| Валентина_Кочерова | Дата: Воскресенье, 03 Мар 2013, 22:08 | Сообщение # 1 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 7031
Статус: Offline | ТАМАРА ПЛАТОНОВНА КАРСАВИНА
(10.03. 1895 - 26.05. 1978)
«Вы - Коломбина, Соломея,
Вы каждый раз уже не та,
Но все яснее пламенея,
Златится слово: «красота»… »
Эти строки в марте 1914 г. М.Кузьмин посвятил родоначальнице принципиально новых течений исполнительства в балетном театре 20-х годов, признанной «царице Коломбин».
Тамара выросла в интеллигентной семье, и была внучатой племянницей знаменитого писателя и философа-славянофила А.С. Хомякова. Мать - выпускница Института благородных девиц много времени уделяла воспитанию детей, сама занималась со старшим сыном, а маленькая Тамара, играя рядом, слушала. Она рано научилась читать, и книги стали ее страстью. В доме их было великое множество. Отец покупал дешевые издания и сам переплетал их. Обладая прекрасной памятью, девочка легко заучивала наизусть поэмы Пушкина и любила их декламировать. Ее с детства влекло к театру, но отец ее - танцовщик Мариинского театра, а затем преподаватель Театрального училища, был против того, чтобы дочь шла по его стопам. Он считал, что у нее не «балеринский характер», что она слишком деликатна и застенчива и не сможет защитить свои интересы. И все же, поддерживаемая матерью, девочка стала готовиться к поступлению в училище. В день экзамена она очень волновалась. Конкурс был большой, а вакансий мало. Приняли всего 10 девочек, среди них была и Тамара.
Училище находилось на Театральной ул. ( ныне ул. Зодчего Росси). Впоследствии Карсавина писала: «Театральная ул. навсегда останется для меня шедевром архитектуры. Тогда я еще была не способна оценить всю красоту, окружавшую меня, но я уже ощущала ее, и это чувство росло с годами». Именно поэтому книгу воспоминаний она назвала «Театральная улица».
Первый год в школе не был отмечен особыми успехами, но вскоре ее взял в свой класс П.Гердт, замечательный педагог, воспитавший многих известных балерин, в числе которых была и несравненная А.Павлова. Девочка стала более артистичной, появилась уверенность. Гердт стал поручать ей главные роли в ученических спектаклях. Тамара любила своего педагога и всегда вспоминала его с безграничной благодарностью. Она успешно выдержала выпускные экзамены, получила первую награду и право выбрать книгу. Тамара выбрала роскошное издание «Фауста» Гете. На титульном листе была надпись: «Тамаре Карсавиной за усердие и успехи в науках и танцах и за отличное поведение».
После окончания экзаменов всем выпускницам выдали по 100 руб. на экипировку и на один день отпустили домой. Нужно было приобрести полный гардероб, а достаток в семье был весьма скромный. Поэтому мать Тамары решила пойти в небольшую еврейскую лавочку, где торговали подержанными вещами. В своей книге Карсавина вспоминает об этом визите. Хозяйка лавочки Минна постаралась подобрать хорошие, почти новые вещи. Поговорив с мужем по-еврейски, она обратилась к Тамаре: «Мой муж сказал, что счастливая судьба написана на вашем лице. Наступит день, когда у вас будут великолепные наряды и вы не станете покупать у нас. Но пусть будет счастлива эта молодая дама. Мы только порадуемся за нее».
Впоследствии, когда Карсавина уже имела возможность одеваться в дорогих магазинах, она, помня об их добром к ней отношении, иногда заходила в лавочку и покупала какие-то безделушки, стараясь поддержать хозяев. Много лет спустя, во время гастролей в Гельсингфорсе, Минна навестила ее. После смерти мужа она жила с дочерью в маленьком финском городке и проделала длинный путь, чтобы повидать Тамару.
После окончания Театрального училища в 1902 г. Тамара была зачислена в кордебалет Мариинского театра, но очень скоро ей стали поручать сольные партии. Успех пришел не сразу. Она не походила на идеал балетной премьерши, олицетворением которого в то время была М.Кшесинская. У Карсавиной не было такого виртуозного блеска, напористости. Ей были присущи другие черты - гармония, мечтательность, томная грация. Критики писали о ней мало и весьма сдержанно. Самая большая похвала в ее адрес в одной из рецензий была: «не лишенная грации». Не жаловал ее и партер, в значительной степени заполненный поклонниками Кшесинской. Но день ото дня росла любовь к ней галерки, где было много студенческой молодежи.
Работала она много. Необходимо было совершенствовать технику, и она поехала в Милан, где занималась со знаменитой преподавательницей Береттой. Сменивший Петипа на посту балетмейстера труппы Н.Легат поощрял юную солистку. Она впервые получает главные партии в балетах «Жизель», «Лебединое озеро», «Раймонда», «Дон Кихот», постепенно становясь любимицей труппы, начальства, значительной части публики. Ей покровительствовала Кшесинская: «Если кто-нибудь хоть пальцем тронет, приходи прямо ко мне. Я не дам тебя в обиду». А происки врагини, не называя ее по имени, Карсавина позднее описала в своей мемуарной книге, где рассказала, как однажды ревнивая соперница с криками набросилась на начинающую балерину за кулисами, обвинив ее сценический костюм в нескромности. Но только сотрудничество с Фокиным принесло Карсавиной настоящий успех. Будучи одним из ведущих танцовщиков Мариинского театра, Фокин начал пробовать себя в роли хореографа. Используя классический танец, как основу, но стараясь избавить его от напыщенности и риторичности, он обогатил танец новыми элементами и движениями, приобретавшими стилевую окраску в зависимости от времени и места действия. Новаторство Фокина настроило против него значительную часть труппы, но молодежь поверила в него и всячески поддерживала молодого хореографа. Активной его сторонницей была и Карсавина, одна из немногих актрис, которые смогли по-настоящему воспринять, впитать в себя идеи Фокина, а позже - и идеи организаторов Дягилевских сезонов.
Первой постановкой Фокина был балет «Виноградная лоза» на муз. А.Рубинштейна. Исполнительницей главной роли в этом и в других его ранних спектаклях была А.Павлова. Карсавину же он занимал лишь в сольных партиях. Когда возникла идея создания Дягилевских сезонов, содружество Дягилева, Фокина, Бенуа, Бакста представлялось Карсавиной «таинственной кузницей», где ковалось новое искусство. Бенуа писал о ней: «Таточка стала действительно одной из нас. Она была самой надежной из наших ведущих артистов, и все ее существо отвечало нашей работе».
