|
ПАМЯТИ СЕРГЕЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА ЕСЕНИНА
|
|
| Валентина_Кочерова | Дата: Суббота, 28 Дек 2013, 09:31 | Сообщение # 1 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | ПАМЯТИ СЕРГЕЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА ЕСЕНИНА
Пускай во сне, пускай - не наяву,
Когда смолкают все дела и речи,
Я памятью послушной призову
С тобою дорогие встречи.
Приди опять! Я буду ждать звонка,
Я у окна бессменно отдежурю,
Твоим коням не надо ямщика,
Они несут тебя сквозь снег и бурю.
Ты весел, милый! Руки не дрожат,
Клянешься Богом - старая привычка.
И вот уже друзья к тебе спешат,
Спешат друзья к тебе на перекличку.
Глаза на миг чуть заслонив рукой,
Ты улыбаешься слегка лукаво -
Над дружбой, или над судьбой,
Иль над своею звонкой славой?
Ты говоришь: Ведь я ничей поэт. -
Искусство? Да, искусство остается,
А ты уходишь, разве нет?
Никто другой нам так не улыбнется!
Не уходи! Еще такая рань,
Куда спешишь? Ведь ты побудешь с нами?
Сергей, Сергей! Куда ни глянь,
Весь мир цветет веселыми огнями.
Но заволакивает все туман.
Конечно, я уснул и бредил,
Доносится из дальних стран
Неумолимый голос меди.
Иннокентий Оксенов
Г.Свиридов «ПОЭМА ПАМЯТИ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА»
c 21 ноября 2013 по 10 января 2014
Выставка «ЕСЕНИНСКОЕ КОНСТАНТИНОВО» в Пушкинском Заповеднике
Фотоработы С.Новикова, сделанные совместно с научными сотрудниками музея-заповедника С.А. Есенина, представляют село Константиново начала ХХ в. и жизнь поэта здесь. Скромный домик, мать поэта с утра хлопочет у печи и готовит завтрак для всей семьи, и маленький Сергей, рано проснувшийся, смотрит в окно. Он видел усадьбу, как и каждый, кто приходил в гости в дом, но только он напишет:
У плетня заросшая крапива
Обрядилась ярким перламутром
И, качаясь, шепчет шаловливо:
«С добрым утром!»
Свои строки юный поэт будет показывать учителю земской школы, о чем вспоминали мальчики и девочки, сидевшие с ним в одном классе, изучавшие Закон Божий и арифметику, историю и географию, русский и церковнославянский языки, чтение и письмо. Занятия были в холодное время года, а летом требовалось помогать по хозяйству: выводить лошадей в ночное, участвовать в покосе и делать многое другое. В 1916 г. Есенин познакомится с константиновской помещицей Л.И. Кашиной. Она жила в центре села, в красивой усадьбе, вместе с детьми и экономкой. Очень любила гулять по парку, особенно осенью. Вокруг золото листвы и прозрачный воздух с нитками паутинок.
И золотеющая осень,
В березах убавляя сок,
За всех, кого любил и бросил,
Листвою плачет на песок.
Всю жизнь, уезжая из родного села в Москву или Петербург, поэт в своих стихах каждый раз возвращается обратно, ждет новой встречи с родиной и пишет о ней.
До сегодня еще мне снится
Наше поле, луга и лес,
Принакрытые сереньким ситцем
Этих северных бедных небес.
Как бы я и хотел не любить,
Все равно не могу научиться,
И под этим дешевеньким ситцем
Ты мила мне, родимая выть.
Константиново хранит память о С.Есенине и сегодня приглашает Вас увидеть мир, окружавший поэта.
С.Новиков много лет творчески работает на родине поэта в селе Константиново Рыбновского района, фиксируя изменения музейной жизни и сельских будней. С 2006 г. он сотрудничал с издательством «ДЕЛО» в работе над проектом «Есенинская Русь». Итогом этих лет стал изданный в 2009 г. фотоальбом, в полной мере раскрывающий любовь фотохудожника к есенинским местам, особое видение замечательной природы этого края, понимания темы православия и его традиций. Фотографии с выставки – часть данного проекта. Сам Новиков отзывается об искусстве фотографии как об умении каждый раз находить что-то новое и необычное. Он говорит, что «ошибкой любого фотографа, приезжающего в Константиново, является заблуждение, что всё там уже давно кем-то снято. Но ведь каждый раз возникает что-то иное: свет, цвет, листок…». За 15 лет автор сделал немало замечательных и неповторимых снимков.
http://pushkin.ellink.ru/museum/exh/exh13/exh299.asp
Сергей Есенин. Ночь в Англетере (Док. фильм 2004.)
На пороге Бессмертия
Неизвестный фильм о не покончившем с собой поэте в несуществующей гостинице в несохранившейся стране
фильм "АНГЛЕТЕР" 1989. - интервью 2009г.
В.Балаян, режиссер и сценарист док., теле - и кинофильмов, начал свою режиссерскую карьеру в 1988 г. с док. фильма-исследования «Англетер», посвященном гибели С.Есенина. Смысл и глубину темы дебютной работы достаточно проницательно истолковали первые зрители картины в лице некоторых мэтров Высших курсов сценаристов и режиссеров. Видимо, поэтому фильм не получил импульса к дальнейшему распространению, а автору было заявлено, что он никогда не получит режиссерского диплома. Историческая справедливость, как известно, не имеет срока давности, и рано или поздно, восстанавливается. С тех пор он, как режиссер снял более 60 неигровых лент, многие из которых были отмечены наградами российских и зарубежных фестивалей. Мы встретились с В.Балаяном спустя 20 лет после создания фильма и надеемся, что наша беседа и публикация фильма в Интернете приблизят картину к более благодарной категории зрителей.
- Чем может быть объяснен тот факт, что Ваш фильм «АНГЛЕТЕР» довольно слабо известен широкому кругу зрителей?
- Фильм был снят в 1988 г. на деньги Госкино СССР. В прокат тогдашний не попал, получил очень низкую категорию. И вызвал достаточно негативную реакцию у руководства Высших курсов сценаристов и режиссеров. Я должен был защищаться этим фильмом как дипломной работой. Но мне в этом было в категорической форме отказано. Хотя, в дальнейшем, на многих фестивалях «Англетер» был показан и получил высокую оценку у критики, например, историка и киноведа А.Шемякина и мн. др. О нем одно время много писали в кинопрессе, в журнале «Искусство кино».
- Каковы причины, по которым каналы отказывались ранее и отказываются сейчас принимать картину к показу?
- Я могу только догадываться. Думаю, что истинные причины могут быть самые разные и неожиданные. Впрочем, надо отдать должное каналу «Культура», который, с подачи того же Шемякина, все же показал фильм. Но это было очень давно.
- Фильм «Англетер» был первым док. исследованием, поднимающим вопрос об истинных обстоятельствах гибели поэта. В ходе его создания сталкивались ли Вы с какими-либо внешними противодействиями?
- Нет, не сталкивались. Снимали - что хотели и кого хотели. Тогда цензура практически закончилась. Хотя на Ленинградской студии док. фильмов, да и при сдаче фильма в Москве иногда ловили косые взгляды. Следует учесть, что тогда и время было такое. Много было споров и дискуссий по поводу гибели Есенина и некоторым другим сложным моментам российской истории. И снос исторического здания «Англетера» в Ленинграде в 1987 г. стал катализатором мощных общественных волнений, очень испугавших тогдашние власти. В частности, Романова и Матвиенко, которая тогда возглавляла комсомол Ленинграда.
- Имело ли всё это некие последствия для Вашей карьеры?
- Как я уже упомянул, «Англетер» был моим дипломным фильмом, но Высшие курсы сценаристов и режиссеров так и не приняли его в этом качестве. То есть, совет курсов наотрез отказался его рассматривать как дипломную работу. Фильм был негласно объявлен «антисемитским». Хотя я специально показывал его выдающемуся режиссеру и мастеру курса неигрового кино Б.Д. Галантеру с просьбой рецензировать его с этой точки зрения. Но он только пожал мне руку и сказал – «Ничего этого там нет. Не слушай никого, Валера!» Однако он, с его точкой зрения, остался в меньшинстве. Таким образом, дипломная работа мною так и не была защищена и, соответственно, диплом режиссера не был выдан. А один очень известный, ныне покойный, мастер-педагог даже заявил мне: «Вы режиссером никогда не станете и диплом у нас никогда не получите». Тем не менее, я режиссером все-таки стал, снял с тех пор более 60-ти фильмов и сейчас сам преподаю во ВГИКе. Хоть и остался я без режиссерского диплома, то пророчество сбылось…
- Есть ли ощущение, что тема гибели Есенина является табуированной по сей день?
- Да, такое ощущение есть, и не у меня одного. Тема по-прежнему остается непроявленной, поскольку в обстоятельствах гибели, убийства Есенина слишком много невыясненных и загадочных моментов. Обществу так и не предъявлена истина как результат исследования уголовного дела или дела, которое рассмотрели бы судебные инстанции. Более того, доподлинно неизвестна в подробностях вся история его последних месяцев и последних дней. Думаю, что до сих пор в стране остаются организации, не желающие открывать архивы и публиковать подлинные документы. Но следует понимать, что, пока изучение всех документов не будет доступно исследователям, всевозможные слухи будут курсировать, и эта тема будет оставаться табуированной. Нужна полная ясность в деле, которое стало резонансным и даже знаковым для общества. Но это достижимо только при условии открытия государством архивных дел и доступа к ним как компетентным исследователям-криминалистам, так и историкам литературы.
- Что было в начале: идея создания подобного исследования или знакомство с одним из основных героев фильма «Англетер» - Э.А. Хлысталовым? То есть, что именно послужило первичным импульсом?
- Первичный импульс - это решение о сносе здания «Англетера», на которое пошли ленинградские власти, не посоветовавшись с обществом, с людьми. Это вызвало бурю протестов и возмущений в городе. Это и был первичный момент, с которого всё началось. Мы просто решили все это снимать. Мы – это Н.Обухович, С.Скворцов и я.
- Как состоялось Ваше знакомство с Эдуардом Александровичем?
- Мы познакомились с ним в Москве, в 1989 г. Материал о гостинице был уже год как снят. Знакомство состоялось у Эдуарда Александровича дома. Он принял нас очень хорошо. Это был человек очень цельный, яркий, с настоящим мужским характером. Большой профессионал, настоящий следователь в самом высоком значении этого слова. Он мог часами говорить о деле С.Есенина. При этом подробности, факты, свидетельства - все это собиралось им абсолютно беспристрастно и очень тщательно. У меня полное доверие к нему как специалисту. И в дальнейшем мы не раз еще с ним встречались после фильма. К сожалению, о том, что его уже нет, я узнал не так давно, я об этом ничего не знал…
- В фильме используются кадры с фасадом Англетера, пространством во дворе, чугунными воротами и самим номером 5. Это док. съемки или кадры носили постановочный характер?
- Съемки документальные. Это здание и внутренний двор гостиницы непосредственно перед сносом. Никаких постановочных кадров не было. Снимали именно коридор 2-го этажа и 5-й номер, предварительно проконсультировавшись у специалистов, точно знающих его расположение.
- Сложно ли было добиться разрешения на съемки «Англетера»?
- Очень сложно. По этой причине мы проникли туда без всякого разрешения. Гостиницу готовили к сносу и обнесли забором, охраны тогда не было. Мы с оператором С.Скворцовым и с режиссером Н.Обуховичем просто-напросто пролезли туда с камерой и все, что могли - сняли. Мы даже студию не ставили в известность о предмете съемок, чтобы не волновать руководство. Просто якобы некий док. киножурнал на черно-белой пленке. Действовали, что называется, на свой страх и риск. Я очень благодарен Обуховичу и Скворцову за поддержку.
- Довелось ли Вам увидеть реальное устройство № 5? Опишите, пожалуйста. Особый интерес вызывает наличие смежного помещения, количество окон и балконов, расположение труб центрального отопления и т.д.
- Комната была одна. Никаких смежных помещений и доп. дверей. Площадь комнаты небольшая - около 12-15 м., не больше. Номер находился почти в конце коридора 2-го этажа. С фасадной части - это 2-е или 3-е окно с левой стороны, если стоять лицом к «Англетеру». По поводу количества окон в номере - не могу вспомнить. Балкона там не было - это совершенно точно. Стояк с трубами отопления находился, как мне кажется, в правом углу. Хотя с того времени могло быть все перестроено, я это вполне допускаю. Номер могли разделить на 2 части, произвести любые перестройки.
- В фильме приводится эпизод, когда Хлысталов дает рекомендации по подаче материала, по стилистике фильма. Зритель понимает, что фильм поставлен фактически на контрасте того, что ожидал главный герой и того, что входило в режиссерскую задумку. Как оценил Эдуард Александрович результат съемок, диссонирующий с его «рекомендациями»?
- Мы, действительно, поставили фрагмент, где Эдуард Александрович рассказывает, как он видит этот будущий фильм. Это был несколько иронический момент, который Хлысталов оценил совершенно нормально, как определенный прием, и отнесся к этому без всяких протестов. Он понял нашу «игру», понял режиссерскую и худ. задачи и воспринял это с улыбкой.
- В фильме использован эксклюзивный на сегодняшний день материал - это интервью с человеком по фамилии Евсеев, выезжавшим в составе милицейской бригады в «Англетер» 28 декабря 1925 г. Как состоялось Ваше знакомство?
- Мы нашли его через милицию Ленинграда, где нам сказали о существовании такого человека. Бывший милиционер Георгий Евсеев был давно на пенсии. Узнали его телефон и поехали к нему домой. Так и состоялось знакомство. В 1925 г. он был, конечно, мальчишкой, начинающим милиционером. Но то, что он находился в 5 номере «Англетера» и выезжал туда по этому делу, подтвердило и начальство ленинградской милиции. Они видели его личное дело и знают, с какого момента он работал.
- Поделитесь Вашим отношением к его словам и свидетельствам? Например, его некоторые цитаты:« … если бы его убивали, то по нему было бы заметно. Ведь он бы сопротивлялся… ». То есть, по мнению данного свидетеля, никаких повреждений на теле и лице Есенина не наблюдается: «… приехали, изъяли из петли, осмотрели, нет ли повреждений…». Получается, что никаких повреждений не обнаружили?
«…правительство его недолюбливало, поэтому он приказал долго жить… » Логический ряд довольно сомнительный: «А тогда я разве знал, кто это? Я и не спрашивал!» Неужели бригада, приехавшая по вызову в «Англетер», не знала самой сути вызова? Он кажется Вам правдивым свидетелем?
- Трудно за него говорить. Он сказал то, что сказал. Я понял так, что бригада, в составе которой он выезжал, была дежурной милицейской бригадой. Там был еще участковый, который составлял протокол. Для них это был рядовой выезд, когда милиция выезжает, что называется, на труп. То, что это был Есенин, они поняли позже – по начавшемуся вокруг этого дела шуму и по всему тому, что происходило уже после обнаружения тела. Думаю, что позднейшая «официальная» версия о самоубийстве не могла на него не повлиять, это чувствовалось во время интервью. Он ее и отстаивал.
- Насколько правдоподобным кажется Вам свидетельство Евсеева о том, что Есенин был найден повешенным на батарее под подоконником?
- Свидетельство воспринимается мной как не очень правдоподобное. Э.А. Хлысталов, кстати, этого милиционера Евсеева тоже знал и встречался с ним и переписывался еще до приезда нашей съемочной группы. Он также записывал его показания и, по его словам, доверял в том плане, что в подлинности рассказа Евсеева не сомневался. Но он считал, что хотя Евсеев там и наверняка был, он мало что запомнил. А тем более, понимал, что произошло.
- Есть ли значимые или просто любопытные моменты из интервью с Евсеевым, которые по каким-либо причинам не вошли в фильм?
- Самые интересные моменты вошли в фильм. Он много рассказывал про свою деревню, откуда он родом, а также всякие случаи из своей жизни. Но то, что касалось С.Есенина и его гибели, все вошло в фильм.
- Человек в милицейской форме, читающий стихи Есенина, - гротескный образ, специально созданный для фильма, или реальный персонаж?
- Абсолютно реальный человек. Володя, офицер милиции, который очень любит Есенина и с упоением читает его наизусть. И сам пишет стихи. Не знаю, как сложилась его жизнь в дальнейшем. Нам показалось, что это свидетельство может быть интересным, как определенная позиция, как определенное состояние ума людей в тот момент, в том числе людей в милицейской форме. Тем более, что в фильме шла речь о милиции, с которой у Есенина в свое время было связано много неприятностей: на поэта было заведено около десятка уголовных дел.
- Многие цитаты участников фильма: Хлысталова, Морохова, Евсеева, приведены в выдернутом из контекста виде. Благодаря этому приему складывается ощущение постоянного намека, недосказанности. Это худ. прием? Или таким образом можно сказать больше, чем дозволено, пусть и для более узкой аудитории, которая способна считать некий скрытый смысл?..
- Да, действительно, это определенный прием. Мы не хотели делать журналистский фильм, в котором были бы большие интервью, объемные комментарии. Мы хотели сделать некую мозаику из тех мнений, что были в головах людей на тот момент - момент начала распада СССР. И из тех кадров, которые оказались в нашем распоряжении, например танца А.Дункан, кадров похорон Есенина, неизвестных широко фотографий. Можно сказать, что да, это некий худ. прием. Полагаю, что для аудитории, которая способна извлекать скрытые смыслы, и вообще, свободно и непредвзято думать, там есть определенный материал для размышления…
- В начале фильма Хлысталов говорит следующую фразу: «Шел 14 съезд партии. У того, кто сомневался, могли вырвать не только язык, но и еще кое-что. И это делали кстати! Поэтому даже у родных язык не повернулся сказать, почему так?» Можно ли расшифровать, о чем идет речь?
- Что же, мне затруднительно сказать за него. Я думаю, что Эдуард Александрович имел в виду некие скрытые моменты в истории партии, о которых до сих пор мало неизвестно, а он знал - в силу доступа в закрытые архивы. Гибель Фрунзе, например. А за ним и смерть Бехтерева. Как я понимаю, Хлысталов тут намекает и на расправы, которые совершали, например, Блюмкин, Агранов и др. люди из ЧК-ОГПУ. Блюмкин, как известно, имел подписанный - то ли Лениным, то ли Троцким, - мандат на право бессудного расстрела на месте любого врага! И водил, кстати, Есенина в Баку «поглядеть» на расстрелы. А про «родных» – имеется в виду глухое молчание родственников и близких Есенина по поводу явных следов насилия на лице и на теле, о которых сразу узнали и толковали тогда все. Ведь и в милицейском деле, которое видел Хлысталов, нигде и ни разу не было этого слова – «самоубийство». Оно позже появилось в газетах по команде «сверху».
- Ряд высказываний участников фильма, в частности рассуждения проф. Морохова о рок-музыке и БИТЛЗ, носят определенный национальный подтекст. Вам кажется, что без «национального вопроса» дело с убийством Есенина не обошлось?
- Это одна из точек зрения. Без этого показывать, что происходило вокруг гибели Есенина, вокруг его убийства, - было бы неполная картина. При появлении первых зачатков гласности о национальном подтексте убийства стали говорить многие. Таких точек зрения было очень много, особенно в Ленинграде, несмотря на то, что подобные мнения часто приобретали крайний характер. Профессор Морохов, в данном случае, озвучивает одну из таких версий. Ее суть сводится к тому, что Есенин был настоящим национальным, духовным лидером России, а его недруги, да и покровители тоже, были в основном еврейского происхождения. Эта карта национального вопроса до сих пор разыгрывается, и мы, не разделяя ее, обязаны были упомянуть о ней в своем фильме.
- Как Вы думаете, что же все-таки произошло 83 года назад в 5 номере гостиницы «Англетер»?
- Загадка его гибели остается загадкой. До тех пор пока недоступны подлинные документы из архивов, утверждать что-то определенное невозможно. Думаю, правда рано или поздно, будет открыта.
- Придерживаетесь ли Вы какой-либо одной версии убийства поэта или же Вам кажутся правдоподобными различные вариации развития событий?
- Я не криминалист, чтобы что-то доподлинно утверждать. Я могу высказывать только свое личное предположение. Мне кажется - да, это было убийство. На этот факт, по моему мнению, указывает слишком много прямых и косвенных улик. Меня укрепил в этом мнении Хлысталов, который приводил в доказательство много различных криминалистических обстоятельств и данных, которые меня окончательно убедили. Ведь он провел собственное следствие, со всеми выкладками и расчетами. Это были папки, целые тома уголовного расследования.
- После просмотра фильма возникает ощущение, что Есенин здесь скорее взят скорее как призма, через которую преломляются и выявляются различные качества общества и отдельных личностей в нем. На Ваганьково кто-то целуется и веселится, а кто-то трепетно склоняет голову у надгробия. В чем смысл? С.Есенин как показатель чистоты души?
- Да, действительно Есенин взят, как Вы говорите, в качестве некой абсолютной призмы с обратной перспективой, через которую мы хотели взглянуть и в наше настоящее. Есенин здесь стал некой точкой отсчета, от которой мы оттолкнулись в поисках этого чистого «горнего» взгляда. Нас тогда, конечно, остро интересовал исторический момент конца 80-х гг. в жизни России, который мы переживали. Момент морального разлома общества последних лет Советского Союза. Тогда это ощущение распада, катастрофы носилось в воздухе. Предчувствие гибели страны и гибели великого певца России мы и пытались отразить в фильме. Хотя там многое, на сегодняшний взгляд, кажется и наивным и даже ученическим.
- Существуют ли планы или идеи продолжить тему гибели Есенина в формате док. кино? Или реализации данных идей состоялась еще тогда, в 1989 г.?
- Планов нет, потому что нет новых документов. Гадать на кофейной гуще или перебирать прежние аргументы, мне кажется не очень разумной затеей. Тем более, что мой товарищ, режиссер В.Мирзоян, уже после нас, сделал фильм «Кровь и слово», на мой взгляд, довольно интересный и убедительный. Там, кстати, использованы и снятые нами материалы.
- Мы просим Вашего авторского разрешения разместить фильм «Англетер» на оф. сайте, посвященном жизни и творчеству С.А. Есенина, - ЕСЕНИН-РУ. Возможно, что перед просмотром полезно было бы дать некое напутствие будущему зрителю. Скажите, КАК и ПОЧЕМУ надо смотреть данное исследование?
- Как автор фильма я, конечно, даю разрешение разместить фильм на сайте ЕСЕНИН-ру. Хочу добавить, что в этом фильме большую роль сыграл оператор С.Скворцов. Это был мой близкий друг, необычайно одаренный человек, к сожалению, рано ушедший от нас. Он разделил судьбу Есенина. Я бы зрителей ориентировал посмотреть еще другие его фильмы, который много сделал для российского док. кино, но остался почти неизвестным. Прошу зрителей учесть при просмотре, что фильм был сделан 1988 г., вышел в 1989, и его надо рассматривать во многом как документ того времени. Как первую ласточку гласности, впервые показывающую обществу, что есть различные мнения по поводу гибели С.Есенина. Прошу также смотреть этот фильм не только как сугубое расследование обстоятельств гибели поэта, но и как исследование того, что происходило в сознании и умах людей тогда, перед распадом Советской империи. И что, кстати, происходит и до сих пор при упоминании имени С.А. Есенина и истории его гибели.
http://www.balayan.info/index.p....temid=6
АНГЛЕТЕР
«БЫТЬ ПОЭТОМ - ЗНАЧИТ ПЕТЬ РАЗДОЛЬЕ...»
СТИХИ ЕСЕНИНА - НАВСЕГДА, НА ВСЕ ВРЕМЕНА!..
Есенин - зеркало русской души. Все его стихи гениальны. Только не все умеют петь. А не можешь - лучше молчи...
Великий русский поэт С.Есенин сказал: «Имеет право писать стихи только тот, кому больно». Когда читаешь стихотворения Есенина, кажется, что он сумел высказать то «несказанное», что переполняет сердце, ту «нежность грустную русской души», которая заставляет время остановиться и задуматься о жизни «в черемуховой вьюге»…
Одно из самых известных его стихотворений – «Письмо матери» – первым стало всенародно любимым романсом. Оно было опубликовано весной 1924 г. в журнале «Красная новь» и, естественно, встретило массу противоречивых оценок. Проникновенные строки произвели впечатление и на молодого композитора В.Н. Липатова, кстати, уроженца той же Рязанской губернии. Именно эту душевную музыку, которую многие сегодня помнят по выступлениям Ю.Гуляева, В.Козина и А.Малинина, Липатов написал всего за один день. В 1924 г. он познакомился с Есениным. Они несколько раз вместе выступали в Кронштадте перед военным оркестром Балтийского флота. Под руководством композитора краснофлотцы играли мелодию, а поэт читал свои произведения. По воспоминаниям одного из музыкантов, капитан-лейтенанта В.Гаврилова, глаза Есенина всегда были полны «трогательной грусти». А однажды, после невероятно успешного чтения, когда «слова так и резали по сердцу» и многие моряки плакали, поэт был настолько потрясен, что сам не смог сдержать слез и даже не стал продолжать выступление. И стихотворение, и ноты тайно переписывали, делясь с родственниками и знакомыми. Так романс «Письмо матери» распространился по всей стране, став по-настоящему народным, и принес громкую известность Василию Николаевичу. Но уже в 1930-е годы «упадническая» песня подверглась жестокому преследованию. Позже Липатов написал прекрасную музыку к стихотворению «Клен ты мой опавший…».
Более чем 15 стихотворений Есенина стали романсами благодаря Г.Пономаренко. Среди них наиболее известны: «Отговорила роща золотая…», «Не бродить, не мять в кустах багряных…», «Пускай ты выпита другим…», «Не жалею, не зову, не плачу…», «Выткался на озере…», «Шаганэ ты моя, Шаганэ…», «Заметался пожар голубой…», «Собаке Качалова». С этими и многими другими песнями выступали как эстрадные, так и оперные певцы: Д.Гнатюк, И.Кобзон, И.Козловский, М.Магомаев, Г.Ненашева, Н.Сличенко, В.Трошин, Б.Штоколов. Ю.Гуляев не только пел, но и сам положил на музыку стихотворения Есенина «Над окошком месяц…» и «Дорогая, сядем рядом…», которые навеки завоевали наши сердца. В репертуаре з.а. России К.И. Хабаровой тоже есть песни на ст. Есенина и муз. А.Карелина. В их числе: «Цветы мне говорят – прощай…», «Черемуха душистая», «Вот оно – глупое счастье…». Нельзя не сказать об А.Северном, великолепно исполнившем романс «Ты меня не любишь…», А.Покровском, спевшем «Последнее письмо». А благодаря таланту композитора С.Сарычева мы знаем песни «Я московский озорной гуляка…» группы «Альфа» и «Забава» А.Малинина. Наконец, спел романс «Я зажег свой костер…» на музыку Ю.Эриконы Н.Караченцев.
В наши дни стихотворения С.Есенина не перестают вдохновлять. Современным поклонникам творчества поэта хорошо знакомо задушевное пение Олега Погудина, С.Михайлова, А.Новикова, А.Темнова, В.Власова, трио «Реликт» и трио «Соловушко». М.Магомаев в конце своей жизни написал музыку к стихотворению «Прощай, Баку, тебя я не увижу…». В последние месяцы жизни Есенин любил напевать свое стихотворение «Песня». Да, именно напевать, а не рассказывать… Необыкновенно музыкальные стихотворения поэта, в которых так просто сказано обо всем, что мучает душу, как будто сами «выливают трель». Нежные мелодии в соединении с трогательными строками – это маленькая дань памяти гениальному русскому поэту. Они звучат не только в дни его памяти на бескрайних рязанских раздольях и в музеях. Наши сердца бьются в такт бессмертным стихотворениям С.Есенина, которые исцеляют душевные раны, учат нас по-настоящему, вопреки всем трудностям, любить и воспевать нашу Родину – «шестую часть земли с названьем кратким Русь».
Е.Елизарова
http://shkolazhizni.ru/archive/0/n-23344/
Над окошком месяц
Письмо к матери
Что тебе надобно, вьюга?
Дорогая, сядем рядом ...
Да, теперь решено безвозвратно…
Какая ночь, я не могу...
Жизнь – обман…
Несказанное, синее, нежное...
Берёзка
Шаганэ, ты моя, Шаганэ…
Прощай, Баку
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Воскресенье, 28 Дек 2014, 00:58 | Сообщение # 2 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | «Был у нас в селе праведный человек, отец Иван. Он мне и говорит: «Татьяна, твой сын отмечен Богом».
(Татьяна Федоровна Есенина)
Похвальный лист, полученный С.Есениным по окончании Константиновского земского училища в 1909г.
Спас-Клепиковская второклассная учительская школа, в которой С.Есенин учился с 1909 по 1912 гг.
Свидетельство об окончании Спас-Клепиковской учительской школы
И жалею, и зову, и плачу,
Когда слово слушаю в тиши...
Слово то, что слишком много значит
Для моей тоскующей души...
В несказанном, в синем, в самом нежном -
В твоем слове столько высоты,
Что и сам становишься безбрежным,
Чувствуя созвучье красоты...
Эта осень снова дарит строки
Те, в которых тихо ты воспел
Словом чистым, умным и глубоким
Этой жизни временной удел.
Вижу сад я в голубых накрапах,
Низкий домик, старенький плетень...
Джим дает свою на счастье лапу,
Дарит счастье каждый новый день.
Дед живет. В поля идут коровы.
Стой, душа, то время не вернуть...
Я не плачу. Тишина и слово.
И душа, и боль ее, и грусть...
Это ничего, что все уходим,
Это ничего, что не вернуть --
Потому что, потеряв, находим
Не земной, а вечной жизни суть.
Е.Вечерская
23 декабря 1925 г. из Москвы в Ленинград вечерним поездом уезжал один из известных современных писателей – «с небольшой, но ухватистой силой», попутчик, отвергнутый «брызжущей новью», литератор, о самой крупной вещи которого за целых полгода в прессе не появилось ни одной серьезной заметки ( речь идет о поэме «Анна Снегина» ) А через несколько дней потрясенная Москва хоронила глубокого громадного национального поэта.
29 декабря 1925 г. В помещении Ленинградского отдела СП состоялась гражданская панихида.
30 декабря. Гроб с телом С.Есенина перевезен из Ленинграда в Москву и установлен в Доме печати, Над Домом печати, где был установлен гроб, развевался лозунг: «Тело великого русского национального поэта Сергея Есенина покоится здесь».
«Везде говорили о трагической смерти Есенина. Все искали его стихов, читали его предсмертные строки: До свиданья, друг мой, до свиданья!.. Вечером мы пошли в Дом печати. Дул влажный ветер. Воздух был совсем весенний, снег – сырой. По фасаду Дома печати протянулась широкая красная лента с надписью: «Здесь находится тело великого национального поэта Сергея Есенина». Большая, почему-то скудно освещенная комната, где стоял гроб была полна народу. В глубине комнаты сбились в траурную группу близкие Есенина. Понуро сидела на диване, уронив на опущенное лицо прядь коротких волос, бывшая жена поэта Райх. Кто-то утешал С.А. Толстую. Немного поодаль выделялась среди других своим крестьянским обличием не спускавшая глаз с гроба пожилая женщина – мать Есенина, Татьяна Федоровна».
Д.Н. Семеновский
Почти через 40 лет после смерти Есенина в Константинове побывал А.Солженицын, в ту пору еще проживавший в Рязани. Вот какие несвоевременные мысли нашептал ему гений этого места: «Я иду по деревне этой, каких много, где и сейчас все живущие заняты хлебом, наживой и честолюбием перед соседями, и волнуюсь: небесный огонь опалил однажды эту окрестность, и еще сегодня он обжигает мне щеки здесь. Я выхожу на окский косогор, смотрю вдаль и дивлюсь, неужели об этой далекой темной полоске хворостовского леса можно было сказать: «На бору со звонами плачут глухари…» и об этих луговых петлях спокойной Оки: «Скирды солнца в водах лонных…»? Какой же слиток таланта метнул Творец в эту избу, в это сердце деревенского парня, чтобы тот, потрясенный, нашел столько материала для красоты, – и у печи, на гумне, за околицей – красоты, которую тысячу лет топчут и не замечают?..»
Моей души осенняя любовь,
С любой весной ты слишком много значишь...
Нет "не жалею, не зову, не плачу",
Но слушаю любимый голос твой.
Твоей души израненное "Я"
Вошло в мою изрезанную память
По вечному закону бытия,
По тем следам, что оставляют раны.
И я люблю твой песенный мотив,
Твоей весны осеннюю усталость...
Пусть все прошло, как " с белых яблонь дым",
Но лучшее в стихах твоих осталось...
И мой сосед Сережка на манер
Цыганского рассказа распевает,
Что ты устал жить здесь в родной стране
И новую дорогу выбираешь.
И я как ты, готов уйти к себе...
Ведь "кто я, что я? Только лишь мечтатель"...
И заодно влюбленный человек -
Ведь есть поэт, а я его читатель.
Е.Вечерская
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
(Воспоминания Максима Горького)
В 1907-ом или 8-м году, на Капри, Стефан Жеромский рассказал мне и болгарскому писателю Петко Тодорову историю о мальчике, жмудине или мазуре, крестьянине, который, каким-то случаем, попал в Краков и заплутался в нём. Он долго кружился по улицам города и всё не мог выбраться на простор поля, привычный ему. А когда наконец почувствовал, что город не хочет выпустить его, встал на колени, помолился и прыгнул с моста в Вислу, надеясь, что уж река вынесет его на желанный простор. Утонуть ему не дали, он помер оттого, что разбился.
Незатейливый рассказ этот напомнила мне смерть С.Есенина. Впервые я увидал Есенина в 1914 г., где-то встретил его вместе с Клюевым. Он показался мне мальчиком 15-17 лет. Кудрявенький и светлый, в голубой рубашке, в поддёвке и сапогах с набором, он очень напомнил слащавенькие открытки Самокиш-Судковской, изображавшей боярских детей, всех с одним и тем же лицом. Было лето, душная ночь, мы, трое, шли сначала по Бассейной, потом через Симеоновский мост, постояли на мосту, глядя в чёрную воду. Не помню, о чём говорили, вероятно, о войне; она уже началась. Есенин вызвал у меня неяркое впечатление скромного и несколько растерявшегося мальчика, который сам чувствует, что не место ему в огромном Петербурге. Такие чистенькие мальчики - жильцы тихих городов, Калуги, Орла, Рязани, Симбирска, Тамбова. Там видишь их приказчиками в торговых рядах, подмастерьями столяров, танцорами и певцами в трактирных хорах, а в самой лучшей позиции - детьми небогатых купцов, сторонников "древлего благочестия". Позднее, когда я читал его размашистые, яркие, удивительно сердечные стихи, не верилось мне, что пишет их тот самый нарочито картинно одетый мальчик, с которым я стоял, ночью, на Симеоновском и видел, как он, сквозь зубы, плюёт на чёрный бархат реки, стиснутой гранитом.
Через 6-7 лет я увидел Есенина в Берлине, в квартире А.Н. Толстого. От кудрявого, игрушечного мальчика остались только очень ясные глаза, да и они как будто выгорели на каком-то слишком ярком солнце. Беспокойный взгляд их скользил по лицам людей изменчиво, то вызывающе и пренебрежительно, то, вдруг, неуверенно, смущённо и недоверчиво. Мне показалось, что в общем он настроен недружелюбно к людям. И было видно, что он - человек пьющий. Веки опухли, белки глаз воспалены, кожа на лице и шее - серая, поблекла, как у человека, который мало бывает на воздухе и плохо спит. А руки его беспокойны и в кистях размотаны, точно у барабанщика. Да и весь он встревожен, рассеян, как человек, который забыл что-то важное и даже неясно помнит, что именно забыто им? Его сопровождали Айседора Дункан и Кусиков.
- Тоже поэт, - сказал о нём Есенин, тихо и с хрипотой. Около Есенина Кусиков, весьма развязный молодой человек, показался мне лишним. Он был вооружён гитарой, любимым инструментом парикмахеров, но, кажется, не умел играть на ней. Дункан я видел на сцене за несколько лет до этой встречи, когда о ней писали как о чуде, а один журналист удивительно сказал: "Её гениальное тело сжигает нас пламенем славы". Но я не люблю, не понимаю пляски от разума и не понравилось мне, как эта женщина металась по сцене. Помню - было даже грустно, казалось, что ей смертельно холодно и она, полуодетая, бегает, чтоб согреться, выскользнуть из холода. У Толстого она тоже плясала, предварительно покушав и выпив водки. Пляска изображала как будто борьбу тяжести возраста Дункан с насилием её тела, избалованного славой и любовью. За этими словами не скрыто ничего обидного для женщины, они говорят только о проклятии старости. Пожилая, отяжелевшая, с красным, некрасивым лицом, окутанная платьем кирпичного цвета, она кружилась, извивалась в тесной комнате, прижимая ко груди букет измятых, увядших цветов, а на толстом лице её застыла ничего не говорящая улыбка. Эта знаменитая женщина, прославленная тысячами эстетов Европы, тонких ценителей пластики, рядом с маленьким, как подросток, изумительным рязанским поэтом, являлась совершеннейшим олицетворением всего, что ему было не нужно. Тут нет ничего предвзятого, придуманного вот сейчас; нет, я говорю о впечатлении того, тяжёлого дня, когда, глядя на эту женщину, я думал: как может она почувствовать смысл таких вздохов поэта:
Хорошо бы, на стог улыбаясь,
Мордой месяца сено жевать!
Что могут сказать ей такие горестные его усмешки:
Я хожу в цилиндре не для женщин -
В глупой страсти сердце жить не в силе
В нём удобней, грусть свою уменьшив,
Золото овса давать кобыле.
Разговаривал Есенин с Дункан жестами, толчками колен и локтей. Когда она плясала, он, сидя за столом, пил вино и краем глаза посматривал на неё, морщился. Может быть, именно в эти минуты у него сложились и в строку стиха слова сострадания: Излюбили тебя, измызгали...
И можно было подумать, что он смотрит на свою подругу, как на кошмар, который уже привычен, не пугает, но всё-таки давит. Несколько раз он встряхнул головой, как лысый человек, когда кожу его черепа щекочет муха. Потом Дункан, утомлённая, припала на колени, глядя в лицо поэта с вялой, нетрезвой улыбкой. Есенин положил руку на плечо ей, но резко отвернулся. И снова мне думается: не в эту ли минуту вспыхнули в нём и жестоко и жалостно отчаянные слова:
Что ты смотришь так синими брызгами?
Иль в морду хошь?
... Дорогая, я плачу,
Прости... прости...
Есенина попросили читать. Он охотно согласился, встал и начал монолог Хлопуши. Вначале трагические выкрики каторжника показались театральными.
Сумасшедшая, бешеная, кровавая муть!
Что ты? Смерть?
Но вскоре я почувствовал, что Есенин читает потрясающе, и слушать его стало тяжело до слёз. Я не могу назвать его чтение артистическим, искусным и так далее, все эти эпитеты ничего не говорят о характере чтения. Голос поэта звучал несколько хрипло, крикливо, надрывно, и это как нельзя более резко подчёркивало каменные слова Хлопуши. Изумительно искренно, с невероятной силою прозвучало неоднократно и в разных тонах повторенное требование каторжника:
Я хочу видеть этого человека!
И великолепно был передан страх:
Где он? Где? Неужель его нет?
Даже не верилось, что этот маленький человек обладает такой огромной силой чувства, такой совершенной выразительностью. Читая, он побледнел до того, что даже уши стали серыми. Он размахивал руками не в ритм стихов, но это так и следовало, ритм их был неуловим, тяжесть каменных слов капризно разновесна. Казалось, что он мечет их, одно - под ноги себе, другое - далеко, третье - в чьё-то ненавистное ему лицо. И вообще всё: хриплый, надорванный голос, неверные жесты, качающийся корпус, тоской горящие глаза - всё было таким, как и следовало быть всему в обстановке, окружавшей поэта в тот час. Совершенно изумительно прочитал он вопрос Пугачёва, трижды повторенный: Вы с ума сошли? Громко и гневно, затем тише, но ещё горячей: Вы с ума сошли?И наконец совсем тихо, задыхаясь в отчаянии:
Вы с ума сошли?
Кто сказал вам, что мы уничтожены?
Неописуемо хорошо спросил он:
Неужели под душой так же падаешь,
как под ношею?
И, после коротенькой паузы, вздохнул, безнадёжно, прощально:
Дорогие мои...
Хор-рошие...
Взволновал он меня до спазмы в горле, рыдать хотелось. Помнится, я не мог сказать ему никаких похвал, да он - я думаю - и не нуждался в них. Я попросил его прочитать о собаке, у которой отняли и бросили в реку семерых щенят.
- Если вы не устали...
- Я не устаю от стихов, - сказал он и недоверчиво спросил:
- А вам нравится о собаке?
Я сказал ему, что, на мой взгляд, он первый в русской литературе так умело и с такой искренней любовью пишет о животных.
- Да, я очень люблю всякое зверьё, - молвил Есенин задумчиво и тихо, а на мой вопрос, знает ли он "Рай животных" Клоделя, не ответил, пощупал голову обеими руками и начал читать "Песнь о собаке". И когда произнёс последние строки:
Покатились глаза собачьи
Золотыми звёздами в снег...
На его глазах тоже сверкнули слёзы. После этих стихов невольно подумалось, что С.Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для поэзии, для выражения неисчерпаемой "печали полей", любви ко всему живому в мире и милосердия, которое - более всего иного - заслужено человеком. И ещё более ощутима стала ненужность Кусикова с гитарой, Дункан с её пляской, ненужность скучнейшего бранденбургского города Берлина, ненужность всего, что окружало своеобразно талантливого и законченно русского поэта. А он как-то тревожно заскучал. Приласкав Дункан, как, вероятно, он ласкал рязанских девиц, похлопав её по спине, он предложил поехать: - Куда-нибудь в шум, - сказал он. Решили: вечером ехать в Луна-парк. Когда одевались в прихожей, Дункан стала нежно целовать мужчин.
- Очень хороши рошен, - растроганно говорила она.
- Такой - ух! Не бывает...
Есенин грубо разыграл сцену ревности, шлёпнул её ладонью по спине, закричал:
- Не смей целовать чужих!
Мне подумалось, что он сделал это лишь для того, чтоб назвать окружающих людей чужими.
Безобразное великолепие Луна-парка оживило Есенина, он, посмеиваясь, бегал от одной диковины к другой, смотрел, как развлекаются почтенные немцы, стараясь попасть мячом в рот уродливой картонной маски, как упрямо они влезают по качающейся под ногами лестнице и тяжело падают на площадке, которая волнообразно вздымается. Было неисчислимо много столь же незатейливых развлечений, было много огней, и всюду усердно гремела честная немецкая музыка, которую можно бы назвать "музыкой для толстых".
- Настроили - много, а ведь ничего особенного не придумали, - сказал Есенин и сейчас же прибавил: - Я не хаю. Затем, наскоро, заговорил, что глагол "хаять" лучше, чем "порицать".
- Короткие слова всегда лучше многосложных, - сказал он.
Торопливость, с которой Есенин осматривал увеселения, была подозрительна и внушала мысль: человек хочет всё видеть для того, чтоб поскорей забыть. Остановясь перед круглым киоском, в котором вертелось и гудело что-то пёстрое, он спросил меня неожиданно и тоже торопливо:
- Вы думаете - мои стихи - нужны? И вообще искусство, то есть поэзия - нужна?
Вопрос был уместен как нельзя больше, - Луна-парк забавно живёт и без Шиллера. Но ответа на свой вопрос Есенин не стал ждать, предложив:
- Пойдёмте вино пить.
На огромной террасе ресторана, густо усаженной весёлыми людями, он снова заскучал, стал рассеянным, капризным. Вино ему не понравилось:
- Кислое и пахнет жжёным пером. Спросите красного, французского.
Но и красное он пил неохотно, как бы по обязанности. Минуты три сосредоточенно смотрел вдаль; там, высоко в воздухе, на фоне чёрных туч, шла женщина по канату, натянутому через пруд. Её освещали бенгальским огнём, над нею и как будто вслед ей летели ракеты, угасая в тучах и отражаясь в воде пруда. Это было почти красиво, но Есенин пробормотал:
- Всё хотят как страшнее. Впрочем, я люблю цирк. А - вы?
Он не вызывал впечатления человека забалованного, рисующегося, нет, казалось, что он попал в это сомнительно весёлое место по обязанности или "из приличия", как неверующие посещают церковь. Пришёл и нетерпеливо ждёт, скоро ли кончится служба, ничем не задевающая его души, служба чужому богу.
Примечание:
Впервые напечатано в «Красной газете» (вечерний выпуск), 1927, № 61 от 5 марта, и затем - в сборнике М.Горького «Воспоминания. Рассказы. Заметки», издание «Книга», 1927. Начиная с 1927 г., включалось во все собрания сочинений. Печатается по тексту 19-го тома собрания сочинений в издании «Книга», сверенному с рукописью (Архив А.М. Горького).
http://gorkiy.lit-info.ru/gorkiy/vospominaniya/sergej-esenin.htm
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Воскресенье, 28 Дек 2014, 01:22 | Сообщение # 3 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | ОТКРЫТОЕ ОБРАЩЕНИЕ СВЕТЛАНЫ ПЕТРОВНЫ ЕСЕНИНОЙ
Дорогие друзья! Меня глубоко трогает тот огромный интерес к судьбе и гибели С.А. Есенина, который вы не оставляете и обращаетесь ко мне с вопросами и своими соображениями. Что я и мои сподвижники делали и делаем в этом направлении, постараюсь довести до вашего сведения и тем самым отвечу на все ваши вопросы ко мне. Занялась я темой гибели Сергея Александровича в начале 90-х годов, после того, как в книге «Смерть Сергея Есенина. Документы. Факты. Версии», были опубликованы материалы Комиссии Есенинского комитета СП по выяснению обстоятельств смерти поэта, возглавляемой Ю.Л. Прокушевым. Где-то в конце книги напечатаны мои воспоминания о том, что рядом с могилой матери Есенина похоронен не поэт, а кто-то другой. В комиссии, возглавляемой Юрием Львовичем, были явные сторонники версии убийства Есенина: Н.К. Сидорина, автор нескольких книг о поэте, моя сестра, Т.П. Флор-Есенина, профессор, доктор философских и мед. наук Е.В. Черносвитов, ст. следователь, юрист Э.А. Хлысталов и мн. др.. Однако их мнения всерьез не воспринимались или просто игнорировались. Более того, в начале раздела «Точки зрения» М.Стахова, секретарь комиссии, ясно дала понять, что все, кто «не с ними», тот, мягко выражаясь, недалекий человек. После презентации книги был организован аукцион посмертной маски и фотографий С. А. Есенина.
Я бесконечно благодарна П.Н. Гусеву, гл. редактору «Московского Комсомольца» за то, что он выкупил, а затем передал эти фотографии в музей С.А. Есенина в Константиново и не дал им уйти за границу. Для работы в комиссии были привлечены высочайшие умы в следствии, криминалистике, судебно-медицинской экспертизе и т.д. И меня потрясло, с какой легкостью все эти люди «самоубили» Есенина. Позже, когда эта тема муссировалась по всем средствам массовой информации, когда такой маститый специалист, как Никитин, на экране телевизора хватался за толстенный канат правой рукой и подпрыгивал, чтобы доказать, что веревка выдержала тело Есенина, когда уважаемый кандидат мед. наук А.В. Маслов, явно ненавидящий поэта - гордость России, разражался грязными, пасквильными книгами, я решила, что пришла пора поставить все на свои места. Такой любви и злобы не удостаивался ни один поэт в мире.
Никакие звания и ученые степени не дают права так беззастенчиво ковыряться в жизни и судьбе молодого гения. Вот именно поэтому я хочу, чтобы все вы знали, что за Есенина еще есть кому побороться. За моей спиной родные, молодое есенинское поколение. Наши первые обращения в Генпрокуратору мы начинали с Э.А. Хлысталовым и историком-архивистом А.С. Прокопенко, который принимал участие в раскрытии «Катынского дела». Позже к нам присоединился автор прекрасного док.фильма о гибели Есенина «Дорогие мои! Хорошие!» В.Паршиков и С.Безруков. Дорогие друзья, спасибо вам за все ваши письма в соответствующие инстанции. Мы их также впоследствии выложим на сайте.
http://community.livejournal.com/esenin_1925/13228.html
УШЛА ИЗ ЖИЗНИ ПЛЕМЯННИЦА СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА
6 сентября 2010 г. после тяжелой и продолжительной болезни на 72-м году жизни скончалась С.П. Есенина, племянница С.Есенина, дочь А.А. Есениной, которой поэт посвятил несколько стихотворений. Одно из них начинается строчками: «Я красивых таких не видел…», они полностью могут относиться и к Светлане Петровне, вобравшей в себя не только внешнюю красоту, но и есенинскую неутомимость, незаурядность, силу воли и беспредельную самоотверженность в решении всех вопросов увековечивания памяти дяди – великого поэта России.
Имя С.П. Есениной запечатлено в Постановлении Правительства Москвы, в котором в канун 100-летия со дня рождения С.А. Есенина московская экспозиция в Б. Строченовском пер., 24 была подарена городу. В Московском гос. музее С.А. Есенина Светлана Петровна проработала гл. хранителем со дня его основания. Музей глубоко скорбит в связи с преждевременной кончиной Светланы Петровны и выражает соболезнования не только родным и близким, но и многочисленным поклонникам творчества С.Есенина. С.П. Есенина будет похоронена на Ваганьковском кладбище.
http://www.vmdaily.ru/article/104520.html
Но я знаю только одно: мы живем для светлых людей, и дай Бог, чтобы их было побольше. Это самое главное. (Светлана Петровна Есенина)
Куда-то, все куда-то уходит. Смех, глаза, вскинутая бровь… Никогда, уже никогда. Память вечная. Светлая. Потому что была она светлой...Я еще не поняла. Я еще не осознала. До меня никак не доходит. Я хочу позвонить ей, я хочу к ней прийти, я хочу сказать ей то и рассказать это. Я знаю даже, что и с какой интонацией она мне ответит. И я улыбаюсь своим мыслям. И вдруг – обухом по голове: никогда. Тело становится ватным, и изнутри по нему расползается холодок. Да, это не было неожиданно… Но не сейчас!!! Когда-то, потом, после… не сейчас… Меня не было тогда в Москве…Телефон радостно заверещал, узнав ее номер, но голос в телефоне был не ее. В нем никогда больше не будет ее голоса. И я, оглушенная этим не ее голосом, задала всего один и какой-то ничего не значащий, не нужный вопрос: «Дома или в больнице?» Не ее голос тихо сказал: «Дома». Я медленно проваливалась во что-то мягкое и бездонное, лицо стало тяжелым, как если бы его залили свинцом. Как… Как?!. У нее был миллион причин жить и ни одной – умереть. Она говорила, что не умрет, пока все… Все осталось незавершенным… Удивительной, невиданной внутренней силы женщина. Такая хрупкая, невысокая, но с хребтом из сверхпрочных марок стали. С очень непростой судьбой и с такой хорошей, немножко лукавой улыбкой!.. Никогда, больше никогда.
Если я скажу о ней «боец», я ничего этим не передам. Это даже какое-то не ее слово. Но я не знаю, я не могу найти нужное слово. Какое понятие передаст суть человека, который много-много лет нес тяжеленный, порой неподъемный крест, не хмурясь, не жалуясь, не теряя достоинства. Через равнодушие, через хамство, через быдлость, через пустое любопытство, через отвратительную бестактность «сочувствующих». Не ожесточаясь от того, что те, кто легко мог бы и, в общем-то, должен был помочь, кидали камни в крест и лили грязь на дорогу. Крест можно было бросить. Проще простого. Просто бросить и все. Потому что безнадежно, потому что нет больше сил, потому что годы, потому что болезни. Да потому что умер единственный сын! 40-летним, красивым, полным сил… А она несла, потому что, кроме нее, никто этот крест на себя не взвалит, - сил не хватит. Он тоже осиротеет – этот крест, теперь. Все мы долго будем ходить вокруг него, пытаться приподнять то с той, то с этой стороны, и не оторвем от земли ни на миллиметр. Потом кто-то умный предложит вызвать подъемный кран, и все обрадуются и согласятся. Но крановщик присвистнет, грустно разведет руками и наотрез откажется заведомо ломать технику.
Ей не было больно, ей не было плохо, ей не было тяжело, она не болела, она не уставала. Только где-то там, куда она почти никого не впускала. Боль другого человека чувствовала очень тонко. Ей не надо было ни о чем говорить, у нее не надо было просить помощи. И она ее не предлагала. Она просто брала и помогала. Ее внимательные, мудрые, всегда с искорками глаза все замечали, все понимали. Она могла говорить с тобой о посторонних вещах, а от тебя уходила боль. И вдруг становилось просторно, светло и легко, как майским утром… Все. Никогда. Она любила тюльпаны. Яркие, с высокими загнутыми лепестками. Особенно – желтые. И торт «Киевский». Не любила бессмысленных вопросов, глупых ответов и разговоров «ни о чем». Много помогая другим, охотно, без оглядок творя добро, она была благодарна за любую мелочь, просто за порядочность. Глубоко терпимая, она искала объяснения для самых неприглядных людских поступков. Просто чтобы понять. Не принять, но понять обязательно. И тех, кто по отношению к ней поступал некрасиво, а то и откровенно гнусно. Даже до упреков она не опускалась никогда.
И дар редкий, почти чудесный, - она умела искренне разделить радость. И любила дарить ее. Она, не спрашивая, откуда-то безошибочно знала, чем тебя обрадовать. И для этого ей не нужен был повод. Чуть наклонив голову, она, улыбаясь, следила за твоей реакцией. И, поймав первый всплеск, когда ты беспомощно и счастливо смеешься, еще не обретя слов, она, улыбаясь, отводила глаза. И было как-то звонко и так тепло… Но уже никогда. Безжалостно. Навсегда никогда.
Ольга Булгакова
ОБ ОТНОШЕНИИ ВЛАСТИ К ПАМЯТИ СЕРГЕЙ ЕСЕНИНА
Интервью со С.П. Есениной записано 1 мая 2010 г. за 4 мес. до ее ухода из жизни. Именно этот фрагмент беседы открывал презентацию сборника материалов о гибели С.Есенина «Не умру я, мой друг, никогда». Он был составлен под руководством Светланы Петровны и представлен читателю 17 мая 2011 г. - в день рождения гл. составителя. Интервью острое по своему содержанию и эмоциональному накалу говорит о безразличии действующей гос. власти к имени великого поэта России и вопросам его гибели, о многочисленных нарушениях закона в данных вопросах.
МОСКВА. ВАГАНЬКОВСКОЕ КЛАДБИЩЕ. ЕСЕНИНСКАЯ АЛЛЕЯ
Не знаю, поехала бы я в этот раз в Москву в ЦДЛ, если бы не тянуло меня прямо таки неимоверно на могилу к С.Есенину на Ваганьковское кладбище. Казалось бы, кто он мне, этот человек, давно ушедший из мира живых, но года три назад я вдруг по-новому взглянула на его стихи, как будто озарение какое-то нашло, так чётко стала понимать, как он работал и что хотел сказать своим творчеством. Съездила ещё в прошлом году в Рязань и в Константиново... и с тех пор мне уже не верится, что я не знала Серёжу при жизни... да, и вообще не чувствую, что он ушёл... Только смерть его странную никак не могу понять, хоть уже окончательно для себя решила, что его убили, что не стал бы он сам... я бы ещё поверила, если бы у него творческий кризис, но даже стихи "До свиданья, друг мой, до свиданья" так и остались недоработанным черновиком, где Есенин прощался, скорее всего, не с жизнью, а с другом, предательство которого стоило ему этой самой жизни. Такая горечь порой в душу закрадывается, такая боль... сниться стал Есенин периодически... так что, решила, что на могилу нужно съездить точно.
Добраться до Ваганьковского кладбища легко: просто едешь до ост. м. "Улица 1905 года", выходишь по указателю из подземного перехода и идёшь вдоль характерного забора, а там уже издали виден Храм Воскресения Словущего, что стоит на территории кладбища, только дорогу перейти остаётся и ты уже на месте. Цветы я купила заранее, но можно было купить и там, и даже искусственные, очень красивые, правда немного дорогие, но живые, наверное, лучше, тем более, что кладбище заметно очень хорошо убирается буквально на всех дорожках.
  
Могилу нашла легко по указателю "Есенинская аллея" свернула, немного прошла, а там уже издали стал виден памятник, как будто, скучая, Есенин выглядывал из-за других многочисленных могил, пытаясь разглядеть, кто там к нему сегодня пожаловал в гости. Стояла долго, пока не замёрзла. Жаль было уходить. Таким родным он мне стал вдруг. Конечно, поэт душу вкладывает в свои стихи, и если кто-то вдруг эти стихи начинает понимать, то и душу поэта, значит, чувствовать начинает. Не знаю, хотелось бы мне, чтобы со мной произошло так, как с ним. Я не о смерти, а о величии... я же тоже живу в мире своей поэзии, никого и ничего не боюсь, потому что верю в свою судьбу, которую не так уж просто изменить, тем более, если уже выбрал свой путь. Попрощалась. Пошла. Ещё вернусь туда когда-нибудь обязательно. Обязательно. До свиданья, Серёженька, не скучай там без меня...
Поманил-таки Храм прекрасный, не удержалась, зашла внутрь. Боже, как там уютно и красиво, словами не передать. Купила свечи, конечно. И Николая-угодника нашла, и даже св. Татьяну. Снаружи Храма тоже икона висит, пригляделась - мой любимчик-Никола... зажгла свечу, в специальном лотке песком присыпала, установила. А на улице холодно, ветер, не знаю, долго ли горела, но уходя, обернулась. От ветра ещё ярче разгорелась свеча моя... Хорошо, ладно... раз не погасла, значит, всё правильно я сделала. Хочется верить.
Ирина_Яненсон
http://yanenson.ucoz.ru/blog/eseninskaja/2014-03-26-124
На Ваганьковском кладбище каждое 1-е воскресение служится панихида по Сергею Есенину. Начало панихиды 13:00
НЕИЗВЕСТНЫЙ ЕСЕНИН
Фильм о приезде С.Есенина в Вологду и его свадьбе с З.Райх будет представлен в Вологде. Премьерный показ картины «Русалка - зеленые косы» состоится 2 ноября в кинотеатре «Рояль-Синема». В конце 30 годов начала XX в. были уничтожены все документы, хотя бы косвенно связанные с поездкой Есенина к Белому морю. Воспоминания, записанные современниками, фотографии, факты - все это в течение полутора лет собиралось, как паззл. Выяснилось, что венчаться в Вологду ехали вологодский поэт Ганин и его невеста З.Райх, а Есенин должен был быть лишь свидетелем на свадьбе.
В основу сценария фильма легло стихотворение «Русалка», которое А.Ганин посвятил Райх, а также текст телеграммы, отправленной девушкой отцу в Орел за день до свадьбы с Есениным. Над проектом работала профессиональная команда, съемочными площадками стали музей «Мир забытых вещей», усадьба Брянчаниновых, колокольня Софийского собора, Кирики Улиты. Особое место в фильме занимает единственный сегодня свидетель тех событий - здание гостиницы «Пассаж» (бывшая первая гор. поликлиника). Итогом работы стал фильм, который уникален по нескольким причинам. Это кино создано вологжанами самостоятельно. На сегодняшний день это единственное собрание всех известных фактов об истории любви Есенина и Райх, дружбе вологодского поэта А.Ганина с С.Есениным. Нулевой бюджет картины не помешал профессионалам своего дела снять современное качественное кино.
01.11. 2011
http://www.upinfo.ru/news/11116110-neizvestnyi-esenin
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН: "НЕ РАССТРЕЛИВАЛ НЕСЧАСТНЫХ ПО ТЕМНИЦЕ…"
К 100-летию Есенина "Литературная газета" под рубрикой "Поэты о поэте" провела опрос среди его собратьев и сестёр по поэзии. Ответили Н.Матвеева, Е.Блажеевский, А.Жигулин, Ю.Кублановский. Среди вопросов был и такой: "Если бы нужно было назвать только одну его строку (строфу, стихотворение), что бы вы выбрали?" Я назвала 2 строки, которые ранят и обескураживают меня до сих пор:
Мне страшно - ведь душа проходит,
Как молодость и как любовь…
Даже маловерующий читатель тут, возможно, воскликнет: "Как так? Ведь душа - бессмертна!" Да, бессмертна, но… В стихотворении 1917 г. "Пришествие", о котором я уже говорила, Есенин обращается к Высшему началу:
Лестница к саду Твоему
Без приступок.
Как взойду, как поднимусь по ней
С кровью на отцах и братьях?
Тут самое время вспомнить слова поэта из другого лагеря, но глубже, всеохватнее понявшего Есенина, чем многие, внешне сродные.
"Есть прекрасный русский стих, который я не устану твердить в московские псиные ночи, от которого, как наваждение, рассыпается рогатая нечисть. Угадайте, друзья, этот стих - он полозьями пишет по снегу, он ключом верещит в замке, он морозом стреляет в комнату: “…не расстреливал несчастных по темницам…” (О.Мандельштам)
Великие слова - и автора строки, вынесенной мной в заголовок, и автора комментария к этой строке…
В статье А.Михайлова насторожил вот какой пассаж: "Есенина может любить и жить его поэзией любой русский человек". А не русский - не может? Украинец, грузин, татарин - не может? Сергей Александрович в квасных патриотах не ходил. Любил, дружил, общался с людьми не по национальному признаку. Случалось, и не раз, что самые задушевные стихи свои посвящал инородцам. Роман Гуль в своих воспоминаниях передаёт эпизод, свидетелем которого оказался в Берлине. Собралось общество эмигрантов и полуэмигрантов. Есенин не был ни тем ни другим, а тут заупрямился: "Не поеду в Москву… не поеду туда, пока Россией правит Лейба Бронштейн.
- Да что ты, Серёжа? Ты что - антисемит? - проговорил Алексеев.
И вдруг Есенин остановился и с какой-то невероятной злобой, просто яростью закричал на Алексеева: - Я - антисемит?! Дурак ты, вот что! А Лейба Бронштейн, это совсем другое, он правит Россией, а не он должен ей править!"
До Троцкого вряд ли дошли эти или подобные запальчивые слова. А если и дошли, он не озлобился. Оказывал поэту всемерное содействие. Писал о нём с проницательностью и симпатией, хотя, конечно, со своей колокольни. Есенин и Троцкий - в истории революционной России 2 несовместные величины! Даже мученические кончины не приблизили их друг к другу.
У Есенина и его героев - странные отношения с душой. Так, Пугачёв, главное лицо одноимённой драмы в стихах, откликнувшийся на стон "придавленной черни" и проливший из благих побуждений много человеческой крови, в эпилоге по-есенински сокрушается: "Неужели под душой так же падаешь, как под ношей?" Сам Сергей Александрович, не в силах противостоять мощному агитпропу новых времён, готов пойти на компромисс:
"Приемлю всё.
Как есть всё принимаю.
Готов идти по выбитым следам.
Отдам всю душу октябрю и маю,
Но только лиры милой не отдам…"
Выходит, лира, муза, поэзия для него превыше души? В "Пришествии", посвящённом А.Белому, написанном до всего, что потрясло и вывернуло наизнанку его душу, поэт просил не Белого, а Того, Кто стоит над нами:
И дай дочерпать волю
Медведицей и сном,
Чтоб вытекшей душою
Удобрить чернозём…
В статье о романе А.Белого "Котик Летаев" Есенин писал, что "слово изначала было тем ковшом, которым из ничего черпают живую воду". "Медведица" тут, скорее всего, - звёздный ковш; а чем ещё может дочерпать волю поэт, с 12-ти лет восхищённый тем, что в Библии "всё так громадно"?! Дочерпал. досбирал "на дороге колосья, В обнищалую душу-суму". Оставил свидетельство в стихах, отчего и как душа вытекает. Но, заплатив неслыханную цену за то, "чтобы ярче гореть", поднялся на одну из высших ступеней русской поэзии. Память смертная никогда не покидала С.Есенина. Была ли она для него тем, что, по просвещённой интуиции богословов, действует в душе как сила творческая, созидательная? Или, поэт до мозга костей, он сразу видел мир внешний и внутренний обострённым, всепроникающим и потому прощальным взглядом? В лёгком, пейзажном, как будто совсем не о том стихотворении С.Есенин писал:
Всё встречаю, всё приемлю,
Рад и счастлив душу вынуть.
Я пришёл на эту землю,
Чтоб скорей её покинуть.
А через год, в 1915-м, уже с надрывом:
И вновь вернусь я в отчий дом,
Чужою радостью утешусь,
В зелёный вечер под окном
На рукаве своём повешусь…
Но не так он прост, этот рязанский паренёк, чтобы вообразить, что со смертью всё для нас кончается. Наше исчезновение с лика земли столь же непостижимо, как и рождение.
Там, где вечно дремлет тайна,
Есть нездешние поля.
Только гость я, гость случайный
На горах твоих, земля.
Не тобой я поцелован,
Не с тобой мой связан рок.
Новый путь мне уготован
От захода на восток.
Суждено мне изначально
Возлететь в немую тьму.
Ничего я в час прощальный
Не оставлю никому.
Но за мир твой, с выси звездной,
В тот покой, где спит гроза,
В две луны зажгу над бездной
Незакатные глаза.
Стихи 1916 г. Помимо заключительного космического образа они поражают бесстрашием предвидения собственной судьбы. Он уже слышит её позывные: "рок", "новый путь" в противоположном логическому смысле. И что-то вроде антизавещания:
"Ничего я в час прощальный
Не оставлю никому".
Оставил. Не пожитки. Не дом, ибо до конца своих дней прожил бомжем. Многотомное собрание сочинений, золотую книгу лирики и правду-легенду о своей жизни. Где правда, где легенда - вопрос на засыпку. Явление Есенина естественно и бесспорно, как естественно и бесспорно мироздание. "Эк куда её занесло!" - усмехнутся мои оппоненты. А я просто открыла Библию на первой странице и как будто впервые прочла: "И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их (…) И сказал Бог: вот, Я дал вам всякую траву, сеющую семя, какая есть на всей земле, и всякое дерево, у которого плод древесный, сеющий семя: вам сие будет в пищу; А всем зверям земным, и всем птицам небесным, и всякому пресмыкающемуся по земле, в котором душа живая, дал Я всю зелень травную в пищу…" (Быт 1. 27, 29–30).
Оказывается, всё человеку уже дано. Чего же он рыщет, как дикий зверь, в непостижимом стремлении урвать побольше? Не пора ли остановиться?.. В той же главе Создатель призывает людей владычествовать над всем данным, обладать землёю. Пусть мудрецы бьются над вопросом, кто кого создал: Бог - землю или земля - Бога, пусть спорят до хрипоты, что первично, что вторично: душа или тело. Для Библии нет таких вопросов. Нет их и для поэта. "Слишком я любил на этом свете / Всё, что душу облекает в плоть", - обезоруживающе прямо отвечает мудрецам Есенин. И продолжает своими стихами:
"Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве
И зверьё как братьев наших меньших
Никогда не бил по голове".
Всё шло его поэзии в пищу: и деревья, и звери, и птицы небесные. И над всем этим он владычествовал, обладал землёю, а не любовался ею, как заурядные лирики. Веровал, не веровал… Стихи поэта - его молитва. Разве не молитвенная интонация слышится в конце стихотворения "Мне осталась одна забава…"?
Вот за это веселие мути,
Отправляясь с ней в край иной,
Я хочу при последней минуте
Попросить тех, кто будет со мной,
Чтоб за все грехи мои тяжкие,
За неверие и благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать…
Кем-то верно подмечено: ведь знал, не мог не знать, что, если поддастся искушению самоубийства, "под иконами" его не положат. Но не мрачные суицидные настроения вдохновляли его на лирику последних лет жизни. Как будто со всем, что он любил, наступил разрыв. Сам разорвал, сам, и с друзьями, и с дорогими женщинами, и с упорядоченным бытом, который могла ему дать терпеливая, заботливая последняя жена, внучка самого Л.Толстого! Было в него вложено от рождения, что ли, это убийственное начало самоизнурения, саморазрушения. Когда личность идёт в разнос, теряет значение и всё окружающее. Но не для такого поэта, как Есенин. Он точно раздвоился. Его плоть, не знавшая пощады, сгорала на глазах у людей. Но душа его не "прошла", как он предрекал себе. Она ушла в затвор, не монашеский, а поэтический, очистилась от земной скверны и воистину коснулась небес. Вот откуда эта избыточная жизненная сила, великолепие образов, драгоценная россыпь слов - и все на месте, все как вкопанные, ни одного не вынешь, не заменишь. Перечитайте все подряд стихи Есенина 1924–1925 гг. - гимн любви! К земле и ко всему, что на ней, к её людям, к её нивам, "златящимся во мгле", к жизни - ещё и за то, что она конечна. Феномен бытия художника: чем горше протекали его земные дни, тем совершеннее становились его творения. Можно ли после этого сомневаться в божественном происхождении поэзии?
Несказанное, синее, нежное,
Тих мой край после бурь, после гроз,
И душа моя, поле безбрежное,
Дышит запахом мёда и роз.
Я утих. Годы сделали дело,
Но того, что прошло, не кляну.
Словно тройка коней оголтелая
Прокатилась на всю страну.
Напылили кругом. Накопытили.
И пропали под дьявольский свист.
А теперь вот в лесной обители
Даже слышно, как падает лист.
Колокольчик ли? Дальнее эхо ли?
Всё спокойно впивает грудь.
Стой, душа, мы с тобой проехали
Через бурный проложенный путь.
Разберёмся во всём, что видели,
Что случилось, что сталось в стране,
И простим, где нас горько обидели
По чужой и по нашей вине.
Принимаю, что было и не было,
Только жаль на тридцатом году,
Слишком мало я в юности требовал,
Забываясь в кабацком чаду.
Но ведь дуб молодой, не разжолудясь,
Так же гнётся, как в поле трава.
Эх, ты, молодость, буйная молодость,
Золотая сорви-голова!
Тут что ни слово, то образ. По классификации С.Есенина, как её передаёт А.Мариенгоф, образ движущийся, "корабельный". Динамические образы он ставил выше статических, называя последние "заставками". А есенинские афоризмы? Их произносят, вставляют в речь, обыкновенно напрочь забывая о его авторстве:
"Лицом к лицу
Лица не увидать.
Большое видится на расстоянье... "
"Если б не было ада и рая,
Их бы выдумал сам человек..."; "
"Каждый труд благослови, удача... "
"Так мало пройдено дорог,
Так много сделано ошибок..."
"Всё пройдёт, как с белых яблонь дым";
"Кто любил, уж тот любить не может,
Кто сгорел, того не подожжёшь..."
"Но коль черти в душе гнездились -
Значит, ангелы жили в ней"...
Не грех присоединить к ним ещё один, из набросков 1925 г., последнего года жизни поэта:
"Ты прости, что я в Бога не верую.
Я молюсь ему по ночам…"
Политический бунт поэта (не столько, впрочем, политический, сколько душевно-духовный) оставим нынешним бунтарям и бузотёрам - их число на земном шаре растёт в геометрической прогрессии. И возьмём с собой на остаток пути есенинскую очарованность природным лоном, из которого все мы вышли, есенинское смирение перед скрытой от нашего слишком земного взгляда тайной всего сущего. Если уж посягать на загадку мироздания, то по-есенински:
Я хотел бы опять в ту местность,
Чтоб под шум молодой лебеды
Утонуть навсегда в неизвестность
И мечтать по-мальчишески - в дым.
Но мечтать о другом, о новом,
Непонятном земле и траве,
Что не выразить сердцу словом
И не знает назвать человек.
Хочется повторить вполголоса его просьбу, а вернее, его пожелание себе, пусть оно и не полностью сбылось, как не сбывается или сбывается шиворот-навыворот большинство наших желаний, ограниченных земным опытом:
Дайте мне на родине любимой,
Всё любя, спокойно умереть.
Думаю, эта просьба поэта внятна многим верным чадам России, особенно теперь, в пору нового глобального рассеяния. †
Т.Жирмунская
Мюнхен, Германия
http://www.istina.religare.ru/article184.html
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Суббота, 03 Янв 2015, 22:29 | Сообщение # 4 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | К 90 - ЛЕТИЮ СО ДНЯ ГИБЕЛИ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА
СЕРГЕЙ НИКОНЕНКО: ЕСЕНИН САМ СОЗДАВАЛ СЕБЕ ОБРАЗ ДЕБОШИРА И ГУЛЯКИ
Впервые о Есенине я услышал от своей мамы. Она рассказывала, что в 30-х годах за ней ухаживал один молодой человек и читал ей стихи Есенина. Стихи ей так нравились, что когда я родился, она назвала меня Сергеем, в честь Есенина. Когда мне было лет 13 - 14, я занимался в студии худ. слова, увлекался Маяковским. А мой сосед по парте принес мне сборник стихов Есенина: «На, почитай! Поэт не хуже, чем твой Маяковский!» Так я открыл для себя великого русского поэта. В 1971 г. мне предложили сыграть роль Есенина в худ. фильме «Пой песню, поэт».
- Сложно было войти в образ любимого поэта?
- Были у меня роли и посложнее, и потруднее. А здесь все близкое, родное... Я общался с людьми, которые хорошо знали Есенина. Они рассказывали, какой он был на самом деле. Многие думают, что он был хулиган, дебошир, пьяница, скандалист, гуляка. Ничего подобного! Он был удивительно тактичным, тонким человеком, но когда надо было постоять за чистоту русского языка и русской литературы, спуску никому не давал. В ту пору, после революции, в литературу, музыку, живопись, да куда угодно хлынули мутные потоки бездарности. Утверждали, что история искусства и культуры должна начинаться с них, а то, что было до 1917 г., надо сбросить с корабля современности и забыть. В полемике с такими людьми Есенин мог быть грубым, не стеснялся в выражениях и использовал непарламентскую лексику. К тому же имидж дебошира и беспечного гуляки он поддерживал сам и относился к этому как к хорошему, эффективному пиару. Говорил, что реклама может быть любой. Пусть ругают, пусть обсуждают, зато на книжном развале мимо его книги не пройдут.
- Вы не только сыграли Есенина в кино, но и создали Есенинский центр в Москве. Как отважились взяться за такое масштабное дело?
- Все, что могу, делаю для нашего центра. Я нашел эту квартиру, где проживала первая жена Есенина А.Изряднова с их общим сыном Юрой. В своих воспоминаниях Анна Романовна конкретного адреса не указывала. Она просто писала: шла в сторону с Арбата, повернула направо, повернула налево, зашла во двор. И я понял, что она идет в мой дом в Сивцевом Вражке! Помчался в наш ЖЭК. Несколько дней изучал старые домовые книги и выяснил, что Есенин на самом деле жил здесь 4 года - с 21-го по 25-й. Этого адреса никто из его знакомых не знал. Он здесь скрывался от навязчивых товарищей и приятелей. В другой домовой книге нашел запись, что в нашем доме зимой 1938 - 1939-го была временно прописана и мать Есенина Татьяна Федоровна. Я так думаю, она приехала поддержать Анну Романовну. Дело в том, что сына Изрядновой и Есенина, 23-летнего парня, в 1937 г. обвинили в подготовке покушения на Сталина, арестовали и расстреляли.
Я 1,5 года добивался перевода этой квартиры из жилого фонда в нежилой. Мы с женой отремонтировали ее за свой счет и открыли здесь Есенинский культурный центр. Все приходилось восстанавливать буквально из руин. Но люди помогали, и мы общими усилиями все-таки сделали это. Воссоздали обстановку квартиры, как это могло быть при Есенине. Экспозицию собирали по крупицам. Сейчас в нашем музее около 2 тыс. единиц хранения.
- Уникальный случай, когда благодаря усилиям одной семьи создан настоящий музей...
- У этого уголка Москвы есть еще одна уникальность! Нигде, ни в одном городе России и мира нет такого дома, дворика, который был бы связан с именами нескольких великих людей. А наш двор в Сивцевом Вражке может этим похвастаться. Здесь помимо Есенина проживал Пушкин. Причем в самое счастливое время своей жизни - именно сюда прямо из-под венца он привез молодую жену. Вход в их дом был со стороны Арбата. В соседнем доме родился поэт А.Белый. Здесь останавливался Блок, когда приезжал в Москву из Петербурга. Думаю, если бы, допустим, у французов был такой дворик, где в разные времена проживали и гостили Мольер, Стендаль, Дюма, Бодлер, они очень берегли бы этот уголок и сделали бы его туристическим центром.
- Сергей Петрович, вы выросли в таком лит. доме. А какую роль в вашей жизни сыграло чтение?
- В детстве взахлеб читал «Трех мушкетеров», «Двадцать лет спустя», «Робинзона Крузо». Помню, книга о приключениях Робинзона Крузо была в более-менее нормальном состоянии. А вот «Двадцать лет спустя» превратились в настоящую «лапшу» - страницы, зачитанные до дыр, чуть ли не рассыпались в руках. Книгу передавали друг другу как огромную ценность, бережно завернув в газету, чтобы она окончательно не порвалась. К русской литературе пришел чуть позже. Детство у меня было не только книжное, но и боевое. До 10 лет - это двор, казаки-разбойники, постоянные потасовки, синяки. А в 11 - 12 лет меня сильно заинтересовала одна помойка...
- Помойка?
- Да, помойки же бывают разные! Одно дело - обычная помойка с отходами, и совсем другое - помойка МИД, которое находится рядом с нашим домом. У нас был дворник-татарин. Я помогал ему разгребать зимой снег у МИДа, а он за это открывал мне заветный сарай, а там - конверты из разных стран с почтовыми марками. Богатство по тем временам невероятное! Я аккуратно отлеплял марки и выносил их в карманах, за пазухой. Потом моя коллекция помогала мне даже материально. Когда был студентом, стипендию получал мизерную, продавал марки понемногу - вот и денежки на жизнь появлялись...
Есенинский культурный центр С.П.Никоненко
Музей-квартира А.И. Изрядновой (Есенинский центр) - частный музей, созданный Народным артистом России С.Никоненко в 1994 г.
С 1923 по 1946 г. в доме №44 на 1-м этаже в коммунальной квартире проживала А.Р. Изряднова - первая гражданская жена С.Есенина и мать его первенца Юрия. В этой квартире она поселилась уже после того, как они расстались с Есениным, поэтому поэт не жил здесь, но иногда навещал жену и сына. По этому адресу Анна прожила более 20 лет, здесь вырос и был арестован Юрий. Именно в этой квартире перед роковым отъездом в Ленинград в декабре 1925 г. Есенин сжег ворох бумаг. После ареста сына Анна прописала в квартире мать Есенина. Татьяна Федоровна жила с невесткой с октября 1938 по апрель 1939 г. После капремонта и восстановления помещения здесь открылся центр С.А. Есенина. Сейчас в коллекции музея представлены многочисленные экспонаты, связанные с его жизнью и творчеством. Экспозиция располагается в комнатах, каждая из которых посвящена разным периодам жизни поэта. В одной комнате собраны экспонаты, относящиеся к пребыванию Есенина в Рязани, в другой - Москве, третьей - Ленинграду. В небольшой комнате, где воссоздана обстановка 1920-1930-х годов, размещается экспозиция, рассказывающая об А.Р. Изрядновой. Среди экспонатов личные вещи Есенина, Изрядновой и сына Юрия, фотографии, документы, предметы быта и вещи того времени.
Посещение музея возможно по предварительной договоренности.
Адрес музея: м. Смоленская, пер.Сивцев Вражек, дом 44/28, кв. 14
Контактный телефон: 8 (499) 252-83-44
https://vk.com/eseninskiycenter
«ПОД ИКОНАМИ УМИРАТЬ...»
Правда и мифы о Сергее Есенине
Самый переводимый в мире русский поэт. Он оставил много загадок. Но бесспорно одно: его главной любовью была Россия.
«Согласно оф. версии, жизнь Есенина трагически оборвалась в 30 лет. Но она не оборвалась - её оборвали», - уверен петербуржский поэт Н.Браун, сын поэта Николая Леопольдовича Брауна, который вместе с другими писателями выносил тело Есенина из «Англетера» 28 декабря 1925 г.
«Отец отказался подписывать протокол, где говорилось, что Есенин совершил самоубийство. Не поверил в самоубийство и писатель Б.Лавренёв, который тоже был в «Англетере» и на следующий день опубликовал в «Красной газете» статью о смерти поэта под заголовком «Казнённый дегенератами».
Комната № 5 в гостинице «Англетер». 29 декабря 1925.
Отец говорил, что у поэта были две глубокие раны: пробоина над переносицей, как от рукоятки пистолета, и ещё одна под бровью. На шее не было характерной для висельника борозды. «Когда Есенина надо было выносить, - рассказывал отец, - я взял его, уже окоченевшего, под плечи. Запрокинутая голова опадала. Были сломаны позвонки». На мой вопрос, не был ли Есенин застрелен, был краткий ответ: «Он был умучен». Отец был уверен, что мёртвого Есенина принесли в номер гостиницы с допроса. Я также был знаком с писателем П.Лукницким, одним из организаторов похорон Есенина, и однажды спросил, что он помнит о смерти поэта. Лукницкий подтвердил: поэт умер при допросе, после пыток, сказав: «А левого глаза не было». - «Как не было?» - «Вытек». Для похорон внешность Есенина настолько отреставрировали, что при прощании в Московском доме печати, по свидетельству писательницы Г.Серебряковой, в гробу лежала нарумяненная кукла»
Родные у гроба С.Есенина; справа - мать поэта и сестра. (здесь же З.Райх и Вс.Мейерхольд)
К моменту гибели на Есенина было заведено 13 уголовных дел. Поэт был единственным, кто мог в ресторане рядом с Красной пл. кричать: «Бей коммунистов, спасай Россию!» Это был момент, когда Есенин узнал, что коммунисты при подавлении Тамбовского мятежа использовали хим. оружие. Тогда против власти Советов восстали 70 тыс. крестьян во главе с атаманом Антоновым. Песня восставших - «Антоновская» - стала любимой песней поэта. Тогда же он изобразил Троцкого в виде еврейского комиссара в поэме «Страна негодяев». От расправы Есенина спасло то, что он отбыл в путешествие по Европе и Америке с А.Дункан. Сразу после смерти поэта советские газеты писали: «С есенинщиной, которая дурно пахнет, надо заканчивать», «свихнувшийся талантливый неудачник». Дурно пахло для большевиков, например, то, что свой первый сборник стихов в 1915 г. Есенин «благоговейно посвятил» императрице Александре Фёдоровне, с которой был лично знаком, как и с великими княжнами, которым посвятил стихотворение «Царевнам». Поэт не нарушил присяги, данной царю Николаю II. Во время Февральской революции он служил в армии. Тогда многие солдаты присягали Временному правительству, а Есенин - нет. Незадолго до смерти он писал: «Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно: что ни к февральской, ни к октябрьской». Поэт выступал против хулы на Бога, которую поощряли большевики. За полгода до гибели в ответ на кощунственные стихи Д.Бедного Есенин написал:
«Когда я в "Правде" прочитал
Неправду о Христе блудливого Демьяна
Мне стало стыдно, будто я попал
В блевотину, извергнутую спьяну».
А когда большевики решили убрать из всех его сочинений слово «Бог», поэт подрался с наборщиком в типографии, но восстановил прежний вариант. А новая власть тем временем разобрала в его родном Константинове колокольню (на которой юный Есенин звонил к праздникам), чтобы из того кирпича построить свинарник. В Есенине никогда не умирал сельский мальчишка, который пел в церкви на клиросе, дружил с батюшкой Иоанном Смирновым, первым разглядевшим в нём талант поэта. Этот батюшка крестил Есенина с именем Сергей в честь прп. Сергия Радонежского. Этот же батюшка и отпел поэта. Есенин отходил от Бога и вновь возвращался...
«Есенина отпевали в трёх местах: в Москве, родном селе Константинове и соседнем селе Федякине. Не было сомнений, что он убит. Иначе никто бы не стал его отпевать. Моя бабушка, Надежда Фёдоровна, была на 7 лет старше поэта, она прожила 97 лет. Бабушка рассказывала, что была на отпевании в Константинове. А в Москве на отпевании - мама Есенина Татьяна Фёдоровна. Бабушка виделась с Есениным за месяц до его кончины. Поэт прятался в больнице от чекистов. Есенина любил и ценил известный врач П.Ганнушкин. В опасные моменты он укрывал Сергея Александровича. А недруги поэта создали миф о якобы его проблемах с психикой и беспробудном пьянстве. Однако сам Есенин (это есть в воспоминаниях, в частности, у И.Шнейдера) повторял: «Я ведь пьяным никогда не пишу».- рассказала И.М. Мамонова, внучка двоюродной сестры поэта по линии отца.
Когда же пил Есенин, если за последние 5 лет жизни он написал около 100 стихотворений и 5 поэм, а за последний год жизни им было подготовлено к изданию и выпущено 4 сборника стихотворений? И в Ленинград, где произошла трагедия, он ехал работать над изданием полного собрания своих сочинений. В Москве в декабрьские морозы проститься с поэтом пришли тысячи людей. Очередь была невероятной, с 5 вечера всю ночь и до утра не заканчивался людской поток.
Похороны Сергея Есенина. 31 декабря 1925.
«Казнь Есенина продолжилась и после его смерти. Из могилы на Ваганьковском кладбище исчез гроб поэта,Это обнаружила в 1955 г. сестра Есенина Шура, когда могилу вскрыли, чтобы рядом с останками поэта похоронить Татьяну Фёдоровну. В конце 80-х гг. нашёлся пожилой свидетель, шофёр ОГПУ Снегирёв, который 1 января 1926 г. принимал участие в изъятии гроба из могилы. Куда увезли гроб, он не знал». - говорит Н.Браун
(Я хорошо знала этого человека и много лет общалась с ним... - В.)
У Есенина была возможность не возвращаться из-за границы. Но он вернулся, хотя понимал, что едет на заклание. В своей любви к России он был искренним:
«Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте Родину мою».
P. S. Дело о гибели великого русского поэта по сей день недоступно, на нём по-прежнему стоит гриф «секретно».
http://www.aif.ru/culture....esenine
Андрей Дементьев: В литературу он вошёл сразу. Приехал в Петроград, передал Блоку записку, прося о встрече. Есенину ещё не было 20. Блок - уже маститый поэт, аристократ. Но после этой встречи запишет: «Был у меня рязанский парень со стихами. Стихи свежие, чистые, голосистые».
Стихи Есенина действительно неповторимые, ни на кого не похожие - невероятно искренние, неожиданные. А.Белый в своём дневнике сделал запись: «Стал возить с собой томик стихов Есенина - это всё равно что возить с собой горстку родной земли». Эта связь поэта с землёй, с простыми людьми подняла его творчество на невероятную высоту. Он любил жизнь, относился к ней с азартом и при этом был очень мудрым. Потому что только великий мудрец мог написать: «Как мало пройдено дорог, как много сделано ошибок»
О нём писали всякое. Его упрекали. Ему завидовали. Его запрещали. В СССР не издавали его стихи. Возможно, потому, что как в жизни, так и в поэзии он был очень откровенный, безапелляционный, резкий. Но, запрещённый, он всё равно звучал - его стихи переписывали из тетради в тетрадь, передавали из уст в уста. И никакая цензура не могла закрыть этого великого поэта. В его поэзии есть та простота, житейская мудрость, которая близка и понятна каждому. Мы любим поэтов, которые умеют сказать о нашей жизни то, что чувствуем, но не можем выразить сами. Мы доверяем им передать через стихи то, как нам трудно и от чего, кажется, можешь летать. О трагедии и верности. Такой дар даётся только гениям. А Есенин был гений!
http://www.aif.ru/culture/opinion/lyubil_zhizn
«УСПОКОЙТЕСЬ, ОН НЕ ХУЛИГАН...»
Это был хороший, нежный, сильный и, вместе с тем, легко ранимый человек. Не эталон, к счастью! Очень светлый и очень особенный. За это его любили. При одном только слове «Есенин» светлели лица. Его стихи впитывала вся страна, переписывала и возвращала - цитатами, афоризмами. Все это дало ему, как сказали бы сейчас, такую раскрутку, какой не обладал ни один поэт. За это, да и вообще за все, что было у него (гениальность, независимость и даже внешность - словом, полный перебор) его и ненавидели. Он был объектом самой разнузданной и оскорбительной травли не только со стороны явных врагов, но и тех, кого он называл друзьями, собратьев по перу. Они внушали Есенину, что его поэзия никому не нужна, зная, что его это ранит больнее всего. Его «друг», поэт Н.Клюев, как-то даже договорился до того, что посоветовал Есенину застрелиться. Его окружала поэтическая «банда великолепных», которая пряталась за его имя, грелась есенинской славой, обирала его при каждом удобном случае (все вокруг ели и пили на его деньги). Они помогали Есенину «расшатываться и пропадать». Трезвый Есенин был им не нужен. Он мучительно ощущал свое одиночество. «Один, один, кругом один, и некому мне открыть свою душу», - говорил он. И еще - с оголенной болью - в стихах: «Не у всякого есть свой близкий».
От всего этого было больно и тошно. Тяготила и его извечная неприкаянность. У поэта с мировым именем не было даже комнаты в коммунальной квартире, часто он не знал, где будет ночевать. Не по себе было и от убийственного пренебрежения интеллигентской среды, дававшей ему понять, что он чужой и гость, считавшей его - увы, из зависти и примитивной злобы - крестьянином, мужиком. Это его просто бесило, как и то, когда его снисходительно именовали пастушком, Лелем. Потом Есенин назовет их «вылощенным сбродом». Потом. А до этого его критиковали и вытирали о него ноги. В общем, ежедневная Голгофа с криками: «Распни!» Есенин прикладывался к рюмке, лечил душевные раны вином: так легче переносилось то, от чего страдала душа. Простым запоем объяснить это нельзя. Кстати, многие современники видели Есенина нетвердо стоящим на ногах, но никто и никогда не видел его грязным, небритым, нечесаным. Он не был слабаком, просто очень тяжело жил, со своей болью, пропуская все через собственное сердце, «сумасшедшее сердце поэта», «ахиллесово сердце» - как писал Вознесенский. Он умел прощать то, чего не стоило бы прощать. Надевал розовые очки, и все люди были у него исключительно хорошими. Когда Есенин уехал с Дункан за границу, академический паек поэта через его «друга» А.Мариенгофа должна была получать сестра Есенина, Екатерина. Она не получила ни копейки. Вся есенинская семья осталась без средств к существованию более чем на год. Вернувшись, Есенин рассорился из-за этого со своим «легким другом». И все-таки, через некоторое время, когда Мариенгоф со своей женой уехали за границу и что-то слишком долго не возвращались, Есенин попросил послать «этим дуракам деньги, а то им не на что вернуться. Деньги я дам, только чтобы они не знали, что это мои деньги». А потом, перед своей смертью, Есенин сам пойдет к Мариенгофу, помирится с ним и скажет об этом: «Помирился с Мариенгофом. Он неплохой».
Есенин был мудрым поэтом, но Есенину-человеку не доставало элементарной житейской мудрости, которой надобно всякому, во всякой стране, в любые времена. Особенно, если живешь в России во времена хаоса и жутких свершений. Впрочем, в нашей русской истории, наверное, не было и не будет простых времен. Есенин жил в период неслыханной бойни человека с человеком. Но времена не выбирают - в них живут и умирают. Как жили люди? Наверное, по-разному. Кто-то безропотно выполнял волю сверху, кто-то хотел быть святее Папы Римского, кто-то уходил в себя, во внутреннюю эмиграцию, иные уезжали из страны, некоторых из нее выгоняли или лишали жизни. Самых честных и лучших. Таких уже у страны не будет никогда, поэтому она и выродится. Потому что человек, личность, согласно кодексу тех времен - это ничто. Народ - все. Получается, что народ состоит из ничего. И так удобно уйти от индивидуальной ответственности. Все одинаково правы или одинаково заблуждаются, а значит никто. Это было удобно тем, у кого был «разум возмущенный». Удобно ОГПУ, для которого времена наступили самые благоприятные: сами арестовывали, приговаривали, сами и расстреливали. Никаких прокуроров и судий. Буквально в 3 дня решались судьбы.
Есенин был человеком очень общительным и общественным. В том смысле, что обостренно воспринимал боль и любовь людей через свое сердце и возвращался к людям через свое творчество. Имея высокий порог боли, жить в эпоху хаоса в стране, без которой он себя не мыслил, очень трудно. Как писал Горький, который в первый раз увидел совсем юного Есенина: «Слушал я, как читал он хорошие... стихи свои, и, помню, задумался: где же и как будет жить этот мальчик?.. Где и как жить ему, Есенину? Я давно уже думал, что или его убьют, или он сам себя уничтожит. Слишком “несвоевременна” была горестная, избитая душа его... Да и пьян-то он был, кажется, не от вина, а от неизбывной тоски человека, который пришел в мир наш сильно опоздав или - преждевременно».
С 1913 г. (Есенину - 17 лет!) на него уже был заведен журнал наблюдения Московским охранным отделением. Есенин еще не опасен, совершенно не кривя душой, служит режиму. Он принял февральскую революцию и был убежден, что жизнь на 6-й части земли можно улучшить, построить иную страну - Инонию. По молодости лет он верил в это истово и искренне (миллионы людей оказались обмануты лжепророками коммунизма). Только вот не хотел блага через насилие, потому что:
Все мы - яблони и вишни
Голубого сада
Все мы - гроздья винограда
Золотого лета,
До кончины всем нам хватит
И тепла, и света!
А потом, в «Анне Снегиной»: «Война мне всю душу изъела». С годами приходило прозрение и понимание, что есть что и кто есть кто. Особенно - после того, как поездил по стране и побывал за границей. Стало ясно, что «все расхищено, предано, продано», что режим, который обещал свободу, равенство, братство и райскую жизнь, строил нечто совсем непохожее, причем строил человеческими руками на человеческих костях. Тысячи людей были покорными свидетелями уничтожения невинных. Многие лавировали, потому что заявлять об этом или вступать в борьбу - означало обречь себя на верную смерть. Но Есенин не мирился. Он явно не укладывался в советскую матрицу. Обществу требовались услужливые исполнители с психологией рабов. А у него - внутреннее достоинство, внешняя дерзость, довольно ершистый и колючий характер. Такие люди неудобны везде и всегда, т.к. не дают «навластвоваться всласть», как пел Окуджава, возмущают спокойствие, которое есть высшая ценность для всякой власти. Кому могло бы прийти в голову назвать Советскую Россию «страной негодяев» и «самых отвратительных громил и шарлатанов»? Наивно думать, что никто не слышал, как единственно верное учение терпело критику. Он чувствовал острее, чем другие, и знал больше других. Своему приятелю Рюрику Ивневу он даже как-то позавидовал:
«А ты все-таки счастливый!..
- ?
- Будто не знаешь?»
- «Не знаю...»
- «Ну вот тем и счастлив, что ничего не знаешь».
Одновременно с пониманием пришло разочарование, что той страны, куда он шел, тех идеалов, никогда не было и не будет. И, значит, надо перечеркивать все: всю свою жизнь. Он говорил, что у него «все, все отняли», и велел поскорее купить рябиновой и еще чего-нибудь. И вновь его тянуло драться и скандалить, только уже не стихами, а рукой, вот этим самым кулаком. Неудивительно, что все милиционеры Москвы знали Есенина в лицо. Когда же его близкие просили во имя разных «хороших вещей» не пьянствовать и поберечь себя, он, приходя в волнение, говорил: «Не могу я, понимаешь, не могу я не пить. Если бы не пил, разве мог бы я пережить, все, что было! Россия! Ты понимаешь - Россия!»
И он писал - всегда кровью. Странно, что все это заметили только под конец жизни. «С того и мучаюсь, что не пойму, куда несет нас рок событий...» Он воспринимал это как личную трагедию, чувствуя себя ответственным за все. Он не искал виновных, но вместе с тем понимал, что виноваты одинаково все - и белые, и красные. Сестра Есенина вспоминала: «Я вошла к Сергею, он лежал с закрытыми глазами и, не открывая глаз, спросил “Кто?” Я ответила и тихо села на маленькую скамеечку у его ног. “Екатерина, ты веришь в Бога?” - “Верю”. Сергей стонал и вдруг сел, отбросив одеяло. Перед кроватью висело распятие. Подняв руки, Сергей стал молиться: “Господи, Ты видишь, как я страдаю, как тяжело мне”».
С рабоче-крестьянским поэтом озадаченные власти не знали, как поступить. Любого другого на месте Есенина расстреляли бы уже давно. Создавалось впечатление, что «гениальному Сереже» прощалось все, как «кудлатому щенку». Однако, при жизни (за каких-то 10 творческих лет!) на него успели завести 11 уголовных дел; последнее закрыли только после его гибели. Ему угрожали, приставляли для слежки сексотов, постоянно провоцировали. Он легко вступал в скандалы, всегда оставался неправым. Примечательно, что за это его сажали не в «Матросскую тишину» или «Таганку», где содержались просто хулиганы, а в полит. тюрьмы - чекистскую Лубянку и политическую Бутырскую. Его допрашивали, обыскивали, выдвигали дутые обвинения, избивали. «Жаль, что не совсем добили», - так сказал один из оппонентов Есенина - образец отношения к нему со стороны законченной обывательщины. Сколько страдания, унижения надо было ему перенести, сколько потратить сил, здоровья, чтобы отсидеть в самых страшных тюрьмах России, когда по ночам за стенами чекисты расстреливали ни в чем не повинных людей. «Не стрелял несчастных по темницам», - на фоне немоты или оф. лжи его слова звучали резко и громко. Его стихи запрещали или вычеркивали отдельные строки. Он это объяснял так:
Мой горький буйный стих
Для всех других -
Как смертная отрава.
Как оружие, как взрывчатка. Тогда разрешение на печатание надо было получать в Госиздате и на Лубянке, в военной цензуре. В 1921 г. Есенину отказали вообще в печатании стихов. Тогда он сказал: «Буду на стенах писать». Об этом эпизоде наша лит. критика рассказывает как об очередном хулиганском выпаде поэта. А также о том случае, когда Есенин со своими приятелями, вооружившись краской и кистями, ночью переименовывали названия улиц Москвы своими именами. Мы забываем, что за 1921-1922 г. в Москве властями было переименовано около 500 улиц и площадей. Будто бы в насмешку над всем национальным, они стали называться именами профессиональных убийц и международных преступников. (Некоторые из названий дошли и до наших дней. Например, ст. м. «Войковская» в Москве названа именем террориста Войкова. Стоит ли говорить, что Есенин задыхался в атмосфере этой «чертовой Москвы», как он говорил. Но вместе с тем, и все-таки: «Я люблю Родину. Я очень люблю Родину...» Ему, как и многим его гениальным собратьям, «чорт догадал родиться в России с душой и талантом». И совестью, которая мешает всем принятым правилам игры, которая не была для него словами. Все это и определило его судьбу.
«Темен жребий русского поэта», - писал М.Волошин. «Нормальная русская судьба», - скажем мы. Даже если бы советский ареопаг позволил дожить Есенину до 30-х годов, финал был бы тот же. «Напрасно в годы хаоса искать конца благого». Есенину не дали дожить до роковых выстрелов в своих друзей, родственников (большинство людей есенинского круга расстреляют). Слава Богу, что он не пережил расстрел собственного сына Юрия, которого в 1937 г. призовут в армию, а там сфабрикуют дело, обвинив его в желании убить Сталина. Георгия реабилитировали посмертно. А поэзию Есенина после его смерти запретили как антисоветскую и «эстетизирующую распад»: той власти было с Есениным не по пути. Но он был нужен людям, пусть даже за это приходилось платить годами ГУЛАГа. Он нужен нам и теперь. Он нужен всем в этом единственном для нас и безразличном мире. Хотя бы как пример человека чести:
... Ушел из жизни Маяковский - хулиган
Ушел из жизни хулиган Есенин.
Чтобы мы не унижались за гроши,
Чтоб мы не жили все по-идиотски,
Ушел из жизни хулиган Шукшин,
Ушел из жизни хулиган Высоцкий.
Мы живы, а они ушли туда,
Взяв на себя все боли наши, раны...
Горит на небе новая Звезда,
Ее зажгли, конечно... хулиганы.
Светлана Чеботарева
газета "Вечный зов"
http://www.vzov.ru/2011/12_01-02/02.html
С модной тростью,
В смокинге цивильном
Он ходил, шокируя цилиндром
Революционную Москву.
Барду,избалованному славой,
Нравилось мальчишеской забавой
Волновать неверную молву.
А ночами мастером суровым,
Раздвигая зрение над словом,
Он вгрызался в недра языка.
Каторжна была его работа.
Но светлы мгновения полёта
Над рябым листом черновика.
Снова неожиданным ознобом
Он идёт по сумрачным сугробам
Сквозь колонны скорби и любви,
Чтобы снова вспыхнуть, как легенда,
Воплотившись в бронзу монумента,
В храм нерукотворный на крови.
Грустный, словно музыка из сада,
Нежный, словно лепет звездопада,
Вечный, словно солнечный восход,
Кто же оН, как не сама природа, –
Юноша, пришедший из народа
И ушедший песнею в народ?!
Юрий Паркаев
Ираклий Андроников. Воспоминания о Сергее Есенине
В РУССКОЙ РУБАШКЕ
2015 г. стал годом памяти С.А. Есенина: в октябре мы праздновали 120-летие со дня рождения поэта, в декабре - 90-летие со дня смерти. Людей, которые помнили бы его живой облик, кажется, уже и не существует, если только столетний актёр В.Зельдин не видел его в своём детстве. Навряд ли. Зато к известной кинохронике растрёпанного, 23-летнему Сергея на открытии пролетарского памятника поэту А.Кольцову недавно прибавились кинокадры ухоженного франта на прибывающем в Нью-Йорк пароходе «Париж»… И, к счастью, сохранился его удивительный голос, уцелевший в хрупких бороздках фоноваликов и давно переведённый – сначала на плёнку, на грампластинку, а потом и в цифру. Теперь нам даже известно, что репетируя в поэме «Пугачёв» своего Хлопушу, В.Высоцкий опирался и на неожиданное есенинское чтение: драматичное, немного хриплое, страстное, срывающееся. Слушая голос поэта, мы общаемся с ним, с Есениным, почти напрямую.
Где он сейчас?..
По воспоминаниям Н.Павлович (которой поведали, что перед смертью А.Блок кричал, страдая от диких болей – «Боже, прости меня»), оптинский старец Нектарий сказал поэтессе: «Напиши матери Александра, чтобы она была благонадёжна: Александр в раю». И судя по январской – 1918 г. – записи того же Блока в своём дневнике, мы узнаём о страшном есенинском признании старшему товарищу по цеху: «Я выплёвываю Причастие (не из кощунства, а не хочу страдания, смирения, сораспятия)».
«Стыдно мне, что я в Бога верил, / Горько мне, что не верю теперь…» – написал он в 1923-м, незадолго до своей ужасной смерти в гостинице «Англетер». И покаянно просил в этих же стихах, обращаясь к тем, кто будет с ним «при последней минуте». Миф о нём перерос его живую личность, видимо, еще при жизни. И он сам приложил к этому немало ненужных сил.
«Любовь к розыгрышу, театральность поведения, многоликость Есенина сыграли с ним злую шутку. Многие мемуаристы знали и видели лишь одну-две маски поэта, редко кому удавалось застать его “вне образа”, да и тогда не всякому было доступно проникнуть в эту потаённую душу. Лирический герой часто помогал заполнить лакуны, но ведь и лирический герой Есенина – многолик. И где искать правду? И каково истинное лицо поэта?» – писал о нём современный литературовед П.Фокин.
Да ведь и слово «народный», которое давно и справедливо соединилось в сознании читателей нескольких поколений с этим именем, поворачивается, в применении к Есенину, то так, то эдак. Ну кого еще из поэтов прошлого века так по-свойски и вместе с нем не без домашней нежности называли и называют по имени – Серёжей? С Цветаевой и несколькими шестидесятниками – в интеллигентской среде – это понятно: Марина там, или Андрей (Вознесенский). А на улице? Вот с ним да с Володей Высоцким, пожалуй. Непубликуемые при Советах московские поэты эпохи «застоя» ухватывали и переворачивали сей феномен изящно и броско:
«В этом месте, веселье которого есть питие,
За порожнею тарой видавшие виды ребята
За Серёгу Есенина или Андрюху Шенье
По традиции пропили очередную зарплату…»
Сергей Гандлевский
В дневнике К.Чуковского, который Есенина немного знал, есть примечательная запись о 1962 г. В день записи писатель был в престижном советском пансионате «Барвиха», и по своему обыкновению, сидеть без дела не мог: «Я сдуру выступал перед барвихинской публикой с воспоминаниями о Маяковском. Когда я кончил, одна жена секретаря обкома (сейчас здесь отдыхают, главным образом, секретари обкомов, дремучие люди) спросила: – Отчего застрелился Маяковский? Я хотел ответить, а почему вас не интересует, почему повесилась Цветаева, почему застрелился Фадеев, почему бросился в Неву Добычин, почему погиб Мандельштам, почему расстрелян Гумилев, почему раздавлен Зощенко, но, к счастью, воздержался…»
Словом, независимо от того, добровольным был тот уход из жизни или насильственным, об этом "почему" забывать тоже нельзя. Но мы не забудем: несмотря на все маски, мучения, опасные игры с самим собой и другими, поздние кощунственные декламации и отречения, нелепые броски в человекобожие, разнообразные мрачности – лучшее в его поэзии убереглось для его чистосердечных талантливых читателей. И убереглось немало. К слову сказать, Есенин-то – в объеме своём – не прочитан: ну кто заговорит нынче об «Анне Снегиной»? За редкими исключениями – почти никто.
Опираться на выхваченные из его текстов цитаты (в том числе прозаические, вроде поздней «Автобиографии») тоже, видимо, надо аккуратно, обдумчиво.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Вторник, 27 Дек 2016, 11:09 | Сообщение # 5 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | Не зря же, приведя есенинское признание о своих ранних годах («В Бога верил мало. В церковь ходить не любил»), М.Дунаев добавил: «…целиком полагаться на это позднее его утверждение – значит признать полным лицемерием его религиозные по духу стихи. А они слишком искренни, чтобы быть поддельными». И дальше – о том, как верно передавал наш великий поэт всю наивность и непосредственность веры простых людей с их прямодушными и отчасти бытовыми представлениями о святости и Божией правде. Здесь – и о чудесном стихотворении «Шёл Господь пытать людей в любви…», о народном апокрифе, когда Спаситель в облике нищего двинулся по российским дорогам и повстречал на пути древнего деда, жамкающего беззубым ртом зачерствелый кусок хлеба.
Увидал дед нищего дорогой,
На тропинке с клюшкою железной,
И подумал: «Вишь, какой убогой, –
Знать, от голода качается, болезный».
Подошёл Господь, скрывая боль и муку:
Видно, мол, сердца их не разбудишь…
И сказал старик, протягивая руку:
«На, пожуй… маленько крепче будешь».
Конечно, Есенин остаётся с нами. И щемящий, осиянный образ древней колокольной Руси, пронизанный криками птиц, гудением ветра, луговыми волнами трав и мельтешеньем тех самых берез и осин; все её запахи, краски, реликтовые боли и радости, её причудливая и вместе с тем прозрачная религиозность, – эта гениальная – во многих своих проявлениях – лирика вобрала и растворила. Иные есенинские стихи читать без комка в горле не получается даже у нас – людей эпохи айфонов и валютных курсов, – так они хватают за душу. Да вы и сами это прекрасно знаете. И трижды прав упомянутый П.Фокин, написавший о нём очень горькую, если не сказать жёсткую статью под примечательным, достоевским названием «Свидригайлов. Молодые годы»: «В самом имени его – Сергей Есенин – столько весеннего света, ясности, тепла, сердечности». Но это – ещё о только вступившем на путь. До фразы «Я всё себе позволил», до смертной тоски, заполонившей душу, оставалось время. Потом и оно закончилось. А вечность – осталась той же, как и всегда.
Были мы недавно с сыном в Константинове. Там почти всё – новое, почти всё – после. Но есть многократно перекладываемый амбар из мощных бревен, помнящих поэта. Мы подошли, я приложил руку к древнему срезу. «Есенинское тепло?», – добродушно спросил кто-то.
Павел Крючков, зам.гл.редактора журнала “Новый мир"
28.12. 2015. журнал "Фома"
http://foma.ru/v-russkoy-rubashke.html
НИКОЛАЙ БРАУН: НЕОТРЕТУШИРОВАННЫЙ ЕСЕНИН
Беседа гл. редактора "Яри" А.Тищенко с поэтом Н.Н. Брауном
- 2005 г. прошёл под знаком 2-х знаменательных дат, связанных с С.Есениным: 110 лет со дня рождения и 80 лет со дня гибели поэта. Давайте поговорим о нем, как о поэте и гражданине, о том, что он значит для русских людей.
- Конечно, 110-летие Есенина в 2005 г., в этот период нашей истории, выглядит иначе, чем событие 10-летней давности, когда мы отмечали столетие. За это время сделано многое для того, чтобы имя Есенина не только не было забыто, но чтобы написанное им получило более широкое распространение, особенно для последующих поколений, потому что многие молодые люди имеют слабое представление о действительном Есенине, и, скорее всего, будут судить о его поступках, поведении, образе жизни по недавно вышедшему на экраны фильму. Хотелось бы выразить надежду, что показанное в этом фильме будет оценено правильно, и признаки этого уже есть. Родственники Сергея Александровича поместили в петербургской газете "Комсомольская правда" (от 10-17 ноября 2005 г.) материал под заголовком "На Безруковых стоит подать в суд". По их оценке, в фильме очень много неточностей, отвратительная путаница во времени. События, которые происходили в 1922 г., в фильме относят к 1924, а те, что в 1916, - к 1922 и т.д. Из-за этой подтасовки фактов зритель заходит в тупик. Мне приходится встречаться со многими людьми, и некоторых из них я просил высказать своё мнение по поводу фильма. Вот три наиболее ярких отзыва.
Областной житель, фермер:
Нашего великого национального поэта постановщики фильма захотели красиво унизить, а может быть, это чей-то заказ: изобразить его только скандалистом, пьяницей и хамом.
Блокадница, пенсионерка:
Ведь эти авторы фильма (о Есенине) Безруковы, но не безмозгловы - понимали они, что делали. Назвали бы фильм "Похождения крашеного блондина", - тогда другое дело было бы.
Мнение фронтовика, коммуниста:
Захотел Серёжа банкиров критиковать, с мировым жидом бороться. В Америке понял, откуда ветер дует, чей это "интернационал". Перед партсъездом в Москве Серёжу решили убрать, чтобы за границу не сбежал. У следователей это называется "допрос с пристрастием", вдруг что расскажет перед смертью. Спасибо киношникам, не побоялись сказать, что Серёжа был убит. Хоть это останется от фильма.
Привожу эти примеры потому, что люди, так называемые интеллигентные, как правило, своё мнение сформулировать не в состоянии и боятся чего-то до сих пор, в 2005-м! Надо отметить и другой аспект фильма - сюжет, связанный со следователем Хлыстовым. Эта фамилия является производной от фамилии Э.А. Хлысталова, следователя МВД, который взялся за есенинскую тему после того, как ему по почте пришли фотографии мёртвого Есенина, причём фотографии, не отретушированные М.Наппельбаумом, а первоначальная безретушная съёмка, где видны раны Есенина, его страдания, следы пыток. Заинтересовавшись всеми документами, которые остались от событий декабря 1925 г., он, как опытный эксперт убедился, что все оф. документы, составлявшие это дело и являвшиеся свидетельством тех суток, - сфабрикованы, под ними даже подписи не подлинные. Один из более поздних исследователей В.И. Кузнецов установил, что подпись следователя Н.Горбова также подделана. Однако дата 80-летия со дня гибели, со дня убийства Есенина, не должна заслонять ту главную дату, с которой мы начали, - 110-летие со дня его рождения. Поэтому мне хотелось бы сказать о Есенине как о выдающемся национальном поэте и о том, что он всё-таки успел сделать для русской поэзии. Почему он так любим, так читаем?
Есенин в России был любим всегда, и даже его пьянство никогда и никем не воспринималось как порок, а вызывающие поступки как бытовое хулиганство. Это все были либо шалости, озорство, либо некое желание выразить себя, настоять на своей точке зрения, наконец, противостоять той бесчеловечной системе, которая уничтожала родное крестьянство, народ. С первых лет советской власти начал действовать Декрет N 31 от 12 ноября 1917 г., в соответствии с которым уничтожались все титулы, ранги, сословия, а также Постановление CHK от 5 сентября 1918 г. "О Красном терроре". Есенин жил в то время, когда действовали эти декреты и постановления, когда велась беспощадная борьба со всякими видами собственности в деревне, а любой собственник объявлялся классовым врагом. Увидев это своими глазами, Сергей Александрович был настолько потрясен, что написал в стихах: "В своей стране я словно иностранец". И в стихотворении "Возвращение на Родину" дед его говорит о том, что ходит молиться в лес:
Молюсь осинам
Может, пригодится...
Потому что осина на себе повесила кого? - Иуду. Есенина надо правильно читать! Дед его не случайно молится осинам. Вся главная часть правительства, возглавлявшая эти деяния в стране, была одной и той же национальности! Кроме известных пломбированных вагонов, в которых Россию понаехали всякие бундовцы, сионисты, вчерашние полубольшевики и прочие, из Америки прибыли ещё пароходы Троцкого со спецкадрами, которые впоследствии работали в ЧК. И эти заезжие люди принимали участие во всех пытках, расправах, страшных зверствах, от которых у любого человека с самыми крепкими нервами всё происходящее во вчерашней ещё православной стране вызывает глубокую печаль и скорбь.
Хочу напомнить, что семья Есенина, так же как и Клюева, происходила из старообрядчества. Старообрядчество придавало большое значение творению Божию всей Вселенной и земному миру как единому целому, то есть человек и природа, человек и космос, говоря сегодняшними словами, были неразрывны друг с другом. Таким образом, у Есенина как и у Клюева, многое наделяется христианской символикой. но на деле является образами живой природы. Это его восприятие, выразившееся в метафорах и эпитетах, в неожиданных совершенно образах, потрясло поэтов, у которых он сам учился. В 1920 г. Есенин пишет замечательные заметки о языке - "Ключи Марии". В этом сочинении он проявляет себя как теоретик поэзии. Его волнуют тайны мироздания, сама словесность как таковая, тайна словесного звучания. Есенин интересовался всем тем, что представляет собой суть русского слова. И русское слово он видит как вселенское, то есть вобравшее в себя все лучшие традиции с тем, чтобы во вселенной эти "Ключи Марии" порождали всё новые и новые воплощения, в которых была бы сосредоточена магическая сила русской жизни и русской мощи. Во многих своих стихах, особенно раннего периода, Есенин употреблял диалектные слова. А "Песнь о Евпатии Коловрате" - пример того, как замечательно он владел церковнославянским. Среди других его значительных произведений мы не можем пройти мимо его поэмы "Пугачёв". Как она родилась?
При подавлении Тамбовского мятежа, возглавляемого братьями Антоновыми, произошли ужасные события. Восстало 70 тыс. крестьян: кто с оружием, кто с вилами, кто с берданкой, а кто с каким-нибудь ржавым мечом; они воспротивились страшному большевистскому террору, поборам, грабежам и массовым убийствам. Никто не ожидал такого оборота событий. (Тогда в 1918, восстал ещё и Ярославль п/р атамана Перхурова). Тухачевский в своих дневниках писал, что "даже женщины и дети идут нам навстречу грудью и убивают нас как бешеных собак, как врагов". И были пущены в ход хим. средства, оставшиеся на складах со времени Первой Мировой войны, - для поголовного истребления восставших крестьян и вообще всего живого. Против русских крестьян воевал и большевик Антонов-Овсеенко. Антонов против Антонова! - это потрясло Есенина до глубины души. Но как в условиях, когда Есенин уже стал известным поэтом, он мог высказать, выразить свою реакцию на подавление Тамбовского восстания? Есенин, по воспоминаниям современников, сидел в кафе неподалёку от Красной пл. и кричал, что настало время бить коммунистов. На него писали доносы. Кто-то услышал его призывы бить жидо-большевиков и тоже донёс. Когда поэма "Пугачёв" вышла из печати, сразу поняли: этот Пугачёв Есенина - сегодняшний атаман Антонов. В поэме тот, кто зажигает фонарь, - это фонарщик-тамбовец; он зажигает огонь восстания против царящей в стране несправедливости, против уничтожения русского народа. И на обложке всего 2 слова: Есенин и чуть ниже - Пугачов (через букву "о"). То есть Есенин - это Пугачёв сегодняшнего дня, который солидаризируется с братьями Антоновыми. Так поэт откликался на события политические.
- Есенин, безусловно, был не одинок, у него было много друзей, с которыми он делился болью и горечью переживаний. Каково было окружение поэта, кого следует отнести к его истинным друзьям, какова их судьба?
- Конечно, те, кто находились непосредственно рядом с Есениным, как правило, были так или иначе связаны с ОГПУ. Ведь Есенин был нестандартен, и оставлять его без какого-либо надзора ОГПУ не хотело. Вокруг него была сплошная политика - политика использования его имени. Было желание всячески приспособить Есенина для того, чтобы он, как поэт из крестьян, пишущий о Советской власти, воспевал очередные решения партии. Его ставили в такие условия, при которых он должен был сдаться. А он не сдавался. Сергей Александрович был по-своему исключительно сдержан, осторожен и аккуратен, очень беспокоился о ближайших друзьях.
А.Ганин - близкий друг и родственник Есенина, женатый непродолжительное время на его сестре Кате (затем она была женой В.Наседкина), талантливый человек русской души, поэт, по сути своей натуры философ, историк, автор сочинения о России и о судьбе русского народа - знаменитых впоследствии заметок "Мир и свободный труд - народам", документа русского народного сопротивления. В своих заметках он пишет, что "Россия уже несколько лет находится в состоянии смертельной агонии, святыни русского народа растоптаны, богатства его разграблены, господствующая в России РКП - воинствующая секта изуверов-человеконенавистников, напоминающая средневековые секты сатанистов и дьяволопоклонников". И дальше он говорит о том что нужно делать, как объединяться, как свергнуть власть изуверов и направить все силы к единой цели - к великому возрождению Великой России. На Ганина было написано много доносов. Найденные у него при обыске рукопись тезисов и типографский шрифт сыграли губительную роль. По его делу было привлечено много участников, а сам он был сделан главой так называемого дела "Центра" или "Ордена русских фашистов", хотя никакого отношения к фашистам не имел.
Официально Ганин казнён 30 марта 1925 г., хотя эта дата вызывает сомнения, ибо известно, что 6 его товарищей не дожили до приговора, а были замучены при допросах, остальные семеро этапированы на Соловки. Ганин читал свои заметки ближайшим друзьям. У Есенина это сочинение было. Для самого него важную роль сыграло то, что у него эти тезисы не были найдены. Он все лишние материалы уничтожал. Приносил своей жене А.Изрядновой и сжигал у нее в печке. Одновременно с делом "Ордена русских фашистов" как параллельная организация были осуждены ещё 13 человек, причём приговора по этому делу так никто и не видел. Имена этих русских патриотов необходимо назвать для того, чтобы было понятно, каких людей судили, кому давал вьшку Яков Саулович Собельсон (Агранов), кого посылали в концлагеря. Это поэты: Пётр и Николай Чекрыгины, В.Галанов, Г.Никитин, В.Дворяшин, А.Потеряхин; крестьяне: А.Кудрявцев, Т.Сахно, Е.Заугольников и ещё четверо подсудимых разных сословий. Этот суд имел дальнейшие последствия, развязав руки тем, кто потом казнил людей уже в значительно больших количествах: тысячами, десятками тысяч.
Особо нужно сказать о В.Наседкине, близком друге Есенина. Его вызвали в ГПУ и как бывшего красноармейца и коммуниста попросили изложить свои взгляды, а также причины выхода из партии. Он даёт губительные для себя показания. Он пишет правду о том, что видел, что происходило в России, выражает несогласие с политикой партии. Главная мысль: мы, русские, потеряли Родину и Отечество. А что может быть страшнее для русского человека, чем потеря Родины и Отечества? Кто был патриотом, кто об этом говорил открыто, впоследствии умирал при мучительных пытках. Его привели к трагическому итогу - искусственно создана группа террористов, в состав которой были зачислены и приговорены к расстрелу М.Карпов, И.Макаров, И.Приблудный-Овчаренко, П.Васильев (погиб под пытками в 1937 г.) Летом 1937 г. в НКВД была создана спецгруппа по ликвидации террористов из писательской среды. Насколько удалось выяснить, единственный объект действий этой группы - крестьянские писатели. Приговор о расстреле Наседкина приведён в исполнение по документам 15 марта 1938 г. Ещё раньше, в октябре 1937, был расстрелян Н.Клюев - обвинён в терроризме, как глава монархической организации и якобы германский и японский шпион. Из близких друзей Есенина погибли также С.Клычков и П.Орешин.
В числе самых болезненных переживаний - наше восприятие убийства сына Есенина - Юрия, который был гордостью Сергея Александровича; это его первенец, рождённый русской женщиной А.Р. Изрядновой. Поразительный по своей силе искренности и настоящий русский патриот, поэт, талантливый человек. Вероятно, его откровенные высказывания легли на барабанные перепонки чьих-то сексотских ушей, и Юрий был арестован и обвинён в принадлежности к группе "террористов". и расстрелян. Произошедшее в "Англетере" 28 декабря 1925 г. с его отцом - также результат вынесения ему смертного приговора, только в иной форме.
- Пожалуй, нет человека, который, собрал информации больше, чем Вы, о произошедшем в тот роковой день не из печатных источников, а из уст очевидцев события.
- Я вкратце могу привести показания, которые нигде не могли фигурировать. Это свидетельства близко знакомых мне людей, которые лично видели тело Есенина в "Англетере", а также людей, которые рассказали мне о своих впечатлениях. Уже хорошо известно, что Есенин в "Англетере" не значился, не проживал. Далее я буду свидетельствовать от имени моего отца, известного поэта Н.Л. Брауна. О том, что не могло быть опубликовано, я знаю от него лично.
Итак, 28 декабря 1925 г.
"В этот день, с утра, я находился в Доме Книги, в редакции журнала "Звезда", где я тогда работал, В редакции был также Б.Лавренев. Часов в 11 утра раздался телефонный звонок. Взволнованный голос критика П.Н. Медведева сообщил страшную весть: в номере гостиницы "Англетер" покончил с собой С.Есенин. Вместе с Лавренёвым мы пошли туда. В номере гостиницы, справа от входной двери, на полу, рядом с диваном, лежал неживой Есенин. В номере находились, кроме меня и Лавренёва. критик Медведев, поэты - В.Эрлих, Вс. Рождественский, В.Князев, Б.Соловьёв, писатель С.Семёнов, художники И. Бродский и В.Сварог. Позже пришёл Ник. Никитин".- пишет Николай Леопольдович.
Когда я подробно расспросил отца о том, как выглядел Есенин, он мне сказал, что, видимо, его откуда-то принесли, потому что он был весь в пыли. Даже в волосах у него был то ли песок, то ли какая-то пыль. Рубашка была окровавлена, руки порезаны вертикальными порезами: не поперечными, а продольными. На предплечье правой руки оторван лоскут кожи. Пиджака его не было. Не было и никаких стихов. Правая рука Есенина скрючена, возможно, она была поломана при его сопротивлении. Он имел вид до смерти замученного человека. Больше всего из рассказа отца меня потрясло то, что тело было застывшее, а голова отваливалась. И у Вс.Рождественского в подтверждение есть строки в стихотворении, написанном вскоре: "и в мёрзлые доски затылок на каждой стучит борозде". То есть, у Есенина позвоночник был сломан. От отца я знаю, что имелась смертельная рана под правой бровью; кроме того, лоб пробит так, как будто в него ударили "железной сдвоенной палкой". Возможно, были повреждены ткани головы и в других местах, но за волосами не видно. Когда встал вопрос о том, что надо поставить подпись под протоколом, Лавренёв и Браун категорически отказались. Они сразу поняли - здесь никакого соответствия нет. По мнению Николая Леопольдовича, "Есенин был умучен".
Кроме того, я хорошо знал сотрудника ЧК П.Н. Лукницкого, одного из организаторов похорон и отправки в Москву тела Есенина. Это был человек очень необычный, широких взглядов, оценивавший происходящее во многом адекватно. Вёл дневники. В частности, его "Воспоминания о встречах с А.Ахматовой" впоследствии были опубликованы в Париже. В них о Есенине он пишет то же самое, что рассказал и мне лично. Со слов Павла Николаевича, "Есенин умер при допросе". Внешнее его описание было удручающим: изрезан, окровавлен, лоб глубоко пробит, а "левого глаза не было", по всей видимости, - выбит, "вытек".
Я хочу сказать также о том, что я нашёл удивительную публикацию тех лет - фотографию мёртвого Есенина на панихиде в Доме печати в Москве. Лицо как будто сделано из гипса - ни одной помарки, лоб абсолютно гладкий. Оба глаза на месте. Умиротворенное лицо. И писательница Г.Серебрякова вспоминает, как была потрясена тем, что в гробу "лежала кукла". Мы располагаем фотографиями, которые показывают Есенина как смертельно изувеченного. На одной из них отчётливо видны дыра под правой бровью, две дыры во лбу. Как неоднократно писали, из носа вытекает часть мозга, потому что лоб пробит очень глубоко. Очевидно, Есенина загримировали к тому времени, когда пришли писатели. Уже всё, что можно, было заглажено. Это я знаю и от Иды, дочери М.Наппельбаума, известного фотографа и мастера ретуши, вызванного в Петербург для ретуширования фотографий поэта. Ей об этом рассказывал брат Лев, помогавший отцу фотографировать мёртвого Есенина. Лев также помогал милиционеру снимать его висящего, потому что Есенина как-то неубедительно повесили, и было видно, что он не повесившийся, а повешенный. Верёвка была намотана вот так: и он, рассказывая об этом сестре, несколько раз обвёл рукой вокруг головы. Л.Наппельбаум оставил воспоминания. Ида Моисеевна также мне рассказывала, что так называемая предсмертная записка Есенина - изобретение ЧК и выдумка в воспоминаниях Эрлиха. Эта "записка" хранилась у них много лет дома. Когда её принёс Эрлих, она уже была затёрта на сгибе. Как она написана и чем - неизвестно. Что касается смерти Г.Бениславской (якобы застрелилась на могиле Есенина), то её опасались. Она некоторое время работала в ведомстве Агранова и очень много знала. Люди, работавшие на кладбище, видели, как туда привезли женщину. А выдумка с запиской так это для ЧК не впервые.
Существует легенда, что когда журналист Г.Устинов, опубликовавший в "Красной газете" заметку "Сергей Есенин и его смерть" с рисунком В.Сварога, был найден в петле в 1932 г., он тоже, якобы, оставил какую-то записку. Г.Устинов был преуспевающим журналистом, который чересчур много знал об убийстве Есенина. Художник В.Сварог делал зарисовку мёртвого Есенина в "Англетере". На его рисунке видно, что у Есенина нога на ноге лежит. Но так не бывает у висельников.
Есенин был опасен и после смерти. Власть предержащие опасались возможной эксгумации тела и проведения мед. экспертизы. Есть свидетели тайного перезахоронения тела Есенина на окраине Ваганьковского кладбища. При похоронах его матери гроб её оказался "не над могилой сына, а рядом с неизвестными останками точное место его [Есенина] могилы теперь установить будет очень нелегко" (Из оф. письма племянницы поэта С.П. Митрофановой (дочери А.А. Есениной) в комиссию Всероссийского Есенинского Комитета по выяснению обстоятельств смерти Есенина от 04.01. 1994г.)
Мужественным документом является реакция на смерть Есенина со стороны Б.Лавренёва, опубликовавшего в "Красной газете" от 29 декабря 1925 г. замечательную заметку "Памяти Есенина. Казнённый дегенератами": "мой нравственный долг предписывает мне сказать раз в жизни обнажённую правду и назвать палачей и убийц - палачами и убийцами, чёрная кровь которых не смоет кровяного пятна на рубашке замученного поэта".
В заметке, написанной Вс. Рождественским по самым свежим следам, говорится: "Умер Есенин. Это трудно сказать вслух. Это так же трудно сказать, как "нет больше песни Умерли березовые рощи, вечернее косое солнце, розовая дорожная пыль" Умер Есенин. Умерла песня. Ещё будут "читать" стихи, ещё будут "произносить" их с эстрады, но "петь" уже не станет никто. Новые машинные ритмы вошли в нашу жизнь. Прощай, Сережа, - песня, сгоревшая на ветру".
Ошибся Всеволод Александрович. Потому что в те дни он не представлял значительности и мощности созданного С.Есениным - великим национальным русским поэтом, и Россия будет петь его всегда.
Как ветер, безвестное пение
Взлетает над золотом нив.
ПЕТЬ БУДЕТ РОССИЯ ЕСЕНИНА
НА СЛОЖЕННЫЙ ЕЮ МОТИВ!
"Ярь", N 1 (9), 2006г. С.-Петербург
http://www.esenin.ru/
http://viperson.ru/articles/nikolay-braun-neotretushirovannyy-esenin
Браун Николай Николаевич
Председатель Имперского клуба в г. Санкт-Петербурге; родился 24 ноября 1938 г.; в 1969 г. был приговорен к 7 г. лагерей и 2 г. ссылки по статье "антисоветская агитация и пропаганда", освобожден в 1978 г.; в 1991 г. принял участие в создании Петербургского монархического центра; в 1993 г. основал Имперский клуб в Санкт-Петербурге; с 1991 г. являлся соратником Российского имперского союза-ордена (РИС-О), в 1994 г. был исключен из РИС-О "за отход от имперской идеологии", в октябре 1994 г. группой сторонников был избран и.о. начальника РИС-О; избирался членом Центрального Совета Российского Народного Собрания.
ЕСЕНИН: ПОЛЕ ПРИТЯЖЕНИЯ
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО
29.11.2005.
27 декабря 2005 г. исполнилось 80 лет со дня гибели великого поэта С.А. Есенина. В оф. некрологе в свое время отмечалось: «Поэт погиб потому, что был несроден революции. Но во имя будущего она навсегда усыновит его». Иными словами, приспособит. Означена и дата гибели – 27 декабря. Газетные репортеры ошибочно называли дату смерти поэта – 28 декабря. Но Л.Троцкий, автор некролога, знал хорошо, о чем писал. По самым последним данным в 11 час. вечера 27 декабря 1925 г. Есенина уже не было в живых. Это явствует из воспоминаний А.Л. Назаровой, жены коменданта гостиницы «Интернационал» - «Англетер». (Существует запись на видеопленку). Антонина Львовна хорошо запомнила, как в тот вечер мужа после окончания работы вызвали в гостиницу и его дальнейшие признания. Все это противоречит свидетельским показаниям самого В.М. Назарова из «Дела о самоубийстве С.А. Есенина». Комендант прилежно живописал неожиданное обнаружение трупа утром 28 декабря. Следовательно, у этого спектакля были свои режиссеры и весьма влиятельные. В те годы Есенин писал:
Пустая забава,
Одни разговоры
Ну что же,
Ну что же вы взяли взамен?
Пришли те же жулики,
Те же воры
И законом революции
Всех взяли в плен.
Более того, ему были известны имена лиц из первого эшелона власти, причастных к валютным махинациям на черной бирже, которая находилась на Ильинке у памятника героям Плевны. В материалах «Дела № 2037» из Секретного отдела ОГПУ зафиксировано, что Есенин с друзьями называли среди покровителей черной биржи Троцкого и Каменева. Отголоски тех событий в драматической поэме «Страна Негодяев»:
Никому ведь не станет в новинки,
Что в кремлевские буфера
Уцепились когтями с Ильинки
Маклера, маклера, маклера…
Не жаловал поэт и В.И. Ленина. Во всяком случае, образ получался не традиционным.
Ученый бунтовщик, он в кепи,
Вскормленный духом чуждых стран
С лицом киркиз-кайсыцкой степи
Глядит, как русский хулиган.
Да и себе Есенин предрек страшный конец в «Метели»:
И первого
Меня повесить нужно,
Скрестив мне руки за спиной
За то, что песней
Хриплой и недужной
Мешал я спать
Стране родной…
И добавлял, что «могильщику теплее станет», то есть, новой власти. Есенинскую «Метель» в одном из неофициальных некрологов, и припомнил поэту один его старый знакомый и «доброжелатель». Мол, сам напросился. Оформить более менее грамотно «самоубийство» – дело несложное. В том же «Деле о самоубийстве С.А. Есенина» хранится и Акт вскрытия трупа, подписанный судмедэкспертом А.Гиляревским (фонды ИМЛИ им. А.М. Горького). Как член Комиссии Всероссийского писательского Есенинского комитета по выяснению обстоятельств смерти поэта я имела возможность познакомиться со многими документами. Да, внутри Акта А.Гиляревского не обнаружено современными коллегами судмедэксперта противоречий. Акт написан на профессиональном уровне. Но, как я давно заметила, противоречия возникают при сопоставлении этого Акта с другим документом, а именно: записями секретаря похоронной комиссии П.Лукницкого. В Акте А.Гиляревского читаем: «зрачки в норме». А у Лукницкого в записях: «Один глаз на выкате, другой – вытек».
В книге Лукницкого, посвященной А.Ахматовой, вышедшей за рубежом, содержится уточнение в описании посмертного облика С.Есенина: «Левый глаз плоский: он вытек» (Ymca-Press, 1991). Это соответствует показаниям Н.Н. Брауна, сына поэта Н.Брауна, который выносил тело Есенина из гостиницы и заметил травму глаз и шейных позвонков. Все эти свидетельства не нашли отражения в книге «Смерть Сергея Есенина. Документы. Факты. Версии. Материалы комиссии Всероссийского писательского Есенинского комитета по выяснению обстоятельств смерти поэта» (Москва, ИМЛИ РАН). Книга издана в 1996 г. и переиздана без каких-либо дополнений и уточнений (!) в 2003 г. Именно на эту работу и ссылается Генпрокуратура, отказывая почитателям поэта и его родственникам в возбуждении уголовного дела по факту гибели С.Есенина в связи с новыми открывшимися обстоятельствами. Можно ли так безоговорочно доверять писательской по существу любительской комиссии, которая в своей работе привлекала время от времени некоторых специалистов?
Как член данной Комиссии я была вынуждена заявить, что работа велась мало сказать предвзято. Дело просто дошло до сокрытия документов. Например, записей секретаря похоронной комиссии П.Лукницкого, с которыми глава Комиссии есениновед Ю.Прокушев не познакомил специалистов. Удивляться не приходится. Автор многочисленных книг о поэте-самоубийце – лицо, заинтересованное в подтверждении госверсии, которую он обслуживал на протяжении десятилетий. Хочется верить: времена изменились, хотя вокруг имени поэта по прежнему идет борьба. Чтобы в этом убедиться, достаточно включить телевизор. По Первому каналу трижды показали док. фильм о С.Есенине, в котором приводятся доказательства убийства поэта. А вслед за ним вышел худ. телесериал, где ставится под сомнение «самоубийство» Есенина. На канале «Культура», с ошибкой цитируя стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья…», известный литературовед Л.Аннинский рассказывал об обстоятельствах «самоубийства» поэта. В автографе читаем:
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
Литературовед позволил себе исказить текст. Казалось бы, небольшая подмена: вместо «умирать» прочел «умереть», – а разница существенная. Умереть – решимость свести счеты с жизнью. Умирать – предчувствие гибели без намека на самоубийство. «Меня хотят убить…» – говорил Есенин неоднократно. Не пора ли услышать поэта? Исследователи отмечают, что стихотворение написано кровью. Вот только дата написания не уточняется. К тому же, как известно из воспоминаний Н. Табидзе, Есенин, случалось, при отсутствии чернил писал стихи кровью. Так, например, стихотворение «Поэтам Грузии» полностью написано кровью. И в этом весь поэт с его открытой миру душой и неизбежностью запечатлеть нахлынувшие строки любой ценой. Обо всем этом подробно я рассказала в книге «Златоглавый. Тайны жизни и гибели Сергея Есенина», которая переиздана в 2005 г. в издательстве «Янтарный сказ» в Калининграде, на другом конце России, потому что там без Есенина трудно жить. И здесь в центре России нам без него не обойтись. Рано или слишком поздно к позору для госчиновников с великого поэта снимут ярмо самоубийцы. Он был убит. И оклеветан. Но восстанет из самоубийц как мученик за Россию.
