|
ПАМЯТИ СЕРГЕЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА ЕСЕНИНА
|
|
| Валентина_Кочерова | Дата: Суббота, 28 Дек 2013, 09:31 | Сообщение # 1 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 7206
Статус: Offline | ПАМЯТИ СЕРГЕЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА ЕСЕНИНА
Пускай во сне, пускай - не наяву,
Когда смолкают все дела и речи,
Я памятью послушной призову
С тобою дорогие встречи.
Приди опять! Я буду ждать звонка,
Я у окна бессменно отдежурю,
Твоим коням не надо ямщика,
Они несут тебя сквозь снег и бурю.
Ты весел, милый! Руки не дрожат,
Клянешься Богом - старая привычка.
И вот уже друзья к тебе спешат,
Спешат друзья к тебе на перекличку.
Глаза на миг чуть заслонив рукой,
Ты улыбаешься слегка лукаво -
Над дружбой, или над судьбой,
Иль над своею звонкой славой?
Ты говоришь: Ведь я ничей поэт. -
Искусство? Да, искусство остается,
А ты уходишь, разве нет?
Никто другой нам так не улыбнется!
Не уходи! Еще такая рань,
Куда спешишь? Ведь ты побудешь с нами?
Сергей, Сергей! Куда ни глянь,
Весь мир цветет веселыми огнями.
Но заволакивает все туман.
Конечно, я уснул и бредил,
Доносится из дальних стран
Неумолимый голос меди.
Иннокентий Оксенов
Г.Свиридов «ПОЭМА ПАМЯТИ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА»
c 21 ноября 2013 по 10 января 2014
Выставка «ЕСЕНИНСКОЕ КОНСТАНТИНОВО» в Пушкинском Заповеднике
Фотоработы С.Новикова, сделанные совместно с научными сотрудниками музея-заповедника С.А. Есенина, представляют село Константиново начала ХХ в. и жизнь поэта здесь. Скромный домик, мать поэта с утра хлопочет у печи и готовит завтрак для всей семьи, и маленький Сергей, рано проснувшийся, смотрит в окно. Он видел усадьбу, как и каждый, кто приходил в гости в дом, но только он напишет:
У плетня заросшая крапива
Обрядилась ярким перламутром
И, качаясь, шепчет шаловливо:
«С добрым утром!»
Свои строки юный поэт будет показывать учителю земской школы, о чем вспоминали мальчики и девочки, сидевшие с ним в одном классе, изучавшие Закон Божий и арифметику, историю и географию, русский и церковнославянский языки, чтение и письмо. Занятия были в холодное время года, а летом требовалось помогать по хозяйству: выводить лошадей в ночное, участвовать в покосе и делать многое другое. В 1916 г. Есенин познакомится с константиновской помещицей Л.И. Кашиной. Она жила в центре села, в красивой усадьбе, вместе с детьми и экономкой. Очень любила гулять по парку, особенно осенью. Вокруг золото листвы и прозрачный воздух с нитками паутинок.
И золотеющая осень,
В березах убавляя сок,
За всех, кого любил и бросил,
Листвою плачет на песок.
Всю жизнь, уезжая из родного села в Москву или Петербург, поэт в своих стихах каждый раз возвращается обратно, ждет новой встречи с родиной и пишет о ней.
До сегодня еще мне снится
Наше поле, луга и лес,
Принакрытые сереньким ситцем
Этих северных бедных небес.
Как бы я и хотел не любить,
Все равно не могу научиться,
И под этим дешевеньким ситцем
Ты мила мне, родимая выть.
Константиново хранит память о С.Есенине и сегодня приглашает Вас увидеть мир, окружавший поэта.
С.Новиков много лет творчески работает на родине поэта в селе Константиново Рыбновского района, фиксируя изменения музейной жизни и сельских будней. С 2006 г. он сотрудничал с издательством «ДЕЛО» в работе над проектом «Есенинская Русь». Итогом этих лет стал изданный в 2009 г. фотоальбом, в полной мере раскрывающий любовь фотохудожника к есенинским местам, особое видение замечательной природы этого края, понимания темы православия и его традиций. Фотографии с выставки – часть данного проекта. Сам Новиков отзывается об искусстве фотографии как об умении каждый раз находить что-то новое и необычное. Он говорит, что «ошибкой любого фотографа, приезжающего в Константиново, является заблуждение, что всё там уже давно кем-то снято. Но ведь каждый раз возникает что-то иное: свет, цвет, листок…». За 15 лет автор сделал немало замечательных и неповторимых снимков.
http://pushkin.ellink.ru/museum/exh/exh13/exh299.asp
Сергей Есенин. Ночь в Англетере (Док. фильм 2004.)
На пороге Бессмертия
Неизвестный фильм о не покончившем с собой поэте в несуществующей гостинице в несохранившейся стране
фильм "АНГЛЕТЕР" 1989. - интервью 2009г.
В.Балаян, режиссер и сценарист док., теле - и кинофильмов, начал свою режиссерскую карьеру в 1988 г. с док. фильма-исследования «Англетер», посвященном гибели С.Есенина. Смысл и глубину темы дебютной работы достаточно проницательно истолковали первые зрители картины в лице некоторых мэтров Высших курсов сценаристов и режиссеров. Видимо, поэтому фильм не получил импульса к дальнейшему распространению, а автору было заявлено, что он никогда не получит режиссерского диплома. Историческая справедливость, как известно, не имеет срока давности, и рано или поздно, восстанавливается. С тех пор он, как режиссер снял более 60 неигровых лент, многие из которых были отмечены наградами российских и зарубежных фестивалей. Мы встретились с В.Балаяном спустя 20 лет после создания фильма и надеемся, что наша беседа и публикация фильма в Интернете приблизят картину к более благодарной категории зрителей.
- Чем может быть объяснен тот факт, что Ваш фильм «АНГЛЕТЕР» довольно слабо известен широкому кругу зрителей?
- Фильм был снят в 1988 г. на деньги Госкино СССР. В прокат тогдашний не попал, получил очень низкую категорию. И вызвал достаточно негативную реакцию у руководства Высших курсов сценаристов и режиссеров. Я должен был защищаться этим фильмом как дипломной работой. Но мне в этом было в категорической форме отказано. Хотя, в дальнейшем, на многих фестивалях «Англетер» был показан и получил высокую оценку у критики, например, историка и киноведа А.Шемякина и мн. др. О нем одно время много писали в кинопрессе, в журнале «Искусство кино».
- Каковы причины, по которым каналы отказывались ранее и отказываются сейчас принимать картину к показу?
- Я могу только догадываться. Думаю, что истинные причины могут быть самые разные и неожиданные. Впрочем, надо отдать должное каналу «Культура», который, с подачи того же Шемякина, все же показал фильм. Но это было очень давно.
- Фильм «Англетер» был первым док. исследованием, поднимающим вопрос об истинных обстоятельствах гибели поэта. В ходе его создания сталкивались ли Вы с какими-либо внешними противодействиями?
- Нет, не сталкивались. Снимали - что хотели и кого хотели. Тогда цензура практически закончилась. Хотя на Ленинградской студии док. фильмов, да и при сдаче фильма в Москве иногда ловили косые взгляды. Следует учесть, что тогда и время было такое. Много было споров и дискуссий по поводу гибели Есенина и некоторым другим сложным моментам российской истории. И снос исторического здания «Англетера» в Ленинграде в 1987 г. стал катализатором мощных общественных волнений, очень испугавших тогдашние власти. В частности, Романова и Матвиенко, которая тогда возглавляла комсомол Ленинграда.
- Имело ли всё это некие последствия для Вашей карьеры?
- Как я уже упомянул, «Англетер» был моим дипломным фильмом, но Высшие курсы сценаристов и режиссеров так и не приняли его в этом качестве. То есть, совет курсов наотрез отказался его рассматривать как дипломную работу. Фильм был негласно объявлен «антисемитским». Хотя я специально показывал его выдающемуся режиссеру и мастеру курса неигрового кино Б.Д. Галантеру с просьбой рецензировать его с этой точки зрения. Но он только пожал мне руку и сказал – «Ничего этого там нет. Не слушай никого, Валера!» Однако он, с его точкой зрения, остался в меньшинстве. Таким образом, дипломная работа мною так и не была защищена и, соответственно, диплом режиссера не был выдан. А один очень известный, ныне покойный, мастер-педагог даже заявил мне: «Вы режиссером никогда не станете и диплом у нас никогда не получите». Тем не менее, я режиссером все-таки стал, снял с тех пор более 60-ти фильмов и сейчас сам преподаю во ВГИКе. Хоть и остался я без режиссерского диплома, то пророчество сбылось…
- Есть ли ощущение, что тема гибели Есенина является табуированной по сей день?
- Да, такое ощущение есть, и не у меня одного. Тема по-прежнему остается непроявленной, поскольку в обстоятельствах гибели, убийства Есенина слишком много невыясненных и загадочных моментов. Обществу так и не предъявлена истина как результат исследования уголовного дела или дела, которое рассмотрели бы судебные инстанции. Более того, доподлинно неизвестна в подробностях вся история его последних месяцев и последних дней. Думаю, что до сих пор в стране остаются организации, не желающие открывать архивы и публиковать подлинные документы. Но следует понимать, что, пока изучение всех документов не будет доступно исследователям, всевозможные слухи будут курсировать, и эта тема будет оставаться табуированной. Нужна полная ясность в деле, которое стало резонансным и даже знаковым для общества. Но это достижимо только при условии открытия государством архивных дел и доступа к ним как компетентным исследователям-криминалистам, так и историкам литературы.
- Что было в начале: идея создания подобного исследования или знакомство с одним из основных героев фильма «Англетер» - Э.А. Хлысталовым? То есть, что именно послужило первичным импульсом?
- Первичный импульс - это решение о сносе здания «Англетера», на которое пошли ленинградские власти, не посоветовавшись с обществом, с людьми. Это вызвало бурю протестов и возмущений в городе. Это и был первичный момент, с которого всё началось. Мы просто решили все это снимать. Мы – это Н.Обухович, С.Скворцов и я.
- Как состоялось Ваше знакомство с Эдуардом Александровичем?
- Мы познакомились с ним в Москве, в 1989 г. Материал о гостинице был уже год как снят. Знакомство состоялось у Эдуарда Александровича дома. Он принял нас очень хорошо. Это был человек очень цельный, яркий, с настоящим мужским характером. Большой профессионал, настоящий следователь в самом высоком значении этого слова. Он мог часами говорить о деле С.Есенина. При этом подробности, факты, свидетельства - все это собиралось им абсолютно беспристрастно и очень тщательно. У меня полное доверие к нему как специалисту. И в дальнейшем мы не раз еще с ним встречались после фильма. К сожалению, о том, что его уже нет, я узнал не так давно, я об этом ничего не знал…
- В фильме используются кадры с фасадом Англетера, пространством во дворе, чугунными воротами и самим номером 5. Это док. съемки или кадры носили постановочный характер?
- Съемки документальные. Это здание и внутренний двор гостиницы непосредственно перед сносом. Никаких постановочных кадров не было. Снимали именно коридор 2-го этажа и 5-й номер, предварительно проконсультировавшись у специалистов, точно знающих его расположение.
- Сложно ли было добиться разрешения на съемки «Англетера»?
- Очень сложно. По этой причине мы проникли туда без всякого разрешения. Гостиницу готовили к сносу и обнесли забором, охраны тогда не было. Мы с оператором С.Скворцовым и с режиссером Н.Обуховичем просто-напросто пролезли туда с камерой и все, что могли - сняли. Мы даже студию не ставили в известность о предмете съемок, чтобы не волновать руководство. Просто якобы некий док. киножурнал на черно-белой пленке. Действовали, что называется, на свой страх и риск. Я очень благодарен Обуховичу и Скворцову за поддержку.
- Довелось ли Вам увидеть реальное устройство № 5? Опишите, пожалуйста. Особый интерес вызывает наличие смежного помещения, количество окон и балконов, расположение труб центрального отопления и т.д.
- Комната была одна. Никаких смежных помещений и доп. дверей. Площадь комнаты небольшая - около 12-15 м., не больше. Номер находился почти в конце коридора 2-го этажа. С фасадной части - это 2-е или 3-е окно с левой стороны, если стоять лицом к «Англетеру». По поводу количества окон в номере - не могу вспомнить. Балкона там не было - это совершенно точно. Стояк с трубами отопления находился, как мне кажется, в правом углу. Хотя с того времени могло быть все перестроено, я это вполне допускаю. Номер могли разделить на 2 части, произвести любые перестройки.
- В фильме приводится эпизод, когда Хлысталов дает рекомендации по подаче материала, по стилистике фильма. Зритель понимает, что фильм поставлен фактически на контрасте того, что ожидал главный герой и того, что входило в режиссерскую задумку. Как оценил Эдуард Александрович результат съемок, диссонирующий с его «рекомендациями»?
- Мы, действительно, поставили фрагмент, где Эдуард Александрович рассказывает, как он видит этот будущий фильм. Это был несколько иронический момент, который Хлысталов оценил совершенно нормально, как определенный прием, и отнесся к этому без всяких протестов. Он понял нашу «игру», понял режиссерскую и худ. задачи и воспринял это с улыбкой.
- В фильме использован эксклюзивный на сегодняшний день материал - это интервью с человеком по фамилии Евсеев, выезжавшим в составе милицейской бригады в «Англетер» 28 декабря 1925 г. Как состоялось Ваше знакомство?
- Мы нашли его через милицию Ленинграда, где нам сказали о существовании такого человека. Бывший милиционер Георгий Евсеев был давно на пенсии. Узнали его телефон и поехали к нему домой. Так и состоялось знакомство. В 1925 г. он был, конечно, мальчишкой, начинающим милиционером. Но то, что он находился в 5 номере «Англетера» и выезжал туда по этому делу, подтвердило и начальство ленинградской милиции. Они видели его личное дело и знают, с какого момента он работал.
- Поделитесь Вашим отношением к его словам и свидетельствам? Например, его некоторые цитаты:« … если бы его убивали, то по нему было бы заметно. Ведь он бы сопротивлялся… ». То есть, по мнению данного свидетеля, никаких повреждений на теле и лице Есенина не наблюдается: «… приехали, изъяли из петли, осмотрели, нет ли повреждений…». Получается, что никаких повреждений не обнаружили?
«…правительство его недолюбливало, поэтому он приказал долго жить… » Логический ряд довольно сомнительный: «А тогда я разве знал, кто это? Я и не спрашивал!» Неужели бригада, приехавшая по вызову в «Англетер», не знала самой сути вызова? Он кажется Вам правдивым свидетелем?
- Трудно за него говорить. Он сказал то, что сказал. Я понял так, что бригада, в составе которой он выезжал, была дежурной милицейской бригадой. Там был еще участковый, который составлял протокол. Для них это был рядовой выезд, когда милиция выезжает, что называется, на труп. То, что это был Есенин, они поняли позже – по начавшемуся вокруг этого дела шуму и по всему тому, что происходило уже после обнаружения тела. Думаю, что позднейшая «официальная» версия о самоубийстве не могла на него не повлиять, это чувствовалось во время интервью. Он ее и отстаивал.
- Насколько правдоподобным кажется Вам свидетельство Евсеева о том, что Есенин был найден повешенным на батарее под подоконником?
- Свидетельство воспринимается мной как не очень правдоподобное. Э.А. Хлысталов, кстати, этого милиционера Евсеева тоже знал и встречался с ним и переписывался еще до приезда нашей съемочной группы. Он также записывал его показания и, по его словам, доверял в том плане, что в подлинности рассказа Евсеева не сомневался. Но он считал, что хотя Евсеев там и наверняка был, он мало что запомнил. А тем более, понимал, что произошло.
- Есть ли значимые или просто любопытные моменты из интервью с Евсеевым, которые по каким-либо причинам не вошли в фильм?
- Самые интересные моменты вошли в фильм. Он много рассказывал про свою деревню, откуда он родом, а также всякие случаи из своей жизни. Но то, что касалось С.Есенина и его гибели, все вошло в фильм.
- Человек в милицейской форме, читающий стихи Есенина, - гротескный образ, специально созданный для фильма, или реальный персонаж?
- Абсолютно реальный человек. Володя, офицер милиции, который очень любит Есенина и с упоением читает его наизусть. И сам пишет стихи. Не знаю, как сложилась его жизнь в дальнейшем. Нам показалось, что это свидетельство может быть интересным, как определенная позиция, как определенное состояние ума людей в тот момент, в том числе людей в милицейской форме. Тем более, что в фильме шла речь о милиции, с которой у Есенина в свое время было связано много неприятностей: на поэта было заведено около десятка уголовных дел.
- Многие цитаты участников фильма: Хлысталова, Морохова, Евсеева, приведены в выдернутом из контекста виде. Благодаря этому приему складывается ощущение постоянного намека, недосказанности. Это худ. прием? Или таким образом можно сказать больше, чем дозволено, пусть и для более узкой аудитории, которая способна считать некий скрытый смысл?..
- Да, действительно, это определенный прием. Мы не хотели делать журналистский фильм, в котором были бы большие интервью, объемные комментарии. Мы хотели сделать некую мозаику из тех мнений, что были в головах людей на тот момент - момент начала распада СССР. И из тех кадров, которые оказались в нашем распоряжении, например танца А.Дункан, кадров похорон Есенина, неизвестных широко фотографий. Можно сказать, что да, это некий худ. прием. Полагаю, что для аудитории, которая способна извлекать скрытые смыслы, и вообще, свободно и непредвзято думать, там есть определенный материал для размышления…
- В начале фильма Хлысталов говорит следующую фразу: «Шел 14 съезд партии. У того, кто сомневался, могли вырвать не только язык, но и еще кое-что. И это делали кстати! Поэтому даже у родных язык не повернулся сказать, почему так?» Можно ли расшифровать, о чем идет речь?
- Что же, мне затруднительно сказать за него. Я думаю, что Эдуард Александрович имел в виду некие скрытые моменты в истории партии, о которых до сих пор мало неизвестно, а он знал - в силу доступа в закрытые архивы. Гибель Фрунзе, например. А за ним и смерть Бехтерева. Как я понимаю, Хлысталов тут намекает и на расправы, которые совершали, например, Блюмкин, Агранов и др. люди из ЧК-ОГПУ. Блюмкин, как известно, имел подписанный - то ли Лениным, то ли Троцким, - мандат на право бессудного расстрела на месте любого врага! И водил, кстати, Есенина в Баку «поглядеть» на расстрелы. А про «родных» – имеется в виду глухое молчание родственников и близких Есенина по поводу явных следов насилия на лице и на теле, о которых сразу узнали и толковали тогда все. Ведь и в милицейском деле, которое видел Хлысталов, нигде и ни разу не было этого слова – «самоубийство». Оно позже появилось в газетах по команде «сверху».
- Ряд высказываний участников фильма, в частности рассуждения проф. Морохова о рок-музыке и БИТЛЗ, носят определенный национальный подтекст. Вам кажется, что без «национального вопроса» дело с убийством Есенина не обошлось?
- Это одна из точек зрения. Без этого показывать, что происходило вокруг гибели Есенина, вокруг его убийства, - было бы неполная картина. При появлении первых зачатков гласности о национальном подтексте убийства стали говорить многие. Таких точек зрения было очень много, особенно в Ленинграде, несмотря на то, что подобные мнения часто приобретали крайний характер. Профессор Морохов, в данном случае, озвучивает одну из таких версий. Ее суть сводится к тому, что Есенин был настоящим национальным, духовным лидером России, а его недруги, да и покровители тоже, были в основном еврейского происхождения. Эта карта национального вопроса до сих пор разыгрывается, и мы, не разделяя ее, обязаны были упомянуть о ней в своем фильме.
- Как Вы думаете, что же все-таки произошло 83 года назад в 5 номере гостиницы «Англетер»?
- Загадка его гибели остается загадкой. До тех пор пока недоступны подлинные документы из архивов, утверждать что-то определенное невозможно. Думаю, правда рано или поздно, будет открыта.
- Придерживаетесь ли Вы какой-либо одной версии убийства поэта или же Вам кажутся правдоподобными различные вариации развития событий?
- Я не криминалист, чтобы что-то доподлинно утверждать. Я могу высказывать только свое личное предположение. Мне кажется - да, это было убийство. На этот факт, по моему мнению, указывает слишком много прямых и косвенных улик. Меня укрепил в этом мнении Хлысталов, который приводил в доказательство много различных криминалистических обстоятельств и данных, которые меня окончательно убедили. Ведь он провел собственное следствие, со всеми выкладками и расчетами. Это были папки, целые тома уголовного расследования.
- После просмотра фильма возникает ощущение, что Есенин здесь скорее взят скорее как призма, через которую преломляются и выявляются различные качества общества и отдельных личностей в нем. На Ваганьково кто-то целуется и веселится, а кто-то трепетно склоняет голову у надгробия. В чем смысл? С.Есенин как показатель чистоты души?
- Да, действительно Есенин взят, как Вы говорите, в качестве некой абсолютной призмы с обратной перспективой, через которую мы хотели взглянуть и в наше настоящее. Есенин здесь стал некой точкой отсчета, от которой мы оттолкнулись в поисках этого чистого «горнего» взгляда. Нас тогда, конечно, остро интересовал исторический момент конца 80-х гг. в жизни России, который мы переживали. Момент морального разлома общества последних лет Советского Союза. Тогда это ощущение распада, катастрофы носилось в воздухе. Предчувствие гибели страны и гибели великого певца России мы и пытались отразить в фильме. Хотя там многое, на сегодняшний взгляд, кажется и наивным и даже ученическим.
- Существуют ли планы или идеи продолжить тему гибели Есенина в формате док. кино? Или реализации данных идей состоялась еще тогда, в 1989 г.?
- Планов нет, потому что нет новых документов. Гадать на кофейной гуще или перебирать прежние аргументы, мне кажется не очень разумной затеей. Тем более, что мой товарищ, режиссер В.Мирзоян, уже после нас, сделал фильм «Кровь и слово», на мой взгляд, довольно интересный и убедительный. Там, кстати, использованы и снятые нами материалы.
- Мы просим Вашего авторского разрешения разместить фильм «Англетер» на оф. сайте, посвященном жизни и творчеству С.А. Есенина, - ЕСЕНИН-РУ. Возможно, что перед просмотром полезно было бы дать некое напутствие будущему зрителю. Скажите, КАК и ПОЧЕМУ надо смотреть данное исследование?
- Как автор фильма я, конечно, даю разрешение разместить фильм на сайте ЕСЕНИН-ру. Хочу добавить, что в этом фильме большую роль сыграл оператор С.Скворцов. Это был мой близкий друг, необычайно одаренный человек, к сожалению, рано ушедший от нас. Он разделил судьбу Есенина. Я бы зрителей ориентировал посмотреть еще другие его фильмы, который много сделал для российского док. кино, но остался почти неизвестным. Прошу зрителей учесть при просмотре, что фильм был сделан 1988 г., вышел в 1989, и его надо рассматривать во многом как документ того времени. Как первую ласточку гласности, впервые показывающую обществу, что есть различные мнения по поводу гибели С.Есенина. Прошу также смотреть этот фильм не только как сугубое расследование обстоятельств гибели поэта, но и как исследование того, что происходило в сознании и умах людей тогда, перед распадом Советской империи. И что, кстати, происходит и до сих пор при упоминании имени С.А. Есенина и истории его гибели.
http://www.balayan.info/index.p....temid=6
АНГЛЕТЕР
«БЫТЬ ПОЭТОМ - ЗНАЧИТ ПЕТЬ РАЗДОЛЬЕ...»
СТИХИ ЕСЕНИНА - НАВСЕГДА, НА ВСЕ ВРЕМЕНА!..
Есенин - зеркало русской души. Все его стихи гениальны. Только не все умеют петь. А не можешь - лучше молчи...
Великий русский поэт С.Есенин сказал: «Имеет право писать стихи только тот, кому больно». Когда читаешь стихотворения Есенина, кажется, что он сумел высказать то «несказанное», что переполняет сердце, ту «нежность грустную русской души», которая заставляет время остановиться и задуматься о жизни «в черемуховой вьюге»…
Одно из самых известных его стихотворений – «Письмо матери» – первым стало всенародно любимым романсом. Оно было опубликовано весной 1924 г. в журнале «Красная новь» и, естественно, встретило массу противоречивых оценок. Проникновенные строки произвели впечатление и на молодого композитора В.Н. Липатова, кстати, уроженца той же Рязанской губернии. Именно эту душевную музыку, которую многие сегодня помнят по выступлениям Ю.Гуляева, В.Козина и А.Малинина, Липатов написал всего за один день. В 1924 г. он познакомился с Есениным. Они несколько раз вместе выступали в Кронштадте перед военным оркестром Балтийского флота. Под руководством композитора краснофлотцы играли мелодию, а поэт читал свои произведения. По воспоминаниям одного из музыкантов, капитан-лейтенанта В.Гаврилова, глаза Есенина всегда были полны «трогательной грусти». А однажды, после невероятно успешного чтения, когда «слова так и резали по сердцу» и многие моряки плакали, поэт был настолько потрясен, что сам не смог сдержать слез и даже не стал продолжать выступление. И стихотворение, и ноты тайно переписывали, делясь с родственниками и знакомыми. Так романс «Письмо матери» распространился по всей стране, став по-настоящему народным, и принес громкую известность Василию Николаевичу. Но уже в 1930-е годы «упадническая» песня подверглась жестокому преследованию. Позже Липатов написал прекрасную музыку к стихотворению «Клен ты мой опавший…».
Более чем 15 стихотворений Есенина стали романсами благодаря Г.Пономаренко. Среди них наиболее известны: «Отговорила роща золотая…», «Не бродить, не мять в кустах багряных…», «Пускай ты выпита другим…», «Не жалею, не зову, не плачу…», «Выткался на озере…», «Шаганэ ты моя, Шаганэ…», «Заметался пожар голубой…», «Собаке Качалова». С этими и многими другими песнями выступали как эстрадные, так и оперные певцы: Д.Гнатюк, И.Кобзон, И.Козловский, М.Магомаев, Г.Ненашева, Н.Сличенко, В.Трошин, Б.Штоколов. Ю.Гуляев не только пел, но и сам положил на музыку стихотворения Есенина «Над окошком месяц…» и «Дорогая, сядем рядом…», которые навеки завоевали наши сердца. В репертуаре з.а. России К.И. Хабаровой тоже есть песни на ст. Есенина и муз. А.Карелина. В их числе: «Цветы мне говорят – прощай…», «Черемуха душистая», «Вот оно – глупое счастье…». Нельзя не сказать об А.Северном, великолепно исполнившем романс «Ты меня не любишь…», А.Покровском, спевшем «Последнее письмо». А благодаря таланту композитора С.Сарычева мы знаем песни «Я московский озорной гуляка…» группы «Альфа» и «Забава» А.Малинина. Наконец, спел романс «Я зажег свой костер…» на музыку Ю.Эриконы Н.Караченцев.
В наши дни стихотворения С.Есенина не перестают вдохновлять. Современным поклонникам творчества поэта хорошо знакомо задушевное пение Олега Погудина, С.Михайлова, А.Новикова, А.Темнова, В.Власова, трио «Реликт» и трио «Соловушко». М.Магомаев в конце своей жизни написал музыку к стихотворению «Прощай, Баку, тебя я не увижу…». В последние месяцы жизни Есенин любил напевать свое стихотворение «Песня». Да, именно напевать, а не рассказывать… Необыкновенно музыкальные стихотворения поэта, в которых так просто сказано обо всем, что мучает душу, как будто сами «выливают трель». Нежные мелодии в соединении с трогательными строками – это маленькая дань памяти гениальному русскому поэту. Они звучат не только в дни его памяти на бескрайних рязанских раздольях и в музеях. Наши сердца бьются в такт бессмертным стихотворениям С.Есенина, которые исцеляют душевные раны, учат нас по-настоящему, вопреки всем трудностям, любить и воспевать нашу Родину – «шестую часть земли с названьем кратким Русь».
Е.Елизарова
http://shkolazhizni.ru/archive/0/n-23344/
Над окошком месяц
Письмо к матери
Что тебе надобно, вьюга?
Дорогая, сядем рядом ...
Да, теперь решено безвозвратно…
Какая ночь, я не могу...
Жизнь – обман…
Несказанное, синее, нежное...
Берёзка
Шаганэ, ты моя, Шаганэ…
Прощай, Баку
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Воскресенье, 28 Дек 2014, 00:58 | Сообщение # 2 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7206
Статус: Offline | «Был у нас в селе праведный человек, отец Иван. Он мне и говорит: «Татьяна, твой сын отмечен Богом».
(Татьяна Федоровна Есенина)
Похвальный лист, полученный С.Есениным по окончании Константиновского земского училища в 1909г.
Спас-Клепиковская второклассная учительская школа, в которой С.Есенин учился с 1909 по 1912 гг.
Свидетельство об окончании Спас-Клепиковской учительской школы
И жалею, и зову, и плачу,
Когда слово слушаю в тиши...
Слово то, что слишком много значит
Для моей тоскующей души...
В несказанном, в синем, в самом нежном -
В твоем слове столько высоты,
Что и сам становишься безбрежным,
Чувствуя созвучье красоты...
Эта осень снова дарит строки
Те, в которых тихо ты воспел
Словом чистым, умным и глубоким
Этой жизни временной удел.
Вижу сад я в голубых накрапах,
Низкий домик, старенький плетень...
Джим дает свою на счастье лапу,
Дарит счастье каждый новый день.
Дед живет. В поля идут коровы.
Стой, душа, то время не вернуть...
Я не плачу. Тишина и слово.
И душа, и боль ее, и грусть...
Это ничего, что все уходим,
Это ничего, что не вернуть --
Потому что, потеряв, находим
Не земной, а вечной жизни суть.
Е.Вечерская
23 декабря 1925 г. из Москвы в Ленинград вечерним поездом уезжал один из известных современных писателей – «с небольшой, но ухватистой силой», попутчик, отвергнутый «брызжущей новью», литератор, о самой крупной вещи которого за целых полгода в прессе не появилось ни одной серьезной заметки ( речь идет о поэме «Анна Снегина» ) А через несколько дней потрясенная Москва хоронила глубокого громадного национального поэта.
29 декабря 1925 г. В помещении Ленинградского отдела СП состоялась гражданская панихида.
30 декабря. Гроб с телом С.Есенина перевезен из Ленинграда в Москву и установлен в Доме печати, Над Домом печати, где был установлен гроб, развевался лозунг: «Тело великого русского национального поэта Сергея Есенина покоится здесь».
«Везде говорили о трагической смерти Есенина. Все искали его стихов, читали его предсмертные строки: До свиданья, друг мой, до свиданья!.. Вечером мы пошли в Дом печати. Дул влажный ветер. Воздух был совсем весенний, снег – сырой. По фасаду Дома печати протянулась широкая красная лента с надписью: «Здесь находится тело великого национального поэта Сергея Есенина». Большая, почему-то скудно освещенная комната, где стоял гроб была полна народу. В глубине комнаты сбились в траурную группу близкие Есенина. Понуро сидела на диване, уронив на опущенное лицо прядь коротких волос, бывшая жена поэта Райх. Кто-то утешал С.А. Толстую. Немного поодаль выделялась среди других своим крестьянским обличием не спускавшая глаз с гроба пожилая женщина – мать Есенина, Татьяна Федоровна».
Д.Н. Семеновский
Почти через 40 лет после смерти Есенина в Константинове побывал А.Солженицын, в ту пору еще проживавший в Рязани. Вот какие несвоевременные мысли нашептал ему гений этого места: «Я иду по деревне этой, каких много, где и сейчас все живущие заняты хлебом, наживой и честолюбием перед соседями, и волнуюсь: небесный огонь опалил однажды эту окрестность, и еще сегодня он обжигает мне щеки здесь. Я выхожу на окский косогор, смотрю вдаль и дивлюсь, неужели об этой далекой темной полоске хворостовского леса можно было сказать: «На бору со звонами плачут глухари…» и об этих луговых петлях спокойной Оки: «Скирды солнца в водах лонных…»? Какой же слиток таланта метнул Творец в эту избу, в это сердце деревенского парня, чтобы тот, потрясенный, нашел столько материала для красоты, – и у печи, на гумне, за околицей – красоты, которую тысячу лет топчут и не замечают?..»
Моей души осенняя любовь,
С любой весной ты слишком много значишь...
Нет "не жалею, не зову, не плачу",
Но слушаю любимый голос твой.
Твоей души израненное "Я"
Вошло в мою изрезанную память
По вечному закону бытия,
По тем следам, что оставляют раны.
И я люблю твой песенный мотив,
Твоей весны осеннюю усталость...
Пусть все прошло, как " с белых яблонь дым",
Но лучшее в стихах твоих осталось...
И мой сосед Сережка на манер
Цыганского рассказа распевает,
Что ты устал жить здесь в родной стране
И новую дорогу выбираешь.
И я как ты, готов уйти к себе...
Ведь "кто я, что я? Только лишь мечтатель"...
И заодно влюбленный человек -
Ведь есть поэт, а я его читатель.
Е.Вечерская
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
(Воспоминания Максима Горького)
В 1907-ом или 8-м году, на Капри, Стефан Жеромский рассказал мне и болгарскому писателю Петко Тодорову историю о мальчике, жмудине или мазуре, крестьянине, который, каким-то случаем, попал в Краков и заплутался в нём. Он долго кружился по улицам города и всё не мог выбраться на простор поля, привычный ему. А когда наконец почувствовал, что город не хочет выпустить его, встал на колени, помолился и прыгнул с моста в Вислу, надеясь, что уж река вынесет его на желанный простор. Утонуть ему не дали, он помер оттого, что разбился.
Незатейливый рассказ этот напомнила мне смерть С.Есенина. Впервые я увидал Есенина в 1914 г., где-то встретил его вместе с Клюевым. Он показался мне мальчиком 15-17 лет. Кудрявенький и светлый, в голубой рубашке, в поддёвке и сапогах с набором, он очень напомнил слащавенькие открытки Самокиш-Судковской, изображавшей боярских детей, всех с одним и тем же лицом. Было лето, душная ночь, мы, трое, шли сначала по Бассейной, потом через Симеоновский мост, постояли на мосту, глядя в чёрную воду. Не помню, о чём говорили, вероятно, о войне; она уже началась. Есенин вызвал у меня неяркое впечатление скромного и несколько растерявшегося мальчика, который сам чувствует, что не место ему в огромном Петербурге. Такие чистенькие мальчики - жильцы тихих городов, Калуги, Орла, Рязани, Симбирска, Тамбова. Там видишь их приказчиками в торговых рядах, подмастерьями столяров, танцорами и певцами в трактирных хорах, а в самой лучшей позиции - детьми небогатых купцов, сторонников "древлего благочестия". Позднее, когда я читал его размашистые, яркие, удивительно сердечные стихи, не верилось мне, что пишет их тот самый нарочито картинно одетый мальчик, с которым я стоял, ночью, на Симеоновском и видел, как он, сквозь зубы, плюёт на чёрный бархат реки, стиснутой гранитом.
Через 6-7 лет я увидел Есенина в Берлине, в квартире А.Н. Толстого. От кудрявого, игрушечного мальчика остались только очень ясные глаза, да и они как будто выгорели на каком-то слишком ярком солнце. Беспокойный взгляд их скользил по лицам людей изменчиво, то вызывающе и пренебрежительно, то, вдруг, неуверенно, смущённо и недоверчиво. Мне показалось, что в общем он настроен недружелюбно к людям. И было видно, что он - человек пьющий. Веки опухли, белки глаз воспалены, кожа на лице и шее - серая, поблекла, как у человека, который мало бывает на воздухе и плохо спит. А руки его беспокойны и в кистях размотаны, точно у барабанщика. Да и весь он встревожен, рассеян, как человек, который забыл что-то важное и даже неясно помнит, что именно забыто им? Его сопровождали Айседора Дункан и Кусиков.
- Тоже поэт, - сказал о нём Есенин, тихо и с хрипотой. Около Есенина Кусиков, весьма развязный молодой человек, показался мне лишним. Он был вооружён гитарой, любимым инструментом парикмахеров, но, кажется, не умел играть на ней. Дункан я видел на сцене за несколько лет до этой встречи, когда о ней писали как о чуде, а один журналист удивительно сказал: "Её гениальное тело сжигает нас пламенем славы". Но я не люблю, не понимаю пляски от разума и не понравилось мне, как эта женщина металась по сцене. Помню - было даже грустно, казалось, что ей смертельно холодно и она, полуодетая, бегает, чтоб согреться, выскользнуть из холода. У Толстого она тоже плясала, предварительно покушав и выпив водки. Пляска изображала как будто борьбу тяжести возраста Дункан с насилием её тела, избалованного славой и любовью. За этими словами не скрыто ничего обидного для женщины, они говорят только о проклятии старости. Пожилая, отяжелевшая, с красным, некрасивым лицом, окутанная платьем кирпичного цвета, она кружилась, извивалась в тесной комнате, прижимая ко груди букет измятых, увядших цветов, а на толстом лице её застыла ничего не говорящая улыбка. Эта знаменитая женщина, прославленная тысячами эстетов Европы, тонких ценителей пластики, рядом с маленьким, как подросток, изумительным рязанским поэтом, являлась совершеннейшим олицетворением всего, что ему было не нужно. Тут нет ничего предвзятого, придуманного вот сейчас; нет, я говорю о впечатлении того, тяжёлого дня, когда, глядя на эту женщину, я думал: как может она почувствовать смысл таких вздохов поэта:
Хорошо бы, на стог улыбаясь,
Мордой месяца сено жевать!
Что могут сказать ей такие горестные его усмешки:
Я хожу в цилиндре не для женщин -
В глупой страсти сердце жить не в силе
В нём удобней, грусть свою уменьшив,
Золото овса давать кобыле.
Разговаривал Есенин с Дункан жестами, толчками колен и локтей. Когда она плясала, он, сидя за столом, пил вино и краем глаза посматривал на неё, морщился. Может быть, именно в эти минуты у него сложились и в строку стиха слова сострадания: Излюбили тебя, измызгали...
И можно было подумать, что он смотрит на свою подругу, как на кошмар, который уже привычен, не пугает, но всё-таки давит. Несколько раз он встряхнул головой, как лысый человек, когда кожу его черепа щекочет муха. Потом Дункан, утомлённая, припала на колени, глядя в лицо поэта с вялой, нетрезвой улыбкой. Есенин положил руку на плечо ей, но резко отвернулся. И снова мне думается: не в эту ли минуту вспыхнули в нём и жестоко и жалостно отчаянные слова:
Что ты смотришь так синими брызгами?
Иль в морду хошь?
... Дорогая, я плачу,
Прости... прости...
Есенина попросили читать. Он охотно согласился, встал и начал монолог Хлопуши. Вначале трагические выкрики каторжника показались театральными.
Сумасшедшая, бешеная, кровавая муть!
Что ты? Смерть?
Но вскоре я почувствовал, что Есенин читает потрясающе, и слушать его стало тяжело до слёз. Я не могу назвать его чтение артистическим, искусным и так далее, все эти эпитеты ничего не говорят о характере чтения. Голос поэта звучал несколько хрипло, крикливо, надрывно, и это как нельзя более резко подчёркивало каменные слова Хлопуши. Изумительно искренно, с невероятной силою прозвучало неоднократно и в разных тонах повторенное требование каторжника:
Я хочу видеть этого человека!
И великолепно был передан страх:
Где он? Где? Неужель его нет?
Даже не верилось, что этот маленький человек обладает такой огромной силой чувства, такой совершенной выразительностью. Читая, он побледнел до того, что даже уши стали серыми. Он размахивал руками не в ритм стихов, но это так и следовало, ритм их был неуловим, тяжесть каменных слов капризно разновесна. Казалось, что он мечет их, одно - под ноги себе, другое - далеко, третье - в чьё-то ненавистное ему лицо. И вообще всё: хриплый, надорванный голос, неверные жесты, качающийся корпус, тоской горящие глаза - всё было таким, как и следовало быть всему в обстановке, окружавшей поэта в тот час. Совершенно изумительно прочитал он вопрос Пугачёва, трижды повторенный: Вы с ума сошли? Громко и гневно, затем тише, но ещё горячей: Вы с ума сошли?И наконец совсем тихо, задыхаясь в отчаянии:
Вы с ума сошли?
Кто сказал вам, что мы уничтожены?
Неописуемо хорошо спросил он:
Неужели под душой так же падаешь,
как под ношею?
И, после коротенькой паузы, вздохнул, безнадёжно, прощально:
Дорогие мои...
Хор-рошие...
Взволновал он меня до спазмы в горле, рыдать хотелось. Помнится, я не мог сказать ему никаких похвал, да он - я думаю - и не нуждался в них. Я попросил его прочитать о собаке, у которой отняли и бросили в реку семерых щенят.
- Если вы не устали...
- Я не устаю от стихов, - сказал он и недоверчиво спросил:
- А вам нравится о собаке?
Я сказал ему, что, на мой взгляд, он первый в русской литературе так умело и с такой искренней любовью пишет о животных.
- Да, я очень люблю всякое зверьё, - молвил Есенин задумчиво и тихо, а на мой вопрос, знает ли он "Рай животных" Клоделя, не ответил, пощупал голову обеими руками и начал читать "Песнь о собаке". И когда произнёс последние строки:
Покатились глаза собачьи
Золотыми звёздами в снег...
На его глазах тоже сверкнули слёзы. После этих стихов невольно подумалось, что С.Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для поэзии, для выражения неисчерпаемой "печали полей", любви ко всему живому в мире и милосердия, которое - более всего иного - заслужено человеком. И ещё более ощутима стала ненужность Кусикова с гитарой, Дункан с её пляской, ненужность скучнейшего бранденбургского города Берлина, ненужность всего, что окружало своеобразно талантливого и законченно русского поэта. А он как-то тревожно заскучал. Приласкав Дункан, как, вероятно, он ласкал рязанских девиц, похлопав её по спине, он предложил поехать: - Куда-нибудь в шум, - сказал он. Решили: вечером ехать в Луна-парк. Когда одевались в прихожей, Дункан стала нежно целовать мужчин.
- Очень хороши рошен, - растроганно говорила она.
- Такой - ух! Не бывает...
Есенин грубо разыграл сцену ревности, шлёпнул её ладонью по спине, закричал:
- Не смей целовать чужих!
Мне подумалось, что он сделал это лишь для того, чтоб назвать окружающих людей чужими.
Безобразное великолепие Луна-парка оживило Есенина, он, посмеиваясь, бегал от одной диковины к другой, смотрел, как развлекаются почтенные немцы, стараясь попасть мячом в рот уродливой картонной маски, как упрямо они влезают по качающейся под ногами лестнице и тяжело падают на площадке, которая волнообразно вздымается. Было неисчислимо много столь же незатейливых развлечений, было много огней, и всюду усердно гремела честная немецкая музыка, которую можно бы назвать "музыкой для толстых".
- Настроили - много, а ведь ничего особенного не придумали, - сказал Есенин и сейчас же прибавил: - Я не хаю. Затем, наскоро, заговорил, что глагол "хаять" лучше, чем "порицать".
- Короткие слова всегда лучше многосложных, - сказал он.
Торопливость, с которой Есенин осматривал увеселения, была подозрительна и внушала мысль: человек хочет всё видеть для того, чтоб поскорей забыть. Остановясь перед круглым киоском, в котором вертелось и гудело что-то пёстрое, он спросил меня неожиданно и тоже торопливо:
- Вы думаете - мои стихи - нужны? И вообще искусство, то есть поэзия - нужна?
Вопрос был уместен как нельзя больше, - Луна-парк забавно живёт и без Шиллера. Но ответа на свой вопрос Есенин не стал ждать, предложив:
- Пойдёмте вино пить.
На огромной террасе ресторана, густо усаженной весёлыми людями, он снова заскучал, стал рассеянным, капризным. Вино ему не понравилось:
- Кислое и пахнет жжёным пером. Спросите красного, французского.
Но и красное он пил неохотно, как бы по обязанности. Минуты три сосредоточенно смотрел вдаль; там, высоко в воздухе, на фоне чёрных туч, шла женщина по канату, натянутому через пруд. Её освещали бенгальским огнём, над нею и как будто вслед ей летели ракеты, угасая в тучах и отражаясь в воде пруда. Это было почти красиво, но Есенин пробормотал:
- Всё хотят как страшнее. Впрочем, я люблю цирк. А - вы?
Он не вызывал впечатления человека забалованного, рисующегося, нет, казалось, что он попал в это сомнительно весёлое место по обязанности или "из приличия", как неверующие посещают церковь. Пришёл и нетерпеливо ждёт, скоро ли кончится служба, ничем не задевающая его души, служба чужому богу.
Примечание:
Впервые напечатано в «Красной газете» (вечерний выпуск), 1927, № 61 от 5 марта, и затем - в сборнике М.Горького «Воспоминания. Рассказы. Заметки», издание «Книга», 1927. Начиная с 1927 г., включалось во все собрания сочинений. Печатается по тексту 19-го тома собрания сочинений в издании «Книга», сверенному с рукописью (Архив А.М. Горького).
http://gorkiy.lit-info.ru/gorkiy/vospominaniya/sergej-esenin.htm
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Воскресенье, 28 Дек 2014, 01:22 | Сообщение # 3 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7206
Статус: Offline | ОТКРЫТОЕ ОБРАЩЕНИЕ СВЕТЛАНЫ ПЕТРОВНЫ ЕСЕНИНОЙ
Дорогие друзья! Меня глубоко трогает тот огромный интерес к судьбе и гибели С.А. Есенина, который вы не оставляете и обращаетесь ко мне с вопросами и своими соображениями. Что я и мои сподвижники делали и делаем в этом направлении, постараюсь довести до вашего сведения и тем самым отвечу на все ваши вопросы ко мне. Занялась я темой гибели Сергея Александровича в начале 90-х годов, после того, как в книге «Смерть Сергея Есенина. Документы. Факты. Версии», были опубликованы материалы Комиссии Есенинского комитета СП по выяснению обстоятельств смерти поэта, возглавляемой Ю.Л. Прокушевым. Где-то в конце книги напечатаны мои воспоминания о том, что рядом с могилой матери Есенина похоронен не поэт, а кто-то другой. В комиссии, возглавляемой Юрием Львовичем, были явные сторонники версии убийства Есенина: Н.К. Сидорина, автор нескольких книг о поэте, моя сестра, Т.П. Флор-Есенина, профессор, доктор философских и мед. наук Е.В. Черносвитов, ст. следователь, юрист Э.А. Хлысталов и мн. др.. Однако их мнения всерьез не воспринимались или просто игнорировались. Более того, в начале раздела «Точки зрения» М.Стахова, секретарь комиссии, ясно дала понять, что все, кто «не с ними», тот, мягко выражаясь, недалекий человек. После презентации книги был организован аукцион посмертной маски и фотографий С. А. Есенина.
Я бесконечно благодарна П.Н. Гусеву, гл. редактору «Московского Комсомольца» за то, что он выкупил, а затем передал эти фотографии в музей С.А. Есенина в Константиново и не дал им уйти за границу. Для работы в комиссии были привлечены высочайшие умы в следствии, криминалистике, судебно-медицинской экспертизе и т.д. И меня потрясло, с какой легкостью все эти люди «самоубили» Есенина. Позже, когда эта тема муссировалась по всем средствам массовой информации, когда такой маститый специалист, как Никитин, на экране телевизора хватался за толстенный канат правой рукой и подпрыгивал, чтобы доказать, что веревка выдержала тело Есенина, когда уважаемый кандидат мед. наук А.В. Маслов, явно ненавидящий поэта - гордость России, разражался грязными, пасквильными книгами, я решила, что пришла пора поставить все на свои места. Такой любви и злобы не удостаивался ни один поэт в мире.
Никакие звания и ученые степени не дают права так беззастенчиво ковыряться в жизни и судьбе молодого гения. Вот именно поэтому я хочу, чтобы все вы знали, что за Есенина еще есть кому побороться. За моей спиной родные, молодое есенинское поколение. Наши первые обращения в Генпрокуратору мы начинали с Э.А. Хлысталовым и историком-архивистом А.С. Прокопенко, который принимал участие в раскрытии «Катынского дела». Позже к нам присоединился автор прекрасного док.фильма о гибели Есенина «Дорогие мои! Хорошие!» В.Паршиков и С.Безруков. Дорогие друзья, спасибо вам за все ваши письма в соответствующие инстанции. Мы их также впоследствии выложим на сайте.
http://community.livejournal.com/esenin_1925/13228.html
УШЛА ИЗ ЖИЗНИ ПЛЕМЯННИЦА СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА
6 сентября 2010 г. после тяжелой и продолжительной болезни на 72-м году жизни скончалась С.П. Есенина, племянница С.Есенина, дочь А.А. Есениной, которой поэт посвятил несколько стихотворений. Одно из них начинается строчками: «Я красивых таких не видел…», они полностью могут относиться и к Светлане Петровне, вобравшей в себя не только внешнюю красоту, но и есенинскую неутомимость, незаурядность, силу воли и беспредельную самоотверженность в решении всех вопросов увековечивания памяти дяди – великого поэта России.
Имя С.П. Есениной запечатлено в Постановлении Правительства Москвы, в котором в канун 100-летия со дня рождения С.А. Есенина московская экспозиция в Б. Строченовском пер., 24 была подарена городу. В Московском гос. музее С.А. Есенина Светлана Петровна проработала гл. хранителем со дня его основания. Музей глубоко скорбит в связи с преждевременной кончиной Светланы Петровны и выражает соболезнования не только родным и близким, но и многочисленным поклонникам творчества С.Есенина. С.П. Есенина будет похоронена на Ваганьковском кладбище.
http://www.vmdaily.ru/article/104520.html
Но я знаю только одно: мы живем для светлых людей, и дай Бог, чтобы их было побольше. Это самое главное. (Светлана Петровна Есенина)
Куда-то, все куда-то уходит. Смех, глаза, вскинутая бровь… Никогда, уже никогда. Память вечная. Светлая. Потому что была она светлой...Я еще не поняла. Я еще не осознала. До меня никак не доходит. Я хочу позвонить ей, я хочу к ней прийти, я хочу сказать ей то и рассказать это. Я знаю даже, что и с какой интонацией она мне ответит. И я улыбаюсь своим мыслям. И вдруг – обухом по голове: никогда. Тело становится ватным, и изнутри по нему расползается холодок. Да, это не было неожиданно… Но не сейчас!!! Когда-то, потом, после… не сейчас… Меня не было тогда в Москве…Телефон радостно заверещал, узнав ее номер, но голос в телефоне был не ее. В нем никогда больше не будет ее голоса. И я, оглушенная этим не ее голосом, задала всего один и какой-то ничего не значащий, не нужный вопрос: «Дома или в больнице?» Не ее голос тихо сказал: «Дома». Я медленно проваливалась во что-то мягкое и бездонное, лицо стало тяжелым, как если бы его залили свинцом. Как… Как?!. У нее был миллион причин жить и ни одной – умереть. Она говорила, что не умрет, пока все… Все осталось незавершенным… Удивительной, невиданной внутренней силы женщина. Такая хрупкая, невысокая, но с хребтом из сверхпрочных марок стали. С очень непростой судьбой и с такой хорошей, немножко лукавой улыбкой!.. Никогда, больше никогда.
Если я скажу о ней «боец», я ничего этим не передам. Это даже какое-то не ее слово. Но я не знаю, я не могу найти нужное слово. Какое понятие передаст суть человека, который много-много лет нес тяжеленный, порой неподъемный крест, не хмурясь, не жалуясь, не теряя достоинства. Через равнодушие, через хамство, через быдлость, через пустое любопытство, через отвратительную бестактность «сочувствующих». Не ожесточаясь от того, что те, кто легко мог бы и, в общем-то, должен был помочь, кидали камни в крест и лили грязь на дорогу. Крест можно было бросить. Проще простого. Просто бросить и все. Потому что безнадежно, потому что нет больше сил, потому что годы, потому что болезни. Да потому что умер единственный сын! 40-летним, красивым, полным сил… А она несла, потому что, кроме нее, никто этот крест на себя не взвалит, - сил не хватит. Он тоже осиротеет – этот крест, теперь. Все мы долго будем ходить вокруг него, пытаться приподнять то с той, то с этой стороны, и не оторвем от земли ни на миллиметр. Потом кто-то умный предложит вызвать подъемный кран, и все обрадуются и согласятся. Но крановщик присвистнет, грустно разведет руками и наотрез откажется заведомо ломать технику.
Ей не было больно, ей не было плохо, ей не было тяжело, она не болела, она не уставала. Только где-то там, куда она почти никого не впускала. Боль другого человека чувствовала очень тонко. Ей не надо было ни о чем говорить, у нее не надо было просить помощи. И она ее не предлагала. Она просто брала и помогала. Ее внимательные, мудрые, всегда с искорками глаза все замечали, все понимали. Она могла говорить с тобой о посторонних вещах, а от тебя уходила боль. И вдруг становилось просторно, светло и легко, как майским утром… Все. Никогда. Она любила тюльпаны. Яркие, с высокими загнутыми лепестками. Особенно – желтые. И торт «Киевский». Не любила бессмысленных вопросов, глупых ответов и разговоров «ни о чем». Много помогая другим, охотно, без оглядок творя добро, она была благодарна за любую мелочь, просто за порядочность. Глубоко терпимая, она искала объяснения для самых неприглядных людских поступков. Просто чтобы понять. Не принять, но понять обязательно. И тех, кто по отношению к ней поступал некрасиво, а то и откровенно гнусно. Даже до упреков она не опускалась никогда.
И дар редкий, почти чудесный, - она умела искренне разделить радость. И любила дарить ее. Она, не спрашивая, откуда-то безошибочно знала, чем тебя обрадовать. И для этого ей не нужен был повод. Чуть наклонив голову, она, улыбаясь, следила за твоей реакцией. И, поймав первый всплеск, когда ты беспомощно и счастливо смеешься, еще не обретя слов, она, улыбаясь, отводила глаза. И было как-то звонко и так тепло… Но уже никогда. Безжалостно. Навсегда никогда.
Ольга Булгакова
ОБ ОТНОШЕНИИ ВЛАСТИ К ПАМЯТИ СЕРГЕЙ ЕСЕНИНА
Интервью со С.П. Есениной записано 1 мая 2010 г. за 4 мес. до ее ухода из жизни. Именно этот фрагмент беседы открывал презентацию сборника материалов о гибели С.Есенина «Не умру я, мой друг, никогда». Он был составлен под руководством Светланы Петровны и представлен читателю 17 мая 2011 г. - в день рождения гл. составителя. Интервью острое по своему содержанию и эмоциональному накалу говорит о безразличии действующей гос. власти к имени великого поэта России и вопросам его гибели, о многочисленных нарушениях закона в данных вопросах.
МОСКВА. ВАГАНЬКОВСКОЕ КЛАДБИЩЕ. ЕСЕНИНСКАЯ АЛЛЕЯ
Не знаю, поехала бы я в этот раз в Москву в ЦДЛ, если бы не тянуло меня прямо таки неимоверно на могилу к С.Есенину на Ваганьковское кладбище. Казалось бы, кто он мне, этот человек, давно ушедший из мира живых, но года три назад я вдруг по-новому взглянула на его стихи, как будто озарение какое-то нашло, так чётко стала понимать, как он работал и что хотел сказать своим творчеством. Съездила ещё в прошлом году в Рязань и в Константиново... и с тех пор мне уже не верится, что я не знала Серёжу при жизни... да, и вообще не чувствую, что он ушёл... Только смерть его странную никак не могу понять, хоть уже окончательно для себя решила, что его убили, что не стал бы он сам... я бы ещё поверила, если бы у него творческий кризис, но даже стихи "До свиданья, друг мой, до свиданья" так и остались недоработанным черновиком, где Есенин прощался, скорее всего, не с жизнью, а с другом, предательство которого стоило ему этой самой жизни. Такая горечь порой в душу закрадывается, такая боль... сниться стал Есенин периодически... так что, решила, что на могилу нужно съездить точно.
Добраться до Ваганьковского кладбища легко: просто едешь до ост. м. "Улица 1905 года", выходишь по указателю из подземного перехода и идёшь вдоль характерного забора, а там уже издали виден Храм Воскресения Словущего, что стоит на территории кладбища, только дорогу перейти остаётся и ты уже на месте. Цветы я купила заранее, но можно было купить и там, и даже искусственные, очень красивые, правда немного дорогие, но живые, наверное, лучше, тем более, что кладбище заметно очень хорошо убирается буквально на всех дорожках.
  
Могилу нашла легко по указателю "Есенинская аллея" свернула, немного прошла, а там уже издали стал виден памятник, как будто, скучая, Есенин выглядывал из-за других многочисленных могил, пытаясь разглядеть, кто там к нему сегодня пожаловал в гости. Стояла долго, пока не замёрзла. Жаль было уходить. Таким родным он мне стал вдруг. Конечно, поэт душу вкладывает в свои стихи, и если кто-то вдруг эти стихи начинает понимать, то и душу поэта, значит, чувствовать начинает. Не знаю, хотелось бы мне, чтобы со мной произошло так, как с ним. Я не о смерти, а о величии... я же тоже живу в мире своей поэзии, никого и ничего не боюсь, потому что верю в свою судьбу, которую не так уж просто изменить, тем более, если уже выбрал свой путь. Попрощалась. Пошла. Ещё вернусь туда когда-нибудь обязательно. Обязательно. До свиданья, Серёженька, не скучай там без меня...
Поманил-таки Храм прекрасный, не удержалась, зашла внутрь. Боже, как там уютно и красиво, словами не передать. Купила свечи, конечно. И Николая-угодника нашла, и даже св. Татьяну. Снаружи Храма тоже икона висит, пригляделась - мой любимчик-Никола... зажгла свечу, в специальном лотке песком присыпала, установила. А на улице холодно, ветер, не знаю, долго ли горела, но уходя, обернулась. От ветра ещё ярче разгорелась свеча моя... Хорошо, ладно... раз не погасла, значит, всё правильно я сделала. Хочется верить.
Ирина_Яненсон
http://yanenson.ucoz.ru/blog/eseninskaja/2014-03-26-124
На Ваганьковском кладбище каждое 1-е воскресение служится панихида по Сергею Есенину. Начало панихиды 13:00
НЕИЗВЕСТНЫЙ ЕСЕНИН
Фильм о приезде С.Есенина в Вологду и его свадьбе с З.Райх будет представлен в Вологде. Премьерный показ картины «Русалка - зеленые косы» состоится 2 ноября в кинотеатре «Рояль-Синема». В конце 30 годов начала XX в. были уничтожены все документы, хотя бы косвенно связанные с поездкой Есенина к Белому морю. Воспоминания, записанные современниками, фотографии, факты - все это в течение полутора лет собиралось, как паззл. Выяснилось, что венчаться в Вологду ехали вологодский поэт Ганин и его невеста З.Райх, а Есенин должен был быть лишь свидетелем на свадьбе.
В основу сценария фильма легло стихотворение «Русалка», которое А.Ганин посвятил Райх, а также текст телеграммы, отправленной девушкой отцу в Орел за день до свадьбы с Есениным. Над проектом работала профессиональная команда, съемочными площадками стали музей «Мир забытых вещей», усадьба Брянчаниновых, колокольня Софийского собора, Кирики Улиты. Особое место в фильме занимает единственный сегодня свидетель тех событий - здание гостиницы «Пассаж» (бывшая первая гор. поликлиника). Итогом работы стал фильм, который уникален по нескольким причинам. Это кино создано вологжанами самостоятельно. На сегодняшний день это единственное собрание всех известных фактов об истории любви Есенина и Райх, дружбе вологодского поэта А.Ганина с С.Есениным. Нулевой бюджет картины не помешал профессионалам своего дела снять современное качественное кино.
01.11. 2011
http://www.upinfo.ru/news/11116110-neizvestnyi-esenin
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН: "НЕ РАССТРЕЛИВАЛ НЕСЧАСТНЫХ ПО ТЕМНИЦЕ…"
К 100-летию Есенина "Литературная газета" под рубрикой "Поэты о поэте" провела опрос среди его собратьев и сестёр по поэзии. Ответили Н.Матвеева, Е.Блажеевский, А.Жигулин, Ю.Кублановский. Среди вопросов был и такой: "Если бы нужно было назвать только одну его строку (строфу, стихотворение), что бы вы выбрали?" Я назвала 2 строки, которые ранят и обескураживают меня до сих пор:
Мне страшно - ведь душа проходит,
Как молодость и как любовь…
Даже маловерующий читатель тут, возможно, воскликнет: "Как так? Ведь душа - бессмертна!" Да, бессмертна, но… В стихотворении 1917 г. "Пришествие", о котором я уже говорила, Есенин обращается к Высшему началу:
Лестница к саду Твоему
Без приступок.
Как взойду, как поднимусь по ней
С кровью на отцах и братьях?
Тут самое время вспомнить слова поэта из другого лагеря, но глубже, всеохватнее понявшего Есенина, чем многие, внешне сродные.
"Есть прекрасный русский стих, который я не устану твердить в московские псиные ночи, от которого, как наваждение, рассыпается рогатая нечисть. Угадайте, друзья, этот стих - он полозьями пишет по снегу, он ключом верещит в замке, он морозом стреляет в комнату: “…не расстреливал несчастных по темницам…” (О.Мандельштам)
Великие слова - и автора строки, вынесенной мной в заголовок, и автора комментария к этой строке…
В статье А.Михайлова насторожил вот какой пассаж: "Есенина может любить и жить его поэзией любой русский человек". А не русский - не может? Украинец, грузин, татарин - не может? Сергей Александрович в квасных патриотах не ходил. Любил, дружил, общался с людьми не по национальному признаку. Случалось, и не раз, что самые задушевные стихи свои посвящал инородцам. Роман Гуль в своих воспоминаниях передаёт эпизод, свидетелем которого оказался в Берлине. Собралось общество эмигрантов и полуэмигрантов. Есенин не был ни тем ни другим, а тут заупрямился: "Не поеду в Москву… не поеду туда, пока Россией правит Лейба Бронштейн.
- Да что ты, Серёжа? Ты что - антисемит? - проговорил Алексеев.
И вдруг Есенин остановился и с какой-то невероятной злобой, просто яростью закричал на Алексеева: - Я - антисемит?! Дурак ты, вот что! А Лейба Бронштейн, это совсем другое, он правит Россией, а не он должен ей править!"
До Троцкого вряд ли дошли эти или подобные запальчивые слова. А если и дошли, он не озлобился. Оказывал поэту всемерное содействие. Писал о нём с проницательностью и симпатией, хотя, конечно, со своей колокольни. Есенин и Троцкий - в истории революционной России 2 несовместные величины! Даже мученические кончины не приблизили их друг к другу.
У Есенина и его героев - странные отношения с душой. Так, Пугачёв, главное лицо одноимённой драмы в стихах, откликнувшийся на стон "придавленной черни" и проливший из благих побуждений много человеческой крови, в эпилоге по-есенински сокрушается: "Неужели под душой так же падаешь, как под ношей?" Сам Сергей Александрович, не в силах противостоять мощному агитпропу новых времён, готов пойти на компромисс:
"Приемлю всё.
Как есть всё принимаю.
Готов идти по выбитым следам.
Отдам всю душу октябрю и маю,
Но только лиры милой не отдам…"
Выходит, лира, муза, поэзия для него превыше души? В "Пришествии", посвящённом А.Белому, написанном до всего, что потрясло и вывернуло наизнанку его душу, поэт просил не Белого, а Того, Кто стоит над нами:
И дай дочерпать волю
Медведицей и сном,
Чтоб вытекшей душою
Удобрить чернозём…
В статье о романе А.Белого "Котик Летаев" Есенин писал, что "слово изначала было тем ковшом, которым из ничего черпают живую воду". "Медведица" тут, скорее всего, - звёздный ковш; а чем ещё может дочерпать волю поэт, с 12-ти лет восхищённый тем, что в Библии "всё так громадно"?! Дочерпал. досбирал "на дороге колосья, В обнищалую душу-суму". Оставил свидетельство в стихах, отчего и как душа вытекает. Но, заплатив неслыханную цену за то, "чтобы ярче гореть", поднялся на одну из высших ступеней русской поэзии. Память смертная никогда не покидала С.Есенина. Была ли она для него тем, что, по просвещённой интуиции богословов, действует в душе как сила творческая, созидательная? Или, поэт до мозга костей, он сразу видел мир внешний и внутренний обострённым, всепроникающим и потому прощальным взглядом? В лёгком, пейзажном, как будто совсем не о том стихотворении С.Есенин писал:
Всё встречаю, всё приемлю,
Рад и счастлив душу вынуть.
Я пришёл на эту землю,
Чтоб скорей её покинуть.
А через год, в 1915-м, уже с надрывом:
И вновь вернусь я в отчий дом,
Чужою радостью утешусь,
В зелёный вечер под окном
На рукаве своём повешусь…
Но не так он прост, этот рязанский паренёк, чтобы вообразить, что со смертью всё для нас кончается. Наше исчезновение с лика земли столь же непостижимо, как и рождение.
Там, где вечно дремлет тайна,
Есть нездешние поля.
Только гость я, гость случайный
На горах твоих, земля.
Не тобой я поцелован,
Не с тобой мой связан рок.
Новый путь мне уготован
От захода на восток.
Суждено мне изначально
Возлететь в немую тьму.
Ничего я в час прощальный
Не оставлю никому.
Но за мир твой, с выси звездной,
В тот покой, где спит гроза,
В две луны зажгу над бездной
Незакатные глаза.
Стихи 1916 г. Помимо заключительного космического образа они поражают бесстрашием предвидения собственной судьбы. Он уже слышит её позывные: "рок", "новый путь" в противоположном логическому смысле. И что-то вроде антизавещания:
"Ничего я в час прощальный
Не оставлю никому".
Оставил. Не пожитки. Не дом, ибо до конца своих дней прожил бомжем. Многотомное собрание сочинений, золотую книгу лирики и правду-легенду о своей жизни. Где правда, где легенда - вопрос на засыпку. Явление Есенина естественно и бесспорно, как естественно и бесспорно мироздание. "Эк куда её занесло!" - усмехнутся мои оппоненты. А я просто открыла Библию на первой странице и как будто впервые прочла: "И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их (…) И сказал Бог: вот, Я дал вам всякую траву, сеющую семя, какая есть на всей земле, и всякое дерево, у которого плод древесный, сеющий семя: вам сие будет в пищу; А всем зверям земным, и всем птицам небесным, и всякому пресмыкающемуся по земле, в котором душа живая, дал Я всю зелень травную в пищу…" (Быт 1. 27, 29–30).
Оказывается, всё человеку уже дано. Чего же он рыщет, как дикий зверь, в непостижимом стремлении урвать побольше? Не пора ли остановиться?.. В той же главе Создатель призывает людей владычествовать над всем данным, обладать землёю. Пусть мудрецы бьются над вопросом, кто кого создал: Бог - землю или земля - Бога, пусть спорят до хрипоты, что первично, что вторично: душа или тело. Для Библии нет таких вопросов. Нет их и для поэта. "Слишком я любил на этом свете / Всё, что душу облекает в плоть", - обезоруживающе прямо отвечает мудрецам Есенин. И продолжает своими стихами:
"Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве
И зверьё как братьев наших меньших
Никогда не бил по голове".
