15 января 2009 г.
Вокруг Чехова... Интервью с интересными людьми

Как-то так счастливо сложилось, что сегодня рядом со мной находятся сразу несколько талантливых актеров и поговорить только с кем-то одним из них, мне кажется, было бы неправильно: люди-то они, ведь очень интересные. Вот поэтому, наша беседа сегодня будет носить несколько спонтанный характер, где не будет прослеживаться какая-то определенная линия. Мы будем просто беседовать…

На всех наших спектаклях, как правило, всегда присутствует народный артист России, профессор, зам. главного редактора газеты «Музыкальное обозрение» Петр Васильевич Меркурьев.

http://ktoestkto.ru/names/namesM/2008/02/12/namesM_11278.html
http://www.sovsekretno.ru/magazines/article/1243

Мы знакомы не первый год и поэтому у меня сложилось определенное мнение об этом человеке: непростой, очень прямой в суждениях и абсолютно лишенный чувства какого-либо притворства и неискренности.
Как обычно, после спектакля у нас идет «разбор полетов» и надо сказать, что Юра всегда прислушивается к его мнению. И вот сейчас я прошу Петра Васильевича рассказать, почему же, все-таки, у него такое теплое отношение к Юрию Решетникову?


Петр Васильевич: Дело в том, что про Решетникова мне сложно говорить, потому что, прежде всего – это один из самых любимых мною людей. Это очень близкий, очень верный и очень надежный друг: потрясающе надежный во всех смыслах. Но, вдобавок, он еще и совершенно изумительный актер, я даже не знаю – он настолько органичный, а самое главное – он всегда дарит радость и заряд положительной энергии, положительных эмоций. Вот просто общение с ним… и когда он выходит на сцену.... В тех же одноклассниках у меня есть четыре фотоальбома: моя семья, мои роли, а четвертый – мой друг Юрий Решетников. И этот альбом посвящен только ему: там его Дашка еще совсем маленькая… Юру я могу назвать своим талисманом. Каждый раз, как только вспоминаю его…
У нас с ним уже есть даже некоторые совместные творческие планы, о которых я пока не буду говорить.

В: А как произошло ваше знакомство?

П.В.: Я это прекрасно помню. Это было летом 2001года, на съемках фильма Германа-старшего «Трудно быть богом». Тогда съемки проходили уже на «Ленфильме». И вот первый кадр фильма, который мы репетировали ежедневно, в течение двух недель. Еще ни разу не запускалась камера, но каждый раз мы одевались в костюмы, каждый раз мы гримировались. А жарко, лето… Мы находились в павильоне и каждый раз тележка с камерой ехала по рельсам и каждый раз вовремя, должен быть выпущен голубь, вовремя должна проехать камера мимо каких-то уродливых людей. И в одном месте стоял молодой человек, который в перерывах между репетициями, читал книгу, которая всегда была обернута в газету, чтобы, не дай бог, ее не повредить. Он читал, и время от времени смотрел на людей. И, как-то сразу, я для себя его отметил. И там еще была замечательная пара: актер из Ижевска, Болтнев, который тоже играл в этом фильме. И как-то я сказал его жене: «Слушай, какой парень интересный. Вот посмотри, какой у него пытливый взгляд и посмотри, как он относится к книгам» И она мне говорит такую фразу: «Знаешь, это тот самый человек, которому ты должен подарить свою книгу» А она как раз только что вышла, и несколько экземпляров я привез в Ленинград: это было ее первое издание. Книга эта называлась «Сначала я был маленьким». К этому времени мы уже познакомились, и я подарил Юре свою книгу. На следующий день он стоял с этой книгой, обернутую в газету, и читал ее. Надо сказать, что прочитал он ее очень быстро и уже задавал мне вопросы по ее продолжению. И когда было второе издание, то на некоторые его вопросы я уже отвечал в книге. Так что, второе издание могло бы быть в какой-то степени посвящено и ему. Самое главное, что с тех пор у нас завязалась какая-то удивительная дружба: для меня Юра – как старший брат, потому что, вот если мне трудно – я обращаюсь к нему, как к старшему. Вот это, пожалуй, для меня самое ценное.

