| Валентина_Кочерова | Дата: Среда, 31 Июл 2013, 11:01 | Сообщение # 1 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 6761
Статус: Online | Испокон веков история России хранит славные имена своих дочерей, посвятивших свою жизнь самоотверженной деятельности. В тяжелые годы военных лишений женская вера, надежда, любовь и жаркий шепот молитвы оставались последней опорой крепости духа русских воинов.
Баронесса Юлия Петровна Вревская – одна из самых блистательных красавиц великосветского Петербурга, восемнадцатилетняя вдова прославленного генерала, обласканная при дворе Александра II, фрейлина государыни Марии Александровны, сопровождавшая ее в путешествиях в Италию, Египет и Палестину…
Наверное, мотивы её поступков можно понять, лишь прислушавшись к голосу эпохи, которая выпестовала её боевой характер. Говорят, что лучшие люди времени вбирают все проблемы, пороки и достоинства его в большей степени, чем простые смертные. Для молодёжи шестидесятых XIX века было необычайной смелостью принимать жизнь гораздо приземленнее, чем делали их восторженные, романтические дедушки. Любовь не представлялась этим юношам и девушкам единственным смыслом жизни, скорее, они относились к ней как к бесплодному слюнтяйству, призванному скрыть никчёмность характера.
Шестидесятники преклонялись перед естественными науками, самые «продвинутые» публично проповедовали естественные человеческие отношения, не исключающие здравую выгоду и удовольствия; повсеместно входил в фавор естественный гуманизм, разумеющий прежде всего конкретную помощь нуждающимся. Они по своему воевали с ценностями отцов: отправлялись «в народ», малевали на живописных полотнах чумазых ребятишек и резали лягушек. Они искренне верили, что человечество с помощью паровой машины и всеобщего равенства обретёт‑таки рай на земле. И если некоторые философы (например, В. Ильин) утверждают, что революция в России зарождалась в шестидесятые годы XIX века, то нашу героиню, вероятно, можно отнести к числу тех, кто «зажёг пожар» в родном доме — вольно или невольно.
Юлия Вревская утверждалась в обществе совершенно иначе, чем было принято для женщин её круга. «Кто виноват?» — этот вековечный отечественный вопрос, отнесённый к её судьбе, решить почти невозможно.
Юлия родилась в тот злополучный год, когда погиб Лермонтов, да ещё и неподалёку от того самого места, где состоялась дуэль, да ещё и по курьёзной случайности её муж Ипполит Александрович Вревский, боевой генерал, командовавший войсками на Лезгинской линии Кавказа, учился в Школе гвардейских прапорщиков и кавалерийских юнкеров с Лермонтовым. Не мятежная ли душа прославленного поэта коснулась юного прекрасного создания — дочки генерала Петра Варпаховского? Правда, справедливости ради стоит сказать, что, по данным последних исследований, наша героиня родилась в Смоленской губернии, а на Кавказ была привезена в десятилетнем возрасте. Да и дата рождения Юлии вызывает споры, есть предположение, что это 1837 год, а не 1841‑й.
Несмотря на кавказское детство, в котором всегда курился аромат войны, девочку воспитывали в лучших аристократических традициях — французские бонны, пасхальные разговения, розовые детские балы. И замуж её выдали, как обычную дворяночку — в шестнадцать лет, за человека нестарого, но лет на тридцать опытнее своей юной жены. И овдовела она через год, не успев понять сладости мужской любви, — обычная судьба русской барыньки, так восхищавшей Некрасова своей верностью и чистотой.
Дочь генерала Петра Варпаховского Юлия Вревская была очень искусной наездницей. Она не отвечала требованиям классической красоты, но окружающие находили ее очаровательной женщиной. Из описаний современников перед нами предстает блондинка выше среднего роста со свежим цветом лица и блестящими умными глазами.