Всё шло его поэзии в пищу: и деревья, и звери, и птицы небесные. И над всем этим он владычествовал, обладал землёю, а не любовался ею, как заурядные лирики. Веровал, не веровал… Стихи поэта - его молитва. Разве не молитвенная интонация слышится в конце стихотворения "Мне осталась одна забава…"?
Вот за это веселие мути,
Отправляясь с ней в край иной,
Я хочу при последней минуте
Попросить тех, кто будет со мной,
Чтоб за все грехи мои тяжкие,
За неверие и благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать…
Кем-то верно подмечено: ведь знал, не мог не знать, что, если поддастся искушению самоубийства, "под иконами" его не положат. Но не мрачные суицидные настроения вдохновляли его на лирику последних лет жизни. Как будто со всем, что он любил, наступил разрыв. Сам разорвал, сам, и с друзьями, и с дорогими женщинами, и с упорядоченным бытом, который могла ему дать терпеливая, заботливая последняя жена, внучка самого Л.Толстого! Было в него вложено от рождения, что ли, это убийственное начало самоизнурения, саморазрушения. Когда личность идёт в разнос, теряет значение и всё окружающее. Но не для такого поэта, как Есенин. Он точно раздвоился. Его плоть, не знавшая пощады, сгорала на глазах у людей. Но душа его не "прошла", как он предрекал себе. Она ушла в затвор, не монашеский, а поэтический, очистилась от земной скверны и воистину коснулась небес. Вот откуда эта избыточная жизненная сила, великолепие образов, драгоценная россыпь слов - и все на месте, все как вкопанные, ни одного не вынешь, не заменишь. Перечитайте все подряд стихи Есенина 1924–1925 гг. - гимн любви! К земле и ко всему, что на ней, к её людям, к её нивам, "златящимся во мгле", к жизни - ещё и за то, что она конечна. Феномен бытия художника: чем горше протекали его земные дни, тем совершеннее становились его творения. Можно ли после этого сомневаться в божественном происхождении поэзии?
Несказанное, синее, нежное,
Тих мой край после бурь, после гроз,
И душа моя, поле безбрежное,
Дышит запахом мёда и роз.
Я утих. Годы сделали дело,
Но того, что прошло, не кляну.
Словно тройка коней оголтелая
Прокатилась на всю страну.
Напылили кругом. Накопытили.
И пропали под дьявольский свист.
А теперь вот в лесной обители
Даже слышно, как падает лист.
Колокольчик ли? Дальнее эхо ли?
Всё спокойно впивает грудь.
Стой, душа, мы с тобой проехали
Через бурный проложенный путь.
Разберёмся во всём, что видели,
Что случилось, что сталось в стране,
И простим, где нас горько обидели
По чужой и по нашей вине.
Принимаю, что было и не было,
Только жаль на тридцатом году,
Слишком мало я в юности требовал,
Забываясь в кабацком чаду.
Но ведь дуб молодой, не разжолудясь,
Так же гнётся, как в поле трава.
Эх, ты, молодость, буйная молодость,
Золотая сорви-голова!
Тут что ни слово, то образ. По классификации С.Есенина, как её передаёт А.Мариенгоф, образ движущийся, "корабельный". Динамические образы он ставил выше статических, называя последние "заставками". А есенинские афоризмы? Их произносят, вставляют в речь, обыкновенно напрочь забывая о его авторстве:
"Лицом к лицу
Лица не увидать.
Большое видится на расстоянье... "
"Если б не было ада и рая,
Их бы выдумал сам человек..."; "
"Каждый труд благослови, удача... "
"Так мало пройдено дорог,
Так много сделано ошибок..."
"Всё пройдёт, как с белых яблонь дым";
"Кто любил, уж тот любить не может,
Кто сгорел, того не подожжёшь..."
"Но коль черти в душе гнездились -
Значит, ангелы жили в ней"...
Не грех присоединить к ним ещё один, из набросков 1925 г., последнего года жизни поэта:
"Ты прости, что я в Бога не верую.
Я молюсь ему по ночам…"
Политический бунт поэта (не столько, впрочем, политический, сколько душевно-духовный) оставим нынешним бунтарям и бузотёрам - их число на земном шаре растёт в геометрической прогрессии. И возьмём с собой на остаток пути есенинскую очарованность природным лоном, из которого все мы вышли, есенинское смирение перед скрытой от нашего слишком земного взгляда тайной всего сущего. Если уж посягать на загадку мироздания, то по-есенински:
Я хотел бы опять в ту местность,
Чтоб под шум молодой лебеды
Утонуть навсегда в неизвестность
И мечтать по-мальчишески - в дым.
Но мечтать о другом, о новом,
Непонятном земле и траве,
Что не выразить сердцу словом
И не знает назвать человек.
Хочется повторить вполголоса его просьбу, а вернее, его пожелание себе, пусть оно и не полностью сбылось, как не сбывается или сбывается шиворот-навыворот большинство наших желаний, ограниченных земным опытом:
Дайте мне на родине любимой,
Всё любя, спокойно умереть.
Думаю, эта просьба поэта внятна многим верным чадам России, особенно теперь, в пору нового глобального рассеяния. †
Т.Жирмунская
Мюнхен, Германия
http://www.istina.religare.ru/article184.html
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Суббота, 03 Янв 2015, 22:29 | Сообщение # 4 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7206
Статус: Offline | К 90 - ЛЕТИЮ СО ДНЯ ГИБЕЛИ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА
СЕРГЕЙ НИКОНЕНКО: ЕСЕНИН САМ СОЗДАВАЛ СЕБЕ ОБРАЗ ДЕБОШИРА И ГУЛЯКИ
Впервые о Есенине я услышал от своей мамы. Она рассказывала, что в 30-х годах за ней ухаживал один молодой человек и читал ей стихи Есенина. Стихи ей так нравились, что когда я родился, она назвала меня Сергеем, в честь Есенина. Когда мне было лет 13 - 14, я занимался в студии худ. слова, увлекался Маяковским. А мой сосед по парте принес мне сборник стихов Есенина: «На, почитай! Поэт не хуже, чем твой Маяковский!» Так я открыл для себя великого русского поэта. В 1971 г. мне предложили сыграть роль Есенина в худ. фильме «Пой песню, поэт».
- Сложно было войти в образ любимого поэта?
- Были у меня роли и посложнее, и потруднее. А здесь все близкое, родное... Я общался с людьми, которые хорошо знали Есенина. Они рассказывали, какой он был на самом деле. Многие думают, что он был хулиган, дебошир, пьяница, скандалист, гуляка. Ничего подобного! Он был удивительно тактичным, тонким человеком, но когда надо было постоять за чистоту русского языка и русской литературы, спуску никому не давал. В ту пору, после революции, в литературу, музыку, живопись, да куда угодно хлынули мутные потоки бездарности. Утверждали, что история искусства и культуры должна начинаться с них, а то, что было до 1917 г., надо сбросить с корабля современности и забыть. В полемике с такими людьми Есенин мог быть грубым, не стеснялся в выражениях и использовал непарламентскую лексику. К тому же имидж дебошира и беспечного гуляки он поддерживал сам и относился к этому как к хорошему, эффективному пиару. Говорил, что реклама может быть любой. Пусть ругают, пусть обсуждают, зато на книжном развале мимо его книги не пройдут.
- Вы не только сыграли Есенина в кино, но и создали Есенинский центр в Москве. Как отважились взяться за такое масштабное дело?
- Все, что могу, делаю для нашего центра. Я нашел эту квартиру, где проживала первая жена Есенина А.Изряднова с их общим сыном Юрой. В своих воспоминаниях Анна Романовна конкретного адреса не указывала. Она просто писала: шла в сторону с Арбата, повернула направо, повернула налево, зашла во двор. И я понял, что она идет в мой дом в Сивцевом Вражке! Помчался в наш ЖЭК. Несколько дней изучал старые домовые книги и выяснил, что Есенин на самом деле жил здесь 4 года - с 21-го по 25-й. Этого адреса никто из его знакомых не знал. Он здесь скрывался от навязчивых товарищей и приятелей. В другой домовой книге нашел запись, что в нашем доме зимой 1938 - 1939-го была временно прописана и мать Есенина Татьяна Федоровна. Я так думаю, она приехала поддержать Анну Романовну. Дело в том, что сына Изрядновой и Есенина, 23-летнего парня, в 1937 г. обвинили в подготовке покушения на Сталина, арестовали и расстреляли.
Я 1,5 года добивался перевода этой квартиры из жилого фонда в нежилой. Мы с женой отремонтировали ее за свой счет и открыли здесь Есенинский культурный центр. Все приходилось восстанавливать буквально из руин. Но люди помогали, и мы общими усилиями все-таки сделали это. Воссоздали обстановку квартиры, как это могло быть при Есенине. Экспозицию собирали по крупицам. Сейчас в нашем музее около 2 тыс. единиц хранения.
- Уникальный случай, когда благодаря усилиям одной семьи создан настоящий музей...
- У этого уголка Москвы есть еще одна уникальность! Нигде, ни в одном городе России и мира нет такого дома, дворика, который был бы связан с именами нескольких великих людей. А наш двор в Сивцевом Вражке может этим похвастаться. Здесь помимо Есенина проживал Пушкин. Причем в самое счастливое время своей жизни - именно сюда прямо из-под венца он привез молодую жену. Вход в их дом был со стороны Арбата. В соседнем доме родился поэт А.Белый. Здесь останавливался Блок, когда приезжал в Москву из Петербурга. Думаю, если бы, допустим, у французов был такой дворик, где в разные времена проживали и гостили Мольер, Стендаль, Дюма, Бодлер, они очень берегли бы этот уголок и сделали бы его туристическим центром.
- Сергей Петрович, вы выросли в таком лит. доме. А какую роль в вашей жизни сыграло чтение?
- В детстве взахлеб читал «Трех мушкетеров», «Двадцать лет спустя», «Робинзона Крузо». Помню, книга о приключениях Робинзона Крузо была в более-менее нормальном состоянии. А вот «Двадцать лет спустя» превратились в настоящую «лапшу» - страницы, зачитанные до дыр, чуть ли не рассыпались в руках. Книгу передавали друг другу как огромную ценность, бережно завернув в газету, чтобы она окончательно не порвалась. К русской литературе пришел чуть позже. Детство у меня было не только книжное, но и боевое. До 10 лет - это двор, казаки-разбойники, постоянные потасовки, синяки. А в 11 - 12 лет меня сильно заинтересовала одна помойка...
- Помойка?
- Да, помойки же бывают разные! Одно дело - обычная помойка с отходами, и совсем другое - помойка МИД, которое находится рядом с нашим домом. У нас был дворник-татарин. Я помогал ему разгребать зимой снег у МИДа, а он за это открывал мне заветный сарай, а там - конверты из разных стран с почтовыми марками. Богатство по тем временам невероятное! Я аккуратно отлеплял марки и выносил их в карманах, за пазухой. Потом моя коллекция помогала мне даже материально. Когда был студентом, стипендию получал мизерную, продавал марки понемногу - вот и денежки на жизнь появлялись...
Есенинский культурный центр С.П.Никоненко
Музей-квартира А.И. Изрядновой (Есенинский центр) - частный музей, созданный Народным артистом России С.Никоненко в 1994 г.
С 1923 по 1946 г. в доме №44 на 1-м этаже в коммунальной квартире проживала А.Р. Изряднова - первая гражданская жена С.Есенина и мать его первенца Юрия. В этой квартире она поселилась уже после того, как они расстались с Есениным, поэтому поэт не жил здесь, но иногда навещал жену и сына. По этому адресу Анна прожила более 20 лет, здесь вырос и был арестован Юрий. Именно в этой квартире перед роковым отъездом в Ленинград в декабре 1925 г. Есенин сжег ворох бумаг. После ареста сына Анна прописала в квартире мать Есенина. Татьяна Федоровна жила с невесткой с октября 1938 по апрель 1939 г. После капремонта и восстановления помещения здесь открылся центр С.А. Есенина. Сейчас в коллекции музея представлены многочисленные экспонаты, связанные с его жизнью и творчеством. Экспозиция располагается в комнатах, каждая из которых посвящена разным периодам жизни поэта. В одной комнате собраны экспонаты, относящиеся к пребыванию Есенина в Рязани, в другой - Москве, третьей - Ленинграду. В небольшой комнате, где воссоздана обстановка 1920-1930-х годов, размещается экспозиция, рассказывающая об А.Р. Изрядновой. Среди экспонатов личные вещи Есенина, Изрядновой и сына Юрия, фотографии, документы, предметы быта и вещи того времени.
Посещение музея возможно по предварительной договоренности.
Адрес музея: м. Смоленская, пер.Сивцев Вражек, дом 44/28, кв. 14
Контактный телефон: 8 (499) 252-83-44
https://vk.com/eseninskiycenter
«ПОД ИКОНАМИ УМИРАТЬ...»
Правда и мифы о Сергее Есенине
Самый переводимый в мире русский поэт. Он оставил много загадок. Но бесспорно одно: его главной любовью была Россия.
«Согласно оф. версии, жизнь Есенина трагически оборвалась в 30 лет. Но она не оборвалась - её оборвали», - уверен петербуржский поэт Н.Браун, сын поэта Николая Леопольдовича Брауна, который вместе с другими писателями выносил тело Есенина из «Англетера» 28 декабря 1925 г.
«Отец отказался подписывать протокол, где говорилось, что Есенин совершил самоубийство. Не поверил в самоубийство и писатель Б.Лавренёв, который тоже был в «Англетере» и на следующий день опубликовал в «Красной газете» статью о смерти поэта под заголовком «Казнённый дегенератами».
Комната № 5 в гостинице «Англетер». 29 декабря 1925.
Отец говорил, что у поэта были две глубокие раны: пробоина над переносицей, как от рукоятки пистолета, и ещё одна под бровью. На шее не было характерной для висельника борозды. «Когда Есенина надо было выносить, - рассказывал отец, - я взял его, уже окоченевшего, под плечи. Запрокинутая голова опадала. Были сломаны позвонки». На мой вопрос, не был ли Есенин застрелен, был краткий ответ: «Он был умучен». Отец был уверен, что мёртвого Есенина принесли в номер гостиницы с допроса. Я также был знаком с писателем П.Лукницким, одним из организаторов похорон Есенина, и однажды спросил, что он помнит о смерти поэта. Лукницкий подтвердил: поэт умер при допросе, после пыток, сказав: «А левого глаза не было». - «Как не было?» - «Вытек». Для похорон внешность Есенина настолько отреставрировали, что при прощании в Московском доме печати, по свидетельству писательницы Г.Серебряковой, в гробу лежала нарумяненная кукла»
Родные у гроба С.Есенина; справа - мать поэта и сестра. (здесь же З.Райх и Вс.Мейерхольд)
К моменту гибели на Есенина было заведено 13 уголовных дел. Поэт был единственным, кто мог в ресторане рядом с Красной пл. кричать: «Бей коммунистов, спасай Россию!» Это был момент, когда Есенин узнал, что коммунисты при подавлении Тамбовского мятежа использовали хим. оружие. Тогда против власти Советов восстали 70 тыс. крестьян во главе с атаманом Антоновым. Песня восставших - «Антоновская» - стала любимой песней поэта. Тогда же он изобразил Троцкого в виде еврейского комиссара в поэме «Страна негодяев». От расправы Есенина спасло то, что он отбыл в путешествие по Европе и Америке с А.Дункан. Сразу после смерти поэта советские газеты писали: «С есенинщиной, которая дурно пахнет, надо заканчивать», «свихнувшийся талантливый неудачник». Дурно пахло для большевиков, например, то, что свой первый сборник стихов в 1915 г. Есенин «благоговейно посвятил» императрице Александре Фёдоровне, с которой был лично знаком, как и с великими княжнами, которым посвятил стихотворение «Царевнам». Поэт не нарушил присяги, данной царю Николаю II. Во время Февральской революции он служил в армии. Тогда многие солдаты присягали Временному правительству, а Есенин - нет. Незадолго до смерти он писал: «Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно: что ни к февральской, ни к октябрьской». Поэт выступал против хулы на Бога, которую поощряли большевики. За полгода до гибели в ответ на кощунственные стихи Д.Бедного Есенин написал:
«Когда я в "Правде" прочитал
Неправду о Христе блудливого Демьяна
Мне стало стыдно, будто я попал
В блевотину, извергнутую спьяну».
А когда большевики решили убрать из всех его сочинений слово «Бог», поэт подрался с наборщиком в типографии, но восстановил прежний вариант. А новая власть тем временем разобрала в его родном Константинове колокольню (на которой юный Есенин звонил к праздникам), чтобы из того кирпича построить свинарник. В Есенине никогда не умирал сельский мальчишка, который пел в церкви на клиросе, дружил с батюшкой Иоанном Смирновым, первым разглядевшим в нём талант поэта. Этот батюшка крестил Есенина с именем Сергей в честь прп. Сергия Радонежского. Этот же батюшка и отпел поэта. Есенин отходил от Бога и вновь возвращался...
«Есенина отпевали в трёх местах: в Москве, родном селе Константинове и соседнем селе Федякине. Не было сомнений, что он убит. Иначе никто бы не стал его отпевать. Моя бабушка, Надежда Фёдоровна, была на 7 лет старше поэта, она прожила 97 лет. Бабушка рассказывала, что была на отпевании в Константинове. А в Москве на отпевании - мама Есенина Татьяна Фёдоровна. Бабушка виделась с Есениным за месяц до его кончины. Поэт прятался в больнице от чекистов. Есенина любил и ценил известный врач П.Ганнушкин. В опасные моменты он укрывал Сергея Александровича. А недруги поэта создали миф о якобы его проблемах с психикой и беспробудном пьянстве. Однако сам Есенин (это есть в воспоминаниях, в частности, у И.Шнейдера) повторял: «Я ведь пьяным никогда не пишу».- рассказала И.М. Мамонова, внучка двоюродной сестры поэта по линии отца.
Когда же пил Есенин, если за последние 5 лет жизни он написал около 100 стихотворений и 5 поэм, а за последний год жизни им было подготовлено к изданию и выпущено 4 сборника стихотворений? И в Ленинград, где произошла трагедия, он ехал работать над изданием полного собрания своих сочинений. В Москве в декабрьские морозы проститься с поэтом пришли тысячи людей. Очередь была невероятной, с 5 вечера всю ночь и до утра не заканчивался людской поток.
Похороны Сергея Есенина. 31 декабря 1925.
«Казнь Есенина продолжилась и после его смерти. Из могилы на Ваганьковском кладбище исчез гроб поэта,Это обнаружила в 1955 г. сестра Есенина Шура, когда могилу вскрыли, чтобы рядом с останками поэта похоронить Татьяну Фёдоровну. В конце 80-х гг. нашёлся пожилой свидетель, шофёр ОГПУ Снегирёв, который 1 января 1926 г. принимал участие в изъятии гроба из могилы. Куда увезли гроб, он не знал». - говорит Н.Браун
(Я хорошо знала этого человека и много лет общалась с ним... - В.)
У Есенина была возможность не возвращаться из-за границы. Но он вернулся, хотя понимал, что едет на заклание. В своей любви к России он был искренним:
«Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте Родину мою».
P. S. Дело о гибели великого русского поэта по сей день недоступно, на нём по-прежнему стоит гриф «секретно».
http://www.aif.ru/culture....esenine
Андрей Дементьев: В литературу он вошёл сразу. Приехал в Петроград, передал Блоку записку, прося о встрече. Есенину ещё не было 20. Блок - уже маститый поэт, аристократ. Но после этой встречи запишет: «Был у меня рязанский парень со стихами. Стихи свежие, чистые, голосистые».
Стихи Есенина действительно неповторимые, ни на кого не похожие - невероятно искренние, неожиданные. А.Белый в своём дневнике сделал запись: «Стал возить с собой томик стихов Есенина - это всё равно что возить с собой горстку родной земли». Эта связь поэта с землёй, с простыми людьми подняла его творчество на невероятную высоту. Он любил жизнь, относился к ней с азартом и при этом был очень мудрым. Потому что только великий мудрец мог написать: «Как мало пройдено дорог, как много сделано ошибок»
О нём писали всякое. Его упрекали. Ему завидовали. Его запрещали. В СССР не издавали его стихи. Возможно, потому, что как в жизни, так и в поэзии он был очень откровенный, безапелляционный, резкий. Но, запрещённый, он всё равно звучал - его стихи переписывали из тетради в тетрадь, передавали из уст в уста. И никакая цензура не могла закрыть этого великого поэта. В его поэзии есть та простота, житейская мудрость, которая близка и понятна каждому. Мы любим поэтов, которые умеют сказать о нашей жизни то, что чувствуем, но не можем выразить сами. Мы доверяем им передать через стихи то, как нам трудно и от чего, кажется, можешь летать. О трагедии и верности. Такой дар даётся только гениям. А Есенин был гений!
http://www.aif.ru/culture/opinion/lyubil_zhizn
«УСПОКОЙТЕСЬ, ОН НЕ ХУЛИГАН...»
Это был хороший, нежный, сильный и, вместе с тем, легко ранимый человек. Не эталон, к счастью! Очень светлый и очень особенный. За это его любили. При одном только слове «Есенин» светлели лица. Его стихи впитывала вся страна, переписывала и возвращала - цитатами, афоризмами. Все это дало ему, как сказали бы сейчас, такую раскрутку, какой не обладал ни один поэт. За это, да и вообще за все, что было у него (гениальность, независимость и даже внешность - словом, полный перебор) его и ненавидели. Он был объектом самой разнузданной и оскорбительной травли не только со стороны явных врагов, но и тех, кого он называл друзьями, собратьев по перу. Они внушали Есенину, что его поэзия никому не нужна, зная, что его это ранит больнее всего. Его «друг», поэт Н.Клюев, как-то даже договорился до того, что посоветовал Есенину застрелиться. Его окружала поэтическая «банда великолепных», которая пряталась за его имя, грелась есенинской славой, обирала его при каждом удобном случае (все вокруг ели и пили на его деньги). Они помогали Есенину «расшатываться и пропадать». Трезвый Есенин был им не нужен. Он мучительно ощущал свое одиночество. «Один, один, кругом один, и некому мне открыть свою душу», - говорил он. И еще - с оголенной болью - в стихах: «Не у всякого есть свой близкий».
От всего этого было больно и тошно. Тяготила и его извечная неприкаянность. У поэта с мировым именем не было даже комнаты в коммунальной квартире, часто он не знал, где будет ночевать. Не по себе было и от убийственного пренебрежения интеллигентской среды, дававшей ему понять, что он чужой и гость, считавшей его - увы, из зависти и примитивной злобы - крестьянином, мужиком. Это его просто бесило, как и то, когда его снисходительно именовали пастушком, Лелем. Потом Есенин назовет их «вылощенным сбродом». Потом. А до этого его критиковали и вытирали о него ноги. В общем, ежедневная Голгофа с криками: «Распни!» Есенин прикладывался к рюмке, лечил душевные раны вином: так легче переносилось то, от чего страдала душа. Простым запоем объяснить это нельзя. Кстати, многие современники видели Есенина нетвердо стоящим на ногах, но никто и никогда не видел его грязным, небритым, нечесаным. Он не был слабаком, просто очень тяжело жил, со своей болью, пропуская все через собственное сердце, «сумасшедшее сердце поэта», «ахиллесово сердце» - как писал Вознесенский. Он умел прощать то, чего не стоило бы прощать. Надевал розовые очки, и все люди были у него исключительно хорошими. Когда Есенин уехал с Дункан за границу, академический паек поэта через его «друга» А.Мариенгофа должна была получать сестра Есенина, Екатерина. Она не получила ни копейки. Вся есенинская семья осталась без средств к существованию более чем на год. Вернувшись, Есенин рассорился из-за этого со своим «легким другом». И все-таки, через некоторое время, когда Мариенгоф со своей женой уехали за границу и что-то слишком долго не возвращались, Есенин попросил послать «этим дуракам деньги, а то им не на что вернуться. Деньги я дам, только чтобы они не знали, что это мои деньги». А потом, перед своей смертью, Есенин сам пойдет к Мариенгофу, помирится с ним и скажет об этом: «Помирился с Мариенгофом. Он неплохой».
Есенин был мудрым поэтом, но Есенину-человеку не доставало элементарной житейской мудрости, которой надобно всякому, во всякой стране, в любые времена. Особенно, если живешь в России во времена хаоса и жутких свершений. Впрочем, в нашей русской истории, наверное, не было и не будет простых времен. Есенин жил в период неслыханной бойни человека с человеком. Но времена не выбирают - в них живут и умирают. Как жили люди? Наверное, по-разному. Кто-то безропотно выполнял волю сверху, кто-то хотел быть святее Папы Римского, кто-то уходил в себя, во внутреннюю эмиграцию, иные уезжали из страны, некоторых из нее выгоняли или лишали жизни. Самых честных и лучших. Таких уже у страны не будет никогда, поэтому она и выродится. Потому что человек, личность, согласно кодексу тех времен - это ничто. Народ - все. Получается, что народ состоит из ничего. И так удобно уйти от индивидуальной ответственности. Все одинаково правы или одинаково заблуждаются, а значит никто. Это было удобно тем, у кого был «разум возмущенный». Удобно ОГПУ, для которого времена наступили самые благоприятные: сами арестовывали, приговаривали, сами и расстреливали. Никаких прокуроров и судий. Буквально в 3 дня решались судьбы.
Есенин был человеком очень общительным и общественным. В том смысле, что обостренно воспринимал боль и любовь людей через свое сердце и возвращался к людям через свое творчество. Имея высокий порог боли, жить в эпоху хаоса в стране, без которой он себя не мыслил, очень трудно. Как писал Горький, который в первый раз увидел совсем юного Есенина: «Слушал я, как читал он хорошие... стихи свои, и, помню, задумался: где же и как будет жить этот мальчик?.. Где и как жить ему, Есенину? Я давно уже думал, что или его убьют, или он сам себя уничтожит. Слишком “несвоевременна” была горестная, избитая душа его... Да и пьян-то он был, кажется, не от вина, а от неизбывной тоски человека, который пришел в мир наш сильно опоздав или - преждевременно».
С 1913 г. (Есенину - 17 лет!) на него уже был заведен журнал наблюдения Московским охранным отделением. Есенин еще не опасен, совершенно не кривя душой, служит режиму. Он принял февральскую революцию и был убежден, что жизнь на 6-й части земли можно улучшить, построить иную страну - Инонию. По молодости лет он верил в это истово и искренне (миллионы людей оказались обмануты лжепророками коммунизма). Только вот не хотел блага через насилие, потому что:
Все мы - яблони и вишни
Голубого сада
Все мы - гроздья винограда
Золотого лета,
До кончины всем нам хватит
И тепла, и света!
А потом, в «Анне Снегиной»: «Война мне всю душу изъела». С годами приходило прозрение и понимание, что есть что и кто есть кто. Особенно - после того, как поездил по стране и побывал за границей. Стало ясно, что «все расхищено, предано, продано», что режим, который обещал свободу, равенство, братство и райскую жизнь, строил нечто совсем непохожее, причем строил человеческими руками на человеческих костях. Тысячи людей были покорными свидетелями уничтожения невинных. Многие лавировали, потому что заявлять об этом или вступать в борьбу - означало обречь себя на верную смерть. Но Есенин не мирился. Он явно не укладывался в советскую матрицу. Обществу требовались услужливые исполнители с психологией рабов. А у него - внутреннее достоинство, внешняя дерзость, довольно ершистый и колючий характер. Такие люди неудобны везде и всегда, т.к. не дают «навластвоваться всласть», как пел Окуджава, возмущают спокойствие, которое есть высшая ценность для всякой власти. Кому могло бы прийти в голову назвать Советскую Россию «страной негодяев» и «самых отвратительных громил и шарлатанов»? Наивно думать, что никто не слышал, как единственно верное учение терпело критику. Он чувствовал острее, чем другие, и знал больше других. Своему приятелю Рюрику Ивневу он даже как-то позавидовал:
«А ты все-таки счастливый!..
- ?
- Будто не знаешь?»
- «Не знаю...»
- «Ну вот тем и счастлив, что ничего не знаешь».
Одновременно с пониманием пришло разочарование, что той страны, куда он шел, тех идеалов, никогда не было и не будет. И, значит, надо перечеркивать все: всю свою жизнь. Он говорил, что у него «все, все отняли», и велел поскорее купить рябиновой и еще чего-нибудь. И вновь его тянуло драться и скандалить, только уже не стихами, а рукой, вот этим самым кулаком. Неудивительно, что все милиционеры Москвы знали Есенина в лицо. Когда же его близкие просили во имя разных «хороших вещей» не пьянствовать и поберечь себя, он, приходя в волнение, говорил: «Не могу я, понимаешь, не могу я не пить. Если бы не пил, разве мог бы я пережить, все, что было! Россия! Ты понимаешь - Россия!»
И он писал - всегда кровью. Странно, что все это заметили только под конец жизни. «С того и мучаюсь, что не пойму, куда несет нас рок событий...» Он воспринимал это как личную трагедию, чувствуя себя ответственным за все. Он не искал виновных, но вместе с тем понимал, что виноваты одинаково все - и белые, и красные. Сестра Есенина вспоминала: «Я вошла к Сергею, он лежал с закрытыми глазами и, не открывая глаз, спросил “Кто?” Я ответила и тихо села на маленькую скамеечку у его ног. “Екатерина, ты веришь в Бога?” - “Верю”. Сергей стонал и вдруг сел, отбросив одеяло. Перед кроватью висело распятие. Подняв руки, Сергей стал молиться: “Господи, Ты видишь, как я страдаю, как тяжело мне”».
С рабоче-крестьянским поэтом озадаченные власти не знали, как поступить. Любого другого на месте Есенина расстреляли бы уже давно. Создавалось впечатление, что «гениальному Сереже» прощалось все, как «кудлатому щенку». Однако, при жизни (за каких-то 10 творческих лет!) на него успели завести 11 уголовных дел; последнее закрыли только после его гибели. Ему угрожали, приставляли для слежки сексотов, постоянно провоцировали. Он легко вступал в скандалы, всегда оставался неправым. Примечательно, что за это его сажали не в «Матросскую тишину» или «Таганку», где содержались просто хулиганы, а в полит. тюрьмы - чекистскую Лубянку и политическую Бутырскую. Его допрашивали, обыскивали, выдвигали дутые обвинения, избивали. «Жаль, что не совсем добили», - так сказал один из оппонентов Есенина - образец отношения к нему со стороны законченной обывательщины. Сколько страдания, унижения надо было ему перенести, сколько потратить сил, здоровья, чтобы отсидеть в самых страшных тюрьмах России, когда по ночам за стенами чекисты расстреливали ни в чем не повинных людей. «Не стрелял несчастных по темницам», - на фоне немоты или оф. лжи его слова звучали резко и громко. Его стихи запрещали или вычеркивали отдельные строки. Он это объяснял так:
Мой горький буйный стих
Для всех других -
Как смертная отрава.
Как оружие, как взрывчатка. Тогда разрешение на печатание надо было получать в Госиздате и на Лубянке, в военной цензуре. В 1921 г. Есенину отказали вообще в печатании стихов. Тогда он сказал: «Буду на стенах писать». Об этом эпизоде наша лит. критика рассказывает как об очередном хулиганском выпаде поэта. А также о том случае, когда Есенин со своими приятелями, вооружившись краской и кистями, ночью переименовывали названия улиц Москвы своими именами. Мы забываем, что за 1921-1922 г. в Москве властями было переименовано около 500 улиц и площадей. Будто бы в насмешку над всем национальным, они стали называться именами профессиональных убийц и международных преступников. (Некоторые из названий дошли и до наших дней. Например, ст. м. «Войковская» в Москве названа именем террориста Войкова. Стоит ли говорить, что Есенин задыхался в атмосфере этой «чертовой Москвы», как он говорил. Но вместе с тем, и все-таки: «Я люблю Родину. Я очень люблю Родину...» Ему, как и многим его гениальным собратьям, «чорт догадал родиться в России с душой и талантом». И совестью, которая мешает всем принятым правилам игры, которая не была для него словами. Все это и определило его судьбу.
«Темен жребий русского поэта», - писал М.Волошин. «Нормальная русская судьба», - скажем мы. Даже если бы советский ареопаг позволил дожить Есенину до 30-х годов, финал был бы тот же. «Напрасно в годы хаоса искать конца благого». Есенину не дали дожить до роковых выстрелов в своих друзей, родственников (большинство людей есенинского круга расстреляют). Слава Богу, что он не пережил расстрел собственного сына Юрия, которого в 1937 г. призовут в армию, а там сфабрикуют дело, обвинив его в желании убить Сталина. Георгия реабилитировали посмертно. А поэзию Есенина после его смерти запретили как антисоветскую и «эстетизирующую распад»: той власти было с Есениным не по пути. Но он был нужен людям, пусть даже за это приходилось платить годами ГУЛАГа. Он нужен нам и теперь. Он нужен всем в этом единственном для нас и безразличном мире. Хотя бы как пример человека чести:
... Ушел из жизни Маяковский - хулиган
Ушел из жизни хулиган Есенин.
Чтобы мы не унижались за гроши,
Чтоб мы не жили все по-идиотски,
Ушел из жизни хулиган Шукшин,
Ушел из жизни хулиган Высоцкий.
Мы живы, а они ушли туда,
Взяв на себя все боли наши, раны...
Горит на небе новая Звезда,
Ее зажгли, конечно... хулиганы.
Светлана Чеботарева
газета "Вечный зов"
http://www.vzov.ru/2011/12_01-02/02.html
С модной тростью,
В смокинге цивильном
Он ходил, шокируя цилиндром
Революционную Москву.
Барду,избалованному славой,
Нравилось мальчишеской забавой
Волновать неверную молву.
А ночами мастером суровым,
Раздвигая зрение над словом,
Он вгрызался в недра языка.
Каторжна была его работа.
Но светлы мгновения полёта
Над рябым листом черновика.
Снова неожиданным ознобом
Он идёт по сумрачным сугробам
Сквозь колонны скорби и любви,
Чтобы снова вспыхнуть, как легенда,
Воплотившись в бронзу монумента,
В храм нерукотворный на крови.
Грустный, словно музыка из сада,
Нежный, словно лепет звездопада,
Вечный, словно солнечный восход,
Кто же оН, как не сама природа, –
Юноша, пришедший из народа
И ушедший песнею в народ?!
Юрий Паркаев
Ираклий Андроников. Воспоминания о Сергее Есенине
В РУССКОЙ РУБАШКЕ
2015 г. стал годом памяти С.А. Есенина: в октябре мы праздновали 120-летие со дня рождения поэта, в декабре - 90-летие со дня смерти. Людей, которые помнили бы его живой облик, кажется, уже и не существует, если только столетний актёр В.Зельдин не видел его в своём детстве. Навряд ли. Зато к известной кинохронике растрёпанного, 23-летнему Сергея на открытии пролетарского памятника поэту А.Кольцову недавно прибавились кинокадры ухоженного франта на прибывающем в Нью-Йорк пароходе «Париж»… И, к счастью, сохранился его удивительный голос, уцелевший в хрупких бороздках фоноваликов и давно переведённый – сначала на плёнку, на грампластинку, а потом и в цифру. Теперь нам даже известно, что репетируя в поэме «Пугачёв» своего Хлопушу, В.Высоцкий опирался и на неожиданное есенинское чтение: драматичное, немного хриплое, страстное, срывающееся. Слушая голос поэта, мы общаемся с ним, с Есениным, почти напрямую.
Где он сейчас?..
По воспоминаниям Н.Павлович (которой поведали, что перед смертью А.Блок кричал, страдая от диких болей – «Боже, прости меня»), оптинский старец Нектарий сказал поэтессе: «Напиши матери Александра, чтобы она была благонадёжна: Александр в раю». И судя по январской – 1918 г. – записи того же Блока в своём дневнике, мы узнаём о страшном есенинском признании старшему товарищу по цеху: «Я выплёвываю Причастие (не из кощунства, а не хочу страдания, смирения, сораспятия)».
«Стыдно мне, что я в Бога верил, / Горько мне, что не верю теперь…» – написал он в 1923-м, незадолго до своей ужасной смерти в гостинице «Англетер». И покаянно просил в этих же стихах, обращаясь к тем, кто будет с ним «при последней минуте». Миф о нём перерос его живую личность, видимо, еще при жизни. И он сам приложил к этому немало ненужных сил.
«Любовь к розыгрышу, театральность поведения, многоликость Есенина сыграли с ним злую шутку. Многие мемуаристы знали и видели лишь одну-две маски поэта, редко кому удавалось застать его “вне образа”, да и тогда не всякому было доступно проникнуть в эту потаённую душу. Лирический герой часто помогал заполнить лакуны, но ведь и лирический герой Есенина – многолик. И где искать правду? И каково истинное лицо поэта?» – писал о нём современный литературовед П.Фокин.
Да ведь и слово «народный», которое давно и справедливо соединилось в сознании читателей нескольких поколений с этим именем, поворачивается, в применении к Есенину, то так, то эдак. Ну кого еще из поэтов прошлого века так по-свойски и вместе с нем не без домашней нежности называли и называют по имени – Серёжей? С Цветаевой и несколькими шестидесятниками – в интеллигентской среде – это понятно: Марина там, или Андрей (Вознесенский). А на улице? Вот с ним да с Володей Высоцким, пожалуй. Непубликуемые при Советах московские поэты эпохи «застоя» ухватывали и переворачивали сей феномен изящно и броско:
«В этом месте, веселье которого есть питие,
За порожнею тарой видавшие виды ребята
За Серёгу Есенина или Андрюху Шенье
По традиции пропили очередную зарплату…»
Сергей Гандлевский
В дневнике К.Чуковского, который Есенина немного знал, есть примечательная запись о 1962 г. В день записи писатель был в престижном советском пансионате «Барвиха», и по своему обыкновению, сидеть без дела не мог: «Я сдуру выступал перед барвихинской публикой с воспоминаниями о Маяковском. Когда я кончил, одна жена секретаря обкома (сейчас здесь отдыхают, главным образом, секретари обкомов, дремучие люди) спросила: – Отчего застрелился Маяковский? Я хотел ответить, а почему вас не интересует, почему повесилась Цветаева, почему застрелился Фадеев, почему бросился в Неву Добычин, почему погиб Мандельштам, почему расстрелян Гумилев, почему раздавлен Зощенко, но, к счастью, воздержался…»
Словом, независимо от того, добровольным был тот уход из жизни или насильственным, об этом "почему" забывать тоже нельзя. Но мы не забудем: несмотря на все маски, мучения, опасные игры с самим собой и другими, поздние кощунственные декламации и отречения, нелепые броски в человекобожие, разнообразные мрачности – лучшее в его поэзии убереглось для его чистосердечных талантливых читателей. И убереглось немало. К слову сказать, Есенин-то – в объеме своём – не прочитан: ну кто заговорит нынче об «Анне Снегиной»? За редкими исключениями – почти никто.
Опираться на выхваченные из его текстов цитаты (в том числе прозаические, вроде поздней «Автобиографии») тоже, видимо, надо аккуратно, обдумчиво.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Вторник, 27 Дек 2016, 11:09 | Сообщение # 5 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7206
Статус: Offline | Не зря же, приведя есенинское признание о своих ранних годах («В Бога верил мало. В церковь ходить не любил»), М.Дунаев добавил: «…целиком полагаться на это позднее его утверждение – значит признать полным лицемерием его религиозные по духу стихи. А они слишком искренни, чтобы быть поддельными». И дальше – о том, как верно передавал наш великий поэт всю наивность и непосредственность веры простых людей с их прямодушными и отчасти бытовыми представлениями о святости и Божией правде. Здесь – и о чудесном стихотворении «Шёл Господь пытать людей в любви…», о народном апокрифе, когда Спаситель в облике нищего двинулся по российским дорогам и повстречал на пути древнего деда, жамкающего беззубым ртом зачерствелый кусок хлеба.
Увидал дед нищего дорогой,
На тропинке с клюшкою железной,
И подумал: «Вишь, какой убогой, –
Знать, от голода качается, болезный».
Подошёл Господь, скрывая боль и муку:
Видно, мол, сердца их не разбудишь…
И сказал старик, протягивая руку:
«На, пожуй… маленько крепче будешь».
Конечно, Есенин остаётся с нами. И щемящий, осиянный образ древней колокольной Руси, пронизанный криками птиц, гудением ветра, луговыми волнами трав и мельтешеньем тех самых берез и осин; все её запахи, краски, реликтовые боли и радости, её причудливая и вместе с тем прозрачная религиозность, – эта гениальная – во многих своих проявлениях – лирика вобрала и растворила. Иные есенинские стихи читать без комка в горле не получается даже у нас – людей эпохи айфонов и валютных курсов, – так они хватают за душу. Да вы и сами это прекрасно знаете. И трижды прав упомянутый П.Фокин, написавший о нём очень горькую, если не сказать жёсткую статью под примечательным, достоевским названием «Свидригайлов. Молодые годы»: «В самом имени его – Сергей Есенин – столько весеннего света, ясности, тепла, сердечности». Но это – ещё о только вступившем на путь. До фразы «Я всё себе позволил», до смертной тоски, заполонившей душу, оставалось время. Потом и оно закончилось. А вечность – осталась той же, как и всегда.
Были мы недавно с сыном в Константинове. Там почти всё – новое, почти всё – после. Но есть многократно перекладываемый амбар из мощных бревен, помнящих поэта. Мы подошли, я приложил руку к древнему срезу. «Есенинское тепло?», – добродушно спросил кто-то.
Павел Крючков, зам.гл.редактора журнала “Новый мир"
28.12. 2015. журнал "Фома"
http://foma.ru/v-russkoy-rubashke.html
НИКОЛАЙ БРАУН: НЕОТРЕТУШИРОВАННЫЙ ЕСЕНИН
Беседа гл. редактора "Яри" А.Тищенко с поэтом Н.Н. Брауном
- 2005 г. прошёл под знаком 2-х знаменательных дат, связанных с С.Есениным: 110 лет со дня рождения и 80 лет со дня гибели поэта. Давайте поговорим о нем, как о поэте и гражданине, о том, что он значит для русских людей.
- Конечно, 110-летие Есенина в 2005 г., в этот период нашей истории, выглядит иначе, чем событие 10-летней давности, когда мы отмечали столетие. За это время сделано многое для того, чтобы имя Есенина не только не было забыто, но чтобы написанное им получило более широкое распространение, особенно для последующих поколений, потому что многие молодые люди имеют слабое представление о действительном Есенине, и, скорее всего, будут судить о его поступках, поведении, образе жизни по недавно вышедшему на экраны фильму. Хотелось бы выразить надежду, что показанное в этом фильме будет оценено правильно, и признаки этого уже есть. Родственники Сергея Александровича поместили в петербургской газете "Комсомольская правда" (от 10-17 ноября 2005 г.) материал под заголовком "На Безруковых стоит подать в суд". По их оценке, в фильме очень много неточностей, отвратительная путаница во времени. События, которые происходили в 1922 г., в фильме относят к 1924, а те, что в 1916, - к 1922 и т.д. Из-за этой подтасовки фактов зритель заходит в тупик. Мне приходится встречаться со многими людьми, и некоторых из них я просил высказать своё мнение по поводу фильма. Вот три наиболее ярких отзыва.
Областной житель, фермер:
Нашего великого национального поэта постановщики фильма захотели красиво унизить, а может быть, это чей-то заказ: изобразить его только скандалистом, пьяницей и хамом.
Блокадница, пенсионерка:
Ведь эти авторы фильма (о Есенине) Безруковы, но не безмозгловы - понимали они, что делали. Назвали бы фильм "Похождения крашеного блондина", - тогда другое дело было бы.
Мнение фронтовика, коммуниста:
Захотел Серёжа банкиров критиковать, с мировым жидом бороться. В Америке понял, откуда ветер дует, чей это "интернационал". Перед партсъездом в Москве Серёжу решили убрать, чтобы за границу не сбежал. У следователей это называется "допрос с пристрастием", вдруг что расскажет перед смертью. Спасибо киношникам, не побоялись сказать, что Серёжа был убит. Хоть это останется от фильма.
Привожу эти примеры потому, что люди, так называемые интеллигентные, как правило, своё мнение сформулировать не в состоянии и боятся чего-то до сих пор, в 2005-м! Надо отметить и другой аспект фильма - сюжет, связанный со следователем Хлыстовым. Эта фамилия является производной от фамилии Э.А. Хлысталова, следователя МВД, который взялся за есенинскую тему после того, как ему по почте пришли фотографии мёртвого Есенина, причём фотографии, не отретушированные М.Наппельбаумом, а первоначальная безретушная съёмка, где видны раны Есенина, его страдания, следы пыток. Заинтересовавшись всеми документами, которые остались от событий декабря 1925 г., он, как опытный эксперт убедился, что все оф. документы, составлявшие это дело и являвшиеся свидетельством тех суток, - сфабрикованы, под ними даже подписи не подлинные. Один из более поздних исследователей В.И. Кузнецов установил, что подпись следователя Н.Горбова также подделана. Однако дата 80-летия со дня гибели, со дня убийства Есенина, не должна заслонять ту главную дату, с которой мы начали, - 110-летие со дня его рождения. Поэтому мне хотелось бы сказать о Есенине как о выдающемся национальном поэте и о том, что он всё-таки успел сделать для русской поэзии. Почему он так любим, так читаем?
Есенин в России был любим всегда, и даже его пьянство никогда и никем не воспринималось как порок, а вызывающие поступки как бытовое хулиганство. Это все были либо шалости, озорство, либо некое желание выразить себя, настоять на своей точке зрения, наконец, противостоять той бесчеловечной системе, которая уничтожала родное крестьянство, народ. С первых лет советской власти начал действовать Декрет N 31 от 12 ноября 1917 г., в соответствии с которым уничтожались все титулы, ранги, сословия, а также Постановление CHK от 5 сентября 1918 г. "О Красном терроре". Есенин жил в то время, когда действовали эти декреты и постановления, когда велась беспощадная борьба со всякими видами собственности в деревне, а любой собственник объявлялся классовым врагом. Увидев это своими глазами, Сергей Александрович был настолько потрясен, что написал в стихах: "В своей стране я словно иностранец". И в стихотворении "Возвращение на Родину" дед его говорит о том, что ходит молиться в лес:
Молюсь осинам
Может, пригодится...
Потому что осина на себе повесила кого? - Иуду. Есенина надо правильно читать! Дед его не случайно молится осинам. Вся главная часть правительства, возглавлявшая эти деяния в стране, была одной и той же национальности! Кроме известных пломбированных вагонов, в которых Россию понаехали всякие бундовцы, сионисты, вчерашние полубольшевики и прочие, из Америки прибыли ещё пароходы Троцкого со спецкадрами, которые впоследствии работали в ЧК. И эти заезжие люди принимали участие во всех пытках, расправах, страшных зверствах, от которых у любого человека с самыми крепкими нервами всё происходящее во вчерашней ещё православной стране вызывает глубокую печаль и скорбь.
Хочу напомнить, что семья Есенина, так же как и Клюева, происходила из старообрядчества. Старообрядчество придавало большое значение творению Божию всей Вселенной и земному миру как единому целому, то есть человек и природа, человек и космос, говоря сегодняшними словами, были неразрывны друг с другом. Таким образом, у Есенина как и у Клюева, многое наделяется христианской символикой. но на деле является образами живой природы. Это его восприятие, выразившееся в метафорах и эпитетах, в неожиданных совершенно образах, потрясло поэтов, у которых он сам учился. В 1920 г. Есенин пишет замечательные заметки о языке - "Ключи Марии". В этом сочинении он проявляет себя как теоретик поэзии. Его волнуют тайны мироздания, сама словесность как таковая, тайна словесного звучания. Есенин интересовался всем тем, что представляет собой суть русского слова. И русское слово он видит как вселенское, то есть вобравшее в себя все лучшие традиции с тем, чтобы во вселенной эти "Ключи Марии" порождали всё новые и новые воплощения, в которых была бы сосредоточена магическая сила русской жизни и русской мощи. Во многих своих стихах, особенно раннего периода, Есенин употреблял диалектные слова. А "Песнь о Евпатии Коловрате" - пример того, как замечательно он владел церковнославянским. Среди других его значительных произведений мы не можем пройти мимо его поэмы "Пугачёв". Как она родилась?
При подавлении Тамбовского мятежа, возглавляемого братьями Антоновыми, произошли ужасные события. Восстало 70 тыс. крестьян: кто с оружием, кто с вилами, кто с берданкой, а кто с каким-нибудь ржавым мечом; они воспротивились страшному большевистскому террору, поборам, грабежам и массовым убийствам. Никто не ожидал такого оборота событий. (Тогда в 1918, восстал ещё и Ярославль п/р атамана Перхурова). Тухачевский в своих дневниках писал, что "даже женщины и дети идут нам навстречу грудью и убивают нас как бешеных собак, как врагов". И были пущены в ход хим. средства, оставшиеся на складах со времени Первой Мировой войны, - для поголовного истребления восставших крестьян и вообще всего живого. Против русских крестьян воевал и большевик Антонов-Овсеенко. Антонов против Антонова! - это потрясло Есенина до глубины души. Но как в условиях, когда Есенин уже стал известным поэтом, он мог высказать, выразить свою реакцию на подавление Тамбовского восстания? Есенин, по воспоминаниям современников, сидел в кафе неподалёку от Красной пл. и кричал, что настало время бить коммунистов. На него писали доносы. Кто-то услышал его призывы бить жидо-большевиков и тоже донёс. Когда поэма "Пугачёв" вышла из печати, сразу поняли: этот Пугачёв Есенина - сегодняшний атаман Антонов. В поэме тот, кто зажигает фонарь, - это фонарщик-тамбовец; он зажигает огонь восстания против царящей в стране несправедливости, против уничтожения русского народа. И на обложке всего 2 слова: Есенин и чуть ниже - Пугачов (через букву "о"). То есть Есенин - это Пугачёв сегодняшнего дня, который солидаризируется с братьями Антоновыми. Так поэт откликался на события политические.
- Есенин, безусловно, был не одинок, у него было много друзей, с которыми он делился болью и горечью переживаний. Каково было окружение поэта, кого следует отнести к его истинным друзьям, какова их судьба?
- Конечно, те, кто находились непосредственно рядом с Есениным, как правило, были так или иначе связаны с ОГПУ. Ведь Есенин был нестандартен, и оставлять его без какого-либо надзора ОГПУ не хотело. Вокруг него была сплошная политика - политика использования его имени. Было желание всячески приспособить Есенина для того, чтобы он, как поэт из крестьян, пишущий о Советской власти, воспевал очередные решения партии. Его ставили в такие условия, при которых он должен был сдаться. А он не сдавался. Сергей Александрович был по-своему исключительно сдержан, осторожен и аккуратен, очень беспокоился о ближайших друзьях.
А.Ганин - близкий друг и родственник Есенина, женатый непродолжительное время на его сестре Кате (затем она была женой В.Наседкина), талантливый человек русской души, поэт, по сути своей натуры философ, историк, автор сочинения о России и о судьбе русского народа - знаменитых впоследствии заметок "Мир и свободный труд - народам", документа русского народного сопротивления. В своих заметках он пишет, что "Россия уже несколько лет находится в состоянии смертельной агонии, святыни русского народа растоптаны, богатства его разграблены, господствующая в России РКП - воинствующая секта изуверов-человеконенавистников, напоминающая средневековые секты сатанистов и дьяволопоклонников". И дальше он говорит о том что нужно делать, как объединяться, как свергнуть власть изуверов и направить все силы к единой цели - к великому возрождению Великой России. На Ганина было написано много доносов. Найденные у него при обыске рукопись тезисов и типографский шрифт сыграли губительную роль. По его делу было привлечено много участников, а сам он был сделан главой так называемого дела "Центра" или "Ордена русских фашистов", хотя никакого отношения к фашистам не имел.
Официально Ганин казнён 30 марта 1925 г., хотя эта дата вызывает сомнения, ибо известно, что 6 его товарищей не дожили до приговора, а были замучены при допросах, остальные семеро этапированы на Соловки. Ганин читал свои заметки ближайшим друзьям. У Есенина это сочинение было. Для самого него важную роль сыграло то, что у него эти тезисы не были найдены. Он все лишние материалы уничтожал. Приносил своей жене А.Изрядновой и сжигал у нее в печке. Одновременно с делом "Ордена русских фашистов" как параллельная организация были осуждены ещё 13 человек, причём приговора по этому делу так никто и не видел. Имена этих русских патриотов необходимо назвать для того, чтобы было понятно, каких людей судили, кому давал вьшку Яков Саулович Собельсон (Агранов), кого посылали в концлагеря. Это поэты: Пётр и Николай Чекрыгины, В.Галанов, Г.Никитин, В.Дворяшин, А.Потеряхин; крестьяне: А.Кудрявцев, Т.Сахно, Е.Заугольников и ещё четверо подсудимых разных сословий. Этот суд имел дальнейшие последствия, развязав руки тем, кто потом казнил людей уже в значительно больших количествах: тысячами, десятками тысяч.
Особо нужно сказать о В.Наседкине, близком друге Есенина. Его вызвали в ГПУ и как бывшего красноармейца и коммуниста попросили изложить свои взгляды, а также причины выхода из партии. Он даёт губительные для себя показания. Он пишет правду о том, что видел, что происходило в России, выражает несогласие с политикой партии. Главная мысль: мы, русские, потеряли Родину и Отечество. А что может быть страшнее для русского человека, чем потеря Родины и Отечества? Кто был патриотом, кто об этом говорил открыто, впоследствии умирал при мучительных пытках. Его привели к трагическому итогу - искусственно создана группа террористов, в состав которой были зачислены и приговорены к расстрелу М.Карпов, И.Макаров, И.Приблудный-Овчаренко, П.Васильев (погиб под пытками в 1937 г.) Летом 1937 г. в НКВД была создана спецгруппа по ликвидации террористов из писательской среды. Насколько удалось выяснить, единственный объект действий этой группы - крестьянские писатели. Приговор о расстреле Наседкина приведён в исполнение по документам 15 марта 1938 г. Ещё раньше, в октябре 1937, был расстрелян Н.Клюев - обвинён в терроризме, как глава монархической организации и якобы германский и японский шпион. Из близких друзей Есенина погибли также С.Клычков и П.Орешин.
В числе самых болезненных переживаний - наше восприятие убийства сына Есенина - Юрия, который был гордостью Сергея Александровича; это его первенец, рождённый русской женщиной А.Р. Изрядновой. Поразительный по своей силе искренности и настоящий русский патриот, поэт, талантливый человек. Вероятно, его откровенные высказывания легли на барабанные перепонки чьих-то сексотских ушей, и Юрий был арестован и обвинён в принадлежности к группе "террористов". и расстрелян. Произошедшее в "Англетере" 28 декабря 1925 г. с его отцом - также результат вынесения ему смертного приговора, только в иной форме.
- Пожалуй, нет человека, который, собрал информации больше, чем Вы, о произошедшем в тот роковой день не из печатных источников, а из уст очевидцев события.
- Я вкратце могу привести показания, которые нигде не могли фигурировать. Это свидетельства близко знакомых мне людей, которые лично видели тело Есенина в "Англетере", а также людей, которые рассказали мне о своих впечатлениях. Уже хорошо известно, что Есенин в "Англетере" не значился, не проживал. Далее я буду свидетельствовать от имени моего отца, известного поэта Н.Л. Брауна. О том, что не могло быть опубликовано, я знаю от него лично.
Итак, 28 декабря 1925 г.
"В этот день, с утра, я находился в Доме Книги, в редакции журнала "Звезда", где я тогда работал, В редакции был также Б.Лавренев. Часов в 11 утра раздался телефонный звонок. Взволнованный голос критика П.Н. Медведева сообщил страшную весть: в номере гостиницы "Англетер" покончил с собой С.Есенин. Вместе с Лавренёвым мы пошли туда. В номере гостиницы, справа от входной двери, на полу, рядом с диваном, лежал неживой Есенин. В номере находились, кроме меня и Лавренёва. критик Медведев, поэты - В.Эрлих, Вс. Рождественский, В.Князев, Б.Соловьёв, писатель С.Семёнов, художники И. Бродский и В.Сварог. Позже пришёл Ник. Никитин".- пишет Николай Леопольдович.
Когда я подробно расспросил отца о том, как выглядел Есенин, он мне сказал, что, видимо, его откуда-то принесли, потому что он был весь в пыли. Даже в волосах у него был то ли песок, то ли какая-то пыль. Рубашка была окровавлена, руки порезаны вертикальными порезами: не поперечными, а продольными. На предплечье правой руки оторван лоскут кожи. Пиджака его не было. Не было и никаких стихов. Правая рука Есенина скрючена, возможно, она была поломана при его сопротивлении. Он имел вид до смерти замученного человека. Больше всего из рассказа отца меня потрясло то, что тело было застывшее, а голова отваливалась. И у Вс.Рождественского в подтверждение есть строки в стихотворении, написанном вскоре: "и в мёрзлые доски затылок на каждой стучит борозде". То есть, у Есенина позвоночник был сломан. От отца я знаю, что имелась смертельная рана под правой бровью; кроме того, лоб пробит так, как будто в него ударили "железной сдвоенной палкой". Возможно, были повреждены ткани головы и в других местах, но за волосами не видно. Когда встал вопрос о том, что надо поставить подпись под протоколом, Лавренёв и Браун категорически отказались. Они сразу поняли - здесь никакого соответствия нет. По мнению Николая Леопольдовича, "Есенин был умучен".
Кроме того, я хорошо знал сотрудника ЧК П.Н. Лукницкого, одного из организаторов похорон и отправки в Москву тела Есенина. Это был человек очень необычный, широких взглядов, оценивавший происходящее во многом адекватно. Вёл дневники. В частности, его "Воспоминания о встречах с А.Ахматовой" впоследствии были опубликованы в Париже. В них о Есенине он пишет то же самое, что рассказал и мне лично. Со слов Павла Николаевича, "Есенин умер при допросе". Внешнее его описание было удручающим: изрезан, окровавлен, лоб глубоко пробит, а "левого глаза не было", по всей видимости, - выбит, "вытек".
Я хочу сказать также о том, что я нашёл удивительную публикацию тех лет - фотографию мёртвого Есенина на панихиде в Доме печати в Москве. Лицо как будто сделано из гипса - ни одной помарки, лоб абсолютно гладкий. Оба глаза на месте. Умиротворенное лицо. И писательница Г.Серебрякова вспоминает, как была потрясена тем, что в гробу "лежала кукла". Мы располагаем фотографиями, которые показывают Есенина как смертельно изувеченного. На одной из них отчётливо видны дыра под правой бровью, две дыры во лбу. Как неоднократно писали, из носа вытекает часть мозга, потому что лоб пробит очень глубоко. Очевидно, Есенина загримировали к тому времени, когда пришли писатели. Уже всё, что можно, было заглажено. Это я знаю и от Иды, дочери М.Наппельбаума, известного фотографа и мастера ретуши, вызванного в Петербург для ретуширования фотографий поэта. Ей об этом рассказывал брат Лев, помогавший отцу фотографировать мёртвого Есенина. Лев также помогал милиционеру снимать его висящего, потому что Есенина как-то неубедительно повесили, и было видно, что он не повесившийся, а повешенный. Верёвка была намотана вот так: и он, рассказывая об этом сестре, несколько раз обвёл рукой вокруг головы. Л.Наппельбаум оставил воспоминания. Ида Моисеевна также мне рассказывала, что так называемая предсмертная записка Есенина - изобретение ЧК и выдумка в воспоминаниях Эрлиха. Эта "записка" хранилась у них много лет дома. Когда её принёс Эрлих, она уже была затёрта на сгибе. Как она написана и чем - неизвестно. Что касается смерти Г.Бениславской (якобы застрелилась на могиле Есенина), то её опасались. Она некоторое время работала в ведомстве Агранова и очень много знала. Люди, работавшие на кладбище, видели, как туда привезли женщину. А выдумка с запиской так это для ЧК не впервые.
Существует легенда, что когда журналист Г.Устинов, опубликовавший в "Красной газете" заметку "Сергей Есенин и его смерть" с рисунком В.Сварога, был найден в петле в 1932 г., он тоже, якобы, оставил какую-то записку. Г.Устинов был преуспевающим журналистом, который чересчур много знал об убийстве Есенина. Художник В.Сварог делал зарисовку мёртвого Есенина в "Англетере". На его рисунке видно, что у Есенина нога на ноге лежит. Но так не бывает у висельников.
Есенин был опасен и после смерти. Власть предержащие опасались возможной эксгумации тела и проведения мед. экспертизы. Есть свидетели тайного перезахоронения тела Есенина на окраине Ваганьковского кладбища. При похоронах его матери гроб её оказался "не над могилой сына, а рядом с неизвестными останками точное место его [Есенина] могилы теперь установить будет очень нелегко" (Из оф. письма племянницы поэта С.П. Митрофановой (дочери А.А. Есениной) в комиссию Всероссийского Есенинского Комитета по выяснению обстоятельств смерти Есенина от 04.01. 1994г.)
Мужественным документом является реакция на смерть Есенина со стороны Б.Лавренёва, опубликовавшего в "Красной газете" от 29 декабря 1925 г. замечательную заметку "Памяти Есенина. Казнённый дегенератами": "мой нравственный долг предписывает мне сказать раз в жизни обнажённую правду и назвать палачей и убийц - палачами и убийцами, чёрная кровь которых не смоет кровяного пятна на рубашке замученного поэта".
В заметке, написанной Вс. Рождественским по самым свежим следам, говорится: "Умер Есенин. Это трудно сказать вслух. Это так же трудно сказать, как "нет больше песни Умерли березовые рощи, вечернее косое солнце, розовая дорожная пыль" Умер Есенин. Умерла песня. Ещё будут "читать" стихи, ещё будут "произносить" их с эстрады, но "петь" уже не станет никто. Новые машинные ритмы вошли в нашу жизнь. Прощай, Сережа, - песня, сгоревшая на ветру".
Ошибся Всеволод Александрович. Потому что в те дни он не представлял значительности и мощности созданного С.Есениным - великим национальным русским поэтом, и Россия будет петь его всегда.
Как ветер, безвестное пение
Взлетает над золотом нив.
ПЕТЬ БУДЕТ РОССИЯ ЕСЕНИНА
НА СЛОЖЕННЫЙ ЕЮ МОТИВ!
"Ярь", N 1 (9), 2006г. С.-Петербург
http://www.esenin.ru/
http://viperson.ru/articles/nikolay-braun-neotretushirovannyy-esenin
Браун Николай Николаевич
Председатель Имперского клуба в г. Санкт-Петербурге; родился 24 ноября 1938 г.; в 1969 г. был приговорен к 7 г. лагерей и 2 г. ссылки по статье "антисоветская агитация и пропаганда", освобожден в 1978 г.; в 1991 г. принял участие в создании Петербургского монархического центра; в 1993 г. основал Имперский клуб в Санкт-Петербурге; с 1991 г. являлся соратником Российского имперского союза-ордена (РИС-О), в 1994 г. был исключен из РИС-О "за отход от имперской идеологии", в октябре 1994 г. группой сторонников был избран и.о. начальника РИС-О; избирался членом Центрального Совета Российского Народного Собрания.
ЕСЕНИН: ПОЛЕ ПРИТЯЖЕНИЯ
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО
29.11.2005.
27 декабря 2005 г. исполнилось 80 лет со дня гибели великого поэта С.А. Есенина. В оф. некрологе в свое время отмечалось: «Поэт погиб потому, что был несроден революции. Но во имя будущего она навсегда усыновит его». Иными словами, приспособит. Означена и дата гибели – 27 декабря. Газетные репортеры ошибочно называли дату смерти поэта – 28 декабря. Но Л.Троцкий, автор некролога, знал хорошо, о чем писал. По самым последним данным в 11 час. вечера 27 декабря 1925 г. Есенина уже не было в живых. Это явствует из воспоминаний А.Л. Назаровой, жены коменданта гостиницы «Интернационал» - «Англетер». (Существует запись на видеопленку). Антонина Львовна хорошо запомнила, как в тот вечер мужа после окончания работы вызвали в гостиницу и его дальнейшие признания. Все это противоречит свидетельским показаниям самого В.М. Назарова из «Дела о самоубийстве С.А. Есенина». Комендант прилежно живописал неожиданное обнаружение трупа утром 28 декабря. Следовательно, у этого спектакля были свои режиссеры и весьма влиятельные. В те годы Есенин писал:
Пустая забава,
Одни разговоры
Ну что же,
Ну что же вы взяли взамен?
Пришли те же жулики,
Те же воры
И законом революции
Всех взяли в плен.
Более того, ему были известны имена лиц из первого эшелона власти, причастных к валютным махинациям на черной бирже, которая находилась на Ильинке у памятника героям Плевны. В материалах «Дела № 2037» из Секретного отдела ОГПУ зафиксировано, что Есенин с друзьями называли среди покровителей черной биржи Троцкого и Каменева. Отголоски тех событий в драматической поэме «Страна Негодяев»:
Никому ведь не станет в новинки,
Что в кремлевские буфера
Уцепились когтями с Ильинки
Маклера, маклера, маклера…
Не жаловал поэт и В.И. Ленина. Во всяком случае, образ получался не традиционным.
Ученый бунтовщик, он в кепи,
Вскормленный духом чуждых стран
С лицом киркиз-кайсыцкой степи
Глядит, как русский хулиган.
Да и себе Есенин предрек страшный конец в «Метели»:
И первого
Меня повесить нужно,
Скрестив мне руки за спиной
За то, что песней
Хриплой и недужной
Мешал я спать
Стране родной…
И добавлял, что «могильщику теплее станет», то есть, новой власти. Есенинскую «Метель» в одном из неофициальных некрологов, и припомнил поэту один его старый знакомый и «доброжелатель». Мол, сам напросился. Оформить более менее грамотно «самоубийство» – дело несложное. В том же «Деле о самоубийстве С.А. Есенина» хранится и Акт вскрытия трупа, подписанный судмедэкспертом А.Гиляревским (фонды ИМЛИ им. А.М. Горького). Как член Комиссии Всероссийского писательского Есенинского комитета по выяснению обстоятельств смерти поэта я имела возможность познакомиться со многими документами. Да, внутри Акта А.Гиляревского не обнаружено современными коллегами судмедэксперта противоречий. Акт написан на профессиональном уровне. Но, как я давно заметила, противоречия возникают при сопоставлении этого Акта с другим документом, а именно: записями секретаря похоронной комиссии П.Лукницкого. В Акте А.Гиляревского читаем: «зрачки в норме». А у Лукницкого в записях: «Один глаз на выкате, другой – вытек».
В книге Лукницкого, посвященной А.Ахматовой, вышедшей за рубежом, содержится уточнение в описании посмертного облика С.Есенина: «Левый глаз плоский: он вытек» (Ymca-Press, 1991). Это соответствует показаниям Н.Н. Брауна, сына поэта Н.Брауна, который выносил тело Есенина из гостиницы и заметил травму глаз и шейных позвонков. Все эти свидетельства не нашли отражения в книге «Смерть Сергея Есенина. Документы. Факты. Версии. Материалы комиссии Всероссийского писательского Есенинского комитета по выяснению обстоятельств смерти поэта» (Москва, ИМЛИ РАН). Книга издана в 1996 г. и переиздана без каких-либо дополнений и уточнений (!) в 2003 г. Именно на эту работу и ссылается Генпрокуратура, отказывая почитателям поэта и его родственникам в возбуждении уголовного дела по факту гибели С.Есенина в связи с новыми открывшимися обстоятельствами. Можно ли так безоговорочно доверять писательской по существу любительской комиссии, которая в своей работе привлекала время от времени некоторых специалистов?