Она никогда не капризничала, не предъявляла требований, умела подчинять собственные интересы интересам общего дела. Придя в труппу Дягилева первой солисткой Мариинского театра, имея в репертуаре несколько ведущих партий, она согласилась на положение второй балерины. Но уже в следующем парижском сезоне, когда труппу покинула Павлова, Карсавина стала исполнять все главные роли. Она умела ладить и с Фокиным, обладавшим бурным темпераментом, и с Нижинским - человеком весьма сложным и непредсказуемым. Ее очень любил Дягилев и потому, как бы ни складывались обстоятельства, и какие бы реформы он не вводил, ее это не затрагивало. За 10 лет антрепризу Дягилева пришлось покинуть почти всем, кто создавал ее вместе с ним: ушли Фокин, Бенуа, Бакст и мн. др, но Карсавиной он был верен до конца. Для нее же Дягилев всегда оставался непререкаемым авторитетом. В тот день, когда она закончила работу над книгой «Театральная улица», она узнала о его смерти. Тогда Тамара Платоновна решила написать 3-ю часть книги, предпослав ей такой эпиграф: «Я закончила эту книгу 29 августа 1929 г. и в тот же день узнала печальную новость о смерти Дягилева. Посвящаю эту последнюю часть его незабвенной памяти, как дань моего бесконечного восхищения и любви к нему». Ведь настоящая слава Карсавиной связана с сезонами русского балета в Париже
Успех этих сезонов превзошел все ожидания. Крупнейшие деятели культуры Франции называли его «открытием нового мира». По этому поводу Карсавина писала: «Я часто задавала себе вопрос, изучается ли за границей наша история так, как у нас изучается история всех народов. В отношении Китая мы были довольно невежественны, но, наверное, не больше, чем Европа в отношении России. Россия - дикая страна большой культуры и поразительного невежества. Не удивительно, что Европа и не пыталась понять тебя, которая была загадкой даже для собственных детей. Вполне возможно, что о русском искусстве - этом самом ярком проявлении нашей сложной и пылкой души - едва ли подозревала Европа».
В Карсавиной Фокин нашел идеальную исполнительницу. Их удивительно органичный дуэт с В.Нижинским стал украшением всех программ Русских сезонов. Ее героини в фокинских балетах были разными, но все их связывала одна тема - тема красоты, красоты роковой, губительной.
Ошеломляющий успех в Париже имели балеты на русскую тему: «Жар-птица» и «Петрушка». Оба они были созданы специально для Карсавиной и Нижинского. Тамара Платоновна писала: «Я влюблена в «Петрушку» и «Жар-птицу» И.Стравинского. Это действительно новое слово в балете. Тут музыка и балет не пригнаны друг к другу, а составляют одно».
На следующий день после премьеры «Жар-птицы» во французских газетах появились восторженные рецензии, в которых имена главных исполнителей были написаны с артиклем: «La Karsavina», «La Nijinsky», что означало особое восхищение и уважение. Фокин использовал высокий прыжок Карсавиной - Жар-птица разрезала сцену как молния, и, по словам Бенуа, походила на «огненного феникса». А когда птица оборачивалась чудом-девой, в ее пластике появлялась восточная истома, ее порыв как бы таял в изгибах тела, в извивах рук. Подобно «Умирающему лебедю» А.Павловой, «Жар-птица» Т.Карсавиной стала одним из символов времени. Великолепна была она и в «Петрушке». Фокин считал ее лучшей, непревзойденной исполнительницей куклы-балерины.
С русской балетной труппой сотрудничали многие французские композиторы и художники. Дебюсси и Равель, Кокто, Пикассо и Шагал. Почти все они с большой нежностью и уважением относились к Карсавиной. После феноменального успеха в Париже ее буквально засыпали предложениями, ее хотели видеть в Англии, Италии, Америке, Австралии. Балерина подписала контракт с Лондоном. Первое время она чувствовала себя там очень неуютно - ни одного знакомого, полное отсутствие языка. Но обаяние этой женщины покоряло и притягивало, вскоре появились друзья и поклонники. Англия полюбила Карсавину. Она писала: «Нация, удочерившая меня, ты великодушна и бесконечно снисходительна к иностранцам, но в глубине души всегда бываешь несколько удивлена, когда обнаруживаешь, что иноплеменники пользуются ножами и вилками также как и ты».
Во время гастролей в Лондоне русскому балету очень помогала влиятельная леди Рипон. Благодаря её усилиям премьера состоялась в Ковент-Гардене. Бальный зал в своем доме она переделала в маленький театр, который великолепно оформил Бакст. Там она устраивала спектакли, концерты, карнавалы. Она не только способствовала успеху русского балета, но и заботилась об участниках гастролей. Карсавину она обожала и называла «мой милый маленький друг».
Леди Рипон познакомила ее с художником Дж. Сарджентом. Первый портрет в роли царицы Тамары из одноименного балета заказала ему сама леди Рипон. Впоследствии он сделал множество ее живописных и карандашных портретов и щедро дарил их балерине. Он же познакомил ее с художником Де Гленом, который тоже написал портрет артистки. Пожалуй, ни одна балерина не была так любима художниками и поэтами. Ее писали Серов, Бакст, Добужинский, Судейкин, Серебрякова.
В Петербурге Карсавину обожала вся творческая интеллигенция. В артистическом клубе «Бродячая собака» собирались артисты, поэты, музыканты. Художник Судейкин расписал стены подвала, где располагался клуб. Смеющиеся и гримасничающие герои сказок Гоцци - Тарталья и Панталоне, Смеральдина и Бригелла приветствовали входящих, как бы приглашая их принять участие в общем веселье. Программы носили импровизированный характер. Поэты читали свои новые стихи, актеры пели, танцевали. Существовала особая процедура приема в члены клуба. В день рождения Карсавиной в 1914 г. ее пригласили в «Бродячую собаку» и попросили исполнить импровизированный танец. После этого друзья преподнесли ей только что вышедший из печати сборник «Букет для Карсавиной», включавший произведения известных поэтов и художников, созданных в ее честь. М.Кузмин писал ей:
Полнеба в улице далекой
Болото зорь заволокло,
Лишь конькобежец одинокий
Чертит озерное стекло.
Капризны беглые зигзаги:
Еще полет, один, другой...
Как острием алмазной шпаги
Прорезан вензель дорогой.
В холодном зареве, не так ли,
И Вы ведете свой узор,
Когда в блистательном спектакле
У Ваших ног - малейший взор?
Вы - Коломбина, Саломея,
Вы каждый раз уже не та,
Но все яснее пламенея,
Златится слово "красота".
Писала и Ахматова:
Как песню, слагаешь ты легкий танец -
О славе он нам сказал, -
На бледных чеках розовеет румянец,
Темней и темней глаза.
И с каждой минутой все больше пленных,
Забывших свое бытие,
И клонится снова в звуках блаженных
Гибкое тело твое.