Ю: На тот момент, на съемках я читал две книжки: «Евгения Онегина» и вторую… Я как-то был на гастролях в Пензе, а там есть дом-музей Мейерхольда. И я купил книгу о нем. И когда Петр Васильевич спросил меня, что я читаю:
- Да вот, о Мейерхольде.
- А, ну, ну…
А я еще не знал, что он связан с этой фамилией. И когда мне сказали, что это внук Мейерхольда – я просто остолбенел.

В: Причем, Петр Васильевич Меркурьев - это наглядная копия своего великого дедушки: просто один к одному

Ю: И вот теперь, когда Петр Васильевич бывает в Петербурге, мы обязательно встречаемся, и я тоже заряжаюсь от него положительной энергией…

П.В.: В старых петербургских домах, при всей их дряхлости, есть какой-то особый уют. А снимали мы тогда под Ленинградом, прямо на Финском заливе, в 27-градусный мороз, фильм «Последний поезд». Очень тяжелый фильм – я еще потом в Венеции получил за него приз. И Юра приезжал ко мне на эту квартиру, на Петроградскую – и я был абсолютно счастлив видеть именно его. А поскольку съемки проходили на морозе, он привез мне верблюжий пояс, чтобы я не простудился.

Потом мы вспоминали, как после премьеры «Солнечного удара» Петр Васильевич пригласил нас в квартиру Мейерхольда, расположенную в Брюсовом переулке.

П.В.: После спектакля мы шли по Тверской, и я увидел, что в квартире горит свет, поэтому и пригласил вас зайти попить чайку. А время было позднее и вот мы сидели, пили чай на кухне Мейерхольда, куда посетителей не водят.

В: Вы даже себе представить не можете, какие чувства я тогда я испытывала, находясь на этой кухне.

Ю: На следующий день мы приехали уже днем. Зашли на кухню, где нас опять угощали чаем, а Петр Васильевич стал нам о чем-то рассказывать. И кто-то из экскурсоводов попросил его говорить потише, поскольку в музее были посетители. На что Меркурьев ответил: «Между прочим, здесь сидит главный экспонат этого музея.». Петр Васильевич сидит, а над ним висит портрет Мейерхольда – вот просто живая копия с портрета.

   

В: Да, когда я видела эту картину, то, честно говоря, у меня мороз пробегал по коже, особенно вчера, когда за окном была уже непроглядная темень. Мне же известна трагическая участь хозяев этой квартиры.

Ю: Когда мы работали над Зощенко, а он питерский, то спросили у Петра Васильевича - был ли он в музее-квартире Зощенко?
- В музее-квартире? Нет, не был. Так, подожди: это что? - У дяди Миши?

П.В.: Так для меня она просто квартира. Ребята, ну я же еще носил в корзиночке еду Анне Андреевне Ахматовой, потому что взрослые не могли этого делать: за ними следили комитетчики. А меня, как ребенка, мама посылала. И вот я, с корзиночкой шел нa Фонтанный дом и относил Анне Андреевне продукты. А с Михал Михалычем Зощенко – я его называл дядей Мишей, мой папа был в замечательных отношениях.. И даже когда дядя Миша был в подавленном состоянии и уже вышло постановление – папа все равно со сцены читал его рассказы. Но они не были объявлены в программе, а на бис он всегда читал «Аристократку». Это были 50-десятые годы. И я могу сказать честно и не потому, что это мой папа: я считаю, что Василий Васильевич Меркурьев был самым гениальным артистом.. Вот равного ему – по органике, по глубине проникновения в роль – нет. В каждом, даже самом махоньком эпизоде, он такие тонкости открывал. А ведь он, в сущности, ничего же и не сыграл: он не сыграл ни царя, ни героя. Он был таким…почему его вся страна так любила?


http://www.russiancinema.ru/template.php?dept_id=15&e_dept_id=1&text_element_id=4356
http://www.sobesednik.ru/archive/sb/18_2008/merkuryev_chelovek/

И когда спрашивают, есть ли у меня театральное образование? – Я отвечаю, что я вырос в лаборатории величайшего артиста.

В: Петр Васильевич, а как Вам сегодняшний спектакль?

П.В.:
Это был просто чудный спектакль! Очень много потеряли те, кто не дошел сегодня до Дома Журналиста…

С Михаилом Давыдовичем Пукшанским нам поговорить все как-то не получалось. Было одно интересное интервью, но, к сожалению, тогда вышла досадная накладка с диктофоном. И вот сейчас мне хочется исправить это положение и задать ему несколько вопросов.