Как член данной Комиссии я была вынуждена заявить, что работа велась мало сказать предвзято. Дело просто дошло до сокрытия документов. Например, записей секретаря похоронной комиссии П.Лукницкого, с которыми глава Комиссии есениновед Ю.Прокушев не познакомил специалистов. Удивляться не приходится. Автор многочисленных книг о поэте-самоубийце – лицо, заинтересованное в подтверждении госверсии, которую он обслуживал на протяжении десятилетий. Хочется верить: времена изменились, хотя вокруг имени поэта по прежнему идет борьба. Чтобы в этом убедиться, достаточно включить телевизор. По Первому каналу трижды показали док. фильм о С.Есенине, в котором приводятся доказательства убийства поэта. А вслед за ним вышел худ. телесериал, где ставится под сомнение «самоубийство» Есенина. На канале «Культура», с ошибкой цитируя стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья…», известный литературовед Л.Аннинский рассказывал об обстоятельствах «самоубийства» поэта. В автографе читаем:
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
Литературовед позволил себе исказить текст. Казалось бы, небольшая подмена: вместо «умирать» прочел «умереть», – а разница существенная. Умереть – решимость свести счеты с жизнью. Умирать – предчувствие гибели без намека на самоубийство. «Меня хотят убить…» – говорил Есенин неоднократно. Не пора ли услышать поэта? Исследователи отмечают, что стихотворение написано кровью. Вот только дата написания не уточняется. К тому же, как известно из воспоминаний Н. Табидзе, Есенин, случалось, при отсутствии чернил писал стихи кровью. Так, например, стихотворение «Поэтам Грузии» полностью написано кровью. И в этом весь поэт с его открытой миру душой и неизбежностью запечатлеть нахлынувшие строки любой ценой. Обо всем этом подробно я рассказала в книге «Златоглавый. Тайны жизни и гибели Сергея Есенина», которая переиздана в 2005 г. в издательстве «Янтарный сказ» в Калининграде, на другом конце России, потому что там без Есенина трудно жить. И здесь в центре России нам без него не обойтись. Рано или слишком поздно к позору для госчиновников с великого поэта снимут ярмо самоубийцы. Он был убит. И оклеветан. Но восстанет из самоубийц как мученик за Россию.
Официальному есениноведению уже мало кто доверяет. Выступая 2 октября 2005 г. на Есенинском празднике в Константинове, председатель Совета Федерации С.М. Миронов говорил о необходимости продолжить расследование обстоятельств гибели великого поэта, поскольку «многое остается неясным». Впервые посмертную фотографию Есенина мне удалось чудом показать в прямом эфире по Ленинградскому телевидению во время Есенинских чтений в Ленинграде в марте 1989 г. Тогда руководители Есенинского общества «Радуница» перепугались и решили, что есенинцев в лучшем случае разгонят. Они и теперь за оф. версию, потому что с ней как-то спокойнее. Так что споры о гибели поэта продолжаются. Но плохо, что дело уже дошло до аукциона, приуроченного ко дню рождения поэта в октябре 1997 г. Устроителей аукциона, на котором продавалась посмертная маска поэта и оригиналы посмертных фотографий, не остановило даже открытое письмо в Генпрокуратуру под названием «Первые Есенинские торги. Улики на продажу» (Советская Россия,1997, 2 окт.) Аукцион проводили есениноведы во главе с Ю.Л. Прокушевым в стенах ИМЛИ во время Международных Есенинских чтений. Улики убийства С.Есенина могли уйти за рубеж, и концы, как говорится, в воду. В «Стране негодяев» поэт писал:
Места нет здесь мечтам и химерам,
Отшумела тех лет пора.
Все курьеры, курьеры, курьеры,
Маклера, маклера, маклера.
От еврея и до китайца
Проходимец и джентельмен,
Все в единой графе считаются
Одинаково – business men...
На Есенинских чтениях можно было приобрести и книгу «Смерть Сергея Есенина. Документы. Факты. Версии». В исследовательской части – все доказательства убийства поэта, а выводы сделаны обратные. Черное круглое пятно под правой бровью на фотографиях полностью совпало по локализации с кратером на посмертной маске. Следовательно, это углубление, то есть пробоина. Вывод специалистов: кожная складка. На ковре и тумбе по фотографии (с негативом) обнаружены темные пятна с размытым контуром. И репорты сообщали о пятнах крови на полу. Другой источник информации – санитар К.М. Дубровский. Он обратил внимание и на кровь, и на полный беспорядок в номере, и на следы борьбы. (Существуют письменные показания его дочери). Специалисты этой информацией не заинтересовались.
На слепке кисти правой руки, которой Есенин (по описанию участкового надзирателя) зацепился за трубу парового отопления, никаких следов ожога не обнаружено. Тем не менее, специалисты из Комиссии утверждают, что на лице у поэта – ожог. Кстати, в Акте Гиляревского он не отмечен. Видимо, все дело в том, что прославленному советскому есениноведу Прокушеву, его соратникам и ученикам так хотелось подтвердить госверсию, пусть даже устаревшую, что они были готовы на любые действия. Вплоть до аукциона в ИМЛИ лишь бы избавиться от новых улик убийства, которые надо исследовать. Вот так с молотка в центре Москвы продавали Есенина. И СП России не заступился, потому что между талантами и гением – бездна. В нее и столкнули поэта-провидца. Но как сказал Есенин:
В две луны зажгу над бездной
Незакатные глаза.
И кажется, он нас всех видит. Мне думается, мы попали в Есенинское поле притяжения, и он нас не отпустит, пока не будет окончательно установлена истина. За истекшие годы многое изменилось. Вот и родственники С.Есенина уже не против эксгумации. Но я надеюсь, что она не понадобится. Слишком много прямых и косвенных доказательств убийства поэта.
Наталья Сидорина, Член СП России, член Комиссии Всероссийского
писательского Есенинского комитета по выяснению обстоятельств смерти поэта
http://esenin.ru/o-esenine/gibel-poeta/sidorina-natalia-otkrytoe-pismo
Екатерина Эйгес
(1890 – 1958)
Младший ребенок в семье Р.М. Эйгеса. По образованию математик. Писала стихи, участвовала в различных поэтических дискуссиях. В нее был влюблен С.Есенин. Посвятил ей стихи (не сохранились). Автор воспоминаний о С.Есенине. «Новый мир» 1995 №9.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Среда, 28 Дек 2016, 11:57 | Сообщение # 6 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7206
Статус: Offline | Екатерина Романовна родилась 27 февраля 1890 г. в Брянске. Была 10-м ребенком в семье земского врача Романа Михайловича Эйгеса, служившего в Харьковской, Орловской и др. губерний. За участие в русско-турецкой войне 1874 г. он получил чин действительного статского советника и личное дворянство, что дало ему право служить вне черты оседлости, и все его дети получили возможность окончить ВУЗ и впоследствии, став специалистами высокого класса каждый в своей профессии, творчески реализоваться. Екатерина росла избалованной. Она рано приобщилась к русской поэзии и музыке - в доме сохранилась хорошая библиотека. Отец был бессребреник и не брал денег с бедноты за лечение. Однако, несмотря на бедность, все дети учились игре на фортепьяно и немецкому языку. Став взрослыми и переехав в разное время в Москву, братья и сестры Екатерины сохраняли тесные родственные связи, особенно четверо младших; старшие, уже «выбившись в люди», материально помогали младшим.
Стойкие трудовые навыки, приобретенные в отрочестве (многие со старших классов гимназии давали уроки, в студенческие годы преподавали, живя в семьях богатых людей), помогли Эйгесам в трудные годы революции и последующей разрухи. Екатерина поселилась вместе с братьями -художником Вениамином и литератором-пианистом Иосифом - в одной квартире, снятой для всех сестрой Надеждой - биологом, позднее педагогом педологом.
Несмотря на трудный быт в годы революции и гражданской войны, она вспоминала это время как насыщенное творческими интересами и разнообразными устремлениями окружающих ее родных и их многочисленных друзей, ярких индивидуальностей, членов различных худ. объединений (в том числе бывшего «Бубнового валета»), поэтических кружков и проч. В доме происходили диспуты, часто шутливые споры, домашние концерты. Екатерина, очень красивая и общительная, несмотря на серьезные занятия на математическом факультете, с юности писала стихи, была центром этой компании одаренных молодых людей, писавших стихи, участвовавших в выставках, музицировании. Хотя познакомились они с Есениным в СП, их дружба не могла быть основана на общности поэтических вкусов. Что же могло привлекать в ней Есенина и что сближало столь разных по биографическим, жизненным, культурным особенностям людей? Кроме внешней привлекательности (Катя была похожа на З.Райх - все, знавшие обеих, утверждали это), она была интеллигентна, начитанна, очень добра, образованна, с широкими, хотя, возможно, и поверхностными интересами, отличалась заботливостью и умением создать вокруг себя в любых условиях атмосферу уюта и женственности; с ней было в ее молодые годы легко и «отдыхательно». Возможно, именно эти качества, столь резко отличавшиеся от пристрастий окружавшей Есенина среды, и привлекали поэта к ней, в ее уют и благонравие, целомудрие и нежную заботливость старшей и ничего не требовавшей от него подруги.
Их отношения прекратились в 1921 г. в связи с ее замужеством (недолгим и неудачным). Есенин в 1922-м уехал за границу с А.Дункан, и после его возвращения они больше по-домашнему не встречались. Муж Екатерины, математик П.С. Александров (будущий академик, создатель научной школы по топологии), вернувшись в 1924 г. из командировки во Францию, порвал с женой, но сохранил дружеские связи с ее родственниками (он был учеником гимназии в Смоленске, где, по его словам, ему привил любовь к математике его учитель, брат Екатерины Александр). В начале 1930-х годов она переехала к самому старшему из братьев - композитору и преподавателю фортепьяно. В ее маленькой уютной комнате над кроватью висел есенинский коврик с Георгием Победоносцем, почему-то она полюбила всё миниатюрное - на полках стояли маленькие, красиво переплетенные поэтические томики, чай наливала в крошечные кофейные чашечки. Всё было какое-то игрушечное, детское, изящное, напоминало кукольный домик. Культурных интересов она не утратила, но работала мало. Увянув и утратив поклонников, стала ближе к родне, внимательна к многим племянницам, по-прежнему была ласково-заботлива. В середине 1930-х она вышла замуж за своего бывшего сотрудника, видного библиографа, работавшего в библиотеках ВТО и Иностранной библиотеке, Н.И. Пожарского, и переехала к нему на Машкову улицу, где он жил с семьей сестры. Отношения у них были вежливо-уважительные, но казались прохладными - обращались они друг к другу на «вы». Она окружила мужа заботой, но радости там не ощущалось. Умерла Е.Р. Эйг 17 июня 1961 г. в Моcкве, недолго болея раком, самоотверженно ухаживая за больным раком мужем, но неожиданно опередив его в смерти.
Л.Чудова, племянница Е.Эйгес
http://esenin.ru/zhensch....na.html
ВОСПОМИНАНИЯ О СЕРГЕЕ ЕСЕНИНЕ
"Самое лучшее время в моей жизни считаю 1919 год. Тогда мы зиму прожили в 5 градусах комнатного холода. Дров у нас не было ни полена”, - писал Есенин в автобиографии. Об этом времени и о нем, поднимающемся по ступеням известности и славы, еще не надломленном, бодром и деятельном, с “не промокшими” в кабаках синими глазами - воспоминания Е.Эйгес, написанные почти 40 лет спустя после ее знакомства с поэтом. Окончив до революции математический факультет Московского университета, совмещала работу в библиотеках Наркомвнудела, затем - Наркомпроса с учебой на Высших литературно-художественных курсах (впоследствии -Литературно-художественный институт им. В.Брюсова), писанием стихов, посещением многочисленных поэтических вечеров и выступлений - в Политехническом музее, Доме Печати, лит. кафе. В Москве тех лет такой образ жизни был типичен для развитой, близкой к лит. кругам девушки. По-видимому, стихи Эйгес чего-то стоили и ее не только за привлекательную внешность приняли во Всероссийский Союз поэтов. К сожалению, нам неизвестно, сохранились ли ее произведения. По отдельным стихотворным наброскам 1918 г. трудно судить о ее даровании.
Уже отравленная ядом
Зеленых трав и тополей,
Я не могу укрыться взглядом
От убегающих полей.
Вернуться вновь к толпе, столице,
Кафе поэтов на Тверской,
В ту жизнь страдающей блудницы,
Забывшей счастье и покой.
Нет, о другом душа томится.
Здесь, в зеленеющем саду,
Москва пускай мне только снится
В своем пленительном чаду.
1918 г.
Стихотворение слабое, в “страдающую блудницу” верится с трудом. Среди начинающих поэтов и поэтесс, которые окружали Есенина, многие писали стихи гораздо искуснее - например, Н.Вольпин, мать сына Есенина, впоследствии известная переводчица и автор воспоминаний о поэте. Конечно, наивные и целомудренные воспоминания Эйгес не могут сравниться с предельно искренними записками Г.Бениславской, полный текст которых стал известен сравнительно недавно, или с обладающими высокими лит. достоинствами воспоминаниями Н.Вольпин. Но даже самые непритязательные свидетельства о поэте приобретают для нас все большую ценность по мере удаления от его времени. Машинописная копия воспоминаний Эйгес поступила в “Новый мир” от А.Абрамова, разбиравшего весной 1983 г., по просьбе академика Колмогорова, архив математика П. С. Александрова и обнаружившего в нем эти воспоминания.
“Неожиданно встретилась машинописная копия (25 занумерованных страниц и 4 отдельных листика) с упоминанием Есенина. Когда я с удивлением спросил Андрея Николаевича, как она могла попасть сюда, он ответил в первый момент, что тоже удивлен, но затем спросил: "А нет ли там упоминаний каких-то фамилий?” Когда я нашел запись "Ек. Ром. Эйгес”, Андрей Николаевич сказал: "Тогда все понятно”. На мой естественный следующий вопрос ответ был примерно таков: "Это Е.Р. Эйгес. Она была женой Павла Сергеевича”. - пишет А.М. Абрамов.
- Познакомилась я с Есениным весною 1919 г., вот при каких обстоятельствах. Тогда лит. жизнь в Москве возглавлял СП, обосновавшийся в так называемом “Кафе поэтов” на Тверской, д.18. Небольшая, часто переполненная зала, эстрада, на которой выступали имажинисты, пролетарские поэты, футуристы и просто поэты и поэтессы. Среди публики изредка бывал В.Брюсов. Вторая комната - собственно кафе; там можно было поужинать и выпить кофе с пирожным эклер; отсюда вели 2 двери, одна - в кухню, на другой была надпись: “Правление СП, председатель Шершеневич”. За столиками в кафе сидели поэты, артисты после спектакля. Вот в углу за столиком сидит Есенин с каким-то издателем. Они горячо разговаривают о чем-то, что-то пишут. Про Есенина говорят, что он умеет “пристраивать” свои стихи: они то выходят отдельными книжечками, то в каких-нибудь поэтических сборниках. Зимой 1918 г. я в первый раз была в этом кафе с моим братом на выступлении Есенина, стихи которого мне очень понравились. Само собой разумеется, мне очень хотелось попасть в этот поэтический мир. Ведь у меня самой уже была написана целая книга стихов, напечатанная на пишущей машинке и переплетенная, она имела вид книжки. Это стихи 1910 -1913 гг. Тогда, до революции, я попробовала показать их Брюсову. Это было на Арбате, в редакции “Русской мысли”. “Мне хочется знать ваше мнение”, - тихо сказала я. Но Валерий Яковлевич очень строго ответил мне, что он может только сказать, годятся или не годятся стихи для напечатания в данном журнале. Я так опешила от этого ответа, что не нашла ничего другого, как взять свою тетрадь обратно и уйти. С тех пор я не писала стихов. Так было до революции 1917 г. За это время я окончила математический факультет 2-го МГУ.
После революции повсюду в Москве, точно грибы, стали появляться различные поэтические кружки, общества, лит. курсы, а также начались выступления поэтов в клубах различных районов Москвы. С радостью бросилась я в эти открытые двери поэтических единений. Так, помню, был небольшой поэтический кружок где-то в районе Остоженки, в квартире Классон, под председательством Н.Павлович, было общество “Литературный особняк”. Посещала я также лит. курсы, где слушала Брюсова - “Ритмика стиха”. Обыкновенно на выступления ходили мы вместе с братом. Иногда я читала свои стихи, брат выступал в качестве критика прочитанных произведений. Помню, в каком-то клубе мы впервые слушали выступление В.Казина. Он читал свой “Рабочий май” и сразу обратил на себя наше внимание. Он был еще совсем юным, выступал в ученической куртке. Позднее мы встречались с ним, так же как и с его другом Санниковым, очень часто в том же “Кафе поэтов”.
В начале 1919 г. я переехала на Тверскую ул., в гостиницу “Люкс”, которая была общежитием того учреждения, где я работала в библиотеке. Комната - большая, светлая, с письменным столом и телефоном на столе. Однажды, по дороге со службы, я увидела в окне книжного магазина книжечку стихов Есенина “Голубень”. Я купила ее и сразу почувствовала весь аромат есенинских стихов. В начале весны я как-то отнесла свою тетрадь со стихами в Президиум Союза. Там за столом сидел Шершеневич, а на диване в свободных позах расположились Есенин, Кусиков, Грузинов. Все они подошли ко мне, знакомились, спросили адрес. Через несколько дней мне возвратили тетрадь, и я была принята в члены СП. А еще через несколько дней в двери моей комнаты постучались. Это был Есенин. Говорят, перед выступлением он часто выпивал, чтобы быть храбрее, но на этот раз был трезв и скромен, держался даже застенчиво. Сидя сбоку на ручке кресла, он рассказывал о своем приезде в Петербург, о своей бытности там, о своем знакомстве с Блоком, Ахматовой, Клюевым, который оказал на него большое влияние. Позднее, в разговоре о Блоке, он высказался о нем несколько иронически, называя его современным Надсоном, а его поэзию “надсоновщиной”. И вот, после блоковских таинственных Незнакомок, туманов, снежных метелей, я привыкла к другим образам, которые мне становились все ближе и дороже и которым мне хотелось теперь подражать. Гуляя в одиночестве и глядя на окрестные места, я так писала потом одному знакомому поэту в Москве:
Другой здесь мост высокий,
Под ним железный путь,
И все брожу я около,
А вниз боюсь взглянуть.
А если спуститься ниже -
Сколько коров на лугу, -
И думаю: скоро ль слижет
Здешний месяц мою тоску?
И месяц рукою сильной
Поднимает в свой желтый свет,
Чтобы не думать мне больше о “милом”,
Опоздавшем на десять лет.
Слово “милый” попадалось у меня не в одном стихотворении, поэтому поэты, в том числе и Есенин, завидя меня, дразнили: “Вот “милый” идет”. Потом, после того как Казин посвятил мне стихотворение, меня прозвали одно время “Музой”. Кроме Казина и другие писали мне стихи, причем моя фамилия Эйгес многим нравилась, казалась многозвучной. Один поэт рифмовал “Эйгес” и “песни лейтесь”. Они были написаны в моем специальном поэтическом альбоме, который так же трагически погиб, как и все остальное.
Очень любил писать эпиграммы В.Федоров. У меня на столе большая промокательная бумага вся была испещрена небольшими эпиграммами, главным образом на Есенина, которые, конечно, тоже исчезли.
У меня имеется рукопись стихотворения Есенина “Хулиган”. Написано чернилами на бланках “Коммуны Пролетарских писателей”. Всего 3 листа. Первоначально стихотворение, очевидно, предполагалось состоящим из 4-х строф, так как за ними следует подпись “С.Есенин”. Потом подпись, а также 4-я строфа зачеркнуты. Зачеркнута также строфа, следующая за подписью. Первые 3 строфы стихотворения написаны почти без помарок. Остальные 6 строф, начиная со строчки “Русь моя, деревянная Русь”, написаны с большими помарками, зачеркнутыми строками и написанными сверху заново. На обратной стороне одного из листов имеется еще автограф Есенина, представляющий перечень названий стихотворений, предназначавшихся, очевидно, для какого-нибудь стихотворного сборника.
Есть у меня еще небольшое письмо-записка, обращенная ко мне, за подписью поэта. Получила я рукопись Есенина при следующих обстоятельствах. Весною 1920 г. я зашла как-то к нему днем, жил он тогда в Гранатном пер. у одного из своих сопайщиков по книжному магазину на Б.Никитской. Есенин в хорошем расположении духа. Недавно было его выступление в Политехническом музее. Он достал много свернутых в трубочки записок и сказал, что он, “как старая дева свои любовные послания”, любит перечитывать эти записки. Потом он дал мне какую-то длинную записку с объяснением в любви. “Это я получил после того, как прочел свою “Песнь о собаке”, - и, улыбаясь, прибавил: - Да любить мои стихи - это еще не значит любить меня”. Затем достал большую кипу с рукописями и сказал, что эти рукописи он разделит между мной, мамой и сестрой Катей. С этими словами он отделил 3-ю часть рукописей и дал ее мне. Эти рукописи, к несчастью, постигла печальная участь. Они пропали, за исключением этих 3-х листов, о которых я писала.
“Вот, - сказал Есенин, - даю тебе третью часть своих рукописей; остальные две - маме и сестре Кате”. С этими словами Есенин достал целую кипу рукописных листов и, отделив 3-ю часть, дал ее мне. Я спрятала листки, их было штук 50. К сожалению, сохранилось только 3 листка, заполненных с обеих сторон, на листках бланков “Коммуны Пролетарских писателей”. Как-то, придя ко мне, он застал у меня мою невестку, жену моего брата-художника. Мы сидели на диване, перед которым на полу лежал небольшой коврик. Есенин стал на одно колено на этот коврик и прочел свое стихотворение “Закружилась листва золотая в розоватой воде на пруду...”. Он читал, вскидывая голову при каждой новой строчке, точно встряхивая волосами. В строчке “Я сегодня влюблен в этот вечер...” делал ударение на слове “сегодня”, растягивая букву “о”, так что получалось “сегоодня”. Так как это было одно из первых стихотворений, слышанных мною от него, то образ Есенина поневоле ассоциировался с этим стихотворением. Вспоминая его, я и теперь слышу хрипловатый, точно заглушенный голос, присущий только ему. Помню, я прочитала Сергею свое стихотворение, которое оканчивалось словами: “И счастье, что было возможно три года тому назад”. Он взял со стола книжку “Голубень” и написал на ней, сбоку наверху, так: “Ек. Ром. Эйгес. Здесь тоже три года тому назад, а потому мне прибавить в этой надписи больше нечего”. Жил тогда Есенин в переулке у Тверской, который подходил к углу моего дома. Иногда, возвращаясь домой со службы по этому переулку, я встречала его. Он шел обычно с Мариенгофом, с которым жил в одной комнате.
Часто Сергей звонил мне по телефону. Стояли весенние дни, но топить уже перестали. Кутаясь от холода и стараясь уснуть, я вдруг вздрагивала от резкого звонка по телефону. Очевидно, он звонил, вернувшись поздно откуда-нибудь домой. Называя меня по фамилии и на “ты” (так было принято и заведено поэтами между собой), он говорил отрывисто, нечленораздельно, может быть, находясь в не совсем трезвом виде, вроде того: “Эйгес, понимаешь, дуб, понимаешь”, что-то в этом роде, часто упоминая слово “дуб”. Я, конечно, ничего не понимала, однако образ “дуба” как-то ясно запомнился. Когда в скором времени я уехала в дом отдыха, вышла в парк и увидела по обеим сторонам аллеи громадные дубы, я вспомнила слова Есенина. Мне захотелось послать ему “дубовый привет”. Как раз один из отдыхающих, молодой человек, по имени тоже Сергей, уезжал в Москву на несколько дней. Я сорвала несколько дубовых веток и, перевязав их, вместе с белым билетиком, на котором было написано: “Сергею Есенину”, попросила его зайти на Тверскую в “Кафе поэтов”. Поручение было исполнено. Уезжая в дом отдыха, я взяла с собой книжечку Есенина “Голубень”. Гуляя по аллеям парка и сидя где-нибудь на скамеечке, я читала стихи, заучивала наизусть, впрочем, они сами запоминались, так они были теперь мне близки и понятны. Конечно, мне надо было пройти большой путь, чтобы от моего страстного увлечения стихами Ахматовой и Блока перейти к этим новым, еще небывалым образам и рифмам. Мне очень нравились его звуковые рифмы, а не написательные, к которым я привыкла.
По возвращении из дома отдыха мы продолжали встречаться довольно часто. Скажу даже больше. Нельзя было выйти из дома, чтобы не встретиться с парой: один, более высокий, - Мариенгоф, другой, пониже, - Есенин. Увидев меня, он часто подходил ко мне. Иногда Сергей шел, окруженный целой группой поэтов. Он любил общество, редко можно было увидеть его одного. Разговаривая с шедшими с ним поэтами, он что-то горячо доказывал, размахивал руками, говорил об образе в поэзии - это была его излюбленная тема. Когда же он пишет стихи? Вероятно, ночами, думала я. Домашней жизни у него не было: где-то он и Мариенгоф пьют чай, где-то завтракают, где-то обедают. Днем в кафе неуютно, полутемно, пустые столы. Из “Кафе поэтов” поэты переходят в другое кафе - “Стойло Пегаса”. Там тоже поэты, артисты, чтение стихов, споры. Иногда, возвращаясь домой с работы, я видела Есенина, стоящего перед подъездом гостиницы “Люкс”. Он в сером костюме, без головного убора. Мы вместе поднимаемся по лестнице, и в большом зеркале на площадке лестницы видны наши отражения. Как-то, будучи у меня, он вытащил из кармана пиджака портрет девочки с большим бантом на голове. Это портрет его дочки, и он рассказал историю своей женитьбы. “Мы ехали в поезде в Петербург, по дороге где-то вышли и повенчались на каком-то полустанке”. “Мне было все равно, - добавляет Есенин. - Потом в Петербурге жизнь сделалась невозможной. Зинаида, - так называл он свою жену, в будущем артистку Райх, - очень ревновала меня. К каждому звонку телефона подбегала, хватала трубку, не давая мне говорить. Теперь все кончено. Так лучше жить, без привязанностей”.
Я подумала, что сближаются люди не потому, что они часто встречаются, а напротив. Когда люди интересуются друг другом, то они начинают часто встречаться, сталкиваться друг с другом. Проходит интерес или симпатии друг к другу, и люди само собой перестают встречаться. Так было у меня и с Есениным. Я уже писала о частых встречах, но кроме встреч еще были какие-то постоянные напоминания о нем. То я увижу на улице афишу о выступлении с его фамилией, то, работая в библиотеке, я постоянно наталкиваюсь на его фамилию, разбирая какие-нибудь журналы или газеты. Это были или его стихи, или критика о его стихах. Много писали о нем в провинциальных газетах и журналах, которые мы получали в библиотеке. Раскрывая газету, я машинально искала букву “Е” и действительно наталкивалась на его имя. Вот что-то написано о нем, я с жадностью прочитываю. Ведь это было время подъема его славы. О нем говорили, писали, ходили на его выступления. Если не все проникались чувством его стихов, то многие шли ради любопытства послушать, повидать то, о чем так много говорят. Он и сам чувствовал и любовь, и поклонение, и влияние, которое он производил на молодых поэтов. Иногда он говорил про молодежь: “Меня перепевают!” Но был этим доволен. Однажды он принес мне только что вышедшую маленькую книжечку своих стихов и одновременно вышедшую такую же маленькую другого поэта, Мариенгофа. “Толькина ни одна книжка не продалась! Его все книжки на полках лежат, а мои уже все проданы”, - сказал он. Книжки продавались в магазине на Б. Никитской, в котором он был пайщиком.
Как-то поэт Казин написал стихи, посвященные мне, и прочел их Есенину. Сергей потом с иронией сказал: “А плохие стихи тебе Казин посвятил”. Пожалуй, в ту пору он считал себя выше всех поэтов, и поэтому настроение у него было почти всегда веселое. Он еще не был тем пессимистом, каким стал всего через какие-нибудь 2-3 года. Летом 1919 я уезжала на родину в Орловскую губернию к своему отцу. Сергей тоже поехал домой к себе в деревню. Перед отъездом много покупал подарков: материи, обуви, продовольствия, сахару, как-то доставая все это. Оттуда привез белой муки. Началась осень 1919 г. Это было время тяжелое. Холодно, голодно. Маленький хлебный паек, за которым надо было идти далеко в подвал и смотреть, как его взвешивают, потом делить так, чтобы хватило на целый день. Ведь к обеду хлеба не дают. Обедала я на службе. Говорили, что на первое - вода с капустой, на второе - капуста с водой. Иногда доставала кусочек сахара. Кроме работы в библиотеке ездили на грузовиках на станцию ж/д разгружать дрова, убирать. Дни стояли хорошие. Осень светлая. Мы были молоды, и всё было нипочем. Хотя и уставала, но дома не сиделось. Вечером - “Кафе поэтов”. Есенин провожает домой. Он тоже молод и весел, у него много озорства, мальчишеского, ребячливого. Кто-то мне подарил небольшие цветные лоскутки, я наделала из них носовые платочки. Есенин каждый раз таскал у меня из кармана по платочку и клал в свой карман, потом, конечно, терял. Так все и перетаскал. Потом, помню, мы шли целой компанией к какому-то приятелю, живущему в переулке Арбата. Дни еще были теплые, окна открыты. В одном доме окна были так низки, что подходили к самому тротуару. На подоконнике стояли горшки с цветами. Сергей схватил один горшок и долго нес его под смех с остальной компанией. Потом бегом вернулся и поставил его на место. Придя к писателю, мы все уселись на диван, очень большой и вместительный. А Есенин стал посреди комнаты и читал свою поэму. Небо и земля слились воедино, а он стоял и метал громы и молнии. Было даже страшно. Мы все поздно вернулись домой.
Иногда он приносил мне из кафе пирожок, котлету или яблоко. Однажды, когда Сергей был у меня, послышался в коридоре шум, а в дверь нашу постучали - привезли картофель. За картофелем надо было идти далеко во двор, в подвал. Я дала Есенину большой мешок, и он на спине притащил картофель. Картофель был мороженый. Его клали в холодную воду, варили в шкурке и потом ели с солью. Так как хлеба было мало, то счастливцы, у которых была мука, делали из нее лепешки. И я научилась этой премудрости. Муку мне прислал тот паренек, который носил Сергею записку от меня. И сам Есенин принес мне муку, привезенную им из деревни. Кроме него, часто бывал у меня один человек, с которым я случайно познакомилась. Какая у него была специальность, я до сих пор не знаю. Знаю только, что он встречался с Луначарским где-то за границей. Некоторое время жил у него в Кремле. Он был одинок, имел где-то сына и, кажется, работал в Гослитиздате. Ему понравился тот уют, который был у меня, но, главное, наверное, понравились мои лепешки. Есенин очень невзлюбил его и называл просто “борода” за то, что у того действительно была большая борода с сединой. Как-то они вдвоем сидели у меня, я ушла в кухню жарить знаменитые лепешки, вернулась раскрасневшаяся, с целым блюдом румяных лепешек. Есенин, улыбаясь, сказал: “Она стряпуха”. Муку он принес мне одновременно вместе с грязным бельем, которое я должна была отдать прачке, живущей в нашем общежитии. Вероятно, не застав меня дома, он оставил чемодан с поклажей у вахтера, с запиской, которая у меня сохранилась до сих пор.
Сергей часто помогал мне в небольших хоз. делах. То принесет самовар из кухни, то помогает в распорке платья. По ордеру я достала красивое бархатное зеленое платье, но такого размера, что его надо было распарывать и заново шить. Он, сидя на диване, занимался этим делом. Это платье долго у меня существовало и напоминало мне Есенина. Я тоже старалась помочь ему в бытовых неуладках: то, как я уже писала, отдавала белье в стирку, то отдавала шить ему белье. Как-то он притащил целый кусок кремового сатина. Я ходила на Кузнецкий мост в мастерскую, а из остатков с прибавкой кружев у меня вышло чудесное платье, которое так и называлось “есенинским”. Отдавала чинить его знаменитую меховую шапку. Наступала зима... В комнате делалось все холодней. До металлических предметов нельзя было дотронуться, они жгли пальцы. Есенин преобразился. Теперь на нем была светло-желтая меховая куртка, переделанная им из подаренной кем-то дохи. Ходить в дохе было бы слишком шикарно для того времени. В круглой меховой шапке, в чем-то светлом на ногах, он походил теперь на какого-то пушистого зверька. И ходил он точно зверек, мягкими вкрадчивыми шажками, всматриваясь в окружающую его жизнь пристальным, точно удивленным взглядом. По вечерам я иногда уходила на курсы худ. чтения на Моховую ул., там читала Озаровская. Перед уходом как-то я оставила в пропуске записку на имя Есенина: “Буду к 9-ти, будет самовар”. Когда пришла, на обратной стороне записки я увидела его ответ: “Очень рад, буду к 10-ти”. В 10 он действительно пришел, и был самовар. Мы пили чай, когда послышался звонок по телефону. Это звонили из пропуска, в 11 часов посетителям обычно напоминали об уходе. Есенин сам подошел к телефону. “Товарищ”, - начал он и стал спорить и что-то доказывать. Но товарищи сами пришли и стали выпроваживать Есенина, несмотря на его сопротивление.
Он знал, что я окончила Высшие курсы и готовилась быть преподавательницей. Не раз у него являлась мечта вызвать своих сестер из деревни и дать их мне на воспитание, “на учебу”, как говорили. “Пусть поживут в Москве, поучатся, а потом опять в деревню уедут. Там замуж выйдут. В Москве им оставаться незачем”, - говорил он. С этой целью решили снять 2 комнаты. Кто-то дал адрес на Спиридоновку. Ходили туда вместе с Есениным. Вышла дама из бывших. Комнаты были мрачные, с тяжелыми портьерами. По дороге Сергей сказал: “И Тольку с собой возьмем”. Но комнаты почему-то оказались неподходящими, и плану этому не суждено было осуществиться. Он всегда очень нежно отзывался о сестрах, говорил о своем дедушке, но как-то странно избегал говорить о своих родителях, точно их не было. Однажды он принес мне свою фотокарточку, где он еще в поддевке. Эту карточку, несколькими годами позднее, у меня брал поэт Е.Сокол, вероятно, для переснятия, потом вернул ее мне, так что оригинал у меня имеется.
Был еще у Есенина друг, поэт Ганин. Он жил не в Москве, а в провинции. Они были внешне даже похожи: среднего роста, оба блондины. Когда тот приезжал в Москву, Есенин бывал с ним у меня. Что касается его дружбы с Мариенгофом, то она всегда казалась мне странной. Слишком неподходящи они были. Вероятно, для слабохарактерной и женской натуры Есенина требовалась какая-то опора извне. Такой опорой на первых порах и был для него Мариенгоф, который кроме того, что поучал его, как завязывать галстук, носить цилиндры и перчатки и “кланяться непринужденно”, научил его такой житейской философии, которая была несвойственна натуре Есенина. Именно он, как мне казалось тогда, помог Сергею расстаться с женой. “Я б никогда не ушел”, - сказал мне как-то Сергей. Он и его друзья учили Есенина той легкости отношений с женщинами, которая считалась тогда каким-то ухарством, почти подвигом. Самому Сергею не нравились те артисточки и певички, которые вертелись около Мариенгофа и льнули к нему. Они были ему не по вкусу. Он любил более скромных и серьезных. Как-то, провожая меня из “Кафе поэтов”, он говорил, что разделяет всех людей на “зрячих” и “незрячих”. Зрячие - это те, которые всё понимают. К таким людям он причислял и меня. Был легкий морозец, снежинки крутились около нас, а мы стояли на углу Тверской, откуда каждый уходил по своим домам: я - в подъезд “Люкса”, он - в переулок, в котором жил. “Любовь бывает трех видов, - сказал он, - кровью, сердцем и умом”. Когда заговорили о холодности некоторых женщин, он сказал: “Любить можно и статую”.
Есенин любил простые народные напевы. “Вот это музыка”, - говорил он, подпевая, если слышал такую. Но как самозабвенно любил он стихи, выделяя поэзию из всех видов литературы. “Люблю стихи”, - часто говорил он, вкладывая в эту фразу особый, полный большого значения смысл. Стихи действительно были его стихией, без которой он не мог жить. Он писал их кровью, сердцем и умом. Кроме книжечки “Голубень”, которую я сама купила, у меня была тогда еще его маленькая книжечка “Ключи Марии”, подаренная мне им и не совсем мне понятная. Затем он принес мне как-то книжечку “Преображение” в белой обертке-папке, с надписью по обложке: “Тебе единой согрешу”. Эта книжка была у меня все время с собой. В 1923 г., когда я со своим мужем жила в маленькой комнате на Волхонке, ко мне, по поручению Есенина, явился поэт Казин и попросил эту книгу, будто бы для переиздания. Так мне ее больше и не вернули. Трогательно было отношение Есенина к мальчикам-беспризорникам, торгующим папиросами. Помню, как-то в морозный день мы шли по Б.Никитской, направляясь к книжному магазину, что около консерватории. Нас догнала откуда-то вынырнувшая ватага ребятишек. Они обступили Сергея и, очевидно узнав его, дергали за рукав, за полы, наперебой предлагая из развернутых пачек папиросы. Он остановился, обернулся к ним, добродушно улыбаясь, о чем-то с ними поговорил, кого-то похлопал по плечу. В эту минуту Сережа, вероятно, вспомнил свое детство, деревенских мальчишек, себя героем среди них...
Когда он улыбался, около рта и глаз у него появлялись мелкие морщинки, придававшие ему особенно симпатичный вид. Его улыбающееся лицо, а также полученные от него и зажатые в красных замерзших руках беспризорников кредитки делали свое дело. Лед точно таял, становилось теплее и радостнее. Мальчики с громким гиком бросились от нас прочь, вероятно желая догнать какого-нибудь другого прохожего, который, может быть, будет с ними не так ласков, как только что был Есенин. Другой раз, зайдя как-то в книжный магазин, я застала его сидящего на корточках где-то внизу. Он копался в книгах, стоящих на нижней полке, держа в руках то один, то другой фолиант. “Ищу материалов по Пугачевскому бунту. Хочу написать поэму о Пугачеве”, - сказал Сергей. К концу зимы 1919 г. холод в моей комнате стал такой, что жить в ней сделалось невозможно и начальство сжалилось надо мной, меня перевели в другую комнату, на 5-й этаж. Она была не так комфортабельна, как первая, но зато в этой комнате было тепло, как в бане. Ко мне приходили греться. Из своей никогда не топленной комнаты приходил Есенин; приходил человек с бородой, любящий лепешки из белой муки. Приходя, он спрашивал: “Ну что, стишки пишете?” Его приходы кое в ком даже вызывали подозрение, а несправедливые сплетни и вызванные ими недоразумения отчасти послужили к охлаждению ко мне Есенина, а затем и полному разрыву.
Сергей любил пить чай и пил много, сидя за самоваром, а он был большой, никелевый. Я взяла его временно у подруги, зная любовь его к чаепитью. Один раз, когда он сидел у меня, я зачем-то ушла на кухню. Вернувшись, я застала Есенина за письменным столом. Он сидел и писал стихи в моем знаменитом альбоме. Я стала позади стула, на котором он сидел, и увидела вот что: “Теперь любовь моя не та, ах, знаю я, ты тужишь, тужишь...” - он всё писал. Когда написал до конца, сверху я увидела посвящение Мариенгофу. У меня отлегло от сердца. Альбом этот погиб. Еще в этой комнате помню такой случай. Тогда по какому-то талону продкарточки давали материю. По подаренным мне талонам я получила много яркого сатина, который лежал на столе, за столом сидели я и Есенин. В это время вошел мой брат-художник. Увидев лежащую на столе материю, он собирался поздравить нас, что я поняла по выражению его лица и успела предупредить недоразумение. Тогда всем расписавшимся в загсе давали талоны на получение материи. Но у Сергея не было ни продкарточки, ни паспорта, что-то было не в порядке с военным билетом. Между тем приближалась весна, а с нею и день 12 марта, день моего рождения. Теперь, когда я пишу эти строки, прошло 40 лет с того памятного дня, 12 марта 1917 г. Тогда я праздновала день рождения у сестры, у которой я жила. Было много молодежи, приятельниц, подруг. Вдруг в 12 час. ночи послышался резкий звонок. Пришел П.Антокольский, давний друг нашей семьи и принес долгожданную весть - самодержавие свергнуто! Конец вечера прошел неожиданно, долго не расходились, обсуждая события.
Три года спустя после того памятного дня я сидела одна в грустном настроении, родные были далеко, в разных концах Москвы. Вдруг я услышала стук в дверь. За дверью стоял Есенин, держа в руках что-то, свернутое в большую трубку. Войдя в комнату, он развернул сверток: это был прекрасный ковер, расшитый яркими шелками, в русском стиле. На нем изображался Георгий Победоносец на белом коне, кругом зеленые травы-муравы. “Это тебе, ты ведь любишь” - он знал, что я люблю кустарные вещи, коврики, которыми была украшена моя комната, но такого чудесного ковра у меня, конечно, не было. Сергей объяснил, что ковер ему подарили и что куплен он был на выставке кустарных изделий на Петровке. Зимою он укрывался им, а теперь тепло, и ковер ему больше не понадобится. Этот ковер цел у меня до сих пор. Правда, за это время он порядочно истрепался. Несколько раз я отдавала его в чистку, отчего краски на нем потускнели. Крылышки у св. Георгия совершенно истлели. Со светлой копной волос на голове, он похож теперь на обыкновенного деревенского парня со светлыми глазами. Часто, глядя на этот ковер, я вспоминаю строчку из стихотворения Есенина: “Были синие глаза, да теперь поблекли”.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Среда, 28 Дек 2016, 12:17 | Сообщение # 7 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7206
Статус: Offline | Как-то Есенин ушел из СП раньше обыкновенного, он собирался куда-то в гости, где будет много народу. Когда я изъявила желание с ним пойти, он сказал мне: “Не ходи туда, там по матушке ругаются”. Надо сказать, что Сергей относился ко мне несколько снисходительно, как старший в некоторых отношениях, несмотря на то что был моложе меня на 5 лет. Но он в свои 24 года гораздо более изведал и узнал жизнь, чем я в свои 29 лет. Ведь я до самой революции только и делала, что училась, сидела в лабораториях и только в воскресные дни ходила на симфонические концерты вместе с братьями. Часто, уходя от меня, на прощанье Есенин говорил мне: “Расти большая”. Этими двумя словами и кончается та небольшая записка от него, сохранившаяся у меня. Этой весной в Москву на несколько дней, для сдачи магистерских экзаменов, приезжал мой будущий муж, с которым я не виделась 3 года. Мы много гуляли по улицам Москвы вместе с нашим общим другом С. Я рассказала об этом Сергею, который знал его по моим рассказам и стихам. “Ты его одного любишь!” - сказал он мне.
Летом Есенин уехал на юг, и я о нем долго ничего не знала. Во время его отсутствия наше общежитие переехало в другое помещение, из гостиницы “Люкс” в номера бывшей гостиницы Фальцфейна, на той же Тверской ул. Здесь все было попроще, у меня была маленькая, с одним окном комната на 3-ем этаже. После приезда Есенин как-то сразу перестал у меня бывать. Мы встречались теперь очень редко, и наши встречи носили чисто случайный характер. Так, помню, нам на службе выдали какую-то птицу, не то утку, не то гуся, что было, конечно, тогда большой редкостью. Как раз, выйдя погулять, я встретила его с Мариенгофом, пригласила их на вкусный ужин, и они долго сидели у меня в тот вечер. Осенью 1920 г. я по совместительству стала работать в библиотеке Литературного отдела Наркомпроса. Едва успевая по дороге пообедать в столовой, я шла в Гнездниковский пер., где тогда помещалось ЛИТО. Несколько раз в неделю я по вечерам ходила еще в Дом Печати, где я секретарствовала в обществе “Литературный фронт”. Иногда после занятия спускалась вниз, если было какое-нибудь интересное выступление. Помню, выступал Маяковский. Все места были заняты, я стала позади стульев в проходе. Из другой комнаты вышел Есенин, подошел ко мне, и мы некоторое время стояли вместе. Незадолго до этого я сфотографировалась в хорошей фотографии Сахарова. Я только что получила карточки, и они были у меня с собой. Я показала их Есенину. Держа их в вытянутой руке, он долго смотрел то на меня, то на них. Потом как-то медленно произнес: “Да это...” - и назвал мою фамилию. Есть такая примета: когда снимешься, то это предвещает перемену жизни. Мне в шутку многие об этом говорили.
Перемены действительно в скором времени произошли. Так, с 1 января 1921 г. я окончательно оставила работу в библиотеке НКВД и по распоряжению Луначарского, которому я подала письменное заявление, перешла в качестве заведующей в библиотеку ЛИТО. Во главе ЛИТО стоял сам Луначарский, но фактически отдел возглавлял сначала В.Брюсов, потом А.Серафимович. Брюсов, принимая меня на работу, спросил, какие я знаю языки. Узнав, что я немного знаю французский и немецкий, спросил: “А что же английский? Надо и английский знать”. Серафимович относился ко мне очень хорошо, просто, приглашал к себе в гости. Он жил тогда в гостинице “Националь”. Секретарем у него была писательница Санжарь. Как заведующей и хранительнице библиотеки мне дали небольшую комнату при библиотеке. В ЛИТО постоянно приходило много писателей и поэтов. Была секция “пролетарских поэтов” во главе с М.Герасимовым. Затем при ЛИТО существовала студия, в будущем преобразованная в Брюсовский институт, в которой принимали участие как лекторы кроме Брюсова еще А.Белый, П.Сакулин, М.Гершензон. Бывали публичные выступления. Читала свои стихи Адалис.
Библиотека стояла в неразобранном виде, груды откуда-то привезенных книг, в большинстве иностранных, лежали на полу. Так как студийцы пользовались библиотекой, я решила просить их помощи. Несколько человек поднялись и пошли за мной в библиотеку. Когда спустя некоторое время я зашла в узкую комнату библиотеки, предназначенную для иностранных книг, то была поражена следующим зрелищем: где-то наверху, на лестнице, заканчивая работу, стоял студиец, а книги, маленькие книжки с золочеными корешками, стройными рядами стояли на полках. Книги были разбросаны по векам, по языкам. На полках библиотеки красовались указатели: XVII, XVIII, XIX в. К сожалению, библиотека просуществовала недолго: примерно через год она снова лежала в свернутом виде на Волхонке, куда, в помещение бывшего “Княжьего двора”, переехал и ЛИТО.
Вторая перемена произошла в моей жизни. В начале апреля 1921 г. я вышла замуж за П.С. Александрова. Мы расписались в загсе, но так как мой муж по-прежнему приезжал только на несколько дней ежемесячно в Москву для сдачи экзаменов, то мой отец в шутку называл этот брак “мифическим”. Только с осени того же года мы с мужем стали жить вместе в комнате, которую мне дали в помещении ЛИТО на Волхонке. Так как комната была очень невелика, то некоторые вещи, в том числе корзиночку с книгами, автографами, письмами, я оставила у своих родственников на Остоженке. Там же были и рукописи Есенина. Когда через некоторое время я зашла за этой корзинкой, то оказалось, там был ремонт и моя корзинка была вынесена на чердак. Я бросилась на чердак и там, среди мусора, пыли и разных грязных бумаг, отыскала только 3 листка рукописей Есенина. Все остальное пропало, а может быть, кто-нибудь и польстился на книги и рукописи, отыскав их случайно на чердаке. Так как библиотека ЛИТО все еще не функционировала, я поступила на работу в библиотеку университета на Моховой, где мой муж был профессором математики. Как-то, возвращаясь со службы домой, проходя по тротуару около Музея изобразительных искусств, я услышала стук проезжающей мимо пролетки. В ней сидел Есенин с какой-то дамой. Это была А.Дункан. Поравнявшись со мной, он привстал и, улыбаясь, приветствовал меня поднятой рукой. Пока пролетка удалялась, опережая меня, я все еще видела, как Есенин стоял, обернувшись ко мне, потом нагнулся и что-то шепнул своей спутнице.
Больше я Сергея не видела, если не считать его публичных выступлений, например в ЦЕКУБУ, в последующие годы, но мы уже не говорили друг с другом. На каждого из нас время наложило свою печать. В 1922 г. Литературный отдел Наркомпроса, ЛИТО, окончил свое существование. Частично, как лит. секция, он вошел в только что организованную Академию художественных наук. Библиотека ЛИТО влилась в библиотеку Академии, сначала как ядро ее, потом разросшееся до большой библиотеки Академии. Мы, сотрудники библиотеки, механически перешли в Академию. Шли годы. В 1924 г. мой муж уехал за границу, во Францию. Вернувшись осенью в Москву, он стал жить отдельно. Таким образом, мы разошлись, вернее, разъехались надолго, навсегда. Настали тоскливые дни. Одиночество!
Снова, как прежде, один,
Снова объят я тоской...
Да к тому же снова холодная комната. Чтобы не возвращаться в холодную комнату, я целые дни и вечера провожу в Академии. После занятий сижу или на заседании какой-нибудь секции, или в большом зале на каком-нибудь выступлении. Выступали Качалов, Тарасова, Мейерхольд. Жена Есенина, артистка Райх, сидела среди публики и очень волновалась, когда с Мейерхольдом кто-то был не согласен. В эти дни от Луначарского, который жил недалеко от Академии, пришла просьба командировать какого-нибудь сотрудника библиотеки для разборки его личной библиотеки. Я вызвалась это сделать. В течение нескольких месяцев, уходя из Академии, я шла к Луначарскому, где безвозмездно у него работала. Иногда меня оставляли обедать. За столом говорил один Анатолий Васильевич, больше о театре. По окончании работы он подарил мне свою книжку с благодарственной надписью. Затем я стала работать, уже за небольшую плату, в личной библиотеке П.С. Когана, который был тогда президентом Академии и жил во дворе Академии, в небольшом флигеле. И вот декабрь 1925 г. Я сижу в маленьком кабинете Петра Семеновича, разбираю книги, пишу карточки и ставлю их на полки. В соседней комнате, столовой, раздается звонок телефона. Подходит Петр Семенович. Звонят из Ленинграда. По его репликам я догадываюсь о случившемся. Петр Семенович сам приходит ко мне в кабинет. “Есенин покончил с собой”. Волнение охватывает меня. Мне хочется рассказать ему о моем знакомстве с Есениным, о встречах, но я ничего не говорю. Возвращаюсь в библиотеку. Весть быстро распространяется. Все кругом говорят о том, что случилось...
Уже темнело, когда я, после занятий в библиотеке, направилась в Дом Печати, куда был перевезен тело Есенина. Со всех сторон туда уже шел народ. С трудом протискиваясь сквозь толпу, я прошла в зал, подошла к эстраде, около которой внизу лежал его труп. Около него молча стояли близкие, родные. Я подошла совсем близко и взглянула в его лицо. Оно было неузнаваемо. Глубокая широкая складка лежала поперек всего лба. Выражение было такое, будто он силился что-то понять и не мог. Народ все прибывал. Становилось душно. Я вышла. Когда я спускалась по лестнице, навстречу мне, высокий, большой, шел Маяковский. Было уже совсем темно, когда я затворила за собой дверь Дома Печати. Свет от фонарей едва пробивался сквозь деревья сада. Шел снег мокрыми хлопьями и легко падал на землю. На похоронах Есенина я не была.
1957 год
http://magazines.russ.ru/novyi_mi/1995/9/eyges.html
ИЗВЕСТНОЕ И НЕИЗВЕСТНОЕ
В издательстве «Советский писатель» в 2001 г. вышла книга Н.Есениной «В семье родной» с подзаголовком «Новые материалы о Сергее Есенине».
Т.Ф. Есенина с внучкой Наташей
Н.В. Есенина (Наседкина) - дочь Екатерины Александровны, сестры поэта. Старшая из 2-х сестер, занималась как секретарь Сергея Александровича, хранила семейный архив. То, что удалось уберечь от ока сыщиков при аресте мужа - поэта В.Ф. Наседкина, друга С.Есенина (да и сама Екатерина Александровна не избежала ареста, репрессий), теперь в архиве ее дочери. Обо всем этом Н.В. Есенина рассказывает в своей книге.
В предисловии она пишет: «Когда я была молодой, она (Е.А.) неоднократно просила меня заняться изучением имеющихся у нее материалов, а также исследованием творчества дяди. Сама она после тюрьмы и ссылки была уже тяжело больна, и вся надежда у нее была на меня. Но я была совсем не уверена, что мой труд будет кому-нибудь нужен, да еще опубликован, так как мои родители в 1937-38 гг. были репрессированы...»
Что же заставило сегодня обнародовать эти материалы? Н.В. объясняет это так: «Ведь я в настоящее время осталась самой старшей из всего рода Есениных, имею небольшой архив матери, многое сохранила в памяти того, что рассказывали мне мама и бабушка, и хочу все, что знаю, донести до читателя».
Многие главы книги публиковались в журналах. В 1-й раздел книги вошла семейная переписка: письма, записки, телеграммы, автографы. Это письма родителей поэта друг другу, дедушки и бабушки Наталии Васильевны. Переписка Сергея с отцом, матерью, сестрой. Этот раздел книги знаком читателю по публикации в журнале «Слово», № 6 за 2000 г. Но факсимильное воспроизведение писем Есенина родителям, отцу, матери, сестре, записки к младшей сестре Шуре - это же подлинные автографы семейных писем! - делает книгу особенно ценной. Письма отца и матери - голоса есенинского семейного мира - помогают увидеть заботливого сына, брата, внука.
2-й раздел тоже в своем большинстве прошел через публикации в журналах «Журналист», «Чудеса и приключения», «Слово», в газете «Литературная Россия». Семейные отношения - дело интимное. Право каждого рассказывать о родственниках по-своему. И.А. Чепик считает, что Наталия Васильевна без всяких прикрас рассказывает о сложных проблемах в семейных взаимоотношениях как родителей, так и родственников поэта. Такого рода мемуарные лит. тексты на первый взгляд уязвимы, но деликатность, с которой она пишет об этом, превращает даже, казалось бы, нелестные характеристики в лит. факты, обладающие определенным значением. Это уже не отношения поэта с родными, это отношение самой Наталии Васильевны с родственниками.
Более 30 лет мы со школьниками на Севере собирали материалы о С.Есенине. С обеими сестрами поэта я была знакома. С Екатериной Александровной виделась дважды. Оба раза я просила ее о встрече со школьниками. Отказ. Я понимала, что она больна, и встреча ей, видимо, будет тяжела, и поэтому она отказывает. Но и на наши письма и вопросы ответа не было. И снова мы ее не осуждали. Я все понимала. Наша семья тоже прошла через репрессии. В 1937 г. арестовали отца, имущество конфисковали, нас выселили в ижемское село Краснощелье. Отец умер в Архангельском ГУЛАГе. После войны нам разрешили вернуться на родину. Мама одна поднимала 4-х детей. По-разному относились родственники к опальной семье. Понятно: у всех дети. Но ни об одном из родственников мама слова худого не сказала. У Н.Мирошниченко есть такие строки:
Я умела жить без жалоб,
Чем и дорожу,
К кому сердце не лежало,
С тем и не дружу.
Перед сплетней устояла,
В ведьмы не пошла.
Все, что в жизни потеряла,
В жизни и нашла.
Это и о маме моей сказано. Думаю, что и о Екатерине Александровне. Хоть очень мало я знала ее, но мне кажется, что она не так бы описала семью своей младшей сестры. Наталия Васильевна пишет, что все поклонники поэта шли к Александре Александровне, и она купалась в славе своего брата, но Екатерина Александровна не всех их принимала, а по выбору. А.А. мы знали лучше, чем Е.А. А: с 1971 г. и до своего смертного часа ежегодно встречалась она со школьниками-есенятами с Севера. Чаевничали в гостеприимном ее доме на ул. М.Ульяновой мои первые есенята, весело разговаривали с мужем А.А. П.И. Ильиным. Следующие выпуски есенят гостевали и в доме А.А. на Фрунзенской. На все наши письма мы получали от нее подробные ответы. Эти письма мы бережно храним в музее. Письма грамотного, эрудированного человека. На все вопросы ответ дан полный, ясный, точный. В своих письмах А.а. иногда приписывала, что извиняется, если есть ошибки. Нет, ни одной ошибки не было в ее письмах. (Когда я это читала, я вспоминала встречу с А.И. Цветаевой у нее дома. Она подчеркивала, что институтов не кончала и имеет домашнее образование. Но я, имеющая 3 диплома - 2 высшего образования, - чувствовала, сколь высока культура этого человека: Анастасия Ивановна попросила достать с полки книги стихов Марины на немецком и французском языках. Я не смогла это сделать, т. к. этих языков не знала. Сама же Анастасия Ивановна, взяв книги, легко прочитала их и перевела прочитанное. И не подчеркнула огрехи современного высшего ли, школьного ли образования, а перевела разговор на другую тему.)
Я еще раз подчеркиваю, что письма А.А. - это письма грамотного, эрудированного человека настоящей культуры. Два письма из нашей переписки с ней опубликованы в четырехтомном издании «Сергей Есенин в стихах и в жизни». Более 30 книг издательства «Детская литература» (Сергей Есенин. «Анна Снегина») приготовила в подарок ребятам А.А. перед смертью. Ее дочь, Светлана Петровна Митрофанова-Есенина, передала их нам после смерти матери. Шеститомное собрание сочинений С.Есенина наш музей имеет тоже благодаря заботам А.А.. Это ее дар музею. Были североморские есенята гостями и в ее константиновском доме уже после ее смерти. Нас опекала Светлана Петровна так же тепло и гостеприимно, как и ее мама.
Была я свидетелем и доброго заботливого отношения Светланы Петровны к самой Наталии Васильевне. В то лето меня попросила А.Л. Спирова (сестра А.Л. Миклашевской, героини есенинских строк) съездить с Н.В. Наседкиной в Константиново, т. к. она после болезни, надо помочь ей собрать урожай в саду, пожить с ней недельку в деревне. Неделю прожили мы вдвоем с Наталией Васильевной. Жили дружно, дело сделали, варенье наварили. Маленькая внучка Светланы Петровны Сашенька забегала к нам, сама Наталия Васильевна бывала на половине дома у Светланы Петровны. Человеческие добрые отношения были. Когда мы смотрели у соседки телевизор, Наталии Васильевне стало плохо. Еле-еле передвигаясь, поддерживаемая с двух сторон мною и соседкой, она направлялась к себе домой. Светлана Петровна услышала шум, выскочила из дому. Буквально на грудь себе она приняла ее почти падающую. И так шаг за шагом (шагом назад спиною шла Светлана Петровна) мы медленно прошли на половину дома Наталии Васильевны. Она попросила положить ее на пол, на прямое и твердое, непроваливающееся. Мгновенно Светлана Петровна нашла матрац, положила на пол, постелила что-то, и мы бережно ее уложили. Нашла Светлана Петровна и лекарство, нужное больной, дала его ей и не уходила, пока не убедилась, что приступ прошел, боли утихли, а Наталия Васильевна смогла переправиться на кровать. На следующий день Светлана Петровна пришла утром, принесла на завтрак Наталии Васильевне блинчики. И потом заходила не раз. Я свидетель этого заботливого отношения.
Читая главы воспоминаний Наталии Васильевны о семье А.А., я вспоминала этот случай, представляя, как больно было читать Светлане Петровне резкие слова об отце и матери, о ней самой. Но... не осуди, да не будешь судим. Я должна была рассказать, какой знали семью А.А. мои есенята. Когда в конце этого раздела книги я увидела главу «Облик ласковый...», больно сжалось сердце. Неужели и об Августе Леонидовне что-то негативное будет сказано? Но ожидало радостное открытие: автограф стихотворения С.Есенина «Ты прохладой меня не мучай...», в котором были неизвестные строки 6-й и 7-й строфы. Эта глава раньше не печаталась нигде. Вот в этой главе действительно проявились и оригинальность, и достоверность, и объективность исследователя творчества поэта, как и в 1-й главе, где дана семейная переписка. Документы и автографы многое говорят. И еще ждало открытие: в приложении даны неопубликованные рассказы Е.А., ее воспоминания в полном объеме и воспоминания В.Ф. Наседкина «Последний год Есенина» (воспоминания отца Наталии Васильевны известны). Мы благодарны ей за то, что многие материалы, известные лишь узкому кругу специалистов, стали доступны всем. Ближе и понятней станет поэт, когда мы увидим его и глазами семьи, семейного круга. Книга иллюстрирована и фотографиями из семейного архива.
Для широкого круга читателей несколько из фотографий будут новыми. Книжная есениана пополнилась еще одной книгой воспоминаний о поэте. Книгой, которую читатели воспримут по-разному. Всех, кто имел радость и счастье быть обогретым дружбой и легким ненавязчивым учительством А.А., эта книга одним своим разделом больно обожжет. Как обожгла меня и моих есенят. Для нас все семейное окружение С.Есенина было ровное и близкое: и Е.А., и А.А., и Наталия Васильевна, и Светлана Петровна... Смысл названия книги получился двойной: все, что касается Есенина, смысл прямой. Да. В семье родной. А для Наталии Васильевны? В семье. Это так. Но во всем ли родной? Но ведь книгу свою она назвала определенно.
Валентина Кузнецова, создатель музея С. Есенина на Севере. Мурманск
http://www.hrono.ru/slovo/2002_06/kuznetsova06.html
Далеко-далеко от меня
Кто-то весело песню поет.
И хотел бы провторить ей я,
Да разбитая грудь не дает.
Тщетно рвется душа до нее,
Ищет звуков подобных в груди,
Потому что вся сила моя
Истощилась еще впереди.
Слишком рано я начал летать
За мечтой идеала земли,
Рано начал на счастье роптать,
Разбираясь в прожитой дали.
Рано пылкой душою своей
Я искал себе мрачного дня
И теперь не могу вторить ей,
Потому что нет сил у меня.
1912
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Четверг, 28 Дек 2017, 12:26 | Сообщение # 8 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7206
Статус: Offline | 92 ГОДА СО ДНЯ СМЕРТИ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА
Как ты там, Сергей Есенин?
Ты нас слышишь, милый друг?
Приходи на хороводы
И вставай в веселый круг!
Расскажи нам как на небе,
В черной мгле или в раю,
Принимали на поруки
Душу грешную твою!
Ты оставил нам зарницы,
Дым печной и сердца стук,
Когда солнце льется в душу
Как дожди в зеленый луг.
Не оставил лишь свободу,
Что жила всю жизнь в тебе,
И которой не скончаться
В Англетере на трубе.
Ты живой и дышишь с нами,
Русским воздухом святым,
Возвращайся поскорее,
Мы тебя в себе храним...
Виктор Строков
У старых надгробий Сергея Есенина...
80-летняя мать С.Есенина на могиле сына в последний год своей жизни. Москва, 1955.
1971г.
http://mos80.ru/v/vavilov_verhovnyy/vagankovskoe.html
На Ваганьковском кладбище робкий апрель
продувает оттаявшую свирель.
Пахнут даже кресты чуть смущенно весной,
продается в ларьке чернозем развесной,
и российскую землю к умершим на суд
в целлофановых мокрых мешочках несут.
Чьи-то пальцы вминают в нее семена.
Чьи-то губы линяют, шепча имена,
и тихонько зовет сквозь кресты и весну
указатель: «К Есенину»,– вбитый в сосну.
Е.Евтушенко
худ. Ю.Селиверстов
Зачем же ты родимый дом оставил?
Зачем покинул голубую Русь?
Но знаешь, все же ты ее прославил,
Излив в стихи березовую грусть.
Была Москва в угаре буйном, пьяном;
Европа танком по тебе прошла,
Но помнил ты всегда свои курганы,
Россия в сердце у тебя была.
Да... Много говорят сейчас потомки,
И каждый осудить тебя спешит,
Не замечая душ СВОИХ обломки,
Не видя ширь и мощь ТВОЕЙ души!
Русь - это ты, поэт златоголовый,
Твои родные, милые поля,
Твоя избенка, крытая соломой,
Твоя, Сергей, рязанская земля!
Светлана Пересветова
В День памяти С.А. Есенина, экспозиция музея в Б.Строченовском пер., д. 24, стр. 2 будет работать бесплатно для всех категорий посетителей с 13.00 до 19.00.
В 19:00 музыкально-поэтическая экскурсия.
Творчество С.Есенина неповторимое, яркое и глубокое, прочно вошло в нашу литературу, в сердца огромного количества людей. И именно по их эмоциональности, духовной полноте, невероятной гамме чувств, главное из которых - любовь к родному краю, человеку - люди, где бы они не находились, без труда узнают открытую, есенинскую русскую душу. Его стихи удивительно музыкальны, многие из них стали всенародно любимыми романсами.
Во время экскурсии прозвучат романсы на стихи С.Есенина из ранней лирики, циклов «Москва Кабацкая», «Любовь хулигана», «Персидские мотивы». «Моцартовское начало» и истинная красота есенинского стиха раскрывается благодаря музыке. Мы приглашаем Вас увидеть новые грани творчества великого поэта, услышать рассказ о его творческом и жизненном пути, узнать о самых интересных экспонатах музея.
Проезд: м. Серпуховская, Добрынинская или Павелецкая (далее 5-10 мин. пешком).
Информация по телефонам: 8-495-954-97-64, 8-495-958-16-74, 8-495-954-20-77.
http://esenin.ru/novosti....esenina
ПРИГОВОР: САМОУБИЙСТВО
Рассказ М.Н. Гринёвой, урождённой княжны Курбатовой
Пожилая худенькая женщина кипела гневом. Ей было немало лет, а от смерти С.Есенина отделяло всего 30...
- О чём вы спорите? В чём сомневаетесь? Чему служит ваша знаменитая комиссия по наследству? Почему прямо не сказать то, что с первого же дня говорит народ, – злодейство! Вы хоть на время тогдашнее оглянитесь, если сердце не подсказывает ничего. На пороге раскулачивание, разор русской деревни, издевательство над крестьянином. Всё надо было делать: по-новому хозяйничать – время подошло, строить заводы, фабрики, города, но зачем же уничтожать собственный корень – крестьянский уклад, душу, отношение к жизни и друг к другу? А в нём одном было всё лучшее, как в цветке. Листьев у травы вон сколько, а цветок распускается один. Единственный! Чтобы знали, поняли, любили. Любовались. В трудную минуту в книге или за иконой находили утешение. Хулиган? Пропойца? Чушь! Бредни! Вы что, с Сергеем Александровичем встречались, с глазу на глаз говорили? Что о нём, кроме воспоминаний пропойных, а то и нанятых дружков, читали?