«Дамы ей завидовали, мужчины за ней волочились… два-три человека тайно и глубоко любили ее», – вспоминал И. С. Тургенев, нашедший в Юлии друга и задушевного собеседника и адресовавший ей полсотни своих писем, пронизанных порой сожалением о несостоявшемся их счастье… Изящной внешностью, образованностью и обаянием она покорила Петербург и Париж. Юлией Вревской восхищались и Гюго, и Лист, и семья Виардо, и Григорович, и Полонский, и Айвазовский…
«Я во всю свою жизнь не встречал такой пленительной женщины, – утверждал и писатель В. А. Соллогуб. – Пленительной не только своей наружностью, но своей женственностью, грацией, бесконечной приветливостью и бесконечной добротой…»
Муж ее, барон Ипполит Александрович Вревский, хорошо известный на Кавказе, командовал войсками Лезгинского фронта. Имея двух сыновей и дочь от первого (гражданского) брака с черкешенкой, генерал-лейтенант был старше Юлии более чем на четверть века. Этот храбрый военный, получая ордена из рук самого императора, иногда говаривал о себе не без удовольствия: «Я один из самых близких друзей Лермонтова, а это немаловажная вещь».
Был ли брак Вревских счастливым? Ответить сложно, настолько он оказался скоротечным. Но известно свидетельство, оставленное личным секретарем Вревского штабс-капитаном А. Зиссерманом в книге «Двадцать пять лет на Кавказе»:
«… он женился на дочери генерала Варпаховского, сиявшей молодостью, красотой, образованием и всеми качествами, способными вызвать полнейшую симпатию. С тех пор домашняя обстановка отчасти изменилась… и сам барон стал как будто мягче и приветливее».
Несмотря на приличную разницу в возрасте, считалось, что юная невеста выходила за барона Ипполита по любви.
В родовом имении Вревских отмечали полугодовой юбилей со дня свадьбы. Но еще не успели после церкви сесть за стол, как адъютант доставил срочную депешу, вызывавшую хозяина имения на службу. Через несколько дней юной супруге принесли другую телеграмму, извещавшую о том, что 20 августа 1853 года при взятии лезгинского аула Китури на поле сражения смертельно ранен генерал-лейтенант барон И. А. Вревский. Несколько дней спустя он скончался на руках у жены…
Нервное потрясение надолго приковало баронессу к постели. Уже закончилась осень, когда Юлия Петровна впервые после болезни вышла из дома. В конце концов она вместе с матерью и младшей сестрой решила переехать в Петербург – на Литейную, 27.
Сплетни, домыслы, откровенные небылицы преследовали ее всю жизнь.
«Некоторые утверждали, – пишет болгарский автор Г. Карастоянов, – что когда муж отправлялся в часть, она незаметно всыпала яд в вино, налитое в рог. Другие уверяли, что у чеченца, который стрелял в ее мужа, найдено много писем, написанных почерком Вревской, и две тысячи рублей деньгами…
Павел, Николай, Мария – дети Вревского от первой жены – с большим трудом при помощи мачехи получили баронский титул. Когда Николай окончил Пажеский корпус, Юлия Петровна женила его на своей сестре Наталии. Он же пропил все состояние, жену бил… В конце концов после очередного загула несчастный пасынок баронессы бросился с моста в Неву. В столе покойного нашли записку, в которой тот признавался, что для жизни у него недостаточно сил и актерской жилки, да собственно и нет никакого смысла оставаться на этой грешной земле…
Она жила совершенно одиноко, без близких друзей. Ее пригласили во дворец придворной дамой. Начались путешествия из Венеции в Александрию, из Парижа в Иерусалим. Она встречалась с сирийскими пашами и греческими владыками, с английскими крестьянами и египетскими бедуинами…»
В свете многие считали ее чудачкой. Многие – но не все. На молодую вдову обратил внимание Иван Сергеевич Тургенев – вероятно, было в ней что-то от героинь его романов и повестей.
Они познакомились в 1873 году и с тех пор встречались постоянно. Летом следующего года Юлия Петровна, невзирая на осуждение света, пять дней провела в имении Тургенева в Спасском. После этого дружба их настолько укрепилась, что Вревская позволяла себе давать советы прославленному писателю, как строить отношения с коллегами. Так, в одном из писем Юлия Петровна просила примириться Ивана Сергеевича с умирающим Николаем Алексеевичем Некрасовым. Тургенев оправдывался перед Вревской: «… перед смертью все сглаживается, да и кто из нас прав — кто виноват? „Нет виноватых“, — говорил Лир… Да нет и правых. Но я боюсь произвести на него тяжёлое впечатление: не будет ли ему моё письмо казаться каким‑то предсмертным вестником… Мне кажется, я не имею право идти на такой риск… Надеюсь, вы уверены, что никакой другой причины моему молчанию нету».