Официальному есениноведению уже мало кто доверяет. Выступая 2 октября 2005 г. на Есенинском празднике в Константинове, председатель Совета Федерации С.М. Миронов говорил о необходимости продолжить расследование обстоятельств гибели великого поэта, поскольку «многое остается неясным». Впервые посмертную фотографию Есенина мне удалось чудом показать в прямом эфире по Ленинградскому телевидению во время Есенинских чтений в Ленинграде в марте 1989 г. Тогда руководители Есенинского общества «Радуница» перепугались и решили, что есенинцев в лучшем случае разгонят. Они и теперь за оф. версию, потому что с ней как-то спокойнее. Так что споры о гибели поэта продолжаются. Но плохо, что дело уже дошло до аукциона, приуроченного ко дню рождения поэта в октябре 1997 г. Устроителей аукциона, на котором продавалась посмертная маска поэта и оригиналы посмертных фотографий, не остановило даже открытое письмо в Генпрокуратуру под названием «Первые Есенинские торги. Улики на продажу» (Советская Россия,1997, 2 окт.) Аукцион проводили есениноведы во главе с Ю.Л. Прокушевым в стенах ИМЛИ во время Международных Есенинских чтений. Улики убийства С.Есенина могли уйти за рубеж, и концы, как говорится, в воду. В «Стране негодяев» поэт писал:
Места нет здесь мечтам и химерам,
Отшумела тех лет пора.
Все курьеры, курьеры, курьеры,
Маклера, маклера, маклера.
От еврея и до китайца
Проходимец и джентельмен,
Все в единой графе считаются
Одинаково – business men...
На Есенинских чтениях можно было приобрести и книгу «Смерть Сергея Есенина. Документы. Факты. Версии». В исследовательской части – все доказательства убийства поэта, а выводы сделаны обратные. Черное круглое пятно под правой бровью на фотографиях полностью совпало по локализации с кратером на посмертной маске. Следовательно, это углубление, то есть пробоина. Вывод специалистов: кожная складка. На ковре и тумбе по фотографии (с негативом) обнаружены темные пятна с размытым контуром. И репорты сообщали о пятнах крови на полу. Другой источник информации – санитар К.М. Дубровский. Он обратил внимание и на кровь, и на полный беспорядок в номере, и на следы борьбы. (Существуют письменные показания его дочери). Специалисты этой информацией не заинтересовались.
На слепке кисти правой руки, которой Есенин (по описанию участкового надзирателя) зацепился за трубу парового отопления, никаких следов ожога не обнаружено. Тем не менее, специалисты из Комиссии утверждают, что на лице у поэта – ожог. Кстати, в Акте Гиляревского он не отмечен. Видимо, все дело в том, что прославленному советскому есениноведу Прокушеву, его соратникам и ученикам так хотелось подтвердить госверсию, пусть даже устаревшую, что они были готовы на любые действия. Вплоть до аукциона в ИМЛИ лишь бы избавиться от новых улик убийства, которые надо исследовать. Вот так с молотка в центре Москвы продавали Есенина. И СП России не заступился, потому что между талантами и гением – бездна. В нее и столкнули поэта-провидца. Но как сказал Есенин:
В две луны зажгу над бездной
Незакатные глаза.
И кажется, он нас всех видит. Мне думается, мы попали в Есенинское поле притяжения, и он нас не отпустит, пока не будет окончательно установлена истина. За истекшие годы многое изменилось. Вот и родственники С.Есенина уже не против эксгумации. Но я надеюсь, что она не понадобится. Слишком много прямых и косвенных доказательств убийства поэта.
Наталья Сидорина, Член СП России, член Комиссии Всероссийского
писательского Есенинского комитета по выяснению обстоятельств смерти поэта
http://esenin.ru/o-esenine/gibel-poeta/sidorina-natalia-otkrytoe-pismo
Екатерина Эйгес
(1890 – 1958)
Младший ребенок в семье Р.М. Эйгеса. По образованию математик. Писала стихи, участвовала в различных поэтических дискуссиях. В нее был влюблен С.Есенин. Посвятил ей стихи (не сохранились). Автор воспоминаний о С.Есенине. «Новый мир» 1995 №9.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Среда, 28 Дек 2016, 11:57 | Сообщение # 6 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | Екатерина Романовна родилась 27 февраля 1890 г. в Брянске. Была 10-м ребенком в семье земского врача Романа Михайловича Эйгеса, служившего в Харьковской, Орловской и др. губерний. За участие в русско-турецкой войне 1874 г. он получил чин действительного статского советника и личное дворянство, что дало ему право служить вне черты оседлости, и все его дети получили возможность окончить ВУЗ и впоследствии, став специалистами высокого класса каждый в своей профессии, творчески реализоваться. Екатерина росла избалованной. Она рано приобщилась к русской поэзии и музыке - в доме сохранилась хорошая библиотека. Отец был бессребреник и не брал денег с бедноты за лечение. Однако, несмотря на бедность, все дети учились игре на фортепьяно и немецкому языку. Став взрослыми и переехав в разное время в Москву, братья и сестры Екатерины сохраняли тесные родственные связи, особенно четверо младших; старшие, уже «выбившись в люди», материально помогали младшим.
Стойкие трудовые навыки, приобретенные в отрочестве (многие со старших классов гимназии давали уроки, в студенческие годы преподавали, живя в семьях богатых людей), помогли Эйгесам в трудные годы революции и последующей разрухи. Екатерина поселилась вместе с братьями -художником Вениамином и литератором-пианистом Иосифом - в одной квартире, снятой для всех сестрой Надеждой - биологом, позднее педагогом педологом.
Несмотря на трудный быт в годы революции и гражданской войны, она вспоминала это время как насыщенное творческими интересами и разнообразными устремлениями окружающих ее родных и их многочисленных друзей, ярких индивидуальностей, членов различных худ. объединений (в том числе бывшего «Бубнового валета»), поэтических кружков и проч. В доме происходили диспуты, часто шутливые споры, домашние концерты. Екатерина, очень красивая и общительная, несмотря на серьезные занятия на математическом факультете, с юности писала стихи, была центром этой компании одаренных молодых людей, писавших стихи, участвовавших в выставках, музицировании. Хотя познакомились они с Есениным в СП, их дружба не могла быть основана на общности поэтических вкусов. Что же могло привлекать в ней Есенина и что сближало столь разных по биографическим, жизненным, культурным особенностям людей? Кроме внешней привлекательности (Катя была похожа на З.Райх - все, знавшие обеих, утверждали это), она была интеллигентна, начитанна, очень добра, образованна, с широкими, хотя, возможно, и поверхностными интересами, отличалась заботливостью и умением создать вокруг себя в любых условиях атмосферу уюта и женственности; с ней было в ее молодые годы легко и «отдыхательно». Возможно, именно эти качества, столь резко отличавшиеся от пристрастий окружавшей Есенина среды, и привлекали поэта к ней, в ее уют и благонравие, целомудрие и нежную заботливость старшей и ничего не требовавшей от него подруги.
Их отношения прекратились в 1921 г. в связи с ее замужеством (недолгим и неудачным). Есенин в 1922-м уехал за границу с А.Дункан, и после его возвращения они больше по-домашнему не встречались. Муж Екатерины, математик П.С. Александров (будущий академик, создатель научной школы по топологии), вернувшись в 1924 г. из командировки во Францию, порвал с женой, но сохранил дружеские связи с ее родственниками (он был учеником гимназии в Смоленске, где, по его словам, ему привил любовь к математике его учитель, брат Екатерины Александр). В начале 1930-х годов она переехала к самому старшему из братьев - композитору и преподавателю фортепьяно. В ее маленькой уютной комнате над кроватью висел есенинский коврик с Георгием Победоносцем, почему-то она полюбила всё миниатюрное - на полках стояли маленькие, красиво переплетенные поэтические томики, чай наливала в крошечные кофейные чашечки. Всё было какое-то игрушечное, детское, изящное, напоминало кукольный домик. Культурных интересов она не утратила, но работала мало. Увянув и утратив поклонников, стала ближе к родне, внимательна к многим племянницам, по-прежнему была ласково-заботлива. В середине 1930-х она вышла замуж за своего бывшего сотрудника, видного библиографа, работавшего в библиотеках ВТО и Иностранной библиотеке, Н.И. Пожарского, и переехала к нему на Машкову улицу, где он жил с семьей сестры. Отношения у них были вежливо-уважительные, но казались прохладными - обращались они друг к другу на «вы». Она окружила мужа заботой, но радости там не ощущалось. Умерла Е.Р. Эйг 17 июня 1961 г. в Моcкве, недолго болея раком, самоотверженно ухаживая за больным раком мужем, но неожиданно опередив его в смерти.
Л.Чудова, племянница Е.Эйгес
http://esenin.ru/zhensch....na.html
ВОСПОМИНАНИЯ О СЕРГЕЕ ЕСЕНИНЕ
"Самое лучшее время в моей жизни считаю 1919 год. Тогда мы зиму прожили в 5 градусах комнатного холода. Дров у нас не было ни полена”, - писал Есенин в автобиографии. Об этом времени и о нем, поднимающемся по ступеням известности и славы, еще не надломленном, бодром и деятельном, с “не промокшими” в кабаках синими глазами - воспоминания Е.Эйгес, написанные почти 40 лет спустя после ее знакомства с поэтом. Окончив до революции математический факультет Московского университета, совмещала работу в библиотеках Наркомвнудела, затем - Наркомпроса с учебой на Высших литературно-художественных курсах (впоследствии -Литературно-художественный институт им. В.Брюсова), писанием стихов, посещением многочисленных поэтических вечеров и выступлений - в Политехническом музее, Доме Печати, лит. кафе. В Москве тех лет такой образ жизни был типичен для развитой, близкой к лит. кругам девушки. По-видимому, стихи Эйгес чего-то стоили и ее не только за привлекательную внешность приняли во Всероссийский Союз поэтов. К сожалению, нам неизвестно, сохранились ли ее произведения. По отдельным стихотворным наброскам 1918 г. трудно судить о ее даровании.
Уже отравленная ядом
Зеленых трав и тополей,
Я не могу укрыться взглядом
От убегающих полей.
Вернуться вновь к толпе, столице,
Кафе поэтов на Тверской,
В ту жизнь страдающей блудницы,
Забывшей счастье и покой.
Нет, о другом душа томится.
Здесь, в зеленеющем саду,
Москва пускай мне только снится
В своем пленительном чаду.
1918 г.
Стихотворение слабое, в “страдающую блудницу” верится с трудом. Среди начинающих поэтов и поэтесс, которые окружали Есенина, многие писали стихи гораздо искуснее - например, Н.Вольпин, мать сына Есенина, впоследствии известная переводчица и автор воспоминаний о поэте. Конечно, наивные и целомудренные воспоминания Эйгес не могут сравниться с предельно искренними записками Г.Бениславской, полный текст которых стал известен сравнительно недавно, или с обладающими высокими лит. достоинствами воспоминаниями Н.Вольпин. Но даже самые непритязательные свидетельства о поэте приобретают для нас все большую ценность по мере удаления от его времени. Машинописная копия воспоминаний Эйгес поступила в “Новый мир” от А.Абрамова, разбиравшего весной 1983 г., по просьбе академика Колмогорова, архив математика П. С. Александрова и обнаружившего в нем эти воспоминания.
“Неожиданно встретилась машинописная копия (25 занумерованных страниц и 4 отдельных листика) с упоминанием Есенина. Когда я с удивлением спросил Андрея Николаевича, как она могла попасть сюда, он ответил в первый момент, что тоже удивлен, но затем спросил: "А нет ли там упоминаний каких-то фамилий?” Когда я нашел запись "Ек. Ром. Эйгес”, Андрей Николаевич сказал: "Тогда все понятно”. На мой естественный следующий вопрос ответ был примерно таков: "Это Е.Р. Эйгес. Она была женой Павла Сергеевича”. - пишет А.М. Абрамов.
- Познакомилась я с Есениным весною 1919 г., вот при каких обстоятельствах. Тогда лит. жизнь в Москве возглавлял СП, обосновавшийся в так называемом “Кафе поэтов” на Тверской, д.18. Небольшая, часто переполненная зала, эстрада, на которой выступали имажинисты, пролетарские поэты, футуристы и просто поэты и поэтессы. Среди публики изредка бывал В.Брюсов. Вторая комната - собственно кафе; там можно было поужинать и выпить кофе с пирожным эклер; отсюда вели 2 двери, одна - в кухню, на другой была надпись: “Правление СП, председатель Шершеневич”. За столиками в кафе сидели поэты, артисты после спектакля. Вот в углу за столиком сидит Есенин с каким-то издателем. Они горячо разговаривают о чем-то, что-то пишут. Про Есенина говорят, что он умеет “пристраивать” свои стихи: они то выходят отдельными книжечками, то в каких-нибудь поэтических сборниках. Зимой 1918 г. я в первый раз была в этом кафе с моим братом на выступлении Есенина, стихи которого мне очень понравились. Само собой разумеется, мне очень хотелось попасть в этот поэтический мир. Ведь у меня самой уже была написана целая книга стихов, напечатанная на пишущей машинке и переплетенная, она имела вид книжки. Это стихи 1910 -1913 гг. Тогда, до революции, я попробовала показать их Брюсову. Это было на Арбате, в редакции “Русской мысли”. “Мне хочется знать ваше мнение”, - тихо сказала я. Но Валерий Яковлевич очень строго ответил мне, что он может только сказать, годятся или не годятся стихи для напечатания в данном журнале. Я так опешила от этого ответа, что не нашла ничего другого, как взять свою тетрадь обратно и уйти. С тех пор я не писала стихов. Так было до революции 1917 г. За это время я окончила математический факультет 2-го МГУ.
После революции повсюду в Москве, точно грибы, стали появляться различные поэтические кружки, общества, лит. курсы, а также начались выступления поэтов в клубах различных районов Москвы. С радостью бросилась я в эти открытые двери поэтических единений. Так, помню, был небольшой поэтический кружок где-то в районе Остоженки, в квартире Классон, под председательством Н.Павлович, было общество “Литературный особняк”. Посещала я также лит. курсы, где слушала Брюсова - “Ритмика стиха”. Обыкновенно на выступления ходили мы вместе с братом. Иногда я читала свои стихи, брат выступал в качестве критика прочитанных произведений. Помню, в каком-то клубе мы впервые слушали выступление В.Казина. Он читал свой “Рабочий май” и сразу обратил на себя наше внимание. Он был еще совсем юным, выступал в ученической куртке. Позднее мы встречались с ним, так же как и с его другом Санниковым, очень часто в том же “Кафе поэтов”.
В начале 1919 г. я переехала на Тверскую ул., в гостиницу “Люкс”, которая была общежитием того учреждения, где я работала в библиотеке. Комната - большая, светлая, с письменным столом и телефоном на столе. Однажды, по дороге со службы, я увидела в окне книжного магазина книжечку стихов Есенина “Голубень”. Я купила ее и сразу почувствовала весь аромат есенинских стихов. В начале весны я как-то отнесла свою тетрадь со стихами в Президиум Союза. Там за столом сидел Шершеневич, а на диване в свободных позах расположились Есенин, Кусиков, Грузинов. Все они подошли ко мне, знакомились, спросили адрес. Через несколько дней мне возвратили тетрадь, и я была принята в члены СП. А еще через несколько дней в двери моей комнаты постучались. Это был Есенин. Говорят, перед выступлением он часто выпивал, чтобы быть храбрее, но на этот раз был трезв и скромен, держался даже застенчиво. Сидя сбоку на ручке кресла, он рассказывал о своем приезде в Петербург, о своей бытности там, о своем знакомстве с Блоком, Ахматовой, Клюевым, который оказал на него большое влияние. Позднее, в разговоре о Блоке, он высказался о нем несколько иронически, называя его современным Надсоном, а его поэзию “надсоновщиной”. И вот, после блоковских таинственных Незнакомок, туманов, снежных метелей, я привыкла к другим образам, которые мне становились все ближе и дороже и которым мне хотелось теперь подражать. Гуляя в одиночестве и глядя на окрестные места, я так писала потом одному знакомому поэту в Москве:
Другой здесь мост высокий,
Под ним железный путь,
И все брожу я около,
А вниз боюсь взглянуть.
А если спуститься ниже -
Сколько коров на лугу, -
И думаю: скоро ль слижет
Здешний месяц мою тоску?
И месяц рукою сильной
Поднимает в свой желтый свет,
Чтобы не думать мне больше о “милом”,
Опоздавшем на десять лет.
Слово “милый” попадалось у меня не в одном стихотворении, поэтому поэты, в том числе и Есенин, завидя меня, дразнили: “Вот “милый” идет”. Потом, после того как Казин посвятил мне стихотворение, меня прозвали одно время “Музой”. Кроме Казина и другие писали мне стихи, причем моя фамилия Эйгес многим нравилась, казалась многозвучной. Один поэт рифмовал “Эйгес” и “песни лейтесь”. Они были написаны в моем специальном поэтическом альбоме, который так же трагически погиб, как и все остальное.
Очень любил писать эпиграммы В.Федоров. У меня на столе большая промокательная бумага вся была испещрена небольшими эпиграммами, главным образом на Есенина, которые, конечно, тоже исчезли.
У меня имеется рукопись стихотворения Есенина “Хулиган”. Написано чернилами на бланках “Коммуны Пролетарских писателей”. Всего 3 листа. Первоначально стихотворение, очевидно, предполагалось состоящим из 4-х строф, так как за ними следует подпись “С.Есенин”. Потом подпись, а также 4-я строфа зачеркнуты. Зачеркнута также строфа, следующая за подписью. Первые 3 строфы стихотворения написаны почти без помарок. Остальные 6 строф, начиная со строчки “Русь моя, деревянная Русь”, написаны с большими помарками, зачеркнутыми строками и написанными сверху заново. На обратной стороне одного из листов имеется еще автограф Есенина, представляющий перечень названий стихотворений, предназначавшихся, очевидно, для какого-нибудь стихотворного сборника.
Есть у меня еще небольшое письмо-записка, обращенная ко мне, за подписью поэта. Получила я рукопись Есенина при следующих обстоятельствах. Весною 1920 г. я зашла как-то к нему днем, жил он тогда в Гранатном пер. у одного из своих сопайщиков по книжному магазину на Б.Никитской. Есенин в хорошем расположении духа. Недавно было его выступление в Политехническом музее. Он достал много свернутых в трубочки записок и сказал, что он, “как старая дева свои любовные послания”, любит перечитывать эти записки. Потом он дал мне какую-то длинную записку с объяснением в любви. “Это я получил после того, как прочел свою “Песнь о собаке”, - и, улыбаясь, прибавил: - Да любить мои стихи - это еще не значит любить меня”. Затем достал большую кипу с рукописями и сказал, что эти рукописи он разделит между мной, мамой и сестрой Катей. С этими словами он отделил 3-ю часть рукописей и дал ее мне. Эти рукописи, к несчастью, постигла печальная участь. Они пропали, за исключением этих 3-х листов, о которых я писала.
“Вот, - сказал Есенин, - даю тебе третью часть своих рукописей; остальные две - маме и сестре Кате”. С этими словами Есенин достал целую кипу рукописных листов и, отделив 3-ю часть, дал ее мне. Я спрятала листки, их было штук 50. К сожалению, сохранилось только 3 листка, заполненных с обеих сторон, на листках бланков “Коммуны Пролетарских писателей”. Как-то, придя ко мне, он застал у меня мою невестку, жену моего брата-художника. Мы сидели на диване, перед которым на полу лежал небольшой коврик. Есенин стал на одно колено на этот коврик и прочел свое стихотворение “Закружилась листва золотая в розоватой воде на пруду...”. Он читал, вскидывая голову при каждой новой строчке, точно встряхивая волосами. В строчке “Я сегодня влюблен в этот вечер...” делал ударение на слове “сегодня”, растягивая букву “о”, так что получалось “сегоодня”. Так как это было одно из первых стихотворений, слышанных мною от него, то образ Есенина поневоле ассоциировался с этим стихотворением. Вспоминая его, я и теперь слышу хрипловатый, точно заглушенный голос, присущий только ему. Помню, я прочитала Сергею свое стихотворение, которое оканчивалось словами: “И счастье, что было возможно три года тому назад”. Он взял со стола книжку “Голубень” и написал на ней, сбоку наверху, так: “Ек. Ром. Эйгес. Здесь тоже три года тому назад, а потому мне прибавить в этой надписи больше нечего”. Жил тогда Есенин в переулке у Тверской, который подходил к углу моего дома. Иногда, возвращаясь домой со службы по этому переулку, я встречала его. Он шел обычно с Мариенгофом, с которым жил в одной комнате.
Часто Сергей звонил мне по телефону. Стояли весенние дни, но топить уже перестали. Кутаясь от холода и стараясь уснуть, я вдруг вздрагивала от резкого звонка по телефону. Очевидно, он звонил, вернувшись поздно откуда-нибудь домой. Называя меня по фамилии и на “ты” (так было принято и заведено поэтами между собой), он говорил отрывисто, нечленораздельно, может быть, находясь в не совсем трезвом виде, вроде того: “Эйгес, понимаешь, дуб, понимаешь”, что-то в этом роде, часто упоминая слово “дуб”. Я, конечно, ничего не понимала, однако образ “дуба” как-то ясно запомнился. Когда в скором времени я уехала в дом отдыха, вышла в парк и увидела по обеим сторонам аллеи громадные дубы, я вспомнила слова Есенина. Мне захотелось послать ему “дубовый привет”. Как раз один из отдыхающих, молодой человек, по имени тоже Сергей, уезжал в Москву на несколько дней. Я сорвала несколько дубовых веток и, перевязав их, вместе с белым билетиком, на котором было написано: “Сергею Есенину”, попросила его зайти на Тверскую в “Кафе поэтов”. Поручение было исполнено. Уезжая в дом отдыха, я взяла с собой книжечку Есенина “Голубень”. Гуляя по аллеям парка и сидя где-нибудь на скамеечке, я читала стихи, заучивала наизусть, впрочем, они сами запоминались, так они были теперь мне близки и понятны. Конечно, мне надо было пройти большой путь, чтобы от моего страстного увлечения стихами Ахматовой и Блока перейти к этим новым, еще небывалым образам и рифмам. Мне очень нравились его звуковые рифмы, а не написательные, к которым я привыкла.
По возвращении из дома отдыха мы продолжали встречаться довольно часто. Скажу даже больше. Нельзя было выйти из дома, чтобы не встретиться с парой: один, более высокий, - Мариенгоф, другой, пониже, - Есенин. Увидев меня, он часто подходил ко мне. Иногда Сергей шел, окруженный целой группой поэтов. Он любил общество, редко можно было увидеть его одного. Разговаривая с шедшими с ним поэтами, он что-то горячо доказывал, размахивал руками, говорил об образе в поэзии - это была его излюбленная тема. Когда же он пишет стихи? Вероятно, ночами, думала я. Домашней жизни у него не было: где-то он и Мариенгоф пьют чай, где-то завтракают, где-то обедают. Днем в кафе неуютно, полутемно, пустые столы. Из “Кафе поэтов” поэты переходят в другое кафе - “Стойло Пегаса”. Там тоже поэты, артисты, чтение стихов, споры. Иногда, возвращаясь домой с работы, я видела Есенина, стоящего перед подъездом гостиницы “Люкс”. Он в сером костюме, без головного убора. Мы вместе поднимаемся по лестнице, и в большом зеркале на площадке лестницы видны наши отражения. Как-то, будучи у меня, он вытащил из кармана пиджака портрет девочки с большим бантом на голове. Это портрет его дочки, и он рассказал историю своей женитьбы. “Мы ехали в поезде в Петербург, по дороге где-то вышли и повенчались на каком-то полустанке”. “Мне было все равно, - добавляет Есенин. - Потом в Петербурге жизнь сделалась невозможной. Зинаида, - так называл он свою жену, в будущем артистку Райх, - очень ревновала меня. К каждому звонку телефона подбегала, хватала трубку, не давая мне говорить. Теперь все кончено. Так лучше жить, без привязанностей”.
Я подумала, что сближаются люди не потому, что они часто встречаются, а напротив. Когда люди интересуются друг другом, то они начинают часто встречаться, сталкиваться друг с другом. Проходит интерес или симпатии друг к другу, и люди само собой перестают встречаться. Так было у меня и с Есениным. Я уже писала о частых встречах, но кроме встреч еще были какие-то постоянные напоминания о нем. То я увижу на улице афишу о выступлении с его фамилией, то, работая в библиотеке, я постоянно наталкиваюсь на его фамилию, разбирая какие-нибудь журналы или газеты. Это были или его стихи, или критика о его стихах. Много писали о нем в провинциальных газетах и журналах, которые мы получали в библиотеке. Раскрывая газету, я машинально искала букву “Е” и действительно наталкивалась на его имя. Вот что-то написано о нем, я с жадностью прочитываю. Ведь это было время подъема его славы. О нем говорили, писали, ходили на его выступления. Если не все проникались чувством его стихов, то многие шли ради любопытства послушать, повидать то, о чем так много говорят. Он и сам чувствовал и любовь, и поклонение, и влияние, которое он производил на молодых поэтов. Иногда он говорил про молодежь: “Меня перепевают!” Но был этим доволен. Однажды он принес мне только что вышедшую маленькую книжечку своих стихов и одновременно вышедшую такую же маленькую другого поэта, Мариенгофа. “Толькина ни одна книжка не продалась! Его все книжки на полках лежат, а мои уже все проданы”, - сказал он. Книжки продавались в магазине на Б. Никитской, в котором он был пайщиком.
Как-то поэт Казин написал стихи, посвященные мне, и прочел их Есенину. Сергей потом с иронией сказал: “А плохие стихи тебе Казин посвятил”. Пожалуй, в ту пору он считал себя выше всех поэтов, и поэтому настроение у него было почти всегда веселое. Он еще не был тем пессимистом, каким стал всего через какие-нибудь 2-3 года. Летом 1919 я уезжала на родину в Орловскую губернию к своему отцу. Сергей тоже поехал домой к себе в деревню. Перед отъездом много покупал подарков: материи, обуви, продовольствия, сахару, как-то доставая все это. Оттуда привез белой муки. Началась осень 1919 г. Это было время тяжелое. Холодно, голодно. Маленький хлебный паек, за которым надо было идти далеко в подвал и смотреть, как его взвешивают, потом делить так, чтобы хватило на целый день. Ведь к обеду хлеба не дают. Обедала я на службе. Говорили, что на первое - вода с капустой, на второе - капуста с водой. Иногда доставала кусочек сахара. Кроме работы в библиотеке ездили на грузовиках на станцию ж/д разгружать дрова, убирать. Дни стояли хорошие. Осень светлая. Мы были молоды, и всё было нипочем. Хотя и уставала, но дома не сиделось. Вечером - “Кафе поэтов”. Есенин провожает домой. Он тоже молод и весел, у него много озорства, мальчишеского, ребячливого. Кто-то мне подарил небольшие цветные лоскутки, я наделала из них носовые платочки. Есенин каждый раз таскал у меня из кармана по платочку и клал в свой карман, потом, конечно, терял. Так все и перетаскал. Потом, помню, мы шли целой компанией к какому-то приятелю, живущему в переулке Арбата. Дни еще были теплые, окна открыты. В одном доме окна были так низки, что подходили к самому тротуару. На подоконнике стояли горшки с цветами. Сергей схватил один горшок и долго нес его под смех с остальной компанией. Потом бегом вернулся и поставил его на место. Придя к писателю, мы все уселись на диван, очень большой и вместительный. А Есенин стал посреди комнаты и читал свою поэму. Небо и земля слились воедино, а он стоял и метал громы и молнии. Было даже страшно. Мы все поздно вернулись домой.
Иногда он приносил мне из кафе пирожок, котлету или яблоко. Однажды, когда Сергей был у меня, послышался в коридоре шум, а в дверь нашу постучали - привезли картофель. За картофелем надо было идти далеко во двор, в подвал. Я дала Есенину большой мешок, и он на спине притащил картофель. Картофель был мороженый. Его клали в холодную воду, варили в шкурке и потом ели с солью. Так как хлеба было мало, то счастливцы, у которых была мука, делали из нее лепешки. И я научилась этой премудрости. Муку мне прислал тот паренек, который носил Сергею записку от меня. И сам Есенин принес мне муку, привезенную им из деревни. Кроме него, часто бывал у меня один человек, с которым я случайно познакомилась. Какая у него была специальность, я до сих пор не знаю. Знаю только, что он встречался с Луначарским где-то за границей. Некоторое время жил у него в Кремле. Он был одинок, имел где-то сына и, кажется, работал в Гослитиздате. Ему понравился тот уют, который был у меня, но, главное, наверное, понравились мои лепешки. Есенин очень невзлюбил его и называл просто “борода” за то, что у того действительно была большая борода с сединой. Как-то они вдвоем сидели у меня, я ушла в кухню жарить знаменитые лепешки, вернулась раскрасневшаяся, с целым блюдом румяных лепешек. Есенин, улыбаясь, сказал: “Она стряпуха”. Муку он принес мне одновременно вместе с грязным бельем, которое я должна была отдать прачке, живущей в нашем общежитии. Вероятно, не застав меня дома, он оставил чемодан с поклажей у вахтера, с запиской, которая у меня сохранилась до сих пор.
Сергей часто помогал мне в небольших хоз. делах. То принесет самовар из кухни, то помогает в распорке платья. По ордеру я достала красивое бархатное зеленое платье, но такого размера, что его надо было распарывать и заново шить. Он, сидя на диване, занимался этим делом. Это платье долго у меня существовало и напоминало мне Есенина. Я тоже старалась помочь ему в бытовых неуладках: то, как я уже писала, отдавала белье в стирку, то отдавала шить ему белье. Как-то он притащил целый кусок кремового сатина. Я ходила на Кузнецкий мост в мастерскую, а из остатков с прибавкой кружев у меня вышло чудесное платье, которое так и называлось “есенинским”. Отдавала чинить его знаменитую меховую шапку. Наступала зима... В комнате делалось все холодней. До металлических предметов нельзя было дотронуться, они жгли пальцы. Есенин преобразился. Теперь на нем была светло-желтая меховая куртка, переделанная им из подаренной кем-то дохи. Ходить в дохе было бы слишком шикарно для того времени. В круглой меховой шапке, в чем-то светлом на ногах, он походил теперь на какого-то пушистого зверька. И ходил он точно зверек, мягкими вкрадчивыми шажками, всматриваясь в окружающую его жизнь пристальным, точно удивленным взглядом. По вечерам я иногда уходила на курсы худ. чтения на Моховую ул., там читала Озаровская. Перед уходом как-то я оставила в пропуске записку на имя Есенина: “Буду к 9-ти, будет самовар”. Когда пришла, на обратной стороне записки я увидела его ответ: “Очень рад, буду к 10-ти”. В 10 он действительно пришел, и был самовар. Мы пили чай, когда послышался звонок по телефону. Это звонили из пропуска, в 11 часов посетителям обычно напоминали об уходе. Есенин сам подошел к телефону. “Товарищ”, - начал он и стал спорить и что-то доказывать. Но товарищи сами пришли и стали выпроваживать Есенина, несмотря на его сопротивление.
Он знал, что я окончила Высшие курсы и готовилась быть преподавательницей. Не раз у него являлась мечта вызвать своих сестер из деревни и дать их мне на воспитание, “на учебу”, как говорили. “Пусть поживут в Москве, поучатся, а потом опять в деревню уедут. Там замуж выйдут. В Москве им оставаться незачем”, - говорил он. С этой целью решили снять 2 комнаты. Кто-то дал адрес на Спиридоновку. Ходили туда вместе с Есениным. Вышла дама из бывших. Комнаты были мрачные, с тяжелыми портьерами. По дороге Сергей сказал: “И Тольку с собой возьмем”. Но комнаты почему-то оказались неподходящими, и плану этому не суждено было осуществиться. Он всегда очень нежно отзывался о сестрах, говорил о своем дедушке, но как-то странно избегал говорить о своих родителях, точно их не было. Однажды он принес мне свою фотокарточку, где он еще в поддевке. Эту карточку, несколькими годами позднее, у меня брал поэт Е.Сокол, вероятно, для переснятия, потом вернул ее мне, так что оригинал у меня имеется.
Был еще у Есенина друг, поэт Ганин. Он жил не в Москве, а в провинции. Они были внешне даже похожи: среднего роста, оба блондины. Когда тот приезжал в Москву, Есенин бывал с ним у меня. Что касается его дружбы с Мариенгофом, то она всегда казалась мне странной. Слишком неподходящи они были. Вероятно, для слабохарактерной и женской натуры Есенина требовалась какая-то опора извне. Такой опорой на первых порах и был для него Мариенгоф, который кроме того, что поучал его, как завязывать галстук, носить цилиндры и перчатки и “кланяться непринужденно”, научил его такой житейской философии, которая была несвойственна натуре Есенина. Именно он, как мне казалось тогда, помог Сергею расстаться с женой. “Я б никогда не ушел”, - сказал мне как-то Сергей. Он и его друзья учили Есенина той легкости отношений с женщинами, которая считалась тогда каким-то ухарством, почти подвигом. Самому Сергею не нравились те артисточки и певички, которые вертелись около Мариенгофа и льнули к нему. Они были ему не по вкусу. Он любил более скромных и серьезных. Как-то, провожая меня из “Кафе поэтов”, он говорил, что разделяет всех людей на “зрячих” и “незрячих”. Зрячие - это те, которые всё понимают. К таким людям он причислял и меня. Был легкий морозец, снежинки крутились около нас, а мы стояли на углу Тверской, откуда каждый уходил по своим домам: я - в подъезд “Люкса”, он - в переулок, в котором жил. “Любовь бывает трех видов, - сказал он, - кровью, сердцем и умом”. Когда заговорили о холодности некоторых женщин, он сказал: “Любить можно и статую”.
Есенин любил простые народные напевы. “Вот это музыка”, - говорил он, подпевая, если слышал такую. Но как самозабвенно любил он стихи, выделяя поэзию из всех видов литературы. “Люблю стихи”, - часто говорил он, вкладывая в эту фразу особый, полный большого значения смысл. Стихи действительно были его стихией, без которой он не мог жить. Он писал их кровью, сердцем и умом. Кроме книжечки “Голубень”, которую я сама купила, у меня была тогда еще его маленькая книжечка “Ключи Марии”, подаренная мне им и не совсем мне понятная. Затем он принес мне как-то книжечку “Преображение” в белой обертке-папке, с надписью по обложке: “Тебе единой согрешу”. Эта книжка была у меня все время с собой. В 1923 г., когда я со своим мужем жила в маленькой комнате на Волхонке, ко мне, по поручению Есенина, явился поэт Казин и попросил эту книгу, будто бы для переиздания. Так мне ее больше и не вернули. Трогательно было отношение Есенина к мальчикам-беспризорникам, торгующим папиросами. Помню, как-то в морозный день мы шли по Б.Никитской, направляясь к книжному магазину, что около консерватории. Нас догнала откуда-то вынырнувшая ватага ребятишек. Они обступили Сергея и, очевидно узнав его, дергали за рукав, за полы, наперебой предлагая из развернутых пачек папиросы. Он остановился, обернулся к ним, добродушно улыбаясь, о чем-то с ними поговорил, кого-то похлопал по плечу. В эту минуту Сережа, вероятно, вспомнил свое детство, деревенских мальчишек, себя героем среди них...
Когда он улыбался, около рта и глаз у него появлялись мелкие морщинки, придававшие ему особенно симпатичный вид. Его улыбающееся лицо, а также полученные от него и зажатые в красных замерзших руках беспризорников кредитки делали свое дело. Лед точно таял, становилось теплее и радостнее. Мальчики с громким гиком бросились от нас прочь, вероятно желая догнать какого-нибудь другого прохожего, который, может быть, будет с ними не так ласков, как только что был Есенин. Другой раз, зайдя как-то в книжный магазин, я застала его сидящего на корточках где-то внизу. Он копался в книгах, стоящих на нижней полке, держа в руках то один, то другой фолиант. “Ищу материалов по Пугачевскому бунту. Хочу написать поэму о Пугачеве”, - сказал Сергей. К концу зимы 1919 г. холод в моей комнате стал такой, что жить в ней сделалось невозможно и начальство сжалилось надо мной, меня перевели в другую комнату, на 5-й этаж. Она была не так комфортабельна, как первая, но зато в этой комнате было тепло, как в бане. Ко мне приходили греться. Из своей никогда не топленной комнаты приходил Есенин; приходил человек с бородой, любящий лепешки из белой муки. Приходя, он спрашивал: “Ну что, стишки пишете?” Его приходы кое в ком даже вызывали подозрение, а несправедливые сплетни и вызванные ими недоразумения отчасти послужили к охлаждению ко мне Есенина, а затем и полному разрыву.
Сергей любил пить чай и пил много, сидя за самоваром, а он был большой, никелевый. Я взяла его временно у подруги, зная любовь его к чаепитью. Один раз, когда он сидел у меня, я зачем-то ушла на кухню. Вернувшись, я застала Есенина за письменным столом. Он сидел и писал стихи в моем знаменитом альбоме. Я стала позади стула, на котором он сидел, и увидела вот что: “Теперь любовь моя не та, ах, знаю я, ты тужишь, тужишь...” - он всё писал. Когда написал до конца, сверху я увидела посвящение Мариенгофу. У меня отлегло от сердца. Альбом этот погиб. Еще в этой комнате помню такой случай. Тогда по какому-то талону продкарточки давали материю. По подаренным мне талонам я получила много яркого сатина, который лежал на столе, за столом сидели я и Есенин. В это время вошел мой брат-художник. Увидев лежащую на столе материю, он собирался поздравить нас, что я поняла по выражению его лица и успела предупредить недоразумение. Тогда всем расписавшимся в загсе давали талоны на получение материи. Но у Сергея не было ни продкарточки, ни паспорта, что-то было не в порядке с военным билетом. Между тем приближалась весна, а с нею и день 12 марта, день моего рождения. Теперь, когда я пишу эти строки, прошло 40 лет с того памятного дня, 12 марта 1917 г. Тогда я праздновала день рождения у сестры, у которой я жила. Было много молодежи, приятельниц, подруг. Вдруг в 12 час. ночи послышался резкий звонок. Пришел П.Антокольский, давний друг нашей семьи и принес долгожданную весть - самодержавие свергнуто! Конец вечера прошел неожиданно, долго не расходились, обсуждая события.
Три года спустя после того памятного дня я сидела одна в грустном настроении, родные были далеко, в разных концах Москвы. Вдруг я услышала стук в дверь. За дверью стоял Есенин, держа в руках что-то, свернутое в большую трубку. Войдя в комнату, он развернул сверток: это был прекрасный ковер, расшитый яркими шелками, в русском стиле. На нем изображался Георгий Победоносец на белом коне, кругом зеленые травы-муравы. “Это тебе, ты ведь любишь” - он знал, что я люблю кустарные вещи, коврики, которыми была украшена моя комната, но такого чудесного ковра у меня, конечно, не было. Сергей объяснил, что ковер ему подарили и что куплен он был на выставке кустарных изделий на Петровке. Зимою он укрывался им, а теперь тепло, и ковер ему больше не понадобится. Этот ковер цел у меня до сих пор. Правда, за это время он порядочно истрепался. Несколько раз я отдавала его в чистку, отчего краски на нем потускнели. Крылышки у св. Георгия совершенно истлели. Со светлой копной волос на голове, он похож теперь на обыкновенного деревенского парня со светлыми глазами. Часто, глядя на этот ковер, я вспоминаю строчку из стихотворения Есенина: “Были синие глаза, да теперь поблекли”.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Среда, 28 Дек 2016, 12:17 | Сообщение # 7 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | Как-то Есенин ушел из СП раньше обыкновенного, он собирался куда-то в гости, где будет много народу. Когда я изъявила желание с ним пойти, он сказал мне: “Не ходи туда, там по матушке ругаются”. Надо сказать, что Сергей относился ко мне несколько снисходительно, как старший в некоторых отношениях, несмотря на то что был моложе меня на 5 лет. Но он в свои 24 года гораздо более изведал и узнал жизнь, чем я в свои 29 лет. Ведь я до самой революции только и делала, что училась, сидела в лабораториях и только в воскресные дни ходила на симфонические концерты вместе с братьями. Часто, уходя от меня, на прощанье Есенин говорил мне: “Расти большая”. Этими двумя словами и кончается та небольшая записка от него, сохранившаяся у меня. Этой весной в Москву на несколько дней, для сдачи магистерских экзаменов, приезжал мой будущий муж, с которым я не виделась 3 года. Мы много гуляли по улицам Москвы вместе с нашим общим другом С. Я рассказала об этом Сергею, который знал его по моим рассказам и стихам. “Ты его одного любишь!” - сказал он мне.
Летом Есенин уехал на юг, и я о нем долго ничего не знала. Во время его отсутствия наше общежитие переехало в другое помещение, из гостиницы “Люкс” в номера бывшей гостиницы Фальцфейна, на той же Тверской ул. Здесь все было попроще, у меня была маленькая, с одним окном комната на 3-ем этаже. После приезда Есенин как-то сразу перестал у меня бывать. Мы встречались теперь очень редко, и наши встречи носили чисто случайный характер. Так, помню, нам на службе выдали какую-то птицу, не то утку, не то гуся, что было, конечно, тогда большой редкостью. Как раз, выйдя погулять, я встретила его с Мариенгофом, пригласила их на вкусный ужин, и они долго сидели у меня в тот вечер. Осенью 1920 г. я по совместительству стала работать в библиотеке Литературного отдела Наркомпроса. Едва успевая по дороге пообедать в столовой, я шла в Гнездниковский пер., где тогда помещалось ЛИТО. Несколько раз в неделю я по вечерам ходила еще в Дом Печати, где я секретарствовала в обществе “Литературный фронт”. Иногда после занятия спускалась вниз, если было какое-нибудь интересное выступление. Помню, выступал Маяковский. Все места были заняты, я стала позади стульев в проходе. Из другой комнаты вышел Есенин, подошел ко мне, и мы некоторое время стояли вместе. Незадолго до этого я сфотографировалась в хорошей фотографии Сахарова. Я только что получила карточки, и они были у меня с собой. Я показала их Есенину. Держа их в вытянутой руке, он долго смотрел то на меня, то на них. Потом как-то медленно произнес: “Да это...” - и назвал мою фамилию. Есть такая примета: когда снимешься, то это предвещает перемену жизни. Мне в шутку многие об этом говорили.
Перемены действительно в скором времени произошли. Так, с 1 января 1921 г. я окончательно оставила работу в библиотеке НКВД и по распоряжению Луначарского, которому я подала письменное заявление, перешла в качестве заведующей в библиотеку ЛИТО. Во главе ЛИТО стоял сам Луначарский, но фактически отдел возглавлял сначала В.Брюсов, потом А.Серафимович. Брюсов, принимая меня на работу, спросил, какие я знаю языки. Узнав, что я немного знаю французский и немецкий, спросил: “А что же английский? Надо и английский знать”. Серафимович относился ко мне очень хорошо, просто, приглашал к себе в гости. Он жил тогда в гостинице “Националь”. Секретарем у него была писательница Санжарь. Как заведующей и хранительнице библиотеки мне дали небольшую комнату при библиотеке. В ЛИТО постоянно приходило много писателей и поэтов. Была секция “пролетарских поэтов” во главе с М.Герасимовым. Затем при ЛИТО существовала студия, в будущем преобразованная в Брюсовский институт, в которой принимали участие как лекторы кроме Брюсова еще А.Белый, П.Сакулин, М.Гершензон. Бывали публичные выступления. Читала свои стихи Адалис.
Библиотека стояла в неразобранном виде, груды откуда-то привезенных книг, в большинстве иностранных, лежали на полу. Так как студийцы пользовались библиотекой, я решила просить их помощи. Несколько человек поднялись и пошли за мной в библиотеку. Когда спустя некоторое время я зашла в узкую комнату библиотеки, предназначенную для иностранных книг, то была поражена следующим зрелищем: где-то наверху, на лестнице, заканчивая работу, стоял студиец, а книги, маленькие книжки с золочеными корешками, стройными рядами стояли на полках. Книги были разбросаны по векам, по языкам. На полках библиотеки красовались указатели: XVII, XVIII, XIX в. К сожалению, библиотека просуществовала недолго: примерно через год она снова лежала в свернутом виде на Волхонке, куда, в помещение бывшего “Княжьего двора”, переехал и ЛИТО.
Вторая перемена произошла в моей жизни. В начале апреля 1921 г. я вышла замуж за П.С. Александрова. Мы расписались в загсе, но так как мой муж по-прежнему приезжал только на несколько дней ежемесячно в Москву для сдачи экзаменов, то мой отец в шутку называл этот брак “мифическим”. Только с осени того же года мы с мужем стали жить вместе в комнате, которую мне дали в помещении ЛИТО на Волхонке. Так как комната была очень невелика, то некоторые вещи, в том числе корзиночку с книгами, автографами, письмами, я оставила у своих родственников на Остоженке. Там же были и рукописи Есенина. Когда через некоторое время я зашла за этой корзинкой, то оказалось, там был ремонт и моя корзинка была вынесена на чердак. Я бросилась на чердак и там, среди мусора, пыли и разных грязных бумаг, отыскала только 3 листка рукописей Есенина. Все остальное пропало, а может быть, кто-нибудь и польстился на книги и рукописи, отыскав их случайно на чердаке. Так как библиотека ЛИТО все еще не функционировала, я поступила на работу в библиотеку университета на Моховой, где мой муж был профессором математики. Как-то, возвращаясь со службы домой, проходя по тротуару около Музея изобразительных искусств, я услышала стук проезжающей мимо пролетки. В ней сидел Есенин с какой-то дамой. Это была А.Дункан. Поравнявшись со мной, он привстал и, улыбаясь, приветствовал меня поднятой рукой. Пока пролетка удалялась, опережая меня, я все еще видела, как Есенин стоял, обернувшись ко мне, потом нагнулся и что-то шепнул своей спутнице.
Больше я Сергея не видела, если не считать его публичных выступлений, например в ЦЕКУБУ, в последующие годы, но мы уже не говорили друг с другом. На каждого из нас время наложило свою печать. В 1922 г. Литературный отдел Наркомпроса, ЛИТО, окончил свое существование. Частично, как лит. секция, он вошел в только что организованную Академию художественных наук. Библиотека ЛИТО влилась в библиотеку Академии, сначала как ядро ее, потом разросшееся до большой библиотеки Академии. Мы, сотрудники библиотеки, механически перешли в Академию. Шли годы. В 1924 г. мой муж уехал за границу, во Францию. Вернувшись осенью в Москву, он стал жить отдельно. Таким образом, мы разошлись, вернее, разъехались надолго, навсегда. Настали тоскливые дни. Одиночество!
Снова, как прежде, один,
Снова объят я тоской...
Да к тому же снова холодная комната. Чтобы не возвращаться в холодную комнату, я целые дни и вечера провожу в Академии. После занятий сижу или на заседании какой-нибудь секции, или в большом зале на каком-нибудь выступлении. Выступали Качалов, Тарасова, Мейерхольд. Жена Есенина, артистка Райх, сидела среди публики и очень волновалась, когда с Мейерхольдом кто-то был не согласен. В эти дни от Луначарского, который жил недалеко от Академии, пришла просьба командировать какого-нибудь сотрудника библиотеки для разборки его личной библиотеки. Я вызвалась это сделать. В течение нескольких месяцев, уходя из Академии, я шла к Луначарскому, где безвозмездно у него работала. Иногда меня оставляли обедать. За столом говорил один Анатолий Васильевич, больше о театре. По окончании работы он подарил мне свою книжку с благодарственной надписью. Затем я стала работать, уже за небольшую плату, в личной библиотеке П.С. Когана, который был тогда президентом Академии и жил во дворе Академии, в небольшом флигеле. И вот декабрь 1925 г. Я сижу в маленьком кабинете Петра Семеновича, разбираю книги, пишу карточки и ставлю их на полки. В соседней комнате, столовой, раздается звонок телефона. Подходит Петр Семенович. Звонят из Ленинграда. По его репликам я догадываюсь о случившемся. Петр Семенович сам приходит ко мне в кабинет. “Есенин покончил с собой”. Волнение охватывает меня. Мне хочется рассказать ему о моем знакомстве с Есениным, о встречах, но я ничего не говорю. Возвращаюсь в библиотеку. Весть быстро распространяется. Все кругом говорят о том, что случилось...
Уже темнело, когда я, после занятий в библиотеке, направилась в Дом Печати, куда был перевезен тело Есенина. Со всех сторон туда уже шел народ. С трудом протискиваясь сквозь толпу, я прошла в зал, подошла к эстраде, около которой внизу лежал его труп. Около него молча стояли близкие, родные. Я подошла совсем близко и взглянула в его лицо. Оно было неузнаваемо. Глубокая широкая складка лежала поперек всего лба. Выражение было такое, будто он силился что-то понять и не мог. Народ все прибывал. Становилось душно. Я вышла. Когда я спускалась по лестнице, навстречу мне, высокий, большой, шел Маяковский. Было уже совсем темно, когда я затворила за собой дверь Дома Печати. Свет от фонарей едва пробивался сквозь деревья сада. Шел снег мокрыми хлопьями и легко падал на землю. На похоронах Есенина я не была.
1957 год
http://magazines.russ.ru/novyi_mi/1995/9/eyges.html
ИЗВЕСТНОЕ И НЕИЗВЕСТНОЕ
В издательстве «Советский писатель» в 2001 г. вышла книга Н.Есениной «В семье родной» с подзаголовком «Новые материалы о Сергее Есенине».
Т.Ф. Есенина с внучкой Наташей
Н.В. Есенина (Наседкина) - дочь Екатерины Александровны, сестры поэта. Старшая из 2-х сестер, занималась как секретарь Сергея Александровича, хранила семейный архив. То, что удалось уберечь от ока сыщиков при аресте мужа - поэта В.Ф. Наседкина, друга С.Есенина (да и сама Екатерина Александровна не избежала ареста, репрессий), теперь в архиве ее дочери. Обо всем этом Н.В. Есенина рассказывает в своей книге.
В предисловии она пишет: «Когда я была молодой, она (Е.А.) неоднократно просила меня заняться изучением имеющихся у нее материалов, а также исследованием творчества дяди. Сама она после тюрьмы и ссылки была уже тяжело больна, и вся надежда у нее была на меня. Но я была совсем не уверена, что мой труд будет кому-нибудь нужен, да еще опубликован, так как мои родители в 1937-38 гг. были репрессированы...»
Что же заставило сегодня обнародовать эти материалы? Н.В. объясняет это так: «Ведь я в настоящее время осталась самой старшей из всего рода Есениных, имею небольшой архив матери, многое сохранила в памяти того, что рассказывали мне мама и бабушка, и хочу все, что знаю, донести до читателя».
Многие главы книги публиковались в журналах. В 1-й раздел книги вошла семейная переписка: письма, записки, телеграммы, автографы. Это письма родителей поэта друг другу, дедушки и бабушки Наталии Васильевны. Переписка Сергея с отцом, матерью, сестрой. Этот раздел книги знаком читателю по публикации в журнале «Слово», № 6 за 2000 г. Но факсимильное воспроизведение писем Есенина родителям, отцу, матери, сестре, записки к младшей сестре Шуре - это же подлинные автографы семейных писем! - делает книгу особенно ценной. Письма отца и матери - голоса есенинского семейного мира - помогают увидеть заботливого сына, брата, внука.
2-й раздел тоже в своем большинстве прошел через публикации в журналах «Журналист», «Чудеса и приключения», «Слово», в газете «Литературная Россия». Семейные отношения - дело интимное. Право каждого рассказывать о родственниках по-своему. И.А. Чепик считает, что Наталия Васильевна без всяких прикрас рассказывает о сложных проблемах в семейных взаимоотношениях как родителей, так и родственников поэта. Такого рода мемуарные лит. тексты на первый взгляд уязвимы, но деликатность, с которой она пишет об этом, превращает даже, казалось бы, нелестные характеристики в лит. факты, обладающие определенным значением. Это уже не отношения поэта с родными, это отношение самой Наталии Васильевны с родственниками.
Более 30 лет мы со школьниками на Севере собирали материалы о С.Есенине. С обеими сестрами поэта я была знакома. С Екатериной Александровной виделась дважды. Оба раза я просила ее о встрече со школьниками. Отказ. Я понимала, что она больна, и встреча ей, видимо, будет тяжела, и поэтому она отказывает. Но и на наши письма и вопросы ответа не было. И снова мы ее не осуждали. Я все понимала. Наша семья тоже прошла через репрессии. В 1937 г. арестовали отца, имущество конфисковали, нас выселили в ижемское село Краснощелье. Отец умер в Архангельском ГУЛАГе. После войны нам разрешили вернуться на родину. Мама одна поднимала 4-х детей. По-разному относились родственники к опальной семье. Понятно: у всех дети. Но ни об одном из родственников мама слова худого не сказала. У Н.Мирошниченко есть такие строки:
Я умела жить без жалоб,
Чем и дорожу,
К кому сердце не лежало,
С тем и не дружу.
Перед сплетней устояла,
В ведьмы не пошла.
Все, что в жизни потеряла,
В жизни и нашла.
Это и о маме моей сказано. Думаю, что и о Екатерине Александровне. Хоть очень мало я знала ее, но мне кажется, что она не так бы описала семью своей младшей сестры. Наталия Васильевна пишет, что все поклонники поэта шли к Александре Александровне, и она купалась в славе своего брата, но Екатерина Александровна не всех их принимала, а по выбору. А.А. мы знали лучше, чем Е.А. А: с 1971 г. и до своего смертного часа ежегодно встречалась она со школьниками-есенятами с Севера. Чаевничали в гостеприимном ее доме на ул. М.Ульяновой мои первые есенята, весело разговаривали с мужем А.А. П.И. Ильиным. Следующие выпуски есенят гостевали и в доме А.А. на Фрунзенской. На все наши письма мы получали от нее подробные ответы. Эти письма мы бережно храним в музее. Письма грамотного, эрудированного человека. На все вопросы ответ дан полный, ясный, точный. В своих письмах А.а. иногда приписывала, что извиняется, если есть ошибки. Нет, ни одной ошибки не было в ее письмах. (Когда я это читала, я вспоминала встречу с А.И. Цветаевой у нее дома. Она подчеркивала, что институтов не кончала и имеет домашнее образование. Но я, имеющая 3 диплома - 2 высшего образования, - чувствовала, сколь высока культура этого человека: Анастасия Ивановна попросила достать с полки книги стихов Марины на немецком и французском языках. Я не смогла это сделать, т. к. этих языков не знала. Сама же Анастасия Ивановна, взяв книги, легко прочитала их и перевела прочитанное. И не подчеркнула огрехи современного высшего ли, школьного ли образования, а перевела разговор на другую тему.)
Я еще раз подчеркиваю, что письма А.А. - это письма грамотного, эрудированного человека настоящей культуры. Два письма из нашей переписки с ней опубликованы в четырехтомном издании «Сергей Есенин в стихах и в жизни». Более 30 книг издательства «Детская литература» (Сергей Есенин. «Анна Снегина») приготовила в подарок ребятам А.А. перед смертью. Ее дочь, Светлана Петровна Митрофанова-Есенина, передала их нам после смерти матери. Шеститомное собрание сочинений С.Есенина наш музей имеет тоже благодаря заботам А.А.. Это ее дар музею. Были североморские есенята гостями и в ее константиновском доме уже после ее смерти. Нас опекала Светлана Петровна так же тепло и гостеприимно, как и ее мама.
Была я свидетелем и доброго заботливого отношения Светланы Петровны к самой Наталии Васильевне. В то лето меня попросила А.Л. Спирова (сестра А.Л. Миклашевской, героини есенинских строк) съездить с Н.В. Наседкиной в Константиново, т. к. она после болезни, надо помочь ей собрать урожай в саду, пожить с ней недельку в деревне. Неделю прожили мы вдвоем с Наталией Васильевной. Жили дружно, дело сделали, варенье наварили. Маленькая внучка Светланы Петровны Сашенька забегала к нам, сама Наталия Васильевна бывала на половине дома у Светланы Петровны. Человеческие добрые отношения были. Когда мы смотрели у соседки телевизор, Наталии Васильевне стало плохо. Еле-еле передвигаясь, поддерживаемая с двух сторон мною и соседкой, она направлялась к себе домой. Светлана Петровна услышала шум, выскочила из дому. Буквально на грудь себе она приняла ее почти падающую. И так шаг за шагом (шагом назад спиною шла Светлана Петровна) мы медленно прошли на половину дома Наталии Васильевны. Она попросила положить ее на пол, на прямое и твердое, непроваливающееся. Мгновенно Светлана Петровна нашла матрац, положила на пол, постелила что-то, и мы бережно ее уложили. Нашла Светлана Петровна и лекарство, нужное больной, дала его ей и не уходила, пока не убедилась, что приступ прошел, боли утихли, а Наталия Васильевна смогла переправиться на кровать. На следующий день Светлана Петровна пришла утром, принесла на завтрак Наталии Васильевне блинчики. И потом заходила не раз. Я свидетель этого заботливого отношения.
Читая главы воспоминаний Наталии Васильевны о семье А.А., я вспоминала этот случай, представляя, как больно было читать Светлане Петровне резкие слова об отце и матери, о ней самой. Но... не осуди, да не будешь судим. Я должна была рассказать, какой знали семью А.А. мои есенята. Когда в конце этого раздела книги я увидела главу «Облик ласковый...», больно сжалось сердце. Неужели и об Августе Леонидовне что-то негативное будет сказано? Но ожидало радостное открытие: автограф стихотворения С.Есенина «Ты прохладой меня не мучай...», в котором были неизвестные строки 6-й и 7-й строфы. Эта глава раньше не печаталась нигде. Вот в этой главе действительно проявились и оригинальность, и достоверность, и объективность исследователя творчества поэта, как и в 1-й главе, где дана семейная переписка. Документы и автографы многое говорят. И еще ждало открытие: в приложении даны неопубликованные рассказы Е.А., ее воспоминания в полном объеме и воспоминания В.Ф. Наседкина «Последний год Есенина» (воспоминания отца Наталии Васильевны известны). Мы благодарны ей за то, что многие материалы, известные лишь узкому кругу специалистов, стали доступны всем. Ближе и понятней станет поэт, когда мы увидим его и глазами семьи, семейного круга. Книга иллюстрирована и фотографиями из семейного архива.
Для широкого круга читателей несколько из фотографий будут новыми. Книжная есениана пополнилась еще одной книгой воспоминаний о поэте. Книгой, которую читатели воспримут по-разному. Всех, кто имел радость и счастье быть обогретым дружбой и легким ненавязчивым учительством А.А., эта книга одним своим разделом больно обожжет. Как обожгла меня и моих есенят. Для нас все семейное окружение С.Есенина было ровное и близкое: и Е.А., и А.А., и Наталия Васильевна, и Светлана Петровна... Смысл названия книги получился двойной: все, что касается Есенина, смысл прямой. Да. В семье родной. А для Наталии Васильевны? В семье. Это так. Но во всем ли родной? Но ведь книгу свою она назвала определенно.
Валентина Кузнецова, создатель музея С. Есенина на Севере. Мурманск
http://www.hrono.ru/slovo/2002_06/kuznetsova06.html
Далеко-далеко от меня
Кто-то весело песню поет.
И хотел бы провторить ей я,
Да разбитая грудь не дает.
Тщетно рвется душа до нее,
Ищет звуков подобных в груди,
Потому что вся сила моя
Истощилась еще впереди.
Слишком рано я начал летать
За мечтой идеала земли,
Рано начал на счастье роптать,
Разбираясь в прожитой дали.
Рано пылкой душою своей
Я искал себе мрачного дня
И теперь не могу вторить ей,
Потому что нет сил у меня.
1912
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Четверг, 28 Дек 2017, 12:26 | Сообщение # 8 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | 92 ГОДА СО ДНЯ СМЕРТИ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА
Как ты там, Сергей Есенин?
Ты нас слышишь, милый друг?
Приходи на хороводы
И вставай в веселый круг!
Расскажи нам как на небе,
В черной мгле или в раю,
Принимали на поруки
Душу грешную твою!
Ты оставил нам зарницы,
Дым печной и сердца стук,
Когда солнце льется в душу
Как дожди в зеленый луг.
Не оставил лишь свободу,
Что жила всю жизнь в тебе,
И которой не скончаться
В Англетере на трубе.
Ты живой и дышишь с нами,
Русским воздухом святым,
Возвращайся поскорее,
Мы тебя в себе храним...
Виктор Строков
У старых надгробий Сергея Есенина...
80-летняя мать С.Есенина на могиле сына в последний год своей жизни. Москва, 1955.
1971г.
http://mos80.ru/v/vavilov_verhovnyy/vagankovskoe.html
На Ваганьковском кладбище робкий апрель
продувает оттаявшую свирель.
Пахнут даже кресты чуть смущенно весной,
продается в ларьке чернозем развесной,
и российскую землю к умершим на суд
в целлофановых мокрых мешочках несут.
Чьи-то пальцы вминают в нее семена.
Чьи-то губы линяют, шепча имена,
и тихонько зовет сквозь кресты и весну
указатель: «К Есенину»,– вбитый в сосну.
Е.Евтушенко
худ. Ю.Селиверстов
Зачем же ты родимый дом оставил?
Зачем покинул голубую Русь?
Но знаешь, все же ты ее прославил,
Излив в стихи березовую грусть.
Была Москва в угаре буйном, пьяном;
Европа танком по тебе прошла,
Но помнил ты всегда свои курганы,
Россия в сердце у тебя была.
Да... Много говорят сейчас потомки,
И каждый осудить тебя спешит,
Не замечая душ СВОИХ обломки,
Не видя ширь и мощь ТВОЕЙ души!
Русь - это ты, поэт златоголовый,
Твои родные, милые поля,
Твоя избенка, крытая соломой,
Твоя, Сергей, рязанская земля!
Светлана Пересветова
В День памяти С.А. Есенина, экспозиция музея в Б.Строченовском пер., д. 24, стр. 2 будет работать бесплатно для всех категорий посетителей с 13.00 до 19.00.
В 19:00 музыкально-поэтическая экскурсия.
Творчество С.Есенина неповторимое, яркое и глубокое, прочно вошло в нашу литературу, в сердца огромного количества людей. И именно по их эмоциональности, духовной полноте, невероятной гамме чувств, главное из которых - любовь к родному краю, человеку - люди, где бы они не находились, без труда узнают открытую, есенинскую русскую душу. Его стихи удивительно музыкальны, многие из них стали всенародно любимыми романсами.
Во время экскурсии прозвучат романсы на стихи С.Есенина из ранней лирики, циклов «Москва Кабацкая», «Любовь хулигана», «Персидские мотивы». «Моцартовское начало» и истинная красота есенинского стиха раскрывается благодаря музыке. Мы приглашаем Вас увидеть новые грани творчества великого поэта, услышать рассказ о его творческом и жизненном пути, узнать о самых интересных экспонатах музея.
Проезд: м. Серпуховская, Добрынинская или Павелецкая (далее 5-10 мин. пешком).
Информация по телефонам: 8-495-954-97-64, 8-495-958-16-74, 8-495-954-20-77.
http://esenin.ru/novosti....esenina
ПРИГОВОР: САМОУБИЙСТВО
Рассказ М.Н. Гринёвой, урождённой княжны Курбатовой
Пожилая худенькая женщина кипела гневом. Ей было немало лет, а от смерти С.Есенина отделяло всего 30...
- О чём вы спорите? В чём сомневаетесь? Чему служит ваша знаменитая комиссия по наследству? Почему прямо не сказать то, что с первого же дня говорит народ, – злодейство! Вы хоть на время тогдашнее оглянитесь, если сердце не подсказывает ничего. На пороге раскулачивание, разор русской деревни, издевательство над крестьянином. Всё надо было делать: по-новому хозяйничать – время подошло, строить заводы, фабрики, города, но зачем же уничтожать собственный корень – крестьянский уклад, душу, отношение к жизни и друг к другу? А в нём одном было всё лучшее, как в цветке. Листьев у травы вон сколько, а цветок распускается один. Единственный! Чтобы знали, поняли, любили. Любовались. В трудную минуту в книге или за иконой находили утешение. Хулиган? Пропойца? Чушь! Бредни! Вы что, с Сергеем Александровичем встречались, с глазу на глаз говорили? Что о нём, кроме воспоминаний пропойных, а то и нанятых дружков, читали?
Я много людей – так сложилось – на своём веку перевидала, он в свои без малого 30 самым светлым оставался. Не человек – родниковая вода. А кругом или политические расчёты, или зависть. Чёрная. Оголтелая: почему талантливей меня? Почему знаменитей? Почему успешней среди женщин? А главное – любое обвинение, любая издёвка приходились по душе власть предержащим. Едва ли не Луначарский был всему заводчиком. Это он, видите ли, из-за Сергея Александровича отказался от должности почётного председателя СП. Кому только в голову пришло эдакого во главе именно поэтов поставить! Мотивация у него была: раз СП допускает публиковать такое отребье, как Есенин, не пытается его перевоспитывать, значит, порядочному большевику иметь с ними дело просто недопустимо.
Никогда не собирала никаких вырезок, а вот одна случайно сохранилась. Двумя годами позже смерти Сергея Александровича Бухарин в «Правде» опубликовал. Тут уж весь приговор сформулирован. С подобными обвинениями права на жизнь никто из литераторов иметь не мог. Сами смотрите: «Есенинщина – это самое вредное, заслуживающее настоящего бичевания явление нашего литературного дня. Есенинский стих звучит нередко как серебряный ручей. И всё-таки в целом есенинщина – это отвратительно, ярко накрашенная матерщина, обильно смоченная пьяными слезами и оттого ещё более гнусная... Идейно Есенин представляет самые отрицательные черты русской деревни и так называемого «национального характера»: мордобои, внутреннюю величайшую недисциплинированность, обожествление самых отсталых форм общественной жизни вообще...» До того договорились, что именно Есенина стали называть на писательских собраниях фашистом. С.А. Толстая, последняя его жена, Горького о помощи просила. Промолчал, конечно, «защитник»!
Впервые Мария Никитична увидела Есенина у вел. княгини Елизаветы Фёдоровны, в одном из приютов которой работала преподавательницей русского языка и литературы. Случайно княжна стала свидетельницей посещения Елизаветы Фёдоровны двумя поэтами – читали свои стихи Есенин и Клюев. Был это в их жизни, по выражению Марии Никитичны, период «оголтелого русопятства», вышитых рубах, смазных сапогов и смоченных квасом голов. Клюев княжне Курбатовой определённо не понравился («Индюк надутый!»). К есенинским стихам она отнеслась осторожно («Он-то понимал нелепость их маскарада – всегда отличался удивительным тактом. А в стихах что-то было – очень искреннее, не по-литературному честное»). Рассмотрела поэтов Мария Никитична только на выходе: слушала из соседней комнаты через открытые двери. Вспоминала потом: Клюев вышел вполне довольный собой, Сергей Александрович – пунцовый, донельзя смущённый («Показался совсем мальчик, но никак не деревенский. Раскланялся и с ней, и с другими женщинами по пути. Даже чуть-чуть улыбнулся»).
Мария Никитична была знатоком поэзии, могла часами читать на память своего любимого Лермонтова и... Есенина. Вспоминала, как обрадовалась, когда не совсем обычный её зять Микеле Беллучи (сын дирижёра и основателя Краковской оперы, приехавший в Москву строить новый мир и ставший членом литобъединения«Перевал») привёл в их дом самого Есенина! Княжна говорила, что это было похоже для неё на чудо – не просто появление Есенина, а каким Сергей Александрович был. Потом он не раз приходил в их дом, всегда с группой товарищей, выгодно отличавшийся от других своей, как говорила Мария Никитична, собранностью, никогда не допускавший эдакого литературного «гуляй-поле». Никаких ругательных, тем более жаргонных слов. Никакого размахивания руками, приподнятых интонаций. «Драматический тенор», как определяла его Мария Никитична, по своей сложившейся привычке общения с оперными артистами. Но – с постоянным напряжением в разговоре. Он как-то и сам ей пожаловался, что у него «саднеет горло». Чай пил с осторожностью, иногда морщась от горячего глотка.
У Гринёвых-Курбатовых распорядок приёма гостей был простой. Угощение – кипящий на столе в гостиной самовар. Все пили тогда в Москве морковный чай. Мария Никитична вместе с домочадцами исхитрялась ездить на трамвае в Богородское, к их конфискованной даче у Пороховых складов, где лес был затянут шиповником. Тёмно-коричневые ягоды набирали мешками и потом заваривали для гостей. Сергей Александрович как-то откликнулся: «Хорошо-то как; чащобой пахнет». Мария Никитична появлялась в комнате вместе с самоваром, с ним же и уходила, больше всего боясь навязывать своё присутствие. Её появление первым замечал Сергей Александрович, вскакивал навстречу, отодвигал кресло. Как-то само собой получилось, что сидел он всегда около старшей хозяйки. Сначала литераторы собирались у пустого стола. Долго и яростно толковали. Позже появлялся самовар, и наступал час «всеобщей благости», по выражению особенно часто бывавшего в доме Рюрика Ивнева. Каким-то образом руками Марии Никитичны превращались в сладкое кормовая свёкла, сухие фрукты, случалось, оказывались на столе сушки и колотый рафинад. Время от времени чаепитие уступало место стихам, отрывкам, рассказам. Много было сущей ерунды – с обычной для неё категоричностью заявляла после ухода гостей Мария Никитична. Но когда читал Есенин, всегда замирала, боясь упустить хоть одну нотку.
А Сергея Александровича больше всего удивляла способность Марии Никитичны подхватить любое его стихотворение с любой точки и дочитать до конца. Была здесь и авторская благодарность – слова самой Марии Никитичны, – тоска по той единственной и такой нужной, которая бы так безоглядно и глубоко воспринимала каждый возникавший в его поэзии образ. Никогда Мария Никитична не позволяла себе, несмотря на разницу в возрасте, называть поэта по имени. Ивнев мог быть и всю жизнь был Рюриком – «капитаном из Эльсинора», Есенин – Сергеем Александровичем. Мастером. Мария Никитична не сомневалась – уже классиком, бесценным в каждой его строчке. Между тем в том, что «перевальцы» в последние годы московской жизни поэта стали собираться именно у них, Мария Никитична усматривала дурной знак. В центре, в самом Доме печати, наблюдение за ними становилось всё более ощутимым. Высказывания в их адрес – всё более непримиримыми. В дом Марии Никитичны перенесли многие бумаги объединения, авторские рукописи. Главное обвинение против литобъединения сводилось к тому, что «перевальцы» принципиально не допускали проникновения полит. подосновы в худ. литературу. Писатель, в их представлении, выступал только с личных жизненных позиций и человеческих переживаний. Такая «свободная литература» не устраивала набиравших всё большую силу в жизни молодого государства идеологов.
Мария Никитична вспоминала бесконечные разговоры об издательствах, конфликтах с редакторами, провокационных выступлениях газет. Имя Есенина тонуло в сплетнях.
– Мне казалось, что Сергей Александрович не только хотел уйти от взбесившегося бабьего стада, которое его окружало, он надеялся, что брак с внучкой Толстого будет для него оберегом и от них, и от бесконечных нападок, а главное – от обвинений в забулдыжной жизни, – убеждала княжна. – Сергей Александрович был, по существу своему, застенчив до детской робости. Он хотел казаться тем, кем в действительности никогда не был. Я хорошо помню его рассказ – очень короткий, почти смущённый – о «тургеневской барышне», которую он встретил во время занятий в пед. институте в Спас-Клепиках. Как хотел стать настоящим школьным учителем, определиться в жизни, чтобы потом непременно жениться именно на тургеневской девушке. Он и искал её среди яростных и слишком властных женщин, которые заявляли на него свои права. Все они решали свои жизненные задачи, и ни одна не подумала о поэте. Ни одна. Среди наших гостей-литераторов женщин бывало очень мало, и ни у одной Сергей Александрович не целовал руки. А ведь умел, и как умел. В 1925 г. мне было уже за 60. После смерти мужа, жесточайшей испанки, всех октябрьских событий я сразу очень постарела. Изменилось лицо, руки – сморщилась кожа, набухли вены, донельзя похудели пальцы. Я сама начала их стесняться, спускала на кисти манжеты, рукава тёплых кофт. А Сергей Александрович каждый раз брал мою высохшую руку обеими своими руками, как птицу или даже выпавшего из гнезда птенца, и осторожно касался её губами, а потом поднимал на меня взгляд таких ясных, таких прозрачных глаз и какое-то мгновение, казалось, хотел передать своё уважение,почтение, сыновью любовь. У него ведь глаза были как июньское небо над полем. Ничем не замутнённые, почти счастливые в своём спокойствии.
Нет, в Москве ему оставаться было нельзя. Особенно после дикой выходки его последней жены с психиатрической больницей. Он и в самом деле поверил ей, что такая больница его укроет от волны лжи и наветов, от надвигающегося суда. Помню слова моего брата-врача: «Это же преступление! При его впечатлительности как всякой творческой натуры да при одном взгляде на выходцев с Канатчиковой дачи ужас охватывает. Ведь вылечить ни от чего и никто его там не мог, разве что наглядеться дантовских сцен и потерять веру в себя. Она же так утверждала свою власть над ним». Говорят, В.Н. Курбатов, мой брат, был толковым лекарем. А ведь он понял. Всё понял. Они же только что брак зарегистрировали, а он бежал и от неё. Строил все планы на будущее без неё. Рассказывал, что договорился о квартире в Ленинграде – большой, чтобы поселить в ней и своих знакомых, и сестёр. В последний раз, что был у нас, незадолго до Нового года, ещё раз читал «Чёрного человека». Лидуша (дочь Гринёвой-Курбатовой) не выдержала. Сказала: «Страшно». А он, глядя в замёрзшее окно, как эхо откликнулся: «Да, страшно». Но так, будто уже начал преодолевать свой страх. Сказал, что со всеми в Москве простился. Деньги всем родным и детям (З.Райх) отдал. С собой берёт только чемодан рукописей: «Теперь можно работать, только работать». Заглянул к Лидуше: она в соседней комнате Элика укачивала. Мою руку долго держал. Без слов. Михаил пошёл провожать его вместе с другими гостями через двор до ворот. Собаки лаяли. Снег скрипел. Почему-то Ю.Либединский суетился, торопил. Выпили ли на прощание? Конечно, нет. У нас никогда рюмок на столе не было. Да он сам берёгся. Всю жизнь. «Москва кабацкая» – это для афиши.
САМОУБИЙСТВО? НЕТ.
О.Л. Книппер-Чехова, В.И. Качалов, И.М. Москвин, участвовавшие в единственной стихотворной панихиде по поэту, на которую смог решиться один только Художественный театр, пусть вполголоса, пусть не всем повторяли: «УБИЙСТВО».
Сергей Александрович, сам того не зная, ехал в Ленинград на собственную казнь. То же говорили С.Кржижановский и И. Эренбург. Только так отзывалась о конце Есенина Н.Обухова. Большие учёные, инженеры, такие как профессор Б.И. Угримов, хотя и не были причастны к писательским тусовкам, не сомневались: это убийство. А А.Коонен, которой один на один в репетиционном зале Камерного театра Есенин читал стихи о собаке, в конце 1960-х годов на аллейке белютинского «Нового Абрамцева» рассказывала мне о своих переживаниях этих минут, не скрывая медленно сплывавших по лицу слёз. Убийство?
Учебники школьные и вузовские, энциклопедии, справочники незыблемо стояли на своём: алкоголизм, самоубийство. Главным бастионом пропойной версии, петли на шее, затянутой самим поэтом, стала пресловутая Комиссия по есенинскому наследству. Она отказывалась рассматривать любые обнаруженные документы, свидетельства современников, отказывалась зло, безапелляционно и не собиралась ни слушать княжну Курбатову, ни отвечать на её вопрос: почему о Есенине дано право вспоминать только узкому, раз и навсегда установленному кругу лиц? Ведь общался поэт со множеством людей. Такого, как он, не забывал никто. Почему же разрешено вспоминать лишь о загубившем себя пьянством поэте? Почему, например, молчат врачи? А они много неожиданного могли бы рассказать.
Есенин алкоголиком не был!
К одной из талантливейших русских врачей-гомеопатов, окончившей французскую школу гомеопатии, Н.М. Вавиловой Есенина уговорила пойти А.Дункан. Поспособствовало тому близкое соседство: особняк, отданный под студию Айседоры, находился через улицу, на Пречистенке. Тут был и кабинет известного доктора. Метод Натальи Михайловны требовал, чтобы она перед основным разговором о болезнях подробно беседовала с пациентом о жизни. Её явно стесняли условия врачебной тайны, но в данном случае вопрос стоял о репутации официально обвиняемого в алкоголизме человека, и доктор Вавилова решилась пойти на подобный разговор. В начале 1920-х диагноз, который она поставила Есенину, был мало кому знаком в России: аллергия. Тяжёлая форма аллергии... на алкоголь. Есенин не мог пить. Один-два глотка алкоголя вызывали у него тут же начинавшийся отёк лица, род крапивницы на коже, но главное – так называемый отёк Квинке, то есть гортани, грозящий удушьем. Если до отёка не доходило, всё равно наступала слабость, головокружение, потеря равновесия.
В 1950-х годах доктор Вавилова на основании сохранившейся истории болезни Есенина засвидетельствовала: «Ему нельзя было пить, и он знал это. Мне говорил, что берёгся как мог. В знакомых лит. ресторанах платил официанту за графин водки, в которую тот наливал воду. Других под разными предлогами к заветному графину не подпускал».
Заключение врача было твёрдым: «Никаких признаков алкоголизма у Есенина не было. Да и по словам Айседоры, он «изображал опьянение, не хотел выбиваться из компании». А впрочем, – посоветовала мне тогда Вавилова, – обратитесь к отоларингологу поликлиники Большого театра. Есенин консультировался у неё, и мы о нём говорили. И живёт совсем рядом – в следующем переулке по Пречистенке».
Снова предварительные переговоры. Настороженность.
– Слишком много помоев льют на этого человека. Вы собираетесь его защищать? Вряд ли удастся. Против него задействованы слишком большие силы. Покойники не могут оправдываться. Вы всё равно хотите попробовать? Бог в помощь. Вот записи по его карточке. Никакого пропойного голоса у него не было. Опаснейшее, далеко зашедшее переутомление голосовых связок. У него высокий голос был, что-то вроде драматического тенора. Такой быстро изнашивается даже при очень бережном использовании. А он меры в своих выступлениях не знал. Работал на форс-мажоре, чуть не кричал. Результат – предельная изношенность связок. Ему надо было немедленно замолчать, и на много месяцев. Соответственно, ежедневный курс лечения. Без нужды остерегаться говорить даже шёпотом. Не думаю, чтобы голос можно было восстановить до первоначального состояния. Он горячего глотка без боли не мог проглотить, а вы – «пропойный». Здесь у меня всё написано: и заключение, и рекомендации.
Я тот наш разговор запомнила. Доверительный и какой-то беспомощный. Он говорил, что выступления приносят деньги, тогда как публикация стихов не даёт почти ничего. Я удивилась: зачем так убиваться ради денег? Сам же сказал, что не женат, не имеет ни кола, ни двора. Так и повторял: я же бездомный всю жизнь. Оказывается, деньги были нужны родителям и сёстрам: что-то прикупить, достроить, крышу там, что ли, сменить. Я ещё подумала: какое там лечение, когда некому за ним по-человечески присмотреть. Был ли он похож на хулигана? Бог с вами! Вся Москва знала: изображал, эдакую лихость на себя напускал. Деньги мне хотел за визит заплатить – я пристыдила. Он весь пунцовый стал, а я к этому среди артистов не привыкла. Свидетельства медиков почему-то никогда не интересовали официальных «есениноведов». Но ведь были также упорно не подвергавшиеся объективному анализу обстоятельства последних дней жизни.
ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ
На московский Ленинградский вокзал он приехал с тяжелейшим багажом (рукописи!). Никаких проводов, и это понятно. Непонятное началось в Ленинграде, где не оказалось ни одного встречающего. Вопреки всем договорённостям и уверениям. Никого! Растерянный Есенин с трудом довозит свой багаж до квартиры обманувшего приятеля В.Эрлиха (якобы поэта, дослужившегося ко времени своего расстрела в 1933 г. до чина капитана ЧК). Квартира пуста. Можно только оставить багаж с запиской: уехал искать гостиницу. Поэт приезжает в гостиницу «Англетер» (кстати, носившую название «Интернационал») и выбирает привычный для себя 5-й номер, в котором когда-то останавливался с Айседорой. «Интернационал» превратился в ведомственную гостиницу органов, и никто, кроме их сотрудников, не имеет туда допуска. Тем не менее комендант услужливо принимает неожиданного постояльца, выполняет его желание, хотя в регистрационной книге приезд Есенина вообще не отмечен. Более того: 5 номер уже занимает некий работник кооперации Крюков. Но на время пребывания здесь Есенина Крюков просто исчезнет.
Что касается рокового номера, то он оставил в памяти Есенина самые неприятные воспоминания. Холод донимал в нём прежде, холодно и теперь. Виной тому еле прогретые батареи и задвинутый большим гардеробом подземный ход, который якобы вёл в аптечный склад «Англетера». Ленинградцы полагали: ход вёл под улицей к зданию, представлявшему одну из резиденций органов.
Есенин находит среди постояльцев своих знакомых, супругов Устиновых, и с того момента фактически не расстаётся с ними. Тётя Лиза Устинова хлопочет об их общей еде, чае. Есенин вместе с ней отправляется за продовольствием, когда её запасам приходит конец. Из других питерских знакомцев его интересует только Клюев. Он ездит к нему и принимает его у себя. И всем читает стихи. Последние и самые ранние, несколько раз «Чёрного человека». Он полон планов и прежде всего хлопочет о той вместительной квартире, куда тут же приглашает жить Устиновых и где думает поселить сестру с мужем. Правда, Эрлих ещё не приступил к выполнению его просьбы. Но совсем скоро Новый год, и Сергея Александровича скорее занимают семейные мысли. Никаких ресторанов и лит. тусовок. Ни одной рюмки на столе в гостинице. Есенин увлечённо говорит, что за громадьём творческих планов у него в Ленинграде не останется места для застолий. Жизнь отпустила ему в Ленинграде всего 4 ночи и 3 дня.
Из-за нескончаемых посиделок с чтением есенинских стихов в последний вечер все посетители расходятся рано. Последним уходит Эрлих. Он ещё вернётся с Невского за забытым якобы портфелем, скорее чтобы проверить обстановку. Есенин по-прежнему сидит за заваленным рукописями столом в накинутом на белую рубашку пальто. Холод в номере даёт о себе знать. Ещё утром на глазах многих свидетелей Есенин передал Эрлиху стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья» и в присутствии тёти Лизы жаловался в коридоре на то, что его хотели взорвать (газовая колонка в ванной была зажжена без воды), что в номере нет чернил, из-за чего ему пришлось записать это старое стихотворение кровью. Именно старое, потому что принятые за предсмертные строки в действительности были написаны годом раньше и посвящены погибшему в сумасшедшем доме старому приятелю, поэту Ганину. Тётя Лиза взялась уладить вопрос с газовой колонкой, а о записке с кровавым стихотворением Эрлих вспомнил только 30 декабря, на 3-й день после смерти Есенина. Последний день – последний вечер над стихами – и утро 28 декабря, когда, считается, было совершено самоубийство. Вот только откуда в таком случае ошибка в статье Троцкого, который днём смерти поэта называет 27-е? Случайная ошибка? Но только не у такого человека, как Троцкий, с его педантичностью и памятью.
Обычно Есенин вставал в 5 утра. В такое время он ничтоже сумняшеся входил в номер Устиновых, чтобы рассказать об очередных, возникших за ночь планах. В последнее утро его дверь оставалась закрытой до 10 утра, и тётя Лиза потребовала от коменданта открыть её запасным ключом. Тело поэта висело в ременной петле НА ВЕРТИКАЛЬНОМ СТОЯКЕ чуть тёплого водяного отопления. Вчерашних свидетелей почему-то не удивило, что оставленная ими вчера в полном порядке комната представляла теперь поле побоища: сброшенная на пол скатерть с перебитой посудой, и главным образом рюмками. Вопросы возникали на каждом шагу и никем не разрешались. Комната так и была оставлена распахнутой настежь (в гостинице!), никакая милицейская охрана так и не появилась. Тело около 2- часов продолжало лежать на полу. Приехавшим газетчикам предстала именно такая картина. Оставалось добавить, что комендант, выполнивший приказ тёти Лизы и открывший номер, не только не заглянул в комнату, но бросился едва ли не опрометью бежать в своё помещение, ибо происходившее его не касалось. Или наоборот – его роль была закончена. Вскоре он получит прибавку к жалованью и будет повышен по службе, только ночами, по свидетельству жены, будет просыпаться в холодном поту, выхватывая «ствол» из-под подушки. Складывалось впечатление, что опытнейшее ленинградское (ещё недавно столичное!) угро впервые сталкивалось с трупом. С трудом карябавший на бумаге протокол милиционер явно был непригоден для подобной задачи. Фотографов-специалистов заменил известный фотопортретист М.Наппельбаум, меньше всего готовый вести необходимую следствию фотофиксацию. И каждый, дававший описание тела, видел его в разных рубашках и разной обуви. В одном случае это была рубашка от вечернего костюма, в другом – русская, с расшитым воротом, в третьем – ночная. Возникает вопрос, кто же в действительности видел покойного поэта, поскольку переодевать его, конечно, не представлялось возможным.
Итак, никто не заметил посторонних, вошедших в ведомственную гостиницу поздним вечером (если только они не воспользовались подземным «аптечным ходом»). Никто не услышал грохот перебитой посуды и разыгравшегося побоища. Дознаватель не задался вопросом, как можно повеситься на вертикальной трубе под потолком, так что ноги удавленника оказались в полутора метрах от пола. Как человек воспользовался ремнём для чемодана (реплика И.М. Москвина: «На вожжах вешались – знаю, но на таком коротеньком и жёстком обрезке…»). Прежде всего для этого понадобился бы особенно острый нож вроде сапожного – ничего подобного протокол не засвидетельствовал. Но главное – как и с помощью какой мебели самоубийце удалось сначала добраться до очень высокого потолка, приладить там надёжное крепление из жёсткого и неэластичного ремешка, потом приладить такую же прочную петлю на собственной шее и не сорваться раньше времени с какой-то немыслимой конструкции? И почему прилаженная к отопительному стояку петля не соскользнула с телом вниз? Об этом страшно и сегодня думать. Но ведь это профессия следователей. Только в начале 80-х
задумались об этом.
Тело Есенина, ни во что не закутанное, было вынесено в дровни, ждавшие у чёрного хода. Некий хозяин гостиницы не позволил выносить через парадные двери. Комендант? Но почему-то никто не обратил внимания, что тело положили в дровни ногами к передку саней. Тело Есенина не поместилось по длине. Его кое-как прикрыли какой-то тканью, а голова – золотая голова русской поэзии – повисла за дровнями и билась о мостовую. До самой покойницкой Обуховской больницы, куда два бойких, чуть ли не смеющихся милиционера повезли свою поклажу. И никто, никто из наблюдавших и описавших эту сцену не кинулся поправить тело, плотнее прикрыть, сделать последнее человеческое движение – что ж, до комка в горле знакомая сцена из «Путешествия в Арзрум»: «Кого везёте? – «Грибоеда». Из «Левши». Из Обуховской больницы тело поэта привезли в СП на Фонтанку. Поставили в далеко не лучший зал, а прямо у входа. Не позаботились о ритуале (как-никак «есенинщина»). Не позаботились о портрете, цветах. Почётный караул то появлялся, то исчезал. Самым странным было отсутствие света. Гроб осветили так, будто поэт отвернулся от прощавшихся: лежал не то боком, не то без подушки. И всё-таки рассмотрела: страдание на лице, словно проломленный лоб с непонятным провалом наискось к брови. И волосы – тёмные-тёмные, гладко зачёсанные на голове, без кудрей. «Значит, от злодейской руки помер, как в народе говорят», – услышала голос за спиной.
Москва ждала. Едва ли не первым объявил о кончине администратор к/т «Художественный». Прервал демонстрацию фильма. Вышел перед экраном: «Не стало великого русского поэта Сергея Есенина». Зал ахнул. И встал. Весь. Без слов. В рядах шёпот: «Значит, всё-таки...» Недоговаривали. Уже боялись. На чугунной ограде нынешнего Дома журналиста на Никитском бульваре появилось полотнище с подтёками от капели: «Здесь Москва прощается...» Никаких официальных церемоний. Даже в Большом зале, куда сначала принесли гроб, прощания не разрешили. Устроили в Малом, с окнами на Никитский бульвар. С улицы было видно, как шла скорбная череда. Теснота. Ни задержаться, ни постоять. Никто не говорил прощальных слов, не читал стихов. Мать, такая крепкая, моложавая, с гладко причёсанной непокрытой головой, стояла одна. Отдельно, словно недоумевающий, отец. У стены Софья Андреевна со своими знакомыми, словно чужая. Всю комнату заполняла З.Райх. Кидалась на тело. Поднимала к гробу одного за другим сына и дочь. Рыдала на груди поддерживавшего её Мейерхольда. И говорила, говорила. Громко. Напористо. Обвиняла. В убийстве. Она одна. Никого не боясь. Требовала справедливости. Что-то покойному обещала. И это бледное, мучительно перекошенное лицо незнакомого в своих страданиях человека с огромной гематомой на скуле. Ожог? Кому нужна была эта ложь? Все знали: батареи в «Интернационале» были не теплее парного молока.
Режиссёр Камерного театра Н.Сухоцкая написала: «Никогда не видела столько слёз. Не нервических барышень и модных дам – совсем обыкновенных мужчин. Не литературной тусовки. Мужиков!» И общее убеждение: не поехал бы в Ленинград, остался бы жив. Прощание длилось всю ночь и утро – до похорон. Гроб повезли сначала к памятнику Пушкину. Обнесли вокруг него и, поставив на катафалк, направились к Ваганькову. Через день наступал Новый год. Без Есенина. Без старательно отовсюду вычёркиваемой памяти о нём.
– Ну какой он борец, – качала головой О.Л. Kниппер-Чехова. – Никакой он не борец. Он самим своим существованием мешал. Многим. По тем бурным временам. Умел любить, а ведь этому надо учиться, да не у всякого и получится. Умел быть расположенным ко всему сущему и живому, а этому и вовсе трудно научиться. Снисхождению и состраданию – думаете, для этого проповедей или философских учений хватит? Посмотришь на него, а вокруг него самый воздух прозрачней делается, светлее, чище. О чём ни заговорит, всё праздником для души становится. Потому и приговорили. Нe надо таких. Для чужой распавшейся совести. Не надо. Потому всем и было понятно без суда и следствия: приговорили.
Нина Молева
http://chudesamag.ru/taynyi-i-prestupleniya/prigovor-samoubiystvo.html
В Минкультуры России обсудили комплекс мер, направленных на сохранение объекта культурного наследия «Есенинская Русь»
15 февраля под председательством первого замминистра культуры РФ В.Аристархова состоялось заседание межведомственной рабочей группы по сохранению и развитию объекта культурного наследия федерального значения – достопримечательного места «Есенинская Русь», связанного с жизнью и творчеством поэта С.Есенина. Участники заседания обсудили вопросы, связанные с застройкой территории достопримечательного места, которая продолжается, несмотря на наличие охранных зон Гос. музея-заповедника С.А. Есенина, а также утверждённых границ этого достопримечательного места. В целях обеспечения сохранения историко-культурной ценности данной территории, Минкультуры России в сентябре 2015 г. издало приказ о включении в единый госреестр памятников истории и культуры объекта культурного наследия федерального значения - достопримечательного места «Есенинская Русь - место, связанное с жизнью и творчеством поэта С.А. Есенина» (Рязанская обл., около 46 тыс. га), и об утверждении границ его территории. Минкультуры России также организовало внесение данных сведений в гос.кадастр недвижимости. Вместе с тем до сих пор не завершена разработка проектной документации по установлению требований к осуществлению хоз. деятельности и градостроительным регламентам достопримечательного места.
По итогам заседания межведомственной рабочей группы был определён план первоочередных мероприятий:
Правительству Рязанской обл. представить в Минкультуры России дорожную карту по внесению изменений в документы территориального планирования и градостроительного зонирования, а также в единый гос. кадастр недвижимости;
Правительству Рязанской области представить в Минкультуры России научно-проектную документацию по установлению требований к осуществлению хоз. деятельности и градостроительным регламентам в границах достопримечательного места «Есенинская Русь - место, связанное с жизнью и творчеством поэта С.А. Есенина», для последующей доработки и проведения гос. историко-культурной экспертизы. Осуществление данных мероприятий направлено на недопущение незаконного строительства на территории достопримечательного места, а также на создание предпосылок для правового урегулирования всего комплекса проблем, связанных с реализацией поручений В.Путина по вопросам сохранения и развития объекта культурного наследия федерального значения «Есенинская Русь - место, связанное с жизнью и творчеством поэта С.А. Есенина».
http://mkrf.ru/press-c....apravle
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Суббота, 29 Дек 2018, 10:51 | Сообщение # 9 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | 93 ГОДА СО ДНЯ СМЕРТИ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА
Что тобой не сказано, забыто!
Белым снегом ветреных легенд...
В тридцать лет уйти!?
Всё шито-крыто,
Но живёт столетья вечный бренд...
Ловеласа, пьяницы, поэта,
Русской совести от солнца свет!
Твой "Мирок" впервые чудом света
Публикаций, оценил эстет!
Слов не сыщешь ярче, где их свита,
В ком она ещё, как не в тебе?!
Вот письмо для матери, открыта
Тайна от Шираза в Шагане!
Но легенды рвутся в "Англетере",
Все тринадцать уголовных дел...
Бонз партийных партии -"гетеры"
Вены перерезать, ты, хотел!
"До свиданья, друг..."- скрипело бито
Вечное перо-надежд успех...
И несёт любовь смысл счастья пыток
Душ твоих стихов, как сладкий грех!
В.Харламов
Предсмертное стихотворение
Отвлечемся пока от свидетельских показаний и анализа деталей случившегося. Самое время поговорить о «предсмертном» стихотворении. Написанное кровью, оно стало поводом для обывательских пересудов и газетных материалов, явно отдающих бульварщиной. А самое главное, именно оно послужило для миллионов людей – от членов правительства до крестьян и рабочих – главным свидетельством того, что поэт, без сомнения, покончил жизнь самоубийством. Ведь текст этого стихотворения воспринимался именно в контексте подробных описаний произошедшего в «Англетере», вплоть до того, что сообщалось, как Есенин писал эти стихи перед тем, как «вскрыть вены» и залезть в петлю. Время не внесло никаких коррективов в восприятие этих восьми строк, и ныне люди, убежденные в версии самоубийства поэта, ссылаются именно на последние стихи. Перечитаем же их еще раз:
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
До свиданья, друг мой, без руки,
без слова,
Не грусти и не печаль бровей, -
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей...
В данном виде текст этого стихотворения известен всем и перепечатывался из одного собрания в другое. Однако с текстологией его связана весьма интересная история. Впервые оно появилось в печати 29 декабря 1925 г. в вечернем выпуске «Красной газеты» в тексте статьи Г.Устинова «Сергей Есенин и его смерть». Причем, 5-я строчка в некрологе читалась: «До свиданья, друг мой, без руки и слова…» Второй предлог «без» написан крайне неразборчиво и при чтении оригинала создается впечатление, что он был замаран. Устинов прочел строку по-своему и в своем прочтении пустил ее в печать. Так стихотворение с искаженной строкой публиковалось вплоть до 1968 г. (единственное исключение – «Избранное» 1946 г., составленное С.А. Толстой, где строка была напечатана в своем изначальном виде).
Однако при внимательном чтении оригинала бросается в глаза 2-я строка, которая читается опять же несколько иначе, чем в напечатанном виде. Третье слово 2-й строки отчетливо прочитывается, как «чти», а не «ты». А следующий предлог «у» носит характер явного исправления. Очевидно, поначалу было написано «и», и вся строка должна была читаться «чти и меня в груди»… Потом «и» было исправлено на «у», в соответствии с чем логично было бы прочесть первые 2 строки в таком виде:
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, что у меня в груди.
«И», однако, в 3-ем слове не было исправлено на «о», и строчка осталась прежней: «чти у меня в груди». Смысловое несоответствие было устранено публикатором, ничтоже сумняшеся заменившем явственно видное «чти» на «ты». В результате мы получили связный и грамотный текст, но не соответствующий тому, что на самом деле написал Есенин. Создается впечатление недоработанности, неотделанности стиха. Как же он создавался за неизвестное количество часов до гибели? Эти 2 четверостишия были записаны утром 27 декабря. О дальнейшем рассказывал Эрлих:
«Есенин нагибается к столу, вырывает из блокнота листок, показывает издали: стихи. Говорит, складывая листок вчетверо и кладя в карман моего пиджака:
– Тебе.
Устинова хочет прочесть.
– Нет, ты подожди! Останется один, прочитает».
Эрлих вспомнил о стихах только на следующий день после гибели Есенина. Ну, а если предположить, что это произошло бы вечером того же дня и, оставшись в одиночестве, он прочитал бы их? Увидел бы он в этих 8-ми строках предсмертную записку? Воспринял бы их как предупреждение о возможном расставании с жизнью? Да ни в коем случае!
Эти 8 строк, волею судьбы ставшие последними для Есенина, представляют собой поэтический экспромт, написанный «на случай». Сергей сунул стихи в карман приятеля как своеобразный подарок, из чего ни в коем случае нельзя делать вывода, что строки, написанные на этом листке, посвящены какому-либо конкретному человеку. «Друг мой» – это словосочетание кочует в последние годы жизни Есенина из одного стихотворения в другое, причем встречается оно, как правило, в стихах, проникнутых ощущением страшного одиночества.
«Пой, мой друг. Навевай мне снова нашу прежнюю буйную рань…»,
«Кто же сердце порадует? Кто его успокоит, мой друг?..»,
«Друг мой, друг мой, я очень и очень болен. Сам не знаю, откуда взялась эта боль…»
Экспромтов такого рода, о которых Есенин говорил при встрече Н.Асееву («Ты думаешь, легко всю эту ерунду писать?»), поэт написал в последние месяцы своей жизни более десятка. Рождались они совершенно спонтанно, словно уже давно сложились в голове, и записаны были набело, без единой помарки. Писались они подчас и так, как об этом рассказывала С.Толстая: «Все эти стихи записаны мною за Сергеем в туманный октябрьский рассвет. Он проснулся, сел на кровати и стал читать стихи. Не видел, что я пишу. После я сказала, он просил их уничтожить». Речь идет о стихах «Ты ведь видишь, что небо серое…», «Ты ведь видишь, что ночь хорошая…», «Сани. Сани. Конский бег…», «Ночь проходит. Свет потух…», «Небо хмурое, небо сурится…»
http://www.sergesenin.ru/?p=343
«АНГЛЕТЕР» ПАЛ - ГЛАСНОСТЬ ПОБЕДИЛА
25 лет назад, в марте 1987 г., на Исаакиевской пл. прошло первое открытое выступление ленинградцев против действий власти. Снос гостиницы, в которой погиб С.Есенин, стал импульсом для развития гражданского общества. В прессе Ленинграда градозащитников клеймили как дилетантов и демагогов, действующих по написанному извне сценарию. На площади 22-тысячный митинг горожан разгоняли внутренними войсками. Через несколько минут после разгона митинга фасад «Англетера» был превращен в облако строительной пыли.
Информацию распространяли на строительном заборе на плакатах - написанных от руки.
В туристической рекламе пятизвездная гостиница «Англетер» позиционируется как замечательный островок древности (своего рода Англия!), со всех сторон окруженный достопримечательностями. Гостям города «Англетер» подается в качестве полностью отреставрированного памятника архитектуры XIX в., сохранившего дух и очарование старины. Баталии, гремевшие четверть века назад вокруг этого островка, находятся за рамками продвижения туристического продукта под названием «Санкт-Петербург». При советской власти «Англетер» был частью гостиницы «Астория», возведенной в 1913 г. Постройка на углу Гоголя (ныне Малая Морская) в XIX в. не раз перестраивалась, обретя знакомый нам облик после капремонта 1912 г. После событий 1925 г., связанных с гибелью С.Есенина, гостиница трижды реконструировалась, а номер, в котором поэта нашли повешенным, не сохранился. В середине 1970-х годов город решил реконструировать комплекс интуристовской гостиницы «Астория» - «Англетер» при этом полностью перестроить.
- «Англетер» - это по сути малоприспособленное для нормальной жизни общежитие, узкий корпус которого во всех случаях не позволял построить удобную по планировке гостиницу, - приводил аргументы за снос С.Соколов, гл. архитектор в 1986-1992 гг.
- Третьеразрядная гостиница, невзрачный отель, - вторила ему пресса города. Проект разрабатывали 12 лет, затем реконструкция была отдана строительной компании под финским названием. К 1 июня 1987 г. город должен был передать застройщику свободную стройплощадку. За год до того, в 1986 г., в Ленинграде возникло то, что сегодня именуют градозащитным движением. Горожане отстояли дом Дельвига на Загородном проспекте - его собирался снести «Метрострой»: как мешающий сооружению ст. м. «Достоевская». Вахту у дома, в котором жил лицейский друг Пушкина, несли молодежь, представители творческой и научной интеллигенции. Не пускать под нож бульдозера дом Дельвига призывал академик Д.С. Лихачев. Подействовало: скромный особнячок на Загородном был спасен. «Спасение» - так и назвали свою группу защитники дома Дельвига, целью провозгласив защиту памятников Северной столицы. Подобные объединения тогда имели оф. определение «неформальные». Несмотря на новый курс КПСС на перестройку и гласность, в Смольном к ним относились неважно. Презумпция виновности была обязательной в любом выступлении оф. прессы в их адрес (а иной прессы не существовало).
Защищать от сноса дом, в котором погиб Есенин, группа «Спасение» вышла 16 марта. Без мобильной связи и без соц. сетей в Интернете (коего еще не было) на следующий же день группка активистов выросла до внушительной толпы на Исаакиевской пл. Кто эти люди, совершившие кавалерийский наскок на забор у гостиницы «Астория», недоумевали гор. газеты.
«Просвещенные? Нет, люди, не ознакомленные даже с проектом будущей реконструкции зданий, а порой и не знающие творчества Есенина. При всей серьезности и важности задач, поставленных группой «Спасение», им необходимо пересмотреть формы и методы своей деятельности», - пеняла пресса. Тиражи газет были стотысячные - народ узнал, что город обижают, а горожан считают темной серой массой без права голоса, и пошел на площадь.
«Почему газеты не дают резкую оценку поведению молодежи на площади?» - вопрошали в прессе некие инженер В.Козлов и рабочий Б.Сидоров. «Вольная ассоциация дилетантов», «некий почти фантастический сверхорган, претендующий на всеобщий городской контроль и управление», «играют в демократию, пользуются трескучими фразами, жонглируют проблемами, скатываются к говорильне и к демагогии», «действуют по написанному извне сценарию» - таков был арсенал обвинений от оф. пропаганды.
18 марта Мариинский дворец пошел на переговоры с митингующими. В Ленгорисполкоме лидеров группы «Спасение» приняли зампредседателя (в их числе зампредисполкома по культуре В.Матвиенко), руководство инспекции по охране памятников, были представители горкома комсомола, гл. архитектор города, гл. редактор газеты «Смена». Защитников убеждали в необратимой аварийности здания. Выйдя из Мариинского дворца, переговорщики увидели, что войска выстраиваются колонной напротив «Англетера», вскоре они оттеснили митингующих от забора.
- Формально - разгона не было, только лишь заставили перебраться народ на новое место - к Исаакиевскому собору. Оттуда, со ступенек, было хорошо видно, как рабочие лебедками натянули привязанные к остаткам нижних простенков тросы и подрубленный лицевой фасад здания медленно пополз вниз, утонув в клубах известкового дыма, - так рассказывают они о финале.
Формально власти лишь распорядились обычным жилым домом по своему усмотрению. Митингующие формально были лишь нарушителями общественного порядка, вышедшими на площадь без согласования с властями. Они потерпели поражение - власти выиграли. А резонанс от сноса «Англетера» получился обратным. Слово «Англетер» стало синонимом прекрасных порывов души.
Пришли те, кто любит свой город, - не предполагая, что станут в истории Петербурга первыми, кого разогнали войска.
- Это был первый случай в советской истории, когда произошло открытое выступление против действующей власти. Все остальные, до того, были в подполье, диссидентские. Даже противостояние у дома Дельвига - все же оно происходило не прямо перед Мариинским дворцом, -перед органом власти - оценивает сегодня события вокруг «Англетера» А.Ежелев, в то время представлявший в Ленинграде газету «Известия», а затем депутат I съезда народных депутатов СССР. Статьи во всесоюзной газете в защиту прекрасной ленинградской молодежи, вышедшей отстаивать свой город, образумили Смольный и заставили пресечь репрессии к «смутьянам».
- Это же прекрасно, что молодежь так любит свой город, любит Есенина, любит Дельвига, любит свою историю, и с этим надо считаться, - процитировал Ежелев слова академика Лихачева. После этого: власти обязались привести фасады «Англетера» в соответствие с архивными авторскими чертежами и установить на фасаде мемориальную доску в память Есенина. А главное - сделать правилом систематическое обсуждение важнейших градостроительных задач и широкие дискуссии с привлечением общественности. Исполком Ленсовета обязался учиться работать в условиях гласности. В Доме архитектора решили открыть постоянно действующую выставку, представляющую проекты реконструкции зданий центра. Обо всех новых решениях, касающихся реконструкции зданий старой застройки, - заблаговременно сообщать на страницах ленинградских газет, по радио и телевидению.
- События вокруг «Англетера» стали импульсом для развития гражданского движения в городе. Если бы удалось защитить «Англетер», спасти его - не было бы такого резонанса.- убежден сегодня С.Васильев, один из организаторов «Спасения». А далее действие стало равно противодействию, и Ленинград плавно вступил в эпоху митингов, акций протеста и перемен. Но и став Петербургом, он порой устраивает дежавю на Исаакиевской пл., веря в существование написанных извне сценариев. Непревзойденный знаток города В.Я. Курбатов писал в 1936 г.: "Что касается ворот, то в более позднее время они делались обычно сплошные деревянные, но фрамуги нередко выполнялись из чугуна. К наиболее выдающимся образцам принадлежат... чрезвычайно пышная скульптурная фрамуга ворот гостиницы «Англетер» против Исаакиевского собора".
Эта фрамуга сохранялась до самого 1987 г.
Сегодня мы лишены возможности ее видеть.
Виновница сего - третье лицо государства.
http://vppress.ru:81/stories/Angleter-pal--glasnost-pobedila-13408
Слухи были глупы и резки:
Кто такой, мол, Есенин Серега,
Сам суди: удавился с тоски
Потому, что он пьянствовал много.
Да, недолго глядел он на Русь
Голубыми глазами поэта.
Но была ли кабацкая грусть?
Грусть, конечно, была... Да не эта!
Версты все потрясенной земли,
Все земные святыни и узы
Словно б нервной системой вошли
В своенравность есенинской музы!
Это муза не прошлого дня,
С ней люблю, негодую и плачу.
Много значит она для меня,
Если сам я хоть что-нибудь значу.
***
О чем шумят
Друзья мои, поэты,
В неугомонном доме допоздна?
Я слышу спор,
И вижу силуэты
На смутном фоне позднего окна.
Уже их мысли
Силой налились!
С чего ж начнут?
Какое слово скажут?
Они кричат,
Они руками машут,
Они как будто только родились!
Я сам за все,
Что крепче и полезней!
Но тем богат,
Что с «Левым маршем» в лад
Негромкие есенинские песни
Так громко в сердце
Бьются и стучат!
С веселым пеньем
В небе безмятежном,
Со всей своей любовью и тоской
Орлу не пара
Жаворонок нежный,
Но ведь взлетают оба высоко!
И славя взлет
Космической ракеты,
Готовясь в ней летать за небеса,
Пусть не шумят,
А пусть поют поэты
Во все свои земные голоса!
Н.Рубцов
«Дай, Джим, на счастье лапу мне…»
«Все затихло в Москве. В одном из окон Шевалье из-под затворенной ставни противозаконно светится огонь. У подъезда стоят карета, сани и извозчики, стеснившись задками…»
Так в одном из номеров гостиницы Шевалье, что в Камергерском пер., Дм. Оленин - герой толстовских «Казаков» - прощался с приятелями перед дальней дорогой на Кавказ. Подобно Оленину объехал, странствуя и вдохновляясь, весь Кавказ и в последний год своей мятежной жизни пришел сюда, в Камергерский пер. Москвы, С.Есенин - пришел, чтобы познакомиться с В.Качаловым, жившим в переулке толстовской прозы напротив дома Шевалье. К тому времени переулок был переименован в Проезд Художественного театра ( в честь 25-летия детища Станиславского и Немировича-Данченко). И поныне сохранилось бывшее здание гостиницы, но исчез дом Качалова. Лишь строка в адресной книге «Вся Москва» сохранила точный адрес встречи поэта и актера: «Качалов Вас. Ив., арт. Пр. Художественного театра, 3, кв. 9 (МХАТ)».
«Старая качаловская квартира находилась на 2-м этаже деревянного флигеля, что стоял во дворе Художественного театра». - писал А.Мариенгоф в книге мемуаров, В описании дома Качалова все верно, за исключением того, что флигель был кирпичный. В разные годы в этом доме было общежитие рабочих Художественного театра, но отдельные комнаты сдавались частным лицам. После октября 1917 г. весь дом был передан Художественному театру под общежитие. Семья Качаловых поселилась здесь с весны 1922 г., сразу же после возвращения из зарубежных поездок театра.
«Я узнал, что мы будем жить здесь же, во дворе театра. Это было помещение бывшей дворницкой, квартирка из 3-х малюсеньких комнат и кухни, с большой русской печью в центре всей квартиры», - вспоминал о том времени В.Шверубович, сын Качалова. Один из близких друзей семьи Качаловых говорил: «До чего же была уютна, радушна, тепла, сердечна, гостеприимна эта квартирка! Я не скажу, какого времени - Павловского или Александровского - была качаловская мебель, но в креслах было удобно сидеть, на диване - развалиться, а за круглым столом о пяти ножках вкусно елось, хорошо пилось и чудесно разговаривалось».
Вот в такую уютную, гостеприимную квартиру и пришел С.Есенин в марте 1925 г. До этого времени поэт и актер не были лично знакомы, хотя есенинские строки входили в концертный репертуар Качалова с 1922 г. Примечательно, что Василий Иванович читал такие стихи поэта, как «Песнь о собаке», «Корова», «Гой ты, Русь моя родная…» По свидетельству современника, «он читал эти стихи взволнованно и как-то очень бережно, почти интимно». А сам актер говорил: «Стихи его люблю давно. Сразу полюбил, как только наткнулся на них, кажется, в 1917 г. в каком-то журнале. И потом, во время моих скитаний по Европе и Америке, всегда возил с собой сборник его стихов. Такое у меня было чувство, как будто я возил с собой - в американском чемодане - горсточку русской земли. Так явственно, сладко и горько пахло от них родной землей».
Представил Качалову Есенина Б.Пильняк, добавив при этом: «Он давно знает Вас по театру и хочет познакомиться». В самой этой встрече не было случайности. Есенина всегда интересовало искусство театра. Известно, что еще до революции, в 1913-1914 гг., начинающий поэт, приехав из рязанской деревни в Москву, прежде всего, пришел в Третьяковскую галерею и Художественный театр, посмотрел «Вишневый сад» Чехова. В этом спектакле роль Трофимова, а в последующие годы и роль Гаева играл В.Качалов. В 20-е годы Есенин видел Василия Ивановича в спектакле «Царь Федор Иоаннович». Вспоминая о своей первой встрече с поэтом, Качалов писал: «Часам к 12-ти ночи я отыграл спектакль, прихожу домой. Небольшая компания моих друзей и Есенин уже сидят у меня. Поднимаюсь по лестнице и слышу радостный лай Джима, той самой собаки, которой потом Есенин посвятил стихи. Тогда Джиму было всего 4 мес.. Я вошел и увидел Есенина и Джима - они уже познакомились и сидели на диване, вплотную прижавшись друг к другу. Есенин одною рукою обнял Джима за шею, а в другой держал его лапу и хриплым баском приговаривал: «Что это за лапа, я сроду не видал такой». Джим радостно взвизгивал, стремительно высовывал голову из-под мышки Есенина и лизал его лицо. Есенин встал и с трудом старался освободиться от Джима, но тот продолжал на него скакать и еще несколько раз лизнул его в нос. «Да постой же, может быть, я не хочу больше с тобой целоваться. Что же ты, как пьяный, все время лезешь целоваться!» - бормотал Есенин с широко расплывшейся детски лукавой улыбкой».
В это вечер поэт рассказал хозяину дома о своих первых шагах, о знакомстве с Блоком в дореволюционном Петрограде. Говорил о несбывшейся мечте - поездке в Персию, прочел стихотворение о прекрасной Шаганэ. Сидели долго, почти до утра, и все это время звучали в качаловской квартире есенинские стихи, которым вместе с другими гостями внимал Джим. Василий Иванович написал об этом так: «Джиму уже хотелось спать, он громко и нервно зевал, но, очевидно, из любопытства присутствовал, и когда Есенин читал стихи, Джим внимательно смотрел ему в рот. Перед уходом Есенин снова долго жал ему лапу: «Ах ты черт, трудно с тобой расстаться. Я ему сегодня же напишу стихи. Приду домой и напишу».
В тот же вечер Качалов рассказал поэту о предстоящих гастролях Художественного театра на Кавказе. Это совпадало с планами самого Есенина, и он, обрадованный, пишет Т.Табидзе: «Милый друг Тициан! Вот я и в Москве. Обрадован страшно, что вижу своих друзей и вспоминаю и рассказываю им о Тифлисе. Грузия меня очаровала. Как только выпью накопившийся для меня воздух в Москве и Питере - тут же качу к Вам. В эту весну в Тифлисе, вероятно, будет целый съезд москвичей. Собирается Качалов, Пильняк, Толстая и Вс.Иванов». В те же мартовские дни 1925 г. поэт написал свое знаменитое стихотворение «Собаке Качалова» (впервые было опубликовано в газете «Бакинский рабочий» 7 апреля 1925 г.).
Стихотворение, посвященное Джиму, только что сочиненное, Есенин сам читал собаке Качалова. Пришел в цилиндре, очень торжественный, но хозяина не оказалось дома. Тогда поэт посадил Джима перед собой и абсолютно серьезно прочел ему все стихотворение от начала до конца. Единственной свидетельницей этой трогательной и незабываемой сцены была старушка - родственница Качаловых. Но позже Есенин повторил свое чтение. Об этом вспоминал сам Василий Иванович: «Прихожу как-то домой - вскоре после моего первого знакомства с Есениным. Мои домашние рассказывают, что без меня приходили трое: Есенин, Пильняк и еще кто-то, Тихонов, кажется. У Есенина на голове был цилиндр, и он объяснил, что надел цилиндр для парада, что он пришел к Джиму с визитом и со специально ему написанным стихами, но так как акт вручения стихов Джиму требует присутствия хозяина, то он придет в другой раз».
В мае 1925 г. Художественный театр приехал на гастроли в Баку из Тифлиса, где уже прошли спектакли. Там же, в Баку, оказался и Есенин (лежал в больнице с простудой). В первый же день гастролей, 15 мая, поэт прислал Качалову записку: «Качалову. Дорогой Василий Иванович! Я здесь. Здесь я напечатал, кроме «Красной нови», стих Джиму. В воскресенье выйду из больницы (болен легкими). Очень хотелось бы увидеть Вас за 57-летним армянским. А? Жму Ваши руки. С.Есенин».
В этот же день поэт отправил к Василию Ивановичу знакомую девушку, о чем Качалов вспоминал: «Сижу в Баку на вышке ресторана «Новой Европы». Хорошо. Пыль как пыль, ветер как ветер. Приходит молодая миловидная смуглая девушка и спрашивает:
- Вы Качалов?
- Качалов, - отвечаю.
- Один приехали?
- Нет, с театром.
- А больше никого не привезли?
Недоумеваю.
- Жена, - говорю, со мной, товарищи.
- А Джима нет с вами? – почти вскрикнула.
- Нет, - говорю. – Джим в Москве остался.
- А-ай, как будет убит Есенин, он здесь в больнице уже 2 недели, все бредит Джимом и говорит докторам: «Вы не знаете, что это за собака. Если Качалов привезет Джима сюда, я буду моментально здоров. Пожму ему лапу и буду здоров, буду с ним купаться в море».
Девушка отошла от меня огорченная: - Ну что ж, как-нибудь подготовлю Есенина, чтобы не рассчитывал на Джима». Спустя 5 дней Есенин пришел к Василию Ивановичу на спектакль «Царь Федор Иоаннович». Тогда же Качалов познакомил поэта со Станиславским. А через месяц, в июне, Василий Иванович писал из Харькова своей знакомой А.Анапитовой: «В Баку возился с Есениным, укрощал его. Его как раз выпустили из больницы ко дню нашего приезда, очень похудевшим, без голоса. В общем, он очень милый малый, с очень нежной душой… Хулиганство у него напускное - от молодости, от талантливости, от всякой «игры».
Поздняя московская осень 1925 г. Качалов вновь в Москве. В один из тех осенних дней его посетил Мариенгоф, позже написавший об этой встрече: «По приезде побывали у Качаловых. В маленькой их квартирке в Камергерском пили приветливое хозяйское вино. Василий Иванович читал стихи - Блока, Есенина. Из угла поблескивал черной короткой шерстью и большими умными глазищами качаловский доберман-пинчер. Василий Иванович положил руку на его породистую точеную морду.
- Джим… Джим… Хорош?
- Хорош!
- Есениным воспет!
И Качалов прочел стихотворение, посвященное Джиму».
В.Эрлих, в своей книге «Право на песнь» (1930) описал одну из встреч в Москве Есенина и Качалова: «Мы стоим на Тверской. Перед нами горой возвышается величественный, весь в часуче Качалов. Есенин держится скромно, почти робко. Когда мы расходимся, он говорит: «Ты знаешь, я перед ним чувствую себя школьником! Ей-богу! А почему, понять не могу! Не в возрасте же дело!»
У поэта и актера было еще несколько встреч - коротких, мимолетных. Но неумолимо подходил к концу 1925 г. Словно предчувствуя свой близкий конец, Есенин как-то оборонил, наблюдая с балкона толстовской квартиры на Остоженке невероятно багровый московский закат: «Видал ужас?Это - мой закат».
Вспоминая один из последних декабрьских вечеров того рокового для поэта года, Качалов писал: «А вот и конец декабря в Москве. Есенин в Ленинграде. Сидим в «Кружке». Часа в 2 ночи вдруг почему-то обращаюсь к Мариенгофу:
- Расскажи, что и как Сергей.
- Хорошо, молодцом, поправился, сейчас уехал в Ленинград, хочет там жить и работать, полон всяких планов, решений, надежд. Был у него неделю назад, навещал его в санатории, просил тебе кланяться. И Джиму - обязательно.
- Ну, - говорю, - выпьем за его здоровье.
Чокнулись.
- Пьем, - говорю, - за Есенина. Все подняли стаканы. Нас было за столом человек 10. Это было 2 - 2,5 час. ночи с 27 на 28 декабря. Не знаю, да, кажется, это и не установлено, жил ли, дышал ли еще наш Сергей в ту минуту, когда мы пили за его здоровье. - Кланяется тебе Есенин, - сказал я Джиму под утро, гуляя с ним по двору. Даже повторил: Слышишь, ты, обалдуй, чувствуешь - кланяется тебе Есенин. Но у Джима в зубах было что-то, чем он был всецело поглощен - кость или льдина, - и он даже не покосился в мою сторону. Я ничем веселым не был поглощен в это полутемное, зимнее, морозное утро, но не посетило и меня никакое предчувствие или ощущение того, что совершилось в эту ночь в ленинградском «Англетере». Так и не почувствовал, по-видимому, Джим пришествия той самой гостьи, «что всех безмолвней и грустней», которую так упорно и мучительно ждал Есенин. «Она придет, - писал он Джиму, - даю тебе поруку…»
Воспоминания Качалова о Есенине были напечатаны впервые в журнале «Красная нива» в 1928 г. Этот же год стал последним годом жизни Джима - он внезапно заболел воспалением мозга и погиб. Однако в предшествующие 2 года Джим в полной мере испытал на себе отблеск света поэтической славы, шедшей от воспевшего его поэта. Всякий раз, когда Качалов появлялся в Художественном проезде с Джимом, мгновенно собиралась людская толпа, неотступно следовавшая за актером и его собакой. Всюду слышались возгласы: «Смотрите - Качалов! И неужели рядом с ним тот самый его пес, воспетый Есениным?..»
Конечно, Василия Ивановича знала и любила вся Москва, но и Джим мог поспорить со своим хозяином в известности - он был просто знаменит! Из всех качаловских друзей Джим особенно любил В.В. Вересаева. При появлении писателя он сразу же выбегал ему навстречу и бросался на грудь. В ответ тот нараспев говорил есенинским стихом: «Дай, Джим, на счастье лапу мне». И Джим немедленно давал Вересаеву лапу и приветливо лаял несколько раз. Однажды в присутствии Джима Василий Иванович прочел гостям сцену из «Братьев Карамазовых» Достоевского - диалог Ивана и Черта. Эффект был потрясающий. Что-то странное произошло с Джимом - спокойного пса невозможно было узнать. Он метался, лаял зло и свирепо, на морде появилась пена. Когда кто-то попытался его успокоить, он чуть было не покусал гостя. Шерсть Джима вздыбилась, от нее сыпались электрические искры. Все очень испугались, и собаку увели на кухню, где Джим постепенно успокоился. Судя по всему, его испугал второй голос Качалова, голос черта - зловещий, непривычный…
Качаловский черт вселился в Джима. Тяжелая это, видно, обязанность быть псом у артиста. Да еще наше волнение передалось ему. Бедный Джим! То его воспел Есенин, то взволновал качаловский черт. Наверное, он завидует простым псам, тем, что живут у одиноких старух» - констатировал, как врач, Вересаев.
Сохранилась фотография Джима, сделанная в 1926 г. И весной того же года был сделан замечательный портретный рисунок Джима. Автор этого рисунка - известная художница О.Л. Дела-Вос-Кардовская, подруга Ахматовой, Гумилева, Волошина и Сомова, Лансере и Кустодиева. Этот рисунок, запечатлевший Джима - лирического героя одного из лучших есенинских стихотворений - выполнен на небольшом картоне в пастельных тонах. Старательно подобранные цвета точно передают масть Джима - доберман-пинчер почти черного цвета с коричневыми подпалинами на груди и брюхе. Рисунок хорошо сохранился и занимает почетное место среди других семейных реликвий в доме внучки Качалова - М.В. Шверубович. Поневоле вспоминаются слова Ю.Олеши, сказанные им о Есенине: «Считать себя счастливым от того, что не бил зверей по голове, - это необычайно, это может открыть в нас только поэт. И только поэт может назвать зверей нашими младшими братьями».
Каждое стихотворение Есенина - это как бы отдельная страница его мятежной судьбы. И лучшие страницы той судьбы - это проникновенные, лирические исповеди о самых преданных друзьях: об ощенившейся суке, о подстреленной лисице. «Песнь о собаке», «Сукин сын», «Собаке Качалова» - каждое из них осмыслено поэтом через мир людей. Эпиграфом ко всему поэтическому наследию Есенина можно было бы поставить строки: «Каждый стих мой душу зверя лечит». Евангельское выражение «Блажен, иже и скоты милует» более всего отражает суть добросердечной есенинской поэзии. Еще при жизни поэта критика отмечала: «Трогает и подчиняет его любовь ко всему земному, а особенно взволнованно пишет он о зверях и очень хорошо их чувствует. Недаром он как-то назвал свои стихи «песней звериных прав». (А.Воронский)
Оборвалась внезапно жизнь поэта, отошли в прошлое «отзвучавшие в сумрак года», но по-прежнему отзывчивы на есенинское отчее слово самые заветные струны наших сердец. И поэтическое посвящение «Собаке Качалова» вносит в разброд нынешних дней теплую ноту подлинных человеческих чувств.
Алексей Казаков
Док.фильм о гибели С.Есенина. Снят до материалам сборника «Не умру я, мой друг, никогда».
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Суббота, 29 Дек 2018, 15:38 | Сообщение # 10 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | МАЛОИЗВЕСТНЫЙ МЕМУАРЫ О ЕСЕНИНЕ
Были слезы пополам с вином,
И шальная радость россиянина.
И стихи на языке родном,
О земле, что свята для крестьянина.
Вот она – трагедия дорог!
Правда жизни и ее страдания!
Как упрек живым, одна из строк,
Сказанное кровью – До свидания…
Свидимся и мы когда-нибудь,
Каждому обещана кончина.
Только не дай Бог, как и ему,
Выпадет подобная судьбина.
Взвоешь, а не то, что запоешь,
Собственную смерть осознавая.
И всего себя перевернешь
В поисках спасительного края.
Но не будет тихого угла,
Где от горя можно отсидеться.
Никогда спокойной не была,
Родина есенинского сердца.
Хочешь или нет, но только знай,
Без России мы с тобой ничтожны.
И хотя ее законы сложны,
Ты Восток на Запад не меняй!
Не стыдись ни слез, ни кабаков,
В нашей жизни это неизбежно.
Океан страстей, бурля мятежно,
Плещется у русских берегов.
И во мне не умолкает Русь.
Из всего, единственно святая!
У нее есенинская грусть,
И судьба бескрайне-полевая!
В.Горинов
Два основных момента врезались мне в память о Есенине - встреча с ним на похоронах Ширяевца и ночь, проведенная в моей комнате. А.Ширяевец, широкоплечий сильный малый, ушел сразу, и потому не верилось нам, его друзьям, что больше с нами не будет волжского соловья. Из больницы его привезли в Дом литераторов, а оттуда на Ваганьковское кладбище. После похорон, возвращаясь с кладбища, пред нами встал вопрос о том, - устроить ли тризну сейчас, или отложить. В конце концов, решили устроить сейчас же. Место в Доме Герцена. Отправились закупать необходимое. Комната, в которой мы расставили вино, закуски, была маленькой, да к тому же переполненная народом. Пред тризной сделал доклад В.Львов-Рогачевский. Кто-то причитал стихотворение «Запевку», затем кто-то отрывок из поэмы «Палач», и вдруг выступил юноша в сером костюме, с синими глазами-васильками. Он тряхнул кудрями цвета ржи и продекламировал свое стихотворение, посвященное Ширяевцу. Мы теперь уходим понемногу...
Это и был поэт С.Есенин. За ним Орешин обрушился на условия, окружающие писателя. Возражали. Отрыв от производства. Неправда. Вдруг затрещали, зазвенели стаканы на столе. То стучал Есенин кулаком. Он стучал и кричал. Крик его был отрывист и бессвязен: - Пропала деревня, вытравляется из неё всё русское, - вот что было основным в его крике.
Вскочили и остальные, принялись что-то кричать свое. Им отвечали - цела деревня! Цел русский народ. Только пахать будет по-другому! Долой соху! Орешин кричал: - Вот погиб так в 2 дня по глупому беспризора Ширяевец, так погибнет и деревня.
Кто-то плакал, кто-то ругался. Шум прервал своим сочным стихотворением М.Герасимов. Он читал посвящение Ширяевцу. Наступил вечер: ушел Львов-Рогачевский, за ним потянулись и присутствующие здесь несколько женщин. Есенин бросил Клычкову, склонившего голову на стол: - Ты что же не пьешь? Вон сколько еще вина, надо допить, чтобы память была крепче.
Клычков что-то сказал ему, а Орешин опять вскочил, надрывно закричав: - Так больше не должно продолжаться!..
Опять вскочили все и принялись кричать, никого не слушая. Есенин с налившимися расширенными глазами, схватил стул и ударил им о стол. Подскочили, свалились стаканы. Я, памятуя о том, что дал слово о сохранности инвентаря, принялся призывать к спокойствию и добавил, что сейчас время наше, мы живем по-настоящему, и творчество наше сейчас высоко сверкает с вершины. Помех ему никаких нет.
- Есть, есть!.. – закричал Есенин.
- Кто это есть? - спросил я.
- Город, город проклятый…
Но дальше не дали ему говорить. Кто-то затянул вечную память, кто-то интернационал. Я сгреб все уцелевшие стаканы вместе с скатертью в корзину. По домам… Общая тризна кончилась…
***
Это было летом 1925 г. В час ночи ко мне звонок. Я измучился за день. Устал, досадно было вставать. - И кто по ночам шляется, - ругался я, открывая дверь. Просунулась голова - рыжая борода, большие голубые глаза - это был поэт Муран. - Здравствуй, я из Баку.
Знал я Мурана давно, вместе мы работали на Волге в Самаре. Варили мы раз с ним в голод - принесенное им в кармане пшено, варили и всё пробовали, скоро ли сварится пшено, а когда оно было готово, то его уже не было в котелке, всё мы съели, пробуя…
- Ну, хоть ты мне и приятель, но по ночам шляться не годится, - заругался я.
Муран вобрал широким носом воздух и, сморщив лицо, сказал:
- Больше мне к тебе и ходить некогда, кроме как ночью. У меня есть вино и я не один.
- Ну, хорошо - кто еще есть, идите ко мне, и дверь закройте, в коридоре нечего шуметь, чай люди спят.
Я вошел в свою комнату, открыл электричество, вслед за мной ввалился Муран, а за ним Есенин.
- Сережа и ты? Ну, извиняюсь, что руганью встретил, садитесь!
Он снял шляпу и уселся. Кудри его уже не так сочно вились, как раньше. Было что-то сухое в лице, Муран поставил 3 бутылки на стол:
- Это, брат, хорошее кавказское, прямо из Баку привез тебе подарок.
Они оба были навеселе. Я хотел сохранить тишину в комнате, но считал неудобным предупредить гостей. Муран налил стаканы.
- Со свиданием, Степной! Что у тебя нового?
Я взял 2 книги «Сказки Степи» и дал одну Мурану, другую Есенину.
- Вот тебе, Сережа, за то, что ты смотрел «Бакинские вышки». Я там был еще мальчиком.
Есенин перелистал книгу, сунул её в карман, потом поднял стакан.
- Так значит за «Сказки»!
Вино было мускат, крепкое. Муран выпил и прочитал стихотворение. Читал и Есенин, он был в ударе. Вот тут-то я и почувствовал острую печаль в нем: "Гой ты, Русь, моя родная, хаты - в ризах облака..."
Муран делал замечания, говорил, что в Баку Есенин не дал специфически бакинского, чтобы пахло нефтью, огромным ритмом новой идущей техники по обработке черного золота - нефти. Я заметил, что когда-то в юности (мне было тогда 16 лет), был я в Баку, но до сих пор передо мною стоят эти сотни вышек, и постоянно отправляющиеся поезда, подвозящие рабочих.
- Наблюдать вышки, - закончил я, - там есть что взять, но есть там, что и оставить, а оставил ты там, Сережа, как букет незабудок, - сорванный и постоявший в банке с водой, - свою свежесть.
Вспоминали, пили. Есенин говорил о том, что на днях едет на свадьбу к сестре, в Рязанскую губернию. Муран собирался ехать с ним. Я нарочно хотел, чтобы они вели себя смирнее. Я состоял товарищем председателя ревизионной комиссии в доме и должен был пример подавать - ночью не тревожить соседей шумом. Согрел чайник чая и согрел чайник вина; причем из чайника с вином я перелил половину чайника в чайник с чаем, думал, что они не станут чай пить, опьянения будет меньше, но когда выпили, то Муран схватился за чайник с чаем, посмотрел на меня и сказал: - Вот, Сережа, я раскрыл секрет его хитрости.
Коротки июльские московские ночи, да и светлы, будто то не ночи, а сумерки. Есенин поднял бокал с вином - пейте, пойте в юности, бейте в жизнь без промаха, все равно любимая отцветет черёмуха.
- Но у тебя не черёмуха, а только тополь.
Сережа потянулся на стол, хотел достать веточку от тополя, что рос перед окном. Я забеспокоился, как бы он не полетел со стола; он тянул за ветку, она не поддавалась, и когда он ещё сильнее напрягся, то веточка оторвалась, но и он по инерции полетел с веточкой со стола, а за ним мой стол, на котором были рукописи и посуда. Тут я возмутился - было досадно за то, что шуму много сделал он, и ещё досадней за посуду. Но он встал на кресло и, ещё больше смеясь, закричал: - Струсил, что непорядок!
Топнул ногой. Кресло подалось, подломилась ножка…
Коротки июльские московские ночи. В окно уже глядел утренний рассвет. Вошла девочка, что жила через одну комнату, и спросила спички. Она разводила примус на кухне для утреннего чая. Услыхала, что я не сплю. Поднималась она рано, в 6 утра. Есенин вдруг встал перед ней в позу, приложил руку к сердцу и вымолвил: - О, вы, прелестная принцесса полей ржаных!..
Мне было неловко, девочке всего 15 лет и отсюда, конечно, я отвечал перед её матерью, которая мне всё доверяла. А тут ещё Муран подхватил и тоже начал воспевать её красоту.
- Расскажи-ка, лунный луч, где ты ночку ночевал?
Девочка остановилась, обрадованная звучными стихами, не хотела уйти; я взял её за руку и вывел. А она забыла поставить чайник - ждала, когда выйдут поэты. Когда в соседнюю, напротив комнату, забежал луч солнца, раскрасил и отдался, отразился через стекла и ко мне в комнату, Сергей потянулся.
- Ну, Муран, видишь, солнце хоть отраженным светом, да приходит к нам. Пойдем!
Я проводил их до двери и махнул рукой: - В следующий раз приходите днем, а по ночам не шляйтесь.
И вот уже нет его. Опуская Сережу в могилу, я вдруг услышал, как мать Есенина, подняв такие же синие глаза, как у сына, - заплакала, причитая тем же старым, напевным ритмом: - И на кого ж ты меня покинул, сынок, сынку… ой, Сережа, дорогой, ласточка моя, березка родная…
Николай Степной
http://esenin.ru/o-esenine/vospominaniia/stepnoi-n
Федор Раскольников
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
В бывшем архиве Политбюро ЦК КПСС находятся 3 общие тетради революционера, дипломата, литератора Ф.Ф. Раскольникова (1892 – 1939) с воспоминаниями, написанными в 1938 г., после того как он решил не возвращаться в Советский Союз.
Это историко-литературные записки (среди них и предлагаемый ниже очерк о Есенине) не заключают в себе ни полит. выпадов против тогдашней советской системы, ни опасных для нее тайн. Почему же в таком случае тетради Раскольникова оказались в самом потаенном архиве страны? В 1964 г., когда Федор Федорович был реабилитирован посмертно, его вдова Канивез-Раскольникова с дочерью впервые приехали в Москву. Муза Васильевна передала безвозмездно архив мужа в ЦГАЛИ. А далее было так. Ознакомившись с только что обретенными бумагами бывшего «врага народа», писательское руководство обнаруживает в них нечто такое, что, по их мнению, должно храниться не в фондах сравнительно доступного ЦГАЛИ, а подальше от досужих глаз. Из архива Раскольникова спешно изымаются отпечатанные на машинке «Открытое письмо вождю», статья «Как меня сделали врагом народа», вполне безопасные те самые 3 тетради и ряд др. документов. А затем все изъятое по инициативе секретаря СП К.Федина отсылается Хрущеву: «Учитывая особый характер этих документов и их несомненно политическое значение, я при этом пересылаю их в Ваше распоряжение». - с верноподданнической опаской докладывает Федин Никите Сергеевичу 12 сентября 1964 г.,
Судьба подаренного лит. наследия была решена на много лет вперед. И лежало бы оно невостребованным вплоть до августовских событий, если бы Муза Васильевна предусмотрительно не оставила при себе копии многих документов (в том числе и тетрадных записок). Они-то вместе с материалами, не изъятыми в свое время из ЦГАЛи бдительными писателями, и послужили основой сначала для газетных публикаций, а затем и для книги «Ф.Раскольников. О времени и о себе», изданной в 1989 г. Очерк о Есенине остался по каким-то причинам до сих пор неопубликованными.
В первую зиму после революции, в доме армии и флота, что на углу Кирочной и Литейного, состоялся обычный в ту пору митинг на тему: «Казачество и советская власть». Митинг был созван казачьей секцией Петроградского Совета. Огромный нетопленый зал был набит казаками с красными лампасами на синих шароварах и в высоких папахах набекрень, из-под которых выбивались на лоб густые и длинные чубы. После моего доклада председатель объявил:
- Слово имеет товарищ Рюрик Ивнев.
Хромая и опираясь на палочку, узкоплечий оратор вышел на авансцену и, щурясь от света ослепительных лампочек рампы, очень тонким, почти визгливым голосом нараспев прокричал несколько слов о казаках и революции. В то время как его правая рука опиралась на палку, левая оживленно размахивала лорнетом. Когда митинг кончился, Рюрик подошел ко мне и, махая изящно сложенным лорнетом, приятно картавя, с томной манерностью предложил поехать к Есенину. - Он живет недалеко отсюда. К тому же под Вами ходит машина, - с улыбкой добавил он.
Есенина я знал как поэта. Но мне было некогда, я торопился куда-то на другой митинг и с вежливой благодарностью отклонил приглашение Ивнева.