Я много людей – так сложилось – на своём веку перевидала, он в свои без малого 30 самым светлым оставался. Не человек – родниковая вода. А кругом или политические расчёты, или зависть. Чёрная. Оголтелая: почему талантливей меня? Почему знаменитей? Почему успешней среди женщин? А главное – любое обвинение, любая издёвка приходились по душе власть предержащим. Едва ли не Луначарский был всему заводчиком. Это он, видите ли, из-за Сергея Александровича отказался от должности почётного председателя СП. Кому только в голову пришло эдакого во главе именно поэтов поставить! Мотивация у него была: раз СП допускает публиковать такое отребье, как Есенин, не пытается его перевоспитывать, значит, порядочному большевику иметь с ними дело просто недопустимо.
Никогда не собирала никаких вырезок, а вот одна случайно сохранилась. Двумя годами позже смерти Сергея Александровича Бухарин в «Правде» опубликовал. Тут уж весь приговор сформулирован. С подобными обвинениями права на жизнь никто из литераторов иметь не мог. Сами смотрите: «Есенинщина – это самое вредное, заслуживающее настоящего бичевания явление нашего литературного дня. Есенинский стих звучит нередко как серебряный ручей. И всё-таки в целом есенинщина – это отвратительно, ярко накрашенная матерщина, обильно смоченная пьяными слезами и оттого ещё более гнусная... Идейно Есенин представляет самые отрицательные черты русской деревни и так называемого «национального характера»: мордобои, внутреннюю величайшую недисциплинированность, обожествление самых отсталых форм общественной жизни вообще...» До того договорились, что именно Есенина стали называть на писательских собраниях фашистом. С.А. Толстая, последняя его жена, Горького о помощи просила. Промолчал, конечно, «защитник»!
Впервые Мария Никитична увидела Есенина у вел. княгини Елизаветы Фёдоровны, в одном из приютов которой работала преподавательницей русского языка и литературы. Случайно княжна стала свидетельницей посещения Елизаветы Фёдоровны двумя поэтами – читали свои стихи Есенин и Клюев. Был это в их жизни, по выражению Марии Никитичны, период «оголтелого русопятства», вышитых рубах, смазных сапогов и смоченных квасом голов. Клюев княжне Курбатовой определённо не понравился («Индюк надутый!»). К есенинским стихам она отнеслась осторожно («Он-то понимал нелепость их маскарада – всегда отличался удивительным тактом. А в стихах что-то было – очень искреннее, не по-литературному честное»). Рассмотрела поэтов Мария Никитична только на выходе: слушала из соседней комнаты через открытые двери. Вспоминала потом: Клюев вышел вполне довольный собой, Сергей Александрович – пунцовый, донельзя смущённый («Показался совсем мальчик, но никак не деревенский. Раскланялся и с ней, и с другими женщинами по пути. Даже чуть-чуть улыбнулся»).
Мария Никитична была знатоком поэзии, могла часами читать на память своего любимого Лермонтова и... Есенина. Вспоминала, как обрадовалась, когда не совсем обычный её зять Микеле Беллучи (сын дирижёра и основателя Краковской оперы, приехавший в Москву строить новый мир и ставший членом литобъединения«Перевал») привёл в их дом самого Есенина! Княжна говорила, что это было похоже для неё на чудо – не просто появление Есенина, а каким Сергей Александрович был. Потом он не раз приходил в их дом, всегда с группой товарищей, выгодно отличавшийся от других своей, как говорила Мария Никитична, собранностью, никогда не допускавший эдакого литературного «гуляй-поле». Никаких ругательных, тем более жаргонных слов. Никакого размахивания руками, приподнятых интонаций. «Драматический тенор», как определяла его Мария Никитична, по своей сложившейся привычке общения с оперными артистами. Но – с постоянным напряжением в разговоре. Он как-то и сам ей пожаловался, что у него «саднеет горло». Чай пил с осторожностью, иногда морщась от горячего глотка.
У Гринёвых-Курбатовых распорядок приёма гостей был простой. Угощение – кипящий на столе в гостиной самовар. Все пили тогда в Москве морковный чай. Мария Никитична вместе с домочадцами исхитрялась ездить на трамвае в Богородское, к их конфискованной даче у Пороховых складов, где лес был затянут шиповником. Тёмно-коричневые ягоды набирали мешками и потом заваривали для гостей. Сергей Александрович как-то откликнулся: «Хорошо-то как; чащобой пахнет». Мария Никитична появлялась в комнате вместе с самоваром, с ним же и уходила, больше всего боясь навязывать своё присутствие. Её появление первым замечал Сергей Александрович, вскакивал навстречу, отодвигал кресло. Как-то само собой получилось, что сидел он всегда около старшей хозяйки. Сначала литераторы собирались у пустого стола. Долго и яростно толковали. Позже появлялся самовар, и наступал час «всеобщей благости», по выражению особенно часто бывавшего в доме Рюрика Ивнева. Каким-то образом руками Марии Никитичны превращались в сладкое кормовая свёкла, сухие фрукты, случалось, оказывались на столе сушки и колотый рафинад. Время от времени чаепитие уступало место стихам, отрывкам, рассказам. Много было сущей ерунды – с обычной для неё категоричностью заявляла после ухода гостей Мария Никитична. Но когда читал Есенин, всегда замирала, боясь упустить хоть одну нотку.
А Сергея Александровича больше всего удивляла способность Марии Никитичны подхватить любое его стихотворение с любой точки и дочитать до конца. Была здесь и авторская благодарность – слова самой Марии Никитичны, – тоска по той единственной и такой нужной, которая бы так безоглядно и глубоко воспринимала каждый возникавший в его поэзии образ. Никогда Мария Никитична не позволяла себе, несмотря на разницу в возрасте, называть поэта по имени. Ивнев мог быть и всю жизнь был Рюриком – «капитаном из Эльсинора», Есенин – Сергеем Александровичем. Мастером. Мария Никитична не сомневалась – уже классиком, бесценным в каждой его строчке. Между тем в том, что «перевальцы» в последние годы московской жизни поэта стали собираться именно у них, Мария Никитична усматривала дурной знак. В центре, в самом Доме печати, наблюдение за ними становилось всё более ощутимым. Высказывания в их адрес – всё более непримиримыми. В дом Марии Никитичны перенесли многие бумаги объединения, авторские рукописи. Главное обвинение против литобъединения сводилось к тому, что «перевальцы» принципиально не допускали проникновения полит. подосновы в худ. литературу. Писатель, в их представлении, выступал только с личных жизненных позиций и человеческих переживаний. Такая «свободная литература» не устраивала набиравших всё большую силу в жизни молодого государства идеологов.
Мария Никитична вспоминала бесконечные разговоры об издательствах, конфликтах с редакторами, провокационных выступлениях газет. Имя Есенина тонуло в сплетнях.
– Мне казалось, что Сергей Александрович не только хотел уйти от взбесившегося бабьего стада, которое его окружало, он надеялся, что брак с внучкой Толстого будет для него оберегом и от них, и от бесконечных нападок, а главное – от обвинений в забулдыжной жизни, – убеждала княжна. – Сергей Александрович был, по существу своему, застенчив до детской робости. Он хотел казаться тем, кем в действительности никогда не был. Я хорошо помню его рассказ – очень короткий, почти смущённый – о «тургеневской барышне», которую он встретил во время занятий в пед. институте в Спас-Клепиках. Как хотел стать настоящим школьным учителем, определиться в жизни, чтобы потом непременно жениться именно на тургеневской девушке. Он и искал её среди яростных и слишком властных женщин, которые заявляли на него свои права. Все они решали свои жизненные задачи, и ни одна не подумала о поэте. Ни одна. Среди наших гостей-литераторов женщин бывало очень мало, и ни у одной Сергей Александрович не целовал руки. А ведь умел, и как умел. В 1925 г. мне было уже за 60. После смерти мужа, жесточайшей испанки, всех октябрьских событий я сразу очень постарела. Изменилось лицо, руки – сморщилась кожа, набухли вены, донельзя похудели пальцы. Я сама начала их стесняться, спускала на кисти манжеты, рукава тёплых кофт. А Сергей Александрович каждый раз брал мою высохшую руку обеими своими руками, как птицу или даже выпавшего из гнезда птенца, и осторожно касался её губами, а потом поднимал на меня взгляд таких ясных, таких прозрачных глаз и какое-то мгновение, казалось, хотел передать своё уважение,почтение, сыновью любовь. У него ведь глаза были как июньское небо над полем. Ничем не замутнённые, почти счастливые в своём спокойствии.
Нет, в Москве ему оставаться было нельзя. Особенно после дикой выходки его последней жены с психиатрической больницей. Он и в самом деле поверил ей, что такая больница его укроет от волны лжи и наветов, от надвигающегося суда. Помню слова моего брата-врача: «Это же преступление! При его впечатлительности как всякой творческой натуры да при одном взгляде на выходцев с Канатчиковой дачи ужас охватывает. Ведь вылечить ни от чего и никто его там не мог, разве что наглядеться дантовских сцен и потерять веру в себя. Она же так утверждала свою власть над ним». Говорят, В.Н. Курбатов, мой брат, был толковым лекарем. А ведь он понял. Всё понял. Они же только что брак зарегистрировали, а он бежал и от неё. Строил все планы на будущее без неё. Рассказывал, что договорился о квартире в Ленинграде – большой, чтобы поселить в ней и своих знакомых, и сестёр. В последний раз, что был у нас, незадолго до Нового года, ещё раз читал «Чёрного человека». Лидуша (дочь Гринёвой-Курбатовой) не выдержала. Сказала: «Страшно». А он, глядя в замёрзшее окно, как эхо откликнулся: «Да, страшно». Но так, будто уже начал преодолевать свой страх. Сказал, что со всеми в Москве простился. Деньги всем родным и детям (З.Райх) отдал. С собой берёт только чемодан рукописей: «Теперь можно работать, только работать». Заглянул к Лидуше: она в соседней комнате Элика укачивала. Мою руку долго держал. Без слов. Михаил пошёл провожать его вместе с другими гостями через двор до ворот. Собаки лаяли. Снег скрипел. Почему-то Ю.Либединский суетился, торопил. Выпили ли на прощание? Конечно, нет. У нас никогда рюмок на столе не было. Да он сам берёгся. Всю жизнь. «Москва кабацкая» – это для афиши.
САМОУБИЙСТВО? НЕТ.
О.Л. Книппер-Чехова, В.И. Качалов, И.М. Москвин, участвовавшие в единственной стихотворной панихиде по поэту, на которую смог решиться один только Художественный театр, пусть вполголоса, пусть не всем повторяли: «УБИЙСТВО».
Сергей Александрович, сам того не зная, ехал в Ленинград на собственную казнь. То же говорили С.Кржижановский и И. Эренбург. Только так отзывалась о конце Есенина Н.Обухова. Большие учёные, инженеры, такие как профессор Б.И. Угримов, хотя и не были причастны к писательским тусовкам, не сомневались: это убийство. А А.Коонен, которой один на один в репетиционном зале Камерного театра Есенин читал стихи о собаке, в конце 1960-х годов на аллейке белютинского «Нового Абрамцева» рассказывала мне о своих переживаниях этих минут, не скрывая медленно сплывавших по лицу слёз. Убийство?
Учебники школьные и вузовские, энциклопедии, справочники незыблемо стояли на своём: алкоголизм, самоубийство. Главным бастионом пропойной версии, петли на шее, затянутой самим поэтом, стала пресловутая Комиссия по есенинскому наследству. Она отказывалась рассматривать любые обнаруженные документы, свидетельства современников, отказывалась зло, безапелляционно и не собиралась ни слушать княжну Курбатову, ни отвечать на её вопрос: почему о Есенине дано право вспоминать только узкому, раз и навсегда установленному кругу лиц? Ведь общался поэт со множеством людей. Такого, как он, не забывал никто. Почему же разрешено вспоминать лишь о загубившем себя пьянством поэте? Почему, например, молчат врачи? А они много неожиданного могли бы рассказать.
Есенин алкоголиком не был!
К одной из талантливейших русских врачей-гомеопатов, окончившей французскую школу гомеопатии, Н.М. Вавиловой Есенина уговорила пойти А.Дункан. Поспособствовало тому близкое соседство: особняк, отданный под студию Айседоры, находился через улицу, на Пречистенке. Тут был и кабинет известного доктора. Метод Натальи Михайловны требовал, чтобы она перед основным разговором о болезнях подробно беседовала с пациентом о жизни. Её явно стесняли условия врачебной тайны, но в данном случае вопрос стоял о репутации официально обвиняемого в алкоголизме человека, и доктор Вавилова решилась пойти на подобный разговор. В начале 1920-х диагноз, который она поставила Есенину, был мало кому знаком в России: аллергия. Тяжёлая форма аллергии... на алкоголь. Есенин не мог пить. Один-два глотка алкоголя вызывали у него тут же начинавшийся отёк лица, род крапивницы на коже, но главное – так называемый отёк Квинке, то есть гортани, грозящий удушьем. Если до отёка не доходило, всё равно наступала слабость, головокружение, потеря равновесия.
В 1950-х годах доктор Вавилова на основании сохранившейся истории болезни Есенина засвидетельствовала: «Ему нельзя было пить, и он знал это. Мне говорил, что берёгся как мог. В знакомых лит. ресторанах платил официанту за графин водки, в которую тот наливал воду. Других под разными предлогами к заветному графину не подпускал».
Заключение врача было твёрдым: «Никаких признаков алкоголизма у Есенина не было. Да и по словам Айседоры, он «изображал опьянение, не хотел выбиваться из компании». А впрочем, – посоветовала мне тогда Вавилова, – обратитесь к отоларингологу поликлиники Большого театра. Есенин консультировался у неё, и мы о нём говорили. И живёт совсем рядом – в следующем переулке по Пречистенке».
Снова предварительные переговоры. Настороженность.
– Слишком много помоев льют на этого человека. Вы собираетесь его защищать? Вряд ли удастся. Против него задействованы слишком большие силы. Покойники не могут оправдываться. Вы всё равно хотите попробовать? Бог в помощь. Вот записи по его карточке. Никакого пропойного голоса у него не было. Опаснейшее, далеко зашедшее переутомление голосовых связок. У него высокий голос был, что-то вроде драматического тенора. Такой быстро изнашивается даже при очень бережном использовании. А он меры в своих выступлениях не знал. Работал на форс-мажоре, чуть не кричал. Результат – предельная изношенность связок. Ему надо было немедленно замолчать, и на много месяцев. Соответственно, ежедневный курс лечения. Без нужды остерегаться говорить даже шёпотом. Не думаю, чтобы голос можно было восстановить до первоначального состояния. Он горячего глотка без боли не мог проглотить, а вы – «пропойный». Здесь у меня всё написано: и заключение, и рекомендации.
Я тот наш разговор запомнила. Доверительный и какой-то беспомощный. Он говорил, что выступления приносят деньги, тогда как публикация стихов не даёт почти ничего. Я удивилась: зачем так убиваться ради денег? Сам же сказал, что не женат, не имеет ни кола, ни двора. Так и повторял: я же бездомный всю жизнь. Оказывается, деньги были нужны родителям и сёстрам: что-то прикупить, достроить, крышу там, что ли, сменить. Я ещё подумала: какое там лечение, когда некому за ним по-человечески присмотреть. Был ли он похож на хулигана? Бог с вами! Вся Москва знала: изображал, эдакую лихость на себя напускал. Деньги мне хотел за визит заплатить – я пристыдила. Он весь пунцовый стал, а я к этому среди артистов не привыкла. Свидетельства медиков почему-то никогда не интересовали официальных «есениноведов». Но ведь были также упорно не подвергавшиеся объективному анализу обстоятельства последних дней жизни.
ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ
На московский Ленинградский вокзал он приехал с тяжелейшим багажом (рукописи!). Никаких проводов, и это понятно. Непонятное началось в Ленинграде, где не оказалось ни одного встречающего. Вопреки всем договорённостям и уверениям. Никого! Растерянный Есенин с трудом довозит свой багаж до квартиры обманувшего приятеля В.Эрлиха (якобы поэта, дослужившегося ко времени своего расстрела в 1933 г. до чина капитана ЧК). Квартира пуста. Можно только оставить багаж с запиской: уехал искать гостиницу. Поэт приезжает в гостиницу «Англетер» (кстати, носившую название «Интернационал») и выбирает привычный для себя 5-й номер, в котором когда-то останавливался с Айседорой. «Интернационал» превратился в ведомственную гостиницу органов, и никто, кроме их сотрудников, не имеет туда допуска. Тем не менее комендант услужливо принимает неожиданного постояльца, выполняет его желание, хотя в регистрационной книге приезд Есенина вообще не отмечен. Более того: 5 номер уже занимает некий работник кооперации Крюков. Но на время пребывания здесь Есенина Крюков просто исчезнет.
Что касается рокового номера, то он оставил в памяти Есенина самые неприятные воспоминания. Холод донимал в нём прежде, холодно и теперь. Виной тому еле прогретые батареи и задвинутый большим гардеробом подземный ход, который якобы вёл в аптечный склад «Англетера». Ленинградцы полагали: ход вёл под улицей к зданию, представлявшему одну из резиденций органов.
Есенин находит среди постояльцев своих знакомых, супругов Устиновых, и с того момента фактически не расстаётся с ними. Тётя Лиза Устинова хлопочет об их общей еде, чае. Есенин вместе с ней отправляется за продовольствием, когда её запасам приходит конец. Из других питерских знакомцев его интересует только Клюев. Он ездит к нему и принимает его у себя. И всем читает стихи. Последние и самые ранние, несколько раз «Чёрного человека». Он полон планов и прежде всего хлопочет о той вместительной квартире, куда тут же приглашает жить Устиновых и где думает поселить сестру с мужем. Правда, Эрлих ещё не приступил к выполнению его просьбы. Но совсем скоро Новый год, и Сергея Александровича скорее занимают семейные мысли. Никаких ресторанов и лит. тусовок. Ни одной рюмки на столе в гостинице. Есенин увлечённо говорит, что за громадьём творческих планов у него в Ленинграде не останется места для застолий. Жизнь отпустила ему в Ленинграде всего 4 ночи и 3 дня.
Из-за нескончаемых посиделок с чтением есенинских стихов в последний вечер все посетители расходятся рано. Последним уходит Эрлих. Он ещё вернётся с Невского за забытым якобы портфелем, скорее чтобы проверить обстановку. Есенин по-прежнему сидит за заваленным рукописями столом в накинутом на белую рубашку пальто. Холод в номере даёт о себе знать. Ещё утром на глазах многих свидетелей Есенин передал Эрлиху стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья» и в присутствии тёти Лизы жаловался в коридоре на то, что его хотели взорвать (газовая колонка в ванной была зажжена без воды), что в номере нет чернил, из-за чего ему пришлось записать это старое стихотворение кровью. Именно старое, потому что принятые за предсмертные строки в действительности были написаны годом раньше и посвящены погибшему в сумасшедшем доме старому приятелю, поэту Ганину. Тётя Лиза взялась уладить вопрос с газовой колонкой, а о записке с кровавым стихотворением Эрлих вспомнил только 30 декабря, на 3-й день после смерти Есенина. Последний день – последний вечер над стихами – и утро 28 декабря, когда, считается, было совершено самоубийство. Вот только откуда в таком случае ошибка в статье Троцкого, который днём смерти поэта называет 27-е? Случайная ошибка? Но только не у такого человека, как Троцкий, с его педантичностью и памятью.
Обычно Есенин вставал в 5 утра. В такое время он ничтоже сумняшеся входил в номер Устиновых, чтобы рассказать об очередных, возникших за ночь планах. В последнее утро его дверь оставалась закрытой до 10 утра, и тётя Лиза потребовала от коменданта открыть её запасным ключом. Тело поэта висело в ременной петле НА ВЕРТИКАЛЬНОМ СТОЯКЕ чуть тёплого водяного отопления. Вчерашних свидетелей почему-то не удивило, что оставленная ими вчера в полном порядке комната представляла теперь поле побоища: сброшенная на пол скатерть с перебитой посудой, и главным образом рюмками. Вопросы возникали на каждом шагу и никем не разрешались. Комната так и была оставлена распахнутой настежь (в гостинице!), никакая милицейская охрана так и не появилась. Тело около 2- часов продолжало лежать на полу. Приехавшим газетчикам предстала именно такая картина. Оставалось добавить, что комендант, выполнивший приказ тёти Лизы и открывший номер, не только не заглянул в комнату, но бросился едва ли не опрометью бежать в своё помещение, ибо происходившее его не касалось. Или наоборот – его роль была закончена. Вскоре он получит прибавку к жалованью и будет повышен по службе, только ночами, по свидетельству жены, будет просыпаться в холодном поту, выхватывая «ствол» из-под подушки. Складывалось впечатление, что опытнейшее ленинградское (ещё недавно столичное!) угро впервые сталкивалось с трупом. С трудом карябавший на бумаге протокол милиционер явно был непригоден для подобной задачи. Фотографов-специалистов заменил известный фотопортретист М.Наппельбаум, меньше всего готовый вести необходимую следствию фотофиксацию. И каждый, дававший описание тела, видел его в разных рубашках и разной обуви. В одном случае это была рубашка от вечернего костюма, в другом – русская, с расшитым воротом, в третьем – ночная. Возникает вопрос, кто же в действительности видел покойного поэта, поскольку переодевать его, конечно, не представлялось возможным.
Итак, никто не заметил посторонних, вошедших в ведомственную гостиницу поздним вечером (если только они не воспользовались подземным «аптечным ходом»). Никто не услышал грохот перебитой посуды и разыгравшегося побоища. Дознаватель не задался вопросом, как можно повеситься на вертикальной трубе под потолком, так что ноги удавленника оказались в полутора метрах от пола. Как человек воспользовался ремнём для чемодана (реплика И.М. Москвина: «На вожжах вешались – знаю, но на таком коротеньком и жёстком обрезке…»). Прежде всего для этого понадобился бы особенно острый нож вроде сапожного – ничего подобного протокол не засвидетельствовал. Но главное – как и с помощью какой мебели самоубийце удалось сначала добраться до очень высокого потолка, приладить там надёжное крепление из жёсткого и неэластичного ремешка, потом приладить такую же прочную петлю на собственной шее и не сорваться раньше времени с какой-то немыслимой конструкции? И почему прилаженная к отопительному стояку петля не соскользнула с телом вниз? Об этом страшно и сегодня думать. Но ведь это профессия следователей. Только в начале 80-х
задумались об этом.
Тело Есенина, ни во что не закутанное, было вынесено в дровни, ждавшие у чёрного хода. Некий хозяин гостиницы не позволил выносить через парадные двери. Комендант? Но почему-то никто не обратил внимания, что тело положили в дровни ногами к передку саней. Тело Есенина не поместилось по длине. Его кое-как прикрыли какой-то тканью, а голова – золотая голова русской поэзии – повисла за дровнями и билась о мостовую. До самой покойницкой Обуховской больницы, куда два бойких, чуть ли не смеющихся милиционера повезли свою поклажу. И никто, никто из наблюдавших и описавших эту сцену не кинулся поправить тело, плотнее прикрыть, сделать последнее человеческое движение – что ж, до комка в горле знакомая сцена из «Путешествия в Арзрум»: «Кого везёте? – «Грибоеда». Из «Левши». Из Обуховской больницы тело поэта привезли в СП на Фонтанку. Поставили в далеко не лучший зал, а прямо у входа. Не позаботились о ритуале (как-никак «есенинщина»). Не позаботились о портрете, цветах. Почётный караул то появлялся, то исчезал. Самым странным было отсутствие света. Гроб осветили так, будто поэт отвернулся от прощавшихся: лежал не то боком, не то без подушки. И всё-таки рассмотрела: страдание на лице, словно проломленный лоб с непонятным провалом наискось к брови. И волосы – тёмные-тёмные, гладко зачёсанные на голове, без кудрей. «Значит, от злодейской руки помер, как в народе говорят», – услышала голос за спиной.
Москва ждала. Едва ли не первым объявил о кончине администратор к/т «Художественный». Прервал демонстрацию фильма. Вышел перед экраном: «Не стало великого русского поэта Сергея Есенина». Зал ахнул. И встал. Весь. Без слов. В рядах шёпот: «Значит, всё-таки...» Недоговаривали. Уже боялись. На чугунной ограде нынешнего Дома журналиста на Никитском бульваре появилось полотнище с подтёками от капели: «Здесь Москва прощается...» Никаких официальных церемоний. Даже в Большом зале, куда сначала принесли гроб, прощания не разрешили. Устроили в Малом, с окнами на Никитский бульвар. С улицы было видно, как шла скорбная череда. Теснота. Ни задержаться, ни постоять. Никто не говорил прощальных слов, не читал стихов. Мать, такая крепкая, моложавая, с гладко причёсанной непокрытой головой, стояла одна. Отдельно, словно недоумевающий, отец. У стены Софья Андреевна со своими знакомыми, словно чужая. Всю комнату заполняла З.Райх. Кидалась на тело. Поднимала к гробу одного за другим сына и дочь. Рыдала на груди поддерживавшего её Мейерхольда. И говорила, говорила. Громко. Напористо. Обвиняла. В убийстве. Она одна. Никого не боясь. Требовала справедливости. Что-то покойному обещала. И это бледное, мучительно перекошенное лицо незнакомого в своих страданиях человека с огромной гематомой на скуле. Ожог? Кому нужна была эта ложь? Все знали: батареи в «Интернационале» были не теплее парного молока.
Режиссёр Камерного театра Н.Сухоцкая написала: «Никогда не видела столько слёз. Не нервических барышень и модных дам – совсем обыкновенных мужчин. Не литературной тусовки. Мужиков!» И общее убеждение: не поехал бы в Ленинград, остался бы жив. Прощание длилось всю ночь и утро – до похорон. Гроб повезли сначала к памятнику Пушкину. Обнесли вокруг него и, поставив на катафалк, направились к Ваганькову. Через день наступал Новый год. Без Есенина. Без старательно отовсюду вычёркиваемой памяти о нём.
– Ну какой он борец, – качала головой О.Л. Kниппер-Чехова. – Никакой он не борец. Он самим своим существованием мешал. Многим. По тем бурным временам. Умел любить, а ведь этому надо учиться, да не у всякого и получится. Умел быть расположенным ко всему сущему и живому, а этому и вовсе трудно научиться. Снисхождению и состраданию – думаете, для этого проповедей или философских учений хватит? Посмотришь на него, а вокруг него самый воздух прозрачней делается, светлее, чище. О чём ни заговорит, всё праздником для души становится. Потому и приговорили. Нe надо таких. Для чужой распавшейся совести. Не надо. Потому всем и было понятно без суда и следствия: приговорили.
Нина Молева
http://chudesamag.ru/taynyi-i-prestupleniya/prigovor-samoubiystvo.html
В Минкультуры России обсудили комплекс мер, направленных на сохранение объекта культурного наследия «Есенинская Русь»
15 февраля под председательством первого замминистра культуры РФ В.Аристархова состоялось заседание межведомственной рабочей группы по сохранению и развитию объекта культурного наследия федерального значения – достопримечательного места «Есенинская Русь», связанного с жизнью и творчеством поэта С.Есенина. Участники заседания обсудили вопросы, связанные с застройкой территории достопримечательного места, которая продолжается, несмотря на наличие охранных зон Гос. музея-заповедника С.А. Есенина, а также утверждённых границ этого достопримечательного места. В целях обеспечения сохранения историко-культурной ценности данной территории, Минкультуры России в сентябре 2015 г. издало приказ о включении в единый госреестр памятников истории и культуры объекта культурного наследия федерального значения - достопримечательного места «Есенинская Русь - место, связанное с жизнью и творчеством поэта С.А. Есенина» (Рязанская обл., около 46 тыс. га), и об утверждении границ его территории. Минкультуры России также организовало внесение данных сведений в гос.кадастр недвижимости. Вместе с тем до сих пор не завершена разработка проектной документации по установлению требований к осуществлению хоз. деятельности и градостроительным регламентам достопримечательного места.
По итогам заседания межведомственной рабочей группы был определён план первоочередных мероприятий:
Правительству Рязанской обл. представить в Минкультуры России дорожную карту по внесению изменений в документы территориального планирования и градостроительного зонирования, а также в единый гос. кадастр недвижимости;
Правительству Рязанской области представить в Минкультуры России научно-проектную документацию по установлению требований к осуществлению хоз. деятельности и градостроительным регламентам в границах достопримечательного места «Есенинская Русь - место, связанное с жизнью и творчеством поэта С.А. Есенина», для последующей доработки и проведения гос. историко-культурной экспертизы. Осуществление данных мероприятий направлено на недопущение незаконного строительства на территории достопримечательного места, а также на создание предпосылок для правового урегулирования всего комплекса проблем, связанных с реализацией поручений В.Путина по вопросам сохранения и развития объекта культурного наследия федерального значения «Есенинская Русь - место, связанное с жизнью и творчеством поэта С.А. Есенина».
http://mkrf.ru/press-c....apravle
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Суббота, 29 Дек 2018, 10:51 | Сообщение # 9 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7206
Статус: Offline | 93 ГОДА СО ДНЯ СМЕРТИ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА
Что тобой не сказано, забыто!
Белым снегом ветреных легенд...
В тридцать лет уйти!?
Всё шито-крыто,
Но живёт столетья вечный бренд...
Ловеласа, пьяницы, поэта,
Русской совести от солнца свет!
Твой "Мирок" впервые чудом света
Публикаций, оценил эстет!
Слов не сыщешь ярче, где их свита,
В ком она ещё, как не в тебе?!
Вот письмо для матери, открыта
Тайна от Шираза в Шагане!
Но легенды рвутся в "Англетере",
Все тринадцать уголовных дел...
Бонз партийных партии -"гетеры"
Вены перерезать, ты, хотел!
"До свиданья, друг..."- скрипело бито
Вечное перо-надежд успех...
И несёт любовь смысл счастья пыток
Душ твоих стихов, как сладкий грех!
В.Харламов
Предсмертное стихотворение
Отвлечемся пока от свидетельских показаний и анализа деталей случившегося. Самое время поговорить о «предсмертном» стихотворении. Написанное кровью, оно стало поводом для обывательских пересудов и газетных материалов, явно отдающих бульварщиной. А самое главное, именно оно послужило для миллионов людей – от членов правительства до крестьян и рабочих – главным свидетельством того, что поэт, без сомнения, покончил жизнь самоубийством. Ведь текст этого стихотворения воспринимался именно в контексте подробных описаний произошедшего в «Англетере», вплоть до того, что сообщалось, как Есенин писал эти стихи перед тем, как «вскрыть вены» и залезть в петлю. Время не внесло никаких коррективов в восприятие этих восьми строк, и ныне люди, убежденные в версии самоубийства поэта, ссылаются именно на последние стихи. Перечитаем же их еще раз:
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
До свиданья, друг мой, без руки,
без слова,
Не грусти и не печаль бровей, -
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей...
В данном виде текст этого стихотворения известен всем и перепечатывался из одного собрания в другое. Однако с текстологией его связана весьма интересная история. Впервые оно появилось в печати 29 декабря 1925 г. в вечернем выпуске «Красной газеты» в тексте статьи Г.Устинова «Сергей Есенин и его смерть». Причем, 5-я строчка в некрологе читалась: «До свиданья, друг мой, без руки и слова…» Второй предлог «без» написан крайне неразборчиво и при чтении оригинала создается впечатление, что он был замаран. Устинов прочел строку по-своему и в своем прочтении пустил ее в печать. Так стихотворение с искаженной строкой публиковалось вплоть до 1968 г. (единственное исключение – «Избранное» 1946 г., составленное С.А. Толстой, где строка была напечатана в своем изначальном виде).
Однако при внимательном чтении оригинала бросается в глаза 2-я строка, которая читается опять же несколько иначе, чем в напечатанном виде. Третье слово 2-й строки отчетливо прочитывается, как «чти», а не «ты». А следующий предлог «у» носит характер явного исправления. Очевидно, поначалу было написано «и», и вся строка должна была читаться «чти и меня в груди»… Потом «и» было исправлено на «у», в соответствии с чем логично было бы прочесть первые 2 строки в таком виде:
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, что у меня в груди.
«И», однако, в 3-ем слове не было исправлено на «о», и строчка осталась прежней: «чти у меня в груди». Смысловое несоответствие было устранено публикатором, ничтоже сумняшеся заменившем явственно видное «чти» на «ты». В результате мы получили связный и грамотный текст, но не соответствующий тому, что на самом деле написал Есенин. Создается впечатление недоработанности, неотделанности стиха. Как же он создавался за неизвестное количество часов до гибели? Эти 2 четверостишия были записаны утром 27 декабря. О дальнейшем рассказывал Эрлих:
«Есенин нагибается к столу, вырывает из блокнота листок, показывает издали: стихи. Говорит, складывая листок вчетверо и кладя в карман моего пиджака:
– Тебе.
Устинова хочет прочесть.
– Нет, ты подожди! Останется один, прочитает».
Эрлих вспомнил о стихах только на следующий день после гибели Есенина. Ну, а если предположить, что это произошло бы вечером того же дня и, оставшись в одиночестве, он прочитал бы их? Увидел бы он в этих 8-ми строках предсмертную записку? Воспринял бы их как предупреждение о возможном расставании с жизнью? Да ни в коем случае!
Эти 8 строк, волею судьбы ставшие последними для Есенина, представляют собой поэтический экспромт, написанный «на случай». Сергей сунул стихи в карман приятеля как своеобразный подарок, из чего ни в коем случае нельзя делать вывода, что строки, написанные на этом листке, посвящены какому-либо конкретному человеку. «Друг мой» – это словосочетание кочует в последние годы жизни Есенина из одного стихотворения в другое, причем встречается оно, как правило, в стихах, проникнутых ощущением страшного одиночества.
«Пой, мой друг. Навевай мне снова нашу прежнюю буйную рань…»,
«Кто же сердце порадует? Кто его успокоит, мой друг?..»,
«Друг мой, друг мой, я очень и очень болен. Сам не знаю, откуда взялась эта боль…»
Экспромтов такого рода, о которых Есенин говорил при встрече Н.Асееву («Ты думаешь, легко всю эту ерунду писать?»), поэт написал в последние месяцы своей жизни более десятка. Рождались они совершенно спонтанно, словно уже давно сложились в голове, и записаны были набело, без единой помарки. Писались они подчас и так, как об этом рассказывала С.Толстая: «Все эти стихи записаны мною за Сергеем в туманный октябрьский рассвет. Он проснулся, сел на кровати и стал читать стихи. Не видел, что я пишу. После я сказала, он просил их уничтожить». Речь идет о стихах «Ты ведь видишь, что небо серое…», «Ты ведь видишь, что ночь хорошая…», «Сани. Сани. Конский бег…», «Ночь проходит. Свет потух…», «Небо хмурое, небо сурится…»
http://www.sergesenin.ru/?p=343
«АНГЛЕТЕР» ПАЛ - ГЛАСНОСТЬ ПОБЕДИЛА
25 лет назад, в марте 1987 г., на Исаакиевской пл. прошло первое открытое выступление ленинградцев против действий власти. Снос гостиницы, в которой погиб С.Есенин, стал импульсом для развития гражданского общества. В прессе Ленинграда градозащитников клеймили как дилетантов и демагогов, действующих по написанному извне сценарию. На площади 22-тысячный митинг горожан разгоняли внутренними войсками. Через несколько минут после разгона митинга фасад «Англетера» был превращен в облако строительной пыли.
Информацию распространяли на строительном заборе на плакатах - написанных от руки.
В туристической рекламе пятизвездная гостиница «Англетер» позиционируется как замечательный островок древности (своего рода Англия!), со всех сторон окруженный достопримечательностями. Гостям города «Англетер» подается в качестве полностью отреставрированного памятника архитектуры XIX в., сохранившего дух и очарование старины. Баталии, гремевшие четверть века назад вокруг этого островка, находятся за рамками продвижения туристического продукта под названием «Санкт-Петербург». При советской власти «Англетер» был частью гостиницы «Астория», возведенной в 1913 г. Постройка на углу Гоголя (ныне Малая Морская) в XIX в. не раз перестраивалась, обретя знакомый нам облик после капремонта 1912 г. После событий 1925 г., связанных с гибелью С.Есенина, гостиница трижды реконструировалась, а номер, в котором поэта нашли повешенным, не сохранился. В середине 1970-х годов город решил реконструировать комплекс интуристовской гостиницы «Астория» - «Англетер» при этом полностью перестроить.
- «Англетер» - это по сути малоприспособленное для нормальной жизни общежитие, узкий корпус которого во всех случаях не позволял построить удобную по планировке гостиницу, - приводил аргументы за снос С.Соколов, гл. архитектор в 1986-1992 гг.
- Третьеразрядная гостиница, невзрачный отель, - вторила ему пресса города. Проект разрабатывали 12 лет, затем реконструкция была отдана строительной компании под финским названием. К 1 июня 1987 г. город должен был передать застройщику свободную стройплощадку. За год до того, в 1986 г., в Ленинграде возникло то, что сегодня именуют градозащитным движением. Горожане отстояли дом Дельвига на Загородном проспекте - его собирался снести «Метрострой»: как мешающий сооружению ст. м. «Достоевская». Вахту у дома, в котором жил лицейский друг Пушкина, несли молодежь, представители творческой и научной интеллигенции. Не пускать под нож бульдозера дом Дельвига призывал академик Д.С. Лихачев. Подействовало: скромный особнячок на Загородном был спасен. «Спасение» - так и назвали свою группу защитники дома Дельвига, целью провозгласив защиту памятников Северной столицы. Подобные объединения тогда имели оф. определение «неформальные». Несмотря на новый курс КПСС на перестройку и гласность, в Смольном к ним относились неважно. Презумпция виновности была обязательной в любом выступлении оф. прессы в их адрес (а иной прессы не существовало).
Защищать от сноса дом, в котором погиб Есенин, группа «Спасение» вышла 16 марта. Без мобильной связи и без соц. сетей в Интернете (коего еще не было) на следующий же день группка активистов выросла до внушительной толпы на Исаакиевской пл. Кто эти люди, совершившие кавалерийский наскок на забор у гостиницы «Астория», недоумевали гор. газеты.
«Просвещенные? Нет, люди, не ознакомленные даже с проектом будущей реконструкции зданий, а порой и не знающие творчества Есенина. При всей серьезности и важности задач, поставленных группой «Спасение», им необходимо пересмотреть формы и методы своей деятельности», - пеняла пресса. Тиражи газет были стотысячные - народ узнал, что город обижают, а горожан считают темной серой массой без права голоса, и пошел на площадь.
«Почему газеты не дают резкую оценку поведению молодежи на площади?» - вопрошали в прессе некие инженер В.Козлов и рабочий Б.Сидоров. «Вольная ассоциация дилетантов», «некий почти фантастический сверхорган, претендующий на всеобщий городской контроль и управление», «играют в демократию, пользуются трескучими фразами, жонглируют проблемами, скатываются к говорильне и к демагогии», «действуют по написанному извне сценарию» - таков был арсенал обвинений от оф. пропаганды.
18 марта Мариинский дворец пошел на переговоры с митингующими. В Ленгорисполкоме лидеров группы «Спасение» приняли зампредседателя (в их числе зампредисполкома по культуре В.Матвиенко), руководство инспекции по охране памятников, были представители горкома комсомола, гл. архитектор города, гл. редактор газеты «Смена». Защитников убеждали в необратимой аварийности здания. Выйдя из Мариинского дворца, переговорщики увидели, что войска выстраиваются колонной напротив «Англетера», вскоре они оттеснили митингующих от забора.
- Формально - разгона не было, только лишь заставили перебраться народ на новое место - к Исаакиевскому собору. Оттуда, со ступенек, было хорошо видно, как рабочие лебедками натянули привязанные к остаткам нижних простенков тросы и подрубленный лицевой фасад здания медленно пополз вниз, утонув в клубах известкового дыма, - так рассказывают они о финале.
Формально власти лишь распорядились обычным жилым домом по своему усмотрению. Митингующие формально были лишь нарушителями общественного порядка, вышедшими на площадь без согласования с властями. Они потерпели поражение - власти выиграли. А резонанс от сноса «Англетера» получился обратным. Слово «Англетер» стало синонимом прекрасных порывов души.
Пришли те, кто любит свой город, - не предполагая, что станут в истории Петербурга первыми, кого разогнали войска.
- Это был первый случай в советской истории, когда произошло открытое выступление против действующей власти. Все остальные, до того, были в подполье, диссидентские. Даже противостояние у дома Дельвига - все же оно происходило не прямо перед Мариинским дворцом, -перед органом власти - оценивает сегодня события вокруг «Англетера» А.Ежелев, в то время представлявший в Ленинграде газету «Известия», а затем депутат I съезда народных депутатов СССР. Статьи во всесоюзной газете в защиту прекрасной ленинградской молодежи, вышедшей отстаивать свой город, образумили Смольный и заставили пресечь репрессии к «смутьянам».
- Это же прекрасно, что молодежь так любит свой город, любит Есенина, любит Дельвига, любит свою историю, и с этим надо считаться, - процитировал Ежелев слова академика Лихачева. После этого: власти обязались привести фасады «Англетера» в соответствие с архивными авторскими чертежами и установить на фасаде мемориальную доску в память Есенина. А главное - сделать правилом систематическое обсуждение важнейших градостроительных задач и широкие дискуссии с привлечением общественности. Исполком Ленсовета обязался учиться работать в условиях гласности. В Доме архитектора решили открыть постоянно действующую выставку, представляющую проекты реконструкции зданий центра. Обо всех новых решениях, касающихся реконструкции зданий старой застройки, - заблаговременно сообщать на страницах ленинградских газет, по радио и телевидению.
- События вокруг «Англетера» стали импульсом для развития гражданского движения в городе. Если бы удалось защитить «Англетер», спасти его - не было бы такого резонанса.- убежден сегодня С.Васильев, один из организаторов «Спасения». А далее действие стало равно противодействию, и Ленинград плавно вступил в эпоху митингов, акций протеста и перемен. Но и став Петербургом, он порой устраивает дежавю на Исаакиевской пл., веря в существование написанных извне сценариев. Непревзойденный знаток города В.Я. Курбатов писал в 1936 г.: "Что касается ворот, то в более позднее время они делались обычно сплошные деревянные, но фрамуги нередко выполнялись из чугуна. К наиболее выдающимся образцам принадлежат... чрезвычайно пышная скульптурная фрамуга ворот гостиницы «Англетер» против Исаакиевского собора".
Эта фрамуга сохранялась до самого 1987 г.
Сегодня мы лишены возможности ее видеть.
Виновница сего - третье лицо государства.
http://vppress.ru:81/stories/Angleter-pal--glasnost-pobedila-13408
Слухи были глупы и резки:
Кто такой, мол, Есенин Серега,
Сам суди: удавился с тоски
Потому, что он пьянствовал много.
Да, недолго глядел он на Русь
Голубыми глазами поэта.
Но была ли кабацкая грусть?
Грусть, конечно, была... Да не эта!
Версты все потрясенной земли,
Все земные святыни и узы
Словно б нервной системой вошли
В своенравность есенинской музы!
Это муза не прошлого дня,
С ней люблю, негодую и плачу.
Много значит она для меня,
Если сам я хоть что-нибудь значу.
***
О чем шумят
Друзья мои, поэты,
В неугомонном доме допоздна?
Я слышу спор,
И вижу силуэты
На смутном фоне позднего окна.
Уже их мысли
Силой налились!
С чего ж начнут?
Какое слово скажут?
Они кричат,
Они руками машут,
Они как будто только родились!
Я сам за все,
Что крепче и полезней!
Но тем богат,
Что с «Левым маршем» в лад
Негромкие есенинские песни
Так громко в сердце
Бьются и стучат!
С веселым пеньем
В небе безмятежном,
Со всей своей любовью и тоской
Орлу не пара
Жаворонок нежный,
Но ведь взлетают оба высоко!
И славя взлет
Космической ракеты,
Готовясь в ней летать за небеса,
Пусть не шумят,
А пусть поют поэты
Во все свои земные голоса!
Н.Рубцов
«Дай, Джим, на счастье лапу мне…»
«Все затихло в Москве. В одном из окон Шевалье из-под затворенной ставни противозаконно светится огонь. У подъезда стоят карета, сани и извозчики, стеснившись задками…»
Так в одном из номеров гостиницы Шевалье, что в Камергерском пер., Дм. Оленин - герой толстовских «Казаков» - прощался с приятелями перед дальней дорогой на Кавказ. Подобно Оленину объехал, странствуя и вдохновляясь, весь Кавказ и в последний год своей мятежной жизни пришел сюда, в Камергерский пер. Москвы, С.Есенин - пришел, чтобы познакомиться с В.Качаловым, жившим в переулке толстовской прозы напротив дома Шевалье. К тому времени переулок был переименован в Проезд Художественного театра ( в честь 25-летия детища Станиславского и Немировича-Данченко). И поныне сохранилось бывшее здание гостиницы, но исчез дом Качалова. Лишь строка в адресной книге «Вся Москва» сохранила точный адрес встречи поэта и актера: «Качалов Вас. Ив., арт. Пр. Художественного театра, 3, кв. 9 (МХАТ)».
«Старая качаловская квартира находилась на 2-м этаже деревянного флигеля, что стоял во дворе Художественного театра». - писал А.Мариенгоф в книге мемуаров, В описании дома Качалова все верно, за исключением того, что флигель был кирпичный. В разные годы в этом доме было общежитие рабочих Художественного театра, но отдельные комнаты сдавались частным лицам. После октября 1917 г. весь дом был передан Художественному театру под общежитие. Семья Качаловых поселилась здесь с весны 1922 г., сразу же после возвращения из зарубежных поездок театра.
«Я узнал, что мы будем жить здесь же, во дворе театра. Это было помещение бывшей дворницкой, квартирка из 3-х малюсеньких комнат и кухни, с большой русской печью в центре всей квартиры», - вспоминал о том времени В.Шверубович, сын Качалова. Один из близких друзей семьи Качаловых говорил: «До чего же была уютна, радушна, тепла, сердечна, гостеприимна эта квартирка! Я не скажу, какого времени - Павловского или Александровского - была качаловская мебель, но в креслах было удобно сидеть, на диване - развалиться, а за круглым столом о пяти ножках вкусно елось, хорошо пилось и чудесно разговаривалось».
Вот в такую уютную, гостеприимную квартиру и пришел С.Есенин в марте 1925 г. До этого времени поэт и актер не были лично знакомы, хотя есенинские строки входили в концертный репертуар Качалова с 1922 г. Примечательно, что Василий Иванович читал такие стихи поэта, как «Песнь о собаке», «Корова», «Гой ты, Русь моя родная…» По свидетельству современника, «он читал эти стихи взволнованно и как-то очень бережно, почти интимно». А сам актер говорил: «Стихи его люблю давно. Сразу полюбил, как только наткнулся на них, кажется, в 1917 г. в каком-то журнале. И потом, во время моих скитаний по Европе и Америке, всегда возил с собой сборник его стихов. Такое у меня было чувство, как будто я возил с собой - в американском чемодане - горсточку русской земли. Так явственно, сладко и горько пахло от них родной землей».
Представил Качалову Есенина Б.Пильняк, добавив при этом: «Он давно знает Вас по театру и хочет познакомиться». В самой этой встрече не было случайности. Есенина всегда интересовало искусство театра. Известно, что еще до революции, в 1913-1914 гг., начинающий поэт, приехав из рязанской деревни в Москву, прежде всего, пришел в Третьяковскую галерею и Художественный театр, посмотрел «Вишневый сад» Чехова. В этом спектакле роль Трофимова, а в последующие годы и роль Гаева играл В.Качалов. В 20-е годы Есенин видел Василия Ивановича в спектакле «Царь Федор Иоаннович». Вспоминая о своей первой встрече с поэтом, Качалов писал: «Часам к 12-ти ночи я отыграл спектакль, прихожу домой. Небольшая компания моих друзей и Есенин уже сидят у меня. Поднимаюсь по лестнице и слышу радостный лай Джима, той самой собаки, которой потом Есенин посвятил стихи. Тогда Джиму было всего 4 мес.. Я вошел и увидел Есенина и Джима - они уже познакомились и сидели на диване, вплотную прижавшись друг к другу. Есенин одною рукою обнял Джима за шею, а в другой держал его лапу и хриплым баском приговаривал: «Что это за лапа, я сроду не видал такой». Джим радостно взвизгивал, стремительно высовывал голову из-под мышки Есенина и лизал его лицо. Есенин встал и с трудом старался освободиться от Джима, но тот продолжал на него скакать и еще несколько раз лизнул его в нос. «Да постой же, может быть, я не хочу больше с тобой целоваться. Что же ты, как пьяный, все время лезешь целоваться!» - бормотал Есенин с широко расплывшейся детски лукавой улыбкой».
В это вечер поэт рассказал хозяину дома о своих первых шагах, о знакомстве с Блоком в дореволюционном Петрограде. Говорил о несбывшейся мечте - поездке в Персию, прочел стихотворение о прекрасной Шаганэ. Сидели долго, почти до утра, и все это время звучали в качаловской квартире есенинские стихи, которым вместе с другими гостями внимал Джим. Василий Иванович написал об этом так: «Джиму уже хотелось спать, он громко и нервно зевал, но, очевидно, из любопытства присутствовал, и когда Есенин читал стихи, Джим внимательно смотрел ему в рот. Перед уходом Есенин снова долго жал ему лапу: «Ах ты черт, трудно с тобой расстаться. Я ему сегодня же напишу стихи. Приду домой и напишу».
В тот же вечер Качалов рассказал поэту о предстоящих гастролях Художественного театра на Кавказе. Это совпадало с планами самого Есенина, и он, обрадованный, пишет Т.Табидзе: «Милый друг Тициан! Вот я и в Москве. Обрадован страшно, что вижу своих друзей и вспоминаю и рассказываю им о Тифлисе. Грузия меня очаровала. Как только выпью накопившийся для меня воздух в Москве и Питере - тут же качу к Вам. В эту весну в Тифлисе, вероятно, будет целый съезд москвичей. Собирается Качалов, Пильняк, Толстая и Вс.Иванов». В те же мартовские дни 1925 г. поэт написал свое знаменитое стихотворение «Собаке Качалова» (впервые было опубликовано в газете «Бакинский рабочий» 7 апреля 1925 г.).
Стихотворение, посвященное Джиму, только что сочиненное, Есенин сам читал собаке Качалова. Пришел в цилиндре, очень торжественный, но хозяина не оказалось дома. Тогда поэт посадил Джима перед собой и абсолютно серьезно прочел ему все стихотворение от начала до конца. Единственной свидетельницей этой трогательной и незабываемой сцены была старушка - родственница Качаловых. Но позже Есенин повторил свое чтение. Об этом вспоминал сам Василий Иванович: «Прихожу как-то домой - вскоре после моего первого знакомства с Есениным. Мои домашние рассказывают, что без меня приходили трое: Есенин, Пильняк и еще кто-то, Тихонов, кажется. У Есенина на голове был цилиндр, и он объяснил, что надел цилиндр для парада, что он пришел к Джиму с визитом и со специально ему написанным стихами, но так как акт вручения стихов Джиму требует присутствия хозяина, то он придет в другой раз».
В мае 1925 г. Художественный театр приехал на гастроли в Баку из Тифлиса, где уже прошли спектакли. Там же, в Баку, оказался и Есенин (лежал в больнице с простудой). В первый же день гастролей, 15 мая, поэт прислал Качалову записку: «Качалову. Дорогой Василий Иванович! Я здесь. Здесь я напечатал, кроме «Красной нови», стих Джиму. В воскресенье выйду из больницы (болен легкими). Очень хотелось бы увидеть Вас за 57-летним армянским. А? Жму Ваши руки. С.Есенин».
В этот же день поэт отправил к Василию Ивановичу знакомую девушку, о чем Качалов вспоминал: «Сижу в Баку на вышке ресторана «Новой Европы». Хорошо. Пыль как пыль, ветер как ветер. Приходит молодая миловидная смуглая девушка и спрашивает:
- Вы Качалов?
- Качалов, - отвечаю.
- Один приехали?
- Нет, с театром.
- А больше никого не привезли?
Недоумеваю.
- Жена, - говорю, со мной, товарищи.
- А Джима нет с вами? – почти вскрикнула.
- Нет, - говорю. – Джим в Москве остался.
- А-ай, как будет убит Есенин, он здесь в больнице уже 2 недели, все бредит Джимом и говорит докторам: «Вы не знаете, что это за собака. Если Качалов привезет Джима сюда, я буду моментально здоров. Пожму ему лапу и буду здоров, буду с ним купаться в море».
Девушка отошла от меня огорченная: - Ну что ж, как-нибудь подготовлю Есенина, чтобы не рассчитывал на Джима». Спустя 5 дней Есенин пришел к Василию Ивановичу на спектакль «Царь Федор Иоаннович». Тогда же Качалов познакомил поэта со Станиславским. А через месяц, в июне, Василий Иванович писал из Харькова своей знакомой А.Анапитовой: «В Баку возился с Есениным, укрощал его. Его как раз выпустили из больницы ко дню нашего приезда, очень похудевшим, без голоса. В общем, он очень милый малый, с очень нежной душой… Хулиганство у него напускное - от молодости, от талантливости, от всякой «игры».
Поздняя московская осень 1925 г. Качалов вновь в Москве. В один из тех осенних дней его посетил Мариенгоф, позже написавший об этой встрече: «По приезде побывали у Качаловых. В маленькой их квартирке в Камергерском пили приветливое хозяйское вино. Василий Иванович читал стихи - Блока, Есенина. Из угла поблескивал черной короткой шерстью и большими умными глазищами качаловский доберман-пинчер. Василий Иванович положил руку на его породистую точеную морду.
- Джим… Джим… Хорош?
- Хорош!
- Есениным воспет!
И Качалов прочел стихотворение, посвященное Джиму».
В.Эрлих, в своей книге «Право на песнь» (1930) описал одну из встреч в Москве Есенина и Качалова: «Мы стоим на Тверской. Перед нами горой возвышается величественный, весь в часуче Качалов. Есенин держится скромно, почти робко. Когда мы расходимся, он говорит: «Ты знаешь, я перед ним чувствую себя школьником! Ей-богу! А почему, понять не могу! Не в возрасте же дело!»
У поэта и актера было еще несколько встреч - коротких, мимолетных. Но неумолимо подходил к концу 1925 г. Словно предчувствуя свой близкий конец, Есенин как-то оборонил, наблюдая с балкона толстовской квартиры на Остоженке невероятно багровый московский закат: «Видал ужас?Это - мой закат».
Вспоминая один из последних декабрьских вечеров того рокового для поэта года, Качалов писал: «А вот и конец декабря в Москве. Есенин в Ленинграде. Сидим в «Кружке». Часа в 2 ночи вдруг почему-то обращаюсь к Мариенгофу:
- Расскажи, что и как Сергей.
- Хорошо, молодцом, поправился, сейчас уехал в Ленинград, хочет там жить и работать, полон всяких планов, решений, надежд. Был у него неделю назад, навещал его в санатории, просил тебе кланяться. И Джиму - обязательно.
- Ну, - говорю, - выпьем за его здоровье.
Чокнулись.
- Пьем, - говорю, - за Есенина. Все подняли стаканы. Нас было за столом человек 10. Это было 2 - 2,5 час. ночи с 27 на 28 декабря. Не знаю, да, кажется, это и не установлено, жил ли, дышал ли еще наш Сергей в ту минуту, когда мы пили за его здоровье. - Кланяется тебе Есенин, - сказал я Джиму под утро, гуляя с ним по двору. Даже повторил: Слышишь, ты, обалдуй, чувствуешь - кланяется тебе Есенин. Но у Джима в зубах было что-то, чем он был всецело поглощен - кость или льдина, - и он даже не покосился в мою сторону. Я ничем веселым не был поглощен в это полутемное, зимнее, морозное утро, но не посетило и меня никакое предчувствие или ощущение того, что совершилось в эту ночь в ленинградском «Англетере». Так и не почувствовал, по-видимому, Джим пришествия той самой гостьи, «что всех безмолвней и грустней», которую так упорно и мучительно ждал Есенин. «Она придет, - писал он Джиму, - даю тебе поруку…»
Воспоминания Качалова о Есенине были напечатаны впервые в журнале «Красная нива» в 1928 г. Этот же год стал последним годом жизни Джима - он внезапно заболел воспалением мозга и погиб. Однако в предшествующие 2 года Джим в полной мере испытал на себе отблеск света поэтической славы, шедшей от воспевшего его поэта. Всякий раз, когда Качалов появлялся в Художественном проезде с Джимом, мгновенно собиралась людская толпа, неотступно следовавшая за актером и его собакой. Всюду слышались возгласы: «Смотрите - Качалов! И неужели рядом с ним тот самый его пес, воспетый Есениным?..»
Конечно, Василия Ивановича знала и любила вся Москва, но и Джим мог поспорить со своим хозяином в известности - он был просто знаменит! Из всех качаловских друзей Джим особенно любил В.В. Вересаева. При появлении писателя он сразу же выбегал ему навстречу и бросался на грудь. В ответ тот нараспев говорил есенинским стихом: «Дай, Джим, на счастье лапу мне». И Джим немедленно давал Вересаеву лапу и приветливо лаял несколько раз. Однажды в присутствии Джима Василий Иванович прочел гостям сцену из «Братьев Карамазовых» Достоевского - диалог Ивана и Черта. Эффект был потрясающий. Что-то странное произошло с Джимом - спокойного пса невозможно было узнать. Он метался, лаял зло и свирепо, на морде появилась пена. Когда кто-то попытался его успокоить, он чуть было не покусал гостя. Шерсть Джима вздыбилась, от нее сыпались электрические искры. Все очень испугались, и собаку увели на кухню, где Джим постепенно успокоился. Судя по всему, его испугал второй голос Качалова, голос черта - зловещий, непривычный…
Качаловский черт вселился в Джима. Тяжелая это, видно, обязанность быть псом у артиста. Да еще наше волнение передалось ему. Бедный Джим! То его воспел Есенин, то взволновал качаловский черт. Наверное, он завидует простым псам, тем, что живут у одиноких старух» - констатировал, как врач, Вересаев.
Сохранилась фотография Джима, сделанная в 1926 г. И весной того же года был сделан замечательный портретный рисунок Джима. Автор этого рисунка - известная художница О.Л. Дела-Вос-Кардовская, подруга Ахматовой, Гумилева, Волошина и Сомова, Лансере и Кустодиева. Этот рисунок, запечатлевший Джима - лирического героя одного из лучших есенинских стихотворений - выполнен на небольшом картоне в пастельных тонах. Старательно подобранные цвета точно передают масть Джима - доберман-пинчер почти черного цвета с коричневыми подпалинами на груди и брюхе. Рисунок хорошо сохранился и занимает почетное место среди других семейных реликвий в доме внучки Качалова - М.В. Шверубович. Поневоле вспоминаются слова Ю.Олеши, сказанные им о Есенине: «Считать себя счастливым от того, что не бил зверей по голове, - это необычайно, это может открыть в нас только поэт. И только поэт может назвать зверей нашими младшими братьями».
Каждое стихотворение Есенина - это как бы отдельная страница его мятежной судьбы. И лучшие страницы той судьбы - это проникновенные, лирические исповеди о самых преданных друзьях: об ощенившейся суке, о подстреленной лисице. «Песнь о собаке», «Сукин сын», «Собаке Качалова» - каждое из них осмыслено поэтом через мир людей. Эпиграфом ко всему поэтическому наследию Есенина можно было бы поставить строки: «Каждый стих мой душу зверя лечит». Евангельское выражение «Блажен, иже и скоты милует» более всего отражает суть добросердечной есенинской поэзии. Еще при жизни поэта критика отмечала: «Трогает и подчиняет его любовь ко всему земному, а особенно взволнованно пишет он о зверях и очень хорошо их чувствует. Недаром он как-то назвал свои стихи «песней звериных прав». (А.Воронский)
Оборвалась внезапно жизнь поэта, отошли в прошлое «отзвучавшие в сумрак года», но по-прежнему отзывчивы на есенинское отчее слово самые заветные струны наших сердец. И поэтическое посвящение «Собаке Качалова» вносит в разброд нынешних дней теплую ноту подлинных человеческих чувств.
Алексей Казаков
Док.фильм о гибели С.Есенина. Снят до материалам сборника «Не умру я, мой друг, никогда».
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Суббота, 29 Дек 2018, 15:38 | Сообщение # 10 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7206
Статус: Offline | МАЛОИЗВЕСТНЫЙ МЕМУАРЫ О ЕСЕНИНЕ
Были слезы пополам с вином,
И шальная радость россиянина.
И стихи на языке родном,
О земле, что свята для крестьянина.
Вот она – трагедия дорог!
Правда жизни и ее страдания!
Как упрек живым, одна из строк,
Сказанное кровью – До свидания…
Свидимся и мы когда-нибудь,
Каждому обещана кончина.
Только не дай Бог, как и ему,
Выпадет подобная судьбина.
Взвоешь, а не то, что запоешь,
Собственную смерть осознавая.
И всего себя перевернешь
В поисках спасительного края.
Но не будет тихого угла,
Где от горя можно отсидеться.
Никогда спокойной не была,
Родина есенинского сердца.
Хочешь или нет, но только знай,
Без России мы с тобой ничтожны.
И хотя ее законы сложны,
Ты Восток на Запад не меняй!
Не стыдись ни слез, ни кабаков,
В нашей жизни это неизбежно.
Океан страстей, бурля мятежно,
Плещется у русских берегов.
И во мне не умолкает Русь.
Из всего, единственно святая!
У нее есенинская грусть,
И судьба бескрайне-полевая!
В.Горинов
Два основных момента врезались мне в память о Есенине - встреча с ним на похоронах Ширяевца и ночь, проведенная в моей комнате. А.Ширяевец, широкоплечий сильный малый, ушел сразу, и потому не верилось нам, его друзьям, что больше с нами не будет волжского соловья. Из больницы его привезли в Дом литераторов, а оттуда на Ваганьковское кладбище. После похорон, возвращаясь с кладбища, пред нами встал вопрос о том, - устроить ли тризну сейчас, или отложить. В конце концов, решили устроить сейчас же. Место в Доме Герцена. Отправились закупать необходимое. Комната, в которой мы расставили вино, закуски, была маленькой, да к тому же переполненная народом. Пред тризной сделал доклад В.Львов-Рогачевский. Кто-то причитал стихотворение «Запевку», затем кто-то отрывок из поэмы «Палач», и вдруг выступил юноша в сером костюме, с синими глазами-васильками. Он тряхнул кудрями цвета ржи и продекламировал свое стихотворение, посвященное Ширяевцу. Мы теперь уходим понемногу...
Это и был поэт С.Есенин. За ним Орешин обрушился на условия, окружающие писателя. Возражали. Отрыв от производства. Неправда. Вдруг затрещали, зазвенели стаканы на столе. То стучал Есенин кулаком. Он стучал и кричал. Крик его был отрывист и бессвязен: - Пропала деревня, вытравляется из неё всё русское, - вот что было основным в его крике.
Вскочили и остальные, принялись что-то кричать свое. Им отвечали - цела деревня! Цел русский народ. Только пахать будет по-другому! Долой соху! Орешин кричал: - Вот погиб так в 2 дня по глупому беспризора Ширяевец, так погибнет и деревня.
Кто-то плакал, кто-то ругался. Шум прервал своим сочным стихотворением М.Герасимов. Он читал посвящение Ширяевцу. Наступил вечер: ушел Львов-Рогачевский, за ним потянулись и присутствующие здесь несколько женщин. Есенин бросил Клычкову, склонившего голову на стол: - Ты что же не пьешь? Вон сколько еще вина, надо допить, чтобы память была крепче.
Клычков что-то сказал ему, а Орешин опять вскочил, надрывно закричав: - Так больше не должно продолжаться!..
Опять вскочили все и принялись кричать, никого не слушая. Есенин с налившимися расширенными глазами, схватил стул и ударил им о стол. Подскочили, свалились стаканы. Я, памятуя о том, что дал слово о сохранности инвентаря, принялся призывать к спокойствию и добавил, что сейчас время наше, мы живем по-настоящему, и творчество наше сейчас высоко сверкает с вершины. Помех ему никаких нет.
- Есть, есть!.. – закричал Есенин.
- Кто это есть? - спросил я.
- Город, город проклятый…
Но дальше не дали ему говорить. Кто-то затянул вечную память, кто-то интернационал. Я сгреб все уцелевшие стаканы вместе с скатертью в корзину. По домам… Общая тризна кончилась…
***
Это было летом 1925 г. В час ночи ко мне звонок. Я измучился за день. Устал, досадно было вставать. - И кто по ночам шляется, - ругался я, открывая дверь. Просунулась голова - рыжая борода, большие голубые глаза - это был поэт Муран. - Здравствуй, я из Баку.
Знал я Мурана давно, вместе мы работали на Волге в Самаре. Варили мы раз с ним в голод - принесенное им в кармане пшено, варили и всё пробовали, скоро ли сварится пшено, а когда оно было готово, то его уже не было в котелке, всё мы съели, пробуя…
- Ну, хоть ты мне и приятель, но по ночам шляться не годится, - заругался я.
Муран вобрал широким носом воздух и, сморщив лицо, сказал:
- Больше мне к тебе и ходить некогда, кроме как ночью. У меня есть вино и я не один.
- Ну, хорошо - кто еще есть, идите ко мне, и дверь закройте, в коридоре нечего шуметь, чай люди спят.
Я вошел в свою комнату, открыл электричество, вслед за мной ввалился Муран, а за ним Есенин.
- Сережа и ты? Ну, извиняюсь, что руганью встретил, садитесь!
Он снял шляпу и уселся. Кудри его уже не так сочно вились, как раньше. Было что-то сухое в лице, Муран поставил 3 бутылки на стол:
- Это, брат, хорошее кавказское, прямо из Баку привез тебе подарок.
Они оба были навеселе. Я хотел сохранить тишину в комнате, но считал неудобным предупредить гостей. Муран налил стаканы.
- Со свиданием, Степной! Что у тебя нового?
Я взял 2 книги «Сказки Степи» и дал одну Мурану, другую Есенину.
- Вот тебе, Сережа, за то, что ты смотрел «Бакинские вышки». Я там был еще мальчиком.
Есенин перелистал книгу, сунул её в карман, потом поднял стакан.
- Так значит за «Сказки»!
Вино было мускат, крепкое. Муран выпил и прочитал стихотворение. Читал и Есенин, он был в ударе. Вот тут-то я и почувствовал острую печаль в нем: "Гой ты, Русь, моя родная, хаты - в ризах облака..."
Муран делал замечания, говорил, что в Баку Есенин не дал специфически бакинского, чтобы пахло нефтью, огромным ритмом новой идущей техники по обработке черного золота - нефти. Я заметил, что когда-то в юности (мне было тогда 16 лет), был я в Баку, но до сих пор передо мною стоят эти сотни вышек, и постоянно отправляющиеся поезда, подвозящие рабочих.
- Наблюдать вышки, - закончил я, - там есть что взять, но есть там, что и оставить, а оставил ты там, Сережа, как букет незабудок, - сорванный и постоявший в банке с водой, - свою свежесть.