Всего писем Тургенева к Вревской, из которых видно, что писатель вполне считался со своей молодой корреспонденткой, известно сорок восемь. Трудно сказать, какой степени интимности достигли их отношения. Ивану Сергеевичу она, безусловно, нравилась. «Что бы Вы там ни говорили, — льстил он Юлии, — о том, что Вы подурнели в последнее время, — если бы поименованные барыни (в письме обсуждаются некоторые петербургские знакомые Тургенева и Вревской) и Вы с ними предстали мне, как древние богини пастуху Парису на горе Иде, — я бы не затруднился, кому отдать яблоко». Далее, в письме Иван Сергеевич обиженно замечает, что, впрочем, яблока у него все равно нету, да и Юлия Петровна ни за что не желает взять у него «ничего похожего на яблоко».
Строптивость её вполне можно понять: известный писатель и приятный во всех отношениях мужчина давно живёт в гражданском браке с Полиной Виардо, а беспокойную душу Вревской больше влекут истории о героических тургеневских женщинах, чем семейные узы. Она не стала женой писателя, зато запечатлённую в его книгах идеологию она воплотила с такой полнотой, какую, может быть, и сам писатель не предполагал. Недаром он напугался, когда Юлия Петровна решилась отправиться на театр военных действий в Балканы: «Мое самое искреннее сочувствие будет сопровождать Вас в Вашем тяжелом странствовании. Желаю от всей души, чтобы взятый Вами на себя подвиг не оказался непосильным, и чтобы Ваше здоровье не потерпело…»
Одна из тем их писем – начавшаяся на Балканах борьба славянских народов против турецкого ига. «Будь мне только 35 лет, уехал бы туда, – писал Тургенев Вревской. Эти слова произвели на нее глубокое впечатление. В июне 1877 года Вревская отправилась на театр военных действий вместе с другими сестрами милосердия; некоторые из них говорили, что следуют примеру Елены Стаховой из «Накануне»…»
Осуждаемый придворным обществом, которое знало об их «особых отношениях», Иван Сергеевич, будто в оправдание, пояснял: «Это и я виноват, и ее характер. Не я ли возбудил в ней любовь к образу моей Елены Стаховой из «Накануне», покинувшей дом ради болгарина Инсарова, ведущего борьбу против турок. Только Юлию Петровну на столь необычную авантюру сподвигла не любовь, а желание обрести смысл жизни».
Когда в свете стали поговаривать об освобождении Болгарии, Юлия Петровна ухватилась за это, как утопающий за соломинку. Появился смысл жизни, было о чем думать и мечтать. Общество петербургских дам по оказанию помощи армии избрало Юлию Вревскую своим председателем. Решив на собственные средства организовать санитарный поезд, она продала отцовское имение Старицы в Орловской губернии. Вместе с другими патриотически настроенными женщинами обучалась на курсах сестер милосердия, которые действовали в Таврическом дворце – главном штабе Красного Креста. Удостоила его своим посещением и императрица Мария Александровна, супруга Александра II, соблаговолив даже сфотографироваться с новообученными милосердными сестрами. Но когда царица увидела, на каком «неэстетичном» тюфяке спала ее придворная дама Юлия Вревская, то чуть не потеряла сознание.
По просьбе баронессы военное министерство организовало лагерь специально для сестер. Спали они в палатках, питались в основном чаем и сыром. Что греха таить: работа по уходу за больными, конечно, не сахар, тем более если раньше сталкиваться с оной не приходилось. Но Юлия и ее подруга Мария Неелова, превозмогая адскую усталость, постепенно втянулись. И в свободное время умудрялись еще и белье для солдат шить, учились стрелять, петь популярные военные песни, сушить сухари.