За Карсавиной ухаживал знаменитый питерский донжуан Карл Маннергейм (тот самый гос. деятель Финляндии, что построил линию Маннергейма, в начале века он был офицером царской армии). Ею безумно увлекся лейб-медик двора С.Боткин, позабыв ради Тамары жену, дочь основателя галереи П.М. Третьякова. Фокин 3 раза делал ей предложение, получая отказ. С другой стороны, есть свидетельства, что интеллектуальность и начитанность Тамары, небывалые для балерины и женщины тех лет, периодически отпугивали потенциальных поклонников. В результате она вышла замуж за небогатого дворянина В.Мухина, пленившего ее добротой, знанием музыки и страстью к балету. Брак длился до тех пор, пока в 1913 г. балерина не пришла на прием в посольство Великобритании.
Там она познакомилась с Генри Брюсом, начальником канцелярии посольства в Петербурге. Брюс влюбился отчаянно, увел Тамару из семьи, она родила ему сына Никиту и в 1915 г. стала женой британского дипломата. Они прожили вместе более 30-ти лет. Впоследствии Брюс в конце жизни написал в мемуарной книге «Тридцать дюжин лун», как досрочно прервал дип. карьеру ради триумфов любимой жены: «Несмотря на эгоизм, свойственный мужчинам вообще, у меня не было никаких амбиций, кроме желания находиться в тени Тамары».
С большим успехом прошли гастроли Карсавиной в Италии. Эта поездка стала полезна еще и тем, что она смогла позаниматься в Риме с замечательным педагогом Э.Чекетти, который когда-то преподавал в Театральном училище в Петербурге. Чекетти называли волшебником, создававшим танцовщиков. Балерина была в Италии впервые. Она с увлечением знакомилась с достопримечательностями вечного города. Ей очень повезло, что гидом ее стал А.Бенуа, человек чрезвычайно образованный. Карсавина продолжала работать в Дягилевской антрепризе, но произошедшие в ней изменения, уход Фокина и мн. др. артистов, постановки новых балетмейстеров разочаровали ее. Балерину все больше тянуло к классике, и она решила вернуться в Мариинский театр. Встретили Карсавину очень тепло, ей дали все главные партии в балетах классического репертуара Она была великолепной актрисой, умела сделать выразительным любой танец, органично и естественно переходя от танца к пантомиме. Критики наперебой расточали восторженные отзывы в ее адрес. Последний раз она выступала на сцене Мариинского театра в роли Никии в балете «Баядерка». Многие считали эту роль лучшей в ее классическом репертуаре. Вскоре после этого она навсегда покинула родину. Ей было 33 года.
Во Франции Дягилев уговорил ее вернуться в его труппу, но радости ей это не принесло. Новые постановки балетмейстера Мясина, с его модернистскими исканиями, как она считала, «не соответствовали духу балетного искусства». Она тосковала по классике, по настоящему искусству. Очень скучала по родине. В одном из писем писала: «Вот уже три года, как я прочно обосновалась во Франции, и около пяти лет, как потеряла связь с Петербургом. Такая тоска по родине… Пришли мне в письме листьев рябины с Островов. Хочу подышать родным, далеким, хмурым Петербургом».
В 1929 г. Карсавина вместе с мужем переехала в Лондон. Два года она танцевала на сцене театра «Балле Рамбер», а затем решила покинуть сцену, стала работать над возобновлением балетов Фокина «Призрак розы», «Карнавал», готовила партию Жар-птицы с замечательной англ. балериной Марго Фонтейн. Карсавина была безотказна, она всегда приходила на помощь всем, кто в ней нуждался. Многие балетмейстеры пользовались ее консультациями и советами при возобновлении классических балетов. Кроме того, балерина появилась в эпизодических ролях в нескольких немых кинофильмах производства Германии и Великобритании - в том числе в картине «Путь к силе и красоте» с Лени Рифеншталь. В книге «Три грации ХХ века», посвященной замечательным русским балеринам - Павловой, Карсавиной и Спесивцевой, автор ее, С.Лифарь, сделал любопытное признание. Когда он в 1954 г. пригласил Карсавину на премьеру «Жар-птицы» с модернизированной хореографией, она категорически отказалась приехать, сказав: «Прости меня, но я верна Фокину и твоей хореографии видеть не хочу».
Карсавина была избрана вице-президентом Британской Королевской Академии танца и занимала эту почетную должность в течение 15 лет. Ее перу принадлежит несколько книг по балету, в том числе пособие по классическому танцу. Ею разработан новый метод записи танцев. Она перевела на англ. язык книгу Ж.Новерра «Письма о танце». «Театральная улица» была издана в Лондоне в 1930 г., через год вышла в Париже, и только в 1971 г. воспоминания балерины были переведены на русский язык и опубликованы в России. В 1965 г. в Лондоне широко отмечалось 80-летие замечательной актрисы. Все присутствовавшие на этом торжестве говорили об удивительном обаянии и силе духа этой женщины. Т.П. Карсавина прожила долгую, очень достойную жизнь. Умерла она в Лондоне в возрасте 93 лет.
http://chtoby-pomnili.com/page.php?id=685
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Пятница, 08 Мар 2013, 21:51 | Сообщение # 2 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7031
Статус: Offline | ТАНЕЦ НА ЗЕРКАЛЕ
В конце лета 1918 г. через мрачный лес по корявой дороге, ведущей к берегу Белого моря, продвигался небольшой обоз из 5-ти телег, заваленных кофрами и чемоданами. Всякому случайному наблюдателю при виде людей, сидевших на одной из телег, могло бы показаться, что ему снится безумный сон, настолько чудно они выглядели здесь, среди густых лесов и бессчетных озер с глубокими, темными водами. Седоков было трое. Высокий мужчина с холодноватым, замкнутым лицом был облачен в какое-то несусветное пальто с пелериной, клетчатое кепи, башмаки с гетрами и перчатки. Сей господин более уместно выглядел бы где-нибудь на лондонской мостовой. Он иногда соскакивал с телеги, чтобы размять ноги, и брел рядом, тихо беседуя на непонятном языке с женщиной, которая держала на руках маленького мальчика. Одетая в черное, она была красоты изумительной: черноглазая, тонкобровая, с изящными чертами, нежная, словно диковинный цветок. И даже крайняя усталость и страх, которыми было отмечено ее лицо, не умаляли этой красоты, а словно бы прибавляли ей трогательности и очарования. Все в ее изысканной, хоть и простой одежде, от маленькой шляпки с вуалеткой до башмачков на пуговицах, показалось бы гораздо уместнее где-нибудь на парижской улице.