Вспоминали, пили. Есенин говорил о том, что на днях едет на свадьбу к сестре, в Рязанскую губернию. Муран собирался ехать с ним. Я нарочно хотел, чтобы они вели себя смирнее. Я состоял товарищем председателя ревизионной комиссии в доме и должен был пример подавать - ночью не тревожить соседей шумом. Согрел чайник чая и согрел чайник вина; причем из чайника с вином я перелил половину чайника в чайник с чаем, думал, что они не станут чай пить, опьянения будет меньше, но когда выпили, то Муран схватился за чайник с чаем, посмотрел на меня и сказал: - Вот, Сережа, я раскрыл секрет его хитрости.
Коротки июльские московские ночи, да и светлы, будто то не ночи, а сумерки. Есенин поднял бокал с вином - пейте, пойте в юности, бейте в жизнь без промаха, все равно любимая отцветет черёмуха.
- Но у тебя не черёмуха, а только тополь.
Сережа потянулся на стол, хотел достать веточку от тополя, что рос перед окном. Я забеспокоился, как бы он не полетел со стола; он тянул за ветку, она не поддавалась, и когда он ещё сильнее напрягся, то веточка оторвалась, но и он по инерции полетел с веточкой со стола, а за ним мой стол, на котором были рукописи и посуда. Тут я возмутился - было досадно за то, что шуму много сделал он, и ещё досадней за посуду. Но он встал на кресло и, ещё больше смеясь, закричал: - Струсил, что непорядок!
Топнул ногой. Кресло подалось, подломилась ножка…
Коротки июльские московские ночи. В окно уже глядел утренний рассвет. Вошла девочка, что жила через одну комнату, и спросила спички. Она разводила примус на кухне для утреннего чая. Услыхала, что я не сплю. Поднималась она рано, в 6 утра. Есенин вдруг встал перед ней в позу, приложил руку к сердцу и вымолвил: - О, вы, прелестная принцесса полей ржаных!..
Мне было неловко, девочке всего 15 лет и отсюда, конечно, я отвечал перед её матерью, которая мне всё доверяла. А тут ещё Муран подхватил и тоже начал воспевать её красоту.
- Расскажи-ка, лунный луч, где ты ночку ночевал?
Девочка остановилась, обрадованная звучными стихами, не хотела уйти; я взял её за руку и вывел. А она забыла поставить чайник - ждала, когда выйдут поэты. Когда в соседнюю, напротив комнату, забежал луч солнца, раскрасил и отдался, отразился через стекла и ко мне в комнату, Сергей потянулся.
- Ну, Муран, видишь, солнце хоть отраженным светом, да приходит к нам. Пойдем!
Я проводил их до двери и махнул рукой: - В следующий раз приходите днем, а по ночам не шляйтесь.
И вот уже нет его. Опуская Сережу в могилу, я вдруг услышал, как мать Есенина, подняв такие же синие глаза, как у сына, - заплакала, причитая тем же старым, напевным ритмом: - И на кого ж ты меня покинул, сынок, сынку… ой, Сережа, дорогой, ласточка моя, березка родная…
Николай Степной
http://esenin.ru/o-esenine/vospominaniia/stepnoi-n
Федор Раскольников
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
В бывшем архиве Политбюро ЦК КПСС находятся 3 общие тетради революционера, дипломата, литератора Ф.Ф. Раскольникова (1892 – 1939) с воспоминаниями, написанными в 1938 г., после того как он решил не возвращаться в Советский Союз.
Это историко-литературные записки (среди них и предлагаемый ниже очерк о Есенине) не заключают в себе ни полит. выпадов против тогдашней советской системы, ни опасных для нее тайн. Почему же в таком случае тетради Раскольникова оказались в самом потаенном архиве страны? В 1964 г., когда Федор Федорович был реабилитирован посмертно, его вдова Канивез-Раскольникова с дочерью впервые приехали в Москву. Муза Васильевна передала безвозмездно архив мужа в ЦГАЛИ. А далее было так. Ознакомившись с только что обретенными бумагами бывшего «врага народа», писательское руководство обнаруживает в них нечто такое, что, по их мнению, должно храниться не в фондах сравнительно доступного ЦГАЛИ, а подальше от досужих глаз. Из архива Раскольникова спешно изымаются отпечатанные на машинке «Открытое письмо вождю», статья «Как меня сделали врагом народа», вполне безопасные те самые 3 тетради и ряд др. документов. А затем все изъятое по инициативе секретаря СП К.Федина отсылается Хрущеву: «Учитывая особый характер этих документов и их несомненно политическое значение, я при этом пересылаю их в Ваше распоряжение». - с верноподданнической опаской докладывает Федин Никите Сергеевичу 12 сентября 1964 г.,
Судьба подаренного лит. наследия была решена на много лет вперед. И лежало бы оно невостребованным вплоть до августовских событий, если бы Муза Васильевна предусмотрительно не оставила при себе копии многих документов (в том числе и тетрадных записок). Они-то вместе с материалами, не изъятыми в свое время из ЦГАЛи бдительными писателями, и послужили основой сначала для газетных публикаций, а затем и для книги «Ф.Раскольников. О времени и о себе», изданной в 1989 г. Очерк о Есенине остался по каким-то причинам до сих пор неопубликованными.
В первую зиму после революции, в доме армии и флота, что на углу Кирочной и Литейного, состоялся обычный в ту пору митинг на тему: «Казачество и советская власть». Митинг был созван казачьей секцией Петроградского Совета. Огромный нетопленый зал был набит казаками с красными лампасами на синих шароварах и в высоких папахах набекрень, из-под которых выбивались на лоб густые и длинные чубы. После моего доклада председатель объявил:
- Слово имеет товарищ Рюрик Ивнев.
Хромая и опираясь на палочку, узкоплечий оратор вышел на авансцену и, щурясь от света ослепительных лампочек рампы, очень тонким, почти визгливым голосом нараспев прокричал несколько слов о казаках и революции. В то время как его правая рука опиралась на палку, левая оживленно размахивала лорнетом. Когда митинг кончился, Рюрик подошел ко мне и, махая изящно сложенным лорнетом, приятно картавя, с томной манерностью предложил поехать к Есенину. - Он живет недалеко отсюда. К тому же под Вами ходит машина, - с улыбкой добавил он.
Есенина я знал как поэта. Но мне было некогда, я торопился куда-то на другой митинг и с вежливой благодарностью отклонил приглашение Ивнева.
Прошло 2 года. Однажды зимой, во время приезда с фронта, я зашел в книжную лавку имажинистов. В запыленной витрине были расположены роскошные издания, толстые книги по истории искусства, «Леонардо де Винчи» Волынского и стихи. За длинным прилавком холодной и сумрачной лавки Есенин и Мариенгоф от безделья развлекались странной игрой: они бросали в воздух бумажки, на которых были написаны какие-то слова, ловили и читали вслух надписи на пойманных клочках бумаги. Есенин подбрасывал и ловил имена существительные, а долговязый Мариенгоф глаголы. Когда попадались смешные словосочетания, они оба дружно и заразительно хохотали. Я прервал игру и попросил нужную мне книгу. Похлопывая руками в толстых шерстяных варежках, Есенин запросил дорогую цену. Не торгуясь, я расплатился и вышел из темноты лавки на свежий морозный воздух Москвы.
В начале 1924 г., в наркоминдельский особняк на Штатном пер., где я тогда жил, шумно и порывисто, как ветер, влетел Ивнев и, не снимая пальто с меховым воротником, вытащил из бокового кармана сложенную вдвое тонкую тетрадку выстуканных на машинке стихов. Это был цикл новых стихотворений Есенина – «Москва кабацкая». В том же году я встретился с Есениным на Воздвиженке, в квартире Вардина, где он одно время жил и писал «Песнь о великом походе». Приходя домой, Вардин снимал пиджак и вешал его на спинку стула. С серьезной теплотой ухаживала за Есениным, как за ребенком, А.Берзина, часто бывавшая у Вардина. Сергей с благодарностью глядел на нее: он так ценил внимание и ласку. По вечерам, за бутылкой красного «Напареули» Есенин по просьбе хозяина и гостей читал новые стихи. Он декламировал всегда сидя, без театральной аффектации, тихо, с грустью и задушевностью, свойственными ритму и содержанию его стихов. Когда его хвалили, он искренне улыбался широкой, детской улыбкой и со смущением встряхивал густой копной вьющихся желтых кудрей. Ясные голубые глаза сияли от радости. Несмотря на славу, поэт был падок на комплименты. Он особенно дорожил похвалой тех людей, к мнению которых прислушивался.
В конце 1924 г., когда я в первый раз был назначен в редакцию «Красной нови», мне постоянно приходилось спорить с моим редактором А.Воронским. Он надсмехался над стихами Есенина.
- Вот почему, «задрав штаны, бегу за комсомолом» и «Давай, Сергей, за Маркса лучше сядем»? Вы подумайте, Есенин и Маркс. Ну что может быть между ними общего.
Я горячо защищал Есенина. Последний раз я видел его поздней ночью, на углу Тверской и Малого Гнездниковского пер. Я возвращался с какой-то вечеринки. Моей попутчицей была А.Берзина. Вдруг из кабака вышел проветриться Сергей. Он был без шапки, говорил, захлебываясь словами, плаксивым голосом обиженного ребенка, жаловался на травлю критики, обвиняющей его в упадничестве, на резкие нападки журнала «На посту». Я стал уверять, что его ценят, как поэта, и, критикуя, хотят помочь ему уверенно перейти к бодрой лирике, мотивы которой уже звучат в некоторых его стихах. В частности, я упомянул о прекрасном отношении к нему редактора «На посту» Вардина....В день похорон, в Троицких воротах Кремля, у будки дежурного красноармейца, проверявшего пропуска, я встретил В.Д. Бонч-Бруевича. Скрипя по снегу новыми калошами, раскрасневшийся от мороза Бонч взволнованно сказал мне: - Иду на похороны Есенина. Ведь это величайший поэт со времен Пушкина.
Вскоре после гибели Есенина Мариенгоф написал воспоминания о нем: «Роман без вранья». Ленинградское отделение Госиздата попросило меня написать предисловие. Я прочел рукопись, но от предисловия отказался. Мне показалось, что это не «Роман без вранья», а вранье без романа.
Юрий Мурин
Рюрик Ивнев
ЕСЕНИН и РАСКОЛЬНИКОВ
(Неопубликованные воспоминания из архива поэта)
Гостиница «Люкс» на Тверской. Около 8-ми часов вечера мы подошли к одному из номеров 4-го этажа. Постучали. Ответа не последовало…
- Разве так стучат! – воскликнул Сергей.
- Иначе не умею! – Я рассердился. – Не нравится, стучи сам.
- Если я начну стучать – дверь треснет, - улыбнулся Есенин. – Ты мне скажи, как было дело? Он действительно хотел меня видеть?
- Я уже десять раз говорю об этом: встретился он мне сегодня утром на Тверской и спрашивает: «правда, что вы близко знаете Есенина?» Я отвечаю: «Это мой друг». Он обрадовался, улыбнулся и сказал: «В таком случае у меня к вам большая просьба. Познакомьте меня с ним. Я так люблю его стихи. Хочется посмотреть, каков он. Приходите сегодня вечером часов 8 вместе с ним. А ты хочешь, чтобы я привел тебя в 3 часа и сказал: «Здравствуйте, мы пришли к вам обедать», - так, что ли?
Есенин засмеялся.
- Ну ладно, тогда постучу я.
И забарабанил так, что через 2 мин. дверь приоткрылась и показалась голова Ф.Раскольникова. Увидев меня, он догадался, что рядом Есенин, и широко распахнул дверь.
- Простите меня, грешного. Задремал, а потом и заснул крепким сном.
- А вот Сережа так громко стукнул в дверь, что вы проснулись. Знакомьтесь: это и есть тот знаменитый поэт, которого вы любите и которого просили представить перед очи свои.
Раскольников обнял Сергея.
- Так вот вы какой! Я вас таким и представлял. Именно таким. Разве чуть-чуть повыше.
- Какой уж есть, не обессудьте, - шутливо проокал Есенин.
- Ну располагайтесь в моих апартаментах. Других нет. С трудом нашел эту комнату. А вот и дары природы, которыми я в данный момент располагаю. – Он указал на яблоки. – Что касается напитков, то могу предложить абрикосовый сок.
Раскольников, недавно выпущенный из Англии, где находился на дипломатической работе, был в ореоле романтической славы. Держался просто и естественно, очаровывал не только умом, но и обаятельной внешностью. С дружелюбием и доброжелательным любопытством всматривался в улыбающееся лицо Сергея, который не мог скрыть удовольствия, что сам Раскольников заинтересован им и восхищается его стихами. Мне было понятно, что они так быстро нашли общий язык. Не было и тени стеснения, какое бывает при первом знакомстве. Через несколько минут все говорили, будто давно знали друг друга. Раскольников попросил Есенина прочесть новые стихи. Сергей не отказывался. Он поднялся с кресла, прошелся по комнате, чуть не задев ломберный столик, улыбнулся, отошел от него подальше и начал читать:
Свищет ветер под крутым забором,
Прячется в траву.
Знаю я, что пьяницей и вором
Век свой проживу…
Федор Федорович слушал внимательно. На его выразительном лице отражалось ничем не скрываемое восхищение. Стихи были прекрасны. Мы начали пить абрикосовый сок. Раздался стук в дверь. В комнату вошел молодой человек, словно сошедший с революционного плаката.
- А, Щетинин! – воскликнул радостно Раскольников. – Заходи, заходи! Знакомься – поэты Сергей Есенин и Рюрик Ивнев, А это – фронтовой товарищ, неугомонный Санька Щетинин – гроза контрреволюционеров и бандитов, да и сам в душе бандит, - засмеялся Раскольников. – Только бандит в хорошем смысле слова.
Щетинин подошел к столу, взял бутылку с остатками абрикосового сока и вылил в полосатую чашку. Затем медленно опустил руку в карман шаровар и извлек большую бутыль водки. Я поежился. Мне показалось, что сейчас начнется попойка, а у меня врожденное отвращение к алкоголю. Но вопреки опасению все получилось иначе. Начало было угрожающим, но Щетинин приготовил стол, деловито и аккуратно подобрал из разнокалиберной посуды все необходимое. Я был изумлен: пиршество ограничилось тем, что Раскольников осушил четверть стакана с гримасой, которую никак нельзя назвать поощрительной. Есенин выпил без особого энтузиазма полстакана, виновник торжества – один стакан с удовольствием, но без бахвальства и понукания других следовать его примеру. Вновь попросил прочесть стихи. Щетинин добродушно признался, что ни черта в них не понимает.
- Вот песни – это другое дело. Орешь и сам не знаешь, что орешь, но получается весело…
- Но все-таки, - приставал к нему Есенин, - что-нибудь ты понимаешь, не деревянный. Что за поклеп на себя возводишь? Щетинин отшучивался.
- Ну, пусть поклеп. Разорви меня бомба, если вру! Слова-то я понимаю и смысл, кажется, но вот хорошие стихи или плохие, не знаю. Абрикосовый сок от водки отличу сразу, а хороший стих от плохого – не могу…
- Ну, запел, - засмеялся Есенин, - тебя бы с Клюевым познакомить – тоже клянется: я, дескать, стихов читать не умею, не то что писать…
- Да вы артист, Сережа! – воскликнул Раскольников. – Точная копия Клюева. Я слышал недавно его в «Красном петухе».
- Давайте выпьем! – предложил Щетинин, однако не сделал ни малейшего движения в сторону принесенной бутылки.
- Жаль, что вы вылили абрикосовый сок, - с напускным огорчением произнес я, обращаясь к Щетинину, - я бы с удовольствие выпил сейчас.
- Сок можно заменить чаем, - улыбнулся Раскольников.
- Нет-нет, не будем отнимать у вас столько времени, да и нельзя долго засиживаться. Утром я должен отнести в «Известия» стихотворение. А оно еще того... не допеклось, - сказал Есенин.
- Сережа, ты возводишь на себя поклеп, - улыбнулся я.
- Нет, серьезно, - ответил Есенин. В глазах его светились искорки смеха. – Понимаешь, как получилось: я даже не успел написать, как зашел зам. редактора. «Прочти, говорит, да прочти!» Я и прочел. А он: «Принеси к нам, да поскорей. Больно к моменту!»
- Отпускаю с условием, - сказал Раскольников, - что вы будете заходить ко мне часто. Чем чаще, тем лучше. Ведь я здесь временный гость. Скоро меня направят по назначению. И стихи приносите. И книжечку, если она сохранилась. Хоть одну раздобудьте, чтобы я взял ее на фронт.
И.Леонтьева
«Учительская газета». 1991, № 9
Голубая кофта. Синие глаза.
Никакой я правды милой не сказал.
Милая спросила: «Крутит ли метель?
Затопить бы печку, постелить постель».
Я ответил милой: «Нынче с высоты
Кто-то осыпает белые цветы.
Затопи ты печку, постели постель,
У меня на сердце без тебя метель».
Это одно из известных стихотворений Есенина, написанное в октябре 1925 г., то есть за 3 мес. до смерти. Хотя угадывать адресата стихотворения дело заведомо неблагодарное, которое к тому же не приветствуется в классическом литературоведении, несмотря на это «хотя» - попробуем вслед за Есениным пройти по следу синих глаз в его поэзии.
В первых юношеских стихах синие глаза – признак, выделяющий героя (парень синеглазый в стихотворении «Хороша была Танюша, краше не было в селе…») и героиню: «Я играю на тальяночке про синие глаза» («Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха»). В стихотворении «Иисус» Богородица предрекает:
А белому аисту,
Что с Богом катается
Меж веток,
Носить на завалинки
Синеглазых маленьких деток.
Синие глаза, как портретная деталь или выцветшие глаза, когда-то бывшие синими, встречаются чаще в стихотворения Есенина последних лет, характеризуя стареющего лирического героя или достаточно условную героиню: «Что ты смотришь синими брызгами или в морду хошь?» Но есть и конкретно адресованные строки про синие глаза. Это надпись на книге «В стране березового ситца», сделанная Есениным 12 июня 1925 г.:
Самые лучшие минуты
Были у милой Анюты,
Ее взоры, как синие дверцы,
В них любовь моя, в них и сердце.
Синеглазая Анюта – это А.А. Берзинь, с которой Есенин познакомился за год до приведенной надписи. В его собрании сочинений опубликовано 10 писем поэта к ней. Сохранилось письмо и от нее. Для 2-х лет знакомства достаточно много. Ее имя в 1924-25 гг. Есенин постоянно упоминает в письмах к другим адресатам, в частности к Г.Бениславской. Обращение поэта к женщине «милая» присуще и его лирической поэзии, и эпистолярному наследию. Однако слова, адресованные А. Берзинь, особые. В письмах к ней - намеки, напоминания, грусть о прошедшем. 14 августа 1924 г. он пишет ей из Константинова: «Дорогая Анна Абрамовна! Приветствую Вас и целую Вашу руку. Погода в деревне неважная. Удить из-за ветра невозможно, поэтому сижу в избе и дописываю поэму. Ночи у нас выпадают чудные, лунные и, как ни странно при близкой осени, – безросые. Но все они проходят без любви, и мне остается вспоминать только прошлое».
А вот письмо от 15 июля 1924 г., посланное Бениславской из Ленинграда: «Живу скучно, только работаю, иногда выпиваем, но не всегда. Я очень сейчас занят. Работаю вовсю». Если в первом письме грусть и воспоминания (и сразу хочется продолжить строчками Лермонтова «Мне грустно потому, что я люблю тебя…»), то во втором – скука, тоска, которые топятся в вине и работе.
В августе-ноябре 1924 г. А.Берзинь – главный адресат есенинских писем. «Милая, любимая, Вы ко мне были, как говорят, «черт-те что такое». Люблю я Вас до дьявола, не верю Вам навеки еще больше» - написано между 18 августа – 2 сентября 1924 г.
Может быть, потому что «не верю» есть в стихотворении «Никакой я правды милой не сказал» ? Перед отъездом в Баку Есенин пишет еще откровеннее и ближе: «Милая, любимая. Прости, прости. Уезжаю – года на два. Не ищи. Только помоги. Так нужно. Люблю тебя, люблю. Прощай». Есенин ждал ее в Тифлисе, но она не приехала, молчала. Прослышав, будто он собирается жениться, написала и выдала свою ревность. А он тут же ответил ей (декабрь 1924 г., Батуми) и оправдывался. Анна Абрамовна будет первой, кто бросится из Москвы в Ленинград, узнав о гибели Есенина. Через четверть века, вернувшись из ссылки, напишет воспоминания об этих днях. Мало кто знает, что через 6 лет после смерти Есенина в 1931 г. в Ташкент приезжала А.Берзинь. Она ходила по тем же улицам, по которым ходил поэт в 1921 г. во время своего кратковременного визита в Туркестан. К этому времени Анна была замужем за писателем Бруно Ясинским. Она вместе с ним в сопровождении Эгона Эрвина Киша, Дж. Кюнитцы и других в Таджикистан. А потом до 1937 г. будет приезжать и проводить лето в Варзобском ущелье. Юный тогда поэт Миршакер на всю жизнь запомнил ее необыкновенно синие глаза...
http://zinin-miresenina.narod.ru/photo_1.html
Ночь, подруга верная поэта,
Сохраняя тайну о вечере,
Утаила почему от света,
Что тогда случилось в «Англетере»?
Было накануне расставанье,
И как будто написал он кровью:
«До свиданья, друг мой, до свиданья…» -
Странное предсмертное присловье.
Из Москвы уехал не от смерти,
Здесь - не думал с нею повстречаться.
Скрылся от кабацкой круговерти,
От врагов, что набивались в братцы.
Смелым был он и отменно храбрым,
И за жизнь высоко ставил ставки.
…Он себя не сам бил канделябром,
Чтобы умереть затем в удавке.
Разве, собираясь за границу,
В Персию, в Париж и к Альбиону,
На тот свет он в мыслях мог стремиться?
В этих планах не было б резону!
Был он первым на Руси поэтом.
Песни новые в душе звенели…
И ушел… Оставив без ответа,
Кто прервал полет к заветной цели?
Ф.Бокарев
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Суббота, 29 Дек 2018, 23:05 | Сообщение # 11 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7206
Статус: Offline | ЕСЕНИН: ВЗГЛЯД БЕЗ РЕТУШИ
Скульптор П.Васильев
В ноября на т/к «Россия» воронежцы увидят док. фильм о С.Есенине, снятый 30-летним воронежским режиссером В.Паршиковым. Фильм уже называют сенсационным, но сам режиссер слова «сенсация» не приемлет. Первый из заранее заготовленных вопросов к интервью с В.Паршиковым, отпал сам собой:
– Я знаю, о чем вы спросите. Почему я, воронежец, снял фильм о Есенине. А я просто рассказал о человеке, рожденном в России. Русский человек, русский поэт, вот и все! Есть немало знаменитых поэтов, но лишь немногих последующие поколения считают современниками. В «Пугачеве» он писал не о пугачевском движении, а об антоновском крестьянском восстании в Тамбовской губернии, подваленном Тухачевским. В «Стране негодяев», которую теперь расценивают как поэму-предостережение, говорил о сегодняшней России, может быть, о недалеком нашем будущем. О Есенине судят по-разному. А он – философ, историк, летописец. Он был пророком в неполных 30 лет!
В начале октября Паршиков представил свой фильм «Дорогие мои! Хорошие!» в Рязани, на обл. фестивале «Хрустальный журавль», посвященном 110-летию со дня рождения Есенина. Будучи единственным иногородним номинантом, получил Гран-при губернатора, обойдя более шестисот работ местных мастеров. На фестиваль фильм и правда попал случайно: его премьера состоялась на т/к «Край рязанский» в день рождения Сергея Александровича, и коллеги предложили участвовать в конкурсе. За душой у режиссера – 30 лет: ровно столько, сколько было в момент смерти его герою.
– Воронеж, Рязань… мы все – земляки. Мы несем в себе частицу Есенина, и она, рано или поздно, пробуждается в нас. Когда это случилось со мной – не знаю. Есть детские воспоминания: нижнедевицкое село Синие Лепяги, где прошла большая часть моего детства; бабушка, по обыкновению вставшая до рассвета, хлопочет по хозяйству, напевая «Клен ты мой опавший»; мне лет пять, и я из постели смотрю, как всходит солнце, луч пробивается через задернутые шторы и падает на пол. Это – Есенин. Потом – все забыто, скудная школьная программа, в старших классах – народный театр при ДК К.Маркса, поездка на прослушивание в школу-студию МХАТ. Я подбираю программу, пытаюсь взять Есенина и вдруг тону в какой-то безысходности – «Весна на радость не похожа…». Желая показать себя характерным и эмоциональным, читаю Шолохова и Петрарку. И даже получаю одобрение, но поступаю в воронежский «лестех»: мать растит меня одна, учеба в столице нам не по карману. А дальше – должность руководителя студенческого клуба, факультет общественных профессий, работа режиссером народного театра, институт повышения квалификации работников телевидения и радиовещания в Москве. И поход на Ваганьково. Сначала – к А.Миронову. Потом – к Есенину. У могилы никого, но помню – я оглянулся, чтобы никто не видел, и сказал шепотом: «Серега, сделаю фильм…» Это было 4 года назад. В нынешний год мы с ним ровесники, а я дал себе зарок – к своему 30-летию завершить работу. И открывали тайны Вместе с исследовательской частью работа над фильмом «Дорогие мои! Хорошие!» заняла более 4-х лет. В сущности, это немного. Научный консультант фильма, доктор фил. наук, профессор Н.Шубникова-Гусева, которая сегодня возглавляет есенинскую группу в ИМЛИ им. Горького, ведет работу над летописью жизни и творчества С.Есенина. Изданы уже 2 толстых тома. Третий готовится к выходу. Всего их будет 7.
Ближе к финалу жизнь Есенина будет рассматриваться чуть ли не поминутно, и, возможно, эта беспрецедентная летопись развеет наконец мифы и домыслы о том, что Есенин – скандалист, шизофреник, исписавшийся поэт и прочее, основанные на воспоминаниях «дружеского окружения», состоявшего по большей части из сотрудников ОГПУ и просто завистников. В фильме – 14 действующих лиц, если считать док. запись гражданской супруги Есенина – Н.Д. Вольпин, предоставленную директором Воронежского музея Есенина Е.И. Ивановым. Ровно 1 час 18 мин. – о Есенине: 3 условных части – жизнь, расследование обстоятельств гибели, события после смерти.
Автор побывал в Пушкинском доме и ИРЛ в Санкт-Петербурге, где хранятся в числе прочего написанная кровью предсмертная записка Есенина, посмертная маска, выполненная скульптором Золотаревским и слепок руки. В ИМЛ им. Горького в Москве, в закрытых фондах рукописного отдела, работал с рукописями, а также с бумагами по делу о смерти Есенина – документами, на которых, по сути, и держится версия самоубийства: протокол осмотра участкового надзирателя Горбова, акт патологоанатома Гиляревского, а также несколько телефонограмм, опись вещей, выписка о смерти.
В родном селе Есенина – Константинове – Паршиков стал практически своим. Работал в закрытых фондах музея-заповедника. Впрочем, в Константиново он ездит по несколько раз в год:
– Душа там отдыхает, хотя и гос. объект – все в асфальте, резьба под лак. А все равно, прежний закат на лавке у родительской избы, вид на Оку, на церковь иконы Казанской Божьей матери, где Есенина крестили и где отпевали, – самоубийцу!.. Православная церковь взяла его под крыло, и наш митрополит не считает его самоубийцей. Встречался с есениноведами и родственниками поэта. Был допущен к раритетам племянницы поэта С.П. Есениной и частной коллекции питерского исследователя В.И. Кузнецова, собравшего интереснейший материал – копии, конечно, но добытые каким-то образы из самых разных архивов, кроме спецхранов КГБ.
Его принимали с недоверием. Долго присматривались. И, видно, находили что-то в этом молодом человеке с несмеющимися глазами и каким-то встревоженным лицом. И рассказывали то, что не до сих пор не открывали никому и никогда. Положа руку на сердце признаюсь: выбор темы Паршикова мне показался непонятным. Особенно теперь, когда жизнь и смерть Есенина оказались предметом пристального изучения множества людей. Зачем было ощущать себя частью громадной людской массы, без меры одержимой любопытством проникнуть в чужую судьбу? Но год назад у него вышел еще один фильм, целиком посвященный гибели Есенина. А до этого – очерк, получившийся из ни к чему вроде бы не обязывающей поездки на родину поэта, с непрофессиональной камерой в арсенале и проявившимся вдруг чувством то ли избранности, то ли долга за душой. Несколько лет кропотливой работы с архивами, свидетельствами. И мысль, что смерть надо искать не в смерти, а в жизни. Вот тогда он и начал исследовать жизнь: соприкасаться с воспоминаниями, изучать переписку, беседовать с родственниками.
– Мне неприятна сейчас тема смерти. Точнее, это массовое безумие, когда в день рождения поэта начинают говорить о его гибели и ломать копья, отстаивая версии – убийства, самоубийства. Но не стану скрывать: когда я взялся за первый фильм, я начал с того же. Так же вновь и вновь по секундам выверял те 4 дня, которые Есенин провел в гостинице «Англетер».
В сущности, Паршиков исследовал уже опубликованные воспоминания и свидетельства. Но кое-что он сделал впервые. Например, добился встречи с Э.А. Хлысталовым, отставным следователем по особо важным делам московского угрозыска, 13 лет посвятившим расследованию тайны гибели поэта. Получил право показать в эфире неопубликованную фотографию, копию которой видел в закрытых фондах музея-заповедника на родине поэта: автор неизвестен, Есенин в гробу запечатлен с необычного ракурса. Съемку ему тогда не разрешили. Но что стоила эта копия, если позже племянница поэта впервые предоставила ему для публикации оригинал – в отличном состоянии, абсолютно без ретуши!
– Все фотографии, в том числе те, что использованы в худ. фильме, сделаны в гостинице «Англетер»: Есенин лежит на диване, камера – слева, и все снято с этой одной точки, – мы говорим в полутемном закутке какого-то кабинете телецентра ВГТРК, и даже здесь видно, как у режиссера блестят глаза. – Фотографии делал кремлевский портретист М.Наппельбаум. То есть придворный фотохудожник, далекий от правил проведения судебной фотосъемки, приехал специально из столицы – фотографировать мертвого Есенина? И не сделал ни одного фронтального плана, ни одного снимка в петле!
Морщась, как от собственной боли, Паршиков в очередной раз перебирает детали.
– Разный рельеф глаз – есть мнение, что один глаз вытек. Черное пятно на правом веке – многие утверждают, что это пулевое ранение. Впрочем, не хочу обманываться, по снимку сложно судить. Над переносицей то ли ожог от трубы парового отопления, то ли след от удара тупым предметом. То и другое вероятно, могли и оглушить, еще живым вздернуть в петлю. А вот видите – вертикальные борозды от уголков губ? Похоже на след от удавки, если бы она при сопротивлении зацепилась и порвала рот. Современные исследователи, сторонники версии самоубийства, доказывают, что это подсохшая желудочная жидкость. Но посмотрите на другую, не известную ранее фотографию: следы симметричны! И волосы прилизаны до неузнаваемости – быть может, пытались смыть запекшуюся кровь? Опять же рука – на рисунках худ. В.Сварога, который первым пришел на место происшествия и сделал рисунок Есенина, когда тот еще лежал на полу гостиничного номера, вынутый без свидетелей из петли, рука скрючена у самой шеи. Сторонники версии убийства утверждают, что в 5-м номере «Англетера» был обыск: на рисунке видно, что все перевернуто, неимоверная грязь, у Есенина одежда в беспорядке, как после борьбы. Уже на фотографии все иначе. Говорят, чтобы распрямить руку, пришлось резать жилы. Значит, трупное окоченение наступило не в повешенном состоянии, ведь у висельников вытягиваются конечности?
В смерти смерть искать? Сделав первый фильм, Паршиков подвел черту – Есенина убили. Несколько документов, на которые опирались оппоненты, – несостоятельны. Протокол осмотра участкового надзирателя Н.Горбова, который всего 2 мес. проработал в милиции, составлен безграмотнейшим образом. Понятые расписывалась, не видя Есенина в петле, – их позвали, когда он уже лежал на диване. Причем пришли они с разных концов города, и один из них, это доказано документально, – сотрудник ОГПУ. Акт патологоанатома Гиляревского говорит лишь о том, что смерть наступила от асфиксии, – он не констатировал самоубийство.Режиссер работал, как профессиональный следователь. Шел шаг за шагом. В 2002 г. он встретился с отставным следователем МУРа Э.Хлысталовым, послужившим прототипом подполковника Хлыстова в сериале «Есенин». Интервью с ним состоялось за месяц до его смерти.
– Он отвечал на вопросы действительно как профессионал. Отказывался дать ответ, если хоть в чем-то не был уверен. Был настолько строг к себе, что иногда это походило на внутреннюю цензуру. Тогда, в середине 80-х, он пытался проникнуть в архивы, открыл 13 уголовных дел, заведенных на Есенина. Мне, после того, как камера была выключена, сказал: их больше, возможно – 17, и все рассматривались исключительно ОГПУ. Есть основания полагать, что внешне хулиганские выходки были равноценны полит. акциям. Накануне XIV съезда партии было достаточно людей, которые могли видеть в народном любимце один из инструментов прихода к власти. Ни на одну из сторон Есенин не встал. Он всегда держался особняком: ни к какому поэтическому движению не принадлежу, ни к какому полит. движению. Вот тогда я и стал понимать, как мелко плаваю. Начал задумываться над тем, что не в этих 4-х днях следует искать разгадку. И в «Англетере» Есенина вообще могло не быть. Он же путал перед гибелью следы, пытаясь уйти от чекистов. В Ленинграде его могли арестовать сразу же на перроне – есть и такая версия. Органы того времени, как сказал один мой эксперт, были блистательными, непревзойденными мастерами фальсификации. Тогда провокация была поставлена на поток. А Есенин был горяч, и провокаторы это прекрасно знали. Но что в этом копаться, что смерть в смерти искать? Смерть надо искать в жизни! Как жил Есенин – вот где разгадка! Его персону пытаются рассматривать с точки зрения воспоминаний, фактов биографии, поэтических образов. А надо – на него на фоне истории. Он не был идеалистом, но Родину любил. Это была его единственная бесспорная любовь.
Встречу с Хлысталовым за месяц до его смерти Паршиков считает редким профессиональным достижением. За все 13 лет расследования обстоятельств гибели Есенина ст. следователь по особо важным делам МУРа дал интервью лишь однажды – питерской телекомпании, еще на заре перестройки. Но тогда все были охвачены лихорадкой сенсаций: это было время, когда «открывались шлюзы» и рассекречивались десятилетиями закрытые архивы. Да и Хлесталов был моложе, и выводы его были несколько иными. Назначая встречу, отставной полковник был предельно краток: «13.00, на Сущевском валу, на моей квартире, и поедем дальше». Паршиков, ехавший на своей «Волге» из Константинова, в столице застрял в пробке. Чуть не плакал, понимая, что опоздал. Объяснений Хлысталов не принял, но, посмотрев пристально в глаза, смягчился и повез в мастерскую своего друга – скульптора Н.Селиванова.
– Когда сказал, что там будем снимать, у меня руки опустились. Я же привез с собой оборудование, декорации. Мне бы на улице снять, но сказал – как отрезал. А в мастерской кошмар, такой слой гипсовой пыли! Правда, действительно, много есенинских работ. Снимал сам, без оператора, изображение, прямо скажу, получилось не очень, но лицо рассмотреть можно. Рассказывал, как получил по почте 2 посмертные фотографии Есенина, как поначалу не узнал поэта в изуродованном мертвом человеке. А ведь отец Эдуарда Александровича пострадал именно из-за любви к Есенину – пел песни на его стихи в коммунальной квартире во времена запрета. Забрали, судили за есенинщину, больше Хлысталов отца не видел… Я записал это интервью – у страшно пыльного шкафа, с бюстом Есенина на заднем плане. И еще столько всего, что осветительные приборы поставить некуда – тут и гипсовый Курчатов, и Шукшин в бронзе… Селиванов достал какую-то мешковину, говорит: «Драпируй фон...» С одной стороны за какой-то гвоздь зацепил, с другой – прижал плечом Шукшина. А ведь судьба, наверное! Как работу закончил, стала мысль приходить: хочу о Шукшине снять фильм…
Док. фильм воронежского режиссера пройдет вслед за т/с «Есенин», вызвавшим шквал неодобрительных и порой уничижительных откликов и критиков, и зрителей, и родственников поэта. Наверное, показ был бы логичным на Первом федеральном канале, сразу после окончания худ. фильма. По инициативе С.Безрукова возможность показа фильма, действительно, рассматривается на Первом канале. Пока лишь рассматривается – не более. Правда, по согласованию с Воронежской телерадиокомпанией, Первый взял ряд фрагментов для программы «Утро». В частности, сюжеты о матери Есенина – Татьяне Федоровне – интервью, кадры хроники. А также редкий материал – фрагменты интервью с Э.Хлысталовым. Впрочем, фрагменты были использованы как подтверждение версий, выдвинутых в сериале «Есенин».
Давать оценку фильму Паршиков отказался наотрез. Очевидно, потому, что главный герой сериала «Есенин» стал и его героем. Перед началом съемок в С.Безрукове воронежский режиссер неоспоримо увидел Есенина. И это показал в своем фильме: в Константинове, в день, когда у группы сериала шла съемка прощания с родиной на берегу Оки, они с Сергеем записали почти полуторачасовое интервью. Право зрителя – сравнить 2 образа и сделать выводы. По части собственного фильма Паршиков переживает сегодня только за зрительское признание. Оценку родственников и есениноведов он уже получил.
– Снявшийся в фильме зампредседателя комитета по архивным делам при Правительстве РФ в 1991-1993 годах А.С. Прокопенко высказался прямо: это наиболее удачная работа из всех худ. и док. фильмов о Есенине. Быть может, прежде у авторов было меньше возможностей осуществить свои замыслы, я сделал все, что от меня зависело, и все, что хотел. С.П. Есенина высказала свою оценку крайне сдержанно. Но мне гораздо дороже было узнать, что она занялась тиражированием моего фильма для школ Москвы…
Премьера док. фильма «Дорогие мои! Хорошие!» состоится 26 ноября. В 11 час. – показ в к/т «Спартак», затем – представление творческой группы и пресс-конференция с участием снимавшихся в фильме А.С. Прокопенко и С.П. Есениной. В 16 час. – показ фильма в местном эфире т/к «Россия» и встреча в прямом эфире с той же авторской группой. Уже сейчас фильм многие называют сенсационным. Но, говоря о Есенине, Паршиков не приемлет слова «сенсация». Считает, что трактовать жизнь и смерть этого человека можно только на фоне народной судьбы, и сенсациям тут не место. А кроме того, пришло время холодного анализа. Пора возбудить и довести до конца последнее уголовное дело о гибели этого человека – ведь оно так и не было открыто.
– Почему бы не распечатать архивные фонды КГБ по делу Есенина, ведь прошло 80 лет? – недобро усмехается он. – Возможно, не сохранились прямые документы, но наверняка есть косвенные материалы – личные дела секретных сотрудников ОГПУ. А в этих папках можно найти многое, в том числе, распоряжения, которые давались насчет Есенина. Наверное, и эксгумация останков не повредила бы. Но знаете, что рассказала мне Светлана Петровна – единственная из оставшихся в живых свидетелей похорон матери Есенина? Татьяну Федоровну хоронили в 1955 г, рядом с поэтом. И когда часть есенинской могилы оказалась вскрыта, Светлана Петровна увидела чужой, свежий, гроб. С тех пор она теряется в догадках: может – неизвестное подзахоронение, а может – подмена? Получается, что в есенинской могиле на Ваганьковском поэта может и не быть. А в 1985 г. соседние могилы в радиусе 5 м. были залиты бетоном: говорят, для укрепления памятника. А памятник не такой уж и грандиозный – мраморная глыба…
Юлия Савельева
http://www.communa.ru/index.php?ELEMENT_ID=13530
ВМЕСТО ПРОЛОГА
Замкнутый круг. Убийство Есенина превращается в самоубийство законности. Катализатором этого процесса стали широко опубликованные в СМИ посмертные фотографии поэта. Для всякого, кто их видел, «повесился» звучит как насмешка. Впрочем, «законность» звучит так же. Люди давно верят в неё не больше, чем в самоубийство Есенина. И просят только одного: провести проверку по факту гибели поэта. В ответ должностные лица, коим в обязанности вменено отстаивание интересов закона, мнутся, как врачи у постели безнадёжно больного, умирающего по их вине. И неохотно сообщают, что такая проверка уже была проведена «комиссией Есенинского комитета по выяснению обстоятельств смерти С.А. Есенина» под председательством Ю.Прокушева. О чём даже выпущена книга - весьма внушительный труд под нейтральным названием «Смерть Сергея Есенина». Но не сообщают, что деятельность комиссии характер носила неофициальный. Экспертиз не проводилось. Привлечённые эксперты в частном порядке высказали свое мнение по совершенно формальным вопросам, дружно отметили низкое качество, проведенного в 1926 г. дознания и оставили всё, как есть. Анекдот периода застоя: вышли из вагонов, раскачивали поезд, гудели и, вообще, делали вид, что едут. А между тем, глаза завязаны только у Фемиды, её служители способности видеть не лишены. И за безликой громадой больших чинов скрываются вполне реальные люди, наделённые способностью видеть, думать, понимать и даже! – принимать решения. Если только эту способность не обменивают на мундир, заступая на важный пост по охране законности в стране.
- Но это факт?
- Нет, это не факт. Это гораздо больше, чем факт: так оно и было на самом деле.
«Вот факты: выписка из церковной книги, справка о смерти барона, квитанция на гроб. Казалось бы, доказательств более, чем достаточно. Однако, подсудимый продолжает упорствовать. Воспользовавшись своим внешним сходством с покойным бароном, коварно овладев его походкой, голосом и даже отпечатками пальцев, подсудимый наивно пытается нас обмануть и заставить узнать в себе нашего дорогого барона, которого мы 3 года назад торжественно проводили». - блистательная речь адвоката Рамкопфа и фарисейский суд над садовником Мюллером удивительно точно передают суть «прокушевской» проверки.
«…эмоционально-публицистическая сторона явно преобладает над документальной, научно-аргументированной основой; предположение, версия, домысел – над точными, неопровержимыми фактами», - это уже Прокушев не столь блистательно, как Рамкопф, зато не менее лицемерно рассказывает о материалах, ставящих под сомнение самоубийство С.Есенина, во вступлении к уже упомянутому бестселлеру. К слову, вступление имеет весьма претензионное название: «В поисках истины». Но поиски во вступлении же и заканчиваются. Подытоживают окончание этих недолгих поисков слова ст. прокурора Дедова. Сильно уступая Рамкопфу в элегантности слога, в иезуитстве и абсурдности он вполне может с ним потягаться: «…допущенные неполнота и низкое качество документов дознания только лишь сами по себе, без подтверждения другими объективными доказательствами, не могут служить основанием для вывода об убийстве поэта или для эксгумации его останков с целью проведения судебно-медицинского исследования». Ну, как?
Какие могут быть еще «другие объективные доказательства», кроме материалов дела? Кстати, говоря о «точных, неопровержимых фактах», Прокушев имеет в виду те самые документы дознания, «неполноту и низкое качество» которых отмечает Дедов. А ссылаясь в своём замечательном вступлении на заключения экспертов, которые, по его словам, опровергают версию об убийстве Есенина, он просто-напросто врёт. Ни один эксперт ничего не опроверг, равно, как и ничего не подтвердил. Выкручиваясь, кто как может, по принципу и вашим, и нашим - давай, спляшем, они дают ответы столь расплывчатые и не по существу, что, кроме того, что «чего-то там с Есениным случилось: то ли это, а то ли то…», понять ничего нельзя. Тем более, что Прокушев, завершив «поиски истины», всерьёз занялся поиском «дурней себя» и беззастенчивым подтасовыванием понятий. Перед экспертами он ставил вопросы, ответы на которые очевидны, не касаясь сути возникающих в деле противоречий. Так, говоря об акте Гиляревского, Прокушев интересуется: «соответствует ли содержание акта выводу о том, что смерть произошла от механической асфиксии – повешения?» И эксперты с готовностью кивают головой: «Заключение о причине смерти Есенина соответствует данным, полученным при исследовании трупа».
Какая неожиданность! Можно подумать, кто-то в этом сомневался. А соответствуют ли «данные, полученные при исследовании трупа» трупу Есенина? Сравнивая посмертные фотографии Есенина с исследовательской частью акта Гиляревского, пресловутые «10 отличий» найти – не вопрос. Вопрос в другом - на что списать промахи акта, наподобие: «зрачки равномерно расширены, отверстия носа свободны». Впрочем, акт Гиляревского на вопросы не отвечает, он их задаёт. Именно «акт», не заключение эксперта, а акт. Соответственно, экспертиза не проводилась. Акт в единственном экземпляре, написанный от руки, без машинописной копии и исходящего номера. Но дело далеко не в формальной стороне. Доктор мед. наук, профессор, генерал-майор мед. службы Томилин по-военному чётко указывает на недостатки акта:
«а) Очень кратко составлена вводная часть; нет сведений о том, кто назначил исследование трупа; не сообщаются сведения об обстоятельствах следствия и др.;
б) Описание обнаруженных повреждений очень кратко и неполно (не указана точная локализация, форма, состояние краев, углов, отдельных повреждений и пр.);
Практически не описана странгуляционная борозда.
Имеются и другие недостатки формы и содержания акта».
Однако, доцент академии им. Сеченова, кандидат мед. наук Маслов никаких недостатков в акте Гиляревского не усмотрел и даже напротив, нашёл, что «достаточно подробно описаны характер, локализация странгуляционной борозды». Надо заметить, что к Маслову Есенинский комитет обратился после разъяснений Томилина, и, судя по всему, нашёл большее понимание. Однако, как только дошло до дела, выяснилось, что акт не так безупречен, как хотелось бы Маслову. На вопрос следователя Хлысталова о давности наступления смерти и продолжительности висения тела в петле, он сообщил: «Из-за отсутствия описания других трупных изменений, состояния трупных пятен при надавливании и т.д. по настоящему описанию трупных изменений установить давность наступления смерти в момент производства вскрытия и продолжительность его висения в петле затруднительно».
Проще говоря, профессор Гиляревский в акте вскрытия не указал время наступления смерти и не описал признаки, способные помочь установить его. Время, наряду с причиной смерти - основной вопрос. Как проводить следствие? Когда произошла эта самая асфиксия: неделю назад, 3 дня, 2 часа? Как искать подозреваемых? Как проверять алиби? Надо понимать так, что в этом случае поверили на слово, и время наступления смерти установили по свидетельским показаниям, не отличающимся согласованностью. Джентельменское соглашение. Зато в акте содержатся следующие сведения: «покойному 30 лет» - профессор Гиляревский визуально установил возраст покойного и весьма точно! «…труп правильно развит, удовлетворительного питания» - уж кому-кому, а профессору известно, что у трупов с развитием и питанием разные сложности случаются. Ну, коронное: «глаза закрыты, зрачки равномерно расширены, отверстия носа свободны; рот сжат, кончик языка ущемлён между зубами» - одно из 2-х: либо Сварог рисовал, а Наппельбаум фотографировал не Есенина, либо Гиляревский вскрывал кого-то другого.
«Ширина борозды с гусиное перо» - очень точная единица измерения выбрана профессором. Видимо, среди прочих, был выпущен и декрет, обязывающий гусей иметь одинаковую ширину всех перьев. «Сердце с кулак покойного» - профессор творчески подошел к вопросу измерений. «В почечном канале ничего особенного» - да, действительно, чего там особенного? «…покойный в повешенном состоянии находился продолжительное время» - это не к кому, что состояние скорее «висячее», чем «повешенное», а к расплывчатости слова «продолжительное». Профессор не сориентировал даже примерно: несколько часов, несколько дней, сутки? А, может, месяц? Неужели профессор составил такой акт? Неужели в 1925 г. в России был столь низкий уровень развития медицины? Нобелевский лауреат И.П. Павлов ставит сложнейшие опыты, проводит уникальные операции, изучая рефлексы и высшую нервную деятельность, а профессор – не студент-заочник, а умудренный опытом про-фес-сор, производя вскрытие, измеряет сердце в «кулаках покойного»? 33 попугая и одно гусиное перо!
Тот самый Гиляревский?
Очень хочется сделать небольшую историческую справку. А.Г. Гиляревский родился в 1870 г. Соответственно, в самом конце 1925 г. ему было полных 55 лет. Он – выпускник Санкт-Петербургской военно-мед. академии. Учебное заведение весьма уважаемое в царской России. То есть, это – не мальчишка, окончивший с грехом пополам курсы санитаров, это профессор, с солидным опытом и стажем. И вот те нате! Не надо забрасывать эхолот, чтобы понять, что «Акт вскрытия трупа С.А. Есенина» – шедевр уровня Швондера, но никак не профессора Преображенского. Тем не менее, «комиссия единодушно», как констатирует Прокушев, решает, что «…фактически объективно нет материалов, которые могли бы документально опровергнуть содержание акта…»
Сохранились подлинные негативы фотографий Наппельбаума. И если на них и на рис. Сварога у Есенина «глаза закрыты, зрачки равномерно расширены, отверстия носа свободны; рот сжат, кончик языка ущемлён между зубами», то «фактически объективно» и далее по тексту. Но «комиссия» не ограничилась этим сенсационным выводом. Прокушев «со всей ответственностью» неоднократно настаивает, что «неопровержимых данных, свидетельствующих о насильственной смерти Есенина нет». Вероятно, есть «неопровержимые данные, свидетельствующие» о самоубийстве? Навалом! Следом за актом, не оставляющим ни малейшего шанса сомнениям, идут не менее убедительные посмертные маски с лица Есенина.
Масок оказалось несколько. И среди них - склеенная из 5 частей. К сожалению, их обилие не способствовало точности исследования в связи с тем, что «фактически объективно», если на то пошло, это не маски с лица Есенина, это – всего лишь маски с масок. И каждая следующая – менее точная копия предыдущей. Всего исследовалось 5 отдалённо напоминающих друг друга масок. Однако, описывая повреждения лица, отобразившиеся на масках, эксперт Дегтярёв отмечает некоторые общие для всех детали: спинка носа имеет горбинку, искривлённую влево. В лобной области маски с захватом переносицы имеется косовертикальный участок западения прямоугольной формы, имеющий нечёткие края. Поверхность этого участка не ровная, не везде одинаково западающая, кверху от переносицы в области лба - несколько выше окружающей поверхности. Размер, точнее ширина этого участка на масках, варьируется: 4,5 на 1 см, или на 2,2 см, или на 2,1 см. Также на этом участке отмечается: внизу справа (в области внутреннего конца правой брови) – западение округлой формы, диаметром около 1 см, глубиной 0,2-0,3 см. В области внутреннего конца левой брови – участок в виде нечёткого желобообразного западения, той же глубины. А между этими двумя участками – над переносицей – западение глубиной 0,1-0,2 см. В числе прочих повреждений на всех масках отобразилось западение округлой формы в области внутреннего угла правого глаза, диаметром 0,4-0,5 см с ровными валикообразными краями, глубиной 0,3-0,4 см. И примерно на 1 см выше и правее – округлый участок стертости рельефа гипса с нечёткими границами, гладкой поверхностью, диаметром 0,7-0,8 см, слегка возвышающийся.
Одна особенность неприятно обращает на себя внимание. Предоставленная для исследования маска из частной коллекции, покрытая олифой, в сравнении с другими являющаяся наиболее чёткой и рельефной, при исследовании почему-то навязчиво сравнивается с экспозиционной маской из Константиново, выглядящей более «благообразно». Цель сравнения очевидна и проста – породить мысль: «какая-то она не такая». И кроме того, описав повреждения лица, отображённые на «олифовой» маске, эксперт размеры их предпочёл не указывать, ограничившись расплывчатыми фразами: «так же, как и на предыдущих масках», «схож с западением на вышеперечисленных масках». Хотя со всеми «предыдущими» таких небрежностей себе не позволял. Моё личное «на глаз» впечатление: «западения» на этой маске значительно глубже, и с ещё более неровными краями. Впрочем, это – не самое интересное. Позже, делая выводы, Дегтярёв глубокомысленно решит по совокупности признаков, что маска из Константиново – это оригинал, а остальные 4 – копии. Мало того: «…сравнение элементов лица на масках друг с другом дают основание высказаться о том, что маски-копии изготовлены с представленной маски-оригинала». Весьма небанальная мысль, вполне в духе акта Гиляревского. И потому, что на «маске-оригинале» повреждения лица отобразились менее рельефно, чем на остальных, несмотря на то, что рельефность должны утрачивать копии. И потому, что сложно с маски, на которой губы Есенина полуоткрыты сделать копию, на которой они плотно сомкнуты.
Дело в том, что с лица С.Есенина после смерти дважды снимали маску: скульптор Бройде в Ленинграде и скульптор Золотаревский в Москве. Эти две маски могут существенно различаться. Лицо Есенина несколько раз «реставрировали», а перед торжественным прощанием в Доме печати – особенно тщательно. Это хорошо видно на фотографиях. Присутствовавшие вспоминали «большую, почему-то скудно освещённую комнату» и «куклу» в гробу, которую нельзя было узнать. Поэтому, насколько разнятся фотографии Есенина в гробу, сделанные в Ленинграде и в Москве, настолько будут разными и маски. Может, представленные эксперту 4 маски - и копии, но с константиновской ли? Как же проводить их сравнительный анализ? Впрочем, и это не самое интересное. Дегтярёв по форме и морфологическим признакам повреждений опять нашёл основание высказаться и всё так же опрометчиво. Высказал он не новую мысль о том, что «повреждения или следы от повреждений могли образоваться при контакте лица умершего с тупым твёрдым предметом, имеющим цилиндрическую поверхность, в том числе и с трубой отопления». А с двумя трубами? В номере, где было обнаружено тело Есенина, две близко расположенные параллельные трубы отопления. Но второй вечно не оказывается на месте, как только начинаются очередные «поиски истины». Кроме того, при исследовании на масках зафиксированы «нечёткие края» участка западения «с неровной, не везде одинаковой поверхностью» и искривлённая влево спинка носа. Вот бы где поинтересоваться наличием соответствия между исследовательской частью и выводами. В «Англетере» такие покорёженные трубы? Нос сломать можно…
Далее мысль Дегтярёва развивается ещё более увлекательно. Все отобразившиеся на масках травмы лица он сваливает на «технологию изготовления посмертных масок». А когда это уже становится технически неудобно – неровен час, скульпторы прочитают – тогда на прижизненные дефекты внешности Есенина. В качестве причин отобразившейся на масках асимметрии лица поэта Дегтярёв называет «неравноценность конструктивных элементов костного черепа, специфичность мимики, отражение общей асимметрии тела», а также таинственные «многие другие». И сообщает, что «такая асимметрия не может быть проявлением травмы». Увеличение топливных ресурсов в связи с продвижением вглубь лесного массива. То, что «правая бровь прямая и выше левой, дугообразной… правый глаз несимметричен левому и более западает, правая носогубная складка менее выражена, чем левая, нижний край правого крыла носа располагается выше, чем край левого крыла», - это не следствие нанесённых Есенину травм, а неожиданный итог его «специфической мимики».
Так-то вот! С русского на русский: у Есенина при жизни и было такое лицо: перекошенное, с одним запавшим, другим – вышедшим из орбиты глазом, смещёнными крыльями носа и жутким отёком щеки. Куда уж там Гюго с его Квазимодо до дегтярёвского «Есенина». Кстати, более запавший правый глаз – ещё одна странность, не нашедшая объяснения у экспертов. На фотографиях отчётливо видно, что запал как раз левый глаз. И маска, вроде бы, «отзеркаливать» не должна. А нос «с горбинкой» мог быть сломан у Есенина ещё при жизни. Ну, разумеется, не после смерти. Может, нос сломали Есенину непосредственно перед смертью, тогда же, когда «асимметрично» выбили глаз и «косовертикально» проломили лоб? Нет. «Комиссия» точно знает, что нос был сломан значительно раньше. Это видно на снимках. Не замечали? А никто не замечал. Но кто ищет, тот всегда найдёт! И нашли. Нашли фотографию, запечатлевшую Есенина с Леоновым в марте 1925. Есенин на ней – в полупрофиль. Удача! Нос у него – с горбинкой. Да с какой! И, нисколько не смутившись тем очевидным обстоятельством, что ни на одной другой из многочисленных фотографий поэта, нет никакой «горбинки в области спинки носа», обычную светотень на некачественном снимке выдали за искомый «сломанный нос». На всех фотографиях Есенина, сделанных до, после и в одно время с означенной, запечатлевших поэта в фас, профиль, полупрофиль и во всем многообразии ракурсов, у него идеально ровный нос. Включая самые последние снимки, сделанные осенью 1925 г. Найти фотографию, сохранившую для удобства экспертов «асимметрию» есенинского лица, не удалось даже «комиссии». В браке бы у фотографов порыться. В то же время кипела работа у целой группы экспертов под руководством Плаксина. Они тоже днём с огнём искали истину на основании «письма» Прокушева. В том числе, исследовали посмертные маски. Коих им было предоставлено целых 7. И какое неординарное решение нашли эксперты - вероятно, посчитав маски идеально идентичными, свои выводы относительно них они обобщили:
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Воскресенье, 30 Дек 2018, 22:04 | Сообщение # 12 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7206
Статус: Offline | «в лобной области между бровями имеется выступающая на высоту до 0,3 см площадка, края которой плавно сливаются с окружающей поверхностью. Контур площадки имеет форму дуги, распространяющейся влево вверх и открытой между бровями вниз. Длина площадки около 4 см, ширина в нижней части около 3 см. В верхней половине площадки круглое плавное вдавление, диаметром около 1,5 см и глубиной до 0,1 см».
Вот так! Дело в том, что плаксинский квартет исследовал те же маски, что и Дегтярёв, плюс маска из «Пушкинского дома» и ещё одна из частной коллекции. А как изменилась картина! «Вдавление» осталось только «в верхней половине площадки», правда, изменив форму и глубину. Воистину, ум – хорошо, а два – лучше! А уж четыре… «Между корнем носа и внутренним концом правой брови имеется полукруглое в поперечном сечении вдавление, диаметром 3,7 см». Неожиданно и смело! Шире, чем 2,2 см ещё ничего не намеряли. Затем квартет преобразовался в кружок «экспериментального моделирования и художественной лепки». Дабы исключить превратность толкования исследования, была выполнена копия посмертной маски из пластилина. На коей стальной трубой, диаметром 3,7 см было произведено вдавление в лобной области. Результатом сей манипуляции стал широченный отпечаток в виде замечательно ровного желоба с чёткими краями и замечательно же ровной поверхностью. Последовал несколько неожиданный вывод экспериментаторов о том, что картина, отобразившаяся на пластилиновой маске «по форме и размеру соответствует вдавлению, отмеченному при исследовании фотографий…»
Почему вдруг фотографий, а не масок? Впрочем, это не имеет значения. Вдавление на пластилиновой маске и фотографиям, и гипсовым маскам соответствует в равной степени. А именно -нисколько. Правда, оно - на том же месте. Но это фокус для начинающих: куда трубу приложишь, там она и отпечатается, при этом вторая труба, разумеется, опять куда-то пропала. Однако, «комиссия» с полным пониманием отнеслась к креативному ходу экспертов и снисходительно, как взрослые в детской игре, согласилась: «похоже, молодцы». В кружках моделирования и лепки практикуются игры на развитие воображения: то, чего не видишь, надо додумать. Тем более, что исследованием фотографий эксперты занимались тоже. Дегтярёв при исследовании фотографий по-прежнему избегает быть тривиальным. Посмертные фотографии Есенина, сделанные Наппельбаумом, он отчего-то называет «любительскими». Тут снова тянет внести ясность посредством исторической справки. Моисей Соломонович – профессиональный фотограф. Того больше – «кремлёвский». Признанный мастер ретуши – «король». Многие исторические персонажи того времени: и политдеятели, и представители культуры и искусства знакомы нам именно по портретам работы Наппельбаума. За что же сделанные им снимки обзывать «любительскими»? И какие тогда признавать профессиональными? Ну, допустим. Ладно.
Так вот, большой любитель пофотографировать Наппельбаум, невзначай забредя в «Англетер», по счастью, со всей необходимой техникой и, увидев мёртвого Есенина, не удержался и сделал несколько снимков. Негативы коих теперь и предоставлены для исследования эксперту. И тот «при помощи стереомикроскопа МБС-2 и лупы» выявил: «…в области переносицы, в лобной области слева, в области верхнее-внутреннего края правой глазницы довольно четко различима полоса тёмного цвета. Верхнее-правый край полосы нечёткий, а верхние - и нижние-левый её края довольно чёткие и имеют вид валиков, что свидетельствует о том, что это полоса вдавления. В области верхнее-внутреннего края правой глазницы и соответственно нижнее-правому краю полосы вдавления довольно чётко определяется округлой формы участок тёмного цвета с ровными границами или контурами… на спинке носа различим участок тёмного цвета. На кончике носа справа очень нечётко выраженный участок тёмного цвета с неясными границами. На нижней поверхности подбородка слева нечёткий участок тёмного цвета в виде восклицательного знака истончением книзу, напоминающим кровяной след». Кроме того, на одежде экспертом зафиксированы «тонкие, ориентированные вертикально полосы и прерывистый участок в виде восклицательного знака, напоминающие кровяные следы».
На другой «фотографии положения тела Есенина», сделанной уже в морге, эксперт выявил уточняющие детали относительно полосы вдавления: «края этого участка в лобной области слева с некоторой неровностью контура. Дно его западающее, рельеф дна неразличим, участок западения в лобной области слева ограничен полосой светлого цвета, неравномерной ширины, в виде неправильного полуовала, выпуклостью обращенной кверху, а также влево». А вот то, что левое плечо Есенина явно выбито, от внимания эксперта как-то ускользнуло. Не помогло и применение МБС-2 с подсветкой и лупы.
Две фотографии Есенина в гробу как источники информации ценности не представляют, в связи с тем, что сделаны «после придания лицу трупа прижизненного вида, т.е. после реставрации лица». Это те самые «вдавления глубиной 0,2-0,3 см» потребовали реставрации? Да и та оказалась бессильна скрыть их? Повреждения лица Есенина, выявленные на фотографиях, как и повреждения на масках, опять приводят Дегтярёва к неожиданному выводу о «тупом твёрдом предмете с цилиндрической поверхностью», ну, естественно «в том числе и с трубой парового отопления». Куда без неё? Плаксинская четвёрка, исследуя посмертные фотографии Есенина, так же пришла к выводу о виновности в причинении ему травм «тупого и твёрдого цилиндрического предмета». Кто бы мог подумать. При этом эксперты констатировали: «между бровями имеется вдавление, близкое в поперечном сечении к полукруглому, распространяющееся в виде борозды влево вверх. Контур вдавления имеет вид дуги, над внутренним углом правого глаза, посередине между бровью и подвижной частью нижнего века имеется участок тёмно-серого цвета с чётким контуром и светлым ободком. По форме данный участок приближается к кругу… на правом скате носа, в средней трети его имеется светло-серый участок неправильной треугольной формы с тёмным контуром».
Также в числе повреждений отмечен «овальный участок чёрного цвета» на левом веке. А «в носовых ходах, больше в правом – масса светло-серого цвета». Что же это может быть, - всего-то дел: вдавление 2 мм? И как-то даже неудобно видеть рядом полный текст акта Гиляревского, заверяющий, что «отверстия носа свободны». Тот самый случай, когда было бы смешно, если бы не было так грустно. При исследовании фотографий Есенина, сделанных в морге, эксперты, кроме того, отмечают, что расположенный под правой бровью «круглый чёрный участок несколько возвышается над поверхностью кожи». Но при этом никто из экспертов никак не объясняет странный иллюзион. На сделанных в морге фотографиях, отображающих «вид справа», на шее Есенина, посередине, странгулляционная борозда, уходящая далеко влево, видна предельно отчётливо. Настолько, что хорошо различим рисунок плетения веревки. Правда, лица практически не видно. Вместе с тем, при фотографировании тела Есенина слева, никакой странгулляционной борозды у него на шее нет. А есть просто кожные складки, уходящие за ухо, какие образуются при наклоне головы. Ничего кроме. Я проверяла с помощью зеркала и даже фиксировала фотоаппаратом, чтобы рассмотреть лучше. Так вот: немного повернув голову влево и наклонив вперёд, я в зеркале увидела у себя такую же точно «странгуляционную борозду», как и у Есенина. Попробуйте.
Кстати, отличительная особенность всех, без исключения, посмертных фотографий Есенина – приподнятая относительно туловища голова. И достаточно высоко. Так, что на шее неизбежно образуются складки. Нет ни одной фотографии, на которой чётко, в фас была бы сфотографирована шея или хотя бы, ничего не было подложено под голову. То есть, чтобы голова лежала прямо, на одном уровне с туловищем и, соответственно, шея не была бы наклонена вперёд. Таких фотографий нет. Есть навязчивое чувство, что шею Есенина «драпировали», прятали что-то или отсутствие чего-то. На фотографиях в гробу, что в Ленинграде, что в Москве, видно, что у Есенина столь высокая подушка, что голова задрана практически перпендикулярно телу, и подбородком он упирается в грудь. Разумеется, шеи не видно совершенно. Не видно даже рубашки. Наглухо, внахлёст запахнутый пиджак и уткнувшийся в него подбородок. Интересно, что не увидел на шее Есенина странгулляционной борозды и Н.Браун, выносивший тело Сергея Александровича из «Англетера». Зато обратил внимание, что шея Есенина сломана, но не как у повешенных, а «как бывает, когда снимают часового удавкой». Браун одно время работал санитаром в морге и представление о повесившихся имел весьма определённое. Не увидел борозды и В.Князев. А у него было время рассмотреть, - он всю ночь провёл у тела поэта в морге Обуховской больницы. В своём стихотворении он написал: «Полоса на шее не видна, только кровь чернеет на рубахе».
В «заключении» весьма подробно рассказывается о том, что «вдавление в мягких покровах в лобной области» - результат «длительного контакта с цилиндрическим предметом диаметром около 3,7 см, наиболее вероятно, с предметом горячим». А «круглое тёмное пятно на верхнем веке правого глаза» эксперты объясняют как «высыхание вершины кожной складки, сформировавшейся от смещения кожи вниз вправо при контакте лица с цилиндрическим предметом».
Вот так! Круглое, ровное, как циркулем очерченное пятно – смещение! Синяк под левым глазом эксперты тоже приписывают «взаимодействию с тупым твёрдым предметом». И даже рану ниже локтя правой руки с явно содранной кожей склонные к постоянству эксперты объясняют «воздействием тупого твёрдого предмета, возможно, посмертно». Что Есенин вытворял в петле? Ах, недостаточно сил было привлечено Прокушевым к поискам истины. Имело смысл обратиться в дирекцию РосГосЦирка с просьбой создать «консультативный совет» из ведущих воздушных гимнастов и акробатов. Хотя, не исключено, что и они встали бы в тупик. В числе прочих, экспертам была предоставлена и фотография 5 номера «Англетера».