В: Михаил Давыдович, только что закончился наш третий чеховский спектакль и мне хочется спросить: как Вам сегодня работалось?

М.Д.: На самом деле этот спектакль имеет три названия – «Психопаты», «И смех и слезы, и…» и «Эх, господа, господа…». Сегодняшний, как мне показалось, был вообще какой-то другой и этим он мне был интересен. Когда мы с Юрой ехали в поезде, то прошли каждый рассказ и постарались в каждом найти что-то новое.

В: Вот. Я еще на репетиции это сразу почувствовала.…

М.Д.: Почему мы это делаем? Дело в том, что это совершенно необходимо, потому что, если этого не делать, если каждый раз спектакль играть одинаково, то через…

В: А это уже будет не живой спектакль.

М.Д.: Да. Есть артисты, которые могут сто раз прекрасно сыграть одно и тоже: одинаково и всегда хорошо – я знаю такого артиста. Но про себя я знаю, что стоит мне только два-три раза сыграть одинаково, то четвертый раз это будет механически: это будет уже автомат. Вот в чем дело. И поэтому, в каждом нашем спектакле мы всегда ищем что-то новое. И это правильно и мне это интересно. На днях я прочитал очень интересную книгу воспоминаний Г.Скороходова о Ф. Раневской. Фаина Георгиевна очень хорошо относилась к нему: он был доверенным лицом Раневской и всегда и везде сопровождал ее. Она даже доверила Скороходову написать книгу про нее, где и объяснялось, почему она так хорошо относится к нему. Другое дело, что потом она была там со многим не согласна и поэтому книга была опубликована только после ее смерти.
Так вот, Фаина Георгиевна сыграла роль миссис Сэвидж сто пятьдесят раз, сказав при этом вот такую интересную вещь, что как только она, наконец-то, начинала понимать роль – этот спектакль тут же снимали с репертуара. На меня это произвело совершенно потрясающее впечатление: в течение ста пятидесяти спектаклей она работала с ролью, считая, что еще недостаточно ее продумала.

В: Михаил Давыдович, я сегодня смотрела на Вас и радовалась тому, как свободно и очень естественно Вы себя чувствовали на сцене.

М.Д.: А все дело в том, что мы для этого спектакля много придумывали, но не навыдумывали.

В: Да, это разные вещи.

М.Д.: Разные. Мы не навыдумывали, лишь бы чего-то навыдумывать: мы находили какую-то другую грань каждого человека.

В: А, казалось бы – зачем нужно было напрягаться? Ведь и так прекрасный спектакль…

М.Д.: Нет, это совершенно необходимо.

В: Ведь он не заигранный, смотрится с большим интересом: играй себе и играй…

М.Д.: Тут еще вот, что важно – это Чехов. А Чехов - совершенно бездонен: он дает такие характеры, такие человеческие души – что они совершенно бездонны. То есть, об этом человеке можно думать, смотреть на него и с этой стороны, и с той…

В: И всякий раз открывать что-то новое.

М.Д.: Именно. Вообще, про Чехова говорили, что он обладал каким-то совершенно невероятным двухсторонним чувством. И поэтому работать с его произведениями мне просто доставляет удовольствие, причем, иногда это бывает, как озарение: ах, вот ведь как можно!.. И, более того, мне кажется – может это и неправильно… Мне кажется, что мы поворачиваем его не то, чтобы другой гранью, а мы все больше и больше углубляемся в него.

В: Да. Сделан один шажок, потом все дальше и дальше…

М.Д.: Поэтому я и задал Вам этот вопрос, – какой из спектаклей Вам больше нравится? Я бы хотел, чтобы Вы сказали, что этот спектакль был глубже.

В: Да, безусловно. Но у вас каждый спектакль замечательный, но вот без предыдущего, может быть, и этот и не смог бы состояться в таком виде? Ведь все нарабатывается постепенно – от спектакля к спектаклю. И я совершенно уверена, что ваш следующий спектакль опять будет другим. Михаил Давыдович, а Вы сегодня сами себе понравились?

М.Д.: В каких-то моментах я испытывал большое удовольствие.