Возницы, которые понукали лошадей, были самые обыкновенные крестьяне с равнодушными, полусонными лицами, которые лишь изредка хмурились, когда маленький мальчик начинал слишком уж громко плакать. Ему было страшно. Его матери - тоже. Вот уже целую неделю они держат этот нескончаемый путь. Никаких городов, деревни встречаются редко, леса кругом мрачные, зловещие. На закате воздух наполняли густые рои комаров; кое-где их темные, зудящие, дрожащие облака цеплялись за ветви деревьев или клубились над землей. Возницы покрывали головы сетчатыми тряпками - накомарниками. Женщина опускала вуаль, а ее мужу и сыну приходилось прятать лица под шелковыми платками, которые она достала из одного из многочисленных чемоданов. Сначала вещей было еще больше: раза в два. И то, уезжая из Петербурга, женщина была убеждена, что взяла только самое необходимое. Ах, сколько дорогих сердцу вещей пришлось бросить! Больше всего ей сейчас было жаль не множества оставленных туалетов (и в самом деле парижских), а 2-х старинных портретов. На одном была изображена дама в жестком зеленом шелковом платье, с цветами из драгоценных камней, в высокой прическе, с розой в руке. Другой изображал ребенка с комнатной собачонкой. Эти портреты достались ей от бабушки и когда-то висели в старом родительском доме за Нарвскими воротами. Она пыталась втиснуть их в чемоданы, но полотна были слишком велики. Забрать другие картины, которые висели на стенах, тоже нечего было помышлять. Впрочем, они-то особой ценности не представляли и были дороги ей только потому, что напоминали о человеке, которого она когда-то любила. Собственно, любила и сейчас, несмотря на то что была замужем за другим и имела от него ребенка. Впрочем, муж знал об этой любви, однако не ревновал, потому что тот, любимый, был совершенно недостижим для этой женщины, сердце его было занято другим. Вот именно так, другим и даже другими, а не другой! Такой уж он был странный, особенный, ни на кого не похожий человек, этот самый С.П. Дягилев, которого любила Т.Карсавина - именно так звали прелестную женщину, которая сидела на телеге, едущей сквозь мрачный лес.
Одно время Дягилев был необычайно увлечен русскими историческими портретами и даже задумал устроить выставку этих портретов в Таврическом дворце в Петербурге. Энергия у него была невероятная, и в поисках экспонатов для выставки он объехал всю страну и некоторые шедевры буквально откопал. Часто ему приходилось пробираться на чердаки, в чуланы, в помещения для прислуги, ключом ему служили его неотразимое обаяние и железная хватка. По его примеру и сама Тамара как-то заглянула в чулан в доме своего отца и обнаружила 3 старинных портрета, которые служили крышками для ведер с водой. Отца извиняло только то, что это были написанные весьма любительски портреты других танцовщиков, его соперников на сцене. Тамара тогда втихомолку усмехнулась, подумав, что, окажись у нее изображения двух-трех балерин, она ими не то что ведра накрыла бы, а нашла бы для них и еще менее пристойное употребление, и забрала портреты отцовых коллег в личный музей. Теперь они остались в Петрограде, в брошенной квартире, с другими вещами.
В последнюю минуту перед отъездом Тамара не смогла найти ключа от бюро, в ящике которого хранилась вся ее переписка, и эти дорогие сердцу воспоминания тоже пришлось бросить. Вообразив сейчас, что какие-то грубые, чужие люди приходят в ее квартиру, взламывают бюро и читают письма тех, кто любил ее, кого любила она, Тамара почувствовала, что на глаза навернулись слезы. Ужасно стало жаль себя, захотелось заплакать, однако Никита еще сильнее испугался бы тогда, да и мужа жалко было расстраивать. Она ни слезы не уронила за время этого пугающего путешествия по Неве, Ладожскому и Онежскому озерам. От Петрозаводска они намеревались добраться поездом до Мурманска, однако, отправившись узнать расписание, муж Тамары вскоре вернулся с самым удрученным видом: здесь всюду красные, пути к бегству отрезаны. Единственный выход - доплыть до городка под названием Повенец, а оттуда добираться сушей до залива Белого моря, там найти небольшое суденышко и переправиться на другой берег, который захвачен англичанами и где можно спастись.
Так и поступили. На пристани в Повенце Тамара избавилась от немалого количества своего багажа, - его было еще больше. Она вспомнила свои вещи и вещи Никиты, которые раздавала столпившимся вокруг деревенским бабам, и снова едва сдержала слезы. Впрочем, женщины были так счастливы. Ладно, бог с ними, с вещами, наживут еще, если доберутся до Лондона. Лес впереди поредел, и забрезжили очертания довольно большой деревни, стоящей на берегу озера. Здесь предстояло провести ночь, потом переправиться на другой берег на пароме. Ну что ж, деревня выглядела вполне процветающей. Можно надеяться, что здесь нет никаких комиссаров или отрядов красногвардейцев, что жители благожелательно относятся к англичанам, ведь муж Тамары был дипломат, сотрудник англ. посольства в Петербурге. Именно поэтому для них встреча с англ. войсками означала спасение, ну а для здешних крестьян они были интервентами. Впрочем, в тех деревнях, которые попадались по пути, жители были настроены по отношению к иностранцам вполне благодушно:- Говорят, англичанин хороший парень. Пусть приходит.
Брюс подтверждал своей персоной их мнение об англичанах как о хороших парнях. Дай бог, чтобы все сошло благополучно и здесь. Не сошло… Тамара сразу поняла, что надо ждать каких-то бед, едва лишь увидела нескольких пьяных мужиков. Ее нянюшка Дуняша, которая провела рядом с ней всю жизнь до смерти, говорила о таких: лыка не вяжут. На пьяные толпы Тамара достаточно нагляделась в красном революционном Питере, чтобы усвоить: пьяный «гегемон» в десятки раз опаснее трезвого. Хозяйка дома, где путешественники остановились на ночлег, сказала, что накануне в деревенскую лавку привезли водку. А еще хуже, что здесь есть Совет крестьянских депутатов и председатель этого Совета - сущий разбойник-душегуб… Наутро, после тревожно проведенной ночи, Тамара увидела этого самого разбойника. С виду мужик как мужик, вот только пьян с утра пораньше. Он ввалился в чужой дом без спросу и даже не сняв шапки и вызывающим тоном спросил, отчего это господа намерены ждать тихоходного парома, а не хотят ускорить путь, переправившись на лодках:
- Наши мужики вас перевезут. Ну, не задаром…
Озеро было неспокойно: погода стояла ветреная, и Тамара отказалась наотрез.
- Боитесь, что сыночек ножки промочит? Да велика ли беда, если ваше отродье даже и потонет?
Тамаре почудилось, что она ослышалась. Да он и впрямь душегуб!
- Вон отсюда!Пойди проспись! Бога ты не боишься!Вон! - закричала она пронзительно.