Прошло 2 года. Однажды зимой, во время приезда с фронта, я зашел в книжную лавку имажинистов. В запыленной витрине были расположены роскошные издания, толстые книги по истории искусства, «Леонардо де Винчи» Волынского и стихи. За длинным прилавком холодной и сумрачной лавки Есенин и Мариенгоф от безделья развлекались странной игрой: они бросали в воздух бумажки, на которых были написаны какие-то слова, ловили и читали вслух надписи на пойманных клочках бумаги. Есенин подбрасывал и ловил имена существительные, а долговязый Мариенгоф глаголы. Когда попадались смешные словосочетания, они оба дружно и заразительно хохотали. Я прервал игру и попросил нужную мне книгу. Похлопывая руками в толстых шерстяных варежках, Есенин запросил дорогую цену. Не торгуясь, я расплатился и вышел из темноты лавки на свежий морозный воздух Москвы.
В начале 1924 г., в наркоминдельский особняк на Штатном пер., где я тогда жил, шумно и порывисто, как ветер, влетел Ивнев и, не снимая пальто с меховым воротником, вытащил из бокового кармана сложенную вдвое тонкую тетрадку выстуканных на машинке стихов. Это был цикл новых стихотворений Есенина – «Москва кабацкая». В том же году я встретился с Есениным на Воздвиженке, в квартире Вардина, где он одно время жил и писал «Песнь о великом походе». Приходя домой, Вардин снимал пиджак и вешал его на спинку стула. С серьезной теплотой ухаживала за Есениным, как за ребенком, А.Берзина, часто бывавшая у Вардина. Сергей с благодарностью глядел на нее: он так ценил внимание и ласку. По вечерам, за бутылкой красного «Напареули» Есенин по просьбе хозяина и гостей читал новые стихи. Он декламировал всегда сидя, без театральной аффектации, тихо, с грустью и задушевностью, свойственными ритму и содержанию его стихов. Когда его хвалили, он искренне улыбался широкой, детской улыбкой и со смущением встряхивал густой копной вьющихся желтых кудрей. Ясные голубые глаза сияли от радости. Несмотря на славу, поэт был падок на комплименты. Он особенно дорожил похвалой тех людей, к мнению которых прислушивался.
В конце 1924 г., когда я в первый раз был назначен в редакцию «Красной нови», мне постоянно приходилось спорить с моим редактором А.Воронским. Он надсмехался над стихами Есенина.
- Вот почему, «задрав штаны, бегу за комсомолом» и «Давай, Сергей, за Маркса лучше сядем»? Вы подумайте, Есенин и Маркс. Ну что может быть между ними общего.
Я горячо защищал Есенина. Последний раз я видел его поздней ночью, на углу Тверской и Малого Гнездниковского пер. Я возвращался с какой-то вечеринки. Моей попутчицей была А.Берзина. Вдруг из кабака вышел проветриться Сергей. Он был без шапки, говорил, захлебываясь словами, плаксивым голосом обиженного ребенка, жаловался на травлю критики, обвиняющей его в упадничестве, на резкие нападки журнала «На посту». Я стал уверять, что его ценят, как поэта, и, критикуя, хотят помочь ему уверенно перейти к бодрой лирике, мотивы которой уже звучат в некоторых его стихах. В частности, я упомянул о прекрасном отношении к нему редактора «На посту» Вардина....В день похорон, в Троицких воротах Кремля, у будки дежурного красноармейца, проверявшего пропуска, я встретил В.Д. Бонч-Бруевича. Скрипя по снегу новыми калошами, раскрасневшийся от мороза Бонч взволнованно сказал мне: - Иду на похороны Есенина. Ведь это величайший поэт со времен Пушкина.
Вскоре после гибели Есенина Мариенгоф написал воспоминания о нем: «Роман без вранья». Ленинградское отделение Госиздата попросило меня написать предисловие. Я прочел рукопись, но от предисловия отказался. Мне показалось, что это не «Роман без вранья», а вранье без романа.
Юрий Мурин
Рюрик Ивнев
ЕСЕНИН и РАСКОЛЬНИКОВ
(Неопубликованные воспоминания из архива поэта)
Гостиница «Люкс» на Тверской. Около 8-ми часов вечера мы подошли к одному из номеров 4-го этажа. Постучали. Ответа не последовало…
- Разве так стучат! – воскликнул Сергей.
- Иначе не умею! – Я рассердился. – Не нравится, стучи сам.
- Если я начну стучать – дверь треснет, - улыбнулся Есенин. – Ты мне скажи, как было дело? Он действительно хотел меня видеть?
- Я уже десять раз говорю об этом: встретился он мне сегодня утром на Тверской и спрашивает: «правда, что вы близко знаете Есенина?» Я отвечаю: «Это мой друг». Он обрадовался, улыбнулся и сказал: «В таком случае у меня к вам большая просьба. Познакомьте меня с ним. Я так люблю его стихи. Хочется посмотреть, каков он. Приходите сегодня вечером часов 8 вместе с ним. А ты хочешь, чтобы я привел тебя в 3 часа и сказал: «Здравствуйте, мы пришли к вам обедать», - так, что ли?
Есенин засмеялся.
- Ну ладно, тогда постучу я.
И забарабанил так, что через 2 мин. дверь приоткрылась и показалась голова Ф.Раскольникова. Увидев меня, он догадался, что рядом Есенин, и широко распахнул дверь.
- Простите меня, грешного. Задремал, а потом и заснул крепким сном.
- А вот Сережа так громко стукнул в дверь, что вы проснулись. Знакомьтесь: это и есть тот знаменитый поэт, которого вы любите и которого просили представить перед очи свои.
Раскольников обнял Сергея.
- Так вот вы какой! Я вас таким и представлял. Именно таким. Разве чуть-чуть повыше.
- Какой уж есть, не обессудьте, - шутливо проокал Есенин.
- Ну располагайтесь в моих апартаментах. Других нет. С трудом нашел эту комнату. А вот и дары природы, которыми я в данный момент располагаю. – Он указал на яблоки. – Что касается напитков, то могу предложить абрикосовый сок.
Раскольников, недавно выпущенный из Англии, где находился на дипломатической работе, был в ореоле романтической славы. Держался просто и естественно, очаровывал не только умом, но и обаятельной внешностью. С дружелюбием и доброжелательным любопытством всматривался в улыбающееся лицо Сергея, который не мог скрыть удовольствия, что сам Раскольников заинтересован им и восхищается его стихами. Мне было понятно, что они так быстро нашли общий язык. Не было и тени стеснения, какое бывает при первом знакомстве. Через несколько минут все говорили, будто давно знали друг друга. Раскольников попросил Есенина прочесть новые стихи. Сергей не отказывался. Он поднялся с кресла, прошелся по комнате, чуть не задев ломберный столик, улыбнулся, отошел от него подальше и начал читать:
Свищет ветер под крутым забором,
Прячется в траву.
Знаю я, что пьяницей и вором
Век свой проживу…
Федор Федорович слушал внимательно. На его выразительном лице отражалось ничем не скрываемое восхищение. Стихи были прекрасны. Мы начали пить абрикосовый сок. Раздался стук в дверь. В комнату вошел молодой человек, словно сошедший с революционного плаката.
- А, Щетинин! – воскликнул радостно Раскольников. – Заходи, заходи! Знакомься – поэты Сергей Есенин и Рюрик Ивнев, А это – фронтовой товарищ, неугомонный Санька Щетинин – гроза контрреволюционеров и бандитов, да и сам в душе бандит, - засмеялся Раскольников. – Только бандит в хорошем смысле слова.
Щетинин подошел к столу, взял бутылку с остатками абрикосового сока и вылил в полосатую чашку. Затем медленно опустил руку в карман шаровар и извлек большую бутыль водки. Я поежился. Мне показалось, что сейчас начнется попойка, а у меня врожденное отвращение к алкоголю. Но вопреки опасению все получилось иначе. Начало было угрожающим, но Щетинин приготовил стол, деловито и аккуратно подобрал из разнокалиберной посуды все необходимое. Я был изумлен: пиршество ограничилось тем, что Раскольников осушил четверть стакана с гримасой, которую никак нельзя назвать поощрительной. Есенин выпил без особого энтузиазма полстакана, виновник торжества – один стакан с удовольствием, но без бахвальства и понукания других следовать его примеру. Вновь попросил прочесть стихи. Щетинин добродушно признался, что ни черта в них не понимает.
- Вот песни – это другое дело. Орешь и сам не знаешь, что орешь, но получается весело…
- Но все-таки, - приставал к нему Есенин, - что-нибудь ты понимаешь, не деревянный. Что за поклеп на себя возводишь? Щетинин отшучивался.
- Ну, пусть поклеп. Разорви меня бомба, если вру! Слова-то я понимаю и смысл, кажется, но вот хорошие стихи или плохие, не знаю. Абрикосовый сок от водки отличу сразу, а хороший стих от плохого – не могу…
- Ну, запел, - засмеялся Есенин, - тебя бы с Клюевым познакомить – тоже клянется: я, дескать, стихов читать не умею, не то что писать…
- Да вы артист, Сережа! – воскликнул Раскольников. – Точная копия Клюева. Я слышал недавно его в «Красном петухе».
- Давайте выпьем! – предложил Щетинин, однако не сделал ни малейшего движения в сторону принесенной бутылки.
- Жаль, что вы вылили абрикосовый сок, - с напускным огорчением произнес я, обращаясь к Щетинину, - я бы с удовольствие выпил сейчас.
- Сок можно заменить чаем, - улыбнулся Раскольников.
- Нет-нет, не будем отнимать у вас столько времени, да и нельзя долго засиживаться. Утром я должен отнести в «Известия» стихотворение. А оно еще того... не допеклось, - сказал Есенин.
- Сережа, ты возводишь на себя поклеп, - улыбнулся я.
- Нет, серьезно, - ответил Есенин. В глазах его светились искорки смеха. – Понимаешь, как получилось: я даже не успел написать, как зашел зам. редактора. «Прочти, говорит, да прочти!» Я и прочел. А он: «Принеси к нам, да поскорей. Больно к моменту!»
- Отпускаю с условием, - сказал Раскольников, - что вы будете заходить ко мне часто. Чем чаще, тем лучше. Ведь я здесь временный гость. Скоро меня направят по назначению. И стихи приносите. И книжечку, если она сохранилась. Хоть одну раздобудьте, чтобы я взял ее на фронт.
И.Леонтьева
«Учительская газета». 1991, № 9
Голубая кофта. Синие глаза.
Никакой я правды милой не сказал.
Милая спросила: «Крутит ли метель?
Затопить бы печку, постелить постель».
Я ответил милой: «Нынче с высоты
Кто-то осыпает белые цветы.
Затопи ты печку, постели постель,
У меня на сердце без тебя метель».
Это одно из известных стихотворений Есенина, написанное в октябре 1925 г., то есть за 3 мес. до смерти. Хотя угадывать адресата стихотворения дело заведомо неблагодарное, которое к тому же не приветствуется в классическом литературоведении, несмотря на это «хотя» - попробуем вслед за Есениным пройти по следу синих глаз в его поэзии.
В первых юношеских стихах синие глаза – признак, выделяющий героя (парень синеглазый в стихотворении «Хороша была Танюша, краше не было в селе…») и героиню: «Я играю на тальяночке про синие глаза» («Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха»). В стихотворении «Иисус» Богородица предрекает:
А белому аисту,
Что с Богом катается
Меж веток,
Носить на завалинки
Синеглазых маленьких деток.
Синие глаза, как портретная деталь или выцветшие глаза, когда-то бывшие синими, встречаются чаще в стихотворения Есенина последних лет, характеризуя стареющего лирического героя или достаточно условную героиню: «Что ты смотришь синими брызгами или в морду хошь?» Но есть и конкретно адресованные строки про синие глаза. Это надпись на книге «В стране березового ситца», сделанная Есениным 12 июня 1925 г.:
Самые лучшие минуты
Были у милой Анюты,
Ее взоры, как синие дверцы,
В них любовь моя, в них и сердце.
Синеглазая Анюта – это А.А. Берзинь, с которой Есенин познакомился за год до приведенной надписи. В его собрании сочинений опубликовано 10 писем поэта к ней. Сохранилось письмо и от нее. Для 2-х лет знакомства достаточно много. Ее имя в 1924-25 гг. Есенин постоянно упоминает в письмах к другим адресатам, в частности к Г.Бениславской. Обращение поэта к женщине «милая» присуще и его лирической поэзии, и эпистолярному наследию. Однако слова, адресованные А. Берзинь, особые. В письмах к ней - намеки, напоминания, грусть о прошедшем. 14 августа 1924 г. он пишет ей из Константинова: «Дорогая Анна Абрамовна! Приветствую Вас и целую Вашу руку. Погода в деревне неважная. Удить из-за ветра невозможно, поэтому сижу в избе и дописываю поэму. Ночи у нас выпадают чудные, лунные и, как ни странно при близкой осени, – безросые. Но все они проходят без любви, и мне остается вспоминать только прошлое».
А вот письмо от 15 июля 1924 г., посланное Бениславской из Ленинграда: «Живу скучно, только работаю, иногда выпиваем, но не всегда. Я очень сейчас занят. Работаю вовсю». Если в первом письме грусть и воспоминания (и сразу хочется продолжить строчками Лермонтова «Мне грустно потому, что я люблю тебя…»), то во втором – скука, тоска, которые топятся в вине и работе.
В августе-ноябре 1924 г. А.Берзинь – главный адресат есенинских писем. «Милая, любимая, Вы ко мне были, как говорят, «черт-те что такое». Люблю я Вас до дьявола, не верю Вам навеки еще больше» - написано между 18 августа – 2 сентября 1924 г.
Может быть, потому что «не верю» есть в стихотворении «Никакой я правды милой не сказал» ? Перед отъездом в Баку Есенин пишет еще откровеннее и ближе: «Милая, любимая. Прости, прости. Уезжаю – года на два. Не ищи. Только помоги. Так нужно. Люблю тебя, люблю. Прощай». Есенин ждал ее в Тифлисе, но она не приехала, молчала. Прослышав, будто он собирается жениться, написала и выдала свою ревность. А он тут же ответил ей (декабрь 1924 г., Батуми) и оправдывался. Анна Абрамовна будет первой, кто бросится из Москвы в Ленинград, узнав о гибели Есенина. Через четверть века, вернувшись из ссылки, напишет воспоминания об этих днях. Мало кто знает, что через 6 лет после смерти Есенина в 1931 г. в Ташкент приезжала А.Берзинь. Она ходила по тем же улицам, по которым ходил поэт в 1921 г. во время своего кратковременного визита в Туркестан. К этому времени Анна была замужем за писателем Бруно Ясинским. Она вместе с ним в сопровождении Эгона Эрвина Киша, Дж. Кюнитцы и других в Таджикистан. А потом до 1937 г. будет приезжать и проводить лето в Варзобском ущелье. Юный тогда поэт Миршакер на всю жизнь запомнил ее необыкновенно синие глаза...
http://zinin-miresenina.narod.ru/photo_1.html
Ночь, подруга верная поэта,
Сохраняя тайну о вечере,
Утаила почему от света,
Что тогда случилось в «Англетере»?
Было накануне расставанье,
И как будто написал он кровью:
«До свиданья, друг мой, до свиданья…» -
Странное предсмертное присловье.
Из Москвы уехал не от смерти,
Здесь - не думал с нею повстречаться.
Скрылся от кабацкой круговерти,
От врагов, что набивались в братцы.
Смелым был он и отменно храбрым,
И за жизнь высоко ставил ставки.
…Он себя не сам бил канделябром,
Чтобы умереть затем в удавке.
Разве, собираясь за границу,
В Персию, в Париж и к Альбиону,
На тот свет он в мыслях мог стремиться?
В этих планах не было б резону!
Был он первым на Руси поэтом.
Песни новые в душе звенели…
И ушел… Оставив без ответа,
Кто прервал полет к заветной цели?
Ф.Бокарев
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Суббота, 29 Дек 2018, 23:05 | Сообщение # 11 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | ЕСЕНИН: ВЗГЛЯД БЕЗ РЕТУШИ
Скульптор П.Васильев
В ноября на т/к «Россия» воронежцы увидят док. фильм о С.Есенине, снятый 30-летним воронежским режиссером В.Паршиковым. Фильм уже называют сенсационным, но сам режиссер слова «сенсация» не приемлет. Первый из заранее заготовленных вопросов к интервью с В.Паршиковым, отпал сам собой:
– Я знаю, о чем вы спросите. Почему я, воронежец, снял фильм о Есенине. А я просто рассказал о человеке, рожденном в России. Русский человек, русский поэт, вот и все! Есть немало знаменитых поэтов, но лишь немногих последующие поколения считают современниками. В «Пугачеве» он писал не о пугачевском движении, а об антоновском крестьянском восстании в Тамбовской губернии, подваленном Тухачевским. В «Стране негодяев», которую теперь расценивают как поэму-предостережение, говорил о сегодняшней России, может быть, о недалеком нашем будущем. О Есенине судят по-разному. А он – философ, историк, летописец. Он был пророком в неполных 30 лет!
В начале октября Паршиков представил свой фильм «Дорогие мои! Хорошие!» в Рязани, на обл. фестивале «Хрустальный журавль», посвященном 110-летию со дня рождения Есенина. Будучи единственным иногородним номинантом, получил Гран-при губернатора, обойдя более шестисот работ местных мастеров. На фестиваль фильм и правда попал случайно: его премьера состоялась на т/к «Край рязанский» в день рождения Сергея Александровича, и коллеги предложили участвовать в конкурсе. За душой у режиссера – 30 лет: ровно столько, сколько было в момент смерти его герою.
– Воронеж, Рязань… мы все – земляки. Мы несем в себе частицу Есенина, и она, рано или поздно, пробуждается в нас. Когда это случилось со мной – не знаю. Есть детские воспоминания: нижнедевицкое село Синие Лепяги, где прошла большая часть моего детства; бабушка, по обыкновению вставшая до рассвета, хлопочет по хозяйству, напевая «Клен ты мой опавший»; мне лет пять, и я из постели смотрю, как всходит солнце, луч пробивается через задернутые шторы и падает на пол. Это – Есенин. Потом – все забыто, скудная школьная программа, в старших классах – народный театр при ДК К.Маркса, поездка на прослушивание в школу-студию МХАТ. Я подбираю программу, пытаюсь взять Есенина и вдруг тону в какой-то безысходности – «Весна на радость не похожа…». Желая показать себя характерным и эмоциональным, читаю Шолохова и Петрарку. И даже получаю одобрение, но поступаю в воронежский «лестех»: мать растит меня одна, учеба в столице нам не по карману. А дальше – должность руководителя студенческого клуба, факультет общественных профессий, работа режиссером народного театра, институт повышения квалификации работников телевидения и радиовещания в Москве. И поход на Ваганьково. Сначала – к А.Миронову. Потом – к Есенину. У могилы никого, но помню – я оглянулся, чтобы никто не видел, и сказал шепотом: «Серега, сделаю фильм…» Это было 4 года назад. В нынешний год мы с ним ровесники, а я дал себе зарок – к своему 30-летию завершить работу. И открывали тайны Вместе с исследовательской частью работа над фильмом «Дорогие мои! Хорошие!» заняла более 4-х лет. В сущности, это немного. Научный консультант фильма, доктор фил. наук, профессор Н.Шубникова-Гусева, которая сегодня возглавляет есенинскую группу в ИМЛИ им. Горького, ведет работу над летописью жизни и творчества С.Есенина. Изданы уже 2 толстых тома. Третий готовится к выходу. Всего их будет 7.
Ближе к финалу жизнь Есенина будет рассматриваться чуть ли не поминутно, и, возможно, эта беспрецедентная летопись развеет наконец мифы и домыслы о том, что Есенин – скандалист, шизофреник, исписавшийся поэт и прочее, основанные на воспоминаниях «дружеского окружения», состоявшего по большей части из сотрудников ОГПУ и просто завистников. В фильме – 14 действующих лиц, если считать док. запись гражданской супруги Есенина – Н.Д. Вольпин, предоставленную директором Воронежского музея Есенина Е.И. Ивановым. Ровно 1 час 18 мин. – о Есенине: 3 условных части – жизнь, расследование обстоятельств гибели, события после смерти.
Автор побывал в Пушкинском доме и ИРЛ в Санкт-Петербурге, где хранятся в числе прочего написанная кровью предсмертная записка Есенина, посмертная маска, выполненная скульптором Золотаревским и слепок руки. В ИМЛ им. Горького в Москве, в закрытых фондах рукописного отдела, работал с рукописями, а также с бумагами по делу о смерти Есенина – документами, на которых, по сути, и держится версия самоубийства: протокол осмотра участкового надзирателя Горбова, акт патологоанатома Гиляревского, а также несколько телефонограмм, опись вещей, выписка о смерти.
В родном селе Есенина – Константинове – Паршиков стал практически своим. Работал в закрытых фондах музея-заповедника. Впрочем, в Константиново он ездит по несколько раз в год:
– Душа там отдыхает, хотя и гос. объект – все в асфальте, резьба под лак. А все равно, прежний закат на лавке у родительской избы, вид на Оку, на церковь иконы Казанской Божьей матери, где Есенина крестили и где отпевали, – самоубийцу!.. Православная церковь взяла его под крыло, и наш митрополит не считает его самоубийцей. Встречался с есениноведами и родственниками поэта. Был допущен к раритетам племянницы поэта С.П. Есениной и частной коллекции питерского исследователя В.И. Кузнецова, собравшего интереснейший материал – копии, конечно, но добытые каким-то образы из самых разных архивов, кроме спецхранов КГБ.
Его принимали с недоверием. Долго присматривались. И, видно, находили что-то в этом молодом человеке с несмеющимися глазами и каким-то встревоженным лицом. И рассказывали то, что не до сих пор не открывали никому и никогда. Положа руку на сердце признаюсь: выбор темы Паршикова мне показался непонятным. Особенно теперь, когда жизнь и смерть Есенина оказались предметом пристального изучения множества людей. Зачем было ощущать себя частью громадной людской массы, без меры одержимой любопытством проникнуть в чужую судьбу? Но год назад у него вышел еще один фильм, целиком посвященный гибели Есенина. А до этого – очерк, получившийся из ни к чему вроде бы не обязывающей поездки на родину поэта, с непрофессиональной камерой в арсенале и проявившимся вдруг чувством то ли избранности, то ли долга за душой. Несколько лет кропотливой работы с архивами, свидетельствами. И мысль, что смерть надо искать не в смерти, а в жизни. Вот тогда он и начал исследовать жизнь: соприкасаться с воспоминаниями, изучать переписку, беседовать с родственниками.
– Мне неприятна сейчас тема смерти. Точнее, это массовое безумие, когда в день рождения поэта начинают говорить о его гибели и ломать копья, отстаивая версии – убийства, самоубийства. Но не стану скрывать: когда я взялся за первый фильм, я начал с того же. Так же вновь и вновь по секундам выверял те 4 дня, которые Есенин провел в гостинице «Англетер».
В сущности, Паршиков исследовал уже опубликованные воспоминания и свидетельства. Но кое-что он сделал впервые. Например, добился встречи с Э.А. Хлысталовым, отставным следователем по особо важным делам московского угрозыска, 13 лет посвятившим расследованию тайны гибели поэта. Получил право показать в эфире неопубликованную фотографию, копию которой видел в закрытых фондах музея-заповедника на родине поэта: автор неизвестен, Есенин в гробу запечатлен с необычного ракурса. Съемку ему тогда не разрешили. Но что стоила эта копия, если позже племянница поэта впервые предоставила ему для публикации оригинал – в отличном состоянии, абсолютно без ретуши!
– Все фотографии, в том числе те, что использованы в худ. фильме, сделаны в гостинице «Англетер»: Есенин лежит на диване, камера – слева, и все снято с этой одной точки, – мы говорим в полутемном закутке какого-то кабинете телецентра ВГТРК, и даже здесь видно, как у режиссера блестят глаза. – Фотографии делал кремлевский портретист М.Наппельбаум. То есть придворный фотохудожник, далекий от правил проведения судебной фотосъемки, приехал специально из столицы – фотографировать мертвого Есенина? И не сделал ни одного фронтального плана, ни одного снимка в петле!
Морщась, как от собственной боли, Паршиков в очередной раз перебирает детали.
– Разный рельеф глаз – есть мнение, что один глаз вытек. Черное пятно на правом веке – многие утверждают, что это пулевое ранение. Впрочем, не хочу обманываться, по снимку сложно судить. Над переносицей то ли ожог от трубы парового отопления, то ли след от удара тупым предметом. То и другое вероятно, могли и оглушить, еще живым вздернуть в петлю. А вот видите – вертикальные борозды от уголков губ? Похоже на след от удавки, если бы она при сопротивлении зацепилась и порвала рот. Современные исследователи, сторонники версии самоубийства, доказывают, что это подсохшая желудочная жидкость. Но посмотрите на другую, не известную ранее фотографию: следы симметричны! И волосы прилизаны до неузнаваемости – быть может, пытались смыть запекшуюся кровь? Опять же рука – на рисунках худ. В.Сварога, который первым пришел на место происшествия и сделал рисунок Есенина, когда тот еще лежал на полу гостиничного номера, вынутый без свидетелей из петли, рука скрючена у самой шеи. Сторонники версии убийства утверждают, что в 5-м номере «Англетера» был обыск: на рисунке видно, что все перевернуто, неимоверная грязь, у Есенина одежда в беспорядке, как после борьбы. Уже на фотографии все иначе. Говорят, чтобы распрямить руку, пришлось резать жилы. Значит, трупное окоченение наступило не в повешенном состоянии, ведь у висельников вытягиваются конечности?
В смерти смерть искать? Сделав первый фильм, Паршиков подвел черту – Есенина убили. Несколько документов, на которые опирались оппоненты, – несостоятельны. Протокол осмотра участкового надзирателя Н.Горбова, который всего 2 мес. проработал в милиции, составлен безграмотнейшим образом. Понятые расписывалась, не видя Есенина в петле, – их позвали, когда он уже лежал на диване. Причем пришли они с разных концов города, и один из них, это доказано документально, – сотрудник ОГПУ. Акт патологоанатома Гиляревского говорит лишь о том, что смерть наступила от асфиксии, – он не констатировал самоубийство.Режиссер работал, как профессиональный следователь. Шел шаг за шагом. В 2002 г. он встретился с отставным следователем МУРа Э.Хлысталовым, послужившим прототипом подполковника Хлыстова в сериале «Есенин». Интервью с ним состоялось за месяц до его смерти.
– Он отвечал на вопросы действительно как профессионал. Отказывался дать ответ, если хоть в чем-то не был уверен. Был настолько строг к себе, что иногда это походило на внутреннюю цензуру. Тогда, в середине 80-х, он пытался проникнуть в архивы, открыл 13 уголовных дел, заведенных на Есенина. Мне, после того, как камера была выключена, сказал: их больше, возможно – 17, и все рассматривались исключительно ОГПУ. Есть основания полагать, что внешне хулиганские выходки были равноценны полит. акциям. Накануне XIV съезда партии было достаточно людей, которые могли видеть в народном любимце один из инструментов прихода к власти. Ни на одну из сторон Есенин не встал. Он всегда держался особняком: ни к какому поэтическому движению не принадлежу, ни к какому полит. движению. Вот тогда я и стал понимать, как мелко плаваю. Начал задумываться над тем, что не в этих 4-х днях следует искать разгадку. И в «Англетере» Есенина вообще могло не быть. Он же путал перед гибелью следы, пытаясь уйти от чекистов. В Ленинграде его могли арестовать сразу же на перроне – есть и такая версия. Органы того времени, как сказал один мой эксперт, были блистательными, непревзойденными мастерами фальсификации. Тогда провокация была поставлена на поток. А Есенин был горяч, и провокаторы это прекрасно знали. Но что в этом копаться, что смерть в смерти искать? Смерть надо искать в жизни! Как жил Есенин – вот где разгадка! Его персону пытаются рассматривать с точки зрения воспоминаний, фактов биографии, поэтических образов. А надо – на него на фоне истории. Он не был идеалистом, но Родину любил. Это была его единственная бесспорная любовь.
Встречу с Хлысталовым за месяц до его смерти Паршиков считает редким профессиональным достижением. За все 13 лет расследования обстоятельств гибели Есенина ст. следователь по особо важным делам МУРа дал интервью лишь однажды – питерской телекомпании, еще на заре перестройки. Но тогда все были охвачены лихорадкой сенсаций: это было время, когда «открывались шлюзы» и рассекречивались десятилетиями закрытые архивы. Да и Хлесталов был моложе, и выводы его были несколько иными. Назначая встречу, отставной полковник был предельно краток: «13.00, на Сущевском валу, на моей квартире, и поедем дальше». Паршиков, ехавший на своей «Волге» из Константинова, в столице застрял в пробке. Чуть не плакал, понимая, что опоздал. Объяснений Хлысталов не принял, но, посмотрев пристально в глаза, смягчился и повез в мастерскую своего друга – скульптора Н.Селиванова.
– Когда сказал, что там будем снимать, у меня руки опустились. Я же привез с собой оборудование, декорации. Мне бы на улице снять, но сказал – как отрезал. А в мастерской кошмар, такой слой гипсовой пыли! Правда, действительно, много есенинских работ. Снимал сам, без оператора, изображение, прямо скажу, получилось не очень, но лицо рассмотреть можно. Рассказывал, как получил по почте 2 посмертные фотографии Есенина, как поначалу не узнал поэта в изуродованном мертвом человеке. А ведь отец Эдуарда Александровича пострадал именно из-за любви к Есенину – пел песни на его стихи в коммунальной квартире во времена запрета. Забрали, судили за есенинщину, больше Хлысталов отца не видел… Я записал это интервью – у страшно пыльного шкафа, с бюстом Есенина на заднем плане. И еще столько всего, что осветительные приборы поставить некуда – тут и гипсовый Курчатов, и Шукшин в бронзе… Селиванов достал какую-то мешковину, говорит: «Драпируй фон...» С одной стороны за какой-то гвоздь зацепил, с другой – прижал плечом Шукшина. А ведь судьба, наверное! Как работу закончил, стала мысль приходить: хочу о Шукшине снять фильм…
Док. фильм воронежского режиссера пройдет вслед за т/с «Есенин», вызвавшим шквал неодобрительных и порой уничижительных откликов и критиков, и зрителей, и родственников поэта. Наверное, показ был бы логичным на Первом федеральном канале, сразу после окончания худ. фильма. По инициативе С.Безрукова возможность показа фильма, действительно, рассматривается на Первом канале. Пока лишь рассматривается – не более. Правда, по согласованию с Воронежской телерадиокомпанией, Первый взял ряд фрагментов для программы «Утро». В частности, сюжеты о матери Есенина – Татьяне Федоровне – интервью, кадры хроники. А также редкий материал – фрагменты интервью с Э.Хлысталовым. Впрочем, фрагменты были использованы как подтверждение версий, выдвинутых в сериале «Есенин».
Давать оценку фильму Паршиков отказался наотрез. Очевидно, потому, что главный герой сериала «Есенин» стал и его героем. Перед началом съемок в С.Безрукове воронежский режиссер неоспоримо увидел Есенина. И это показал в своем фильме: в Константинове, в день, когда у группы сериала шла съемка прощания с родиной на берегу Оки, они с Сергеем записали почти полуторачасовое интервью. Право зрителя – сравнить 2 образа и сделать выводы. По части собственного фильма Паршиков переживает сегодня только за зрительское признание. Оценку родственников и есениноведов он уже получил.
– Снявшийся в фильме зампредседателя комитета по архивным делам при Правительстве РФ в 1991-1993 годах А.С. Прокопенко высказался прямо: это наиболее удачная работа из всех худ. и док. фильмов о Есенине. Быть может, прежде у авторов было меньше возможностей осуществить свои замыслы, я сделал все, что от меня зависело, и все, что хотел. С.П. Есенина высказала свою оценку крайне сдержанно. Но мне гораздо дороже было узнать, что она занялась тиражированием моего фильма для школ Москвы…
Премьера док. фильма «Дорогие мои! Хорошие!» состоится 26 ноября. В 11 час. – показ в к/т «Спартак», затем – представление творческой группы и пресс-конференция с участием снимавшихся в фильме А.С. Прокопенко и С.П. Есениной. В 16 час. – показ фильма в местном эфире т/к «Россия» и встреча в прямом эфире с той же авторской группой. Уже сейчас фильм многие называют сенсационным. Но, говоря о Есенине, Паршиков не приемлет слова «сенсация». Считает, что трактовать жизнь и смерть этого человека можно только на фоне народной судьбы, и сенсациям тут не место. А кроме того, пришло время холодного анализа. Пора возбудить и довести до конца последнее уголовное дело о гибели этого человека – ведь оно так и не было открыто.
– Почему бы не распечатать архивные фонды КГБ по делу Есенина, ведь прошло 80 лет? – недобро усмехается он. – Возможно, не сохранились прямые документы, но наверняка есть косвенные материалы – личные дела секретных сотрудников ОГПУ. А в этих папках можно найти многое, в том числе, распоряжения, которые давались насчет Есенина. Наверное, и эксгумация останков не повредила бы. Но знаете, что рассказала мне Светлана Петровна – единственная из оставшихся в живых свидетелей похорон матери Есенина? Татьяну Федоровну хоронили в 1955 г, рядом с поэтом. И когда часть есенинской могилы оказалась вскрыта, Светлана Петровна увидела чужой, свежий, гроб. С тех пор она теряется в догадках: может – неизвестное подзахоронение, а может – подмена? Получается, что в есенинской могиле на Ваганьковском поэта может и не быть. А в 1985 г. соседние могилы в радиусе 5 м. были залиты бетоном: говорят, для укрепления памятника. А памятник не такой уж и грандиозный – мраморная глыба…
Юлия Савельева
http://www.communa.ru/index.php?ELEMENT_ID=13530
ВМЕСТО ПРОЛОГА
Замкнутый круг. Убийство Есенина превращается в самоубийство законности. Катализатором этого процесса стали широко опубликованные в СМИ посмертные фотографии поэта. Для всякого, кто их видел, «повесился» звучит как насмешка. Впрочем, «законность» звучит так же. Люди давно верят в неё не больше, чем в самоубийство Есенина. И просят только одного: провести проверку по факту гибели поэта. В ответ должностные лица, коим в обязанности вменено отстаивание интересов закона, мнутся, как врачи у постели безнадёжно больного, умирающего по их вине. И неохотно сообщают, что такая проверка уже была проведена «комиссией Есенинского комитета по выяснению обстоятельств смерти С.А. Есенина» под председательством Ю.Прокушева. О чём даже выпущена книга - весьма внушительный труд под нейтральным названием «Смерть Сергея Есенина». Но не сообщают, что деятельность комиссии характер носила неофициальный. Экспертиз не проводилось. Привлечённые эксперты в частном порядке высказали свое мнение по совершенно формальным вопросам, дружно отметили низкое качество, проведенного в 1926 г. дознания и оставили всё, как есть. Анекдот периода застоя: вышли из вагонов, раскачивали поезд, гудели и, вообще, делали вид, что едут. А между тем, глаза завязаны только у Фемиды, её служители способности видеть не лишены. И за безликой громадой больших чинов скрываются вполне реальные люди, наделённые способностью видеть, думать, понимать и даже! – принимать решения. Если только эту способность не обменивают на мундир, заступая на важный пост по охране законности в стране.
- Но это факт?
- Нет, это не факт. Это гораздо больше, чем факт: так оно и было на самом деле.
«Вот факты: выписка из церковной книги, справка о смерти барона, квитанция на гроб. Казалось бы, доказательств более, чем достаточно. Однако, подсудимый продолжает упорствовать. Воспользовавшись своим внешним сходством с покойным бароном, коварно овладев его походкой, голосом и даже отпечатками пальцев, подсудимый наивно пытается нас обмануть и заставить узнать в себе нашего дорогого барона, которого мы 3 года назад торжественно проводили». - блистательная речь адвоката Рамкопфа и фарисейский суд над садовником Мюллером удивительно точно передают суть «прокушевской» проверки.
«…эмоционально-публицистическая сторона явно преобладает над документальной, научно-аргументированной основой; предположение, версия, домысел – над точными, неопровержимыми фактами», - это уже Прокушев не столь блистательно, как Рамкопф, зато не менее лицемерно рассказывает о материалах, ставящих под сомнение самоубийство С.Есенина, во вступлении к уже упомянутому бестселлеру. К слову, вступление имеет весьма претензионное название: «В поисках истины». Но поиски во вступлении же и заканчиваются. Подытоживают окончание этих недолгих поисков слова ст. прокурора Дедова. Сильно уступая Рамкопфу в элегантности слога, в иезуитстве и абсурдности он вполне может с ним потягаться: «…допущенные неполнота и низкое качество документов дознания только лишь сами по себе, без подтверждения другими объективными доказательствами, не могут служить основанием для вывода об убийстве поэта или для эксгумации его останков с целью проведения судебно-медицинского исследования». Ну, как?
Какие могут быть еще «другие объективные доказательства», кроме материалов дела? Кстати, говоря о «точных, неопровержимых фактах», Прокушев имеет в виду те самые документы дознания, «неполноту и низкое качество» которых отмечает Дедов. А ссылаясь в своём замечательном вступлении на заключения экспертов, которые, по его словам, опровергают версию об убийстве Есенина, он просто-напросто врёт. Ни один эксперт ничего не опроверг, равно, как и ничего не подтвердил. Выкручиваясь, кто как может, по принципу и вашим, и нашим - давай, спляшем, они дают ответы столь расплывчатые и не по существу, что, кроме того, что «чего-то там с Есениным случилось: то ли это, а то ли то…», понять ничего нельзя. Тем более, что Прокушев, завершив «поиски истины», всерьёз занялся поиском «дурней себя» и беззастенчивым подтасовыванием понятий. Перед экспертами он ставил вопросы, ответы на которые очевидны, не касаясь сути возникающих в деле противоречий. Так, говоря об акте Гиляревского, Прокушев интересуется: «соответствует ли содержание акта выводу о том, что смерть произошла от механической асфиксии – повешения?» И эксперты с готовностью кивают головой: «Заключение о причине смерти Есенина соответствует данным, полученным при исследовании трупа».
Какая неожиданность! Можно подумать, кто-то в этом сомневался. А соответствуют ли «данные, полученные при исследовании трупа» трупу Есенина? Сравнивая посмертные фотографии Есенина с исследовательской частью акта Гиляревского, пресловутые «10 отличий» найти – не вопрос. Вопрос в другом - на что списать промахи акта, наподобие: «зрачки равномерно расширены, отверстия носа свободны». Впрочем, акт Гиляревского на вопросы не отвечает, он их задаёт. Именно «акт», не заключение эксперта, а акт. Соответственно, экспертиза не проводилась. Акт в единственном экземпляре, написанный от руки, без машинописной копии и исходящего номера. Но дело далеко не в формальной стороне. Доктор мед. наук, профессор, генерал-майор мед. службы Томилин по-военному чётко указывает на недостатки акта:
«а) Очень кратко составлена вводная часть; нет сведений о том, кто назначил исследование трупа; не сообщаются сведения об обстоятельствах следствия и др.;
б) Описание обнаруженных повреждений очень кратко и неполно (не указана точная локализация, форма, состояние краев, углов, отдельных повреждений и пр.);
Практически не описана странгуляционная борозда.
Имеются и другие недостатки формы и содержания акта».
Однако, доцент академии им. Сеченова, кандидат мед. наук Маслов никаких недостатков в акте Гиляревского не усмотрел и даже напротив, нашёл, что «достаточно подробно описаны характер, локализация странгуляционной борозды». Надо заметить, что к Маслову Есенинский комитет обратился после разъяснений Томилина, и, судя по всему, нашёл большее понимание. Однако, как только дошло до дела, выяснилось, что акт не так безупречен, как хотелось бы Маслову. На вопрос следователя Хлысталова о давности наступления смерти и продолжительности висения тела в петле, он сообщил: «Из-за отсутствия описания других трупных изменений, состояния трупных пятен при надавливании и т.д. по настоящему описанию трупных изменений установить давность наступления смерти в момент производства вскрытия и продолжительность его висения в петле затруднительно».
Проще говоря, профессор Гиляревский в акте вскрытия не указал время наступления смерти и не описал признаки, способные помочь установить его. Время, наряду с причиной смерти - основной вопрос. Как проводить следствие? Когда произошла эта самая асфиксия: неделю назад, 3 дня, 2 часа? Как искать подозреваемых? Как проверять алиби? Надо понимать так, что в этом случае поверили на слово, и время наступления смерти установили по свидетельским показаниям, не отличающимся согласованностью. Джентельменское соглашение. Зато в акте содержатся следующие сведения: «покойному 30 лет» - профессор Гиляревский визуально установил возраст покойного и весьма точно! «…труп правильно развит, удовлетворительного питания» - уж кому-кому, а профессору известно, что у трупов с развитием и питанием разные сложности случаются. Ну, коронное: «глаза закрыты, зрачки равномерно расширены, отверстия носа свободны; рот сжат, кончик языка ущемлён между зубами» - одно из 2-х: либо Сварог рисовал, а Наппельбаум фотографировал не Есенина, либо Гиляревский вскрывал кого-то другого.
«Ширина борозды с гусиное перо» - очень точная единица измерения выбрана профессором. Видимо, среди прочих, был выпущен и декрет, обязывающий гусей иметь одинаковую ширину всех перьев. «Сердце с кулак покойного» - профессор творчески подошел к вопросу измерений. «В почечном канале ничего особенного» - да, действительно, чего там особенного? «…покойный в повешенном состоянии находился продолжительное время» - это не к кому, что состояние скорее «висячее», чем «повешенное», а к расплывчатости слова «продолжительное». Профессор не сориентировал даже примерно: несколько часов, несколько дней, сутки? А, может, месяц? Неужели профессор составил такой акт? Неужели в 1925 г. в России был столь низкий уровень развития медицины? Нобелевский лауреат И.П. Павлов ставит сложнейшие опыты, проводит уникальные операции, изучая рефлексы и высшую нервную деятельность, а профессор – не студент-заочник, а умудренный опытом про-фес-сор, производя вскрытие, измеряет сердце в «кулаках покойного»? 33 попугая и одно гусиное перо!
Тот самый Гиляревский?
Очень хочется сделать небольшую историческую справку. А.Г. Гиляревский родился в 1870 г. Соответственно, в самом конце 1925 г. ему было полных 55 лет. Он – выпускник Санкт-Петербургской военно-мед. академии. Учебное заведение весьма уважаемое в царской России. То есть, это – не мальчишка, окончивший с грехом пополам курсы санитаров, это профессор, с солидным опытом и стажем. И вот те нате! Не надо забрасывать эхолот, чтобы понять, что «Акт вскрытия трупа С.А. Есенина» – шедевр уровня Швондера, но никак не профессора Преображенского. Тем не менее, «комиссия единодушно», как констатирует Прокушев, решает, что «…фактически объективно нет материалов, которые могли бы документально опровергнуть содержание акта…»
Сохранились подлинные негативы фотографий Наппельбаума. И если на них и на рис. Сварога у Есенина «глаза закрыты, зрачки равномерно расширены, отверстия носа свободны; рот сжат, кончик языка ущемлён между зубами», то «фактически объективно» и далее по тексту. Но «комиссия» не ограничилась этим сенсационным выводом. Прокушев «со всей ответственностью» неоднократно настаивает, что «неопровержимых данных, свидетельствующих о насильственной смерти Есенина нет». Вероятно, есть «неопровержимые данные, свидетельствующие» о самоубийстве? Навалом! Следом за актом, не оставляющим ни малейшего шанса сомнениям, идут не менее убедительные посмертные маски с лица Есенина.
Масок оказалось несколько. И среди них - склеенная из 5 частей. К сожалению, их обилие не способствовало точности исследования в связи с тем, что «фактически объективно», если на то пошло, это не маски с лица Есенина, это – всего лишь маски с масок. И каждая следующая – менее точная копия предыдущей. Всего исследовалось 5 отдалённо напоминающих друг друга масок. Однако, описывая повреждения лица, отобразившиеся на масках, эксперт Дегтярёв отмечает некоторые общие для всех детали: спинка носа имеет горбинку, искривлённую влево. В лобной области маски с захватом переносицы имеется косовертикальный участок западения прямоугольной формы, имеющий нечёткие края. Поверхность этого участка не ровная, не везде одинаково западающая, кверху от переносицы в области лба - несколько выше окружающей поверхности. Размер, точнее ширина этого участка на масках, варьируется: 4,5 на 1 см, или на 2,2 см, или на 2,1 см. Также на этом участке отмечается: внизу справа (в области внутреннего конца правой брови) – западение округлой формы, диаметром около 1 см, глубиной 0,2-0,3 см. В области внутреннего конца левой брови – участок в виде нечёткого желобообразного западения, той же глубины. А между этими двумя участками – над переносицей – западение глубиной 0,1-0,2 см. В числе прочих повреждений на всех масках отобразилось западение округлой формы в области внутреннего угла правого глаза, диаметром 0,4-0,5 см с ровными валикообразными краями, глубиной 0,3-0,4 см. И примерно на 1 см выше и правее – округлый участок стертости рельефа гипса с нечёткими границами, гладкой поверхностью, диаметром 0,7-0,8 см, слегка возвышающийся.
Одна особенность неприятно обращает на себя внимание. Предоставленная для исследования маска из частной коллекции, покрытая олифой, в сравнении с другими являющаяся наиболее чёткой и рельефной, при исследовании почему-то навязчиво сравнивается с экспозиционной маской из Константиново, выглядящей более «благообразно». Цель сравнения очевидна и проста – породить мысль: «какая-то она не такая». И кроме того, описав повреждения лица, отображённые на «олифовой» маске, эксперт размеры их предпочёл не указывать, ограничившись расплывчатыми фразами: «так же, как и на предыдущих масках», «схож с западением на вышеперечисленных масках». Хотя со всеми «предыдущими» таких небрежностей себе не позволял. Моё личное «на глаз» впечатление: «западения» на этой маске значительно глубже, и с ещё более неровными краями. Впрочем, это – не самое интересное. Позже, делая выводы, Дегтярёв глубокомысленно решит по совокупности признаков, что маска из Константиново – это оригинал, а остальные 4 – копии. Мало того: «…сравнение элементов лица на масках друг с другом дают основание высказаться о том, что маски-копии изготовлены с представленной маски-оригинала». Весьма небанальная мысль, вполне в духе акта Гиляревского. И потому, что на «маске-оригинале» повреждения лица отобразились менее рельефно, чем на остальных, несмотря на то, что рельефность должны утрачивать копии. И потому, что сложно с маски, на которой губы Есенина полуоткрыты сделать копию, на которой они плотно сомкнуты.
Дело в том, что с лица С.Есенина после смерти дважды снимали маску: скульптор Бройде в Ленинграде и скульптор Золотаревский в Москве. Эти две маски могут существенно различаться. Лицо Есенина несколько раз «реставрировали», а перед торжественным прощанием в Доме печати – особенно тщательно. Это хорошо видно на фотографиях. Присутствовавшие вспоминали «большую, почему-то скудно освещённую комнату» и «куклу» в гробу, которую нельзя было узнать. Поэтому, насколько разнятся фотографии Есенина в гробу, сделанные в Ленинграде и в Москве, настолько будут разными и маски. Может, представленные эксперту 4 маски - и копии, но с константиновской ли? Как же проводить их сравнительный анализ? Впрочем, и это не самое интересное. Дегтярёв по форме и морфологическим признакам повреждений опять нашёл основание высказаться и всё так же опрометчиво. Высказал он не новую мысль о том, что «повреждения или следы от повреждений могли образоваться при контакте лица умершего с тупым твёрдым предметом, имеющим цилиндрическую поверхность, в том числе и с трубой отопления». А с двумя трубами? В номере, где было обнаружено тело Есенина, две близко расположенные параллельные трубы отопления. Но второй вечно не оказывается на месте, как только начинаются очередные «поиски истины». Кроме того, при исследовании на масках зафиксированы «нечёткие края» участка западения «с неровной, не везде одинаковой поверхностью» и искривлённая влево спинка носа. Вот бы где поинтересоваться наличием соответствия между исследовательской частью и выводами. В «Англетере» такие покорёженные трубы? Нос сломать можно…
Далее мысль Дегтярёва развивается ещё более увлекательно. Все отобразившиеся на масках травмы лица он сваливает на «технологию изготовления посмертных масок». А когда это уже становится технически неудобно – неровен час, скульпторы прочитают – тогда на прижизненные дефекты внешности Есенина. В качестве причин отобразившейся на масках асимметрии лица поэта Дегтярёв называет «неравноценность конструктивных элементов костного черепа, специфичность мимики, отражение общей асимметрии тела», а также таинственные «многие другие». И сообщает, что «такая асимметрия не может быть проявлением травмы». Увеличение топливных ресурсов в связи с продвижением вглубь лесного массива. То, что «правая бровь прямая и выше левой, дугообразной… правый глаз несимметричен левому и более западает, правая носогубная складка менее выражена, чем левая, нижний край правого крыла носа располагается выше, чем край левого крыла», - это не следствие нанесённых Есенину травм, а неожиданный итог его «специфической мимики».
Так-то вот! С русского на русский: у Есенина при жизни и было такое лицо: перекошенное, с одним запавшим, другим – вышедшим из орбиты глазом, смещёнными крыльями носа и жутким отёком щеки. Куда уж там Гюго с его Квазимодо до дегтярёвского «Есенина». Кстати, более запавший правый глаз – ещё одна странность, не нашедшая объяснения у экспертов. На фотографиях отчётливо видно, что запал как раз левый глаз. И маска, вроде бы, «отзеркаливать» не должна. А нос «с горбинкой» мог быть сломан у Есенина ещё при жизни. Ну, разумеется, не после смерти. Может, нос сломали Есенину непосредственно перед смертью, тогда же, когда «асимметрично» выбили глаз и «косовертикально» проломили лоб? Нет. «Комиссия» точно знает, что нос был сломан значительно раньше. Это видно на снимках. Не замечали? А никто не замечал. Но кто ищет, тот всегда найдёт! И нашли. Нашли фотографию, запечатлевшую Есенина с Леоновым в марте 1925. Есенин на ней – в полупрофиль. Удача! Нос у него – с горбинкой. Да с какой! И, нисколько не смутившись тем очевидным обстоятельством, что ни на одной другой из многочисленных фотографий поэта, нет никакой «горбинки в области спинки носа», обычную светотень на некачественном снимке выдали за искомый «сломанный нос». На всех фотографиях Есенина, сделанных до, после и в одно время с означенной, запечатлевших поэта в фас, профиль, полупрофиль и во всем многообразии ракурсов, у него идеально ровный нос. Включая самые последние снимки, сделанные осенью 1925 г. Найти фотографию, сохранившую для удобства экспертов «асимметрию» есенинского лица, не удалось даже «комиссии». В браке бы у фотографов порыться. В то же время кипела работа у целой группы экспертов под руководством Плаксина. Они тоже днём с огнём искали истину на основании «письма» Прокушева. В том числе, исследовали посмертные маски. Коих им было предоставлено целых 7. И какое неординарное решение нашли эксперты - вероятно, посчитав маски идеально идентичными, свои выводы относительно них они обобщили:
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Воскресенье, 30 Дек 2018, 22:04 | Сообщение # 12 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | «в лобной области между бровями имеется выступающая на высоту до 0,3 см площадка, края которой плавно сливаются с окружающей поверхностью. Контур площадки имеет форму дуги, распространяющейся влево вверх и открытой между бровями вниз. Длина площадки около 4 см, ширина в нижней части около 3 см. В верхней половине площадки круглое плавное вдавление, диаметром около 1,5 см и глубиной до 0,1 см».
Вот так! Дело в том, что плаксинский квартет исследовал те же маски, что и Дегтярёв, плюс маска из «Пушкинского дома» и ещё одна из частной коллекции. А как изменилась картина! «Вдавление» осталось только «в верхней половине площадки», правда, изменив форму и глубину. Воистину, ум – хорошо, а два – лучше! А уж четыре… «Между корнем носа и внутренним концом правой брови имеется полукруглое в поперечном сечении вдавление, диаметром 3,7 см». Неожиданно и смело! Шире, чем 2,2 см ещё ничего не намеряли. Затем квартет преобразовался в кружок «экспериментального моделирования и художественной лепки». Дабы исключить превратность толкования исследования, была выполнена копия посмертной маски из пластилина. На коей стальной трубой, диаметром 3,7 см было произведено вдавление в лобной области. Результатом сей манипуляции стал широченный отпечаток в виде замечательно ровного желоба с чёткими краями и замечательно же ровной поверхностью. Последовал несколько неожиданный вывод экспериментаторов о том, что картина, отобразившаяся на пластилиновой маске «по форме и размеру соответствует вдавлению, отмеченному при исследовании фотографий…»
Почему вдруг фотографий, а не масок? Впрочем, это не имеет значения. Вдавление на пластилиновой маске и фотографиям, и гипсовым маскам соответствует в равной степени. А именно -нисколько. Правда, оно - на том же месте. Но это фокус для начинающих: куда трубу приложишь, там она и отпечатается, при этом вторая труба, разумеется, опять куда-то пропала. Однако, «комиссия» с полным пониманием отнеслась к креативному ходу экспертов и снисходительно, как взрослые в детской игре, согласилась: «похоже, молодцы». В кружках моделирования и лепки практикуются игры на развитие воображения: то, чего не видишь, надо додумать. Тем более, что исследованием фотографий эксперты занимались тоже. Дегтярёв при исследовании фотографий по-прежнему избегает быть тривиальным. Посмертные фотографии Есенина, сделанные Наппельбаумом, он отчего-то называет «любительскими». Тут снова тянет внести ясность посредством исторической справки. Моисей Соломонович – профессиональный фотограф. Того больше – «кремлёвский». Признанный мастер ретуши – «король». Многие исторические персонажи того времени: и политдеятели, и представители культуры и искусства знакомы нам именно по портретам работы Наппельбаума. За что же сделанные им снимки обзывать «любительскими»? И какие тогда признавать профессиональными? Ну, допустим. Ладно.
Так вот, большой любитель пофотографировать Наппельбаум, невзначай забредя в «Англетер», по счастью, со всей необходимой техникой и, увидев мёртвого Есенина, не удержался и сделал несколько снимков. Негативы коих теперь и предоставлены для исследования эксперту. И тот «при помощи стереомикроскопа МБС-2 и лупы» выявил: «…в области переносицы, в лобной области слева, в области верхнее-внутреннего края правой глазницы довольно четко различима полоса тёмного цвета. Верхнее-правый край полосы нечёткий, а верхние - и нижние-левый её края довольно чёткие и имеют вид валиков, что свидетельствует о том, что это полоса вдавления. В области верхнее-внутреннего края правой глазницы и соответственно нижнее-правому краю полосы вдавления довольно чётко определяется округлой формы участок тёмного цвета с ровными границами или контурами… на спинке носа различим участок тёмного цвета. На кончике носа справа очень нечётко выраженный участок тёмного цвета с неясными границами. На нижней поверхности подбородка слева нечёткий участок тёмного цвета в виде восклицательного знака истончением книзу, напоминающим кровяной след». Кроме того, на одежде экспертом зафиксированы «тонкие, ориентированные вертикально полосы и прерывистый участок в виде восклицательного знака, напоминающие кровяные следы».
На другой «фотографии положения тела Есенина», сделанной уже в морге, эксперт выявил уточняющие детали относительно полосы вдавления: «края этого участка в лобной области слева с некоторой неровностью контура. Дно его западающее, рельеф дна неразличим, участок западения в лобной области слева ограничен полосой светлого цвета, неравномерной ширины, в виде неправильного полуовала, выпуклостью обращенной кверху, а также влево». А вот то, что левое плечо Есенина явно выбито, от внимания эксперта как-то ускользнуло. Не помогло и применение МБС-2 с подсветкой и лупы.
Две фотографии Есенина в гробу как источники информации ценности не представляют, в связи с тем, что сделаны «после придания лицу трупа прижизненного вида, т.е. после реставрации лица». Это те самые «вдавления глубиной 0,2-0,3 см» потребовали реставрации? Да и та оказалась бессильна скрыть их? Повреждения лица Есенина, выявленные на фотографиях, как и повреждения на масках, опять приводят Дегтярёва к неожиданному выводу о «тупом твёрдом предмете с цилиндрической поверхностью», ну, естественно «в том числе и с трубой парового отопления». Куда без неё? Плаксинская четвёрка, исследуя посмертные фотографии Есенина, так же пришла к выводу о виновности в причинении ему травм «тупого и твёрдого цилиндрического предмета». Кто бы мог подумать. При этом эксперты констатировали: «между бровями имеется вдавление, близкое в поперечном сечении к полукруглому, распространяющееся в виде борозды влево вверх. Контур вдавления имеет вид дуги, над внутренним углом правого глаза, посередине между бровью и подвижной частью нижнего века имеется участок тёмно-серого цвета с чётким контуром и светлым ободком. По форме данный участок приближается к кругу… на правом скате носа, в средней трети его имеется светло-серый участок неправильной треугольной формы с тёмным контуром».
Также в числе повреждений отмечен «овальный участок чёрного цвета» на левом веке. А «в носовых ходах, больше в правом – масса светло-серого цвета». Что же это может быть, - всего-то дел: вдавление 2 мм? И как-то даже неудобно видеть рядом полный текст акта Гиляревского, заверяющий, что «отверстия носа свободны». Тот самый случай, когда было бы смешно, если бы не было так грустно. При исследовании фотографий Есенина, сделанных в морге, эксперты, кроме того, отмечают, что расположенный под правой бровью «круглый чёрный участок несколько возвышается над поверхностью кожи». Но при этом никто из экспертов никак не объясняет странный иллюзион. На сделанных в морге фотографиях, отображающих «вид справа», на шее Есенина, посередине, странгулляционная борозда, уходящая далеко влево, видна предельно отчётливо. Настолько, что хорошо различим рисунок плетения веревки. Правда, лица практически не видно. Вместе с тем, при фотографировании тела Есенина слева, никакой странгулляционной борозды у него на шее нет. А есть просто кожные складки, уходящие за ухо, какие образуются при наклоне головы. Ничего кроме. Я проверяла с помощью зеркала и даже фиксировала фотоаппаратом, чтобы рассмотреть лучше. Так вот: немного повернув голову влево и наклонив вперёд, я в зеркале увидела у себя такую же точно «странгуляционную борозду», как и у Есенина. Попробуйте.
Кстати, отличительная особенность всех, без исключения, посмертных фотографий Есенина – приподнятая относительно туловища голова. И достаточно высоко. Так, что на шее неизбежно образуются складки. Нет ни одной фотографии, на которой чётко, в фас была бы сфотографирована шея или хотя бы, ничего не было подложено под голову. То есть, чтобы голова лежала прямо, на одном уровне с туловищем и, соответственно, шея не была бы наклонена вперёд. Таких фотографий нет. Есть навязчивое чувство, что шею Есенина «драпировали», прятали что-то или отсутствие чего-то. На фотографиях в гробу, что в Ленинграде, что в Москве, видно, что у Есенина столь высокая подушка, что голова задрана практически перпендикулярно телу, и подбородком он упирается в грудь. Разумеется, шеи не видно совершенно. Не видно даже рубашки. Наглухо, внахлёст запахнутый пиджак и уткнувшийся в него подбородок. Интересно, что не увидел на шее Есенина странгулляционной борозды и Н.Браун, выносивший тело Сергея Александровича из «Англетера». Зато обратил внимание, что шея Есенина сломана, но не как у повешенных, а «как бывает, когда снимают часового удавкой». Браун одно время работал санитаром в морге и представление о повесившихся имел весьма определённое. Не увидел борозды и В.Князев. А у него было время рассмотреть, - он всю ночь провёл у тела поэта в морге Обуховской больницы. В своём стихотворении он написал: «Полоса на шее не видна, только кровь чернеет на рубахе».
В «заключении» весьма подробно рассказывается о том, что «вдавление в мягких покровах в лобной области» - результат «длительного контакта с цилиндрическим предметом диаметром около 3,7 см, наиболее вероятно, с предметом горячим». А «круглое тёмное пятно на верхнем веке правого глаза» эксперты объясняют как «высыхание вершины кожной складки, сформировавшейся от смещения кожи вниз вправо при контакте лица с цилиндрическим предметом».
Вот так! Круглое, ровное, как циркулем очерченное пятно – смещение! Синяк под левым глазом эксперты тоже приписывают «взаимодействию с тупым твёрдым предметом». И даже рану ниже локтя правой руки с явно содранной кожей склонные к постоянству эксперты объясняют «воздействием тупого твёрдого предмета, возможно, посмертно». Что Есенин вытворял в петле? Ах, недостаточно сил было привлечено Прокушевым к поискам истины. Имело смысл обратиться в дирекцию РосГосЦирка с просьбой создать «консультативный совет» из ведущих воздушных гимнастов и акробатов. Хотя, не исключено, что и они встали бы в тупик. В числе прочих, экспертам была предоставлена и фотография 5 номера «Англетера».
Описывая оную, эксперты отметили «цепочку пятен чёрного цвета на ковре и группу пятен на тумбе». Дать им качественную оценку возможным не представилось. Но главное, эксперты весьма уклончиво, но всё же заметили в номере более, чем одну трубу отопления. «… где был обнаружен труп С.А. Есенина в петле, привязанной к трубам центрального отопления». Правда, на фотографии момент обнаружения трупа не зафиксирован. И просто исследуя её, никоим образом нельзя заметить, что к трубам привязана петля. Но это к вопросу о непредвзятости. К слову, в акте Горбова, который эксперты тоже исследовали, «был обнаружен висевший на трубе центрального отопления мужчина». На тру-бе. Впрочем, пока дело дошло до «заключения» вторая труба и у экспертов, как водится, куда-то затерялась, и остался один «цилиндрический предмет». Вообще же, что касается «установления формы травмирующей поверхности предмета», то англетеровские снимки наводят на мысль о замалчивании.
На фотографиях гостиничного номера меня мучает один предмет – канделябр. Вероятней всего, бронзовый. Он насмехается и дразнится, как та вечно исчезающая вторая труба - атлантида. Эти двое что-то знают. Небрежно брошенный на ковёр, он ехидно оскалил свою подставку - разинутую пасть бегемота. Она отчётливо видна: округлая, массивная, тяжёлая, с четырьмя небольшими выступающими ножками. Если такой ударить по лицу… Ах, конечно, я не делала пластилиновых копий посмертной маски, не прикладывала, не сравнивала, не измеряла, у меня нет специальных знаний, я не сведуща в судебной медицине, но и здравый смысл никто не отменял. Если взять такой канделябр за ножку, подсвечниками к себе и подставкой с силой ударить человека по лицу в область лба, уверяю вас, останется травма, имеющая «контур дуги» с «нечёткими краями» и «неровной, не везде одинаково западающей поверхностью», «вдавление, близкое в поперечном сечении к полукруглому».
Нос неизбежно окажется сломанным и без всяких сомнений в месте, попадающем на «контур дуги», а лоб – проломленным. «Круглый чёрный участок с чётким контуром» под правой бровью окажется не чем иным, как раной, оставленной ножкой подставки. Да, я не делала пластилиновых масок. А вы - сделайте. Просто мне не нужно, я и так вижу. Да, кстати, кроме любителя фотографировать Наппельбаума, и ещё до него, в «Англетере» побывал любитель рисовать В.Сварог. Его рисунки экспертами не исследовались, так как «рисунки не являются вещественными доказательствами». Бесчисленные копии с посмертных масок - являются, и «неполно с низким качеством» проведённое дознание чего-то там «неопровержимо» доказывает. А рисунки Сварога – нет. А вы посмотрите на них. Посмотрите на рисунки профессионального художника Сварога, посмотрите на снимки профессионального фотографа Наппельбаума без ретуши. Какое «вдавление глубиной 0,2 - 0,3 см»? Лоб, проломленный сантиметра на 2-3 в глубину. Просто посмотрите. И, может, вам никакие доказательства и «неопровержимые факты» уже и не понадобятся
Самое удивительное, что, несмотря на широчайший резонанс, произведённый смертью Есенина, и при всей спорности вопроса, расследование его гибели никогда не проводилось. Да, собственно, как могло быть иначе, если уже в телефонном сообщении комендант «Англетера» Назаров указал, что им был «обнаружен повесившийся гражданин». И вслед за ним участковый надзиратель Горбов, выезжавший на место происшествия, в акте осмотра пишет: «около места, где обнаружен был повесившийся» и далее: «По предъявленным документам повесившийся оказался Есенин Сергей Александрович». Как, на основании чего участковый надзиратель сделал вывод о том, что человек повесился? Почему на месте обнаружения трупа оказался участковый, а не следователь, не эксперт? Неужели с лёгкой руки Назарова, сообщившего о «повесившемся»? Акт Горбова по уровню исполнения не отличается от акта Гиляревского. Как будто участковый надзиратель и профессор за одной партой сидели на курсах ликбеза. Кроме того, «при снятии трупа с верёвки и при осмотре его» Горбов всего-то и обнаружил, что «на правой руке выше локтя с ладонной стороны порез, на левой руке на кисти царапины, под левым глазом синяк». И только-то. Надо уточнить у офтальмологов, что за странный дефект зрения позволяет видеть синяк под глазом, не замечая полностью изувеченного лица. Тем не менее, именно эти две бумаги стали основанием для вынесения зав.столом дознания 2-го отд. ЛГМ Вергеем постановления о прекращении «Дело о самоубийстве Есенина Сергея Александровича». В этом постановлении странна сама формулировка: Вергей рассмотрел материал дознания не по делу о смерти Есенина, и, придя к выводу, что это – самоубийство, прекратил его. Нет. Он рассмотрел «материал дознания по делу о самоубийстве, посредством повешения Есенина С.А». В этом постановлении странна сама формулировка: Вергей рассмотрел материал дознания не по делу о смерти Есенина, и, придя к выводу, что это – самоубийство, прекратил его. Нет. Он рассмотрел «материал дознания по делу о самоубийстве, посредством повешения Есенина С.А.» И, естественно, прекратил дело по п.1 ст.105 УПК РСФСР, - в связи с отсутствием состава преступления. Какой же состав преступления может быть в самоубийстве? Но ведь акт Горбова, кроме того, что автор обозначает Есенина как «повесившегося», не содержит никакой информации, указывающей на то, что имело место самоубийство. Он вообще никакой информации не содержит. Равно, как и акт Гиляревского, в котором в качестве причины смерти указана асфиксия, ни одним словом не наводит на мысль о самоповешении. Однако, этих 2-х бумаг оказалось достаточно, чтобы С.Есенин был объявлен самоубийцей. Без расследования.
В этом постановлении странна сама формулировка: Вергей рассмотрел материал дознания не по делу о смерти Есенина, и, придя к выводу, что это – самоубийство, прекратил его. Нет. Он рассмотрел «материал дознания по делу о самоубийстве, посредством повешения Есенина С.А.» И, естественно, прекратил дело по п.1 ст.105 УПК РСФСР, - в связи с отсутствием состава преступления. Какой же состав преступления может быть в самоубийстве? Но ведь акт Горбова, кроме того, что автор обозначает Есенина как «повесившегося», не содержит никакой информации, указывающей на то, что имело место самоубийство. Он вообще никакой информации не содержит. Равно, как и акт Гиляревского, в котором в качестве причины смерти указана асфиксия, ни одним словом не наводит на мысль о самоповешении. Однако, этих двух бумаг оказалось достаточно, чтобы С.Есенин был объявлен самоубийцей. Без расследования.
Впрочем, Дедов всё расставил по местам: «Недостатки, допущенные в ходе дознания, имели место. Если исходить из практики, то при проверке случаев самоубийства, мы сталкиваемся с подобными недостатками». Оказывается, просто «проверяли случай самоубийства». И, видимо, зона «поиска истины» ограничилась этими же пределами. При этом Дедов в своих комментариях весьма напирает на «очевидность «ненасильственной» смерти». И напрасно эксперт «Маслов обратил внимание присутствующих на тот факт, что «…ни в одной из публикаций Института судебной медицины не было сказано, что это: убийство, самоубийство или несчастный случай. Потому что это не входит в пределы нашей компетенции. Мы обязаны были установить только причину смерти. И в настоящее время вновь подтверждаем, что точка зрения Гиляревского верна. Мы установили, что смерть насильственная и установили причину смерти». Откуда же взялась «очевидность «ненасильственной» смерти»?
Если это и есть та самая «научно-аргументированная основа», о которой говорил Прокушев, то я теряюсь в догадках, что же тогда - «бред сивой кобылы» и простая моральная нечистоплотность? Ищут истину, «проверяя случай самоубийства». Изощряются, по сложным формулам высчитывая высоту потолков в «Англетере». Получают весьма приблизительный результат: 308-352 см. Существенно облегчить этот нелёгкий труд могли чертежи здания, на которых ясно обозначена высота потолка – 4 м. Но, трогательно заботясь о Сергее Александровиче, ими не воспользовались. При росте 168 см, ему на четырёхметровой высоте, «под самым потолком», никак не повеситься.
Ищут истину, абсолютно серьёзно рассуждая о том, что кончик языка, зажатый между зубами – безусловное свидетельство того, что Есенин повесился. Это, видимо, Наппельбаум со Сварогом, далёкие от криминалистики, решили, что с прищемлённым языком Есенин не смотрится, и разжали ему зубы. А профессор Гиляревский потом снова сжал, «ущемив» язык. Рассуждают, надо заметить, весьма охотно. Но от прямых вопросов открещиваются, криминалисты кивают на медиков: «Ах, это не в нашей компетенции». Медики – на криминалистов: «Ах, мы не можем утверждать». На вопрос Сидориной, почему не учтены показания Назаровой и Приблудной, Прокушев, захлёбываясь в перечислении всего им сделанного, спрашивает, с чего Сидорина решила, что эти показания – истина? А она ничего не решила. Она просто хотела, чтобы при поисках истины были учтены все имеющиеся данные. Но такая истина, «комиссию» не устраивает.
Травмы Есенина, бросающиеся в глаза на посмертных фотографиях, сделанных Наппельбаумом и в морге – это обман зрения. Зрение обманывает тех, кто видит проломленный лоб. У тех же, кто видит «вдавление, глубиной 2 мм», со зрением всё в порядке. Как у Горбова. Рисунки Сварога, подлинные негативы посмертных фотографий Есенина, следы удавки на его лице, выбитое левое плечо, воспоминания Асеева, Сварога, Брауна, Князева, Лавренева, Назаровой, Приблудной, исследования патофизиолога профессора Морохова, частное расследование следователя Хлысталова - это домыслы, далёкие от истины. Истина - показания Устинова, изменившиеся ровно столько раз, сколько он их дал. На чём очень настаивает Дедов: «… показания свидетелей, особенно Устинова, дают основание сделать вывод о самоубийстве». Истина – акт Горбова, составленный, по словам экспертов, «из рук вон плохо». Истина – акт Гиляревского, расходящийся с актом Горбова, свидетельскими показаниями, фотографиями Наппельбаума, рисунками Сварога и не содержащий информации по самым принципиальным вопросам. Истина – исследование масок, снятых с лица Есенина после придания прижизненного вида. Эту самую истину и искала «комиссия», пряча произошедшее в «Англетере» за звуко-светонепроницаемую ширму
«неопровержимых фактов». Но ширма, как водится, оказалась с браком. А не нуждающаяся ни в каких поисках истина – простой и понятной. Сергея Есенина убили. Впрочем, это не факт. Как говорит Бургомистр: «Это гораздо больше, чем факт. Так оно и было на самом деле».
Ольга Булгакова, журналист
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Вторник, 01 Янв 2019, 17:40 | Сообщение # 13 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | НЕЛЮБИМАЯ, НЕЗАМЕНИМАЯ...
Днём 3 декабря 1926 г. на безлюдном Ваганьковском кладбище в Москве, около могилы С.Есенина стояла молодая женщина. Год назад в ленинградской гостинице "Англетер" трагически оборвалась жизнь 30-летнего поэта, а похоронили здесь. На похоронах она не была. Женщина нервно курила папиросу за папиросой. Она так молода, а жизнь, несмотря на трудности и несчастья, так прекрасна... Наконец она решилась. Достала листок бумаги, быстро, чтобы не раздумать, набросала несколько строк: "Самоубилась" здесь, хотя и знаю, что после этого ещё больше собак будут вешать на Есенина. Но и ему, и мне это будет всё равно. В этой могиле для меня всё самое дорогое, поэтому напоследок наплевать на Сосновского и общественное мнение, которое у Сосновского на поводу." Ещё некоторое время она стояла не шелохнувшись. Потом на коробке от папирос написала: "Если финка будет воткнута после выстрела в могилу, значит, даже тогда я не жалела. Если жаль, заброшу её далеко..."
 
Предсмертная записка Галины Бениславской
Она достала пистолет, почему-то считая, что после выстрела в область сердца будет в сознании и сможет в последнюю смертную минуту ещё раз доказать свою неземную любовь к Есенину. Через некоторое время она на коробке папирос смогла кое-как дописать: "1 осечка". В Москве потом будут говорить, что осечек было несколько. Зато последовавший выстрел оказался точным. Женщина упала без сознания. Пистолет и финка выпали из её рук... Выстрел услышали у сторожки. К месту происшествия, боязливо прячась за памятники и ограды, первым подоспел кладбищенский сторож. Смертельно раненная женщина в клетчатом кепи и тёмном поношенном пальто лежала на снегу и чуть слышно стонала. Сторож побежал к церкви поднимать тревогу. Скоро пришла милиция, приехала "Скорая помощь". Умирающую направили в Боткинскую больницу, но она уже не дышала. Повозка развернулась и повезла тело покойной на Пироговку, в анатомический театр. Так трагически оборвалась жизнь 29-летней Г.Бениславской, любовь и преданность которой к поэту была безграничной.
Галина родилась в результате случайной связи молодого иностранца Артура Карьера и грузинки. Карьер после рождения девочки скрылся в неизвестном направлении, а её мать вследствие тяжёлого психического заболевания попала в больницу закрытого типа. С детства воспитывалась сестрой матери Н.П. Зубовой (по фамилии первого мужа), врачом по профессии, которая удочерила Галину, так как её родная мать была тяжело больным человеком. Ее муж, тоже врач, Артур Казимирович Бениславский стал приемным отцом Гали и дал ей свою фамилию. Детство она провела в зажиточной семье в латвийском городе Резекне. Женскую гимназию до революции окончила в Петербурге с золотой медалью. Во время гражданской войны симпатизировала большевикам, под Харьковом Галину чуть случайно не расстреляли белые. Ей удалось добраться до Москвы. Здесь она подружилась с Яной Козловской, отец которой был доверенным лицом Ленина и одним из главных тогда вождей большевиков. Он устроил бениславскую в органы ВЧК, способствовал её вступлению в ком. партию, помог получить комнату. Какое-то время Галина жила в Кремле рядом с коммунистическими вождями, в том числе с упомянутым Лейбой Сосновским.
Впервые увидела Есенина 19 сентября 1920 г. на вечере в Политехническом, на котором поэт читал свои стихи. Вот как она описала эту встречу: "Вдруг выходит тот самый мальчишка (поэту было 24 года.): короткая нараспашку куртка, руки в карманах брюк, совершенно золотые волосы, как живые. Слегка откинув голову и стан, начинает читать:
Плюйся, ветер, охапками листьев,
Я такой же, как ты, хулиган.
Что случилось после его чтения, трудно передать. Все вдруг повскакали с мест и бросились к эстраде, к нему. Ему не только кричали, его молили: "Прочитай ещё что-нибудь!" И через несколько минут, подойдя уже в меховой шапке с собольей оторочкой, по-ребячески прочитал ещё раз "Плюйся, ветер..." Опомнившись, я увидела, что тоже у самой эстрады. Как я там очутилась, не знаю, не помню. Очевидно, этим ветром подхватило и закрутило и меня..."
Судьбе было угодно свести совершенно разных людей, 25-летнего Есенина и сотрудницу зловещего ВЧК 23-летнюю Бениславскую. Среди отдельных исследователей творчества и биографии поэта существует версия, что чекисты специально подослали ее к поэту, чтобы быть в кругу его друзей, сообщать о их разговорах и планах. Галина работала рядом с Н.Крыленко, одним из самых главных палачей тех лет, который являлся прокурором по ряду сфальсифицированных ВЧК-ГПУ уголовных процессов, и, безусловно, многое знала о тайных замыслах её руководителей. Но доказательств, подтверждающих слежку Бениславской за Есениным по заданию чекистов, нет, хотя в порыве ревности она могла натворить многое. Если она и получала задание чекистов, то вряд ли выполняла, потому что с первой же встречи с поэтом полюбила его той безответной любовью, которая граничит с заболеванием психики. Она с подругами бывала на каждом его публичном выступлении, узнала, что у него есть дети, что он развёлся с З.Райх. О своих чувствах в дневнике писала: "Так любить, так беззаветно любить, да разве так бывает? А ведь люблю, и не могу иначе; это сильнее меня, моей жизни. Если бы для него надо было бы умереть не колеблясь, а если при этом знать, что он хотя бы ласково улыбнётся, узнав про меня, смерть стала бы радостью..."
Вскоре Есенин и Бениславская стали близки. Галина забыла, что у выдающихся поэтов любвеобильные сердца. 3 октября 1921 г., в день его рождения, в мастерской художника Якулова собралась компания. После выступления в концерте к нему привезли всемирно известную американскую танцовщицу Дункан. 45-летняя Айседора, зная всего 20-30 русских слов, услышав стихи Есенина, сразу поняла необыкновенный талант молодого поэта и первая назвала его великим русским поэтом. Ни секунды не раздумывая увезла Есенина к себе в особняк. В комнату Бениславской он не пришёл, она попала в клинику нервных болезней.
Есенин с Айседорой Дункан
После почти полуторагодового путешествия за границей Есенин возвратился на родину, но жить со стареющей и ревнивой танцовщицей не стал. Два великих художника не могут жить постоянно рядом. Поэт из фешенебельного особняка вновь пришёл в комнату Бениславской многонаселённой коммунальной квартиры. Он восторженно принял Февральскую революцию, с настороженностью Октябрьскую, но вскоре, особенно после арестов и расстрелов его друзей, поэтов, художников, писателей, известных общественных и полит. деятелей и особенно царской семьи, с которой был в дружбе, неоднократных своих арестов, по России понеслись его пророческие слова:
Пустая забава, одни разговоры.
Ну, что же, ну, что же вы взяли взамен?
Пришли те же жулики, те же воры
И законом революции всех взяли в плен...
Есенина власти неоднократно сажали в расстрельные подвалы Лубянки, заточали в Бутырскую тюрьму, делали всё, чтобы "законным" путём растоптать поэта. Написанные за границей произведения стали известны широкому кругу литераторов и молодёжи. В них он высмеивает дела вождей большевиков. Началась травля. Он порвал с поэтами-имажинистами, потерял материнскую защиту Дункан. Начались провокации: неизвестные лица стали хватать Есенина, тащить в милицию или ОГПУ. Какое-то чудо спасало поэта от бандитского ножа или пули в затылок. Его нервы были на пределе, он вооружается металлической палкой для самообороны, читает свои стихи, обливаясь слезами. Ежедневно по приказу Сосновского (в предсмертной записке Бениславская впервые назвала одного из главных душителей Есенина, идеологического вождя большевиков тех лет, однако десятки лет его фамилия, при публикации этой записки сознательно изымалась.) в московских газетах печатались статьи от имени рабочих, требовавших расправы над "кулацким" поэтом.
Есенин убегал из Москвы, скрывался на Кавказе, пытался убежать из СССР в Иран или Турцию. Все эти месяцы Бениславская была ему верной помощницей, но не верной женой. Её психическая неуравновешенность кидала её из одной крайности в другую. Она стала Есенину поступать назло, изменять с его друзьями, у неё необузданно вспыхнуло чувство ко Льву (в своих записях она фамилию Льва не называет; по утверждению отдельных исследователей, у неё был короткий роман со Л.Седовым сыном Троцкого, по утверждению других со Л.Повицким). Есенин узнал и порвал с ней отношения. Галина ненавидела его новое окружение: поэтов Н.Клюева, А.Ганина, И.Приблудного, в конце концов расстрелянных властями. И, тем не менее, Есенин изредка продолжал звонить Галине.
Е.Есенина, В.Эрлих и Г.Бениславская. Январь 1926.
Бениславская была знакома с Есениным на протяжении 5 лет, но действительно заметное место в его жизни, в жизни его семьи она занимала в 1924-м и 1-й половине 1925 г.
"Галя милая! Повторяю Вам, что Вы очень и очень мне дороги. Да и сами Вы знаете, что без Вашего участия в моей судьбе было бы очень много плачевного". - писал ей Есенин 15 апреля 1924 г. В этот период она активно занималась лит. делами Есенина. Он доверял ей вести переговоры с редакциями, заключать договора на издания. Письма Есенина к Бениславской полны поручений и разного рода просьб: подобрать стихи для тех или иных изданий, сообщить лит. новости.... 27 декабря 1925 г. оборвалась жизнь Есенина. Бениславская оказалась в психиатрической клинике. Жизнь для неё потеряла смысл. В комнате погибшей имелись многочисленные рукописи произведений поэта, его письма к покойной, различные записки, дневники и "Воспоминания о Есенине", напечатанные на пишущей машинке. Несомненно, эти и другие документы, представляющие огромную ценность, попали в недобросовестные руки.
Дневник Бениславской был продан за границу, как и верёвка, на которой годом раньше закончилась жизнь поэта. Совсем недавно стало известно, что эту верёвку предприимчивые люди тайно вывезли в США, там разрезали на куски и продали на аукционе (фрагмент верёвки собирателю в Тамбове подарил в качестве очень ценного подарка американец.)
Самоубийство Бениславской потрясло общественность. Было принято решение похоронить её рядом с Есениным. Похороны состоялись 7 декабря 1926 г. На памятнике начертали слова: "Верная Галя". Теперь надпись более официальная.
Всё в жизни проходит с бешеной скоростью. Человек не успеет обернуться, а уже пролетели десятки лет и впереди финишная ленточка. Вечной остаётся только любовь.
Эдуард Хлысталов, 2001.
http://clubs.ya.ru/4611686018427433158/replies.xml?item_no=897
Бениславская работала в редакцию газеты «Беднота». Много читала, неплохо разбиралась в литературе, посещала знаменитое кафе «Стойло Пегаса», в котором в 20-е годы читали свои стихи лучшие поэты Москвы. Но вся ее жизнь перевернулась, когда в один из вечеров, проходивших в Политехническом, она услышала С. Есенина.
«С тех пор пошли длинной вереницей бесконечные радостные встречи. Я жила вечерами – от одного до другого. Стихи его захватывали меня не меньше, чем он сам…» – вспоминала она.
Они сходились и расставались; Есенин встречался с другими женщинами, Галина страдала… Наконец в судьбе поэта возникла А.Дункан, и он поселился вместе с ней в особняке на Пречистенке. О тех временах уже в эмиграции вспоминала поэтесса Лика Стырская, автор нашумевшей книжечки эротических стихов «Мутное вино», вышедшей в Москве в 20-е годы ХХ в. тиражом 300 экз.:
«Его любили скромные провинциалки – наивные души. Его любила Галя Бениславская, девушка с пламенными глазами, с огненным взглядом и значком Ленина на груди. Она была ему предана и верна как друг и женщина, ничего за это не требуя, ничего. У нее была жалкая комната и много обязанностей: дела и партийные нагрузки. Но во имя своей любви она была готова забросить все. И смертельно ненавидела свою блестящую соперницу А.Дункан. Есенин исчез из ее круга. Он переселился в особняк на Пречистенке. В «Стойле Пегаса» появлялся редко. А если и приходил, то только под руку с Айседорой…»
Когда знаменитая пара улетела за границу, Бениславская попала в психиатрическую клинику с расстройством нервной системы. Тем не менее она верила, что Есенин еще будет с ней. Так и случилось: после возвращения из-за границы поэт оставил роскошный особняк танцовщицы и переехал в ее комнатушку (впрочем, как и во всех местах своего жительства, он пребывал здесь наездами). Радости ее не было предела! Вместе сочинили прощальную телеграмму отдыхавшей в Крыму надоевшей «Дуньке» (так называл ее поэт): «Писем, телеграмм Есенину не шлите. Он со мной, к вам не вернется никогда. Надо считаться. Бениславская».
«Хохотали мы с Сергеем Александровичем над этой телеграммой. Еще бы, такой вызывающий тон не в моем духе, и если бы Дункан хоть немного знала меня, то, конечно, поняла бы, что это отпугивание, и только». – позже вспоминала Галина Артуровна. В ответ на недоуменное послание Айседоры к Дункан полетела еще одна телеграмма: «Я люблю другую. Женат и счастлив. Есенин».
Для поэта этот период жизни оказался, пожалуй, самым тяжелым. Постоянные выпивки с друзьями, конфликты с имажинистами. Его хватали по любому поводу, волокли в ближайшее отделение милиции и стряпали там материалы по обвинению в антисемитизме и хулиганстве. И всегда Галина, выручавшая любимого из беды, являлась для него ангелом-хранителем: пристраивала по редакциям его стихи, выбивала гонорары, разыскивала поэта по дешевым пивным, беспокоилась о его здоровье, хлопоча о путевке в хороший санаторий…«Когда Сергей Александрович переехал ко мне, ключи от всех рукописей и вообще от всех вещей дал мне, так как сам терял эти ключи, раздавал рукописи и фотографии, а что не раздавал, то у него тащили сами. Он же замечал пропажу, ворчал, ругался, но беречь, хранить и требовать обратно не умел…»
Зимой 1924-1925 г. Галина с удовольствием занималась хозяйством: приобрела 6 венских стульев, обеденный стол, платяной шкаф, купила посуду. Как объясняла сестра поэта Александра, живя в одиночестве, она «мало беспокоилась о домашнем уюте, и обстановка у нее была крайне бедна. Но чистота всегда была идеальная. Хозяйство настолько наладилось, что пришлось взять домработницу. Бывали и трудные дни, когда Сергей встречался со своими «друзьями. Катя и Галя всячески старались оградить Сергея от таких друзей и в дом их не пускали, но они разыскивали его в издательствах, в редакциях, и, как правило, такие встречи оканчивались выпивками».
Скучать не приходилось и дома, который, по сути, стал литературно-поэтической «перевалочной базой». В 2-х комнатушках Бениславской после горячих дебатов о проблемах современного стихосложения, перемежаемых разухабистыми частушками под гармошку, порой оставалось на ночевку до 20-ти человек. Есенин был жесток к Галине, впрочем, как и к другим своим женщинам.
«Вы свободны и вольны делать что угодно, меня это никак не касается. Я ведь тоже изменяю вам, но помните – моих друзей не троньте. Не трогайте моего имени, не обижайте меня, кто угодно, только чтоб это не были мои друзья».
В последние годы жизни поэта Галина целиком посвятила себя его издательским делам. «Милая Галя! Вы мне близки, как друг, но я Вас нисколько не люблю как женщину!» – признавался ей Есенин. «Это оскорбительное и убийственное для Бениславской письмо Есенин написал потому, что ему понадобился открытый разрыв с ней. В его жизнь вошла Софья Толстая – внучка «великого старца». Неожиданно и легкомысленно, как он всегда поступал в этих случаях, поэт принял решение жениться на ней». – поясняют Станислав и Сергей Куняевы в своей книге о поэте
Есенин и Толстая познакомились на вечеринке у той же Бениславской, куда Софья Андреевна пришла вместе с Б.Пильняком, своим тогдашним любовником. По некоторым свидетельствам, узнав о романе Галины с журналистом Л.Повицким, Сергей Александрович окончательно оставил ее. Хотя есть и другие версии. И.Шнейдер, администратор студии Дункан, вспоминал: «Эта девушка, умная и глубокая, любила Есенина преданно и беззаветно. Только женитьба Есенина на внучке Толстого Софье Андреевне заставила Бениславскую отойти от него». Сестры поэта, Катя и Шура, с осени 1924-го (после отъезда Есенина на Кавказ) жили у Галины в Брюсовском пер.
«Соседи у Гали были молодые, всем интересующиеся, особенно литературой. Очень любили здесь стихи, и удачные новинки декламировались прямо на ходу. Но главное место у нас занимали стихи Сергея. В это время он очень часто присылал нам с Кавказа новые стихи. Галя и Катя вели его литературно-издательские дела в Москве, и он часто давал им письменные указания, где, как и что нужно напечатать, как составить вновь издающийся сборник» - вспоминала Александра.
25 декабря 1924 г. Галя писала Сергею: «От Вас получили из Батума 3 письма сразу. Стихотворение «Письмо к женщине» – я с ума сошла от него. И до сих пор брежу им – до чего хорошо». Во время пребывания поэта с внучкой великого старца на Кавказе, он чуть ли не ежедневно отправлял письма Галине, доверительно делясь с ней своим душевным состоянием... «пишется мне дьявольски хорошо. Я скоро завалю Вас материалом». Летом 1925 г., видимо, уже после кавказского вояжа, Есенин вместе с Бениславской отправился на родину, на свадьбу дальних родственников.
«Подошла к нам молодая женщина с длинными косами. После я узнал, что это была Галя Бениславская. Навстречу нам крестьянин на коне верхом. Поднял руку Есенин и остановил его. Попросил дать лошадь – Галя прокатиться захотела. А у самого бумажные деньги в руке. «Заплачу», – сказал. Подсадил Галю на коня, и понеслась она по лугам, как настоящая наездница, а как подошли к Оке – сели они в лодку и уплыли от меня. Навсегда уплыли…» – вспоминал позже земляк поэта и друг его детства И.Копытин
Как отнеслась Бениславская к есенинской женитьбе на С.Толстой? Пережила очень тяжело, но смириться, по-видимому, не могла. Слишком сильным, слишком глубоким было ее чувство к Есенину, слишком хорошо она знала его, чтобы не понимать, какими разными людьми были молодожены. Из ее дневника: «Погнался за именем Толстой – все его жалеют и презирают: не любит, а женился, даже она сама говорит, что, будь она не Толстая, ее никто не заметил бы. Сергей говорит, что он жалеет ее. Но почему жалеет? Только из-за фамилии. Не пожалел же он меня. Не пожалел Вольпин, Риту и других, о которых я не знаю. Спать с женщиной, противной ему физически, из-за фамилии и квартиры – это не фунт изюму. Я на это никогда не смогла бы пойти»
Известие о трагической гибели поэта застало Бениславскую в лечебнице. Она тяжело переживала смерть любимого человека, но на похороны не приехала. А меньше чем через год, у его могилы, сама оборвала свою жизнь.
«Сестра поэта Шура считала, что самоубийство Бениславской было обусловлено не только смертью Есенина, но и несостоявшимся браком с сыном Троцкого, а также тем, что при разделе есенинского наследства она, в сущности, бывшая несколько лет и лит. секретарем, и другом Есенина, которую временами он даже представлял как свою жену, оказалась ни при чем».– пишут Станислав и Сергей Куняевы в книге «Есенин». Эти предположения таковыми и остаются... Когда подруга Галины Артуровны пришла к ней в день самоубийства, то обнаружила открытый шкаф, вываленные на пол вещи и разгром в комнате, в которой явно производили обыск. Гибель Бениславской оказалась одной из многих в страшной череде загадочных смертей, связанных с личностью Есенина.
Каждый вечер, как синь затуманится,
Как повиснет заря на мосту,
Ты идешь, моя бедная странница,
Поклониться любви и кресту…
http://www.liveinternet.ru/users/3370050/post163851681/
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Вторник, 01 Янв 2019, 19:51 | Сообщение # 14 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | ГАЛИНА БЕНИСЛАВСКАЯ. ДНЕВНИК
Если я издеваюсь нередко над любовью твоею к луне, то поверь же, ночная соседка, потому что ты дорога мне. Потому что мне больно и жалко, потому что пугаюсь я сам, когда ты - богатырь и нахалка - покоряешься жалким словам. Когда ты, находясь под гипнозом, видишь все сквозь неясный туман, веришь слезам, и грезам, и розам и не чуешь, что это обман. Когда ты в состоянье экстаза, забываешь характер и ум, и влечет; тебя глупая фраза, но одетая в стильный костюм. И боюсь я, что милый твой разум покорит каждый наглый поэт, если только к изысканным фразам он прибавит и модный жакет.
Миша Маковер. 1917 г. Казань
28 августа 1919. Я выехала, по дороге; говорили о том, что Волчанский прорыв (Волчанск - Валуйки - Купянск) ликвидирован, что красные от Белгорода отошли. Надежды на удачу скорчились совершенно. В Белгороде в 12 час. ночи. При выходе из вагона подходит какая-то барышня: «Вы, сестрица, до Ржавы, кажется, говорили едете, тоже - поедем вместе, с моим братом еду в Обоянь».
Ладно. Я для вида узнала у коменданта станции, где 80-й Кабардинский полк - «между Ржавой и Обояныо». Спрашиваем у дежурного по станции, когда поезд на Ржаву. Вдруг: «Сестрица, я могу вам предложить мой поезд, он отходит через 5 минут!» - ответил за дежурного офицер в красивой бархатной куртке, с манерами хорошо воспитанного человека. По общему впечатлению решила ехать, тем более что ехали также эти обоянские попутчики. Подходим к вагону, командир поезда мнется, что-то собирается сказать, оказывается, в вагоне неблагополучно, «ребята» шалили сегодня. Устраиваемся на площадке. Поручик укладывает своих ребят спать, но я и спутница Зина в вагон не идем. Знакомимся: «Вова Залесский». - «Сестра Катя. Еду в Кабардинский полк».
Оказывается, мой полк позорно отступил и потерял связь. Вова из Петрограда, политехник. Любит Петроград. Он командир этого поезда, вспомогательного при бронепоезде «Офицер». Спрашиваю:
- Это ли вспомогатель, выведший из ураганного огня "Офицера"?
- Да, но поручика Щекина здесь нет теперь! А откуда вы знаете?
-Как же, я слежу по газетам, да тем более такой геройский подвиг!
Вова тронут, его симпатия ко мне увеличивается. Под конец идет спать, спирт дает себя чувствовать - Вова тоже благоухал им. «Спокойной ночи», - целует руку мне, Зине. В 6 час. мы были на Ржаве, весь командный состав (так называемые «ребята») отдыхали еще после вчерашних шалостей. Это повторяется через день - они ездят шалить в Белгород на ночь
29 августа. Заночевали в квартире одного железнодорожника (предложил поручик, имевший комнату там). В 4 час. встаю, брожу по станции, обдумываю, как выбраться. Вдруг орудийный выстрел; откуда, что-чего неизвестно; второй, третий. Ясно, что это разрывы снарядов. Страшная паника, офицерье выскакивает, на ходу надевая шинель (было уже 6 час). Снаряды бьют прямо по станции. Суматоха бешеная, вытаскивают раненых в обоз, мужики (подводчики) не слушаются, стараются удрать. Делаю вид, что растерялась, не знаю, куда спасаться. Бегаю по станции, пока наконец не отступает последний бронепоезд «Иван Калита» - при мне снаряд угодил ему в паровоз - он удирает полным ходом. Обстрел усиливается. Слышно, как сыпятся оконные стекла. Выхожу со станции к обозу, к радости последние телеги уезжают (я, на всякий случай, без вещей, чтобы иметь возможность застрять, побежав за вещами). Вдруг снаряды бьют по обозу (по его хвосту), один падает саженях в 2-х от меня.
Встала в 4 час.; в 6 начался обстрел Ржавы «Черноморцем». Подбит был «Иван Калита» - в паровоз, в сухопарную трубу. Я решила, что лучший способ попасть к красным - спрятаться на станции. Сделала вид, что растерялась и не знаю, куда спасаться, на поезд ли или в обоз. Наконец все поезда отступили, а в обоз стали попадать снаряды. Один из них осколком порвал мою юбку - меня не ранил. Над головой рвалась шрапнель. Симулировать панику было достаточно. Я бросилась в погреб к жителям. Обстрел продолжался. Думали, что «Черноморец» уже на станции. Послышались ружейные выстрелы. Вдруг открывается дверь: «Сестрица, за вами солдаты пришли!» Мелькнуло в голове - узнали, заподозрили. Вхожу - ничего не заподозрили, а пришли со своим прапорщиком спасать меня (кто-то им сообщил, что сестра в погреб спряталась) из лап красноармейцев. Оказалось, что «Черноморца» не подпустила к станции стоявшая слева, кажется, батарея. Надежда была потеряна (я думала попросить, чтобы «Черноморец» отвез меня дальше в тыл, а там, по выяснении моей личности и намерений, направиться в Москву к Янке. Но увы!.
30 августа. Все было спокойно. Поговаривали, что как только выровняют фланги, начнут наступление на Курск. Настроение мерзкое. Выбраться подводой или пешком со станции невозможно, всякий мог спросить: «Куда вы, сестра?» - и задержать, т. к. вокруг станции домов очень мало, да вдобавок я сделала ошибку, познакомившись с офицерством, я все время была поэтому на виду. Часов в 10 утра со мною познакомился начальник команды на вспомогателе № 2. Стал спрашивать, как, не очень ли я вчера испугалась обстрела. Я продолжала разыгрывать роль сестры, ничего не боящейся и жаждущей боя. Тогда он предложил пройти с ним на вспомогатель - посмотреть перестрелку бронепоездов. Стал рассказывать, как один раз он зашел вперед наблюдать попадание снарядов, а его вспомогатель с бронепоездами отступили, и этот офицер остался на территории противника. У меня сразу мысль: этак, может, и мне удастся остаться. «Ну идем». Вспомогатель стоял в 3-х верстах. Вхожу. Знакомимся. С командиром я познакомилась раньше - он вез меня до Ржавы. На столе 2 пустые баночки из-под кокаина. Спрашивают: «Нет ли у вас, сестрица, в сумочке случайно кокаина?» Пошли вперед. «Генерал Корнилов» ушел далеко, молчит.
Вернулись. Обед. К обеду подается 6 стаканов (офицеров было 5. (В машинописном тексте явная опечатка: 6), я 6-я, водка. Категорически заявляю, что не пью. «Ну, ради бога, сестрица, вы нас обидите. Мы не будем пить без вас...» Но я, конечно, не пила. Выпили без меня. Трое из них совершенно осипли от пьянства. 29 августа до 6 час. утра они (все бронепоезда) не вышли на позиции, т. к. офицерство проспало после ночного кутежа. Ходили смотреть на крушение «Ивана Калиты». Осталась под откосом одна площадка, 42-линейное вывезли трактором, остальное подняли и вывезли. В этот день перестрелки почти не было. Надежды вырваться все меньше. Вечером еду с этим вспомогателем на Белгород, будто бы искать свой штаб. К утру обратно до Прохоровки, но теперь я была уже осторожнее - не знакомилась ни с кем, приехав в Прохоровку сразу со станции - стала искать подводу. С большим трудом нашла (хозяин всегда извозом жил) на 15 верст до Журавки, оттуда 8-10 верст до позиций. Переночевала, утром выехали. Отъехав 4 версты, нагоняем пустую подводу. «Куда?» - «Да в Большие Сети, я сам оттуда!» А в Больших Сетях, по слухам, бои идут. Мне и на руку. Я все еще ехала в качестве сестры, а подводчику, чтобы разжалобить, нарассказывала, что у меня в Москве осталась больная, после операции, мать с 5-летним братом моим. Конечно, подействовало. Ну вот, мой подводчик просит того взять меня. Взял. Доехала до Пристепного - никого из военных по дороге не встретили. Дальше, говорят, не проедете, в Больших Сетях бой. Пришлось ждать. У подводчика нашлись родственники. Заехали. Нас встретили очень хорошо. Накормили; мне очень сочувствовали, жалели меня и мою больную мать. Меня уложили пока спать в амбаре. Жутко и трудно ждать, тем более что накануне у них были казаки, т. к. хозяин был председателем волостного совета. Ну, ничего. Часа в 4 приходит подводчик. «Ну, едем; бой за Сетями, большевики отступили!» Как защемило сердце. Так надеялась, что подводчик хоть перевезет через фронт, а теперь опять неизвестность. Приехали в Сети, заночевала. Плохая ночь была. Все мерещилось, что ворвутся казаки - село ведь было в их волости. Чуть свет вскочила. Хозяин говорит: «Спи, поешь, я узнаю, где казаки, тогда решим, что делать; может, подвода подвезет, нет, так пешком!» А я при каждом шорохе все жду, не идут ли казаки в амбар за продуктами или подводами. Один проезжал по деревне, да не завернул к моему хозяину. Решила идти пешком. Ждать подводы нельзя было, оставаться в деревне было слишком рискованно! Всегда даже дети могли разболтать обо мне. Утром хозяин говорит: «Сейчас я тебя не пущу, с утра у них и разведка, и на полях никого нет, тебя заметят и застрелят», а часов в 9 утра по старому времени: «Ну, теперь иди с богом, казаки справа от села, а ты левой тропкой иди на Тычки, пройдешь на Прилепы». Вышла я смело. Ведь решила, значит, возврата нет. Если бы поймали казаки и обнаружили мой студенческий билет, я бы бросилась бежать, пока не застрелили бы, а живою бы не далась. Перешла речку не через мост, там, должно быть, патруль был, а по оставшемуся столбику от кладок. Иду. Мужик косит гречиху.
31 октября. Моя Лидусь, бесконечно любимая, по-прежнему любимая, здравствуй! Уже 3-й месяц, как я рассталась с тобой, кажется, что прошли годы. За эти дни многое пришлось увидеть, пережить, передумать. И как нелепо всегда бывает, была я с тобой, и мне лично ничего не надо было, но зато было совершенно утеряно душевное равновесие вследствие моего дезертирства; теперь дезертирство искуплено, я начинаю новую жизнь, мои поступки согласуются с убеждениями, но у меня нет моей Лидуськи, поддержка и внимание которой мне так необходимы. Быть может, когда-нибудь будет и то, и то. Мой Лидок. Твоя карточка со мной все время, и светло, и тепло делается на сердце при взгляде на нее:
О подвигах, о гордости, о славе
Я забывал на горестной земле,
Когда твое лицо в простой оправе
Передо мной стояло на столе...
Сейчас у Яны на столе стоит карточка Л.Н. Знаешь, Лидусь, какая масса здесь книг, главным образом полит. издания, но есть и современная литература: Блок, Белый и много худ. монографий, но они стоят дорого: Чурлянис - 200 р. Ну, да это потом.
22 декабря. Я не знаю, хорошо или плохо. Сначала стало спадать, проходить было дорогое нам милое воспоминание и одно из сердечных свиданий с ним, таким большим. А сейчас опять шквал. И так приятны слова: «Но для меня непоправимо милый, и чем теплей, тем трогательней ты». Теперь он небрежен, но и это не важно. Внутри это ничего не меняет. Надо только внимательнее обдумывать каждый шаг. И надо быть умней. Решить, что 60 лет, а до остального нет дела. Тем спокойнее. А изменить мы ничего не в силах. А приятно, очень приятно чувствовать в себе преданность без конца и вместе с тем знать, что, если надо, скажу:
А ты думал - я тоже такая,
Что можно забыть меня,
И что брошусь, моля и рыдая,
Под копыта гнедого коня...
И знать, что вместо нежного я могу сказать другое, злое и чуждое, и не бессознательно, а так, рассчитав, бросать камни. От этого больше любишь. А по временам вспыхивает и охватывает то, стихийное. Яна, боюсь, забыла, не поймет. Жаль, очень жаль. Хотела бы я, чтобы... я не знаю почему, но мне это органически как-то хочется, не рассудком.
1 января 1922. Хотела бы я знать, какой лгун сказал, что можно быть не ревнивым! Ей-богу, хотела бы посмотреть на этого идиота! Вот ерунда! Можно великолепно владеть, управлять собой, можно не подать вида, больше того, можно разыграть счастливую, когда чувствуешь на самом деле, что ты - вторая; можно, наконец, даже себя обманывать, но все-таки, если любишь так по-настоящему, нельзя быть спокойной, когда любимый видит, чувствует другую. Иначе значит - мало любишь. Нельзя спокойно знать, что он кого-то предпочитает тебе, и не чувствовать боли от этого сознания. Как будто тонешь в этом чувстве. Я знаю одно - глупостей и выходок я не сделаю, а что тону и, захлебываясь, хочу выпутаться, это для меня ясно совсем. И если бы кроме меня была еще, это ничего. Если на то, очень, очень хорошо. Но т. к. она передо мной - и все же буду любить, буду кроткой и преданной, несмотря ни на какие страдания и унижения.
Книга юности закрыта
Вся, увы, уж прочтена.
И окончилась навеки
Ясной радости весна...
Да, уж закрылась, и закрылась еще в том году, а я, непонятливая, сейчас это увидела! Знаю, все силы надо направить на то, чтобы не хотелось ее читать опять и опять, снова и снова, но знаю: «только раз ведь живем мы, только раз». Только раз светит юность, как месяц в родной губернии. И не вернуть никакой ценой того, что было. А была светлая, радостная юность. Ведь еще не все кончено, еще буду жить и, знаю, буду любить, и еще не один раз загорится кровь, но так, так я никого не буду любить, всем существом, ничего не оставив для себя, а все отдавая. И никогда не пожалею, что так было, хотя чаще было больно, чем хорошо, но «радость - страданье одно», и все же было хорошо, было счастье; за него я благодарна, хоть невольно и хочется повторить:
Юность, юность! Как майская ночь
Отзвенела ты черемухой в степной провинции...
...................................................................................
Боже мой! Неужели пришла пора?
Неужель под душой так же падаешь,
как под ношею?
[А казалось... казалось еще вчера...
Дорогие мои... дорогие... хор-рошие...[/i]
Да, март - август 1921-го - какое хорошее время. Если бы не Яна, не верила бы, сном бы все показалось. А Яночка сказала: «Уже не девочки мы и не сырые». Но теперь, к чему это теперь? И она права - на «Пугачеве» - прощание и последнее «на память». С этим он проводил нас (и поехал к Дункан). И когда я поборю все в себе, все же останется теплое и самое хорошее во мне к нему. Ведь смешно, а когда Политехнический вызывает, гремит: «Есенин!» - у меня счастливая гордость, как будто это меня. Как он провожал тогда ночью, пауки ползали, тихо, нежно, тепло. Проводил, забыл, а я не хочу забывать. Ведь Есенин один. Сегодня в Студию Мейерхольда опоздал, Старцев ходил звать Е. выступать, а он лежит и ножками дрыгает - «не пойду». Понимаешь ли, «не пойду» теперь, и все, хоть скучно, а не пойду. Была 3инаида Николаевна, (Райх) но она, ей-Богу, внешне не лучше жабы. Лида почти угадала. Не ожидала; что угодно, но не такая. И в нее так влюбиться, что не видит революции?! Надо же! А как опустошено все внутри, нет, ведь и не найдешь ничего равного, чтобы можно было все опустошенное заполнить.
О, как я был богат когда-то,
Да все не стоит пятака:
Вражда, любовь, молва и злато
А пуще -с смертная тоска.
Я не знаю, но сегодня все из Блока.
А душа моя - той же любовью полна,
И минуты с другими отравлены мне.
1 февраля, утро. Вчера заснула, казалось, что физическая рана мучит, истекая кровью. Физическое ощущение кровотечения там, внутри. (Сейчас пришла Яна и все испортила, было успокоение и ощущение своей молодости, задора, сознание, что если и люблю так, как никого, то все же есть еще жизненные силы. А она из всяких соображений грубо сказала, что я опять с Сергеем и все мне испортила. Успокоение, завоеванное таким усилием - даром это не дается, - нарушено. Она не понимает, что между нами самое ценное - искренность и непосредственность, то, чего нельзя с другими; а всякая политика между нами - все губит). Ну, да к черту все это, к черту! Всю ночь было мучительно больно. Несмотря на усталость, на выпитое, не могла спать. Как зуб болит - мысль, что Е. любит эту старуху и что здесь не на что надеяться. И то, что едет с ней. И сознание, несмотря на уверения Яны и Ани, что она интересна, может волновать и что любит его не меньше, чем я. Казалось, что солнце - и то не светит больше, все кончено. И все усилия направила, чтобы победить в себе это, чтобы снова полюбить жизнь, молодость, снова почувствовать задор. Вот Яна немного неприязненно относится к тому, когда я думаю или говорю о своей наружности, она не понимает и не чувствует той разницы, о которой мы говорили с Бр-ским. И не понимает, что так же, как ей легче, когда она чувствует свой ум, мне - когда я спокойна за свою внешность. Я бы хотела, чтобы я могла забываться за книгой - не умею. А нужно, нужно не помнить.
Забвенье боли и забвенье нег -
За это жизнь отдать не мало...
А все-таки невольно опять возвращаюсь. Что же делать, если «мир - лишь луч от лика друга, все иное - тень его». Но я справлюсь с этим. Любить Е. всегда, всегда быть готовой откликнуться на его зов - и все, и больше ничего. Все остальное во мне для себя сохраню и для себя израсходую. А за то, что было, - всегда буду его помнить и всегда буду хорошо вспоминать. И не прав Лермонтов, ведь я знала, что это на время, и все же хорошо. Когда пройдет и уйдет Дункан, тогда, может быть, может, вернется. А я, если даже и уйду физически, душой всегда буду его. Как странно определять и измерять его отношение по отдельным движениям не его, а окружающих. И грустно, грустно.
О, жизнь без завтрашнего дня,
Ловлю измену в каждом слове,
И убывающей любови
Звезда восходит для меня.
Ты уж так не будешь больше биться,
сердце, тронутое холодком.
О, глупое сердце,
Смеющийся мальчик
Когда перестанешь ты биться?
Сегодня опять бирюзовое утро. Хочется, хочется, чтобы то, что там, во мне, осталось на бумаге, на после? Ведь не повторится никогда. Будет новое, иное, будет и до скучного похожее, но всегда не это. Сейчас мне даже не хочется, чтобы что-нибудь было похожим. Эту боль, ту тревожную тоску я люблю, и как будто не отделяю от причины. Из-за этого люблю не только Яну, но самое себя сейчас только за это люблю. Как ни страшно и ни странно, но сейчас во мне все опустошено. Как будто ветер заполнил воздух листьями, казалось много, все полно сверкает ими, но он утих, и воздух чист и прозрачен. Все, чем сумели до сих пор обманывать себя, потеряло цену. Фальшивые бумажки. Никому не нужные. Хорошо, что они были выпущены в мою жизнь, но теперь им не верю. Теперь знаю: все для меня ценное - во мне и там, где есть отзвук мне. Все остальное - погода. И нельзя ставить перед собой - чтобы всегда была хорошая погода - не будет. И особенно хотеть этого для других. Пусть сами поучатся хотеть. И только когда по дороге с кем-нибудь, тогда можно задумываться и считаться с ним! Смешно же, идя вместе и найдя дорогу, скрывать от них. Но только их, попутчиков, можно любить, Боже сохрани, кого другого.
14 марта. Аня, милая, как я благодарна тебе и Л., как я бесконечно благодарна. Эти несколько минут сделали меня почти счастливой, во всяком случае, нет горечи, нет обиды. Это даст мне возможность опять быть тихой, кроткой и верной (внутри, духовно, конечно), а это самое важное. Сейчас я опять убедилась, как сильно люблю, если это могло дать столько радости. Знаешь, я, когда мне очень плохо или хорошо, всегда вспоминаю из "Песни песней": «Сильна, как смерть, любовь». Сейчас прошли две соседки по комнате, любовались моими волосами (я сижу с распущенными - мыла их), и, знаешь, мне опять делается мучительно грустно. Я теперь совершенно не выношу, когда мне говорят, что у меня красивые глаза, брови, волосы. Ничем мне нельзя сделать так больно, так мучительно больно, как этим замечанием. Боже мой, да зачем мне это, зачем, если этого оказалось мало. Ведь помимо Л. и без нее все кажется ненужным и напрасным.
16 марта. А все-таки я дрянная, не могу быть неревнивой, вот эти слова, которые вчера передала по телефону («Дикий -дикая» - и пр.) опять взволновали. Гадко ведь, если Л. хорошо, то какое право я имею не хотеть этого; наоборот, если по-настоящему люблю, то я должна радоваться, тем более, что последнее время Л. уже ничто не трогало. Быть может, со временем сумею довольствоваться и этим. А все-таки тебе, Анечка, большое спасибо.
21 марта. Аня, моя хорошая, еще раз спасибо. Благодаря тебе кризис прошел. Я знала, когда ехала, что надо, надо во что бы то ни стало увидать, и делала все, но без тебя этого не случилось бы и я представляю в каком состоянии я была бы сейчас. А теперь я здорова, переболела и, думается, что такая болезнь, как оспа, не повторяется. Ты думаешь, прошло все, - ничего подобного. Только все хорошо. И, кроме всего, я научилась думать, доводить мысль до точки, а не обрывками питаться. И все это с тех пор, как я успокоилась. А случилось это вдруг, сразу. В четверг начинался очередной приступ тоски, а на следующий день я все боролась, вспоминая, что было ведь очень хорошо, - чего же больше? А, с другой стороны, тошнота при мысли, что он там… со своей новой женой и день и ночь. Со всем этим багажом поехала на лыжах далеко лугами. Устала, вернулась - ни о чем не думалось. На следующий день поехала в лес. Казалось, снежинки вскакивали с земли и вертелись, искристые на солнце, так все сверкало. Небо было юное, радостно-голубое. Я все налетала на что-нибудь и хотелось сказать: «Простите, мы опять спешим», казалось, впереди что-то ждет хорошее, радостное. Въехала в лес.
Боже мой, чистый пушистый снег, сосны, небо, - все сказка, радостная, весенняя, тепло-тепло. Вдруг след зайца, с лежки пошел, и я все забыла, закусив губу - по следу иду, иду, - любопытство одолело - куда зайка пошел, кругом дачи, собаки, люди, а он ходит. И вдруг лес для меня ожил, там белка пробежала от дерева к дереву, там мышка нанизала следы лапок своих на ниточку (след хвостика), там дятел стучит, и я вдруг почувствовала это радостное предвесеннее оживление и сама ожила. Ничего не хотелось, только жить вместе с лесом и подглядывать его движения, шорохи. В одном месте стайка синичек трепетала по соснам, посвистывала. Я стояла, слушала их, глядя на зеленые верхушки, на небо, такое голубое, и казалось, что это лето; птицы поют, солнце так ласково греет, конечно, лето. И вдруг - неожиданная мысль о... Я испугалась, думала, будет больно, захочу видеть. Нет, захотелось только, чтобы где-нибудь он смог сейчас увидеть все это. Я знаю, это его примиряет, успокаивает – «и в душе, и в долине - прохлада...»
Он тогда задумчивый, кроткий, хороший «Синий свет, свет такой синий, в эту синь даже умереть не жаль...». И понимаешь, Анечка, хотелось не дли себя, не для того, чтобы был он со мной, нет. Пусть бы я даже не увидала его. И вместе с тем поняла, что смешно досадовать из-за Дункан, ведь я понимаю, что именно она может взять его, и против этого ничего не поделаешь. А я сумею об этом не тосковать, ведь кроме физического есть еще и другое, дающее более чувство радости (без осадка неловкости), и весь день я была счастливая, радостная. Хотелось только, чтобы вам, моим милым, показать этот лес. И с тех пор я здорова. С трепетом еду в Москву. Вдруг все это не прочно, обман и там потеряю все. Страшно, тогда будет хуже, чем раньше. Да, в одном месте я... Вот сейчас я такая, волнуюсь заячьему следу, а охотиться сейчас даже не хочется. И все больное, весь нагар, все, что доставляло столько боли и страдания, все сошло с души именно в эти минуты, не постепенно, а сразу. И мое отношение к жизни и ко всему преобразилось, именно преобразилось. Вот я поняла, что в жизни не один Есенин, что его можно и надо любить, как главное, но любить именно бескорыстно, не жадной любовью, требующей чего-то от него, а так, как вот любишь этот лес, не требуя, чтобы лес жил, сообразуясь со мной, или он всегда был там, где я. Не выходя из него, пожалуй, меньше буду радоваться ему, не так буду чувствовать его. И, вместе с тем, поняла, что есть и жизнь вне его и помимо, и что она не теряет даже в сравнении с ним, она, правда, другая. И нельзя все, все соединить в нем.
Если я хочу быть не девушкой, если во мне заговорило мое женское, даже, если оно проснулось, благодаря ему, то надо же быть искренней до конца, а не на словах только признавать, что это мне не дает никаких прав. Если же, несмотря на все, я внутри страдаю, значит, я хочу иметь эти права. Неужели же это стремление к ним и есть любовь? Иногда мне кажется, что да. И злой, грубый голос внутри подтверждает мне это; тогда мне плохо, тяжело. Иногда чувствуешь себя ничего не требующей, радостную бесконечную преданность, кроткую покорность - если могу, буду около, а зимой, когда солнце спрячется, буду вспоминать, что было и что и сейчас за тучами оно есть, я невольно любуюсь этим, и сознание, мудрое и спокойное, говорит, что если то тоже любовь, то это лучше и красивей. Сейчас я в этом уверена. Боже мой, как часто я любуюсь на это же Анино отношение к..., как всегда в таких случаях его же повторяю, она умеет любить, а сама в себе всегда не умею сохранить вот такую же любовь.
Милая Анечка, а ведь у нее тоже бывают такие тяжелые минуты, и ей труднее будет справиться с ними, потому что она моложе, и ей дольше надо жить; чтобы суметь отделить часть чувств к... и отдать это, со спокойной уверенностью в правоте, другому. А это надо, только этим можно укрепить и сделать радостной любовь к..., безразлично даже, если первоначально возникла из стихийной предназначенности. Раз это не осуществилось, то все же лучше сохранить радость этого чувства, хотя бы и преображенного, чем его вырвать или страдать из-за него. Я часто раньше думала - не есть ли наибольшее доказательство моей любви победа над физической потребностью; мне казалось, что, сохранив физическую невинность, я принесу самую трудную жертву любви к Есенину. Никого, кроме него. Но не было бы это одновременно доказательством того, что я ждала и что этим вызвано мое отношение, моя преданность именно этой искусственной верности. А нарушение этой верности, с одной стороны, может устранить невольные требования к Есенину, а с другой, может дать хорошие теплые отношения с другими, если только уметь создать их такими, ни к чему не обязывающими, свободными и хотя и вызванные п-..., но вовсе не базирующиеся исключительно на этом. Но здесь надо не отступаться и не ошибаться, чтобы не было осложнений в смысле отношения. А если я хочу быть женщиной, то никто не смеет мне запретить или упрекнуть меня в этом! (Его слова). И при всем этом я буду более верна и сильней будет моя любовь, и благодаря всему тому, что сперва мне казалось чудовищным по своему цинизму, благодаря этому она будет мудрее, следовательно, прочнее. А если когда-нибудь у Есенина появится другое отношение, то ведь потерять невинность не значит заболеть нехорошей болезнью. И теперь я могу лучше владеть собой, предохранить себя от глупых положений, держаться с достоинством, а это опять-таки даст мне силу, а вместе с тем он будет лучше себя чувствовать со мной. Пожара уже нет, есть ровное пламя. И не вина Есенина, если я среди окружающих не вижу людей, все мне скучны, он тут ни при чем. Я вспоминаю, когда я изменяла ему с И., и мне ужасно смешно. Разве можно изменить человеку, которого любишь, больше, чем себя? И я изменяла с горькой злостью на Есенина и малейшее движение чувственности старалась раздувать в себе, правда, к этому примешивалось любопытство. А как легко перестать быть девушкой - ведь теперь мне стыдно не может быть, девушке не стыдно, если она очень любит, а женщине - вообще не стыдно. Я сейчас волнуюсь - на днях предстоит проверка всего - еду в Москву. А мне совсем не хочется. Это хорошо. Смешно, какая я еще недавно была наивная, и как я ничему не удивлялась. Классически! Сейчас в парке - зимняя сказка - елки, сосны расцвели огромными белыми цветами и медленно облетают, а в воздухе движутся бесконечные белые созвездия.
8 апреля. Так любить, так беззаветно и безудержно любить. Да разве это бывает? А ведь люблю, и не могу иначе; это сильнее меня, моей жизни. Если бы для него надо было умереть - не колеблясь, а если бы при этом знать, что он хотя бы ласково улыбнется, узнав про меня, смерть стала бы радостью. Вот сегодня, Боже мой, всего несколько минут, несколько задушевных, нет, даже не задушевных, а искренних фраз, несколько минут терпеливого внимания - и я уже ничего, никого, кроме него, не вижу. Я могу сама, первая, уйти, отойти, но я уже не уйду внутренне. Вот часто как будто уляжется, стихнет, но, стоит поманить меня, и я по первому зову - тут. Смешно, обреченность какая-то. И подумать - я не своя, я во власти другой, не моей воли, даже не замечающей меня. А как странно: весна в этом году такая, как с ним, - то вдруг совсем пересилит зиму, засверкает, загудит, затрепещет, то - зима по-настоящему расправит свои мохнатые крылья и крепко придушит весну - забываешь даже, что весна бывает, кажется, что всегда, всегда зима и нечего ждать, всегда так будет. И вдруг, неожиданно, опять засверкает. Так и с ним: неожиданно радость, как птичка, прилетит и тут же вспорхнет - не гонись, не догнать все равно, жди: быть может, вернется.
12 апреля. Опять зима, а куда весна девалась, не знаю. Была Яна на диспуте. Был и он с Айседорой и никого не видел, никого, кроме нее. Яна говорит: «Всерьез и надолго». Вот и жди весны! А потом «ведь старые листья на нем не взойдут никогда...» Айседора - это другой берег реки, моста и переправы к нам обратно нет! И все же, куда бы я ни пошла -от него мне не уйти. Вот Р.Иос/?/ говорит, что вышла замуж, чтобы забыть Андрея, давая волю физ. увлечению, причем замечательно, что некоторыми чертами муж напоминал Андрея, и я не забыла ведь! Она рассказывала, что отдалась Андрею только для того, чтобы у него не было другой женщины, так она его любила и так велика была ревность! А как же мне поделить себя? Еще при сознании, что Айседора, именно она, а не я, предназначена ему, и я для него - нечто случайное. Она - роковая, неизбежная. Встретив ее, этого могло не случиться, он должен был все, все забыть, ее обойти он не мог. И что бы мне ни говорили про старость, дряблость, я же знаю, что именно она, а не другая, должна была взять именно взять его. (Его можно взять, но отдаться ему нельзя - он брать по-настоящему не умеет, он может лишь отдавать себя - Айседоре).
Я – не по коню овес - этим все сказано в отношении меня как фигуры. И если бы я встретила его задолго до Айседоры - другое дело, а теперь, несмотря на то, что силу любви, беззаветность ее, я могла бы оплатить все счета его - я осталась далеко позади, он даже не оглянется, как тот орел, даже если бы я за ноги стала его хватать. Но этого я не сделаю, не сделаю только потому, что это бесцельно, это ничего не даст, а не потому, что гордость не позволила бы. Нет унижения, на которое я не пошла бы, лишь бы заставить его остановиться лишь ненадолго около меня, но не только физически, от него мне нужно больше: от него нужна та теплота, которая была летом, и все!
15 апреля. Знаю, уверена, что если ждать терпеливо - дождусь, но не могу ждать; боюсь, панически боюсь, не хватит сил ждать. Нечем заполнить долгие зимние вечера, нечем оживить серые осенние дни. Все где-то потеряла летом, когда на солнышке грелась, ничего про запас не оставила.
27 апреля. Как больно, как тяжело. Если бы можно было «прошлое захлопнуть на какой-то случайной странице, и нарочно закладку воспоминания не вложить»; но, как назойливая кукушка, мысль сбивается и начинает куковать сначала. Опять повторять то, что было таким радостным и что сейчас причиняет такую боль, такую безысходную боль. И как тиканье часов отбиваются слова Блока «О, как я был богат когда-то, но все не стоит пятака...» Звонила сегодня к А., узнать, где будет 1 мая, не знает, скоро уезжает. И стало так грустно, как будто дочитываю последние грустные страницы хорошей книги. Вот закрою, и все как сон, будет опять обыденная жизнь. Быть может, больше не увижу до отъезда; а может – н и к о г д а? И никогда не узнает, что не было ничего, чего бы я ни сделала для него, никогда не оглянется на меня, так бесцельно и мимоходом сломанную им. А я не могу оторвать взгляда от горизонта, скрывшего его. И все же мне до боли радостна эта обреченность и ни на что я ее не променяла бы. Впереди - угар, быть может, хмель, все, что даст мне полузабытье или, быть может, полное забвение всего навсегда. Но только... (угол страницы оторван)
Будет струиться жизнь, этот мотив ничем не заглушу. Если сумею, не стану других никак слушать, если нет, буду ждать, не услышу ли мотив 21-года еще раз. Ведь сочетался же он с Л.Н. (а сыну Людмилы Николаевны уже скоро 6 лет!). Уедет. Надолго ли? Как и кем вернется? Все растратив или наоборот? А вдруг, как та береза, будет с выжженной сердцевиной, вдруг? А как молния все сожжет внутри, только кору оставит? Ведь она сберечь не сумеет? Не может огонь охранять дерево. Быть может, мы его навсегда уже проводили, не сумели сберечь? Как я ненавижу тех, кого я кого-нибудь буду любить. Ведь никто не сможет заслонить этого, ослепившего меня. Лучше б их не было! «Мне нечего достигать - я обречен на тоску». (А.Блок).
Мне тоже, т.к. желаемое недостижимо, и не от меня зависит сделать его достижимым. А остальное не стоит даже желания. Вот почему у меня нет в о л и к ж и з н и... Я не могу искать дороги, потому что не знаю, куда мне идти «и вот у сердца безумные пролежни». Читаю «Вечный Жид». Удивительное выражение, мысли попадаются надуманные, как будто рыбки, нарочно напущенные в прудок, а все же рыбки. Вот например: «Сумасшедшее счастье дано России. Если б сели за зеленый стол державы... так картина Европы и все другие, конечно бы, ей...» Ну разве не Генуэзская конференция!
7 мая. Завтра уезжает с ней. Надолго, как сказал Мариенгоф. Хотелось спросить: «И всерьез?» Очевидно, да! А я все пути потеряла - беречь и хранить для себя, помня его, его одного? Или дать себя захватить другому течению - страшно, это безумие, ведь меня так ломает это, мне трудно выбраться на берег обратно и еще труднее переплыть. А знаю, стоит ступить ногой, и поток подхватит, как шквал, быть может, сильнее первого, и еще более изломает. Чувствую, что дорого обойдется, нет в душе спокойствия, нет мудрости (если она бывала раньше, то в этом случае я слишком поломана уже и еще не окрепла, чтобы суметь стать спокойной). Во втором плавании потеряю все, все, что осталось у меня, дальше со спасательными кругами буду плавать (если буду!). И вот стою на берегу и еще не знаю, войду ли в поток, но боюсь, не удержаться на берегу, а вернуться назад - пути заказаны. «Большому кораблю - дальнее плавание», - а вот мне, душегубке неустойчивой, куда мне в дальнее пускаться? И все же не силится, не плавается по маленьким прудам да речкам. Если б были надежды на прошлое - я была бы спасена, никуда б не заманили меня. Вот странно, еще не пошла, а знаю, что пойду. И хотя меньше, но останется - а я именно оттого и пойду. И никуда в тихую заводь не могу пойти после бурного течения, после стихии, захлестнувшей меня, только опять в такой же водопад. И вместе с тем ужасно, ведь уже, наверное, радости не будет (там, хоть недолго, но была и сплошная радость), не будет у меня и молодости.
22 мая. Уехал. Вернее, улетел с Айседорой. Сначала, первые два дня, было легче, как зуб вырвали, болела только ранка, но не зуб. Но, видно, зуб очень больной, ранка не заживет, а, наоборот, началось воспаление, боюсь гангрены. Никакие средства не помогают. И что ужасно, вставить обратно нельзя, органического зуба больше не будет, можно заменить искусственным и только: «Сильней, чем смерть, любовь» - есть потери не меньшие и не менее непоправимые, чем смерть. Страшно писать об этом, но это так: смерть Е. была бы легче для меня, я была бы вольна в своих действиях. Я не знала бы этого мучения - жить, когда есть только воля к смерти. Невыносимо знать, что есть один выход и что как раз этот путь тебе отрезан. Ведь что бы ни случилось с Е. и Айседорой, но возврата нет:
И понял я, что нет мне больше в жизни счастья,
Любви возврата нет...
И.Северянин
Если внешне Есенин и будет около, то ведь после Айседоры - все пигмеи, и, несмотря на мою бесконечную преданность, я ничто после нее (с его точки зрения, конечно). Я могла быть после Л.Кашиной, 3инаиды Николаевны, но не после Айседоры. Здесь я теряю.
30 мая. Вчера видела Аничку. Как она бесконечно дорога мне сейчас. Несмотря на боль, несмотря на все. У нее ласковые, нежные руки, и, когда эти руки касаются раны, делается легче. Мне кажется, у меня бы прошла боль, если бы я побыла неразлучно с ней недели две, месяц. Я могу с ней молчать, могу говорить о чем угодно, обо всякой ерунде и все-таки на душе спокойно. Меня так трогает ее отношение ко мне, так хорошо от того тепла, которое она дает.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Вторник, 01 Янв 2019, 21:14 | Сообщение # 15 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | И, что бы ни случилось, как бы дальше ни сложилась ее и моя жизнь, это не забывается. (Я не говорю в этом смысле от благодарения - за это не благодарят, это только помнят). И у нас самые бескорыстные отношения, ведь фактически мы не связаны друг с другом (как с Яной или с Лидой - там своего рода корысть была). И мне так хочется, чтобы Аня чувствовала, как я ее люблю; и так хочется, чтобы ей было хорошо. Ей ведь так часто бывало больно. Хоть бы Л. остался светлой радостной полосой. Я недавно проверяла мое чувство к Ане - хорошее, чистое, бескорыстное (теперь не ошибаюсь, умею отдавать отчет до конца, прежней смутности ощущений нет). А Яна, о ней мне трудно писать - какая разница между отношением Сони и Яны - никакой, а кажется, мы с Яной ближе. И то я уверена, что если бы очень попросить, то Соня приехала бы. Я Яну не обвиняю, от нее нельзя требовать того, чего в ней нет. Такова ее натура. Поскольку она умеет и может любить - любит. Я знаю только, что я так не поступила бы; не могла бы даже при таких обстоятельствах. Ведь Яна, как никто, знает, что я пережила и как мне трудно было управлять собой даже в мелочах, и знает, как все это должно было подействовать на меня. Я тоже эгоистка, и очень большая, но из эгоизма не смогла бы оставить ее одну в таком состоянии, меня бы это грызло. Смешно после этого говорить, но «ведь у тебя будет Аня!». Боже мой, конечно, будет, и это счастье! Аня любит так, Яна иначе, но сейчас меня любовь Яны не удовлетворяет, любовь, о которой знают стены Яниной комнаты, а я совсем не чувствую. Она обо мне так заботится, но самого главного, тепла, нет.
«Не в шумной беседе друзья познаются.
Они познаются бедой -
Коль горе нагрянет и слезы прольются -
Тот друг, кто заплачет с тобой».
-Яна со мной, может плакать и плакала, но не из-за меня, из-за Люды, и все переживания мои, не аналогичные с ее, она быстро забывает. Я ее люблю и сейчас, но не могу избавиться от этой горечи, которую вызвало во мне ее отношение. А впрочем, какое я имею право на то, чтобы она занималась мной, раз это не в ее натуре - ведь я тоже не могу дать больше того, что имею. Но все же грустно, что она так бедна именно тем, Что мне сейчас необходимее всего.
3 июня. Думала опять о нем. Не отогнать мыслей. Вспомнила, что все была игра. Мы, как дети, искренне увлеклись игрой, но его позвала мама, он игру бросил, а я одна и некого позвать, чтоб доиграть. Но все же игру затеяла я, а не он. Правда, так делают дети - понравился мне, так вместо знакомства подойду и скажу. «Давайте играть вместе!»
16 июля. «Она вернется?» - «Через год, сейчас в Бельгии, детей на год везут за границу!» - так ответили по телефону студии Дункан. Значит, и он тоже. А год иногда длиннее жизни. Как же ждать, когда внутри такая страшная засуха? Что же делать? Надо идти в школу авиации, это единственное, что может заполнить жизнь, иначе велик соблазн и мало сил для борьбы с ним; и в школу нельзя, не выдержу физически. Но что же, куда же, зачем - ничего не знаю. Страшно, очень страшно, очень! Этого довольно, не надо ни увлечения, ни слепоты, нет. А он умеет любить, так редко любят. А пока нет, буду жить, буду брать от жизни все, чтя могу, буду беречь себя, всегда готова, если понадобится, прийти по первому его зову; по первому его желанию перечеркнуть все, прожитое и все чаемое впереди, перечеркнуть одним размахом без колебания, без сожаления.
19 сентября. Я сейчас вспомнила, как тогда, подъезжая из «Стойла» на извозчике с Есениным (это было во второй раз - 25 октября, в день именин), я подумала: «Ну вот, началось и уже повторилось, а дальше опять видеться и, как всегда и все - "любовница"», и какое-то чувство скуки и неудовольствия промелькнуло. И это тогда, когда я была и чувствовала себя счастливой. И я знаю, что затянись это - скука выплыла бы. даже при той любви, которая была. А вот не случилось, и я не могу примириться с мыслью, что все прошло, мне недостаточно 2-х дней. А тогда странное было чувство, до сих; пор не могу понять его: мелькнул образ его, подходящего ко мне не так, как в «Стойле», а как к любовнице, и образ меня самой, ожиданий его ласки, и стало скучно и страшно, показалось, что в этом растворится то, самое ценное в его отношении. Была какая-то бессильная нежность и вместе с ней мысль: «А что я с ним буду делать, когда он придет ко мне?»; странное какое-то чувство, не то неловкости, не то скуки. Вот и сейчас никак не могу поймать: что же это было? Но что было - ясно помню.
3 октября. Сегодня год, как он увидел Айседору. «Как искусство - не трогает». Сейчас они там, на другом берегу. «А моя душа той же любовью полна / И минуты с другими отравлены мне»(А.Блок)
Завтра его рождение. «Спасибо за деньги». 27 лет. А сегодня после осени вдруг вечером весна - аромат деревьев, и земля дышит, влажная от дождя. Хорошо, хорошо. В такой вечер пойти провожать лето. Ну, желаю ему всего того, что только есть на свете хорошего. А он ведь и не вспомнит о том, что в далекой Москве праздную день его рождения.
14-15 октября. Боже мой, до него, до всего этого я никогда, несмотря ни на что, никогда не знала, что такое одиночество. А как хорошо я знаю это теперь. И именно потому, что период март-август 1921 г. я была не одна - с Яной, Я теперь хорошо поняла, что могут быть временные попутчики, но что общих дорог нет и не может быть. И если есть в пространстве, то нет во времени, походка разная. Я хорошо помню, как Е. переделывал и во мне, и в Яне походку, как будто у нас обеих одинаковая получилась, но уехал он, и Яна пришла в себя от дурмана и отреклась от всего, что так покорно и безусловно принимала при нем. Раньше иногда я думала, что мы любим его по-разному, разницу я видела в большей страстности, порывистости, готовности для него и за него на все. Была разница и в нашем отношении к своей репутации и своей фигуре. Я боялась за фигуру только в отношении к Е. Здесь я могла бы совсем уйти, если бы знала, что иначе я в его глазах потеряю. Но на всех остальных мне было бы решительно наплевать, тогда как Яна волновалась, терялась и страдала от всего. Увидит ли ее в «Стойле» какой-нибудь «беднотовец», улыбнется ли Мариенгоф, Кусиков, - все это ей могло даже портить настроение. А мне... мне, хоть все пальцами на меня показывай, лишь бы он около был. Я всегда все это объясняла более чувственным характером, думая, что в Яне этого нет. Поэтому, казалось мне, она более благоразумна и сдержанна. Теперь же я поняла, что многое делала чисто мещанская (духовная) трусость, которой так много в Яне, а все остальное происходило от того, что Яна меньше любила, что она любила совсем не так, как я любила и люблю. Чувственный элемент был и у нее, это без сомнения. Что он слабее себя давал знать, чем это было со мной, это ясно. И это не оттого, что Е/сенин/ в ней не почувствовал женщину, а оттого, что тогда позвал меня, а не ее, и вообще эту сторону будил только во мне. Ясно, что в ней чувственность не могла так давать себя знать. Что я сильнее любила, теперь я из многого знаю. Хоть бы из того, как я и как Яна перенесли его отсутствие. Она нашла много лазеек в жизни, а я все еще стою перед захлопнувшейся дверью. Вообще она возвращается к своим родным пенатам. Ее прежняя добродетель, и непорочность с нею.