Описывая оную, эксперты отметили «цепочку пятен чёрного цвета на ковре и группу пятен на тумбе». Дать им качественную оценку возможным не представилось. Но главное, эксперты весьма уклончиво, но всё же заметили в номере более, чем одну трубу отопления. «… где был обнаружен труп С.А. Есенина в петле, привязанной к трубам центрального отопления». Правда, на фотографии момент обнаружения трупа не зафиксирован. И просто исследуя её, никоим образом нельзя заметить, что к трубам привязана петля. Но это к вопросу о непредвзятости. К слову, в акте Горбова, который эксперты тоже исследовали, «был обнаружен висевший на трубе центрального отопления мужчина». На тру-бе. Впрочем, пока дело дошло до «заключения» вторая труба и у экспертов, как водится, куда-то затерялась, и остался один «цилиндрический предмет». Вообще же, что касается «установления формы травмирующей поверхности предмета», то англетеровские снимки наводят на мысль о замалчивании.
На фотографиях гостиничного номера меня мучает один предмет – канделябр. Вероятней всего, бронзовый. Он насмехается и дразнится, как та вечно исчезающая вторая труба - атлантида. Эти двое что-то знают. Небрежно брошенный на ковёр, он ехидно оскалил свою подставку - разинутую пасть бегемота. Она отчётливо видна: округлая, массивная, тяжёлая, с четырьмя небольшими выступающими ножками. Если такой ударить по лицу… Ах, конечно, я не делала пластилиновых копий посмертной маски, не прикладывала, не сравнивала, не измеряла, у меня нет специальных знаний, я не сведуща в судебной медицине, но и здравый смысл никто не отменял. Если взять такой канделябр за ножку, подсвечниками к себе и подставкой с силой ударить человека по лицу в область лба, уверяю вас, останется травма, имеющая «контур дуги» с «нечёткими краями» и «неровной, не везде одинаково западающей поверхностью», «вдавление, близкое в поперечном сечении к полукруглому».
Нос неизбежно окажется сломанным и без всяких сомнений в месте, попадающем на «контур дуги», а лоб – проломленным. «Круглый чёрный участок с чётким контуром» под правой бровью окажется не чем иным, как раной, оставленной ножкой подставки. Да, я не делала пластилиновых масок. А вы - сделайте. Просто мне не нужно, я и так вижу. Да, кстати, кроме любителя фотографировать Наппельбаума, и ещё до него, в «Англетере» побывал любитель рисовать В.Сварог. Его рисунки экспертами не исследовались, так как «рисунки не являются вещественными доказательствами». Бесчисленные копии с посмертных масок - являются, и «неполно с низким качеством» проведённое дознание чего-то там «неопровержимо» доказывает. А рисунки Сварога – нет. А вы посмотрите на них. Посмотрите на рисунки профессионального художника Сварога, посмотрите на снимки профессионального фотографа Наппельбаума без ретуши. Какое «вдавление глубиной 0,2 - 0,3 см»? Лоб, проломленный сантиметра на 2-3 в глубину. Просто посмотрите. И, может, вам никакие доказательства и «неопровержимые факты» уже и не понадобятся
Самое удивительное, что, несмотря на широчайший резонанс, произведённый смертью Есенина, и при всей спорности вопроса, расследование его гибели никогда не проводилось. Да, собственно, как могло быть иначе, если уже в телефонном сообщении комендант «Англетера» Назаров указал, что им был «обнаружен повесившийся гражданин». И вслед за ним участковый надзиратель Горбов, выезжавший на место происшествия, в акте осмотра пишет: «около места, где обнаружен был повесившийся» и далее: «По предъявленным документам повесившийся оказался Есенин Сергей Александрович». Как, на основании чего участковый надзиратель сделал вывод о том, что человек повесился? Почему на месте обнаружения трупа оказался участковый, а не следователь, не эксперт? Неужели с лёгкой руки Назарова, сообщившего о «повесившемся»? Акт Горбова по уровню исполнения не отличается от акта Гиляревского. Как будто участковый надзиратель и профессор за одной партой сидели на курсах ликбеза. Кроме того, «при снятии трупа с верёвки и при осмотре его» Горбов всего-то и обнаружил, что «на правой руке выше локтя с ладонной стороны порез, на левой руке на кисти царапины, под левым глазом синяк». И только-то. Надо уточнить у офтальмологов, что за странный дефект зрения позволяет видеть синяк под глазом, не замечая полностью изувеченного лица. Тем не менее, именно эти две бумаги стали основанием для вынесения зав.столом дознания 2-го отд. ЛГМ Вергеем постановления о прекращении «Дело о самоубийстве Есенина Сергея Александровича». В этом постановлении странна сама формулировка: Вергей рассмотрел материал дознания не по делу о смерти Есенина, и, придя к выводу, что это – самоубийство, прекратил его. Нет. Он рассмотрел «материал дознания по делу о самоубийстве, посредством повешения Есенина С.А». В этом постановлении странна сама формулировка: Вергей рассмотрел материал дознания не по делу о смерти Есенина, и, придя к выводу, что это – самоубийство, прекратил его. Нет. Он рассмотрел «материал дознания по делу о самоубийстве, посредством повешения Есенина С.А.» И, естественно, прекратил дело по п.1 ст.105 УПК РСФСР, - в связи с отсутствием состава преступления. Какой же состав преступления может быть в самоубийстве? Но ведь акт Горбова, кроме того, что автор обозначает Есенина как «повесившегося», не содержит никакой информации, указывающей на то, что имело место самоубийство. Он вообще никакой информации не содержит. Равно, как и акт Гиляревского, в котором в качестве причины смерти указана асфиксия, ни одним словом не наводит на мысль о самоповешении. Однако, этих 2-х бумаг оказалось достаточно, чтобы С.Есенин был объявлен самоубийцей. Без расследования.
В этом постановлении странна сама формулировка: Вергей рассмотрел материал дознания не по делу о смерти Есенина, и, придя к выводу, что это – самоубийство, прекратил его. Нет. Он рассмотрел «материал дознания по делу о самоубийстве, посредством повешения Есенина С.А.» И, естественно, прекратил дело по п.1 ст.105 УПК РСФСР, - в связи с отсутствием состава преступления. Какой же состав преступления может быть в самоубийстве? Но ведь акт Горбова, кроме того, что автор обозначает Есенина как «повесившегося», не содержит никакой информации, указывающей на то, что имело место самоубийство. Он вообще никакой информации не содержит. Равно, как и акт Гиляревского, в котором в качестве причины смерти указана асфиксия, ни одним словом не наводит на мысль о самоповешении. Однако, этих двух бумаг оказалось достаточно, чтобы С.Есенин был объявлен самоубийцей. Без расследования.
Впрочем, Дедов всё расставил по местам: «Недостатки, допущенные в ходе дознания, имели место. Если исходить из практики, то при проверке случаев самоубийства, мы сталкиваемся с подобными недостатками». Оказывается, просто «проверяли случай самоубийства». И, видимо, зона «поиска истины» ограничилась этими же пределами. При этом Дедов в своих комментариях весьма напирает на «очевидность «ненасильственной» смерти». И напрасно эксперт «Маслов обратил внимание присутствующих на тот факт, что «…ни в одной из публикаций Института судебной медицины не было сказано, что это: убийство, самоубийство или несчастный случай. Потому что это не входит в пределы нашей компетенции. Мы обязаны были установить только причину смерти. И в настоящее время вновь подтверждаем, что точка зрения Гиляревского верна. Мы установили, что смерть насильственная и установили причину смерти». Откуда же взялась «очевидность «ненасильственной» смерти»?
Если это и есть та самая «научно-аргументированная основа», о которой говорил Прокушев, то я теряюсь в догадках, что же тогда - «бред сивой кобылы» и простая моральная нечистоплотность? Ищут истину, «проверяя случай самоубийства». Изощряются, по сложным формулам высчитывая высоту потолков в «Англетере». Получают весьма приблизительный результат: 308-352 см. Существенно облегчить этот нелёгкий труд могли чертежи здания, на которых ясно обозначена высота потолка – 4 м. Но, трогательно заботясь о Сергее Александровиче, ими не воспользовались. При росте 168 см, ему на четырёхметровой высоте, «под самым потолком», никак не повеситься.
Ищут истину, абсолютно серьёзно рассуждая о том, что кончик языка, зажатый между зубами – безусловное свидетельство того, что Есенин повесился. Это, видимо, Наппельбаум со Сварогом, далёкие от криминалистики, решили, что с прищемлённым языком Есенин не смотрится, и разжали ему зубы. А профессор Гиляревский потом снова сжал, «ущемив» язык. Рассуждают, надо заметить, весьма охотно. Но от прямых вопросов открещиваются, криминалисты кивают на медиков: «Ах, это не в нашей компетенции». Медики – на криминалистов: «Ах, мы не можем утверждать». На вопрос Сидориной, почему не учтены показания Назаровой и Приблудной, Прокушев, захлёбываясь в перечислении всего им сделанного, спрашивает, с чего Сидорина решила, что эти показания – истина? А она ничего не решила. Она просто хотела, чтобы при поисках истины были учтены все имеющиеся данные. Но такая истина, «комиссию» не устраивает.
Травмы Есенина, бросающиеся в глаза на посмертных фотографиях, сделанных Наппельбаумом и в морге – это обман зрения. Зрение обманывает тех, кто видит проломленный лоб. У тех же, кто видит «вдавление, глубиной 2 мм», со зрением всё в порядке. Как у Горбова. Рисунки Сварога, подлинные негативы посмертных фотографий Есенина, следы удавки на его лице, выбитое левое плечо, воспоминания Асеева, Сварога, Брауна, Князева, Лавренева, Назаровой, Приблудной, исследования патофизиолога профессора Морохова, частное расследование следователя Хлысталова - это домыслы, далёкие от истины. Истина - показания Устинова, изменившиеся ровно столько раз, сколько он их дал. На чём очень настаивает Дедов: «… показания свидетелей, особенно Устинова, дают основание сделать вывод о самоубийстве». Истина – акт Горбова, составленный, по словам экспертов, «из рук вон плохо». Истина – акт Гиляревского, расходящийся с актом Горбова, свидетельскими показаниями, фотографиями Наппельбаума, рисунками Сварога и не содержащий информации по самым принципиальным вопросам. Истина – исследование масок, снятых с лица Есенина после придания прижизненного вида. Эту самую истину и искала «комиссия», пряча произошедшее в «Англетере» за звуко-светонепроницаемую ширму
«неопровержимых фактов». Но ширма, как водится, оказалась с браком. А не нуждающаяся ни в каких поисках истина – простой и понятной. Сергея Есенина убили. Впрочем, это не факт. Как говорит Бургомистр: «Это гораздо больше, чем факт. Так оно и было на самом деле».
Ольга Булгакова, журналист
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Вторник, 01 Янв 2019, 17:40 | Сообщение # 13 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7206
Статус: Offline | НЕЛЮБИМАЯ, НЕЗАМЕНИМАЯ...
Днём 3 декабря 1926 г. на безлюдном Ваганьковском кладбище в Москве, около могилы С.Есенина стояла молодая женщина. Год назад в ленинградской гостинице "Англетер" трагически оборвалась жизнь 30-летнего поэта, а похоронили здесь. На похоронах она не была. Женщина нервно курила папиросу за папиросой. Она так молода, а жизнь, несмотря на трудности и несчастья, так прекрасна... Наконец она решилась. Достала листок бумаги, быстро, чтобы не раздумать, набросала несколько строк: "Самоубилась" здесь, хотя и знаю, что после этого ещё больше собак будут вешать на Есенина. Но и ему, и мне это будет всё равно. В этой могиле для меня всё самое дорогое, поэтому напоследок наплевать на Сосновского и общественное мнение, которое у Сосновского на поводу." Ещё некоторое время она стояла не шелохнувшись. Потом на коробке от папирос написала: "Если финка будет воткнута после выстрела в могилу, значит, даже тогда я не жалела. Если жаль, заброшу её далеко..."
 
Предсмертная записка Галины Бениславской
Она достала пистолет, почему-то считая, что после выстрела в область сердца будет в сознании и сможет в последнюю смертную минуту ещё раз доказать свою неземную любовь к Есенину. Через некоторое время она на коробке папирос смогла кое-как дописать: "1 осечка". В Москве потом будут говорить, что осечек было несколько. Зато последовавший выстрел оказался точным. Женщина упала без сознания. Пистолет и финка выпали из её рук... Выстрел услышали у сторожки. К месту происшествия, боязливо прячась за памятники и ограды, первым подоспел кладбищенский сторож. Смертельно раненная женщина в клетчатом кепи и тёмном поношенном пальто лежала на снегу и чуть слышно стонала. Сторож побежал к церкви поднимать тревогу. Скоро пришла милиция, приехала "Скорая помощь". Умирающую направили в Боткинскую больницу, но она уже не дышала. Повозка развернулась и повезла тело покойной на Пироговку, в анатомический театр. Так трагически оборвалась жизнь 29-летней Г.Бениславской, любовь и преданность которой к поэту была безграничной.
Галина родилась в результате случайной связи молодого иностранца Артура Карьера и грузинки. Карьер после рождения девочки скрылся в неизвестном направлении, а её мать вследствие тяжёлого психического заболевания попала в больницу закрытого типа. С детства воспитывалась сестрой матери Н.П. Зубовой (по фамилии первого мужа), врачом по профессии, которая удочерила Галину, так как её родная мать была тяжело больным человеком. Ее муж, тоже врач, Артур Казимирович Бениславский стал приемным отцом Гали и дал ей свою фамилию. Детство она провела в зажиточной семье в латвийском городе Резекне. Женскую гимназию до революции окончила в Петербурге с золотой медалью. Во время гражданской войны симпатизировала большевикам, под Харьковом Галину чуть случайно не расстреляли белые. Ей удалось добраться до Москвы. Здесь она подружилась с Яной Козловской, отец которой был доверенным лицом Ленина и одним из главных тогда вождей большевиков. Он устроил бениславскую в органы ВЧК, способствовал её вступлению в ком. партию, помог получить комнату. Какое-то время Галина жила в Кремле рядом с коммунистическими вождями, в том числе с упомянутым Лейбой Сосновским.
Впервые увидела Есенина 19 сентября 1920 г. на вечере в Политехническом, на котором поэт читал свои стихи. Вот как она описала эту встречу: "Вдруг выходит тот самый мальчишка (поэту было 24 года.): короткая нараспашку куртка, руки в карманах брюк, совершенно золотые волосы, как живые. Слегка откинув голову и стан, начинает читать:
Плюйся, ветер, охапками листьев,
Я такой же, как ты, хулиган.
Что случилось после его чтения, трудно передать. Все вдруг повскакали с мест и бросились к эстраде, к нему. Ему не только кричали, его молили: "Прочитай ещё что-нибудь!" И через несколько минут, подойдя уже в меховой шапке с собольей оторочкой, по-ребячески прочитал ещё раз "Плюйся, ветер..." Опомнившись, я увидела, что тоже у самой эстрады. Как я там очутилась, не знаю, не помню. Очевидно, этим ветром подхватило и закрутило и меня..."
Судьбе было угодно свести совершенно разных людей, 25-летнего Есенина и сотрудницу зловещего ВЧК 23-летнюю Бениславскую. Среди отдельных исследователей творчества и биографии поэта существует версия, что чекисты специально подослали ее к поэту, чтобы быть в кругу его друзей, сообщать о их разговорах и планах. Галина работала рядом с Н.Крыленко, одним из самых главных палачей тех лет, который являлся прокурором по ряду сфальсифицированных ВЧК-ГПУ уголовных процессов, и, безусловно, многое знала о тайных замыслах её руководителей. Но доказательств, подтверждающих слежку Бениславской за Есениным по заданию чекистов, нет, хотя в порыве ревности она могла натворить многое. Если она и получала задание чекистов, то вряд ли выполняла, потому что с первой же встречи с поэтом полюбила его той безответной любовью, которая граничит с заболеванием психики. Она с подругами бывала на каждом его публичном выступлении, узнала, что у него есть дети, что он развёлся с З.Райх. О своих чувствах в дневнике писала: "Так любить, так беззаветно любить, да разве так бывает? А ведь люблю, и не могу иначе; это сильнее меня, моей жизни. Если бы для него надо было бы умереть не колеблясь, а если при этом знать, что он хотя бы ласково улыбнётся, узнав про меня, смерть стала бы радостью..."
Вскоре Есенин и Бениславская стали близки. Галина забыла, что у выдающихся поэтов любвеобильные сердца. 3 октября 1921 г., в день его рождения, в мастерской художника Якулова собралась компания. После выступления в концерте к нему привезли всемирно известную американскую танцовщицу Дункан. 45-летняя Айседора, зная всего 20-30 русских слов, услышав стихи Есенина, сразу поняла необыкновенный талант молодого поэта и первая назвала его великим русским поэтом. Ни секунды не раздумывая увезла Есенина к себе в особняк. В комнату Бениславской он не пришёл, она попала в клинику нервных болезней.
Есенин с Айседорой Дункан
После почти полуторагодового путешествия за границей Есенин возвратился на родину, но жить со стареющей и ревнивой танцовщицей не стал. Два великих художника не могут жить постоянно рядом. Поэт из фешенебельного особняка вновь пришёл в комнату Бениславской многонаселённой коммунальной квартиры. Он восторженно принял Февральскую революцию, с настороженностью Октябрьскую, но вскоре, особенно после арестов и расстрелов его друзей, поэтов, художников, писателей, известных общественных и полит. деятелей и особенно царской семьи, с которой был в дружбе, неоднократных своих арестов, по России понеслись его пророческие слова:
Пустая забава, одни разговоры.
Ну, что же, ну, что же вы взяли взамен?
Пришли те же жулики, те же воры
И законом революции всех взяли в плен...
Есенина власти неоднократно сажали в расстрельные подвалы Лубянки, заточали в Бутырскую тюрьму, делали всё, чтобы "законным" путём растоптать поэта. Написанные за границей произведения стали известны широкому кругу литераторов и молодёжи. В них он высмеивает дела вождей большевиков. Началась травля. Он порвал с поэтами-имажинистами, потерял материнскую защиту Дункан. Начались провокации: неизвестные лица стали хватать Есенина, тащить в милицию или ОГПУ. Какое-то чудо спасало поэта от бандитского ножа или пули в затылок. Его нервы были на пределе, он вооружается металлической палкой для самообороны, читает свои стихи, обливаясь слезами. Ежедневно по приказу Сосновского (в предсмертной записке Бениславская впервые назвала одного из главных душителей Есенина, идеологического вождя большевиков тех лет, однако десятки лет его фамилия, при публикации этой записки сознательно изымалась.) в московских газетах печатались статьи от имени рабочих, требовавших расправы над "кулацким" поэтом.
Есенин убегал из Москвы, скрывался на Кавказе, пытался убежать из СССР в Иран или Турцию. Все эти месяцы Бениславская была ему верной помощницей, но не верной женой. Её психическая неуравновешенность кидала её из одной крайности в другую. Она стала Есенину поступать назло, изменять с его друзьями, у неё необузданно вспыхнуло чувство ко Льву (в своих записях она фамилию Льва не называет; по утверждению отдельных исследователей, у неё был короткий роман со Л.Седовым сыном Троцкого, по утверждению других со Л.Повицким). Есенин узнал и порвал с ней отношения. Галина ненавидела его новое окружение: поэтов Н.Клюева, А.Ганина, И.Приблудного, в конце концов расстрелянных властями. И, тем не менее, Есенин изредка продолжал звонить Галине.
Е.Есенина, В.Эрлих и Г.Бениславская. Январь 1926.
Бениславская была знакома с Есениным на протяжении 5 лет, но действительно заметное место в его жизни, в жизни его семьи она занимала в 1924-м и 1-й половине 1925 г.
"Галя милая! Повторяю Вам, что Вы очень и очень мне дороги. Да и сами Вы знаете, что без Вашего участия в моей судьбе было бы очень много плачевного". - писал ей Есенин 15 апреля 1924 г. В этот период она активно занималась лит. делами Есенина. Он доверял ей вести переговоры с редакциями, заключать договора на издания. Письма Есенина к Бениславской полны поручений и разного рода просьб: подобрать стихи для тех или иных изданий, сообщить лит. новости.... 27 декабря 1925 г. оборвалась жизнь Есенина. Бениславская оказалась в психиатрической клинике. Жизнь для неё потеряла смысл. В комнате погибшей имелись многочисленные рукописи произведений поэта, его письма к покойной, различные записки, дневники и "Воспоминания о Есенине", напечатанные на пишущей машинке. Несомненно, эти и другие документы, представляющие огромную ценность, попали в недобросовестные руки.
Дневник Бениславской был продан за границу, как и верёвка, на которой годом раньше закончилась жизнь поэта. Совсем недавно стало известно, что эту верёвку предприимчивые люди тайно вывезли в США, там разрезали на куски и продали на аукционе (фрагмент верёвки собирателю в Тамбове подарил в качестве очень ценного подарка американец.)
Самоубийство Бениславской потрясло общественность. Было принято решение похоронить её рядом с Есениным. Похороны состоялись 7 декабря 1926 г. На памятнике начертали слова: "Верная Галя". Теперь надпись более официальная.
Всё в жизни проходит с бешеной скоростью. Человек не успеет обернуться, а уже пролетели десятки лет и впереди финишная ленточка. Вечной остаётся только любовь.
Эдуард Хлысталов, 2001.
http://clubs.ya.ru/4611686018427433158/replies.xml?item_no=897
Бениславская работала в редакцию газеты «Беднота». Много читала, неплохо разбиралась в литературе, посещала знаменитое кафе «Стойло Пегаса», в котором в 20-е годы читали свои стихи лучшие поэты Москвы. Но вся ее жизнь перевернулась, когда в один из вечеров, проходивших в Политехническом, она услышала С. Есенина.
«С тех пор пошли длинной вереницей бесконечные радостные встречи. Я жила вечерами – от одного до другого. Стихи его захватывали меня не меньше, чем он сам…» – вспоминала она.
Они сходились и расставались; Есенин встречался с другими женщинами, Галина страдала… Наконец в судьбе поэта возникла А.Дункан, и он поселился вместе с ней в особняке на Пречистенке. О тех временах уже в эмиграции вспоминала поэтесса Лика Стырская, автор нашумевшей книжечки эротических стихов «Мутное вино», вышедшей в Москве в 20-е годы ХХ в. тиражом 300 экз.:
«Его любили скромные провинциалки – наивные души. Его любила Галя Бениславская, девушка с пламенными глазами, с огненным взглядом и значком Ленина на груди. Она была ему предана и верна как друг и женщина, ничего за это не требуя, ничего. У нее была жалкая комната и много обязанностей: дела и партийные нагрузки. Но во имя своей любви она была готова забросить все. И смертельно ненавидела свою блестящую соперницу А.Дункан. Есенин исчез из ее круга. Он переселился в особняк на Пречистенке. В «Стойле Пегаса» появлялся редко. А если и приходил, то только под руку с Айседорой…»
Когда знаменитая пара улетела за границу, Бениславская попала в психиатрическую клинику с расстройством нервной системы. Тем не менее она верила, что Есенин еще будет с ней. Так и случилось: после возвращения из-за границы поэт оставил роскошный особняк танцовщицы и переехал в ее комнатушку (впрочем, как и во всех местах своего жительства, он пребывал здесь наездами). Радости ее не было предела! Вместе сочинили прощальную телеграмму отдыхавшей в Крыму надоевшей «Дуньке» (так называл ее поэт): «Писем, телеграмм Есенину не шлите. Он со мной, к вам не вернется никогда. Надо считаться. Бениславская».
«Хохотали мы с Сергеем Александровичем над этой телеграммой. Еще бы, такой вызывающий тон не в моем духе, и если бы Дункан хоть немного знала меня, то, конечно, поняла бы, что это отпугивание, и только». – позже вспоминала Галина Артуровна. В ответ на недоуменное послание Айседоры к Дункан полетела еще одна телеграмма: «Я люблю другую. Женат и счастлив. Есенин».
Для поэта этот период жизни оказался, пожалуй, самым тяжелым. Постоянные выпивки с друзьями, конфликты с имажинистами. Его хватали по любому поводу, волокли в ближайшее отделение милиции и стряпали там материалы по обвинению в антисемитизме и хулиганстве. И всегда Галина, выручавшая любимого из беды, являлась для него ангелом-хранителем: пристраивала по редакциям его стихи, выбивала гонорары, разыскивала поэта по дешевым пивным, беспокоилась о его здоровье, хлопоча о путевке в хороший санаторий…«Когда Сергей Александрович переехал ко мне, ключи от всех рукописей и вообще от всех вещей дал мне, так как сам терял эти ключи, раздавал рукописи и фотографии, а что не раздавал, то у него тащили сами. Он же замечал пропажу, ворчал, ругался, но беречь, хранить и требовать обратно не умел…»
Зимой 1924-1925 г. Галина с удовольствием занималась хозяйством: приобрела 6 венских стульев, обеденный стол, платяной шкаф, купила посуду. Как объясняла сестра поэта Александра, живя в одиночестве, она «мало беспокоилась о домашнем уюте, и обстановка у нее была крайне бедна. Но чистота всегда была идеальная. Хозяйство настолько наладилось, что пришлось взять домработницу. Бывали и трудные дни, когда Сергей встречался со своими «друзьями. Катя и Галя всячески старались оградить Сергея от таких друзей и в дом их не пускали, но они разыскивали его в издательствах, в редакциях, и, как правило, такие встречи оканчивались выпивками».
Скучать не приходилось и дома, который, по сути, стал литературно-поэтической «перевалочной базой». В 2-х комнатушках Бениславской после горячих дебатов о проблемах современного стихосложения, перемежаемых разухабистыми частушками под гармошку, порой оставалось на ночевку до 20-ти человек. Есенин был жесток к Галине, впрочем, как и к другим своим женщинам.
«Вы свободны и вольны делать что угодно, меня это никак не касается. Я ведь тоже изменяю вам, но помните – моих друзей не троньте. Не трогайте моего имени, не обижайте меня, кто угодно, только чтоб это не были мои друзья».
В последние годы жизни поэта Галина целиком посвятила себя его издательским делам. «Милая Галя! Вы мне близки, как друг, но я Вас нисколько не люблю как женщину!» – признавался ей Есенин. «Это оскорбительное и убийственное для Бениславской письмо Есенин написал потому, что ему понадобился открытый разрыв с ней. В его жизнь вошла Софья Толстая – внучка «великого старца». Неожиданно и легкомысленно, как он всегда поступал в этих случаях, поэт принял решение жениться на ней». – поясняют Станислав и Сергей Куняевы в своей книге о поэте
Есенин и Толстая познакомились на вечеринке у той же Бениславской, куда Софья Андреевна пришла вместе с Б.Пильняком, своим тогдашним любовником. По некоторым свидетельствам, узнав о романе Галины с журналистом Л.Повицким, Сергей Александрович окончательно оставил ее. Хотя есть и другие версии. И.Шнейдер, администратор студии Дункан, вспоминал: «Эта девушка, умная и глубокая, любила Есенина преданно и беззаветно. Только женитьба Есенина на внучке Толстого Софье Андреевне заставила Бениславскую отойти от него». Сестры поэта, Катя и Шура, с осени 1924-го (после отъезда Есенина на Кавказ) жили у Галины в Брюсовском пер.
«Соседи у Гали были молодые, всем интересующиеся, особенно литературой. Очень любили здесь стихи, и удачные новинки декламировались прямо на ходу. Но главное место у нас занимали стихи Сергея. В это время он очень часто присылал нам с Кавказа новые стихи. Галя и Катя вели его литературно-издательские дела в Москве, и он часто давал им письменные указания, где, как и что нужно напечатать, как составить вновь издающийся сборник» - вспоминала Александра.
25 декабря 1924 г. Галя писала Сергею: «От Вас получили из Батума 3 письма сразу. Стихотворение «Письмо к женщине» – я с ума сошла от него. И до сих пор брежу им – до чего хорошо». Во время пребывания поэта с внучкой великого старца на Кавказе, он чуть ли не ежедневно отправлял письма Галине, доверительно делясь с ней своим душевным состоянием... «пишется мне дьявольски хорошо. Я скоро завалю Вас материалом». Летом 1925 г., видимо, уже после кавказского вояжа, Есенин вместе с Бениславской отправился на родину, на свадьбу дальних родственников.
«Подошла к нам молодая женщина с длинными косами. После я узнал, что это была Галя Бениславская. Навстречу нам крестьянин на коне верхом. Поднял руку Есенин и остановил его. Попросил дать лошадь – Галя прокатиться захотела. А у самого бумажные деньги в руке. «Заплачу», – сказал. Подсадил Галю на коня, и понеслась она по лугам, как настоящая наездница, а как подошли к Оке – сели они в лодку и уплыли от меня. Навсегда уплыли…» – вспоминал позже земляк поэта и друг его детства И.Копытин
Как отнеслась Бениславская к есенинской женитьбе на С.Толстой? Пережила очень тяжело, но смириться, по-видимому, не могла. Слишком сильным, слишком глубоким было ее чувство к Есенину, слишком хорошо она знала его, чтобы не понимать, какими разными людьми были молодожены. Из ее дневника: «Погнался за именем Толстой – все его жалеют и презирают: не любит, а женился, даже она сама говорит, что, будь она не Толстая, ее никто не заметил бы. Сергей говорит, что он жалеет ее. Но почему жалеет? Только из-за фамилии. Не пожалел же он меня. Не пожалел Вольпин, Риту и других, о которых я не знаю. Спать с женщиной, противной ему физически, из-за фамилии и квартиры – это не фунт изюму. Я на это никогда не смогла бы пойти»
Известие о трагической гибели поэта застало Бениславскую в лечебнице. Она тяжело переживала смерть любимого человека, но на похороны не приехала. А меньше чем через год, у его могилы, сама оборвала свою жизнь.
«Сестра поэта Шура считала, что самоубийство Бениславской было обусловлено не только смертью Есенина, но и несостоявшимся браком с сыном Троцкого, а также тем, что при разделе есенинского наследства она, в сущности, бывшая несколько лет и лит. секретарем, и другом Есенина, которую временами он даже представлял как свою жену, оказалась ни при чем».– пишут Станислав и Сергей Куняевы в книге «Есенин». Эти предположения таковыми и остаются... Когда подруга Галины Артуровны пришла к ней в день самоубийства, то обнаружила открытый шкаф, вываленные на пол вещи и разгром в комнате, в которой явно производили обыск. Гибель Бениславской оказалась одной из многих в страшной череде загадочных смертей, связанных с личностью Есенина.
Каждый вечер, как синь затуманится,
Как повиснет заря на мосту,
Ты идешь, моя бедная странница,
Поклониться любви и кресту…
http://www.liveinternet.ru/users/3370050/post163851681/
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Вторник, 01 Янв 2019, 19:51 | Сообщение # 14 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7206
Статус: Offline | ГАЛИНА БЕНИСЛАВСКАЯ. ДНЕВНИК
Если я издеваюсь нередко над любовью твоею к луне, то поверь же, ночная соседка, потому что ты дорога мне. Потому что мне больно и жалко, потому что пугаюсь я сам, когда ты - богатырь и нахалка - покоряешься жалким словам. Когда ты, находясь под гипнозом, видишь все сквозь неясный туман, веришь слезам, и грезам, и розам и не чуешь, что это обман. Когда ты в состоянье экстаза, забываешь характер и ум, и влечет; тебя глупая фраза, но одетая в стильный костюм. И боюсь я, что милый твой разум покорит каждый наглый поэт, если только к изысканным фразам он прибавит и модный жакет.
Миша Маковер. 1917 г. Казань
28 августа 1919. Я выехала, по дороге; говорили о том, что Волчанский прорыв (Волчанск - Валуйки - Купянск) ликвидирован, что красные от Белгорода отошли. Надежды на удачу скорчились совершенно. В Белгороде в 12 час. ночи. При выходе из вагона подходит какая-то барышня: «Вы, сестрица, до Ржавы, кажется, говорили едете, тоже - поедем вместе, с моим братом еду в Обоянь».
Ладно. Я для вида узнала у коменданта станции, где 80-й Кабардинский полк - «между Ржавой и Обояныо». Спрашиваем у дежурного по станции, когда поезд на Ржаву. Вдруг: «Сестрица, я могу вам предложить мой поезд, он отходит через 5 минут!» - ответил за дежурного офицер в красивой бархатной куртке, с манерами хорошо воспитанного человека. По общему впечатлению решила ехать, тем более что ехали также эти обоянские попутчики. Подходим к вагону, командир поезда мнется, что-то собирается сказать, оказывается, в вагоне неблагополучно, «ребята» шалили сегодня. Устраиваемся на площадке. Поручик укладывает своих ребят спать, но я и спутница Зина в вагон не идем. Знакомимся: «Вова Залесский». - «Сестра Катя. Еду в Кабардинский полк».
Оказывается, мой полк позорно отступил и потерял связь. Вова из Петрограда, политехник. Любит Петроград. Он командир этого поезда, вспомогательного при бронепоезде «Офицер». Спрашиваю:
- Это ли вспомогатель, выведший из ураганного огня "Офицера"?
- Да, но поручика Щекина здесь нет теперь! А откуда вы знаете?
-Как же, я слежу по газетам, да тем более такой геройский подвиг!
Вова тронут, его симпатия ко мне увеличивается. Под конец идет спать, спирт дает себя чувствовать - Вова тоже благоухал им. «Спокойной ночи», - целует руку мне, Зине. В 6 час. мы были на Ржаве, весь командный состав (так называемые «ребята») отдыхали еще после вчерашних шалостей. Это повторяется через день - они ездят шалить в Белгород на ночь
29 августа. Заночевали в квартире одного железнодорожника (предложил поручик, имевший комнату там). В 4 час. встаю, брожу по станции, обдумываю, как выбраться. Вдруг орудийный выстрел; откуда, что-чего неизвестно; второй, третий. Ясно, что это разрывы снарядов. Страшная паника, офицерье выскакивает, на ходу надевая шинель (было уже 6 час). Снаряды бьют прямо по станции. Суматоха бешеная, вытаскивают раненых в обоз, мужики (подводчики) не слушаются, стараются удрать. Делаю вид, что растерялась, не знаю, куда спасаться. Бегаю по станции, пока наконец не отступает последний бронепоезд «Иван Калита» - при мне снаряд угодил ему в паровоз - он удирает полным ходом. Обстрел усиливается. Слышно, как сыпятся оконные стекла. Выхожу со станции к обозу, к радости последние телеги уезжают (я, на всякий случай, без вещей, чтобы иметь возможность застрять, побежав за вещами). Вдруг снаряды бьют по обозу (по его хвосту), один падает саженях в 2-х от меня.
Встала в 4 час.; в 6 начался обстрел Ржавы «Черноморцем». Подбит был «Иван Калита» - в паровоз, в сухопарную трубу. Я решила, что лучший способ попасть к красным - спрятаться на станции. Сделала вид, что растерялась и не знаю, куда спасаться, на поезд ли или в обоз. Наконец все поезда отступили, а в обоз стали попадать снаряды. Один из них осколком порвал мою юбку - меня не ранил. Над головой рвалась шрапнель. Симулировать панику было достаточно. Я бросилась в погреб к жителям. Обстрел продолжался. Думали, что «Черноморец» уже на станции. Послышались ружейные выстрелы. Вдруг открывается дверь: «Сестрица, за вами солдаты пришли!» Мелькнуло в голове - узнали, заподозрили. Вхожу - ничего не заподозрили, а пришли со своим прапорщиком спасать меня (кто-то им сообщил, что сестра в погреб спряталась) из лап красноармейцев. Оказалось, что «Черноморца» не подпустила к станции стоявшая слева, кажется, батарея. Надежда была потеряна (я думала попросить, чтобы «Черноморец» отвез меня дальше в тыл, а там, по выяснении моей личности и намерений, направиться в Москву к Янке. Но увы!.
30 августа. Все было спокойно. Поговаривали, что как только выровняют фланги, начнут наступление на Курск. Настроение мерзкое. Выбраться подводой или пешком со станции невозможно, всякий мог спросить: «Куда вы, сестра?» - и задержать, т. к. вокруг станции домов очень мало, да вдобавок я сделала ошибку, познакомившись с офицерством, я все время была поэтому на виду. Часов в 10 утра со мною познакомился начальник команды на вспомогателе № 2. Стал спрашивать, как, не очень ли я вчера испугалась обстрела. Я продолжала разыгрывать роль сестры, ничего не боящейся и жаждущей боя. Тогда он предложил пройти с ним на вспомогатель - посмотреть перестрелку бронепоездов. Стал рассказывать, как один раз он зашел вперед наблюдать попадание снарядов, а его вспомогатель с бронепоездами отступили, и этот офицер остался на территории противника. У меня сразу мысль: этак, может, и мне удастся остаться. «Ну идем». Вспомогатель стоял в 3-х верстах. Вхожу. Знакомимся. С командиром я познакомилась раньше - он вез меня до Ржавы. На столе 2 пустые баночки из-под кокаина. Спрашивают: «Нет ли у вас, сестрица, в сумочке случайно кокаина?» Пошли вперед. «Генерал Корнилов» ушел далеко, молчит.
Вернулись. Обед. К обеду подается 6 стаканов (офицеров было 5. (В машинописном тексте явная опечатка: 6), я 6-я, водка. Категорически заявляю, что не пью. «Ну, ради бога, сестрица, вы нас обидите. Мы не будем пить без вас...» Но я, конечно, не пила. Выпили без меня. Трое из них совершенно осипли от пьянства. 29 августа до 6 час. утра они (все бронепоезда) не вышли на позиции, т. к. офицерство проспало после ночного кутежа. Ходили смотреть на крушение «Ивана Калиты». Осталась под откосом одна площадка, 42-линейное вывезли трактором, остальное подняли и вывезли. В этот день перестрелки почти не было. Надежды вырваться все меньше. Вечером еду с этим вспомогателем на Белгород, будто бы искать свой штаб. К утру обратно до Прохоровки, но теперь я была уже осторожнее - не знакомилась ни с кем, приехав в Прохоровку сразу со станции - стала искать подводу. С большим трудом нашла (хозяин всегда извозом жил) на 15 верст до Журавки, оттуда 8-10 верст до позиций. Переночевала, утром выехали. Отъехав 4 версты, нагоняем пустую подводу. «Куда?» - «Да в Большие Сети, я сам оттуда!» А в Больших Сетях, по слухам, бои идут. Мне и на руку. Я все еще ехала в качестве сестры, а подводчику, чтобы разжалобить, нарассказывала, что у меня в Москве осталась больная, после операции, мать с 5-летним братом моим. Конечно, подействовало. Ну вот, мой подводчик просит того взять меня. Взял. Доехала до Пристепного - никого из военных по дороге не встретили. Дальше, говорят, не проедете, в Больших Сетях бой. Пришлось ждать. У подводчика нашлись родственники. Заехали. Нас встретили очень хорошо. Накормили; мне очень сочувствовали, жалели меня и мою больную мать. Меня уложили пока спать в амбаре. Жутко и трудно ждать, тем более что накануне у них были казаки, т. к. хозяин был председателем волостного совета. Ну, ничего. Часа в 4 приходит подводчик. «Ну, едем; бой за Сетями, большевики отступили!» Как защемило сердце. Так надеялась, что подводчик хоть перевезет через фронт, а теперь опять неизвестность. Приехали в Сети, заночевала. Плохая ночь была. Все мерещилось, что ворвутся казаки - село ведь было в их волости. Чуть свет вскочила. Хозяин говорит: «Спи, поешь, я узнаю, где казаки, тогда решим, что делать; может, подвода подвезет, нет, так пешком!» А я при каждом шорохе все жду, не идут ли казаки в амбар за продуктами или подводами. Один проезжал по деревне, да не завернул к моему хозяину. Решила идти пешком. Ждать подводы нельзя было, оставаться в деревне было слишком рискованно! Всегда даже дети могли разболтать обо мне. Утром хозяин говорит: «Сейчас я тебя не пущу, с утра у них и разведка, и на полях никого нет, тебя заметят и застрелят», а часов в 9 утра по старому времени: «Ну, теперь иди с богом, казаки справа от села, а ты левой тропкой иди на Тычки, пройдешь на Прилепы». Вышла я смело. Ведь решила, значит, возврата нет. Если бы поймали казаки и обнаружили мой студенческий билет, я бы бросилась бежать, пока не застрелили бы, а живою бы не далась. Перешла речку не через мост, там, должно быть, патруль был, а по оставшемуся столбику от кладок. Иду. Мужик косит гречиху.
31 октября. Моя Лидусь, бесконечно любимая, по-прежнему любимая, здравствуй! Уже 3-й месяц, как я рассталась с тобой, кажется, что прошли годы. За эти дни многое пришлось увидеть, пережить, передумать. И как нелепо всегда бывает, была я с тобой, и мне лично ничего не надо было, но зато было совершенно утеряно душевное равновесие вследствие моего дезертирства; теперь дезертирство искуплено, я начинаю новую жизнь, мои поступки согласуются с убеждениями, но у меня нет моей Лидуськи, поддержка и внимание которой мне так необходимы. Быть может, когда-нибудь будет и то, и то. Мой Лидок. Твоя карточка со мной все время, и светло, и тепло делается на сердце при взгляде на нее:
О подвигах, о гордости, о славе
Я забывал на горестной земле,
Когда твое лицо в простой оправе
Передо мной стояло на столе...
Сейчас у Яны на столе стоит карточка Л.Н. Знаешь, Лидусь, какая масса здесь книг, главным образом полит. издания, но есть и современная литература: Блок, Белый и много худ. монографий, но они стоят дорого: Чурлянис - 200 р. Ну, да это потом.
22 декабря. Я не знаю, хорошо или плохо. Сначала стало спадать, проходить было дорогое нам милое воспоминание и одно из сердечных свиданий с ним, таким большим. А сейчас опять шквал. И так приятны слова: «Но для меня непоправимо милый, и чем теплей, тем трогательней ты». Теперь он небрежен, но и это не важно. Внутри это ничего не меняет. Надо только внимательнее обдумывать каждый шаг. И надо быть умней. Решить, что 60 лет, а до остального нет дела. Тем спокойнее. А изменить мы ничего не в силах. А приятно, очень приятно чувствовать в себе преданность без конца и вместе с тем знать, что, если надо, скажу:
А ты думал - я тоже такая,
Что можно забыть меня,
И что брошусь, моля и рыдая,
Под копыта гнедого коня...
И знать, что вместо нежного я могу сказать другое, злое и чуждое, и не бессознательно, а так, рассчитав, бросать камни. От этого больше любишь. А по временам вспыхивает и охватывает то, стихийное. Яна, боюсь, забыла, не поймет. Жаль, очень жаль. Хотела бы я, чтобы... я не знаю почему, но мне это органически как-то хочется, не рассудком.
1 января 1922. Хотела бы я знать, какой лгун сказал, что можно быть не ревнивым! Ей-богу, хотела бы посмотреть на этого идиота! Вот ерунда! Можно великолепно владеть, управлять собой, можно не подать вида, больше того, можно разыграть счастливую, когда чувствуешь на самом деле, что ты - вторая; можно, наконец, даже себя обманывать, но все-таки, если любишь так по-настоящему, нельзя быть спокойной, когда любимый видит, чувствует другую. Иначе значит - мало любишь. Нельзя спокойно знать, что он кого-то предпочитает тебе, и не чувствовать боли от этого сознания. Как будто тонешь в этом чувстве. Я знаю одно - глупостей и выходок я не сделаю, а что тону и, захлебываясь, хочу выпутаться, это для меня ясно совсем. И если бы кроме меня была еще, это ничего. Если на то, очень, очень хорошо. Но т. к. она передо мной - и все же буду любить, буду кроткой и преданной, несмотря ни на какие страдания и унижения.
Книга юности закрыта
Вся, увы, уж прочтена.
И окончилась навеки
Ясной радости весна...
Да, уж закрылась, и закрылась еще в том году, а я, непонятливая, сейчас это увидела! Знаю, все силы надо направить на то, чтобы не хотелось ее читать опять и опять, снова и снова, но знаю: «только раз ведь живем мы, только раз». Только раз светит юность, как месяц в родной губернии. И не вернуть никакой ценой того, что было. А была светлая, радостная юность. Ведь еще не все кончено, еще буду жить и, знаю, буду любить, и еще не один раз загорится кровь, но так, так я никого не буду любить, всем существом, ничего не оставив для себя, а все отдавая. И никогда не пожалею, что так было, хотя чаще было больно, чем хорошо, но «радость - страданье одно», и все же было хорошо, было счастье; за него я благодарна, хоть невольно и хочется повторить:
Юность, юность! Как майская ночь
Отзвенела ты черемухой в степной провинции...
...................................................................................
Боже мой! Неужели пришла пора?
Неужель под душой так же падаешь,
как под ношею?
[А казалось... казалось еще вчера...
Дорогие мои... дорогие... хор-рошие...[/i]
Да, март - август 1921-го - какое хорошее время. Если бы не Яна, не верила бы, сном бы все показалось. А Яночка сказала: «Уже не девочки мы и не сырые». Но теперь, к чему это теперь? И она права - на «Пугачеве» - прощание и последнее «на память». С этим он проводил нас (и поехал к Дункан). И когда я поборю все в себе, все же останется теплое и самое хорошее во мне к нему. Ведь смешно, а когда Политехнический вызывает, гремит: «Есенин!» - у меня счастливая гордость, как будто это меня. Как он провожал тогда ночью, пауки ползали, тихо, нежно, тепло. Проводил, забыл, а я не хочу забывать. Ведь Есенин один. Сегодня в Студию Мейерхольда опоздал, Старцев ходил звать Е. выступать, а он лежит и ножками дрыгает - «не пойду». Понимаешь ли, «не пойду» теперь, и все, хоть скучно, а не пойду. Была 3инаида Николаевна, (Райх) но она, ей-Богу, внешне не лучше жабы. Лида почти угадала. Не ожидала; что угодно, но не такая. И в нее так влюбиться, что не видит революции?! Надо же! А как опустошено все внутри, нет, ведь и не найдешь ничего равного, чтобы можно было все опустошенное заполнить.
О, как я был богат когда-то,
Да все не стоит пятака:
Вражда, любовь, молва и злато
А пуще -с смертная тоска.
Я не знаю, но сегодня все из Блока.
А душа моя - той же любовью полна,
И минуты с другими отравлены мне.
1 февраля, утро. Вчера заснула, казалось, что физическая рана мучит, истекая кровью. Физическое ощущение кровотечения там, внутри. (Сейчас пришла Яна и все испортила, было успокоение и ощущение своей молодости, задора, сознание, что если и люблю так, как никого, то все же есть еще жизненные силы. А она из всяких соображений грубо сказала, что я опять с Сергеем и все мне испортила. Успокоение, завоеванное таким усилием - даром это не дается, - нарушено. Она не понимает, что между нами самое ценное - искренность и непосредственность, то, чего нельзя с другими; а всякая политика между нами - все губит). Ну, да к черту все это, к черту! Всю ночь было мучительно больно. Несмотря на усталость, на выпитое, не могла спать. Как зуб болит - мысль, что Е. любит эту старуху и что здесь не на что надеяться. И то, что едет с ней. И сознание, несмотря на уверения Яны и Ани, что она интересна, может волновать и что любит его не меньше, чем я. Казалось, что солнце - и то не светит больше, все кончено. И все усилия направила, чтобы победить в себе это, чтобы снова полюбить жизнь, молодость, снова почувствовать задор. Вот Яна немного неприязненно относится к тому, когда я думаю или говорю о своей наружности, она не понимает и не чувствует той разницы, о которой мы говорили с Бр-ским. И не понимает, что так же, как ей легче, когда она чувствует свой ум, мне - когда я спокойна за свою внешность. Я бы хотела, чтобы я могла забываться за книгой - не умею. А нужно, нужно не помнить.
Забвенье боли и забвенье нег -
За это жизнь отдать не мало...
А все-таки невольно опять возвращаюсь. Что же делать, если «мир - лишь луч от лика друга, все иное - тень его». Но я справлюсь с этим. Любить Е. всегда, всегда быть готовой откликнуться на его зов - и все, и больше ничего. Все остальное во мне для себя сохраню и для себя израсходую. А за то, что было, - всегда буду его помнить и всегда буду хорошо вспоминать. И не прав Лермонтов, ведь я знала, что это на время, и все же хорошо. Когда пройдет и уйдет Дункан, тогда, может быть, может, вернется. А я, если даже и уйду физически, душой всегда буду его. Как странно определять и измерять его отношение по отдельным движениям не его, а окружающих. И грустно, грустно.
О, жизнь без завтрашнего дня,
Ловлю измену в каждом слове,
И убывающей любови
Звезда восходит для меня.
Ты уж так не будешь больше биться,
сердце, тронутое холодком.
О, глупое сердце,
Смеющийся мальчик
Когда перестанешь ты биться?
Сегодня опять бирюзовое утро. Хочется, хочется, чтобы то, что там, во мне, осталось на бумаге, на после? Ведь не повторится никогда. Будет новое, иное, будет и до скучного похожее, но всегда не это. Сейчас мне даже не хочется, чтобы что-нибудь было похожим. Эту боль, ту тревожную тоску я люблю, и как будто не отделяю от причины. Из-за этого люблю не только Яну, но самое себя сейчас только за это люблю. Как ни страшно и ни странно, но сейчас во мне все опустошено. Как будто ветер заполнил воздух листьями, казалось много, все полно сверкает ими, но он утих, и воздух чист и прозрачен. Все, чем сумели до сих пор обманывать себя, потеряло цену. Фальшивые бумажки. Никому не нужные. Хорошо, что они были выпущены в мою жизнь, но теперь им не верю. Теперь знаю: все для меня ценное - во мне и там, где есть отзвук мне. Все остальное - погода. И нельзя ставить перед собой - чтобы всегда была хорошая погода - не будет. И особенно хотеть этого для других. Пусть сами поучатся хотеть. И только когда по дороге с кем-нибудь, тогда можно задумываться и считаться с ним! Смешно же, идя вместе и найдя дорогу, скрывать от них. Но только их, попутчиков, можно любить, Боже сохрани, кого другого.
14 марта. Аня, милая, как я благодарна тебе и Л., как я бесконечно благодарна. Эти несколько минут сделали меня почти счастливой, во всяком случае, нет горечи, нет обиды. Это даст мне возможность опять быть тихой, кроткой и верной (внутри, духовно, конечно), а это самое важное. Сейчас я опять убедилась, как сильно люблю, если это могло дать столько радости. Знаешь, я, когда мне очень плохо или хорошо, всегда вспоминаю из "Песни песней": «Сильна, как смерть, любовь». Сейчас прошли две соседки по комнате, любовались моими волосами (я сижу с распущенными - мыла их), и, знаешь, мне опять делается мучительно грустно. Я теперь совершенно не выношу, когда мне говорят, что у меня красивые глаза, брови, волосы. Ничем мне нельзя сделать так больно, так мучительно больно, как этим замечанием. Боже мой, да зачем мне это, зачем, если этого оказалось мало. Ведь помимо Л. и без нее все кажется ненужным и напрасным.
16 марта. А все-таки я дрянная, не могу быть неревнивой, вот эти слова, которые вчера передала по телефону («Дикий -дикая» - и пр.) опять взволновали. Гадко ведь, если Л. хорошо, то какое право я имею не хотеть этого; наоборот, если по-настоящему люблю, то я должна радоваться, тем более, что последнее время Л. уже ничто не трогало. Быть может, со временем сумею довольствоваться и этим. А все-таки тебе, Анечка, большое спасибо.
21 марта. Аня, моя хорошая, еще раз спасибо. Благодаря тебе кризис прошел. Я знала, когда ехала, что надо, надо во что бы то ни стало увидать, и делала все, но без тебя этого не случилось бы и я представляю в каком состоянии я была бы сейчас. А теперь я здорова, переболела и, думается, что такая болезнь, как оспа, не повторяется. Ты думаешь, прошло все, - ничего подобного. Только все хорошо. И, кроме всего, я научилась думать, доводить мысль до точки, а не обрывками питаться. И все это с тех пор, как я успокоилась. А случилось это вдруг, сразу. В четверг начинался очередной приступ тоски, а на следующий день я все боролась, вспоминая, что было ведь очень хорошо, - чего же больше? А, с другой стороны, тошнота при мысли, что он там… со своей новой женой и день и ночь. Со всем этим багажом поехала на лыжах далеко лугами. Устала, вернулась - ни о чем не думалось. На следующий день поехала в лес. Казалось, снежинки вскакивали с земли и вертелись, искристые на солнце, так все сверкало. Небо было юное, радостно-голубое. Я все налетала на что-нибудь и хотелось сказать: «Простите, мы опять спешим», казалось, впереди что-то ждет хорошее, радостное. Въехала в лес.
Боже мой, чистый пушистый снег, сосны, небо, - все сказка, радостная, весенняя, тепло-тепло. Вдруг след зайца, с лежки пошел, и я все забыла, закусив губу - по следу иду, иду, - любопытство одолело - куда зайка пошел, кругом дачи, собаки, люди, а он ходит. И вдруг лес для меня ожил, там белка пробежала от дерева к дереву, там мышка нанизала следы лапок своих на ниточку (след хвостика), там дятел стучит, и я вдруг почувствовала это радостное предвесеннее оживление и сама ожила. Ничего не хотелось, только жить вместе с лесом и подглядывать его движения, шорохи. В одном месте стайка синичек трепетала по соснам, посвистывала. Я стояла, слушала их, глядя на зеленые верхушки, на небо, такое голубое, и казалось, что это лето; птицы поют, солнце так ласково греет, конечно, лето. И вдруг - неожиданная мысль о... Я испугалась, думала, будет больно, захочу видеть. Нет, захотелось только, чтобы где-нибудь он смог сейчас увидеть все это. Я знаю, это его примиряет, успокаивает – «и в душе, и в долине - прохлада...»
Он тогда задумчивый, кроткий, хороший «Синий свет, свет такой синий, в эту синь даже умереть не жаль...». И понимаешь, Анечка, хотелось не дли себя, не для того, чтобы был он со мной, нет. Пусть бы я даже не увидала его. И вместе с тем поняла, что смешно досадовать из-за Дункан, ведь я понимаю, что именно она может взять его, и против этого ничего не поделаешь. А я сумею об этом не тосковать, ведь кроме физического есть еще и другое, дающее более чувство радости (без осадка неловкости), и весь день я была счастливая, радостная. Хотелось только, чтобы вам, моим милым, показать этот лес. И с тех пор я здорова. С трепетом еду в Москву. Вдруг все это не прочно, обман и там потеряю все. Страшно, тогда будет хуже, чем раньше. Да, в одном месте я... Вот сейчас я такая, волнуюсь заячьему следу, а охотиться сейчас даже не хочется. И все больное, весь нагар, все, что доставляло столько боли и страдания, все сошло с души именно в эти минуты, не постепенно, а сразу. И мое отношение к жизни и ко всему преобразилось, именно преобразилось. Вот я поняла, что в жизни не один Есенин, что его можно и надо любить, как главное, но любить именно бескорыстно, не жадной любовью, требующей чего-то от него, а так, как вот любишь этот лес, не требуя, чтобы лес жил, сообразуясь со мной, или он всегда был там, где я. Не выходя из него, пожалуй, меньше буду радоваться ему, не так буду чувствовать его. И, вместе с тем, поняла, что есть и жизнь вне его и помимо, и что она не теряет даже в сравнении с ним, она, правда, другая. И нельзя все, все соединить в нем.
Если я хочу быть не девушкой, если во мне заговорило мое женское, даже, если оно проснулось, благодаря ему, то надо же быть искренней до конца, а не на словах только признавать, что это мне не дает никаких прав. Если же, несмотря на все, я внутри страдаю, значит, я хочу иметь эти права. Неужели же это стремление к ним и есть любовь? Иногда мне кажется, что да. И злой, грубый голос внутри подтверждает мне это; тогда мне плохо, тяжело. Иногда чувствуешь себя ничего не требующей, радостную бесконечную преданность, кроткую покорность - если могу, буду около, а зимой, когда солнце спрячется, буду вспоминать, что было и что и сейчас за тучами оно есть, я невольно любуюсь этим, и сознание, мудрое и спокойное, говорит, что если то тоже любовь, то это лучше и красивей. Сейчас я в этом уверена. Боже мой, как часто я любуюсь на это же Анино отношение к..., как всегда в таких случаях его же повторяю, она умеет любить, а сама в себе всегда не умею сохранить вот такую же любовь.
Милая Анечка, а ведь у нее тоже бывают такие тяжелые минуты, и ей труднее будет справиться с ними, потому что она моложе, и ей дольше надо жить; чтобы суметь отделить часть чувств к... и отдать это, со спокойной уверенностью в правоте, другому. А это надо, только этим можно укрепить и сделать радостной любовь к..., безразлично даже, если первоначально возникла из стихийной предназначенности. Раз это не осуществилось, то все же лучше сохранить радость этого чувства, хотя бы и преображенного, чем его вырвать или страдать из-за него. Я часто раньше думала - не есть ли наибольшее доказательство моей любви победа над физической потребностью; мне казалось, что, сохранив физическую невинность, я принесу самую трудную жертву любви к Есенину. Никого, кроме него. Но не было бы это одновременно доказательством того, что я ждала и что этим вызвано мое отношение, моя преданность именно этой искусственной верности. А нарушение этой верности, с одной стороны, может устранить невольные требования к Есенину, а с другой, может дать хорошие теплые отношения с другими, если только уметь создать их такими, ни к чему не обязывающими, свободными и хотя и вызванные п-..., но вовсе не базирующиеся исключительно на этом. Но здесь надо не отступаться и не ошибаться, чтобы не было осложнений в смысле отношения. А если я хочу быть женщиной, то никто не смеет мне запретить или упрекнуть меня в этом! (Его слова). И при всем этом я буду более верна и сильней будет моя любовь, и благодаря всему тому, что сперва мне казалось чудовищным по своему цинизму, благодаря этому она будет мудрее, следовательно, прочнее. А если когда-нибудь у Есенина появится другое отношение, то ведь потерять невинность не значит заболеть нехорошей болезнью. И теперь я могу лучше владеть собой, предохранить себя от глупых положений, держаться с достоинством, а это опять-таки даст мне силу, а вместе с тем он будет лучше себя чувствовать со мной. Пожара уже нет, есть ровное пламя. И не вина Есенина, если я среди окружающих не вижу людей, все мне скучны, он тут ни при чем. Я вспоминаю, когда я изменяла ему с И., и мне ужасно смешно. Разве можно изменить человеку, которого любишь, больше, чем себя? И я изменяла с горькой злостью на Есенина и малейшее движение чувственности старалась раздувать в себе, правда, к этому примешивалось любопытство. А как легко перестать быть девушкой - ведь теперь мне стыдно не может быть, девушке не стыдно, если она очень любит, а женщине - вообще не стыдно. Я сейчас волнуюсь - на днях предстоит проверка всего - еду в Москву. А мне совсем не хочется. Это хорошо. Смешно, какая я еще недавно была наивная, и как я ничему не удивлялась. Классически! Сейчас в парке - зимняя сказка - елки, сосны расцвели огромными белыми цветами и медленно облетают, а в воздухе движутся бесконечные белые созвездия.
8 апреля. Так любить, так беззаветно и безудержно любить. Да разве это бывает? А ведь люблю, и не могу иначе; это сильнее меня, моей жизни. Если бы для него надо было умереть - не колеблясь, а если бы при этом знать, что он хотя бы ласково улыбнется, узнав про меня, смерть стала бы радостью. Вот сегодня, Боже мой, всего несколько минут, несколько задушевных, нет, даже не задушевных, а искренних фраз, несколько минут терпеливого внимания - и я уже ничего, никого, кроме него, не вижу. Я могу сама, первая, уйти, отойти, но я уже не уйду внутренне. Вот часто как будто уляжется, стихнет, но, стоит поманить меня, и я по первому зову - тут. Смешно, обреченность какая-то. И подумать - я не своя, я во власти другой, не моей воли, даже не замечающей меня. А как странно: весна в этом году такая, как с ним, - то вдруг совсем пересилит зиму, засверкает, загудит, затрепещет, то - зима по-настоящему расправит свои мохнатые крылья и крепко придушит весну - забываешь даже, что весна бывает, кажется, что всегда, всегда зима и нечего ждать, всегда так будет. И вдруг, неожиданно, опять засверкает. Так и с ним: неожиданно радость, как птичка, прилетит и тут же вспорхнет - не гонись, не догнать все равно, жди: быть может, вернется.
12 апреля. Опять зима, а куда весна девалась, не знаю. Была Яна на диспуте. Был и он с Айседорой и никого не видел, никого, кроме нее. Яна говорит: «Всерьез и надолго». Вот и жди весны! А потом «ведь старые листья на нем не взойдут никогда...» Айседора - это другой берег реки, моста и переправы к нам обратно нет! И все же, куда бы я ни пошла -от него мне не уйти. Вот Р.Иос/?/ говорит, что вышла замуж, чтобы забыть Андрея, давая волю физ. увлечению, причем замечательно, что некоторыми чертами муж напоминал Андрея, и я не забыла ведь! Она рассказывала, что отдалась Андрею только для того, чтобы у него не было другой женщины, так она его любила и так велика была ревность! А как же мне поделить себя? Еще при сознании, что Айседора, именно она, а не я, предназначена ему, и я для него - нечто случайное. Она - роковая, неизбежная. Встретив ее, этого могло не случиться, он должен был все, все забыть, ее обойти он не мог. И что бы мне ни говорили про старость, дряблость, я же знаю, что именно она, а не другая, должна была взять именно взять его. (Его можно взять, но отдаться ему нельзя - он брать по-настоящему не умеет, он может лишь отдавать себя - Айседоре).
Я – не по коню овес - этим все сказано в отношении меня как фигуры. И если бы я встретила его задолго до Айседоры - другое дело, а теперь, несмотря на то, что силу любви, беззаветность ее, я могла бы оплатить все счета его - я осталась далеко позади, он даже не оглянется, как тот орел, даже если бы я за ноги стала его хватать. Но этого я не сделаю, не сделаю только потому, что это бесцельно, это ничего не даст, а не потому, что гордость не позволила бы. Нет унижения, на которое я не пошла бы, лишь бы заставить его остановиться лишь ненадолго около меня, но не только физически, от него мне нужно больше: от него нужна та теплота, которая была летом, и все!
15 апреля. Знаю, уверена, что если ждать терпеливо - дождусь, но не могу ждать; боюсь, панически боюсь, не хватит сил ждать. Нечем заполнить долгие зимние вечера, нечем оживить серые осенние дни. Все где-то потеряла летом, когда на солнышке грелась, ничего про запас не оставила.
27 апреля. Как больно, как тяжело. Если бы можно было «прошлое захлопнуть на какой-то случайной странице, и нарочно закладку воспоминания не вложить»; но, как назойливая кукушка, мысль сбивается и начинает куковать сначала. Опять повторять то, что было таким радостным и что сейчас причиняет такую боль, такую безысходную боль. И как тиканье часов отбиваются слова Блока «О, как я был богат когда-то, но все не стоит пятака...» Звонила сегодня к А., узнать, где будет 1 мая, не знает, скоро уезжает. И стало так грустно, как будто дочитываю последние грустные страницы хорошей книги. Вот закрою, и все как сон, будет опять обыденная жизнь. Быть может, больше не увижу до отъезда; а может – н и к о г д а? И никогда не узнает, что не было ничего, чего бы я ни сделала для него, никогда не оглянется на меня, так бесцельно и мимоходом сломанную им. А я не могу оторвать взгляда от горизонта, скрывшего его. И все же мне до боли радостна эта обреченность и ни на что я ее не променяла бы. Впереди - угар, быть может, хмель, все, что даст мне полузабытье или, быть может, полное забвение всего навсегда. Но только... (угол страницы оторван)
Будет струиться жизнь, этот мотив ничем не заглушу. Если сумею, не стану других никак слушать, если нет, буду ждать, не услышу ли мотив 21-года еще раз. Ведь сочетался же он с Л.Н. (а сыну Людмилы Николаевны уже скоро 6 лет!). Уедет. Надолго ли? Как и кем вернется? Все растратив или наоборот? А вдруг, как та береза, будет с выжженной сердцевиной, вдруг? А как молния все сожжет внутри, только кору оставит? Ведь она сберечь не сумеет? Не может огонь охранять дерево. Быть может, мы его навсегда уже проводили, не сумели сберечь? Как я ненавижу тех, кого я кого-нибудь буду любить. Ведь никто не сможет заслонить этого, ослепившего меня. Лучше б их не было! «Мне нечего достигать - я обречен на тоску». (А.Блок).
Мне тоже, т.к. желаемое недостижимо, и не от меня зависит сделать его достижимым. А остальное не стоит даже желания. Вот почему у меня нет в о л и к ж и з н и... Я не могу искать дороги, потому что не знаю, куда мне идти «и вот у сердца безумные пролежни». Читаю «Вечный Жид». Удивительное выражение, мысли попадаются надуманные, как будто рыбки, нарочно напущенные в прудок, а все же рыбки. Вот например: «Сумасшедшее счастье дано России. Если б сели за зеленый стол державы... так картина Европы и все другие, конечно бы, ей...» Ну разве не Генуэзская конференция!
7 мая. Завтра уезжает с ней. Надолго, как сказал Мариенгоф. Хотелось спросить: «И всерьез?» Очевидно, да! А я все пути потеряла - беречь и хранить для себя, помня его, его одного? Или дать себя захватить другому течению - страшно, это безумие, ведь меня так ломает это, мне трудно выбраться на берег обратно и еще труднее переплыть. А знаю, стоит ступить ногой, и поток подхватит, как шквал, быть может, сильнее первого, и еще более изломает. Чувствую, что дорого обойдется, нет в душе спокойствия, нет мудрости (если она бывала раньше, то в этом случае я слишком поломана уже и еще не окрепла, чтобы суметь стать спокойной). Во втором плавании потеряю все, все, что осталось у меня, дальше со спасательными кругами буду плавать (если буду!). И вот стою на берегу и еще не знаю, войду ли в поток, но боюсь, не удержаться на берегу, а вернуться назад - пути заказаны. «Большому кораблю - дальнее плавание», - а вот мне, душегубке неустойчивой, куда мне в дальнее пускаться? И все же не силится, не плавается по маленьким прудам да речкам. Если б были надежды на прошлое - я была бы спасена, никуда б не заманили меня. Вот странно, еще не пошла, а знаю, что пойду. И хотя меньше, но останется - а я именно оттого и пойду. И никуда в тихую заводь не могу пойти после бурного течения, после стихии, захлестнувшей меня, только опять в такой же водопад. И вместе с тем ужасно, ведь уже, наверное, радости не будет (там, хоть недолго, но была и сплошная радость), не будет у меня и молодости.
22 мая. Уехал. Вернее, улетел с Айседорой. Сначала, первые два дня, было легче, как зуб вырвали, болела только ранка, но не зуб. Но, видно, зуб очень больной, ранка не заживет, а, наоборот, началось воспаление, боюсь гангрены. Никакие средства не помогают. И что ужасно, вставить обратно нельзя, органического зуба больше не будет, можно заменить искусственным и только: «Сильней, чем смерть, любовь» - есть потери не меньшие и не менее непоправимые, чем смерть. Страшно писать об этом, но это так: смерть Е. была бы легче для меня, я была бы вольна в своих действиях. Я не знала бы этого мучения - жить, когда есть только воля к смерти. Невыносимо знать, что есть один выход и что как раз этот путь тебе отрезан. Ведь что бы ни случилось с Е. и Айседорой, но возврата нет:
И понял я, что нет мне больше в жизни счастья,
Любви возврата нет...