Точно так же крестьянки орали на своих пьяных мужей, наверное, именно поэтому мужик послушался Тамару, однако лишь для того, чтобы, выйдя во двор, прицепиться к стоящему тут Брюсу. Причем около «разбойника» заклубилось еще несколько пьяниц. Они с издевкой рассматривали документы Брюса, и до Тамары долетали их выкрики: - Фальшивые паспорта! Поддельные бумаги! А ну, связать их да запереть в сарае, пока Чека не приедет!
При упоминании Чека у Тамары подкосились ноги. Паспорта и впрямь были сомнительными бумажками, но не пропадать же здесь! Кажется, дип. таланты ее сдержанного супруга тут не помогут. Надо не обороняться, а наступать! С этими пьяницами следует разговаривать на их языке! Она выскочила на крыльцо. Муж потом скажет, что она была похожа на тигрицу. Тамара потрясала старым пропуском в Москву, подписанным самим Чичериным. Пропуск в Москву был так же уместен в местных лесах, как накомарник на Елисейских Полях, однако имя Чичерина произвело впечатление. Тамара мысленно поблагодарила комиссаров за то, что полит. обработка здесь стоит на высоте. Мужики явно струхнули и заколебались.
- Отпустите бедную барыню с ребеночком, чего пристали! - сердито выкрикнула хозяйка, у которой ночевали путешественники. Ее поддержали и другие крестьянки, которые собрались на шум.
- Ладно, везите их на ту сторону, к комиссару - нехотя протянул душегуб.
- На пароме! В лодку я не сяду - выкрикнула Тамара.
На счастье, до прибытия парома оставалось не так много времени. Кое-как погрузили багаж, потом сели и они. Их сопровождал конвой из нескольких более или менее трезвых мужиков. «Разбойник» остался на берегу и вполне добродушно махал вслед. Он еще больше опьянел, с трудом удерживался на ногах и уже слабо соображал, что происходит. Тамара отвернулась, с тоской уставилась на свинцовое небо. И волны озера тоже были свинцовыми… Во время пути конвойные еще больше протрезвели и отчего-то озлились. Прямо с пристани они повлекли путников к комиссару. Вечерело, на улице сгущалась тьма. Душная комнатка, куда их привели, освещалась маленькой керосиновой лампой, поэтому Тамара не видела лица этого комиссара - только темные очертания фигуры, мрачные, пугающие… Он долго вчитывался в документы. Малограмотен, что ли? Однако манера говорить выдавала в нем образованного человека.
- Я выпишу вам пропуск на 12 часов, начиная с полуночи.
- Как на 12? Нам еще 60 верст до Белого моря!
Он посмотрел так пристально, что она, чудилось, различила, что у него серые глаза. Или показалось?
- У вас 12 часов, чтобы добраться до Сумского Посада! Советую поспешить, или пожалеете! - настойчиво сказал комиссар.
Ну да, понятно. Потом их схватят, поставят к стенке. 12 часов! Почему не 13, не 20, не сутки? Почему он дал им так мало времени? В Петрограде были карточки на хлеб, а это - карточка на время! Ладно, спорить бессмысленно, нужно было срочно искать возчиков.
Выехали чуть свет. Ночью прошел дождь, лошади неуверенно ступали по скользкой дороге. Внезапно выглянувшее солнце дробилось в многочисленных лужах, они сияли, отражая голубое небо. Ехали словно по осколкам зеркала. Тамара нервно стискивала руки у груди, незряче вглядываясь в эти осколки. 12 часов, всего 12 часов! Казалось бы, столько пришлось ей уже испытать, столько страхов пережить, но никогда она не чувствовала себя так неуверенно, как сейчас, в этом пути по скользкой дороге, на которой разъезжались ноги лошадей. Вот точно так же разъезжались ее ноги на том пыльном зеркале, на котором она однажды танцевала в кабаре «Бродячая собака»! Танцевала, пытаясь удержаться на одном пальчике в арабеске, и безумно боялась, что поскользнется и упадет, что при очередном прыжке зеркало разобьется у нее под ногами. Нет, не потому боялась, что ушиблась бы или изрезала ступни в кровь. Но какой был бы для нее, ведущей балерины Мариинки, позор!
Она так боялась разбить зеркало, что даже не думала о том, что танцует босиком, что на ней нет почти никакой одежды, так себе, какая-то чисто символическая тряпочка, которая больше открывала, чем прятала. Тамара танцевала партию Психеи из балета «Амур и Психея». Психея - это душа, а ведь душа и должна быть обнажена! Впрочем, сколько себя помнила Тамара, душу свою она как раз таила, прятала. Даже в семье ее считали очень скрытным ребенком. «Странные нынче дети пошли!» - качала головой мама. Впрочем, особенной откровенности и не требовалось, главное было дисциплина во всем, даже в еде. Отец был танцовщиком, а это значило, что он никогда ничего не ел утром, только выпивал 3 или 4 стакана чаю. Потом целый день у него не было времени поесть, да и возможности не было - уроки у палки, то есть упражнения у станка, репетиции, потом спектакли. Глядя на него, Тамара на всю жизнь усвоила отношение к еде, как к чему-то сугубо второ или даже третьестепенному. Впрочем, она была маленькая, тоненькая, ей и в самом деле достаточно было поклевать, как птичке. И вообще, чем легче балерина, тем лучше танцует. А то, что Тамара станет балериной, для матери само собой разумелось: - Прекрасная карьера для женщины! Мне кажется, у девочки есть склонность к сцене. Она обожает переодеваться и постоянно вертится перед зеркалом. Даже если она и не станет великой танцовщицей, все же жалованье, которое получают артистки кордебалета, намного больше, чем любая образованная девушка может заработать где-либо в другом месте. Это поможет ей обрести независимость.
- Ты сама не знаешь, о чем толкуешь, матушка! - сердился отец. - Я не хочу, чтобы мой ребенок жил среди закулисных интриг, тем более что она, как и я, будет слишком мягкой и не сумеет постоять за себя.
А Тамаре казалось, что мечта о театре жила в ней всегда. Это был мир такой же сверкающий, как тот, что она видела в калейдоскопе. Даже интриги и тревоги казались ей лишь оборотной стороной его очарования и не внушали ей отвращения! В конце концов отца удалось переупрямить, и Тамара начала ходить к старинной приятельнице родителей, В.Жуковой, которая стала ее учить основам танца. Няня Дуняша, которая водила Тамару на уроки, была этим чрезвычайно недовольна и беспрестанно ворчала: - Взбрело же мамаше в голову мучить ребенка! Знавала я одного акробата, так ему переломали все кости, чтобы он стал гибким!