Я хорошо помню, как она возмущена была из-за поношенного костюма, «птички», как она говорила, что «птичка» безусловно глупа, раз могла так сказать. И как теперь она вторит Соне, вспоминая о том, что Зильберштром развратничает. Главное, я уверена, что если бы не трусость, она не меньше бы развратничала, чем 3ильберштром, если только она не раба. Но прошло то время, когда она сочувствовала тем, умным, свободным женщинам, о которых говорил Есенин. Я не знаю, в чем большая сила, раз изменившись, остаться такой до конца, или менять мнение в зависимости от влияния. Сейчас полоса «Грандова», сейчас Яна положительный, не по летам серьезный человек. Ничего не поделаешь. Я таких перемен в себе не хотела бы увидеть. Ну вот, итак, нам не по дороге. А это был один из лучших попутчиков. Прощайте! А я одного Есенина любила и люблю, сейчас не меньше...
Ты теперь не так уж станешь биться,
Сердце, тронутое холодком..
Я его любила больше, чем себя, а Яна - меньше, чем себя, - вот основная разница.
16 октября. Как он мне дорог. Опять и опять чувствую это. И дорого все, что дорого ему. Сегодня был назначен вечер Мариенгофа. Он подошел. Перед тем я от Златого знала, что ему что-то нужно от меня. Мелькнула мысль, а вдруг VI главу, но только мелькнула и все. Сегодня спрашиваю:
- В чем дело?
- Мне нужна одна из глав "Пугачева!"
Моментально понимаю:
- Какая? -
- Да, знаете, шестая - вариант шестой.
- У меня ее нет!
- Как нет?
Я уже оправилась от изумления и возмущения: «
- Е. ведь все взял обратно, у меня ничего нет, а что?
- Раз нет - ничего!
хамски, но зато со злостью.
- А что, Вы хотели напечатать?
- Да.
Сейчас два чувства - одно: на деле доказала, что у меня не выудишь. Я никогда не отвечала так твердо.
1924. Я опять больна. И, кажется, опять всерьез и надолго. Неужели возвращаются такие вещи? Казалось, крепко держу себя в руках, забаррикадировалась, и ничто не помогло. И теперь хуже. Тогда я была моложе, верила в счастье любви, а сейчас я знаю, что "невеселого счастья залог сумасшедшее сердце поэта", и все же никуда мне не деться от этого. Опять тоска по нем, опять к каждой мысли прибавляется это неотвязное ощущение его. Опять все скучны. Перед отъездом в Крым были еще дни; если б тогда уехать, то на месяц я была бы свободна, «а теперь, как глаза закрою»... вижу клетчатую кепи и... ну, все равно, и сейчас уже не сумею заслонить чем-нибудь подставным. Раньше в той подмене было ощущение новизны, а сейчас скучно все это, невыносимо такое не настоящее, а настоящее - «блуждающий огонь», и плохо мне. Я сейчас сильнее. Умею отдыхать, несмотря на тоску, но больна, кончена. Но нет, надо взять себя в руки. Нельзя так.
26 августа 1924. Вот, как верная собака, когда хозяин ушел - положила бы голову и лежала бы, ждала возвращения. (Крым, Гурзуф)
1925. Прошло, по-моему, много, много лет. Опять пишу, но по-другому. Не для того, чтобы поделиться, а для того, чтобы себе на память записать. Чтобы никогда не забыть. Я себя знаю, хорошее я помню лучше, чем плохое, но это плохое надо оставить, это я не хочу забыть. Думаю, что это и не забывается. Это последняя глава первой части. Авось на этом моя романтика кончится. Пора уж. Сергей хам. При всем его богатстве - хам. Под внешней вылощенной манерностью, под внешним благородством живет хам. А ведь с него больше спрашивается, нежели с какого-либо простого смертного. Если бы он ушел просто, без этого хамства, то не была бы разбита во мне вера в него. А теперь, чем он для меня отличается от Приблудного? - такое же ничтожество, так же атрофировано элементарное чувство порядочности: вообще он это искусно скрывает, но тут в гневе у него прорвалось. И что бы мне Катя ни говорила, что он болен, что это нарочно, все это ерунда. Я даже нарочно такой не смогу быть. Обозлился на то, что я изменяла? Но разве не он всегда говорил, что это его не касается? Ах, это было все испытание?! Занятно! Выбросить с шестого этажа и испытывать, разобьюсь ли?! Перемудрил! Конечно, разбилась! А дурак бы заранее, не испытывая, знал, что разобьюсь. Меня подчинить нельзя. Не таковская! Или равной буду, или голову себе сломаю, но не подчинюсь.
Сергей понимал себя, и только. Всегдашнее - «я, как женщина, ему не нравлюсь». И после всего этого я должна быть верной ему? Зачем? Чего ради беречь себя? Так, чтобы это льстило ему? Я очень рада встрече с Л. Это единственный, кто дал мне почувствовать радость, и не только физически, радость быть любимой. Ведь Покровский - это только самообман. Мне нужен был самообман, я внушала себе и всему, что я должна была скрывать от Сергея, я могла давать волю с Покровским. И только Л. был настоящим. Мне и сейчас дорого то безрассудство. Но это все равно. Пускай бы Сергей обозлился, за это я согласна платить. Мог уйти. Но уйти так, считая столы и стулья - «это тоже мое, но пусть пока остается», - нельзя такие вещи делать и... Теперь спокойнее: все предыдущее верно. Почему случилось - знаю. Что свое дело сделали и зима (Л.), и клевета сделала больше, чем то, что было на самом деле, факт. Сергею трудно было не взбеситься, и не в силах был он оборвать это красиво; конечно, то грубое, что в нем где-то было, все это всплыло при усиленных стараниях Наседкина, и Сахарова, и Анны Абрамовны. Все это, конечно, было болезненно, и должно было обозлить его. Но как же он не вспомнил двух вещей - первое: все то, как он оскорблял меня, начиная с того дня, как он не мог ехать за город со мной («болен был») и потом поехал в Петровский парк с Миклашевской, и весь цикл оскорблений и унижений меня. Лейтмотив, появившийся, правда, позднее - «как женщина не нравлюсь». Дура я была бы после этого покорно склоняться со своей верностью, и все же до Л., даже «изменяя», вернее, уходя от Сергея физически, я была ему верна, я всегда избегала людей, чем-либо интересных мне (избегала подсознательно). Я знала, что такой, как Покровский, ничего не может отнять во мне из того, что отдано Сергею, и Покровскому я ничего не отдавала, там я брала только ту теплоту и ласку, которые мне нужны были как воздух.
Единственная измена - Л. Этой зимой я поняла, что если Сергея я люблю больше всего, больше, чем себя самое, то все же к Л. у меня не только страсть. Боже мой, ведь Сергей должен был верить мне и хоть немного дорожить мной, я знаю - другой такой, любившей Сергея не для себя самой, другой он не найдет; и Сергей не верил, швырялся мной. И если я не смогла отдать Сергею все совсем, если я себя как женщину не смогла бросить ему под ноги, не смогла сломать свою гордость до конца, то разве ж можно было требовать это от меня, ничего не давая мне? А Л. не имел никаких причин верить мне, было все, за что он мог только плохо относиться ко мне, и он все же ничем не оскорбил меня. Там, где меньше всего ожидала, там нашла. Ведь с Л. я могла быть самой собой, настоящей, не ломая себя. Ведь мало не лгать, только тогда хорошо, когда можно говорить всю правду прямо. Л. я могла говорить. Я вот сейчас вспоминаю, и мне приятно и хорошо - здесь я была правдивой до конца. И даже гордость Л. не помешала этому. «Спасибо, спасибо»,- хотелось сказать ему тогда, в последнюю встречу.
16 ноября. Никак не могу разобраться, может, на бумаге легче будет. В чем дело? Отчего такая дикая тоска и такая безвыходная апатия ко всему? Потому ли, что я безумно устала, бесконечно устала? Или что нет со мной Сергея? Или потому, что потеряла того, прежнего Сергея, которого любила и в которого верила, для которого ничего было не жаль? Первое - устала, и нет сил начинать жить заново. Именно - начинать. Если начну, тогда уже не страшно. Я себя знаю. Чего захочу - добьюсь. Но вдобавок не знаю, чего захочу. Ведь с главным капиталом, с моей беззаветностью, с моим бескорыстием, я оказалась банкротом. Я думала, что может дать радость. Оказалось, лишь сожаление о напрасно растраченных силах и сознание, что это никому не нужно было, раз на это так наплевали, тем более что не знаю, стоил ли Сергей того богатства, которое я так безрассудно затратила. Ведь с тем зарядом, который был во мне, я без всяких усилий получала от жизни больше, чем хотела. Сколько же я могла получить и одновременно с этим дать другим, если бы не отдала почти до последней капли все для Сергея. Ведь все мне давалось легко, без тяжелых и упорных раздумий о том, как бы добиться. А Сергею вряд ли нужна была я. Я думала, ему, правда, нужен настоящий друг, человек, а не собутыльник. Человек, который для себя ничего не должен требовать от Сергея (в материальном плане, конечно). Думала, что Сергей умеет ценить и дорожить этим. И никогда не предполагала, что благодаря этому Сергей перестанет считаться со мной и ноги на стол положит. Думала, для него есть вещи ценнее ночлега, вина и гонорара. А теперь усумнилась. Трезвый он не заходит, забывает. Напьется - сейчас же 58-36 (так в машинописи. В оригинале должно было бы стоять 5-83-61, то есть номер телефона в квартире 27 по Брюсовскому пер., 2) с ночевкой. В чем дело? Или у пьяного прорывается и ему хочется видеть меня, а трезвому не хватает смелости? Или оттого, что Толстая противна, у пьяного нет сил ехать к ней, а ночевать где-нибудь надо? Верней всего, даже не задумывался над этим. Не хочется к Толстой, ну а сюда так просто, как домой; привык, что я не ругаю пьяного. Была бы комната, поехал бы туда. А о том, чтобы считаться со мной, он просто не задумывался. А я сейчас никак не могу переварить такие штуки. Ведь, в конце концов, я не хуже его. Вернее, даже лучше. И если раньше я думала, что даю ему то ценное, что есть во мне, и поэтому была кроткой и снисходительной, то сейчас я дорожу своим спокойствием больше, чей его. То, что было, было не потому, что он известный поэт, талант. Главное было в ней как в личности - я думала, что он хороший (в моем понимании этого слова). Но жизнь показала, что ни одного за нет и, наоборот, тысячи против этого.
Иногда я думаю, что он мещанин и карьерист, причем удача у него так тесно переплелась с неудачей, что сразу не разберешь, насколько он неудачлив. Строил себе красивую фигуру (по Пушкину), и все вышло так убийственно некрасиво - хулиганство и озорство вылились в безобразные, скотские скандаль!, за которыми следует трусливое ходатайство о заступничестве к Луначарскому (а два года назад Сергей ему не подал руки); белая горячка. Поехал в мировое путешествие с Дункан, теперь его знают там и пишут французских и немецких газетах о том, что спутник танцовщицы теперь медленно спивается в Москве. Наконец, погнался за именем Толстой - все его жалеют и презирают: не любит, а женился ради чего же, напрашивается у всех вопрос; и для меня эта женитьба открыла глаза: если она гонится за именем, быть может того не подозревая, то они ведь квиты. Если бы в ней чувствовалась одаренность, то это можно иначе толковать. Но даже она сама говорит, что, будь она не Толстая, ее никто не заметил бы даже. Он сам себя обрекает на несчастия и неудачи. Ведь есть кроме него люди; и они понимают механизм его добывания славы и известности. А как много он выиграл бы, если бы эту славу завоевывал бы только талантом, а не этими способами. Ведь он такая же б..., как француженки, отдающиеся молочнику, дворнику и прочим. Я не знаю, быть может, это вино вытравило в нем всякий намек на чувство порядочности. Хотя, судя по Кате, эта расчетливость в нем органична. Ну, да всяк сам свою судьбу заслуживает. Так же, как и я своей дуростью и глупым самопожертвованием заслужила. И я не знаю, отчего у меня злость на него, оттого, что я обманулась в нем, идеализировала, его игру в благородство приняла за чистую монету, и за эту фальшивую монету я отдала все самое во мне хорошее и ценное? И поэтому я сейчас не могу успокоиться; мне хочется до конца вывести Сергея на чистую воду, со всей его трусостью, и после этого отпустить его с миром или же (есть внутри где-то такая малюсенькая «надеждочка»), чтоб он смог доказать мне обратное, убедить, что мое прежнее мнение о нем было верно.
Москва. Брюсовский, дом Правды, 27, Бениславской
МСК Ленинграда 102522 12 2816 51
Сообщите Наседкиным Сергей умер. Ерлих
Да, Сергунь, все это была смертная тоска, оттого и был такой, оттого так больно мне. И такая же смертная тоска по нем у меня. Все и всё ерунда, тому, кто видел по-настоящему его - никого не увидеть, никого не любить. А жизнь однобокая тоже ерунда. И общественность, и все-всё есть, когда всё существо живет; так, по крайней мере, для меня, тогда расцветают все мои данные, всё во мне заложенное. Малюсенькая надеждочка осуществилась, но это непоправимо...
1926. Вот мне уже наплевать. И ничего не надо, даже писать хочется, но не очень. Мне кажется, месяца нет, даже недели, так и пройдет, пройдет даже жалость.
Уходи и ты. Довольно.
Ты терпел, несчастный друг
От его тоски невольной,
От его невольных мук.
То, что было, миновалось,
Ваш удел на все похож
Сердце и правда порывались,
Но его сломила ложь.
Лучше смерть, нежели горестная жизнь или постоянно продолжающаяся болезнь. Ясно? Понятно? «Очень даже просто!» Полгода во всех состояниях - думаете, и все тот же вывод? Ну так... гоп, как говорится, а санатория – «его ж ерунда». Ну, отсрочила на месяц, на полтора, а читали, что лучше смерть, нежели. Ну, так вот, вот. Сергей, я тебя не люблю, но жаль «То до поры, до времени» (писала пьяная).
Комментарии к дневнику:
Оригинал дневника, который вела Г.Бениславская со значительными перерывами по меньшей мере с 1918 г., до нас не дошел. То, что принято называть Дневником Бениславской, - неправленая машинописная копия (35 стандартных листов, 3-я или 4-я закладка машинки), хранящаяся в фонде критика К.Л. Зелинского, собиравшего материалы о Есенине. Характер шрифта и сорт бумаги позволяют отнести эту копию к середине 1950-х гг. Машинистка перепечатывала текст, по-видимому, с разрозненных листов, придерживаясь того порядка, в каком они изначально находились. Отсюда смешение хронологически и тематически разнородных фрагментов, расположенных в машинописной копии совершенно хаотически. Подтверждением тому, что по крайней мере еще в 1950-е гг. существовала не дошедшая до нас рукопись, с которой была снята копия, служат также имеющиеся пометы в правом верхнем углу некоторых машинописных листов: «На желтых длинных листах в линейку, карандашом», «На листках из тетради, карандаш. Листки в линейку». Для неразобранных слов в копии машинисткой оставлены пропуски, так и оставшиеся незаполненными; встречаются явные опечатки и неверная расшифровка текста.
Поскольку местонахождение автографа остается неизвестным, трудно говорить об аутентичноcти публикуемой копии оригиналу, хотя несомненно, что в основе ее лежат подлинные записи Бениславской. Весьма условно, впрочем, отнесение этих записей к жанру дневника в общепринятом понимании, то есть, расположенным в хронологическом порядке поденным записям. Наряду с записями действительно дневниковыми в тексте встречаются копии писем, как самой Бениславской, так и к ней, а также наброски мемуарного характера, которые, возможно, предполагалось использовать как материал для Воспоминаний. Вместе с тем записи Бениславской даже в таком виде важны для понимания как ее личности, так и личности Есенина, приоткрывают психологическую подоплеку их непростых отношений.
Дневник был впервые опубликован Д.Дэйвис в альманахе «Глагол», вып. 3 (Ann Arbor, 1981). Она перемонтировала текст так, чтобы тот выстраивался в хронологическом порядке. То обстоятельство, что оригинал Дневника исследователям недоступен (не исключено, что он вообще утрачен), никак не отражено во вступительной статье, что невольно вводит читателей «Глагола» в заблуждение, будто перед ними публикация, сделанная с автографа Дневника, каким-то образом вывезенного за рубеж. На самом деле это не так, и внимательный анализ публикации Дэйвис, куда механически перенесены даже опечатки машинописи, убеждает нас том, что в основе ее лежит копия, полностью идентичная хранящейся в РГАЛИ. В 1991 т.в № 5 журнала «Подъем», выходящем в Воронеже, текст Дневника был перепечатан по публикации Дэйвис, без каких-либо изменений и уточнений. Для настоящего сборника отобраны фрагменты Дневника, непосредственно относящиеся к Есенину или к важнейшим фактам биографии Бениславской. Подобно тому как это было сделано Дэйвис, текст расположен нами в хронологической последовательности, причем в отдельных случаях датировка того или иного фрагмента не совпадает с датировкой Дэйвис. Дневник насыщен стихотворными цитатами, позволяющими представить круг чтения и лит. предпочтений Бениславской. Это Ахматова, Блок, Гумилев, Лермонтов, Северянин и, конечно, Есенин. Приносим благодарность К.Н. Суворовой и Н.А Богомолову за помощь в установлении авторства цитируемых Бениславской стихотворных строк. Те из них, источник которых установить не удалось, не комментируются.
http://esenin.ru/vospominaniya/benislavskaya-g-dnevnik-fragmenti.html
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Пятница, 04 Янв 2019, 19:52 | Сообщение # 16 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | Николай Браун
ЕСЕНИН. КАЗНЕННЫЙ ДЕГЕНЕРАТАМИ
Об обстоятельствах гибели великого русского национального поэта рассказывает поэт, переводчик, бывший политзаключенный, общественный деятель, соратник-руководитель Российского Имперского Союза-Ордена Н.Н. Браун.
Сегодня, когда вокруг имени Есенина появилось так много фальшивок, названия которых не стоит перечислять, каждый думающий и неравнодушный к русскому слову, к русской истории человек должен дать себе ответ на вопрос: так кто же он был, С.Есенин, – пьяница, скандалист и самоубийца, как уверяют нас авторы пасквилей и небылиц, или все же – великий русский национальный поэт, ставший жертвой полит. репрессий и интриг, жертвой красного террора?
Я, будучи сам поэтом, сыном поэта Николая Леопольдовича Брауна, который выносил тело погибшего Есенина из «Англетера», знаю этот ответ. Есенин – не убивал себя. Его убили во время допроса, сопровождавшегося пытками и избиениями, а после – чтобы скрыть следы, инсценировали самоубийство, опорочив память поэта. Есенин был убит по тем же самым мотивам, по которым была уничтожена целая плеяда выдающихся русских поэтов и писателей – Клюев, Васильев, Панин, Клычков, друзья Есенина – поэты Орешин, Наседкин, Приблудный и, еще в 1921 г., раньше их всех – Гумилев. Уничтожена воинствующими безбожниками, интернационалистами-русофобами, поставившими перед собой задачу обескровить и обесчестить Россию, ликвидировав все сословия, превратив русский народ в послушное стадо, вырвав его мозг и душу.
Я знаю об этом не из книг. Мой отец был лично знаком с Есениным. С детских лет передо мной были оригиналы стихов, написанные его собственной рукой – два автографа, которые прошли через все обыски, через годы блокады. Они кричат мне об этом. На вновь построенном здании «Англетера» – старое, историческое не удалось отстоять от демократо-разрушителей, несмотря на всю активность общественности города, – с 80-х годов висит памятная доска: «Здесь трагически оборвалась жизнь Сергея Есенина». Но жизнь Есенина не «оборвалась». Ее – оборвали! Я лично расспрашивал тех людей, которые были в «Англетере» сразу после трагедии.
Мой отец и Б.Лавренев находились утром 28 декабря в редакции журнала «Звезда», располагавшейся в Доме книги на углу Невского и канала Грибоедова. Позвонивший по телефону Медведев сообщил, что «Есенин покончил с собой» и поэтому они должны идти в «Англетер». И они пошли. То, что они там увидели, заставило их содрогнуться. Они категорически отказались поставить подписи под протоколом, который им сразу показался подложным, непрофессионально составленным. Под этой филькиной грамотой была подпись лишь одного должностного лица – милиционера Горбова.
Впоследствии после ареста он пропал без вести. Как выяснилось в 90-е годы, даже она была не подлинной. Подписи поставили: кадр ОГПУ Эрлих, с ним Медведев, председатель СП Фроман, Рождественский. Все они стали уверять Брауна и Лавренева, что Есенин – самоубийца, хотя сами при суициде не присутствовали, но им рассказали, как это было. Браун спросил Рождественского, уже на улице: «Сева, как же ты мог? Ты же не видел, как Есенин петлю на себя надевал». Ответ был: «Мне сказали – нужна еще одна подпись». Ответственность за этот протокол вообще списали на известного петербургского врача – Гиляревского, который якобы проводил экспертизу, но его там и рядом не было. Он был врачом дореволюционной школы и под этой фикцией никогда бы не поставил свою подпись. Поэтому его и не позвали, но сослались на его имя.
Я также знал П.Лукницкого, в прошлом – работника ОГПУ. Я с ним общался, выясняя подробности гибели Гумилева, и однажды спросил у него, что же произошло в «Англетере», при каких обстоятельствах погиб Есенин. Он ответил мне: «При странных. Есенин был изуродован, был мало похож на себя. У него был вид, что потом его внешность исправляли как могли. Левого глаза не было». Я переспросил у Павла Николаевича: «Как не было?!» Он сказал: «А так, не было – он был как будто вдавлен внутрь, словно пробит, вытек, и рубашка была окровавлена». Лукницкий вел дневники. В его мемуарах, изданных в Париже в 1991 г., рассказано обо всем этом. Там он вспоминает еще, что на бледном лице Есенина выделялись «только красные пятна и потемневшие ссадины». Кроме того, я знал поэтессу Иду Наппельбаум, которая в свое время отсидела за портрет Гумилева – собственно, не за сам портрет, а за пятно от него, за след на выцветших обоях, где висел этот портрет. Так вот. Ее брат Лев помогал отцу – фотографу во время съемок. Он рассказал сестре, как помогал милиционеру, стоявшему на стремянке, снимать тело поэта с трубы отопления. Он был свидетелем того факта, что Есенин висел не в петле, как это бывает у самоубийц, а веревка была несколько раз намотана вокруг шеи. Потому-то его тело и пришлось снять до прихода писателей – повешен он был уж очень неправдоподобно.
Когда отец с Лавреневым пришли в номер и увидели лежащего на полу Есенина, они заметили, что под ним не было мокрого пятна, которое обычно бывает под висельниками, когда от полного расслабления мышц вытекает жидкость. Не образовалось такого пятна ни на одежде Есенина, ни на диване, на который потом положили тело. Лев также вспоминал, что руки Есенина были сильно порезаны вертикальными полосами. А художник В.Сварог вспоминал, что пиджак Есенина тоже был изрезан. Этот пиджак быстро куда-то пропал: когда в «Англетер» пришли Лавренев и мой отец, они пиджака не видели. Но они увидели достаточно, чтобы понять: произошло преступление. Лавренев, два дня спустя в той же «Красной газете», в которой было сообщение о мнимом самоубийстве Есенина, опубликовал статью под вопиющим заголовком: «Казненный дегенератами», с эпиграфом «И вы не смоете всей вашей черной кровью – поэта праведную кровь». Статья заканчивается так: «Мой нравственный долг предписывает мне назвать палачей и убийц – палачами и убийцами, черная кровь которых не смоет кровяного пятна на рубашке замученного поэта».
Кстати, обстановка в номере «Англетера», которую мы видим на известных посмертных снимках, – стол, стул, шляпа, шкаф – тоже поддельная, мой отец ничего такого не видел, это – инсценировка, спектакль. Это было потом поставлено. И еще мне отец рассказал, что Есенин, лежавший на полу, был в крупицах какой-то земли, которая была на его брюках, в частицах песка его волосы были. Когда я спросил отца, откуда же его принесли, он ответил: «Вероятно, с допроса...». А Сварог вообще предположил, что в номер «Англетера» Есенина чекисты принесли завернутым в ковер, потому что, рисуя поэта, он заметил: Есенин был весь в тонкой пыли. Это вполне может быть – ведь достоверная информация о Есенине прерывается в момент его выезда из Москвы – он уезжал со всеми чемоданами в острейший момент борьбы за власть на XIV съезде ВКП(б), и за его передвижение отвечали оперативники Лубянки. По прибытии в Питер поэт как будто провалился в черную дыру: ни с кем не виделся, ни с кем не встречался. Все рассказы о последних днях Есенина выглядят так, будто нескольким людям дали задание описать их и они целенаправленно писали о том, чего сами не видели, но зато – по одному шаблону. А другие повторяли ложь из страха.
Есенин умер при допросе! От пыток! Мой отец рассказал следующее: смертельная рана, глубоко уходящая, была у Есенина над правым глазом, под бровью, пробита, как будто ударили сдвоенной железной палкой, а вероятнее всего – рукояткой револьвера типа наган с ушком, оставившим две характерные вмятины на лбу, очевидные на неофициальной посмертной маске. Я спросил отца о круглой ране над правым: не был ли Есенин застрелен? Ответ отца: «Он был умучен». Переносье было пробито на уровне бровей и левый глаз запал. Никакой странгуляционной борозды на шее не было... Отец в 1919-20 гг. работал санитаром и знал, что говорит – ему приходилось видеть удавленников с характерными посиневшими лицами, а лицо Есенина было бледным. Когда тело поэта выносили из «Англетера», мой отец первым взял его под плечи и заметил, что позвоночник у поэта был сломан, – голова почти отваливалась, – сломан, но не так, как бывает у висельников, а так, как будто ему сломали шею посредством удавки, специальным приемом, каким, например, снимают часовых. В стихах Вс.Рождественского об этих сутках есть такая строфа: «С одной простыней, без подстилок, он едет к последней беде и в мерзлые доски затылок на каждой стучит борозде». Все тело было застывшее, а голова отваливалась. Поэт В.Казин сопровождал Есенина в покойницкую, он был там главным дежурным до утра, и в своих стихах отметил: «полоса на шее не видна, только кровь чернеет на рубахе...»
- Как же произошло так, что тысячи людей видели мертвого Есенина, когда прощались с ним в Доме печати в Москве и ничего не заметили?
- Пришедшие прощаться люди видели внешность поэта, похожую на греческую маску, – безупречно красивое лицо, никаких царапин, ран и пролома на лбу, они видели, как выразилась писательница Г.Серебрякова, «нарумяненную куклу». Внешность Есенина приводилась в порядок трижды. Первый раз – перед тем, как его тело показали писателям. Результаты пыток при допросе, следы увечий, все то, что было слишком заметно, было скрыто под макияжем. Если кто-то и видел Есенина в изначальном его облике, – это могли быть только спецкадры из ОГПУ, которые прибыли с Моисеем и Л.Наппельбаумами. Кстати, и их визит не случаен. Старший Наппельбаум, которого пригласили из Москвы, славился тогда как портретист, лучший ретушер фотографий – ему поэтому очень часто поручали фотографирование вождей, деятелей искусства. Он умел отретушировать их так, что комар носа не подточит. Наппельбаум и ОГПУ постарались, чтобы Есенин на посмертных фотографиях выглядел идеально...
Второй макияж был произведен, когда тело находилось в СП на Фонтанке, где снимали маску. А третий – в Москве, перед прощанием в Доме печати. Интересно, что маски имеются две. Обе представлены в книге комиссии Всероссийского Есенинского комитета по расследованию обстоятельств смерти поэта «Смерть Сергея Есенина», изданной в 1996 г. На одной из них, находящейся ныне в частной коллекции, видно, что лоб поэта проломлен, что глаз запал. Эта маска покрыта лаком – чтобы никто не нарушил ее целостности. А вторая маска – официальная, которая много раз публиковалась. По ней видно, что она тщательно отредактирована, хотя на ней тоже имеется, но не такая отчетливая, впадина на лбу. Эта маска лаком не покрыта.
- А как вы думаете, может, эту отредактированную маску не покрывали лаком именно потому, что ее использовали в качестве модели для отливки из воска, которую могли наложить на лицо поэта перед тем, как его тело выставили в Доме литераторов? Ведь создание восковых отпечатков высочайшего качества известно со времен мадам Тюссо. Кто мешал злоумышленникам сделать с оф. маски тонкую отливку, раскрасить ее и поместить на лицо мертвого Есенина, выставленного в гробе для прощания? На трупе воск не тает. Вот люди и видели перед собой «нарумяненную куклу» – восковую. И маску не покрыли лаком, чтобы на отливке не было мелких пузырьков, которые бы возникли, если бы поры гипса, через которые обыкновенно выходят микропузырьки воздуха, были залиты лаком!
- Может быть, но такая версия для меня является слишком новой, я не думал об этом. Вообще же, версии как таковые возникли в конце 80-х – начале 90-х. В нашей семье никаких версий не могло быть. И узкий круг писателей знал, что поэт был убит. Однозначно, что такие увечья не могли быть нанесены даже в предсмертной борьбе, на которую Есенин был способен, а только в том случае, если поэта пытали. А что могли искать пытавшие? Рукописи, личные бумаги, компрометирующие близких и знакомых поэта. Все, что можно было связать с делом так называемого «Ордена русских фашистов», сфабрикованным московским ОГПУ. И это находит свое подтверждение – все последние рукописи поэта исчезли, даже стихи, которые он читал знакомым незадолго перед смертью. Многое говорит за то, что у Есенина с применением пыток искали не что иное как тезисы Ганина: «Мир и свободный труд – народам». Но не смогли найти: перед тем как уехать в Питер, Есенин сжег все бумаги, которые могли скомпрометировать его или кого-то из близких и друзей – в печке у его первой жены А.Изрядновой. Он знал, что за ним установлена слежка, что круг «черных человеков» вокруг него, после арестов и казней друзей во главе с Ганиным, сужается.
В Баку, куда Есенин уехал сразу после казни Ганина по совету знакомых, он встретил Блюмкина, который в результате их ссоры чуть не застрелил его. Есенин воспринял эту угрозу всерьез и поехал в Тифлис, где знакомые достали ему пистолет – наган, с которым он не расставался до последнего дня. Был ли нанесен один из роковых ударов, прервавших жизнь поэта, тем самым наганом или каким-то другим? Трудно сказать, но вооружен Есенин был. Из Москвы он уезжал в тот момент, когда на него уже было заведено 13 уголовных дел. Эти дела, конечно, беспокоили тех близких друзей, кто понимал, что они могут закончиться для него плохо. Даже Луначарский, тогдашний нарком просвещения, обращался к московскому судье Липкину с письменной просьбой: закрыть последнее громкое дело, чтобы «не было скандала вокруг известного русского советского поэта» и шума в эмиграции. Липкин был беспощаден и ответил Луначарскому официальным письмом, в котором написал, что на этот раз Есенину отвертеться не удастся. А все дела эти были заведены за якобы антисемитизм. Мог ли Есенин хранить у себя документ, в котором говорилось следующее:
«При существующей гос. системе Россия уже несколько лет находится в состоянии смертельной агонии. Ясный дух народа предательски ослеплен. Святыни его растоптаны, богатства его разграблены. Всякий, кто не потерял еще голову и сохранил человеческую совесть, с ужасом ведет счет великим бедствиям и страданиям народа... Перед судом всех честно мыслящих людей и перед судом истории мы категорически утверждаем, что в лице ныне господствующей в России РКП мы имеем не столько полит. партию, сколько воинствующую секту изуверов-человеконенавистников, напоминающую если не по форме своих ритуалов, то по сути своей этики и губительной деятельности, средневековые секты сатанистов и дьяволопоклонников. За всеми словами о коммунизме, о свободе, о равенстве и братстве народов – таится смерть и разрушения. Достаточно вспомнить те события, от которых еще не высохла кровь многострадального русского народа, когда по приказу этих сектантов-комиссаров оголтелые, вооруженные с ног до головы, воодушевляемые еврейскими выродками, банды латышей беспощадно терроризировали беззащитное сельское население»...
Вот такие тезисы написал ближайший друг и фактически родственник Есенина, с предостережением к европейским правительствам и народам от коммунистической революции, и нечто подобное изуверы-комиссары искали в багаже великого русского поэта, в его одежде. А потом, чтобы опорочить, а лучше всего – вообще убить память о нем, придумали версию о самоубийстве, которое, по их представлениям, должно зачеркнуть самое творчество великого русского национального поэта, поэта мученика, страстотерпца, вышедшего на неравную брань со всемирным злом и погибшего в единоборстве с веком, уничтоженного выродками и дегенератами.
Есенин не состоял ни в комсомоле, ни в партии, но был лично знаком с Дзержинским и Троцким и неосмотрительно выражал искреннее неприятие их политики, не думая о последствиях или даже эпатируя сексотов. Например, за рубежом он высказался так: «Не поеду в Россию, пока ею правит Лейба Бронштейн». Он неосторожно писал чекисту Чагину из московской клиники: «Чтоб избавиться кой от каких скандалов, махну за границу. Там и мертвые львы красивей наших живых медицинских собак». При этом не имея в виду старого профессора Ганнушкина, который не пустил в свою клинику чекистов, явившихся арестовывать Есенина. Чекисты имели, как они считали, проверенные сведения о намерениях непокорного поэта перейти границу в Латвии или в Эстонии. Они знали, что станут на голову короче, если Есенин уйдет от приговора, да еще в дни острейшего XIV съезда. И питерское ОГПУ с «Англетером» в финале сыграло роль последней погранзаставы на его пути. Нельзя забыть, что его драм. поэма «Страна негодяев» была настоящим вызовом правящему режиму. Так же, как и поэма «Пугачев», изданная отдельной книгой, была его откликом на жестокое подавление тамбовского крестьянского восстания. Даже на ее обложке стояли только два слова, одно под другим: ЕСЕНИН, ПУГАЧОВ. Фонарщик-тамбовец зажигает в ней огонь восстания против несправедливости. Напомню, что в 1918 г. в Тамбовской губернии восстало 70 тыс. крестьян.
Вы спрашиваете о возможности эксгумации. Но гроба Есенина в могиле нет. Это выяснилось при похоронах матери Татьяны Федоровны, которая хотела быть похороненной рядом с сыном. Сестра Шура помнила гроб брата. Там оказались 3 других неизвестных гроба. Московские родственники Есенина заявили об этом в Комиссию по расследованию обстоятельств смерти поэта в офиц. письме от 4 января 1994 г. В нем сказано, что гроб матери «оказался не над могилой сына, а рядом с неизвестными останками, точное место его могилы теперь установить будет очень нелегко». Письмо опубликовано в упомянутом выше издании Комиссии «Смерть Сергея Есенина». С 1926 г. произведения Есенина были запрещены в течение 29 лет. После его смерти началась борьба с «есенинщиной» со всеми, кто, по выражению Троцкого, был несроден новой власти. 13 августа 1937 года был расстрелян арестованный по приказу Я.Агранова сын Есенина и А.Изрядновой, Георгий, талантливый русский поэт, внешне похожий на отца. Он был обвинен в причастности к фашистской группе и расстрелян через 20 мин. после зачтения сфабрикованного приговора.
О так называемой предсмертной записке С.Есенина «До свиданья, друг мой, до свиданья...». Она никогда никем всерьез не исследовалась и экспертизе не подвергалась. От Иды Наппельбаум знаю, что Эрлих принес ее и отдал Фроману. Обратило внимание то, что она была сильно затерта на сгибе. Продолжительное время она хранилась в семье Наппельбаумов, а затем чекист Горбачев передал ее в Пушкинский дом. Кто ее написал и когда, изготовлена ли она соответствующей лабораторией? Вопросы остаются открытыми. Когда в 1995 г. английской исследовательнице творчества Есенина Джессике Дэвис по ее просьбе в Пушкинском доме предоставили эту записку, она была удивлена, что буквы в ней покрыты... черным лаком.
Поэт Вс.Рождественский, которого я хорошо знал, написал в своей статье – отклике на это событие следующее: «Прощай, Сережа – песня, сгоревшая на ветру»... Он также думал, что «теперь не будут петь стихов Есенина, – в нашу жизнь ворвались новые, машинные ритмы», что теперь будут петь бодрые трудовые песни, навстречу восходящему дню, навстречу съезду. Всеволод Александрович ошибся. И в политлагерях Мордовии и Урала, где наша русская община отмечала есенинские даты, и на 2-х моих недавно проведенных авторских вечерах, посвященных памяти Есенина, я видел: в народе интерес к его творчеству велик. Люди вчитываются в его поэзию, находят в ней одновременно и трагическое, и вдохновенное, черпают в его произведениях радость и скорбь, любовь к Родине, любовь к жизни. Россия поет и будет петь Есенина. Его творческие открытия, от ярких имажинистских поисков до классических достижений, его шедевров – ставит его в первый ряд национальных русских поэтов. Многие строчки его стихов стали крылатыми выражениями... Есенин – единственный русский поэт, гроб которого трижды обнесли вокруг памятника Пушкину на Тверском бульваре. У меня есть такое стихотворение, в котором я как бы спорю с Рождественским, а на самом деле со всеми, кто не понимает непреходящего значения есенинских стихов, которые всегда будут находить самый сильный отклик в русской душе. Этим моим стихотворением, которое называется «В семье моей пели Есенина», я и хочу закончить нашу с Вами беседу, уважаемый Юрий Юрьевич.
В семье моей пели Есенина
На сложенный жизнью мотив.
Цвела там черемуха, вспенена.
Плыл месяц над купами ив.
Там сыпала звонко тальянка.
Клен-сторож в снегу застревал.
Там тройка летела с гулянки
Сквозь плач и кабацкий скандал.
...Отец мой, гитару настроя,
Звал мать, струны тронув едва.
И так, на три голоса, трое
Мы пели, все помня слова.
Еще заглушал эти песни
Казнящего страха запрет...
Но тем был смелей и чудесней
Напев моих лагерных лет,
Когда возле псов, автоматов,
По тюрьмам, все вдаль, на Восток,
Я пел даже тем, кто когда-то
Тянул «за Есенина» срок!
Питались легендами все мы.
Той славы сума – нелегка!
Ему вслед стихи и поэмы
Написаны кровью ЗеКа.
Напевны лады их – чуть троньте!
Всяк слух их напевностью пьян.
Отца брат, погибший на фронте,
Есенина пел под баян.
Напев этот жив, не иначе...
А там, в эмигрантском краю,
Поют, пьют, дерутся и плачут,
И Русь вспоминают свою.
Как ветер, безвестное пение
Взлетает над золотом нив.
ПЕТЬ БУДЕТ РОССИЯ ЕСЕНИНА
НА СЛОЖЕННЫЙ ЕЮ МОТИВ!
Записал Юрий Чуканов
13.04. 2006, газета «Новый Петербургъ» №14(778)
http://www.argentum-photo.com/photogr...._esenin
Елена Федорова:
Валя, спасибо - спасибо тебе и Юре за Память, за подтверждение того, что "Россия поет и будет петь Есенина".
"...Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь...
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть".
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Вторник, 09 Апр 2019, 21:11 | Сообщение # 17 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | СКОНЧАЛАСЬ НЕВЕСТКА СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА
Безжалостен апрель на потери. 8 апреля 2019 г. скончалась А.И. Есенина, вдова сына поэта К.С. Есенина.
Долгие годы хранитель бесценных реликвий поэта, была дарителем и другом музея С.Есенина. Более тысячи уникальных предметов и материалов передала она музею, была активным участником многих его акций и выставок, проектов и программ. Ну а выставка в Манеже, к которой она имела непосредственное отношение, получила высокую оценку руководства столицы.
Улыбчивая, солнечная женщина... Есенину она приходилась невесткой. Однако именно она сделала невероятно много для сохранения памяти о поэте, популяризировала его имя, была всю жизнь верна памяти семьи. Вот и совсем недавно благодаря ей фонды Музея пополнились раритетными материалами о Константине Сергеевиче, З.Райх, В.Мейерхольде. Вклад Алины Ивановны в сохранение есенинского наследия трудно переоценить. Она оказалась тем человеком, к которому сошлись невидимые поколенческие нити есенинского рода. Ведь судьбы детей поэта сложились по-разному. Всего у Сергея Александровича было четверо детей. Юрия, сына гражданской жены поэта А.Изрядновой, расстреляли по ложному обвинению, реабилитировав посмертно. От возлюбленной Н.Вольпин родился сын Александр - математик, поэт, диссидент. А З.Райх подарила ему 2-х детей - дочку Татьяну (1918–1992) и сына Константина (1920–1986). В Москве живут наследники Татьяны и Константина Есениных.
Судьба К.С. Есенина была уникальной. После гибели отца он воспитывался в семье матери и ее второго мужа, знаменитого режиссера Вс.Мейерхольда. Учился на Пресне, в школе № 86, после войны окончил МИСИ. Константин Сергеевич с трепетом хранил архивные материалы, связанные с именами Есенина и Мейерхольда. Пережив смерть отца, убийство матери и гибель Мейерхольда, он, выселенный вместе с сестрой из квартиры в Брюсовом пер., прятал документы на даче, зная, что когда-нибудь они станут бесценной реликвией, а также оставил воспоминания об отце. Константин Сергеевич прошел войну как настоящий герой, был трижды ранен, еще во время войны получил два ордена Красной звезды, третий нашел его после войны. Встреча с Алиной Ивановной сделала его счастливым. После его смерти Алина Ивановна продолжала дело мужа. Теплую благодарность за человеческое тепло, отзывчивость и верность исторической памяти хотели бы высказать ей и сотрудники музея Есенина, и многочисленные поклонники поэта, его почитатели в стране и за рубежом. Память об Алине Ивановне сохранится и будет самой светлой - такой, какой была она сама...
Ольга Кузьмина
09.04. 2019. газета "Вечерняя Москва"
https://vm.ru/news/621495.html
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Суббота, 28 Дек 2019, 08:21 | Сообщение # 18 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | 94 ГОДА СО ДНЯ СМЕРТИ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА
Слухи были глупы и резки:
Кто такой, мол, Есенин Серега,
Сам суди: удавился с тоски
Потому, что он пьянствовал много.
Да, недолго глядел он на Русь
Голубыми глазами поэта.
Но была ли кабацкая грусть?
Грусть, конечно, была... Да не эта!
Версты все потрясенной земли,
Все земные святыни и узы
Словно б нервной системой вошли
В своенравность есенинской музы!
Это муза не прошлого дня.
С ней люблю, негодую и плачу.
Много значит она для меня,
Если сам я хоть что-нибудь значу.
Николай Рубцов
«НИКТО ДРУГОЙ НАМ ТАК НЕ УЛЫБНЕТСЯ»
(Из дневника)
20 апреля 1924 г. У Шимановского всегда было очень людно, светло, шумно - по-студенчески. Есенина я не видел уже 6 лет, и внешних перемен в нем немного, если не считать морщин на лбу. А читать он стал превосходно, вдохновенно, с широкими волнующими жестами, владея голосом вполне. Когда читает - рязанский паренек, замолчит - московский бродяга, непременно отмеченный роком. Перед стихами он сказал несколько слов в защиту петербургского поэтического языка, оклеветанного Эрлихом, затем о времени - «время сейчас текучее, я ничего в нем не понимаю», говорил о роли художника, как мог бы сказать Блок. Когда его Лебедев (это уже за кулисами) спросил, бывает ли он у себя в деревне, Есенин ответил: «Мне тяжело с ними. Отец сядет под деревом, а я чувствую всю трагедию, которая произошла с Россией. В Петербурге есть писатели Чапыгин, Зощенко, Никитин, есть поэты - Садофьев, Полонская, Тихонов ».
Позже Есенин мне говорил, что он действительно ценит Садофьева, что Садофьев за последнее время «поправел» и много борется. Припоминаю свой разговор с Клюевым, когда я нынче пил у него чай под «песенным Спасом». Я спросил, что он думает о смерти Ленина. Роковая смерть. До сих пор глину месили, а теперь кладут. А какое уже здание строится? Уж не луна-парк ли?
- А как же? Зеркала из чистого пивного стекла! Посмотри кругом, разве не так?
26 апреля. Есенин живет так, как он должен жить. Старая роскошь прежде богатой квартиры: я заметил превосходный книжный шкаф с бронзовыми барельефами - в стилях я плохо разбираюсь, вереница пивных бутылок в углу, томная хозяйка Анна Ивановна - вероятно, не последний пример национальной породы, хозяин - Сахаров, читающий вирши по поводу, кажется, учиненного вчерашними гостями
- В России чувствую себя, как в чужой стране. За границей было еще хуже.
Говорил о расчленении России, о своих чувствах великоросса-завоевателя, делавшего революцию. О Клюеве: Клюев 2 года был коммунистом, получил мандат на реквизицию икон по церквам, набрал себе этих икон полную избу, вследствие чего и был исключен из партии. 3-летний мальчишка пел нам «Колю и Олю», «Марусю». Есенин по-детски хохотал и спрашивал:
- А тебе жалко Марусю? Жалко?
Шарф на шее, повязанный галстуком, на ногах гетры, лицо изрытое, плохо выбритый и синие-синие васильковые глаза. «Жизнь моя с авантюристической подкладкой, но все это идет мимо меня».
Страшное, могильное впечатление от СП. Какие-то выходцы с того света. Никто даже не знает друг друга в лицо. Никого из нового правления, кстати, не было тогда.
20 июля. Вчера был настоящий именинный день. Денежный, пьяный, полный хороших известий. В Госиздате встретил Клюева и Есенина, а вечером они были у меня. Клюев жалуется, что его заставляют писать веселые песни, а это, говорит, все равно что Иоанна Гуса заставить в Кельнском соборе плясать трепака или протопопа Аввакума на костре петь «Интернационал». Кстати, Аввакума он числит в ряду своих предков. Клюев родом - новгородец... Троцкого Сергей любит, потому что Троцкий националист, и когда Троцкий сказал Есенину: «Жалкий вы человек, националист», - Есенин якобы ответил ему: «И вы такой же!» В Ионове тоже ничего еврейского нет, хотя его предки из польских евреев, но - «таких, как Ионов, я люблю». Кстати, «Москва кабацкая» издана Госиздатом без марки.
«Не хочу отражать крестьянские массы. Не хочу надевать хомут Сурикова или Спиридона Дрожжина. Я просто русский поэт, я не политик. Поэт, это - тема, искусство не политика, оно - остается, искусство - это», - и он делает неуловимо-восторженный жест. Но разве можно говорить о прочном антисемитизме Есенина, когда он вчера - и это было из глубины - возмущался зверствами Балаховича, убившего его друга-еврея, Но, черт возьми, как читает он стихи! Как гремел его голос о селе, которое -
Быть может, тем и будет знаменито,
Что некогда в нем баба родила
Российского скандального пиита!
И какие переходы, какие переливы голоса - «по-байроновски, только собачонка...» встречает чужого всем поэта. Клюев степенно, по-крестьянски, пил чай, разговаривал с кошкой по-кошачьему. Клюев весь - уютный, удобный, домашний. Принес мне фунтик земляники в подарок и стыдливо положил ее незаметно в кульке на стол. Просили и его читать, но при Есенине Клюев не читает (во избежание скандала) и отговорился тем, что зуб царапает язык...
29 декабря 1925 г. Вчера около часа дня в «Звезде» я услыхал от Садофьева, что приехал Есенин, и обрадовался. Затем я поехал во Дворец Труда; заседание кончилось в 21:30, и у ворот я купил «Красную» вечерку. Хорошо, что мне попался экземпляр с известием о смерти, иначе я в этот день до вечера ничего не знал бы. Я помчался снова в Ленгиз, там в вестибюле узнал кое-что от Рашковской, нашел Брауна, и вместе с ним и еще кем-то мы пошли в «Англетер». Номер был раскрыт. Направо от входа, на низкой кушетке, лежал Сергей, в рубашке, подтяжках, серых брюках, черных носках и лакированных лодочках. Священнодействовал фотограф, спокойный мужчина с окладистой бородой. Помощник держал слева от аппарата черное покрывало для лучшего освещения. Правая рука Есенина была согнута в локте, на уровне живота, вдоль лба виднелась багровая полоса, рот полуоткрыт, волосы, развившиеся страшным нимбом вокруг головы. Хлопотала о чем-то Устинова. Пришли Никитин, Лавренев, Семенов, Борисоглебский, Слонимский (он плакал), Рождественский; тут же с видом своего человека сидел Эрлих.
Когда нужно было отправить тело в Обуховку, не оказалось пиджака (где же он? Так и неизвестно), Устинова вытащила откуда-то кимоно, и, наконец, Б.Лавреневу пришлось написать расписку от правления СП на взятую для тела простыню (последнее рассказывал мне вечером Борис). Понесли мы Есенина вниз - несли Рождественский, Браун, Эрлих, Лавренев, Борисоглебский, я - по узкой черной лесенке во двор, положили Сергея в одной простыне на дровни, ломовые дровни (поехал он в том, что на нем было надето, только лодочки, по совету милиционера, сняли - «наследникам пригодится». Хороший был милиционер, юный, старательный). Подошла какая-то дама в хорьковой шубке, настойчиво потребовала: «Покажите мне его», - и милиционер бережно раскрыл перед нею мертвое лицо. Лежал Есенин на дровнях головою вперед, ничего под тело не было подложено. Милиционер весело вспрыгнул на дровни, и извозчик так же весело тронул.
Мы разошлись, и каждый унес в себе злобу против кого-то, погубившего Сергея. Вечером у Четверикова сошлись снова. Рождественский, я, Лавренев принесли по статье. Хорошо и смело написал Борис. Всеволод вспоминал, как нынче в Москве он видел избиение Есенина: Петровский и Пастернак держали его, бил кто-то третий, в комнату никого не пускали, Воронский посмотрел и махнул рукой: «А, черт с ним!». У Четверикова оказалось клише американского портрета (решили его отпечатать для раздачи на похоронах). Четвериков припомнил, как в «Зорях» не хотели помещать портрет Есенина. Сегодня появилась в вечерней «Красной газете» неприлично-глупая статья Устинова и не менее глупая статья Пяста. В 6 час. я позвонил с почты к Фроману и узнал от Иды, что в 18:00 в СП гражданская панихида. Приехали мы около 7 час. Скульптор Бройдо снимал посмертную маску, лил гипс, тело лежало покрытое газетами. Из разговоров трудно понять, как провел Есенин свой последний день. Слухи такие: будто он был трезв; Эрлих ушел от него в 8 час. Всеволод рассказал, что Горбачев хотел беспрепятственно пропустить все наши статьи, но вмешался Лелевич (образина!), восставший против статей Всеволода и моей. Однако Я.Браун сдал все в печать явочным порядком.
4 января 1926 г. Сегодня ровно неделя, как Есенина нет. Весь ужас осознается понемногу. Вспоминаю, как он пришел ко мне с Клюевым и принес мне «Москву кабацкую» - единственный экземпляр, который он только что получил в Ленгизе. Сказал, что дарит мне, потому что я именинник, нельзя не подарить, хотя книжка одна. Пока мы тогда сидели и пили, мой отец, по обыкновению, ходил по коридору. Есенин страшно беспокоился, это его пугало....В гробу он был уже не так страшен. Ожог замазали, подвели брови и губы. Когда после снятия маски смывали с лица гипс, волосы взмокли, и, хотя их вытерли полотенцем, они легли, как после бани, пришлось расчесывать. Ионов не отходил от гроба. С.А. Толстая похожа на своего деда, здоровая женщина и мало привлекательная. Пришла даже М.Шкапская, она сидела рядом с Толстой. С важным видом выгонял посторонних Лаганский. Были Никитин, Клюев, Садофьев, Вс.Рождественский, Борисоглебский. Народа на выносе было немного, публика не знала; «летучки» разбрасывались почему-то, говорят, только на Загородном. Полонская положила в гроб хризантемы.
Впервые я заметил, что у Тихонова голова вся седая. Когда скульптор кончил свое дело, гроб вынесли на катафалк - в ту комнату, где происходят все собрания в СП. Снимались у гроба - Ионов, Клюев, Садофьев... Маленькая задержка, - пока пошли вниз за инструментом. Понесли: я шел слева, на узкой лестнице гроб прижимал несших к стене; несли Рождественский, Браун, Козаков, Борисоглебский и др. Внизу нас встретил последний марш, было торжественно. Я хотел плакать и не мог. За гробом шло около сотни людей. Баршев заказал спец. вагон для тела и распорядился, чтобы процессию пустили в ворота, с Лиговки, прямо к платформе. Очень быстро двигалась процессия.
И.Оксенов
http://do.gendocs.ru/docs/index-8473.html?page=18#285949
СЕРГЕЙ ГОРОДЕЦКИЙ "ВОСПОМИНАНИЯ О ЕСЕНИНЕ"
С.Есенин и С.Городецкий. Петроград, 1916.
Есенин подчинил всю свою жизнь писанию стихов. Для него не было никаких ценностей в жизни, кроме его стихов. Все его выходки, бравады и неистовства вызывались только желанием заполнить пустоту жизни от одного стихотворения до другого. В этом смысле он ничуть не был похож на того пастушка с деревенской дудочкой, которого нам поспешили представить поминальщики....Есенин появился в Петрограде весной 1915 г. Пришел ко мне с запиской Блока. И я и Блок увлекались тогда деревней. Я, кроме того, и панславизмом. В незадолго перед этим выпущенном «Первом альманахе русских и инославянских писателей» - «Велесе» уже были напечатаны стихи Клюева. Блок тогда еще высоко ценил Клюева. Факт появления Есенина был осуществлением долгожданного чуда, а вместе с Клюевым и Ширяевцем, который тоже около этого времени появился, Есенин дал возможность говорить уже о целой группе крестьянских поэтов.
Стихи он принес завязанными в деревенский платок. С первых же строк мне было ясно, какая радость пришла в русскую поэзию. Начался какой-то праздник песни. Мы целовались, и Сергунька опять читал стихи. Но не меньше, чем прочесть стихи, он торопился спеть рязанские прибаски, канавушки и страдания. Застенчивая, счастливая улыбка не сходила с его лица. Он был очарователен со своим звонким озорным голосом, с барашком вьющихся льняных волос, - которые он позже будет с таким остервенением заглаживать под цилиндр, - синеглазый. Таким я его нарисовал в первые же дни и повесил рядом с моим любимым тогда Аполлоном Пурталесским, а дальше над шкафом висел мной же нарисованный страшный портрет Клюева. Оба портрета пропали вместе с моим архивом, но портрет Есенина можно разглядеть на фотографии Мурашева. Есенин поселился у меня и прожил некоторое время. Записками во все знакомые журналы я облегчил ему хождение по мытарствам.
Что я дал ему в этот первый, решающий период? Положительного - только одно: осознание первого успеха, признание его мастерства и права на работу, поощрение, ласку и любовь друга. Отрицательного - много больше: все, что воспитала во мне тогдашняя питерская литература: эстетику рабской деревни, красоту тлена и безвыходного бунта. На почве моей поэзии, так же как Блока и Ремизова, Есенин мог только утвердиться во всех тональностях «Радуницы», заслышанных им еще в деревне. Стык наших питерских лит. мечтаний с голосом, рожденным деревней, казался нам оправданием всей нашей работы и праздником какого-то нового народничества. Иконы Нестерова и Васнецова, картины Билибина и вообще все живописное искусство этого периода было отравлено совершенно особым подходом к земле, к России - подходом, окрашенным своеобразной мистикой и стремлением к стилизации. Мы очень любили деревню, но на «тот свет» тоже поглядывали. Многие из нас думали тогда, что поэт должен искать соприкосновения с потусторонним миром в каждом своем образе. Словом, у нас была мистическая идеология символизма. Но была еще одна сила, которая окончательно обволокла Есенина идеализмом. Это - Н.Клюев. К этому времени он был уже известен в наших кругах. Религиозно-деревенская идеалистика дала в нем благодаря его таланту самый махровый сгусток. Даже трезвый Брюсов был увлечен им.
Клюев приехал в Питер осенью (уже не в первый раз). Вероятно, у меня он познакомился с Есениным. И впился в него. Другого слова я не нахожу для начала их дружбы. История их отношений с того момента и до последнего посещения Есениным Клюева перед смертью - тема целой книги. Чудесный поэт, хитрый умник, обаятельный своим коварным смирением, творчеством вплотную примыкавший к былинам и духовным стихам севера, Клюев, конечно, овладел молодым Есениным, как овладевал каждым из нас в свое время.
Он был лучшим выразителем той идеалистической системы, которую несли все мы. Но в то время как для нас эта система была лит. исканием, для него она была крепким мировоззрением, укладом жизни, формой отношения к миру. Будучи сильней всех нас, он крепче всех овладел Есениным. У всех нас после припадков дружбы с Клюевым бывали приступы ненависти к нему. Приступы ненависти бывали и у Есенина. Помню, как он говорил мне: «Ей-богу, я пырну ножом Клюева!» Тем не менее Клюев оставался первым в группе крестьянских поэтов. Группа эта все росла и крепла. В нее входили кроме Клюева и Есенина, Клычков и Ширяевец. Все были талантливы, все были объединены любовью к русской старине, к устной поэзии, к народным песенным и былинным образам. Кроме меня верховодил в этой группе А.Ремизов и не были чужды В.Иванов, весьма сочувственно относившийся к Есенину, и художник Рерих.
Блок чуждался этого объединения. Даже теперь я не могу упрекнуть эту группу в квасном патриотизме, но острый интерес к русской старине, к народным истокам поэзии, к былине и частушке был у всех нас. Я назвал всю эту компанию и предполагавшееся ею издательство - «Краса». Общее выступление у нас было только одно: в Тенишевском училище - вечер «Краса». Выступали Ремизов, Клюев, Есенин и я. Есенин читал свои стихи, а кроме того, пел частушки под гармошку и вместе с Клюевым - страдания. Это был первый публичный успех Есенина, не считая предшествовавших закрытых чтений в лит. собраниях. Был объявлен сборник «Краса» с участием всей группы. В неосуществившемся же издательстве были объявлены первые книги Есенина: «Рязанские побаски, канавушки и страдания» и «Радуница».
«Краса» просуществовала недолго. Клюев все больше оттягивал Есенина от меня. Кажется, он в это время дружил с Мережковскими - моими врагами. Вероятно, бывал там и Есенин. Весной и летом 1916 г. я мало виделся с Клюевым и Есениным. Угар войны проходил, в Питере становилось душно, и осенью 16-го года я уехал в турецкую Армению на фронт. В самый момент отъезда, когда я уже собрал вещи, вошли Клюев и Есенин. Я жил на Николаевской набережной, дверь выходила прямо на улицу, извозчик ждал меня, свидание было недолгим. Самое неприятное впечатление осталось у меня от этой встречи. Оба поэта были в шикарных поддевках, со старинными крестами на груди, очень франтовитые и самодовольные. Все же я им обрадовался, мы расцеловались и после медоточивых слов Клюева попрощались. Как оказалось, надолго. С Есениным - до 21-го года, а с Клюевым - и того больше…
Лютой, ветреной и бесснежной зимой 1921 г. я приехал на постоянную работу в Москву. Две недели мы жили в уютном и теплом вагоне, но на дальних рельсах. В первый же день оттуда пешком через пустынную, заледенелую Москву я пришел на Тверскую. День прошел в явках по месту службы. Было уже темно, когда я добрел до «Кафе поэтов». Одиночество сковывало меня. Блок и Верхоустинский умерли. Единственным близким человеком в Москве был Есенин. Я вошел и, как был в шинели, сел на скамью. Какая-то поэтесса читала стихи. Вдруг на эстраду вышел Есенин. Комната небольшая, людей немного, костюм мой выделялся. Есенин что-то сказал, и я вижу, что он увидел меня. Удивление, проверка впечатления (только что была напечатана телеграмма о моей смерти), и невыразимая нежность залила его лицо. Он сорвался с эстрады, я ему навстречу - и мы обнялись, как в первые дни. Незабвенна заботливость, с какой он раскинул передо мной всю роскошь своего кафе. Весь лед 16-го года истаял. Сергей горел желанием согреть меня сердцем и едой. Усадил за самый уютный столик. Выставил целую тарелку пирожных - черничная нашлепка на подошве из картофеля: «Ешь все, и еще будет». Желудевый кофе с молоком - «сколько хочешь». С чудесной наивностью он раскидывал свою щедрость. И тут же, между глотков, торопился все сразу рассказать про себя - что он уже знаменитый поэт, что написал теоретическую книгу, что он хозяин книжного магазина, что непременно нужно устроить вечер моих стихов, что я получу не менее 8 тыс., что у него замечательный друг, Мариенгоф. Отогрел он меня и растрогал. Был он очень похож на прежнего. Только купидонская розовость исчезла. Поразил он меня мастерством, с каким научился читать свои стихи. За эти две недели, что я жил в вагоне и бегал по учреждениям, я с ним виделся часто.
На другой же, вероятно, день я был у него в магазине на Никитской. Маленький стол был завален пачками бумажных денег. Торговал он недурно. Тут же собрал все свои книги и сделал нежнейшие надписи: на любимой тогда его книге «Ключи Марии» - «С любовью крепкою и вечною»; на «Треряднице» - «Наставнику моему и рачителю». Вероятно, в этот же день состоялась большая эскапада. Он повез меня вместе с Клычковым и еще кем-то к Коненкову. Там пили, пели и плясали в промерзлой мастерской. Оттуда в 5-м часу утра на Пречистенку к «Дуньке» (так он в шутку называл Дункан), о которой он мне говорил уже как о факте, который все знают. Скажу наперед, что по всем моим позднейшим впечатлениям это была глубокая взаимная любовь. Конечно, Есенин был влюблен столько же в Дункан, сколько в ее славу, но влюблен был не меньше, чем вообще мог влюбляться. Женщины не играли в его жизни большой роли. Припоминаю еще одно посещение Айседорой Есенина при мне, когда он был болен. Она приехала в платке, встревоженная, со сверточком еды и апельсином, обмотала Есенина красным своим платком. Я его так зарисовал, он называл этот рисунок - «В Дунькином платке». В эту домашнюю будничную встречу их любовь как-то особенно стала мне ясна.
Это было в Богословском пер., где Есенин жил вместе с Мариенгофом. Там я был у него несколько раз, и про один надо рассказать. Я застал однажды Есенина на полу, над россыпью мелких записок. Не вставая с пола, он стал мне объяснять свою идею о «машине образов». На каждой бумажке было написано какое-нибудь слово - название предмета, птицы или качества. Он наугад брал в горсть записки, подкидывал их и потом хватал первые попавшиеся. Иногда получались яркие двух- и трехстепенные имажинистские сочетания образов. Я отнесся скептически к этой идее, но Есенин тогда очень верил в возможность такой машины. Из всех бесед, которые у меня были с ним в то время, из настойчивых напоминаний - «Прочитай „Ключи Марии“» - у меня сложилось твердое мнение, что эту книгу он любил и считал для себя важной. Такой она и останется в лит. наследстве Есенина. Она далась ему не без труда. В этой книге он попытался оформить и осознать свои лит. искания и идеи. Здесь он определенно говорит, что поэт должен искать образы, которые соединяли бы его с каким-то незримым миром. Одним словом, в этой книге он подходит вплотную ко всем идеям дореволюционного Петербурга. Но в то же самое время, когда он оформил свои идеи, он создал движение, которое для него сыграло большую роль. Это движение известно под именем имажинизма.
В страстной статье в «Красной газете» Б.Лавренев обрушился на тогдашнюю компанию Есенина, на имажинистов, называя их дегенератами, а Есенина казненным ими. Это не совсем верная концепция, и даже совсем неверная. Конечно, и тогдашний (и позднейший) быт Есенина сыграл свою роль в его преждевременной гибели. Близоруко видеть в имажинизме и имажинистах только губительный быт. Имажинизм сыграл гораздо более крупную роль в развитии Есенина. Имажинизм был для него своеобразным университетом, который он сам себе строил. Он терпеть не мог, когда его называли пастушком, Лелем, когда делали из него исключительно крестьянского поэта. Отлично помню его бешенство, с которым он говорил мне в 1921 г. о подобной трактовке его. Он хотел быть европейцем. Словом, его талант не умещался в пределах песенки деревенского пастушка. Он уже тогда сознательно шел на то, чтобы быть первым российским поэтом. И вот в имажинизме он как раз и нашел противоядие против деревни, против пастушества, против уменьшающих личность поэта сторон деревенской жизни.
В имажинизме же была для Есенина еще одна сторона, не менее важная: бытовая. Клеймом глупости клеймят себя все, кто видит здесь только кафе, разгул и озорство. Быт имажинизма нужен был Есенину больше, чем желтая кофта молодому Маяковскому. Это был выход из его пастушества, из мужичка, из поддевки с гармошкой. Это была его революция, его освобождение. Здесь была своеобразная уайльдовщина. Этим своим цилиндром, своим озорством, своей ненавистью к деревенским кудрям Есенин поднимал себя над Клюевым и над всеми остальными поэтами деревни. Когда я, не понимая его дружбы с Мариенгофом, спросил его о причине ее, он ответил: «Как ты не понимаешь, что мне нужна тень». Но на самом деле в быту он был тенью денди Мариенгофа, он копировал его и очень легко усвоил еще до европейской поездки всю несложную премудрость внешнего дендизма. И хитрый Клюев очень хорошо понимал значение всех этих чудачеств для внутреннего роста Есенина. Прочтите, какой искренней злобой дышат его стихи к Есенину в «Четвертом Риме»: «Не хочу укрывать цилиндром лесного черта рога!», «Не хочу цилиндром и башмаками затыкать пробоину в барке души!», «Не хочу быть лакированным поэтом с обезьяньей славой на лбу!»
Есенинский цилиндр потому и был страшнее жупела для Клюева, что этот цилиндр был символом ухода Есенина из деревенщины в мировую славу.
Моя ошибка и ошибка всей критики, которая, впрочем, тогда почти не существовала, что «Ключи Марии» не были взяты достаточно всерьез. Если б какой-нибудь дельный - даже не марксист, а просто материалист, разбил бы имажинистскую, идеалистическую систему этой книги, творчество Есенина могло бы взять другое русло. Это другое русло он судорожно искал все последние годы. В рамках лирического стихотворения ему было уже тесно. Лирика разрешается или в театр или в эпос. Есенин брал и тот и другой путь. Опыт выхода в театр он проделал в «Пугачеве». На этой книге не написано, что это: драма или поэма в диалоге. Вернее всего, Есенин не до конца продумал форму, когда писал «Пугачева». Но я помню, как он увлекался им. Много раз я слышал его великолепную декламацию отрывков из драмы. С широкими жестами, исступленным шепотом: «Вы с ума сошли, вы с ума сошли…» Особенно он любил читать конец. И такое же у него было властное требование отклика, как и на «Ключи Марии». На этот раз отклик я ему дал такой же полнозвучный, как и при первом его приходе ко мне. Своим пафосом темного бунта «Пугачев» захватил меня. Я сказал Есенину то же, что написал в N 75 «Труда» (22 г.): «Критика спит. Только этим можно объяснить, что крупные явления нашей литературы остаются не отмеченными. Это лучшая вещь Есенина. Она войдет в сокровищницу нашей пролетарской литературы».
Однако в широкой прессе «Пугачев» не был замечен, не был поставлен на сцене, напечатан был только в тысяче экземпляров. На первую свою большого размаха работу Есенин не получил надлежащего отклика. Не увидев «Пугачева» на сцене, он больше не возвращался к драматургическому творчеству. А все данные для работы в этом направлении у него были. Оставался путь в эпос. Очередной работой была «Страна негодяев». Ею Есенин увлекался так же, как и «Пугачевым», и говорил мне о ней, как о решающей своей работе.
Из последних встреч запомнились мне три. Первая - на похоронах Ширяевца. Мы все остро переживали эту смерть. Похоронив друга, собрались в грязной комнате Дома Герцена, за грязным, без скатерти, столом над какими-то несчастными бутылками. Но не пилось. Пришибленные, с клубком в горле, читали стихи про Ширяевца. Когда я прочел свое, Сергей судорожно схватил меня за руку. Что-то начал говорить: «Это ты… замечательно…» И слезы застлали ему глаза. Есенин не верил, что Ширяевец умер от нарыва в мозгу. Он уверял, что Ширяевец отравился каким-то волжским корнем, от которого бывает такая смерть. И восхищало его, что бурный спор в речах над могилой Ширяевца закончился звонкой и долгой песнью вдруг прилетевшего соловья.
Вторая встреча - ужин в том же Доме Герцена, уже в раскрашенном и убранном подвале, в октябре, вероятно, или даже в ноябре. Мы пришли компанией, Есенин уже был там. Он вскоре присоединился к нам, сел рядом. Вспоминали старину. Он был тихий, милый, грустный. Затеял пение частушек. Пел с Сахаровым свои нам, потом в ответ В.Духовская спела свои. Голос был у него уже хриплый, лицо стертое, и сквозь этот его облик, как сквозь туман годов, виделся мне ранний, весенний Сергунька. Потом он, весь как-то исказившись, стал читать «Черного человека». Сквозь мастерство чтения пробивалась какая-то внутренняя спазма. Докончить не мог - забыл. По его волнению я видел, что здесь опять что-то для него важное. Вызов отчаянья был в нем.
И еще одна встреча, последняя, на углу Советской площади и Тверской. Он был с Толстой, под руку. Познакомил. Вид у него был скверный. «Тебе отдохнуть надо», - «Вот еду в санаторию. Иду в Госиздат деньги получать». Мы поцеловались, а следующий поцелуй он уже не мог возвратить мне. Вся работа Есенина была только блистательным началом. Если б долю того, что теперь говорится и пишется о нем, он услышал бы при жизни, может быть, это начало имело бы такое же продолжение. Но бурное его творчество не нашло своего Белинского.
1926
http://esenin-lit.ru/esenin....ine.htm
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Суббота, 26 Дек 2020, 12:18 | Сообщение # 19 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | К 95-ЛЕТИЮ СО ДНЯ СМЕРТИ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА
Как снять ярмо самоубийцы
С поэта, Родины и птицы?
Стреляют в лёт и судят разом.
И слух ползёт. Ползёт проказа.
Позор и слава, и бессмертье.
Он просит, требует: «Поверьте!»
За ним российские деревни
И мир могучий, цепкий, древний,
Поля и храмы на холмах,
Россия на семи ветрах,
Где Чёрной речкой обернулась
Дорога белая в снегу.
Блеснёт и спрячется во мглу.
Стреляют в лёт. И нет отсрочки.
И в окровавленной сорочке
Кладут на белую постель.
В дни Рождества метёт метель.
(с)
УБИТ И ОКЛЕВЕТАН
К 95-летию гибели Сергея Есенина
Революционные преобразования в России начались сменой образов. И со стен повсеместно стали снимать Божьи образа. Вместе с тем, для создания советского образования надо было всю русскую классику, пронизанную Евангельским Светом, приспособить к новой противоестественной действительности, основанной на классовой вражде. Так началась борьба за посмертный образ русских писателей. При этом, больше всех пострадал С.Есенин, любимое дитя русского народа, поэт, который воистину стал символом России. Ещё в 1914 г. он написал:
Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!».
Я скажу: «Не надо рая!
Дайте родину мою».
С этих стихов и начался его крестный путь на Голгофу. Всю жизнь он оставался самым преданным сыном Отчизны, в её поруганной красе. Не удивительно, что поэт был убит и оклеветан. А затем на протяжении многих десятилетий советские литературоведы пытались мученическую смерть Есенина представить как самоубийство. Более того, по сей день поэт-мученик, взошедший на Голгофу за Русь-Россию, остаётся в ярме самоубийцы. В этом смысле Голгофа поэта и народа, символом которой он стал, продолжается.
В 1989 г. на Есенинских чтениях в Ленинграде мне попала в руки посмертная фотография Есенина, которая меня поразила. На ней он не похож на самоубийцу. Это был оригинал из Ташкентского музея поэта, переданный туда его дочерью Татьяной. Во время прямого эфира в Ленинграде, в программе «Открытая дверь», мне чудом удалось показать эту фотографию, что, по сути, легализовало тему убийства Сергея Есенина. После этого у меня взяли статью в журнал «Слово». Появились очерки Э.Хлысталова и С.Куняева в журналах «Москва», «Человек и Закон». Но надо отметить, что ещё в 1988 г. об убийстве Есенина заговорил В.Белов - открыто, перед большой аудиторией, на лит. празднике в Вологде. Однако тогда эту тему замолчали, ни в одной газете о ней даже упоминаний не было. Между тем, слухи об убийстве Есенина появились сразу после его смерти.
Ведущий советский есениновед Ю.Прокушев, глава Всероссийского Есенинского комитета при СП России, сторонник офиц. версии о самоубийстве поэта, должен был как-то отреагировать на появившиеся публикации о насильственном характере кончины Есенина. Меня, к примеру, пригласили в писательскую Комиссию по выяснению обстоятельств смерти поэта наряду с криминалистами, патологоанатомами. Но они проработали недолго, где-то до 1991 г., и вышли со своим заключением в пользу самоубийства Есенина. На самом деле эта Комиссия обстоятельства смерти поэта исследовала очень поверхностно. Об этом я рассказала в статье «Фальсификация века», опубликованной в газете «Русский вестник», 1991, № 10. Общественный резонанс на эту статью вынудил Комиссию продлить расследование ещё до 1993 г. Однако нужно отметить, что с самого начала был очевиден вполне определённый настрой в её работе: разоблачить не убийц поэта, а тех, кто писал о его убийстве, показать, что это всё несерьёзно. Помню, в марте 1993 г. всех членов Комиссии собрали в ИМЛИ РАН - там даже присутствовал ст. прокурор из Генпрокуратуры РФ Н.Дедов. Для начала были изложены доводы, что нет, мол, никаких сомнений в самоубийстве Есенина. Как сказал Дедов: «Есенина никто не вешал и за ноги не тянул».
Кто видел посмертные фотографии поэта - "повесился" - звучит как насмешка. Посмотрите на рисунки профессионального художника Сварога, посмотрите на снимки профессионального фотографа Наппельбаума без ретуши. Какое «вдавление глубиной 0,2 - 0,3 см» ? Лоб, проломленный на 2-3 см. в глубину. Просто посмотрите. И, может, вам никакие доказательства и неопровержимые факты уже и не понадобятся)
Прокушев при этом снисходительно улыбнулся ошеломлённому залу. А мне как члену Комиссии в руки попало её Заключение, из которого я увидела, что в исследовательской части есть все доказательства убийства, а выводы сделаны обратные. Например, на посмертной маске кратер под правой бровью Есенина полностью по локализации совпал с чёрным круглым пятном на фотографии. Вывод Комиссии по этому поводу - парадоксальный, что это всего лишь кожная складка. В то время, когда кратер - это углубление. В данном случае, очень похожее на пулевое отверстие, которое замаскировали. Далее: на слепке кисти правой руки не обнаружено ожога. При этом сделан вывод о том, что у него на лбу ожог. Согласно описанию участкового надзирателя, Есенин держался рукой за трубу парового отопления. Если так, то у него ожог должен быть как на лбу, так и на руке. Кроме того, сделан совершенно необоснованный вывод, что раны, неглубокие, поверхностные. Почему они так решили? По динамике изменения цвета ран: от серого к чёрному на фотографиях от 28-го и 29-го декабря 1925 г.
Так вот, у фотографий от 28-го декабря - есть негативы, а у других - негативов нет. Они сравнивали фото по негативам однодневной давности с фотографиями, которым на тот момент было уже 66 лет! Но фото же темнеют со временем, это и ребёнку ясно. Вот так всё проводилось - довольно неубедительно. Я полагаю, что сам Прокушев, автор многих книг «о самоубийстве поэта» - был лицом заинтересованным! Поэтому, совершенно очевидно, что он - в силу своей предвзятости - юридически не имел никакого права возглавлять Комиссию по расследованию обстоятельств гибели С.Есенина. Более того, при работе Комиссии дело дошло до прямого сокрытия некоторых чрезвычайно важных документов! Комиссия взяла под защиту Акт судебно-медицинского эксперта А.Г. Гиляревского, не видя в нём противоречий. А противоречия возникают при сопоставлении этого Акта с другими документами, которые были у Прокушева, скрывшего их. Однако случайно уже после окончания работы Комиссии правда прорвалась в статье, опубликованной в газете «Русский Курьер», где цитируется письмо П.Лукницкого литератору Л.Горнунгу, написанное в начале 1926 г. И там секретарь похоронной Комиссии пишет о сильнейшей травме головы Есенина: «один глаз навыкате, другой вытек». Он оставил эту запись не только в письме к Горнунгу, но и в своей книге об Ахматовой, опубликованной за рубежом. Остаётся сопоставить с Актом Гиляревского, где написано: «зрачки в норме».
Я полагаю - и это не только моё мнение, ведь слухи об убийстве Есенина ходили уже давно, чуть ли не с 1925 г. - сверху было особое указание: не разглашать обстоятельства гибели С. Есенина. Потому что, если мы говорим об убийстве, мы должны ответить и на вопрос: а кто причастен к убийству? Несомненно, к обстоятельствам гибели Есенина причастен Троцкий. Именно он написал некролог на смерть Есенина, скрывая обстоятельства убийства поэта. Но проговаривается в этом некрологе, и называет совершенно точно 27-е число - временем гибели поэта («самоубийства» - в терминологии Троцкого). Потом часто ошибались, писали 28-е декабря, но осведомлённый Троцкий правильно назвал день. При этом написал о Есенине: «…несроден революции». А это уже звучит, как приговор. Дальше пишет, что «во имя будущего она навсегда усыновит его», то бишь: приспособит. Вот, уже тогда усыновляли и приспосабливали к советской действительности. Этим, в частности, занимались в дальнейшем и Прокушев, и Кошечкин, и др. советские есениноведы. Но что самое ужасное? Они внедрили искажённый образ Есенина - пьяница, забулдыга, у него было много попыток покончить жизнь самоубийством. И всё это само по себе, как бы, наводит на мысль о возможном суициде.
Но в России любят Есенина! Более того, народ стал протестовать, когда вышел на телеэкраны большой сериал под названием «Есенин». Там Безруков играет именно такого Есенина: пьяницу, повесу, скандалиста. Только вот непонятно, когда он успел написать полное собрание сочинений к 30-ти годам. Безусловно, поэт создавал перед читателями свой образ кровного сына России. А все эти печально известные мемуары - того же Мариенгофа, скажем прямо - напридуманы. Правильно отметил в своё время М.Горький, что «Роман без вранья» - это, по сути, роман вранья. Другие мемуаристы также врали самым бессовестным образом о Есенине. О такой перспективе предупредил ещё Б.Лавренёв, который был свидетелем тех трагических дней в «Англетере». Он опубликовал некролог в «Красной газете». Там ответственность за смерть Есенина возлагается на имажинистов, кстати, опекаемых Троцким и Блюмкиным.
Считаю также, что половинчатая версия о том, что Есенина довели до самоубийства - трусливая, она как бы и нашим, и вашим. По сути своей, Есенин был не таким человеком, чтобы добровольно наложить на себя руки. В такой точке зрения полное непонимание поэта. Невозможно предположить, чтобы он остался в живых после того, что им написано. Например, цитата о результатах свершившейся революции из «Страны негодяев»:
Пустая забава,
Одни разговоры.
Ну что же,
Ну что же вы взяли взамен?
Пришли те же жулики,
Те же воры,
И законом революции
Всех взяли в плен.
,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,
Никому ведь не станет в новинки,
Что в кремлёвские буфера
Уцепились когтями с Ильинки
Маклера, маклера, маклера…
Это не просто стихи. Они перекликаются с так называемым «Делом 4-х поэтов»: Есенина, Ганина, Клычкова и Орешина. Поэты говорили о том, что именно вожди революции Троцкий и Каменев, причастны к махинациям на чёрной бирже, которая располагалась на Ильинке, у памятника героям Плевны. Разговоры Есенина и его друзей были подслушаны в кафе провокатором. Устроили товарищеский суд, открыли уголовное дело. В 1927 г. дело закрыли из-за гибели 2-х поэтов: Ганин был расстрелян, а Есенин - убит. На поэта завели 13 уголовных дел. Правильно писала его сестра, Екатерина, что к нему цеплялись провокаторы, доносчики. Если он ложился в больницу, то не потому, что у него белая горячка, а потому что нужно было хоть как-то скрыться от судебного преследования. Я могу привести свидетельство врача П.Зиновьева, который был отцом Натальи Приблудной, жены друга Есенина И.Приблудного. Я имела счастье с ней познакомиться, она много интересного мне рассказала. Например, что её отец говорил вполне определённо, что «Есенин не лечится, а отдыхает - скрывается, а не проходит курс лечения». Она ходила на похороны Есенина и видела, что он лежит загримированный от следов убийства. Наталья Петровна была свидетельницей того, как над могилой кричала З.Райх: «Серёжа, Серёженька, ведь никто ничего не знает!» Думаю, она догадалась, что Есенина убили. Об этом, несомненно, знала и С.Толстая.
На одном из вечеров памяти Есенина, который я проводила в ЦДЛ в 2016 г., выступал писатель Г.Калюжный. Он рассказал о своём знакомстве с Н.М. Дитерихс, двоюродной сестрой С.А. Толстой. Наталья Михайловна ему поведала о том, что случилось в тот день, 27-го декабря 1925 г., в квартире Сони. В ночь раздался звонок, Наталья взяла трубку и услышала взволнованный мужской голос: «Позовите Софью Андреевну Толстую». Она позвала Софью к телефону, в трубку что-то сказали, Соня упала в обморок, а затем, придя в себя, сообщила своей двоюродной сестре, что Сергея застрелили. Именно так было сказано: «застрелили»!
Калюжный много раз переспрашивал Наталью Михайловну, но та неизменно отвечала, что сказано было именно «застрелили». Действительно, та пробоина под правой бровью Есенина вполне похожа на след от пули. А ещё была травма шейных позвонков. Некоторые полагают, что и туда могли пули попасть. Мы до конца не знаем, как всё произошло. Но раны были страшные у Есенина, это видно по фотографиям.
Итак, если смерть - согласно Троцкому и по рассказу Н.М. Дитерихс - произошла 27-го числа, а что же тогда было 28-го? Очевидно, инсценировка. 27-го числа пошли звонки. Было известно уже в ночь среди некоторых знакомых, что Есенин погиб. Да и Троцкий не случайно упоминает 27-е декабря. И вот утро 28-го А.Л. Назарова, жена коменданта гостиницы вспоминала, что её мужа 27 декабря, в 23 час. примерно, вызвали в гостиницу, а утром он явился и сказал, что Есенина нет в живых. Значит, уже вечером, около 23 час. 27-го числа, Есенина действительно не было в живых. Кто-то узнал и ночью распространил эту весть. Говорили, что Есенина застрелили. До нас со временем дошло и свидетельство от самой С.А. Толстой, жены поэта.
Вне поля зрения специалистов, как я уже отмечала на РНЛ, осталось и свидетельство известного архитектора С.С. Карпова, прошедшего сквозь тюрьмы и лагеря. В начале 90-х он рассказывал известному учёному А.Н. Зелинскому, а затем и писателю Г.П. Калюжному о том, как ещё в юности столкнулся с тайной гостиницы «Англетер», она же «Интернационал». Вместе со своим отцом, искусным мастером-краснодеревщиком, он заделал по приказу коменданта гостиницы дверь из 5-го Есенинского номера в соседний сразу после гибели поэта. При этом от них потребовалось полностью скрыть все следы от дверного проёма. Не менее важно и свидетельство Н.В. Томского, прославленного советского скульптора, лауреата множества премий. Оно дошло до нас в пересказе его ученика Н.А. Селиванова, который всю жизнь работает над образом Есенина. Оказывается, при снятии посмертной маски поэта глубочайшую рану на лбу пришлось залепить пластилином. Так скрывались следы убийства.
Но когда же началась активная травля поэта? Думается, довольно рано. Н.Бухарин написал пасквиль на Есенина вовсе не случайно: был принят путь на индустриализацию страны, и Есенин, со своей деревней, оказался многим неугоден. Например, существует документ, письмо Горького, написанное при жизни Есенина Н.Бухарину, где он пишет прямым текстом, что нужна «нещадная критика», что нужно ударить по «мужиковствующим», дать им «умный подзатыльник, который толкнёт вперёд наше словесное искусство». При этом он подчёркивает, что «мужипоклонники и деревнелюбы» противостоят пролетарским писателям и что «талантливый трогательный плач Есенина о деревенском рае - не та лирика, которой требует время и его задачи, огромность которых необозрима». Скорее всего, сам Горький даже не представлял, какой размах приобретёт его метафора об умном подзатыльнике в жизни страны. Многие поэты, вышедшие из деревни, вскоре были расстреляны. Первым погиб А.Ганин, поэт-провидец. Его обвинили в том, что он русский фашист (такие термины уже тогда использовались). Что же писал Ганин? Он утверждал, что Россию уничтожают, как христианскую державу, а вслед за ней Америка и вся Европа. Это была тема откровенных разговоров Есенина и Ганина. С таким мироощущением шансов выжить не было, и это миропонимание выплёскивалось в стихах. Зимой 1922 г. Есенин получил письмо от Клюева, в котором тот написал: «Радуйся закланию своему». Тогда, ещё в начале 20-х годов, Клюев предвидел мученическую смерть Есенина.
Но вернёмся в наши дни. В 1993 г. Комиссия по выяснению обстоятельств смерти поэта прекратила свою работу. В 1996 г. отдельной книгой были изданы материалы Комиссии, а затем в 1997 г. провели аукцион, где выставили на продажу оригиналы 4-х фотографий Есенина в гробу, а также посмертную маску. Я прочитала о предстоящем аукционе в газете. Сообщалось, что появился интересный лот - 4 фотографии, на которых «видно лицо Есенина со следами побоев». Прямо так и было написано. И дальнейшая судьба фотографий становилась неопределённой. Мною была опубликована тогда же статья «Первые Есенинские торги: улики на продажу» в газете «Советская Россия», 1997, № 115. Это было открытое письмо в Генпрокуратуру с просьбой завести уголовное дело по факту гибели Есенина в связи с новыми открывшимися обстоятельствами, пока все оставшиеся улики не распродали. Вслед за мной в Генпрокуратуру обратился ИМЛИ РАН, который выкупил посмертную маску. А фотографии выкупили журналисты, и они потом попали в музей в Константинове. Этот аукцион проводился в ИМЛИ, именно они и явились организаторами, а фотографии - видимо, кто-то со стороны принёс. Я безуспешно попыталась остановить сам аукцион, который прошёл 4 октября, и был приурочен к Дню рождения поэта. Так начали жить по американским образцам. С.Есенин - поэт-пророк, глубоко христианского миропонимания. Про Америку он писал, например, так:
И тебе говорю, Америка, -
Отколотая половина земли,
Страшись по морям безверия
Железные пускать корабли!
У Есенина - далеко не простые лирические стихи, многое написано с огромной эпической силой. А его «Ключи Марии», созданные во время Красного террора? Поэт раскрывает в этой работе истинно народное христианское миропонимание. «Мы заставили жить и молиться вокруг себя почти все предметы». Он рассматривает значение народной символики: древо на полотенце, петух на ставнях, конёк на крыше избы, устремлённой в небеса. Всё это «великая значная эпопея исходу мира и назначению человека». Тем не менее, крестьянство, по сути, было оболгано в силу непонимания со стороны интеллигенции. Не случайно, Есенин как раз и упрекал за это успешных крикливых поэтов-имажинистов, у которых не было чувства родины.
Как известно, в 30-е годы все поэты с «чувством родины» - были расстреляны. Первым погиб не знакомый лично с Есениным, но очень его любивший самый молодой из есенинской плеяды, П.Васильев: яркий, мощный, неповторимый. Поэты есенинского круга оказались лишними в новой России, где проводилась вполне определенная политика. Идеологическая борьба по всем фронтам шла не на жизнь, а на смерть! Например, в 1926 г., уже после гибели Есенина, в 11-ти номерах «Правды» печатался «Новый завет без изъяна евангелиста Демьяна» - Д.Бедного. Продолжалась оголтелая антирелигиозная кампания. И вдруг появляются стихи Есенина, где он написал про одного из обласканных агитаторов Советской власти:
Нет, ты, Демьян, Христа не оскорбил,
Ты не задел Его своим пером нимало.
Разбойник был, Иуда был, -
Тебя лишь только не хватало.
Ты сгустки крови у креста
Копнул ноздрёй, как толстый боров,
Ты только хрюкнул на Христа
Ефим Лакеевич Придворов.
И такие вот есенинские строки в защиту христианства, неожиданные для многих - начинали сразу ходить по рукам. Сейчас уже доказано, что эти стихи написаны именно Есениным, так как найден автограф. В эмиграции все были уже тогда в 20-е годы в этом уверены, а сестра Есенина, естественно, боясь гонений, не признавалась в этом. Вообще, стремление ущипнуть, задеть Есенина - было в ходу как при его жизни, так и сохранилось вплоть до нашего времени. В день его похорон вышла статья Э.Кроткого, который уничижительно написал о поэте, заканчивая её такими словами «Серёженька, на любимых не сердятся!» Откуда такая фраза? У Есенина есть в «Метели» строка: «Себе любимому чужой я человек!» А дальше, что за слова?
И первого меня повесить нужно,
Скрестив мне руки за спиной,
За то что песней хриплой и недужной
Мешал я спать стране родной…
Получается так, что этими стихами ему как бы напомнили, что «как ты попросил - так и сделали». Вспомним и другие строки поэта, полные любви к своей Родине, глубоко православной.
И за все за грехи мои тяжкие,
За неверие в благодать
Положите меня в русской рубашке
Под иконами умирать…
Что касается, так называемой предсмертной записки Есенина, то она публиковалась в 2-х вариантах: в беловом без помарок в пятитомном собрании сочинений поэта, изданном при участии сестры Екатерины Александровны и молодого есениноведа Ю.Прокушева в 1961 и переизданном в 1967 г. в издательстве «Художественная литература», а также в черновом варианте с многочисленными помарками, который широко известен. Одно наличие 2-х вариантов наводит на мысль о махинациях, о чём справедливо писал Н.Астафьев, столкнувшись с изданием 1967 г. Кроме того, нельзя не обратить внимания на тот факт, что текст «До свиданья, друг мой до свиданья…» созвучен другим стихотворениям поэта. Например, «Мы теперь уходим понемногу…», написанном в 1924 г. в связи с преждевременной кончиной А.Ширяевца, а также строкам из «Персидских мотивов», написанным в 1925 г. Вспомним: «До свиданья, пери, до свиданья…», а также «Ну и пусть умру себе бродягой!/ На земле и это нам знакомо». Кровавый автограф, казалось бы, свидетельствует о суициде. Но Есенин и раньше писал стихи кровью. Так, по свидетельству Н.Табидзе, всё стихотворение «Поэтам Грузии» Есенин написал кровью. Видимо, так поэт попытался подчеркнуть значимость сказанного. (В номере не было чернил, из-за чего Есенину пришлось записать это старое стихотворение кровью. Именно старое, потому что принятые за предсмертные строки в действительности были написаны годом раньше и посвящены расстрелянному поэту Ганину).
В 2005 г. в преддверии писательского пленума в Рязани, приуроченного к юбилейной дате С.Есенина, архиепископ Рязанский и Касимовский Павел (Пономарёв), в будущем экзарх всея Беларуси, призвал с амвона храма всех молиться за убиенного поэта. Чуть позже в узком кругу он рассказал о том, что Церковь располагает правдой об убийстве Есенина, благодаря тому, что один из убийц принёс покаяние на исповеди. Но дождёмся ли мы покаяния от тех, кто так изощрённо скрывает правду о мученической кончине самого преданного сына России?
Наталья Кирилловна Сидорина, член СП России
04.12. 2020.
https://esenin.ru/o-esenine/gibel-poeta/sidorina-n-ubit-i-oklevetan
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Воскресенье, 27 Дек 2020, 11:03 | Сообщение # 20 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | ЭДУАРД ХЛЫСТАЛОВ. КАК УБИЛИ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА
Много лет мы верили, что С.Есенин наложил на себя руки. Но вот тщательно сотканная завеса была разорвана, в случайные, поначалу мелкие прорехи хлынул свет правды о последних днях великого поэта. И перед нами стала вставать страшная судьба неугодного правящей верхушке, опасного для нее стихотворца. Гонимый и преследуемый, он ни на мгновение не отказался ни от своего поэтического, ни от человеческого «я». Чуждые народу политиканы простить ему этого не могли. Яркий свет его личности резал им глаза, заставлял сомневаться в своем собственном величии, непогрешимости и всемогуществе. Первые публикации о том, что великий русский поэт был убит, а факт самоубийства инспирирован, прошли в советской прессе в 1989 г. Одним из авторов этих публикаций был неведомый в литературных кругах полковник МВД Э.Хлысталов.
Лет 10 назад я работал ст. следователем на когда-то знаменитой Петровке, 38. Однажды секретарь управления положила на мой стол конверт. Письмо было адресовано мне, но в конверте самого письма не было. В нем лежали 2 фотографии, на которых был изображен мертвый человек. На одной карточке человек лежал на богатой кушетке, на второй - в гробу.
 
Я сначала не мог понять, какое отношение эти фотографии имеют к моим уголовным делам. В это время я расследовал 3 дела по обвинению нескольких групп расхитителей гос. имущества в особо крупных размерах, но никакого убийства мои обвиняемые не совершали. Потом я подумал, что кто-то решил подшутить надо мной. Однако, присмотревшись, я узнал возле гроба первую жену Есенина - З.Райх, ее мужа Мейерхольда, мать, сестер поэта. Это были неизвестные мне посмертные фотографии поэта. Кто и для чего прислал мне эти снимки, осталось тайной. Занятый текущими делами. я бросил фотографии в ящик служебного стола и забыл о них. Когда через 2-3 я вновь наткнулся на эти снимки, то вдруг обратил внимание, что правая рука мертвого Есенина не вытянута вдоль туловища, как должно быть у висельника, а поднята вверх.
На лбу трупа, между бровями, виднелась широкая и глубокая вмятина. Взяв увеличительное стекло, я обнаружил под правой бровью темное круглое пятно, очень похожее на проникающее ранение. В то же время не видно было признаков, которые почти всегда бывают у трупов при повешении. И хотя я понял, что в гибели Есенина что-то не так, но тревоги и тут не забил. Трудно было представить, что дело Есенина расследовалось некачественно. Ведь погиб великий поэт. В это время проходил XIV съезд партии, работники правоохранительных органов были в состоянии повышенной боевой готовности, и следователи на все неясные вопросы дали убедительные объяснения. Я не сомневался, что по делу проведены необходимые экспертизы, в том числе и судебно-медицинская, которая и дала категорическое заключение о причине смерти поэта. Как я теперь жалею, что не взялся сразу за расследование гибели Есенина; в то время еще жили несколько человек, знавших многое о его гибели. С большим опозданием, но за дело Есенина я все-таки взялся.
Расследование проводил как частное лицо, преодолевая неизбежные бюрократические барьеры и баррикады. Если бы не мое служебное положение, удостоверение полковника милиции, вряд ли удалось бы что-то установить, кроме того, что знали все. С детских лет нам внушалось, что жил на Руси сельский лирик С.Есенин. Писал стихи о березках, собаках, беспризорниках. Человек он был, несомненно, талантливый, но пьяница и хулиган. Запутался и своих любовных романах, и ему ничего и не оставалось, как повеситься. Мы привыкли на рисунках, картинах, в скульптуре видеть молодого поэта в рубашке простолюдина, на фоне деревни....
29 декабря 1925 г. вечерние ленинградские газеты, а на следующий день газеты всей страны сообщили, что в гостинице "Интернационал" (бывший "Англетер") покончил жизнь самоубийством С.Есенин. Из Москвы в Ленинград выехали жена поэта С.Толстая и муж сестры Екатерины В.Наседкин. Они привезли тело в Москву, и 31 декабря тысячи людей проводили Есенина в последний путь. Поэт предчувствовал смерть и просил похоронить его на Ваганьковском кладбище. Вскоре в газетах, журналах, сборниках появились воспоминания знакомых и приятелей Есенина, в которых они сожалели о кончине поэта, вспоминали, как он пил, хулиганил, обманывал женщин. Развязаны были руки критикам: в его стихах все увидели близость смерти, разочарование в жизни. Было опубликовано его предсмертное письмо, написанное им кровью перед тем, как набросить на горло петлю.
Поэзия Есенина была запрещена, имя его было приказано забыть. За чтение стихов поэта полагалась 58-я статья. И ее получали. Революционному народу упадническая поэзия вредна - кампания борьбы с "есенинщиной" продолжалась не одно десятилетие. После смерти поэта государство не позаботилось о сохранности его имущества, документов, рукописей, записных книжек. Не принял необходимых мер к сбережению творческого наследия поэта и СП. Подробная опись оставшихся вещей и бумаг не составлялась, Все имущество Есенина попало в частные и порой недобросовестные руки, многое пропало, уплыло к далеким берегам. Чудом сохранившиеся документы разбросаны по разным архивам и городам, часть пришла в негодность, листы разорваны, не все в них можно прочитать. Большинство документов не исследовано почерковедами, и нет полной уверенности, что они подлинны или написаны теми лицами, чьи фамилии на них указаны. Многие материалы до сих пор находятся в секретных архивах и исследователям не выдаются.
Убедившись, что с архивными данными дело обстоит весьма непросто, я решил начинать расследование с доступных материалов. Стал изучать воспоминания современников Есенина, его близких, родных. О Есенине я и раньше читал все или почти все, что появлялось. Начав с пристрастием изучать все вновь, я неожиданно обнаружил, что не знаю биографии поэта. Общеизвестно, например, что Есенин радостно встретил революцию, несколько раз пытался вступить в партию большевиков (это восторженно свидетельствовали его друзья). И вдруг я натыкаюсь на его письмо от 4 декабря 1920 г. другу Иванову-Разумнику: "Дорогой Разумник Васильевич! Простите, ради бога, за то, что не смог Вам ответить на Ваше письмо и открытку. Так все неожиданно и глупо вышло. Я уже собрался к 25 окт. выехать, и вдруг пришлось вместо Петербурга очутиться в тюрьме ВЧК. Это меня как-то огорошило, оскорбило, и мне долго пришлось выветриваться. Уж очень многое накопилось за эти 2 1/2 г., в которые мы с Вами не виделись. Я очень много раз порываются писать Вам, но наше безалаберное российское житие, похожее на постоялый двор, каждый раз выбивало перо из рук. Я удивляюсь, как еще я мог написать столько стихов и поэм за это время. Конечно, перестроение внутреннее было велико. Я благодарен всему, что вытянуло мое нутро, положило в формы и дало ему язык. Но я потерял все то, что радовало меня раньше от моего здоровья. Я стал гнилее. Вероятно, кое-что по этому поводу Вы уже слышали..." (Собр. соч. Есенина, 1970 г.; 3 т.; 243 с.)
Есенин в письме не указывает, сколько он содержался в самой страшной тюрьме страны, а возможно, и всего мира. Не пишет, и за что его держали в темнице, но это его "огорошило, оскорбило". Вместо радости от достижений революции настроение противоположное... Судя по письму, 25 октября 1920 г. он уже сидел на Лубянке. Письмо датировано 4 декабря. Неужели поэт 2,5 мес. находился под стражей? Как юрист, я стал задавать и другие вопросы. Если Есенина арестовывали, значит, было уголовное дело. А раз было дело, значит, его должны были судить. Возможно, дело прекратили, но тогда следователь, необоснованно державший великого поэта под стражей, должен был сам понести наказание. Вопросы, вопросы... В журнале "Огонек" (№ 10) за 1929 г. читаю большой очерк чекиста Т.Самсонова под громким названием "Роман без вранья" + "Зойкина квартира". Автор, восхищаясь своими решительными действиями, рассказывает, как арестовал Есенина и его спутников и отправил на Лубянку, где даже приказал сделать групповой снимок задержанных. Как говорится, не моргнув глазом доблестный чекист признается миллионам читателей, что держал в одной камере мужчин и женщин. Анализирую собранные материалы. Оказывается. Самсонов арестовывал Есенина в 1921 г. Значит, это был уже второй "визит" поэта на Лубянку, Что такое он совершил? Может, всему причиной его пьянство? Но тогда при чем здесь ЧК, которая занималась борьбой с контрреволюцией?! Изучаю все материалы о Есенине, об арестах ни слова. Может быть, ответ вот в этих его стихах?
Я из Москвы надолго убежал:
С милицией я ладить
Не в сноровке,
За всякий мой пивной скандал
Они меня держали
В тигулевке...
Нет, здесь речь идет о задержании милицией. Обычно чем больше расследуешь дело, тем меньше остается нерешенных задач, В деле Есенина все наоборот, загадки плодятся в арифметической прогрессии. Вопросы, вопросы, вопросы... В 10-й раз читаю известное стихотворение В. Маяковского "Сергею Есенину":
"Ну, а класс, он жажду запивает квасом?
Класс, он тоже выпить не дурак...
окажись чернила в "Англетере".
вены резать не было б причины..."
Значит, Есенин разрезал вены, чтобы написать предсмертное письмо. В есениноведении это аксиома. Но я, честно говоря, не представляю, как можно произвести подобную операцию. Ведь кровь в сосудах находится под давлением, и разрезанную вену нужно другой рукой зажимать. А как же макать перо? Пока строчку напишешь, кровью изойдешь... И тем не менее письмо есть и хранится в Пушкинском доме в Ленинграде. Обратился туда с запросом, исследовалось ли оно криминалистами? Действительно ли письмо написано кровью человека и рукой Есенина. Несколько месяцев волокиты и отписок, потом короткий ответ - НЕТ, исследования не проводились. Но ведь без этой процедуры ни один документ нельзя считать подлинным. Сразу же после гибели поэта его приятель В.Князев написал стихотворение, которое начинается следующей строфой:
В маленькой мертвецкой у окна
Золотая голова на плахе:
Полоса на шее не видна
Только кровь чернеет на рубахе...
Очень точные слова сказал В.Князев о безвременной кончине великого поэта: "Золотая голова на плахе..." Это горькая правда жизни: в морге на деревянную подставку кладут не только лихие, но и золотые головы. Но почему у покойного Есенина не видна странгуляционная борозда? Она на шее повесившегося не исчезает, имеет ярко выраженный красно-фиолетовый цвет. Что это, поэтический прием В.Князева или непосредственное наблюдение? Мог ли он видеть труп поэта? После тщательной проверки архивных документов установил, что В.Князев не только видел труп в морге, но и выполнял неприятную обязанность близких людей получать там вещи покойника. Но почему же наблюдательный человек не заметил полосы? Возможно, она была светлого цвета?!
За свою многолетнюю следственную практику мне не раз приходилось иметь дело с инсценировками самоубийства. Встречались такие факты, когда преступники убивали человека, а затем, чтобы скрыть злодеяние, накидывали на шею петлю и подвешивали тело, надеясь обмануть следователей и судмедэкспертов. Изобличить их было легко: странгуляционная борозда имела более светлый цвет или совсем отсутствовала. Некоторые современники, в том числе и те, что были в номере гостиницы. утверждали, что Есенин сначала разрезал вены, намереваясь покончить собой, но потом у него не хватило характера и он повесился. Эти сообщения доверия не вызывали. Ведь чтобы поступить так, он должен был искать веревку с разрезанными венами и залить кровью себя и все вокруг. На фотографии крови не видно. Возникают и другие вопросы. Мог ли человек с перерезанными венами и частично мускулом действовать руками, передвигаться по комнате, отвязывать веревку, потом привязывать ее? А могла ли веревка выдержать тяжесть тела? Поэт А.Жаров по горячим следам написал такие строчки:
Это все-таки немного странно.
Вот попробуй тут, не удивись:
На простом шнуре от чемодана
Кончилась твоя шальная жизнь...
Одни называли предметом самоубийства ремень, другие - веревку, третьи шнур. По моим расчетам, его минимальная длина должна была быть 2 м. Наверное, никто не встречал чемодана, который завязывался бы таким образом. Кроме того, Есенин был слишком уважителен к себе, чтобы иметь подобный чемодан. Но где же он взял двухметровый шнур? Совсем непонятно, почему Есенин поехал в Ленинград, чтобы там снять номер и убить себя. Если он задумал покончить с жизнью, он мог сделать это в Москве...
Собирая материал о гибели Есенина, знакомясь со множеством публикаций о поэте, я обнаружил одну печальную закономерность: во всех опубликованных до последнего времени фотографиях отсутствовали следы травм на его лице. Печатались только такие фотографии, на которых травмы не видны или тщательно заретушированы. Стереотипы сознания сильны. Я все еще не мог отказаться от мысли, что Есенин в опьянении совершил нечто такое, что поставило его в безвыходное положение, и он покончил с собой. Но когда я установил, что никакого конфликта у Есенина не было, он не пил и предсмертного письма не писал, я был поражен. Я больше не мог спокойно жить. Я стал разыскивать дело по расследованию гибели поэта. Пришлось обойти архивы МВД СССР, Прокуратуры, Комитета госбезопасности, дела нигде не было. Обратился за помощью через московские и ленинградские газеты к общественности, но столкнулся с холодным равнодушием. Ничем мне не помогли ни есениноведы, ни музейные работники, ни коллекционеры. Оказалось, никакого расследования о причинах трагической гибели поэта и не производилось. В архиве ИМЛИ есть папка с документами. Их сохранила для потомков жена Есенина - С.А. Толстая, бережно собиравшая каждую бумажку, имевшую отношение к поэту. Как ей удалось получить в милиции эти материалы и почему они вообще уцелели, эту тайну мы, наверное, никогда не узнаем. Привожу документы с сохранением стиля и знаков препинания.
"АКТ"28 декабря 1925 г. составлен настоящий акт мною уч. надзирателем 2-го от. Л.Г.М. Н.Горбовым в присутствии управляющего гостиницей Интернационал тов. Назаров и понятых. Согласно телефонного сообщения управляющего гостиницей граж. В.М. Назарова, о повесившемся гражданине в номере гостиницы. Прибыв на место мною был обнаружен висевший на трубе центрального отопления мужчина в следующем виде, шея затянута была не мертвой петлей, а только правой стороны шеи, лицо обращено к трубе, и кистью правой руки захватила за трубу, труп висел под самым потолком и ноги были около 1 1/2 м., около места где обнаружен повесившийся лежала опрокинутая тумба, и канделябр стоящий на ней лежал на полу. При снятии трупа с веревки и при осмотре его было обнаружено на правой руке повыше локтя с ладонной стороны порез на левой руке на кисти царапины, под левым глазом синяк, одет в серые брюки, ночную рубашку, черные носки и черные лакированные туфли. По предъявленным документам, повесившимся оказался Есенин Сергей Александрович, писатель, приехавший из Москвы 24 декабря 1925 г". Ниже этого текста в акт дописано: "Удостоверение за № 42-8516 и доверенность на получение 640 руб. на имя Эрлиха".
В качестве понятых расписались поэт Вс.Рождественский, критик П.Медведев, литератор М.Фроман. Ниже имеется подпись В.Эрлиха, она, видимо, была выполнена позже всех, когда он предъявил удостоверение и доверенность участковому надзирателю.
С профессиональной точки зрения документ вызывает недоумение. Во-первых. Н.Горбов обязан был составить не акт, а протокол осмотра места происшествия. Во-вторых, непременно указать время осмотра, фамилии и адрес понятых. Его следовало начинать обязательно в присутствии понятых, чтобы они потом подтвердили правильность записи в протоколе. Осмотр трупа Н.Горбов был обязан произвести с участием суд-мед эксперта или в крайнем случае - врача. В протоколе ни о том, ни о другом ни слова. Участковый надзиратель фактически не осмотрел места происшествия: не зафиксировал наличия крови на полу и письменном столе, не выяснил, чем была разрезана у трупа правая рука, откуда была взята веревка для повешения, не описал состояния вещей погибшего, наличие денег, не приобщил к делу вещ. доказательства (веревку, бритву, др. предметы). Н.Горбов не отметил очень важного обстоятельства: горел ли эл. свет, когда обнаружили погибшего? Не выяснил надзиратель состояние замков и запоров на входной двери и окнах; не написал о том, как попали в гостиничный номер лица, обнаружившие труп...
Лицо мертвого Есенина было изуродовано, обожжено, под левым глазом имелся синяк. Все это требовало объяснений и принятия немедленных следственных действий. Видимо, сразу же возникло подозрение в убийстве поэта, потому что в гостиницу приезжал агент угрозыска 1-й бригады Ф.Иванов. Эта бригада расследовала уголовные дела о тягчайших преступлениях против личности. Однако чем занимался этот сыщик на месте происшествия, какие проводил следственные или оперативные действия, пока выяснить не удалось. Акт Горбова я исследовал с особой тщательностью. Поскольку указанных там лиц уже нет в живых, пришлось обратиться к архивным источникам, воспоминаниям участников событий того хмурого зимнего утра. Вс.Рождественский и П.Медведев писали, что для них сообщение о гибели Есенина в Ленинграде явилось полнейшей неожиданностью, В то утро в городе было холодно, дула метель, в СП люди сидели в одежде. Медведев поднял трубку телефона и Рождественский увидел, как исказилось его лицо от страшной новости. Кто звонил в СП, пока неизвестно. Рождественский и Медведев побежали в гостиницу "Интернационал" и появились там одними из первых (П.Медведев в 30-х годах был уничтожен как враг народа).
"Прямо против порога, несколько наискосок, лежало на ковре судорожно вытянутое тело. Правая рука была слегка поднята и окостенела в непривычном изгибе. Распухшее лицо было страшным - в нем ничто уже не напоминало прежнего Сергея. Только знакомая легкая желтизна волос по-прежнему косо закрывала лоб. Одет он был в модные, недавно разглаженные брюки. Щегольской пиджак висел тут же, на спинке стула. И мне особенно бросились в глаза узкие, раздвинутые углом носки лакированных ботинок. На маленьком плюшевом диване, за круглым столиком с графином воды сидел милиционер в туго подпоясанной шинели, водя огрызком карандаша по бумаге, писал протокол. Он словно обрадовался нашему прибытию и тотчас же заставил нас подписаться как свидетелей. В этом сухом документе все было сказано кратко и точно, и от этого бессмысленный факт самоубийства показался мне еще более нелепым и страшным"
(Вс.Рождественский).
Рождественский мог указать на краткость составленного Н.Горбовым документа (акта), но о его точности судить не имел права. Он, Медведев и Фроман пришли в гостиничный номер, когда труп Есенина лежал на полу. Висел ли он в петле, они не видели. Сейчас поздно упрекать его и остальных в необдуманности, с которой они подписали злополучный акт. Видимо, случившееся так их потрясло, что забыли о юридической стороне события... Рождественский высоко ценил Есенина, оставил о нем прекрасные воспоминания, заставил нас еще раз задуматься о горькой судьбе русского поэта, когда написал: "сидел милиционер в туго подпоясанной шинели, и, водя огрызком карандаша по бумаге, писал протокол".
Участковый надзиратель на месте происшествия даже не снял шинели. У криминалистов есть понятие "профессиональная деформация". У Горбова налицо и социальная деформация. Ему все равно, чье тело лежит у его ног: преступника или великого русского поэта. Собранные мною по крупицам сведения позволяют в общих чертах познакомить с личностью участкового надзирателя.
Горбов Николай Михайлович, 1885 г. рождения, уроженец Ленинграда, работал в милиции всего 5 мес. рядовым милиционером. Приказа о зачислении его на должность надзирателя не найдено. 15 июня 1929 г. был арестован и пропал без вести. Вот какая получалась картина. Единственный офиц. документ с места гибели Есенина нельзя было воспринимать как свидетельство не только самоубийства, но даже факта повешения. Трое понятых трупа в петле не видели, участковый же вполне мог написать в акте все что угодно. Вероятность безалаберного отношения властей к смерти неоднозначной фигуры, как Есенин, я исключаю полностью, значит, набор оплошностей и неувязок в ходе дознания был заведомо инспирирован. Для чего? Ответ возможен один: чтобы скрыть причину и обстоятельства гибели поэта. Когда у следователя возникают подозрения в убийстве, он начинает изучать дело заново. Только обычно он это предпринимает более или менее по горячим следам, мне же пришлось проводить дознание более полувека спустя, когда большинства участников не было в живых. ...
Как известно, творчество С.Есенина пришлось на трагический период в истории России: империалистическая война, затем Февральская революция и октябрьский переворот, неслыханная по жестокости гражданская война и страшный голод, красный террор и полная хоз. разруха, разграбление музеев, частных коллекций, церквей, библиотек, архивов и вывоз за границу национальных ценностей. До поэзии ли было несчастному, истерзанному народу? Это с одной стороны, а с другой - чтобы напечатать стихи, нужно было получить 2 визы - в Госиздате и в военной цензуре, а точнее - в ГПУ на Лубянке. Угоднических стихов в честь пролетарских вождей Есенин не писал, поэтому его и не печатали. А жить на что-то было нужно. Есенину приходилось идти на самые разные ухищрения, чтобы выпустить книжку стихов. К примеру, по его просьбе рабочие типографии ставили другой город издания. Это не позволяло властям проверить, где книга напечатана, и принять меры к тем издателям, что избегают цензуры. Поэт не из кремлевских кабинетов видел результаты октябрьского переворота. Обладая обостренным чувством справедливости, разве мог он внутренне соглашаться с уничтожением русской интеллигенции, в том числе его близких друзей - литераторов, художников, музыкантов, артистов? Неужели он был настолько наивен, чтобы поверить в необходимость ежедневных расстрелов людей в большем количестве, чем за все годы царствования Николая II? Неужели одобрял зверскую расправу над всеми членами царской фамилии и ни в чем не повинными юными дочерьми царя, с которыми имел трогательную дружбу в 1916 г.? Нет, не настолько он был прост, чтобы не разобраться, куда ведут народ люди, прожившие на чужие деньги за границей больше десяти лет и не знающие чаяний простых людей. Иногда поэт срывался:
Вот так страна! Какого ж я рожна
Орал в стихах, что я с народом дружен?
Моя поэзия здесь больше не нужна,
Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.
Современник С.Есенина, В.Шершеневич, вспоминал об этом периоде: "Когда нам пути отрезали, Есенин говорит: "Если Госиздат не дает нам печататься, давайте на стенах писать". Об эпизоде, когда Есенин с группой приятелей-поэтов, вооружившись краской и кистями ночью на стенах домов давал названия улицам в честь себя и своих друзей, в нашей литературе рассказывается как об очередной его хулиганской выходке. Мне же представляется это протестом против цензуры и действий властей по изменению исторических названий улиц и площадей Москвы на имена чуждых народу лиц. (Только за 1921-1922 годы в столице было переименовано около 500 улиц и площадей.) Это было жуткое для творческих людей время. Не сделав карьеру в партии, армии или ГПУ, не сумев организовать собственное прибыльное дело, множество проходимцев и рвачей кинулось искать удачу в литературе и искусстве. Не имея элементарного таланта, плохо владея русским языком, они свою творческую беспомощность в искусстве прикрывали новыми авангардистскими формами. Их стихи с одинаковым успехом можно было читать с конца, а живописные картины смотреть перевернутыми. Именно эти люди, прикатившие после Февральской революции из-за границы, захватили все творческие союзы, редакции газет и журналов, издательства. В часы бессильной злобы, не зная, чем помочь себе и своему народу, Есенин писал:
Защити меня, влага нежная.
Май мой синий, июнь голубой,
Одолели нас люди заезжие.
А своих не пускают домой.
Знаю, если не в далях чугунных,
Кров чужой и сума на плечах,
Только жаль тех дурашливых, юных,
Что сгубили себя сгоряча.
Жаль. что кто-то нас смог рассеять
И ничья непонятна вина.
Ты Расея, моя Расея,
Азиатская сторона.
3 октября 1921 г. Есенин встретил всемирно известную танцовщицу А.Дункан, которая приехала в Советскую Россию учить детей новому направлению в танцевальном искусстве. 40-летняя танцовщица полюбила поэта страстной, самозабвенной любовью. Они поженились. Дункан постаралась увезти Есенина за границу. Формально выезд Есенину был разрешен на 3 мес. для издания своих стихов. Пробыл он за границей более года. Дункан все делала, чтобы он не возвращался домой, но поэт тяжко тосковал вдали от Родины.
"...Я увезла Есенина из России, где условия жизни пока еще трудные. Я хотела сохранить его для мира. Теперь он возвращается в Россию, чтобы спасти свой разум, так как без России он жить не может. Я знаю, что очень много сердец будут молиться, чтобы этот великий поэт был спасен для того, чтобы и дальше творить Красоту...", - писала она в газетах. Но Есенину решение вернуться давалось нелегко.
"Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть. Надоело мне это б... снисходительное отношение власть имущих, а еще тошнее переносить подхалимство своей же братии к ним. Не могу, ей-богу, не могу! Хоть караул кричи или бери нож да становись на большую дорогу".
И все-таки он возвращался. Возвращался другим, каким его никто еще не знал. Он вез с собой поэму "Страна негодяев". Ее уже слышали, содержанием возмущались даже друзья:
Пустая забава,
Одни разговоры.
Ну что же,
Ну что же вы взяли взамен?
Пришли те же жулики,
Те же воры
И законом революции
Всех взяли в плен.
Мери Дести, биограф Дункан, провожала их в Москву. В своей книге писала: "Когда поезд, увозивший Айседору и Сергея в Москву, тронулся от платформы парижского вокзала, они стояли с бледными лицами, как две маленькие потерянные души..."
Есенину оставалось жить 2 года с небольшим. Они будут для него самыми тяжелыми, но они же станут для поэта взлетной полосой в бессмертие. По возвращении в Москву он развил бурную деятельность, стал хлопотать об образовании издательства, где бы печатали произведения российских писателей и поэтов, подписывал коллективные письма в правительство, объединял вокруг себя крестьянских поэтов. Вполне естественно, он оказался под пристальным вниманием сотрудников ГПУ. Начиная с сентября 1923 г. Есенина начинают то и дело задерживать работники милиции, доставляют в приемный покой Московского угрозыска, предъявляют ему обвинение в хулиганстве и подстрекательстве к погромным действиям.
Изучая ранее неизвестные архивные материалы, я обнаружил любопытную закономерность. "Пострадавшие" от Есенина люди приходили в ближайшее отделение милиции или звали постового милиционера и требовали привлечь поэта к уголовной ответственности, проявляя хорошую юр. подготовку. Они даже называли статьи Уголовного кодекса, по которым Есенина следовало судить. И еще одна закономерность: во всех случаях задержание проходило по одному и тому же сценарию - поэт всегда оказывался в состоянии опьянения. Словно кто-то ждал того часа, когда он выйдет на улицу после пирушки. Как правило, инцидент начинался с пустяка. Кто-то делал Есенину замечание, тот взрывался, звали милиционера. Блюститель порядка с помощью дворников силой тащил его в отделение. Задержанный сопротивлялся, называл стражей порядка взяточниками, продажными шкурами. Потом в деле появлялись рапорты представителей власти об угрозах со стороны поэта, об оскорблении им рабоче-крестьянской милиции. Во всех случаях с Есениным были другие лица (поэт А.Ганин. И.Приблудный, А.Мариенгоф и др.), но их не только не задерживали, но и не допрашивали. В стране действовал декрет о суровой расправе над погромщиками и антисемитами, подписанный В. И. Лениным еще 25 июля 1918 г. В то же время отсутствовало уголовное законодательство, и правового понятия антисемита и погромщика не существовало.
Многие литераторы новой волны не скрывали ненависти к русскому поэту Есенину, открыто травили, плели против него искусные интриги, распространяли сплетни, анекдоты, небылицы. Его неоднократно били, объявляли антисемитом. - Ну какой я антисемит! - слезно жаловался он своим постоянным прилипалам, любившим примазаться к его славе и одновременно за его счет выпить и плотно закусить. - Евреек я люблю, они меня тоже. У меня дети евреи. Я такой же - антигрузин...
Есенин позволял себе иметь мнение по любому вопросу, и не всегда оно было лестным для партийных аппаратчиков. В отличие от многих он высказывался вслух. Скоро ему приклеили ярлык врага Советской власти. - Ты, что? На самом деле думаешь, что я контрреволюционер? - спрашивал он своего знакомого поэта В.Эрлиха.
- Брось! Если бы я был контрреволюционером, я держал бы себя иначе! Просто я - дома. Понимаешь? У себя дома! И если мне что не нравится, я кричу! Это - мое право. Именно потому, что я дома. Белогвардейцу я не позволю говорить о Советской России то, что говорю сам. Это - мое, и этому я - судья!
20 ноября 1923 г. поэты Есенин, Ганин, Клычков и Орешин зашли в столовую на Мясницкой ул., купили пива и обсуждали издательские дела и предстоящее вечером заседание в СП. Если Есенин еще имел кое-какие средства для существования, то Ганин, Клычков и Орешин влачили нищенский образ жизни. И, естественно, не могли по этому поводу ликовать. Вдруг сидевший за соседним столом незнакомец (М.В. Родкин) выбежал на улицу, вызвал работников милиции и обвинил поэтов в антисемитских разговорах и оскорблении вождя Троцкого. Поэтов арестовали, появилось известное "дело четырех". Несмотря на клеветническую кампанию, поднятую газетами против Есенина с требованием сурового наказания поэта, через несколько дней всех четверых освободили, и дело кончилось товарищеским судом. 17 декабря Есенин был вынужден скрыться от разнузданной клеветы и наветов в профилакторий (Полянка, 52). Одно за другим против поэта возбуждается еще несколько уголовных дел. Его пытаются судить, но он на заседания не является. Судья Краснопресненского суда Комиссаров (подлинную фамилию установить не удалось) выносит постановление об аресте. Работники ГПУ и милиции по всей Москве разыскивают Есенина. Он же, не имея своей комнаты, ночует у разных друзей. Однако арестовать Есенина сотрудники ГПУ не смогли.
13 февраля 1924 г. он на "Скорой помощи" был доставлен в хирургическое отделение Шереметьевской больницы (сейчас Институт им. Склифосовского). Много лет существовала версия, что Есенин вскрыл себе вены, желая покончить жизнь самоубийством. Существует и другая: поэт шел или ехал на извозчике, у него слетела шляпа. Он хотел ее подхватить, поскользнулся, упал на оконное стекло и глубоко порезал руку. Мне удалось найти документы, из которых видно, что у Есенина была рваная рана левого предплечья. Никаких резаных ран у него тогда не было. Сам он в больнице объяснил, что упал на стекло. Нужно помнить, что Есенин никогда ни на кого не жаловался, хотя нападали на него и били неоднократно. Я предполагаю, что поэту нанесли колотое ранение, но он не назвал своего обидчика. Не случайно именно здесь, на больничной койке, он написал свое знаменитое "Письмо матери". А слова: "Пишут мне, что ты, тая тревогу,..", написаны им потому, что первые дни состояние поэта у врачей вызывало опасения, и они никого к нему не пускали. Родные и друзья, приходившие в больницу, писали ему записки. От лечащего врача Есенин узнал тайну: за ним приходили сотрудники ГПУ и милиции, имеется постановление на арест. С врача было получено обязательство, что о времени выписки поэта он сообщит в милицию. Нужно было что-то предпринимать. Чтобы не подводить врача, перевели Есенина в Кремлевскую больницу, откуда он через 3 дня выписался и перешел на нелегальное положение. При бытовавшей тогда системе осведомительства и шпионства разыскать его в Москве не составляло для доблестных рыцарей революции большого труда. На этот раз поэта спас П.Б. Ганнушкин - известный психиатр, лечивший некоторых пролетарских вождей и потому имевший большой авторитет в обществе.
Не имея на то формального права, он дал Есенину справку, что тот страдает тяжелым псих. заболеванием, и поэта на время оставили в покое. До сентября 1924 г. он ездил по городам страны, на несколько дней появляясь в Москве и снова исчезая. Есенин, по общему мнению, был человеком смелым, не раз отчаянно рисковавшим жизнью. И в то же время он панически боялся работников ГПУ и милиции. Почти все его современники вспоминали о необоснованной подозрительности поэта, которая распространялась не только на незнакомых людей, но даже на приятелей и близких женщин. Но я сейчас могу с уверенностью сказать, что эта постоянная бдительность отводила от него до поры до времени многие неприятности. Читая исследования отдельных есениноведов, я неоднократно встречался с утверждениями, что Есенин стремился на Кавказ и в Среднюю Азию, чтобы там изучить древнюю восточную поэзию и философию. В какой-то степени с этим утверждением согласиться можно. Но главной причиной поездок поэта на Кавказ в 1924-1925 гг. было стремление скрыться от преследования властей. 3 сентября 1924 г. он неожиданно для всех, даже самых близких и родных, уезжает из Москвы в Баку. Едет туда, ни с кем предварительно не договариваясь. Зачем? Почему так спешно? Мне совершенно ясно, что он сбежал от смертельной опасности, которая на него надвигалась. Правда, и на Кавказе ему не было покоя. Приехав в Баку примерно 6-7 сентября, он столкнулся здесь с Блюмкиным, известным провокатором, убийцей немецкого посла Мирбаха.
После этой чудовищной акции Блюмкин был некоторое время в тени, но потом вновь оказался на ответственной работе в ГПУ и возглавлял отдел по влиянию на страны Азии. Пользуясь покровительством Троцкого и других вождей, Блюмкин мог совершить любое злодеяние. Здесь он угрожал пистолетом Есенину. Ходила версия, что Блюмкин приревновал поэта к своей жене. Эта версия несостоятельна, поскольку та в это время жила в Москве. Поэт, бросив вещи, уехал в Тифлис. 20 сентября он вернулся в Баку, обзаводясь пистолетом. Поэта взял под свою защиту гл. редактор газеты "Бакинский рабочий" и секретарь партии большевиков Азербайджана П.И. Чагин. Есенин постоянно находился под охраной. На Кавказе он пробыл до конца февраля и 1 марта 1925 г. вернулся в Москву, пробыв на юге полгода, 27 марта Есенин неожиданно для всех укатил в Баку. Что же заставило его опять оставить столицу, где у него было много дел с изданием новых стихов? Как теперь стало известно, ГПУ организовало крупную провокацию против группы писателей, художников и артистов. Через подставных лиц устраивались дружеские пирушки, где вино лилось рекой и заводились разговоры о коварстве большевиков. На одной такой встрече поэт А.Ганин, подстрекаемый агентом ГПУ, написал даже предполагаемый список министров нового правительства и министром просвещения назвал Есенина. Узнав об этом, он вспылил, потребовал зачеркнуть свою фамилию и посоветовал подобными делами не заниматься.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Воскресенье, 27 Дек 2020, 20:58 | Сообщение # 21 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | Ганин тут же, на столике в кафе вместо него вписал 18-летнего поэта И.Приблудного. Все это напоминало детскую игру. По своим личным качествам Ганин не мог организовать встречу друзей, не то что создать полит. объединение. Но он ненавидел руководителей партии большевиков. Ему не простили ни это, ни "дело 4-х поэтов". В августе 1924 г. чекисты начали секретную операцию против Ганина и его друзей. Предстояло подготовить разоблачение подпольной контрреволюционной организации, ставящей своей целью свержение Советской власти путем террора и диверсий. С исключительной подлостью работники ГПУ собирали подметные доносы своих осведомителей, проводили комбинации, подбрасывали компрометирующие документы. Стихи Ганина не печатали. Он достал где-то типографский шрифт (возможно, ему специально подбросили его сотрудники ГПУ) и отпечатал несколько брошюр со своими произведениями. Наличие шрифта было истолковано как подготовка к печатанию листовок и воззваний. Все это делалось для того, чтобы обвинить Ганина и его друзей в создании ядра организации "Ордена русских фашистов". По делу было привлечено 14 чел. Среди них, несомненно, были и провокаторы, которых от ответственности впоследствии увели. Не хватало 15-го. Кто-то предупредил Есенина, или он сам узрел опасность и скрылся на Кавказе? Ответить на этот вопрос можно будет, когда удастся ознакомиться с пока совершенно секретными делами в архиве КГБ. О том, что Есенина вызывали в ГПУ по делу Ганина, есть письменные показания.
11 ноября 1924 г. Ганина арестовали в Москве, в Староконюшенном пер., д. 33, кв. 3. На допросах он не отрицал встреч, разговоров с друзьями, но утверждал, что никакого преступного характера они не имели. Во время следствия Ганин потерял рассудок и был помещен на обследование в Институт им. Сербского. На 27 марта 1925 г. было назначено заседание коллегии ГПУ по делу Ганина и его друзей. Психиатры признали его душевнобольным, невменяемым. Однако его приговорили к расстрелу, и 30 марта приговор привели в исполнение. У Есенина были все основания держаться от Москвы подальше. В начале апреля в Батуми на него было совершено нападение неизвестных лиц. В своих письмах Бениславской он писал: "Я в Баку... не писал, потому что болен. Нас ограбили бандиты (при Вардине)... Когда я очутился без пальто, я очень простудился". Во втором письме он пишет, что его болезнь - это "результат батумской простуды".
В июне Есенин вернулся в Москву, но жил в столице мало, постоянно выезжая на родину в Константинове, к своим друзьям и знакомым в Подмосковье. Произошел разрыв с Бениславской, он сблизился с С.Толстой и с ней 25 июля уехал в Баку, Там много писал. 6 сентября он возвращался поездом в Москву. Ехавший в вагоне дипкурьер А.Рога сделал Есенину замечание. Поэт вспылил, грубо ответил. В конфликт вступил другой пассажир - Ю.Левит. Против Есенина было возбуждено уголовное дело и готовился суд. Вмешательство Луначарского и других партийных деятелей с целью прекращения дела положительного результата не принесло, судья Липкин готовил процесс. Есенин запил. По рекомендации близких согласился 26 ноября лечь в псих. клинику (психов не судят). По условию поэт должен был лечиться 2 мес. Однако вскоре он почувствовал опасность для своей жизни и принял решение при удобном случае уйти из больницы... Спустя 60 лет я разыскал архивные документы этой клиники. Побывал в палате, где когда-то томился униженный и оскорбленный национальный поэт России. 21 декабря Есенин смог выйти из клиники и больше в нее не вернулся. Лечащий врач Аронсон ездил по родственникам и знакомым и просил их уговорить поэта возвратиться обратно. 22 и 23 декабря Есенин ходил по издательствам, навестил А.Изряднову и сына Георгия (Юрия), дочь Татьяну и бывшую жену З.Райх, ночью уехал в Ленинград.
24 декабря он поселился в гостинице "Интернационал" в №5. Комната находилась на 2-м этаже, была обставлена дорогой мебелью. О его приезде в Ленинград знали всего несколько человек. Он всегда тщательно скрывал от всех, куда уезжает. Доверился на этот раз только В.Наседкину, которого знал еще по совместной учебе до революции в народном университете им. Шанявского. К тому же тот стал его родственником, вступив в брак с сестрой Екатериной. Перед поездкой Есенин не успел получить гонорар и попросил Наседкина прислать ему деньги по адресу ленинградского поэта В.Эрлиха. Приехав в гостиницу, Есенин тут же собрал друзей и знакомых. В гостинице проживали супруги Устиновы. Г.Устинова он знал давно, тот работал в ленинградской "Вечерней газете", жена Елизавета была моложе на 10 лет и не работала. У Есенина постоянно было 8-10 чел. Он читал новые стихи, рассказывал о своих творческих и жизненных планах. Не скрывал, что лежал в псих. клинике. Намеревался в Ленинграде начать выпуск лит. журнала, просил подыскать ему квартиру. Говорил о том, что с Толстой он разошелся, с родственниками решил порвать близкие отношения.
К этому времени Есенин получал в Госиздате по 1000 руб. ежемесячно за собрание стихотворений. Тогда это были огромные деньги. Поступали гонорары из др. редакций и издательств, т. е. материально поэт был обеспечен с достатком. Никакой трагедии не видел он и в разрыве с С.Толстой. В Ленинграде он вел трезвый образ жизни. По приезде он поставил друзьям 2 полбутылки шампанского, и в дальнейшем нет сведений, что Есенин бывал пьян. На столе постоянно кипел самовар. Поэт широко угощал друзей купленными в магазине деликатесами. Следует отметить, что 27 декабря было Рождество, тогда еще отмечаемое в русских семьях. По случаю этого праздника спиртные напитки не продавались, и мне удалось выяснить только один случай покупки дворником для Есенина и его компании 5-6 бутылок пива. Последние месяцы Есенин опасался убийства и постоянно держал около себя кого-нибудь. В книге "Право на песнь" Эрлих писал: "Есенин стоит на середине комнаты, расставив ноги, и мнет папиросу.
- Я не могу! Ты понимаешь? Ты друг мне или нет? Друг? Так вот! Я хочу, чтобы мы спали в одной комнате. Не понимаешь? Господи! Я тебе в сотый раз говорю, что меня хотят убить! Я, как зверь, чувствую это! Ну, говори! Согласен?
- Согласен.
- Ну вот и ладно!
Он совершенно трезв. Двухместное купе. Готовимся ко сну.
- Да! Я забыл тебе сказать! А ведь я был прав!
- Что такое?
- А насчет того, что меня убить хотели. А знаешь кто? Нынче, когда прощались, сам сказал: "Я, - говорит,- Сергей Александрович, два раза к вашей комнате подбирался! Счастье ваше, что не один вы были, а то бы зарезал!"
- Да за что он тебя?
- А, так! Ерунда! Ну спи спокойно".
В гостинице первые 2 ночи у него оставался Эрлих. Возможно, ночевал и третью. 27 декабря, в воскресенье, Есенин утром принял ванну. В присутствии Е.Устиновой он передал Эрлиху листок. Когда Устинова попросила разрешения прочитать, Есенин не разрешил. По мнению Елизаветы и по утверждению Эрлиха, на листке было кровью написано стихотворение "До свиданья, друг мой, до свиданья..." Устиновой Есенин сказал, что в номере не было чернил и он написал стихи кровью. Показал ей кисть руки, где она увидела свежие царапины. Примерно с 2-х часов в номере Есенина организовали праздничный стол. Ели приготовленного гуся, пили чай. Спиртных напитков не было. В номере присутствовали: Эрлих, Ушаковы, писатель Измайлов, Устиновы, художник Мансуров. Ненадолго заходил И.Приблудный, и никто не заметил каких-либо псих. отклонений у Есенина. способных склонить его к самоубийству. К 6 час. вечера остались втроем: Есенин, Ушаков и Эрлих. По свидетельству Эрлиха, примерно в 8 час. он ушел домой (ул. Некрасова, дом 29, кв. 8). Дойдя до Невского проспекта, вспомнил, что забыл портфель, и возвратился. Ушакова уже не было. Есенин, спокойный, сидел за столом и просматривал рукописи со стихами. Эрлих взял портфель и ушел.
Утром 28 декабря Устинова пришла к номеру Есенина и постучала в дверь. Ответа не было. Она стала настойчиво стучать, никто не отзывался. Через какое-то время подошел Эрлих. Стали стучать вдвоем. Почувствовав недоброе, Елизавета обратилась к управляющему гостиницей Назарову. Тот, изрядно повозившись, открыл замок и, не заглядывая в номер, ушел. Устинова и Эрлих вошли, ничего подозрительного не заметив. Устинова прошла по комнате. Вольф положил пальто на кушетку. Устинова подняла голову вверх и увидела подвешенный труп поэта. Они быстро вышли. Назаров позвонил в отделение милиции. Очень скоро на месте происшествия появился участковый надзиратель Горбов, который и составил приведенный ранее акт.
Теперь, зная как жил Есенин в последние годы и дни, поищем ответы все на те же вопросы, от которых теперь не уйти. Когда наступила смерть? Почему милиционер решил, что Есенин покончил жизнь самоубийством? Какими он обладал доказательствами, чтобы не считать, что поэта убили, а потом повесили? Ведь надзиратель видел, что "шея затянута была не мертвой петлей"... Наверное, он должен был сразу же выяснить, кто ударил покойного по лицу ("под левым глазом синяк") перед повешением, почему оно обожжено и мн. др... Из многочисленных воспоминаний очевидцев, публикаций газет, документов можно сделать вывод, что все вещи Есенина были разбросаны по полу, ящики раскрыты, на столе и в др. местах подтеки крови. И одежда на мертвом была в беспорядке, что тоже свидетельствовало о возможности насилия. Что же сделал Горбов? Он раздал чистые бланки протоколов допросов Эрлиху. Устиновым и Назарову, и те написали все, что хотели. Правда, я считаю, что показания Эрлиха записал агент угрозыска Ф.Иванов. (Иванов Федор Иванович, 1887 г. рождения, алкоголик, был уволен из милиции, потом восстановлен. Позже осужден к 8 годам лишения свободы и погиб в лагерях.) В протоколе опроса Эрлиха указано, что он знает Есенина около года и бывал у него в номере все 4 дня, что замок в номер Есенина открывал служащий гостиницы, что ключ торчал с внутренней стороны замка. Возникает вопрос, каким образом Назаров открыл дверь в номер? Судя по фотографиям, замок в двери был врезной. В своих воспоминаниях, написанных через несколько дней, Устинова указывала, что Назаров открыл дверь отмычкой. Открыть отмычкой врезной замок со вставленным изнутри ключом нельзя.
Если Назаров (Василий Михайлович, 29 лет, член РКП, из рабочих, уроженец Тульской губернии) открывал замок отмычкой, следовательно, ключа в замке не было. В противном случае Назаров мог отпереть дверь самодельным приспособлением. Оно напоминает пассатижи со сточенными концами для захвата кончика ключа. Такими приспособлениями открывают закрытые изнутри замки с оставленными в них ключами квартирные воры. Закрыть таким способом замок со стороны коридора еще легче, чем открыть. В этом случае ключ будет со стороны комнаты. Если же ключа в замке не было, то отмычкой открыть и закрыть дверь специалисту не представляет никакого труда. Назаров ведет себя по меньшей мере странно.