И.Северянин
Если внешне Есенин и будет около, то ведь после Айседоры - все пигмеи, и, несмотря на мою бесконечную преданность, я ничто после нее (с его точки зрения, конечно). Я могла быть после Л.Кашиной, 3инаиды Николаевны, но не после Айседоры. Здесь я теряю.
30 мая. Вчера видела Аничку. Как она бесконечно дорога мне сейчас. Несмотря на боль, несмотря на все. У нее ласковые, нежные руки, и, когда эти руки касаются раны, делается легче. Мне кажется, у меня бы прошла боль, если бы я побыла неразлучно с ней недели две, месяц. Я могу с ней молчать, могу говорить о чем угодно, обо всякой ерунде и все-таки на душе спокойно. Меня так трогает ее отношение ко мне, так хорошо от того тепла, которое она дает.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Вторник, 01 Янв 2019, 21:14 | Сообщение # 15 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7206
Статус: Offline | И, что бы ни случилось, как бы дальше ни сложилась ее и моя жизнь, это не забывается. (Я не говорю в этом смысле от благодарения - за это не благодарят, это только помнят). И у нас самые бескорыстные отношения, ведь фактически мы не связаны друг с другом (как с Яной или с Лидой - там своего рода корысть была). И мне так хочется, чтобы Аня чувствовала, как я ее люблю; и так хочется, чтобы ей было хорошо. Ей ведь так часто бывало больно. Хоть бы Л. остался светлой радостной полосой. Я недавно проверяла мое чувство к Ане - хорошее, чистое, бескорыстное (теперь не ошибаюсь, умею отдавать отчет до конца, прежней смутности ощущений нет). А Яна, о ней мне трудно писать - какая разница между отношением Сони и Яны - никакой, а кажется, мы с Яной ближе. И то я уверена, что если бы очень попросить, то Соня приехала бы. Я Яну не обвиняю, от нее нельзя требовать того, чего в ней нет. Такова ее натура. Поскольку она умеет и может любить - любит. Я знаю только, что я так не поступила бы; не могла бы даже при таких обстоятельствах. Ведь Яна, как никто, знает, что я пережила и как мне трудно было управлять собой даже в мелочах, и знает, как все это должно было подействовать на меня. Я тоже эгоистка, и очень большая, но из эгоизма не смогла бы оставить ее одну в таком состоянии, меня бы это грызло. Смешно после этого говорить, но «ведь у тебя будет Аня!». Боже мой, конечно, будет, и это счастье! Аня любит так, Яна иначе, но сейчас меня любовь Яны не удовлетворяет, любовь, о которой знают стены Яниной комнаты, а я совсем не чувствую. Она обо мне так заботится, но самого главного, тепла, нет.
«Не в шумной беседе друзья познаются.
Они познаются бедой -
Коль горе нагрянет и слезы прольются -
Тот друг, кто заплачет с тобой».
-Яна со мной, может плакать и плакала, но не из-за меня, из-за Люды, и все переживания мои, не аналогичные с ее, она быстро забывает. Я ее люблю и сейчас, но не могу избавиться от этой горечи, которую вызвало во мне ее отношение. А впрочем, какое я имею право на то, чтобы она занималась мной, раз это не в ее натуре - ведь я тоже не могу дать больше того, что имею. Но все же грустно, что она так бедна именно тем, Что мне сейчас необходимее всего.
3 июня. Думала опять о нем. Не отогнать мыслей. Вспомнила, что все была игра. Мы, как дети, искренне увлеклись игрой, но его позвала мама, он игру бросил, а я одна и некого позвать, чтоб доиграть. Но все же игру затеяла я, а не он. Правда, так делают дети - понравился мне, так вместо знакомства подойду и скажу. «Давайте играть вместе!»
16 июля. «Она вернется?» - «Через год, сейчас в Бельгии, детей на год везут за границу!» - так ответили по телефону студии Дункан. Значит, и он тоже. А год иногда длиннее жизни. Как же ждать, когда внутри такая страшная засуха? Что же делать? Надо идти в школу авиации, это единственное, что может заполнить жизнь, иначе велик соблазн и мало сил для борьбы с ним; и в школу нельзя, не выдержу физически. Но что же, куда же, зачем - ничего не знаю. Страшно, очень страшно, очень! Этого довольно, не надо ни увлечения, ни слепоты, нет. А он умеет любить, так редко любят. А пока нет, буду жить, буду брать от жизни все, чтя могу, буду беречь себя, всегда готова, если понадобится, прийти по первому его зову; по первому его желанию перечеркнуть все, прожитое и все чаемое впереди, перечеркнуть одним размахом без колебания, без сожаления.
19 сентября. Я сейчас вспомнила, как тогда, подъезжая из «Стойла» на извозчике с Есениным (это было во второй раз - 25 октября, в день именин), я подумала: «Ну вот, началось и уже повторилось, а дальше опять видеться и, как всегда и все - "любовница"», и какое-то чувство скуки и неудовольствия промелькнуло. И это тогда, когда я была и чувствовала себя счастливой. И я знаю, что затянись это - скука выплыла бы. даже при той любви, которая была. А вот не случилось, и я не могу примириться с мыслью, что все прошло, мне недостаточно 2-х дней. А тогда странное было чувство, до сих; пор не могу понять его: мелькнул образ его, подходящего ко мне не так, как в «Стойле», а как к любовнице, и образ меня самой, ожиданий его ласки, и стало скучно и страшно, показалось, что в этом растворится то, самое ценное в его отношении. Была какая-то бессильная нежность и вместе с ней мысль: «А что я с ним буду делать, когда он придет ко мне?»; странное какое-то чувство, не то неловкости, не то скуки. Вот и сейчас никак не могу поймать: что же это было? Но что было - ясно помню.
3 октября. Сегодня год, как он увидел Айседору. «Как искусство - не трогает». Сейчас они там, на другом берегу. «А моя душа той же любовью полна / И минуты с другими отравлены мне»(А.Блок)
Завтра его рождение. «Спасибо за деньги». 27 лет. А сегодня после осени вдруг вечером весна - аромат деревьев, и земля дышит, влажная от дождя. Хорошо, хорошо. В такой вечер пойти провожать лето. Ну, желаю ему всего того, что только есть на свете хорошего. А он ведь и не вспомнит о том, что в далекой Москве праздную день его рождения.
14-15 октября. Боже мой, до него, до всего этого я никогда, несмотря ни на что, никогда не знала, что такое одиночество. А как хорошо я знаю это теперь. И именно потому, что период март-август 1921 г. я была не одна - с Яной, Я теперь хорошо поняла, что могут быть временные попутчики, но что общих дорог нет и не может быть. И если есть в пространстве, то нет во времени, походка разная. Я хорошо помню, как Е. переделывал и во мне, и в Яне походку, как будто у нас обеих одинаковая получилась, но уехал он, и Яна пришла в себя от дурмана и отреклась от всего, что так покорно и безусловно принимала при нем. Раньше иногда я думала, что мы любим его по-разному, разницу я видела в большей страстности, порывистости, готовности для него и за него на все. Была разница и в нашем отношении к своей репутации и своей фигуре. Я боялась за фигуру только в отношении к Е. Здесь я могла бы совсем уйти, если бы знала, что иначе я в его глазах потеряю. Но на всех остальных мне было бы решительно наплевать, тогда как Яна волновалась, терялась и страдала от всего. Увидит ли ее в «Стойле» какой-нибудь «беднотовец», улыбнется ли Мариенгоф, Кусиков, - все это ей могло даже портить настроение. А мне... мне, хоть все пальцами на меня показывай, лишь бы он около был. Я всегда все это объясняла более чувственным характером, думая, что в Яне этого нет. Поэтому, казалось мне, она более благоразумна и сдержанна. Теперь же я поняла, что многое делала чисто мещанская (духовная) трусость, которой так много в Яне, а все остальное происходило от того, что Яна меньше любила, что она любила совсем не так, как я любила и люблю. Чувственный элемент был и у нее, это без сомнения. Что он слабее себя давал знать, чем это было со мной, это ясно. И это не оттого, что Е/сенин/ в ней не почувствовал женщину, а оттого, что тогда позвал меня, а не ее, и вообще эту сторону будил только во мне. Ясно, что в ней чувственность не могла так давать себя знать. Что я сильнее любила, теперь я из многого знаю. Хоть бы из того, как я и как Яна перенесли его отсутствие. Она нашла много лазеек в жизни, а я все еще стою перед захлопнувшейся дверью. Вообще она возвращается к своим родным пенатам. Ее прежняя добродетель, и непорочность с нею.
Я хорошо помню, как она возмущена была из-за поношенного костюма, «птички», как она говорила, что «птичка» безусловно глупа, раз могла так сказать. И как теперь она вторит Соне, вспоминая о том, что Зильберштром развратничает. Главное, я уверена, что если бы не трусость, она не меньше бы развратничала, чем 3ильберштром, если только она не раба. Но прошло то время, когда она сочувствовала тем, умным, свободным женщинам, о которых говорил Есенин. Я не знаю, в чем большая сила, раз изменившись, остаться такой до конца, или менять мнение в зависимости от влияния. Сейчас полоса «Грандова», сейчас Яна положительный, не по летам серьезный человек. Ничего не поделаешь. Я таких перемен в себе не хотела бы увидеть. Ну вот, итак, нам не по дороге. А это был один из лучших попутчиков. Прощайте! А я одного Есенина любила и люблю, сейчас не меньше...
Ты теперь не так уж станешь биться,
Сердце, тронутое холодком..
Я его любила больше, чем себя, а Яна - меньше, чем себя, - вот основная разница.
16 октября. Как он мне дорог. Опять и опять чувствую это. И дорого все, что дорого ему. Сегодня был назначен вечер Мариенгофа. Он подошел. Перед тем я от Златого знала, что ему что-то нужно от меня. Мелькнула мысль, а вдруг VI главу, но только мелькнула и все. Сегодня спрашиваю:
- В чем дело?
- Мне нужна одна из глав "Пугачева!"
Моментально понимаю:
- Какая? -
- Да, знаете, шестая - вариант шестой.
- У меня ее нет!
- Как нет?
Я уже оправилась от изумления и возмущения: «
- Е. ведь все взял обратно, у меня ничего нет, а что?
- Раз нет - ничего!
хамски, но зато со злостью.
- А что, Вы хотели напечатать?
- Да.
Сейчас два чувства - одно: на деле доказала, что у меня не выудишь. Я никогда не отвечала так твердо.
1924. Я опять больна. И, кажется, опять всерьез и надолго. Неужели возвращаются такие вещи? Казалось, крепко держу себя в руках, забаррикадировалась, и ничто не помогло. И теперь хуже. Тогда я была моложе, верила в счастье любви, а сейчас я знаю, что "невеселого счастья залог сумасшедшее сердце поэта", и все же никуда мне не деться от этого. Опять тоска по нем, опять к каждой мысли прибавляется это неотвязное ощущение его. Опять все скучны. Перед отъездом в Крым были еще дни; если б тогда уехать, то на месяц я была бы свободна, «а теперь, как глаза закрою»... вижу клетчатую кепи и... ну, все равно, и сейчас уже не сумею заслонить чем-нибудь подставным. Раньше в той подмене было ощущение новизны, а сейчас скучно все это, невыносимо такое не настоящее, а настоящее - «блуждающий огонь», и плохо мне. Я сейчас сильнее. Умею отдыхать, несмотря на тоску, но больна, кончена. Но нет, надо взять себя в руки. Нельзя так.
26 августа 1924. Вот, как верная собака, когда хозяин ушел - положила бы голову и лежала бы, ждала возвращения. (Крым, Гурзуф)
1925. Прошло, по-моему, много, много лет. Опять пишу, но по-другому. Не для того, чтобы поделиться, а для того, чтобы себе на память записать. Чтобы никогда не забыть. Я себя знаю, хорошее я помню лучше, чем плохое, но это плохое надо оставить, это я не хочу забыть. Думаю, что это и не забывается. Это последняя глава первой части. Авось на этом моя романтика кончится. Пора уж. Сергей хам. При всем его богатстве - хам. Под внешней вылощенной манерностью, под внешним благородством живет хам. А ведь с него больше спрашивается, нежели с какого-либо простого смертного. Если бы он ушел просто, без этого хамства, то не была бы разбита во мне вера в него. А теперь, чем он для меня отличается от Приблудного? - такое же ничтожество, так же атрофировано элементарное чувство порядочности: вообще он это искусно скрывает, но тут в гневе у него прорвалось. И что бы мне Катя ни говорила, что он болен, что это нарочно, все это ерунда. Я даже нарочно такой не смогу быть. Обозлился на то, что я изменяла? Но разве не он всегда говорил, что это его не касается? Ах, это было все испытание?! Занятно! Выбросить с шестого этажа и испытывать, разобьюсь ли?! Перемудрил! Конечно, разбилась! А дурак бы заранее, не испытывая, знал, что разобьюсь. Меня подчинить нельзя. Не таковская! Или равной буду, или голову себе сломаю, но не подчинюсь.
Сергей понимал себя, и только. Всегдашнее - «я, как женщина, ему не нравлюсь». И после всего этого я должна быть верной ему? Зачем? Чего ради беречь себя? Так, чтобы это льстило ему? Я очень рада встрече с Л. Это единственный, кто дал мне почувствовать радость, и не только физически, радость быть любимой. Ведь Покровский - это только самообман. Мне нужен был самообман, я внушала себе и всему, что я должна была скрывать от Сергея, я могла давать волю с Покровским. И только Л. был настоящим. Мне и сейчас дорого то безрассудство. Но это все равно. Пускай бы Сергей обозлился, за это я согласна платить. Мог уйти. Но уйти так, считая столы и стулья - «это тоже мое, но пусть пока остается», - нельзя такие вещи делать и... Теперь спокойнее: все предыдущее верно. Почему случилось - знаю. Что свое дело сделали и зима (Л.), и клевета сделала больше, чем то, что было на самом деле, факт. Сергею трудно было не взбеситься, и не в силах был он оборвать это красиво; конечно, то грубое, что в нем где-то было, все это всплыло при усиленных стараниях Наседкина, и Сахарова, и Анны Абрамовны. Все это, конечно, было болезненно, и должно было обозлить его. Но как же он не вспомнил двух вещей - первое: все то, как он оскорблял меня, начиная с того дня, как он не мог ехать за город со мной («болен был») и потом поехал в Петровский парк с Миклашевской, и весь цикл оскорблений и унижений меня. Лейтмотив, появившийся, правда, позднее - «как женщина не нравлюсь». Дура я была бы после этого покорно склоняться со своей верностью, и все же до Л., даже «изменяя», вернее, уходя от Сергея физически, я была ему верна, я всегда избегала людей, чем-либо интересных мне (избегала подсознательно). Я знала, что такой, как Покровский, ничего не может отнять во мне из того, что отдано Сергею, и Покровскому я ничего не отдавала, там я брала только ту теплоту и ласку, которые мне нужны были как воздух.
Единственная измена - Л. Этой зимой я поняла, что если Сергея я люблю больше всего, больше, чем себя самое, то все же к Л. у меня не только страсть. Боже мой, ведь Сергей должен был верить мне и хоть немного дорожить мной, я знаю - другой такой, любившей Сергея не для себя самой, другой он не найдет; и Сергей не верил, швырялся мной. И если я не смогла отдать Сергею все совсем, если я себя как женщину не смогла бросить ему под ноги, не смогла сломать свою гордость до конца, то разве ж можно было требовать это от меня, ничего не давая мне? А Л. не имел никаких причин верить мне, было все, за что он мог только плохо относиться ко мне, и он все же ничем не оскорбил меня. Там, где меньше всего ожидала, там нашла. Ведь с Л. я могла быть самой собой, настоящей, не ломая себя. Ведь мало не лгать, только тогда хорошо, когда можно говорить всю правду прямо. Л. я могла говорить. Я вот сейчас вспоминаю, и мне приятно и хорошо - здесь я была правдивой до конца. И даже гордость Л. не помешала этому. «Спасибо, спасибо»,- хотелось сказать ему тогда, в последнюю встречу.
16 ноября. Никак не могу разобраться, может, на бумаге легче будет. В чем дело? Отчего такая дикая тоска и такая безвыходная апатия ко всему? Потому ли, что я безумно устала, бесконечно устала? Или что нет со мной Сергея? Или потому, что потеряла того, прежнего Сергея, которого любила и в которого верила, для которого ничего было не жаль? Первое - устала, и нет сил начинать жить заново. Именно - начинать. Если начну, тогда уже не страшно. Я себя знаю. Чего захочу - добьюсь. Но вдобавок не знаю, чего захочу. Ведь с главным капиталом, с моей беззаветностью, с моим бескорыстием, я оказалась банкротом. Я думала, что может дать радость. Оказалось, лишь сожаление о напрасно растраченных силах и сознание, что это никому не нужно было, раз на это так наплевали, тем более что не знаю, стоил ли Сергей того богатства, которое я так безрассудно затратила. Ведь с тем зарядом, который был во мне, я без всяких усилий получала от жизни больше, чем хотела. Сколько же я могла получить и одновременно с этим дать другим, если бы не отдала почти до последней капли все для Сергея. Ведь все мне давалось легко, без тяжелых и упорных раздумий о том, как бы добиться. А Сергею вряд ли нужна была я. Я думала, ему, правда, нужен настоящий друг, человек, а не собутыльник. Человек, который для себя ничего не должен требовать от Сергея (в материальном плане, конечно). Думала, что Сергей умеет ценить и дорожить этим. И никогда не предполагала, что благодаря этому Сергей перестанет считаться со мной и ноги на стол положит. Думала, для него есть вещи ценнее ночлега, вина и гонорара. А теперь усумнилась. Трезвый он не заходит, забывает. Напьется - сейчас же 58-36 (так в машинописи. В оригинале должно было бы стоять 5-83-61, то есть номер телефона в квартире 27 по Брюсовскому пер., 2) с ночевкой. В чем дело? Или у пьяного прорывается и ему хочется видеть меня, а трезвому не хватает смелости? Или оттого, что Толстая противна, у пьяного нет сил ехать к ней, а ночевать где-нибудь надо? Верней всего, даже не задумывался над этим. Не хочется к Толстой, ну а сюда так просто, как домой; привык, что я не ругаю пьяного. Была бы комната, поехал бы туда. А о том, чтобы считаться со мной, он просто не задумывался. А я сейчас никак не могу переварить такие штуки. Ведь, в конце концов, я не хуже его. Вернее, даже лучше. И если раньше я думала, что даю ему то ценное, что есть во мне, и поэтому была кроткой и снисходительной, то сейчас я дорожу своим спокойствием больше, чей его. То, что было, было не потому, что он известный поэт, талант. Главное было в ней как в личности - я думала, что он хороший (в моем понимании этого слова). Но жизнь показала, что ни одного за нет и, наоборот, тысячи против этого.
Иногда я думаю, что он мещанин и карьерист, причем удача у него так тесно переплелась с неудачей, что сразу не разберешь, насколько он неудачлив. Строил себе красивую фигуру (по Пушкину), и все вышло так убийственно некрасиво - хулиганство и озорство вылились в безобразные, скотские скандаль!, за которыми следует трусливое ходатайство о заступничестве к Луначарскому (а два года назад Сергей ему не подал руки); белая горячка. Поехал в мировое путешествие с Дункан, теперь его знают там и пишут французских и немецких газетах о том, что спутник танцовщицы теперь медленно спивается в Москве. Наконец, погнался за именем Толстой - все его жалеют и презирают: не любит, а женился ради чего же, напрашивается у всех вопрос; и для меня эта женитьба открыла глаза: если она гонится за именем, быть может того не подозревая, то они ведь квиты. Если бы в ней чувствовалась одаренность, то это можно иначе толковать. Но даже она сама говорит, что, будь она не Толстая, ее никто не заметил бы даже. Он сам себя обрекает на несчастия и неудачи. Ведь есть кроме него люди; и они понимают механизм его добывания славы и известности. А как много он выиграл бы, если бы эту славу завоевывал бы только талантом, а не этими способами. Ведь он такая же б..., как француженки, отдающиеся молочнику, дворнику и прочим. Я не знаю, быть может, это вино вытравило в нем всякий намек на чувство порядочности. Хотя, судя по Кате, эта расчетливость в нем органична. Ну, да всяк сам свою судьбу заслуживает. Так же, как и я своей дуростью и глупым самопожертвованием заслужила. И я не знаю, отчего у меня злость на него, оттого, что я обманулась в нем, идеализировала, его игру в благородство приняла за чистую монету, и за эту фальшивую монету я отдала все самое во мне хорошее и ценное? И поэтому я сейчас не могу успокоиться; мне хочется до конца вывести Сергея на чистую воду, со всей его трусостью, и после этого отпустить его с миром или же (есть внутри где-то такая малюсенькая «надеждочка»), чтоб он смог доказать мне обратное, убедить, что мое прежнее мнение о нем было верно.
Москва. Брюсовский, дом Правды, 27, Бениславской
МСК Ленинграда 102522 12 2816 51
Сообщите Наседкиным Сергей умер. Ерлих
Да, Сергунь, все это была смертная тоска, оттого и был такой, оттого так больно мне. И такая же смертная тоска по нем у меня. Все и всё ерунда, тому, кто видел по-настоящему его - никого не увидеть, никого не любить. А жизнь однобокая тоже ерунда. И общественность, и все-всё есть, когда всё существо живет; так, по крайней мере, для меня, тогда расцветают все мои данные, всё во мне заложенное. Малюсенькая надеждочка осуществилась, но это непоправимо...
1926. Вот мне уже наплевать. И ничего не надо, даже писать хочется, но не очень. Мне кажется, месяца нет, даже недели, так и пройдет, пройдет даже жалость.
Уходи и ты. Довольно.
Ты терпел, несчастный друг
От его тоски невольной,
От его невольных мук.
То, что было, миновалось,
Ваш удел на все похож
Сердце и правда порывались,
Но его сломила ложь.
Лучше смерть, нежели горестная жизнь или постоянно продолжающаяся болезнь. Ясно? Понятно? «Очень даже просто!» Полгода во всех состояниях - думаете, и все тот же вывод? Ну так... гоп, как говорится, а санатория – «его ж ерунда». Ну, отсрочила на месяц, на полтора, а читали, что лучше смерть, нежели. Ну, так вот, вот. Сергей, я тебя не люблю, но жаль «То до поры, до времени» (писала пьяная).
Комментарии к дневнику:
Оригинал дневника, который вела Г.Бениславская со значительными перерывами по меньшей мере с 1918 г., до нас не дошел. То, что принято называть Дневником Бениславской, - неправленая машинописная копия (35 стандартных листов, 3-я или 4-я закладка машинки), хранящаяся в фонде критика К.Л. Зелинского, собиравшего материалы о Есенине. Характер шрифта и сорт бумаги позволяют отнести эту копию к середине 1950-х гг. Машинистка перепечатывала текст, по-видимому, с разрозненных листов, придерживаясь того порядка, в каком они изначально находились. Отсюда смешение хронологически и тематически разнородных фрагментов, расположенных в машинописной копии совершенно хаотически. Подтверждением тому, что по крайней мере еще в 1950-е гг. существовала не дошедшая до нас рукопись, с которой была снята копия, служат также имеющиеся пометы в правом верхнем углу некоторых машинописных листов: «На желтых длинных листах в линейку, карандашом», «На листках из тетради, карандаш. Листки в линейку». Для неразобранных слов в копии машинисткой оставлены пропуски, так и оставшиеся незаполненными; встречаются явные опечатки и неверная расшифровка текста.
Поскольку местонахождение автографа остается неизвестным, трудно говорить об аутентичноcти публикуемой копии оригиналу, хотя несомненно, что в основе ее лежат подлинные записи Бениславской. Весьма условно, впрочем, отнесение этих записей к жанру дневника в общепринятом понимании, то есть, расположенным в хронологическом порядке поденным записям. Наряду с записями действительно дневниковыми в тексте встречаются копии писем, как самой Бениславской, так и к ней, а также наброски мемуарного характера, которые, возможно, предполагалось использовать как материал для Воспоминаний. Вместе с тем записи Бениславской даже в таком виде важны для понимания как ее личности, так и личности Есенина, приоткрывают психологическую подоплеку их непростых отношений.
Дневник был впервые опубликован Д.Дэйвис в альманахе «Глагол», вып. 3 (Ann Arbor, 1981). Она перемонтировала текст так, чтобы тот выстраивался в хронологическом порядке. То обстоятельство, что оригинал Дневника исследователям недоступен (не исключено, что он вообще утрачен), никак не отражено во вступительной статье, что невольно вводит читателей «Глагола» в заблуждение, будто перед ними публикация, сделанная с автографа Дневника, каким-то образом вывезенного за рубеж. На самом деле это не так, и внимательный анализ публикации Дэйвис, куда механически перенесены даже опечатки машинописи, убеждает нас том, что в основе ее лежит копия, полностью идентичная хранящейся в РГАЛИ. В 1991 т.в № 5 журнала «Подъем», выходящем в Воронеже, текст Дневника был перепечатан по публикации Дэйвис, без каких-либо изменений и уточнений. Для настоящего сборника отобраны фрагменты Дневника, непосредственно относящиеся к Есенину или к важнейшим фактам биографии Бениславской. Подобно тому как это было сделано Дэйвис, текст расположен нами в хронологической последовательности, причем в отдельных случаях датировка того или иного фрагмента не совпадает с датировкой Дэйвис. Дневник насыщен стихотворными цитатами, позволяющими представить круг чтения и лит. предпочтений Бениславской. Это Ахматова, Блок, Гумилев, Лермонтов, Северянин и, конечно, Есенин. Приносим благодарность К.Н. Суворовой и Н.А Богомолову за помощь в установлении авторства цитируемых Бениславской стихотворных строк. Те из них, источник которых установить не удалось, не комментируются.
http://esenin.ru/vospominaniya/benislavskaya-g-dnevnik-fragmenti.html
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Пятница, 04 Янв 2019, 19:52 | Сообщение # 16 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7206
Статус: Offline | Николай Браун
ЕСЕНИН. КАЗНЕННЫЙ ДЕГЕНЕРАТАМИ
Об обстоятельствах гибели великого русского национального поэта рассказывает поэт, переводчик, бывший политзаключенный, общественный деятель, соратник-руководитель Российского Имперского Союза-Ордена Н.Н. Браун.
Сегодня, когда вокруг имени Есенина появилось так много фальшивок, названия которых не стоит перечислять, каждый думающий и неравнодушный к русскому слову, к русской истории человек должен дать себе ответ на вопрос: так кто же он был, С.Есенин, – пьяница, скандалист и самоубийца, как уверяют нас авторы пасквилей и небылиц, или все же – великий русский национальный поэт, ставший жертвой полит. репрессий и интриг, жертвой красного террора?
Я, будучи сам поэтом, сыном поэта Николая Леопольдовича Брауна, который выносил тело погибшего Есенина из «Англетера», знаю этот ответ. Есенин – не убивал себя. Его убили во время допроса, сопровождавшегося пытками и избиениями, а после – чтобы скрыть следы, инсценировали самоубийство, опорочив память поэта. Есенин был убит по тем же самым мотивам, по которым была уничтожена целая плеяда выдающихся русских поэтов и писателей – Клюев, Васильев, Панин, Клычков, друзья Есенина – поэты Орешин, Наседкин, Приблудный и, еще в 1921 г., раньше их всех – Гумилев. Уничтожена воинствующими безбожниками, интернационалистами-русофобами, поставившими перед собой задачу обескровить и обесчестить Россию, ликвидировав все сословия, превратив русский народ в послушное стадо, вырвав его мозг и душу.
Я знаю об этом не из книг. Мой отец был лично знаком с Есениным. С детских лет передо мной были оригиналы стихов, написанные его собственной рукой – два автографа, которые прошли через все обыски, через годы блокады. Они кричат мне об этом. На вновь построенном здании «Англетера» – старое, историческое не удалось отстоять от демократо-разрушителей, несмотря на всю активность общественности города, – с 80-х годов висит памятная доска: «Здесь трагически оборвалась жизнь Сергея Есенина». Но жизнь Есенина не «оборвалась». Ее – оборвали! Я лично расспрашивал тех людей, которые были в «Англетере» сразу после трагедии.
Мой отец и Б.Лавренев находились утром 28 декабря в редакции журнала «Звезда», располагавшейся в Доме книги на углу Невского и канала Грибоедова. Позвонивший по телефону Медведев сообщил, что «Есенин покончил с собой» и поэтому они должны идти в «Англетер». И они пошли. То, что они там увидели, заставило их содрогнуться. Они категорически отказались поставить подписи под протоколом, который им сразу показался подложным, непрофессионально составленным. Под этой филькиной грамотой была подпись лишь одного должностного лица – милиционера Горбова.
Впоследствии после ареста он пропал без вести. Как выяснилось в 90-е годы, даже она была не подлинной. Подписи поставили: кадр ОГПУ Эрлих, с ним Медведев, председатель СП Фроман, Рождественский. Все они стали уверять Брауна и Лавренева, что Есенин – самоубийца, хотя сами при суициде не присутствовали, но им рассказали, как это было. Браун спросил Рождественского, уже на улице: «Сева, как же ты мог? Ты же не видел, как Есенин петлю на себя надевал». Ответ был: «Мне сказали – нужна еще одна подпись». Ответственность за этот протокол вообще списали на известного петербургского врача – Гиляревского, который якобы проводил экспертизу, но его там и рядом не было. Он был врачом дореволюционной школы и под этой фикцией никогда бы не поставил свою подпись. Поэтому его и не позвали, но сослались на его имя.
Я также знал П.Лукницкого, в прошлом – работника ОГПУ. Я с ним общался, выясняя подробности гибели Гумилева, и однажды спросил у него, что же произошло в «Англетере», при каких обстоятельствах погиб Есенин. Он ответил мне: «При странных. Есенин был изуродован, был мало похож на себя. У него был вид, что потом его внешность исправляли как могли. Левого глаза не было». Я переспросил у Павла Николаевича: «Как не было?!» Он сказал: «А так, не было – он был как будто вдавлен внутрь, словно пробит, вытек, и рубашка была окровавлена». Лукницкий вел дневники. В его мемуарах, изданных в Париже в 1991 г., рассказано обо всем этом. Там он вспоминает еще, что на бледном лице Есенина выделялись «только красные пятна и потемневшие ссадины». Кроме того, я знал поэтессу Иду Наппельбаум, которая в свое время отсидела за портрет Гумилева – собственно, не за сам портрет, а за пятно от него, за след на выцветших обоях, где висел этот портрет. Так вот. Ее брат Лев помогал отцу – фотографу во время съемок. Он рассказал сестре, как помогал милиционеру, стоявшему на стремянке, снимать тело поэта с трубы отопления. Он был свидетелем того факта, что Есенин висел не в петле, как это бывает у самоубийц, а веревка была несколько раз намотана вокруг шеи. Потому-то его тело и пришлось снять до прихода писателей – повешен он был уж очень неправдоподобно.
Когда отец с Лавреневым пришли в номер и увидели лежащего на полу Есенина, они заметили, что под ним не было мокрого пятна, которое обычно бывает под висельниками, когда от полного расслабления мышц вытекает жидкость. Не образовалось такого пятна ни на одежде Есенина, ни на диване, на который потом положили тело. Лев также вспоминал, что руки Есенина были сильно порезаны вертикальными полосами. А художник В.Сварог вспоминал, что пиджак Есенина тоже был изрезан. Этот пиджак быстро куда-то пропал: когда в «Англетер» пришли Лавренев и мой отец, они пиджака не видели. Но они увидели достаточно, чтобы понять: произошло преступление. Лавренев, два дня спустя в той же «Красной газете», в которой было сообщение о мнимом самоубийстве Есенина, опубликовал статью под вопиющим заголовком: «Казненный дегенератами», с эпиграфом «И вы не смоете всей вашей черной кровью – поэта праведную кровь». Статья заканчивается так: «Мой нравственный долг предписывает мне назвать палачей и убийц – палачами и убийцами, черная кровь которых не смоет кровяного пятна на рубашке замученного поэта».
Кстати, обстановка в номере «Англетера», которую мы видим на известных посмертных снимках, – стол, стул, шляпа, шкаф – тоже поддельная, мой отец ничего такого не видел, это – инсценировка, спектакль. Это было потом поставлено. И еще мне отец рассказал, что Есенин, лежавший на полу, был в крупицах какой-то земли, которая была на его брюках, в частицах песка его волосы были. Когда я спросил отца, откуда же его принесли, он ответил: «Вероятно, с допроса...». А Сварог вообще предположил, что в номер «Англетера» Есенина чекисты принесли завернутым в ковер, потому что, рисуя поэта, он заметил: Есенин был весь в тонкой пыли. Это вполне может быть – ведь достоверная информация о Есенине прерывается в момент его выезда из Москвы – он уезжал со всеми чемоданами в острейший момент борьбы за власть на XIV съезде ВКП(б), и за его передвижение отвечали оперативники Лубянки. По прибытии в Питер поэт как будто провалился в черную дыру: ни с кем не виделся, ни с кем не встречался. Все рассказы о последних днях Есенина выглядят так, будто нескольким людям дали задание описать их и они целенаправленно писали о том, чего сами не видели, но зато – по одному шаблону. А другие повторяли ложь из страха.
Есенин умер при допросе! От пыток! Мой отец рассказал следующее: смертельная рана, глубоко уходящая, была у Есенина над правым глазом, под бровью, пробита, как будто ударили сдвоенной железной палкой, а вероятнее всего – рукояткой револьвера типа наган с ушком, оставившим две характерные вмятины на лбу, очевидные на неофициальной посмертной маске. Я спросил отца о круглой ране над правым: не был ли Есенин застрелен? Ответ отца: «Он был умучен». Переносье было пробито на уровне бровей и левый глаз запал. Никакой странгуляционной борозды на шее не было... Отец в 1919-20 гг. работал санитаром и знал, что говорит – ему приходилось видеть удавленников с характерными посиневшими лицами, а лицо Есенина было бледным. Когда тело поэта выносили из «Англетера», мой отец первым взял его под плечи и заметил, что позвоночник у поэта был сломан, – голова почти отваливалась, – сломан, но не так, как бывает у висельников, а так, как будто ему сломали шею посредством удавки, специальным приемом, каким, например, снимают часовых. В стихах Вс.Рождественского об этих сутках есть такая строфа: «С одной простыней, без подстилок, он едет к последней беде и в мерзлые доски затылок на каждой стучит борозде». Все тело было застывшее, а голова отваливалась. Поэт В.Казин сопровождал Есенина в покойницкую, он был там главным дежурным до утра, и в своих стихах отметил: «полоса на шее не видна, только кровь чернеет на рубахе...»
- Как же произошло так, что тысячи людей видели мертвого Есенина, когда прощались с ним в Доме печати в Москве и ничего не заметили?
- Пришедшие прощаться люди видели внешность поэта, похожую на греческую маску, – безупречно красивое лицо, никаких царапин, ран и пролома на лбу, они видели, как выразилась писательница Г.Серебрякова, «нарумяненную куклу». Внешность Есенина приводилась в порядок трижды. Первый раз – перед тем, как его тело показали писателям. Результаты пыток при допросе, следы увечий, все то, что было слишком заметно, было скрыто под макияжем. Если кто-то и видел Есенина в изначальном его облике, – это могли быть только спецкадры из ОГПУ, которые прибыли с Моисеем и Л.Наппельбаумами. Кстати, и их визит не случаен. Старший Наппельбаум, которого пригласили из Москвы, славился тогда как портретист, лучший ретушер фотографий – ему поэтому очень часто поручали фотографирование вождей, деятелей искусства. Он умел отретушировать их так, что комар носа не подточит. Наппельбаум и ОГПУ постарались, чтобы Есенин на посмертных фотографиях выглядел идеально...
Второй макияж был произведен, когда тело находилось в СП на Фонтанке, где снимали маску. А третий – в Москве, перед прощанием в Доме печати. Интересно, что маски имеются две. Обе представлены в книге комиссии Всероссийского Есенинского комитета по расследованию обстоятельств смерти поэта «Смерть Сергея Есенина», изданной в 1996 г. На одной из них, находящейся ныне в частной коллекции, видно, что лоб поэта проломлен, что глаз запал. Эта маска покрыта лаком – чтобы никто не нарушил ее целостности. А вторая маска – официальная, которая много раз публиковалась. По ней видно, что она тщательно отредактирована, хотя на ней тоже имеется, но не такая отчетливая, впадина на лбу. Эта маска лаком не покрыта.
- А как вы думаете, может, эту отредактированную маску не покрывали лаком именно потому, что ее использовали в качестве модели для отливки из воска, которую могли наложить на лицо поэта перед тем, как его тело выставили в Доме литераторов? Ведь создание восковых отпечатков высочайшего качества известно со времен мадам Тюссо. Кто мешал злоумышленникам сделать с оф. маски тонкую отливку, раскрасить ее и поместить на лицо мертвого Есенина, выставленного в гробе для прощания? На трупе воск не тает. Вот люди и видели перед собой «нарумяненную куклу» – восковую. И маску не покрыли лаком, чтобы на отливке не было мелких пузырьков, которые бы возникли, если бы поры гипса, через которые обыкновенно выходят микропузырьки воздуха, были залиты лаком!
- Может быть, но такая версия для меня является слишком новой, я не думал об этом. Вообще же, версии как таковые возникли в конце 80-х – начале 90-х. В нашей семье никаких версий не могло быть. И узкий круг писателей знал, что поэт был убит. Однозначно, что такие увечья не могли быть нанесены даже в предсмертной борьбе, на которую Есенин был способен, а только в том случае, если поэта пытали. А что могли искать пытавшие? Рукописи, личные бумаги, компрометирующие близких и знакомых поэта. Все, что можно было связать с делом так называемого «Ордена русских фашистов», сфабрикованным московским ОГПУ. И это находит свое подтверждение – все последние рукописи поэта исчезли, даже стихи, которые он читал знакомым незадолго перед смертью. Многое говорит за то, что у Есенина с применением пыток искали не что иное как тезисы Ганина: «Мир и свободный труд – народам». Но не смогли найти: перед тем как уехать в Питер, Есенин сжег все бумаги, которые могли скомпрометировать его или кого-то из близких и друзей – в печке у его первой жены А.Изрядновой. Он знал, что за ним установлена слежка, что круг «черных человеков» вокруг него, после арестов и казней друзей во главе с Ганиным, сужается.
В Баку, куда Есенин уехал сразу после казни Ганина по совету знакомых, он встретил Блюмкина, который в результате их ссоры чуть не застрелил его. Есенин воспринял эту угрозу всерьез и поехал в Тифлис, где знакомые достали ему пистолет – наган, с которым он не расставался до последнего дня. Был ли нанесен один из роковых ударов, прервавших жизнь поэта, тем самым наганом или каким-то другим? Трудно сказать, но вооружен Есенин был. Из Москвы он уезжал в тот момент, когда на него уже было заведено 13 уголовных дел. Эти дела, конечно, беспокоили тех близких друзей, кто понимал, что они могут закончиться для него плохо. Даже Луначарский, тогдашний нарком просвещения, обращался к московскому судье Липкину с письменной просьбой: закрыть последнее громкое дело, чтобы «не было скандала вокруг известного русского советского поэта» и шума в эмиграции. Липкин был беспощаден и ответил Луначарскому официальным письмом, в котором написал, что на этот раз Есенину отвертеться не удастся. А все дела эти были заведены за якобы антисемитизм. Мог ли Есенин хранить у себя документ, в котором говорилось следующее:
«При существующей гос. системе Россия уже несколько лет находится в состоянии смертельной агонии. Ясный дух народа предательски ослеплен. Святыни его растоптаны, богатства его разграблены. Всякий, кто не потерял еще голову и сохранил человеческую совесть, с ужасом ведет счет великим бедствиям и страданиям народа... Перед судом всех честно мыслящих людей и перед судом истории мы категорически утверждаем, что в лице ныне господствующей в России РКП мы имеем не столько полит. партию, сколько воинствующую секту изуверов-человеконенавистников, напоминающую если не по форме своих ритуалов, то по сути своей этики и губительной деятельности, средневековые секты сатанистов и дьяволопоклонников. За всеми словами о коммунизме, о свободе, о равенстве и братстве народов – таится смерть и разрушения. Достаточно вспомнить те события, от которых еще не высохла кровь многострадального русского народа, когда по приказу этих сектантов-комиссаров оголтелые, вооруженные с ног до головы, воодушевляемые еврейскими выродками, банды латышей беспощадно терроризировали беззащитное сельское население»...
Вот такие тезисы написал ближайший друг и фактически родственник Есенина, с предостережением к европейским правительствам и народам от коммунистической революции, и нечто подобное изуверы-комиссары искали в багаже великого русского поэта, в его одежде. А потом, чтобы опорочить, а лучше всего – вообще убить память о нем, придумали версию о самоубийстве, которое, по их представлениям, должно зачеркнуть самое творчество великого русского национального поэта, поэта мученика, страстотерпца, вышедшего на неравную брань со всемирным злом и погибшего в единоборстве с веком, уничтоженного выродками и дегенератами.
Есенин не состоял ни в комсомоле, ни в партии, но был лично знаком с Дзержинским и Троцким и неосмотрительно выражал искреннее неприятие их политики, не думая о последствиях или даже эпатируя сексотов. Например, за рубежом он высказался так: «Не поеду в Россию, пока ею правит Лейба Бронштейн». Он неосторожно писал чекисту Чагину из московской клиники: «Чтоб избавиться кой от каких скандалов, махну за границу. Там и мертвые львы красивей наших живых медицинских собак». При этом не имея в виду старого профессора Ганнушкина, который не пустил в свою клинику чекистов, явившихся арестовывать Есенина. Чекисты имели, как они считали, проверенные сведения о намерениях непокорного поэта перейти границу в Латвии или в Эстонии. Они знали, что станут на голову короче, если Есенин уйдет от приговора, да еще в дни острейшего XIV съезда. И питерское ОГПУ с «Англетером» в финале сыграло роль последней погранзаставы на его пути. Нельзя забыть, что его драм. поэма «Страна негодяев» была настоящим вызовом правящему режиму. Так же, как и поэма «Пугачев», изданная отдельной книгой, была его откликом на жестокое подавление тамбовского крестьянского восстания. Даже на ее обложке стояли только два слова, одно под другим: ЕСЕНИН, ПУГАЧОВ. Фонарщик-тамбовец зажигает в ней огонь восстания против несправедливости. Напомню, что в 1918 г. в Тамбовской губернии восстало 70 тыс. крестьян.
Вы спрашиваете о возможности эксгумации. Но гроба Есенина в могиле нет. Это выяснилось при похоронах матери Татьяны Федоровны, которая хотела быть похороненной рядом с сыном. Сестра Шура помнила гроб брата. Там оказались 3 других неизвестных гроба. Московские родственники Есенина заявили об этом в Комиссию по расследованию обстоятельств смерти поэта в офиц. письме от 4 января 1994 г. В нем сказано, что гроб матери «оказался не над могилой сына, а рядом с неизвестными останками, точное место его могилы теперь установить будет очень нелегко». Письмо опубликовано в упомянутом выше издании Комиссии «Смерть Сергея Есенина». С 1926 г. произведения Есенина были запрещены в течение 29 лет. После его смерти началась борьба с «есенинщиной» со всеми, кто, по выражению Троцкого, был несроден новой власти. 13 августа 1937 года был расстрелян арестованный по приказу Я.Агранова сын Есенина и А.Изрядновой, Георгий, талантливый русский поэт, внешне похожий на отца. Он был обвинен в причастности к фашистской группе и расстрелян через 20 мин. после зачтения сфабрикованного приговора.
О так называемой предсмертной записке С.Есенина «До свиданья, друг мой, до свиданья...». Она никогда никем всерьез не исследовалась и экспертизе не подвергалась. От Иды Наппельбаум знаю, что Эрлих принес ее и отдал Фроману. Обратило внимание то, что она была сильно затерта на сгибе. Продолжительное время она хранилась в семье Наппельбаумов, а затем чекист Горбачев передал ее в Пушкинский дом. Кто ее написал и когда, изготовлена ли она соответствующей лабораторией? Вопросы остаются открытыми. Когда в 1995 г. английской исследовательнице творчества Есенина Джессике Дэвис по ее просьбе в Пушкинском доме предоставили эту записку, она была удивлена, что буквы в ней покрыты... черным лаком.
Поэт Вс.Рождественский, которого я хорошо знал, написал в своей статье – отклике на это событие следующее: «Прощай, Сережа – песня, сгоревшая на ветру»... Он также думал, что «теперь не будут петь стихов Есенина, – в нашу жизнь ворвались новые, машинные ритмы», что теперь будут петь бодрые трудовые песни, навстречу восходящему дню, навстречу съезду. Всеволод Александрович ошибся. И в политлагерях Мордовии и Урала, где наша русская община отмечала есенинские даты, и на 2-х моих недавно проведенных авторских вечерах, посвященных памяти Есенина, я видел: в народе интерес к его творчеству велик. Люди вчитываются в его поэзию, находят в ней одновременно и трагическое, и вдохновенное, черпают в его произведениях радость и скорбь, любовь к Родине, любовь к жизни. Россия поет и будет петь Есенина. Его творческие открытия, от ярких имажинистских поисков до классических достижений, его шедевров – ставит его в первый ряд национальных русских поэтов. Многие строчки его стихов стали крылатыми выражениями... Есенин – единственный русский поэт, гроб которого трижды обнесли вокруг памятника Пушкину на Тверском бульваре. У меня есть такое стихотворение, в котором я как бы спорю с Рождественским, а на самом деле со всеми, кто не понимает непреходящего значения есенинских стихов, которые всегда будут находить самый сильный отклик в русской душе. Этим моим стихотворением, которое называется «В семье моей пели Есенина», я и хочу закончить нашу с Вами беседу, уважаемый Юрий Юрьевич.
В семье моей пели Есенина
На сложенный жизнью мотив.
Цвела там черемуха, вспенена.
Плыл месяц над купами ив.
Там сыпала звонко тальянка.
Клен-сторож в снегу застревал.
Там тройка летела с гулянки
Сквозь плач и кабацкий скандал.
...Отец мой, гитару настроя,
Звал мать, струны тронув едва.
И так, на три голоса, трое
Мы пели, все помня слова.
Еще заглушал эти песни
Казнящего страха запрет...
Но тем был смелей и чудесней
Напев моих лагерных лет,
Когда возле псов, автоматов,
По тюрьмам, все вдаль, на Восток,
Я пел даже тем, кто когда-то
Тянул «за Есенина» срок!
Питались легендами все мы.
Той славы сума – нелегка!
Ему вслед стихи и поэмы
Написаны кровью ЗеКа.
Напевны лады их – чуть троньте!
Всяк слух их напевностью пьян.
Отца брат, погибший на фронте,
Есенина пел под баян.
Напев этот жив, не иначе...
А там, в эмигрантском краю,
Поют, пьют, дерутся и плачут,
И Русь вспоминают свою.
Как ветер, безвестное пение
Взлетает над золотом нив.
ПЕТЬ БУДЕТ РОССИЯ ЕСЕНИНА
НА СЛОЖЕННЫЙ ЕЮ МОТИВ!
Записал Юрий Чуканов
13.04. 2006, газета «Новый Петербургъ» №14(778)
http://www.argentum-photo.com/photogr...._esenin
Елена Федорова:
Валя, спасибо - спасибо тебе и Юре за Память, за подтверждение того, что "Россия поет и будет петь Есенина".
"...Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь...
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть".
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Вторник, 09 Апр 2019, 21:11 | Сообщение # 17 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7206
Статус: Offline | СКОНЧАЛАСЬ НЕВЕСТКА СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА
Безжалостен апрель на потери. 8 апреля 2019 г. скончалась А.И. Есенина, вдова сына поэта К.С. Есенина.
Долгие годы хранитель бесценных реликвий поэта, была дарителем и другом музея С.Есенина. Более тысячи уникальных предметов и материалов передала она музею, была активным участником многих его акций и выставок, проектов и программ. Ну а выставка в Манеже, к которой она имела непосредственное отношение, получила высокую оценку руководства столицы.
Улыбчивая, солнечная женщина... Есенину она приходилась невесткой. Однако именно она сделала невероятно много для сохранения памяти о поэте, популяризировала его имя, была всю жизнь верна памяти семьи. Вот и совсем недавно благодаря ей фонды Музея пополнились раритетными материалами о Константине Сергеевиче, З.Райх, В.Мейерхольде. Вклад Алины Ивановны в сохранение есенинского наследия трудно переоценить. Она оказалась тем человеком, к которому сошлись невидимые поколенческие нити есенинского рода. Ведь судьбы детей поэта сложились по-разному. Всего у Сергея Александровича было четверо детей. Юрия, сына гражданской жены поэта А.Изрядновой, расстреляли по ложному обвинению, реабилитировав посмертно. От возлюбленной Н.Вольпин родился сын Александр - математик, поэт, диссидент. А З.Райх подарила ему 2-х детей - дочку Татьяну (1918–1992) и сына Константина (1920–1986). В Москве живут наследники Татьяны и Константина Есениных.
Судьба К.С. Есенина была уникальной. После гибели отца он воспитывался в семье матери и ее второго мужа, знаменитого режиссера Вс.Мейерхольда. Учился на Пресне, в школе № 86, после войны окончил МИСИ. Константин Сергеевич с трепетом хранил архивные материалы, связанные с именами Есенина и Мейерхольда. Пережив смерть отца, убийство матери и гибель Мейерхольда, он, выселенный вместе с сестрой из квартиры в Брюсовом пер., прятал документы на даче, зная, что когда-нибудь они станут бесценной реликвией, а также оставил воспоминания об отце. Константин Сергеевич прошел войну как настоящий герой, был трижды ранен, еще во время войны получил два ордена Красной звезды, третий нашел его после войны. Встреча с Алиной Ивановной сделала его счастливым. После его смерти Алина Ивановна продолжала дело мужа. Теплую благодарность за человеческое тепло, отзывчивость и верность исторической памяти хотели бы высказать ей и сотрудники музея Есенина, и многочисленные поклонники поэта, его почитатели в стране и за рубежом. Память об Алине Ивановне сохранится и будет самой светлой - такой, какой была она сама...
Ольга Кузьмина
09.04. 2019. газета "Вечерняя Москва"
https://vm.ru/news/621495.html
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Суббота, 28 Дек 2019, 08:21 | Сообщение # 18 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7206
Статус: Offline | 94 ГОДА СО ДНЯ СМЕРТИ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА
Слухи были глупы и резки:
Кто такой, мол, Есенин Серега,
Сам суди: удавился с тоски
Потому, что он пьянствовал много.
Да, недолго глядел он на Русь
Голубыми глазами поэта.
Но была ли кабацкая грусть?
Грусть, конечно, была... Да не эта!
Версты все потрясенной земли,
Все земные святыни и узы
Словно б нервной системой вошли
В своенравность есенинской музы!
Это муза не прошлого дня.
С ней люблю, негодую и плачу.
Много значит она для меня,
Если сам я хоть что-нибудь значу.
Николай Рубцов
«НИКТО ДРУГОЙ НАМ ТАК НЕ УЛЫБНЕТСЯ»
(Из дневника)
20 апреля 1924 г. У Шимановского всегда было очень людно, светло, шумно - по-студенчески. Есенина я не видел уже 6 лет, и внешних перемен в нем немного, если не считать морщин на лбу. А читать он стал превосходно, вдохновенно, с широкими волнующими жестами, владея голосом вполне. Когда читает - рязанский паренек, замолчит - московский бродяга, непременно отмеченный роком. Перед стихами он сказал несколько слов в защиту петербургского поэтического языка, оклеветанного Эрлихом, затем о времени - «время сейчас текучее, я ничего в нем не понимаю», говорил о роли художника, как мог бы сказать Блок. Когда его Лебедев (это уже за кулисами) спросил, бывает ли он у себя в деревне, Есенин ответил: «Мне тяжело с ними. Отец сядет под деревом, а я чувствую всю трагедию, которая произошла с Россией. В Петербурге есть писатели Чапыгин, Зощенко, Никитин, есть поэты - Садофьев, Полонская, Тихонов ».
Позже Есенин мне говорил, что он действительно ценит Садофьева, что Садофьев за последнее время «поправел» и много борется. Припоминаю свой разговор с Клюевым, когда я нынче пил у него чай под «песенным Спасом». Я спросил, что он думает о смерти Ленина. Роковая смерть. До сих пор глину месили, а теперь кладут. А какое уже здание строится? Уж не луна-парк ли?
- А как же? Зеркала из чистого пивного стекла! Посмотри кругом, разве не так?
26 апреля. Есенин живет так, как он должен жить. Старая роскошь прежде богатой квартиры: я заметил превосходный книжный шкаф с бронзовыми барельефами - в стилях я плохо разбираюсь, вереница пивных бутылок в углу, томная хозяйка Анна Ивановна - вероятно, не последний пример национальной породы, хозяин - Сахаров, читающий вирши по поводу, кажется, учиненного вчерашними гостями
- В России чувствую себя, как в чужой стране. За границей было еще хуже.
Говорил о расчленении России, о своих чувствах великоросса-завоевателя, делавшего революцию. О Клюеве: Клюев 2 года был коммунистом, получил мандат на реквизицию икон по церквам, набрал себе этих икон полную избу, вследствие чего и был исключен из партии. 3-летний мальчишка пел нам «Колю и Олю», «Марусю». Есенин по-детски хохотал и спрашивал:
- А тебе жалко Марусю? Жалко?
Шарф на шее, повязанный галстуком, на ногах гетры, лицо изрытое, плохо выбритый и синие-синие васильковые глаза. «Жизнь моя с авантюристической подкладкой, но все это идет мимо меня».
Страшное, могильное впечатление от СП. Какие-то выходцы с того света. Никто даже не знает друг друга в лицо. Никого из нового правления, кстати, не было тогда.
20 июля. Вчера был настоящий именинный день. Денежный, пьяный, полный хороших известий. В Госиздате встретил Клюева и Есенина, а вечером они были у меня. Клюев жалуется, что его заставляют писать веселые песни, а это, говорит, все равно что Иоанна Гуса заставить в Кельнском соборе плясать трепака или протопопа Аввакума на костре петь «Интернационал». Кстати, Аввакума он числит в ряду своих предков. Клюев родом - новгородец... Троцкого Сергей любит, потому что Троцкий националист, и когда Троцкий сказал Есенину: «Жалкий вы человек, националист», - Есенин якобы ответил ему: «И вы такой же!» В Ионове тоже ничего еврейского нет, хотя его предки из польских евреев, но - «таких, как Ионов, я люблю». Кстати, «Москва кабацкая» издана Госиздатом без марки.
«Не хочу отражать крестьянские массы. Не хочу надевать хомут Сурикова или Спиридона Дрожжина. Я просто русский поэт, я не политик. Поэт, это - тема, искусство не политика, оно - остается, искусство - это», - и он делает неуловимо-восторженный жест. Но разве можно говорить о прочном антисемитизме Есенина, когда он вчера - и это было из глубины - возмущался зверствами Балаховича, убившего его друга-еврея, Но, черт возьми, как читает он стихи! Как гремел его голос о селе, которое -
Быть может, тем и будет знаменито,
Что некогда в нем баба родила
Российского скандального пиита!
И какие переходы, какие переливы голоса - «по-байроновски, только собачонка...» встречает чужого всем поэта. Клюев степенно, по-крестьянски, пил чай, разговаривал с кошкой по-кошачьему. Клюев весь - уютный, удобный, домашний. Принес мне фунтик земляники в подарок и стыдливо положил ее незаметно в кульке на стол. Просили и его читать, но при Есенине Клюев не читает (во избежание скандала) и отговорился тем, что зуб царапает язык...
29 декабря 1925 г. Вчера около часа дня в «Звезде» я услыхал от Садофьева, что приехал Есенин, и обрадовался. Затем я поехал во Дворец Труда; заседание кончилось в 21:30, и у ворот я купил «Красную» вечерку. Хорошо, что мне попался экземпляр с известием о смерти, иначе я в этот день до вечера ничего не знал бы. Я помчался снова в Ленгиз, там в вестибюле узнал кое-что от Рашковской, нашел Брауна, и вместе с ним и еще кем-то мы пошли в «Англетер». Номер был раскрыт. Направо от входа, на низкой кушетке, лежал Сергей, в рубашке, подтяжках, серых брюках, черных носках и лакированных лодочках. Священнодействовал фотограф, спокойный мужчина с окладистой бородой. Помощник держал слева от аппарата черное покрывало для лучшего освещения. Правая рука Есенина была согнута в локте, на уровне живота, вдоль лба виднелась багровая полоса, рот полуоткрыт, волосы, развившиеся страшным нимбом вокруг головы. Хлопотала о чем-то Устинова. Пришли Никитин, Лавренев, Семенов, Борисоглебский, Слонимский (он плакал), Рождественский; тут же с видом своего человека сидел Эрлих.
Когда нужно было отправить тело в Обуховку, не оказалось пиджака (где же он? Так и неизвестно), Устинова вытащила откуда-то кимоно, и, наконец, Б.Лавреневу пришлось написать расписку от правления СП на взятую для тела простыню (последнее рассказывал мне вечером Борис). Понесли мы Есенина вниз - несли Рождественский, Браун, Эрлих, Лавренев, Борисоглебский, я - по узкой черной лесенке во двор, положили Сергея в одной простыне на дровни, ломовые дровни (поехал он в том, что на нем было надето, только лодочки, по совету милиционера, сняли - «наследникам пригодится». Хороший был милиционер, юный, старательный). Подошла какая-то дама в хорьковой шубке, настойчиво потребовала: «Покажите мне его», - и милиционер бережно раскрыл перед нею мертвое лицо. Лежал Есенин на дровнях головою вперед, ничего под тело не было подложено. Милиционер весело вспрыгнул на дровни, и извозчик так же весело тронул.
Мы разошлись, и каждый унес в себе злобу против кого-то, погубившего Сергея. Вечером у Четверикова сошлись снова. Рождественский, я, Лавренев принесли по статье. Хорошо и смело написал Борис. Всеволод вспоминал, как нынче в Москве он видел избиение Есенина: Петровский и Пастернак держали его, бил кто-то третий, в комнату никого не пускали, Воронский посмотрел и махнул рукой: «А, черт с ним!». У Четверикова оказалось клише американского портрета (решили его отпечатать для раздачи на похоронах). Четвериков припомнил, как в «Зорях» не хотели помещать портрет Есенина. Сегодня появилась в вечерней «Красной газете» неприлично-глупая статья Устинова и не менее глупая статья Пяста. В 6 час. я позвонил с почты к Фроману и узнал от Иды, что в 18:00 в СП гражданская панихида. Приехали мы около 7 час. Скульптор Бройдо снимал посмертную маску, лил гипс, тело лежало покрытое газетами. Из разговоров трудно понять, как провел Есенин свой последний день. Слухи такие: будто он был трезв; Эрлих ушел от него в 8 час. Всеволод рассказал, что Горбачев хотел беспрепятственно пропустить все наши статьи, но вмешался Лелевич (образина!), восставший против статей Всеволода и моей. Однако Я.Браун сдал все в печать явочным порядком.
4 января 1926 г. Сегодня ровно неделя, как Есенина нет. Весь ужас осознается понемногу. Вспоминаю, как он пришел ко мне с Клюевым и принес мне «Москву кабацкую» - единственный экземпляр, который он только что получил в Ленгизе. Сказал, что дарит мне, потому что я именинник, нельзя не подарить, хотя книжка одна. Пока мы тогда сидели и пили, мой отец, по обыкновению, ходил по коридору. Есенин страшно беспокоился, это его пугало....В гробу он был уже не так страшен. Ожог замазали, подвели брови и губы. Когда после снятия маски смывали с лица гипс, волосы взмокли, и, хотя их вытерли полотенцем, они легли, как после бани, пришлось расчесывать. Ионов не отходил от гроба. С.А. Толстая похожа на своего деда, здоровая женщина и мало привлекательная. Пришла даже М.Шкапская, она сидела рядом с Толстой. С важным видом выгонял посторонних Лаганский. Были Никитин, Клюев, Садофьев, Вс.Рождественский, Борисоглебский. Народа на выносе было немного, публика не знала; «летучки» разбрасывались почему-то, говорят, только на Загородном. Полонская положила в гроб хризантемы.
Впервые я заметил, что у Тихонова голова вся седая. Когда скульптор кончил свое дело, гроб вынесли на катафалк - в ту комнату, где происходят все собрания в СП. Снимались у гроба - Ионов, Клюев, Садофьев... Маленькая задержка, - пока пошли вниз за инструментом. Понесли: я шел слева, на узкой лестнице гроб прижимал несших к стене; несли Рождественский, Браун, Козаков, Борисоглебский и др. Внизу нас встретил последний марш, было торжественно. Я хотел плакать и не мог. За гробом шло около сотни людей. Баршев заказал спец. вагон для тела и распорядился, чтобы процессию пустили в ворота, с Лиговки, прямо к платформе. Очень быстро двигалась процессия.
И.Оксенов
http://do.gendocs.ru/docs/index-8473.html?page=18#285949
СЕРГЕЙ ГОРОДЕЦКИЙ "ВОСПОМИНАНИЯ О ЕСЕНИНЕ"
С.Есенин и С.Городецкий. Петроград, 1916.
Есенин подчинил всю свою жизнь писанию стихов. Для него не было никаких ценностей в жизни, кроме его стихов. Все его выходки, бравады и неистовства вызывались только желанием заполнить пустоту жизни от одного стихотворения до другого. В этом смысле он ничуть не был похож на того пастушка с деревенской дудочкой, которого нам поспешили представить поминальщики....Есенин появился в Петрограде весной 1915 г. Пришел ко мне с запиской Блока. И я и Блок увлекались тогда деревней. Я, кроме того, и панславизмом. В незадолго перед этим выпущенном «Первом альманахе русских и инославянских писателей» - «Велесе» уже были напечатаны стихи Клюева. Блок тогда еще высоко ценил Клюева. Факт появления Есенина был осуществлением долгожданного чуда, а вместе с Клюевым и Ширяевцем, который тоже около этого времени появился, Есенин дал возможность говорить уже о целой группе крестьянских поэтов.
Стихи он принес завязанными в деревенский платок. С первых же строк мне было ясно, какая радость пришла в русскую поэзию. Начался какой-то праздник песни. Мы целовались, и Сергунька опять читал стихи. Но не меньше, чем прочесть стихи, он торопился спеть рязанские прибаски, канавушки и страдания. Застенчивая, счастливая улыбка не сходила с его лица. Он был очарователен со своим звонким озорным голосом, с барашком вьющихся льняных волос, - которые он позже будет с таким остервенением заглаживать под цилиндр, - синеглазый. Таким я его нарисовал в первые же дни и повесил рядом с моим любимым тогда Аполлоном Пурталесским, а дальше над шкафом висел мной же нарисованный страшный портрет Клюева. Оба портрета пропали вместе с моим архивом, но портрет Есенина можно разглядеть на фотографии Мурашева. Есенин поселился у меня и прожил некоторое время. Записками во все знакомые журналы я облегчил ему хождение по мытарствам.
Что я дал ему в этот первый, решающий период? Положительного - только одно: осознание первого успеха, признание его мастерства и права на работу, поощрение, ласку и любовь друга. Отрицательного - много больше: все, что воспитала во мне тогдашняя питерская литература: эстетику рабской деревни, красоту тлена и безвыходного бунта. На почве моей поэзии, так же как Блока и Ремизова, Есенин мог только утвердиться во всех тональностях «Радуницы», заслышанных им еще в деревне. Стык наших питерских лит. мечтаний с голосом, рожденным деревней, казался нам оправданием всей нашей работы и праздником какого-то нового народничества. Иконы Нестерова и Васнецова, картины Билибина и вообще все живописное искусство этого периода было отравлено совершенно особым подходом к земле, к России - подходом, окрашенным своеобразной мистикой и стремлением к стилизации. Мы очень любили деревню, но на «тот свет» тоже поглядывали. Многие из нас думали тогда, что поэт должен искать соприкосновения с потусторонним миром в каждом своем образе. Словом, у нас была мистическая идеология символизма. Но была еще одна сила, которая окончательно обволокла Есенина идеализмом. Это - Н.Клюев. К этому времени он был уже известен в наших кругах. Религиозно-деревенская идеалистика дала в нем благодаря его таланту самый махровый сгусток. Даже трезвый Брюсов был увлечен им.
Клюев приехал в Питер осенью (уже не в первый раз). Вероятно, у меня он познакомился с Есениным. И впился в него. Другого слова я не нахожу для начала их дружбы. История их отношений с того момента и до последнего посещения Есениным Клюева перед смертью - тема целой книги. Чудесный поэт, хитрый умник, обаятельный своим коварным смирением, творчеством вплотную примыкавший к былинам и духовным стихам севера, Клюев, конечно, овладел молодым Есениным, как овладевал каждым из нас в свое время.
Он был лучшим выразителем той идеалистической системы, которую несли все мы. Но в то время как для нас эта система была лит. исканием, для него она была крепким мировоззрением, укладом жизни, формой отношения к миру. Будучи сильней всех нас, он крепче всех овладел Есениным. У всех нас после припадков дружбы с Клюевым бывали приступы ненависти к нему. Приступы ненависти бывали и у Есенина. Помню, как он говорил мне: «Ей-богу, я пырну ножом Клюева!» Тем не менее Клюев оставался первым в группе крестьянских поэтов. Группа эта все росла и крепла. В нее входили кроме Клюева и Есенина, Клычков и Ширяевец. Все были талантливы, все были объединены любовью к русской старине, к устной поэзии, к народным песенным и былинным образам. Кроме меня верховодил в этой группе А.Ремизов и не были чужды В.Иванов, весьма сочувственно относившийся к Есенину, и художник Рерих.
Блок чуждался этого объединения. Даже теперь я не могу упрекнуть эту группу в квасном патриотизме, но острый интерес к русской старине, к народным истокам поэзии, к былине и частушке был у всех нас. Я назвал всю эту компанию и предполагавшееся ею издательство - «Краса». Общее выступление у нас было только одно: в Тенишевском училище - вечер «Краса». Выступали Ремизов, Клюев, Есенин и я. Есенин читал свои стихи, а кроме того, пел частушки под гармошку и вместе с Клюевым - страдания. Это был первый публичный успех Есенина, не считая предшествовавших закрытых чтений в лит. собраниях. Был объявлен сборник «Краса» с участием всей группы. В неосуществившемся же издательстве были объявлены первые книги Есенина: «Рязанские побаски, канавушки и страдания» и «Радуница».