В апреле 1877 года вместе со свитой Александра II Юлия Петровна приехала в Кишинев. Здесь от имени русского Красного Креста и общества петербургских дам она должна была преподнести подарки солдатам Дунайской армии. До наших дней сохранился официальный документ, подписанный Его Императорским Высочеством, великим князем Николаем Николаевичем-старшим, Главнокомандующим Дунайской армией:
«Главная квартира Действующей армии… выражает сердечную благодарность уважаемой баронессе Вревской Юлии Петровне за проявленное ею благородство – решение принять на себя создание отряда, состоящего из двадцати двух сестер и врачей.
Его Величество Александр II, Император Всероссийский, выражает свою личную благодарность за благородный гуманный поступок баронессе Вревской Юлии Петровне и ее сподвижникам и благоволит разрешить присвоить отряду имя августейшей императрицы Марии Александровны.
Просьба и личное желание баронессы Вревской Юлии Петровны, выраженное в письме, разрешить отряду действовать на передовых позициях, будут рассмотрены дополнительно».
Виктор Гюго и Жюльетта Друэ, узнав, что Юлия Петровна собирается ехать в Болгарию, прислали ей теплое письмо. Просили беречь себя, так как она сильно напоминала дочь писателя Леопольдину, утонувшую вместе с мужем. Брат Вревской – гвардейский офицер В. П. Варпаховский – отговаривал сестру от подобного шага, но она осталась непоколебимой в своем решении. Сестра Наталия в письмах постоянно звала ее домой, на Кавказ. Юлия отвечала, что не имеет права оставлять раненых и больных…
В июне 1877 года баронесса Вревская во главе небольшого отряда прибыла в 45‑й военный госпиталь в Яссах. Через два дня пришёл из Болгарии первый поезд с больными и ранеными. И началась изнурительная работа, без передышки, без сна. Дочь военного генерала, выросшая на Кавказе, она, конечно, представляла себе, что ожидает её на театре боевых действий. Однако реальность грязью, кровью, страданиями превзошла всякие представления. Эта война способна была помутить рассудок даже крепкого мужика. С передовой привозили покалеченные тела, которые мало напоминали человеческие, а ведь ещё вмешивались обычные бытовые проблемы. Ей, придворной аристократке, привыкшей к комфорту, должно быть, очень тяжело приходилось в избах с чадящими лучинами — ни помыться каждый день, ни побыть в одиночестве из‑за постоянного присутствия любопытных хозяев. «Я, конечно, не спала всю ночь от дыма и волнения, тем более что с 4 часов утра хозяйка зажгла лучины и стала прясть, а хозяин, закурив трубку, сел напротив моей постели на корточках и не спускал с меня глаз, — писала Вревская вдохновителю своего подвига И. Тургеневу. — Обязанная совершить свой туалет в виду всей добродушной семьи, я, сердитая и почти не мытая, уселась в свой фургон…»
В этом письме невольно прорвались эмоции Юлии Петровны. А большая часть её писем напоминает сухие, бесстрастные отчёты с редкими сдержанными горестными резюме. «…Больные лежат в кибитках калмыцких и мазанках, раненые страдают ужасно, и часто бывают операции. Недавно одному вырезали всю верхнюю челюсть со всеми зубами. Я кормлю, перевязываю и читаю больным до 7 часов вечера. Затем за нами приезжает фургон или телега и забирает нас 5 сестёр. Я возвращаюсь к себе или захожу к сёстрам ужинать; ужин в Красном Кресте не роскошный: курица и картофель — все это почти без тарелок, без ложек и без чашек».
Подвиг её напоминает, скорее, медленное самоубийство. Она словно все отринула для себя из той, прошлой жизни, словно прошла тот отрезок до конца и ни при каких обстоятельствах не желала возвращаться на прежний маршрут. К Рождеству ей дают отпуск, Юлия Петровна готовится к нему, мечтает провести его у сестры на родном Кавказе. Но в последний момент отказывается. Она отговаривается тем, что здесь слишком много дела, что сочувствие к солдатам удерживает её. Но позволим себе предположить — она просто не знала, что делать ей в мирной жизни, она единственный раз за многие годы обрела внутренний покой, смысл существования, прикаянность и она боялась это потерять. Так бывает со многими, слишком остро пережившими тяготы войны. Примечательна запись в её дневнике: «Императрица меня звала в Петербург. Князь Черкасский передал мне её слова: „Не хватает мне Юлии Петровны. Пора уж ей вернуться в столицу. Подвиг совершён. Она представлена к ордену“. Как меня злят эти слова! Они думают, что я прибыла сюда совершать подвиги. Мы здесь, чтобы помогать, а не получать ордена».