5-й номер относился к высокому разряду, в нем останавливались состоятельные люди, имевшие дорогие вещи. Управляющий гостиницей открывает дверь посторонним лицам и уходит, не заботясь ни о сохранности имущества, ни о том, как они закроют номер, если там не окажется постояльца. Озадачивает и такое обстоятельство. Тело висело как раз напротив двери, и не заметить его можно было лишь при одном условии: в комнате было темно. Тогда становится понятно, почему Устинова и Эрлих вошли в номер как ни в чем не бывало и не сразу заметили повешенного. Для решения загадки гостиницы "Англетер" это решающее обстоятельство. В полнейшей темноте Есенин вряд ли смог бы повеситься. Стало быть, свет выключил кто-то другой. (В процессе своего исследования я получил письменные показания научного сотрудника Эрмитажа В.Головко. В них говорится о том, что до войны он учился в техникуме и их преподаватель В.Шилов доверительно рассказал ему следующую историю. За день до смерти Есенина Шилов договорился с ним о встрече в гостинице. Шилов долго стучал, но никто ему не открыл. Он стал дожидаться в вестибюле и увидел, что из номера Есенина вышли двое мужчин, закрыли за собой дверь и направились к выходу. Шилов видел, как они сели в поджидавшую их автомашину и уехали. А на следующий день все узнали о самоубийстве поэта. Шилов утверждал, что Есенина убили. Проверить утверждения Шилова нельзя, он погиб на фронте.)
Сразу после трагического события газеты сообщали, что на месте происшествия был врач, который назвал время наступления смерти поэта: по одним утверждениям -за 5-6, по другим - за 6-7 час. до обнаружения трупа. Но ни в одном документе или воспоминании, ни в одной газете не приводятся фамилия врача или какие-либо др. сведения о нем. Однако именно это заявление мифического врача принято за истину, и все люди мира считают, что смерть поэта наступила около 5 час. утра 28 декабря 1925 г. Кстати, это время очень удобно для подкрепления версии о самоубийстве. Вписанное в милицейский протокол утверждение Эрлиха о том, что ключ от замка был изнутри, вкупе с часом смерти создают определенную картину: то, что СЛУЧИЛОСЬ в номере, дело рук его одинокого жильца. И все постарались забыть, что судмедэксперт этот час смерти не подтвердил. Остается невыясненным и другой важнейший момент.
Судя по акту, мертвый Есенин схватился за трубу. Живой человек, естественно, может держать руку поднятой, но когда наступает смерть, она непременно под собственной тяжестью опускается вдоль туловища. Логично предположить, что смерть застала поэта в другом, не вертикальном положении и трупное окоченение произошло именно тогда, а уж потом тело подвесили. Совсем непонятно и то, почему веревка, привязанная к вертикальной трубе, не съехала вместе с телом вниз. Вопросы, вопросы... 10 лет неустанных поисков, закрывая одни, множили количество нерешенных. Вот одна из загадок.
"Новая вечерняя газета" писала: "Поэт висел в петле с восковым лицом". Мне приходилось видеть сотни висельников, но ни у одного не было бледного лица. У висельника оно, как правило, имеет багрово-синюшный цвет, с признаками, прямо указывающими на наступление смерти от асфиксии. А вот еще одна. В своих воспоминаниях Устинов приводит слова, которые слышал от судмедэксперта: "Говорят, что вскрытием установлена его мгновенная смерть от разрыва позвонков". Е.Наумов в своей монографии отметил: "Есенин умер не от удушья, а от разрыва шейных позвонков", Разрыв шейных позвонков у человека может произойти от полученной травмы, неосторожного падения и т.п. и совсем необязательно от повешения. Но в "Памятке о Сергее Есенине", напечатанной по горячим следам, уже не говорится о разрыве шейных позвонков. "Установлено, что Есенин умер от удушья, причем потеря крови, вследствие надрезов на венах, могла, в свою очередь, способствовать обморочному состоянию. Кровавые натеки на ногах свидетельствуют о том, что Есенин долго висел в петле. Вскрытием также установлено, что никаких аномальностей в мозгу Есенина не было. По заключению экспертов труп Есенина провисел около 6-7 часов".
Автор "Памятки", несомненно, списывал текст с акта вскрытия трупа поэта. Только почему он говорит о нескольких экспертах? И потом в акте не говорится о 6-7 час. В деле Есенина имеется только один акт, который и послужил основанием для отказа в возбуждении уголовного дела. Подпись под актом - Гиляревский. (Александр Григорьевич, 1870 г. рождения, окончил в Петербурге Военно-мед. академию. После 1925 г. его судьба неизвестна, жена, Вера Дмитриевна, была репрессирована и также пропала без вести.) В заключении о причинах гибели Есенина Гиляревский написал: "На основании данных вскрытия следует заключить, что смерть Есенина последовала от асфикции, произведенной сдавливанием дыхательных путей через повешение. Вдавливание на лбу могло произойти от давления при повешении. Темно-фиолетовый цвет нижних конечностей, точечные на них кровоподтеки указывают на то, что покойный в повещенном состоянии находился продолжительное время. Раны на верхних конечностях могли быть нанесены самим покойным и, как поверхностные, влияния на смерть не имели".
В акте нет ни слова о разрыве позвонков. Не беря на себя право судить о качестве выводов Гиляревского, нельзя не высказать сомнения в том, что акт написан рукой Гиляревского. (В настоящее время акт частично разорван и как раз в самом важном месте на мелкие клочки, так что каждый исследователь может реконструировать его по своему усмотрению.) Во всяком случае, идентификация почерка не проводилась. Сомнение в подлинности акта вызвано следующим.
1) Акт написан на простом листе бумаги без каких-либо реквизитов, подтверждающих принадлежность документа к мед. учреждению. Он не имеет регистрационного номера, углового штампа, гербовой печати, подписи зав. отделением больницы или бюро экспертиз.
2) Акт написан от руки, торопливо, со смазанными, не успевшими просохнуть чернилами. Столь важный документ (касающийся не только такого знаменитого человека, как Есенин, но и любого лица) судмедэксперт обязан был составить в 2-х и более экз. Подлинник обычно отправляется дознавателю, а копия должна остаться в делах больницы.
3) Эксперт обязан был осмотреть труп, указать на наличие телесных повреждений и установить их причинную связь с наступлением смерти. У Есенина были многочисленные следы прежних падений. Подтвердив наличие под глазом небольшой ссадины, Гиляревский не указал механизма ее образования. Отметил наличие на лбу вдавленной борозды длиною около 4 см. и шириною 1,5 см., но не описал состояние костей черепа. Сказал, что "давление на лбу могло произойти от давления при повешении", но не установил, прижизненное это повреждение или посмертное. И самое главное не указал, могло ли это вдавление вызвать смерть поэта или способствовать ей и не образовалось ли оно от удара твердым предметом...
4) Выводы в акте не учитывают полной картины случившегося, в частности, ничего не говорится о потере крови погибшим.
5) Судмедэксперт отмечает, что "покойный в повешенном состоянии находился продолжительное время", а сколько часов, не указывает. По заключению Гиляревского смерть поэта могла наступить и за двое суток, и за сутки до обнаружения трупа. Как опять не вспомнить о заявлении мнимого врача о недавнем наступлении смерти, чем тот ввел в заблуждение участников осмотра. Не исключено, что, если бы работники милиции знали о возможности гибели Есенина, скажем, за 10 час. до обнаружения трупа, они бы отнеслись более критически к показаниям Устинова и Эрлиха, Поэтому утверждение, что Есенин погиб 28 декабря 1925 г., никем не доказано и не должно приниматься за истину.
6) В акте ни слова не сказано об ожогах на лице поэта и о механизме их образования. Создается впечатление, что акт Гиляревским написан под чьим-то нажимом, без тщательного анализа случившегося. В материалах дознания имеется любопытный документ, мало что говорящий постороннему лицу, но многое проясняющий практическому работнику правоохранительных органов.
"Суд. мед. эксперту Гиляревскому. При сем препровождается копия телефонограммы за № 374 по делу самоубийства гр. Есенина Сергея для приобщения к делу. Приложение: упомянутое. Начальник 2-го отд. ЛГМ Хохлов, Завстолом дознания Вергей".
На этом документе, отпечатанном на пишущей машинке, имеется карандашная надпись: "4п5СТУПК", которую следует расшифровать так: "пункт 5 статья 4 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР". По этой статье в то время прекращались уголовные дела за отсутствием состава преступления, а по материалам дознания - отказывалось в возбуждении и расследовании уголовных дел. Нет сомнения, что работники милиции в завуалированной форме информировали Гиляревского, что по этому делу никого к уголовной ответственности привлекать не будут и что ему следует иметь в виду это их мнение. Сомнение в подлинности акта возникает еще и потому, что мною найдена в архивах выписка о регистрации смерти Есенина, выданная 29 декабря 1925 г. в столе загса Московско-Нарвского Совета. (Эти сведения подтверждены руководством архива загсов Ленинграда.) В ней указаны документы, послужившие основанием для выдачи свидетельства о смерти. В графе "причина смерти" указано: "самоубийство, повешение", а в графе "фамилия врача" записано: "врач судмедэксперт Гиляревский № 1017". Следовательно, 29 декабря в загс было предъявлено мед. заключение Гиляревского под № 1017, а не то, что приобщено к делу, - без номера и др. атрибуций.
Следует иметь в виду, что загс без надлежащего оформления акта о смерти свидетельства не выдаст. Поэтому можно категорически утверждать, что было еще одно мед. заключение о причинах трагической гибели Есенина, подписанное не одним Гиляревским. Известный же всем вариант заключения был куда более удобен для отказа в возбуждении уголовного дела против убийц. Из архивных документов видно, что свидетельство о смерти Есенина получал Эрлих. А вот кто представлял в загс заключение № 1017, неизвестно. На мой запрос руководство архива загсов Ленинграда ответило, что акта Гиляревского за № 1017 у них нет. ("Мед. справка, на основании которой составлена запись о смерти, к актовой записи не прилагалась".) Считаю этот ответ отпиской. Многое может проясниться, если работники архива не пожалеют времени и сил и попробуют отыскать этот акт.
Для читателей, малоинформированных о тонкостях уголовно-процессуального судопроизводства, поясню: только работник милиции, следователь, прокурор или суд вправе сделать вывод, что случилось в гостинице "Англетер", самоубийство или убийство Есенина. Какие бы выводы ни сделали судмедэксперты, последнее слово остается за правоохранительными органами. Кстати, судмедэксперт Гиляревский не указал, что Есенин покончил жизнь самоубийством. В акте № 1017 судмедэксперта - несомненный ключ к раскрытию гибели Есенина. Мне пришло письмо от племянницы Гиляревского (к сожалению, она скрыла свою фамилию), в котором говорит, что он был человек исключительной порядочности, настоящий русский дворянин в самом высоком смысле этого слова и пойти против своей совести ни в коем случае не мог. В описательной части акта он оставил для нас ряд сведений, позволяющих усомниться в самоубийстве поэта. "В желудке (покойного) около 300 к.с. полужидкой пищевой смеси, издающей не резкий запах вина".
Проанализировав все имеющиеся у нас данные о роковом дне жизни Есенина, мы можем констатировать, что последний раз поэт употреблял пищу с 14 до 18 час. Он пил пиво, ел хлеб, фисташковые орехи и др. быстро перевариваемые продукты. Водки или вина не было. На основании современных научных данных судмедэксперты говорят, что смерть Есенина наступила не позже чем через 3-4 час. после употребления пищи, следовательно, вечером 27 декабря 1925 г. Гиляревский также написал: "петли кишок красного цвета, нижние конечности темно-фиолетового цвета, на голенях в коже заметны темно-красные точечные кровоизлияния". И та, и другая подробности, по мнению современных судмедэкспертов, свидетельствуют о том, что тело находилось в вертикальном положении не менее суток. Несмотря на временную дистанцию, можно было бы и сейчас провести следственный эксперимент. Но бывшему руководству Ленинграда пришла в голову сумасбродная (или вполне осознанная?) мысль снести здание бывшей гостиницы "Англетер". Вопреки протестам жителей средь бела дня власти стерли с лица земли историческое здание. Пусть "еще одно дурное дело запрячет в память Петербург".
Кто же в таком случае установил самоубийство Есенина? Как ни грустно это признавать, сделали это газетчики. О гибели поэта могли сообщить вечерние газеты, но этого сделано не было. Уделив много места на своих страницах происшествиям и судебной хронике, трагедии в "Англетере" не отвели ни строчки ни вечерние 28-го, ни утренние газеты 29 декабря, хотя о случившемся говорил весь Ленинград. Но зато уже в вечерних газетах этого дня, еще не имея выводов Гиляревского, журналисты объявили о самоубийстве поэта. Видимо, они ждали команды властей, а когда получили "добро", наперебой стали придумывать детали его гибели. Особым вниманием редакторов и издателей пользовались воспоминания друзей, знакомых, очевидцев, в которых те с упоением повествовали о пьяных куражах Есенина, прежних покушениях на самоубийство, об унижении им женщин, о лечении в псих. больницах. Упорно и методично формировали в народе убеждение, что он пьяница, дебошир, шизофреник, которому ничего не оставалось, как повеситься. Незадолго до гибели Есенин написал статью "Россияне", которая никогда не публиковалась: "Не было омерзительнее и паскуднее времени в лит. жизни, чем время, в которое мы живем. Тяжелое за эти годы состояние государства в международной схватке за свою независимость случайными обстоятельствами выдвинуло на арену литературы революционных фельдфебелей, которые имеют заслуги перед пролетариатом, но ничуть не перед искусством..."
Желая объяснить причину его самоубийства, враги поэта пошли по простейшему пути и стали искать ответ в его собственных стихах, то есть заменили биографию житейскую биографией поэтической, которые далеко не всегда идентичны. Слова о смерти в стихах Есенина были использованы как свидетельские доказательства против него самого. В отличие от газетчиков работники 2-го отделения милиции Ленинграда вели себя более выдержанно и расчетливо. Они дождались окончания XIV съезда партии, реакции друзей,
общественности, родных поэта и только после этого приняли решение по делу Есенина. Не проводя никаких следственных действий, зав. столом дознания Вергей лишь 20 января 1926 г. написал заключение, в котором не привел ни одного доказательства, подтверждающего самоубийство Есенина. Вот как он вышел из положения: "На основании изложенного, не усматривая в причинах смерти гр. Есенина состава преступления, полагал бы: Материал дознания в порядке п. 5 ст. 4 У ПК направить нар. следователю 2-го отд. гор. Ленинграда - на прекращение за отсутствием состава преступления. 20 января 1926 г. Зав. столом дознания Вергей, Согласен: нач. 2-го отд. ЛГМ (Хохлов)".
Следователь Бродский, также не проведя никакого расследования, согласился с выводом Вергея и Хохлова. Обратим внимание на то, что и в постановлении не указывается, что Есенин покончил жизнь самоубийством. Поэтому уместно задать вопрос: в действиях каких лиц или лица отсутствует состав преступления? Все уголовные дела, спровоцированные против Есенина, были прекращены, а определение об аресте отменено только после его смерти - 30 декабря 1925 г. Так был сактирован великий русский поэт. Его арестовывали 10 раз и привлекали к уголовной ответственности. Только на Лубянке его незаконно держали 5 раз. Провокаторы из ЧК, а затем ГПУ все делали, чтобы уничтожить поэта "законным" путем, одного за другим убивали в подвалах Лубянки его друзей, а 28 декабря 1925 г. его самого обнаружили повешенным в гостинице "Англетер". След от веревки на шее был только под подбородком, что говорило о том, что душили сзади. На теле и лице имелись прижизненные травмы. Против великого поэта России было совершено преступление, и никто до сих пор не понес за него наказания.
От редакции:
В связи с недавним юбилеем - 65-летием со дня гибели С.Есенина - в прессе и на телевидении прошло немало посвященных поэту публикаций. В некоторых приводились косвенные доказательства насильственной смерти поэта. Но ни в одной уже не утверждалось, что он покончил с собой. Так в 2-3 года лопнула версия, которую никто не подвергал сомнению 6о с лишним лет. Однако все попытки Э.Хлысталова довести расследование преступления до конца наталкиваются пока на сопротивление соответствующих ведомств: допуска к архивным материалам ему не дают. Покров тайны над трагическими событиями до конца не рассеян.
https://www.rulit.me/books/kak-ubili-sergeya-esenina-read-5663-1.html
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Воскресенье, 27 Дек 2020, 22:04 | Сообщение # 22 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | Неизвестное об известном
САМОУБИЙСТВО НЕВОЗМОЖНО УБИЙСТВО
Уже как-то даже неприлично закрывать глаза на несостоятельность офиц. версии самоубийства С.Есенина. Вылепленная в суматохе из подручного материала, каждым своим следующим словом опровергающая предыдущее, она похожа на марионетку, подвластную традиционно невидимому, но неизбежному кукловоду. И периодически её дергают за ниточки, заставляя плясать, поддерживая иллюзию её жизнеспособности. Но сомнения в самоубийстве Сергея Александровича, несанкционированно прокравшись из 5 номера «Англетера» раньше, чем оттуда вынесли его тело, пошли бродить между людьми и выросли в твердую уверенность: С.Есенина убили. Тем временем история сделала новый виток. С вернувшимся трехцветным флагом к нам пришло время покаяния и признания ошибок революционного прошлого. И покаяние было страшным, азартным, на гос. уровне. Едва ли не единственным человеком, которого оно не коснулось, стал С.Есенин. Расследование его гибели так и не было проведено. Чиновники, к чьей компетенции отнесено решение этого вопроса, пожимают плечами: «Дело-то прошлое - чего ворошить? Ну зачем вам это нужно?» Как им объяснить? Хуже слепого тот, кто не хочет видеть. Незамеченным остается и предостережение Е.Евтушенко: «Недопокаявшийся народ напрасно чинит водопровод».
На фотографии - тело молодого мужчины. Голова запрокинута, волосы растрёпаны, лицо бледное. Лоб над переносицей проломлен, переносица сломана. Глаза закрыты. Под левым веком - пустота, глаз глубоко запал или вытек. Правое веко закрыто не до конца, глаз - навыкате. Под правой бровью -круглое черное пятно - след то ли от удара, то ли от пули. Такое же пятно на лбу. На верхнем веке левого глаза - синяк. Носовая полость заполнена веществом серого цвета. Рот приоткрыт, верхняя губа припухшая. От уголков губ вниз - шрамы в виде симметричных, четких полос, явно оставленные жгутом. Правая рука застыла, неестественно согнутая в локте, ниже локтя - сильный ожог. Отчего умер этот мужчина?
Отнеситесь к моему сообщению, насколько это возможно, без иронии, - он повесился. Только не нужно необдуманных вопросов, типа: «Как это он так повесился? А лоб ему кто проломил?» Не нужно. Я сейчас всё объясню. На фотографии - С.Есенин. Теперь понятно, как? В этой истории на все бесконечные «как?» давно дан один предельно ясный, хотя и не по существу ответ: «потому что». Все сомнения признаны спекуляцией и погоней за дешевыми сенсациями. Ведь достоверно известно, что Есенин покончил жизнь самоубийством в 5 номере гостиницы «Англетер» в ночь с 27 на 28 декабря 1925 г.
Откуда это известно? Можно долго и обстоятельно отвечать на этот вопрос, ссылаясь на замечательные по своей бессодержательности бумаги неведомого происхождения и воспоминания друзей Сергея Александровича, которые на некоторых, вероятно, карнавальных фотографиях, одеты в форму сотрудников ГПУ. Но ответить лучше и обоснованней, чем это сделал Ю.Прокушев, председатель комиссии по расследованию обстоятельств гибели поэта, просто не получится. «Это, в общем, ясно», - пришел Прокушев на выручку растерявшемуся старшему прокурору Дедову во время конференции, посвящённой этим самым обстоятельствам гибели. А растерялся служитель Фемиды, когда следователь Э.Хлысталов, проводивший частное расследование гибели Есенина, предложил ему привести хотя бы одно доказательство самоубийства поэта. «Да, ясно в общем», - поддержал в свою очередь Дедов Прокушева. Конечно, ясно. И исключительно по причине того, что повесился Есенин сам, без посторонней помощи, и, кроме него, разумеется, в номере никого не было, никто и не может пояснить, как удалось ему совершить столь технически сложное самоубийство. Тем не менее трагедия, произошедшая в «Англетере», подлежит реконструкции.
События развивались следующим образом: весь день в воскресенье, 27 декабря, у Есенина в номере были гости - поэт Эрлих, писатель Устинов с женой, проживавшие в той же гостинице, и журналист Ушаков. Утро начинается с того, что Сергей Александрович, смеясь и весело ругаясь, всем рассказывает о том, что его чуть не взорвали: он хотел принять ванну, колонку разогрели, а воды не было. Есенин оживлен, в хорошем настроении: самовар, чай, ванна, смех, разговоры, планы на будущее, обед. Около 6 час. вечера Устиновы уходят, в номере остаются Есенин, Эрлих и Ушаков. Около 8 уходит Эрлих, но, дойдя до Невского, возвращается, так как забыл портфель с бумагами. Ушакова уже нет в номере. Есенин, совершенно спокойный, сидит за столом, накинув на плечи полупальто, и просматривает старые стихи. Эрлих забирает портфель и уходит. Оставшись один, Есенин, будучи абсолютно трезвым, внезапно впадает в безумие и принимает твёрдое решение покончить жизнь самоубийством.
Для осуществления своего намерения он переворачивает всё в номере вверх дном. Твердым и тяжелым предметом с неровными краями наносит себе удар по лицу такой силы, что ломает кости черепа на лбу, переносицу и травмирует оба глаза. Не ограничиваясь этим, зачем-то берет в рот жгут и стягивает его сзади так, что он врезается ему в кожу, оставляя глубокие шрамы, как бы очерчивающие подбородок слева и справа. При этом он чем-то обжигает себе правую руку ниже локтя и перерезает сухожилие. Однако и это не кажется Есенину достаточным. Он берет гипсовую тумбу, ставит ее на письменный стол. Учитывая диаметр и высоту тумбы, то, что произошло дальше, уже настоящий акробатический трюк.
Отсюда и далее - тревожная барабанная дробь: человек с проломленным лбом, выбитым глазом и перерезанным сухожилием правой руки двумя ногами становится на узкую высоченную тумбу. Взбираться для самоубийства на столь неустойчивую конструкцию Есенин вынужден в связи с необходимостью повеситься «под самым потолком», как следует из материалов дела. А потолки в «Англетере», по разным сведениям, то ли 3,2 м, то ли 3,5 м, то ли 3,7 м. Затем, стоя на тумбе, он закрепляет на вертикальной трубе парового отопления верёвку от чемодана, делает петлю и вешается, схватившись правой рукой за раскаленную трубу. Вот, собственно, и всё. Остаётся только обратить внимание на неоспоримое достоинство изложенной версии, заключающееся в том, что она - единственная, полностью соответствует и фотоматериалам, и письменным доказательствам по делу. Проще говоря, совмещает несовместимое.
Ну, конечно, некоторые вопросы возникают. Однако они скорее относятся к незначительным деталям. Вот, в частности: как сумел Есенин повеситься на абсолютно гладкой вертикальной трубе? При этом тумба, которую он поставил на стол, чтобы повеситься, после его смерти оказалась, как и положено, стоящей на полу, - аттракцион, достойный Копперфильда. На самом деле противоречия здесь только кажущиеся. То, что верёвка неминуемо бы сползла вниз под тяжестью тела, конечно, ничего не меняет, это ни в коей мере не могло помешать Есенину. А тумбу после того, как повесился, он просто поставил на место. Вот канделябр поднять забыл. Вызывает искреннее удивление тот факт, что отдельные исследователи находят описанный способ самоубийства превосходящим физ. возможности человека, и потому - невыполнимым. Они искусственно стараются его упростить. По их версии, Есенин просто повесился, а имеющиеся у него травмы и телесные повреждения получил уже после смерти. Так, в частности, они ссылаются на то, что ночью в гостинице включили отопление, и проломленный лоб, сломанная переносица и повреждение обоих глаз - это результат необъяснимо плотного соприкосновения лица Есенина с трубой парового отопления.
Я не буду говорить о том, что вечером Есенин сидел в номере, накинув полупальто, а утром надзиратель Горбов, составлявший протокол, тоже не снял шинели. Не буду говорить о том, что из протокола того же Горбова следует, что в момент обнаружения тела правой рукой Есенин держался за трубу парового отопления. Однако не только вопреки всякой логике ладонь не расплавилась, как следовало бы ожидать, глядя на страшные травмы лица, но и в нарушении всех законов физиологии необъяснимым образом почему-то в момент смерти не разжалась. Ведь если даже предположить, что перед смертью Есенин, пытаясь спастись, схватился за трубу рукой, то, как только наступила смерть, рука, ослабев, неизбежно бы разжалась и опустилась вниз, безжизненно повиснув вдоль тела. Промолчу и о том, что ожог и сломанные кости - это «две большие разницы», - как говорят в Одессе. Я только напомню, что лоб и переносица Есенина были сломаны твердым предметом с неровной поверхностью, - это безоговорочный вывод, исходя из характера травмы, и труба парового отопления мало подходит под это описание. А если учесть, что в номере не одна, а 2 расположенные параллельно в предельной близости друг от друга трубы, то и вовсе сложно понять, отчего вдруг следы на лице Есенина оставила только одна из них. Но главное - я предложу представить себе, в каком положении находится голова повесившегося человека. Правильно, это зависит от петли. Голова может быть или запрокинута назад, если петля стянулась непосредственно под подбородком. Или опущена вниз, если петля стянулась ниже. Возможно ли при каком-либо из этих положений головы соприкосновение с параллельным вертикальным предметом нижней частью лба? Как надо для этого извернуться?
Сделайте простую вещь: подойдите к трубе парового отопления или к любой другой вертикальной трубе, станьте рядом настолько, чтобы касаться головой трубы. Опустите голову вниз, при этом попробуйте соприкоснуться с трубой нижней частью лба, переносицей, глазом. Нет, даже не соприкоснуться, а вжаться лицом в трубу. Не забывайте о том, что в нашем случае каким-то фантастическим образом в момент смерти мышцы человека не расслабляются. Повторите попытку, запрокинув голову назад. Попробуйте, и сразу станет ясно, что фокус с тумбочкой значительно проще. Безусловно, необходимо признать резонными и обоснованными попытки связать перерезанные вены и сухожилие Сергея Александровича со стихотворением «До свиданья, друг мой, до свиданья». Установлению такой связи способствует и тот факт, что стихотворение было написано Есениным как минимум за сутки до смерти, и тот факт, что на его написание потребовалось всего 2 капли крови. А порез на кисти левой руки Есенина, который он сделал, собственно для того, чтобы получить эти 2 капли крови, видели днем 27 декабря. И потом, возможно ли в принципе написать стихотворение кровью, не перерезав вен и сухожилия? Считать же «До свиданья, друг мой, до свиданья» прощальным стихотворением просто обязывает тот пустяк, что оно было подарено Эрлиху. Вряд ли это был самый близкий Есенину и значимый в его жизни человек. Так есть ли основания сомневаться в том, что именно к Эрлиху ему захотелось обратиться с последними словами?
О том, что это не единственное стихотворение Есенина, написанное кровью, о том, что и раньше бывали случаи, когда в отсутствии чернил или, желая подчеркнуть важность слов, он писал кровью, - вспоминать неуместно. Не до мелочей. Но, в общем-то, упрощенная версия самоубийства вполне жизнеспособна. Она находит своё подтверждение в письменных материалах дела. И если упорно не видеть посмертных фотографий Есенина, с которыми она вступает в серьёзные противоречия, то почему нет? Ни в какие противоречия с посмертными фотографиями Сергея Александровича не вступает другая версия произошедшего в «Англетере». Однако у этой версии - целый ряд существенных разногласий с письменными материалами по делу. А это лишнее. Эти самые материалы и между собой не слишком-то согласованы. Впрочем, авторы этой версии и не пытаются что-то с чем-то согласовывать. Они безответственно игнорируют иезуитски сложные объяснения своих оппонентов, повествующие о том, каким непостижимым образом Есенин самоубился. Эти начисто лишенные воображения люди настаивают на том, что всё значительно проще. Проще и страшнее.
По их утверждению, вечером 27 декабря 1925 г., ориентировочно в период времени от 18 до 20 час. в гостинице «Англетер» Есенин был убит. Да, действительно, если его убили, всё становится значительно проще. Ему уже не нужно устраивать беспорядок в номере, разбрасывать свои вещи, проламывать себе лоб, перерезать вены и сухожилие. Не нужно вешаться, причинив себе такие страшные травмы. Ему нужно только бороться с нападавшими, до последней минуты оказывая сопротивление. Однако согласиться с такой версией невозможно. В противном случае пришлось бы, мягко говоря, подвергнуть сомнению воспоминания и свидетельства многочисленных друзей Есенина, начиная с Эрлиха и Устиновых. Друзей, плотным кольцом окружавших Есенина при жизни и не нашедших в себе сил отпустить его после смерти. Недостойно при этом манкировать тем фактом, что это все очень уважаемые, кристально честные люди, многие из которых служили в ГПУ в чине не ниже капитана. И именно они дали исчерпывающие и внятные объяснения произошедшему в «Англетере»: «Случилась трагедия… всё к этому шло… мы не были достаточно внимательны… мы не уберегли… мы все виноваты». Могут ли быть еще какие-то вопросы?
Воспоминания этих людей, старательно в унисон рассказывающих, что они все видели Есенина незадолго до трагедии, и он был пьян и подавлен, неопровержимо убеждают в том, что самоубийство было неизбежно. И то сказать, оставался ли у него выбор? Ему было 30 лет, он был в зените славы, готовилось к печати собрание его сочинений, гонорар за которое обеспечивал ему безбедное существование по крайней мере на ближайшие 1,5 года. Молодой, красивый, полный сил и замыслов, он приехал в Ленинград, чтобы издавать свой журнал, чтобы работать. Всегда элегантный, он привез с собой 2 чемодана обуви. Что могло удержать его от самоубийства? Мало того, согласившись с версией убийства, нам пришлось бы признать, что расследование по делу не проводилось. Не были выполнены даже элементарные следственные действия. А безграмотная бумага, составленная участковым надзирателем Горбовым и подписанная понятыми, пришедшими, когда тело Есенина уже лежало на полу гостиничного номера, ничего не доказывает кроме того, что её составитель заходил в «Англетер». Нам пришлось бы признать, что акт вскрытия, якобы подписанный Гиляревским, тоже доверия не вызывает. Не только потому, что не является экспертизой, но и потому, что вообще берут сомнения, составлен ли он Гиляревским, - слишком пустая, непрофессиональная бумага. А, глядя на фотографии и посмертную маску Есенина, как отнестись к явно неадекватному заявлению, содержащемуся в этом акте Гиляревского: «…зрачки в норме»?
Но это еще полбеды. Хуже то, что и по этой очень сдержанной на изложение фактов бумаге современные эксперты делают вывод о том, что тело Есенина находилось в висячем положении около 10-12 час., и, соответственно, смерть наступила вечером 27 декабря. Но, и это еще не всё: изучив акт вскрытия, эксперты дают однозначный вывод - смерть наступила не позднее 2-х часов после приема пищи. В совокупности эти данные выводят на время от 18 до 20 час. вечера. Но опять же, как быть с воспоминаниями Эрлиха? Как быть с воспоминаниями Устинова, очень своевременно, в 18 час., покинувшего номер Есенина? И куда деться от воспоминаний Назаровой - жены коменданта «Англетера», рассказавшей о том, что 27 декабря муж вечером пришёл домой, и тут же по телефону был снова вызван на работу. Вернулся он поздно ночью и сообщил, что в номере повесился жилец - поэт Есенин. А утром 28 декабря Назаров, вызванный Устиновой и Эрлихом, открыл дверь в номер Есенина отмычкой и, даже не заглянув, ушёл. Необъяснимая незаинтересованность коменданта гостиницы, пустившего в номер постояльца посторонних людей. А как быть с пятнами крови в номере «Англетера»?
Как быть с валяющимся на полу канделябром, столь навязчиво маячащим на переднем плане фотографии? Как быть с его нахально демонстрируемой дугообразной подставкой, когда на посмертной маске Есенина «в лобной области видна выступающая площадка с дугообразным контуром»? Как отделаться от мысли, что именно этой подставкой нанесен удар по голове Есенину? Что одна из ножек этой подставки оставила рану под его правой бровью? Как? Как быть с бесконечными ни о чем не свидетельствующими бумагами без подписей, бумагами, написанными непонятно кем и незнамо о чём? Как быть с тем очевидным, но упрямо не замечаемым фактом, что на посмертных фотографиях Сергей Александрович до неприличного не похож на повесившегося и даже на повешенного. В самом по себе этом факте ничего страшного, ясное дело, нет. Простая формальность. Казалось бы, ну не похож и не похож. Так нет же! Оказывается, такая мелочь - повод решить, что причиной его смерти не могло быть повешение. Да, действительно, у тех, кто вешается сам или с посторонней помощью, вываливается язык изо рта, лицо становится сине-красного цвета, на шее остается ярко-фиолетовая полоса от петли. Ну, допустим, на англетеровских фотографиях шея Есенина закрыта воротником рубашки, и что там с полосой - непонятно.
Но вот, что странно: на фотографиях, сделанных в морге, на Есенине, понятно, никакой рубашки нет. Однако на одной фотографии полоса на шее видна отчетливо, так отчетливо, что кажется, - на шее верёвка, а не след от неё, и проходит она посередине шеи, но, к сожалению, на той фотографии почти не видно лица. На других – лицо Есенина видно хорошо, но вот незадача - никакой полосы на шее нет. Принять же за странгуляционную борозду обычные кожные складки, которые появляются при наклоне головы у любого человека, нет никакой невозможности. А на всех посмертных фотографиях шея Сергея Александровича приподнята, за счет чего наклонена голова. С вывалившимся языком и цветом лица - и вовсе накладка. А тут еще час от часу не легче: поэт В.Князев, который провел ночь в морге у тела Есенина, констатировал: «Полоса на шее не видна, только кровь чернеет на рубахе». Да и без того с посмертными фотографиями - беда. Как быть с проломленным лбом, со следами удавки на лице, с согнутой рукой? Почему рука не разогнулась в момент смерти? Что помешало? Та самая удавка, следы которой остались на лице? И к чему отнести слова Эрлиха, обращенные к Есенину уже после его смерти: «… и, наконец, пусть он простит мне наибольшую мою вину перед ним, ту, которую он не знал, а я - знаю»?
Какая неизвестная Есенину вина мучила Эрлиха? Как быть с воспоминаниями Н.Клюева, который пришел к ожидавшему его «Сереженьке» 27 декабря около 20 час., а его не пустили в гостиницу? Как быть с отчаянным криком З.Райх над раскрытой могилой Есенина: «Сережа! Ведь никто ничего не знает… Сережа…» Как быть с рисунками художника Сварога, который, узнав о трагедии, одним из первых прибежал в «Англетер» и с натуры, с болезненной документальной точностью нарисовал лежащего на полу Есенина. Как быть с этими жуткими рисунками? И хуже того - как быть с пояснениями Сварога к этим рисункам? Как быть с твёрдой убежденностью профессионального художника, человека превосходно знающего анатомию, в том, что Есенина убили? Как быть с его простым, понятным и от этого страшным объяснением того, что произошло в номере? Бессмысленный и бестактный вопрос: «Как быть?» Да никак! Предлагаю поступить так, как и поступали всё это время, - не обращать внимания. Так ли это существенно? Важно другое - легкомысленно ссылающиеся на эти аргументы исследователи просто выбивают почву из-под ног у версии о самоубийстве, а заодно и у версии об убийстве путём повешения. А этого допустить нельзя. Иначе что же получится? Есенина убили с изуверской жестокостью, и уже мёртвым вдели в петлю с банальной целью инсценировать самоубийство?
Но нуждались ли те, кто совершил убийство поэта, в каких бы то ни было инсценировках? Неужели те, кто без суда и следствия расстреливал людей тысячами, смутились, убив одного человека, и стали заметать следы? И как заметать! Невиданная по размаху, десятилетиями длившаяся кампания по вытравливанию из памяти людей самого имени Есенина, даже произносить которое было небезопасно. И введение вместо имени поэта понятия «есенинщина», сложно сказать, что означающего. Усердие, проявленное вождями великой державы, в шельмовании одного из своих граждан, беспримерно. Мировая история не знает аналогов такого усердия. И страх, который вызывал Есенин у вождей великой державы - у людей, заставивших содрогнуться полмира, не менее уникален и беспрецедентен. Уникален еще и тем, что он мёртвый оказался даже страшнее и опаснее Есенина живого.
После декабря 1925 г. много воды утекло. Враги народа и борцы за народное счастье успели не один раз поменяться местами. И на каждом новом повороте, спешно меняя декорации, мы судорожно кидались в архивы ГПУ, НКВД, КГБ, чтобы успеть развеять очередной миф и обнародовать очередную правду о палачах и их жертвах в зависимости от того, кто в данный момент объявлялся палачом, а кто - жертвой. И только о гибели Есенина сегодня мы знаем столько же, сколько 28 декабря 1925 г. Эта смерть оказалась закрытой темой при любой власти, тайной, которую взяло под свою защиту государство. Ошельмовать, запретить, вытравить даже память - отработанная, безотказная схема, по которой в бездну забвения столкнули не одного талантливого человека, но которая внезапно дала сбой на С.Есенине. Что заставляет мучительно вчитываться в поток мерзких, доходящих до откровенного маразма воспоминаний-сплетен, ища в этом хаосе искренние, случайно сохранившиеся слова о Сергее Александровиче? Что заставляет мучительно всматриваться в посмертные фотографии поэта? Лицо мёртвого Есенина цепляет и долго не отпускает от себя взгляд. Дело не в том, что оно изуродовано страшными травмами, - от таких лиц хочется поскорее отвести глаза. Дело в том, что на нем нет застывшего выражения смерти, оно - живое. Живое - не всё можно объяснить словами...
Отчаяние и нестерпимая боль Есенина ощущаются физически, всеми нервами. И слышен когда-то оборванный крик. Слышен так, что хочется закричать. Может, расслышала его и мать С.Толстой - О.К. Дитерихс, не любившая Есенина при жизни: «Но когда я подошла к гробу и взглянула на него, то сердце мое совершенно смягчилось, и я не могла удержать слез. У него было чудное лицо (несмотря на то, что какие-то мокрые и прилизанные волосы очень меняли сходство), такое грустное и скорбное, и милое, что я вдруг увидела его душу и поняла, что, несмотря на всё, в нём была хорошая, живая душа». В этих словах - не только боль, но и нечто большее – сострадание боли Есенина.
На фотографии - молодой мужчина в пальто и шляпе. Очень красивый и очень элегантный. Он стоит, повернувшись в пол-оборота. Левая рука - в кармане, в правой, согнутой в локте, он держит папиросу. Голова чуть наклонена. У него удивительное лицо. Такое обаятельное, такое светлое, такое милое! Проницательные, глубокие, всё понимающие глаза. Затаившаяся в них чуть заметная, грустная улыбка. И такая ласковость, такая пронзительность - в глазах, в лице, во всём его облике… что больно. Это С.Есенин. Одна из последних фотографий. Одна из последних, на которой он жив. Есенину на ней 30 лет. На ней и навсегда. И пускай почтенные специалисты проводят серьезную работу по выстраиванию ассоциативного ряда, в котором при имени Есенина будут сами собой возникать понятия «пьяница» и «самоубийца». Пускай этот титанический труд они скромно именуют «расследованием обстоятельств гибели С.Есенина». Пускай ведут праведный бой с сомнениями, бережно сохраняя пунктуацию 1925 г., по правилам которой поставлена запятая в дилемме «самоубийство, невозможно убийство». Пускай - плевать! У Времени свои ассоциации и свои правила пунктуации. Ему одинаково нет дела ни до тех, кто поставил точку вечером 27 декабря 1925 г., ни до тех, кто заботливо подмалёвывает запятую. И не надо унижать память Сергея Александровича, опускаясь до бессмысленных споров с теми, кому «это в общем ясно». Имеющий глаза - видит, имеющий уши - слышит, имеющий разум - мыслит. Время пишет историю и ставит свои знаки препинания. В храмах и церквах ставят свечи и молятся об убиенном Сергии.
Ольга Булгакова
25.07.2008. Газета «Слово»
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Вторник, 29 Дек 2020, 23:19 | Сообщение # 23 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | ЭДУАРД ХЛЫСТАЛОВ. ДЕЛО № 12175 ГЕОРГИЯ ЕСЕНИНА
Весной 1913 г. в типографию Сытина на самую низшую должность пом. корректора приняли 17-летнего деревенского паренька. Он приехал из рязанского села Константиново, но на деревенского внешне похож мало. Остроумен, насмешлив, заносчив и самолюбив. В обиду себя не даст, хоть и не москвич. На нём коричневый костюм, накрахмаленная рубашка с высоким стоячим воротничком, модно завязанный галстук. Звали паренька Сергей Есенин. Считая себя поэтом, он отказался работать с отцом в мясной лавке приказчиком и сам выбрал место с крохотным жалованьем в типографии, рассчитывая здесь печатать свои стихотворения. В корректорской никто из сотрудников его поэтом не признаёт (ещё бы, они готовят к изданию произведения великих русских поэтов!), а редакции газет и журналов, где юноша показывает свои стихи, отказываются их публиковать.
За строптивый характер работники типографии невзлюбили Сергея. Полюбила его только 22-летняя корректор А.Изряднова. В выходные дни они вместе ходят на занятия в университет Шанявского, много говорят о поэзии, литературе. После работы Есенин провожает Анну до дома во 2-м Павловском пер., а потом возвращается на Серпуховку, где живёт с отцом в небольшой комнате.
Подружился он с рабочими-печатниками. Ему нравились их смелые разговоры о свободе, равенстве и братстве, и он, не зная истинных планов вожаков революции, подписал письмо известному рабочему, члену Госдумы Роману Малиновскому в поддержку свержения самодержавия революционным путём. Откуда было знать Есенину, что часть партийных рабочих вожаков являются сексотами царской охранки, выдают планы своих товарищей, получая за это огромные гонорары. И не случайно. С разоблачёнными предателями революционеры расправлялись жестоко: их расстреливали.
Таким сексотом как раз и был Малиновский, получавший каждый месяц не менее 700 руб. Для сравнения, при царе губернатор получал 500 руб., а самый квалифицированный мастер - около 150. Малиновский немедленно сообщил своим хозяевам о полученном письме, и полиция бросилась искать подписантов. К концу 1913 г. филёры установили человека, подписавшего письмо фамилией Есенин, и в комнате у его отца провели оскорбительный обыск. Законопослушный Александр Ильич был унижен поступком сына и выгнал его на улицу. Какое-то время юноша жил у знакомых, не всегда зная, где он будет ночевать завтра. Дружба Анны и Сергея переросла в близкие отношения. Филёры сообщали начальству, что к Есенину ходит вечерами барышня и они проводят время в комнате при потушенном свете.
Для Есенина этот период стал самым изобильным в его творчестве. Он написал 70 прекрасных стихотворений. Именно с этого времени он состоялся как поэт. Несомненно, его творческому росту способствовало проживание в Москве, общение с литераторами и издателями, занятия в университете Шанявского, работа в корректорской, но главное - его любовь к Анне. Это соединение таланта и любви в жизни поэта следует считать изрядновским периодом. И совсем не случайно в это время появились главные строки:
Если крикнет Рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая.
Дайте родину мою».
21 марта 1914 г. Анна забеременела и несколько месяцев старательно скрывала беременность от всех. Шло время. На 6-м месяце скрывать беременность от родных далее она не могла. Известие о внебрачных отношениях и ожидание ребёнка тяжело было принято в семье Изрядновых. Анна вынуждена была уйти: сняла комнату около Серпуховской заставы и стала с Есениным жить совместно. Он бросает работу в издательстве, целиком занимаясь сочинительством. В своих воспоминаниях Анна Романовна писала:
В конце декабря у меня родился сын. Есенину пришлось много канителиться со мной (жили мы только вдвоём). Нужно было меня отправить в больницу, заботиться о квартире. Когда я вернулась домой, у него был образцовый порядок: везде вымыто, печи истоплены, и даже обед готов и куплено пирожное, ждал. На ребёнка смотрел с любопытством, всё твердил: «Вот я и отец». Потом скоро привык, полюбил его, качал, убаюкивал, пел над ним песни. Заставлял меня, укачивая, петь: «Ты пой ему больше песен». В марте 1915 г. поехал в Петроград искать счастья. В мае этого же года приехал в Москву, уже другой. Немного побыл в Москве, уехал в деревню, писал хорошие письма. Осенью заехал: «Еду в Петроград». Звал с собой. Тут же говорил: «Я скоро вернусь, не буду жить там долго». Но Есенин к Анне не вернулся.
Сына Георгия (родные звали его Юрием) Анна растила одна. Сергей, бывая в Москве, навещал, изредка помогал деньгами. Однако после революции её материальное положение крайне ухудшилось, работа корректором оплачивалась мизерно. На любительских снимках Юра одет бедно, лицо - не по годам умного мальчика. Рано начал писать стихи, но мало кому показывал. Фамилию отца носить было непросто. Он окончил авиационный техникум, некоторое время работал в Академии им. Жуковского. Незадолго до своей трагической гибели Есенин просил Анну беречь сына. Она и так, отказывая себе во всём, растила и берегла Юрия. В начале 1937 г. его призвали в армию, и он бесследно исчез. Куда только она не обращалась, в ответ молчание. Добрые люди намекнули матери, что, возможно, его тайно осудила «тройка» на 10 лет лишения свободы без права переписки. Анна ждала сына, тайком обливаясь слезами, целых 9 лет. Бережно хранила чемодан с его одеждой. Она связала ему свитер и всё беспокоилась, подойдёт ли он Юрию. В 1946 г. заболела и внезапно умерла, так и не узнав правду о сыне. Автор этих строк много лет занимается расследованием обстоятельств трагической гибели великого русского поэта С.Есенина и, понятно, не мог пройти мимо его первенца. Мои длительные требования ознакомить меня с документами из архива бывшего КГБ увенчались успехом.
Передо мной дело № 12175 по обвинению Г.С. Есенина по ст. 58 пункт 8 и пункт 11 Уголовного кодекса РСФСР. Какое же преступление совершил юноша? После Октябрьского переворота вожди большевиков в пропагандистских целях согласились с выходом из состава России Украины, Финляндии, Грузии, Армении и др. государств. Однако идеи мировой революции (захват власти во всех странах мира) захватили их умы, тем более, им в руки попали царский золотой запас, картинные галереи, произведения искусства, они ограбили самых богатых людей на планете и срочно стали в странах Европы создавать компартии, вооружать большие отряды боевиков, подрывать законные власти, расплачиваясь золотом и драгоценными камнями. В России голод, в городах люди получают по 50 гр. хлеба, а.Ленин и Троцкий отправляют за границу драгоценности, принадлежащие народу. Основную подрывную работу на Западе проводили тайные агенты Коминтерна.
Один из организаторов компартии Германии позже писал:
«Инструкции Ленина были кратки: «Возьмите как можно больше денег, присылайте отчёты и, если можно, газеты, а вообще делайте, что покажет обстановка. Только делайте!» Сразу же написал соответствующие записки: Ганецкому, Дзержинскому. Я знал Ганецкого уже много лет, и он меня принял как старого знакомого товарища. Выдал 1 млн. руб. в валюте - немецкой и шведской. Затем он повёл меня в кладовую секретной партийной кассы. Повсюду золото и драгоценности: драгоценные камни, вынутые из оправы, лежали кучками на полках, кто-то явно пытался сортировать и бросил. В ящике около входа полно колец. В других золотая оправа, из которой уже вынуты камни. Ганецкий обвёл фонарём вокруг и, улыбаясь, говорит: «Выбирайте!» Потом объяснил, что это всё драгоценности, отобранные ЧК у частных лиц, - по указанию Ленина, Дзержинский их сдал сюда на секретные нужды партии. Мне было очень неловко отбирать: как производить оценку? Ведь я в камнях ничего не понимаю. «А я, думаете, понимаю больше? - ответил Ганецкий. - Сюда попадают только те, кому Ильич доверяет. Отбирайте на глаз, - сколько считаете нужным. Ильич написал, чтобы вы взяли побольше, - и советовал в Германии продавать не сразу, а по мере потребности. И действительно, я продавал их потом в течение ряда лет. Наложил полный чемодан камнями, золото не брал: громоздко. Никакой расписки на камни у меня не спрашивали, - на валюту, конечно, расписку я выдал...»
Сколько ни провоцировали большевики восстания в странах Европы, трудящиеся не желали поддерживать кучку кровожадных международных авантюристов. В СССР постепенно стали репрессировать деятелей «ленинской гвардии», не оглядываясь на их революционное прошлое. В 1935 г. чекисты арестовали Иосифа Бергера, как немецкого шпиона, и бросили в полит. Бутырку. Бергеру удалось от расстрела выкрутиться, выжить, дождаться освобождения и даже написать воспоминания. Его рукопись самиздатом в 60-х годах ходила по рукам. Врезались в память строчки:
«...Однажды к нам в камеру среди ночи привели новичка. В полутёмную камеру дверь отворилась, и к нам впихнули молодого парня с узлом в руках. Когда мы рассмотрели его лицо, были поражены. Парень был вылитый поэт С.Есенин. Потом выяснилось, что это его сын Юрий. Оказалось, что он тоже пишет стихи. Он ненавидел советскую власть. Юрий был убеждён, что у его отца не было никаких причин закончить жизнь самоубийством, что погиб он вследствие каких-то нападок и говорить следует о его убийстве. Власти преследовали его до последнего дня, - уверял Юрий заключённых в камере. Его арестовали в Хабаровске. Он в это время служил в армии. Сначала думал, что арест связан с нарушением воинского устава или дисциплины, но потом узнал, что обвиняется за принадлежность к группе террористов. С помощью сексотов, сидевших с Есениным в лагере под видом арестованных, следователи ловким обманом вытрясли из него нужные показания. Им удалось убедить, что ему, сыну Есенина, судьи не вынесут сурового наказания, но он должен каяться и не изменять своих показаний. После допросов Юрий обливался слезами...»
На обложке дела: «Особый архив. Дело № 12175 по обвин. Есенина Г.С.». Есть ещё цифры: «874-37» и «024938». Это номера оперативных материалов, на основании которых было сфабриковано это дело, в них доносы сексотов, донесения тайных наблюдателей, планы-задания агентам и др. подобные бумаги. Имена этих законченных негодяев до сих пор скрываются, и это несмотря на то, что советская власть давно пала и к власти пришли её враги - демократы. К делу Есенина приложили руку самые кровожадные палачи, но начало всему положили скрываемые властями оперативные работники НКВД.
«Справка
4-м отделом ГУГБ НКВД СССР разрабатывается контр-революционная фашистско-террористическая группа, одним из активных её участников является Есенин Ю.С., резко враждебно настроенный к Советской власти. Есенин высказывает террористические намерения против руководителей Партии и Сов. Правительства, заявляя: «Сталин на трибуне прячется за людей, но его можно взять бомбой».
Тут же касаясь вопроса о изыскании взрывчатого вещества, Есенин утверждает: «Оружие дело второстепенное. Его можно достать сколько угодно, но что им делать, пострелять в воздух. Я умею делать пироксилин. Я его делал и пробовал на взрывах, щепотка в жестяной банке взрывает целое дерево. У меня есть дядя подрывник, он читает лекции в Академии по подрывному делу. Эта консультация обеспечит любой вид взрывчатого вещества».
Подготавливая себя к совершению теракта, Есенин говорил, что одним из главных решающих моментов является воспитание воли: «Не вооружённость решает дело, а воля, стойкость, хитрость, затаённость, надо воспитывать в себе волю».
При этом ссылается на ряд примеров из истории подготовки совершения терактов итальянской организации Мафии и народовольцев. Есенин, выдвигая перед участниками группы задачу организованной борьбы с ВКП(б), заявляет: «Нужно организованное сопротивление. Для этого не обязательно большое количество людей. В террористических выступлениях техника играет решающее значение, и когда люди очень обозлены, к ним приходят самые неожиданные изобретения, характерным примером является история бомбометания в России».
Есенин, развивая план действия контрреволюционной организации, выдвигает двурушничество основным методом борьбы: «Нет более верной и успешной работы на два фронта. Это означает быть всегда в курсе событий у врага. Это ориентирует, а будучи ориентированным, можно лавировать и жалить самые больные места. Из зубатовщины прямо вытекает метод так называемой «тихой сапы». Дело не в терминологии, а в существе. Надо уметь пробираться в глубь госорганизаций, зарекомендовать себя и глушить то одного, то другого. В этих целях прекрасно могут быть использованы и коммунисты. Среди этой прослойки подавляющее большинство недовольно».
Основой программы террористической группы Есенин выдвигает национализм: «Стержнем программы теперь должен явиться национализм. На этом большом, может быть, и нелепом чувстве можно вести за собой всю громаду серой массы. Надо учесть опыт Германии, которая делает этим национализмом чудеса».
Фашизм и его интернационалистические стремления Есенин всячески восхваляет: «Есть уголки, где народы цветут полным цветом. Этим уголком является Германия. Единственно умной и последовательной гос. философией является философия Германии. И вполне понятно - в её основу легло гениальное учение Ницше, а не Маркса, являющееся сплошным пасом. Марксисты дискредитируют террор для того, чтобы дискредитировать его как средство борьбы против самих себя».
Наряду с этим Есенин в крайне злобных выражениях клеветнически отзывается о тов. Сталине. Полагаю: необходим обыск и арест Есенина Г.С.
Начальник 6-го отд-ния
4-го отдела ГУГБ
капитан Гос. безопасности (Журбенко)
февраля 1937 г.»
На первой странице этой справки (л.д. 34) размашистая резолюция (санкция) полгода назад назначенного шефа НКВД Н.Ежова и рядом ещё 2 нечитаемые подписи неизвестных начальников с датами 27.3. 37 и 3.3. 37 г. (Документ не редактирован.) Простой анализ убеждает нас в том, что никаких доказательств преступной деятельности Георгия не существует. Все сведения почерпнуты из тайного доноса очень близкого приятеля, который путём провокационных бесед выяснял настроение и отношение к существующему тоталитарному режиму, регулярно доносил, и 22 мая его вызвал на допрос оперуполномоченный 6-го отделения 4-го отдела ГУГБ сержант госбезопасности Павловский. Он сделал всё, чтобы представить молодого человека опасным преступником. Вот протокол первого допроса (текст и правописание подлинника).
«Вопрос: Вы обвиняетесь в контрреволюционной деятельности. Признаёте ли вы себя виновным?
(Никакого конкретного обвинения фактически предъявлено не было, арестован он был незаконно, без санкции прокурора. В этом и заключалось коварство НКВД, заставить узника находиться в полном неведении своего ареста, ловить на неосторожно произнесённом слове. - Э.Х.)
Ответ: Я намерен показать следствию о всех своих контрреволюционных преступлениях. Воспитанный в мелкобуржуазной среде, я ещё в школьные годы заразился антисоветскими настроениями. (Эти фразы записаны Павловским и по др. делам - П.Васильева, В.Наседкина, И.Приблудного и др., значит, это слова следователя. - Э.Х.)
Так, в школьные годы в 1928 г. мной было написано контрреволюционное стихотворение, в котором я выражал свои настроения, о том что праздник 10-летия Октября мне чужд. (Раз стихотворение написано к 10-й годовщине Октября, значит, это было в 1927 г., когда мальчику было 13 лет! - Э.Х.)
Прочитав это стихотворение в кругу своих знакомых, я порвал его. (Чекист не выясняет контрреволюционность стихотворения, даже не приводит ни одной строчки. Ему в протоколе нужны слова: «контрреволюция», «преступление» и т.п. - Э.Х.)
Вопрос: А позднее кому вы читали антисоветские стихи?
Ответ: Позже в 1935 г. я читал это стихотворение Пермяку.
Вопрос: Ещё кому?
Ответ: Это стихотворение я читал также и Приблудному.
Вопрос: Какие ещё антисоветские стихотворения вы сочиняли?
Ответ: Больше антисоветских стихов я не писал. (Юрий понимает, что наговаривает на себя, поддакивая Павловскому, и замолкает. А чекисту нужны показания, и он переходит в решительное наступление. - Э.Х.)
Вопрос: Следствие предлагает вам дать подробные показания о вашей контрреволюционной деятельности в период 1933 - 1936 гг. (Можно не сомневаться, что Павловский пользовался доносами тайного осведомителя (осведомителей), создавал у арестованного уверенность, что НКВД знает его каждый шаг, каждое слово. Ему бы ответить: «Я контрреволюционной деятельностью не занимался!» Может, он так и отвечал, но чекист сам написал за него показания, заставив их подписать. Если в других подобных делах листы допросов в мазках и каплях крови, в этом деле я их не нашёл. - Э.Х.)
Ответ: Ещё в 1930 г. (Юрию - 15 лет.) с Дм. Гориневским мы вели разговор и обсуждение методов борьбы с Советской властью, и так как нас интересовала программа анархистов, то мы хотели связаться с их подпольной организацией. Это не удалось, однако я и Гориневский вели обсуждение возможности создания молодёжной контрреволюционной подпольной организации, которая должна изучить теоретические труды анархистов, а так же практическую их работу, а также подробно изучить технику подготовки терактов. С этой целью я читал книги о Кибальчиче, об итальянских террористах и др.
Вопрос: Какими методами вы намеревались бороться с Советской властью?
Ответ: Мы считали и приходили во время этих обсуждений к выводу, что допустимы все методы вплоть до террора против руководящих лиц.
Вопрос: Что практически было предпринято?
Ответ: Мы мыслили изготовить взрывчатые вещества и приступили при помощи небольшого набора хим. материалов, имевшихся у нас, к изготовлению взрывчатых веществ, но у нас ничего не получилось...»
Никаких конкретных действий по «организации террористической группы» сделано не было, все разговоры относились к 5 - 7-летней давности, причём подростков, но А.Павловский всё делает, чтобы Ю.Есенина подвести под расстрел. Он старательно записывает в протоколе: «В среде своих товарищей я высказывал контрреволюционные взгляды: Русский народ зажат, Советская власть представляет собой организованную систему насилия над массами. Кучка захвативших власть эксплуатирует огромное многомиллионное население, доведя его до состояния животной жизни. Народ обманут, запуган, массы всё более и более разочаровываются в Советском строе, и для того, чтобы их подхлестнуть, ВКП(б) придумывает в качестве возбуждающего средства поочерёдно то ударничество, то стахановское движение...»
После записи показаний в протоколе обвиняемый должен написал слова: «Протокол с моих слов записан правильно и мною прочитан».
Юрий написал такие слова, но не под последней строкой, а ниже, оставив незаполненной одну строчку. Эту строчку использовал Павловский, он вписал позже в неё такие слова: «Совершить теракт мне не удалось из-за отъезда в ОКДВА».
Другими словами, он не совершил убийство вождя по не зависящим от него обстоятельствам, а такие действия квалифицируются уголовным кодексом как законченное преступление. И прокурор, и судьи видели, что строчка вписана мелкими буквами и таких слов Есенин не говорил, но приговорили его к расстрелу. Тело юноши сожгли в крематории на Донском кладбище.
Павловский записывал в протоколах, что Ю.Есенин все разговоры о терроре вёл со своими приятелями Гориневским и И.Лисовским. Значит, и судить их следовало всех вместе. Но чекисты выделяют дела на Гориневского и Лисовского в особое производство. Лисовского осудят на 8 лет лишения свободы, а Гориневского, который, судя по материалам дела, был более «виновен», чем Лисовский, не трогают. Почему? Выяснить в своё время у Гориневского обстоятельства дела Есенина не удалось, он уехал на свою историческую родину, в Израиль. В 1956 г. Ю.Есенин и И.Лисовский были реабилитированы, а их дела признаны полностью сфальсифицированными. После назначения наркомом внутренних дел Л.Берия фальсификаторы дела Ю.Есенина - Павловский, Журбенко, Фриновский, Ежов были признаны «врагами народа» и расстреляны, Литвин 9 мая.1938 г. покончил жизнь самоубийством.
Эдуард Хлысталов
2003. журнал "Молоко"
http://moloko.ruspole.info/node/706
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Понедельник, 27 Дек 2021, 17:57 | Сообщение # 24 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | К 96-ЛЕТИЮ СО ДНЯ ГИБЕЛИ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА
Сражаясь с тьмою до конца,
До стен декабрьских «Англетера»,
Звал к милосердию сердца,
И в том была Поэта вера.
Строкой прочувственной горя,
Нёс доброту в людские сени.
«Мои стихи… В них кровь моя!» -
Так говорил Сергей Есенин.
Он видел даже и на дне,
За мишурою краснофлажной:
Россия в буре и огне,
И перед плахою - крестьянство.
Но не кляня ни капли доли,
Любил он Родину до боли...
Анатолий Рузанов
«GOOD BYE!»
Спившийся, внутренне опустошенный, потерявший себя как человек и исписавшийся как поэт, он стремительно опускался на самое дно. В его жизни осталось место только для бесконечных пьяных дебошей, скандалов и драк, прерываемых лишь пребыванием в псих. лечебницах. Не понимающий, что его время прошло, что он никому не интересен, а его поэзия никому не нужна, ограниченный узким мировоззрением кулацкого внука, он все цеплялся за давно ушедшую в прошлое лапотную Русь. Промотавший в кабаках на «московских изогнутых улицах» и заграничных борделях свою молодость, оставивший там же небесно-васильковую синеву глаз, рано постаревший, он был обречён. Не просыхая от вина, словно боясь похмелья, которое было бы страшным, он сам себя загнал в угол. И однажды, на излете слишком затянувшейся ленинградской ночи, он разорвал порочный круг, затянув петлю себе на шее..
Такова летопись гибели С.Есенина со слов его современников. Их воспоминания о Сергее Александровиче похожи на старый анекдот: «Возвращается Чапаев в отряд. Без оружия, без коня, без бурки, рубаха грязная, папаха порвана. Сам пьяный, орёт, матом ругается, постового избил. Навстречу выбегает Петька:
- Василь Иваныч, ты откуда такой?!
- Да из анекдотов, Петька, из анекдотов…»
Как будто после смерти Есенина не просто дали команду: «Развенчать!», о которой бесхитростно поведал незамедлительно кинувшийся её исполнять «главный штабс-маляр» Маяковский, но и объявили соцсоревнование: «кто грязнее! кто гаже! кто пошлее!» При этом абсурдность воспоминаний была выставлена в качестве обязательного условия. И борьба за победу во всех номинациях развернулась нешуточная. А почему, собственно, шакалы должны отказать себе в удовольствии подёргать за усы мертвого тигра? Целая армия неких никто, вошедших в историю лишь проявлением высокой революционной сознательности, с нескрываемым наслаждением, ухмыляющимся в каждой строчке, в каждом слове, наперегонки принялась «вспоминать».
Опровергать эти воспоминания, доказывать их маразматичность бессмысленно. Это уже сделал Сергей Александрович. Сделал всей своей жизнью, ещё до того, как они были написаны. Хотя и при его жизни клеветы и грязи на него было вылито с лихвою: «Чёрный человек водит пальцем по мерзкой книге и, гнусавя надо мной, как над усопшим монах, читает мне жизнь какого-то прохвоста и забулдыги, нагоняя на душу тоску и страх».
И как не узнавал сам себя Есенин в «мерзких книгах», так не узнавали его в них и близкие люди. Ответ А.Есениной Лаппе-Старженецкой - достойный ответ всем словоблудам: «Возвращаю вам Вашу рукопись. Читала я её с трудом и с чувством досады. Вы совершенно не знали и не поняли Есенина. Извините, что приходится давать такой отзыв, но такого Есенина, как описываете Вы, я не знаю». Холодно, вежливо, сдержанно, не опускаясь до полемики и оправданий брата. Тот же Маяковский был искренне возмущен, увидев, во что превратилась кампания по развенчиванию Есенина. Он брезгливо называл «дурно пахнущими книжонками» выходившие в то время статьи и воспоминания о Сергее Александровиче: «Но то, что сейчас делают из Есенина, - это нами самими выдуманное безобразие».
Поэтому пускаться в пространные рассуждения о том, что «мерзкие книги» о жизни «прохвоста и забулдыги» ангажированы, что они написаны теми, кто всю жизнь завидовал Есенину, ненавидел его и боялся, - лишнее. Черт бы с ними! Даже злого слова все эти вспоминающие не стоят. Но до какого же бешенства доводит это quasi-дружеское сожаление о «гибнущем Серёже»! Как обидно, до слез обидно от всех выставленных Сергею Александровичу диагнозов!. И кем выставленных? Теми, о ком сам Есенин с болью говорил: «…а они кто? Что они написали? Что своего создали? Строчками моими живут! Кровью моей живут и меня же осуждают». Теми, о ком хлестко отозвался В.Ходасевич в рецензии «Цыганская власть» на мариенгофский «Роман без вранья», совершенно не оправдывающий своего названия: «…имажинистская школа» тем отчасти и поддержала себя в лит. отношении, что примазалась к Есенину: точнее - затащила его к себе, как затаскивают богатого парня в кабак, чтобы за его счёт кутнуть. Истинный герой книги - не Есенин, а та банда, которой он был окружен, и тот фон, тот общий порядок, при котором эта банда могла жить и работать».
Эта банда своего не упустила и после смерти Есенина, выжала из ситуации по максимуму. Мариенгофы, рождественские, устиновы, мануйловы, грузиновы, розановы, эрлихи, белоусовы, оксеновы, фомины, гули и иже с ними быстро сообразили, что кровью Сергея Александровича жить можно очень неплохо. И понеслось!.. Мгновенно отозвался Лейба Троцкий. И всем недогадливым объяснил, что поэт погиб, потому что был «несроден революции». Эта мысль рефреном звучит в статье трибуна, общий смысл которой можно выразить словами: «Трагедия была неизбежна, - случилось то, что должно было случиться».
Предопределенность, предрешенность судьбы Есенина, невозможность другого развития событий - в каждом слове Троцкого. Показательно, что могущественный в то время Лев Давидович среагировал не парой брошенных походя слов, а статьей, и статьей внешне теплой и сочувственной к Есенину. Возможно, необходимо было задать общий тон всем пишущим о Есенине: «жаль, так жаль… не уберегли…» А заодно и выразить высокое авторитетное мнение о том, что Есенин «побеждён жизнью», он всегда «тянулся к смерти», он «больше не мог». И попробовал бы кто пренебречь этим мнением, завтра и его «не уберегли» бы. А в том, что С.Есенина берегли как зеницу ока мог убедиться всякий, кто видел его мёртвым.
И.Розанов в этом не сомневался. Как только дали отмашку, он, продемонстрировав понятливость, поведал: «Три любви, по-моему, двигали и живили его (Есенина): к славе, к стихам и к родине. В этом замыкании и игнорировании всех других ценностей жизни была главная причина той опустошенности души за последние годы, которая привела его к «Чёрному человеку» и верёвке удавленника». Приводит ли любовь к родине к опустошенности - вопрос, ой какой спорный. Но то, что кроме родины и стихов Сергей Александрович любил своих детей, родителей, сестёр, всегда трогательно о них заботился и помогал им, умел дружить, любил женщин, - жизнь любил, - это совершенно точно! И как пронзительную, глубоко проникающую в сердце поэму мог написать человек с опустошённой душой? Неужто из пересохшего родника напиться можно?
Нельзя не отметить и замечательную проницательность Розанова, сразу догадавшегося, что Есенин нашёл несложный способ удержать славу и повысить интерес к себе, самоубившись. Вполне логично. В 1925 г. Госиздат был благотворительной организацией, он печатал собрания сочинений бездарных, никому не интересных авторов, платя им за это огромные деньги, без надежды, что изданные книги будут раскуплены. Кроме того, врезающийся в память всем, кто видел его хоть однажды, яркий, склонный к эпатажу Сергей Александрович, пользовавшийся бешеной популярностью безусловно остро нуждался в повышении интереса. С Розановым не поспоришь. А самоубийство действительно отличный способ удержать славу - на весь следующий день. Послезавтра газеты об этом уже не вспомнят, а вчерашних никто не читает. Но благо, есть надежный способ засветиться, о котором Розанов, не преминув им воспользоваться, скромно промолчал, это написать воспоминания о никому не интересном Есенине. Не преминул и Рождественский: «Алкоголь тёк в его жилах густой и отравляющей песней. Одинокий, затерявшийся в полях прохожий, Есенин в последние годы пел только о себе и для себя. Прощай, Сережа, - песня, сгоревшая на ветру!» Образно. Но что общего у этих образов с Есениным - не ясно.
Сергей Александрович - один из самых публичных людей своего времени, да ещё и зафлаженный, как волк, затерялся? Как бы ему это удалось? И кто пел только для себя? Сергей Есенин? Поэт, чьи стихи, не печатавшиеся во время травли, с ошеломительной скоростью распространялись самиздатом? У меня вообще нет уверенности, что нужно писать такие расстрельные воспоминания о тех, кто «поёт только для себя». Но ради красного словца… А чувство стыда для Рождественского - область неизведанного. Родная стихия - страх. Может, не случайно именно он был понятым при осмотре 5-го номера «Англетера» 28 декабря 1925 г. Неужели не было людей в гостинице, некого было пригласить? Или деликатно не захотели никого отвлекать, своих подождали? И ещё, я отчего-то никак не могу вспомнить песен самого Рождественского. Они-то на ветру не сгорели, - то, что не тонет, оно и ветра не боится. Скорее всего, его сборники невозможно приобрести в связи с огромным читательским спросом, - расхватывают.
Не меньшей популярностью пользуются и книги И.Грузинова. Но и то, что можно достать и прочитать, - воспоминания о Есенине, впечатляет неподдельно. И вывод о лит. родстве с Сергеем Александровичем безграмотной тётки автора, придумавшей отличающуюся «большой непосредственностью» песню. И глубокомысленное исследование творчества Есенина, оказывается, очень похожего на Гебеля. И сравнение Есенина с Вальтером - героем гебелевской сказки «Красный карбункул». Разрушенная жизнь, самоубийство как единственный выход. Что это? Зачем это было сделано? Ответ Грузинов даёт в начале своей статьи: «…пища и тепло приятны несказанно. Тепло и пища: что ж ещё в жизни нужно?»
Ещё в жизни нужно оставаться человеком, вставать в стойло за фураж, - не нужно и даже бесполезно. Перестанешь быть нужным, перестанут кормить. Впрочем, каждому – своё: Грузинов умер от голода.
Не обошла жизнь-насмешница и Мариенгофа: повесился единственный сын Кирилл. Мариенгоф после смерти Сергея Александровича не стал мелочиться и скромничать, - «Роман без вранья»! С чего этот бессвязный вздор - «роман», и при чём тут «без вранья», - загадка автора. Как таковая, идея давать произведению название, не имеющее отношения к содержанию, не эксклюзивна. У О’Генри есть роман, который называется «Короли и капуста», на том простом основании, что ни о королях, ни о капусте там нет ни слова. Вероятно, по этому же принципу «Роман» Мариенгофа - «без вранья». Правда, в романе О’Генри не летят комья грязи в убитого друга.
Е.Сокол в своих воспоминаниях о Есенине пишет: «Завидовали ему многие, ругали многие, смаковали каждый его скандал, каждый его срыв, каждое несчастье. Наружно вежливы, даже ласковы бывали с ним. За спиной клеветали. Есенин умел это чувствовать каким-то чутьем, умел прекрасно отличать друзей от «друзей», но бывал с ними любезен и вежлив, пока не срывался, пока не задевало его что-нибудь, уж очень сильно…» Но, признавая это, и Сокол отметился увлекательным рассказом о подавленном пьяном Есенине.
Надо признать, что сюжетные ходы авторов воспоминаний разнообразием не балуют. Повествование начинается с трогательного рассказа о том, как Есенин любил самого автора, как тепло к нему относился, и это понятно, - автор талантлив крайне. Но потом их жизненные пути разошлись, «Серёжа» становился всё дальше, всё чаще пил и, наконец, стал спиваться. В дальнейшем вспоминающий встречал его несколько раз случайно, пьяным, конечно. Договоримся сразу, вернувшись из-за границы, Есенин уже не выходил из запоя. И надо же было такому случиться, что вспоминающие всегда заставали его в компании, но «пил только Серёжа», держа бокал дрожащей рукой, часто плача или ругаясь. И вот, около пьяного, скандалящего Есенина - целая толпа пролетарских писателей и прочих деятелей, на редкость благоразумных и главное - совершенно трезвых, несмотря на то, что дело - в кабаке и глубокой ночью. И все, собственно, заняты лишь тем, что уговаривают «Серёжу» больше не пить и ехать домой. Впрочем, это объяснимо: озабоченные судьбами революционного народа товарищи заработались до поздней ночи, а по дороге домой, все в думах о непростой ситуации в стране, не сговариваясь, зашли в кабак, чтобы уговорить Есенина не пить, - и ни с какой другой целью. То, что уговоры затягивались на несколько часов, а то и до утра, так, что присоединиться к ним успевала добрая половина сексотов ГПУ, - так это неподатливый характер Сергея Александровича, чуждого их революционной заботе. Часто, увлекшись, уговаривающие не сразу спохватывались, что Есенина давно уже нет. С кем и когда он ушел, вспоминающий пояснить, как правило, затрудняется.
По прочтении воспоминаний остается впечатление, что каждый, приложивший к ним руку, только тем и занимался, что 36 час. в сутки шатался из кабака в кабак, и - о чудо! - в каждом неизменно заставал в хлам пьяного, мрачного Есенина, затевающего очередной скандал. И, словно чертя противоупыриный круг, Л.Е. Белозерская - жена М.Булгакова, много раз встречавшаяся с Сергеем Александровичем в Берлине и в Москве после его возвращения из Америки, написала: «… я ни разу не видела Есенина во хмелю».
Но, что взять с жены белогвардейца? А шариковы видели! И даже в одно и то же время умудрялись застать Есенина в разных местах, а то и в разных городах. Находившийся в Константинове на свадьбе брата или в Баку в квартире П.Чагина Есенин в воспоминаниях какого-то очередного «ближайшего друга» вдруг оказывался в московском кабаке, разумеется, пьяным до последней возможности. В тот же день по версии другого «друга» Есенин дрался в Ростове. Вероятно, это - ещё недостаточно изученное наукой явление телепортации. Вот, только не совсем понятно, какое отношение красивый молодой мужчина с умными, ласковыми глазами, ухоженный и аристократически-элегантный, каким мы видим его на всех без исключения фотографиях, имеет к опустившемуся алкоголику, о котором наперебой твердят вспоминающие о С.Есенине. Откуда взялся этот «осунувшийся», «поблекший», «небрежно одетый», «помятый», «смертельно бледный», «с опухшим, больным, мертвенным лицом и ничего не выражающими глазами» «старик», «нетвёрдо стоящий на ногах», в котором «уже ничего не напоминало прежнего Серёжу»? Из анекдотов?
И совсем непонятно, кто автор переворачивающих душу стихов? Кто автор жуткой и трогательной поэмы «Кобыльи корабли»? Кто автор поражающего глубоким осознанием свершившейся трагедии «Сорокоуста»? Кто автор «Пугачёва» - поэмы «без кожи», мучительной и нежной, обдающей болью от невозможности что-то спасти и удивительно светлой? А кто написал отчаянно смелую, тонкую, ироничную «Страну негодяев», показывающую «великие штаты СССР» без ретуши? Кто написал ласково-доверительную и в то же время мятущуюся, полную сомнений поэму «Анна Снегина»? А кто автор «Чёрного человека»? Кто создал эту поэму с обнаженными нервами и несломимой внутренней силой? Кто? «Прохвост и забулдыга»? Наивный деревенский паренёк, потерявший «рязанское небо» и безнадёжно испорченный городом? Автору поэмы «Русь» - 19 лет! Так просто и так мудро, светлая печаль и предощущение будущих бед, понимание человеческой боли и сострадание, - «Русь». Хотя жалость к людям и ко всему живому вообще, а равно и любовь к Родине Сергею Александровичу, как это ни парадоксально, всегда вменяли в вину.
Известен эпизод, когда во французском ресторане официант - эмигрант из России, бывший царский офицер, упрекнул Есенина в том, что тот остался в большевистской России и служит коммунистам. На что Сергей Александрович холодно ему заметил: «Вы, кажется, здесь официантом служите? Так вот, и исполняйте свои обязанности».
Этот, казалось бы, незначительный эпизод говорит о многом. Заметьте, не Есенин упрекал офицера в том, что он, человек, дававший присягу на верность не только Царю, но и Отечеству, бросив это самое Отечество на поругание, за чаевые тарелки носит. Офицер упрекает поэта в том, что он не бросил свое Отечество. И получает красивый ответ. Есенин не упрекает, потому что упрекать белоэмигрантов в том, что они покинули Россию, было бы жестоко и неправильно. Оставшись, они почти неминуемо погибли бы. Инстинкт самосохранения в человеке - сильнейший. Поэтому так сложно до конца понять, какая любовь к Родине, какая боль за нее и какое мужество должны были быть у Есенина. У человека, который чувствовал всю трагедию, которая произошла с Россией, не принимал власти большевиков - тех самых большевиков, от которых бежали офицеры, генералы, адмиралы и которым поэт бросил в лицо: «Ваше равенство - обман и ложь. Старая гнусавая шарманка этот мир идейных дел и слов. Для глупцов - хорошая приманка, подлецам - порядочный улов». История сложилась так, как сложилась, и запомнила того, кого запомнила… и официанта.
Еще одна отличительная особенность воспоминаний о Есенине - это то, что в общей своей массе, а масса внушительная, они напоминают сценарий фильма под рабочим названием «Спившийся самоубийца», написанный группой сценаристов, каждый из которых знал лишь общую идею будущего «кина» и имел весьма отдаленное представление о замысле своих соавторов. Не договорившись между собой, они дружно написали об одном и том же эпизоде, но с разными, а то и взаимоисключающими подробностями, относя этот эпизод к любому времени по своему желанию. А какие изменения претерпевают воспоминания одного и того же мемуариста с течением лет или в зависимости от того, как описанный эпизод вспоминают другие! При этом часто выясняется, что мемуарист вовсе не видел описываемых событий и видеть не мог.
Особо порадовали в этом отношении Эрлих с Устиновым, оставившие воспоминания о последних часах жизни поэта. Совпадают в этих бесценных свидетельствах только время и место описываемых событий. Большее доверие вызывает Эрлих. И потому, что вспоминает последний день Есенина достаточно подробно, и потому, что в его рассказе есть место всем, кто заходил к Сергею Александровичу. Устинов же отчего-то предпочел остаться с Есениным один на один, усадить его к себе на колени, заставить плакать страшными «трезвыми слезами» (а куда деваться? - вскрытие показало, что Есенин был трезв) и быть невыносимым. Видимо, в его понимании самоубийца должен вести себя именно так. Кроме того, Эрлих корректив в свой рассказ с течением времени не вносил. Устинов же сколько раз пытался вспомнить события 27 декабря, столько раз его изобретательная, но неверная память подсовывала ему разные варианты. И оба они старательно избегают говорить о последнем вечере Есенина и спешат поскорее покинуть его номер. Впрочем, Эрлиху приходится вернуться. Да, вероятно, о последних днях Сергея Александровича Эрлих написал правду, просто не всю… из скромности. Чтобы написать всю, пришлось бы слишком много говорить о себе. Может, и о последнем вечере Есенина правдивый Эрлих промолчал по той же причине. Однако в своей книге «Право на песнь» он просит прощения у мёртвого Есенина за «большую вину», которой тот не знал. Возможно, обещавшее быть спасительным молчание стало пыткой и для Устинова. Но прервать его он не успел: Устинова нашли повешенным на следующий день после того, как он сказал, что не может больше терпеть и расскажет всю правду о смерти Есенина.
О том, о чем промолчали литераторы Эрлих с Устиновым, рассказал художник В.Сварог. В то время, как Рождественский подписывал бумагу о повесившемся Есенине, Сварог сосредоточенно, с мельчайшими подробностями рисовал лежащего на полу, в буквальном смысле слова - растерзанного поэта. Рисовал ту правду, которую никто не осмелился сказать: взлохмаченные волосы, изуродованное лицо, застывшую в странном изгибе, поднятую к голове правую руку с почерневшей ладонью, скрещенные ноги, не просто расстегнутые, - распахнутые брюки, снятые с плеч подтяжки, разорванную, задравшуюся рубашку с засученным почти до плеча правым рукавом. На фотографиях Наппельбаума, сделанных немного позже, все выглядит несколько иначе. Есенин лежит на кушетке, одежда приведена в порядок, брюки не до конца, но застегнуты. Правда, чистая и целая рубашка, надетая на Сергея Александровича, - явно не с его плеча - она больше на несколько размеров. Но - чем богаты, не магазин всё же…Волосы поэта несколько приглажены, рука не разогнута, но насколько это возможно, опущена. Видно, что делали всё, дабы было «как лучше». Не в пример Сварогу, который взял да нарисовал всё, «как есть».
Своему близкому другу Иосифу Хейсину он рассказал: «Мне кажется этот Эрлих что-то ему подсыпал на ночь, ну, может быть, и не яд, но сильное снотворное. Не зря же он «забыл» свой портфель в номере Есенина. И домой он «спать» не ходил - с запиской Есенина в кармане. Он крутился не зря всё время неподалеку, наверное, вся их компания сидела и выжидала свой час в соседних номерах. Обстановка была нервозная, в Москве шёл съезд, в «Англетере» всю ночь ходили люди в кожанках. Есенина спешили убрать, поэтому все было так неуклюже, и осталось много следов. Перепуганный дворник, который нёс дрова и не вошёл в номер, услышав, что происходит, кинулся звонить коменданту Назарову. А где теперь этот дворник?
Сначала была «удавка» - правой рукой Есенин пытался ослабить её, так рука и закоченела в судороге. Голова была на подлокотнике дивана, когда Есенина ударили выше переносицы рукояткой нагана. Потом его закатали в ковер и хотели спустить с балкона, за углом ждала машина. Легче было похитить. Но балконная дверь не открывалась достаточно широко, оставили труп у балкона, на холоде. Пили, курили, вся эта грязь осталась. Почему я думаю, что закатали в ковер? Когда рисовал, заметил множество мельчайших соринок на брюках и несколько в волосах… пытались выпрямить руку и полоснули бритвой по сухожилию правой руки, эти порезы были видны. Сняли пиджак, помятый и порезанный, сунули ценные вещи в карманы и все потом унесли. Очень спешили… «Вешали» второпях, уже глубокой ночью, и это было непросто на вертикальном стояке. Когда разбежались, остался Эрлих, чтобы что-то проверить и подготовить для версии о самоубийстве. Он же и положил на стол, на видное место это стихотворение, - «До свиданья, друг мой, до свиданья…» Очень странное стихотворение…»
Конечно, Сварог - не ясновидящий, в чем-то он мог ошибиться. Но не мог ошибиться глаз художника, приняв убитого за самоубийцу. Художник - это прежде всего наблюдательный человек, обладающий обширными знаниями в области анатомии. Отсюда - такая детальная хроника событий: удавка, удар по голове, застывшее на холоде тело, попытки разогнуть окоченевшую руку, «повешение» мертвого Есенина. Впрочем, для того, чтобы понять, что Есенина убили, знать анатомию необязательно, достаточно быть зрячим - все было слишком уж неуклюже. Оставила воспоминания об этом вечере и жена коменданта Назарова, рассказавшая, что после того, как муж пришел с работы, поздно вечером его снова вызвали в гостиницу. Вернулся домой он ночью и сообщил, что повесился жилец - поэт Есенин. Кто бы ни вызвал Назарова: перепуганный дворник или чекисты для инструкций, но только вечером 27 декабря Есенин был уже мёртв, и до утра об этом молчали. «Пили, курили», решали, «вешали».
Утром 28 декабря был в «Англетере» и видел мертвого Есенина и Б.Лавренёв. Его некролог не вошел ни в один сборник воспоминаний о Есенине. Да и возможно ли рядом с образцово-показательными выступлениями «дегенератов» поместить искреннюю боль и ярость человека? Горький, живший в то время за границей, просил найти и прислать ему статью Лавренёва, чего бы это ни стоило. Каждое слово некролога, гневное и презрительное, бьет наотмашь: «Есенин был захвачен в прочную мертвую петлю. Никогда не бывший имажинистом, чуждый дегенеративным извергам, он был объявлен вождём школы, родившейся на пороге лупанария и кабака, и на его спасительном плоту всплыли лит. шантажисты, которые не брезговали ничем. Дегенеративные от рождения, нося в себе духовный сифилис, тление городских притонов, они оказались более выносливыми и благополучно существуют до сих пор, а Есенина сегодня уже нет… Я знаю, что перед этой раскрытой могилой будет сказано много сладких слов, и будут писаться «дружеские» воспоминания. Я их писать не буду. Мы разошлись с Сергеем в 18 году - слишком разно легли наши дороги. Но я любил этого казнённого дегенератами мальчика искренно и болезненно… И мой нравственный долг предписывает мне сказать раз в жизни обнаженную правду и назвать палачей и убийц палачами и убийцами, чёрная кровь которых не смоет кровавого пятна на рубашке замученного поэта».
Любил Есенина и поэт Н.Тихонов. Глубокая нежность и боль слышны в его словах: «Он засмеялся очень молодым смехом и снял шляпу. В эту минуту я увидал всего Есенина. Его наполняла гордость, какой-то лёгкий и свободный восторг, светлые кудри его развевались, его глаза лукаво усмехнулись. Я любил этого вечного странника, пьяного от песен и жизни, этого кудрявого путаника и мятежника. Он говорил стихи так, точно кроме этих связанных голосом слов ничего нет в мире. Мой язык не повернулся бы сказать о графическом рисунке стиха».
В одну из встреч с Тихоновым в Тифлисе Есенин рассказал ему, что спать в гостинице невозможно - душно. А раскроешь окно, залетают большие серые нетопыри и не дают уснуть. После смерти Есенина Тихонов написал: « …серые птицы не давали ему спать, и не только спать, они волочили свои крылья по его стихам, путали его мысли и мешали жить. Когда-нибудь мы узнаем их имена. Но никто никогда не узнает, какой страшный нетопырь, залетев в его комнату в северную длинную, зимнюю ночь, смел начисто и молодой смех, и ясные глаза, и льняные кудри, и песни, из которых не нужно брать примеров для учебника».
В его воспоминаниях Есенин пьян - «от песен и жизни…» Он - «мятежник» с «ясными глазами» и «молодым смехом». Такой же, как на фотографиях. Кстати, Тихонов - чуть ли не единственный человек, безответственно не принявший к сведению, что «Серёжу» нужно уговаривать больше не пить. То он, проговорив с Есениным всю ночь «о многом», но вряд ли о вреде алкоголя, утром идёт с ним по делам вместо того, чтобы найти «Сережу» где-то под столом мертвецки пьяным. Мало того, Есенин - в приподнятом настроении и хорошо выглядит! То, рассказывая о встрече, спокойно сообщает, что выпили вина. Как ни странно, - оба. И нате, пожалуйста, - ни скандала, ни драки, - «обнялись и расстались…» Воспоминания Тихонова - живые, не клонированные из соображений гос. необходимости. Развернутая из этих высоких соображений травля мертвого Есенина задела даже язвительную и хлесткую З.Гиппиус, на язык которой лучше было не попадаться. Блок, в письме пожаловавшись ей, что к нему в квартиру подселили матроса, который приходит за полночь, пьяный и орет матерные частушки под гармошку, получил саркастический ответ: «Жалко, что не двенадцать». А тут, как ледяной водой окатила всех жаждущих потрепать имя Сергея Александровича: «Есенину не нужен ни суд наш, ни превозношение его стихов».
Почему не оставил воспоминаний о нем Н.Клюев? Или оставил, да не в масть они оказались? Сохранились только записи провидческих снов «смиренного Миколая». Сон «аспидный», в котором Клюев увидел себя в тюремной камере. Пришёл к нему тюремщик, в руках у него дощечка аспидная, на ней написана дата рождения Клюева. Сон, как сон, если бы поэта не расстреляли в 1937 г. в день его рождения. В 1923 г. Клюев увидел во сне, как Есенин бежит прямо в лапы медведице, только рубаха красной стала, а по стволам сосен соки потянулись: «…И не соки это, а кровь, Сереженькина медовая кровь. Этот же сон нерушимый под Рождество вдругорядь видел я. К чему бы это?»
1925 год, Рождество, кровь Сереженькина… В 1922 г. приснились Клюеву грязные торговые лавки, в которых продают окровавленную одежду и человечину люди «с пёсьими глазами». На одном из прилавков - мертвая голова Есенина, за которую торгуется с лавочником покупатель в военной форме, тоже мёртвый. Сон не просто провидческий, сон документальный. Люди «с пёсьими глазами», вам не страшно? И не мерзко? Ну, впрочем, понятие «мерзость» о вас только замарать можно. Жизнь - это река, её берега - Небытие и Вечность. Кто к какому берегу выплывет, кто утонет, кто другого утопит. Кто-то доплывет до чужого ему берега Вечности, потому что плывет на чьем-то «спасительном плоту», но выйти на берег не сможет, - Вечность не всех принимает. И потихоньку течение отнесет его в Небытие.
Вокруг жизни и смерти С.Есенина всегда было много споров. От серьёзных до нелепых. Кто-то, полагая, что «Послание Демьяну» написал Есенин, выдвигает предположение о том, что за эти стихи большевики его и убили, не простив оскорбления своего «придворного» пиита. Но, во-первых, «тем же жуликам, тем же ворам, законом революции всех взявшим в плен» и затеявшим «сумасшедшую, бешеную, кровавую муть», было чем оскорбиться и без «Ефима Лакеевича». Что, судя по всему, они и сделали. А, во-вторых, «Послание Демьяну», - действительно, хороший ответ на злобный пасквиль Бедного, но ответ не есенинский. Сергей Александрович презрительно относился к Бедному, прекрасно понимая, кто это и чего он стоит. Вряд ли он удивился, прочитав «Евангелие без изъяна», и совсем маловероятно, чтобы Есенин считал делом достойным со всей серьёзностью отвечать «каким-то там Демьянам». Собственно, сама по себе фраза: «Я вам не кенар! Я поэт! И не чета каким-то там Демьянам» - лучший ответ всем «демьянам» на всё, что ими было написано. Ссылки на то, что «Послание» по стилю похоже на есенинское, очень субъективны. Столь тяжеловесно и старательно обличать - как раз совсем не по-есенински. Сергей Александрович не был моралистом и бичевателем человеческих пороков и глупости. У него был уникальный дар, не давая оценок, просто делать «зарисовку с натуры», но делать её так, что никаких доп. пояснений «это хорошо», а «это плохо» и не требовалось.
Впрочем, с куда как большим удовольствием и энтузиазмом исследователи спорят о психическом здоровье Есенина. Поводом сомневаться в нём стало то, что он, видите ли, в псих. лечебницах лежал. А что ему было делать? На Есенина при жизни было заведено 14 уголовных дел, многие из которых были закрыты только после его смерти. Было вынесено не одно постановление об аресте. Не помогло и заступничество Луначарского. Задержать и расстрелять могли в любую минуту. Или без всякого задержания. Бланки приговоров на расстрел любого, кто не понравится, с уже стоящими на них печатями блюмкины в карманах носили. Никаких иллюзий не оставалось. А он жить хотел! Как бы ни приписывали Сергею Александровичу фатальную склонность к самоубийству, он любил жизнь, он хотел жить! В больницах Есенин прятался, ложился на дно. Туда к нему не пускали чекистов. Пока он был в больнице, его не могли арестовать. В письме Чагину Есенин пишет о том, что ему снова пришлось лечь в больницу: «Зачем? Сам не знаю. Вероятно, для того, чтобы избавиться от кое-каких неприятностей».
А столь милое сердцам мемуаристов утверждение о том, что Сергей Александрович всегда думал о самоубийстве, потому что в его стихах есть строчки о смерти, абсурдно и вызывает недоумение. Разве есть хоть один человек, кроме, может быть, блаженных и умалишенных, который бы не думал о смерти? Как это - не быть? - это и просто, и непостижимо. Смерть притягивает к себе, как всё таинственное и страшное. Но мемуаристы идут дальше: они находят прямое доказательство склонности Есенина к самоубийству в его возмущении и негодовании по поводу могилы Ширяевца.
Она была не огорожена, и её затоптали, её, в сущности, не было.
«Разве можно так относиться к умершему поэту?» - спрашивал Есенин. Говорил, что это - «безобразие», что сам денег даст, чтоб только «могила была, как могила, а не как чёрт знает, что».
Ну, конечно, это расстроенная психика, алкоголизм и желание умереть. Здоровым трезвенникам, желающим жить, чем может помешать затоптанная могила друга? Разве может быть от этого больно, разве это повод прийти в ярость? М.Ройзман в своих воспоминаниях предостерегал читателей от недобросовестных мемуаристов, пишущих о том, что Есенин якобы неоднократно предпринимал попытки самоубийства. Таких попыток никогда не было. Самоубийство - страшный, непрощаемый грех с точки зрения христианской морали. За отпевание самоубийцы священника лишают сана..Есенина после смерти отпели в Москве, Ленинграде и Константинове. Отпели. Разве не звучало тогда со всех сторон слово «самоубийство»? И разве не страшно было служить по Сергею Александровичу людям, которые понимали, что его убили не в пьяной драке? Отслужили. Это были священники, исполнявшие свой долг перед Богом и людьми, а не прихвостни, прислуживавшие авторам офиц. версий. И сейчас в Константинове батюшка служит по убиенному Сергию. Сохранились фотографии отца Ивана, крестившего и отпевавшего Сергея Александровича. На них - лицо священника, лик...
Посмотрите на посмертные фотографии С.Есенина. Кто его так самоубил? Наверное, Тихонов был прав, мы никогда этого не узнаем. Да и так ли важны имена исполнителей - история никогда не утруждала себя не только помнить, но и выяснять их. Знаем ли мы имена тех, кто забивал гвозди в ладони Спасителя? Нетопыри и дегенераты, казнившие Есенина, не стоят того, чтобы их имена помнили. Впрочем, продолжатели их дела, опасаясь забвения, завели привычку представляться и оставлять автографы. И не прогадали - помним же мы розановых и рождественских! Как нет? - читайте сначала. Сегодняшним нетопырям запомниться ещё проще. К их услугам пресса, телевидение, радиовещание, Интернет. Их обязательно будут помнить: «А-а, это тот, который снял отвратительный фильм про Есенина?», или «Что-то помню… он про Есенина какую-то чушь собачью написал, собрал всю грязь», или так «Знаю, он передачу делал о Есенине, руку поднял, заскулил: «И вот та-ак, гля-ядя на Иса-акиевски-ий собо-ор…».
Их забывать нельзя, ведь это они сняли фильмы и написали огромные, как «Советская энциклопедия», исследования об исписавшемся, деградировавшем, утопившем свой талант в вине поэте. Это они исказили и изуродовали образ Сергея Александровича по образу и подобию своему, чтобы он стал им ближе и понятней. Это они заставляют Есенина вешаться даже после того, как были опубликованы его посмертные фотографии и рисунки Сварога. Это они, истощив фантазию, беззастенчиво выдают обычные кожные складки на шее мёртвого поэта за странгуляционную борозду. Не важно, что у каждого из них при наклоне головы на шее появляется точно такая же борозда. А на всех посмертных фотографиях голова Есенина с таинственной целью наклонена. В гроб положили так, что подбородком он уперся в грудь! Что могли увидеть на шее Есенина? Или не увидеть... Впрочем, нынешние нетопыри не подкачали своих предусмотрительных предшественников. Они всё увидели и не увидели правильно. Но виноваты в этом мы. Это с нашего молчаливого согласия продолжается казнь над Сергеем Есениным. Это мы, помнящие наизусть «Пугачёва» и «Чёрного человека», позволяем называть его стихи «лирикой взбесившихся кобелей». Это мы, знающие, насколько мудрым, тонким, глубоко интеллигентным человеком был Есенин, проглатываем, когда о нем говорят как о полуграмотном, наивном Леле, как о пьянице и душевнобольном.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Понедельник, 27 Дек 2021, 20:14 | Сообщение # 25 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | Это мы, приходящие к его могиле помолчать и покурить, ответственны за каждый камень, брошенный в Есенина. Мы. «Красные нити» и бесконечные «Неизвестные дневники Есенина» - это наше с вами попустительство. Наша с вами непростительная вина перед Сергеем Александровичем. И числа нам нет. С.Есенин - по-настоящему всенародно любимый поэт. И нашу с вами любовь, нашу боль за Сергея Александровича хамы и рвачи, которые срама не имут, утилизируют в своих интересах. Кровью его живут: публикуют мемуары за мемуарами, проводят исследования за исследованиями, снимают передачу за передачей. Кто ещё пошлее, кто ещё грязнее? Переходящее знамя соцсоревнования, объявленного в 1926 г., удержать, ой, как непросто, - из рук рвут!
На одном из центральных телеканалов показали передачу, в которой специалисты всех мастей, проявляя чудеса изобретательности, искали новые объяснения тому, как удалось повеситься С.Есенину. И один уважаемый эксперт, между прочим, судмедэксперт, г. Никитин, не мудрствуя лукаво, предложил решение простое, как всё гениальное. Он взял широкую пеньковую верёвку, завязал один её конец вокруг какой-то трубы, за другой конец ухватился руками и, приподняв согнутые в коленях ноги, на несколько секунд оторвался от пола. После чего радостно сообщил, что он по весу тяжелее Есенина, а веревка его, как все имели возможность убедиться, выдержала и не съехала по трубе вниз. Для пущей наглядности, войдя в азарт, он повторил свой смелый эксперимент, и - снова удача! Смущает только, что для чистоты эксперимента Никитин не удосужился проломить себе голову, травмировав оба глаза, серьезно поранить обе руки и отчего-то постеснялся закрепить верёвку повыше и, чтобы повеситься, встать на узкую гипсовую тумбу. Терзают смутные сомнения, - выдержала ли бы тумба? Но это мелочи, к которым придираться в связи с непереоценимой значимостью полученного результата недопустимо. Конечно, не известно, на какой верёвке было обнаружено тело Сергея Александровича, есть упоминания о верёвке от чемодана, впрочем, как и все остальное в этом деле, ничем не подтвержденные, есть мнение, что верёвки не было вовсе, - не суть важно. Пусть там была идеально такая же верёвка, какой воспользовался господин Никитин. Позабавило другое: судмедэксперт сделал вывод о том, что Есенин совершил самоубийство на основании того, что верёвка целые несколько секунд выдерживает человека, превосходящего Сергея Александровича по весу. Нет, это, безусловно, здорово, и нельзя не разделить гордость Никитина, обнаружившего у себя такое преимущество в сравнении с поэтом. Хотя справедливости для, надо отметить, что, имея атлетическое телосложение, Сергей Александрович избыточным весом никогда не отличался, и оказаться тяжелее него - дело нехитрое. Однако, если этот факт тешит самолюбие г. Никитина и находятся люди, готовые предоставить ему эфирное время, дабы он поведал о своей радости, - это их дело, не будем портить им праздник. Но каким образом прочность верёвки доказывает, что Сергей Александрович - самоубийца, вероятно, без спец. знаний судмедэксперта не понять. Как не понять очень многого. Ясно одно, - прав, провидчески прав был Б.Лавренев - Есенина казнили дегенераты!
Да, а вот рассказ М.Ройзмана о пьяном скандале Есенина: «Мы стали подыматься по лестнице. Вдруг Сергей наклонился ко мне и сказал, что хочет напугать буфетчицу. Он растрепал свои волосы, «сделался пьяным», и мы, поддерживая его под руки, повели наверх. Увидав буфетчицу за прилавком, он рванулся от нас и «страшным» голосом сказал ей, что сейчас перебьёт все бутылки. Буфетчица ахнула и нырнула за прилавок. Мы засмеялись. Тогда он спокойно подошел к зеркалу, поправил волосы, надел шляпу и, увидав, что буфетчица испуганно смотрит на него, приподымая шляпу, сказал по-английски: «Good bye!» Буфетчица только руками развела».
Ну что тут скажешь? Остается только последовать примеру буфетчицы и развести руками. Good bye!
Ольга Булгакова
10-16 октября 2008. газета "Слово"
https://esenin.ru/o-esenine/gibel-poeta/bulgakova-o-good-bye
ЕСЕНИНА ПОЮТ
«Над окошком месяц. Под окошком ветер. Облетевший тополь серебрист и светел…» - доносится из приемника. И от пальцев ног, рук, от корешков волос, из каждой клеточки тела поднимается к сердцу капелька крови, колет его, наполняет слезами и горьким восторгом, хочется куда-то побежать, обнять кого-нибудь живого, покаяться перед всем миром или забиться в угол и выреветь всю горечь, какая только есть в сердце, и ту, что пребудет еще в нем. Голосистые женщины с тихим вздохом ведут и ведут про месяц за окошком, про тальянку, что плачет за околицей, и песнопевиц этих тоже жалко, хочется утешить их, пожалеть, обнадежить. Какая очищающая скорбь!
На дворе нету месяца. На дворе туман. Выдохнулся из земли, заполнил леса, затопил поляны, прикрыл реку - все утопло в нем. Дождливое нынче лето, полегли льны, упала рожь, не растет ячмень, овсы не вышли даже в трубку. И все туманы, туманы. Может, и бывает месяц, но не видно его, и спать на селе ложатся рано. И голоса единого не слышно. Ничего не слышно, ничего не видно, отдалилась песня от села, глохнет жизнь без нее. За рекой, в опустевшей деревне живут две старухи, летом врозь, зимой сбегаются в одну избу, чтоб меньше тратилось дров. Они и поныне моются в русских печах, едят картошки, которые варят в одном чугуне и себе, и скотине, ждут лета, чтоб повидаться с детками. Те приезжают серединой лета, к грибам, ягодам, жаркому, загарному солнцу, привозят матерям в сетках оранжевые апельсины с алжирскими наклейками да заграничные обноски. А им бы, матерям-то, обувку покрепче, понепромокаемей, мучки бы белой да сахарку - устали они жевать черствый хлеб, и хоть стряпать за войну разучились, сляпали бы чего-нито свеженькое. К магазину им не пробиться - как ударит падера, заметет снегом поля, заторосит реку - зима и вовсе отрежет их от мира. Пробовали на лыжах - падают, стары больно.
Приезжал к одной бабке сынок из Ленинграда. Зимой отчего-то прибыл, добрел до матери по сугробам, стучит, а она его не пускает - по голосу уж не узнает. Я спросил у парня:
- «Сколько зарабатываешь?»
- «Мы, строители, хорошо зарабатываем, меньше двухсот не выходит!»
- «Помогаешь ли матери-то?»
- «А чЕ ей помогать-то? У ей пенсия 26 рэ, да кружева все еще плетет…»
Плачет тальянка, плачет. Только не там, не за рекою, а в моем сердце. И видится мне все в исходном свете, меж летом и осенью, меж вечером и днем. Лошадь вон старая единственная на 3 полупустых села, без интереса ест траву. Пьяный пастух за околицей по-черному лает заморенных телят; к речке с ведром спускается Анна, молодая годами и старая ликом женщина. 26 ей было, троих детей имела, а муженек лих на выпивку удался, выпивший - скор на руку. Задрался как-то на семейном празднике, братья навалились, повязали, носом ткнули в подушку и забыли про него - утром хватились: холоден. Так без мужа и вырастила Анна детей. Сыны теперь норовят ей на лето внуков сбыть, на вино денег просят, куркулихой называют. А и правда куркулиха - вдвоем с матерью живут в деревне, где прежде было за 40 дворов: коси кругом - не накосишься, сади овощь - не насадишься, кричи людей зимней порой - не докличешься...
«Дальний плач тальянки, голос одинокий…»
Отчего же это и почему так мало пели и поют у нас Есенина-то? Самого певучего поэта! Неужто и мертвого все его отторгают локтями? Неужто и в самом деле его страшно пускать к народу? Возьмут русские люди и порвут на себе рубаху, а вместе с нею и сердце разорвут, как мне сейчас впору выскрести его ногтями из тела, из мяса, чтоб больно и боязно было, чтоб отмучиться той мукой, поэт, страдающий разом всеми страданиями своего народа и мучаясь за всех людей, за всякую живую тварь недоступной нам всевышней мукой, которую мы часто слышим в себе и потому льнем, тянемся к слову рязанского парня, чтоб еще и еще раз отозвалась, разбередила нашу душу его боль, его всесветная тоска.
Я часто чувствую его таким себе близким и родным, что и разговариваю с ним во сне, называю братом, младшим братом, грустным братом, и все утешаю, утешаю его. А где утешишь? Нету его, сиротинки горемычной. Лишь душа светлая витает над Россией и тревожит, тревожит нас. А нам все объясняют и втолковывают, что он ни в чем не виноват и наш-де он, наш. Уже и сами судьи, определявшие, кто «наш» и «не наш», сделались «не нашими», вычеркнуты из памяти людской, но песнь, звук, грусть поэта навечно с нами, а нам все объясняют и объясняют необъяснимое, непостижимое, потому что он - «не наш» и «не ваш», он - Богово дитя, он Богом и взят на небеса, ибо Богу и самому хорошие и светлые души нужны, вот Он и пропалывает людской огород - глянешь окрест: татарники одни да лопухи, и на опустелой земле горючая трава да дремучие бурьянники прут вверх, трясут красными головами, будто комиссарскими фуражками, кричат о себе, колются, семенем сорным, липучим сорят…
«За окошком месяц…»
Тьма за окошком, пустые села и пустая земля. Слушать здесь Есенина невыносимо. До приторности засахаренную слезу страдальца-поэта вылизывают пошлым языком, пялят расшивную русскую рубаху на кавказский бешмет, а она не лезет на них, рвется, цепляется за бутафорские газыри
«Я и сам когда-то пел не уставая: где ты, моя липа, липа вековая?»
И в самом деле, где ты, наша липа, липа вековая? Теплый очаг? Месяц? Родина моя, Русь - где ты?
Лежат окрест туманы, плотно, недвижно, никакой звук не пробивается. Едва‑едва просочился из-за реки блеклым пятнышком свет в деревенском окошке. Живы старушки. Наработались. Ужинают. Вечер еще длится или уже ночь? На траве мокро, с листьев капает, фыркает конь в мокром лугу, умолк за деревней трактор. И лежит без конца и края, в лесах и перелесках, среди хлебов и льнов, возле рек и озер, с умолкшей церковью посередине, оплаканная русским певцом Россия. Смолкни, военная труба! Уймись, велеречивый оратор! Не кривляйтесь, новомодные ревуны! Выключите магнитофоны и транзисторы, ребята! Шапки долой, Россия! Есенина поют!
Виктор Астафьев. "Затеси" стр. 154
https://bookscafe.net/read/astafev_viktor-zatesi-24819.html#p154
«НЕТ СОМНЕНИЙ, ЧТО ПРОИЗОШЛО УБИЙСТВО»
Писатель и историк, издатель С.Дмитриев рассказывает о том, что стояло за этой смертью и какой она была на самом деле.
Работая над док. фильмом «Моя поэма - Русь! Дорогами Сергея Есенина», я путешествовал по многим есенинским местам. Фильм набрал в интернете уже около 100 тыс. просмотров, и это говорит об интересе к фигуре Есенина. Во время съемок меня вот что удивило. В поисковике Яндекса слова и словосочетания с фамилией поэта набирают более 5 млн. человек в месяц. А слова «смерть Есенина» и «гибель Есенина» - более 30 тыс. человек. При этом офиц. лица что в Москве, что в Константинове, на родине поэта, говорят, что тема его смерти закрыта и касаться ее не надо, потому что она слишком спорная и сложная.
- Но она ведь действительно спорная и сложная…
- Все запутано до невозможности, есть масса версий. На мой взгляд, это говорит о том, что данной темой надо заниматься, и заниматься серьезно. По офиц. версии, 28 декабря 1925 г. оставшийся наедине Есенин повесился в гостинице «Англетер». Обстоятельства самоубийства весьма странны: когда открыли номер, в нем не было света. Поэт висел на вертикальной трубе под самым потолком высотой 3 м. 52 см. Его ноги находились в 1,5 м. от пола, а рост у Есенина был 1 м. 68 см. Он каким-то образом забрался под самый потолок и закрепил веревку на гладкой вертикальной трубе отопления. Петли вообще не было, он якобы 2 раза обмотал шею веревкой, а за трубу держался рукой. То есть умирающий Есенин удерживал рукой свой вес, и раны, которые были у него на лице, нанесла горячая труба.
- За горячую трубу невозможно держаться.
- Конечно. По воспоминаниям тех, кто видел его перед смертью, в номере было холодно и он сидел в шубе. Почему ночью кто-то включил отопление так, что труба стала настолько горячей? Причем на руке у поэта ожогов нет, она иначе травмирована.27 декабря, накануне смерти, в номере Есенина были люди. Литератор Г.Устинов с женой, поэт Эрлих, художник П.Мансуров, журналист Д. Ушаков, а также, возможно, Л.Берман. Позже они говорили, что поэт был трезв и не был в подавленном состоянии. Эрлих забыл у него портфель, вернулся за ним в 8 вечера и увидел, что Есенин сидит за столом в накинутой на плечи шубе и разбирает свои стихи. Считалось, что поэт спустился к портье в 10 час. вечера, сказал, что его не надо беспокоить, закрылся с внутренней стороны номера и ночью повесился. По офиц. версии, это произошло в 3-4 час. ночи.
- Что же произошло по неофициальной версии?
- Комендантом «Англетера» был чекист В.Н. Назаров. Его жена, Антонина Львовна, прожила очень долго. В 80-е годы прошлого века она вспоминала, что 27 декабря, накануне офиц. даты смерти, около 11 вечера, Назарову позвонили и приказали срочно явиться в «Англетер», потому что там случилось несчастье. Он пробыл там всю ночь, а вернувшись, рассказал ей, как в номере нашли повешенного поэта, и, чтобы снять его, Назаров вызвал своих начальников-чекистов Ипполита Цкирию и Пагаву. Оба были приезжими грузинами: из органов начинали убирать людей терявшего власть «хозяина Ленинграда» Зиновьева. Что чекисты делали в есенинском номере целую ночь?
- А вы как думаете?
- Я считаю, что произошло убийство, и оно случилось между 8-ю вечера, когда к Есенину приходил Эрлих, и 11-ю, когда Назарову позвонили из «Англетера».
- Кто же мог угрожать поэту?
- 1924 и 1925 гг. для Есенина были очень сложными. В мае 1924-го умирает его лучший друг, поэт А.Ширяевец. Он скончался в больнице от менингита, но Есенин считал, что его отравили. Это стало маниакальной идеей и своего рода «звонком судьбы».
Вторым «звоночком» стало то, что к моменту смерти на Есенина было заведено 13 уголовных дел. Почти все эти дела относятся к 1923, 1924 и 1925 гг. Поначалу он на них и внимания-то особо не обращал, но 23 сентября 1923 г. случилась действительно большая неприятность, так называемое «дело четырех поэтов». Есенин и его друзья - Клычков, Орешин и Ганин - во время посиделок в пивной выкрикивали антисемитские и антисоветские лозунги против Троцкого, Каменева и Зиновьева. Поэтов арестовали и привезли в ЧК, допрашивал их крупный чекистский чиновник Славатинский. Завели уголовное дело об антисемитизме - тогда это была очень жесткая статья УК. В декабре 1923 г. состоялся писательский суд чести, все поэтов осуждали, но было принято решение походатайствовать, чтобы в тюрьму их не сажали. Однако это дело, так и не закрытое к моменту смерти Есенина, было на контроле ЧК. Мне кажется, именно с него началась очень сильная разработка Есенина службами ОГПУ.
- Только из-за этого скандального, но не слишком важного случая?
- Есенин принадлежал к имажинистам, а те давно бросались в глаза властям. Они были скандальными людьми: расписывали Страстной монастырь, меняли названия улиц, придумывали демонстрации. С 1919 г. можно насчитать около 10 случаев, когда Есенин или его друзья попадали в лапы ЧК. В октябре 1920 г. поэт отсидел в тюрьме ЧК целых 7 дней. Вышел оттуда голодный, измотанный, страшно испуганный и рассказывал, что кроме одного яблока за 7 дней вообще ничего не ел, и не дай бог ему туда еще раз попасть. В апреле 1921-го его опять посадили на пару дней. А его друзья постоянно попадали в эти переплеты. Одно к одному - после «дела четырех поэтов» за Есениным и его друзьями началась постоянная слежка.
- Чем он был опасен для власти?
- Есенин объединял круг крестьянских поэтов, а в середине 20-х годов и далее самым главным вопросом для советской власти были отношения с крестьянством. К 1925 г. чекисты разобрались с монархистами, кадетами, эсерами и меньшевиками. Начавшиеся в 1921-1922-м известные операции «Трест» и «Синдикат-2» привели к тому, что чекисты контролировали почти все и всех. Они создавали мифические организации и вовлекали в них самых разных людей: так, Н.Гумилев в августе 1921 г. через провокаторов попал в сети так называемого дела профессора Таганцева или «Тактического центра», по которому были арестованы 855 чел., а расстреляны или убиты 103! Перед тем как его расстреляли, Ленину звонил с просьбой о помиловании поэта нарком просвещения Луначарский. Ленин ответил ему: «Если нас кусают, то мы должны отвечать!» - и бросил трубку. Гумилев власти не смутил, почему должен был смущать Есенин? Он был крестьянским поэтом, у него было много антисоветских высказываний. Чекисты хотели с этим разобраться. Причем мы увидим, что в 1925 г. они все-таки действовали мягче, чем в 1921-м.
- И это все?
- Нет. В ноябре 1924 г. был арестован А.Ганин. Чекистами было сфабриковано дело «Ордена русских фашистов». В кругу молодых поэтов, Ганина и его друзей, появился некто Вяземский, якобы бывший князь, провокатор ЧК. Он предложил создать антисоветскую организацию и разобраться с советской властью, но в самый острый момент куда-то исчез. Ганин и полтора десятка его друзей попались на эту удочку. Они начали собираться, Ганин написал манифест, где призывал свергнуть советскую власть. По глупости своей он записал в министры будущего правительства Есенина. Г.Бениславская вспоминала, что Есенин рассказывал ей об этом и был страшно зол. Он высказал свое негодование Ганину, тот его вычеркнул и записал в будущие министры И.Приблудного. Так Есенин еще раз попал в круг интересов чекистов. 30 марта 1925 г. Ганина и 5-х его друзей, юных поэтов, расстреляли, перед этим Ганин сошел с ума в тюрьме ЧК. Остальных отправили в лагеря. У Есенина были связи в ЧК, он узнал, что и сам страшно рискует, что его могут арестовать. Тут начинаются его побеги: из последних 1,5 лет своей жизни он скрывался почти 10 мес. В сентябре 1924 г. он почти на 5 мес. уезжает в Тбилиси, Баку и Батум, - это было связано с делом Ганина. В марте 1925-го он вернулся и узнал, что тот стал сумасшедшим. Накануне расстрела Ганина его вызвали в ЧК, и за 3 дня до казни он бежит на Кавказ. Там ему помогал Чагин, зам. первого секретаря ЦК компартии Азербайджана Кирова. Киров тоже очень благоволил к Есенину, фактически они его спасали. Он пробыл там 2 с лишним месяца. Потом он в 3-й раз уехал на Кавказ. «Когда я и Катя узнали о его (Ганина) расстреле, у нас одно слово вырвалось «Слава Богу!», до того мы боялись, что этот погибший человек утянет за собой и С.А., которого тогда еще можно было спасти» - вспоминала Бениславская.
Во время возвращения Есенина из Баку произошел скандал с неким дипкурьером Альфредом Рога. Они повздорили в вагоне-ресторане поезда, а затем якобы пьяный Есенин рвался в купе этого дипкурьера и хотел выкрасть секретные документы. Когда Есенин приехал на вокзал, его арестовали, составили протокол, но отпустили. Через 1,5 мес. судья Липкин открыл дело по требованию Наркомата иностранных дел. 29 октября к Есенину приходили милиционеры, предлагали ему 4 ноября явиться в суд и взяли у поэта подписку о невыезде. Есенин вскоре узнает, что судья решил объединить большинство возбужденных против него уголовных дел. Опасность увеличивается, и поэт совершает еще один побег, в начале ноября уезжает в Ленинград, чтобы не являться в суд. Потом он возвращается в Москву, и начинается история с псих. больницей Ганнушкина, где он провел 2 недели - с конца ноября по 21 декабря. Но то, что он был психически больным, совершенно не доказано. Однако под нажимом своей жены С.Толстой, сестры Екатерины и ее мужа В.Наседкина, а также «властей предержащих», он решается лечь в эту больницу. Фактически это был нервно-психический санаторий, причем Есенин сам оплачивал довольно дорогое лечение.
В этот период заботу о Есенине проявляют многие советские вожди. Горький просил Бухарина спасти Есенина: он якобы умирает от туберкулеза, пьет и его надо изолировать. Луначарский обращался к судье Липкину с просьбой закрыть дела против поэта и вызывал к себе Есенина, сказав, что он должен лечиться, иначе ему будет очень плохо. Поздней осенью 1925 г. Есенин встречался с Дзержинским. Тот сказал, что ему предлагают арестовать и изолировать Есенина, чтобы он не пил и выздоровел. И жестко предупредил, что если Есенин не начнет лечиться, то все кончится тюрьмой. В больнице Ганнушкина были тяжелые условия комната Есенина никогда не закрывалась, свет там не гасили, его стали пичкать какими-то лекарствами. Вокруг были психически больные люди, его соседка чуть не повесилась. Он пишет друзьям, что должен оттуда выбраться. Сообщает и о том, что убежит за границу. И это наверняка стало известно в ОГПУ.
- Что было дальше?
- 21 декабря он уходит из больницы, что было не так уж и сложно, 2 дня скрывается по разным местам, появляется у себя дома. 23 декабря покупает билет на поезд, перед отправлением приходит к жене, забирает 5 чемоданов, куда уместились все его вещи, и едет в Ленинград. В больницу являлись огэпэушники, требовали от Есенина явиться на суд, а им отвечали, что суд надо отложить, пока поэт не выздоровеет. Когда же Есенин убежал, его начали искать и врачи, и чекисты. Они приходили к его жене, друзьям и вскоре узнали, что он отправился в Ленинград. Есенин рассказывал об этом всем подряд, конспиратор из него был никудышный. В Ленинграде он поселился в «Англетере». Тогда это был не отель, а фактически общежитие для ответственных работников. Есенин поселился без регистрации: его знакомый с 1924 г. поэт Эрлих был ответственным дежурным соседнего номенклатурного общежития, бывшей гостиницы «Астория». Видимо, он и помог, причем вместе с Г.Устиновым, знавшим поэта с 1918 г. и служившим редактором газеты «На пути», издававшейся в бронепоезде Троцкого. Есть данные, что и Эрлих, и Устинов были негласными сотрудниками ОГПУ. Позже Эрлих дослужился до звания капитана НКВД. (Это ему Есенин якобы посвятил предсмертное письмо «До свиданья, друг мой, до свиданья», которое было написано намного раньше и посвящено памяти А.Ширяевца).
Самое сильное доказательство убийства - обилие ран на теле Есенина (а их было более 10) и, прежде всего, страшная рана у него на лбу. Длиной 5–6 см. и шириной 2–3 см., якобы вдавленная трубой. Причем она шла под углом 30 градусов -невозможно так висеть лицом к вертикальной трубе, не сломав себе позвоночник. Кто-то поэта бил, есть версия, что в ход пошла рукоятка нагана. На фотографиях это прекрасно видно: никакого ожога от трубы нет, но у поэта вытек левый глаз, а под правым глазом было углубление, - может показаться, что это пулевое ранение или след от удара острым предметом. У поэта был разорван рот (потом его зашили в морге), на виске след от удара, порезы на руках и странгуляционные борозды, следы от удушения на шее. Первично его душили каким-то ремнем или тесьмой (о чем свидетельствует почти горизонтальная широкая странгуляционная борозда) и только потом, уже мертвого, подвесили, потому что вторая и третья борозды - следы повешения - не такие глубокие, и оставлены они уже более узкой витой веревкой.
У поэта правая рука была закоченевшей, застывшей - криминалисты говорят, что он мог срывать ею удавку. Из-за этого появились раны на ладони, и он умер с застывшей рукой. Чтобы повеситься, поэт должен был забраться на стол высотой 77 см. и поставить на него тумбу для канделябра - высотой 1 м. 10 см. Ночью, в темноте (свет не горел), в лакированных ботинках, в узких брюках, а тумба была диаметром всего 30-40 см и сделана из непрочного гипса. Польские исследователи из милицейской академии провели эксперимент. Они привлекли спортсменов, но никто из них не смог все сделать так, как это представлялось в офиц. версии.
- А что сказало следствие?
- Следствия фактически не было, оно продолжалось всего 2-3 часа. Все вещественные доказательства исчезли! Пропали веревка, ботинки, пиджак, пистолет, много рукописей. Не было проведено ни одного следственного эксперимента.Уже 29 декабря в загсе выдали свидетельство о самоубийстве, 31 декабря Есенина похоронили в Москве.
- А может, его убил кто-то из номенклатурных жильцов «Англетера»?
- Польские исследователи провели экспертизы и доказали, что так убить сопротивляющегося человека, с таким количеством ран и травм, могут только двое или трое. Грабители не стали бы устраивать мистификацию с повешением, и тогда совсем иначе бы велось следствие.
- Что же из всего этого следует?
- На сайте change.org сейчас идет сбор подписей о раскрытии архивов по убийству Есенина. А я считаю, что прокуратуре нужно как можно быстрее открыть новое уголовное дело о смерти Есенина и расследовать его по-настоящему…
Алексей Филлипов
29.12. 2020. газета "Культура"
https://portal-kultura.ru/article....biystvo
Уникальные кадры (Татьяна Сергеевна Есенина. Интервью 1986 г.)
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Воскресенье, 23 Янв 2022, 20:08 | Сообщение # 26 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | 
Рецензия на книгу «Есенин. Обещая встречу впереди» З. Прилепина
Глава первая заявлена периодом 1895–1914 гг. Однако книга открывается эпизодом из воспоминаний поэта Н.Клюева, близкого, «заклятого» друга С.Есенина: «От стены шагнула схимница в черном плате и, указав на Есенина, велела спокойно: - Уходи отсюда, висельник». Вообще говоря, Н.Клюев ещё тот был сказочник, но дело не в этом. Дело в том, что сцена эта, ясно, задает тон всей книги. Это заглавная сцена, вынесенная в начало! Что бы ни было написано дальше, клеймо уже поставлено: «висельник».
Должна отметить, что видно: работа проделана огромная, особенно в части родословной и той среды, в которой рос поэт. Чтобы перелопатить такой объем материала, нужен труд минимум 5 чел. Я имею в виду сроки создания книги. Но упор в исследовании сделан на том, что маленький Есенин получил моральную травму от неустроенности отношений родителей. И делается вывод, что это повлияло на дальнейшую неустойчивость психики поэта. То есть все исследования, вся книга подводит к первоначальной сцене: «висельник!». На стр. 52 нашла удивительную фразу… «Александр Никитич /отец поэта/ задумывался, не показать ли сына психиатру». Откуда такие сведения? Что за сочинительство? Только потому, что Есенин отказывался есть мясо и носить вещи из кожи? Уверены, что Александр Никитич мог диагностировать, что сыну нужен психиатр? И вообще, это - чистейшая выдумка! В серии ЖЗЛ.
Могу сказать, что автор книги делает выдержки из поэзии и писем поэта лишь частично, не приводя документ полностью. Между тем именно письмо полностью может отразить всю иронию написанного. Как и стихотворение - всю гамму чувств и информации. Имею в виду приведенное на стр. 54 письмо Маше Бальзамовой. В книге выдержка: «Моё я - это позор личности. Я выдохся, изолгался и, можно даже с успехом говорить, похоронил или продал свою душу черту, и всё за талант. Если я буду гений, то вместе с этим буду поганый человек»
А вот письмо полностью:
М.П. Бальзамовой. 29 октября 1914 г. Москва
«Милостивая Государыня! Мария Парьменовна.
Когда-то, на заре моих глупых дней, были написаны мною к Вам письма маленького пажа или влюбленного мальчика. Теперь иронически скажу, что я уже не мальчик, и условия, любовные и будничные, у меня другие. В силу этого я прошу вас и даже требую (так как я логически прав) прислать мне мои письма обратно. Если Вы заглядываете часто в свое будущее, то понимаете, что это необходимо. Вы знаете, что между нами ничего нет и не было, то глупо и хранить глупые письма. Да при этом я могу искренно добавить, что хранить письма такого человека, как я, недостойно уважения. Моё я - это позор личности. Я выдохся, изолгался и, можно даже с успехом говорить, похоронил или продал свою душу черту, и всё за талант. Если я поймаю и буду обладать намеченным мною талантом, то он будет у самого подлого и ничтожного человека - у меня. Смейтесь, но для Вас (вообще для людей) - это тяжелая драма. Я разоблачил человека и показываю независимость творения. Если я буду гений, то вместе с этим буду поганый человек. Это еще не эпитафия.
1. Таланта у меня нет, я только бегал за ним.
2. Сейчас я вижу, что до высоты мне трудно добраться, подлостей у меня не хватает, хотя я в выборе их не стесняюсь. Значит, я еще больше мерзкий человек. Вот когда я открыл Вам глаза. Вы меня еще не знали, теперь смотрите! И если Вы скажете: «Подлец» - для меня это лучшая награда. Вы скажете истину. Да! Вот каков я хлюст. Но ведь много и не досказано, но пока оставим. Без досказа...Прохвост Сергей Есенин.»
Итак, хотя бы в моей рецензии читатель может оценить разницу между выдержкой и письмом целиком. Да, это, хотя и с юмором, его откровенность. Но из этого «начала» не вытекает конец декабря 1925 г. Текст книги Прилепина в серии ЖЗЛ «Есенин», в моих глазах и по моему мнению, имеет своеобразную, дискретную структуру. Большая часть текста - хорошо проработанный, очень тщательный материал, основанный на выявленных фактах. И вдруг! Как восклицательный знак в череде ровных, правильных строк. Или точнее - странный символ. Это мнение автора в том, что именно этот, описываемый факт биографии, - та самая, ещё одна черта, которая подводит «закономерный» итог 1925 г.: «висельник!». То есть это выглядит эдаким нарочитым вкраплением. Будто автор пишет, пишет наработанное честным писательским исследовательским трудом, а потом вдруг вспоминает: а цель-то у меня доказать, что он «висельник»! В течение первых 60 стр. встречала такие эпизоды 4 раза. Судьба поэта описана очень четко и обыденно. Прозаично и буднично. Думаю, не о таком Есенин мечтал, когда говорил: «Обо мне напишут!». Он сам бесконечно создавал миф о себе, сказку. А здесь никакой сказки нет. Несмотря на многочисленные выдержки стихов и их анализ, в книге нет поэтического взгляда. Выбранные цитаты стихов скорее иллюстрируют прозу его жизни.
В книге Станислава и Сергея Куняевых в серии ЖЗЛ «Сергей Есенин» (изд. «Молодая гвардия», 2007 г.) - более поэтичный Есенин. У Куняевых другой Есенин. Его любишь сердцем и принимаешь целиком. А здесь гармонию разложили по полкам. И объяснили к тому же: вот здесь он был подлец - бросил А.Изряднову с сыном Юрием, вот здесь - непочтительный сын и т.д. Что бы он чувствовал, если бы прочел эту книгу? Что его раздели, а стихи - на задворках. Но! «Мышиными зубами горы не подточишь» - говоря словами поэта. Что мне показалось значительным в этой книге: замечателен разбор поэм «Октоих», «Небесный барабанщик», «Пантократор» революционных поэм. Стр. 146 и др.
Собственно, идея о том, что раскол церкви во времена Петра I и патриарха Никона в результате реформы, - это и есть основа того, что в 1917 г. стали крушить церкви, - идея эта не нова. Увы, никак не могу вспомнить, где об этом читала. Хотя 17 апреля 1905 г. Николай II издал указ «Об укреплении начал веротерпимости», уравнявший старообрядцев в правах с неправославными христианами; после принятия указа началось строительство многочисленных старообрядческих храмов. И все же. Народ не доверял государству в целом, а церковь была срощена с государством. Поэтому народ крушил церкви. А вовсе не от безверия и насаждаемого Лениным атеизма. Крушил как символ государственности. Как символ навязанной формы веры. И поэтому Есенин в беседе с Блоком присочинил о том, что он из богатой старообрядческой семьи. Эта мысль Прилепина мне понравилась. Старообрядцы всегда были на острие бунта. Стенька Разин, Пугачев. Они - против. Интересно и обширно написано о сломе Церкви в 1917 г. у И.Капканова «Раскол».
Главная характеристика, которую я могу дать книге Прилепина: она написана прозой. Сугубо - прозой. Взгляд прозаика на поэта. Любопытно. Автор 3 раза повторяет, что Есенин прожил с Мариенгофом дольше, чем с любой из своих жён. У меня сложилось впечатление, что автор исключительно симпатизирует Мариенгофу. И стихов его приводит очень много! Есенин не выглядит у него ни на минуту гениальнее Анатолия, а в человеческих качествах еще и проигрывает последнему. В чем тут дело? Думаю, стихи Есенина отличаются главным от всех современных ему поэтов. Он владел тайной русского Слова и тайной проникновения в людские души. Он сумел коснуться души почти каждого, кто его читал. Но в сердце автора книги он не смог войти. Это не страшно. Думаю, всё ещё впереди. Я тоже начала читать Есенина лишь в 33. А до этого он будто не существовал для меня. В юности я Маяковского ценила и понимала. И зачитывалась! Нет, Прилепин отлично понимает стихи Есенина! Не чувствует только. А разбирает их просто отлично. На таких разборах можно даже диссертацию по филологии писать. А то, что А.Мариенгоф у автора наравне с С.Есениным… Такое чувство, что книгу писал Мариенгоф. Ему бы книга эта точно понравилась.
Совершенно непрофессиональная ошибка: во 2-й вкладке фотографий последнее фото с надписью: «Поэт за работой. 1920-е гг.». Так вот, это не фотография Есенина. Это фото современного актера. Досадный ляп. И ещё один ляп в фотографиях. В той же самой вкладке есть фотография с надписью: «Особняк на Пречистенке, предоставленный советской властью А.Дункан. Современный вид». Честно, я смеялась. Это не тот дом, не Пречистенка, 20, не дом Изадоры Данкан /Айседоры Дункан/. Это дом Д.Давыдова, Пречистенка 17/10.
На стр. 310 книги утверждается, что никакой защиты «сверху» у имажинистов не было, и все их хулиганство и выходки - на свой страх и риск. Они делали такое, за что другим гражданам грозили в те годы неизбежные кары, вплоть до расстрела. Но они хулиганили без всякого прикрытия, просто силой юности и азарта. Так вот. Это не соответствует действительности. Есть книга белорусского автора П.Радечко «Реабилитированный Есенин», за которую автор получил премию «О Русь, взмахни крылами!». Белорусский автор все выдумки и ложь Мариенгофа подверг самой тщательной проверке. Человек занимался разбором «Романа без вранья» и других романов Мариенгофа всю жизнь. Подумайте только: я занимаюсь темой жизни и творчества Есенина 12 лет, а Радечко - всю жизнь. Мариенгоф сам в «Романе без вранья» пишет, что работал у К.С. Еремеева, зав. издательством ВЦИК. Кто безвестного мальчика из Пензы туда пристроил? Жил у «двоюродного брата Бориса (по-семейному Боб) во 2-м Доме Советов (гост. «Метрополь»)» - снова цитирую Мариенгофа. «Чай в номер внесло мирное существо в белом кружевном фартучке». В 1918 г.! Голод, холод, продразверстка, тиф. Радечко утверждает, что мощной «лапой» Мариенгофа и всей имажинисткой братии был не только его родственник Эпох Фридрихович Розенталь, нарком водного транспорта, но и вся верхушка, собственно, власти. Луначарский в том числе. Вся имажинистская компания была двинута в народ как противовес поэтам и писателям старого времени. Могу сказать, что Розенталь был замнаркома водного транспорта в 1936–37 гг., что было в 1919 г. сказать не могу. Итак, думаю, сказанного достаточно, чтобы опровергнуть «романтику» .Мариенгофа и Прилепина. Это была политика чистейшей воды.
Про А.Дункан всё написано в целом верно. Что меня несказанно удивило. Всегда, начиная читать написанное о ней отечественными авторами, делаю будто глубокий вдох, потому что готовлюсь к боли. Что будет неправда, снова мне оцарапают душу. К удивлению, я почти не поцарапалась тут. Кроме того, что написано, будто бы кремлевские погреба были для неё всегда открыты. Не было этого! Она тратила в России свое золото. На наших детей, умирающих от голода. И на Есенина за границей. Так и разорилась. Читайте мой роман-исследование «ТАНЕЦ и СЛОВО» (изд. РИПОЛ-классик, 2016 г.). Писала роман 6 лет. Он удостоен лит. премии им. М.Пришвина.
Что согрело… явлено верно: между С.Есениным и Изадорой была настоящая любовь. И даже болезненная страсть - со стороны Есенина.
Забавно: Григорий Колобов на стр. 389 вдруг стал Коробовым. На стр. 376 нашла, чему улыбнуться… Цитирую: «с Изадорой - так он стал её называть, потому что никакого «айс» в русском языке нет, а «задор» - есть». Чистейшая выдумка Прилепина. В серии «ЖЗЛ»! Её имя - Изадора! Так её звали и зовут сейчас во всём мире. Кроме России. Последний друг Изадоры В.Серов, написавший о ней книгу «The real Isadora», которую я перевожу со своим сыном, сказал, что неправильное произношение имени танцовщицы в России является «фанатической ошибкой». Прилепин попеременно зовёт её то Айседорой, то Изадорой. Примерно в соотношении 3:1. Спасибо и на этом. Но ближе к концу - снова только Айседорой. Это невольно снова и снова наводит на мысль, что писался материал несколькими авторами.
Далее… На мой взгляд, неверен разбор поэмы «Страна негодяев». Что личностного, близкого самому Есенину больше в образах Замарашкина и Рассветова - то есть сочувствующих власти и даже в образе комиссара. Нежели Номаха. Я не согласна. Авантюризм самой высшей марки - вот основа личности поэта. В самом хорошем, романтичном смысле. Дерзание, кураж! Этого нигде нет у Прилепина. Холодный текст. Никакой он не озорник у Прилепина. А ведь в этом весь Номах. И его бегство - выход, который видит Есенин, единственно возможный счастливый конец. И это счастье - что он сбегает, обманывает всех, как волк сигает за красные флажки. Очень подробно, даже нудно доказывается (со стр. 547), что Есенин видел себя только с советской властью, и, более того, обожал Троцкого, «был им очарован». В дальнейшем, еще на 500-х стр., Прилепин слепил из него вообще - советского поэта…
Ещё неправильность: отношение поэта к А.Л. Миклашевской. Не была она его возлюбленной, ни единой секунды. Она - игра его была. Актриса, которую он выбрал на роль Музы. Она холодна к нему была. Стихи эти - Изадоре, и только ей. Даже несмотря на посвящение Миклашевской. Вот так поэт уходил от Изадоры. И не за 2 недели по возвращении он написал эти стихи. Раньше. То есть Прилепин разделяет офиц. точку зрения: раз надписано, что Миклашевской - это ей. И приводит единственную строчку, которая действительно относится к Миклашевской: «Что же имя твое звенит, Словно августовская прохлада». А вот то, что она прохладна была - это точно. Точно такая же история с посвящением теоретической работы «Ключи Марии» Мариенгофу. А надо было - Клюеву, который и отдал Есенину эти «Ключи Души», ключи Слова русского. Клюев примыкал к секте хлыстов, от которых узнал основы нашего праязыка, ту тайну и древнюю историю, что заключена в каждом нашем слове. Эту тайну он отдал любимому Серёженьке.
Стр. 586. Отрывок из неустановленного произведения об Изадоре. Прилепин утверждает, что это вовсе даже и не о ней, де мол, она - не она, а просто образ осени, в которую превращается… сам Есенин, его фамилия. И тут же - предлагает свою авторскую выдумку: де мол, Есенин нашёл перчатки Изадоры в кармане своего пальто и сразу же решил отдать их А.Назаровой, подруге Бениславской?
Между тем, он беспредельно конкретен, это есенинский текст. И никакие это не стихи в прозе. Это будто часть дневника, который пишут на ночь или неотправленное письмо Изадоре, по которой он скучал, «гадал по перчаткам». И это в книге не единственный случай, когда вроде бы логический разбор стихов и фактов завершается выдумкой автора книги.