«Краса» просуществовала недолго. Клюев все больше оттягивал Есенина от меня. Кажется, он в это время дружил с Мережковскими - моими врагами. Вероятно, бывал там и Есенин. Весной и летом 1916 г. я мало виделся с Клюевым и Есениным. Угар войны проходил, в Питере становилось душно, и осенью 16-го года я уехал в турецкую Армению на фронт. В самый момент отъезда, когда я уже собрал вещи, вошли Клюев и Есенин. Я жил на Николаевской набережной, дверь выходила прямо на улицу, извозчик ждал меня, свидание было недолгим. Самое неприятное впечатление осталось у меня от этой встречи. Оба поэта были в шикарных поддевках, со старинными крестами на груди, очень франтовитые и самодовольные. Все же я им обрадовался, мы расцеловались и после медоточивых слов Клюева попрощались. Как оказалось, надолго. С Есениным - до 21-го года, а с Клюевым - и того больше…
Лютой, ветреной и бесснежной зимой 1921 г. я приехал на постоянную работу в Москву. Две недели мы жили в уютном и теплом вагоне, но на дальних рельсах. В первый же день оттуда пешком через пустынную, заледенелую Москву я пришел на Тверскую. День прошел в явках по месту службы. Было уже темно, когда я добрел до «Кафе поэтов». Одиночество сковывало меня. Блок и Верхоустинский умерли. Единственным близким человеком в Москве был Есенин. Я вошел и, как был в шинели, сел на скамью. Какая-то поэтесса читала стихи. Вдруг на эстраду вышел Есенин. Комната небольшая, людей немного, костюм мой выделялся. Есенин что-то сказал, и я вижу, что он увидел меня. Удивление, проверка впечатления (только что была напечатана телеграмма о моей смерти), и невыразимая нежность залила его лицо. Он сорвался с эстрады, я ему навстречу - и мы обнялись, как в первые дни. Незабвенна заботливость, с какой он раскинул передо мной всю роскошь своего кафе. Весь лед 16-го года истаял. Сергей горел желанием согреть меня сердцем и едой. Усадил за самый уютный столик. Выставил целую тарелку пирожных - черничная нашлепка на подошве из картофеля: «Ешь все, и еще будет». Желудевый кофе с молоком - «сколько хочешь». С чудесной наивностью он раскидывал свою щедрость. И тут же, между глотков, торопился все сразу рассказать про себя - что он уже знаменитый поэт, что написал теоретическую книгу, что он хозяин книжного магазина, что непременно нужно устроить вечер моих стихов, что я получу не менее 8 тыс., что у него замечательный друг, Мариенгоф. Отогрел он меня и растрогал. Был он очень похож на прежнего. Только купидонская розовость исчезла. Поразил он меня мастерством, с каким научился читать свои стихи. За эти две недели, что я жил в вагоне и бегал по учреждениям, я с ним виделся часто.
На другой же, вероятно, день я был у него в магазине на Никитской. Маленький стол был завален пачками бумажных денег. Торговал он недурно. Тут же собрал все свои книги и сделал нежнейшие надписи: на любимой тогда его книге «Ключи Марии» - «С любовью крепкою и вечною»; на «Треряднице» - «Наставнику моему и рачителю». Вероятно, в этот же день состоялась большая эскапада. Он повез меня вместе с Клычковым и еще кем-то к Коненкову. Там пили, пели и плясали в промерзлой мастерской. Оттуда в 5-м часу утра на Пречистенку к «Дуньке» (так он в шутку называл Дункан), о которой он мне говорил уже как о факте, который все знают. Скажу наперед, что по всем моим позднейшим впечатлениям это была глубокая взаимная любовь. Конечно, Есенин был влюблен столько же в Дункан, сколько в ее славу, но влюблен был не меньше, чем вообще мог влюбляться. Женщины не играли в его жизни большой роли. Припоминаю еще одно посещение Айседорой Есенина при мне, когда он был болен. Она приехала в платке, встревоженная, со сверточком еды и апельсином, обмотала Есенина красным своим платком. Я его так зарисовал, он называл этот рисунок - «В Дунькином платке». В эту домашнюю будничную встречу их любовь как-то особенно стала мне ясна.
Это было в Богословском пер., где Есенин жил вместе с Мариенгофом. Там я был у него несколько раз, и про один надо рассказать. Я застал однажды Есенина на полу, над россыпью мелких записок. Не вставая с пола, он стал мне объяснять свою идею о «машине образов». На каждой бумажке было написано какое-нибудь слово - название предмета, птицы или качества. Он наугад брал в горсть записки, подкидывал их и потом хватал первые попавшиеся. Иногда получались яркие двух- и трехстепенные имажинистские сочетания образов. Я отнесся скептически к этой идее, но Есенин тогда очень верил в возможность такой машины. Из всех бесед, которые у меня были с ним в то время, из настойчивых напоминаний - «Прочитай „Ключи Марии“» - у меня сложилось твердое мнение, что эту книгу он любил и считал для себя важной. Такой она и останется в лит. наследстве Есенина. Она далась ему не без труда. В этой книге он попытался оформить и осознать свои лит. искания и идеи. Здесь он определенно говорит, что поэт должен искать образы, которые соединяли бы его с каким-то незримым миром. Одним словом, в этой книге он подходит вплотную ко всем идеям дореволюционного Петербурга. Но в то же самое время, когда он оформил свои идеи, он создал движение, которое для него сыграло большую роль. Это движение известно под именем имажинизма.
В страстной статье в «Красной газете» Б.Лавренев обрушился на тогдашнюю компанию Есенина, на имажинистов, называя их дегенератами, а Есенина казненным ими. Это не совсем верная концепция, и даже совсем неверная. Конечно, и тогдашний (и позднейший) быт Есенина сыграл свою роль в его преждевременной гибели. Близоруко видеть в имажинизме и имажинистах только губительный быт. Имажинизм сыграл гораздо более крупную роль в развитии Есенина. Имажинизм был для него своеобразным университетом, который он сам себе строил. Он терпеть не мог, когда его называли пастушком, Лелем, когда делали из него исключительно крестьянского поэта. Отлично помню его бешенство, с которым он говорил мне в 1921 г. о подобной трактовке его. Он хотел быть европейцем. Словом, его талант не умещался в пределах песенки деревенского пастушка. Он уже тогда сознательно шел на то, чтобы быть первым российским поэтом. И вот в имажинизме он как раз и нашел противоядие против деревни, против пастушества, против уменьшающих личность поэта сторон деревенской жизни.
В имажинизме же была для Есенина еще одна сторона, не менее важная: бытовая. Клеймом глупости клеймят себя все, кто видит здесь только кафе, разгул и озорство. Быт имажинизма нужен был Есенину больше, чем желтая кофта молодому Маяковскому. Это был выход из его пастушества, из мужичка, из поддевки с гармошкой. Это была его революция, его освобождение. Здесь была своеобразная уайльдовщина. Этим своим цилиндром, своим озорством, своей ненавистью к деревенским кудрям Есенин поднимал себя над Клюевым и над всеми остальными поэтами деревни. Когда я, не понимая его дружбы с Мариенгофом, спросил его о причине ее, он ответил: «Как ты не понимаешь, что мне нужна тень». Но на самом деле в быту он был тенью денди Мариенгофа, он копировал его и очень легко усвоил еще до европейской поездки всю несложную премудрость внешнего дендизма. И хитрый Клюев очень хорошо понимал значение всех этих чудачеств для внутреннего роста Есенина. Прочтите, какой искренней злобой дышат его стихи к Есенину в «Четвертом Риме»: «Не хочу укрывать цилиндром лесного черта рога!», «Не хочу цилиндром и башмаками затыкать пробоину в барке души!», «Не хочу быть лакированным поэтом с обезьяньей славой на лбу!»
Есенинский цилиндр потому и был страшнее жупела для Клюева, что этот цилиндр был символом ухода Есенина из деревенщины в мировую славу.
Моя ошибка и ошибка всей критики, которая, впрочем, тогда почти не существовала, что «Ключи Марии» не были взяты достаточно всерьез. Если б какой-нибудь дельный - даже не марксист, а просто материалист, разбил бы имажинистскую, идеалистическую систему этой книги, творчество Есенина могло бы взять другое русло. Это другое русло он судорожно искал все последние годы. В рамках лирического стихотворения ему было уже тесно. Лирика разрешается или в театр или в эпос. Есенин брал и тот и другой путь. Опыт выхода в театр он проделал в «Пугачеве». На этой книге не написано, что это: драма или поэма в диалоге. Вернее всего, Есенин не до конца продумал форму, когда писал «Пугачева». Но я помню, как он увлекался им. Много раз я слышал его великолепную декламацию отрывков из драмы. С широкими жестами, исступленным шепотом: «Вы с ума сошли, вы с ума сошли…» Особенно он любил читать конец. И такое же у него было властное требование отклика, как и на «Ключи Марии». На этот раз отклик я ему дал такой же полнозвучный, как и при первом его приходе ко мне. Своим пафосом темного бунта «Пугачев» захватил меня. Я сказал Есенину то же, что написал в N 75 «Труда» (22 г.): «Критика спит. Только этим можно объяснить, что крупные явления нашей литературы остаются не отмеченными. Это лучшая вещь Есенина. Она войдет в сокровищницу нашей пролетарской литературы».
Однако в широкой прессе «Пугачев» не был замечен, не был поставлен на сцене, напечатан был только в тысяче экземпляров. На первую свою большого размаха работу Есенин не получил надлежащего отклика. Не увидев «Пугачева» на сцене, он больше не возвращался к драматургическому творчеству. А все данные для работы в этом направлении у него были. Оставался путь в эпос. Очередной работой была «Страна негодяев». Ею Есенин увлекался так же, как и «Пугачевым», и говорил мне о ней, как о решающей своей работе.
Из последних встреч запомнились мне три. Первая - на похоронах Ширяевца. Мы все остро переживали эту смерть. Похоронив друга, собрались в грязной комнате Дома Герцена, за грязным, без скатерти, столом над какими-то несчастными бутылками. Но не пилось. Пришибленные, с клубком в горле, читали стихи про Ширяевца. Когда я прочел свое, Сергей судорожно схватил меня за руку. Что-то начал говорить: «Это ты… замечательно…» И слезы застлали ему глаза. Есенин не верил, что Ширяевец умер от нарыва в мозгу. Он уверял, что Ширяевец отравился каким-то волжским корнем, от которого бывает такая смерть. И восхищало его, что бурный спор в речах над могилой Ширяевца закончился звонкой и долгой песнью вдруг прилетевшего соловья.
Вторая встреча - ужин в том же Доме Герцена, уже в раскрашенном и убранном подвале, в октябре, вероятно, или даже в ноябре. Мы пришли компанией, Есенин уже был там. Он вскоре присоединился к нам, сел рядом. Вспоминали старину. Он был тихий, милый, грустный. Затеял пение частушек. Пел с Сахаровым свои нам, потом в ответ В.Духовская спела свои. Голос был у него уже хриплый, лицо стертое, и сквозь этот его облик, как сквозь туман годов, виделся мне ранний, весенний Сергунька. Потом он, весь как-то исказившись, стал читать «Черного человека». Сквозь мастерство чтения пробивалась какая-то внутренняя спазма. Докончить не мог - забыл. По его волнению я видел, что здесь опять что-то для него важное. Вызов отчаянья был в нем.
И еще одна встреча, последняя, на углу Советской площади и Тверской. Он был с Толстой, под руку. Познакомил. Вид у него был скверный. «Тебе отдохнуть надо», - «Вот еду в санаторию. Иду в Госиздат деньги получать». Мы поцеловались, а следующий поцелуй он уже не мог возвратить мне. Вся работа Есенина была только блистательным началом. Если б долю того, что теперь говорится и пишется о нем, он услышал бы при жизни, может быть, это начало имело бы такое же продолжение. Но бурное его творчество не нашло своего Белинского.
1926
http://esenin-lit.ru/esenin....ine.htm
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Суббота, 26 Дек 2020, 12:18 | Сообщение # 19 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7206
Статус: Offline | К 95-ЛЕТИЮ СО ДНЯ СМЕРТИ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА
Как снять ярмо самоубийцы
С поэта, Родины и птицы?
Стреляют в лёт и судят разом.
И слух ползёт. Ползёт проказа.
Позор и слава, и бессмертье.
Он просит, требует: «Поверьте!»
За ним российские деревни
И мир могучий, цепкий, древний,
Поля и храмы на холмах,
Россия на семи ветрах,
Где Чёрной речкой обернулась
Дорога белая в снегу.
Блеснёт и спрячется во мглу.
Стреляют в лёт. И нет отсрочки.
И в окровавленной сорочке
Кладут на белую постель.
В дни Рождества метёт метель.
(с)
УБИТ И ОКЛЕВЕТАН
К 95-летию гибели Сергея Есенина
Революционные преобразования в России начались сменой образов. И со стен повсеместно стали снимать Божьи образа. Вместе с тем, для создания советского образования надо было всю русскую классику, пронизанную Евангельским Светом, приспособить к новой противоестественной действительности, основанной на классовой вражде. Так началась борьба за посмертный образ русских писателей. При этом, больше всех пострадал С.Есенин, любимое дитя русского народа, поэт, который воистину стал символом России. Ещё в 1914 г. он написал:
Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!».
Я скажу: «Не надо рая!
Дайте родину мою».
С этих стихов и начался его крестный путь на Голгофу. Всю жизнь он оставался самым преданным сыном Отчизны, в её поруганной красе. Не удивительно, что поэт был убит и оклеветан. А затем на протяжении многих десятилетий советские литературоведы пытались мученическую смерть Есенина представить как самоубийство. Более того, по сей день поэт-мученик, взошедший на Голгофу за Русь-Россию, остаётся в ярме самоубийцы. В этом смысле Голгофа поэта и народа, символом которой он стал, продолжается.
В 1989 г. на Есенинских чтениях в Ленинграде мне попала в руки посмертная фотография Есенина, которая меня поразила. На ней он не похож на самоубийцу. Это был оригинал из Ташкентского музея поэта, переданный туда его дочерью Татьяной. Во время прямого эфира в Ленинграде, в программе «Открытая дверь», мне чудом удалось показать эту фотографию, что, по сути, легализовало тему убийства Сергея Есенина. После этого у меня взяли статью в журнал «Слово». Появились очерки Э.Хлысталова и С.Куняева в журналах «Москва», «Человек и Закон». Но надо отметить, что ещё в 1988 г. об убийстве Есенина заговорил В.Белов - открыто, перед большой аудиторией, на лит. празднике в Вологде. Однако тогда эту тему замолчали, ни в одной газете о ней даже упоминаний не было. Между тем, слухи об убийстве Есенина появились сразу после его смерти.
Ведущий советский есениновед Ю.Прокушев, глава Всероссийского Есенинского комитета при СП России, сторонник офиц. версии о самоубийстве поэта, должен был как-то отреагировать на появившиеся публикации о насильственном характере кончины Есенина. Меня, к примеру, пригласили в писательскую Комиссию по выяснению обстоятельств смерти поэта наряду с криминалистами, патологоанатомами. Но они проработали недолго, где-то до 1991 г., и вышли со своим заключением в пользу самоубийства Есенина. На самом деле эта Комиссия обстоятельства смерти поэта исследовала очень поверхностно. Об этом я рассказала в статье «Фальсификация века», опубликованной в газете «Русский вестник», 1991, № 10. Общественный резонанс на эту статью вынудил Комиссию продлить расследование ещё до 1993 г. Однако нужно отметить, что с самого начала был очевиден вполне определённый настрой в её работе: разоблачить не убийц поэта, а тех, кто писал о его убийстве, показать, что это всё несерьёзно. Помню, в марте 1993 г. всех членов Комиссии собрали в ИМЛИ РАН - там даже присутствовал ст. прокурор из Генпрокуратуры РФ Н.Дедов. Для начала были изложены доводы, что нет, мол, никаких сомнений в самоубийстве Есенина. Как сказал Дедов: «Есенина никто не вешал и за ноги не тянул».
Кто видел посмертные фотографии поэта - "повесился" - звучит как насмешка. Посмотрите на рисунки профессионального художника Сварога, посмотрите на снимки профессионального фотографа Наппельбаума без ретуши. Какое «вдавление глубиной 0,2 - 0,3 см» ? Лоб, проломленный на 2-3 см. в глубину. Просто посмотрите. И, может, вам никакие доказательства и неопровержимые факты уже и не понадобятся)
Прокушев при этом снисходительно улыбнулся ошеломлённому залу. А мне как члену Комиссии в руки попало её Заключение, из которого я увидела, что в исследовательской части есть все доказательства убийства, а выводы сделаны обратные. Например, на посмертной маске кратер под правой бровью Есенина полностью по локализации совпал с чёрным круглым пятном на фотографии. Вывод Комиссии по этому поводу - парадоксальный, что это всего лишь кожная складка. В то время, когда кратер - это углубление. В данном случае, очень похожее на пулевое отверстие, которое замаскировали. Далее: на слепке кисти правой руки не обнаружено ожога. При этом сделан вывод о том, что у него на лбу ожог. Согласно описанию участкового надзирателя, Есенин держался рукой за трубу парового отопления. Если так, то у него ожог должен быть как на лбу, так и на руке. Кроме того, сделан совершенно необоснованный вывод, что раны, неглубокие, поверхностные. Почему они так решили? По динамике изменения цвета ран: от серого к чёрному на фотографиях от 28-го и 29-го декабря 1925 г.
Так вот, у фотографий от 28-го декабря - есть негативы, а у других - негативов нет. Они сравнивали фото по негативам однодневной давности с фотографиями, которым на тот момент было уже 66 лет! Но фото же темнеют со временем, это и ребёнку ясно. Вот так всё проводилось - довольно неубедительно. Я полагаю, что сам Прокушев, автор многих книг «о самоубийстве поэта» - был лицом заинтересованным! Поэтому, совершенно очевидно, что он - в силу своей предвзятости - юридически не имел никакого права возглавлять Комиссию по расследованию обстоятельств гибели С.Есенина. Более того, при работе Комиссии дело дошло до прямого сокрытия некоторых чрезвычайно важных документов! Комиссия взяла под защиту Акт судебно-медицинского эксперта А.Г. Гиляревского, не видя в нём противоречий. А противоречия возникают при сопоставлении этого Акта с другими документами, которые были у Прокушева, скрывшего их. Однако случайно уже после окончания работы Комиссии правда прорвалась в статье, опубликованной в газете «Русский Курьер», где цитируется письмо П.Лукницкого литератору Л.Горнунгу, написанное в начале 1926 г. И там секретарь похоронной Комиссии пишет о сильнейшей травме головы Есенина: «один глаз навыкате, другой вытек». Он оставил эту запись не только в письме к Горнунгу, но и в своей книге об Ахматовой, опубликованной за рубежом. Остаётся сопоставить с Актом Гиляревского, где написано: «зрачки в норме».
Я полагаю - и это не только моё мнение, ведь слухи об убийстве Есенина ходили уже давно, чуть ли не с 1925 г. - сверху было особое указание: не разглашать обстоятельства гибели С. Есенина. Потому что, если мы говорим об убийстве, мы должны ответить и на вопрос: а кто причастен к убийству? Несомненно, к обстоятельствам гибели Есенина причастен Троцкий. Именно он написал некролог на смерть Есенина, скрывая обстоятельства убийства поэта. Но проговаривается в этом некрологе, и называет совершенно точно 27-е число - временем гибели поэта («самоубийства» - в терминологии Троцкого). Потом часто ошибались, писали 28-е декабря, но осведомлённый Троцкий правильно назвал день. При этом написал о Есенине: «…несроден революции». А это уже звучит, как приговор. Дальше пишет, что «во имя будущего она навсегда усыновит его», то бишь: приспособит. Вот, уже тогда усыновляли и приспосабливали к советской действительности. Этим, в частности, занимались в дальнейшем и Прокушев, и Кошечкин, и др. советские есениноведы. Но что самое ужасное? Они внедрили искажённый образ Есенина - пьяница, забулдыга, у него было много попыток покончить жизнь самоубийством. И всё это само по себе, как бы, наводит на мысль о возможном суициде.
Но в России любят Есенина! Более того, народ стал протестовать, когда вышел на телеэкраны большой сериал под названием «Есенин». Там Безруков играет именно такого Есенина: пьяницу, повесу, скандалиста. Только вот непонятно, когда он успел написать полное собрание сочинений к 30-ти годам. Безусловно, поэт создавал перед читателями свой образ кровного сына России. А все эти печально известные мемуары - того же Мариенгофа, скажем прямо - напридуманы. Правильно отметил в своё время М.Горький, что «Роман без вранья» - это, по сути, роман вранья. Другие мемуаристы также врали самым бессовестным образом о Есенине. О такой перспективе предупредил ещё Б.Лавренёв, который был свидетелем тех трагических дней в «Англетере». Он опубликовал некролог в «Красной газете». Там ответственность за смерть Есенина возлагается на имажинистов, кстати, опекаемых Троцким и Блюмкиным.
Считаю также, что половинчатая версия о том, что Есенина довели до самоубийства - трусливая, она как бы и нашим, и вашим. По сути своей, Есенин был не таким человеком, чтобы добровольно наложить на себя руки. В такой точке зрения полное непонимание поэта. Невозможно предположить, чтобы он остался в живых после того, что им написано. Например, цитата о результатах свершившейся революции из «Страны негодяев»:
Пустая забава,
Одни разговоры.
Ну что же,
Ну что же вы взяли взамен?
Пришли те же жулики,
Те же воры,
И законом революции
Всех взяли в плен.
,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,
Никому ведь не станет в новинки,
Что в кремлёвские буфера
Уцепились когтями с Ильинки
Маклера, маклера, маклера…
Это не просто стихи. Они перекликаются с так называемым «Делом 4-х поэтов»: Есенина, Ганина, Клычкова и Орешина. Поэты говорили о том, что именно вожди революции Троцкий и Каменев, причастны к махинациям на чёрной бирже, которая располагалась на Ильинке, у памятника героям Плевны. Разговоры Есенина и его друзей были подслушаны в кафе провокатором. Устроили товарищеский суд, открыли уголовное дело. В 1927 г. дело закрыли из-за гибели 2-х поэтов: Ганин был расстрелян, а Есенин - убит. На поэта завели 13 уголовных дел. Правильно писала его сестра, Екатерина, что к нему цеплялись провокаторы, доносчики. Если он ложился в больницу, то не потому, что у него белая горячка, а потому что нужно было хоть как-то скрыться от судебного преследования. Я могу привести свидетельство врача П.Зиновьева, который был отцом Натальи Приблудной, жены друга Есенина И.Приблудного. Я имела счастье с ней познакомиться, она много интересного мне рассказала. Например, что её отец говорил вполне определённо, что «Есенин не лечится, а отдыхает - скрывается, а не проходит курс лечения». Она ходила на похороны Есенина и видела, что он лежит загримированный от следов убийства. Наталья Петровна была свидетельницей того, как над могилой кричала З.Райх: «Серёжа, Серёженька, ведь никто ничего не знает!» Думаю, она догадалась, что Есенина убили. Об этом, несомненно, знала и С.Толстая.
На одном из вечеров памяти Есенина, который я проводила в ЦДЛ в 2016 г., выступал писатель Г.Калюжный. Он рассказал о своём знакомстве с Н.М. Дитерихс, двоюродной сестрой С.А. Толстой. Наталья Михайловна ему поведала о том, что случилось в тот день, 27-го декабря 1925 г., в квартире Сони. В ночь раздался звонок, Наталья взяла трубку и услышала взволнованный мужской голос: «Позовите Софью Андреевну Толстую». Она позвала Софью к телефону, в трубку что-то сказали, Соня упала в обморок, а затем, придя в себя, сообщила своей двоюродной сестре, что Сергея застрелили. Именно так было сказано: «застрелили»!
Калюжный много раз переспрашивал Наталью Михайловну, но та неизменно отвечала, что сказано было именно «застрелили». Действительно, та пробоина под правой бровью Есенина вполне похожа на след от пули. А ещё была травма шейных позвонков. Некоторые полагают, что и туда могли пули попасть. Мы до конца не знаем, как всё произошло. Но раны были страшные у Есенина, это видно по фотографиям.
Итак, если смерть - согласно Троцкому и по рассказу Н.М. Дитерихс - произошла 27-го числа, а что же тогда было 28-го? Очевидно, инсценировка. 27-го числа пошли звонки. Было известно уже в ночь среди некоторых знакомых, что Есенин погиб. Да и Троцкий не случайно упоминает 27-е декабря. И вот утро 28-го А.Л. Назарова, жена коменданта гостиницы вспоминала, что её мужа 27 декабря, в 23 час. примерно, вызвали в гостиницу, а утром он явился и сказал, что Есенина нет в живых. Значит, уже вечером, около 23 час. 27-го числа, Есенина действительно не было в живых. Кто-то узнал и ночью распространил эту весть. Говорили, что Есенина застрелили. До нас со временем дошло и свидетельство от самой С.А. Толстой, жены поэта.
Вне поля зрения специалистов, как я уже отмечала на РНЛ, осталось и свидетельство известного архитектора С.С. Карпова, прошедшего сквозь тюрьмы и лагеря. В начале 90-х он рассказывал известному учёному А.Н. Зелинскому, а затем и писателю Г.П. Калюжному о том, как ещё в юности столкнулся с тайной гостиницы «Англетер», она же «Интернационал». Вместе со своим отцом, искусным мастером-краснодеревщиком, он заделал по приказу коменданта гостиницы дверь из 5-го Есенинского номера в соседний сразу после гибели поэта. При этом от них потребовалось полностью скрыть все следы от дверного проёма. Не менее важно и свидетельство Н.В. Томского, прославленного советского скульптора, лауреата множества премий. Оно дошло до нас в пересказе его ученика Н.А. Селиванова, который всю жизнь работает над образом Есенина. Оказывается, при снятии посмертной маски поэта глубочайшую рану на лбу пришлось залепить пластилином. Так скрывались следы убийства.
Но когда же началась активная травля поэта? Думается, довольно рано. Н.Бухарин написал пасквиль на Есенина вовсе не случайно: был принят путь на индустриализацию страны, и Есенин, со своей деревней, оказался многим неугоден. Например, существует документ, письмо Горького, написанное при жизни Есенина Н.Бухарину, где он пишет прямым текстом, что нужна «нещадная критика», что нужно ударить по «мужиковствующим», дать им «умный подзатыльник, который толкнёт вперёд наше словесное искусство». При этом он подчёркивает, что «мужипоклонники и деревнелюбы» противостоят пролетарским писателям и что «талантливый трогательный плач Есенина о деревенском рае - не та лирика, которой требует время и его задачи, огромность которых необозрима». Скорее всего, сам Горький даже не представлял, какой размах приобретёт его метафора об умном подзатыльнике в жизни страны. Многие поэты, вышедшие из деревни, вскоре были расстреляны. Первым погиб А.Ганин, поэт-провидец. Его обвинили в том, что он русский фашист (такие термины уже тогда использовались). Что же писал Ганин? Он утверждал, что Россию уничтожают, как христианскую державу, а вслед за ней Америка и вся Европа. Это была тема откровенных разговоров Есенина и Ганина. С таким мироощущением шансов выжить не было, и это миропонимание выплёскивалось в стихах. Зимой 1922 г. Есенин получил письмо от Клюева, в котором тот написал: «Радуйся закланию своему». Тогда, ещё в начале 20-х годов, Клюев предвидел мученическую смерть Есенина.
Но вернёмся в наши дни. В 1993 г. Комиссия по выяснению обстоятельств смерти поэта прекратила свою работу. В 1996 г. отдельной книгой были изданы материалы Комиссии, а затем в 1997 г. провели аукцион, где выставили на продажу оригиналы 4-х фотографий Есенина в гробу, а также посмертную маску. Я прочитала о предстоящем аукционе в газете. Сообщалось, что появился интересный лот - 4 фотографии, на которых «видно лицо Есенина со следами побоев». Прямо так и было написано. И дальнейшая судьба фотографий становилась неопределённой. Мною была опубликована тогда же статья «Первые Есенинские торги: улики на продажу» в газете «Советская Россия», 1997, № 115. Это было открытое письмо в Генпрокуратуру с просьбой завести уголовное дело по факту гибели Есенина в связи с новыми открывшимися обстоятельствами, пока все оставшиеся улики не распродали. Вслед за мной в Генпрокуратуру обратился ИМЛИ РАН, который выкупил посмертную маску. А фотографии выкупили журналисты, и они потом попали в музей в Константинове. Этот аукцион проводился в ИМЛИ, именно они и явились организаторами, а фотографии - видимо, кто-то со стороны принёс. Я безуспешно попыталась остановить сам аукцион, который прошёл 4 октября, и был приурочен к Дню рождения поэта. Так начали жить по американским образцам. С.Есенин - поэт-пророк, глубоко христианского миропонимания. Про Америку он писал, например, так:
И тебе говорю, Америка, -
Отколотая половина земли,
Страшись по морям безверия
Железные пускать корабли!
У Есенина - далеко не простые лирические стихи, многое написано с огромной эпической силой. А его «Ключи Марии», созданные во время Красного террора? Поэт раскрывает в этой работе истинно народное христианское миропонимание. «Мы заставили жить и молиться вокруг себя почти все предметы». Он рассматривает значение народной символики: древо на полотенце, петух на ставнях, конёк на крыше избы, устремлённой в небеса. Всё это «великая значная эпопея исходу мира и назначению человека». Тем не менее, крестьянство, по сути, было оболгано в силу непонимания со стороны интеллигенции. Не случайно, Есенин как раз и упрекал за это успешных крикливых поэтов-имажинистов, у которых не было чувства родины.
Как известно, в 30-е годы все поэты с «чувством родины» - были расстреляны. Первым погиб не знакомый лично с Есениным, но очень его любивший самый молодой из есенинской плеяды, П.Васильев: яркий, мощный, неповторимый. Поэты есенинского круга оказались лишними в новой России, где проводилась вполне определенная политика. Идеологическая борьба по всем фронтам шла не на жизнь, а на смерть! Например, в 1926 г., уже после гибели Есенина, в 11-ти номерах «Правды» печатался «Новый завет без изъяна евангелиста Демьяна» - Д.Бедного. Продолжалась оголтелая антирелигиозная кампания. И вдруг появляются стихи Есенина, где он написал про одного из обласканных агитаторов Советской власти:
Нет, ты, Демьян, Христа не оскорбил,
Ты не задел Его своим пером нимало.
Разбойник был, Иуда был, -
Тебя лишь только не хватало.
Ты сгустки крови у креста
Копнул ноздрёй, как толстый боров,
Ты только хрюкнул на Христа
Ефим Лакеевич Придворов.
И такие вот есенинские строки в защиту христианства, неожиданные для многих - начинали сразу ходить по рукам. Сейчас уже доказано, что эти стихи написаны именно Есениным, так как найден автограф. В эмиграции все были уже тогда в 20-е годы в этом уверены, а сестра Есенина, естественно, боясь гонений, не признавалась в этом. Вообще, стремление ущипнуть, задеть Есенина - было в ходу как при его жизни, так и сохранилось вплоть до нашего времени. В день его похорон вышла статья Э.Кроткого, который уничижительно написал о поэте, заканчивая её такими словами «Серёженька, на любимых не сердятся!» Откуда такая фраза? У Есенина есть в «Метели» строка: «Себе любимому чужой я человек!» А дальше, что за слова?
И первого меня повесить нужно,
Скрестив мне руки за спиной,
За то что песней хриплой и недужной
Мешал я спать стране родной…
Получается так, что этими стихами ему как бы напомнили, что «как ты попросил - так и сделали». Вспомним и другие строки поэта, полные любви к своей Родине, глубоко православной.
И за все за грехи мои тяжкие,
За неверие в благодать
Положите меня в русской рубашке
Под иконами умирать…
Что касается, так называемой предсмертной записки Есенина, то она публиковалась в 2-х вариантах: в беловом без помарок в пятитомном собрании сочинений поэта, изданном при участии сестры Екатерины Александровны и молодого есениноведа Ю.Прокушева в 1961 и переизданном в 1967 г. в издательстве «Художественная литература», а также в черновом варианте с многочисленными помарками, который широко известен. Одно наличие 2-х вариантов наводит на мысль о махинациях, о чём справедливо писал Н.Астафьев, столкнувшись с изданием 1967 г. Кроме того, нельзя не обратить внимания на тот факт, что текст «До свиданья, друг мой до свиданья…» созвучен другим стихотворениям поэта. Например, «Мы теперь уходим понемногу…», написанном в 1924 г. в связи с преждевременной кончиной А.Ширяевца, а также строкам из «Персидских мотивов», написанным в 1925 г. Вспомним: «До свиданья, пери, до свиданья…», а также «Ну и пусть умру себе бродягой!/ На земле и это нам знакомо». Кровавый автограф, казалось бы, свидетельствует о суициде. Но Есенин и раньше писал стихи кровью. Так, по свидетельству Н.Табидзе, всё стихотворение «Поэтам Грузии» Есенин написал кровью. Видимо, так поэт попытался подчеркнуть значимость сказанного. (В номере не было чернил, из-за чего Есенину пришлось записать это старое стихотворение кровью. Именно старое, потому что принятые за предсмертные строки в действительности были написаны годом раньше и посвящены расстрелянному поэту Ганину).
В 2005 г. в преддверии писательского пленума в Рязани, приуроченного к юбилейной дате С.Есенина, архиепископ Рязанский и Касимовский Павел (Пономарёв), в будущем экзарх всея Беларуси, призвал с амвона храма всех молиться за убиенного поэта. Чуть позже в узком кругу он рассказал о том, что Церковь располагает правдой об убийстве Есенина, благодаря тому, что один из убийц принёс покаяние на исповеди. Но дождёмся ли мы покаяния от тех, кто так изощрённо скрывает правду о мученической кончине самого преданного сына России?
Наталья Кирилловна Сидорина, член СП России
04.12. 2020.
https://esenin.ru/o-esenine/gibel-poeta/sidorina-n-ubit-i-oklevetan
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Воскресенье, 27 Дек 2020, 11:03 | Сообщение # 20 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7206
Статус: Offline | ЭДУАРД ХЛЫСТАЛОВ. КАК УБИЛИ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА
Много лет мы верили, что С.Есенин наложил на себя руки. Но вот тщательно сотканная завеса была разорвана, в случайные, поначалу мелкие прорехи хлынул свет правды о последних днях великого поэта. И перед нами стала вставать страшная судьба неугодного правящей верхушке, опасного для нее стихотворца. Гонимый и преследуемый, он ни на мгновение не отказался ни от своего поэтического, ни от человеческого «я». Чуждые народу политиканы простить ему этого не могли. Яркий свет его личности резал им глаза, заставлял сомневаться в своем собственном величии, непогрешимости и всемогуществе. Первые публикации о том, что великий русский поэт был убит, а факт самоубийства инспирирован, прошли в советской прессе в 1989 г. Одним из авторов этих публикаций был неведомый в литературных кругах полковник МВД Э.Хлысталов.
Лет 10 назад я работал ст. следователем на когда-то знаменитой Петровке, 38. Однажды секретарь управления положила на мой стол конверт. Письмо было адресовано мне, но в конверте самого письма не было. В нем лежали 2 фотографии, на которых был изображен мертвый человек. На одной карточке человек лежал на богатой кушетке, на второй - в гробу.
 
Я сначала не мог понять, какое отношение эти фотографии имеют к моим уголовным делам. В это время я расследовал 3 дела по обвинению нескольких групп расхитителей гос. имущества в особо крупных размерах, но никакого убийства мои обвиняемые не совершали. Потом я подумал, что кто-то решил подшутить надо мной. Однако, присмотревшись, я узнал возле гроба первую жену Есенина - З.Райх, ее мужа Мейерхольда, мать, сестер поэта. Это были неизвестные мне посмертные фотографии поэта. Кто и для чего прислал мне эти снимки, осталось тайной. Занятый текущими делами. я бросил фотографии в ящик служебного стола и забыл о них. Когда через 2-3 я вновь наткнулся на эти снимки, то вдруг обратил внимание, что правая рука мертвого Есенина не вытянута вдоль туловища, как должно быть у висельника, а поднята вверх.
На лбу трупа, между бровями, виднелась широкая и глубокая вмятина. Взяв увеличительное стекло, я обнаружил под правой бровью темное круглое пятно, очень похожее на проникающее ранение. В то же время не видно было признаков, которые почти всегда бывают у трупов при повешении. И хотя я понял, что в гибели Есенина что-то не так, но тревоги и тут не забил. Трудно было представить, что дело Есенина расследовалось некачественно. Ведь погиб великий поэт. В это время проходил XIV съезд партии, работники правоохранительных органов были в состоянии повышенной боевой готовности, и следователи на все неясные вопросы дали убедительные объяснения. Я не сомневался, что по делу проведены необходимые экспертизы, в том числе и судебно-медицинская, которая и дала категорическое заключение о причине смерти поэта. Как я теперь жалею, что не взялся сразу за расследование гибели Есенина; в то время еще жили несколько человек, знавших многое о его гибели. С большим опозданием, но за дело Есенина я все-таки взялся.
Расследование проводил как частное лицо, преодолевая неизбежные бюрократические барьеры и баррикады. Если бы не мое служебное положение, удостоверение полковника милиции, вряд ли удалось бы что-то установить, кроме того, что знали все. С детских лет нам внушалось, что жил на Руси сельский лирик С.Есенин. Писал стихи о березках, собаках, беспризорниках. Человек он был, несомненно, талантливый, но пьяница и хулиган. Запутался и своих любовных романах, и ему ничего и не оставалось, как повеситься. Мы привыкли на рисунках, картинах, в скульптуре видеть молодого поэта в рубашке простолюдина, на фоне деревни....
29 декабря 1925 г. вечерние ленинградские газеты, а на следующий день газеты всей страны сообщили, что в гостинице "Интернационал" (бывший "Англетер") покончил жизнь самоубийством С.Есенин. Из Москвы в Ленинград выехали жена поэта С.Толстая и муж сестры Екатерины В.Наседкин. Они привезли тело в Москву, и 31 декабря тысячи людей проводили Есенина в последний путь. Поэт предчувствовал смерть и просил похоронить его на Ваганьковском кладбище. Вскоре в газетах, журналах, сборниках появились воспоминания знакомых и приятелей Есенина, в которых они сожалели о кончине поэта, вспоминали, как он пил, хулиганил, обманывал женщин. Развязаны были руки критикам: в его стихах все увидели близость смерти, разочарование в жизни. Было опубликовано его предсмертное письмо, написанное им кровью перед тем, как набросить на горло петлю.
Поэзия Есенина была запрещена, имя его было приказано забыть. За чтение стихов поэта полагалась 58-я статья. И ее получали. Революционному народу упадническая поэзия вредна - кампания борьбы с "есенинщиной" продолжалась не одно десятилетие. После смерти поэта государство не позаботилось о сохранности его имущества, документов, рукописей, записных книжек. Не принял необходимых мер к сбережению творческого наследия поэта и СП. Подробная опись оставшихся вещей и бумаг не составлялась, Все имущество Есенина попало в частные и порой недобросовестные руки, многое пропало, уплыло к далеким берегам. Чудом сохранившиеся документы разбросаны по разным архивам и городам, часть пришла в негодность, листы разорваны, не все в них можно прочитать. Большинство документов не исследовано почерковедами, и нет полной уверенности, что они подлинны или написаны теми лицами, чьи фамилии на них указаны. Многие материалы до сих пор находятся в секретных архивах и исследователям не выдаются.
Убедившись, что с архивными данными дело обстоит весьма непросто, я решил начинать расследование с доступных материалов. Стал изучать воспоминания современников Есенина, его близких, родных. О Есенине я и раньше читал все или почти все, что появлялось. Начав с пристрастием изучать все вновь, я неожиданно обнаружил, что не знаю биографии поэта. Общеизвестно, например, что Есенин радостно встретил революцию, несколько раз пытался вступить в партию большевиков (это восторженно свидетельствовали его друзья). И вдруг я натыкаюсь на его письмо от 4 декабря 1920 г. другу Иванову-Разумнику: "Дорогой Разумник Васильевич! Простите, ради бога, за то, что не смог Вам ответить на Ваше письмо и открытку. Так все неожиданно и глупо вышло. Я уже собрался к 25 окт. выехать, и вдруг пришлось вместо Петербурга очутиться в тюрьме ВЧК. Это меня как-то огорошило, оскорбило, и мне долго пришлось выветриваться. Уж очень многое накопилось за эти 2 1/2 г., в которые мы с Вами не виделись. Я очень много раз порываются писать Вам, но наше безалаберное российское житие, похожее на постоялый двор, каждый раз выбивало перо из рук. Я удивляюсь, как еще я мог написать столько стихов и поэм за это время. Конечно, перестроение внутреннее было велико. Я благодарен всему, что вытянуло мое нутро, положило в формы и дало ему язык. Но я потерял все то, что радовало меня раньше от моего здоровья. Я стал гнилее. Вероятно, кое-что по этому поводу Вы уже слышали..." (Собр. соч. Есенина, 1970 г.; 3 т.; 243 с.)
Есенин в письме не указывает, сколько он содержался в самой страшной тюрьме страны, а возможно, и всего мира. Не пишет, и за что его держали в темнице, но это его "огорошило, оскорбило". Вместо радости от достижений революции настроение противоположное... Судя по письму, 25 октября 1920 г. он уже сидел на Лубянке. Письмо датировано 4 декабря. Неужели поэт 2,5 мес. находился под стражей? Как юрист, я стал задавать и другие вопросы. Если Есенина арестовывали, значит, было уголовное дело. А раз было дело, значит, его должны были судить. Возможно, дело прекратили, но тогда следователь, необоснованно державший великого поэта под стражей, должен был сам понести наказание. Вопросы, вопросы... В журнале "Огонек" (№ 10) за 1929 г. читаю большой очерк чекиста Т.Самсонова под громким названием "Роман без вранья" + "Зойкина квартира". Автор, восхищаясь своими решительными действиями, рассказывает, как арестовал Есенина и его спутников и отправил на Лубянку, где даже приказал сделать групповой снимок задержанных. Как говорится, не моргнув глазом доблестный чекист признается миллионам читателей, что держал в одной камере мужчин и женщин. Анализирую собранные материалы. Оказывается. Самсонов арестовывал Есенина в 1921 г. Значит, это был уже второй "визит" поэта на Лубянку, Что такое он совершил? Может, всему причиной его пьянство? Но тогда при чем здесь ЧК, которая занималась борьбой с контрреволюцией?! Изучаю все материалы о Есенине, об арестах ни слова. Может быть, ответ вот в этих его стихах?
Я из Москвы надолго убежал:
С милицией я ладить
Не в сноровке,
За всякий мой пивной скандал
Они меня держали
В тигулевке...
Нет, здесь речь идет о задержании милицией. Обычно чем больше расследуешь дело, тем меньше остается нерешенных задач, В деле Есенина все наоборот, загадки плодятся в арифметической прогрессии. Вопросы, вопросы, вопросы... В 10-й раз читаю известное стихотворение В. Маяковского "Сергею Есенину":
"Ну, а класс, он жажду запивает квасом?
Класс, он тоже выпить не дурак...
окажись чернила в "Англетере".
вены резать не было б причины..."
Значит, Есенин разрезал вены, чтобы написать предсмертное письмо. В есениноведении это аксиома. Но я, честно говоря, не представляю, как можно произвести подобную операцию. Ведь кровь в сосудах находится под давлением, и разрезанную вену нужно другой рукой зажимать. А как же макать перо? Пока строчку напишешь, кровью изойдешь... И тем не менее письмо есть и хранится в Пушкинском доме в Ленинграде. Обратился туда с запросом, исследовалось ли оно криминалистами? Действительно ли письмо написано кровью человека и рукой Есенина. Несколько месяцев волокиты и отписок, потом короткий ответ - НЕТ, исследования не проводились. Но ведь без этой процедуры ни один документ нельзя считать подлинным. Сразу же после гибели поэта его приятель В.Князев написал стихотворение, которое начинается следующей строфой:
В маленькой мертвецкой у окна
Золотая голова на плахе:
Полоса на шее не видна
Только кровь чернеет на рубахе...
Очень точные слова сказал В.Князев о безвременной кончине великого поэта: "Золотая голова на плахе..." Это горькая правда жизни: в морге на деревянную подставку кладут не только лихие, но и золотые головы. Но почему у покойного Есенина не видна странгуляционная борозда? Она на шее повесившегося не исчезает, имеет ярко выраженный красно-фиолетовый цвет. Что это, поэтический прием В.Князева или непосредственное наблюдение? Мог ли он видеть труп поэта? После тщательной проверки архивных документов установил, что В.Князев не только видел труп в морге, но и выполнял неприятную обязанность близких людей получать там вещи покойника. Но почему же наблюдательный человек не заметил полосы? Возможно, она была светлого цвета?!
За свою многолетнюю следственную практику мне не раз приходилось иметь дело с инсценировками самоубийства. Встречались такие факты, когда преступники убивали человека, а затем, чтобы скрыть злодеяние, накидывали на шею петлю и подвешивали тело, надеясь обмануть следователей и судмедэкспертов. Изобличить их было легко: странгуляционная борозда имела более светлый цвет или совсем отсутствовала. Некоторые современники, в том числе и те, что были в номере гостиницы. утверждали, что Есенин сначала разрезал вены, намереваясь покончить собой, но потом у него не хватило характера и он повесился. Эти сообщения доверия не вызывали. Ведь чтобы поступить так, он должен был искать веревку с разрезанными венами и залить кровью себя и все вокруг. На фотографии крови не видно. Возникают и другие вопросы. Мог ли человек с перерезанными венами и частично мускулом действовать руками, передвигаться по комнате, отвязывать веревку, потом привязывать ее? А могла ли веревка выдержать тяжесть тела? Поэт А.Жаров по горячим следам написал такие строчки:
Это все-таки немного странно.
Вот попробуй тут, не удивись:
На простом шнуре от чемодана
Кончилась твоя шальная жизнь...
Одни называли предметом самоубийства ремень, другие - веревку, третьи шнур. По моим расчетам, его минимальная длина должна была быть 2 м. Наверное, никто не встречал чемодана, который завязывался бы таким образом. Кроме того, Есенин был слишком уважителен к себе, чтобы иметь подобный чемодан. Но где же он взял двухметровый шнур? Совсем непонятно, почему Есенин поехал в Ленинград, чтобы там снять номер и убить себя. Если он задумал покончить с жизнью, он мог сделать это в Москве...
Собирая материал о гибели Есенина, знакомясь со множеством публикаций о поэте, я обнаружил одну печальную закономерность: во всех опубликованных до последнего времени фотографиях отсутствовали следы травм на его лице. Печатались только такие фотографии, на которых травмы не видны или тщательно заретушированы. Стереотипы сознания сильны. Я все еще не мог отказаться от мысли, что Есенин в опьянении совершил нечто такое, что поставило его в безвыходное положение, и он покончил с собой. Но когда я установил, что никакого конфликта у Есенина не было, он не пил и предсмертного письма не писал, я был поражен. Я больше не мог спокойно жить. Я стал разыскивать дело по расследованию гибели поэта. Пришлось обойти архивы МВД СССР, Прокуратуры, Комитета госбезопасности, дела нигде не было. Обратился за помощью через московские и ленинградские газеты к общественности, но столкнулся с холодным равнодушием. Ничем мне не помогли ни есениноведы, ни музейные работники, ни коллекционеры. Оказалось, никакого расследования о причинах трагической гибели поэта и не производилось. В архиве ИМЛИ есть папка с документами. Их сохранила для потомков жена Есенина - С.А. Толстая, бережно собиравшая каждую бумажку, имевшую отношение к поэту. Как ей удалось получить в милиции эти материалы и почему они вообще уцелели, эту тайну мы, наверное, никогда не узнаем. Привожу документы с сохранением стиля и знаков препинания.
"АКТ"28 декабря 1925 г. составлен настоящий акт мною уч. надзирателем 2-го от. Л.Г.М. Н.Горбовым в присутствии управляющего гостиницей Интернационал тов. Назаров и понятых. Согласно телефонного сообщения управляющего гостиницей граж. В.М. Назарова, о повесившемся гражданине в номере гостиницы. Прибыв на место мною был обнаружен висевший на трубе центрального отопления мужчина в следующем виде, шея затянута была не мертвой петлей, а только правой стороны шеи, лицо обращено к трубе, и кистью правой руки захватила за трубу, труп висел под самым потолком и ноги были около 1 1/2 м., около места где обнаружен повесившийся лежала опрокинутая тумба, и канделябр стоящий на ней лежал на полу. При снятии трупа с веревки и при осмотре его было обнаружено на правой руке повыше локтя с ладонной стороны порез на левой руке на кисти царапины, под левым глазом синяк, одет в серые брюки, ночную рубашку, черные носки и черные лакированные туфли. По предъявленным документам, повесившимся оказался Есенин Сергей Александрович, писатель, приехавший из Москвы 24 декабря 1925 г". Ниже этого текста в акт дописано: "Удостоверение за № 42-8516 и доверенность на получение 640 руб. на имя Эрлиха".
В качестве понятых расписались поэт Вс.Рождественский, критик П.Медведев, литератор М.Фроман. Ниже имеется подпись В.Эрлиха, она, видимо, была выполнена позже всех, когда он предъявил удостоверение и доверенность участковому надзирателю.
С профессиональной точки зрения документ вызывает недоумение. Во-первых. Н.Горбов обязан был составить не акт, а протокол осмотра места происшествия. Во-вторых, непременно указать время осмотра, фамилии и адрес понятых. Его следовало начинать обязательно в присутствии понятых, чтобы они потом подтвердили правильность записи в протоколе. Осмотр трупа Н.Горбов был обязан произвести с участием суд-мед эксперта или в крайнем случае - врача. В протоколе ни о том, ни о другом ни слова. Участковый надзиратель фактически не осмотрел места происшествия: не зафиксировал наличия крови на полу и письменном столе, не выяснил, чем была разрезана у трупа правая рука, откуда была взята веревка для повешения, не описал состояния вещей погибшего, наличие денег, не приобщил к делу вещ. доказательства (веревку, бритву, др. предметы). Н.Горбов не отметил очень важного обстоятельства: горел ли эл. свет, когда обнаружили погибшего? Не выяснил надзиратель состояние замков и запоров на входной двери и окнах; не написал о том, как попали в гостиничный номер лица, обнаружившие труп...
Лицо мертвого Есенина было изуродовано, обожжено, под левым глазом имелся синяк. Все это требовало объяснений и принятия немедленных следственных действий. Видимо, сразу же возникло подозрение в убийстве поэта, потому что в гостиницу приезжал агент угрозыска 1-й бригады Ф.Иванов. Эта бригада расследовала уголовные дела о тягчайших преступлениях против личности. Однако чем занимался этот сыщик на месте происшествия, какие проводил следственные или оперативные действия, пока выяснить не удалось. Акт Горбова я исследовал с особой тщательностью. Поскольку указанных там лиц уже нет в живых, пришлось обратиться к архивным источникам, воспоминаниям участников событий того хмурого зимнего утра. Вс.Рождественский и П.Медведев писали, что для них сообщение о гибели Есенина в Ленинграде явилось полнейшей неожиданностью, В то утро в городе было холодно, дула метель, в СП люди сидели в одежде. Медведев поднял трубку телефона и Рождественский увидел, как исказилось его лицо от страшной новости. Кто звонил в СП, пока неизвестно. Рождественский и Медведев побежали в гостиницу "Интернационал" и появились там одними из первых (П.Медведев в 30-х годах был уничтожен как враг народа).
"Прямо против порога, несколько наискосок, лежало на ковре судорожно вытянутое тело. Правая рука была слегка поднята и окостенела в непривычном изгибе. Распухшее лицо было страшным - в нем ничто уже не напоминало прежнего Сергея. Только знакомая легкая желтизна волос по-прежнему косо закрывала лоб. Одет он был в модные, недавно разглаженные брюки. Щегольской пиджак висел тут же, на спинке стула. И мне особенно бросились в глаза узкие, раздвинутые углом носки лакированных ботинок. На маленьком плюшевом диване, за круглым столиком с графином воды сидел милиционер в туго подпоясанной шинели, водя огрызком карандаша по бумаге, писал протокол. Он словно обрадовался нашему прибытию и тотчас же заставил нас подписаться как свидетелей. В этом сухом документе все было сказано кратко и точно, и от этого бессмысленный факт самоубийства показался мне еще более нелепым и страшным"
(Вс.Рождественский).
Рождественский мог указать на краткость составленного Н.Горбовым документа (акта), но о его точности судить не имел права. Он, Медведев и Фроман пришли в гостиничный номер, когда труп Есенина лежал на полу. Висел ли он в петле, они не видели. Сейчас поздно упрекать его и остальных в необдуманности, с которой они подписали злополучный акт. Видимо, случившееся так их потрясло, что забыли о юридической стороне события... Рождественский высоко ценил Есенина, оставил о нем прекрасные воспоминания, заставил нас еще раз задуматься о горькой судьбе русского поэта, когда написал: "сидел милиционер в туго подпоясанной шинели, и, водя огрызком карандаша по бумаге, писал протокол".
Участковый надзиратель на месте происшествия даже не снял шинели. У криминалистов есть понятие "профессиональная деформация". У Горбова налицо и социальная деформация. Ему все равно, чье тело лежит у его ног: преступника или великого русского поэта. Собранные мною по крупицам сведения позволяют в общих чертах познакомить с личностью участкового надзирателя.
Горбов Николай Михайлович, 1885 г. рождения, уроженец Ленинграда, работал в милиции всего 5 мес. рядовым милиционером. Приказа о зачислении его на должность надзирателя не найдено. 15 июня 1929 г. был арестован и пропал без вести. Вот какая получалась картина. Единственный офиц. документ с места гибели Есенина нельзя было воспринимать как свидетельство не только самоубийства, но даже факта повешения. Трое понятых трупа в петле не видели, участковый же вполне мог написать в акте все что угодно. Вероятность безалаберного отношения властей к смерти неоднозначной фигуры, как Есенин, я исключаю полностью, значит, набор оплошностей и неувязок в ходе дознания был заведомо инспирирован. Для чего? Ответ возможен один: чтобы скрыть причину и обстоятельства гибели поэта. Когда у следователя возникают подозрения в убийстве, он начинает изучать дело заново. Только обычно он это предпринимает более или менее по горячим следам, мне же пришлось проводить дознание более полувека спустя, когда большинства участников не было в живых. ...
Как известно, творчество С.Есенина пришлось на трагический период в истории России: империалистическая война, затем Февральская революция и октябрьский переворот, неслыханная по жестокости гражданская война и страшный голод, красный террор и полная хоз. разруха, разграбление музеев, частных коллекций, церквей, библиотек, архивов и вывоз за границу национальных ценностей. До поэзии ли было несчастному, истерзанному народу? Это с одной стороны, а с другой - чтобы напечатать стихи, нужно было получить 2 визы - в Госиздате и в военной цензуре, а точнее - в ГПУ на Лубянке. Угоднических стихов в честь пролетарских вождей Есенин не писал, поэтому его и не печатали. А жить на что-то было нужно. Есенину приходилось идти на самые разные ухищрения, чтобы выпустить книжку стихов. К примеру, по его просьбе рабочие типографии ставили другой город издания. Это не позволяло властям проверить, где книга напечатана, и принять меры к тем издателям, что избегают цензуры. Поэт не из кремлевских кабинетов видел результаты октябрьского переворота. Обладая обостренным чувством справедливости, разве мог он внутренне соглашаться с уничтожением русской интеллигенции, в том числе его близких друзей - литераторов, художников, музыкантов, артистов? Неужели он был настолько наивен, чтобы поверить в необходимость ежедневных расстрелов людей в большем количестве, чем за все годы царствования Николая II? Неужели одобрял зверскую расправу над всеми членами царской фамилии и ни в чем не повинными юными дочерьми царя, с которыми имел трогательную дружбу в 1916 г.? Нет, не настолько он был прост, чтобы не разобраться, куда ведут народ люди, прожившие на чужие деньги за границей больше десяти лет и не знающие чаяний простых людей. Иногда поэт срывался:
Вот так страна! Какого ж я рожна
Орал в стихах, что я с народом дружен?
Моя поэзия здесь больше не нужна,
Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.
Современник С.Есенина, В.Шершеневич, вспоминал об этом периоде: "Когда нам пути отрезали, Есенин говорит: "Если Госиздат не дает нам печататься, давайте на стенах писать". Об эпизоде, когда Есенин с группой приятелей-поэтов, вооружившись краской и кистями ночью на стенах домов давал названия улицам в честь себя и своих друзей, в нашей литературе рассказывается как об очередной его хулиганской выходке. Мне же представляется это протестом против цензуры и действий властей по изменению исторических названий улиц и площадей Москвы на имена чуждых народу лиц. (Только за 1921-1922 годы в столице было переименовано около 500 улиц и площадей.) Это было жуткое для творческих людей время. Не сделав карьеру в партии, армии или ГПУ, не сумев организовать собственное прибыльное дело, множество проходимцев и рвачей кинулось искать удачу в литературе и искусстве. Не имея элементарного таланта, плохо владея русским языком, они свою творческую беспомощность в искусстве прикрывали новыми авангардистскими формами. Их стихи с одинаковым успехом можно было читать с конца, а живописные картины смотреть перевернутыми. Именно эти люди, прикатившие после Февральской революции из-за границы, захватили все творческие союзы, редакции газет и журналов, издательства. В часы бессильной злобы, не зная, чем помочь себе и своему народу, Есенин писал:
Защити меня, влага нежная.
Май мой синий, июнь голубой,
Одолели нас люди заезжие.
А своих не пускают домой.
Знаю, если не в далях чугунных,
Кров чужой и сума на плечах,
Только жаль тех дурашливых, юных,
Что сгубили себя сгоряча.
Жаль. что кто-то нас смог рассеять
И ничья непонятна вина.
Ты Расея, моя Расея,
Азиатская сторона.
3 октября 1921 г. Есенин встретил всемирно известную танцовщицу А.Дункан, которая приехала в Советскую Россию учить детей новому направлению в танцевальном искусстве. 40-летняя танцовщица полюбила поэта страстной, самозабвенной любовью. Они поженились. Дункан постаралась увезти Есенина за границу. Формально выезд Есенину был разрешен на 3 мес. для издания своих стихов. Пробыл он за границей более года. Дункан все делала, чтобы он не возвращался домой, но поэт тяжко тосковал вдали от Родины.
"...Я увезла Есенина из России, где условия жизни пока еще трудные. Я хотела сохранить его для мира. Теперь он возвращается в Россию, чтобы спасти свой разум, так как без России он жить не может. Я знаю, что очень много сердец будут молиться, чтобы этот великий поэт был спасен для того, чтобы и дальше творить Красоту...", - писала она в газетах. Но Есенину решение вернуться давалось нелегко.
"Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть. Надоело мне это б... снисходительное отношение власть имущих, а еще тошнее переносить подхалимство своей же братии к ним. Не могу, ей-богу, не могу! Хоть караул кричи или бери нож да становись на большую дорогу".
И все-таки он возвращался. Возвращался другим, каким его никто еще не знал. Он вез с собой поэму "Страна негодяев". Ее уже слышали, содержанием возмущались даже друзья:
Пустая забава,
Одни разговоры.
Ну что же,
Ну что же вы взяли взамен?
Пришли те же жулики,
Те же воры
И законом революции
Всех взяли в плен.
Мери Дести, биограф Дункан, провожала их в Москву. В своей книге писала: "Когда поезд, увозивший Айседору и Сергея в Москву, тронулся от платформы парижского вокзала, они стояли с бледными лицами, как две маленькие потерянные души..."
Есенину оставалось жить 2 года с небольшим. Они будут для него самыми тяжелыми, но они же станут для поэта взлетной полосой в бессмертие. По возвращении в Москву он развил бурную деятельность, стал хлопотать об образовании издательства, где бы печатали произведения российских писателей и поэтов, подписывал коллективные письма в правительство, объединял вокруг себя крестьянских поэтов. Вполне естественно, он оказался под пристальным вниманием сотрудников ГПУ. Начиная с сентября 1923 г. Есенина начинают то и дело задерживать работники милиции, доставляют в приемный покой Московского угрозыска, предъявляют ему обвинение в хулиганстве и подстрекательстве к погромным действиям.
Изучая ранее неизвестные архивные материалы, я обнаружил любопытную закономерность. "Пострадавшие" от Есенина люди приходили в ближайшее отделение милиции или звали постового милиционера и требовали привлечь поэта к уголовной ответственности, проявляя хорошую юр. подготовку. Они даже называли статьи Уголовного кодекса, по которым Есенина следовало судить. И еще одна закономерность: во всех случаях задержание проходило по одному и тому же сценарию - поэт всегда оказывался в состоянии опьянения. Словно кто-то ждал того часа, когда он выйдет на улицу после пирушки. Как правило, инцидент начинался с пустяка. Кто-то делал Есенину замечание, тот взрывался, звали милиционера. Блюститель порядка с помощью дворников силой тащил его в отделение. Задержанный сопротивлялся, называл стражей порядка взяточниками, продажными шкурами. Потом в деле появлялись рапорты представителей власти об угрозах со стороны поэта, об оскорблении им рабоче-крестьянской милиции. Во всех случаях с Есениным были другие лица (поэт А.Ганин. И.Приблудный, А.Мариенгоф и др.), но их не только не задерживали, но и не допрашивали. В стране действовал декрет о суровой расправе над погромщиками и антисемитами, подписанный В. И. Лениным еще 25 июля 1918 г. В то же время отсутствовало уголовное законодательство, и правового понятия антисемита и погромщика не существовало.
Многие литераторы новой волны не скрывали ненависти к русскому поэту Есенину, открыто травили, плели против него искусные интриги, распространяли сплетни, анекдоты, небылицы. Его неоднократно били, объявляли антисемитом. - Ну какой я антисемит! - слезно жаловался он своим постоянным прилипалам, любившим примазаться к его славе и одновременно за его счет выпить и плотно закусить. - Евреек я люблю, они меня тоже. У меня дети евреи. Я такой же - антигрузин...
Есенин позволял себе иметь мнение по любому вопросу, и не всегда оно было лестным для партийных аппаратчиков. В отличие от многих он высказывался вслух. Скоро ему приклеили ярлык врага Советской власти. - Ты, что? На самом деле думаешь, что я контрреволюционер? - спрашивал он своего знакомого поэта В.Эрлиха.
- Брось! Если бы я был контрреволюционером, я держал бы себя иначе! Просто я - дома. Понимаешь? У себя дома! И если мне что не нравится, я кричу! Это - мое право. Именно потому, что я дома. Белогвардейцу я не позволю говорить о Советской России то, что говорю сам. Это - мое, и этому я - судья!
20 ноября 1923 г. поэты Есенин, Ганин, Клычков и Орешин зашли в столовую на Мясницкой ул., купили пива и обсуждали издательские дела и предстоящее вечером заседание в СП. Если Есенин еще имел кое-какие средства для существования, то Ганин, Клычков и Орешин влачили нищенский образ жизни. И, естественно, не могли по этому поводу ликовать. Вдруг сидевший за соседним столом незнакомец (М.В. Родкин) выбежал на улицу, вызвал работников милиции и обвинил поэтов в антисемитских разговорах и оскорблении вождя Троцкого. Поэтов арестовали, появилось известное "дело четырех". Несмотря на клеветническую кампанию, поднятую газетами против Есенина с требованием сурового наказания поэта, через несколько дней всех четверых освободили, и дело кончилось товарищеским судом. 17 декабря Есенин был вынужден скрыться от разнузданной клеветы и наветов в профилакторий (Полянка, 52). Одно за другим против поэта возбуждается еще несколько уголовных дел. Его пытаются судить, но он на заседания не является. Судья Краснопресненского суда Комиссаров (подлинную фамилию установить не удалось) выносит постановление об аресте. Работники ГПУ и милиции по всей Москве разыскивают Есенина. Он же, не имея своей комнаты, ночует у разных друзей. Однако арестовать Есенина сотрудники ГПУ не смогли.
13 февраля 1924 г. он на "Скорой помощи" был доставлен в хирургическое отделение Шереметьевской больницы (сейчас Институт им. Склифосовского). Много лет существовала версия, что Есенин вскрыл себе вены, желая покончить жизнь самоубийством. Существует и другая: поэт шел или ехал на извозчике, у него слетела шляпа. Он хотел ее подхватить, поскользнулся, упал на оконное стекло и глубоко порезал руку. Мне удалось найти документы, из которых видно, что у Есенина была рваная рана левого предплечья. Никаких резаных ран у него тогда не было. Сам он в больнице объяснил, что упал на стекло. Нужно помнить, что Есенин никогда ни на кого не жаловался, хотя нападали на него и били неоднократно. Я предполагаю, что поэту нанесли колотое ранение, но он не назвал своего обидчика. Не случайно именно здесь, на больничной койке, он написал свое знаменитое "Письмо матери". А слова: "Пишут мне, что ты, тая тревогу,..", написаны им потому, что первые дни состояние поэта у врачей вызывало опасения, и они никого к нему не пускали. Родные и друзья, приходившие в больницу, писали ему записки. От лечащего врача Есенин узнал тайну: за ним приходили сотрудники ГПУ и милиции, имеется постановление на арест. С врача было получено обязательство, что о времени выписки поэта он сообщит в милицию. Нужно было что-то предпринимать. Чтобы не подводить врача, перевели Есенина в Кремлевскую больницу, откуда он через 3 дня выписался и перешел на нелегальное положение. При бытовавшей тогда системе осведомительства и шпионства разыскать его в Москве не составляло для доблестных рыцарей революции большого труда. На этот раз поэта спас П.Б. Ганнушкин - известный психиатр, лечивший некоторых пролетарских вождей и потому имевший большой авторитет в обществе.
Не имея на то формального права, он дал Есенину справку, что тот страдает тяжелым псих. заболеванием, и поэта на время оставили в покое. До сентября 1924 г. он ездил по городам страны, на несколько дней появляясь в Москве и снова исчезая. Есенин, по общему мнению, был человеком смелым, не раз отчаянно рисковавшим жизнью. И в то же время он панически боялся работников ГПУ и милиции. Почти все его современники вспоминали о необоснованной подозрительности поэта, которая распространялась не только на незнакомых людей, но даже на приятелей и близких женщин. Но я сейчас могу с уверенностью сказать, что эта постоянная бдительность отводила от него до поры до времени многие неприятности. Читая исследования отдельных есениноведов, я неоднократно встречался с утверждениями, что Есенин стремился на Кавказ и в Среднюю Азию, чтобы там изучить древнюю восточную поэзию и философию. В какой-то степени с этим утверждением согласиться можно. Но главной причиной поездок поэта на Кавказ в 1924-1925 гг. было стремление скрыться от преследования властей. 3 сентября 1924 г. он неожиданно для всех, даже самых близких и родных, уезжает из Москвы в Баку. Едет туда, ни с кем предварительно не договариваясь. Зачем? Почему так спешно? Мне совершенно ясно, что он сбежал от смертельной опасности, которая на него надвигалась. Правда, и на Кавказе ему не было покоя. Приехав в Баку примерно 6-7 сентября, он столкнулся здесь с Блюмкиным, известным провокатором, убийцей немецкого посла Мирбаха.
После этой чудовищной акции Блюмкин был некоторое время в тени, но потом вновь оказался на ответственной работе в ГПУ и возглавлял отдел по влиянию на страны Азии. Пользуясь покровительством Троцкого и других вождей, Блюмкин мог совершить любое злодеяние. Здесь он угрожал пистолетом Есенину. Ходила версия, что Блюмкин приревновал поэта к своей жене. Эта версия несостоятельна, поскольку та в это вр | |