В: Это было заметно. При первом спектакле в Вас очень чувствовалась некоторая зажатость – ну, это и понятно: первое выступление на московской сцене… Сейчас же – это небо и земля. Вы свободны, Вы постоянно импровизируете на сцене – я же вижу.

М.Д.: Да. А сегодня мне все очень понравилось. И я полностью согласен с Юрой: в спектакле были какие-то отдельные моменты , которые мы играли совершенно по-новому..

В: Да, это я сразу увидела: практически это чувствовалось в каждом рассказе.

Теперь я обращаюсь к Юрию Решетникову, чтобы узнать и его мнение по поводу сегодняшнего спектакля.

В: Юра, надо сказать, что вы опять меня сегодня удивили новизной подачи кажется, что уже очень знакомого материала Как и есенинский, этот спектакль я знаю чуть ли не наизусть, причем не только текст, но и все ваши сценические движения, построения мизансцен и т.д. Вот как вам это удается?

Ю: Все очень просто. Если проследить историю нашего спектакля… Его премьера успешно прошла 4 сентября 2007г. в Культурном центре Чайковского: спектакль получился. Я тогда еще сказал Михаилу Давыдовичу, что если у нас второй и третий раз получится, то я могу сказать, что спектакль состоялся. Сейчас, в общей сложности, мы сыграли его около пятнадцати раз. И чтобы он не умирал надо... У человека есть нормальная ситуация моторики: замылить и все делать в одном и том же русле. Вот если замылить и замоторить, то спектакль может умереть: надо всегда искать новые формы. Просто однажды, мы с Михаилом Давыдовичем посмотрели на наш спектакль немного другими глазами и стали искать еще какие-то нюансы. И то, что мы сделали в этот раз, мне самому очень понравилось.

В: И ты сам смог это и отследить?

Ю: Естественно. Так как спектакль уже, в общем-то, накатанный, мы вдруг понизили… я не ожидал, что мы это сделаем…но мы понизили темпоритм спектакля: и вот тут мы уже стали купаться в репликах, смаковать их: не играть слова, а именно смаковать эти реплики. И вот от этого возникло совершенно новое прочтение… Ну, не новое: на самом деле, оно все в ту же тему, но оно стало более живое и более профессиональнее. И это мне очень понравилось.

В: А как со сцены ты можешь это понять? Да, я это увидела, но я же смотрю на вашу игру из зрительного зала, я знаю этот спектакль: ага, вот тут вот не так было, вот здесь добавлен текст.

Ю: Нет, новых слов там не было вообще.

В: Были.

Ю: Просто бывает так, что какие-то реплики убираются, чтобы не задлинять спектакль, чтобы он не провисал.

В: Значит, сегодня вы их вставили.

Ю: Да, они просто втекли в это пространство.

В:
О чем, собственно, я и говорю. На мой взгляд - эти, как бы незначительные реплики, очень обогатили, если хотите, - да, просто украсили сегодняшний спектакль.

Ю: Значит, мы работаем сейчас в том самом нужном направлении, куда надо работать…

В: То есть, у вас были сомнения – надо или нет вставлять в уже сложившийся спектакль ту или иную реплику?

Ю: Любой спектакль, когда ты выносишь его на сцену – это всегда эксперимент. Вот в данном случае стало понятно, что мы развиваемся уже в нужном направлении. Чехов – это материал, который надо копать и копать: там нет дна. И мы сейчас еще один слой смогли взять… Потом, через два-три-четыре спектакля мы еще какой-то слой поднимем. Потом, может быть, когда-нибудь, опять вернемся к первому, но уже немного иначе.

В: Ну, это вряд ли.

Ю: Вернемся, это однозначно, потому, что это должно происходить: возврат к источнику, к изначальному. Но, это будет уже немного с другой точкой зрения, с немного другим градусом, немного под другим углом – и тогда оно пойдет иначе. Поэтому, мне сегодня очень понравилось : это хороший знаковый момент - то, что мы смогли кое-что переделать, и именно в ту тему, в каком и развивается спектакль. Пока мы в нее попали.

В: Сегодня в зале я увидела много незнакомых лиц и некоторые из них, пришли сюда, прочитав о твоих программах в Интернете. Ты заинтересовал людей и, судя по нашему дальнейшему общению, они не обманулись в своих ожиданиях. А уж как народ смеялся на самом спектакле… И мне всегда интересно знать, а как ты видишь зрителя со сцены?