Стр. 601. Опечатка: «- Издаро-о-ора!».
Главная мысль, которая возникла у меня по мере прочтения книги ..Прилепин не относится к Есенину, как к ГЕНИЮ. Просто пишет о нём, как о мужике. Де мол, детей и баб бросал, никого особо не любил, Вольпин права, только себя любил. Был равнодушен к любви и чести достойных девушек. Я скажу иначе: нельзя к гению подходить с мерками обывателя. Потому что он другой. Талант всегда принижает гения. Иногда не нарочно. Просто он его НЕ ВИДИТ. Простые люди видят, кто гений, а кто талант. Талант ставит гения вровень себе. Но это не так! Пушкин писал о гении в письме к П.Вяземскому в ноябре 1825 г.: «Врёте, подлецы: он мал и мерзок - не так, как вы - иначе». Мариенгоф в книге практически равен Есенину. Он тут и новатор в стихах, и провидец нового. И стихов Мариенгофа - море - в книге о С.Есенине. И рядом строки их обоих. Де мол, одинаковы, но ведь Мариенгоф - просто талантливый и ловкий человек. Делец. Не нужно путать с гением русского Слова. И рядом не нужно ставить. Они не рядом. Хотя и любил Есенин Мариенгофа одно время - очень.
Главное, чего нет в этой книге - это поэзии. Я не увидела здесь великого русского национального поэта. И даже более того… У Прилепина он - советский поэт! Всем сердцем стремившийся найти общий язык с властью. «Поэма о 36», «Баллада о двадцати шести». Вы читали их? Они написаны потому, что это было необходимо. Надо было выжить. Поэт отчетливо понял после травли за антисемитизм, что выжить не дадут. В этих вещах нет крови сердца, нет той бьющей прямо в душу стрелы сопереживания, как в его лирических стихах. И на Кавказ он убежал, чтобы попасть в Тегеран. Поздно понял, что Изадора была права, когда хотела, чтобы он остался за границей. Только он ведь не мог без любимой Руси… Вот такой крест. Ни слова о воспоминаниях Н.Вержбицкого, друга С.Есенина, о том, что поэт пытался убежать морем - в Константинополь. Затея не удалась. «Один из членов закавказского правительства, большой поклонник Есенина, дал письмо к начальнику батумского порта с просьбой посадить нас на какой-нибудь торговый советский пароход в качестве матросов с маршрутом: Батум - Константинополь - Батум» - Н.Вержбицкий.
Прилепин приводит лишь выдержки стихов. Это не дает полного и правильного представления о всей мысли поэта. Однако «коммуной вздыбленная Русь», несмотря на все другие мягкие слова этих стихов - действительно- о дыбе. О пытке любимой Руси. Точно так же приводимое стихотворение - как гимн новой России - «Неуютная жидкая лунность»
«… Я не знаю, что будет со мною...
Может, в новую жизнь не гожусь,
Но и все же хочу я стальною
Видеть бедную, нищую Русь.
И, внимая моторному лаю
В сонме вьюг, в сонме бурь и гроз,
Ни за что я теперь не желаю
Слушать песню тележных колёс».
Но! «Моторный лай» и «песня тележных колёс». Есть разница? Умом вроде согласен со «стальной Русью», но только у телеги «песня», а у мотора - все равно «лай». А душа его - с песней. Вот так… В книге сильная поэтизация большевизма и большевиков - как честных, сильных, прямых, очень правильных людей. Где-то я это уже слышала. Боюсь, всё детство это мне долбили. И Есенина никто не спаивал. Он сам виноват, так и написано. Он сам вокруг себя устраивал карусель и балаган, сам людей подбивал пить с ним. Величиной в стране и в поэзии был огромной, ему никто не мог отказать. Его питие - признак суицидальной склонности. Это он ещё с Европ и Америк так с собой начал кончать.
Стр. 745. Глубоко возмутило. Цитирую. «30-го числа, в день, когда Есенин обнимался в Баку с Чагиным, во внутренней тюрьме ВЧК по делу «Ордена русских фашистов» расстреляли Алексея Ганина и шестерых его сообщников».
А.Ганин был другом Есенина с 1916 г., еще с Санкт-Петербурга. Каких ещё сообщников? Автор такой фразой показывает, что считает Ганина действительно виновным в создании некой организации против советской власти. Автор таким образом принимает сторону советской инквизиции. Между тем, кроме всяких фантазий и манифеста «Мир и свободный труд народам», написанного им в одиночку, у Ганина ничего не было. Невинный идеалист Лёша Ганин… Прилепин пишет, что Есенин перестал писать советские стихи после расстрела Ганина. На мой взгляд, дело не в том, что он ужаснулся до глубины души. Он и раньше всё видел, не дурак. Он понял, что это бесполезно! И Маяковский, который распластал себя и свой дар для советской власти - тоже бесполезным делом занят. Захотят казнить - казнят. Если заявка первой сценой в книге - была о «висельнике», а потом этот рефрен повторялся лишь время от времени, то к концу ритм «висельника» стал звучать чаще и чаще, о поэзии - вскользь и строчками, подтверждающими, что он дошёл до ручки в пьянстве и потере себя, потере дара. К концу книги это уже не рефрен, это набат - по ритму построения повествования - набат по умирающему, измученному жаждой самоубийства поэту. Автор утверждает, что в 1925 г. Есенин исписался, почти ничего не создал. Всего 61 стихотворение. Покажите мне современного поэта, способного создать 61 шедевр за год!
Прилепин утверждает, что он написал всё, что мог, а потом решил уйти. (стр. 797). Что он закрыл для себя все темы творчества. Что жить ему было незачем. И ждать от жизни нечего. Этот навязчивый набат автора изрядно долбит по мозгам. Не уверена, что старый термин «меланхолия» в современной психиатрии означает маниакально-депрессивный психоз. Такое чувство неприятное, что Есенина раздели, да ещё и в грязи вываляли. Злая грусть - вот моя эмоция от прочтения. А знаете, что выдаёт заказ? Излишняя старательность. Нарочитость. Уж слишком много сил автор уделил вопросу самоубийства. Для меня это никогда не было самым главным. Скорее - его внутренняя борьба тьмы со светом. Борьба с «Черным человеком». Вот что важно. А уж «чёрных «человеков» - мириада лиц в стране Советов. И не надо рассказывать, что Дзержинский почитал Есенина и его оберегал. Что все красные партийцы - чистые сердцем, а главное - руками. Прилепин постоянно их превозносит и повторяет их имена, как главных друзей поэта. Я перечислю: Воронский, Чагин, Киров, Дзержинский, Луначарский. (стр. 807). В этом набате о «висельнике» бывали передышки. Например, о Блоке и Есенине. Связь огромная, духовная, не только творческая и технически стихотворная, - несомненна.
Ох… Все байки собрал автор про «приговоренного к самоубийству» Есенина. И байку про ребёнка, который испугался поэта в его последние дни в Ленинграде. И байку Мансурова про петуха. Написано это было лишь в 1972 г. Беллетристика. Кто требовал раскрыть архивы КГБ? Кто - даже эксгумацию провести. Последнее - неправильно, думаю. Книга Прилепина ставит жирную, увесистую, как оплеуха, точку - на 1019 стр. текста: «висельник!». Именно в конце книги, точнее, описания жизненного пути поэта, становится ясно, для чего писалась книга. Для меня идея проклюнулась сразу: первой сценой с Клюевым и схимницей. Если книгу отложить, а потом снова начать читать про последние дни поэта, дичь предстает перед мысленным взором: какой-то измышленный живой петух, которого везде таскали, какие-то ванны. Ванн в номерах «Англетер» не было. Это так, к слову. И вообще - беллетристика (стр. 824): «26 декабря Есенин снова поднялся до 6 утра. Чтобы как-то от самого себя избавиться, надо было двигаться, шевелиться - только не молчать, не думать, не застывать на месте».
1000 стр. посвящены двум главным задачам: доказать, что Есенин удавился и что он был насквозь «советским». Обе задачи выполнены блестяще! Но очень гадко от чувства заказа. Стихи, «доказывающие» его «советскость» - все приведены не полностью. То же самое стихотворение «Неуютная жидкая лунность» - на стр. 949 - обрезано. Все выхвачено. «Поэма о 36» - безэмоциональная, отстукивающая ритм, как строевой шаг, каждое слово - не стрела, а пуля. То, что касается доказательств самоубийства поэта, то в книге Прилепина дан краткий вариант зеленой книжечки «Смерть Сергея Есенина. Документы. Факты. Версии», изданной в 2003 г. на основе материалов комиссии Есенинского комитета по выяснению обстоятельств смерти поэта». Те, кто читал, поймут.
Забавно: автор приводит высказывание Н.Брауна-ст., не замечая, что оно противоречит офиц. фотографии № 5 гостиницы «Англетер», где нашли тело поэта. Хотя… видел ли автор эту фотографию? В книге её нет. Итак, цитирую: «судя по всему, Есенин поставил в левом переднем углу стол, на него столик, стул, дотянулся до изгиба тонкой трубы парового отопления...». На офиц. фотографии стол и трубы отопления справа. Сын Н.Брауна, тоже Николай, автор песен, сообщил, правда, спустя много лет после смерти отца, что отец был уверен, что поэт погиб от пыток. Но свои воспоминания опубликовал в советской печати такие, которые могли увидеть свет. Так что приведенные мною строки включил в книгу сам Прилепин. Автогол в свои ворота. И вдруг! На стр. 960 Прилепин отметил, что по количеству стихов о христианской вере Есенин - христианский поэт. И их даже гораздо больше, чем «советских» стихов! Но об этом - только 10 стр. из 1019. Со стр. 960 по стр. 970. Вообще, считаю, что нельзя творчество С.Есенина так «потрошить». Как у Пушкина в трагедии «Моцарт и Сальери»?
«Звуки умертвив,
Музыку я разъял, как труп. Поверил
Я алгеброй гармонию».
Вот примерно так поступили с поэзией Есенина. Разъяли, как труп. А Есенин слишком сложен, слишком глубок! И никакого по-настоящему хорошего анализа его стихов, кроме революционных поэм, я не увидела. Прилепин классифицировал читающую и интересующуюся судьбой Есенина публику, верящую, что поэт был убит. (стр. 860). «Сторонники просто абсурдных, зато крайне навязчивых версий убийства Есенина делятся на несколько основных типов. Люди глубоко и безоглядно религиозные. Политически ангажированные, маниакальные антисоветчики. Женщины, откровенно влюблённые в Есенина и охраняющие его имя от злых наветов. Случаются причудливые смешения всех перечисленных вариантов».
Как вам? Автор книги прошёлся огульным катком неприятия по многим писателям, посвятившим себя изучению судьбы и творчества поэта. (стр. 866–896). В их число вошли: С.Куняев, Н.Сидорина, Э.Хлысталов и др. Всё равно, ошибались они или были правы. Они высказали своё мнение. Они любили и любят поэта. Читая книгу, я всё время думала: сколько можно убивать поэта?! Где его творчество? И почему Прилепин не критикует окололитературных писак, кропавших всякий бред о сумасшествии Есенина? Таких, как А.Панфилов, В.Тормышов? Почему для уничижительного хая выбрал настоящих, сильных писателей и хороших людей? Пусть читатель этих строк сам ответит на этот вопрос. В эпилоге очень много о всех родных, близких, даже просто знакомых, что окружали поэта, были ему дороги. Это хорошо. Есть попытка вывести родственную линию: что его дети - продолжение его гения. Но, думаю, это лишнее. Все приходят в этот мир готовыми. И дети гения не бывают ему равными.
Была на лит. встрече с Прилепиным 16 декабря 2017 г. Он сказал, что собирается заниматься темой С.Есенина. В тот же день я подарила ему свой роман «ТАНЕЦ и СЛОВО» о С.Есенине и И.Дункан А уже через 1,5 года его книга более чем в 1000 стр. была подписана в печать. Кроме того, за эти 1,5 г. вышли ещё 3 полноценных, больших книги автора в размере романа. В том числе о Л.Леонове. Вопрос: когда? Когда человек мог написать столько? Учитывая, что он ведёт активную полит. и общественную жизнь. На мой взгляд, авторов только книги о Есенине человек 5–10. В конце явственно указано, что поэт - русская миссия, не просто гений, а чистая душа-пророк, и в каких-то поступках не просто добрый - выше. Но! Как же вот эта внутренняя вера может сочетаться с самоубийством?! Отдавая себя, человек уповает на Бога. Так что автор сам себе противоречит. Это бросается в глаза. Будто разные люди писали. Нельзя сидеть на 2-х стульях. Это неудобно. Свалишься.
Рецензия писалась по мере прочтения книги, таким образом, читающий эти строки может проследить изменение моих эмоций на протяжении повествования…Стр. 987. Цитирую Прилепина: «Современники Есенина ещё совсем недавно тут были. У меня с ними великое множество знакомых. Я им руки жал, а они - Леонову, Катаеву, Казину. А те - Есенину. Всего-то три рукопожатия».
Только я думаю, что С.Есенин Прилепину за эту книгу руку жать не стал бы. Моя бабушка говорила: «Бумага всё стерпит». Это про эту книгу. Читая её, я испытывала настоящую, тяжёлую боль и злую грусть. Он не может защитить себя, Сергей Есенин… Это должна сделать я. Чего бы мне это ни стоило.
Л.Леонов: «У нас любят писать некрологи, пишут их всласть, умело и смачно, с видом нравственного превосходства, не щадя чернильных сил своих. О мёртвых можно… А Сергей Есенин мертв: он уже больше не придет и не пошумит, Есенин…».
Закончить хочу стихами С.Есенина:
«Всё живое особой метой
Отмечается с ранних пор.
Если не был бы я поэтом,
То, наверно, был мошенник и вор.
Худощавый и низкорослый,
Средь мальчишек всегда герой,
Часто, часто с разбитым носом
Приходил я к себе домой.
И навстречу испуганной маме
Я цедил сквозь кровавый рот:
«Ничего! Я споткнулся о камень,
Это к завтраму все заживёт».
И теперь вот, когда простыла
Этих дней кипятковая вязь,
Беспокойная, дерзкая сила
На поэмы мои пролилась.
Золотая, словесная груда,
И над каждой строкой без конца
Отражается прежняя удаль
Забияки и сорванца.
Как тогда, я отважный и гордый,
Только новью мой брызжет шаг…
Если раньше мне били в морду,
То теперь вся в крови душа.
И уже говорю я не маме,
А в чужой и хохочущий сброд:
«Ничего! Я споткнулся о камень,
Это к завтраму все заживёт!».
И да!
«Не боюсь я этой мариенгофской твари и их подлости нисколечко»
«Мышиными зубами горы не подточишь!».
Татьяна Трубникова, член СП, 11.02. 2020.
http://esenin.ru/o-eseni....ilepina
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Вторник, 27 Дек 2022, 23:06 | Сообщение # 27 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | К 97-ЛЕТИЮ СО ДНЯ ГИБЕЛИ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА
Гордись Есениным, Рязань!
Сердечней нет поэта в мире,
Езжай хоть в Томск, хоть в Обоянь,
Ищи в Нью-Йорке иль в Каире -
Везде найдёшь один ответ
(И вы за это не взыщите):
Поэты - есть! Такого ж - нет!
И понапрасну не ищите!
Чтобы, воспев и водь, и сушу,
И не смиряя свой полёт,
Мог потрясти людскую душу,
Так много видя наперёд,
Всю жизнь, с отвагою бойца,
Сражаясь с тьмою до конца.
До стен декабрьских «Англетера»...
Анатолий Рузанов
28 декабря в музее-заповеднике С.А. Есенина состоится День памяти поэта. Его жизнь трагически оборвалась в ночь с 27 на 28 декабря 1925 г. в ленинградской гостинице «Англетер». По традиции в храме Казанской иконы Божией Матери, где будущего поэта крестили в честь прп. Сергия Радонежского, в 11.00 будет отслужена панихида. А в 11.30 на родительской усадьбе гости возложат цветы к памятнику Сергею Есенину.
https://vk.com/club30837677?w=wall-30837677_9381
ВОЗВРАЩЕНИЕ К БОГУ
Помню, как в далёкой юности, стоя у распахнутого настежь окна, за которым сиреневой краской разливался июньский вечер, я вслух читала Есенина…В стихах певца из Рязани радовалась и печалилась русская душа – чуткая, открытая, ранимая. И невозможно было не откликнуться на тонкое чувствование красоты, на безоглядную удаль поэта и его неутолённые желания, на сердечную боль и радость. Закрыв томик стихов, задалась вопросом: «Как могло случиться, что Поэт, бесконечно влюблённый в жизнь, смог наложить на себя руки?!» На этот вопрос, долгие годы не дававший покоя, смогла я ответить только через 30 лет, обобщив многие исследования трагической гибели Сергея Александровича и проанализировав мемуарные свидетельства людей, близко его знавших.
Сегодня можно сказать однозначно: трагическая гибель русского поэта – это не самоубийство, а мученическая смерть.
Ещё в 1997 г. в газете «Известия» директор Особого архива А.С. Прокопенко официально заявил, что «исследователи причин смерти С.Есенина давно пришли к выводу о прямой причастности к гибели поэта ОГПУ, и документы об этом есть в архивах КГБ». Впервые же архивно-документальные источники из труднодоступных фондов (ВЧК– ГПУ–НКВД, МВД) использовались для доказательства насильственной смерти поэта в книге В.Кузнецова «Тайна гибели Есенина». После выхода в свет этой книги, в 1998 г., в московском журнале «Чудеса и Приключения» было опубликовано письмо майора в отставке из посёлка Ургау Хабаровского края В.Титаренко, рассказавшего о том, что в середине 70-х годов он беседовал с бывшим заключённым ГУЛАГа Н.Леонтьевым, который служил в ОГПУ вместе с Я.Блюмкиным – разведчиком-террористом и «другом» С.Есенина. По словам Титаренко, именно Блюмкин получил от Троцкого задание «разъяснить» Есенину, «что такое хорошо и что такое плохо», но всё пошло не по разработанному чекистами плану.
Когда Есенин приехал в Ленинград, буквально сбежав из псих. клиники, в которой спасался от троцкистов, Блюмкин пригласил его в гостиницу «Англетер», чтобы отпраздновать их встречу. Приглашение «друга» оказалось смертельной ловушкой: поэта арестовали сотрудники ОГПУ и подвергли истязаниям. Сопротивляясь, Есенин ударил по голове Блюмкина, чекист рухнул на пол, а перепуганный необычным поворотом дела дворянин-большевик Леонтьев, находившийся рядом, выхватил наган и выстрелил в поэта. Блюмкин, очнувшись, со всего маху ударил Есенина рукояткой нагана в лоб, а затем связался по телефону с Троцким и с ним договорился о той инсценировке, о которой на следующее утро узнал весь мир – о «самоубийстве» поэта. Занималась же расследованием «самоубийства» некая организация – «Активное секретное отделение уголовного розыска».
Но версию о самоубийстве Есенина почему-то и сегодня, уже в XXI в., упорно продолжают внедрять в сознание молодого поколения. Для чего?! Кому это нужно?! Пора бы снять с русского поэта клеймо висельника! Первым, кто официально решился опровергать версию о самоубийстве Есенина, стал полковник милиции, следователь по особо важным делам Э.А. Хлысталов. Он, будучи большим почитателем творчества поэта, чтобы выяснить некоторые подробности его гибели, в начале 90-х обратился с письмом к супруге того самого врача «Скорой помощи», который 28 декабря 1925 г. вынимал Есенина из петли в гостинице «Англетер». Женщина ответила, что, по рассказу её мужа, К.М. Дубровского, Есенину «помогли покончить с собой: на теле поэта были следы не только насилия, но и ссадины, следы побоев». Опытный криминалист, отметив целый ряд несоответствий в расследовании, стал изучать посмертные фотографии поэта, которые не были отретушированы для печати. Эти фотографии явно указывали на его насильственную смерть: на лбу поэта, чуть выше переносицы – след от удара, «травма, не совместимая с жизнью, нанесенная живому человеку; кроме того, под правой бровью – отверстие, размером с копеечную монету, от проникающего в мозг пулевого ранения; следы удушения от верёвки на шее отсутствуют, есть слабо выраженная борозда – такие борозды остаются лишь тогда, когда верёвку жертве накидывают на шею сзади и…душат». Самоубийство поэта было сымитировано второпях, поэтому тысячи людей на похоронах поэта отчетливо видели на его лице плохо загримированные ссадины и глубокие раны, говорящие об убийстве.
Мать поэта, хорошо знавшая, что самоубийц не отпевают, сумела доказать священнику московской церкви, что её сын не самоубийца - обряд отпевания был совершён заочно. Об этом вспоминала А.Берзинь, являвшаяся одним из организаторов похорон поэта: «… Утром предполагалась гражданская панихида, но я знала, что мать Сергея отпевает его заочно у ранней обедни».
Значит, достаточно вескими были доводы родственников поэта, сумевших убедить духовенство в том, что Есенин не самоубийца. Панихиды по убиенному рабу Божиему Сергию прошли тогда и Москве, и в Ленинграде. В Казанской церкви с.Константиново заочно отпел Есенина его духовный наставник – протоиерей Иоанн Смирнов. Буквально сразу после гибели Есенина вышла статья писателя Б.Лавренёва «Казнённый дегенератами», но версию о самоубийстве уже «запустили в народ» ближайшие «друзья» поэта – Мариенгоф, Эрлих, Блюмкин. Нашлись и «свидетели» депрессии Есенина, приведшей якобы поэта к гибели.
Истинного С.Есенина мы мало знаем. Многие учебники литературы предлагают нам образ златокудрого парня с чуть наивными синими глазами. А ведь образ Поэта, как и его творчество, намного глубже устоявшихся представлений о нём. Что же привело его к такой трагической развязке? Есенин, сначала принявший революцию как обновление, совсем скоро почувствовал из самой атмосферы богоборческого времени угрозу уничтожения всего того, чем жила русская душа, ведь сам поэт был из глубоко верующей православной семьи.
«Ныне религиозность поэта вызывает споры у биографов, исследователей, истолкователей его творчества. Любят ссылаться на него самого, писавшего в Автобиографии в 1923 г. о ранних годах: «В Бога верил мало. В церковь ходить не любил». Но целиком полагаться на это позднее утверждение - значит, признать полным лицемерием его религиозные по духу стихи. А они слишком искренни, чтобы быть поддельными. В поэзии Есенин часто мыслит явно привычными для него библейскими образами, которые он воспринял с детства. Позднее это могло быть просто укоренённой привычкой, но укоренялась-то она в детской искренности несомненно», – скажет о С.Есенине в книге «Вера в горниле сомнений» профессор-богослов М.Дунаев.
Принять революцию – это значит, отречься от старого мира, в котором жизнь строилась на любви к ближнему, значит – стать проповедником революционных заповедей, которые чётко обозначил Э.Багрицкий: «Если надо солгать – солги, если надо убить – убей!» «Я сердцем никогда не лгу!» - ответит Есенин. И в его поэзии зазвучит правда о времени, в котором пришлось ему жить, о православной вере, о русском народе. Уже в 1919 г. он открыто заявил в поэме «Кобыльи корабли» о том, что люди стали хуже зверей:
Никуда не пойду с людьми,
Лучше вместе издохнуть с вами,
Чем с любимой поднять земли
В сумасшедшего ближнего камень.
Бросать каменья в своего ближнего Есенин так и не научился, но, открыто и честно, как это было свойственно поэту, стал говорить жёсткую правду о власти большевиков. В поэме «Страна негодяев» поэт довольно для «кровавого времени» смело нарисовал в образе гражданина Веймарской республики Лейбмана, он же Чекистов, самого ЛТроцкого. Чекистов-Троцкий, прибыв в эту страну как большой специалист – укрощать дураков и зверей, не переставал удивляться невежественному народу, живущему в нищете, но строящему храмы Божии. По убеждению Чекистова, лучше бы этот народ строил уборные, как это делают культурные европейцы. Есенин в поэме открыто объясняет, что большевики поманили народ высокими словами о Свободе и Равенстве, а на деле превратили людей в стадо и, как овец, стригут.
Все вы носите овечьи шкуры,
И мясник пасет для вас ножи.
Все вы стадо!
Стадо! Стадо!
Неужели ты не видишь?
Не поймешь,
Что такого равенства не надо?
Ваше равенство – обман и ложь.
Разочаровавшись в революции, Есенин писал своему другу А.Кусикову: «Тошно мне, сыну российскому, в своём государстве пасынком быть. Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу одно: что ни к Февральской, ни к Октябрьской».
В мире, где неистово стали отвергать Бога, русскому поэту стало жить неуютно. По свидетельству Е.Есениной, сестры поэта, брат часто молился по ночам перед распятием Иисуса Христа: «Господи, Ты видишь, как я страдаю, как тяжело мне!» В стихотворении «Ты ведь видишь, что небо серое» поэт честно признался:
Ты прости, что я в Бога не верую,
Я молюсь Ему по ночам.
Так мне нужно.
И нужно молиться…
В 1925 г., когда в газете «Правда» появилась поэма Д.Бедного «Новый завет без изъяна Евангелиста Демьяна», Есенин, единственный из поэтов, дал пролетарскому трубадуру, позволившему себе пародию на Евангелие, достойную отповедь:
Нет, ты, Демьян, Христа не оскорбил,
Ты не задел его своим пером нимало.
Разбойник был. Иуда был –
Тебя лишь не хватало.
Ты сгустки крови у Креста
Копнул ноздрёй, как толстый боров.
Ты только хрюкнул на Христа,
Ефим Лакеевич Придворов. (псевдоним Д.Бедного)
Иеросхимонах Моисей (Боголюбов), православный подвижник конца XX в., прочитав «Послание «евангелисту» Демьяну», переписанное кем-то от руки, сказал: «То были страшные годы большевизма! А русский поэт грудью встал на защиту Христа».
Большевики-троцкисты, почувствовав в Есенине серьёзного идеологического противника и поняв, что приручить Поэта им не удастся, решили прибегнуть к откровенной психологической травле: за спровоцированные чекистами скандалы на Есенина было заведено 13 уголовных дел. Чтобы спасти поэта от преследований, известный профессор-психиатр П.Б. Ганнушкин госпитализировал его в псих. клинику, оградив тем самым его от происков и провокаций агентов ГПУ, представлявших Есенина в глазах общественности пьяницей, хулиганом и антисемитом.. Русского поэта безнаказанно шельмовали и травили за сыновью любовь к Отечеству, за то, что он открыто говорил о скорби и боли русской души, называя себя «Божией дудкой». Сумев преодолеть влияние «демонов революции», Есенин открыто повернулся лицом к Богу, сердцем понимая, что путь духовного обновления – это утверждение Божией правды! А за патриотизм в те годы расстреливали! Сотни расстрелянных или оказавшихся в концлагерях – тому пример.
Буквально сразу же после трагической гибели Есенина о нём заговорили как о великом национальном поэте. Известно, что по фасаду Дома печати, в котором прощались с Поэтом, была протянута широкая красная лента с надписью: «Тело великого русского национального поэта СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА покоится здесь». Только через призму православной веры можно действительно понять и по достоинству оценить его жизнь, воплотившего в себе дух русской нации, в стихах которого остались Господь и Богородица, Пасха и Радоница, любовь и милосердие.
Ольга Майер, лит. редактор газеты «Православный Собеседник», Таллин
01.10. 2021
https://argumenti.ru/society/2021/10/740849
Отечественная есениана насчитывает многие десятки имён и названий. Сразу после трагической гибели великого русского поэта оставить мемуары о нём поспешили многие друзья и недруги. Большую часть своей жизни исследованию его биографии и творчества посвятил Ю.Прокушев. Честно пытался разобраться в тайне смерти поэта Э.Хлысталов. Немало страниц о творчестве С.Есенина опубликовали Станислав и Сергей Куняевы. Совсем недавно в серии «ЖЗЛ» вышла книга З.Прилепина «Есенин». Казалось бы, почти столетие изучения и анализа должно было снять все вопросы, касающиеся судьбы С.Есенина. Но проблемы остаются, и немалые.
Новая книга владивостокского писателя И.Шепеты "Есенин. 100 лет без права переписки" помогает по-иному взглянуть на жизнь и смерть поэта. Главный вопрос: имело место самоубийство или всё-таки поэта казнили самым жесточайшим образом? Отношение к этой теме сторонников той или иной точки зрения зачастую приобретает характер религиозного верования. И.Шепета дотошно и объективно оценивает детали, эпизоды и свидетельства, проявляя недюжинный талант дознавателя. Указывает на множество кричащих противоречий и несообразностей в словах обвинителей. В результате он шаг за шагом приходит к выводу и подводит читателя к мысли о том, что православный, а в юности – набожный человек, не мог добровольно пойти на столь греховное деяние. Позиция автора состоит в том, что над крестьянским поэтом давно сгущались идеологические тучи. Есенин был явно не готов и не собирался «задрав штаны, бежать за комсомолом», хотя и писал об этом. Он был слишком неудобен для власти, и та мечтала убрать его с лит. сцены. Больше всего к этому стремились Троцкий и его сторонники – Блюмкин, Радек, Преображенский и иже с ними. Несколько в стороне здесь остаётся фигура Н.Бухарина, автора печально известных «Злых заметок», но, очевидно, на то были свои причины. Они вышли уже после смерти поэта и стали своеобразным плевком партийного функционера в гроб неугодного поэта.
В этой связи становится понятной роль А.Дункан (мы привыкли видеть здесь роман стареющей танцовщицы и юного восходящего дарования). Шепета показывает, что она увлекла того за границу, дабы оградить от преследований со стороны особенно ретивых чекистов. По-иному смотрится и внезапный отъезд в Баку. Все восхищаются циклом «Персидские мотивы», но редко задумываются о том, что прежде всего это выглядело бегством загнанного человека от смертельной опасности, которая вдалеке от северных столиц казалась не столь реальной. После смерти Есенина начинается череда удивительных действий тех, кто проводил поспешное расследование, а потом старался спрятать концы в воду. Ответственные лица нередко вели себя так, словно истина их не интересует и они только выполняют чьё-то властное задание. «Десятки косвенных улик и свидетельств, указывающих на убийство. Когда же Э.Хлысталов в 1996-м на итоговом заседании комиссии Прокушева просит назвать выступающего прокурора (Н.Дедова) хотя бы одну бесспорную улику, подтверждающую офиц. версию самоубийства, тот впадает в лёгкий ступор, но потом, опомнившись, бормочет, что «это же и так понятно».
Книга снабжена множеством выразительных фотографий (М.Наппельбаума и др.), подкрепляющих авторскую точку зрения. Кроме того, для придания ей большей убедительности в корпус текста включены многочисленные мнения других людей, занимавшихся этой проблемой (Н.Сидориной, В.Паршикова, И.Гельфанда, Н.Астафьева, С.Лучкиной, С.Клименко, Н.Кормакова). Читать их скупые свидетельства тяжело, но, если мы действительно хотим понять суть произошедшего, просто необходимо. По роковому стечению обстоятельств и сам И.Шепета неожиданно ушёл из жизни в марте этого года. Ему было 65 лет, он был полон энергии, сил, авторских и издательских планов. Он был влиятельным человеком в культуре Приморья, много помогал собратьям по перу, реализовывал гуманитарные программы. Эта книга стала памятником его бескомпромиссной подвижнической деятельности.
Сергей Казначеев
13.10. 2021. Литературная газета
https://lgz.ru/article/41-6804-13-10-2021/delo-bez-sroka-davnosti/
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН В СТРАНЕ НЕГОДЯЕВ
К 97-летию со дня убийства
Поэта убивают за стихи. За все творчество в целом. И за вполне конкретные строки. Не случайно, в январе 1922 г. Н.Клюев в послании из далекого Олонецкого края написал своему младшему собрату по перу С.Есенину перед его отъездом с А.Дункан за рубеж «Радуйся закланию своему».
Пребывание Есенина с Дункан в Америке закончилось в феврале 1923 г. скандалом в доме поэта Мани-Лейба, куда поэт был приглашен почитать стихи. Обратимся к воспоминаниям Вениамина Левина. «Где-то чувствовались вокруг них люди, которым нужно было втянуть в грязную политическую борьбу и сделать их орудием своих страстей. Что Есенин им не подходил, это они понимали, но он уже имел огромное имя в литературе, а вместе с Дункан он уже представлял символ связи России и Америки в период после русской революции – им это лишь и нужно использовать. Но Есенин не дался. И они это запомнили. Все собрались посмотреть на танцовщицу Изадору и ее мужа – поэта русской революции. Есенин сразу почувствовал, что попал на зрелище».
Он прочел монолог Хлопуши из «Пугачева», Мани-Лейб – свои переводы стихотворений Есенина на идиш. А потом Есенин начал читать первую сцену «Страны негодяев»: разговор комиссара Чекистова и добровольца Замарашкина. И возникли люди на белом полотне жизни, далекая Россия. Прочтем эту сцену без купюр по списку, хранящемуся в ИМЛИ:
НА КАРАУЛЕ
Снежная чаща. Железнодорожная будка Уральской линии. Чекистов, охраняющий линию, ходит с одного конца в другой.
Чекистов:
Ну и ночь! Что за ночь!
Черт бы взял эту ночь
С б... холодом,
И такой темнотой,
С тем, что нужно без устали
Бельма перить.
.……………
Стой! Кто идет? Отвечай!..
А не то
Мой наган размозжит твой череп!
Стой, холера тебе в живот.
Замарашкин:
Тише... тише...Легче бранись,Чекистов!
От ругательств твоих
Даже у будки краснеют стены.
И с чего это, брат мой,
Ты так неистов?
Это ж... я... Замарашкин...
Иду на смену...
Чекистов:
Черт с тобой, что ты Замарашкин!
Я ведь не собака,
Чтоб слышать носом.
Замарашкин:
Ох, и зол же ты, брат мой!..
Аж до печенок страшно...
Я уверен, что ты страдаешь
Кровавым поносом...
Чекистов:
Ну конечно, страдаю!..
От этой проклятой селедки
Может вконец развалиться брюхо.
О!Если б теперь... рюмку водки...
Я бы даже не выпил..
.А так...Понюхал
...…………
Знаешь? Когда эту селедку берешь за хвост,
То думаешь,
Что вся она набита рисом...
Разломаешь,
Глядь:
Черви... Черви...
Жирные белые черви...
Дьявол нас, знать, занес
К этой грязной мордве
И вонючим черемисам!
Замарашкин:
Что ж делать,
Когда выпал такой нам год?
Скверный год! Отвратительный год!
Это еще ничего...
Там... За Самарой... Я слышал...
Люди едят друг друга...
Такой выпал нам год
!Скверный год! Отвратительный год!
И к тому же еще чертова вьюга.
Чекистов:
Мать твою в эт-твою!
Ветер, как сумасшедший мельник,
Крутит жерновами облаков
День и ночь...День и ночь...
А народ ваш сидит, бездельник,
И не хочет себе ж помочь.
Нет бездарней и лицемерней,
Чем ваш русский равнинный мужик!
Коль живет он в Рязанской губернии,
Так о Тульской не хочет тужить.
То ли дело Европа?
Там тебе не вот эти хаты,
Которым, как глупым курам,
Головы нужно давно под топор...
Замарашкин:
Слушай, Чекистов!..
С каких это пор
Ты стал иностранец?
Я знаю, что ты – настоящий жид,
Ругаешься ты, как ярославский вор.
Фамилия твоя Лейбман,
И черт с тобой, что ты жил
За границей...Все равно в Могилеве твой дом.
Чекистов:
Ха-ха! Ты обозвал меня жидом.
Нет, Замарашкин!
Я гражданин из Веймара
И приехал сюда не как еврей
А как обладающий даром
Укрощать дураков и зверей.
Я ругаюсь и буду упорно
Проклинать вас хоть тысячи лет,
Потому что...Потому что хочу в уборную,
А уборных в России нет.
Странный и смешной вы народ!
Жили весь век свой нищими
И строили храмы божие…
Да я б их давным-давно
Перестроил в места отхожие.
Ха-ха! Что скажешь, Замарашкин?
Ну?Или тебе обидно,
Что ругают твою страну?
Бедный! Бедный Замарашкин...
Замарашкин:
Черт-те что ты городишь, Чекистов!
Чекистов:
Мне нравится околёсина.
Видишь ли... я в жизни
Был бедней церковного мыша
И глодал вместо хлеба камни.
Но у меня была душа,
Которая хотела быть Гамлетом.
Глупая душа, Замарашкин!
Ха-ха! А когда я немного подрос,
Я увидел...
Слышатся чьи-то шаги.
Тише... Помолчи, голубчик...
Кажется... кто-то... кажется...
Черт бы взял этого мерзавца Номаха
И всю эту банду повстанцев!
Я уверен, что нынче ночью
Ты заснешь, как плаха,
А он опять остановит поезд
И разграбит станцию.
Замарашкин:
Я думаю, этой ночью он не придет.
Нынче от холода в воздухе
Дохли птицы.
Для конницы нынче
Дорога скользка, как лед,
А с пехотой прийти
Он и сам побоится.
Нет! этой ночью он не придет!
Будь спокоен, Чекистов!
Это просто с мороза проскрипело дерево...
Чекистов:
Хорошо! Я спокоен. Сейчас уйду.
Продрог до костей от волчьей стужи.
А в казарме сегодня,
Как на беду,
Из прогнившей картошки
Холодный ужин.
Эх ты, Гамлет, Гамлет!
Ха-ха, Замарашкин!..
Прощай! Карауль в оба!..
Замарашкин:
Хорошего аппетита!
Спокойной ночи! Чекистов
Мать твою в эт-твою!
Уходит.
За окном мела пурга. Небоскребы Нью-Йорка давили поэта. Нарастала неизбежность взрыва. Распните меня! Распните меня! – кричал Есенин. На следующий день в американских газетах появились статьи, в которых, по словам В. Левина, «все было как будто правдой и в то же время неправдой».«Изадора теряет американское гражданство» – сообщили в «Толедо Блейд». В.Левин писал: «Стало ясно, в частном доме поэта Мани-Лейба на «вечеринке поэтов» присутствовали представители печати. Этот газетный скандал имел свои последствия. Концертные выступления Дункан по Америке стали невозможны. Я предложил Есенину, чтоб он написал мне своей рукой тот отрывок о Чекистове и Замарашкине, который он читал в Бронксе и который, по моему мнению, и вызвал обвинения в «антисемитизме». Я объяснил ему, что на всякий случай я буду третьим лицом, с документом в руках опровергну этот просто невежественный выпад, основанный на незнании языка и духа его».
Возвращение в Россию было долгим: через Шербур, Париж, Берлин, Ригу. Пересекая Атлантический океан, с борта парохода «Джордж Вашингтон» Есенин послал письмо поэту А.Кусикову в Берлин с единственным желанием выплеснуть правду: «Сандро, Сандро. Тоска смертная, невыносимая. Чую себя здесь чужим и ненужным, а как вспомню про Россию, и вспомню, что там ждет меня, так и возвращаться не хочется. Если бы я был один, если б не было сестер, то плюнул бы на все и уехал бы в Африку или еще куда-нибудь.Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть. Надоело мне это б... снисходительное отношение власть имущих, а еще тошнее переносить подхалимство своей же братии к ним. Не могу, ей-богу, не могу! Хоть караул кричи или бери нож да становись на большую дорогу. Ведь и раньше, когда мы к ним приходили, они даже стула не предлагали нам присесть. А теперь – теперь злое уныние находит на меня...Перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно: что ни к февральской, ни к октябрьской. По-видимому, в нас скрывался и скрывается какой-нибудь ноябрь».
Интересуясь высказываниями Есенина за границей, Троцкий писал: «Есенин не только моложе, но и гибче, пластичнее, открытее влияниям и возможностям. Уже и мужицкая подоплека его не та, что у Клюева: у Есенина нет клюевской солидности, угрюмой и напыщенной степенности. Воротится он не тем, что уехал. Не будем загадывать, сам расскажет».
И Есенин рассказывал в драматической поэме «Страна негодяев». Рассветов вспоминает Америку:
Вместо наших глухих раздолий,
Там, на каждой почти полосе
Перерезано рельсами поле
С цепью каменных рек – шоссе.
И по каменным рекам без пыли,
И по рельсам без стона шпал
И экспрессы и автомобили
От разбега в бензинном мыле
Мчат, секундой считая доллар,
Места нет здесь мечтам и химерам,
Отшумела тех лет пора.
Все курьеры, курьеры, курьеры,
Маклера, маклера, маклера.
От еврея и до китайца
Проходимец и джентельмен,
Все в единой графе считаются
Одинаково – business men,
На цилиндры, шапо и кепи
Дождик акций свистит и льет.
Вот где вам мировые цепи,
Вот где вам мировое жулье.
Если хочешь здесь душу выржать
То сочтут: или глуп, или пьян.
Вот она – мировая биржа!
Вот они – подлецы всех стран.
Чарин:
Да. Рассветов! но все же, однако,
Ведь и золота мы хотим.
И у нас биржевая клоака
Расстилает свой едкий дым.
Никому ведь не станет в новинки,
Что в кремлевские буфера
Уцепились когтями с Ильинки
Маклера, маклера, маклера...
И в ответ партийной команде,
За налоги на крестьянский труд,
По стране свищет банда на банде,
Волю власти считая за кнут.
И кого упрекнуть нам можно?
Кто сумеет закрыть окно,
Чтоб не видеть, как свора острожная
И крестьянство так любят Махно?
Потому что мы очень строги,
А на строгость ту зол народ,
У нас портят железные дороги,
Гибнут озими, падает скот.
Люди с голоду бросились в бегство,
Кто в Сибирь, а кто в Туркестан,
И оскалилось людоедство
На сплошной недород у крестьян.
Их озлобили наши поборы,
И, считая весь мир за бедлам,
Они думают, что мы воры
Иль поблажку даем ворам.
Потому им и любы бандиты,
Что всосали в себя их гнев.
Нужно прямо сказать, открыто,
Что республика наша – bluff,
Мы не лучшее, друг мой, дерьмо.
11 марта 1923 г. в Берлине в Доме германского аэроклуба состоялся концерт-бал по случаю годовщины существования объединения российских студентов в Германии, в котором приняли участие С.Есенин, А.Толстой, М Андреева и А.Кусиков. Из воспоминаний Р.Гуля, писателя первой русской эмиграции: «...Мы вышли втроем из Дома Немецких Летчиков. Было часов 5 утра. Фонари уже не горели. Берлин был коричнев. Где-то в полях, вероятно, уже рассвело. Мы шли медленно. Алексеев держал Есенина за руку. Но на воздухе он быстро трезвел, шел тверже и вдруг пробормотал: «Не поеду я в Москву... не поеду туда, пока Россией правит Лейба Бронштейн».
Возвращаясь на родину и, очевидно, вспоминая свои недавние выступления, поэт писал: «Ах, какое поганое время, когда Кусиков и тот стал грозить мне, что меня не впустят в Россию» .
Такие выходки Есенина, как пение «Интернационала» в кругу белоэмигрантов или размахивание красным флагом из окна концертного зала, где танцевала Дункан, – все это не меняло положения, поскольку воспринималось зоркими чекистами как фрондерство и буффонада скучающего поэта. То, что Есенин при всем своем неприятии буржуазности никак не тянет на большевистского агитатора, поняли даже падкие на сенсацию репортеры. Однако домой его впустили. Правда, при этом Есенин провидчески предсказал, что Страна негодяев шагнет в Россию. Ему оставалось жить 2 года, сопровождаемые арестами, товарищеским судом и предчувствием, что его хотят убить.
Друг мой, друг мой, прозревшие вежды
Закрывает одна лишь смерть…
Наталья Сидорина, член СП России, автор книги «Златоглавый. Тайны жизни и гибели Сергея Есенина» (1995, 2005)
26.12. 2022. РНЛ
https://ruskline.ru/analiti....godyaev
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Среда, 28 Дек 2022, 11:20 | Сообщение # 28 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | 
В этой книге петербургский писатель В.Кузнецов на основе архивов ФСБ, МВД и др. секретных фондов предлагает новую версию гибели С.Есенина в декабре 1925 г. в ленинградской гостинице «Англетер». Исследователь впервые знакомит со многими документами милиции, ГПУ, судмедэкспертизы, редакций газет и лиц, причастных, по мнению автора, к сокрытию преступления XX в. Книга не ограничивается уголовно-криминальным сюжетом. В ней представлена — порой резко и полемично — тревожная и мало еще изученная эпоха 20-х годов. В Приложении к книге даны неизвестные воспоминания о С.Есенине его современников. Они органично дополняют еще не дорисованный портрет поэта и по-своему продолжают тему его трагедии. Уникальное издание иллюстрировано редкими фотографиями и документами.
ГЛАВА I
«АНГЛЕТЕР» И ЕГО КОМЕНДАНТ
В 1987 г. это здание, печально известное не только в Ленинграде и в России, но, пожалуй, чуть ли не во всех просвещенных странах мира, было снесено. Исчез, вернее, – погиб немой свидетель случившейся здесь в конце декабря 1925 г. трагедии, от которой вздрогнули все истинные ревнители русской культуры. Здесь, как настойчиво-назойливо подчеркивали почти все наши газеты тех лет, ушел из жизни С.Есенин, последний русский национальный поэт (официально было объявлено: несчастный, недавний пациент клиники для душевнобольных, злоупотреблявший алкоголем скандалист, растративший свой талант на кабаки и девиц сомнительного поведения, повесился. От тоски, заблуждений, одиночества и т.п.). За двумя-тремя исключениями, ни слова правды не прозвучало тогда в печати.
Так выглядел отель "Англетер" (здание слева) во времена Есенина
Особняк тот находился в самом центре Ленинграда и глядел окнами на Исаакиевский собор. Назывался он «Англетер», так как до 1924 г. в нем располагалась консульская английская миссия. Когда отношения большевистской власти с правительством Великобритании накалились чрезвычайно, «Англетер», по моде тех лет, переименовали в «Интернационал» (в октябре 1925 г. прежнее название вернулось). В гостинице проживали заметные партийно-советские чины, красные командиры различных рангов, деятели культуры и прочие видные товарищи. Преобладали тайные и явные сотрудники ОГПУ. Не случайно многие сведений о себе, кроме фамилии, имени и отчества, не давали. Дом этот был строго режимным объектом. Посторонние люди сюда не допускались – слишком уж казенно-ответственный адрес (пр. Майорова, бывший Вознесенский, д. № 10/24): неподалеку Ленсовет, буквально рядом – «Астория», где обитали именитые пламенные революционеры, различные номенклатурные лица районного, городского и губернского масштабов.
Еще два-три года назад об «Англетере», его квартирантах и работниках мы почти ничего не знали. Между тем и в год 100-летия со дня рождения С.Есенина (1995), и в пору 70-летия его кончины в городе (уже Санкт-Петербурге) доживали свой век вдова коменданта гостиницы и милиционер, тогдашний – по службе – свидетель «дела Есенина». Впрочем, жило немало и других, кто мог бы помочь прояснить действительные обстоятельства разыгравшейся трагедии. Несколько лет назад еще здравствовала бывшая уборщица-горничная 5-го номера «Англетера», как говорят успевшая перед своей кончиной поведать своей знакомой о страшной картине, которую она наблюдала 27 декабря 1925 г., в поздний воскресный час. Так долго все они молчали, разумеется, не случайно.
«Англетер» сравнительно легко «открыл бы двери», если бы нам позволили заглянуть в соответствующие бумаги экономического отдела (ЭКО, начальник Рапопорт) Ленинградского ГПУ. Этот отдел контролировал работу гостиниц, в том числе и «Англетера». На наш запрос петербургские архивисты ФСБ дали оф. ответ: по недостаточно выясненным причинам материалы ЭКО (1925—1926) утрачены. Потеря (?) для исследователей «тайны Есенина» огромная, ведь к товарищу Рапопорту и его сослуживцам стекались многие англетеровские входяще: рапорты и отчеты управляющего, рабочие журналы регистрации постояльцев, досье на сотрудников гостиницы – да мало ли что там таилось. Очень хочется надеяться – произошло какое-то недоразумение и архив ЭКО Ленинградского ГПУ все-таки отыщется.
Так что же – «захлопнулись двери» таинственного отеля? После долгих и трудных поисков автору этих строк все-таки удалось проникнуть в таинственный и проклятый дом. Сюда привел утомительный обходной путь, который подсказала эпоха советского нэпа. Возможно, подумали мы, сохранились контрольно-финансовые списки (форма №1) квартирантов «Англетера». Инспекторы составляли такие ревизорские отчеты дважды в так называемом бюджетном году (в октябре и в апреле). Большевистская власть бдительно присматривала за доходами советских граждан и своевременной уплатой ими налогов. Сохранилась инспекционная, драгоценная для нашей темы бухгалтерия! Драгоценная вдвойне, потому что кто-то забыл отредактировать интересующие нас документы. Они-то и явились первым ключиком, которым удалось приоткрыть двери «Англетера».
… Перед нами толстенные архивные фолианты за 1925—1926 гг. Вот наконец и нужные нам страницы со знакомым адресом: пр. Майорова, 10/24. Оказывается, здесь проживало более 150 чел. (количество их колебалось), а порядок и уют в здании поддерживали около 50 работников. Прелюбопытные бумаги! Вот журнал, подписанный фининспектором 24-го участка Центрального района; датирован 15 октября 1925 г. (имеются текущие декабрьские и январские (1926 г.) примечания, то есть в списках жильцов вполне реально можно было встретить имя Есенина). А вот и скорбный 5-й номер! Площадь – 7,17 сажени. (Согласно «Разъяснению (1925 г.) о состоянии коммунального хозяйства» Ленгубисполкома, 1 сажень = 4,55 м2.)
Жил в нем в ту пору, если верить записи, работник кооперации из Москвы Г.О. Крюков. А Есенина нет! Открываем списки «англетеровцев», датированные апрелем 1926 г. Здесь-то уж наверняка он должен появиться. Но почему-то 5-й номер исчез и вообще не указан! 1-й и 4-й есть, а злосчастного 5-го нет; нумерация вокруг «есенинской» комнаты проставлена небрежно или вообще отсутствует. И нет даже намека на имя Есенина. Обращаем внимание: рядом с 5-м номером (1-й этаж, всего их было 4) жили работники гостиницы, люди скромного достатка: сапожник Г.Ильвер (В настоящее время (декабрь 1997 г.) в Санкт-Петербурге здравствует дочь сапожника Эльза Густавовна Ильвер (р. 1906), жившая в 1925 г. в «Англетере». Она пояснила принцип расположения и нумерации квартир в гостинице.), шофер И.Яковлев, рабочий А.Богданов, сторож Д.Тимошин, парикмахер Л.Кубарев, портной С.Серман; поименованы даже супруги Ильзбер, обитающие, как гласит примечание, «в самых бедных условиях и ненормальные». Явно неподходящее место для известного в России и в Европе поэта. Но, повторяем, нет его фамилии в списках жильцов!
Вернемся к этой загадке чуть позже, а сейчас проведем экскурсию по «Англетеру» – благо сохранилась подробнейшая инвентаризационная опись (166 листов) гостиницы (15 марта 1926 г.). «Зайдем» в злосчастный 5-й номер, и, хотя со дня печальной истории прошло более 2-х месяцев, думаем, здесь больших перемен не произошло. Самое интересное: гипотеза о том, что «есенинская» комната была смежной с другим помещением, подтвердилась! В документе зафиксирован №5/6. Оказывается, 5-й номер до 1917 г. использовался под аптеку, откуда таинственная дверь вела на склад (более 160 кв. м), где хранились лекарства. Имеются и соответствующие пометки: «Пустует со времен революции»; «Под жилье не годится».
Любителей детективных сюжетов огорчим: гэпэушники не нуждались в излишних острых ощущениях (лезет эдакий громила с маузером через шкаф, отгораживающий дверь…), потому что в своей крепости чувствовали себя полными хозяевами. А то, что «Англетер» представлял собой чекистскую цитадель, сомнений нет. Это подтверждает и инвентаризационная опись. Вот как выглядела «дежурка 1-го этажа», проще – вахта ГПУ. В окружении 2-х больших зеркал (обзор!) рядом с «буфетом под ясень» сидел на мягком стуле «боец невидимого фронта» и попивал чаек (указаны самовар и поднос), вглядываясь в удостоверения проходящих. В дежурке имелись телефон с коммутатором и номератор. Декабрь, напомним, был для ленинградской оппозиции разгромным: в Москве заканчивался XIV партийный съезд и требовалось держать ухо востро. Случись что – чекист мог нажать кнопку электрического сигнального звонка…
Пользуясь случаем, «пройдемся» по гостинице. В парадной вас встретит чучело горного барана, смотрящегося в трюмо; в вестибюле – чучело медведя с подпорченной молью головой. Здесь диван, кресла, бархатные ковры французской работы; в зеркалах отражается свет люстры – богато жил победивший пролетариат. Тут же, в вестибюле, будка телефонная с двумя отделениями – в оперативной связи чекисты знали толк. Рядом контора, украшенная портретом Ленина, – как и положено вождю трудящихся, в простой багетной раме (образ Ильича оценивался в 2 руб.). Мы – во владениях швейцаров. Кто дежурил в ту жуткую декабрьскую ночь, пока выяснить не удалось. Ими могли быть швейцары П.К. Оршман, Я.А. Слауцитайс, И.Г. Малышев. Общие биографические данные этих товарищей известны (как, впрочем, и др. сотрудников «Англетера»), связь их (по долгу службы) с ГПУ вряд ли подлежит сомнению. Кто-то из них мог быть свидетелем разыгравшегося в ту ночь кошмара. Примечательная деталь: многие работники гостиницы, начиная с коменданта, после есенинской истории были уволены.
Поднимаемся по устланной ковровой дорожкой лестнице на 2-й этаж. Удобные плетеные кресла, бархатный ковер, трюмо, вазы, ящики с диковинными растениями – это Зимний сад. Здесь хозяева и гости обсуждали новости XIV съезда и судачили о толсторожих нэпманах как главной угрозе социализму; в сердцах они могли даже сплевывать в плевательницу (тоже обозначена в описи). Эротоманы могли любоваться красующимся тут же мраморным женским бюстом, вспоминая афористичное выражение «проститутки А.Коллонтай» (определение И.А. Бунина): «Дорогу крылатому Эросу!» В комнате месткома, согласно пролетарскому мировоззрению, висела картина «Арест Людовика XVI»; в шкафах покоились тома классиков марксизма-ленинизма; желающие могли потренировать зоркость глаза на большом бильярде из красного дерева. Из любопытства заглянем в двухкомнатные апартаменты под № 2 (в 1925 г. здесь жил инструктор Политуправления Ленинградского военного округа К.Денисов). Рояль, заморские ковры, зеркала, фарфор, картины (в реестре около 60-ти вещей, стоимость солидная – 941 руб.). Непременный телефон и роскошная белая ванна. (Помните у Маяковского: «Глажу и думаю: „Очень правильная эта, наша, Советская власть“.)
Прервем экскурсию и всерьез поговорим о ванне. В 5-м, «есенинском», номере ее не было. Лгут воспоминатели (о них речь впереди), что утром 27 декабря поэт поднял шум из-за подогреваемого без воды котла и побежал (это на 2-й-то этаж!) чуть ли не с мочалкой в руках жаловаться сердобольным знакомым. В этом не было никакой необходимости: рядом имелся телефон, кроме постового в дежурке, поблизости торчал коридорный.
Зайдем в 5-й номер и сверим его обстановку с перечисленной в описи и с известными снимками М.Наппельбаума. Итак: «шкаф зеркальный, английский, орехового дерева, под воск» (да, именно этот шкаф скрывал дверь в соседнее помещение), знакомый по печальной фотографии «стол письменный, с 5-ю ящиками, под воск» (на него якобы взбирался Есенин, устраивая себе смертельную пирамиду), а вот и «кушетка мягкая, обитая кретоном» (на нее положили бездыханное тело поэта), наконец, «канделябр бронзовый, с 6-ю рожками, неполными» – перечислено все (38 вещей), вплоть до мыльницы и ночного горшка. Снимки Наппельбаума явно избирательного характера; на пленку не попали многие предметы, которыми, похоже, спешно декорировался кровавый сюжет. Подальше от любопытных глаз нашли захудалый номер, обставили его на скорую руку, притащили тело злодейски убитого поэта (доказательства будут представлены)… С нумерацией странная чехарда. Поэт Вс. Рождественский, понятой, подписавший 28 декабря милицейский протокол, в тот же день отправил приятелю В.Луизову в Ростов-на-Дону письмо (оно опубликовано), в котором указал не 5-й, а 41-й номер. В др. источниках также приводятся иные порядковые номера. Кто-то комбинировал, путался, спешил… Подробное знакомство с остатками архива гостиницы, тщательный анализ всех данных приводят к неожиданному, даже сенсационному выводу: 24-27 декабря 1925 г. С.Есенин не жил в «Англетере»!
Список, жильной гостиницы «Англетер». принадлежавшей английской миссии в Петрограде. Под № 81 в комнате 128 числится А.Я. Рубинштейн, ответственный секретарь вечернего выпуска «Красной газеты». Впоследствии печатала лживые материалы о гибели Есенина. Была знакома со многими лицами, причастными к сокрытию следов убийства поэта. Тайный клубок начинаем распутывать с элементарного соображения: почему, кроме ленинградских литераторов, никто и никогда из жильцов и его работников ни единым словом не обмолвился о необычном постояльце; зная общительный нрав Есенина, его взрывной характер, в такое единодушное молчание трудно поверить. А ведь в «Англетере» проживали постоянно многие деятели культуры: киноартисты П.М. Поль-Барон, М.В. Колоколов (возможно, знакомец Есенина), режиссер Мариинского театра В.Р. Рапопорт и др. приметные в свое время личности. Наши оппоненты возразят: может, кто-то что-то и заметил, но, по понятным причинам, боялся написать об услышанном и увиденном, – да, мол, и не до поэта обывателям. Довод слабенький: некоторые мемуаристы встречались с Есениным мимолетно и все-таки настрочили воспоминания, а тут такая жуткая история – и ни словечка. Да, вспоминать им было нечего: в 5-й номер допускались в основном только проверенные товарищи; весь спектакль абсурда проходил в глубокой тайне – иначе скоро бы открылось: московского беглеца до оф. объявления о его самоубийстве в «Англетере» не видели. Об этом – фрагмент нашего разговора (декабрь 1994-го, апрель 1995 г.) с вдовой коменданта «Англетера» А.Л. Назаровой, урожденной Цитес (1903—1995).
Комендант «Англетера» В. М. Назаров и его жена Антонина Львовна (урожденная Цитес). 1926 г.
Встретила она нас в той же квартире, в которой жила с мужем в 1925 г. (просп. Маклина, бывш. Английская, д. 58, кв. 23).
- Когда вы узнали о смерти Есенина?
- Как все, 28 декабря, но тому грустному известию накануне, 27 декабря, в воскресенье, предшествовал незабываемый для меня вечер. Примерно в 22 час. в нашей квартире раздался телефонный звонок. Я читала какую-то книгу, а мой муж, Василий Михайлович, прилег отдохнуть. Звонивший представился дворником гостиницы дядей Васей и просил немедленно позвать управляющего. Я заупрямилась, сказав: нечего беспокоить мужа по всяким пустякам. Но дядя Вася заставил меня его разбудить, и он подошел к телефону…
- Когда ваш муж вернулся домой после того, как внезапно отправился на службу поздно вечером, 27 декабря?
- Он вернулся домой лишь на следующий день и рассказал о происшествии, даже говорил, что снимал с петли тело Есенина.
- Он это делал один или кто-то помогал ему?
- Мужу помогал И.П. Цкирия, коммунальный работник. Так ли это было на самом деле – не знаю, но что упоминалась эта фамилия – ручаюсь. Цкирия бывал в нашей квартире – веселый, высокий грузин, любил шумную компанию и кахетинское вино.
(Запомним фамилию этого человека, мы еще обратимся к его возможной роли в «деле Есенина».)
- Но почему воскресный вечер 27 декабря, вам так хорошо запомнился? Не подводит ли вас память?
- Ни в коем случае. Только теперь я понимаю: мужа вызывали именно в связи с есенинской историей. По долгу службы он не открыл мне тогда правды и промолчал до смерти. Тот тревожный вечер я не забуду никогда. Василий Михайлович обычно приходил с работы вовремя. Такой порядок сохранялся и когда он исполнял в 1924-25 гг. обязанности ответственного дежурного коменданта в привилегированной гостинице «Астория» (ее в 1925 г. пышно называли «первый Дом Советов»). Незадолго перед трагедией с Есениным скончался наш 3-летний сынишка – в нашей семье еще болела своя горькая рана. В то время мы жили дружно и ни тени сомнения у меня не существовало.
Добавим: скорбное происшествие произошло накануне Рождества (по н. ст.), и хотя Назаровы конечно же были атеистами, сие обстоятельство также могло запомниться – ведь в Ленинграде тогда православный праздник отмечался (пока!) открыто.
- Называл ли Назаров еще какое-либо имя в связи с несчастьем в «Англетере»?
- Он говорил мне, что заходил в один из номеров гостиницы к члену партии Петрову и якобы видел там Есенина с поникшей хмельной головой.
- Почему к Петрову? Кто он такой?
- Не знаю. Наверное, какой-то авторитетный для мужа партийный товарищ.
(Запомним и эту фамилию, она станет к финалу нашего расследования одной из центральных.)
Мы благодарим Антонину Львовну за ее нравственный поступок признания (он дался ей нелегко после почти 70- летнего молчания) и за разрешение опубликовать отрывок из многочасовой беседы с ней. А теперь представим хозяина снискавшего дурную славу дома (с большим трудом нам удалось разыскать необходимые документы).
В.М. Назаров (1896-1942) родился в Тульской губернии в бедной крестьянской семье. Едва одолев 3 класса училища, пошел на завод слесарем. В Первую мировую войну – мл. унтер-офицер. Вихрь революции и железное пролетарское принуждение затянули его в ГПУ, где он занимался охраной вокзалов, складов, портов и карательными операциями в качестве командира взвода ленинградского 18-го полка войск ГПУ. 14 марта 1925 г.он получил мандат чекистского «ока» в «Англетере» («15-е хозяйство»). О том, насколько это «око» было безграмотным, дают представления его сохранившиеся рапорта и докладные записки. Приведем один из его автографов (орфографию и пунктуацию Назарова сохраняем):
«Зав. Упр(авлением) ком(мунальными) домами
РАПАРТ
Виду того что с переходом общежитя интернацианал на гостиницу Англетер и по прописке а также отметке прибывающих и убывающих а также и подача других сведений, необходима увеличить штат гостиница на 1-го поспартиста о чем и прошу Вашего ходатайства так как не имея поспартиста могут быть так же и масса неприятностей с губ. милицией и другими органами.
19. X. 1925. Зав. гостин(ицей) Англетер В.Назаров».
«Тайна Есенина» была доверена люмпен-пролетарию, не только никогда не слышавшему о поэте, но вряд ли когда открывавшему какой-нибудь стихотворный сборничек. Не надо даже предполагать, что расчет лиц, причастных к смерти поэта, оправдался: Назаров так и не осознал, какую грязную тайну он покрывал. Справедливости ради скажем: служил он большевистской власти не за страх, а за совесть (как он понимал эту «классовую категорию»), служил ревностно, по-своему честно: спасал по поручению ГПУ разрушенные революцией дворцы в Ленинграде, не брал чужой копейки (впервые сменил гимнастерку на костюм лишь с переходом на службу в «Англетер», но «гаврилку» (так он называл галстук) носить не научился), преследовал в гостинице разврат («мед пчел трудовых»), бесхозяйственность и прочую вольницу. Короче, подлинно мужицкая дубина пролетарской революции. Заглядываем в архивные документы. Красноречивая деталь: 1 января 1926 г., спустя 4 дня после гибели Есенина, Назарову дали высокий-13-й – тарифный разряд (40% надбавки к зарплате), 15 января отправили в отпуск (заслужил), а через 3 мес. вышвырнули из «Англетера», как гласит приказ, «заштатным управляющим при складе треста коммунальных домов по учету материалов».
Вдова бывшего коменданта «Англетера» А.Л. Назарова незадолго до кончины. Санкт-Петербург. 1994 г.
Антонина Львовна вспоминает, как он в те дни страшно кричал по ночам, как хватался за наган под подушкой, добавим – как пил горькую… В 1929 г., после ловко подстроенной кем-то финансовой недостачи, Назаров попал под суд, сидел в Крестах, а потом оказался на Соловках. Дата не случайная: Троцкого выдворили из СССР и его сторонники спешили замести следы своих злодеяний и упрятывали под любыми предлогами свидетелей терактов. Назаров вернулся из заключения физически и морально сломленным, несколько лет вновь работал в коммунальной системе на маленьких должностях, а затем, вспомнив молодость, пошел на завод. Типичная «щепка», которую с 1917-го понесло по разудалым революционным волнам, швырнуло в жуткую пучину – и из нее он уже не смог выбраться. То было и возмездие за бездумье расстрельных лет, за сокрытие «есенинской тайны».
ГЛАВА II
УКРЫВАТЕЛИ ПРЕСТУПЛЕНИЯ
Незавидна была судьба и другого оф. участника англетеровской истории, милиционера Н.М. Горбова (1885—1932?), составившего акт обнаружения тела Есенина в 5-м номере гостиницы. Документ этот неоднократно публиковался.
Акт о самоубийстве Есенина.
Сост(авил) участк(овый) надзиратель 2-го отделения Ленинградской милиции.
28 декабря 1925 г.
Рукой уч(асткового) надзирателя Н.Горбова.
28 декабря 1925 г. составлен настоящий акт мною уч(астковым) надзирателем 2-го отд. ЛГМ Н.Горбовым в присутствии управляющего гостиницей Интернационал тов. Назарова и понятых. Согласно телефонного сообщения управляющего гостиницей граж(данина) В.М. Назарова о повесившимся гражданине в номере гостиницы. Прибыв на место мною был обнаружен висевший на трубе центрального отопления мужчина, в следующем виде, шея затянута была не мертвой петлей, а только одной правой стороной шеи, лицо было обращено к трубе, и кистью правой руки захватился за трубу, труп висел под самым потолком, и ноги от пола были около 11 /2 м., около места где обнаруже(н) был повесившийся лежала опрокинутая тумба, а канделябр стоящий на ней лежал на полу. При снятии трупа с веревки и при осмотре его было обнаружено на правой рук(е) выше локтя с ладонной стороны порез, на левой рук(е) на кисти царапины, под левым глазом синяк, одет в серые брюки, ночную белую рубашку, черные носки и черные лакированные туфли. По предъявленным документам повесившийся оказался Есенин Сергей Александрович, писатель, приехавший из Москвы 24 декабря 1925 г. Удост(оверение) (ТЦ) №42-8516, и доверенность на получение 640 руб. на имя Эрлиха.
(Управляющий) В. Назаров
(Понятые) В. Рождественский, П. Медведев, М. Фроман, В. Эрлих
(Милиционер) (неразборч)..шинский
Уч. надз(иратель) 2-го отд. ЛГМ Н. Горбов».
Подписи первым расшифровал исследователь обстоятельств гибели Есенина Э.Хлысталов, в прошлом следователь по особо важным делам МВД, полковник милиции. В одной из своих публикаций он обоснованно заметил следующее: «Можно ли из указанного акта заключить о самоубийстве поэта? Категорически – нет. Документ составлен на крайне низком профессиональном уровне. Участковый надзиратель фактически не осмотрел место происшествия, не зафиксировал наличие крови на полу, письменном столе, стенах, не выяснил, чем была разрезана у трупа правая рука, откуда взята веревка для повешения, не описал состояние замков в двери, запоров на окнах, наличие ключа от замка двери, не отметил состояние вещей в номере (а они, судя по публикациям в газетах, находились в беспорядке), одежды(она была в растрепанном виде, брюки расстегнуты испущены, что хорошо видно на рисунке художника В.Сварога), он не приобщил в качестве вещественных доказательств веревку, бритву, другие предметы. Приступая к осмотру, надзиратель обязан был пригласить понятых, которые могли бы подтвердить правильность записей. Фамилии понятых вообще не записаны надзирателем в акте, следовательно, Горбов производил осмотр в одиночку, а потом дал подписать документ случайно подвернувшимся лицам. Акт не имеет отметок о времени его составления, о начале и окончании этого следственного действия».
Критические замечания Хлысталова можно было бы продолжить, но и приведенных достаточно, чтобы сделать вывод: перед нами весьма странный «акт», – кстати, название документа нелепое, согласно установленной форме ведения уголовных дел, требовалось составлять не акт, а протокол. Необходимое пояснение к документу. Среди подписавших его понятых – неразборчивая фамилия милиционера, оканчивающаяся на «…шинский» или «…менский». На наш взгляд, следует читать «Каменский» – человек с такой фамилией доставлял труп Есенина в Обуховскую больницу (об этом законспирировавшемся Хароне читайте ниже).
Но еще более занимателен сам текст акта. Наши читатели скоро убедятся, что участковый надзиратель Горбов был совсем не таким полуграмотным служакой, каким он предстает в процитированном неуклюжем документе. Да, в известных нам его личных писаниях он, конечно, далеко не виртуоз грамматики и пунктуации, однако виденные нами его заявления, записки, объяснительные и т. п. бумажки свидетельствуют о вполне достаточной для его положения образованности. С учетом этих обстоятельств акт вызывает явное недоумение. Исследователи-профессионалы на эту тему давно дискутируют, но у них постоянно не хватало важного козыря – автографов Горбова. Теперь они у нас в руках. Сверяем почерк Горбова с каллиграфией акта (см. в книге соответствующие фотографии).
Не нужно быть специалистом, чтобы заметить: написание ряда букв в собственноручном заявлении милиционера от 9 октября 1930 г. в обл. Контрольную комиссию (по поводу исключения его из партии) резко отличается от написания тех же букв в акте. Особенно это заметно при сравнении прописных П, У. И в одном и в другом случаях встречается словосочетание «учn(астковым) надзирателем»; даже простая сверка письменных знаков дает основание для сомнения, что идентичное выражение написано рукой одного и того же человека. Бесспорная подлинная подпись «Н.Горбов» на его заявлении 1930 г. явно не похожа на его автограф в акте. Нам приходилось вглядываться и в более ранние подписи оригиналы милиционера (например, под его заявлением от 28 ноября 1927 г. в бюро коллектива 2-гоотделения ЛГМ). Его почерк не претерпел заметной трансформации. Разумеется, для далеко идущих выводов требуется профессиональная и независимая графологическая экспертиза. Если она подтвердит обоснованность наших сомнений, акт должен быть признан сфальсифицированным без участия Горбова. Известные протоколы опросов свидетелей при обнаружении тела Есенина (Назаров, супруги Устиновы, Эрлих) также вызывают множество недоумений. Если выяснится, что все упомянутые выше бумаги поддельные (а для такого заключения есть серьезные основания), милицейский сюжет в «деле Есенина» впишется в общую картину намеренного сокрытия следов убийства поэта. Тогда данный эпизод будет выглядеть следующим образом:
Горбов был в «Англетере», писал протокол, но укрыватели преступления его уничтожили и сочинили свой (заметьте, фамилия участкового надзирателя по горячим следам происшествия в печати не упоминалась); свидетели и понятые выполняли свои прямые тайные обязанности. В дальнейшем читатели убедятся – для такого вывода нашлось множество спрятанных до времени архивно-документальных доказательств. Для выяснения истины полезно обратиться к личности милиционера Горбова. Странно, но факт: до недавнего времени о нем почти ничего не было известно, дискуссии главным образом шли о сочиненном им (?) полуграмотном документе. Между тем обнаружилось, он был достаточно образованным человеком: до революции много лет работал наборщиком на солидном петербургском Печатном Дворе, а эта профессия способствует повышению грамотности; в 1920-м комиссарил на польском фронте – подобная служба тоже говорит о его определенной подкованности; в 1922—1923 гг. прошел выучку в спецшколе Активно-секретного отделения угрозыска (АСОУГРО), сдав весьма жесткий экзамен (из 149 курсантов, как выяснилось, испытание выдержали лишь 66), – такая учеба конечно же повлияла на уровень его образованности (о росте нравственно-морального облика сего товарища мы остережемся говорить). Далее будут представлены выразительные детали его биографии, которые нередко совмещаются и с хроникой преступления в «Англетере», и с дальнейшей судьбой самого милиционера.
Недавно в секретных бумагах 2-го отделения ЛГМ нашлась партийная характеристика на Горбова. Этот весьма примечательный документ помогает высветить его сложное лицо. Цитируем:
«Совершенно секретно
ХАРАКТЕРИСТИКА
Горбов Николай является по должности учнадзирателем, со своей работой справляется и интересуется ею. Бывший член партии, выбыл из партии (по его словам) якобы механически, по прибытию с фронта. Выпивает, но на службе пьяным не появлялся. Является слушателем кружка самообразования II ступени, занятия посещает неаккуратно. Работая в качестве председателя ячейки культсмычки, активности не проявил, так как эта работа дана недавно. В выполнении партобязанностей всегда старается найти какую-либо причину своей неисправности. К партвзысканиям привлекался один раз без передачи дела в К(онтрольную) к(омиссию) за невыполнение партдиректив (неявка на пленум коллектива с докладом и срыв собрания коллектива). Тов. Горбов имеет свой собственный дом в 2 квартиры и, по непроверенным слухам, еще 2 дома. Как партиец себя в работе общественно-политической не показал, имеется мещанско-обывательский (тон).
От(ветственный) секр(етарь) коллектива: (Силин (Павел Сергеевич)) (Подпись).
11/IV-1927 г.»
Наш протоколист на фоне часто хмельных собратьев выглядел прилично; хитрый тверской мужичок (он родом из Тверской губернии) имел др. страсти, первейшую – зашибить любым способом дармовые деньги. Туманное упоминание в характеристике излишних домиков у Горбова имеет основания (он проживал с матерью, женой и сыном на ст. Удельная по ул. Рашетова,7). Судя по сохранившимся протоколам собраний 2-го отделения ЛГМ, Горбов был заядлым демагогом, особенно по профсоюзной части (поближе к кормушке). П.Силин пишет, что его сослуживец однажды сорвал серьезное партийное собрание коллектива. Действительно, такой случай был 8 июля 1926 г., когда Горбов не явился с докладом на тему борьбы с ленинградской новой оппозицией, противостоявшей курсу XIV съезда РКП(б). Факт этот по-своему примечателен, так как милиционер находился под сильным влиянием друзей – сторонников Троцкого и Зиновьева, и невыполнение поручения не являлось случайным (мы к этой проблеме еще вернемся).
В 1929 г. по состряпанному уголовному делу (покупка у знакомых кооператоров И.Волкова и Н.Наумова продуктов по заниженным ценам) Горбова судили (7 сентября, судья Эвертсон, народные заседатели Виноградова и Морозов, секретарь Смирнов) и упрятали за решетку. Снова обратите внимание на дату: это год высылки Троцкого из СССР. До поры до времени троцкисты, очевидно, подкармливали Горбова за его умение держать язык за зубами, но когда пришла тревожная пора, милиционера на всякий случай – чтоб помалкивал – засадили в первую ленинградскую фабричную трудовую колонию (напомним, подобным же образом, под надуманным предлогом, посадили в Кресты, а затем сослали на Соловки коменданта «Англетера» В.М. Назарова). Сообразительный «секретный» милиционер отбывал наказание тихо-смирно, и 28 августа 1930 г. его освободили. В это время его прежние хозяева-троцкисты находились в опале, и Горбов проговорился. В подтверждение приводим его впервые обнаруженную автобиографию (заверенная подписью-автографом машинопись):
БИОГРАФИЯ
Родился в 1885 г. Отец был служащий; семья состояла из 6 человек. В 1893 г. отец умер; осталось у матери четверо детей, 8-милетний – самый старший. В 1900 г. поступил наборным учеником в гос. типографию (ныне Печатный Двор); выпущен из учения в 1905 г. За участие в забастовке в 1905 г. был уволен из типографии. В 1906 г. вторично поступил в типографию наборщиком и проработал до 1920 г. (В) 1920 г. был направлен на фронт под Варшаву и пробыл 6 мес(яцев), после чего вернулся обратно в типогр(афию). В 1925 г., в годовщину смерти В.И. Ленина, вступил в ряды ВКП(б) и в порядке выдвижения коллективом был направлен на службу в милицию, где и прослужил до 1929 г. В милиции прослужил около 5 лет в должности уч(асткового) надзирателя. В 1929 г., в сентябре месяце, нарсудом Центрального района был осужден по ст. 117, часть I У(головного) К(одекса) за то, что будучи уч(астковым) надзирателем 2-го отделения ЛГМ, позволил себе на своем участке у частного торговца, которого знал 25 лет, и с его братом вместе работал в типографии, который также был наборщиком. Покупал у этого частника для своей потребности продукты питания. Все мое обвинение по ст. 117, часть 1, я считаю было сделано за то, что я позволил себе критиковать некрасивые поступки бывшего начальника милиции Егорова и бывшего секретаря Ленсовета Леонова. Отбыв наказание 9 мес., досрочно, 28 августа 1930 г., освобожден наблюдательной комиссией 1-ой Ленинградской фабричной ремесленной трудовой колонии. 26 ноября 1930 г. обл. Контрольной комиссией Смольнинского района за то, что я находился под судом, был исключен из рядов ВКП (б).1 сентября 1930 г. поступил наборщиком в I типографию Облисполкома, где работаю по настоящее время.
Н.Горбов».
Прокомментируем «Биографию», тем более что в ней есть существенные утаивания и недоговоренности. Нам удалось их расшифровать с помощью др. документов. Н.М. Горбов воевал политруком на польском фронте в составе 15-й армии. Сохранилось отношение от 5 сентября 1920 г. политотдела Реввоенсовета этой армии в Петроградский комитет РКП (б): «Командируется в Ваше распоряжение тов. Н.М. Горбов Николай Михайлович, как больной и непригодный к военной службе». Партийное начальство отреагировало на армейское письмо 15 сентября 1920 г. и направило Горбова, большевика с 1918 г., в Выборгский райком партии, по указке которого с 7 ноября 1921 г. он стал квартальным надзирателем 2-го отделения ЛГМ. Почти через год его судьба круто меняется, о чем он, выполняя строгие инструкции, помалкивал. 7 октября 1922 г. начальник 2-го отделения милиции Орлов препровождает Горбова в распоряжение главы стражей советского порядка Центрального района Петрограда, Ф.Г. Ландграфа, который, в свою очередь, ровно через 10 дней направляет его, согласно предписанию, в губернское Активно-секретное отделение угрозыска (АСО УГРО) под начало капитана Г.М. Зейферта. В 1926 г., заполняя анкету Всероссийской переписи членов ВКП(б), Горбов скрыл свою причастность к АСО УГРО и лично указал: «1920—24. „Петрокоммуна“. Ленинград. Экспедитор. По назначению».
Никогда Н.Горбов экспедитором мифической «Петрокоммуны» не работал. В 1922—1925 гг. он нес службу в АСО УГРО административного отдела Ленинградского губисполкома (АОЛГИ). В недавно рассекреченной «Книге по учету исходящих удостоверений личности сотрудников угрозыска» (1922—1924) мелькает и его фамилия. Доступные нам архивные материалы АСО УГРО (многие уничтожены) показали: это ведомство занималось не только уголовщиной, но и тесно сотрудничало с ГПУ. Многие милиционеры, прошедшие выучку в АСО, становились сексотами ГПУ, занимали ключевые посты в гор. администрации; под милицейской шинелькой часто билось чекистское сердце. Да иначе и не могло быть. Срастание ЧК-ГПУ и милиции в условиях крайне заполитизированной страны считалось закономерным и естественным процессом.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Четверг, 29 Дек 2022, 00:10 | Сообщение # 29 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | Нам попался замечательный по холуяжу документ под грифом «Совершенно секретно», подписанный начальником Петроградской губернской милиции Серовыми его помощниками. И хотя документ относится к октябрю 1922 г., он сохраняет свой пропагандистский пыл и в 1925-м. Процитируем из него небольшой фрагмент: «Всем начальникам районов Петрогубмилиции. В связи с предстоящей предвыборной кампанией враги рабоче-крестьянского Правительства под флагом друзей народа, не брезгуя никакими измышлениями, не стесняясь никакой ложью и клеветой, забыв о том позоре, каким уже не раз были заклеймены рабочей и крестьянской массой, они, эти политические шулера, вновь делают попытку сбить с толку нашего революционного рабочего.Во избежание излишнего брожения умов малосознательной рабочей среды, не давая почвы для развязки языков шептунам и шкурникам, предлагаю всем начальникам районов под их личную ответственность, через подчиненные им органы милиции и ее членов, строго и неукоснительно следить за лицами, тем или иным путем пытающимися распространить свою погромную литературу. Всех заклейменных лиц немедленно арестовать и отправить в ГПУ вместе с материалом».
Чем не доказательство родства милицейских и чекистских душ?
При анализе работы 2-го отделения ЛГМ обращает на себя внимание его тесная связь с 3-м Ленинградским полком войск ГПУ (его штаб дислоцировался через 3 дома от «Англетера», по просп. Майорова, 16). Забегая вперед, заметим, в этом полку служил один из понятых при подписании акта Горбова об обнаружении тела Есенина, посещал сию чекистскую цитадель и другой заметальщик следов убийства поэта (об этом позже). «Дружба» 2-го отделения ленинградской милиции с чекистской воинской организацией подтверждается рядом выявленных нами в архивах фактов. Один пример. 16 февраля 1926 г. на заседании бюро коллектива его оторг (ответственный организатор) С.Кулеш предложил преподнести подарок воинам к годовщине создания Красной Армии. Постановили: «Я.Н. Громову поручить договориться с комполитсоставом 3-го полка войск ГПУ, в чем они более нуждаются и провести подписку о добровольном пожертвовании» (попробуй откажись). Зависимость милиции от ведомства Дзержинского была полнейшая. Любое лишнее словечко милиционера могло стоить ему жизни. Не потому ли 70 лет промолчал агент Активно-секретного отделения угрозыска Г.П. Евсеев. В беседе с нами старик рассказал (1995 г.), как он и его сотоварищи 28 декабря 1925 г. под руководством инспектора Громова выезжали в «Англетер». Рассказ пустяковый, лукавый и надуманный, ветеран милиции по понятным причинам боялся открыть хоть в какой-то мере известную ему правду. И его понять можно – каких только репрессивных волн он не видел. Да и старая служба обязывала: в одном из архивных документов (1925 г.) фамилия Евсеева сопровождается многозначительной пометкой «Категория 53», которую еще предстоит расшифровать. В партийной характеристике (9 августа 1925 г.) о Евсееве сказано: «Политически развит вполне удовлетворительно, окончил кружок 1-й ступени. Дисциплинирован и исполнителен».
Вероятно, таким же исполнительным был и другой агент АСО УГРО М.В. Казанский, по словам Евсеева, также выезжавший в «Англетер». Бригаду активно-секретных милиционеров возглавлял инспектор П.П. Громов, уроженец Тверской губернии, сын полицейского городового. До 1918 г. он работал наборщиком в типографии «Новое время», воевал под Петроградом и на Урале в составе «Питерского Красного батальона». В 1921 г. отличился при подавлении Кронштадтского восстания, награжден орденом Красного Знамени. Как видим, достаточно проверенный властью товарищ. Насколько нам известно, он не промолвил ни слова о чрезвычайном выезде в «Англетер». Скорей всего, возглавляемая им бригада выполняла декоративную роль, а агенты АСО УГРО и одновременно чекисты Д.М. Тейтель и М.Ф. Залкин, жившие в «Англетере» (№31-32), на всякий случай подстраховывали сослуживцев. Об этой тайной операции ленинградские газеты ничего не сообщили, что говорит о неофициальном характере визита в гостиницу громовской бригады. Закулисная возня вокруг «дела Есенина» подтверждается следующим документом, опубликованным «Новой вечерней газетой» 2 янв. 1926 г.:
«Телефонограмма
Сообщено во 2-е отделение ЛГМ. 1925 г. 28 декабря мес., 4 час. вечера. В Обуховскую, им. профессора Нечаева, в память 9 января 1905 г., больницу был доставлен труп гражданина Есенина Сергея Александровича, повесившегося в гостинице «Интернационал».
Кем доставлен: милиционером Мих. Каменским.
Труп гражданина Есенина передан в распоряжение 2-го отделения ЛГМ.
Дежурный Котелов».
Более чем странная телефонограмма. Выяснено, М.Каменский не являлся сотрудником 2-го отделения ЛГМ, отсутствует его имя и в списках (1925 г.) агентов УГРО. Еще заметим: телефонограмма напечатана весьма запоздало. Тело Есенина отправляется в больницу на судмедэкспертизу, еще не ясно существо происшествия, а покойного официально объявляют самоубийцей. Почему его транспортировку проводит некто? Мертвеца передают как вещь в распоряжение простой милиции. Есть над чем задуматься… Кто такой М.Каменский? О нем мы находим несколько строк в «Дневнике» критика И.Оксенова, наблюдавшего грустную сцену прощания с Есениным: «Хороший был милиционер, юный, старательный. Подошла какая-то дама в хорьковой шубе, настойчиво потребовала: „Покажите мне его“, – и милиционер бережно раскрыл перед нею мертвое лицо. Лежал Есенин на дровнях головою вперед, ничего под тело не было подложено. Милиционер весело вспрыгнул на дровни, и извозчик так же весело тронул».
Возможно, этим «веселым» стражем был или И.П. Каменский, работник Треста коммунальных домов, член правления «Военно-потребительского общества войск и органов ОГПУ „Красная звезда“, к которому имел отношение и „Англетер“ (известно его выступление на заседании месткома этого кооператива 21 февраля 1926 г.); или А.О. Каменский, рабочий, сотрудник ГПУ, живший тогда в чекистском доме по ул. Комиссаровской, 5, в квартире 27. (Несовпадение имен не должно смущать – обычная уловка дзержинцев-конспираторов.) Распорядители действовали неуклюже, бесцеремонно оттирая в самом начале следствия более скромных по влиянию стражей законности. Подписавший телефонограмму А.П. Котелов – ленинградский юрист. Биографию его выяснить пока не удалось.
Э.Хлысталову удалось установить, что в составе выезжавшей в «Англетер» бригады угрозыска был и агент Ф. Иванов, проводивший дознание, результаты которого неизвестны. Остатки архива УГРО подтверждают: действительно, в 1-й бригаде служил Ф.Г. Иванов (в той же группе числился брат Н.Горбова – Иван). Ф.Г. Иванов в 1923 г. получал бесплатную трамвайную карточку, а в 1924-м расписался в «Книге по учету удостоверений личности…» (№123). Бесплодность усилий Иванова понятна: возможно, не подозревая о своей роли в грязной игре, он и не мог публично раскрыть подноготную происшествия. Его дальнейшая судьба (был осужден и бесследно исчез) лишний раз свидетельствует: прикосновение к тайне «Англетера» дорого обходилось всем, кто на нее посягал. В Центральном архиве Главного информационного центра МВД РФ (Москва, Новочеремушкинская, 67), может быть, сохранился отчет УГРО Ленгубисполкома за октябрь-декабрь 1925 г. (есть док. доказательство его былого существования) – в нем-то и следует искать прояснения истины, хотя, подозреваем, кто-то из власть имущих сумел вовремя уничтожить или сфальсифицировать казенные бумаги.
Вывод: руководящие работники Активно-секретного отделения УГРО АОЛГИ и их более высокие начальники заранее наметили тактику сокрытия преступления и отвели 2-му отделению ЛГМ роль пассивного созерцателя, что затем и произошло. Молчал следователь нарсуда 2-го отделения Д.И. Бродский (Гилелевич) Давид Ильич. Его «личное дело» лежит в одном из госархивов, но знакомство с ним почему-то затруднено. Не проявлял никаких усилий и зав. столом дознаний 2-го отделения ЛГМ И.В. Вергей. Благодаря своей послушности он благополучно ушел на пенсию по инвалидности в 1935 г. Исправно вели себя и др. милиционеры.
Надо оговориться: для блюстителей порядка есенинская история не являлась чрезвычайной. Только с 1 октября по 15 декабря 1925 г. через 2-е отделение ЛГМ прошло 482 уголовных дела и поступила 4341 «бумага». Служили здесь 147 чел., призванных оберегать покой около 90 тыс. граждан (из них более 15 тыс. – пролетариев). Печальное событие с московским поэтом в глазах милиции – лишь случайный эпизод. К тому же дисциплина и профессиональные качества рядового состава, как правило вчерашних деревенских мужичков, выглядели удручающе. На собрании коллектива 2-го отделения ЛГМ 7 января 1926 г. отмечено: за 3 последних месяца 1925 г. зафиксировано 17 случаев неявки стражей на свои посты, 14 раз видели мильтонов пьяными, снято с дежурств 10 чел. – и это официальная, явно заниженная статистика. Многие надзиратели за порядком сами специально напивались, чтобы их уволили из милиции – так была несладка их служба. Милиционер А. Егоров, бывший краском, отмечается в протоколе, «привлекается к ответственности за бесцельную стрельбу на посту в пьяном виде, а также за невыходы на пост и манкирование службой». 22 декабря 1925 г. на заседании бюро коллектива 2-го отделения ЛГМ говорилось: «однажды милиционер Жан Фриденберг исчез с дежурства на 5 часов, затем явился в нетрезвом состоянии… начал кричать и выражаться неприличными словами в присутствии посторонних».
Нередко среди охранителей советского покоя бывали растраты казенных денег. Так, П.Амантов в 1926 г. разбазарил 1300 руб. (ежемесячная зарплата рядового милиционера тогда составляла 45 руб.). Уличены в присвоении соцсобственности П.Федоров, И.Станкевич. Ленинградцы часто жаловались на волокиту во 2-м отделении, пропажу документов и формальные отписки. В числе бездушных чинуш фигурирует и Н.Горбов. Имя Есенина им ничего не говорило. Сохранился протокол заседания месткома 2-го отделения ЛГМ от 30 декабря 1925 г. Появилась надежда – в бумагах мелькнет имя Есенина. Наивное ожидание: обсуждались циркуляры и инструкции губернского отдела «Союза совторгслужащих» (в него входил и милицейский профсоюз), шла обычная политическая трескотня. Руководил 2-м отделением ЛГМ А.С. Хохлов, бывший продавец и ростовщик, партиец с 1919 г. Примечательно: он сменил своего предшественника П.ф. Распопова 22 декабря 1925 г. Смена милицейского начальства несколько внезапно-загадочная, больше похожая на изгнание Распопова, ведь совсем недавно, 12 ноября того же года, его примерная служба приказом № 49 начальника административного отдела Ленгубисполкома Г.С. Егорова была отмечена именным револьвером. Можно допустить: Егорова (о нем и его авантюрах мы скоро поведаем) больше устраивала фигура Хохлова, имевшего вкус к финансам и, возможно, более управляемого, чем Распопов. В дальнейшем, при новом повороте нашей темы, мы еще вернемся к кадровой чехарде во 2-м отделении ЛГМ, так как она кажется нам не случайной.
А теперь выполним наше обещание и прокомментируем фразу участкового надзирателя Горбова, посмевшего после выхода из тюрьмы критиковать «некрасивые поступки бывшего начальника милиции Егорова и бывшего секретаря Ленинградского Совета Леонова». Заглянем вначале в судебное дело № 111772 Горбова. Приговор от 7 сентября 1929 г. гласит, что торговец и владелец чайной Н.Ф. Наумов «давал взятки участковому надзирателю Горбову в виде разных продуктов по ценам, ниже кооперативных, последний раз взятка была дана в начале 1928 г.». За это милиционер, говорится далее в приговоре, сквозь пальцы смотрел на несоблюдение Наумовым правил торговли. К «делу» был привлечен и владелец кустарной колбасной мастерской И.А Волков, который (цитируем документ) «…давал подсудимому Горбову взятки своими колбасными изделиями, каковые отпускал ниже кооперативных цен в то время, когда он сырье во время кризиса в Ленинграде покупал у частника».
На Горбова явно катили телегу. Особенно она заметна в подсчете обвинением случаев злоупотребления участковым служебным положением. Выясняется, от Наумова страж порядка в 1927—1928 гг. получал взятки несколько раз, а от Волкова «3 раза в 1928 г. и в начале 1929 г.». Не густо. Видно, судье Эвертсону нужно было во что бы то ни стало упрятать Горбова за решетку и он использовал любые возможности, чтобы изолировать его хотя бы на время политической шумихи, связанной с высылкой Троцкого из СССР. Раздуватели мирового пожара быстро и легко убрали ненадежного, с их точки зрения, свидетеля англетеровской чудовищной акции. Одного из своих тюремщиков Горбов назвал партийным контролерам. Впервые приводим этот любопытный документ (автограф):
«В областную Контрольную комиссию.
От Горбова Н.М. Жител(ьство): Ст(анция) Удельная, Рашетова ул., 7, кв. 1.
Заявление
26 сентября 1930 г. Партколлегией Смольнинского района я исключен из партии за то, что находился под судом. Считаю постановление Партколлегии суровым и прошу меня восстановить в правах члена партии. Я происхожу из рабочих, по профессии наборщик, имею 25-летний стаж; находясь в рядах партии в течении 3-х лет, не имел взысканий. Под суд попал из милиции, где и служил 5 лет уч(астковым) надзирателем как выдвиженец. Отдание меня под суд по ст. 117, ч. 1 УК со стороны прокурора Центрального района Николаева было пристрастным за то, что я его не просил быть ко мне снисходительным. Прошу мое дело разобрать, вызвав меня в комиссию.
9/Х-30. Н.Горбов».
Заявление несколько туманное, его автор не решается прямо сказать о состряпанности своего «дела». Ранее, по выходе из тюрьмы, он смело указал на некрасивые поступки бывшего начальника губернской милиции Егорова и бывшего секретаря Ленсовета Леонова. Теперь всплыло новое имя, прокурора А.Н. Николаева, бывшего в 1925 г. членом Ленсовета и Василеостровского райисполкома (тогдашнее его местожительство: ул. Гаванская, 16). Если не ошибаемся, сей сомнительный страж законности в 1929-м за свои грязные делишки тоже очутился под жерновами ГПУ (соответствующие документы нам известны, но их и сегодня невозможно заполучить). Зато удалось разыскать протокол № 15 заседания партколлегии Смольнинского района от 26 сентября 1930 г. Более чем интересная для нашей темы бумага. Особенно примечателен состав партийных экзекуторов. Перечислим их всех: председатель Зилинский, секретарь Ново-Павловская (так в тексте документа), народный следователь Мальбин, члены партколлегии: Базарова, Веселова, Венгрис, Изак, Николаев (и тут прокурор на месте), Сондак, Трилиссер. Весьма темная компания. В ней выделяется ярый троцкист Д.А. Трилиссер, один из руководителей партийной Контрольной комиссии, брат печально известного М.А. Трилиссера, зам. (с 1926 г.) председателя ОГПУ. Р.И. Изак, преподаватель Коммунистического университета им. Зиновьева – также гэпэушник.
Крайне многозначительный для нас факт: Изак жил (1924—1928) в чекистском доме по ул. Комиссаровской (№7/15, кв. 10), а упоминавшийся не раз таинственный Петров, к которому комендант «Англетера» Назаров якобы заходил 27 декабря 1925 г. советоваться, располагался в 8-й квартире. Вероятно, и Петров и Изак беспокоились – будет ли помалкивать после тюремной отсидки свой Горбов. Загадочное и бесследное исчезновение последнего после 1931 г. заставляет думать: за строптивым милиционером кто-то присматривал. Во всяком случае, петербургские архивы ФСБ и МВД не смогли нам помочь выяснить финал его судьбы. Теперь прокомментируем строки автобиографии милиционера Горбова, касающиеся его обидчиков, начальника административного отдела губисполкома Егорова и бывшего секретаря Ленсовета Леонова. О Леонове речь впереди, сейчас же обратимся к фигуре первого блюстителя законности в губернии.
Г.С. Егоров, бывший рабочий Путиловского завода, член РСДРП (б) с 1907 г., глава административного отдела Ленинградского губисполкома (АОЛГИ), – личность темная, типичный шкурник с партбилетом, сделавший большевизм своим доходным личным промыслом. Уголовник с идеологической подкладкой, он, руководя всей ленинградской милицией, занимался финансовым разбоем. В годы своей последней службы лично растратил более 100 тыс. руб. казенных денег. Натурой был широкой, разгульной. Когда в Ленинград в 1925 г. приезжал его не посредственный начальник, глава всей милиции РСФСР П.К. Сергиевский, в теплой компании в «Европейской» гостинице или в «Гранд-отеле» пропивались и транжирились из секретных сумм многие тысячи. Г.С. Егоров так вольно сорил казенными средствами потому, что, очевидно, частенько выполнял деликатные поручения вышестоящих московских заправил, снисходительно смотревших на слабости товарища по партии. Известен фотопортрет мошенника: на крупном грубом лице застыла значительность, в небольших усах прячется нечто комиссарское, жиденькие волосики аккуратненько разглажены на пробор, в плотно сжатых губах – таинственность, взгляд уверенный, самодовольный; от серого партийного френча веет строгостью и дисциплиной. Рассказывают, этот герой не раз предупреждал крупных ленинградских жуликов и аферистов об ожидающих их арестах. Самого его взяли в 1929-м, то есть, когда пришел черед отвечать перед судом пламенным революционерам (к сожалению, наши историки почти совсем не пишут о материальной подоплеке арестов большевистских вожаков, ограничиваясь идеологией, которая часто служила им лишь дымовой завесой).
«Делом» Егорова и К° занимались коллегия ОГПУ и Президиум ЦИК СССР – настолько оно было масштабным и чрезвычайным. Мы этого дела не видели, но убедились в Центральном госархиве (Санкт-Петербург) в масштабности махинаторского предприятия: все док. материалы о деятельности АОЛГИ 1924—1929 гг. чья-то преступная рука уничтожила (в этом массиве первоисточников могло быть и «дело Есенина»). Может быть, скажут наши оппоненты, милиционер Горбов проболтался о некрасивых поступках Егорова, не связывая их с трагедией в «Англетере»? Однако о цепочке Горбов-Егоров нам известно более, чем здесь сказано, а недоговариваем потому, что до наших дней архивные материалы и того и другого остаются секретными. В нынешних потаенных кладовках прячется еще очень много прелюбопытных бумаг.
Полагаем, Егоров не обязательно сам давал приказ участковому надзирателю Горбову сфальсифицировать есенинский протокол. Давление могло исходить еще от 2-х товарищей. Поведаем о них. …На фотографии он выглядит задумчиво-брезгливым; лысоват, прямой нос, чекистский взгляд, толстенькие губы. Обычно деятели его ранга в анкетах 20-х годов писали: «социальное происхождение – интеллигент», читай – профессиональный революционер, чаще всего – уголовник с политическим душком, если вспомнить, к примеру, дружков-эксов Я.Свердлова и Лейбу Сосновского (лютого ненавистника Есенина). Выше набросан внешний облик зама Егорова, начальника подотдела угрозыска АОЛГИ Л.С. Петржака. Из милицейского журнала «На посту» (1925. № 5) и др. периодических изданий, из архивных источников известно следующее.
Л.С. Петржак родился в 1891 г. в с. Высокое Люблинской губернии в семье оборотистого дельца, занимавшегося прибыльным мельничным делом (сын, как водится, скрывал занятия отца, называя его для анкеты рабочим-столяром). Учиться он, видимо, не любил и не хотел, так и оставшись с двумя классами. (обычно «пламенные» ссылаются на «тюремные университеты» – не исключение и Петржак, писавший об учебе в подпольной партшколе в 1916 г.). Профессия – токарь по металлу, но в это мало верится. Уже в свои 14 лет был причастен к убийству полицмейстера в Люблино, о чем позже писал с гордостью. В 1906 г. уголовника приняли в партию. В хрониках предреволюционных лет городов Левицы и Лодзь его имя встречается часто. В 1914-м приехал в Петроград. Оценив его организаторскую хватку на профсоюзно-хозяйственной ниве, начальство столицы доверило ему в 1918-1919 гг. заседать в Совнархозе. Немного поуправляв им в Харькове (с двумя классами образования!), он возвращается в город на Неве и здесь находит свое истинное призвание, определившееся, по-видимому, в 1905 г. (в упомянутом выше журнале «На посту» в биографической справке о нем двусмысленно написано: «член коллегии по черному делу Украины» следовало бы – „по черной металлургии“). Оговорка символическая, в Харькове Петржак пролил много людской кровушки, заседая в политтройках. Дзержинский высоко оценил усердие своего боевого польского сотоварища и взял его под свое крыло. С декабря 1919 по январь 1921 г. то есть в разгар гражданской войны, Петржак исполнял обязанности вначале зав. отделом осведомления при ВЧК, а затем начальника всей чекистской агентуры. Запомним этот факт, мы к нему еще вернемся. Затем, казалось бы, его карьера пошла на спад: с 1922 по 1929 г. он ведал Ленинградским угрозыском. Должность немалая, однако, согласитесь, что-то в таком вираже его биографии смущает. После долгих поисков, по косвенным данным, удалось узнать, что служба в угрозыске была для Петржака лишь внешней и не самой главной, в те же годы он трудился в Особом отделе Петроградского (Ленинградского) военного округа в качестве зам. начальника иностранного отдела. На этот факт, пожалуйста, обратите внимание, он нам пригодится при выяснении мотивов убийства Есенина.
В 1929-м Петржак кончил плохо“ за присвоение и растрату огромной суммы казенных денег он попал (вместе с Егоровым) в родное ОГПУ. Если не ошибаемся, ему дали десятку. Наконец, еще один интересующий нас сотрудник ленинградской милиции, подчиненный Петржака, начальник Активно-секретного отделения угрозыска административного отдела губисполкома Г.А. Гольцикер. С фотографии смотрит рафинированного вида мужчина с внешне приятным лицом, но только в глазах жесткий холод. Г.А. Гольцикер родился в Петербурге в 1899 г. Осилил коммерческое училище. В партию вступил в 1919-м, когда служил военным следователем, в 1920-1921 гг. казнил и миловал в военно-революционном трибунале – за ним гора не только пролетарских трупов. В его личном деле (недавно рассекречено) есть пометка о том, что сей страж революционной законности привлекался к ответственности за спекуляцию мануфактурой. С 1921 г. работал в УГРО, с ноября 1924-го возглавлял Активно-секретное отделение. Это, скорей всего, он направлял в „Англетер“ 5-ю бригаду агентов АСО УГРО п/р инспектора П.П. Громова.
Встает резонный вопрос: почему «делом Есенина» занималось Активно-секретное отделение УГРО, а не местное ГПУ, не говоря уже о простом 2-м отделении милиции? Причин тут несколько. Нами обнаружена тесная связь АСО УГРО и ГПУ (см.: Наш современник. 1995, №12). Полагаем, в структуре АСО существовали спецгруппы, предназначенные для особых поручений. И главное: факт убийства поэта скрывался по чьей-то личной просьбе сверху, то есть в самом начале делу придавался не столько официальный, сколько, так сказать, домашний ход. Операцию сокрытия преступления активно-секретные милиционеры провели успешно, их вчерашний сослуживец Н.Горбов (он ли?) настрочил фальшивку, следователь нарсуда Бродский и шагу не ступил к правде – да ему, вероятно, и не позволили. 20 января 1926 г., после появления в «Правде» (19 января) статьи Троцкого о кончине Есенина, зав. столом дознания 2-го отделения ЛГМ Вергей сочинил отходную бумагу («за отсутствием состава преступления»), а его начальник Хохлов поспешил дело прикрыть. Он, бывший торговец, знал: в такой острой, щекотливой ситуации принципиальность обойдется дорого. Вскоре после декабрьской трагедии его перевели на другое место службы. И в заключение нашей милицейской главы несколько попутных соображений, которые, надеемся, пригодятся будущим исследователям.
Следы участкового надзирателя Н.Горбова теряются в 1931 г., когда он работал наборщиком в 1-й типографии облисполкома. Безуспешно пытался вновь восстановиться в партии (рекомендацию ему давали работники типографии А.И. Федоров и С.С. Чернявский). Что-то о судьбе Горбова могли знать его братья, тоже милиционеры, прошедшие школу Активно-секретного отделения (АСО) УГРО, – Александр Михайлович и Иван Михайлович. Кстати, последний, как и его брат Николай, тоже в 1929-1930 гг. изведал тюрьму по надуманному обвинению («…халатно относился к служебным обязанностям»). 2-е отделение ЛГМ и АСО УГРО, как уже упоминалось, тесно сотрудничали с ГПУ, что в условиях того времени было обычным явлением. Наше знакомство с двумя сослуживцами Горбова по АСО УГРО – агентами Залкиным и Тейтелем привело нас в… «Англетер» и заставило присмотреться к соседнему с гостиницей дому № 8/23 по пр. Майорова. Вновь попытаемся ответить на вопрос: почему эти 2 агента, имея домашние семейные квартиры в Ленинграде, время от времени в 1925 г. проживали в «Англетере» – соответственно, повторимся, в 32-м и 31-м номерах?.. Мы еще вернемся к этой загадке в связи с выяснением назначения дома № 8/23, сейчас же, опережая аргументы, поспешим с ответом: Залкин и Тейтель в «Англетере» отдыхали от допросов, которые они вели в таинственном соседнем здании, являвшемся, по нашим архивным наблюдениям, следственным изолятором. Нетрудно догадаться, что между гостиницей и домом-призраком существовали секретные подвальные ходы.
Так как наш ответ нуждается в док. обоснованиях, подробнее скажем об упомянутых агентах. Михаил Филиппович Залкин (по метрическому свидетельству – М.р. Залкинд) родился в 1896 г. в Лиепая (Либава) Курляндской губернии. Учился в гимназии. В 1914 г. на «ловлю счастья и чинов» прибыл в Петроград. В дни Февральской и Октябрьской смут стоял на стороне революции, участвовал в гражданской войне; служил лицом для поручений при начальнике снабжения войск ВЧК, в отрядах охраны эстонско-латвийской границы. В 1923-1926 гг. агент АСО УГРО Петрограда-Ленинграда. Службу в Активно-секретном отделении совмещал с деятельностью в ГПУ. Позже находился на хозяйственно-технической работе. Любопытный штрих: первым браком был женат на Ф.М. Каплан, ставшей в 1929 г. супругой Г.А. Гольцикера, начальника АСО УГРО.
Другой загадочный жилец «Англетера», Д.М. Тейтель, родился в 1899 г. в Петербурге. Окончил 6-ю местную гимназию. Участник гражданской войны на Северном фронте, артиллерист. Большевик с1 918 г. С сентября 1921 г. по январь 1922 уполномоченный по информации (3-е спецотделение) Петроградской ЧК, позже сотрудник агентурно-осведомительного Особого отдела здешнего военного округа, затем работник охраны ряда спецобъектов. С 1923 г. агент АСО УГРО, продолжавший поддерживать связь с ГПУ. В своей «Автобиографии» (1924) Тейтель с гордостью писал: «Спецпоручения: исполнял, работая в ЛЧК, ГПУ и OO ЛВО. Вообще же знаю основательно работу ГПУ и угрозыска». Учитывая, что Тейтель в есенинские дни 1925 г. жил в «Англетере», выполняя неизвестное нам поручение, приглядеться к нему внимательнее будет нелишне. В истории Активно-секретного отделения УГРО множество представляющих интерес для есениноведов имен, фактов, эпизодов. Вот еще одна существенная для нас деталь: 17 сентября 1925 г. комиссия под председательством начальника АСО УГРО Г.А. Гольцикера формировала Команду передвижного состава (Комперсо) ЛГМ. В списке (34 человека) значится П.П. Петров, особо секретный агент ГПУ. Никакого отношения Петров к Комперсо не имел, ему, очевидно, требовалось легализировать вовсе не лишнее для него авторитетное удостоверение. (АСО УГРО – скопище прелюбопытных фамилий, некоторые из них небезызвестны и сегодня. В 1925 г. агентами этого своеобразного филиала ГПУ были Н.М. Невзоров, Г.и. Ерин, И.С. Голембиовский.) Уверены, дальнейшие разработки архива АСО позволят глубже проникнуть в «тайну „Англетера“.
ГЛАВА III
ДЗЕРЖИНЦЫ С УЛИЦЫ КОМИССАРОВСКОЙ
Милиционер Горбов, выйдя в 1930 г. из тюрьмы, объяснил свое заключение критикой некрасивых поступков начальника губернской милиции Егорова и секретаря Ленсовета Леонова. Мало ли что, подумалось, ленсоветская работа многообразная, видимо, Леонов был связан по должности и с милицией, может быть, дал в свое время нагоняй Горбову – вот тот и мстит. После долгих поисков у нас в руках оказался «Трудовой список» И.л. Леонова. Читаем: родился в 1888 г. в Новгородской губернии, русский (в одном из документов написано – по недоразумению(?) – латыш). Работал строителем, телеграфистом, садоводом (последнее – сомнительно, скорей всего – конспирировался), строгальщиком по металлу на Балтийском заводе, перед революцией не раз арестовывался, находился на нелегальном положении. В 1917—1918 годах – заместитель председателя Василеостровского Совета. Далее: «Октябрь 1918-1 октября 1919. Петроград. ЧеКа – член коллегии. 1 октября 1919 – декабрь 1920. – Председатель Иваново-Вознесенской ЧеКа. Декабрь 1920 – декабрь 1921. – Начальник Особого отдела и зам. председателя Московской ЧеКа. Декабрь 1921 - март 1927. - Ленинградское ГПУ. Зам. Начальника. 16 марта 1927 – секретарь Ленинградского Совета. 2 октября 1929. – Уволен».
Так вот, оказывается, на какую важную чекистскую птицу указал Горбов. Леонов конечно же по службе знал уже знакомых нам Егорова и Петржака. В Москве он встречался с Троцким, Дзержинским и др. видными "железными рыцарями," ходил в замах у С.Мессинга, в интересующее нас время первой «кожаной куртки» Ленинграда. Леонов мог знать Есенина по его приводам на Лубянку («Дело о „Зойкиной квартире“, август(?) 1921 г., и др.). Так одна лишь фраза в заявлении участкового надзирателя Горбова привела в ленинградский чекистский штаб, располагавшийся в 1925 г. на ул. Комиссаровской (бывшей Гороховой) в доме № 4. Довольно неожиданный поворот сюжета. Понадобилось познакомиться с Леоновым поближе – таким образом проясняются его служебные и др. связи. С трудом продираемся через старые бумажные залежи – уж очень засекречен и доныне таинственный товарищ. Но мир не без добрых людей. Мало-помалу потайной ларчик открывается. Различные источники помогли дополнить биографию зам. начальника Ленинградского ГПУ. Дадим несколько важных штрихов к портрету второго человека среди политических карателей в городе на Неве.
В партию он вступил в 1914 году. Почему-то освобожден от участия в войне. Служил по классовой совести, награжден именными золотыми часами и почетным чекистским знаком. В начале 20-х годов водил дружбу с Г.Ватнер и д. политиканами, увивавшимися вокруг Троцкого. Когда последнего исключили в 1927 г. из ВКП(б), стала закатываться и звезда Леонова. Его тогда пригрел бывший вожак (1919 г.) петроградских чекистов Н.П. Комаров, ставший к тому времени секретарем Ленгубисполкома, а с марта 1926 г. – его председателем, одновременно являясь главой Ленсовета. Леонов известен в Петрограде как жестокий каратель. За превышение власти ему однажды даже объявили выговор. В 1929 г., когда его единоверцев и приятелей по разбойным делам сажали пачками в тюрьмы, он выжил, перейдя на хоз. работу, и даже попробовал выкарабкаться вновь на службу в тайное ведомство (в 1931-1932 гг. в Иркутске), но не удержался. Вероятно, в 1932-м или несколькими годами позже его "пригласили на казнь". На наш взгляд, справедливо. Сохранились секретные когда-то записки Леонова (1925 г.) в профсоюз работников искусств (РАБИС), в Севзапкино и в др. организации с просьбами выслать в СОЧ (Секретная оперативная часть) ГПУ, которой он командовал, бланки удостоверений и т. п. с оперативными целями. Ведомство Леонова присматривало за «Англетером», что подтверждается, к примеру, недавно рассекреченной следующей служебной запиской от 6 октября 1925 г:
«Тов. Гальперштейну.
Прошу Вашего распоряжения о предоставлении одной комнаты на льготных условиях в гостинице «Англетер» подателю сей записки.
(Подпись неразборчива)».
Просьба адресована Б.М. Гальперштейну, зам. зав. губернским отделом коммунального хозяйства (губоткомхоза). Публикуемый документ подтверждает ту мысль, что Есенина не могли поселить в гостинице по блату. Уж если всемогущее ГПУ считает необходимым выполнять формальные требования, то никакие знакомцы поэта не могли обойти строгие бюрократические рогатки. О многом мы уже не узнаем никогда, потому что наиболее секретные бумаги сопровождались фельдъегерями ГПУ, знакомившими своих людей с соответствующей информацией. Для непосвященных приведем образец расписки по каналу фельдъегерской чекистской связи.
«Форма №11 К пакету №_____
РАСПИСКА
Пакет, адресованный ______ на тов. _______ за №
от (учреждения) _______ под сер. «К»
для вручения в собственные руки адресата без права передачи и вскрытия другими лицами, доставленный фельдсвязью ОГПУ
Принял ________
Должность __________
Доверенность за № _____от числа
Примечание: подпись разборчива
«____» _____________ 192_г.
Расписка вручается лицу, дающему пакет, немедленно».
Вернемся к Леонову – ключевой, на наш взгляд, фигуре в англетеровской истории. У нас есть возможность побывать у него дома с помощью обнаруженной нами домовой книги (1929 г.). В огромном здании по ул. Красных зорь, 26/28 проживала ленинградская советско-партийная номенклатура. В 20-й квартире (4 комнаты, 175 кв. м) располагался С.М. Киров с женой М.л. Маркус и домработницей Е.И. Агаповой. В 47-й обитал председатель Ленсовета, упомянутый выше Н.П. Комаров. Рядышком, в 45-й, жил травивший Есенина в газетах красный профессор литературы Л.Р. Коган. С именем поэта связано еще несколько проживавших в доме лиц (подробнее о них мы еще поговорим). Среди прочих – И.А. Мессель, брат главврача «Скорой помощи», Н.В. Балдин, врач той же службы, журналисты Н.И. Шавлюга-Кантор, Татьяна и Клара Елькович (об их брате, гл. редакторе вечерней «Красной газеты», будет речь особая). Дом напичкан чекистами, партработниками высокого ранга, чьи фамилии не пустой звук в советской истории Ленинграда. Любопытная деталь: в квартире №151 поселились однофамильцы поэта – Есенины: студент политехникума Федор Степанович и шофер Стефан Михайлович. А вот и наш И.Л. Леонов. Квартира №2 (4 комнаты, 113 кв. м) несколько меньше, чем у Кирова, но тоже солидная. Сердечный покой Ивана Леонтьевича оберегала Г.С. Самоварова, шифровальщица ГПУ (ох уж эти конспираторы!), пристроившая у себя под боком сестричку, студентку мединститута. Как и положено большому начальнику, Леонов имел прислугу, жившую здесь же Е.О. Иванову. Наше посещение дома на ул. Красных зорь не привело к открытиям, однако кое-что прояснило и – главное – обозначило новые тропинки исследований.
Информацию о «кожаных куртках» 20-х годов добывать очень сложно. Заглянуть бы в их досье, хранящиеся в архиве ФСБ, но там, понятно, свои, жесткие порядки и рассчитывать на распахнутые двери не приходится. Поэтому сбор сведений о «рыцарях революции» идет медленно, окольными зигзагообразными дорожками.
Именно таким образом удалось расколоть сексота ГПУ В.И. Эрлиха (1902-1937). Нам в руки попало его студенческое «дело», из которого выяснилось следующее. 7 июня 1902 . раввин Симбирска И.Гальперн записал: «…у провизора И.Л. Эрлиха от законной его жены, Анны Моисеевны, родился сын, которому по обряду Моисеева закона дано имя Вольф». Через 28 лет он пропоет свою «Волчью песнь»:
Я ли это —
С волей на причале,
С песьим сердцем,
С волчьей головой?
Пой же трубы гнева и печали!
Вейся клекот лиры боевой!
...........................
Но когда заря
Зарю подымет,
В утренней
Розовоокой мгле,
Вспомню я простое волчье имя,
Что мне дали на моей земле.
И, храпя
И воя без умолку,
Кровь свою роняя на бегу,
Серебристым
Длинномордым волком
К вражьему престолу пробегу.
В этом «романтическом» стишке речь, конечно, идет о коммунистической заре и ненавистном автору царском престоле. Метафора «с песьим сердцем» отражает внутреннюю сущность Эрлиха, внешне добродушного, приветливого, открытого, на самом же деле – злобного, скрытного, холодно-циничного. После окончания 2-й симбирской советской школы 2-й степени им. В.И. Ленина (если не ошибаемся, Эрлих учился в здании бывшей гимназии, где совершенствовался в науках будущий вождь пролетариата) он в 1919 г. поступил на историко-филологический факультет Казанского университета, где числился до июня 1921 г. Именно числился, потому что сам в одной из анкет указал: «добровольно служил в 1920-1921 в санчасти Приволжского военного округа».
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Пятница, 30 Дек 2022, 21:22 | Сообщение # 30 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | Врет, так как в другой анкете приблизился к правде: «Служба в Красной Армии: работал в качестве секретаря педагогической лаборатории Главного политуправления Просвещения Комитета Татарской республики». И еще дал справку: в 1920 г проходил курс всеобуча в 9-м взводе 1-й роты 1-го пехотного Казанского территориального полка. Как видим, «волк» вилял овечьим хвостом. Если в архиве Управления ФСБ Казани документы Эрлиха сохранились, они дадут о «педагоге» и «санитаре» подлинное представление, мы же не сомневаемся: свою чекистскую службу он начал с первого университетского курса. Фанатик мировой революции, он в 1921 г. на вопрос анкеты (пункт 29-й): «Какой партии сочувствуете и почему?» – ответил: «РКП. Хотя бы потому, что все попытки переворота (независимо от намерений кого бы то ни было) по неизбежным результатам считаю контрреволюционными». «Личное дело» (сексотское досье) Эрлиха до наших дней, разумеется, прячется (гос. тайна), но часто детали его темной биографии проясняются им самим в стихотворных опусах. Процитируем отрывок еще из одного стишка (поэзии в нем ни на грош, но фактура любопытна):
Много слов боевых живет в стране,
Не зная, кто их сложил.
Громче и лучше на свете нет
Песни большевика.
И этой песне меня научил
Мой первый товарищ Выборнов Михаил,
Председатель Рузаевской ЧК.
Даже адрес чекиста указан: Симбирск, Смоленская ул., 3 (местным краеведам рекомендуем поинтересоваться). Человек с такой фамилией (имя другое) известен Ленинграду начала 20-х годов (в его служебном формуляре немало темных строк): осенью 1925 г. он исполнял обязанности ответственного дежурного 1-го Дома Советов («Астории»), а должность эта – чекистская, ее до него занимал В.М. Назаров, переведенный комендантом «Англетера». Возможно, перебравшись в северную столицу, Выборнов в июле 1921 г. перетащил за собой и своего подопечного. Поначалу в Ленинграде дела Эрлиха складывались не лучшим образом. Здешнее ГПУ приютило его в комнатке (№1) ведомственного дома №12 по Вознесенскому проспекту (это буквально рядом с «Англетером», позже имевшим адрес: проспект Майорова, 10); можно думать, он туда частенько захаживал по чекистской надобности. Промышляя секретами, забросил учебу на лит.-худ. отделении факультета общественных наук Петроградского университета (в 1923 г. его отсюда выгнали за неуспеваемость и участие в сионистских сборищах), предпочитая компанию приятелей (студент-медик Рязанский (псевдоним?), начинающий математик Шостак и др.) и сочинительство революционных опусов. Пытался писать стишки для детей («Жил на свете Ванек… Пальцем двинуть не мог» и т. п.), но скоро забросил «педагогическое» рифмотворчество, отдавшись всецело сексотству и «социальной» поэзии, позже выраженной одной строкой в любимом им идеале: «Мой дом – весь мир, отец мой – Ленин» (от серьезного анализа стихослагательства Эрлиха мы отказываемся, отметив подражание Маяковскому и Мариенгофу, с потугами на имажинизм). Наиболее заметная лит. работа Эрлиха (1936) – сценарий (совместно с Н.Я. Берсеневым) известного фильма «Волочаевские дни».
Литератор-воспоминатель М.Ройзман писал о нашем «герое»: «В.Эрлих был честнейшим, правдивым, скромным юношей. Он романтически влюбился в поэзию С.Есенина и обожал его самого. Одна беда – в практической жизни он мало что понимал».
Здесь нет ни слова правды, но именно в таком ореоле воспринимали его современники: тихонький, вежливенький, мяконький – из него бы получился неплохой провинциальный артист. Даже в наши недавние дни у «волка» сохранялся овечий имидж: на его родине, в Ульяновске, открыли музей его имени (позже тихо прикрыли). В практической жизни Эрлих разбирался великолепно. В 1925 г. поднаторевший сексот ГПУ, очевидно, за "особые заслуги" получил квартиру в доме №29/33 по ул. Некрасова. В 1930 г. сообщал матери: «Сам я живу замечательно. Две комнаты с передней, а я один. Сам к себе в гости хожу. Шик!» (Адрес этого шика: ул. Литераторов, 19, кв. 13.) Что ни говори – ценный кадр ЧК-ГПУ-НКВД. Есенину советская власть не захотела плохонького угла дать, а к таким, как «Вова-Вольф», радела классовой лаской. Пройдя в 1922 г. подготовку в радиотелеграфном дивизионе Петроградского военного округа (у него был явно шахматно-математический склад ума), Эрлих время от времени совершал по заданию ГПУ- НКВД путешествия в южные республики СССР, совмещая отдых с обязанностями сексота и «пограничника» (вот еще одна странность его биографии: в 1924 г. он был признан негодным к воинской службе по ст. 125; личная карточка №166 от 14 мая 1924 г.). Споры о том, сфотографирован он однажды в форме пограничника или гэпэушника – пустые, одно не мешало другому.
Но пора вернуться в «Англетер». Кажется, никто не обратил внимания, что Эрлих после смерти Есенина не промолвил на эту тему ни словечка в газетах (сказывалась, видимо, психологическая напряженность) и лишь в 1926 г. поместил в сборнике воспоминаний о поэте письмо-статейку «Четыре дня», насквозь лживую, написанную конечно же по приказу. Сначала же ему было не до этой писанины. Он заметал следы, как нам думается, совершенного преступления, курсируя между Ленинградом и Москвой. 16 января 1926 г. он сообщил матери: «…живу в Москве с тех пор, как привез сюда Сергея. Нет! На 2 дня выезжал в Питер». В другом письме (не датировано) припоминал: «Зимой я был несколько раз в Москве, а после смерти Есенина прожил там без малого 2 месяца». Домовая книга точно зафиксировала: вернулся он в Ленинград 19 февраля 1926 г. Управдомом №29/33 по ул. Некрасова был аккуратным, исполнительным служакой. По его записям мы узнаем, когда Эрлих впервые приехал в Петроград, каков номер его трудовой книжки, по какой статье он освобождался от воинской повинности, куда выезжал в 1925-1926 годах – вплоть до прибытия к нему в гости в июне 1926 г. матери, Анны Моисеевны, и сестры Мирры, учащейся Екатеринославского муз. техникума. Интересны для нас в записи управдома и соседи Эрлиха по его квартире (№8) и дому. Например, в 3-й квартире проживал Л.Я. Голубчик, уроженец Минской губернии, студент факультета общественных наук ЛГУ (не бывший ли однокашник Эрлиха?), арестованный ГПУ в июне 1924 г. за нелегальную сионистскую деятельность (согласно справке архива ФСБ, освобожден в августе 1925-го). В 29-й квартире обитал еще один «голубчик» – П.Н. Голубь, военный журналист-политуправленец, сотрудничавший в местной «Красной газете»; в 31-й жил 3.И. Шапиро – известная чекистская фамилия (требуются уточнения). На Эрлихе во многом замыкалась скованная вокруг покойного поэта гэпэушная цепь. Ему-де посвящена элегия «До свиданья, друг мой, до свиданья…», к нему вились нити последних печальных церемоний. Одну из таких ниточек в клубке лжи и лицемерия удалось распутать.
Эрлих оформлял «Свидетельство о смерти» Есенина в загсе Московско-Нарвского района. Оно теперь известно. Документ подписала зав. столом загса К.Н. Трифонова, хотя не имела права этого делать, так как «Англетер» территориально примыкал не к Московско-Нарвскому, а к Центральному району (соответствующие списки 184 проспектов, улиц, переулков нам известны). Найдены и др. доказательства подтасовки «Свидетельства о смерти» Есенина. 28 декабря 1925 г. дежурный по Ленинградской губернской милиции (ЛГМ) П.В. Купец записал в «Сводке о происшествиях…»: «На территории 2-го отделения милиции (выделено нами; это отделение относилось к Центральному району), в гостинице «Интернационал», покончил жизнь самоубийством, через повешение, гражданин Десенин Сергей, 30 лет. Труп направлен в больницу им. профессора Нечаева». Литовец Купец, бывший чертежник и член Чебоксарского уездного исполкома, вряд ли когда слышал о замечательном русском поэте и конечно же исказил его фамилию. Ему, 2 года назад прибывшему в Петроград, была глубокого безразлична трагедия русской культуры. На том же пожелтевшем листке в углу размашистая резолюция какого-то начальника: «К делу. 31.12.25» – и его форсистая закорючка. Бывший в тот день ответственным дежурным зав. общей канцелярией административного отдела Ленгубисполкома (АОЛГИ) Алексеев даже подписи своей не оставил, очевидно посчитав случившееся рядовым скучным эпизодом. Так в историю были вписаны первые официальные лживые строки о гибели Есенина. Попутно еще один аргумент, что Эрлих, оформляя «Свидетельство о смерти» поэта, действовал незаконно: контрольно-финансовую ревизию «Англетера» обычно проводил инспектор 24-го участка Центрального, но никак не Московско-Нарвского района. Так что зав. столом загса Трифонова совершила несомненный подлог, и к ее личности будет нелишне приглядеться.
В Московско-Нарвском районе тон задавали сторонники Г.Е. Зиновьева; в райкоме партии, во многих учреждениях сидели его клевреты. В период политической драки сталинистов и зиновьевцев на XIV съезде РКП (б) наиболее серьезные стычки между их последователями происходили именно в Московско-Нарвском районе Ленинграда. Причем дискуссия в прямом смысле доходила до рукопашной, даже с применением оружия. Московско-Нарвским райкомом партии руководил воинствующий троцкист Д.А. Саркис. Он организовывал конспиративные «вечера спайки» своих сторонников, полулегальные кружки, куда чужаки не допускались. Один показательный пример: в конце декабря 1925 г. на 3-й ленинградской табачной фабрике состоялось собрание представителей рабочей районной инициативной группы последователей линии Сталина на XIV съезде РКП (б). Антизиновьевское собрание возглавлял С.А. Туровский. Ворвавшиеся в помещение оппозиционеры» под предводительством бывшего эсера Баранова разогнали митинговавших товарищей, а Туровского «избили рукояткой револьвера. 5 января 1926 г. бюро Московско-Нарвского райкома партии обсудило инцидент и осудило Туровского. Противники зиновьевцев-экстремистов даже требовали выдачи оружия – такая острая схватка происходила, к примеру, на заводе «Красный путиловец» (факты из книги В.М. Иванова «Из истории борьбы партии против „левой“ оппозиции…»). Теперь понятно, почему Эрлих, обожавший Троцкого и Зиновьева и полностью разделявший их взгляды, получил «Свидетельство о смерти» Есенина в загсе не Центрального района, а Московско-Нарвского. Тут были свои.
Прослежены тесные контакты сексота Эрлиха с лже-понятыми при подписании милицейского протокола, с назначенными им есенинскими «гостями» 5-го номера «Англетера», с журналистами, сочинявшими мифы о самоубийстве поэта, – везде он – вкрадчивый, осторожный, а на поверку – лживый, мстительный. Недавно обнаружилась еще одна его косвенная, но крайне важная связь. Помните И.Леонова, начальника Секретно-оперативной части (СОЧ) Ленинградского ГПУ, зам. Мессинга, главы тайного ведомства? Именно к Леонову привел эрлиховский сексотский след. Правда, зацепка не прямая и не слишком эффектная, но для дальнейших поисков перспективная. Дело в следующем. В архивных бумагах ленинградской цензуры сохранился следующий документ:
«Секретно
6 апреля 1923 г.
№2422/СОЧ-8816-С
В цензуру Главлита.
Петроградское окружное отделение.
Набережная реки Фонтанки ________
Полномочное Представительство ОГПУ просит срочно сообщить, – выдавалось ли разрешение 23 июля 1922 г. за №2290 на издание воззвания «Голос с Востока»; если «да», то кем и кому.
За начальника Петроградского государственного политического отделения
(Подпись).
Секретарь Секретно-Oперативной Части (Никольский)
(Подпись)».
Не будем вдаваться в содержание документа, обратим внимание на секретаря СОЧ Никольского. Он служил непосредственным рабочим помощником Леонова. Теперь процитируем другой документ.
«Рекомендация для вступления в ряды ВКП (б).
Знаю В. И. Эрлиха с 1920 года и рекомендую его в качестве члена ВКП (б), неся полную ответственность за его деятельность.
Член ВКП (б) с 1920 г, М.Никольский
20. IX.1932 п/б №1062978
(Подпись)».
Не нужно быть специалистом-графологом, чтобы увидеть совершенно одинаковые подписи-автографы на 2-х документах, между которыми пролегло почти 10 лет. М.Никольский к тому времени уже снял кожаную куртку и щеголял в обычном штатском платье (работал в Василеостровском отделении Госбанка), но, видно, свое чекистское казанское прошлое и своего подопечного Эрлиха не забыл, свидетельствуя о его давней большевистской закалке. В настоящее время отпали все сомнения относительно тайного промысла Эрлиха (полагаем, пора обнародовать его чекистское досье). Он и сам не раз прозрачно намекал на собственные конспиративные занятия в своих нередко автобиографических стихах: его «лирический герой» находит вдохновение «…в шапках ГПУ», любуется спецуниформой: «Мы наглухо кожанки застегнем», славит «ремесло шпиона». В его сочинениях предстает зоологический ненавистник старой России, ее культуры. «Плешивый поэт и плешивая муза», – говорит он о Некрасове, ерничает над Фетом: «…Боже! Счастливец! Он может писать…», издевается над чувством родины: «…даже полевая мышь в азарте Патриотическом сменила имя». Его излюбленные темы: мировая революция, расстрелы, кровь… В некоторых рифмованных опусах Эрлиха, на наш взгляд, просматривается контур образа Есенина, как правило лишенный авторской симпатии. В стихотворении «Между прочим» (1931), где рисуется кабак и обязательный «сморщенный на хлебе огурец», привлекают настораживающие многозначительные строки (мы их выделим):
Где пьют актеры – внешность побогаче:
Ну, джемпер там, очки, чулки, коньяк.
Европой бредит, всеми швами плачет
Не добежавший до крестца пиджак.
И бродит запах – потный, скользкий, теплый.
Здесь истеричка жмется к подлецу.
Там пьет поэт, размазывая сопли
По глупому прекрасному лицу.
Но входит день. Он прост, как теорема,
Живой, как кровь, и точный, как затвор.
Я пил твое вино, я ел твой хлеб, богема,
Осиновым колом плачу тебе за то.
Если помнить, что в 5-м номере «Англетера» не был обнаружен привезенный Есениным из-за границы пиджак (очевидно, окровавленный, он остался в пыточной, где истязали поэта), если читать процитированные строфы как полемику с «Москвой кабацкой», боль и тревогу которой Эрлих совсем не принял и не почувствовал, его «осиновый кол» выглядит не таким уж метафорическим. Еще откровеннее и зловеще эрлиховская аллегория «Шпион с Марса» (1928). Ее легко угадываемый и далеко не лирический герой подслушивает в соседнем помещении какую-то словесную перепалку, сопровождающуюся дракой («гром и звоны»), и далее исповедуется:
Но, когда последний человечий
Стон забьет дикарской брани взрыв,
Я войду, раскачивая плечи,
Щупальцы в карманы заложив.
Так ли картинно входил Эрлих в камеру, где был замучен Есенин, неизвестно, но, согласитесь, стишок наводит на размышления… Еще один поворот сюжета с Эрлихом. Выше мы говорили, что он оформлял «Свидетельство о смерти» поэта. Но при этом не ответили на возможный упрек наших оппонентов: не имеет принципиального значения, где он получил «Свидетельство», важнее, что оно написано на основании мед. заключения судмедэксперта А.Г. Гиляревского (1855-1931). Такой довод – глубочайшее заблуждение, в котором десятки лет пребывали есениноведы. Сегодня со стопроцентной уверенностью можно сказать: Гиляревский не производил судмедэкспертизу тела поэта в Обуховской больнице. Элементарное сравнение обнаруженных нами подлинных актов (протоколов) вскрытия тел покойников доктором (1 января 1926 – 26 сентября 1928 г., 4 книги) по стилю, стандарту, нумерации, почерку и т. д. доказывает ложь состряпанного кем-то есенинского акта.
Чего только не писали в последние годы о Гиляревском: де, он причастен к утаиванию правды о смерти Фрунзе, что в свои 55 лет он, бывший дворянин, выпускник Санкт-петербургской военно-медицинской академии, пошел в прислужники ГПУ; на разные лады комментировался известный есенинский акт экспертизы, строились различные гипотезы. В архивные же святцы не заглядывали (это стоит много времени, нервов, а по нынешним временам и средств). Оказалось: к загадочной кончине Фрунзе Гиляревский никак не причастен, родился он не в 1870 г. (эта дата мелькала в печати), а 27 августа 1855 г., и ко дню гибели Есенина ему уже было 70 с лишним лет. Говорить о его сотрудничестве с ведомством Дзержинского нет ни малейших оснований; подброшенная кем-то в архив «справка» – сплошная липа, а досужие толки о ней, с точки зрения историков судмедэкспертизы, – непрофессиональны и даже вульгарны. Престарелому доктору было уже трудновато вести мед. канцелярию, многие акты оформляли его помощники (он даже не всегда их подписывал; конечно же первые экземпляры, направлявшиеся по назначению, имели его автограф – ныне почерк врача известен). Все обнаруженные документы выполнены по существовавшим тогда строгим стандартам: имеют порядковый номер, дату, непременный номер отношения милиции, соответствующий номер протокола и т. д. Поддельный, московский акт – хранящаяся в столичном архиве фальшивка.
«АКТ
1925 г., 29 декабря, в покойницкой Обуховской б-цы было произведено вскрытие трупа гр-на Сергея Александровича Есенина, причем найдено: покойному 30 лет, труп правильно развит, удовлетворительного питания, – общий фон покровов бледный, глаза закрыты, зрачки равномерно расширены; отверстия носа свободны; рот сжат; кончик языка ущемлен между зубами; живот ровный; половые органы – в норме; заднепроходное отверстие чисто; нижние конечности темнофиолетового цвета, на голенях в коже заметны тёмнокрасные точечные кровоизлияния. На середине лба, над переносьем, – вдавленная борозда длиною около 4 сант. и шириною 1 1/2 сант., под левым глазом – небольшая поверхностная ссадина; на шее над гортанью – красная борозда, идущая слева вверх и теряющаяся около ушной раковины спереди; справа борозда идет немного вверх к затылочной области, где и теряется; ширина борозды с гусиное перо; в нижней трети правого плеча имеется кожная рана с ровными краями длиною 4 сант.; в нижней трети левого предплечья имеется одна рана, идущая в горизонтальном направлении и 3 раны в вертикальном направлении, эти раны около 3-х сант. каждая с ровными краями (неразборчиво)… не проникают толщу кожи. Других знаков повреждений не обнаружено. Кости черепа целы, под кожным лоскутом на месте вдавленной борозды в лобной области имеется небольшой кровоподтек. Мозговые оболочки напряжены; твердая оболочка мутноватая; мозг весит 1920 гр.; сосуды основания мозга в норме; в боковых желудочках небольшое количество прозрачной жидкости; вещество мозга на разрезах блестит, на разрезах быстро выступают кровяные точки. Положение брюшных органов правильное, брюшина гладкая, блестящая, в полости около 10 к. с. (куб. см.) красноватой прозрачной жидкости; петли кишек красноватого цвета. Хрящи гортани целы. Кончик языка прикушен, в пищеводе следы пищевой смеси; в гортани и трохее – пенистая слизь, слизистая их розоватого цвета. Легкие лежат в грудной клетке свободно. Сердце с кулак покойного, в полостях его – жидкая кровь; на наружной оболочке сзади – значительное количество точечных кровоподтеков; клапаны и отверстия в норме; на внутренней поверхности аорты – несколько сероватых бляшек; на легочной плевре значительное количество точечных кровоподтеков; легкие пушисты, всюду проходимы для воздуха, с разрезов соскабливается значительное пузырчатой кровянистой жидкости. В желудке около 300 к. с. полужидкой пищевой смеси, издающей не резкий запах вина; слизистая его красноватого цвета. Капсула селезенки морщинистая. Печень тёмнокрасного цвета. Капсула ее гладкая, край закруглен. Почки тёмнокрасного цвета. Капсулы снимаются легко, рисунок на разрезе сохранен. В почечном канале ничего особенного.