А Тамара была счастлива на этих уроках. Брат Лева, правда, подсмеивался над ней и передразнивал, ходил, вывернув ступни, и делал нелепые жесты, умильно поводя головой. А его радовало то, что отец начал собирать для него библиотеку! Денег на дорогие книги не хватало, поэтому отец покупал дешевые издания и сам переплетал их. Впрочем, Тамара эти книжки тоже читала запоем. Больше всего ее воображение поразили «Серапионовы братья» Гофмана. Конечно, она мало что поняла в смысле произведения, но соединение фантастики с реальностью ее поразило. Именно этим и привлекал ее театр: на сцене, в этом волшебном мире, можно было укрыться от бытовых неурядиц, ссор, вечной нехватки денег, болезней… К приемным экзаменам в театральное училище готовил Тамару отец. Он оказался одним из суровейших педагогов в ее жизни! Он никогда не был доволен, если лицо дочери не покрывалось потом. И не стеснялся в замечаниях:
- Руки держишь, словно канделябры. У тебя колени согнуты, как у старой клячи…
Пить во время урока не позволял:
- Ты собьешь себе этим дыхание!
И не разрешал садиться сразу после урока, потому что внезапное расслабление мускулов после долгого напряжения может вредно сказаться на коленях…
И вот 26 августа 1894 г. 9-летнюю Тамару повели на экзамен. Она была вне себя от страха, что могут не принять. Не могла ни пить, ни есть, и даже новое белое платье и туфельки бронзового цвета, надетые по такому случаю, не могли утешить ее. Среди экзаменаторов был и ее отец, однако он и виду не подал, что узнал дочь. Вызывали сразу по несколько девочек. Названные выходили на середину комнаты и становились там, а преподаватели расхаживали вокруг и разглядывали их. Сначала девочки стояли неподвижно, затем им велели ходить, потом бежать: чтобы оценить их внешность и решить, достаточно ли они грациозны. Затем девочки стояли, сомкнув пятки, чтобы удобнее было рассмотреть их колени. После первого же испытания девочек осталось значительно меньше. Потом был медосмотр - очень тщательный. Кого-то отклонили из-за слабого сердца, других - из-за легкого искривления позвоночника. Затем последовали экзамены по музыке , по чтению, письму и арифметике. Наконец стало известно, что приняли 10 человек, в том числе и Тамару! Теперь надо было срочно готовить экипировку - коричневое кашемировое платье для занятий в классе и серое полотняное платье для танцев.
Карсавины жили довольно далеко от училища, и, чтобы успеть на урок вовремя, приходилось выходить рано, еще до 8 часов. Трамваев тогда еще не было, по улицам ходили конки, которые тянула по рельсам пара лошадей. Ученикам иногда приходилось выступать на сцене, если действие требовало присутствия детей. Для Тамары сцена была то же, что Мекка для правоверного мусульманина! И вот наконец ее выбрали для участия в толпе в балете «Коппелия». Она волновалась так же, как исполнители ведущих партий, а то и больше. Яркий костюм, немного румян, наложенных на бледные щеки заячьей лапкой. Тамаре казалось, что все смотрят на нее и любуются. Да, наконец-то она вошла в пленительный мир сцены!
Обычно роли репетировали в училище. Но если было нужно, воспитанниц отвозили в театр. Вместительные кареты, рассчитанные на 6-х, девочки между собой называли «допотопными ископаемыми». Но иногда за ними присылали старинные экипажи на 15 мест! Эти очень напоминали тюремные кареты. Нравы в училище были чрезвычайно строгие. Тамара росла с братом, часто играла с его друзьями. Ей было странно, что девочки в училище почти никогда не видели мальчиков, своих соучеников. Они жили этажом выше, и девочки встречали их только на уроках бальных танцев и на репетициях. Разговаривать строжайше воспрещалось. Девочки степенно исполняли все фигуры кадрили, лансье и менуэта, не поднимая глаз на своих партнеров. Впрочем, легонький флирт все же происходил: ведь неписаными правилами диктовалось, чтобы у каждой девочки непременно был поклонник!
Тамаре в этом смысле повезло: ее подруга Лидия Кякшт приказала своему старшему брату, танцовщику, стать Тамариным поклонником. И он с удовольствием повиновался! Эта Карсавина была такая хорошенькая! Как-то раз преподаватель истории, рассказывая о жизни и обычаях сербов, сказал, что у сербских женщин очень красивые глаза. И уточнил: «Как у мадемуазель Карсавиной». Впрочем, глаза у нее были вовсе не сербские, а скорее грузинские: ведь в их семье была восточная кровь. Те же негласные обычаи училища требовали кого-нибудь непременно обожать. Прежде всего объектами были взрослые, знаменитые балерины, например М.Кшесинская и О.Преображенская. Тамара выбрала танцовщика П.Гердта, лучшего из всех.
Она и мечтать не могла, что спустя несколько лет станет танцевать в «Корсаре» вместе с предметом своего обожания, что он будет Конрадом, а она - Медорой. После года учебы Тамара выдержала еще одни экзамены и была зачислена в училище пансионеркой. Теперь она должна была там я учиться, и жить. Теперь весь мир ее замкнулся в стенах старинного здания на Театральной ул., а правила училища стали ее образом жизни. Первым делом начальница велела ей немедленно снять прелестный голубой капор, напоминающий хорошенькую кукольную шляпку, и зачесать назад челку. Потом кастелянша выдала Тамаре платье из голубой саржи старомодного покроя с облегающим лифом и глубоким вырезом и юбкой в сборку, доходящей до щиколотки. Белая пелеринка из накрахмаленного батиста прикалывалась на спине и завязывалась на груди. Черный передник из шерсти альпаки, белые чулки и черные легкие туфли дополняли костюм. А по воскресеньям надевался белый передник. Всех воспитанниц моложе 15 лет причесывали горничные, только старшим разрешали делать это самостоятельно. Каждое утро, умывшись холодной водой из огромной медной чаши, стоявшей на возвышении посредине умывальной, словно котел на гигантском блюдце, девочки выстраивались в очередь у окна дортуара, где их ждали 4 горничные.
Волосы должны были быть убранными за уши и заколотыми. Никаких отступлений от этой суровой моды не дозволялось. Потом надевали платья для танцев и закутывались в толстые голубые платки с длинной бахромой. Все утро посвящалось урокам танцев. Потом прогулки вокруг маленького садика во дворе. Все изолировано. Девочек, решивших посвятить себя театру, берегли от контактов с окружающей действительностью, словно от заразы. Несмотря на то что им в скором времени предстояло вступить в жизнь, полную соблазнов, воспитывали их, словно монастырских послушниц. В этом был свой резон: пусть девочки были оторваны от окружающего мира, но избавлены от низменных сторон повседневной жизни, а тягостная атмосфера железной дисциплины становилась хорошей школой: в шорах легче идти одной дорогой, к одной цели, не сбиваясь с пути… Впрочем, ворчать по поводу монастырских порядков училища считалось хорошим тоном, а сама Тамара не считала, что ей живется тяжело. Все искупалось тем, что лучших учениц выбирали для того, чтобы станцевать мазурку в последнем акте балета «Пахита». Вообще попасть в Мариинку не во время спектакля, посмотреть, как репетируют примы - самозабвенно, не щадя себя, увидеть темный, пустой театр, темные полотняные чехлы на креслах, белые на люстрах - этот мир, открытый лишь посвященным, избранным, помечтать о том времени, когда он станет твоим, совершенно твоим, - это было счастьем.