Ю: А мне наоборот понравилась тишина в зале: мне понравилось, как ловили реплики – когда смеялись уже не над текстом, а над ситуацией, которая возникала на сцене. Это уже хорошо, потому, что мы уходили немного от текста, мы работали в ситуации, а это еще лучше. Мы ситуационно работаем спектакль: создаем эту сценку и эту, и это создает, вообще, очень хорошую атмосферу - именно ту, которую надо. Тем более, скажем так: мы на такой сцене… Это большая сцена: здесь совершенно меняется пластика движения, меняются мизансцены. Скажем так: сцена сподвигнула к изменению…

В: Кстати, в каких-то моментах я ловила себя на мысли, что мне очень не хватало сцены центра Чайковского.

Ю: Ну, естественно: на любой сцене спектакль будет смотреться по-другому. Здесь чуть-чуть другой головной посыл - более активный, потому что, зал, все-таки, большой и возникает совсем другая энергетика каждой миниатюры, которые мы здесь разыгрываем.

В: А как на тебя действует эта энергетика? Ты ее как-то ощущаешь?

Ю: Нет, я прекрасно себя чувствовал. Потом, я прошел школу от очень камерных сцен до очень больших, поэтому я достаточно вольготно себя чувствую и на микросцене, когда, практически, ты не можешь развернуться и работаешь из одной точки, и когда ты должен перемещаться. Вот за счет другой сцены, получается, что появился и другой спектакль. Чем он хорош? – он универсален. Он хорошо работается на камерной сцене, он также хорош и на большой. Вот что интересно.

В: А как тебе эта сцена? Ты ее уже освоил?

Ю: Ну, после того, как я здесь сыграл Есенина, мне уже (улыбается) легко. Потом, мне нравится московская аудитория, мне нравится эта отдача из зала, которую ты получаешь. Мне это очень нравится. Питерская же публика боится помешать артисту. У нас с Михаилом Давыдовичем был такой смешной момент, когда мы сыграли чеховский спектакль при абсолютно гробовой тишине в зале. Первое отделение мы отработали, думая, что все – у нас провал. К нам залетают и говорят – это было потрясающе! А у нас ощущение совершенно противоположное: а где реакция? Ее нет. А зрители, оказывается, просто боялись нам помешать… (смеется) В этом плане московская же публика, она не боится помешать: если смешно, она смеется. В данном же случае мне очень понравилась тишина зала: тишина бывает разной. Вот эта вот тишина, когда…

В: Она была какой-то внимательной…

Ю: Да, когда ловили вот эти реплики, боязнь пропустить эту запятую – вот это здорово!. Меня очень радует, что на наши спектакли приходит молодежь и как она реагирует, потому что, если так реагируют молодые зрители, значит Чехов - он актуален. Те, кто говорят, что он скучный писатель – господи, да вы просто не умеете его ставить! Подбор материала великолепен и это заслуга Михаила Давыдовича.

В: Очень надеюсь, что этот спектакль еще не раз пройдет на театральных площадках Москвы, и вы опять придумаете что-то новое.

Ю: (смеется) Не знаю.

В: Да наверняка…

Ю: Скорее всего, потому что, есть кое-какие идейки опять. Честно говоря, я очень боюсь добавлять в этот спектакль какие-то новые миниатюры, очень боюсь… По выходу спектакля у нас сейчас получается какая-то трагифарсовая ситуация, когда люди смеются, а плакать хочется. Вот это мне очень дорого. И есть это ощущение: когда, да – все смешно, но… но, горько. И надо очень аккуратно подходить ко всем добавлениям, чтобы не размазать спектакль, чтобы он не стал неким сбором смешных ми-ни-атю-ро-чек. На мой взгляд, мы сейчас играем именно Чехова, который был сначала Чехонте, а потом уже вырос в Чехова. И хочется играть именно на уровне Чехова Антона Павловича. Поэтому, мне очень нравится, как у нас живет спектакль, как он растет и развивается. Я, честно говоря, этого не ожидал. Я не ожидал, что он может развиваться еще куда-то дальше, а тут вдруг…Пока не проверишь это на зрителе – это не поймешь. В данном случае – это получилось…