Суд. мед. эксперт Гиляревский.
Понятые (подписи неразборчивы).
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
На основании данных вскрытия следует заключить, что смерть Есенина последовала от асфиксии, произведенной сдавливанием дыхательных путей через повешение. Вдавление на лбу могло произойти от давления при повешении. Темнофиолетовый цвет нижних конечностей, точечные на них кровоподтеки указывают на то, что покойный в повешенном состоянии находился продолжительное время. Раны на верхних конечностях могли быть нанесены самим покойным, и как поверхностные, влияния насмерть не имели.
Суд. мед. эксперт Гиляревский».
В приведенной «дезе» отсутствуют необходимые оф. атрибуты (номер отношения милиции и т. д.), однако эта полуграмотная (с профессиональной точки зрения) бумажка не один год серьезно обсуждалась в печати. Теперь сопоставьте подделку с подлинным актом Гиляревского на подобную грустную тему:
«№……..6
Число….6.01.1926
№№….3982…756
2-го отд. милиции отношение за №3982, протокол №756 о смерти гражданина Витенберга Виктора, повесившегося в доме №5 по Демидову пер. Труп отправлен в покойницкую больницы в память 25-го Октября.
Во 2-е отд. Л. Г. Милиции
7/1 3982 АКТ 756
1926 г., 7 дня января, судебно-мед. эксперт Гиляревский, в следствии отношения 2-го отд. ЛГМ от 7 января за № 3982, в секционной зале больницы в память 25-го Октября производил судебно-мед. освидетельствование мертвого тела гр. Витенберга Виктора, доставленного дворником дома № 5 по Демидову пер., где Витенберг был найден повесившимся.
А. Наружный осмотр
1) Труп раздет; 2) возраст по наружному виду – 50 лет; 3) роста среднего, телосложения умеренного, питания также; 4) общий цвет конечных покровов мертвенно-бледный, на спине и ягодицах сплошные фиолетовые пятна, такие же пятна на нижних конечностях; 5) трупное окоченение выражено в верхних и нижних конечностях и жевательных мышцах – значительно; 6) волосы на голове русые с небольшой проседью, длиною до 10 сант., такого же цвета усы и небольшая бородка; 7) глаза полуоткрыты, зрачки равномерно расширены, роговицы тусклые, признак лярше явственно выражен, соединительная век с точечными красными пятнами розового цвета; 8) губы синеватого цвета, рот полуоткрыт, язык между зубами…»
Не будем утомлять читателей подробностями. «Наружный осмотр» включает 14 пунктов. «Внутренний осмотр» 11. Затем следуют подписи Гиляревского и понятых (Симоненко и Субботин). Вероятно, Н.Р. Симоненко являлся помощником врача. Далее идет мнение судмедэксперта: «На основании данных наружного осмотра и вскрытия трупа заключено, что смерть Витенберга последовала от асфиксии (задушения) путем прекращения доступа воздуха в воздухоносные пути чрез сдавливание шеи веревкой, на что указывает присутствие на трупе странгулационной борозды, имеющей прижизненный характер (см. п. 14), равно как обнаруженное при вскрытии полнокровие внутренних органов (в п. 17, 18, 19), характерное для смерти от задушения. Положение найденного по данным дознания трупа, а также отсутствие знаков борьбы на трупе дают основание заключить, что в данном случае было самоубийство чрез самоповешение, найденное при вскрытии. Найденное при вскрытии вдавление мозга (п. 26) представляет последствие старого воспалительного абсцесса (нарыв) и прямого отношения к смерти не имело.
Суд. мед. эксперт Гиляревский».
Сравнение безграмотного сочинения московского акта (с точки зрения принятого тогда стандарта) с документом на подобную тему, написанным Гиляревским (прошло всего 10 дней), убедительно доказывает: попавшая в поле зрения есениноведов фальшивка (кем и когда подброшенная?) не выдерживает критики. Терминология, стиль, форма «дезы» заставляют думать: Гиляревский не имел к ней никакого отношения.
Судьба вдовы судмедэксперта, Веры Дмитриевны, дочери русского адмирала Д.3. Головачева и дворянки Л.Е. Гессен, косвенно подтверждает, что у ее беспартийного мужа отношения с советской властью были отнюдь не соглашательско-доверительными. 21 марта 1933 г. Веру Дмитриевну, работавшую перед тем машинисткой в университете, как «социально чуждый элемент», постановлением Особого совещания при Наркоме ВД СССР выслали в Воронеж. Дальнейшая ее судьба неизвестна. В ее следственном деле (№23/170, следователь Ленинградского УНКВД А.Повассер, бригадир Линде) привлекают 2 момента. Составлявший справку-донос участковый инспектор (подпись неразборчива) 2-го отделения милиции писал о подопечной: «Политически развита, поведение на дому: ведет себя скрытно, ни с кем не разговаривает…» Может, ей было известно об использовании фамилии мужа в грязном деле. Есть слабая надежда получить ответ на этот вопрос в ее письмах (если они сохранились) к родственникам, эмигрировавшим в Италию и Францию (на допросе она говорила о переписке и даже называла адреса). Среди ее корреспондентов – племянник, князь Г.А. Багратион-Мухранский (обосновался в Париже), с именами кровных потомков которого ныне связаны шумные толки о восстановлении в России монархии. Согласитесь, неожиданный поворот есенинского сюжета. Продолжим медицинский аспект темы.
Позвольте, будут защищаться последователи версии самоубийства поэта, ведь фамилия Гиляревского стоит на «Свидетельстве о смерти», а оно выдавалось родственникам усопшего, которые могли навести у врача какие-либо справки – и тогда… Утверждаем: Гиляревский даже не подозревал об использовании своего имени во всей этой кощунственной акции. Заметьте, в газетах конца 1925 – начала 1926 г. и много позже фамилия судмедэксперта в связи с делом Есенина совсем не упоминается. Он так и умер, не ведая о покушении на свою репутацию. В заключение настоящей главы попытаемся окончательно смутить скептиков. Родственники Есенина не знали даже фамилии Гиляревского, так как получили неточную копию уже упоминавшегося фальшивого «Свидетельства о смерти» поэта, а всего лишь следующий документ:
«СПРАВКА
Московско-Нарвский стол записей актов гражданского состояния удостоверяет, что в хранящейся при архиве регистрационной книге Московско-Нарвского района за 1925 г. в статье под № 1120 записан акт о смерти 28 числа декабря месяца 1925 г. гражданина Есенина Сергея, 30 л. Причина смерти: самоубийство, самоповешение. Выдано на предмет представления во все учреждения.
Зав. столом К.Трифонова.
Архивариус (Подпись неразборчива).
Регистрировал В.Эрлих.
16.01.1926 г. Бассейная, 29, кв. 8»
Ссылка на судмедэксперта Гиляревского, бывшая в оригинале «Свидетельства…», исчезла, возникла филькина грамота, увы, не смутившая близких почившего поэта. Именно эту подметную грамотку получила З.Райх-Мейерхольд, прибывшая тогда с мужем-режиссером в Ленинград. По чьему-то наущению опять взяла грех на душу К.Н. Трифонова (ее адрес в 1925 г.: ул. Веры Слуцкой, 86).
Эрлих, получив поддельную справку, вновь укатил в Москву (данные домовой книги) – докладывать кому-то затаившемуся об успешно проведенной операции по зачистке кровавых следов.
М.Ю. Козловский
Сергея Есенина плотно окружали если не сами «пламенные революционеры», то их дети и родственники. Его подруга Г.Бениславская была близкой приятельницей Янины Козловской, дочери известного Мечислава Козловского, масона, служившего Ленину в качестве почтового ящика для приема в Петрограде немецких (и не только немецких) денег перед Октябрьским переворотом.
Называвший себя имажинистом циник А.Мариенгоф доводился родным племянником человеку с такой же фамилией, приехавшему в Петроград в скандально известном пломбированном вагоне вместе с вождем пролетариата. Чекисты, начиная с головореза Я. Блюмкина, как поганые мухи, липли к поэту.
Одни, как И.Приблудный, совершали свой тайный промысел лениво, из-под палки. Другие не только охотно исполняли прибыльное черное дело, но и творчески, сладострастно. О некоторых сексотах ГПУ мы уже писали. Добавим несколько дополнительных штрихов к гэпэушному окружению Есенина и пополним чреду охотников за ним при жизни и надругавшихся над его памятью после смерти. О стихоплете и сексоте ГПУ, виновном в расстреле Н.Гумилева, Лазаре Васильевиче (Вульфовиче) Бермане (1894—1980), ленинградском журналисте и автомобилисте, в последние годы в печати кое-что сказано.
В 1914-1915 гг. он был секретарем петроградского журнала «Голос жизни», где состоялось его знакомство с Есениным. Из неопубликованной переписки В.Шкловского с Берманом, его другом и однокашником по Тенишевскому училищу, видно – оба чтили Ветхий Завет и стояли тогда на распутье оценки русской поэзии.
В одном из ранних писем (1915?) Шкловский наставлял «милого Зорю» (домашнее прозвище Бермана): «Нет на свете выше подвига, чем подвиг Моисея. О нем же, взяв Библию, чти… А пока пиши стихи и не завидуй стишкам Есенина». В письме примерно того же, военного, периода Шкловский откровенничает перед Берманом: «Россия уже проклята Богом за Израиль, но наше – уже не библейское – сердце не понимает его правосудия». Короче, друзья по духу и формалистическому методу в критике. Их доверительные эпистолы, надеемся, еще станут предметом раздумий о путях вхождения некоторых литераторов в русскую культуру.
Берман относился к Есенину чванливо, как мэтр к слабенькому ученику, но, видя его огромную популярность, считал обязательным везде, где можно, напоминать, как он облагодетельствовал в «Голосе жизни» начинающего в поэзии рязанца. В письме от 18 марта (конец 50-х гг.) Берман в ответ на предложение Н.С. Войтинской организовать есенинскую экспедицию и по ее результатам выпустить сборник писал: «…моя заинтересованность в этом вопросе, по существу, сводится лишь к тому, чтобы в предисловии было упомянуто, что у меня с Сережей была в Петрограде дружба в 15—16 гг. и что я обратил внимание на явление, о котором идет речь. Вот пока и все». Погреться на старости лет в возрождавшихся лучах есенинской славы он был не прочь, однако признать свою серость он так и не смог. В том же письме он рассказывает корреспондентке о встрече в июне 1942 г. с неким земляком поэта, стихи которого «были отличные, внутренне более зрелые» и затмевали произведения автора «Анны Снегиной». Патологический завистник, Берман в своих воспоминаниях постоянно талдычил о том же, приводя в качестве недосягаемого образца свое стихотворение «Доярка»:
На раздолий огромном
Ты пасешься с давних пор —
От донских лугов поемных
До суровых Холмогор.
Солнце мира озаряло
Благодатные края.
Из сосцов твоих, бывало,
Била теплая струя.
Но пришла к тебе доярка… – и т. д.
Некоторые современные литераторы пытаются представить Бермана искусником поэтической формы, новатором-теоретиком в разработке концепции реализма, что, кроме недоумения, ничего не вызывает. Уже в 14 лет Зоря определил для себя собственные законы лирики: «Стихотворения, передающие оттенки настроений, – это птицы с подрезанными крыльями, это облако, которое мгновенно сгоняется с души» (из письма от 14 июня 1908 г. к А.Б. Сахарову). Подростку говорить такую нелепость простительно, он еще не читал Аристотеля, Гегеля, Белинского, которые думали о природе поэзии совсем обратное. Но Берман (по образованию юрист) в своих представлениях о худ. слове (да и жизни) так и остался навсегда умником-утилитаристом. Сердечно симпатизировавшая ему поэтесса Е.Полонская верно назвала его «пустяшным поэтом», увидев в его натуре «замедленные реакции» (из ее письма от 7 октября 1950 г.). Однако оставим лирику и вернемся к суровой прозе.
Лазарь Вульфович Берман всю свою сознательную жизнь пил «из сосцов» ЧК - ГП -НКВД. Стишки для него были лишь усладой амбиций и внешним антуражем его тайной черной работы, в которой он (как и Эрлих) находил свое истинное вдохновение. Наконец-то стало возможным представить его настоящий облик. Справка из тайников ФСБ: «По материалам архивного уголовного дела за 1918 г. проходит в качестве арестованного Л.В. Берман. Освобожден из-под стражи по Постановлению Председателя ВЧК 29 ноября 1918 г. за отсутствием достаточных оснований для предъявления обвинения в шпионаже». Подумать только: сам всемогущий Дзержинский вмешивается в судьбу недавнего выпускника юрфака Петроградского университета! Не ошибемся, если скажем, – питавший слабость к прекрасному, председатель ВЧК освободил Бермана не за его «гигантские образа» и невинность по части российских военных и прочих секретов, а по склонности последнего заглядывать в замочные скважины. Не с той-то поры Зоря превратился в профессионального стукача? Вряд ли ошибемся, если предположим, что в 1921 г. его внедрили секретарем Союза поэтов и он подслушивал и подглядывал за Блоком, Гумилевым и др., выполняя роль провокатора.
Есениноведу Э.Хлысталову удалось приоткрыть одну из темных завес в биографии Бермана. Приведем соответствующий абзац из его исследования: «Собирая материалы о "деле Таганцева, Гумилева и др.“, я обратил внимание, что в эмиграции русские поэты считали гибель Гумилева делом провокатора и даже называли имена подозреваемых в этой провокации. И.Одоевцева вспоминала, что после ареста Гумилева к ней прибежал молодой поэт, состоявший в антисоветской организации, и просил совета, как ему себя вести дальше: то ли скрываться, то ли сдаваться. Этот человек, по словам Одоевцевой, поддерживал связь Гумилева со всей организацией. Фамилию его за давностью лет она не помнила, но профессионально запомнила строчки его стихов. Эти строчки принадлежали Л.Берману». Надо же: главный экзекутор Я.Агранов, справедливо изумляется Хлысталов, «расширил» круг антисоветчиков, соратников профессора Таганцева, до 200 чел. (!), а с Бермана даже ни один волосок не упал.
Прошло 4 года со дня расстрела Н.Гумилева; успокоившийся провокатор продолжал свою «культурную политику» – на сей раз его объектом стал Есенин, правда, роль Лазаря Вульфовича была теперь второстепенная и сводилась главным образом к созданию (вместе с др. «очевидцами») легенды о проживании" конфидента" (так он однажды назвал поэта) в «Англетере». К тому времени сексот ГПУ проживал в квартире № 18 по Саперному пер., д. 14 – да как и с кем проживал! Об этом скажем подробнее. В 1925 г. Зоря, тогда официально сотрудник издательства «Прибой» и зав. лит. частью «Красного галстука», занимал 4комнаты общей площадью 76 кв. м. (!); имел 26-летнюю прислугу А.И. Михайлову (по тому бесприютному времени – советский князь!). Правда, в той же квартире снимал комнатку студент Коммунистического университета им. Зиновьева 23-летний И.И. Халтурин (псевдоним? Уж очень революционная фамилия), но, возможно, он не столько стеснял хозяина, сколько помогал ему. Неподалеку, в кв. № 9, расположился сотрудник желтой «Красной газеты» П.И. Коган-Сторицын (в апреле 1926 г., по данным домовой книги, ему было 49 лет), а поближе к Берману, в квартире № 12, жил-поживал уполномоченный экономического отдела ГПУ Г.М. Губельбанк. Очень удобно: и связь с провокационной «Красной газетой» имеется, и ситуация вокруг всегда известна (экономический отдел ГПУ, начальник Рапопорт, ведал гостиницами, в том числе и «Англетером»). В завершение нашего эскизного портрета Бермана («увальня», как сам он любил о себе говорить) набросаем еще несколько штрихов: мягкий, вкрадчивый, на людях манерно-деликатный, семейный заботник (двое детей), любитель собак, обожал советскую власть, боготворил Ленина, годовщины смерти которого в семье отмечались, как незабываемые памятные даты почившего ближайшего родственника. Ну прямо копия Эрлиха, но выделка (в отличие от симбирского провинциала) побогаче – столичная – и, если вообще уместны сравнения в таких категориях, – подряннее. Подробности о Бермане помогают опровергнуть его показание о якобы виденном им 27 декабря 1925 г. пьяном Есенине в 5-м номере «Англетера». Слух этот передавался из уст в уста, многие современники и даже друзья поэта ему верили, в наши дни сие свидетельство так и остается веским аргументом защитников версии самоубийства. Свои воспоминания («По следам Есенина») о визите в гостиницу Берман так и не напечатал (отпала необходимость), но нам удалось их разыскать. 8 страничек машинописного текста (не датированы) с авторской правкой/
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Вторник, 03 Янв 2023, 12:18 | Сообщение # 31 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | Пустейшие по содержанию и жалкие по форме, но с потугой на обзор поэзии 20-х годов и с кокетливым самолюбованием собственным лирическим даром (его «Доярку» мы цитировали). Приведем из бермановских лже-воспоминаний одну страницу. «В декабре 25-го года я узнал, что Есенин в Ленинграде. «…· Захотелось мне встретиться с ним. От редакции «Ленинских искр», в которой я работал, было недалеко до «Англетера», где, как я узнал, он остановился. Приближаясь к дверям его номера, я услышал из комнаты приглушенный говор и какое-то движение. Не приходилось особенно удивляться – о чем я не подумал, – что я едва ли застану его одного. Постучав и не получив ответа, я отворил дверь и вошел в комнату. Мне вспоминается она, как несколько скошенный в плане параллелограмм, окно слева, справа – тахта. Вдоль окна тянется длинный стол, в беспорядке уставленный разными закусками, графинчиками и бутылками. В комнате множество народа, совершенно для меня чуждого. Большинство расхаживало по комнате, тут и там образуя отдельные группы и переговариваясь. А на тахте, лицом кверху, лежал хозяин сборища Сережа Есенин в своем прежнем ангельском обличий. Только печатью усталости было отмечено его лицо. Погасшая папироса была зажата в зубах. Он спал. В огорчении стоял я и глядел на него. Какой-то человек средних лет с начинающейся полнотой, вроде какого-то распорядителя, подошел ко мне.
– Вы к Сергею Александровичу? – спросил он и, видя, что я собираюсь уходить, добавил: – Сергей Александрович скоро проснутся.
Не слушая уговоров, я вышел из комнаты. На следующее утро, спешно наладив работу редакции, часу в 10-м я снова направился к Есенину. «В это время я его, наверное, уже застану не спящим», – думал я, быстро сбегая по лестнице. Внизу, навстречу мне, из входных дверей появился мой знакомый, ленинградский поэт Илья Садофьев.
– Куда спешите, Лазарь Васильевич? – спросил он.
– К Есенину, – бросил я ему.
Садофьев всплеснул руками:
– Удавился!
Здесь навсегда обрываются видимые следы нашего поэта».
Процитированный фрагмент «воспоминаний» настолько лжив, что его даже комментировать неловко. Ограничимся лишь некоторыми замечаниями. Берман не говорит, от кого он узнал о приезде Есенина в Ленинград и его поселении в «Англетере», потому что сослаться было не на кого, да и из конспиративных соображений нецелесообразно. Провокатор «идет в гости» к поэту из редакции газеты, где он работал, – это 27 декабря, в воскресенье?!! Придуманный им для создания картины буйного похмелья в 5-м номере «длинный стол» – не от большого ума. В комнате, согласно инвентаризационной описи гостиницы (март 1926 г.), значатся: «№143. Стол письменный с 5-ю ящиками, под воск.-1. – 40 руб. (Стол этот, очень скромный по размерам, известен по фотографиям М/Наппельбаума, ныне хранится в Пушкинском Доме. – В. К. – №144. Овальный стол, преддиванный, орех note 78), под воск.-1. – 8 руб. – №145. Ломберный стол дубового дерева.-1.-12 руб.». Других столов в номере не было. Берман перестарался, «пригласив» в комнату «множество народа». Эрлих и др. называли «гостей» 5-го номера выборочно, с понятной оглядкой. В описании лже-мемуариста Бермана его «конфидент» выглядит падшим пьяницей, заснувшим, как последний извозчик, с папиросой в зубах. Другого образа поэта он себе не представлял.
Укажем на деталь, которая выдает пособника сокрытия убийства со всей его головой (на фотографии в энциклопедическом словаре «Русские писатели» (1989. Т.1) его физиономия пугающе-каменна): он-де узнал о трагедии в «Англетере» «часу в 10-м». Сексот даже поленился сверить свои больные фантазии со сведениями других фальсификаторов и с информацией в газетах. Например, «Правда» (1925. 29 дек. №296) писала: «…в 11 часов утра жена проживающего в отеле ближайшего друга Есенина, литератора Г.Устинова, отправилась о номер покойного…». Тоже, конечно, вранье, но согласованное… С целью доп. характеристики Бермана заглянем в его неопубликованные пухлые воспоминания «По пяти направлениям» (1976—1979). Мемуары тусклые, серые и крайне амбициозные; эпоха 20-30-х годов увидена плоскостно-партийно, глазами технаря с псевдо-педагогическим уклоном. В Гражданскую войну Берман служил, если верить ему, командиром 1-го автоотряда 1-й грузовой команды Западного фронта. Об отражении Юденича, схватках красных и белых ничего не сообщает. В мирное время увлекался «военными тайнами» (по Арк. Гайдару), прививал пионерам вкус ко всякого рода «секретам». Бредил большевистской нелегальной романтикой, воспевая конспирацию, побеги.В стихотворении, посвященном агентам-распространителям ленинской «Искры», писал:
Вот «Искра» к месту назначенья
Пришла, не узнана никем.
Там ждет со скрытым нетерпеньем
Ее редакции агент.
Полнейшая глухота к худ. слову – и в оценке есенинского творчества: «Его стихи того времени (раннего периода) были еще более описательны, чем те, которые мы читали или слушали позднее: сильней была описательность к первым половинкам строфы (так в рукописи), часто без натуги дописывалась вторая». "... У нас с Сергеем установилась взаимная приязнь“. Что ни слово – невежество, что ни следующее – ложь, желание во что бы то ни стало остаться в созвездии близких друзей поэта. В 1931 г., во время чистки партийно-советских и чекистских кадров, Берману стало неуютно в Ленинграде, и он подался в Москву. Помогли старые связи; на него обратила внимание вдова Я.Свердлова – К.Т. Новгородцева, занимавшаяся редакционно-издательской деятельностью. На склоне лет благодарный Лазарь Васильевич вспоминал: «Клавдия Тимофеевна, что особенно дорого для советских людей, была женой и товарищем по работе того, кого Владимир Ильич Ленин в речи его памяти назвал „первым человеком в первой социалистической республике“. Бывал Берман и на квартире своей кумирши-благодетельницы, жившей, если верить ему, совсем аскетически: «Кровать, аккуратно заправленная солдатским одеялом с далеко не пухлой подушкой в головах, на ней „думка“. Шкаф и два стула. Вот и вся обстановка». Возможно, в ту пору так оно и было, но не лишне напомнить, – после 1917 г. на квартире Свердлова хранилось золото партии, а Клавдия Тимофеевна его бдительно сторожила.
У Бермана и сегодня есть защитники и поклонники, – загляните, к примеру, в последний энциклопедический словарь «Русские писатели» (1989. Т.1) – какой только восторженной пошлости о нем не прочтете. Меж тем он был типичный проходимец, пытавшийся на случайном знакомстве с Есениным делать себе имя. Свои лже-воспоминания о посещении «Англетера» 27 декабря 1925 г. Берман заканчивает описанием встречи на следующее утро с поэтом Ильей Садофьевым, якобы первым принесшим ему скорбное известие о Есенине в диковатой форме выражения – «Удавился!» (так в рукописи мемуариста). На Садофьева как вестника беды ссылаются и др. ленинградские литераторы, которым нельзя доверять. В этом отношении примечательна своей беспардонностью книга Л.Рубинштейна «На рассвете и на закате», в которой Садофьев, бывший будто бы гостем 5-го номера «Англетера», передает жалобу Есенина на дороговизну оплаты гостиницы. При тщательной проверке выяснилось, – воспоминатель беззастенчиво врет, выполняя чей-то заказ; он скрыл, что одно время жил в 130-м номере «Англетера» (проверено по контрольно-финансовому списку постояльцев отеля), в том самом, где позже «прописали» журналиста Устинова. Уже само проживание Рубинштейна в своего рода конспиративной квартире ГПУ лишает его доверия. Но повторяющиеся упорные кивки современников на сведущего Садофьева, согласившегося, видимо, отдать свое имя напрокат, заставляют пристальнее приглядеться и к нему. Интерес вовсе не праздный.
Глава Ленинградского Союза поэтов И.И. Садофьев (1889 - 1965) играл не последнюю скрипку в церемониях прощания с покойным Есениным, возможно, получал соответствующие партийные и иные инструкции о порядке их проведения. Сын тульских крестьян, он рано познал нужду, в 13 лет состоял мальчиком на побегушках в петербургской чайной, позже работал на уксусном заводе, жестяной фабрике. Обиженный судьбой люмпен нашел выход своего недовольства в сочинении стихотворных антицарских прокламаций в революционном жанре и стиле. Сам полуиронично характеризовал себя «эсдеком», «сицилистом». За участие в нелегальной деятельности РСДРП(б) в 1916 г. получил 6 лет ссылки в Якутской губернии. Освободила его Февральская революция. Преданно служил большевикам во время Гражданской войны, истинную свою специализацию скрыл в анкетах, по косвенным данным – комиссарил, не исключено – с чекистским мандатом. Не случайно, вернувшись в Петроград, занял редакторское кресло в «Красной газете». Неравнодушен к собственной славе, о чем постоянно заботился, приглашая критиков и рецензентов восславить свое замечательное творчество (типичное социально-барабанное словоплетение пролеткультовского образца). В чуть ли не ежедневных секретных обзорах (1925 г.) Ленинградского ГПУ для губкома партии мы наткнулись на пересказ статьи одной из белоэмигрантских газет, которая рисует Садофьева властно-жутковатым редактором, сующим в нос авторам «Красной газеты», бывшим колчаковцам и врангелевцам, маузер и принуждающим их к сотрудничеству. Действия местного «буревестника» вызывали ненависть и страх.
Не слишком ошибемся, если причислим Илью Ивановича к группе товарищей, не только чуждых Есенину, но и враждебных ему (между прочим, снисходительный Есенин, отрицавший пролеткультовскую рифмогонку, согласно «Дневнику» Оксенова, находил у Садофьева заслуживающие внимания стихотворения). Увы, так уж сложилось, на доброе внимание Есенина к собратьям по перу – те отвечали злом, большинство из них не могли пережить подлинно народной его известности. Расширим еще круг лиц, скрывавших «тайну „Англетера“. Одного из них назвала в беседе с нами (1995 г.) вдова коменданта гостиницы А.Л. Назарова. Речь об уроженце Грузии, коммунальном работнике Ипполите Павловиче Цкирия (р. 1898). Информация для размышления: - уроженец Зугдидского уезда Кутаисской губернии (сам указывал – «менгрелец»), сын состоятельного землевладельца; окончил 8-ю гимназию, участник походов Красной Армии на Кавказе. В сохранившейся анкете о своей военной службе писал сумбурно, противоречиво, что лишь обостряет интерес к его потаенной биографии. В служебном формуляре Цкирия сказано: 1918—1923 годы – кочегар, что никак не вяжется с др. документами, в которых он фигурирует как конторский работник и строитель. Наконец выяснилось: сей «кочегар» (между прочим, знал турецкий язык) ведал домами, принадлежавшими ГПУ. По предписанию (30 октября 1925 г.) зав. Управлением коммунальными домами Пагавы, – Цкирия, кроме прочих зданий, стал хозяином дома № 3 по ул. Комиссаровской (дворник А.М. Спицын) и дома № 8/23 по проспекту Майорова (напомним адрес «Англетера»: просп. Майорова, 10/24).
Если верить воспоминаниям вдовы В.М. Назарова (а ей можно верить), Цкирия вместе с ним, комендантом гостиницы, «снимал с петли» Есенина. Разумеется, это ложь, и нас больше интересует вопрос, почему Цкирия оказался в час кощунственной акции в «Англетере»? Случайность? Нет, – закономерность. Во владении Цкирия находились здания, подведомственные ГПУ. Таким, очевидно, был и дом-призрак по проспекту Майорова 8/23. В ходе расследования обнаружилось: в «Англетере» подолгу жили агенты Активно-секретного отделения УГРО М.Тейтель и Ф.Залкин (Залкинд) – они же чекисты, имевшие свои домашние семейные квартиры. Это обстоятельство подсказывает назначение таинственного особняка. Проверка домовой книги (1925—1926) подтвердила наши подозрения: почему-то в списке жильцов огромного здания значатся только владелец булочной Н.А. Луговкин, его помощник А. И. Духов и дворник Н.С. Поветьев с женой. Повременим с выводом. 30 октября 1925 г. появилась на свет служебная записка № 2/295 зав. Управлением коммунальными домами с предписанием Цкирия принять дом-сосед «Англетера» от бывшего управляющего И.С. Царькова. Интересуемся биографией последнего, благо его рабочий формуляр сохранился.
И.С. Царьков, уроженец Владимирской губернии, 1878 г. рождения; образование – 3 кл.; работал наборщиком, служил в царской и Красной Армии. Член РКП (б) до лета 1925 г. Управляющий домом №3 по ул. Комиссаровской (владение ГПУ; рядом штаб ленинградских чекистов). Таким образом, подлинный хозяин Царькова нашелся. Все сомнения окончательно отпали, когда у нас в руках оказался более ранний документ – отношение подотдела недвижимых имуществ Петроградского отдела комхоза от 22 августа 1922 г. «Командиру 1-го полка особого назначения». В бумаге содержалась просьба освободить Царькова от прохождения военного обучения, так как на него «возложено срочное задание по приемке складов…». Итак, кому служил Царьков, – ясно. Он передал дом 8/23 по пр. Майорова в руки Цкирия, связанного с теми же «темными силами». Появление последнего в «Англетере» в роковой для Есенина час можно объяснить однозначно: он выполнял свою прямую работу – транспортировал уже бездыханное тело поэта в гостиницу, где вскоре было инсценировано самоубийство.
Мы уже рассказывали, как неожиданно печально сложилась судьба коменданта «Англетера» Назарова после декабрьского, 1925 г., события (по подстроенному обвинению оказался в «Крестах», а потом на Соловках). Судьба Цкирия выглядит счастливой (если считать счастьем нераскрытое соучастие в покрывательстве убийства). С 1 января 1926 г. он возглавил все коммунальные дома Центрального района Ленинграда (2-е хозяйство); письменный приказ санкционирован 3 февраля 1926 г. С тех пор карьера Ипполита Павловича, кажется, не давала осечек; он вскоре оставил семью и женился на сотруднице ГПУ; если не ошибаемся, мирно почил своей смертью. Вывод из вышесказанного: таинственный 8-й дом, полагаем мы, служил следственной тюрьмой ГПУ, куда Есенин попал сразу же по приезде в Ленинград. Не забывайте, – он бежал из Москвы от грозившего ему судилища в связи с конфликтом в поезде Баку – Москва с врачом Левитом и дипкурьером Рога. Перед тем, во избежание издевательств, затравленный, скрывался от разыскивавших его юрких человечков в психиатрической клинике. На сей счет и документ сохранился (экспонировался на юбилейной Есенинской выставке в Москве в 1995—1996 гг.).
«УДОСТОВЕРЕНИЕ
Контора психиатрической клиники сим удостоверяет, что больной Есенин С.А. находится на излечении в психиатрической клинике с 26 ноября с. г. и по настоящее время; по состоянию своего здоровья не может быть допрошен на суде.
Ассистент клиники Ганнушкин
Письмоводитель (подпись неразборчива)».
Дата на удостоверении отсутствует, но, думаем, очередной визит судебных исполнителей состоялся как раз накануне того дня, когда Есенин ушел (а не бежал, как принято думать) из больницы. Жизнь поэта оберегал с риском для себя трогательно его любивший земляк, профессор П.Б. Ганнушкин.
В планы загнанного Есенина входило, по нашему мнению, не только бегство в Ленинград, но и дальше, за рубеж Страны Советов, о чем он недвусмысленно писал 27 ноября 1925 г. другу П.И. Чагину: «…вероятно, махну за границу. Там и мертвые львы красивей, чем наши живые медицинские собаки». Можно понять смятение и тревогу добровольного узника безотрадных покоев клиники. Из его души тогда вырвались одно за другим замечательные откровения: «Клен ты мой опавший, клен заледенелый…», «Ты меня не любишь, не жалеешь…», «Кто я? Что я? Только лишь мечтатель…» и др. Подчеркнем, о грозившем поэту суде и уклонении от него в больнице обычно умалчивается, а именно это обстоятельство, на наш взгляд, послужило поводом для его ареста в Ленинграде.
Продолжаем исследовать хитро скованную вокруг Есенина цепь. Однажды, знакомясь с очередной порцией мемуаров людей, встречавшихся в Ленинграде с поэтом, мы обратили внимание на строки о том, что бывший чекист, некий И.И. Ханес, в конце 70-х годов рассказывал автору воспоминаний о своем посещении (вместе с сослуживцами по ГПУ) 28 декабря 1925 г. 5-го номера «Англетера». Едем в Пушкин к мемуаристу и хозяину первого ленинградского общественного Музея А.Ахматовой С.Д. Умникову.
Да, подтвердил рассказ И.И. Ханеса Сергей Дмитриевич, бывший сосед старого чекиста (адрес последнего: Вокзальная, 21, кв. 28). При этом он добавил любопытную деталь: перед своей кончиной (примерно в 1982 г.) Ханес сказал Умникову: «Когда помру, не хороните меня, а выбросите куда-нибудь мое тело и не надо никаких речей». Хоронили его пристойно, но жена, Анна Яновна, действительно на прощальной церемонии речи активистов домоуправления запретила. Скоро скончалась и она (детей у них не было), и история эта погребена временем. Архивисты Санкт-петербургского управления ФСБ – надо отдать им должное – быстро нашли своего человека в чекистских бумажных залежах. Перед нами сухая и строгая справка: «Ханес Иосиф Иосифович, 1896 г. рождения, урожд. г. Вильно, еврей, до ареста работал начальником снабжения Треста Экспериментально-художественных мастерских; проживал по адресу: Ленинград, ул. Чехова, д. 7, кв. 12. Арестован органами НКВД 26 января 1938 г. по обвинению в проведении контрреволюционной троцкистско-зиновьевской деятельности. В материалах дела имеются сведения, что Ханес И.И. служил в органах ВЧК – ГПУ с 1921 г. по 1922 г.». Из той же архивной справки видно: И.И. Ханеса в 1938-м все-таки оставили в покое, но в 1947-м его осудили по ст. 58—10 (антисоветская агитация) на 7 лет лишения свободы; в 1956-м реабилитирован. Был или не был Ханес в «Англетере» после оф. объявления о самоубийстве Есенина, теперь вряд ли возможно доказать. Но то, что бригада ГПУ с декоративными целями выезжала в гостиницу, вполне возможно. Не забудьте: об участии ведомства Дзержинского в декабрьском преступлении говорит письменный намек обиженного участкового надзирателя Н.М. Горбова на начальника секретно-оперативной части ГПУ И.Л. Леонова. И это не единственное доказательство.
Архив ФСБ, давая справку о Ханесе, все-таки ошибся (еще бы: такой бумажный Монблан!). Он явно служил в ЧК – ГПУ не только в 1921—1922 гг., но и в 1925-м, что почти подтверждает наша спасительница и помощница – контрольно-финансовая домовая книга. Она свидетельствует, тогда Ханес жил в доме № 60, кв. 43, по ул. Некрасова, через каких-то 15 домов от Эрлиха. Домоуправ указал место работы Иосифа Иосифовича: «Интернациональный клуб», – он-то и станет для новых исследователей ключиком для открытия секретного замка. Мы же ограничимся следующими замечаниями: многие соседи по дому Ханеса – «военнослужащие» (один из них летчик Б.М. Кислицкий); мелькнул в приложенных справках о доходах «агент» (снабженец?) Карахан – уж не родственник ли Л.М. Карахана? В заключение настоящего чекистского сюжета еще одна прелюбопытная новость, имеющая прямое отношение к «Англетеру». Но в начале небольшое отступление.
… Однажды в печати промелькнула информация о проходивших в Ленинграде Есенинских чтениях: «В зал пришла неизвестная женщина, которая стала утверждать, что Есенин погиб не в своем номере, а где-то на чердаке или в подвале (запомним это), и только потом труп был принесен в 5-й гостиничный номер. Она называла старуху, тогда проживавшую в деревне, работавшую в тот трагический день в „Интернационале“ уборщицей. Однако эту незнакомку участники чтений слушать отказались и выставили из зала, как ненормальную…»
Нас нисколько не удивило пренебрежение заботников поэта свидетельством старухи. За последние годы столько пришлось наслышаться и наглядеться. Например, новые док. материалы о трагедии в «Англетере» отказались печатать даже такие популярные газеты, как «Сельская жизнь», «Труд», «Культура». Глухой к этим материалам была и рязанская «Приокская газета». Видно, побаиваются. Напрасно все-таки участники Есенинских чтений не выслушали случайную гостью. Сегодня с большой долей определенности можно сказать, какая именно бывшая уборщица «Англетера» доживала свои дни в деревне. Долгий и сложный анализ показал: это В.В. Васильева, 1906 г. рождения.
Из официальной справки архива ФСБ: «На 7 марта 1935 г. установлена работающей бухгалтером в „Гомец“ и проживающей совместно с матерью по пр. Октября, д. 32/34, кв. 45. С 3 мая 1928 г. по адресу: Васильевский остров, 3-я линия, д. 40. Место жительства до 1928 г. и род занятий до 1928 г. установлен не был. Постановлением Особого Совещания при НКВД СССР от 23 марта 1935 г., как член семьи бывшего помещика сослана с матерью в Воронеж. Постановлением Особого Совещания НКВД от 22 апреля 1935 г. ссылка была отменена».
Поможем архиву ФСБ: В.В. Васильева с 10 августа 1925 г. по 1928-й работала уборщицей-горничной в «Англетере» (сохранилась специальная пометка красным карандашом в одном из списков жильцов гостиницы, что она в 1925-м обслуживала 5-й номер). В то, что она в 1935-м была сослана как член семьи бывшего помещика, мы не верим – сей пункт, на наш взгляд, для наивных людей. Загремела она, конечно, в связи с недавним убийством С.М. Кирова и, возможно, своей нечаянной косвенной причастностью к этому делу. Есть основания считать ее чекистской крестницей Эрлиха, тем более одно время она была его ближайшей соседкой по дому на ул. Некрасова: №29-№ 31, а в 1925-м перебралась в «Англетер» (№ 336). Милостивое отношение к ней энкавэдэшников, согласитесь, кое о чем говорит… Да, Варвара Владимировна действительно могла своими глазами видеть, как пьяные негодяи тащили в гостиницу чье-то тело; может, непосредственной свидетельницей вандализма она и не была, но все равно, как уборщица-горничная, многое могла слышать от есенинских соседей (некоторых из них мы перечисляли). Жаль, очень жаль, что ленинградские печальники поэта в свое время прогнали нечаянную собеседницу, знавшую адрес В.В. Васильевой.
ГЛАВА IV
ПОДРУГА С ЛУБЯНКИ
О ней пишут чаще с умилением и состраданием. Своей большой заботницей называл ее Есенин, благодарный ей за кров, редакционно-издательские хлопоты и, конечно, любовь, которая, увы, не была долгой. Все это верно. Однако портрет подруги поэта до сих пор не прорисован, многие страницы ее бурной жизни неизвестны, хотя и изданы ее дневник и воспоминания. Так и остается загадочным ее самоубийство на могиле Есенина. Не прояснена ее роль в сложных хитросплетениях декабрьской трагедии поэта.
Дочь французского (?) студента и грузинки Г.А. Бениславская (урожденная Карьер) (1897—1926) была на редкость целеустремленной и твердой натурой. После учебы в пансионе (Вильно) и окончания с золотой медалью женской Преображенской гимназии в Петрограде она поступила на факультет естественных наук в Харькове, где ее застал Октябрь. К тому времени 20-летняя Галина была уже членом большевистской партии и жить под властью белых генералов не хотела. Под видом медсестры она дерзко прорывается через фронт к своим и попадает в штаб 13-й армии. Понадобился даже запрос в Петроград к М.Козловскому (отцу подруги Бениславской, подельнику Ленина по тайным финансовым операциям), чтобы ее признали красной. С тех пор (с 1918 по 1922 г.) она – штатная сотрудница ЧК. Фанатично преданная идеям революции, она гордилась своей опасной профессией и не скрывала этого. И можно понять романтически настроенную девушку в кожаной куртке с маузером на боку – ведь это и о ней восторженно пел Д.Бедный:
Вглядываясь в каждого проходящего смельчака,
Я буду кричать: «Да здравствует ВЧК!»
Это и ей слагал стихи М.Светлов:
Я пожимаю твою ладонь -
Она широка и крепка.
Я слышу, в ней шевелится огонь
Бессонных ночей ЧК.
Один из авторов недавней публикации после своего знакомства с чекистским досье № 2389 Бениславской и др. соответствующими архивными материалами Министерства безопасности сделал вывод: «Сам факт пусть короткой, но официальной службы на Лубянке исключал привлечение Бениславской в качестве секретного сотрудника ГПУ. В противном случае само же понятие „секретный“ теряло смысл». Резонно, кроме одной важной детали: не являясь уже «дзержинкой» по службе, она оставалась ею по душе. В такой склонности Галины убеждаешься из ее письма к Эрлиху от 26 марта 1926 г. (хранится в Пушкинском Доме). Прежде чем мы познакомим вас с этим любопытным посланием, – небольшое отступление.
… Однажды вечером, ложась спать, Галина увидела, что Екатерина Есенина, сестра поэта (тогда они жили вместе в квартире дома по Брюсову пер. в Москве), почему-то страшно волнуется и дрожит. Скоро девчонка призналась – брат предупредил ее: не болтай лишнего, их заботливая хозяйка – чекистка. Бениславской с трудом удалось успокоить Катю и развеять ее страхи. Этот эпизод так бы и остался случайным, если бы не имел продолжения, доказывающего, как он был важен в жизни есенинской знакомой. Приводим фрагмент найденного нами письма Бениславской к Эрлиху (публикуется впервые): «Да, не могу не поделиться – здесь Приблудный (знаю, что Вы не очень-то к нему, но все же он лучше других) – был у нас с ним при Кате разговор, – помните о той истории, что Сергей говорил про меня. И Приблудный совершенно прямо и честно подтвердил и рассказал, как было дело, – так что Катя убедилась, что это Сергей раздул, а не Приблудный рассказывал, и что я-то ни при чем. Я несколько дней ходила, как сто пудов с плеч свалилось, и убедилась, что я была права, щадя тогда его, и что он не отплатил подлостью. Думаю, это так. Ведь не так важно, что думают, а важно то, что это была ложь».
Неряшливый, весьма игриво-вольный стиль письма выдает крайне возбужденное, возможно, хмельное состояние автора (Галина, как известно, страдала психическим расстройством, нередко без меры употребляла алкоголь). Прокомментируем содержание письма. Во-первых, само обращение Бениславской к Эрлиху по столь щекотливому вопросу дает основание говорить, что она знала о секретной службе «Вовочки», – иначе зачем говорить на столь деликатную тему с посторонним. К тому времени (март 1926 г.) они уже стали весьма близки и – не исключено – находились в интимных отношениях, что для сторонницы свободной любви дело обычное. Убеждение, что они сошлись, вырастает при чтении неопубликованных записок Бениславской к тому же Эрлиху, в которых пьяненькое заигрывание женщины с близким по духу смазливым мужчиной очевидно. Однажды она провожает Эрлиха на поезд в Ленинград, выступая очень близкой и заботливой в быту спутницей, а 16 февраля 1926 г. пишет ему же: «Нет имени тебе, мой дальний! Нет имени тебе… кроме как дурак и свинья! Вы ли были в вагоне? Табак-то взяли, а закусить и не подумали. Интеллигент вы, а не человек, – вот что». Судя по грубейшим искажениям слов и развязному тону, писала под сильным хмелем. В другой раз посылает ему открытку (6 августа 1926 г.): «Эрлих, что же Вы умерлих. Не пишете, не звоните. Мы с Шуркой Вас лихом поминали. Г. Бен.». Видно, скучала…
Теперь об И.Приблудном, который «прямо и честно подтвердил», то есть, можно думать, клялся и божился: не выдавал-де тайной службы Галины, а Есенин «раздул» подхваченный откуда-то слух. Приблудный, конечно, врал: ему, секретному сотруднику ГПУ с 1925 г., нельзя было проколоться, тем более за несдержанность языка ему уже делали предупреждение (позже именно за разглашение своей стукаческой подневольной службы его упрячут в ГУЛАГ). Некоторые есениноведы склонны сегодня пожалеть Приблудного за его ленивое сотрудничество с Лубянкой. Действительно, своей зависимостью от органов этот могучий здоровяк тяготился, «постукивал» слабо и неохотно, но, заметим, денежки из кассы ГПУ получал до поры до времени исправно, ведя разгульный образ жизни, нигде не работая. Определенный вкус к секретному промыслу стихотворец Овчаренко (это его настоящая фамилия) приобрел еще мальчишкой, когда зимой 1920 г. приблудился к начальнику особого отдела Черниговской дивизии И.Крылову. Так что чекистский стаж у него был порядочный.
Говоря о трудной судьбе Приблудного, следует помнить: он все-таки внес свой вклад»в сокрытие есенинской тайны и так и не посмел даже перед своей смертью рассказать об англетеровском кощунстве. Несколько его строк и подпись красуются на коллективной записке (Вс. Рождественский и др.) Эрлиху, датированной 24 декабря 1925 г. и представляющей как бы еще одно алиби для адресата.
Само по себе появление Приблудного в Ленинграде вслед за Есениным в декабре требует объяснения, которого до сих пор не дано. Известны очень резкие высказывания Есенина о безнравственности приятеля, органического бездельника, из которого стихи лились как вода из-под крана: «Не верьте ни одному его слову. Это низкий и продажный человек»; «…что это за дрянной человек». Жалеть его можно, но нельзя забывать, – объективно, сам того не сознавая, он способствовал организации кровавого кошмара в доме № 10/24 на пр. Майорова.
Продолжаем комментировать письмо Бениславской. «Я несколько дней ходила, как сто пудов с плеч свалилось…» – облегченно вздыхает она. Что же так разволновалась? Если в 1925 г. оставила свое сотрудничество с Лубянкой и если Есенин говорил сестре неправду, стоило ли, спустя 3 месяца после его гибели, вспоминать о неприятном эпизоде. Нет, она серьезно и заинтересованно к нему возвращается. И бросает заставляющую нас призадуматься страшноватую фразу: «…убедилась, что я была права, щадя тогда его, и что он не отплатил подлостью». Несколько сумбурно, но понятно. Пощадила бывшего друга, которого любила, ревновала и пыталась по-своему направить на большевистский путь. Пощадила, не отдав его в «чистые руки» чекистов. Упомянутый выше автор публикации спешит делать выводы о нейтральности Бениславской, ее отстраненности от ведомства Дзержинского.
Конец процитированной фразы расшифровывается, на наш взгляд, так: выдай она поэта – он бы отомстил. Но главное тут другое – она бы, ради него самого, ради его благополучия, могла и заложить его, ибо считала ЧК – ГПУ, как М.Горький и И.Бабель, не столько карающим органом, сколько перевоспитывающим несознательных людей. А Есенин, по ее убеждению (почитайте ее воспоминания), глубоко заблуждался, кроя на всех углах советскую власть («Какую-то хреновину в сем мире // Большевики нарочно завели». – «Заря Востока»). О том же свидетельствуют Вл. Ходасевич, Д.Бедный и др. Очевидно, в его стихах и письмах подобной контрреволюции содержалось много (осенью 1925 г. он успел сжечь на квартире первой жены, Изрядновой, большой пакет своих рукописей). Вспомните признание поэта в письме (1923 г.) к А. Кусикову о неприятии им Февраля и Октября, прочтите его статью «Россияне» о псевдопролетарском искусстве и надзирающих фельдфебелях типа Л.Сосновского.
Идеологические уроки Бениславской не возымели действия на Есенина, и это ее не просто огорчает, а бесит («Вы не наш», – пишет она). Как он не понимает, что она не выдает его, а спасает от близости к антисоветчикам. Можно, как ни странно, согласиться: удержи она его от хождения по острию политической бритвы – он бы остался жив. Но это все равно что сдержать бурю. Внутренняя свобода Есенина была неограниченной («Я сердцем никогда не лгу…»).
И последнее, «…не так важно, что думают, а важно то, что это была ложь» - заключает Бениславская. То есть, – попытаемся четче понять ее мысль, – подозрения Есенина на ее чекистский счет неосновательны. Но зачем же так усердно хлопотать? Она выгораживает себя перед Эрлихом, заботится, так сказать, о сохранении профессиональной гэпэушной тайны. Остаются последние вопросы: знала ли она об истинном ремесле Эрлиха в трагические декабрьские дни? Ведала ли о его роли в сокрытии злодеяния? Ответы еще впереди. И, возможно, разгадки кроются не столько в области криминальной, сколько психологической.
ГЛАВА V
ЛЖЕСВИДЕТЕЛИ
Продолжаем чекистскую и околочекистскую галерею знакомцев Есенина. В его "деле" участвовала ленинградская пишущая братия. Подробное знакомство с эпохой 20-х годов приводит к выводу: литература в то время часто служила удобной ширмой для ЧК – ГПУ. Эта мрачная страница нашей истории когда-нибудь станет предметом специального исследования. Продолжаем наше следствие, продираясь через лживые «мемории», атрофированную память современников, патологически-трусливое поведение многих нынешних архивистов, для которых Есенин-поэт – пустой звук. На очереди понятые, подписавшие протокол милиционера Горбова.
Их было трое: малоизвестный ленинградский литератор М.а. Фроман (Фракман) (1891—1940), достаточно известный поэт В.А. Рождественский (1895—1977) и забытый критик П.Н. Медведев (1891—1938). Почему они поставили свои подписи, а не кто-либо из жильцов или сотрудников «Англетера», к примеру, соседи мнимого обитателя 5-го номера? Согласитесь, правомерный вопрос (вообще, логика не в чести у защитников версии самоубийства).
Личность Фромана, зятя кремлевского фотографа М.Наппельбаума, не раз запечатлевавшего лики Ленина, Свердлова, Дзержинского и др., весьма «вовремя» появившегося в Ленинграде для траурных съемок, окутана дымкой тайны. С его стихами и переводами можно без особого труда познакомиться, но до сих пор невозможно заполучить материалы сохранившегося архива «подписанта». Однако кое-какие черточки его внутренней жизни все-таки открылись. Жена Фромана вторым браком связала свою судьбу с Иннокентием Мемновичем Басалаевым, оставившим пространные дневники и воспоминания. В одной из его тетрадей («Записки для себя», 1926) мы нашли такую запись о Фромане: «Главное – умеет молчать, когда его не спрашивают. О нем говорят: культурный поэт. Мне он кажется похожим на большую грустную обезьяну, знающую повадки приходящих к ней друзей…“
Аккуратист, систематически обязательно слушал по радио последние новости, любил копаться в книгах, возиться с котом Мухтаром и играть в бильярд. На людях охотно рассуждал о патриотизме и своей симпатии к опальному И.Бунину, а это было по тому времени небезопасно… В 1925 г. – секретарь ленинградских поэтов, что уже само по себе говорит о его духовной близости к местной советско-партийной верхушке, так как случайности в выборе лит. начальства тогда исключались. В период революции и Гражданской войны Фроман политкомиссарствовал – в 1918 г. в Петрограде, позже – где-то на юге России. Следы его, в частности, надо искать в Самаркандской степи, где он участвовал (согласно оф. источникам) в строительстве железной дороги для нужд Красной Армии. Ближайшим молодым приятелем Фромана в 1925 году был… В.Эрлих, причем настолько близким, что у них имелась общая, коммунальная, касса. В одном из писем к матери Эрлих по этому поводу сердился: «Дело в том, что на меня и на Фромана (помнишь!) лежало в „Радуге“ (издательстве.) 300 р. на половинных основаниях. Я эти деньги считал неприкосновенным фондом своим. И не трогал, так Фроман в эти два месяца (январь 1925 – февраль 1926 г. – В. К.) перетаскал их все“. Причины лопнувшего банка компаньонов как раз в интересующий нас период понятны, о причинах же их трогательного товарищества можно лишь догадываться. В свете сказанного ночевка Эрлиха с 27 на 28 декабря 1925 г. на квартире Фромана, позже подсочиненная вездесущим П.Лукницким, выглядит неубедительно.
Есениноведы не обратили внимания на стих. Фромана «28 декабря 1925 г.», посвященное Эрлиху. И роковая дата, и сомнительный адресат заставляют внимательнее вчитаться в это произведение. Оно меланхолично-созерцательно, с претензией на философское проникновение в суть жизни и смерти. Внешне лирический сюжет развивается на фоне дум героя в снежную холодную ночь. Обратим внимание только на 4 строфы из 12-ти:
На повороте, скрипом жаля,
Трамвай, кренясь, замедлил бег, —
А на гранитном лбу Лассаля
Все та же мысль и тот же снег.
И средь полночного витийства
Зимы, проспекта, облаков —
Бессмыслица самоубийства
Глядит с афиши на него.
И мне бессмертия дороже
Улыбка наглая лжеца,
И этот смуглый холод кожи
До боли милого лица.
Здесь, на земле, в тоске острожной
И петь, и плакать, и дышать,
И только здесь так сладко можно
С любовью ненависть смешать.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Пятница, 06 Янв 2023, 11:28 | Сообщение # 32 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | На наш взгляд, в напряженной психологической атмосфере стихотворения незримо присутствует Есенин («Бессмыслица самоубийства…»). Но вещь лишена внешних атрибутов и примет случившейся накануне трагедии, она о глубоко спрятанном духовном ощущении автора, которое никак не назовешь светлым. Чего только стоит «Улыбка наглая лжеца…», – конечно же это об Эрлихе – и не только потому, что ему посвящены строки, а потому что он угадывается в эскизе внутреннего облика. Современник так рисовал его портрет: «У Вольфа Эрлиха тихий голос, робкие жесты, на губах – готовая улыбка. Он худ и черен».
Спустя сутки после кровавой драмы в «Англетере», после подписания лживого милицейского протокола, Фромана привлекает не образ усопшего поэта, а «Улыбка наглая лжеца…» (заметьте, ни Фроман, ни Эрлих, в отличие от многих стихотворцев, не посвятили ни одной лирической строки Есенину). Автору «28 декабря…» представляется не лик ушедшего из жизни человека, а физиономия приятеля-сексота, чем-то ему милого и дорогого. Рискнем сказать, близкого по сложившемуся взгляду на мир. Крайне осторожный Фроман все-таки проговаривается о своем понимании соседства добра и зла, он готов «сладко» «С любовью ненависть смешать». Страшноватое, на наш взгляд, стихотворение. Ида Наппельбаум, бывшая жена Фромана, вспоминая «28 декабря…», напишет, что это «стихотворение на смерть Есенина», и добавит: «В нем, как в зеркале, отражен этот зимний горестный день» (Угол отражения… Спб., 1995). Ложь, подслащенная сентиментальностью. А что за мысль отразилась «…на гранитном лбу Лассаля…»? Фроман предпочитает по этому поводу промолчать. И почему из многих ленинградских памятников он встретил именно мудреца-социалиста с известными крайностями некоторых своих воззрений. То, о чем не договорил Фроман, раскрыл… Эрлих. В своей поэме «Софья Перовская» (1929) он как бы завершает ход мысли друга и сообщника:
Уже в Европе накануне,
Уже бряцает сталь о сталь.
В Париже – Михаил Бакунин,
В Берлине – Энгельс и Лассаль.
Уж призрак бродит по Европе,
Уж мысли злы и высоки,
Но в том же сумраке утопий
России дальней огоньки.
Как далек был Есенин 1925 г/ от такой философии интербродяг, насколько была ему чужда мешанина нравственного и безнравственного, проскальзывающая в «28 декабря…». Не потому ли Фроман и поставил свою подпись под фальшивым милицейским протоколом, хоронившим, как тогда подчеркивали газеты, последнего русского национального поэта. Почему в числе понятых при подписании ложного милицейского протокола оказался поэт Вс. Рождественский? К его личному архиву давно не подпускают, сведения о нем из 1925 г/ крайне противоречивые.
По складу натуры – романтик-эстет. Октябрь 17-го воспринял как захватывающее, стихийно рожденное социально-худ. произведение; сам участвовал помкомроты в его создании, гордясь двумя алыми квадратами на левом рукаве гимнастерки. В 1926-м, в тяжелый период нэпа и политических междоусобиц, восторгался: «Никогда так не хотелось петь, как в наши дни. Чудесное время!» Для контрастного сравнения приведем запись писателя А.Соболя от 13 января 1926 г.: «…пустота, ощущение, что нет воздуха, что нависла какая-то глыба. Еще никогда в нашем писательском кругу не было такого гнетущего настроения – настроения опустошенности, стеклянного колпака. Сникли и посерели все“.
Легкодумность «богемника» Рождественского очевидна (о его слезливой сентиментальности говорили и писали Н. Гумилев, В.Ходасевич и др.). Среди его молодых приятелей – П.Лукницкий и В.Эрлих (опять та же компания), – с ними он любил путешествовать, погостить в Коктебеле у М.Волошина. Увлекался театром, живописью и графикой; за неизвестные нам заслуги бесплатно учился на гос. курсах при Институте истории искусств (пл. Воровского, 5, напротив «Англетера»). Хорошо знал художника-авангардиста П.Мансурова. Последний упоминает Рождественского (ученика Малевича), равнодушно воспринявшего беду в «Англетере» («…этот товарищ ваш, пьяница, поэт, умер, во всех трамваях объявления…»). Еще несколько штрихов к портрету Рождественского. Современники старшего поколения рисуют его чаще с неприязнью. Литератор Л. Борисов (С.Б. Шерн) в неопубликованном письме (30.12.1956) к своему собрату по перу В.Смиренскому откровенничал: «Однотомник В.А. Рождественского меня разочаровал. Редактором сей пиит связан не был – связала его собственная трусость. Вы, конечно, знаете Всеволода Александровича – интеллигентик и тихая молитва в розовом парфюмерном идеале (с притертой пробкой). Я с ним частенько лаюсь по великой моей невоспитанности и прямоте». Рождественский платил Борисову той же монетой: «…добрый и беспутный малый, петербургский уличный гуляка…»
Насколько был непрост Рождественский, писал и говорил литературовед В.А. Мануйлов, отказавшийся присутствовать на похоронах бывшего старшего друга. Не красят Всеволода Александровича и некоторые его поступки в отношениях с близкими родственниками. Он вел себя трусливо в пору репрессий приятеля, поэта В.Луизова. Это все, так сказать, домашние проблемы. Но личность Рождественского предстает не в лучшем свете и в есенинском деле. 28 декабря 1925 г. он отправил В.В. Луизову в Ростов-на-Дону письмо с рассказом о виденной им страшной картине в «Англетере», но почему-то указал не 5-й номер гостиницы, а 41-й; он не раз исправлял свои воспоминания о Есенине, изобилующие «лирическими отступлениями» и небрежностями в подаче фактов (например, очевидцы удивлялись отсутствию пиджака поэта в 5-й комнате, у Рождественского же читаем: «Щегольской пиджак висел тут же»). Возможно, давала себя знать впечатлительно-рассеянная натура мемуариста, но налицо и вопиющая безответственность. Попросили, – не глядя, протокол и подмахнул. Кстати, сам «свидетель» описывает: когда он пришел в есенинский номер, тело покойного лежало на полу, забыв о своей подписи, закреплявшей совсем иную сцену. Примечательно: в неопубликованном дневнике И.Оксенов пишет, что Рождественский пришел в 5-й номер «Англетера» вместе с Б.Лавреневым, С.Семеновым, М.Слонимским («он плакал») и другими позже его (Оксенова) и Н.Брауна (спрашивается, когда же он исполнял обязанности понятого?). Есть о чем поразмыслить…
Оценки Рождественским (1926 г.) Есенина, лирика и человека, в главном – поверхностные и снобистско-снисходительные («…пел только о себе и для себя»). По свежим следам трагедии он бестактно спешил зарифмовать сплетни о пьянстве поэта:
Уж лучше б ты канул безвестней,
В покрытую плесенью тишь.
Зачем алкоголем и песней
Глухие сердца бередишь?
У Рождественского найдется немало защитников, нам же он видится человеком фразы, которому важнее «сделать красиво», но не обязательно глубоко и правдиво (его любимое выражение: «…больше всего на свете я люблю „Дон Кихота“ и антоновские яблоки»). Дает пищу для раздумий автограф Рождественского на своей фотографии (январь 1926 г.), подаренной третьему подписанту фальшивого протокола: «Дорогому стороннику и соратнику в бою за слово, свидетелю поражений и побед, – всегда верному себе П.Н. Медведеву». Крепко, видно, дружили… Тому же адресату Рождественский презентовал автограф стихотворения «России нет…», где есть кощунственные строки:
Былые карты разбирая,
Скажите детям: вот она.
Скажите им – была такая.
Большая дикая страна.
По нашему мнению, такая «прозорливая» оценка России связана не только с социальным романтизмом автора, но с более сложными причинами.
П.Н. Медведев (1891—1938), критик, литературовед, педагог, действительно близко приятельствовал с Рождественским (и с Фроманом, и с Эрлихом). О нем отдельный и трудный разговор… Обычно имя Медведева стоит на отшибе дискуссий вокруг англетеровской истории. В 1937 г. его репрессировали, и вплоть до наших дней о нем говорят как о невинно пострадавшем. Любые попытки получить о Медведеве хоть какую-нибудь информацию в архивах Москвы и Петербурга натыкались на глухую стену настороженности и отчуждения. Странно, – думалось, – человека незаконно расстреляли, живы его ближайшие родственники, а ни словечка правдивого о горемыке нельзя найти – все какие-то отрывочки, случайные записочки. Пришлось идти долгим окружным путем (мемуары, партийно-комсомольские и профсоюзные документы). Результаты архивных бдений потрясли даже нас, часто встречавшихся со многими неожиданностями при исследовании крамольной проблемы. И удивила даже не подноготная сторона открывшейся потаенной биография Медведева, а непростительное верхоглядство авторов-печальников поэта. Вот что обнаружилось…
С 1922 по 1926 г. педагогика и литературно-критические штудии использовались П.Медведевым как удобные ширмы при выполнении им обязанностей штатного петроградско-ленинградского сотрудника ЧК – ГПУ. В протоколах его имя нередко стоит рядом с именами крупных чекистов: Мессинга, Сюненберга, Цинита, Петерсона, Ульриха. Медведев был значительной фигурой – комсомольским комиссаром в 3-м Ленинградском полку войск ГПУ; под его непосредственным началом состояло более 170 членов РЛКСМ, готовых по одному его слову открыть огонь по «контре». Общительный, в меру начитанный, говорливый, он вдохновлял красноармейскую молодежь на карательные расстрелы, активно вел партийно-чекистскую пропаганду, по-своему украшая ее лит. иллюстрациями. Меткую характеристику этому приятному на вид человеку дал ленинградец И.Басалаев: «Плотный, бритый медведь в очках, довольный всем, а главное – собой. Его толстый рот постоянно набит анекдотами, и он не успевает их рассказывать. Наверное, потому у него такие масленые губы. Расскажет – и первый расхохочется этаким широким анекдотическим баском. Любит словечки: „сиречь“, „дондеже“ – так и говорит по телефону на славянском речении; его утверждения: „русская литература – великая литература“, „лошади едят овес“, „Волга впадает в Каспийское море“.
Полистаем с превеликим трудом оказавшиеся у нас в руках документы.
2 января 1925 г.: общее собрание (около 300 чел.) коллектива РКП (б) сотрудников ГПУ. Председательствующий – П.Медведев (указан инициал имени, что крайняя редкость для тогдашней партбюрократии; под протоколом красуется – случай исключительный – и его автограф). Повестка дня: работа МОПРа, культ-смычка города с деревней, предстоящая клубная конференция, выпуск стенной газеты «Москит». Хорошо узнаваемая с первых слов ревдемагогия.
16 января 1925 г.: объединенное собрание коммунистов 3-го полка войск ГПУ, ревтрибунала и 1-гострелкового корпуса. С докладом «Ленин и Октябрь» выступает «тов. Петров». К его речи мы вернемся.
30 марта 1925 г.: партийное бюро ГПУ прикрепляет Медведева к «работе среди работниц». Увы, далее в обнаруженных протоколах – обрыв. Однако знакомая фамилия все-таки мелькнула на собрании чекистов 30 декабря, когда обсуждались итоги XIV партийного съезда. «Оторг» комсомольцев осторожно критиковал местную партийную оппозицию, в частности, сказал: «После смерти Ленина нашу партию такая лихорадка треплет второй раз». Встречается его имя в недавно рассекреченных бумагах вплоть до ноября 1926 г.
Присутствие Медведева на высшем партийно-гэпэушном уровне не столь заметно, как на его основной службе – в 3-м Ленинградском полку войск ГПУ. Полк насчитывал более 800 красноармейцев. Полковая партячейка имела тогда свой штаб через 2 дома от «Англетера» (Комиссаровская, 16), где часто витийствовал Медведев. Нам удалось подробно проследить за его речами 1926 г. – до 16 декабря – обычный набор агитпроповских фраз. Лишь однажды, 25 марта, он признал: в 3-м полку среди комсомольцев (примерно 170 чел.) «…настроение упадочное – отсюда хулиганство, текучесть состава и добровольный выход из ВЛКСМ». Действительно, юным «кожаным курткам», несмотря на их особое положение, жилось несладко. На том же собрании отмечались плохие жилищные условия стражей революции, среди которых имелось 166 «маляриков» и много др. больных. Известный киношный образ «бойцов невидимого фронта» далеко не соответствует прозе их незавидного быта: постоянные жалобы на плохую кормежку, нехватку посуды, обмундирования и жесточайший режим. На одном из собраний (15 мая 1926 г.) задавались, к примеру, такие вопросы начальству: «Почему из учебного дивизиона не пускают в свободное время даже на площадку – не то что в город, а заставляют сидеть в казарме? Дали только гимнастерку да брюки – все худое, а сапог не дали. Сейчас хожу в чужих, а если товарищ возьмет сапоги, то я должен ходить босой, что ли?»
Комсомольскому комиссару Медведеву было некогда заниматься столь презрительными материями, вместе с партсекретарем Павловичем, помкомполка Цинитом он втолковывал в буйные молодые головы идеи мировой революции и прочую политграмоту. При этом, вероятно, любил иллюстрировать призывы лит. примерами, скорее всего, из Блока и Д.Бедного – он тискал о них статейки. Сотрудничая нештатно преподавателем в пед. институте им. Герцена, он даже организовал над своими подопечными по 3-му полку культурное шефство ученых мужей, провел совместную выставку чекистских и студенческих стенных газет. Отличался бдительностью, на закрытом партийном собрании 27 мая 1926 г. предупреждал: «Все наши выступления не выносить беспартийной массе». Так как Медведев в свободное от воспитания «карающих мечей» время «ходил в писателях», его тщательно секретили: так, 5-6 февраля 1926 г. он участвовал (вместе с главой Ленинградского ГПУ Мессингом, начальником политотдела Сюненбергом и др.) в работе VII чрезвычайной партконференции Центрального района под псевдонимом «Иванов» как посланец пединститута (не смешивать с сотрудником ГПУ Н.П. Медведевым). До наших дней потаенная биография «очевидца» таки остается белым пятном. Меж тем, идя по следам чекистского наставника, открываем его связи с «Петровым» (напомним, фамилию этого члена партии запомнила вдова коменданта «Англетера» А.Л. Назарова), руководившим кровавым спектаклем в «Англетере». «Петров» неоднократно выступал в 3-м полку и др. военных частях; 16 января 1926 г. он делал доклад «Ленин и Октябрь» на объединенном собрании коммунистов, заявив: «В империалистической войне, в патриотизме, в крови рабочего класса капиталисты хотели утопить революционное движение» (затасканная демагогия интербродяг).
2 января 1925 г. Медведев председательствовал на собрании сотрудников ГПУ, когда «Петрова» принимали в профсоюз Совторгслужащих (в него тогда входили чекисты и милиционеры). Подобный сюжет просматривается и в других сохранившихся профсоюзных протоколах, где рядом красуются те же фамилии (Медведев подвизался лектором Облсовпрофа, и его участие в разного рода заседаниях выглядело естественным). Теперь, когда улыбчиво-садистское лицо понятого прояснилось, представим о нем справку.
П.Н. Медведев родился 23 декабря 1891 г. в Петербурге в семье служащего. В 1901-1909 гг. учился во 2-й Кишиневской классической гимназии; в 1914 г. окончил юрфак Петроградского университета. С 1914 по 1918 г. в его «Личном листке по учету кадров» пробел, чем он в это время занимался – неизвестно. Сам он пометил: до 1917 г. «участвовал в революционных кружках и студенческом движении». Его дальнейший служебный путь: 1918-1920 гг. – зав. отделом внешкольного образования Витебского губоно; 1920-1922 гг. – зав. подотделом искусств, одновременно читал лекции по литературе в Витебском высшем пед. институте; 1922 -1927 гг. – «преподаватель в военных школах Петрограда-Ленинграда». Теперь мы знаем, какую науку он пропагандировал молодежи. Примечательный факт: в 1925 г. его избрали сверхштатным научным сотрудником Пушкинского Дома, то есть можно допустить, что он проводил в качестве «эксперта» оф. оформление псевдо-есенинского послания «До свиданья, друг мой, до свиданья…» (речь об этом впереди), поступившего от Эрлиха через Г.Е. Горбачева.
В 1928 г., когда троцкисты побежали с насиженных мест, И.Ионов пристроил Медведева помощником зав. литературно-худ. отделом Ленотгиза (радел «родным человечкам» бывший каторжник). В декабре 1929 г., когда сторонникам Троцкого стало совсем неуютно, литератор-чекист перешел работать штатным доцентом пед. института им. Герцена (здесь он подрабатывал с 1925 г.). О своей принадлежности к воинской службе писал (3.03.1931 г.) расплывчато-осторожно: «Военнообязанный старшего начсостава, административный штат, категория А-7». Как и Ленотгиз, пединститут тогда же заботливо пригревал вчерашних «пламенных революционеров». Скопом 1 сентября 1929 г. в педагоги попали многие недавние гэпэушники, знакомцы Медведева: бывший партсекретарь 3-го полка С.А. Павлович, А.Ф. Арский, В.Н. Комаров. Здесь же нашел прибежище видный партдеятель и оппозиционер-зиновьевец А.Сафаров (Вольдин), один из идеологов-организаторов убийства Николая II.
Среди прочих новоиспеченных «герценовцев» – И.И. Презент – личность, к которой стоило бы присмотреться повнимательнее; сей преподаватель исторического материализма к 1929 г. имел за душой – да и то в рукописи – лишь одну статью «Приоритет речи или мышления».
В такой-то компании и вращался Медведев, хохотун и любитель славянских речений. Багаж его литературно-критических работ весьма скромен: вульгарно-социологические статейки о Шишкове, Форш, Лавреневе, Н.Никитине, формальном методе в литературоведении (последняя работа в действительности была написана М.М. Бахтиным). Подписав по приказу своих хозяев с ул. Комиссаровской лживый протокол, он вряд ли испытывал угрызения совести, более того, сочинил в 1927 г. посмертный «оправдательный» очерк о преданном им Есенине. Именно Медведев утром 28 декабря распространял слухи о самоубийстве Есенина! Литературовед В.А. Мануйлов цитировал строки из письма к нему В.А. Рождественского, датированного тем же днем: «Приходит (в редакцию журнала „Звезда“.) П.Н. Медведев в солдатской шинели прямо со своих военных лекций. Вид у него растерянный.
- Сейчас в редакции «Красной газеты» получено сообщение, что умер Сергей Есенин.
- Где? Когда?
- Здесь, в гостинице «Angleterre», вчера ночью.
Мы с Медведевым побежали на Морскую в «Angleterre» (Звезда. 1971. №2).
Медведев действительно мог появиться «со своих военных лекций» из школы ГПУ, располагавшейся в доме по Комиссаровской, 7/15; здесь, в кв. №8, жил таинственный «Петров», тут же, к примеру, обитала «переписчица» 3-го чекистского полка Н.А. Ширяева-Крамер и мн. др. сослуживцы «педагога». Сам Медведев квартировал неподалеку, на Комиссаровской, 26, и мог явиться по звонку (158-99) в любую минуту. Он, как мы уже ранее видели, был дисциплинированным. Вовсе не случайно Медведев коллекционировал фотографии мертвого Есенина и др. материалы, связанные с его гибелью. В одном из его альбомов сохранилась (Рукописный отдел РНБ) телеграмма из Москвы (от 29 декабря 1925 г., оригинал) неизвестного отправителя: «Ленинград, ДН, копия ДС. ТЧ-8. Для перевозки тела Есенина прошу подготовить один крытый товарный вагон осмотренный сл. тяги на предмет годности следования с пассажирским поездом включив указанный вагон в п. №19 от 29 декабря для следования в Москву.№82.92/ДЛ/Д». Подпись на телеграмме неразборчива. Документ этот еще предстоит исследовать и прокомментировать, подчеркнем лишь осведомленность «понятого» в такого рода бумагах. Так же, как преступника тянет к месту преступления, людей, причастных к убийству или укрывательству убийства поэта, тянуло – по службе и «по душе» – к собирательству на эту тему. Медведев складывал жуткие снимки и прочее в альбомы, Эрлих аккуратно подшивал вырезки из многих советских газет и журналов с некрологами и статьями о Есенине (позже коллекция перешла к приятелю Эрлиха, стихотворцу Г.Б. Шмерельсону, в квартире которого, кстати, одно время сексот ГПУ находил приют). В 1938 г. пробил час нравственного возмездия П.Н. Медведеву; было бы справедливо и полезно его сохранившееся «дело» опубликовать – в нем могут быть доп. детали к биографии легко и весело жившего типичного шкурника той смутной эпохи. Поистине прав оказался Есенин, когда писал: «Не было омерзительнее и паскуднее времени в литературной жизни, чем время, в которое мы живем» («Россияне»).
Теперь набросаем несколько штрихов к портретам ленинградских писателей, имевших прямое или косвенное отношение к происшествию в «Англетере» или к его освещению в печати. Бросается в глаза оскорбительная для памяти Есенина несправедливость: в сборниках воспоминаний и статей о нем без конца печатаются материалы тех вульгарных ремесленников, которые при жизни поэта ненавидели и травили его, и зачастую в одном кармане носили писательское удостоверение и мандат ГПУ. Составителям таких книг даже в голову не приходит, что они выступают пособниками продолжающегося морального убийства певца России. Его же подлинные друзья и искренние ценители поэзии, как правило, остаются на периферии Есенинианы (Ф.Жиц, И. Грузинов, В.Мануйлов, В.Левин, И.Оксенов, М.Слонимский и др.). Мелкие словокройщики, но большие завистники, – типа Кусикова, Мариенгофа, Шершеневича (не говоря уже об Эрлихе) и т. п., продолжают красоваться чуть ли не на первом плане, хотя в лучшем случае место им – в примечаниях, набранных нонпарелью. Прибавим к этой братии еще некоторые имена.
Н.А. Брыкин (1895-1979), плодовитый соц. реалист, дважды арестовывался (1941, 1949) как участник, гласит справка архива ФСБ, «антисоветской правоцентристской организации», существовавшей среди лит. работников Ленинграда. Дело это за давностью лет покрыто мраком, и судить о нем не беремся. Но известно – Брыкин первый дал в «Новой вечерней газете» (1925, 29 дек.) пошловатую и клеветническую статейку-репортаж «Конец поэта».
«В гостинице, бывшей „Англетер“, – расписывал он, – на трубе центрального провода отопления повесился С.Есенин. До этого он пытался вскрыть вены. Не хватило силы воли. Когда я увидел его, страшного, вытянутого, со стеклянным выражением в одном глазе, я подумал…» – и пр. Репортаж явно заказной, нога автора вряд ли ступала в злосчастный 5-й номер, он судит о причине смерти еще до результатов вскрытия тела покойного с молчаливого одобрения цензуры. Одним словом, т. Брыкин весьма угодил авантюристам и обеспечил себе в будущем чуть ли не ежегодные огромные тиражи своих толстенных опусов. В том же номере «Новой вечерней газеты» заметка стихотворщицы Сусанны Map «Сгоревший поэт» – лживая, сусальная, с претензией на соц. оценку произведений Есенина. И вывод: «…Пьяные слезы. Пьяные миражи… „Понимаешь, я влюблен“, – и заплакал. А через неделю горько плакала покинутая белокурая Анюта». Вместо комментария процитируем строчку из воспоминаний В.Шершеневича о С.Map: «Она безбожно картавила и была полна намерения стать имажинистской А.Ахматовой». Поэзия Есенина, его внутренний мир, его трагедия остались чуждыми и закрытыми для таких словослагателей, увидевших в неожиданной его смерти лишь остренький сюжетец на потребу советским обывателям.
М.В. Борисоглебский (наст, фамилия Шаталин) (1896-1942), писатель конфликтный, почтенный, разносторонний человек, в 1925 г. известный как сценарист популярного кинофильма «Катька – бумажный ранет», знакомый М.Булгакова, он нас интересует в связи с направленной ему 29 декабря телеграммой (хранится в Рукописном отделе РНБ): «Московский отдел ССП просит вас быть представителями Москвы при перенесении тела С.Есенина. Правление».
Этот документ дает основание предполагать, что Борисоглебский мог знать какую-то правду о закулисной стороне посмертного пути поэта, может быть, и некоторые тайные пружины англетеровской истории (кто лично отправил телеграмму, как изначально складывалась похоронная церемония, каким выглядело поведение причастных к сокрытию убийства лиц?). К сожалению, недавно открытый архив Борисоглебского далеко не полон. Он подтверждает: отношения писателя с ГПУ складывались напряженно, хотя характер трений проясняется смутно. В одном из писем (адресат и дата отсутствуют) он сообщает: «… на днях арестован В.Алексеев, у которого, между прочим, при обыске отобрали и мои рукописи. Так что я ожидаю к себе ночных гостей». Непрошеные товарищи появились у него на квартире 14 сентября 1926 г.; на следующий день состоялся допрос (протокол сохранился); Борисоглебского обвиняли в краже книг из бывшего имения Аничковой, где в 1925 г. жил писатель. Обвинение надуманное. Чекисты прощупывали какие-то, возможно мифические, связи литератора с зарубежными белоэмигрантскими организациями; получив неизвестную нам информацию от арестованного, его выпустили 16 сентября постановлением начальника Секретно-оперативной части (СОЧ) Ленинградского ГПУ. Этот факт с Есениным, может быть, и не связан, но проверить бы не мешало. Существует и второе уголовное дело на Борисоглебского, хранящееся ныне в Управлении ФСБ по Башкирской республике. Он приятельствовал со многими знакомыми погибшего поэта (И.В. Иванов-Разумник, И.И. Садофьев, А.П. Чапыгин и др.), неоднократно брал денежную ссуду у М.А. Фромана, собирался написать очерк о ленинградском актере Н.Н. Ходотове, с которым крупно поскандалил Есенин. Следовало бы уточнить, верно ли, что Борисоглебский одно время возглавлял клуб Военно-технической академии РККА им. Дзержинского (известен его автограф на оф. бланке этого заведения).
Руководил отправкой вагона с телом Есенина писатель Н.В. Баршев (1887-1938), в недавнем прошлом – опытный железнодорожник. Какая-то полезная для нас информация, несомненно, у него имелась – и не только путейская. Баршев состоял с 1924 г. в лит. группе «Содружество» (В.Рождественский, М.Борисоглебский, М.Козаков) и мог знать немало о подоплеке преступления на пр. Майорова, 10/24. Хорошо бы проследить и другие его связи, троцкистские, – в 1937 г. он осужден и приговорен к 7 годам лишения свободы по обвинению в том, «что вел контрреволюционную пропаганду среди писателей и вербовал единомышленников для сформирования контрреволюционной организации». Если рядом с ним крутились «писатели» под стать Медведеву и Эрлиху, мечтавших одну диктатуру сменить другой – «революционно-перманентной» – одно, если же перед нами борец с коммунистическим насилием – другое. Нас так запугали 1937 г., но о миллионах трупов 20-х годов непростительно-трусливо забыли.
Ленинградская лит. среда в интересующее нас время представляла в целом явление в нравственном отношении болезненное. Критик И.Оксенов 28 апреля 1924 г. записал в своем дневнике: «Страшное, могильное впечатление от Союза писателей. Какие-то выходцы с того света. Никто даже не знает друг друга в лицо. Что-то старчески шамкает Сологуб. Гнило, смрадно, отвратительно“. На такой-то кладбищенской почве и взросло одно из гнуснейших преступлений XX в.».
Продолжим галерею добровольных и невольных лжесвидетелей. Взглянем на человека, до сих пор не привлекавшего внимания в трагической есенинской хронике. А он-то как раз и составил первую подробную хронику англетеровских происшествий.
Речь о В.И. Вольпине, авторе «Памятки» (1926 г.) о Есенине, проторившей (вольно или невольно) изначально фальшивый путь для исследователей трагедии поэта. Следует знать, Вольпина в основном снабдил информацией Эрлих, а ему верить нельзя ни на грош. Старые лит. справочники и обнаруженные нами «личные дела» Вольпина помогают набросать эскиз его биографии. Родился он в 1891 г. в Полтаве в семье инженера. Окончил коммерческое училище, но карьера торговца его не прельщала. В 1905 г. мальчишкой бросился в революцию; в 1909-м – отбывал тюремное заключение в Могилеве, в 1916—1923 гг. осел в Ташкенте, где, предполагаем, знал М.Фромана, уроженца этого южного города. С ним же, возможно, примерно в одно время учился в Петербургском психоневрологическом институте. С 1923 г. жил в Москве, зарабатывал хлеб издательской, книготорговой, библиографической работой. В прошлом (с 1918 г.) эсер. Печатался в ленинградской вечерней «Красной газете» – главной поставщице мифов о самоубийстве Есенина; с 1 декабря 1925 г. руководил книжным магазином №3 Ленгиза (директор Ионов) по рекомендации зам. зав. торговым сектором Госиздата (Москва) М.Я. Рабиновича. О поэтическом даровании Вольпина не стоит говорить, оно вписывается в элементарно-примитивную эстетику Пролеткульта. Именно в вольпинской «Памятке» впервые перечислялись так называемые гости 5-го номера «Англетера». Приглядимся к ним.
Поэт Н.Клюев никогда не писал и не говорил о своем декабрьском посещении Есенина. В очевидцы его «пригласили» «Правда» и некоторые др. газеты. В «Памятке» есть особая оговорка о «Миколе» как чуть ли не единственном посетителе дома на пр. Майорова, 10/24. Такое зыбкое свидетельство и породило позже многочисленные толки. Если верить художнику В.Сварогу (в пересказе журналиста И.С. Хейсина), Клюев намеревался навестить своего прежнего друга, но это ему не удалось (Вечерний Ленинград. 1990, 28 дек.). Однако, опять-таки это не более чем слухи, переданные через 65 лет. Чтобы установить истину, посмотрим на певца «избяной Руси» не из трагических для него 1934-1937 гг., как это обычно делается, а из 1925 г., когда он был весьма далек от «Погорельщины» и др. своих антисоветских произведений. В послеоктябрьский период и годы Гражданской войны «угодник» Клюев – ярый пропагандист красного террора, активный большевик, реквизировавший в свою пользу дорогие православные иконы. Ему принадлежат кощунственные строки:
Убийца красный – святей потира,
Убить – воскреснуть, и пасть – ожить…
Браду морскую, волосья мира
Коммуна-пряха спрядает в нить.
Не менее жутка и такая его строфа из поэмы «Каин»:
Но вот багряным ягуаром
Как лань истерзана страна.
С убийством, мором и пожаром
Меня венчает сатана.
Вовсе не так прост и благообразен «ладожский дьячок» (выражение Есенина), как представляют его ревнители старообрядчества. В его облике 20-х годов есть нечто жутковато-елейное, глубоко скрытное. Водился за ним и грех, связанный с расстройством, деликатно выражаясь, интимной сферы психики. Причин не возражать использованию своего имени в грязном деле у него было несколько. Самые серьезные – крайняя бедность и болезненность. Ниже приводим по этому поводу (впервые полностью) обнаруженное нами письмо Клюева, которое дает наглядное представление о его незавидном быте.
«В Президиум Ленинградского губернского Исполнительного комитета от поэта Николая Клюева.
ЗАЯВЛЕНИЕ
В год великих испытаний-1918-й, Советом Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов издана моя книга под названием «Медный кит» – в ней цена крови и думы земли о грядущих путях. В 1919-й и 1920-й – время слета воронов на свежие пролетарские раны – Народным просвещением изданы две мои книги, – в них триста произведений где в тысяче образов простерто мужицкое сердце – от костра Аввакума до славных побед Октября. В 1924 г., когда могилы на Марсовом поле расцвели резедой и геранью, но глухо обрушились ступени лестницы жизни под ногой дорогого вождя, Госиздат напечатал мою книгу под заглавием «Ленин», где на фоне полярной природы, как душа океана, проходит великая тень. Помимо указанных книг, много моих красных стихов нашли себе место в революционных хрестоматиях, юбилейных сборниках и антологиях. Существуют переводы меня и на другие языки, вместе с музыкой на целый ряд моих произведений.
Я – крестьянин, из дремучей поморской избы, неимоверным трудом вышедший, как говорится, в люди. В настоящее время я болен и уже три месяца прикован к постели. Основываясь на изложенном, усердно прошу Президиум изыскать справедливую возможность освободить меня от подоходного и квартирного обложения, которыми я обязан, как лицо, отнесенное к свободной профессии, о чем и поставить в известность надлежащие учреждения. Никаких доходов, а по нездоровью и работы, за мной не водится; питаюсь я случайными грошами, помещение же, в котором я живу, представляет низкую, полутемную комнату, затерянную на заднем дворе огромного дома на бывшей Морской ул. Дом этот до августа настоящего года принадлежал Госиздату, заведующим которого, т. Ионовым, и было разрешено пользоваться упомянутым помещением за плату 2 руб. 75 коп. в месяц. За переходом здания в Откомхоз мое жилое обложение выразилось в сумме 41 руб. 50-ти коп. За снисхождение к моей невозможности платить подоходность и квартирную плату по свободной профессии мое товарищеское сознание и русская поэзия будут Президиуму благодарны.
Николай Клюев
(подпись).
Ноября 1924 г.
Адрес: улица Герцена, №45, кв. 7».
В связи с заявлением поэта-бедолаги управдомом № 45 Т. Лукьянов 10 июля 1924 г. дал справку, в которой указал площадь комнаты просителя – 6,31 сажени и сделал примечание: «… гражданин Клюев вряд ли в состоянии платить как лицо свободной профессии. По имеющимся у меня сведениям, он за последнее время ничего не зарабатывает, лежал в больнице (у него нарыв на ноге) и вообще живет очень бедно». Бюрократическая канитель с рассмотрением просьбы Клюева продолжалась и в 1925 г. – это видно из сохранившейся по этому поводу переписки. Возможно, кто-то ему помог. Скорее всего, всесильный директор Лениздата И.Ионов, шурин еще более всемогущего Г.Е. Зиновьева.
В свое время Ионов порадел стихотворцу, выделив ему барской рукой комнату и разрешив платить за нее символическую сумму. Таким образом, постоялец находился у него в кулаке. К декабрю 1925 г. зависимость жившего Христа ради Клюева от Ионова, вероятно, еще более возросла. Он и пикнуть не мог – иначе его бы выбросили на улицу. Под благовидным предлогом бывший в прошлом соучастник уголовно-политического убийства и каторжник Ионов вполне мог попросить квартиранта помалкивать о айне „Англетера“. Подвести своего благодетеля Клюев не мог. К тому же противиться было смертельно опасно. Поэтому-то „Микола“ и помалкивал. Заметьте, 28 декабря, в час прощания с телом Есенина в ленинградском Доме литераторов, «… Ионов не отходил от гроба»; еще деталь: «Снимались у гроба – Ионов, Клюев, Садофьев…» (из «Дневника» И.Оксенова). Далее мы разовьем сюжет о связи Ионова с «темными силами», здесь же ограничимся одним замечанием: ленинградский издательский магнат по-своему отблагодарил Клюева, опубликовав в отдельной книге (1927) его поэму «Плач о Есенине» (на наш взгляд, сомнительный) вместе со статьей о погибшем поэте критика и сексота ГПУ П.Медведева (примечательное соседство!). Автор «Плача», возможно подозревая о тайной службе критика, относился к нему заискивающе. Известен следующий автограф на титуле книги «Сосен перезвон»: «Родимому П.Н. Медведеву – целуя и благодаря. Николай Клюев» (без даты).
Ионов мог заставить Клюева лжесвидетельствовать через управдома №45 по ул. Герцена (бывшей М.Морской) И.П. Цкирия, того самого Харона из ГПУ, о котором мы уже говорили. Последний, являясь хоз. надсмотрщиком соседнего с «Англетером» дома №8/23 по пр. Майорова, присматривал (с 30 октября 1925 г.) и за бывшим госиздатовским зданием, во флигеле которого обитал Клюев.
Следующая важная подробность: по соседству, в том же герценовском строении, проживал художник-авангардист П.А. Мансуров (1896-1983), еще один «гость» 5-го номера «Англетера».
В его известном письме к О.И. Ресневич-Синьорелли (1972 г.) живописуется застолье у Есенина 27 декабря. Тон письма пошловато-развязный, с претензией на декоративно-худ. расцветку трагедии. Неуемная грязная фантазия автора не знает предела: Есенин является-де к нему, «товарищу с юношеских лет», 26 декабря (?) в 6 час. утра – прямо с вокзала «с огромным красным петухом», назначает приятельскую пирушку, продолжавшуюся с 5 час. вечера до 5 час. утра (Эрлих лгал иначе); вранье сдабривается постельным эротическим сюжетом и даже монологом хозяина номера о расстреле его друга, «фашиста» А.Ганина.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Понедельник, 09 Янв 2023, 11:53 | Сообщение # 33 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | Причем в уста Есенина Мансуров вкладывает фразу: «…товарищ – ничего, но поэт говенный». Кощунство мемуариста доходит до того, что отправку тела «самоубийцы» в Обуховскую больницу он сопровождает жутковатой деталью: «Сани были такие короткие, что голова его ударялась по мокрой мостовой». (Эту печальную сцену видел И.Оксенов и описал ее в своем «Дневнике» так: «Лежал Есенин на дровнях головой вперед…»)
Кроме соседа по житью-бытью Клюева, четы Устиновых и непременного Эрлиха, Мансуров не рискнул больше никого «зачислить в гости» к поэту. Осторожничал. Такую понятную сдержанность он с лихвой компенсировал своего рода погребальными выдумками: рано утром, «за день перед этой ночью», Есенин шел-де по улице с таким смертельно отрешенным лицом («все было им решено»), что встретившийся по пути мальчик, взглянув на него, закричал от страха. Сдержать свою бредовую и целенаправленную фантазию «авангардист» не желал. Что же давало ему такую наглую уверенность?
Мансуров жил не богато. В списке квартирных должников особняка №45 по герценовской ул. его фамилия стоит на первом месте. На 1 декабря 1925 г. его долг за жилье составил 71 рубль 39 коп. – сумма по тому времени солидная (данные архива Ленинградского треста коммунальных домов). Можно думать, должность зав. экспериментальным отделом института худ. культуры его кормила плохо. Круг общения Мансурова в институте: художники Малевич (директор), Филонов, Татлин, искусствовед Пунин и др. авангардисты. Помня, что почти все они не вписывались в худ. идеологию той поры и подвергались репрессиям, следует предположить, что и Мансуров не избежал этой участи. Но ему почему-то повезло, и вместо тюрьмы он оказался в 1928 г. во Франции. Строго говоря, он не был ни живописцем, ни графиком, умел лишь развесить предметы деревенского быта по стенам и порассуждать о преимуществах крестьянского обихода перед городским.
До закрытия ГИНХУКа в 1926 г. его политические взгляды не отличались оппозиционностью к советской власти. Но, когда его взяли, – превратился в смелого критика сталинского режима, выступал с так называемыми манифестами, под которыми подписался бы любой закоренелый белогвардеец. К примеру: «Наши братья художники, попавшие в ваш городской рай, умирают с голоду и вешаются с тоски» или: «Результатом господствующей политической философии явилось физическое вымирание художника, как равно и вполне разрушенная художественная школа» (из кн. «Авангард, остановленный на бегу. Л., 1989). Если учесть, что тогда к стенке ставили за менее либеральные речи, отъезд Мансурова в Париж выглядит по меньшей мере странным. Однако, на наш взгляд, все было закономерно. Из забавлявшегося внешней этнографией товарища ГПУ сделало для известной надобности крупного художника и контрреволюционера. Нисколько не удивимся, если станет известно, что Мансуров являлся крупной фигурой советской разведки за рубежом (об этом уже приходилось слышать). Никакой метаморфозы в 1926-1928 гг. с ним не произошло, он всегда был готовый к услугам. В опубликованном письме (12 июля 1971 г.) к ленинградскому знакомому он, говоря об Октябрьском перевороте в Петрограде, признается: «Я в первое же утро залетел в совершенно пустой Зимний дворец к Луначарскому – сотрудничать». Новоиспеченный министр просвещения попытался остудить революционный пыл 20-летнего честолюбца возможной виселицей временно отступивших монархистов, на что тот храбро ответил: «Ну что ж, тогда повесят вместе». Далее в письме реплика: «Так решилась моя судьба, и мы больше не расставались». Вряд ли расставался с властью и ее авангардом этот юркий человек. Ни в октябрьские дни 17-го года, ни в декабрьские 25-го.
К сказанному добавим интересный для нас штрих: в 1924 г. Мансуров, тогда преподаватель художественно-промышленного техникума, проживал вместе с матерью в квартире №2 по 13-й линии Васильевского острова, а его сестра Мария, студентка Военно-медицинской академии, – в квартире №1, и не одна, а с Б.Д. Комаровым, командиром роты в политшколе ГПУ им. Энгельса (его удостоверение №1635 от 6 сентября 1924 г.). Вот ведь как иногда бывает полезным читать скучные домовые книги. Родственная (?) связь с зятем-чекистом еще не доказывает сотрудничества Мансурова с ГПУ, но приглядеться к нему заставляет. Вскоре Мансуров идет на повышение в ГИНХУКе и получает новую квартиру в самом центре города, в уже знакомом нам доме по ул. Герцена, 45. Почему ему порадел хозяин госиздатовского особняка И.Ионов (в прошлом студент Одесского худ. училища), догадаться нетрудно. Ионов питал слабость к искусству; очевидно, с его согласия в том же доме с сентября 1924 г. разместилась школа живописи и ваяния С.И. Шаргородской. Владение чекиста-управдома И.П. Цкирия, несомненно, еще будет предметом внимания есениноведов. Они, к примеру, заинтересуются проживавшим здесь с сентября 1926 г. сотрудником ГПУ А.Ф. Борзаковым и др. товарищами. Но, думается, уже сегодня можно сделать вывод: Н.Клюев и П.Мансуров не могли быть гостями Есенина, потому что, во-первых, он в «Англетере» не останавливался, во-вторых, один «очевидец» благоразумно помалкивал, другой беззастенчиво лгал.
К «гостям» Есенина причисляют и писателя С.А. Семенова. Обнаруженная нами его анкета (30 марта 1926 г.), личная карточка (1 февраля 1926 г.) и др. материалы позволяют полностью исключить его из «очевидцев», тем более сам он, насколько известно, никогда о своем посещении «Англетера» не говорил и не писал. Уроженец деревни Наумов Починок Чухломского уезда Костромской губернии, Семенов учился только 4 года, а свои университеты проходил в Красной Армии, на Южном и Сибирском фронтах, где получил ранения и контузию. С 1918 по 1921 г. он, большевик, был военным комиссаром, причем весьма заметным. Его хорошо знали Подвойский и Луначарский. С 1921 г. – сотрудник «Правды», «Крестьянской газеты». В анкете сам указал: «воин комполитсостава Ленинградского военного круга», что, возможно, следует читать – один из комиссаров войск ГПУ. Далее Семенов пишет: «В Ленотгизе работаю с апреля 1923 г.» – то есть под началом все того же И.Ионова. «Записанный» в очевидцы литератор оставил в анкете разоблачительную строчку: «С марта 1925 года по январь 1926 г. находился в бессрочном отпуску (без сохранения содержания)». В это время он жил вдали от Ленинграда, в деревне, где залечивал фронтовые раны и туберкулез. Не исключено: его могли срочно вызвать в город для «дачи показаний». По этому поводу хранил молчание, зная жестокие нравы ревностных солдат мировой революции. В январе 1926 г. его назначили членом редколлегии журнала «Звезда». Стал получать солидный «партмаксимум». В семье облегченно вздохнули: мать (урожденная Арольская), жена (девичья фамилия – Цолорва), 3 сына и дочь получили возможность улучшить свое материальное положение. Но у него были мучительные сомнения в своем избранном пути. Еще 27 июня 1924 г. он написал в альбом Н.М. Гариной, жене драматурга Гарина-Гарфильда: «Не тоска Гамлета, а мука коммуниста, огромная и страшная, как черное солнце, заставляет задавать себе этот вопрос („Быть или не быть?), и я часто встречаю на своем небе пугающее меня черное солнце. Тоска! Тоска! Да нет, не тоска. Георгий (Устинов) сказал сегодня, что он и я сопьемся. В ту минуту я пожалел его, а не себя, а потом мне стало стыдно, что я пожалел его, а не себя». Эти исповедальные строки писались в «Астории», в нескольких шагах от «Англетера». 12 января 1925 г. в письме к Б.Лавреневу он скажет: «Все мироздание кажется протухшим и требующим дезинфекции».
С.Семенов, видимо, переживал свое вынужденное грехопадение, потому, мучаясь сделкой с совестью, написал к 1-й годовщине смерти Есенина в «Красной газете» от 31 декабря 1926 г. проникновенное эссе, назвав поэта самым достойным и светлым среди окружавших его людей. «Сергей Есенин был самым ясным среди нас, самым лучезарным и, вероятно, самым запоздавшим для времени, в котором мы живем. Мы чувствовали его нужную единственность среди нас…» Тогда, в период начавшейся кампании против «есенинщины», слово Семенова выглядело смелым поступком. «Тревога души» часто заставляла писателя уединяться от людей, погружаться в свои невеселые мысли. 27 октября 1931 г. литератор М.Слонимский писал К.Федину, как однажды Семенов где-то пропадал до 1 час. ночи. Его родные и друзья переполошились и обшарили все больницы, отделения милиции, наконец пивные – исчез человек. «Оказывается, – шутливо сообщает Слонимский, – сей лирический джентльмен грустил на родных пепелищах. Дровяной склад оказался рядом с некоей окраиной, в которой он вырос; он там задумался на целых 12 час. и привез домой не дрова, а одну сплошную лирику». От такой иронии щемяще грустно: видно, сломался и потух прежний красный воин – и не столько от болей физических, сколько духовных.
Следующий «визитер» 5-го номера «Англетера» журналист Д.Ушаков. Его, как и других, Эрлих зачислил в кем-то назначенный список «гостей» Есенина. «Мне, остановившемуся в той же гостинице, пришлось быть свидетелем его последних дней» – писал Ушаков (Северная правда. 1926, 6 янв.). И далее привычный уже набор имен, фактов, псевдонаблюдений психики поэта («… раздвоенность, неуверенность в себе…» и т. п.). Этим выдумкам верили 70 лет, но никто не поинтересовался личностью автора воспоминаний. Мы покопались в архивах и выяснили следующее. В 201-м номере «Англетера» в 1925 г. жил А.А. Ушаков, представившийся в журнале постояльцев гостиницы как «архитектор» (может, «архитектор революции», как любил себя величать Троцкий). С Алексеем Алексеевичем разделяла будни жена Валентина Андреевна. При настойчивом желании его личность можно установить. С какой стати Есенин делил досуг с встречным-поперечным – непонятно. В Ленинграде жили более близкие ему люди, с которыми он мог разделить одиночество, но с ними он не встретился, а попал в заранее поставленный капкан. Алексей, а не «Д.» Ушаков, – случайная подставная пешка в закулисной игре. Сестра самозванца, В.А. Ушакова, в 1925-1928 гг. работала прислугой «пламенного революционера» Андрея Теофиловича Арского (наст. фамилия – Радзишевский (1886—1934), автора более 80 книг и брошюр большевистского пошиба.
Плодовитый сочинитель жил в чекистском доме 7/15 по ул. Комиссаровской, в кв. №4. Рядышком, в 8-й, отдыхал от гэпэушных зданий причастный к сокрытию правды о гибели Есенина уже неоднократно упоминавшийся «член партии» «Петров» (о нем речь впереди).
Итак, «засветился» очередной «друг» поэта, прочие его «гости» – И.Садофьев, И.Приблудный, полунищий беллетрист В.Измайлов – фигуры, призванные исполнять роль козлов отпущения. Остался последний знакомец Есенина, якобы посещавший 5-й номер «Англетера», – Г.Р. Колобов. (кличка Почем Соль)
В тщательно идеологически причесанных примечаниях к собранию сочинений Есенина он скромно характеризуется: «советский работник». Проверяем – чекист, что подтверждается сохранившимися протоколами заседаний бюро и общих собраний (1926 г.) парторганизации 3-го Ленинградского полка войск ГПУ. Косвенно о том же свидетельствует проживание (1929) его брата, Николая Романовича в кв. №46 чекистского дома №3 по ул. Дзержинского (бывшей Гороховой, затем Комиссаровской). Как видим, напущенный Эрлихом туман в 5-м номере окончательно рассеялся. Все названные им гости оказались мифическими. Нельзя не заметить, что в деле Есенина активно задействованы ленинградские литераторы. Перечень указанных выше фамилий можно продолжить. (Как тут не вспомнить горько-ироничные слова И.Бунина из его «Окаянных дней» о писателях-извращенцах: «Литература поможет…») О поэте В.Князеве, охранявшем тело Есенина в Обуховской больнице в ночь с 28 на 29 декабря, расскажем чуть позже. Среди других выделим Г.Е. Горбачева – важную партийно-идеологическую персону, мечтавшую затмить в текущей критике Троцкого после его падения на XIV съезде РКП (б). Именно с Горбачевым связана история элегии «До свиданья, друг мой, до свиданья…». 29 декабря 1925 г. вечерняя ленинградская «Красная газета» напечатала ставшие печально известными строки:
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
Под стихотворением имя С.Есенина и дата: «27 декабря». В дискуссиях «Убийство или самоубийство?» это послание играет важнейшую роль, приводя в смущение сторонников версии преступления. В большинстве своем авторы разоблачительных статей автографа (?) этой последней «песни» не видели, так как его до сих пор строжайше охраняют, и открывался он глазам исследователей (тех, кто оставил свои подписи) за 1930-1995 годы не более 15 раз.
Георгий Устинов
Историю появления «До свиданья…» поведали Эрлих и журналист Г.Устинов (?). Суть ее такова: ранним утром 27 декабря поэт якобы передал первому из названных «приятелей» рукописный листок, попросив не спешить знакомиться с «подарком».
«Стихотворение вместе с Устиновым мы прочли только на следующий день. В суматохе и сутолоке я забыл о нем».– утверждал Эрлих. Последняя оговорка многих не только смутила, но и возмутила (например, А.Миклашевскую, которой посвящено стихотворение «Заметался пожар голубой…»). Устинов (?) в «Красной газете» (1925, 29 дек.), то есть в день появления в печати «До свиданья…», сделал жест в сторону «Вовы»: «…товарищ этот просил стих (неграмотно) не опубликовывать, потому что так хотел Есенин – пока он жив…»
Других свидетелей рождения элегии мы не знаем, но верить им, как уже было сказано, нельзя. Так и думали наиболее внимательные и чуткие современники. Художник В.Сварог, рисовавший мертвого поэта, не сомневался в злодеянии и финал его представлял так (в устной передаче журналиста И.С. Хейсина): «Вешали второпях, уже глубокой ночью, и это было непросто на вертикальном стояке. Когда разбежались, остался Эрлих, чтобы что-то проверить и подготовить версию о самоубийстве. Он же и положил на стол, на видное место, это стихотворение – «До свиданья, друг мой, до свиданья…» - очень странное стихотворение…».
Пожалуй, профессионально наблюдательный Сварог во многом прав, за исключением соображения о демонстрации Эрлихом «убийственного» послания. В этом просто не было необходимости – «подлинника» никто из посторонних тогда не видел. Более того, мы склонны считать, что его не видел в глаза даже сам «Вова» – ему, мелкой гэпэушной сошке, отводилась роль механического рупора оповещения. В газетах о стихотворении сообщалось сумбурно, авторы писали о нем всяк на свой лад. В «Последних новостях» (Париж. 1925. 30 дек.) в информации ТАСС от 29 декабря говорилось: «На столе найдено начатое стихотворение, написанное кровью». Тассовец, конечно, с чьих-то слов определил степень завершенности послания и, не видя его, дал ему «кровавую» характеристику. О неосведомленности журналиста свидетельствует и такая его фраза: «Поэту было только 22 года».
Заметьте: так же, как назойливо лжесвидетели «поселяли» Есенина в «Англетер», с такой же настырностью писаки сообщали о стихотворении «До свиданья…». Причем совершенно по-разному. Спешившая всех опередить вульгарная «Новая вечерняя газета» (отв. редактор Я.Елькович) 29 декабря, когда еще полной согласованности в действиях убийц и их укрывателей не наметилось, информировала нейтрально: «На небольшом письменном столе лежала синяя обложка с надписью: „Нужные бумаги“ (сочинял, видно, какой-то канцелярист). В ней была старая переписка поэта». Миф о предсмертном послании уже родился, но еще не обрел законченную форму.
Очевидно, более всего нашего читателя повергла в недоумение гипотеза о «забывчивом» Эрлихе, в глаза не видевшем адресованных ему строк. Ничего дерзкого в нашем предположении нет. Во-первых, откуда известно, что стихотворение посвящено «Вове»? От его сообщников по сокрытию правды о гибели поэта. Во-вторых, «До свиданья…» в виденной нами рукописи не датировано (в газетной публикации помечено: «27 декабря»). В-третьих, обратите внимание, Эрлих об элегии нигде не распространяется, и это говорит не о его скромности, а об отчужденности «милого друга» от кем-то (?) наспех сочиненного восьмистишия. «Вова» отличался крайним тщеславием, и непонятно равнодушие к стихотворению, удержавшему его на плаву известности. Наконец, никак не мог Вольф Иосифович быть «в груди» у Есенина – знали они друг друга шапочно – всего несколько встреч.
Настаиваем: Эрлих «До свиданья…» увидел впервые уже напечатанным в «Красной газете». Элементарная логика подсказывает: он «забыл» его прочитать 27 декабря, так как читать было нечего; согласитесь, если бы послание (в «подлиннике») существовало в тот день, его бы показывали всякому встречному-поперечному, дабы, так сказать, документально закрепить версию о самоубийстве поэта. Однако все это догадки. Обратимся к фактам, которые лишь подтверждают нашу версию. Сравнительно недавно удалось точно установить: рукописный экземпляр «До свиданья…» принес в Пушкинский Дом (ПД) 2 февраля 1930 г. зав. редакцией и отдела рецензий журнала «Звезда» Г.Е. Горбачев (1897-1942). Есть основательное подозрение, – оформлял прием «автографа» новоиспеченный сверхштатный сотрудник ПД, он же работник ГПУ П.Н. Медведев. В учетных данных рукописного отдела ИРЛИ Пушкинского Дома есть пометка о передаче этого листка через Горбачева «от В.И. Эрлиха». Вот так Эрлих! Есенин посвятил ему последнюю исповедь своей души (допустим такое), тем самым обессмертив его, а «Вова» не нашел времени доехать от своего жилья (ул. Литераторов, д. 19, кв. 3) до Пушкинского Дома на набережной Макарова, – тем более он эти февральские дни находился в Ленинграде (это известно из его писем к матери). Г.Е. Горбачев являл собой слишком большую комиссарскую персону, чтобы находиться у Эрлиха на побегушках. Фраза из анналов Пушкинского Дома – «от В. И. Эрлиха» – лишь вынужденная дань легенде, по которой ему назначалась роль адресата «есенинского» послания. Так как наше расследование приняло неожиданный оборот, расскажем о Горбачеве подробнее (мы нашли его «личное дело», анкеты, различные протоколы, фотографии и пр.).
Г.Е. Горбачев родился в Петербурге в семье чиновника и акушерки. 19-летним он, молоденький юнкер, щеголял в меньшевиках-интернационалистах. В июле 1917-го участвовал в «репетиции Октября», когда, по договору с немцами, петроградские большевики ударили в спину русской армии, сорвав ее наступление, запланированное на 5 июля. Вместе с Троцким, Луначарским, Коллонтай и др. (всего 141 чел.) Горбачев попал в тюрьму за организацию военного мятежа и убийство более 700 казаков и мирных жителей (Ленин вместе с Зиновьевым скрылся в Разливе). А.Ф. Керенский, заигрывавший тогда с большевиками, многих гос. преступников выпустил из каталажки под денежный залог. В сентябре 1917-го освободился и Горбачев. В 1918 г. он секретарствовал в петроградском рабочем клубе им. Бабеля, в 1919 г. вступил в партию. Далее следует его быстрая комиссарско-чекистская карьера: сотрудник для поручений Политуправления Петроградского военного округа (ПВО), начальник Политотдела, зам. начальника Политуправления ПВО, зам. начальника ПУОКРА. По совместной работе (1920 г.) в агитотделе Петроградского губкома РКП (б) хорошо знал многих лиц, причастных к сокрытию «тайны Есенина».
Непосредственно по приказу Троцкого Горбачев вместе с другими «кожаными куртками» организовывал в 1921 г. кровавое подавление Кронштадтского восстания. Энергичный, нахрапистый демагог, он успевал всюду: на партийной работе (одно время секретарствовал в Василеостровском райкоме партии), в лекционной пропаганде, на марксистских пед. курсах. Как он учился в Петроградском университете (окончил его в 1922 г.), можно легко догадаться, – как все революционеры-недоучки. У него была страсть к коммунистическим поучениям: в 25 лет уже преподавал в университете им. Зиновьева, в политической академии им. Толмачева и в др. вузах. В том же духе ретиво воспитывал он 2-х сыновей и дочь. Когда под ударами Сталина после XIV съезда РКП(б) поджигатели мировой революции получили крепкого пинка, Горбачев, один из них, пристроился в Ленинградское отделение Госиздата под начало директора И.Ионова, собиравшего вокруг себя осколки троцкистской гвардии. С сентября 1925 г. работал в редакции журнала «Звезда», где занимал ведущее положение, сохраняя старые партийно-гэпэушные связи. Его слова боялись. По воспоминаниям И.Оксенова, Горбачев не возражал против публикации в газетах честных статей о смерти Есенина, но-де всемогущий Лелевич-Калмансон из Москвы одернул ленинградских литераторов. Думаем, эту «утку» пустил сам Горбачев, с помощью своих дружков из Политконтроля ГПУ наложивший вето на малейшую правду о трагедии в «Англетере». Не случайно именно из «Звезды» пошла гулять по Ленинграду весть о самоубийстве Есенина.
С 1927 по 1932 г. Горбачев бился за свое восстановление в партии. В первый раз его исключили из ВКП(б) 14 декабря 1927 г. на заседании Василеостровского районного комитета, как сказано в протоколе, «…за активную фракционную работу, выразившуюся в распространении оппозиционной литературы, посещении фракционных занятий, даче подписей под платформой и заявлением 83-х. Оппозиционную работу вел с XIV съезда, систематически получал информацию от С.М. Гессена и Евдокимова и передавал другим членам партии. Выступал на собраниях коллектива, писал резолюции, давал адреса к Зиновьеву и Троцкому».
Горбачев не примирился с исключением из партии, но вынужденно приоткрыл-таки завесу своей закулисной деятельности. 18 февраля 1928 г. он покаялся, назвал троцкистов-сообщников: Куклина, Нотмана, Отрожденовых, Лукаса и др. Признался: «Передавал Нотману полученные оппозиционные документы (позже заявление ЦК за подписью Троцкого и Зиновьева и др.). Был раза 2 или 3 на квартире Зиновьева на 11-й роте, однажды давал адрес и пароль для прохода туда оппозиционерам из ЛГУ».
Признания Горбачева учли, в 1929 г. он вновь стал коммунистом, но в 1931 г. погорел, однако через год все-таки получил красную книжечку.
21 июня 1933 г. на Пленуме ЦК ВКП(б) специально слушалось его дело и утверждалась характеристика. В ней сказано: «Один из организаторов „Литфронта“, являвшегося отображением троцкистских теорий в литературе, объективно агентурой контрреволюционного троцкизма на лит. участке. После разоблачения Ломинадзе, Кострова и др., а также покровителя „Литфронта“ – Сырцова борется за его ликвидацию…“ В наше время предателя России в июле 17-го, душителя восставших кронштадтских матросов в 21-ом, вдохновителя расстрелов в 20-х годах, пропагандиста террора в литературе наши новые «гуманисты» возводят в герои (см. сб.: Распятые. Вып. 1. М., 1993; составитель 3.Дичаров). Лучше бы им заглянуть в архивные «святцы». Итак, рукописное «До свиданья…» явилось на свет из рук человека, близкие единомышленники которого, несомненно, причастны к злодеянию в «Англетере». Уже одно это обстоятельство заставляет внимательно вглядеться в каждую букву трагического послания. Для сравнения почерка руки автора «До свиданья…» мы положили рядом подлинный автограф тематически родственного стихотворения к строкам Есенина «Гори, звезда моя, не падай…».
Я знаю, знаю. Скоро, скоро,
Ни по моей, ни чьей вине
Под низким траурным забором
Лежать придется также мне.
Первое, на что невольно обращаешь внимание, – буквы «До свиданья…» крупнее, чем в стихотворении «Гори, звезда моя…». Смотрим другие есенинские автографы: действительно, буковки помельче; в «англетеровской» элегии какая-то показная каллиграфия. Сопоставляем написание букв: заметная разница в начертании Д, Н, С, Е, О, Я. И нет в сомнительном автографе какой-то неуловимой мягкости, детской округлости и непосредственности буковок-букашек несомненного подлинника.
Известно, каллиграфию поэта аттестовал Д.М. Зуев-Инсаров в своей спекулятивной книжке «Почерк и личность» (М., 1929). «Предсмертное письмо (стихи) Есенина характерно выраженным центростремительным направлением строк, что указывает на депрессивность и подавленность состояния, в котором он находился в момент писания». – писал явно близкий к Лубянке спец.
Даже беглого, внешнего взгляда на «До свиданья…» достаточно, чтобы не поверить «эксперту». Он назойливо подгоняет свою трактовку почерка поэта под схему «есенинщины» и договаривается до такого вывода о «подопытном»: «Сердечности в натуре мало». Комментарии излишни. Указанная книжечка более интересна для нас одним примечанием: «Исследование почерка Есенина сделано мною за несколько дней до его трагического конца по просьбе ответственного редактора издательства «Современная Россия», поэта Н.Савкина».
Николай Петрович Савкин – фигура в есенинском деле любопытная, но, конечно, не как жалкого стихотворца и редактора вычурной имажинистской «Гостиницы для путешествующих в прекрасное», а как человека, часто мельтешившего вокруг Есенина. В ноябре 1925 г. он появлялся вместе с поэтом в Ленинграде. Есенина он ненавидел. Однажды поэт писал сестре: «Передай Савкину, что этих бездарностей я не боюсь, что бы они ни делали. Мышиными зубами горы не подточишь». В контексте таких враждебных отношений интерес Савкина к почерку Есенина не может не настораживать. Почерковедческую экспертизу «До свиданья…» проводил (1992 г.) криминалист Ю.Н. Погибко (почему-то не оставил в сопроводительном листке к «есенинскому» автографу своей подписи). Его крайне сомнительный вывод: «Рукописный текст стихотворения… выполнен самим Есениным». Далее мы увидим, что «слона-то он и не приметил». С некоторыми документами («акт Гиляревского» и др.) работала Н.П. Майлис, но она не удосужилась, к примеру, даже сравнить подлинный почерк судмедэксперта с подделкой.
Принципиальный вопрос: кровью написано «До свиданья…» или нет? Почему канд. мед. наук Т.В. Стегнова проводила экспертизу одна? Миллионы людей волнует более чем загадочная смерть русского поэта; требуется объективное и независимое криминалистическо-научное исследование «До свиданья…», а столь ответственное дело поручают неизвестно кем назначенной «единице». Разве это не тенденция и не пренебрежение общественным мнением? И разве нельзя было определить группу крови и др. спец. показатели (например, резус-фактор) «автографа» и сравнить их с признаками крови Есенина (он не раз лежал в больницах Москвы и некоторых клиниках Европы, и установить тождественность или разнохарактерность соответствующих данных вполне возможно). О том, насколько поверхностна и небрежна экспертиза вызывающей спор элегии, свидетельствует следующий факт: вверху, над строчками псевдоавтографа «До свиданья…», нарисована… голова свиньи – искусный такой рисуночек (мы его разглядывали вместе с научными сотрудниками Пушкинского Дома в сильную лупу); уши тонированы вертикально, а морда хрюшки – горизонтально – на нечаянную кляксу никак не похоже. К этому кощунственному графическому шедевру годится для иллюстрации стишок Эрлиха «Свинья»(1929?), в котором есть примечательная строфа:
Припомни, друг: святые именины
Твои справлять – отвык мой бедный век;
Подумай, друг: не только для свинины
И для расстрела создан человек.
Про какие «святые именины» говорит Эрлих? Вопрос не риторический… Есенина убили в поздний предрождественский вечер, 27 декабря. «До свиданья…» требует специального и тщательного стилистического анализа. Ограничимся двумя принципиальными замечаниями. Канцелярское выражение «Пред-на-зна-чен-но-е расставанье…» явно не есенинское, как и «…без руки и слова…». Поищите в его собрании сочинений – не найдете ничего подобного. Да и все восьмистишие, на наш взгляд, интонационно чуждо Есенину. В стихотворениях-предчувствиях на ту же тему, как правило, трогательная задушевность соединяется с хулиганским озорством («Любил он родину и землю,// Как любит пьяница кабак…» и т. п.). «До свиданья…» же звучит заданно погребально, в нем чужая, не есенинская музыка.
И последнее: мотив смерти, как известно, традиционен не только в русской, но и в мировой поэзии; даже если представить, что «До свиданья…» принадлежит Есенину (мы в это не верим), сие ничего не доказывает. Искреннейший и самый, пожалуй, культурный друг поэта, эстет .Грузинов, 25 декабря 1925 г. написал:
Осень. Глушь. Шагаю наугад…
Запах смол. Лопаты мерный стук.
Упаду, затягивая петлю.
Мать-земля! Зерном не прорасту.
Звездочку над полем не затеплю.
(Памяти Сергея Есенина. М., 1926)
Завершим перечень лжесвидетелей и лжеопекунов Есенина.
В декабре 1925 г. объявился еще один – чуть ли не лучший друг поэта – издатель И.И. Ионов(1887-1942?), проявивший внешне большую заботу о его посмертном пути из Ленинграда в Москву (хлопоты в Доме писателей, речь при прощании с телом покойного на ж/д вокзале и пр.). Многие видимые, а еще более невидимые нити соединяют этого психически неуравновешенного и капризно-грубого человека (свидетельства журналиста И.Майского и М.Горького) с загадкой происшествия 27 декабря. Его чрезмерная суета вокруг гроба поэта, бесцеремонно взятая на себя роль его ближайшего друга, тесная связь с «засветившимися» покрывателями убийства, и наконец типичный драматический финал вечно интригующего троцкиста увеличивают интерес к этой личности.
Ионов одно время работал наборщиком в типографии; недоучка, как и большинство пламенных революционеров (один курс худ. училища). Под влиянием брата, Бернштейна Соломона Шмеловича (так в старом справочнике), рано бросился в революционный террор; с 1904 г. – член РСДРП, боевик, в 19 лет осужден военно-окружным судом, познал каторжные тюрьмы (Псков, Шлиссельбург, Орел, Нарым). В одной из своих брошюр восхищался лично знакомым ему по заключению в Шлиссельбургской крепости В.О. Лихтенштадтом (Мазиным), террористом, изготовившим (по его собственному признанию) в августе 1906 г. бомбы для покушения на Столыпина (на даче премьер-министра взрывами бомб было убито более 25 и ранено свыше 30 человек; малоизвестный факт: в 1909 году в устройстве побега из каторжной тюрьмы Н.С. Климовой, одной из организаторов теракта на Аптекарском острове, участвовал В. Маяковский). В 1907 г. Ионов нелегально поселился в Петербурге, но скоро был арестован и пошел вновь по каторжному кругу. После 1917 г. возглавлял издательское дело в Петрограде. Любопытна новая деталь: в начале 20-х годов Ионов (в прошлом наборщик) в качестве коммуниста-пропагандиста в 1922 г. состоял на партучете на Печатном Дворе – не он ли сагитировал наборщика Н.Горбова поступить на службу в Активно-секретное отделение УГРО? Если гипотеза подтвердится, появится еще одна ниточка криминальной связи рыцарей троцкистского плаща и кинжала. Ионов охапками писал барабанно-революционные стихи (в 1926 г. – автор 3-х сборников); движение лирической страсти подменял энергией интерфанатизма. Его опусы в одном ряду с «железной» стихопродукцией 20-х годов. Два примера по одной строфе из 2-х его поделок:
Когда на нас враги точили
Исподтишка свои ножи,
Мы святотатственно разбили
Законов древних рубежи.
«Коммунисты»
Глашатай пламенной свободы,
Он с нами до сих пор живет
И восстающие народы
В даль бесконечную зовет.
«Володарский».
Автор этих тирад – видная партийная персона Ленинграда (переписывался с лично ему знакомым Лениным), шурин Г.Зиновьева (Радомысльского), здешнего советского хозяина (сестра бывшего каторжника – Злата Лилина – символ местного политпросвета – его жена). Нет, никак сей товарищ не мог быть другом Есенина, о чем трещали в декабрьские дни ленинградские газеты. Завершая беглый эскиз портрета буйного в политике и крайне скрытного человека, поделимся двумя принципиальными соображениями. Первое: после XIV съезда РКП(б), когда позиции старой партийной гвардии пошатнулись и ее представители стали приискивать новые теплые местечки, Ионов пригрел в Госиздате многих из тех, кто заметал следы убийства Есенина. Второе: в одном из архивов сравнительно недавно исчезло уголовное дело Ионова, которое КГБ передало туда за ненадобностью на хранение. Настоящую главу закончим неожиданной новостью. Оказывается, Л.Р. Иванов , сын критика и историка литературы, «скифствующего» Р. В. Иванова-Разумника (последнему Есенин одно время поклонялся), в Гражданскую войну служил в войсках ВЧК, являлся зам. секретаря политшколы ВЧК им. Энгельса в Петрограде, а с 1923 г. трудился в Лениздате под началом все того же Ионова. Эти сведения взяты из разысканной нами его «Анкеты». Есть над чем поразмыслить. Конечно, отец за сына не ответчик, однако уж очень крутой поворот сюжета. Впрочем, может, и не столь дивный, если знать, что Разумник Васильевич проявлял милостивое внимание к масонству – это видно из его неопубликованных писем к М.Лемке.
К чести «скифа», позже он прозрел, порвал с большевизмом, достойно вел себя на допросах следователей НКВД (их протоколы нам известны по оригиналам), написал о своих мытарствах и скитаниях правдивые книги. Где-то затерялись его воспоминания о Есенине, о чем свидетельствует письмо критика к В.Бонч-Бруевичу. Неужели и этот близкий поэту и неглупый человек верил в казенный миф о его самоубийстве?
ГЛАВА VI
ЧЕКИСТЫ В БЕЛЫХ ХАЛАТАХ
Вольно или невольно врал, конечно, В.Вольпин в есенинской «Памятке». Действительная хроника англетеровских событий выглядела, по-видимому, следующим образом: убийство поэта на последнем допросе в доме по пр. Майорова 8/23 – перетаскивание тела в соседнюю гостиницу – срочный вызов в «Англетер» коменданта – организация кровавого театра с самоубийством – телефонный звонок Назарова в милицию – приезд агентов Активно-секретного отделения УГРО – составление фальшивого протокола Горбовым – прибытие «скорой помощи» – отправка трупа в Обуховскую больницу.
Теперь приглядимся к одному из малоизвестных звеньев кровавой цепи – «скорой помощи». Первым это ранее недостающее звено обнаружил Э.Хлысталов. Он поведал о московском враче Казимире Марковиче Дубровском, публично признавшемся, что 28 декабря 1925 г. он, тогда брат милосердия станции №2 ленинградской «неотложки», выезжал в «Англетер» и помогал констатировать смерть Есенина.
Правда, начинающий эскулап утаил свое сотрудничество с «органами». Мы проверили по остаткам архива «Скорой» сообщение Э. Хлысталова. Подтвердилось! Зав. ленинградской «Скорой помощью» М.А. Мессель 8 января 1926 г. издал приказ №34, его 4-й параграф гласил: «Полагать больным брата милосердия станции №2 Дубровского Казимира с 8 января. Справка: донесение по станции №2 на 8 января». Параграф 3-й того же приказа удостоверяет: «братец» и до оф. разрешения заведующего уже на работе не появлялся, а с 13 января его продолжал замещать сотоварищ Бунин. За усердие и молчание Дубровскому, видимо, позволили отдохнуть и подкрепить разгулявшиеся нервишки. Милосердный «брат», разумеется, выезжал в гостиницу не один, а сопровождал какого-то врача. Кого? Пришлось вновь погрузиться в старые архивные залежи и попытаться вычислить потенциального чекиста в белом халате.
В конце 1925 г. на станции №2 ленинградской «Скорой помощи» работали врачи: Г.П. Благовещенский (заведующий), Н.В. Балдин, М.М. Волк, Г.Б. Горенштейн (Геренштейн), О.И. Торкачева. Подозрение падает на троих из них. Почему-то из архивного хранения изъяты личные дела М.М. Волк и Г.Б. Горенштейна – факт настораживающий. Согласны: доказательства шаткие. Третий в нашем списке – Н.В. Балдин – представляет больший интерес. В сохранившейся «Алфавитной книге врачей» Ленинграда, кроме прочего, указана его временная должность: врач медпункта типографии им. Володарского, а здесь на партийном учете стояло не одно лицо, причастное к «тайне „Англетера“.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Суббота, 14 Янв 2023, 21:19 | Сообщение # 34 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | В 1925 г. Балдин жил на чекистской Комиссаровской ул. (д. №55), позже- 1928—1929 гг - в кв. №119 по ул. Красных Зорь, 26/28, – в том самом партийном доме, где отдыхал от трудов неправедных второй в Ленинградском ГПУ человек, И.Л. Леонов. Соседство с ним само по себе показательно – далеко не каждый удостоится такой чести (напомним, в том же доме жил С.М. Киров). Предполагаем, Леонов лично не отдавал приказ Балдину не поднимать шума при виде ужасной картины в 5-м номере „Англетера“, но рекомендовать кому-то включить его в спецбригаду „Скорой помощи“ он, полагаем, мог. Кому?.. Первое, что приходит на ум, – гл. врачу «Скорой помощи». Он-то в первую очередь мог сформировать нужную для «дела» бригаду «тишайших» медиков. Ищем какие-либо биографические сведения о главвраче М.А. Месселе. Его фамилия и служебная обязанность, как и тысяч других, открыто обозначены в справочной книге «Весь Ленинград – 1925». И вот наконец-то найдены «Анкетные листы» (1937, 1940) и пр. документы заинтриговавшего нас эскулапа. Из них узнаем:
Меер Абрамович Мессель родился в 1893 г. в Петрозаводске Олонецкой губернии. Отец владел портняжной мастерской, мать – модистка, имела шляпный магазин. Учился вначалев Петербургском психоневрологическом институте, затем в Юрьевском. В его «Автобиографии» (1937) записано: «С 1918 и до 1923 г. служил на фронтах в Красной Армии (Мурманский фронт, Южный фронт, под Перекопом)». Далее, там же, настораживающая пометка: «Начальник 171-го эвакуационного пункта VI Армии (Южный фронт)». Эта должность, как нам известно, – чекистская. Многозначительна следующая строчка: «Начальник сан. части южной завесы войск ГПУ Карельского района». Явно тянуло нашего доктора к тайному учреждению. В 1922-1923 годах он – старший врач 2-го Петроградского конвойного полка войск ГПУ (в другом документе указан 3-й полк, с которым были связаны критик-чекист П. Н. Медведев, подмахнувший милицейский протокол, и др. замешанные в есенинском «деле» лица). Оставаясь охранителем здравия гэпэушников, Мессель с сентября 1922 г. возглавлял петроградско-ленинградскую «Скорую помощь». Его вполне можно назвать чекистом в белом халате. Такой служака наверняка имел связь с начальником Секретной оперативной части (СОЧ) ГПУ Леоновым и по его сигналу (или чьему-то другому) отправил в «Англетер» «своих» людей. Так замыкается еще одно подозрительное звено. Чекистская «скорая» промчалась по улицам Ленинграда более 70 лет назад, но только сегодня обнаруживается ее кровавый след.
28 декабря в 16 часов тело поэта было доставлено в Обуховскую больницу. Здесь, говорят газеты, состоялась судмедэкспертиза тела покойного. Доказано: судмедэксперт А.Г. Гиляревский вскрытие не производил, во всяком случае известный архивный акт на эту тему – фальшивка. Мы не удивимся, если кто-нибудь докажет, что вскрытия трупа вообще не было. (Есенин, судя по всему, подвергался чудовищным побоям, и уже внешний осмотр позволил бы зафиксировать надругательство.) Правду мог знать гл. врач Обуховки В. Р. Штюллерн, работавший здесь с 1897 г. Но вскоре после описываемой трагедии он внезапно заболел и в сентябре 1926 г. умер. Еще в большей степени, по службе, мог быть хоть как-то посвящен в секрет старший прозектор больницы В.Н. Лукин, но каких-либо ниточек обнаружить пока не удалось. Архив Обуховки за 1925 г. почти полностью уничтожен (увы, такая же картина док. разорения и по многим др. ленинградским организациям и учреждениям той смутной поры). Добавим еще один темный медицинский мазок. Кто только не упражнялся в очернении поэта: политики, критики, журналисты, разная мелкая мемуарная братия… Многие из них только тем и зацепились в истории, что тявкнули раз-другой на покойного «Сережу». Но, пожалуй, больше всех изгалялся некий заезжий (1911 г.) из Швейцарии (проездом в Цюрих) психиатр И.б. Талант (под этим именем он фигурирует в современной литературе о Есенине. В 1926 г. он опубликовал в «Клиническом архиве» (Л. Т. 11. Вып. 2), наверное, самую грязную в истории психиатрии статью «О душевной болезни Есенина». В ней такие выражения: «величайший лирик пьянства», «…остается удивляться поистине пьяной любви поэта к зверям и всякого рода скоту», «…распад, расщепление личности» и т. п. (Есенина признавал абсолютно здоровым всемирно известный французский психолог Пьер Жане).
Автор этих и многих других гнусностей приседал на цыпочки перед Л.Авербахом, приятельствовал с небезызвестным рифмоплетом А.Крученых, заполонившим своей антиесенинской "продукцией" (так он именовал жанр своих злобных брошюрок) нэпмановский книжный рынок. Но Бог с ним, с этим окололитературным шулером, вернемся к Е.Я. Голанту – никакой ошибки! – так его правильно именовать. Сей жулик от науки, оказывается, одно время обретался в Ленинградском пединституте им. Герцена. Что примечательно – штатным доцентом вчерашний «профессор» утвержден 1 сентября 1929 г., когда троцкистские крысы побежали из своих насиженных нор в спасительные теплые углы. В Ленинграде жила сестра Голанта, – тоже психиатр, – видимо, она и порадела братцу, – не исключено: редактировала его «трактаты» в «Клиническом архиве», собрание выпусков которого представляет почти всю русскую литературу сумасшедшим домом. Отыскалось и небольшое «дельце» Е.Я. Голанта. В нем есть любопытная пометочка: «1918-1920 г. Внешкольн. п/о, криминол.», что, очевидно, расшифровывается как занятие сиим мужем в некоем спец. подотделе криминологией.
В 1933 г. в пединституте им. Герцена Голант исполнял обязанности зав. кафедрой педагогики, но студенты почему-то не замечали его ума и познаний и протестовали против его лекций (это во времена-то всеобщего послушания); в ту пору профессиональный лжец пропагандировал псевдонауку педологию, и на одном из собраний (2 апреля 1937 г.) директор института Н.И. Стриевская, разгромив новомодный абстрактный зуд, сказала о Голанте: «…редко бывает в институте, мало и плохо работает». И добавила: «Поменьше бы каялись, побольше бы работали…» Типичный негодяй своего времени, за свои мерзости наверняка «пострадал», позже за подлость реабилитирован… – скучно на этом свете, господа.
ГЛАВА VII
ОН СТОРОЖИЛ ТЕЛО ПОЭТА
«Не в припадке увлечения, а совершенно сознательно говорю, что после Д.Бедного и Маяковского Вы более, чем кто бы то ни было из наших поэтов, послужили пером революции впервые годы вооруженной борьбы, годы смертельной опасности, когда «смена вех» была не выгодным, а весьма рискованным делом» (рукопись, архив Пушкинского Дома).
Такую высокую оценку творчества В.В. Князева (Седых) дает в начале 30-х годов вульгарный критик – социолог Л.Г. Калмансон, более известный под псевдонимом Лелевич, – второй после Сосновского ненавистник Есенина. В тот период общественно-политические координаты сместились: самого Лелевича исключили из партии, он уже не комиссарил в советской печати как прежде, наводя страх на литераторов-попутчиков и всех недостаточно покрасневших авторов. А еще недавно этот новоявленный Писарев с партбилетом делал политику в литературе, нещадно хлестал в газетах и журналах писателей, используя методы «опертроек», председателем одной из которых он был в Гражданскую войну. К тому времени сошла на нет и сомнительно-шумная известность Красного Звонаря – под таким псевдонимом любил выступать В.Князев, сочинитель бойких стихотворных фельетонов, большевистских агиток и безбожных куплетов. Он вполне подходящий прототип И.Бездомного из «Мастера и Маргариты» Булгакова, но, в отличие от худ. персонажа, никогда не сомневавшийся в своем поэтическом таланте. Князев пел оды коммунистам далеко не бескорыстно. По воспоминаниям современников, он мог зарифмовать любой соц. заказ и сшибал в редакциях не без помощи всесильного Зиновьева наивысшие гонорары.
После XIV съезда РКП(б) и особенно после 1929 г. Князева, пропагандиста красного террора и мировой революции, выставили на задворки литературы, против чего он горлодерски возмущался, кроя на всех углах Сталина. «Ваша судьба вызывает во мне целый взрыв возмущения. Крепись! Классовая и неотделимая от нее историческая справедливость возьмет свое!» – писал ему в тот период его друг Лелевич. («Справедливость» сей неистовый ревнитель 20-х годов понимал как обязательное собственное господство.) По закону нравственного возмездия, в 1937 г. пришел черед Красному Звонарю отвечать за рифмованные призывы к кровавому насилию и отрицание всего святого. Разумеется, позже нашлись духовные родственнички Князева-Шарикова и Лелевича-Швондера, реабилитировавшие своих предшественников. Теперь, надеемся, понятно, почему в ночь с 28 на 29 декабря 1925 г. Князев сторожил тело Есенина в морге Обуховской больницы на Фонтанке. Здесь-то он сочинил пространное стихотворение (опубликовано в ленинградской «Новой вечерней газете»). Из этого опуса часто цитируют следующую строфу:
В маленькой мертвецкой, у окна,
Золотая голова на плахе.
Полоса на шее не видна -
Только кровь чернеет на рубахе.
Четверостишье обычно приводят как деталь – аргумент в пользу версии убийства Есенина. Меж тем все стихотворение говорит как раз об обратном. Не мог Князев разделять мнения о насильственной смерти поэта. Не для того он был приставлен цепным псом у заледенелого тела. Подпись под элегической балладой («Живший его стихами») насквозь лицемерна. Никогда Князев не сочувствовал таланту Есенина и близких ему крестьянских поэтов – достаточно прочитать его пышущую к ним ненавистью книжку «Ржаные апостолы…», в которой он «стирает в порошок» Н.Клюева и его собратьев по перу, глумится над Россией и поет дифирамбы кровожадному Интернационалу. «Все мы труп бесценный охраняем», – пишет странный ночной сиделец. С какой целью? – задаем мы резонный вопрос. Почему на роль сторожа выбран не какой-нибудь служитель прозекторской (здесь работали 8 чел.), а заботливо опекаемый партцарьком Зиновьевым преданный ему бард?