Сам день спектакля, без уроков и репетиций тянулся бесконечно долго, и девочки вздыхали с облегчением, когда в 6 часов их посылали одеваться и гримироваться. Впрочем, грим был по-прежнему прост: мазок заячьей пуховкой с румянами по щекам, хотя иногда девочкам выдавали куски магнезии, чтобы они, измельчив ее, выбелили себе шею и руки. Однажды накануне спектакля мама купила для Тамары пару парижских туфелек, так как те, что выдавали в училище, были довольно грубыми. Но когда Тамара надела их перед спектаклем, сердце ее замерло: при каждом прыжке пятки выскальзывали! Она расплакалась от ужаса. На счастье, в это время тут же репетировала одна из старших, опытных учениц. И она подсказала Тамаре весьма доступное и эффективное средство, хотя, может быть, и не слишком элегантное:
- Поплюй в туфли и не реви!
Как-то раз их суровая начальница именно Тамару выбрала прочесть в Александринском театре поздравление во время бенефиса драм. актрисы Жулевиной, которая раньше была воспитанницей балетного училища. Актриса чуть не задушила ее в объятиях, а на другой день прислала ей шоколадные конфеты в великолепной коробке, обитой голубым шелком, с розовыми пастушками и пастушкой, нарисованными на крышке. Тамара решила, что эту коробку она будет хранить как драгоценную реликвию, чтобы потом, когда станет взрослой, держать в ней свои перчатки и в особых случаях хвастаться коробкой перед друзьями.
Но еще более волнующим событием стало участие в спец. утреннем представлении, которое ежегодно устраивали в честь именин нового государя Николая Александровича. На спектакле непременно бывал царь. В один из таких дней маленьких танцовщиц прямо в костюмах пригласили в императорскую ложу, чтобы вручить им конфеты. Девочки заходили по одной, делали реверанс и целовали руки у обеих цариц, Александры Федоровны и вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Рядом стоял император. Он спросил:
- Кто танцевал золотую рыбку?
Тамара вышла вперед и сделала глубокий реверанс.
- Как это было сделано, что кольцо Царь-девицы нашли у вас? - с интересом спросил царь.
В этот день показывали балет по мотивам русских сказок: Иванушка ныряет на дно моря, чтобы достать кольцо, проглоченное золотой рыбкой. На Тамару была надета рыбья голова из папье-маше, в ней проделано небольшое отверстие с крышечкой, куда опускали кольцо. Тамара объяснила, как это делается, и наклонила голову, чтобы показать. Император улыбнулся:
- Спасибо за разъяснение. Я бы ни за что не догадался!
Его улыбка обладала неотразимым обаянием. Тамаре показалось, что она попала прямиком в рай! Примерно в это же время она заполучила еще одного поклонника. Вел. князь Владимир, большой балетоман, покровитель искусств, побывав на выступлении будущих выпускниц, Павловой и Егоровой, вдруг сказал, глядя на Тамару:
- Она в свое время превзойдет их всех!
Впоследствии вел. князь всегда отличал своим вниманием Тамару, хвалил ее будущность и даже как-то раз приказал сфотографировать ее и прислать ему фото. Правда, Тамара об этом не знала. Мудрая начальница Варвара Ивановна не знала, как быть, чтобы у девочки не пошла кругом голова от такой великой милости. В результате сфотографировали всех учениц ее класса, а Тамара узнала обо всем этом куда позже! Время шло. Тамаре исполнилось 15 и как и положено в этом возрасте, она влюбилась.
Это было на репетиции «Щелкунчика», которую из ложи смотрели несколько учеников. Объявили перерыв, на сцене никого не осталось, и в это время в пустом партере появился какой-то человек. Тамара увидела его лицо: свежее, молодое, с дерзкими маленькими усиками, со странно опущенными уголками глаз. Седая прядь пробивалась в черных волосах, в каждом движении поразительная свобода. Тамара была потрясена до глубины души. Потом она узнала, что это чиновник особых поручений при князе Волконском, бывшем в то время директором императорских театров. Но как его звали? Она не знала. А потом он исчез. Остался только в памяти и сердце, и ни одно из ее последующих увлечений не могло его затмить. Дела в семье Тамары в то время были совсем плохи: отец уже был по возрасту отставлен от службы и зарабатывал только уроками танцев, однако он питал отвращение к современным танцам и, хотя в моду вошли падеспань, венгерка, падекатр, продолжал обучать своих учеников менуэту, лансье и польке. Неудивительно, что он не выдерживал конкуренции с молодыми учителями. Слава богу, что было обеспечено будущее дочери, которая все больше обращала на себя внимание своими успехами. Она даже получила разрешение носить белое платье! Вообще-то воспитанницы носили коричневые, розовое платье служило знаком отличия, а белое - высшей наградой. Еще более весомым знаком для Тамары стало то, что П.Гердт (тот самый, предмет детского обожания), определил ей место у станка прямо под портретом Истоминой. Это значило, что он тоже видит у Тамары большое будущее…
Для дебюта в школьном театре она и ее одноклассник Козлов танцевали pas de deux из старого балета «Своевольная жена». Это было серьезное испытание, и Тамаре потом говорили, что она была смертельно бледна, несмотря на щедрый слой румян на щеках. В этом не было ничего необычного: бледность была у нее признаком волнения, и даже после напряженных занятий в классе, когда все девочки краснели, как свекла, она только бледнела еще больше.
На дебюте присутствовал почти 90-летний Х.П. Иогансон - знаменитый преподаватель, легенда школы, учивший и отца Тамары, и многие поколения танцовщиков.
- Предоставьте эту девочку себе, не учите ее. Ради бога, не пытайтесь отполировать ее природную грацию. Даже недостатки - продолжение ее достоинств! - сказал он.
Впрочем, она и не думала перестать учиться! И вновь и вновь появлялась на сцене. Роли становились все серьезнее, а в гала-спектакле в честь приезда в Россию президента Французской республики выступила в pas de trois вместе с М.Фокиным, бывшим тогда первым танцовщиком, и Е.Седовой, которая была неофиц. признана примой-балериной. Во время репетиций на Тамару обратила внимание знаменитая О.Преображенская: - Ну, юная красавица, начинай! Покажи, на что ты способна! Следи за своими руками, если не хочешь, чтобы партнер недосчитался нескольких зубов.