Юлия Вревская, Мария Розова (слева) и князь Черкасский.
(Акварельный рисунок, сделанный уже после смерти Вревской)
Да, свет неверно истолковал её поступок. Думали, что в экстравагантности Юлия Петровна превзошла самых смелых модниц двора, пора уж и честь знать, а она спасалась… Спасалась от бессмысленной жизни, от бестолковых разговоров и пошлых томных взглядов. Она была обречена остаться здесь. И она осталась…
Группа сестер милосердия на русско-турецкой войне 1877–1878 годов
Портрет Ю.Вревской работы болгарской художницы Милки Пейковой
Кстати, на 400 раненых приходилось всего лишь пять сестер! Юлия Петровна со всей свойственной ей решимостью отправляла своих помощниц идти отдыхать, а сама дежурила за них до утра. Ее видели всюду – в операционной, перевязочной, дежурной комнате, прачечной… Ей самой приходилось и операции делать, бывала и на передовой, стреляла. Но когда раненых начал валить сыпной тиф, слабый организм Вревской не выдержал.
Сестры милосердия военно-полевого госпиталя Русского Красного Креста. Слева от уполномоченного Российского Красного Креста князя Черкасского – Юлия Вревская. Крайняя справа в первом ряду – еще одна известная потомкам сестра милосердия Мария Розова
«Четыре дня ей было нехорошо, не хотела лечиться… вскоре болезнь сделалась сильна, она впала в беспамятство и была все время без памяти до кончины… очень страдала, умерла от сердца, потому что у нее была болезнь сердца», – писала сестра Юлии Петровны со слов очевидцев.
В тот день стоял сильный мороз, необычный для болгарского климата. Могилу в промерзлой земле выкопали раненые, за которыми она ухаживала. Они же несли её гроб. Хозяйка дома, где квартировала русская барыня, покрыла покойницу ковром цветущей герани.
«На грязи, на вонючей сырой соломе, под навесом ветхого сарая, на скорую руку превращенного в походный военный гошпиталь, в разоренной болгарской деревушке – с лишком две недели умирала она от тифа, – писал И. С. Тургенев о Юлии Петровне. – Она была в беспамятстве – и ни один врач даже не взглянул на нее; больные солдаты, за которыми она ухаживала, пока еще могла держаться на ногах, поочередно поднимались с своих зараженных логовищ, чтобы поднести к ее запекшимся губам несколько капель воды в черепке разбитого горшка».
Вскоре на сооруженном деревенском кресте появилась простая надпись:
«Здесь покоится милосердная сестра, русская баронесса Юлия Петровна Вревская, отдавшая жизнь за свободу Болгарии. 5 февраля 1878 года».
 
Пожалуй, Юлия Вревская, несмотря на обилие книг, статей, исследований о ней (в 1977 году вышел даже фильм), осталась одной из самых закрытых знаменитостей. Биографам так и не удалось разгадать тайну её души: кого она любила, что ненавидела, чем жила её душа.
«Какие заветные клады схоронила она там, в глубине души, в самом ее тайнике, никто не знал никогда – а теперь, конечно, не узнает… Пусть же не оскорбится ее милая тень этим поздним цветком, который я осмеливаюсь возложить на ее могилу!» – восклицал Тургенев. И добавлял в письме к П. Анненкову: «Нежное, кроткое сердце… и такая сила! Помогать нуждающимся – она не ведала другого счастия. Она вся, пылая огнем неугасимой веры, отдалась на служение ближним. Она получила тот мученический венец, к которому стремилась ее душа, жаждая жертвы. Ее смерть меня глубоко огорчила. Это было прекрасное, неописуемо доброе существо…»
Имя Юлии Вревской в России и Болгарии стало святым и чистым, как ее дела и безвременная кончина.
http://www.liveinternet.ru/users/vera_nadejda/post121971615/
|
| |
| |