Кстати о руках. В каждой профессии есть свои тонкости бытового уровня. Лидия, лучшая подружка, дебют которой после окончания школы состоялся раньше, чем выступление Тамары, предупредила, чтобы она подстригла как можно короче ногти, чтобы не поцарапать партнера. Дебютным спектаклем выпускницы Карсавиной в Мариинском театре стал балет «Жавотта» Сен-Санса. Кажется, Гердт волновался даже больше, чем она!
- Не стойте на месте, разогревайтесь, смелее! - твердил он беспрестанно.
В тот вечер среди зрителей были родители Тамары, брат Лев, которого с трудом удалось вырвать из бездн философии, в изучение которой он погружался все с большим пылом, а еще нянюшка Дуняша. Впрочем, ее скоро пришлось вывести из зала, потому что, увидев на сцене Тамару, она принялась громко рыдать…Что и говорить, Тамара была необычайно трогательна - грациозная и в то же время немного неуклюжая, со слишком длинными руками и ногами, с гладкими черными волосами, обрамляющими детское личико, бледное и чрезвычайно серьезное, с неискоренимой привычкой поднимать треугольниками брови. Мама называла ее брови accent circonflexe (надстрочный знак в виде скобки во французском языке) и безуспешно пыталась отучить дочь от ее привычки, уверяя, что у нее непременно появятся морщины на лбу. Впрочем, публика чрезвычайно доброжелательно отнеслась к этой трогательности, застенчивости и наивности, Тамара получила куда лучший прием, чем ожидала. И вот вскоре она последний раз надела саржевое платье пансионерки, заплела косы и отправилась на благодарственный молебен в церковь училища. Теперь она стала признанной актрисой Мариинского императорского театра. Ну что ж, ей повезло и на первых порах самостоятельной жизни. Удалось избежать периода скучной, однообразной работы, через который вынуждено проходить большинство танцовщиц: с самого начала она попала в число избранных. Впрочем, это вовсе не вызывало восторга у тех, кого она с такой легкостью обошла.
Как-то раз одна из прим подарила Тамаре темно-лиловый костюм необычайной красоты. Тамара, у которой денег на дорогие туалеты не было (пока она одевалась на Алексеевском рынке, так называемом еврейском, где дешево продавались подержанные вещи), пришла в восторг. Одна ее старшая подруга, Н.Бисеркина, только усмехнулась: - Да ты посмотри на себя в зеркало!
Этот цвет годится лишь для обивки гроба, а не для костюма молодой барышни. Ну как тут было не вспомнить старинное предупреждение отца о том, что театр - рассадник интриг. Теперь Тамара сравнивала его с двуликим Янусом и все же любила больше всего на свете. Разумеется, у нее были не только недоброжелатели, но и друзья. Во-первых, Лидия Кякшт и ее брат Георгий, потом братья Легаты, Сергей и Николай, а из самых старших - Н.Бисеркина и даже всемогущая Кшесинская. Ее обожали преподаватели, даже сам Петипа, даже старый Иогансон, который в сердцах уверял, что у нее заплетающиеся ноги, что она спотыкается, как старая кляча («Где ты была вчера вечером? На балу?! Мы никогда не ходили на балы. Никаких балов для танцовщиц!»), обожал ее.
Впрочем, особенно ругать Тамару было просто не за что. Несмотря на то что все больше букетов падало на сцену после ее выступлений, она оставалась скромницей, сущей педанткой и намеревалась совершенно посвятить себя искусству. Она оставляла свои тарлатановые репетиционные юбки в гардеробной, но груз впечатлений ежедневно забирала с собой домой. Когда она ехала на конке, то часто ловила на себе удивленные взгляды и насмешливые улыбки сидящих напротив людей и понимала, что мысленно продолжала танцевать. На лице, видимо, появлялось восторженное выражение, а голова покачивалась в такт звучащей в ушах мелодии. Она ходила, ела, одевалась и разговаривала под непрекращающиеся балетные мелодии. Вечера проводила дома, разминая балетные туфли, штопая трико и занимаясь шитьем тарлатановых юбок. Она и помыслить не могла куда-нибудь пойти, не спросив разрешения у мамы! Когда-то ее учитель, знаменитый балетмейстер маэстро Чеккетти, отозвался о Тамаре так: - Красивая девушка, но все же слабое создание.
Он оказался прав.
В начале 1904 г. Тамара заболела. Врачи определили острую малярию (не столь редкая болезнь в сыром Петербурге, особенно если девушка постоянно ограничивает себя в еде!) и посоветовали ей поехать в Италию. В театре ей дали субсидию и аванс и вот они с матерью уехали в итальянский Тироль. После двухмесячного пребывания в Ронсеньо Тамара окрепла, однако возвращаться не спешила: она мечтала поработать в Милане со знаменитой итальянской балериной К.Беретта. Раньше к ней ездила А.Павлова, и восторженным отзывам не было конца.
Синьора Беретта внешне мало напоминала балерину: маленькая и очень толстенькая. Она давала свои уроки в одном из репетиционных залов Ла Скала. В тот момент у нее было 15 учениц - Тамара единственная иностранка. Синьора никогда не вставала с кресла, чтобы показать новые па, ее ноги всегда были прикрыты пледом, и время от времени старая служанка Марчелла приходила растереть ей колени. Методы синьоры были типичны для итальянской школы, требующей необычайной отточенности каждой позы и движения. Ни секунды отдыха у станка! В первый же день занятий Тамара лишилась сознания от усталости, но постепенно привыкла к этой каторжной работе и с особым чувством благодарила синьору после окончания каждого урока: целовала ей руку и вместе с другими ученицами восклицала: - Grazie, carissima signofa!
Ее было за что благодарить: под ее руководством.техника Тамары значительно улучшилась. То, что прыжки стали выше, положение на пальцах устойчивее, все позы чище и точнее, она смогла доказать сразу после прибытия в Петербург, станцевав pas de trois в 1-м акте «Пахиты»: это был общепризнанный шедевр! Положение ее в театре еще более упрочилось, она была допущена к участию в балетах в честь императорской семьи и вскоре получила великолепную рубиновую брошь, выполненную по заказу самой Александры Федоровны. Однако Тамаре, при всех ее успехах, пришлось ждать еще 2 года, прежде чем она достигла предела мечтаний любой танцовщицы: получила главную роль Царь-девицы в балете «Конек-Горбунок». Это было 13 января 1906 г. Потом Тамара танцевала Медору в «Корсаре»… Она стояла на прямом пути к успеху...
Елена Арсеньева
https://www.rulit.me/books....-1.html
|
| |
| |