Проверка показала: Князев действительно провел ночь в морге Обуховской больницы. В том же стихотворении он пишет: «Вон Беляев… кровью залит весь…» К трупу была прикреплена бумажка с фамилией страдальца. В ленинградской газетной хронике происшествий мы нашли заметку, сообщавшую о подростке А.Беляеве, зарезанном трамваем в процессе его неудачной попытки вскочить на ходу на подножку. Так что Князев и вправду дежурил у тела убиенного Есенина. Какой-то абсурд в стиле Гойи. Он присутствует во всей англетеровской истории: в контрольно-финансовых списках жильцов гостиницы фамилии Есенина нет, но его упорно в нее «поселяют»; ванны в 5-м номере нет (сохранилась инвентаризационная опись «Англетера», март 1926 г.), но воспоминатели «затаскивают» в нее поэта да еще присочиняют для пущей убедительности скандальный сюжетец с подогреваемым без воды котлом; милиционер, вчерашний наборщик солидной типографии, прошедший комиссарскую выучку и экзамен секретно-оперативной школы, составляет полуграмотный «акт» и дает его на подпись явно избранным понятым; следственный фотограф почему-то устраняется, а на его месте в злосчастном 5-м номере тут как тут придворный кремлевский мастер М.Наппельбаум, влюбленный в Свердлова и Дзержинского и «кстати» пожаловавший из Москвы; тело поэта еще не остыло, нет еще результата судмедэкспертизы, а ленинградские газеты наперегонки сообщают о самоубийстве, наконец – исчезают многие важнейшие документы есенинского «дела», как будто речь идет о зауряднейшем несчастном, а не о европейски известном человеке, стихи которого уже при жизни переводились в 20-ти странах.
Однако пора давать ответ на поставленный выше недоуменный вопрос, связанный с ночным доброхотом. Князев сторожил тело Есенина по чьему-то прямому приказу, а не по своей воле и душевному порыву (такового у него просто не могло быть). Здесь «темные силы» явно перестарались с подстраховкой; Красному Звонарю надо было бы помалкивать о щекотливом поручении, а он, томимый зудом версификаторства и гонорара, раззвонил на весь Ленинград. Не ошибемся, если предположим, что Князев выполнял в ГПУ роли самого дурного свойства (о его подобной склонности пишет в мемуарах хорошо его знавший по работе в «Красной газете» литератор А.Лебеденко, приятель К.Федина). Прослеживается связь Князева с чекистами-сексотами и даже непосредственно с ведомством ГПУ.
1 ноября 1924 г. на заседании бюро коллектива 3-го Ленинградского полка войск ГПУ рассматривалось его заявление о восстановлении в партии (очевидно, как лицо свободной профессии, он стоял на учете в этом полку). В тот день парторг В.Егоров просьбу Князева отклонил – «в виду его неразвитости» и потери связи с организацией с 1922 г. Удивляться такой резкой оценке «горлана-главаря» не следует, он, самоучка, умел лишь бойко слагать звонкие рифмы, книг же читать не любил. Прижимистый в деньгах, подолгу не платил партвзносов. Из протоколов собраний сотрудников «Красной газеты», где он печатался, известно, что в феврале – августе 1924 г. (полгода) сей зиновьевский певчий не заплатил в партийную кассу ни копейки, хотя только в феврале того же года его заработок составил 259 руб. 68 коп., а это месячный оклад советского чина губернского масштаба. В протоколе №100-б заседания комиссии РКП(б) Центрального района (1924 г.) по идеологической проверке сотрудников «Красной газеты» о Князеве сказано: «Недисциплинирован. Член партии с уклоном к рвачеству. В партии является балластом». Позже, как видим, он пытается получить партбилет в чекистской организации, но и там ему это тоже не удалось.
Цель палачей и их порученца в морге Обуховской больницы: не допустить к осмотру тела поэта ни одного человека, ибо, повторяем, сразу же обнаружились бы страшные побои и – не исключено – отсутствие следов судмедэкспертного вскрытия. Поставленную передним кощунственную задачу негодяй выполнил – не случайно в 1926 г. его печатали как никогда обильно. Иуда щедро получал свои заработанные на крови сребреники. Другого объяснения странного дежурства в мертвецкой стихотворца-зиновьевца трудно найти. В одном из питерских архивов мы 2 года добивались «личного дела» Князева. Так и не добились… В заключение сюжета о стороже изувеченного, как мы полагаем, тела Есенина, две цитаты. Одна из стишка Князева «Откровение Муссолини», обыгравшего фразу итальянского фашиста о попечении Иисуса Христа над здоровьем ближних. Автор – конечно же пылкий интернационалист и безбожник, – потешаясь, заключает:
И доселе всякий знает
От Читы и до Ростова, -
На ослах лишь выезжает
Церковь кроткая Христова.
(вечерний выпуск «Красной газеты», 1927, №70.)
В ответ красногазетчику по почте пришла следующая эпиграмма с примечательной анонимной подписью:
Циничен, подл, нахален, пьян
Средь подлецов, убийц и воров
Был до сих пор один Демьян -
Ефим Лакеевич Придворов.
Но вот как раз в Великий пост
Из самых недр зловонной грязи
Встает еще один прохвост -
«Поэт шпаны» – Василий Князев.
Не Есенин
Вероятно, подпись не случайна. Аноним, может быть, что-то знал о кощунственном задании Князева в мертвецкой Обуховской больницы. В 1937 г. Красного Звонаря расстреляли по статье 58-10. Реабилитирован в 1992 г. Жаль, что тогда расхожая формула «антисоветская пропаганда» не комментировалась. Он всю жизнь был ярым советским пропагандистом, только в Кремле хотел видеть не диктатора Сталина и его окружение, а Троцкого, Каменева, Зиновьева и им подобных.
Часть 2
ГЛАВА VIII
МАТРОС-БОСЯК И ЕГО ПРИЗРАК
В начале ноября 1925 г. Есенин спешно приезжает в Ленинград, встречается здесь с другом, партработником П.И. Чагиным, и своим давним знакомым, журналистом Г.Ф. Устиновым.
[С.Есенин и П.Чагин, редактор газеты «Бакинский рабочий», в доме которого написана большая часть «Персидских мотивов». Баку, конец сентября – начало октября 1924 г.
Надо помнить, поэту в то время угрожали судом, и поездка, очевидно, носила отнюдь не развлекательный, а разведывательный характер. Есенин явно нервничал, вероятно, наводил какие-то справки, с кем-то встречался. Вряд ли он намеревался перекочевать в Ленинград – его бы «достали» и здесь. О будущем назначении симпатизировавшего ему Кирова и любившего его Чагина он вряд ли знал. О перемещении их из Азербайджана в Ленинград стало известно лишь в конце декабря. Настроение у Есенина было крайне пасмурное (об этом пишет в своей книге фотографировавший его в ноябре М.Наппельбаум). С Эрлихом в тот раз он встречался, но близко не общался и не давал ему никаких серьезных поручений. В Ленинграде жили более близкие Есенину люди, и в свете этого его декабрьская телеграмма Эрлиху с просьбой о снятии квартиры неожиданна… Что же заставило его внезапно броситься в город на Неве?
В начале сентября 1925 г. он ехал с Софьей Толстой в поезде Баку – Москва и наверняка вспоминал гостеприимный азербайджанский кров Чагина. Издатель И.Евдокимов требовал его возвращения в столицу, в противном случае грозил расторгнуть договор на выпуск его собрания сочинений. 6 сентября произошла проклятая неприятная история. Оставив жену в купе, Есенин направился в вагон-ресторан, но чекист-охранник, ссылаясь на приказ начальства, преградил ему дорогу. Есенин вспылил. Услышав перебранку, дипкурьер А.М. Рога (49 лет) принялся нудно воспитывать несдержанного пассажира. Он узнал его, и ему, очевидно, доставляло удовольствие прочитать знаменитому поэту нотацию, тем более, если не ошибаемся, он сам пописывал вирши и не прочь был «дать урок» буяну-попутчику. Кстати, стихотворца по фамилии Рога нахваливал Маяковский на одном из заседаний Комакадемии в 1926 г.
Разгорелся скандал. Рога привлек к «делу» ехавшего в том же вагоне врача Ю.Левита, тогда начальника отдела благоустройства Моссовета. Эскулап-коммунальщик, видимо, чувствовал себя уверенно и видел в Есенине если не слесаря-водопроводчика или истопника, то уж никак не европейски известного поэта. Левиту покровительствовал «сам» Л.Каменев, проча его кандидатуру в наркомы здравоохранения Закавказской республики. Левит, вряд ли знакомый с понятием «такт», отправился в есенинское купе на предмет обследования психического здоровья «скандалиста». Легко представить, как последний реагировал на бесцеремонную выходку удачливого совчина. Некоторые подробности этой истории впервые раскрыл английский есениновед Гордон Маквей в нью-йоркском «Новом журнале» (1972, кн. 109). Исследователь напечатал «Дело С.А. Есенина по обвинению его по ст. 176 УК ». Дадим некоторые отрывки из этой публикации и сопроводим их нашими замечаниями.
В своем заявлении в прокуратуру Рога жалуется, что «известный писатель» пытался ворваться в его купе, и далее: «… он весьма выразительными и неприличными в обществе словами обругал меня и грозил мордобитием. По дороге освидетельствовать состояние Есенина согласился врач Левит, член Моссовета, но последнего Есенин не подпустил к себе и обругал…» – следует известное «крамольное» выражение. Рога не ограничился собственным видением конфликта, а пошел дальше: напомнил прокуратуре «возмутительное» общественное поведение Есенина в прошлом, даже сослался на «Правду», освещавшую в 1923 г. некие его проступки. Уголовная яма рылась основательно, с намеками и прямыми обвинениями в духе типичных подобных процессов 20-х годов.
Не менее суров был и Ю.Левит. «Всю дорогу с момента посадки, кажется в Тифлисе гражданин Есенин пьянствовал и хулиганил в вагоне… упорно ломился в купе Рога и обещал избить ему морду. – писал он.
Вот как эту историю излагает Есенин: «6 сентября, по заявлению Рога, я на поезде из Баку будто бы оскорбил его площадной бранью. В этот день я был пьян. Сей гражданин пустил по моему адресу ряд колкостей и сделал мне замечание на то, что я пьян. Я ему ответил теми же колкостями. Гражданина Левита я не видел совершенно и считаю, что его показания относятся не ко мне. Агент из ГПУ видел меня, просил меня не ходить в ресторан. Я дал слово и не ходил. В Бога я не верю и никаких «Ради Бога» не произношу лет приблизительно с 14-ти. В купе я ни к кому не заходил, имея свое. Об остальном ничего не могу сказать. Со мной ехала моя трезвая жена. С ней могли и говорить. Гр. Левит никаких попыток к освидетельствованию моего состояния не проявлял. Это может и показать представитель Азербайджана, ехавший с промыслов на съезд профсоюзов. Фамилию его я выясню и сообщу дополнительно к 4 ноября начальнику 48-го отделения милиции.
29. Х. – 25. Сергей Есенин».
Своим заявлением поэт как бы говорит: отстаньте от меня, дело не стоит выеденного яйца. Столкнулись амбиции преуспевающих чинов и достоинство многократно защищавшего свою честь легко ранимого человека (ранее на него заводилось более десятка уголовных, пахнущих сиюминутной политикой дел). С подачи Рога и Левита Нарком иностранных дел (НКИД) обратился в Московскую губернскую прокуратуру. Та весьма оперативно передала «крамолу» судье Липкину. Судебное колесо завертелось. Последовали допросы, угрозы. Не помогли даже влиятельные заступники. Кто-то более всемогущий их отверг и, возможно, «порекомендовал» расправиться с поэтом.… Сразу же после допроса Есенин ринулся в Ленинград. Подчеркнем, сентябрьский дорожный скандал 1925 г. привел в конце концов к декабрьской трагедии. Обратите внимание, в том же тревожном сентябре Есенин сжег на квартире своей первой жены Изрядновой (согласно ее воспоминаниям) большой пакет со своими рукописями. Не сомневаемся, в том пакете были его честные откровения «о времени и о себе». Видимо, опасность для его жизни была настолько велика, что он, бесприютный, не решился уничтожать свои записи при нежелательных свидетелях и сделал это в надежном месте. Подчеркнем, вся эта грустная история десятилетиями или замалчивалась, или искажалась. После его гибели прыткие газетчики и его трусливые знакомцы-мемуаристы трещали: покончил счеты с жизнью не случайно – ведь незадолго перед самоубийством почти свихнулся, что подтверждается его пребыванием в псих. клинике 1-го Московского гос. университета. Волноваться Есенину было от чего – над ним тяжелой тучей навис неправедный суд с легко угадываемым печальным приговором. «Психов не судят», – напомнили ему родственники и с огромным трудом уговорили лечь в больницу…
Но вернемся к его странно-поспешной ноябрьской поездке в Ленинград. Скорей всего, он «наводил мосты» для подготовки бегства за рубеж. Из его письма от 27 ноября 1925 г. к П.Чагину: «…вероятно, махну за границу». Полагаем, кто-то этот его замысел выдал. Предателя установить сложно, и на сей счет может быть немало предположений. Мимоходом два небольших отступления. В свой ноябрьский приезд в Ленинград бесприютный поэт ответил на вопрос местного журналиста о материальном положении советских литераторов. «Хотелось бы, чтобы писатели пользовались хотя бы льготами, предоставленными советским служащим. Следует удешевить писателям плату за квартиру. Помещение желательно пошире, а то поэт приучается видеть мир в одно окно» – говорил он (Новая вечерняя газета. 1925. №208. 18 ноября). Резким контрастом к этим словам звучит ответ на тот же вопрос преуспевающего кремлевского Д.Бедного: «А вообще говоря – жаловаться мне не на что».
Ноябрьское посещение Есениным Ленинграда запомнил прозаик Н.Н. Никитин, автор известного романа «Северная Аврора». В своих воспоминаниях он опровергает, что в тот раз поэт жительствовал в «Англетере», о чем любят порассуждать досужие следопыты. Оба они лишь заходили в гостиницу, где тогда остановились руководитель Московского камерного театра А.Я. Таиров и его артисты. Другая встреча Никитина с поэтом состоялась на квартире И.Садофьева. «…Когда я пришел, гости отужинали, шел какой-то „свой“ спор, и Есенин не принимал в нем участия. Что-то очень одинокое сказывалось в той позе, с какой он сидел за столом, как крутил бахрому скатерти». – пишет мемуарист. В такое психологическое наблюдение можно поверить. Ожидавший суда затравленный Есенин мучительно искал выхода из создавшегося тупикового положения. Окружавшие же его благополучные литераторы не подозревали о смятениях московского гостя. Метко охарактеризовал Никитин и внезапный отъезд Есенина из Ленинграда – «…будто сорвался». Что-то случилось… Далее наблюдательный прозаик вспоминает последние декабрьские дни 1925 г. и роняет весьма примечательные для нашей темы фразы: «Помню, как в Рождественский сочельник кто-то мне позвонил, спрашивая, – не у меня ли Есенин, ведь он приехал… Я ответил, что не знаю о его приезде. После этого два раза звонили, а я искал его где только мог. Мне и в голову не пришло, что он будет прятаться в злосчастном „Англетере“. Рано утром, на третий день праздника, из „Англетера“ позвонил Садофьев. Все стало ясно. Я поехал в гостиницу».
Из многих вздорных записок о последних днях жизни Есенина свидетельство Никитина выделяется своей правдивой тревожной индивидуальностью (однажды они собирались вместе рыбачить на Оке). Особенно примечательны эти анонимные звонки каких-то псевдоесенинских радетелей. Уж не Анна ли Берзинь названивала? Позже она расписывала, как бросилась из Москвы в Ленинград «спасать поэта», искала его в гостиницах, но безуспешно. Если следовать логике Берзинь, беглец отказался от встреч со своими знакомыми, притаился в партийно-гэпэушном «Англетере», предпочтя общество «архитектора» Ушакова, «авангардиста» Мансурова и других незнакомых ему лиц. И какие оказались скрытные журналист Устинов, «имажинист» Эрлих да и тот же путаник-стихотворец Садофьев, никому не сообщившие о местопребывании Есенина. Сам же он, анахорет, почему-то за 4 дня не захотел позвонить ни доброму приятелю Оксенову, ни ранее дававшему ему кров Сахарову, ни тому же писателю Никитину. В 5-м номере, согласно сохранившейся инвентаризационной описи «Англетера», телефона не имелось (да и откуда ему было взяться, как уже выше говорилось, в наскоро меблированной комнате, бывшей аптеке. Но аппараты находились в 1, 2 и 3-м «а» номерах, висели рядом в коридоре, красовались у швейцаров (Оршман, Слауцитайс, Малышев); на просьбу постояльца в любую минуту мог откликнуться дворник В.П. Спицын, благо он жил в той же гостинице. Нет же, Есенин сидит бирюком, рад-радешенек, если к нему взглянут «опекуны» Устиновы и Эрлих.
Продолжаем анализировать «парадокс молчания» поэта. В «Англетере» постоянно днюют и ночуют известные в ленинградской культурной жизни люди: киноартист П.Поль-Барон, артистка Е.Инсарова-Максимова, режиссер Мариинского театра В.Рапопорт, певица С.Троян, еще один мастер киноэкрана – М.Колоколов и др. интересные личности, а бедный поэт ни к кому носа не кажет, прямо-таки отшельник. Между прочим, Никитин писал: «И до смерти Есенина и после мне неоднократно приходилось слышать о его невероятной общительности. Да, он был очень общителен». И чтоб такой компанейский человек накануне Нового года и Рождества (по н. ст.) отсиживался в полуподвальном номере гостиницы? – в это невозможно поверить.
За 70 с лишним лет ни один жилец «Англетера» (фарисеи Устинов, Ушаков, Рубинштейн не в счет) – а их насчитывается до 150 – не оставил ни строчки, ни словечка о необычном госте, ни один работник того же дома даже не заикнулся по тому же поводу. Многие воспоминатели видели поэта всего лишь мимоходом, но оставили, однако, свои письменные разглагольствования, а здесь история, от которой вздрогнула не только читающая Россия, но и Европа, – нет, в которой раз утверждаем: не останавливался Есенин ни на час в злосчастном «Англетере».
Посоветуем всем, кто поверил «заботнице» А.А. Берзинь (псевдоним – Ф.Ложкин), «трогательно» разыскивавшей поэта в Ленинграде, обратиться хотя бы к ее биографии периода 1918-1921 гг., когда она, комиссар-политпросветчик, служила в 4-й и 12-й армиях, а одно время, если верить старому справочнику, зам. начальника Политпросвета 44-й дивизии. Кто знает, не остался ли после того у Анны Абрамовны чекистский мандат. Есенин, кстати, в минуты откровения очень плохо отзывался о ней. Нам на глаза попался протокол заседания бюро ячейки ВКП(б) отделения языка и литературы Ленинградского пед. института им. Герцена (4 октября 1927 г.). Тогда филологи избрали некую Берзинь (имя и отчество не указаны) ответственной за работу в комсомоле. Не Анну ли Абрамовну? Помня, что здесь же работал «подписант» милицейского протокола Н.Горбова – П.Медведев, литератор и чекист, недавно возглавлявший красную молодежь в 3-м полку войск ГПУ, историей пед. образования в Ленинграде стоит заняться пристальнее. Итак, поэт в лихорадочном состоянии возвратился в начале ноября в Москву, пожурил в письме за невнимание Чагина, упомянул Устинова, а через 3 недели спрятался от судилища в псих. клинику. Дальнейшее известно.
От кого известно? Главным образом – от Эрлиха и Устинова. Двурушная натура первого разоблачена, вся его декабрьско-январская возня антиесенинская. Портрет второго «благодетеля» не так ясен. Попробуем обрисовать его, используя новые документально-архивные материалы.
Устинов, уроженец уездной глухомани Нижегородской губернии. Родители – староверы. Изгнан из церковно-приходской школы за богохульство. Плавал на пароходах матросом. Частенько буянил, а позже выдавал свои проступки за полит. акции, направленные против «живоглотов-кровопийцев». Написал на эту тему скандальную брошюрку. Босячествовал – в его облике и характере угадывается горьковский Челкаш. Не раз попадал в тюрьмы, как водилось, бегал из них. В начале Первой мировой войны издал книжечку, в которой заявил себя русским патриотом. Скоро, однако, резко изменил свою позицию (выгодно!) и стал ярым пропагандистом поражения России. Февральскую революцию встретил эсером в Петрограде, тогда-то и состоялось его знакомство с Есениным. В дни Октябрьского переворота переметнулся к большевикам, исполнял роль их воинствующего рупора. В декабре 1917 – январе 1918 г. редактировал газету «Советская правда» (Минск), освещавшую борьбу Красной Армии на Западном фронте. Бегло полистаем это издание, задерживаясь на устиновских статьях и заметках: «Мы говорим прямо и откровенно: русская революция является началом социальной революции во всем мире» (№2). Устинов часто печатался под псевдонимом Георгий Фанвич. В 4-м номере его стихотворный фельетон «Небесное совещание»:
А про Русь – отдельный сказ.
Исключительный приказ:
Если кончится война, -
Чтоб Гражданская была.
Пишет разухабисто – нагловато, «художественно» иллюстрируя небогатый набор большевистских лозунгов. Вот, к примеру, его очередные компассажи из «Советской правды»: «…как бы ни вопили социал-патриоты, они все-таки должны признать, что большевизм спас человечество от продолжения кошмарной бойни…» (№15). Устинов-Фанвич, он же Заводный, он же Клим Залетный, уверен: «…российская революция – гуманнейшая из всех революций» (№18), он зовет «…туда, где лучезарно сверкает яркое солнце Социализма» (№19). Как тут вместе с И.Буниным («Окаянные дни») не воскликнуть по тому же поводу: глаза твои бесстыжие, где и когда ты видел, чтобы в этой войне что-то сверкало, кроме штыков и сабель.
№ 24-й (1917 г.) «Советской правды» примечателен для скорбной есенинской темы: на одной из страниц мелькнула фамилия М. Никольского, тогда начальника минского пункта №7. С 1920 г. он знакомец Эрлиха, его опекун по ЧК, в 1925-м и позже (?) секретарь Секретной оперативной части (СОЧ) Ленинградского ГПУ, рабочая темная лошадка при начальнике И.Леонове. Полезным для выяснения обстоятельств глумления над покойным Есениным оказалось наше знакомство с предшественницей «Советской правды» – газетой «Фронт» (орган исполкома Съезда солдатских, рабочих и крестьянских депутатов Западного фронта). В №47 (1917 г.) солдат Н.Савкин опубликовал свой стишок «Товарищу»: «О, друг мой, товарищ,// Оставь, не печалься.// Я вижу и чувствую душу твою…» Для создания полной картины преступления и хода его сокрытия эта деталь существенна (мы позже систематизируем наши «белорусские» наблюдения) – ведь именно Савкин за несколько дней до гибели поэта передал образцы его почерка чекисту-графологу Зуеву-Инсарову. Есенин презирал Савкина и его угрозы. В том же «Фронте» встречаются и другие наши «знакомые».
Вернемся к Устинову. В Гражданскую войну он занимался газетно-публицистической деятельностью (какой – пока секрет, мы его раскроем в финальной главе нашей книги), выпускал серию пропагандистских брошюрок. В период нэпа и позднее сочинял совсем никудышные рассказы, повести и даже романы, героями которых становились конечно же уходящие в революцию босяки, руководимые сознательными интеллигентами. Работал в «Правде», «Известиях», его перо, не зная жалости, разило «контру». Мечтал он стать «писателем для женщин», но у жестокого, категоричного автора не имелось для этого никаких данных. Большую известность приобрел как лит. критик пролеткультовского толка. Его книга «Литература наших дней» (1923) – образчик политпросвета и агитпропа: разнос прежде так милых автору Горького, Бунина, теперь эмигрантов и «отступников», шельмование Блока, Орешина на фоне фанфар Гастеву, Герасимову, Садофьеву и прочим одописцам «железной поступи революции».
Устинов не знал сомнений, не мучался исследованием образного мира произведений писателей. Он выносил приговор, как в трибунале, воплощая на практике вульгарно-социологические идеи Фриче, Переверзева и им подобных «неистовых». Приведем важнейший устиновский постулат: «…у художника его стиль (форма) всегда и неизбежно, решительно без всяких исключений, является отражением его классового самосознания». Именно с такой отмычкой критик, своего рода следователь Пролеткульта по особо важным лит. делам, рассматривает творчество С.Есенина. Его Пугачев из одноименной поэмы – «…синоним оппозиции по отношению к пролетарскому государству». Поэт, по его мнению, «…совершенно отрекся от своих „большевистских“ заблуждений. Рязанский кулак может спать спокойно. Сын вполне оправдал его доверие», ему «…сладок запах отцовского навоза». Признавая талант автора «Пугачева», он вешает на него ярлык собственного изобретения – «…самый неискоренимый психобандит», который «плюнул на социализм». Согласитесь, так резко и доносительно не мог написать друг, в качестве которого без устали представляли есенинского знакомого. В 1925 г. Устинов мог, наверное, быть для Есенина лишь застольным собеседником, но никак не духовно близким человеком.
Теперь представьте себе вчерашнего авантюрного матроса-босяка и, по ироничной самооценке, «забулдыгу» – поэта вдвоем в «Англетере». Устинов вспоминает в сборнике «Памяти Есенина» (М., 1926): «Днем, перед роковой ночью, Сергей, когда мы были вдвоем в его комнате, нежно опрашивал меня про мою жизнь, сидя у меня на коленях. Спросил об одной девушке, о Р.П. И когда я ему ответил, он долго плакал, склонившись ко мне на плечо…». Как все это фальшиво-нарочито, плаксиво-сентиментально, как не вяжется с «хулиганом» Есениным. Даже нынешние недоброжелатели поэта (а таких немало) подметили «женский» стиль мемуаров (дальше мы раскроем имя воспоминательницы). Устинов вылил ушаты помоев на гроб усопшего 29 декабря 1925 г. в ленинградской вечерней «Красной газете», где он время от времени печатался, наезжая в Северную Пальмиру. В той же газете «друг» представил своего знакомца законченным алкоголиком. И так писал человек, у которого обычно под кроватью валялась батарея пустых бутылок (по воспоминаниям хорошо знавшей его Н.М. Гариной, жены драматурга Гарина-Гарфильда).
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Вторник, 17 Янв 2023, 12:19 | Сообщение # 35 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | Позволим себе отступление о пресловутом пьянстве Есенина, подаваемом чуть ли не в раблезианском духе. Бездомный поэт отдавал дань Бахусу, но, как правило, в компании с приятелями. Он чаще всего находился на виду, на него глазели, измеряя – каждый по-своему – количество выпитого им спиртного. Уверен, образ постоянного хмельного скандалиста навязан нашей прессой и его, любившими поживиться на чужой счет, мнимыми приятелями. Духовно же симпатичные Есенину люди, искренне почитавшие его, говорят о нем с большим тактом. Актриса Августа Миклашевская, которой посвящено стихотворение «Заметался пожар голубой…», в своих воспоминаниях почти не касается хмельной проблемы, потому что она при их встречах и не возникала, ибо в обществе сердечно расположенных к нему знакомых он сохранял душевное равновесие и в допинге не нуждался. Многие литераторы-современники Есенина прикладывались к бутылке не реже, если не чаще. Так, из переписки благополучного К.Федина известно: пил он мертвецки, но за домашними занавесками. Любил заложить за воротник ленинградский поэт И.Садофьев. Этот список легко продолжить. Но в глазах читателей они выглядели скромными овечками, их образ лепился газетами и др. средствами информации. Не имея возможности дискредитировать творчество Есенина, пользовавшегося небывалой в начале XX в. популярностью в народе, его хулители кинулись на него самого. Среди таких был и журналист Устинов. Сегодня есть возможность набросать, так сказать, домашний портрет этого вездесущего журналиста. С фотографии на нас смотрит мордастый, крепкий мужчина, в сжатых губах ехидство. Ворот рубахи с небрежно висящим галстуком расстегнут. Таким он представал в своеобразном светско-советском салоне Н.М. Гариной, жены драматурга, в недалеком прошлом этакого «морского волка» С.Гарфильда (псевдоним Гарин). Из его биографии можно легко написать детектив. Но современные справочники по-прежнему берут верхний слой его жизни, не задевая глубоко потаенного.
Салон Гариных до революции дарили своим вниманием И.Бунин, Б.Зайцев, А.Куприн, Е.Чириков и др. известные писатели, о которых тщеславная женщина потом с удовольствием вспоминала. Куприн полушутливо играл роль Ромео, забавлялись и прочие гости. Все это было бы мило, если бы за хозяином квартиры не вился след политического авантюриста. Может быть, не все мастера слова знали о подпольной жизни Гарфильда, но их очевидная снисходительность к нему весьма поучительна. Такая приязнь вполне в духе даже больших русских художников, прозевавших революцию и слишком поздно прозревших.
В различных изданиях Гарин-Гарфильд предстает социальным романтиком, обратившим свое перо на благо народа. Между тем он стереотипный политик-авантюрист, кочевавший по разным странам и городам России с целью устроить в мире революционный кавардак. Его постоянно тянуло исполнить заглавную роль в каком-нибудь опасном полит. представлении – так же как отца его, оперного артиста, выступить в заглавной роли на сцене. Социал-демократ с 1903 г., он часто менял партийные клички (Сергей, Гафель, Штурман и др.). Матросом он побывал во многих странах. В 1919 г. его интернировали в Данию, в 1920-м – он главный комиссар морских сил Дальневосточной республики. Такой взлет карьеры не игра судьбы, а плата за долголетнюю и усердную подпольную работу – о ней он сам не без хвастовства рассказал в собственноручно составленной анкете (1926). Из нее мы узнаем о его активном участии в известных сормовских событиях 1902 г., описанных М.Горьким в романе «Мать». Гарин-Гарфильд, как и его приятель Г.Устинов, так и просится в прототипы П.Власова. Кстати, вместе с «Жоржем» (Устиновым) Сергей Александрович сотрудничал в «Нижегородском листке» – знали они друг друга прекрасно. В Нижнем Новгороде Гарин-Гарфильд познакомился с Я.М. Свердловым и др. «эксами», о чем он пишет как о незабываемых встречах. После ссылки в Архангельскую губернию он объявился во Владивостоке, где в 1906 г. организовал нашумевшее покушение на генерала Селиванова и скрылся. Свои «подвиги» будущий драматург продолжил в Одессе. Занимался он «мокрыми» делами вместе с И.Ионовым. Здесь в 1909 г. его арестовали и посадили в тюрьму, но вскоре он очутился на свободе. Затем был Кронштадт, где Гарин-Гарфильд в рядах большевиков готовил Октябрьский переворот. В 1917 г. председательствовал в Гельсингфорсском рабочем совете (г. Хельсинки), позже опять превратился в крупного коммунистического «морского волка». Устав от революционных качек, осенью 1922 г. обрел тихую пристань – где бы вы думали? – на посту зам. ответственного редактора ленинградской «Красной газеты».
Гарин-Гарфильд активно сотрудничал с Севзапкино, куда тянутся нити, о чем мы еще скажем, антиесенинского заговора (П.П. Петров и др.). Устинов, приезжая в Ленинград в 1922-1925 гг., частенько захаживал к Гариным в гостиницу «Астория» (1-й Дом Советов). Чаровница, по старой моде, вела фотоальбом (1904-1935), вклеивала в него снимки знаменитостей с их лестными для нее автографами. Альбом хранится в Пушкинском Доме, в нем нет ни строчки Есенина. Но Устинов руку приложил, «…для нас суп Нины Михайловны значительно полезнее, чем наши стихи, статьи и рассказы. 1.VIII.1922». – писал он. Рядом автограф стихотворца В. Князева: «Тов. Гарину. Сережа, говорят, Ильич умер. Немедленно узнай по телефону и сообщи мне. …твой В. Князев». На следующей странице комплименты Гариной поэта И.Садофьева, зав. редакцией вечерней «Красной газеты» Ионы Кугеля и др. лиц, так или иначе причастных к «зачистке» следов злодеяния в «Англетере». В газетных и журнальных публикациях достаточно проанализированы сфальсифицированные мемуары публициста Устинова и, хотим надеяться, убедительно доказано: в декабре 1925 г. нога его не ступала в «Англетер». Чтобы не повторяться, резюмируем аргументы в пользу нашего вывода.
Первое: в контрольно-финансовых журналах (они составлялись дважды в году) постояльцев «Англетера» (1925-1926 гг.) фамилия Устинова, как и Есенина, отсутствует.
Второе: 130-й номер гостиницы, где якобы поселился журналист с женой, – особенный, смежный с 131-м, который в списках не значится, но фигурирует в инвентаризационной описи. В этой комнате и рядом с ней обычно прописывались «военнослужащие», то есть сдвоенный, можно думать, номер представлял собой штаб-квартиру ГПУ. В 130-м, гласит декабрьское примечание 1925 г. к списку жильцов, был арестован ГПУ некий Е.В. Кушников. По-видимому, его «изъяли», дабы срочно «поселить» туда Устинова. Напомним, ранее в том же номере обитал автор лживой книги «На рассвете и на закате» Лев Рубинштейн.
Третье: странный есенинский «друг» – его никто из ленинградских литераторов (Эрлих не в счет) не видел 28 декабря в 5-м номере, во всяком случае из тех, кто написал об этом воспоминания (Ин. Оксенов, Н.Никитин и др.). Никто не заметил его и при прощании с телом поэта и Доме писателей, и на церемонии проводов гроба на железнодорожный вокзал.
Четвертое: воспоминания (газетный и книжный варианты) лжеопекуна Есенина о его пребывании в «Англетере» полны грубых противоречий и даже нелепостей. Ссылки Устинова на других так называемых гостей 5-го номера, например С.Семенова, не находят письменного подтверждения последних, в том числе и упомянутого писателя.
Пятое: насквозь надуманные и глупейшие мемуары (см. Приложение) Н.Гариной, приятельницы Устинова, лишь подтверждают фикцию о проживании журналиста в «Англетере». Мемуаристка перестаралась в защите друга семьи, в очернении Есенина, заставила нас пристальнее присмотреться к Гарину-Гарфильду, сыгравшему, на наш взгляд, пока до конца не выясненную пагубную роль в посмертной судьбе поэта.
Написаны мемуары («Есенин С.А. и Устинов Г.Ф.») в 1935 г., когда еще память Гариной была свежа на десятилетнее прошлое, но тем более поражаешься грубым и пошловатым ее выдумкам. Она свидетельствует, к примеру: 28 декабря 1925 г., в 1 час ночи, ей позвонил из «Англетера» Устинов и сказал: «…они с Сереженькой собираются к нам… Сереженька стоит тут же рядом». Затем якобы взял телефонную трубку Есенин, но Н.М. Гарина поняла, «что они оба уже совершенно готовы», и отказала хмельным визитерам. 28 декабря, около 5 час. утра, рассказывает дальше Гарина, ей кто-то позвонил из «Англетера» и сообщил о смерти поэта. Примерно в 7 час. утра она «мчалась на извозчике в гостиницу совершенно раздетая, в халате, в накинутой сверху шубе и в незастегнутых ботах». «Кроме Устинова, в комнате уже были И.Садофьев, Н.Никитин…» В ответ на гневную тираду Гариной: «Ну, что?! Сделали свое дело?! Довели, мерзавцы!» Устинов будто бы обиженно ответил: «А ты сама… вчера…» (т. е. не пустила к себе домой) – и залился слезами.
Опровергнуть воспоминательницу не стоит труда – настолько она завралась (одно появление в 7 часов утра Садофьева и Никитина в номере Устинова прямо свидетельствует о беспардонной лжи). Мемуаристка настрочила и много другой чепухи: «По словам Устинова, они после разговора со мной (по телефону) больше ничего не пили. Есенин очень нервничал… И вскоре ушел к себе в комнату. Устинов к нему заглядывал раза два, звал обратно, посидеть с ним. Есенин не пошел. И в третий раз, когда Устинов пошел опять, заглянул к Сереженьке своему, его уже не было в живых…»
Гарина даже не удосужилась прочитать опубликованные заметки на ту же тему «заместителя папы» (так называл себя Устинов в ее семье), полностью опровергающие ее замыслы. Сумбур Гариной любопытен в другом отношении: симпатизируя Устинову, лучшему другу своей семьи, она характеризует его «настоящим, неизлечимым алкоголиком и изломанным, искалеченным человеком», что недалеко от истины. Но для чего и во имя чего сочинялись предельно фальшивые фантасмагории? Ответ, мы полагаем, один: чтобы, не дай Бог, на ее мужа, Гарина-Гарфильда, не упало подозрение в его хотя бы отдаленной причастности к преступлению. Опускаем подробности. Устинов отдал свое имя (скорей всего, его и не спрашивали) для организованной мистификации. Он играл роль призрака, убедившего советских обывателей в правдивости оф. версии смерти поэта (как не поверить – свидетельствует, уверяют газеты, близкий друг Есенина). Ход дьявольский, он увел исследователей на изначально ложную дорогу исканий истины. Но, как известно, все тайное рано или поздно становится явным. Когда-нибудь прояснится и загадочная смерть в 1932 г. и самого Устинова – его нашли в петле в собственной московской квартире. То ли его «убрали», так как он «слишком много знал», то ли несчастного совесть замучила.
Существенное примечание: после кошмара в «Англетере», в 1926-1927 гг., Устинова печатали, как никогда, щедро (роман «Черный ветер», прозаические сборники «Пропащие годы», «Человеческое» и др.). Идеологи убийства поэта тогда же открыли просторную хлебную лазейку и другим послушным конспираторам, причастным к заметанию следов преступления: Н.Брыкину («Дурак с партийным билетом», – окрестил его литератор Г.Матвеев на одном из писательских собраний в 1940 г.), автору (?) сфабрикованного репортажа из «Англетера», М.Фроману, понятому, поставившему подпись в сфальсифицированном милицейском протоколе, Эрлиху, заглавной фигуре грязного дела.
ГЛАВА IX
БЕСТИЯ ИЗ «КРАСНОЙ ГАЗЕТЫ» И ДРУГИЕ
Проницательные читатели и наши сердитые оппоненты конечно же заметили – еще ничего не сказано о жене журналиста Устинова – Елизавете Алексеевне, жившей, согласно казенной версии, в 130-м номере «Англетера» и, если верить семейному дуэту, души не чаявшей в Есенине. Выше говорилось – «мальчика-то и не было». А была ли «девочка»? Предвидим возмущенный ропот наших критиков, поверивших оф. пропаганде. Как же так, скажут они, – ведь Устинова оставила на эту тему воспоминания – разве недостаточно? Многие газеты сообщали о ее искреннем расположении к Есенину.
«Тетю Лизу» (как и ее псевдосупруга) в те декабрьские дни в Ленинграде никто не видел, не описал ее внешности, не разговаривал с ней. Даже приятельница Устинова, Н.Гарина (Гарфильд), в своих лжемемуарах «не заметила» этой дамочки. И тем не менее на нее ссылаются, ее бесконечно цитируют. Изначально кто? Все тот же сексот Эрлих. Журналисты? Да они не могли тогда слова молвить без разрешения цензуры. В то время досмотру подвергались не только многотиражные органы печати, но – в это сегодня трудно поверить – даже стенные газеты. 17 марта 1925 г. совещание представителей подотделов печати зиновьевского Ленгубкома партии решило: «…В развитии постановления Оргбюро ЦК РКП(б) о массовой печати, принять за правило, что издавать стенгазету могут…» И далее следует перечень: партячейка, фабзавком, ячейка РЛКСМ и пр. Как видим, «стенать» дозволялось лишь под присмотром идеологического ока. Появились тысячи самодеятельных «изданий». К примеру, в здешнем ГПУ – «Москит», на табачной фабрике им. Троцкого – «Факел», в типографии им. Володарского – «Шило». Грозный циркуляр (№3521 от 7/Х-1925), адресованный местным цензурным отделениям, гласил: «Главлит подтверждает к исполнению обязательность присылки в Главлит точного списка… стенгазет, функционирующих в пределах вашей губернии». Коллегия ленинградского Гублита 13 марта 1926 г. предписала: «Расклейка стенгазет по предприятию разрешается лишь при наличии визы Гублита». Примерно в то же время та же карательная служба постановила: «Провести срочную регистрацию стенных газет в обычном порядке по особо разработанным аспектам». Предписание цензуры равнялось военному приказу. Всегда начеку были ленинградский Политконтроль ГПУ (начальник С.Новик), Гублит (зав. И. Острецов), Агитотдел губернского комитета РКП(б) – ВКП(б) (зам. зав. Я.Елькович). Бдительно охраняли жестокую идеологическую систему спец. политредакторы, уполномоченные и пр. дозорные партии. Например, цензуру «Красной газеты» осуществлял С.М. Рымшан, «Новой вечерней газеты» – И.И. Тютиков, Корыхалов, Лениздата – Адонц. За различного рода нарушения инструкций и промахи контролеры печати подвергались суду. Представлять, что газетчики при освещении смерти Есенина могли позволить себе «самодеятельность», – наивно. Кончины видных личностей СССР, как правило, сопровождались циркулярами, запрещавшими личные взгляды журналистов. Это подтверждает следующая бумага:
«Циркулярно. Совершенно секретно.
Всем уполномоченным Гублита.
Ленинградский Гублит предлагает всем уполномоченным впредь до особого распоряжения без согласования с Гублитом не допускать опубликования в печати материалов об обстоятельствах смерти т. Дзержинского, кроме правительственных сообщений, телеграмм ТАССа и перепечаток с московских газет «Известия» и «Правда».
Зав. Гублитом Сарычев.
Врид секретаря. Петров.
21/VII-1926 г.»
Не исключено, были соответствующие циркуляры (письменные или устные) и в связи со смертью Есенина. Такой информацией могли располагать глава ленинградской цензуры в интересующий нас период И.А. Острецов и секретарь А.М. Карпов (Ревич). Последний жил в чекистском доме (ул. Комиссаровская, 7/15) в кв. №5, а рядом, напомним, в 8-й, располагался таинственный (пока!) П.П. Петров. Его житейское соседство с Карповым (тоже по сути чекистом) уже само по себе показательно. Однако мы не забыли о Е. А. Устиновой. Наоборот, отступление о карающей деснице – цензуре лишь приблизило к ней. Долгие и утомительные поиски ее следов привели к поистине сенсационному результату: оказалось, роль Устиновой выполняла отв. секретарь вечерней «Красной газеты» Александра Яковлевна Рубинштейн (1892-1937). Вначале разоблачим эту уголовно-политическую авантюристку, а затем представим ее.
В контрольно-финансовом списке работников «Англетера» за октябрь 1924 г. (здесь тогда располагались иностранцы) значатся 10 чел. (сапожник Густав Ильвер, портной Самуил Серман, коридорный Антон Паученок и др.). 11-ой по счету домоуправ Матвей Лисин карандашом вписал: «Кв. №114. Рубинштейн Елизав. Алек., членов семьи – 2, комнат – 2. Торг, москательн. товар. – Садовая, 83, торг, патент 3-го разряда. Полугодовая плата за кв-ру – 450 р.». Само по себе странно появление какой-то торговки в ведомственном отеле, за которым присматривало «Бюро по обслуживанию иностранцев в Ленинграде» НАРКИДа (кроме Е.А. Рубинштейн, 12-ой вписана владелица сапожной мастерской Ц.З. Рывкина, др. советских жильцов нет). Что могла делать хозяйка магазина москательных товаров среди иностранцев? Забегая вперед, предположим: выполняла какое-то секретно-оперативное задание (она, хотя и не свободно, говорила по-английски). Однако оставим гипотезы и «проследуем» в лавку к Рубинштейн, то есть найдем соответствующую ревизорскую книгу. Наконец она у нас в руках. Открываем, читаем: действительно, «красочный магазин» (так в тексте), да, хозяйничает в нем Рубинштейн, но… Надежда Николаевна. Какого-либо автографа и особых пометок нет. Что ж, сочтем недоразумение небрежностью канцеляриста.
Сюжет не дает покоя. Ищем так называемые отрезки патентов на право торговли (не забудем: время нэпа!). Сохранились! Москательная лавка открыта в 1922 г., адрес тот же – Садовая, 83. Торговое предприятие действует в системе фирмы «Бовер». Все в порядке: оплата патента, даты, квитанции… – вплоть до 1929 г. Но – опять сюрприз! Здесь владелица именуется Рубинштейн Елизаветой Александровной (ранее именовалась Надеждой Николаевной). Что за метаморфоза? Адрес и прочее совпадают, а имя, отчество – нет. Внимательно читаем «отрезки патентов». Новость: муж хозяйки магазина, ее помощник, – Б.В. Рубинштейн Борис (однофамилец?). Упомянут в 1923 г. и позже. Привлекла наше внимание случайно попавшая на глаза бумажка, гласившая, что некий Яков Соломонович Рубинштейн торгует канцелярскими и табачными изделиями по Советскому пер., 21/28. Не отец ли «нашей» Анны Яковлевны? Похоже. Она писала, что батюшка ее занимался торговлей, но потом, увы, психически заболел и кончил свои дни в богадельне. Так и есть, указаны данные этого купца и грустного заведения, где он пребывает: поселок Шувалово (Ивановская ул., 6, кв. 2). Еще одно доказательство, что не Надежда Николаевна и не Елизавета Александровна, а Анна Яковлевна Рубинштейн числилась в 1924 г. в «Англетере».
Именно числилась, так как ее действительный адрес проживания – на тот же октябрь 1924 г. – рядом с «Англетером», в гостинице «Астория», все так же пышно, по-советски именуемой тогда «1-й Дом Советов». Контрольно-финансовый журнал четко фиксирует под 81-м номером: А. Я. Рубинштейн живет в кв. №128, работает на Фонтанке, 27 (адрес «Красной газеты»), имеет дочь и присматривающую за ней няню, Анну Михайловну, обитающую здесь же. Красногазетчица наверняка знала В.М. Назарова, до службы комендантом «Англетера» работавшего отв. дежурным 1-го Дома Советов. По соседству с «нашей» журналисткой, в квартире №126, поселилась Е.И. Кингисепп, жена известного эстонского революционного деятеля. Правильно, отв. секретарю известной на всю страну газеты по чину жить в привилегированной советской гостинице. В ней отдыхают от прошлых революционных бурь тесть Сталина – С. Я. Аллилуев (№215/216), партийно-чекистские деятели В.П. Макашев (№226/227), И.П. Петере (№230/231), В.М. Примаков (№252), редактор-куратор «Красной газеты» М.И. Лисовский (№233) и мн. др. «пламенные революционеры». Любопытен П.И. Кушников (№303), служивший в Смольном, – не родственник ли Е.В. Кушникова, таинственно исчезнувшего в декабре 1925 г. из 130-го номера «Англетера», в который «поселили» журналиста Устинова? Проследим за так называемой женой последнего товарища. Просматривая справочник «Весь Ленинград – 1924», мы наткнулись на любопытную информацию: в д. №30 по ул. Некрасова (Бассейной) имела прачечную Анна Яковлевна… Устинова. Разумеется, этим сообщением мы заинтересовались. «Отправляемся» по указанному адресу, то есть опять-таки разыскиваем ревизорско-финансовые документы (форма №1). За 1924 г. не сохранились, но за 1926-й целехоньки. Да, есть такая прачечная, открыта в октябре 1925 г.,3 комнаты, 11,95 сажени, патент №277 1-го разряда. Кажется, нужной нам зацепки нет: бесстрастная информация – не более. Но внимательно вглядываемся в автограф владелицы прачечной и видим: наша «знакомая» А. Я. Рубинштейн. Как она ни пыталась законспирироваться, почерк ее выдал. Сравниваем подписи в различных документах и убеждаемся – она! Конечно, нужна профессиональная графологическая экспертиза, но и визуального взгляда достаточно, чтобы убедиться: любительница чистого белья и отв. секретарь «Красной газеты» – одно и то же лицо. Мы с этой конспираторшей уже давно «знакомы», ее автографы веером лежат на нашем столе, ошибки быть не может. Зная, что сия фурия в 1936 г. была арестована НКВД за принадлежность к троцкистско-зиновьевской подпольной организации с пометкой «террористическая деятельность», мы не удивились ее нелегальщине. Если добавить, что на ул. Некрасова, 29, рядышком с прачечной, жил сексот Эрлих, а в д. №31 – уборщица-горничная 5-го номера «Англетера» и по совместительству стукачка В.В. Васильева, нэпмановский адрес А. Я. Рубинштейн вряд ли случаен. Очень удобно: и тот и другая всегда под рукой. Ограничимся вышеприведенным «следствием», хотя его известные нам лабиринты намного разветвленнее. После сказанного резонно привести доказательства контактов А.Я. Рубинштейн с покрывателями убийства Есенина. Их более чем достаточно.
Познакомившись с биографией этой сатаны в юбке (одну из ее биографий мы приводили в журнале «Наш современник», 1995, №12), обратимся к другому ее собственному жизнеописанию (автограф), написанному вначале 30-х годов в качестве приложения к заявлению в Ленинградский обл. комитет ВКП(б) о приеме в Коммунистическую академию на отделение истории Коминтерна (не поздновато ли в 40 с лишним лет). Приводимый вариант в определенной степени даже предпочтительней ранее обнародованного документа.
«Родилась в 1892 г. в Ревеле. Отец был мещанином, из торговцев. Когда мне исполнилось лет 6, он перестал торговать (очевидно, разорился), стал служить приказчиком. В связи с психическим заболеванием бросил службу и с тех пор жил на иждивении родственников и детей (отец умер). Мать – домашняя хозяйка. Я начала работать с 15 лет. Учась в гимназии, стала давать частные уроки и уроками жила до 1915 г. В 1915 г. стала служить машинисткой. В 1916 г. поступила в Женский мед. институт, откуда ушла осенью в 1917 г. в связи с партийной работой. Участие в революционной деятельности начала принимать примерно с 1909 г., когда работала в нелегальных кружках. В 1916 г. работала немного в пролетарском Красном Кресте, а в мае 1917 г. вступила в партию РСДРП(б). Работала сначала в институте, а потом в Военной организации партии (в редакции «Солдатской правды» и «Деревенской бедноте»). При слиянии этих газет с газетой Московской военной организации «Деревенская правда» стала работать в газете «Беднота». В 1919 г. уехала на фронт в 3-ю армию, где работала членом редакционной коллегии газеты «Красный набат». В 1919 г. приехала в Петроград и работала до осени 1920 г. в военной комиссии начальником Политпросвет-отдела Губоно. С 1921 по 1922 г., т. е. полтора года, работала отв. секретарем агитотдела губкома партии.
С 1922 по 1925 г. – в редакции «Русская газета» (зачеркнуто А.Я. Рубинштейн) «Красной газеты» – отв. секретарем. С 1925-го по 1926-й год (1 год и 3 мес.) – в издательстве «Прибой». С 1926-го по 1927-й год в Лениздате зав. агитпроповской литературой. В 1927 г. перешла на профсоюзную работу отв. секции работников печати. Потом (в 1928 г.) заведовала курсами подготовки пропагандистов, а с 1928 г. работала в Доме просвещения зав. учебной частью.
Партийная работа: в 3-й армии, была сначала членом бюро коллектива, потом отвсекретарем коллектива штаба.
В ПУОКРе[18] – членом бюро коллектива. Начиная с1921 г. прикреплялась к заводским коллективам, где веду пропагандистскую работу. В 1928 г. перешла в коллектив школы профдвижения, где веду пропагандистскую работу. Зимой 1929 г. была выделена районной Контрольной комиссией председателем комиссии по чистке рядов ВКП(б), проводила чистку в коллективе ЛИИПСа.
Анна Яковлевна Рубинштейн, член ВКП(б) с 1917 г., май.
Л/б №0142781.
Центральный городской район».
«Автобиография» (в ней есть неточности) достаточно красноречива. Перед нами женщина, одержимая коммунистической идеей и жаждой власти. Нет необходимости подробно комментировать ее анкету. Попытаемся лучше выделить те узловые места ее карьеры (она, как видим, шла на спад), которые косвенным образом имеют отношение к Есенину. Она указывает, что работала (ее навязчиво-любимое словечко) в «Бедноте». Уточняем: с августа 1918 г. по март 1919-го. Если знать, что главным ее редактором в ту пору был лютый ненавистник Есенина – Л.Сосновский, можно догадаться, откуда пошла ее неприязнь к поэту. Служба в Политотделе 3-й армии (Урал), очевидно, сблизила ее с организаторами убийства Николая II, Шаей Голощекиным, Г.Сафаровым (Вольдиным) и проч. революционными деятелями, позже прямо или косвенно игравшими первостепенную роль в Ленинграде. Агитотдельская и политпросветская деятельность связывает ее имя со многими фамилиями, замешанными в «деле Есенина» (К.Аршавский (Сыркин), Г.Горбачев, Я.Елькович и др.). В «Красную газету» тянется еще больше нитей лжи вокруг освещения гибели поэта (В.Князев, П.Петров, И.Садофьев, В.Эрлих, С.Гарин-Гарфильд и др.). Близкое знакомство красногазетчицы с Устиновым – само собой разумеющееся. Закат политической биографии А.Я. Рубинштейн тоже понятен. После XIV съезда РКП(б), в январе 1926 г., гл. редактором «Красной газеты» становится друг Есенина, П.Чагин, – он-то и выпроваживает фурию из редакции. Пригревает ее в Лениздате И.Ионов, один из главных радетелей троцкистов – пораженцев. А в этом издательстве, как мы помним, собралась большая компания литераторов, бросавших камни в живого и мертвого Есенина.
Временно А.Я. Рубинштейн получила передышку от собственного интриганства в издательстве «Прибой», где работал Л.Берман, давний чекистский осведомитель и завистник поэта. В дальнейшем мы обозначим и другие контакты-следы Рубинштейн, ведущие в «Англетер» в конце декабря 1925 г. Один из наших оппонентов представил в печати справку (частная коллекция) о действительной жене Г.Ф. Устинова, Елизавете Алексеевне: родилась в 1897 г. в Твери, с 1921 г. – секретарь секции беллетристики и поэзии Наркомпроса и т. д. Полемист тем самым попытался оспорить нашу точку зрения. Но даже если так оно и есть – нет предмета для дискуссии. Законная, а не какая-либо жена и должна была фигурировать в качестве «тети Лизы» (правда, она на 2 года моложе Есенина) – ведь журналист Устинов был достаточно известной тогда личностью, и какая-либо «подмена» исключалась. Другое дело – находились ли муж и жена в декабре 1925 г. в Ленинграде? Повторяем, в списке жильцов «Англетера» их нет, фактически никто из мемуаристов перед есенинской трагедией и после их там не видел и не упоминает. Разве это не странно? Когда нам станет известна судьба супруги (если не ошибаемся – первой) Г.Ф. Устинова, спор можно продолжить.
В 1932 г. Устинова, как уже выше говорилось, нашли в петле в собственной квартире. А куда делась его подруга жизни? Она, можно думать, знала хотя бы в известной мере тайную сторону биографии своего спутника жизни и возражать против использования в грязной кампании его и своего имени не посмела бы. Тем более для облегчения души Елизаветы Алексеевны могла быть придумана какая-нибудь благовидная «легенда» (к примеру: Есенина убили в кабацкой драке, очень жаль, но Сталин и его соратники поднимут шум на XIV съезде РКП(б), свалят нечаянную гибель замечательного поэта на «левую оппозицию» в Ленинграде – хорошо бы этого избежать; или: уличенный в бегстве за границу и в связях с английскими шпионами, Есенин покончил самоубийством, но не представлять же его, психически больного (лежал в больнице), но талантливого человека, отщепенцем, не лучше ли для его посмертной славы и репутации скрыть постыдный факт). Такие тонкости вряд ли возникали. В кругу первых лиц Советской России, с которыми общался Устинов, неукоснительно работал принцип железной партийной дисциплины, приказ «надо» не обсуждался. Он и сам, отдав свое имя на историческое поругание, мог не знать всей правды.
Тщательно спланированная и разработанная операция по аресту Есенина-беглеца, возможно, несанкционированное убийство его на бурном допросе, заметание следов преступления вовсе и не требовали присутствия в Ленинграде Устинова и его половины. В таком случае им нужно было бы актерствовать, играть психологически трудные роли, а они, легко допустить, на такой спектакль были неспособны. Вдруг все сорвется на какой-нибудь мелочи. Затейники кровавого шоу, вероятно, учли это и оказались в своем змеином коварстве правы на целых 70 лет. Именно поэтому, полагаем, чета Устиновых пребывала в Ленинграде в качестве призрака. В конце концов мимолетное появление на людях соответствующей девы из ГПУ усыпило бы бдительность есенинских знакомых. Впрочем, очень мало кто из них, кроме художника Сварога, писателя Лавренева, критика Оксенова и разве что прозаика Касаткина (нелишне все-таки знать – в прошлом профессионального чекиста), сомневался в содеянном ужасе. Была попытка открытых эмоциональных протестов против убийц Есенина на одном из московских вечеров его памяти (об этом сообщала белоэмигрантская пресса), но она вскоре угасла и не имела продолжения.
А.Я. Рубинштейн хорошо знала Устинова не только по «Красной газете», возможно, между ними даже когда-то существовала интимная связь, но это не имело большого значения. Она выполняла приказ: открыла страницы газеты потоку зловония, сочиняла статьи о Есенине за Устинова и «тетю Лизу» (видимо, отсюда и сентиментально-плаксивые ноты в статьях Устинова, не свойственные по-мужски жесткому стилю публициста). Не забудем, стряпня эта до сих пор печатается в сборниках воспоминаний о поэте, вызывая десятки недоуменных вопросов.
Сохранилась фотография А.Я. Рубинштейн 1936 г. времени ее допросов в ГПУ: похожа на ведьму – растолстевшая, обрюзгшая, с полубезумными глазами. Перед тем как ее арестовали, она преподавала ленинизм в ЛГУ, готовила диссертацию о Жюле Геде (Базиле), основателе французской Рабочей партии, в Первую мировую войну «социал-шовинисте»; такой же ярлык в свое время приклеили и Г.В. Плеханову. Руководитель ее работы, Г. Зайдель, был доволен своей подопечной. Нам доводилось читать опус аспирантки-марксистки, когда-то менее года формально учившейся в мед. институте: вульгарно-социологическая мешанина из цитат вперемежку с потугами на философию, а еще точнее – писанина интеллектуально и психически нездорового человека, ослепленного собственной значительностью. Да и вся ее биография – какой-то сплошной идеологический угар. Отец ее, как мы уже знаем, сошел с ума, видимо, дочь унаследовала родительский недуг.
В редакции «Красной газеты» Рубинштейн выступала капризно-взбалмошной диктаторшей, казнившей и миловавшей исключительно по своей прихоти. Кстати, в 1925 г. был снят кинофильм о работе сотрудников этого издания; если пленка сохранилась, можно будет воочию увидеть «тетю Лизу» и ее журналистскую команду: уже знакомого нам безнравственного стихоблуда В.Князева, бывшего ревтрибунальца И.Тютикова, в недавнем прошлом комиссара при удушении Кронштадтского восстания Д.Рахмиловича, псевдогероя Гражданской войны и мошенника В.Рахтанова и др. Можно вполне согласиться с К.Чуковским, назвавшим в своем «Дневнике» красногазетчиков людьми «с дрянью в душе». Газета отличалась бульварной крикливостью и склочностью. 3 января 1925 г. на заседании бюро парторганизации типографии им. Володарского (здесь состояли на учете сотрудники редакции – коммунисты) зав. Губполитпросветом и одновременно (формально) гл. редактор «Красной» Моисей Лисовский отметил: «Газета была желтая, вся заполненная сенсационными заголовками и рассчитана на Сенной рынок. Нужно отметить недоразумения между зав. отделами и отв. секретарем, т. Рубинштейн, которые в процессе работы сгущались, и в данный момент перед нами стоит вопрос разряжения атмосферы».
На том же собрании парторг журналистов Антонов сказал о диктаторских замашках своей фактической хозяйки: «Если кто ей нравится, то она возится с ним и выдвигает…», многие сотрудники «к ней подделываются». Позже злопамятная фурия уволила Антонова. Кончилось тем, что Лисовский сложил с себя полномочия руководителя редакции, а прежняя владычица продолжала крутить красное пресс-колесо по-старому. Не изменил, а еще больше ухудшил положение новый глава «Красной газеты» Я.Р. Елькович. И он 26 мая 1925 г. на партийном собрании газетчиков сознался в своем бессилии что-то изменить и признал: «Нездоровая обстановка была связана с тов. Рубинштейн». В большей степени она занималась не творческой деятельностью, а сплетнями. Это было настолько очевидно, что партийно-аттестационная комиссия 16 июля 1924 г. постановила в ее адрес: «Оставить членом РКП (б), но за проявление мелкобуржуазных наклонностей вынести порицание».
В прошлом член Военной организации ЦК РСДРП(б) и крупный чин в Петроградском военном комиссариате, она перенесла методы их работы в журналистские ряды, постоянно организуя своего рода идеологический террор против чем-либо не приглянувшихся ей людей. Ее выступления на собраниях полны демагогического партийного ража и политических спекуляций. Известно, эпоха была тяжелейшей, выживали и делали карьеру, как правило, прохвосты с непременной идейной начинкой, но эта дамочка перещеголяла многих. 10 апреля 1924 г. выступила среди красногазетчиков с докладом «О коммунистической выдержке», в котором призывала к бдительности и, в частности, сказала (протокол сохранился): «Коммунисты слишком откровенничают с беспартийными сотрудниками, что является недопустимым с партийной точки зрения». Похоже, тайны она умела хранить, сказывался большой конспиративный опыт; в его свете «дело Есенина» для нее лишь эпизод. Поднаторела она в кровавых интригах в газете «Красный набат» (1918-1919) – рупоре Политотдела 3-й армии. Бегло полистаем это издание, не забывая о нашей ведущей теме. Не удивляйтесь, – за 6-7 лет до декабрьской трагедии в «Набате» вокруг Рубинштейн уже незримо сплачивались разнокалиберные бесы, создавшие позже миф о добровольном уходе поэта из жизни.
В одном из номеров некий Кин (не писатель ли Виктор Кин?) заявляет: «Идеи коммунизма родил „Красный набат“, и пусть их осуществление на земле возвестит нам когда-нибудь его торжественный звон». Переборщил, конечно, товарищ и вряд ли покраснел. В газете находим все перлы большевистско-экстремистской пропаганды. Встречаем здесь и уже знакомые по «делу Есенина» имена. Так, с шумными тирадами в честь 3-й армии выступает В.Князев – вон еще когда будущий сторож бездыханного тела поэта свел знакомство с «тетей Лизой». А вот другое имя:
Над миром светлым и свободным
Горнилом вечного труда
Горит огнем международным
Красноармейская звезда.
(Красный набат. 1919. №211(301). 23 сент.)
Это пишет будущий издательский воротила И.Ионов, содействие которого сокрытию «тайны Есенина» для нас несомненно, но достаточно пока не доказано (ничего удивительного: полит. спекулянты конечно же реабилитировали каторжника, пособника убийства, – попробуй подступить к «жертве репрессий»). Идеологические пути-дорожки Ионова и Рубинштейн будут часто пересекаться в Ленинграде. Когда Анна Яковлевна в 1926 г. «погорит» на защите Г.Зиновьева и К°, дорогой ее душе автор «Красного набата», может быть, вспомнит свой стишок «Грядущее» (его мы цитировали) и пригреет комиссаршу под сенью Госиздата. Не будем задерживаться на стихопродукции в «Красном набате» Д.Бедного – его вирши в те годы появлялись в большинстве красноармейских газет, пройдем мимо бездарных псевдонимщиков – Ленского, Бездольного, Ванькова, Горного, Бездомного (и такой есть), заполонивших многие выпуски «Набата».
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Суббота, 21 Янв 2023, 17:31 | Сообщение # 36 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | Остановим внимание на Н.Клюеве и его стихотворении «Песнь похода» (1919. №204). Сочинение это не вяжется с образом «Миколы-страдальца», певца «избяной» Руси, наставлявшего Есенина держаться подальше от пропагандиста красного террора, первейшего среди поэтов циника и богохульника А.Мариенгофа, умевшего «молиться матерщиной за рабьих годов позор». Сам же Клюев, в частности, пишет:
За праведные раны,
За ливень кровяной
Расплатятся тираны
Презренной головой.
Купеческие туши
И падаль по церквам,
В седых горах, на суше
Погибель злая вам!
Если бы не подпись «Николай Клюев», стихотворение «Песнь похода» можно было бы отнести к наследию В.Князева и ему подобных «красных звонарей». Певец старой Руси далеко не такой простак, каким его представляют себе нынешние поклонники его оригинального таланта – чего стоит одна строчка: «И падаль по церквам»! Из подобных стихотворений можно составить солидный клюевский сборник, способный смутить созданные сегодня в разных городах общества и клубы его имени. Не то у Есенина, несмотря на его ранний социальный романтизм, сохранившего сострадание к «маленькому человеку» на войне и ощущавшего растерянность перед революционным Молохом («И ничья непонятна вина…»), гордящегося чистотой своих крестьянских рук («Не расстреливал несчастных по темницам…»), понимавшего, что в страну грядущего единомышленники Троцкого гребут «Веслами отрубленных рук», что «Пришли те жулики, те же воры и законом революции всех взяли в плен…». В 1925 г. Клюев недалеко ушел от времени «Красного набата», это значительно позже для него наступит период политического отрезвления. Нет, тогда Есенин внутренне был антиподом своего старшего собрата.
На страницах газеты (1919. №105. №211) публикуются заметки «красноармейца Медведева» о фронтовых буднях Н-ского стрелкового полка, а в 105-м номере помещено стихотворение «Красноармейцу» за подписью «П.Медведев». В 64-м выпуске (27 марта 1919 г.) тот же автор призывает устранить из Советов в деревнях «кулаков» и посадить на их место армейских председателей, «чтобы солнце социализма освещало наши глухие и темные места». Требуется тяжкая черная работа для уточнения личности этого «социалиста» (сексот ГПУ П.Медведев свое участие в Гражданской войне в анкетах тщательно скрывал), но мы уже сейчас склонны думать, – красноармеец Медведев и понятой, одобривший фальшивый милицейский протокол, регистрировавший смерть Есенина, – один и тот же товарищ, давний знакомый хозяйки «Красного набата» (и «Красной газеты») А.Я. Рубинштейн. Согласитесь, чтение старых газет полезно – тем более в информационном есенинском вакууме, искусственно созданном на протяжении десятилетий (спецхранов и архивных тайников сегодня не менее, чем до перестройки, и запретительных инструкций тоже предостаточно). Закрывая «Набат», упомянем еще одного его автора, пулеметчика Перина (стихотворение «Павшим в бою», 1919, №150). Уж ни школьный ли приятель Эрлиха, называвшего эту фамилию в одной из своих рифмованных затей? Деталь существенная: знакомый уже нам загадочный П.П. Петров некоторое время проживал совместно с Периным в одной явочно-конспиративной квартире.
«Набат» – откровенно экстремистское издание. С полос газеты не сходит лозунг: «Да здравствует всемирная революция и ее вожди тов. Ленин, Зиновьев и Троцкий!». Оговоримся, А.Я. Рубинштейн – далеко не единственная и зачастую не главная вдохновительница «Набата». В состав редколлегии в разные годы входили известные в истории революции и Гражданской войны деятели: Смилга, Семашко, Лашевич, Сафаров, Толмачев и др. Среди знакомых имен есть и неприметные, мало что говорящие сегодня массовому сознанию, но по значению не уступающие прославленным большевикам-краскомам. Например, с 20 июня 1918 г. во главе Политотдела 3-й армии стоял член Высшей военной инспекции Фейерабенд, личность загадочная, темная, одно время глава военной разведки всей Красной Армии; Фейерабенд, на наш взгляд, играл чуть ли не первостепенную роль в Могилеве при отречении Николая II от власти. Он один из разжигателей Гражданской войны. В 1919 году в Северо-Американских Соединенных Штатах на русском языке вышла брошюра («Документы Сиссона») с сверхсекретной перепиской Ленина и его соратников с высокопоставленными чинами Германии (субсидировавшей «Великую Октябрьскую»). В этих материалах встречается и фамилия Фейерабенда, по нашему мнению, офицера кайзеровской военной разведки. Разумеется, «наша» Рубинштейн по роду службы поддерживала связь с первым политотдельским комиссаром 3-й армии Фейерабендом.
Тиражи газеты (бесплатной) были астрономические. За время существования «Красного набата» (1918-1920) политотдел 3-й армии (ПОАРМ) распространил 11 млн. 119 тыс. 475 экз., прибавьте сюда еще миллионы различных воззваний, листовок, газет-приложений и т. д. – и станут понятны чудовищные масштабы, влияние на умы «пролетарских масс» целеустремленных писак. Так за частным фактом одной биографии познается еще далеко не прочитанная история тех страшных лет. В 1922 г. уральский боевой опыт Рубинштейн учли, ее направили в ленинградскую «Красную газету», позже сделали главной подметальщицей кровавых англетеровских следов. История этой газеты сегодня маскируется; ее наследница, «Вечерний Петербург», выпустила (1968 г.) помпезный юбилейный сборник, посвященный 50-летию своего существования. Полистав его, мы убедились, насколько осторожно «вечерники» обошли острые углы своего прошлого. Используя различные источники, мы – впервые за последние десятилетия – кратко восстановим желтую хронику «Красной газеты». Такая реставрация поможет лучше объяснить истоки ненависти к великому национальному поэту. При этом обещаем неожиданности.
Сразу сюрприз: оказывается, с 1-го номера (25 января 1918 г.) «Красной газеты», основанной Володарским, ее соредактором и активнейшим сотрудником выступал… Л.Сосновский, позже взявший на себя прокурорские обязанности по отношению к Есенину. Для тех, кто не знаком с пером «экса», соучастника убийства Николая II, одна цитата из его статьи «Развенчайте хулиганство»: «В этом жутком логове (имеется в виду конечно же кабак.) формируется идеология Есенина, которого (не с похмелья ли?) нарекли «великим национальным поэтом» (выделено автором) и вывесили плакат без всякого протеста со стороны коммунистов, руководителей Дома Печати». Доминанта иррациональной ненависти понятна. Кипящий злобой «картофельный журналистик» (характеристика Сосновского Есениным в его статье «Россияне»), абсолютно чуждый русской культуре да и вообще любой культуре, вопиет: «Только теперь спохватились, что с есенинщиной надо бороться». И далее совсем нагло: «Уже прошел первый угар, вознесший этого свихнувшегося талантливого неудачника чуть не в великие национальные поэты».
С первых же номеров в «Красной газете» подвизается В.Князев, поспешивший в 1918 г., сразу же после убийства редактора-основателя, выпустить брошюру «В.Володарский». Он горячо откликался на слова своего кумира-благодетеля: «Мы требуем самой решительной и беспощадной борьбы со всеми контрреволюционерами…» Этому завету красный звонарь остался верен и в 1925 г., когда Володарскому в Ленинграде был поставлен памятник, а Есенин в том же городе зверски убит.
С первых же выпусков «Красная газета» публикует и заметки А.Сандро (Кусикова), ласкового врага Есенина, грозившего ему в 1923 г. запрещением въезда в СССР после путешествия за границу с А.Дункан. Сегодня отпали сомнения в том, какому идолу служил Сандро-Кусиков, эмигрировав в Париж. Да он и сам почти не скрывал своей хорошо оплачиваемой тайной работы (см. его признание в сборнике «Русское зарубежье о Есенине»).
Последний, излишне доверчивый, по пути из-за границы домой написал Кусикову о своем категорическом неприятии Февраля и Октября. Легко догадаться, что письмо не осталось в личном архиве адресата. «Красная» издавалась на широкую ногу, бесплатно (!) распространялась по всей стране (в 1919 г. тираж поставляемой в провинцию газеты составлял более 60 млн. экз. Идеологическая зараза, обильно сдобренная социалистическими и коммунистическими лозунгами, эпидемически быстро расползалась по земле, сея смуту и кровь. «Пусть всегда живет в ней пламенный дух революции! Пусть звучит в ней голос великого города, его героического пролетариата, его погибшего трибуна Володарского…» – приветствовал „Красную“ по случаю ее 5-летия Н.Бухарин. Через 4 года Бухарин напишет «Злые заметки» с целью морально добить Есенина.
http://magazines.russ.ru/october/2004/5/bu22.html
Редакционный особняк на Фонтанке, 57 видел многих сотрудников. В разные годы здесь работали: Г.Сафаров, А.Ильин-Женевский, Я.Никулихин, П.Коган, М.Левин (Северский), Н.Баскаков, А.Розовский (Рунов), М.Раппопорт, И.Гусев-Скальский, Н.Кузьмин (комиссар Балтфлота, один из главных душителей Кронштадтского восстания). Для многих красногазетчикова гитпроповское сочинительство было трамплином в большие партийные чины, в то же время редакция становилась гаванью для подуставших от «перманентной революции» видных членов партии. В «Красной» оттачивали свои перья ее временные верховоды – поэт И.Садофьев, критик И. Груздев, драматург С.Гарин (Гарфильд). Закулисной роли первого из них после смерти Есенина мы касались, о травле его вторым из перечисленных говорить не хочется. О третьем дружке журналиста Г.Устинова рассказы еще впереди. Кстати, дату смерти Гарина-Гарфильда указывают по-разному: одни – 1926-й, другие – 1927 год. Странный мор напал на красногазетчиков после XIV съезда РКП(б); в 1926 г. один за другим исчезли С.Фарфель, И.Янкелевич, несколько раньше И.Гусев, Д.Бразуль-Брушковский (один из основателей стенных газет) и др. Догадливые люди помнят дипломатичный разнос по различным годам дат смерти попавших в 1937 г. под жернова репрессий. Не из этой ли загадочной серии и более ранние смерти?..
М.И. Лисовский (первый слева)
С изданием «Красной газеты» прочно связано имя ее второго после Володарского редактора – Моисея Ионовича Лисовского (1887-1938). В 1918-1919 гг. он член редколлегии и одно время – полновластный хозяин «вечерки». Заведовал Губполитпросветом. С марта 1924 по январь 1925 г. вновь у руля «Красной». В этот период она стала большим издательским комплексом, выпускающим книги и различные приложения.
Справка о М.И. Лисовском: родился в с. Каменское Екатеринославской губернии. Образование низшее (все-таки не случайно многие лидеры большевизма отрицали классическое русское наследие – они его не знали). С 1904 г. – партиец, в 1906-1910 гг. скитался по тюрьмам и ссылкам. Как только нары и жандармский присмотр надоедали – убегал. В Гражданскую войну воевал почти на всех фронтах. Практически Лисовский мало участвовал в работе газеты, лишь определял ее идеологическую стратегию. Единственной диктаторшей пребывала ответственный секретарь Рубинштейн. Покинув «Красную газету», Лисовский оставался влиятельным и грозным партийным функционером и при необходимости мог оказывать сильное давление на ленинградские газеты. Его личное участие в журналистском шабаше при освещении события в «Англетере» не доказано, но круг его служебных и прочих знакомств не исключает заинтересованности в исходе «дела Есенина». Собранные нами крохи биографии Лисовского, по-видимому, лишь начало нового сюжета.
Не менее сложными путями удалось собрать хронику жизни Я.Р. Ельковича. Он возглавил «Красную» с 22 января 1925 по 1 января 1926 г., то есть именно при нем красногазетчики изощрялись в очернении Есенина. Статьи и заметки готовились срочно в номер, в них немало путаницы, материалы не согласовывались со «Сменой», «Ленинградским рабочим» и др. здешними газетами – отсюда разноголосица в подаче фактов. «Красная газета» первой поместила информацию о смерти Есенина 28 декабря 1925 г. На другой день И.Оксенов записал в своем «Дневнике»: «Вчера около 1 часа дня в „Звезде“ я услыхал от Садофьева, что приехал Есенин, и обрадовался. Затем я поехал во Дворец Труда; заседание кончилось в 2 1/2 часа, и у ворот я купил „Красную“ вечерку. Хорошо, что мне попался экземпляр с известием о смерти, иначе я в этот день до вечера ничего не знал бы» (Москва. 1995. №9).
Пояснение: «Красная» стала платной газетой с 1922 г., нейтральная информация в ней 28 декабря была помещена в части тиража. Оперативность работы Рубинштейн и К° – фантастическая и крайне подозрительная. Протокол №16 заседания бюро коллектива «Красной газеты» от 13 мая 1924 г. гласит: «Секретариат редакции будет открываться вместо 12-ти час. – с 2-х час.». Такой порядок предложила сама Рубинштейн. Даже если в 1925 г. секретариат «вечерки» вернулся к прежнему графику работы (с 12 час.), «Красная» никак не могла быть отпечатанной и переданной в киоски к 2 час. 30 мин, когда ее приобрел И.Оксенов.
Заметим, «Правда» и др. газеты сообщили дату и время вскрытия 5-го номера «Англетера» – 28 декабря, 11 час. При старой полиграфической базе, сложной организационно-технической практике выпуска газеты, необходимости ее транспортировки и т. п. за такой немыслимо короткий срок (2-2,5 час.) издание не могло дойти до читателя. Очевидно, Рубинштейн знала об убийстве Есенина уже поздно вечером 27 декабря (воскресенье) и приготовила заранее материал для печати. 28 декабря, когда еще не состоялась судмедэкспертиза тела поэта, «вечерка» известила о его самоубийстве, показала «Красные клыки» (так называлась стенная газета при редакции). Ложь тут же подхватили ТАСС, РОСТА, зарубежные агентства. По явному недосмотру Рубинштейн и цензуры «проскочила» статья Б.Лавренева «Казненный дегенератами», единственное честное слово о свершившемся злодеянии в хоре фальшивых и трусливых голосов советских писателей. Лавреневу пришлось на собрании литераторов отстаивать свою точку зрения. Показательно: авторы материалов по скорбному поводу не были духовно близки Есенину.
Борис Лавренев
КАЗНЕННЫЙ ДЕГЕНЕРАТАМИ
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!
Читать по ссылке: http://esenin.ru/o-eseni....eratami
Рубинштейн и Елькович в конце декабря 1925 г., при завершении работы XIV съезда РКП(б), прямо-таки свирепствовали, защищая зиновьевскую «новую оппозицию», бросая в корзины резолюции предприятий в поддержку большинства ЦК партии. Елькович даже выставил охрану в типографии, где версталась «Красная газета», – до того ситуация обострилась. 1 января 1926 г. подпись отв. редактора была снята. Но он затеял своего рода сражение, когда ему приказали передать редакторство сталинскому посланцу И. Степанову-Скворцову. Последний, правда, формально руководил редакцией, практически же дело возглавил (официально с 24 февраля 1926 г.) П.Чагин, друг Есенина. И сразу тон отношения к памяти поэта изменился, посмертное над ним издевательство на время прекратилось. Кто знает, может быть, трагедии не случилось, если бы Киров и его Санчо Панса – Чагин – приехали в Ленинград пораньше (из газетной хроники известно, – Киров, назначенный новым партийным руководителем, прибыл в город 29 декабря). Нельзя исключать, что своевременно информированный Есенин бежал от суда в Ленинград под защиту по-доброму к нему относившегося Кирова-Кострикова, кстати, в отличие от многих заметных большевиков, весьма неплохого лит. критика, ценителя поэзии. Вскоре Чагин указал Рубинштейн, как мы знаем, на дверь. Через 10 лет за троцкистско-террористическую деятельность ее арестуют и расстреляют.
ГЛАВА X
УБИЙСТВО ПО ПЛАНУ
Есенин, убегая из Москвы в Ленинград от грозившего ему суда и вездесущих чекистов, не мог остановиться в «Англетере». Это все равно что отправиться к черту на рога. В городе на Неве у него было немало добрых знакомых, которые наверняка рассказывали ему об особом режиме в доме по пр. Майорова, 10/24. Имея богатый опыт одурачивания гончих службистов, на этот раз он тем более не мог рисковать (см.: Хлысталов Эд. Тринадцать уголовных дел Сергея Есенина. М., 1994). Декабрьская телеграмма Эрлиху: «Немедленно найди две-три комнаты» – скорей всего, фальшивка, которая нужна была сексоту ГПУ для алиби. Ни один документ, как читатель мог убедиться, не подтверждает проживания Есенина в «Англетере». Доказательств по этому поводу предостаточно.
Если следовать официальной логике, но проверять ее архивными материалами, обнаруживается следующая странная картина: поэт поселился в 5-м, самом захудалом номере гостиницы, где нет не только ванны, но даже чернил; комната отгорожена шкафом от смежного большого помещения, в конным до 1917 г. находился большой аптечный склад (данные контрольно-финансового журнала), ближайшие его соседи – сапожник, парикмахер и даже сумасшедшая чета Ильзбер. Московский гость живет «по блату», не прописываясь. Такая вольность исключалась, напоминаем о записке (1925 г.) зам. начальника местного ГПУ И.Л.Леонова в отдел коммунального хозяйства с просьбой поселить в «Англетере» своего агента. Европейски известный человек сидит одиноким отшельником 4 дня в своей полуподвальной обители, никуда не выходит, встречаясь, за двумя-тремя исключениями, совсем с незнакомыми людьми. 27 декабря, согласно мемуарной лжи Мансурова, устраивает пир, обильно сдобренный водкой и праздничным гусем, а по «наводке» Бермана, – выставляет чуть ли не десяткам гостей многочисленные графинчики и закуски на «длинном столе», а сам в это время дрыхнет пьяный на кушетке с зажатой в зубах папироской. Сработано топорно-грубо. «Гостиницы для приезжающих торгуют как обычно, но без продажи пива и крепких напитков». – информирует 24 декабря 1925 г. „Новая вечерняя газета“
Продолжим: уходят собутыльники, поэт, обуреваемый хандрой, режет себе вены и даже ладони и плечо (протокол милиционера Горбова), бросает бритву и вскарабкивается с веревкой от чемодана на сооруженную высокую пирамиду на письменном столе, это после-то сильного кровотечения, не делает смертельную петлю на гладкой трубе парового отопления под самым потолком, а обматывает шею веревкой (лишь 1,5 раза), – будто шарфом и… Дальнейшее известно. Не слишком ли много в этой трагедии «случайностей» и гэпэушников? Только сравнительно недавно стало известно, насколько плотно они (Берман, Дубровский, Медведев, Эрлих и др.), как коршуны, кружили над 5-м номером «Англетера». Следы запланированности кощунственного надругательства, а также следы его сокрытия, – налицо. Приведем наиболее убедительные аргументы.
Начнем с ленинградской «Новой вечерней газеты» («НВГ»), ее так же, как и «Красную газету», курировал Елькович. «Новая» не менее авантюрна, чем «Красная». 29 декабря «НВГ» напечатала подборку материалов о кончине Есенина, среди прочих – репортаж, как уже упоминалось, писателя Н.Брыкина «Конец поэта». Автор явно не появлялся в «Англетере», а просто поставил свое имя под чьей-то стряпней – достаточно сказать, что репортер изобразил «самоубийцу» обутым в сапоги, хотя на ногах Есенина были туфли.
Сусанна Map, мечтавшая стать духовной музой ленинградских имажинистов (из воспоминаний В.Шершеневича), написала в том же номере «НВГ» слезливо-фальшивую заметку, в которой фигурирует покинутая поэтом заплаканная Анюта. Что ни абзац – пошлые выдумки. Но зловонные публикации появились еще раньше – 24 декабря 1925 г., в этот день Есенин приехал в Ленинград. Позволим себе полностью скопировать «маленький фельетон» журналиста-сатирика А.Флита, претендовавшего на роль советского Козьмы Пруткова. Вчитайтесь, пожалуйста, в это сочинение.
ХОРОШИЙ ГУСЬ
(Строки из дневника)
Декабря 9-го. Я, крестьянский гусь-середняк Селижаровской волости Осташковского уезда Тверской губернии, д. Первозвановка, от Машки-гусыни и Мишки-гусака, 22-х фунтов живого веса, прибыл сего числа в партии гусей-односельчан в Ленинград и поступил на склад Губгусьпрода.
Декабря 11-го. Держат в клетках. Теснота невообразимая. Питание отвратительное. Некоторые панически настроенные элементы уверяют, что нас скоро под зарез. Позвольте! Но ведь рождественский гусь – вопиющий предрассудок, это – религиозный дурман, это пережиток старого режима?!
Декабря 15-го. 4 дня не брался за свое гусиное перо. События потрясли меня. Дорогого дядю Петра Никанорыча вчера отделили в числе сотни отборнейших, жирнейших гусей выпуска 23-го года, зверски убили и погрузили в порту на Лондон, в адрес английской мещанской утробы. Это у них называется экспортом битой птицы.
Декабря 17-го. Дни за днями катятся. Худею не по дням, а по часам…
Декабря 19-го. Вчера забрали соседа слева, сегодня забрали соседа справа. От страха у меня сделалась гусиная кожа. Но протесты бесцельны…
Декабря 21-го. Я знаю, что мне делать. Я – сознательный гусь, утру нос Губгусьпроду и брошу вызов всей человеческой утробе.
Прощайте, пока прощайте, мама, прощайте. Первозвановка Селижаровской волости Осташковского уезда Тверской губернии.
Протокол осмотра продажи живсекции Губгусьпрода.
Декабря 23-го, 1925 г., мы, нижеподписавшиеся, осмотрев партию гусей в 50 штук, запроданную ресторану «Кашира пьяная» и предназначенную к переводу в убойный отдел, составили настоящий акт о нижеследующем:
– из партии в 50 гусей, 50-й гусь найден повесившимся на крюке клетки и как погибший насильственной для гуся смертью, согласно инструкции Ветздравотдела, сдаче не подлежит.
Подписи. Место печати.
Александр Флит.
При беглом чтении в фельетоне, кажется, нет ничего особенного: автор-атеист («фля» называл его один из современников по аналогии – рифме «тля») накануне Рождественских дней натужно упражняется в остроумии, избрав не очень-то веселенький сюжетец. Разумеется, Флит аллегорически издевается над крестьянским сыном. Может быть, и не стоило обращать внимания на довольно типичный для 20-х годов дешевенький выпад против православия, если бы не ряд зловещих говорящих деталей.
Первая: «…прибыл сего числа… в Ленинград…». Согласно тексту, 9 декабря 1925 г., но мы-то помним – «Новая вечерняя газета» датирована 24 декабря. В этот день в Ленинград приехал Есенин. Дальше: «4 дня не брался за свое гусиное перо». Мистическое совпадение или информированность Флита? Ведь поэт провел в ленинградской «клетке», как мы доказываем, тоже 4 дня. Следственная тюрьма ГПУ находилась по соседству с «Англетером», по адресу: пр. Майорова, 8/23. А как прокомментировать фразу: «выпуска 23-го года»? «Фля» явно отступает от «шутейного» и вольного набора подробностей, обращаясь к дате, которая что-то должна значить. В 1923 г. Есенин возвратился после заграничного путешествия в СССР – изменившимся, утратившим свой социальный романтизм.
«Гусиного дядю» после убийства «погрузили в порту на Лондон…»? Здесь ощущается политический подтекст – советский режим тогда резко конфликтовал с правительством Великобритании. Но более важна другая параллель: Есенин, по распространяемым ГПУ слухам, собирался бежать в Англию, но, изобличенный в своем намерении, вынужден был свести счеты с жизнью (впервые этот сюжет со ссылкой на свидетеля начал разрабатывать Э.Хлысталов). Нам такой вариант не кажется фантастическим (еще раз из письма Есенина к Чагину от 27 ноября 1925 г.): «Махну за границу» – тем более что страна Туманного Альбиона не была предметом его острой критики, как, например, США. Возникающие при чтении флитовского фельетона другие ассоциации понятны. Пожалуй, остается один штрих: повесился 50-й гусь. Признаемся, в темной кабалистике мы не сильны. Помнится, в булгаковском «Мастере и Маргарите» Воланд со своей сатанинской свитой поселился в квартире №50. Чертовщина еще в том, что Есенин бывал в гостях у знакомого художника именно в этой квартире. Здесь же он познакомился с А.Дункан. Скептики наверняка будут упрекать нас в натяжках, но мы и не настаиваем на безусловной обоснованности аналогий, предмет сей требует дальнейшего анализа. Лишь заметим: флитовская шарада – не единственная в есенинской теме, есть ребусы и более занимательные.
Возможно, А.Флит выполнял некий соцзаказ с заранее заданными идеями и подробностями, не подозревая о реальном звучании фельетона. Ему дали «рыбу», расставили идеологические акценты – он задание выполнил. Наша настороженность еще более возросла, когда в том же номере «Новой вечерней газеты» за 24 декабря 1925 г. мы прочли на сей раз стихотворный фельетончик с названием «ВОДСВИЖЕ со звездою путешествуют». Следом текст: «Ленинград. Площадь Восстания. Из вокзала выходит волхв с ручным чемоданом; к крыльцу подъезжает извозчик.
Волхв (извозчику): Послушайте, где здесь вертеп?
Извозчик: Какой? У нас их 3 и – разного размера: Владимирский, Торговый, Трокадеро. Два первых в центре, третий за рекой… Едва ль другой отыщете такой: Разденут в миг, – лишь попадите в лапы.
Оборвем богохульный диалог, речь конечно же об ожидании чуда несознательными беспартийными гражданами, не читавшими марксистских работ Е.Ярославского. «Произойдет рождение царя… небесного», – говорит любитель вертепов, приезжий волхв. Под фельетоном подпись «Товавакня» – вуаль для нас легкая и прозрачная – «Товарищ Василий Князев», знакомый нам стихотворец-циник. Речь идет явно о приезде в Ленинград Есенина. Есенин был неоднократно «отмечен» ГПУ и милицией. «Меня хотят убить», – не раз говорил он друзьям, и интуиция его не подводила. Скрывать его напряженные отношения с экстремистски настроенными шустрыми «людьми заезжими», по крайней мере, нечестно.«В своей стране я словно иностранец», – писал поэт. Не знаем, был или нет связан Князев с нечистой силой и оккультизмом, но его тесные личные контакты с людьми определенного лагеря (Г.Зиновьев, Г.Лелевич и др.) несомненны. О спланированности убийства поэта можно говорить и по следующим признакам. Рассмотрим внезапные перемещения начальников 2-го отделения милиции. Именно оно должно было заниматься расследованием обстоятельств происшествия в «Англетере», но его вытеснило Активно-секретное отделение УГРО (5-я бригада).
…Кто-то явно перепотрошил интересующий нас милицейский архив. Сохранились жалкие остатки – и даже в них грубые обрывы, о чем свидетельствует трижды менявшаяся нумерация «дел». По бумажным крупицам, по крохоткам удалось установить (напомним): награжденный в ноябре 1925 г. за отличную работу именным револьвером начальник 2-го отделения ЛГМ П.Ф. Распопов вдруг, 22 декабря, смещается со своего поста и на его место назначают А.С. Хохлова, человека неуживчивого, диктатора по натуре. При Хохлове 2-е отделение ничего не предприняло для расследования декабрьского события, и «дело» закрыли. Но начальник губернской милиции, аферист Г.Егоров (в 1929 г. арестован и позже оказался за решеткой), вскоре удаляет «послушника» Хохлова, назначив на его место своего верного помощника по административному отделу Ленгубисполкома (АОЛГИ) некоего Шугальского. Точная дата его назначения нам неведома, но в ленинградском мартовском номере 1926 г. журнала «На посту» он фигурирует в качестве начальника 2-го отделения ЛГМ. Есть над чем призадуматься…
Не будем возвращаться к участковому надзирателю Н.М. Горбову, его фальшивому протоколу, подписанному не жильцами или сотрудниками «Англетера», а понятливыми литераторами-понятыми. Обращает внимание анонимность хода освещения событий в печати после англетеровской трагедии: не названа фамилия специалиста, фиксировавшего час смерти поэта (им мог быть районный врач губернской милиции К.М. Афаносьевский); сообщение о судмедэкспертизе не сопровождается ссылкой на имя врача, проводившего вскрытие тела поэта; газеты скрывают ход милицейского следствия, отделываясь крайне тенденциозными или глумливыми публикациями (кроме статьи Б.Лавренева); группа писателей, близких к сексоту ГПУ Эрлиху (Н.Тихонов в том числе), под благовидным предлогом организует контроль-цензуру за прохождением «есенинских» материалов в редакциях; Эрлих ссылается на гостей 5-го номера, а те почему-то отмалчиваются (кроме Ушакова и Мансурова). О спланированности бесчеловечной акции свидетельствует и стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья…», приписываемое Есенину. Эта элегия, пожалуй, последний бастион сторонников казенных небылиц. О ней, как мы уже говорили, много написано, сказано, она даже положена на музыку. Так как дискуссии продолжаются и после наших печатных и устных выступлений, повторим хотя бы тезисно наблюдения об искусной подделке.
Современные научно-криминалистические знания позволяют однозначно установить, – Есенин или не Есенин сочинил «До свиданья…». Сегодня и не такие головоломки решают. Да, подлинным и непредвзятым профессионалам провести экспертизу листка со строками загадочной элегии, написанной, как 70 лет уверяют, кровью самого Есенина, не представляет сверхтруда. Но фокус в том, кто и с какой целью ищет ответ. Экспертиза вызывающего споры стихотворения сравнительно недавно проводилась, но тенденциозно, без создания независимой комиссии и без контроля общественности. Разве можно назвать выводы экспертов объективными, если они работали (по разным направлениям) в одиночку. Миллионы людей в России и за рубежом следят за то вспыхивающими, то угасающими дискуссиями вокруг этой проблемы, а некто предлагает им келейное одностороннее решение. О том, насколько сомнительны заключения экспертов, можно судить уже по тому, что они брали, например, для изучения фальшивый акт судмедэкспертизы тела поэта, приписываемый А.Г. Гиляревскому, и на его основе делали далекие от науки выводы. Сегодня известны подлинные акты (1926-1928 гг.) этого врача, их-то и необходимо использовать для сравнительного анализа.
Другой факт: существующая уже давно «Комиссия по расследованию обстоятельств смерти Есенина…» привлекла для экспертизы протокол милиционера Горбова и заверила общественность: документ подлинный, составлен на уровне правил и требований середины 20-х годов. Возможно, документ подлинный (копии автографов Горбова у нас имеются), но подлый, учитывая тайную службу составителя протокола, упрятанного в 1929 г. за решетку по причине его излишней осведомленности во многих ленинградских секретах. «Акт» Горбова – фальшивка, состряпанная сознательно уклончиво, непрофессионально, без соблюдений элементарных стандартов такого рода материалов. Не надо делать вид, что в изучении трагедии великого сына России сегодня ничего нового не произошло. Такая ложь – кощунственное издевательство над русской культурой.
ГЛАВА XI
СЛЕДЫ ВЕДУТ В МОГИЛЕВ
Систематизируя разыскания о лицах, так или иначе связанных круговой порукой в создании мифа о самоубийстве Есенина, мы обратили внимание на часто мелькающий у многих из них адрес периода революции и Гражданской войны: Белоруссия, точнее, города Могилев, Минск, Гомель и некоторые другие. В этих местах пересекались дороги, пожалуй, главных исполнителей кровавого заговора.
Устинов редактировал в Минске в конце 1917-го – начале 1918 г. ежедневную газету «Советская правда». После того как красные оставили Белоруссию, написал воспоминания, в которых козырял своим знакомством со здешними видными зачинщиками революционный смуты (Могилевский, Позерн, Ландер). В редакцию «Советской правды» стекались многие из тех, кто ненавидел Российскую империю и лелеял мечту не только о свержении царя, но и своем куске добычи.
Из Минска родом фотограф М.Наппельбаум, большой мастер своего дела, искусный ретушер, по нашему мнению скрывший в книге «От ремесла к искусству» свою причастность к революционному подполью. Правда, в одной из глав он почти открылся: «Меня захватила революционная борьба, которой был насыщен воздух в 1905 г., я ходил на митинги, взволнованно следил за развитием событий…». И все-таки остался непроницаемым для его биографов, предпочтя репутацию художника с объективом. Переменив много городов и весей, побывал в Америке. К нему благоволили Ленин, Троцкий, Свердлов и Дзержинский. Их революционные лики он не раз запечатлевал на портретах. Каким образом Наппельбаум, москвич, «кстати» оказался с фотокамерой в 5-м номере «Англетера» – загадка. Ее постаралась замолчать(?) дочь фотографа Ида (жена литератора М.Фромана) в воспоминаниях «Угол отражения. Краткие встречи долгой жизни» (Спб., 1995). Книга очень осторожная, автор обходит наиболее «острые углы» эпохи 20-х годов, нередко описывает факты в ракурсе своего пристрастного видения, исключает рассказ о годах, когда она после войны хлебнула тягот концлагерей (не аукнулась ли ей приятельская связь Фромана с гэпэушниками типа Медведева и Эрлиха).
Открыто нами и подлинное лицо критика и педагога П.Медведева, на поверку оказавшегося в 1925 г. отв. организатором комсомола 3-го Ленинградского полка войск ГПУ, в период революционных событий и в последующее время oбретавшегося на Витебщине (здесь, кстати, провела свое детство Г.Бениславская). Точно выяснить круг обязанностей и места службы Медведева – «медведя в очках» – трудно, но, по косвенным данным, в начале гражданской междоусобицы он служил солдатом 132-й пехотной дивизии Западного фронта, являлся членом комитета (3-й созыв) 10-й армии. Шустрый товарищ, находил выход своей энергии в печатании корреспонденций во фронтовых газетах; позже, перейдя на службу в ЧК – ГПУ, об этой стороне своей биографии помалкивал. В 10-й армии служил стукач Г.Колобов, позже лукавый знакомец Есенина. Как и Медведев, армейский активист, одно время член «Комитета спасения революции» на Западном фронте, был корреспондентом ряда газет. Возле Колобова мелькает и солдат Н.Савкин, злобный, мстительный недруг Есенина.
Читатель, возможно, помнит Л.С. Петржака, в 1925 г. начальника подотдела угрозыска при Ленинградском губисполкоме, ближайшего дружка главы губернской милиции Г.Егорова. Оказывается, Петржак в молодости работал в Гомеле на заводе «Арсенал» – тоже из белорусских мест. Но еще интересней, что в Гомель по партийно-подпольным поручениям наезжала А.Я. Рубинштейн. То есть имеются основания предполагать их давнее знакомство, скрепленное общими боевыми операциями. Попутно нелишне заметить в Гомеле в феврале 1917-го фигуру Я.Агранова, позже известного своими зверствами чекистского предводителя, которого судьба сводила на Лубянке с Есениным.
Наконец об осином гнезде Октябрьского переворота – г. Могилеве. Именно здесь Николай II сдался на милость масонов-генералов Алексеева, Рузского и др., именно здесь была разгромлена Ставка Верховного главнокомандующего и убит генерал Духонин – можно не продолжать: многие важнейшие революционные события вершились на Могилевщине. Недаром знавший не понаслышке местную предгрозовую обстановку Ольминский считал, что «…Могилев был в то время третьим (после Петрограда и Москвы) центром, решавшим исход революции». Нельзя умалчивать о значительных красных силах, копившихся в этом районе. Могилев стал вторым Версалем для России. Здесь выковывались биографии П.Н. Лепешинского, А. Ф. Мясникова и мн. др. «глашатаев» революции. Несколько могилевцев пополнили ряды ярых есенинских нетопырей. Среди них Г.Лелевич, предпочитавший лирике Есенина фельетонную бойкость В.Князева, классической русской литературе – пролеткультовскую трескотню. Из дневника И.Оксенова узнаем, что Лелевич, комиссаривший в российской печати, вмешивался в содержательную направленность посмертных статей о поэте, стремясь возможно больше исказить его человеческое и творческое лицо. После XIV съезда РКП(б) карьера 24-летнего «неистового пропагандиста» мировой революции пошла на спад, и кончил он так же печально, как и многие его бывшие сообщники по «опертройкам».
![]() Прикрепления:
4378721.png
(21.3 Kb)
·
2036474.png
(50.6 Kb)
·
4779678.png
(17.4 Kb)
·
5757205.png
(60.2 Kb)
·
8788656.png
(75.1 Kb)
·
3196214.png
(18.5 Kb)
·
1574702.png
(32.7 Kb)
·
3195919.png
(26.4 Kb)
·
5904349.png
(86.4 Kb)
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Вторник, 24 Янв 2023, 13:26 | Сообщение # 37 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | В могилевский реестр можно занести и В.Вольпина, автора пресловутой «Памятки» о Есенине.
Он неплохо знал местную лит. жизнь, с 17-ти лет печатаясь в газете «Могилевский вестник», участвуя в работе здешних революционных кружков. Окончательно говорить о сознательном антиесенинском характере выступлений Вольпина у нас нет достаточных оснований. Он в соавторстве составил библиографию для IV т. собраний сочинений поэта (1927), но приглядеться пристальнее к окружению этого человека, считающегося ныне нейтральной фигурой, не помешает.
Еще одна новость: мать сексота Эрлиха - Анна Моисеевна, как удалось установить, родилась в местечке Дубровны (Дубровно) Горецкого уезда Могилевской губернии. Разумеется, этот факт ни о чем не говорит, но, не сомневаемся, скажет, когда мы узнаем ближайший круг ее родственников и знакомых, повлиявших на формирование ее нравственно уродливого сына. Иногда земляческие узы бросают неожиданный отсвет на лиц, замешанных если не в убийстве Есенина, то в укрывательстве убийства. С Горецким уездом связана биография неоднократно упоминавшегося «Петрова», сыгравшего, может быть, одну из самых главных ролей в спектакле абсурда, разыгравшемся в поздний воскресный вечер.
ГЛАВА XII
РЕЖИССЕР КРОВАВОГО СПЕКТАКЛЯ
Занимаясь есенинским «следствием», мы не подозревали о существовании этого человека до тех пор, пока не встретились (1995 г.) в Петербурге со вдовой коменданта «Англетера» А.Л.Назаровой. 70 лет не рассказывала она о декабрьском происшествии 1925 г. Ее заставляли молчать годы страха, незавидная судьба ее мужа, чекиста, управляющего «Англетером» («Интернационалом»). Познавший вскоре после «дела Есенина» «Кресты» и Соловки («Не болтай лишнего»), вернувшийся оттуда духовно сломленным и физически разбитым, Назаров, кажется, навсегда научил «не распространяться» свою послушную спутницу жизни.
100-летний юбилей С.А. Есенина и новые общественные веяния дали старушке нравственные силы сказать известную ей правду. Если бы она не заговорила, «тайна „Англетера“ оставалась бы во многом нераскрытой. Это она помогла включить в ряд преступников управдомом 8/23 по пр. Майорова (соседнего с „Англетером“) И.П. Цкирия, сотрудника ГПУ, знавшего истинные обстоятельства гибели поэта. Антонина Львовна помнила лишь его фамилию, склонность к застолью на грузинский лад и слабость к хорошеньким женщинам – не более. Причастность же Цкирия к ведомству Дзержинского и его осведомленность в кошмарной истории доказаны без ее участия.
В беседе с нами А.Л. Назарова назвала еще одну фамилию – «Петров». В результате наших неоднократных мягких «допросов» выяснилось следующее (собеседница была на редкость откровенной, библиотекарь, она давно, хотя и запоздало, открыла для себя и поэзию Есенина).
Внезапно вызванный поздно вечером 27 декабря в «Англетер» В.М. Назаров вернулся домой днем следующего дня. Он рассказал жене о случившейся в его «хозяйстве» беде, бедняжке-поэте, которого он видел вечером в гостинице, в номере у «члена партии товарища Петрова». Конечно, хорошо знавший чекистскую дисциплину, муж врал – да и зачем беспокоить молоденькую женщину совсем ненужными ей подробностями (в тот же день она в первый и в последний раз ходила в «Англетер» и видела покойного поэта). Муж-конспиратор также присочинил, что накануне своего скорбного часа Есенин будто бы выглядел хмельным, а «член партии» его радушно угощал пивом. Вот и все, что удалось узнать. Спустя несколько дней, при новой встрече, мы как бы невзначай спросили у нее: "Значит, Василий Михайлович заходил к члену партии журналисту Устинову?" Наше тактическое лукавство не удалось. Она стояла на своем: "Петров". Сколько мы ни бились – никаких доп. сведений о загадочном коммунисте получить не могли.
– Но почему ваш муж заходил именно к нему, а не к кому-либо другому? – цеплялись мы, как за соломинку, за последнюю возможность получить хоть какую-нибудь «ниточку». Подумав, он ответила: " Наверное, для Василия Михайловича Петров являлся авторитетным партийным товарищем".
Не густо, даже неизвестны ни имя, ни отчество. Легче найти иголку в стоге сена, чем человека с такой распространенной фамилией в более чем миллионном Ленинграде (1925 г.).
Прошло более года… И вот вдруг… Впрочем, «вдруг» не бывает, если систематически не «прочесывать» горы старых архивных залежей (в большинстве своем мы были их первыми исследователями). Проводя фронтальное знакомство с жильцами домов по Комиссаровской (то есть просматривая контрольно-финансовые документы по ф. №1), – а улица та (бывшая Гороховая, в будущем Дзержинская) поближе к чекистскому штабу (д. №4) – заселялась в основном «железными рыцарями революции», мы наткнулись на… Петрова. Первое, на что мы обратили внимание: родился он в 1895 г. в г. Черикове (Горецкий уезд!) Могилевской губернии. Припомнилась Анна Моисеевна Эрлих, мамаша «нашего» сексота. Она ведь тоже родом из того же города.
Ну и что? Мало ли Петровых. Остудив исследовательский пыл и «взяв след», продолжили поиски. Скучные, на первый взгляд, финансово-ревизорские бумаги помогли установить внешнюю хронику жизни уроженца Горецкого уезда с 1922 по 1929 г. Рубежные даты. В 1922-м с полей Гражданской войны и из отдаленных от центра подпольных и околоподпольных «гнезд» в Петроград хлынули «пламенные революционеры», а в обратном направлении и в эмиграцию отправились (под конвоем «кожаных курток») – пароходами, поездами, пешим строем – коренные петербуржцы, ученые, писатели, «буржуи» – одним словом, «контра». Тогда-то Петров и прибыл в «колыбель трех революций». В 1929 г. грезы о мировой вакханалии испарились, а ее глашатай Троцкий был изгнан из СССР. Наверняка Петрову тогда пришлось несладко. Но он выжил и тешил себя «мировым пожаром» вплоть до 1952 . Однако все по порядку.
В 1922 г. в служебных ведомостях на получение заработной платы в архиве ФСБ мелькнула фамилия цензора Петрова. Далее предстала вот какая картина. Действительно, в 1922 г. Петров служил в петроградской цензуре. Нашелся и соответствующий документ:
«Начальнику Политконтроля ГПУ.
О конфискации книги Ф. Ю. Левинсон-Лессинга «Математическая кристаллография».
Зав. Петроглавлитом Легран.
Зав. административно-инструкторским подотделом Петров».
1/ХII 1922 г.
Подпись Петрова весьма характерная, «писарская», с кудрявыми завитушками. Эта особенность помогла нам отличать его от многих других Петровых. Гублит в то время фактически находился в системе ГПУ. Об этом свидетельствует обнаруженная нами в архиве запись на листке календаря: «По распоряжению зам. зав. т. Харченко привлечь 3-ю гос. типографию к ответственности. Политинструктор ГПУ Петров. 7/II 1923 г.». На бумажке и другие автографы. Дальнейший поиск Петрова шел по книгам контролеров-финансистов, следивших за уплатой налогов советскими гражданами по месту жительства. Выяснилось следующее.
Октябрь. Петроград. Ул. Комиссаровская, 7/15: «Петров Павел Петрович служит в ГПУ (зачеркнуто в документе). Занятие, профессия – Политконтроль ГПУ. Комиссаровская – 7, кв. 12. Служебный адрес: Комиссаровская, 4. Удостоверение №40116».
Апрель. (Здесь и ниже адрес тот же.«Кв. №8. Петров Павел Петрович, на иждивении 4 человека. Занятие, профессия – сотрудник ГПУ. Адрес места работы или службы: Комиссаровская, 4. Примечание: сведений не дал…»
1924 г. Октябрь. «Кв. №8. Петров Павел Петрович, членов семьи – 4, число комнат – 3. Занятие, профессия – артист, служит в Северо-3ападном кино. – В командировке в Москве. Примечание: „сведений не доставил“.
1925 г. Октябрь. «Петров Павел Петрович. 3 комнаты (13 саженей). Режиссер. (Просп. 25 Октября, 80). Севзапкино. Справка от 19/IX 1925 г. за №».
1926 г. Апрель. «Кв. 8. Петров Павел Петрович. На иждивении – 3, возраст – 31, число комнат – 2, площадь-10, 75 сажени, по какой расценке оплачивается – 37%. Занятие, профессия – … густо замазано чернилами и тушью, далее карандашом вписано] – режиссер. Точный адрес места работы: кинофабрика Севзапкино, ул. Красных зорь, 10. Категория «А».
Октябрь. «Кв. 8. Петров Павел Петрович. На иждивении – 3. 31 год. Режиссер. Случайный поденный заработок. Безработный (справка Севзапкино от 12/VII 1926 г., №226. Примечание: в настоящее время состоит на службе в штате Севзапкино».
Октябрь. «Кв. 8. Петров Павел Петрович, 1895 г. рождения, на иждивении – 3, 1 прислуга; число комнат – 2, занимаемая площадь в кв. метрах – 67,2, месячная квартплата – 25,11. Кинофабрика Севзапкино, режиссер. Служебный адрес: ул. Красных зорь, 10. Указание подлинных документов: №66. Профсоюз – РАБИС работников искусств – №24476».
1929 г. Октябрь. «Кв. 8. Петров Павел Петрович, 1895 года рождения. На иждивении – 4, прислуга. Совкино, режиссер. 300 руб. – заработок. Служебный адрес: ул. Красных зорь, 10. Указание подлинных документов. Член какого профсоюза – РАБИС, №24476».
1929 г. Декабрь. «Кв. 8, комната 7. Петров Павел Петрович (Место рождения): г. Чериков Могилевской губернии, 1895 г. рождения. На иждивении – нет. Одна комната. Основная статья дохода – зарплата: 63,31 р. По 1-му разряду. Документы – Р192, Р168. Режиссер. Кинофабрика Совкино (ул. Красных зорь, 10). Расчетная книжка от 2/IV 1929 г., №– (Профсоюз) – РАБИС, №38598».
Фотокопии одной из страниц ломовой книги жильцов дома № 7/15 по ул. Комиссаровской. 1923 г. В квартире № 8 значится сотрудник ГПУ Петров Павел Петрович. 28–29 декабря 1925 г. выполнил роль режиссера по инсценировке самоповешения С. Есенина в 5-м номере «Англетера».
Доп. информация из тех же источников. Вместе с «артистом» до 1929 г. проживала его жена, Зоя Константиновна, домашняя хозяйка, и двое дочерей. С 1927 г. за бытом семьи присматривала юная служанка-няня М.С. Саржина. Позже такую же дату рождения имела вторая жена Петрова, подробностей о которой мы, по этическим причинам, не сообщаем. Отыскались архивные обрывки деятельности Петрова в качестве режиссера Севзапкино. Его экранный псевдоним – Бытов. Значительных следов кинопродукции Петрова-Бытова мы не обнаружили. Понятно, его тайная служба отнимала слишком много времени. В 1925-1926 гг. в ленинградском кинематографе работали Г.Козинцев, Ю.Тынянов и др. известные мастера – не исключено, в их переписке может фигурировать и «наш» чекист-режиссер. Кинофабрика им явно не дорожила. В феврале 1926 г. начальство предлагало «сократить немедленно, без ущерба для дела», 25 чел., среди них восьмым по списку значился Петров-Бытов. Видно, проку от него было мало, а нахлебничал он значительно – получая оклад по самому высшему, 17-му разряду.
Приступаем теперь, пожалуй, к самому сложному вопросу, – доказательству, что Петров-Бытов именно тот самый «член партии», с которым в день гибели Есенина «советовался» в «Англетере» его комендант В.Назаров. Проще всего заглянуть в чекистское досье Петрова – оно раскроет тайны, но, увы, нам сие недоступно: советской власти давно уже нет, но память о ее охранителях бдительно бережется. В бумагах обязательно должно быть написано – никакой он не Петров, а… Макаревич (впервые это установили авторы именного указателя к «Дневнику» (1991) К.Чуковского). Интересный фокус! Он заставил нас обратиться к истории революционного движения в г. Черикове и в Горецком уезде Могилевской губернии. Оказывается, сын судебного чиновника А.М. Макаревич (П.П. Петров) рано ступил на стезю борьбы с царизмом, состоял в разного рода Комитетах и Советах. Себя не выпячивал, предпочитал оставаться в тени, имея склонность к художествам. Заметили, пригласили в Петроград следить за направлением умов. Но авантюрная, подпольная натура Макаревича-Петрова, по-видимому, заскучала, и скоро он перешел в штатные сексоты. Служил, надо отдать ему должное, профессионально, мастерски, почти не оставлял следов. Но… Систематизируя информацию о «темных силах», видишь: «Петров (оставим избранный им псевдоним) все-таки засвечивался. 16 января 1925 г. он выступил с докладом на тему „Ленин и Октябрь“ на объединенном собрании коллектива (парторганизации) №85 при 3-м Ленинградском полку войск ГПУ (отв. организатор Павлович) и коллектива ревтрибунала 1-го стрелкового корпуса. Оратор вещал: «В империалистической войне, в патриотизме, в крови рабочего класса капиталисты хотели утопить революционное вижение». Типичная демагогия интербродяги. Неужели надо доказывать, если на твою родную землю пришел враг, то его надо гнать. Так, между прочим, думали революционеры-патриоты Г.Плеханов, В. Засулич, В.Фигнер, П.Кропоткин, но более молодые революционные деятели об этом постарались забыть.
В упомянутом 3-м чекистском полку комсомолию возглавлял, как уже говорилось, П.Н. Медведев, для профанов – критик и литературовед, для «посвященных» – сотрудник ГПУ, надзиравший за творческой интеллигенцией. Нелишне заметить, партячейка 3-го полка располагалась по соседству с «Англетером», в доме №16 по пр. Майорова (бывшей Вознесенской ул.), где витийствовал литератор-осведомитель. Его домашний адрес: пр. Майорова, 26. Он же мог встречаться с Петровым в доме 7/15 по Комиссаровской, где преподавал в школе ГПУ: она размещалась в 7-й квартире, а «киношник» – в 8-й (во 2-й находился чекистский Политконтроль). 8-я коммуналка, можно сказать, была напичкана «кожаными тужурками» разного достоинства. Тут проживали переписчица 3-го полка Н/F/ Ширяева-Крамер (удостоверение №1019 от 29/111 1924 г.), сотрудница Главпочтамта М/C/ Бомбан (очевидно, занимавшаяся перлюстрацией чужих писем). Неподалеку квартировал помощник политкомиссара 3-го полка Я/Котомин. Несомненно, Петров поддерживал связи с этой карательной частью. Сегодня полностью доказать его участие в кощунственном действе крайне сложно – ведь мы извлекли «невидимку» из «небытия», поэтому улики приходится собирать по крохам. Но что ни новый шаг в исследовании его личины – прелюбопытные совпадения и аналогии.
Буквально рядом с лжережиссером, в 7-й квартире, обитал Р.И. Изак, преподаватель университета им. Зиновьева, заметный в ту пору идеолог, – тот самый, который упорно препятствовал в 1930 г. восстановлению в партии отбывшего заключение милиционера Н.М. Горбова. Небезынтересны и др. соквартиранты Петрова. Например, В.А. Ушакова (№4), как мы полагаем, сестра псевдожурналиста и лжемемуариста А.А. Ушакова, написавшего две статьи о том, как он общался в «Англетере» с Есениным перед его кончиной. Ушакова прислуживала А.Т. Арскому (Радзишевскому), видному в прошлом революционному деятелю, тогда экономисту, педагогу и литератору. Его фамилия частенько мелькает в ряду лиц, устраивавших фальшивую завесу вокруг гибели Есенина. А.М. Карпов, секретарь Гублита, жительствовал в 5-й квартире; в 1924 г., до своей цензорной службы, – штатный работник ГПУ (удостоверение №3925 от 20/III). С ним Петров, видимо, знался близко и мог, не мудрствуя, сказать ему, в каком свете необходимо освещать смерть Есенина. Было бы полезно разузнать имя и отчество некоего матроса Карпова, вместе с которым матрос 2-й статьи Гарин-Гарфильд в 1895 г. дезертировал в Плимуте (Англия) с русского учебного судна «Генерал-адмирал». Не был ли один из дезертиров будущим ленинградским цензором?.. Формальная работа Петрова в Севзапкино дает возможность установить его предполагаемые связи с др. деятелями экрана. В этом отношении важна фигура драматурга С.Гарина-Гарфильда, другом семьи которого был журналист Устинов. Они, «морские волки», отлично знали друг друга еще по совместным революционным акциям в 1902-1905 гг. в Нижегородской губернии. Повторимся, чтобы восстановить в вашей памяти уже сказанное выше: наспех, сумбурно-нервно сочиненные вдовой Гарина-Гарфильда, Ниной Михайловной, лжевоспоминания (1935 г.) об обстоятельствах гибели Есенина дают основания думать, – мемуаристка пыталась отвести подозрения в причастности мужа и Устинова к тайным англетеровским манипуляциям.
Мы уже говорили, – грязную для памяти поэта статью в «Красной газете», скорее всего, готовила А.Рубинштейн, хотя стоит подпись Устинова. Еще один небольшой аргумент в пользу справедливости наших слов: вряд ли бывший матрос-босяк так бесцеремонно-развязно называл бы Есенина законченным пьяницей, как это прозвучало в статье, – ведь сам он, по выражению Н.М. Гариной, был «…настоящим, неизлечимым алкоголиком и изломанным, искалеченным человеком». Знакомство Петрова с Гариным-Гарфильдом, в 1922 г. зам. отв. редактора «Красной газеты», в 1923-1924 гг. зав. научно-агитационным отделом Севзапкино, выходит за рамки гипотезы. За последним вился старый шлейф «мокрых дел» – покушение в 1906 г. на генерала Селиванова во Владивостоке, позже, в 1909 г., одесские политуголовные приключения и пр. Петров, бывший работник Политконтроля ГПУ и цензор, не мог не знать литератора-экстремиста. Агент ГПУ числился членом профсоюза СОРАБИС (Союз работников искусств), что видно из его вышеприведенного послужного списка. С конспиративными целями часто менял профсоюзные книжки, что заметно из того же перечня. Профсоюзными «липами» Петрова снабжала Секретно оперативная часть ГПУ и не исключено – лично ее начальник, уже знакомый нам И.Л. Леонов. Если знать, что в 1925-1926 гг. членом президиума и правления СОРАБИСа, председателем его киносекции был… Гарин-Гарфильд, получается совсем небезынтересное «кино». Для развития сюжета дадим из архива док. подтверждение:
Совершенно секретно
В Союз работников искусств.
Секретная Оперативная Часть Полномочного Представительства ОГПУ в Ленинградском Военном Округе настоящим просит выдать десять (10) штук членских книжек для секретно-оперативных работ под ответственность ПП ОГПУ в ЛВО.
Начальник ПП ОГПУ в ЛВО (Мессинг) (Подпись)
Начальник СОЧ (Райский) (Подпись)
Начальник 4-го отделения СОЧ (Кутин) (Подпись)
30 декабря 1925 г.
На секретной бумаге стоит среди прочих автограф Райского, а не Леонова, но то обычная служебная рутина. Леонов к подобным «просьбам» тоже не раз прикладывал руку. Более ранний пример:
Совершенно секретно
В Севзапкино.
Ленинградский Губотдел Госполитуправления просит выдать представителю сего 10 (десять) штук чистых бланок за подписями и печатью для секретно-оперативных работ под ответственность начальника ЛГО ОГПУ.
Начальник Ленинградского Губотдела ОГПУ (Леонов) (Подпись)
Начальник СОЧ (Подпись неразборчива)
1/Х 1924 г.
16 декабря 1925 г. в подобном же письме (№33152) И. Л. Леонов «просил» 20 «чистых бланок» для опрофсоюзивания своих агентов.
Власть всемогущего штаба на ул. Комиссаровской была безраздельной. Тайный и явный сотрудник ГПУ мог получить любой оф. документ, проникнуть в любую сферу жизни Ленинграда. Очевидно, Петров максимально пользовался такой возможностью. Можно представить, насколько непререкаемо прозвучало слово этого члена партии для послушного коменданта «Англетера» В. М. Назарова.
Цепочка Петров – Гарин-Гарфильд – Леонов явно существовала. Подтвердим нашу уверенность еще одним соображением.
В 1924-1927 гг. членом худ. бюро Севзапкино был К.Г. Аршавский (Сыркин), по совместительству – отв. редактор ленинградской газеты «Кино». В печати особенно ценил ее идеологическую направленность. В 1924 г. на одном из собраний коллектива Севзапкино его сотоварищи постановили: «Просить тов. Аршавского взять на себя идейное руководство стенной газетой». К экрану имел лишь то отношение, что, вероятно, время от времени заходил в кинотеатр. Зато мог похвалиться революционной биографией: в анкетах писал: «партийный профессионал». Участвовал в терактах, организовывал забастовки, арестовывался, сидел в тюрьмах, бегал из ссылки и т. п., за что удостоился личного внимания Я.Рудзутака и др. «пламенных революционеров». В 1918-1919 гг. заведовал Агитпропом в Петроградском губкоме РКП(б), – кстати, секретарем при его особе одно время была А.Рубинштейн. Затем, в 1919-1921 гг., возглавлял Политуправление военного округа (под его началом служил Г.Е. Горбачев, передавший в 1930 г. псевдоесенинское «До свиданья, друг мой, до свиданья…» в Пушкинский Дом). Учился в Новороссийском университете, слыл крупным спецом в юриспруденции и экономике. В 1925 г. преподавал в Ленинградском политехническом институте и в др. вузах, одновременно являясь помощником комиссара Военно-морской академии. Предположить его знакомство с Петровым естественно. Аршавский-Сыркин достаточно «наследил» в печати в связи с трагедией в «Англетере», и вполне будет оправданно включить его имя в есенинский «черный список». Свои троцкистско-зиновьевские конспиративные связи (Горбачев, Яковлев, Семечкин, Ямщиков) раскрыл в 1934 г., когда его «чистили» на одном из партийных собраний. Каявшийся парт-муж заявил: «Я знал людей, которые подумали, что убийство (С.М. Кирова) – это единоличный акт. Я же сразу понял, что за ним (неким военным чином из Политотдела Балтфлота) стоят люди – те, кто вел подкоп». Сведущий, можно сказать, товарищ. Наши «раскопки» подсказали – о «деле Есенина» он мог знать немало.
На том же собрании-проработке Аршавского присутствовал «от имени и по поручению» член губкома ВКП(б) Б.Позерн, вскоре сам попавший в репрессивный переплет и, как говорят сведущие памятливые люди, на одном из допросов рассказавший о действительных обстоятельствах гибели Есенина. Не шла ли такая информация от Аршавского, весьма перепуганного своим арестом и выдававшего троцкистов-зиновьевцев направо и налево? Отбыв в сталинских лагерях назначенный срок, Аршавский очищал свое имя от старой нелегальной скверны на фронтах Великой Отечественной, получил контузию. В 1955 г., в пору реабилитации старой революционной гвардии, его простили, восстановили в партии. Несколько лет работал в Библиотеке АН СССР в Ленинграде, вышел на отдых персональным пенсионером.
Мы не забыли Петрова, просто о нем, как об оперативно-секретном агенте ГПУ, сведений, понятно, не густо. Требуется дальнейшая разработка его контактов, что, думается, поможет выйти на след непосредственного убийцы Есенина. К примеру, возможны линии пересечений по службе чекиста-режиссера с сексотом Эрлихом, автором ряда киносценариев. По недостаточно проверенным архивным данным, дружок последнего, Б.Перкин, состоял при «члене партии» связником. Когда ФСБ откроет хранящееся за семью замками досье Петрова-Макаревича-Бытова, мы узнаем о нем много нового, – правда, вряд ли в потайной папке найдется листок хотя бы с одной строчкой о Есенине. Уверены, поэта арестовывали, пытали, убивали и создавали мифы о самоповешении по негласному заказу-приказу. Если бы следствие носило официально санкционированный характер, о нем знали бы многие гэпэушники да и спрятать или уничтожить абсолютно все бумажки было бы трудно. Финал судьбы лже-Петрова печальный. Из справки архива ФСБ: «Арестован 2 сентября 1952 г. Обвинялся в преступлении, предусмотренном ст. 58-10 ч. 1 УК РСФСР, то есть в том, что занимался изготовлением и распространением антисоветских документов, в которых возводил клевету на учение марксизма и на одного из руководителей ВКП (б) и Советского правительства». Известно и сочинение «антисоветчика». Мы взяли расхожее определение в кавычки, потому что таковым он не был, 30 лет через глазок кинокамеры, а еще больше, так сказать, через замочную скважину подглядывая за чужими жизнями и уродуя их. Бредовые мудрствования свидетельствуют о психическом заболевании многолетнего «бойца невидимого фронта». Неудивительно, ведь на его совести много загубленных невинных людей, впрочем, достаточно и одного святотатственного кровавого спектакля в «Англетере», чтобы в конце концов сойти с ума.
ГЛАВА XIII
ПРИКАЗ ОТДАЛ ТРОЦКИЙ
Эта часть исследования вызовет, наверное, наибольшее сопротивление и раздражение наших оппонентов. За последние годы вышло немало книг о Троцком – этом демоне революции (И.Дойчер, Н.Васецкий, Д.Волкогонов). Почти все они под флером академической объективности реанимируют труп главного революционного палача, бесконечно комментируют его бредовые прожекты мирового пожара (идея «перманентной революции», заимствованная у торговца отечеством, агента кайзеровской Германии Гельфанда-Парвуса). Давно стало общим местом наблюдение, что облеченные властью тираны и диктаторы нередко баловались искусством. (Ленин питал слабость к музыке, Сталин – к стихам, Гитлер – к живописи.) Троцкий, в молодости переводивший на украинский язык басни Крылова, мнил себя большим эстетом в литературе. Некоторые его оценки творчества современников самостоятельны, не лишены наблюдательности и лихости ума. Например, он не принял натужно-уличной крикливости Маяковского, несмотря на весь его революционный пафос. Но Троцкий еще в детстве «ушибся» социологией и политикой – эта болезнь постоянно давала себя знать при анализе тончайших явлений литературы.
«Стиль – это класс, и не только в художестве, но прежде всего в политике» – пишет он. Для него агитки Д.Бедного – «явление совершенно небывалое, единственное в своем роде», Безыменский – «надежда» поэзии. От стихов Есенина, пишет Троцкий, «попахивает средневековьем», как и от всех произведений «мужиковствующих». Отстаивая интернациональную алгебру, он выхолащивал образную специфику худ. слова. Очевидно, сказывался иррационально-религиозный фактор, стоящий выше логических конструкций.
Есенина-человека Троцкий не любил, Есенина-поэта вынужден был терпеть, так как самим фактом своего существования его нежнейшая лирика служила укором железобетонным словесным строениям Александровского, Алтаузена, Гастева, Кириллова – несть им числа. У Льва Давидовича, городского умника, была ампутирована способность проникнуть в крестьянскую стихию творчества Есенина, в чуждый ему нравственно-этический деревенский мир. Но он не мог не считаться с международным признанием дара русского поэта, с его громадной популярностью в народе. Поплутав в молодости, как и многие другие, в революционно-экстазном настроении, Есенин вернулся к вечным ценностям бытия. Зарубежная поездка довершила ломку его мировоззрения, открыла глаза на духовно-больную западную цивилизацию («жадную пасть») и зараженную революцией любимую Россию. Он, уже «выпуска 23-го года» (А.Флит), а не 17-го, мучительно осознавал трагедию российского народа. Троцкий следил за эволюцией Есенина, писал почему-то уверенно: «Воротится он не тем, что уехал».
От общих рассуждений перейдем к криминальному сюжету. Завязку его нужно искать в суде Краснопресненского района Москвы, куда через посредство прокурора в сентябре 1925 г. по линии Наркомата иностранных дел обратились партчиновник Ю.Левит и дипкурьер А.Рога. Они требовали сурово наказать Есенина за скандал в вагоне поезда Баку – Москва. Из опубликованных недавно заявлений истцов и объяснительной записки поэта видно, что конфликт навязан самими амбициозными «потерпевшими». Дело принимало серьезный оборот. Не помогло заступничество Луначарского (его волновала прежде всего нежелательная огласка «дела» в белоэмигрантской печати). Кто-то более всемогущий отверг ходатайство наркома просвещения и поощрил раж судьи Липкина. Последний, узнав, что «хитрец» Есенин находится в психиатрической клинике, названивал туда, посылал за притворцем чекистов.
Мы думаем, мнение Луначарского игнорировал Л.Троцкий. У него было немало причин "!проучить" поэта. Во-первых, после заграничного путешествия поэт на всех углах кроет советскую власть (об этом говорил в Италии А.Соболь). Во-вторых, порядком надоел своим нескрываемым российским патриотизмом. Троцкий давно предал это чувство проклятию. Есенинская Русь противоречит любимому детищу Троцкого – мировой революции. И хотя поэт распевал с Дункан в Европе «Интернационал», доверять ему нельзя, его сольные концерты лишь бравада и фронда. Чтобы иметь «право на песнь», его, это право, нужно заслужить верностью РКП(б).
Критик И.Оксенов 20 июля 1924 г. записал в «Дневнике»: «…когда Троцкий сказал Есенину: „Жалкий вы человек, националист“, – Есенин якобы ответил ему: „И вы такой же“. Поэт уже давно стал внутренним эмигрантом, видите ли, пишет:
«Отдам всю душу Октябрю и Маю.
Но только лиры милой не отдам».
Если партия потребует, дорогой товарищ, не только лиру, но и голову отдашь, – не таких обламывали. Еще не забыто, как кудрявенький деревенский мальчишка читал стишки вдовствующей императрице и великим княжнам. Опекуна-чтеца, царского мажордома, полковника Ломана, в 1918 г. хлопнули, а его прихвостня отпустили – и напрасно. Он тогда не случайно водил дружбу с Каннегисером, убийцей петроградского комиссара Урицкого. Каннегисера поставили к стенке, а приятеля его опять пожалели. Есенин, мог полагать Троцкий, – социально опасный элемент. Недавно благодаря Дзержинскому и Агранову арестован есенинский закадычный дружок Ганин, тоже стихотворец. Дурачок Ганин клюнул на наживку ГПУ – «князя» Вяземского, подговорившего его написать статью о своих взглядах и опубликовать ее в Париже. Деревенский карбонарий поверил, написал. Тут-то и взяли новоявленного публициста. Храбрец сошел с ума на допросах, но такого вольнодумца живым оставлять было нельзя. Расстреляли в марте 1925 г. А Есенин тогда почувствовал неладное, сбежал; вероятно, вспомнил, как Ганин однажды в кабаке предлагал ему шутя пост министра просвещения в новом правительстве. Хороши шуточки! Партия будет с корнем выдирать инакомыслие. Недавно бахвалился, что у него сохранилась телеграмма Л.Каменева, в которой тот в феврале 1917-го благодарил вел. князя Михаила за отречение от престола. Хвастун бросил тень на единство наших рядов. Два года назад вся американская печать шумела, какой постыдный скандал учинил «отщепенец» Есенин в доме поэта Мани-Лейба. Неймется.
В ноябре 1923 г. кучку «мужиковствующих» рифмоплетов – опять во главе с Есениным – прорабатывали общественным товарищеским судом (председатель Сосновский) в СП. Скандалисты сумели тогда выкрутиться, и не в первый раз. Но, видно, побывки на Лубянке Есенину не пошли впрок. Троцкому многое известно о его антисоветских проделках, он, наивный деревенщина, и не подозревает, что глаза и уши партии везде, даже в постели. Его подруга, Г.Бениславская, по своей «дури», кое-что рассказала Льву, сыну Троцкого, об откровениях Есенина, когда разводила амуры. Неоднократно Льва Давидовича информировал об опасной болтовне Есенина Я.Блюмкин, надежнейший младший товарищ-чекист. Говорят, он в Баку однажды чуть не застрелил говоруна, когда тот сказал лишнее. Перепуганный оратор тогда сбежал в Тифлис. Так мог думать Троцкий – мы ничего лишнего не присочинили, есть док. материал для более резкого внутреннего монолога «вождя». Врага Есенина не устраивала его чуждая Октябрю поэзия последних лет, о чем сам «архитектор революции» и напишет в статье, напечатанной в «Правде» 19 января 1926 г.: «Поэт погиб потому, что был несроден революции». Рязанский скандалист позволял себе и личные резкие выпады против членов Политбюро ЦК РКП(б), характеризовал Гражданскую войну как «дикость подлую и злую», сгубившую тысячи прекраснейших талантов:
В них Пушкин,
Лермонтов,
Кольцов,
И наш Некрасов в них.
В них я.
В них даже Троцкий,
Ленин и Бухарин.
Не потому ль моею грустью
Веет стих,
Глядя на их
Невымытые хари.
Имеющая богатое смысловое значение рифма «Бухарин» – «хари» не оставляет сомнений в отношении автора к «вождям». Крамольные строки выбрасывались революционизаторами творчества поэта с 1926 по 1990 г., да и сегодня без них обходится стихотворение «Русь бесприютная» во многих сборниках. Так советская редактура препарировала отчаянные и крайне рискованные есенинские строки. Да, он вернулся в 1923 г. в Россию «не тем, что уехал». «Хари» все помнили. Литературовед В.А. Вдовин подметил, что дерзкие строчки Есенина в «Руси бесприютной» могли послужить Н.Бухарину личным мотивом для недовольства его поэзией в известной статье «Злые заметки» (Правда. 1927. 12 янв.). Коля Балаболкин (так именовал Бухарина Троцкий) добивал усопшего поэта испытанным большевистско-интернациональным оружием: «Идейно Есенин представляет самые отрицательные черты русской деревни и так называемого „национального характера“.
Троцкий, в отличие от Бухарина и своего друга Сосновского, питавшего к Есенину зоологическую ненависть, – более страшная и хитрая бестия (недаром Ленин, сам политик коварный, называл Троцкого «Иудушкой», говорил о его «иезуитстве» и «утонченном вероломстве»). Внешне он выступал чуть ли не радетелем Есенина. После его возвращения из-за границы даже хотел его «приручить», предлагая ему возглавить новый лит. журнал. Тогда они не смогли договориться. Поэт тоже был не лыком шит, иногда публично говорил о своей, так сказать, лояльности к всесильному «вождю революции». На самом деле все было намного острее и сложнее. Исследователи убедительно доказали, что прототипом интербродяги Чекистова в есенинской поэме «Страна негодяев» (убийственный заголовок!) послужил Троцкий, как и лит. персонаж, одно время живший в г. Веймаре. Не исключено, что до Троцкого могла дойти фраза Есенина, сказанная в Берлине писателю-эмигранту Роману Гулю (опубликовано): «Не поеду в Россию, пока ею правит Троцкий-Бронштейн. Он не должен править».
Поводом для арестов поэта не раз служили доносы юрких, вертлявых товарищей: 1920-й, сентябрь – А.Рекстень, Шейкман; 1923-й, сентябрь – М.Роткин (Родкин); 1924-й, январь – Ю.Эрлих; 1924-й, февраль – С.Майзель, М.Крымский; 1924-й, март – братья Нейман.
Поэт осуждал культ генералов в искусстве, порождавший идеологический таран и примитивизм. «Уже давно стало непреложным фактом, как бы не хвалил и не рекомендовал Троцкий разных Безыменских, что пролетарскому искусству грош цена…» – писал он, (Россияне. 1923). Так и случилось. Он органически не умел лгать, не скрываясь, прямо говорил: «…мы в русской литературе не хозяева…» (из письменного показания поэта в милицию от 21 ноября 1923 г.). И опять оставался прав – отрицать им сказанное могут только невежды и фарисеи. В этом отношении у поэта есть авторитетнейшие предшественники, отмечавшие создавшуюся нездоровую и одностороннюю раскладку сил в русской литературе. М.Горький, «буревестник», «основоположник», «великий пролетарский писатель» и т. д., которого трудно заподозрить в любви к Отечеству и национальной России (см. его брошюру «О русском крестьянстве». Берлин, 1922), с грустью говорил: «…все мы, писатели русские, работаем не у себя, а в чужих людях, послушники чужих монастырей…» (запись И.М. Касаткина; из его письма от 2 февраля 1916 г. к критику Л.Клейнборту.
Правде этих слов можно доверять. Их запомнил и передал друг Есенина и журналиста Устинова прозаик И.М. Касаткин, тоже послуживший в ЧК на пользу революции, а в 1938 г. сам попавший в ее железные сети. Кстати, Касаткин был одним из немногих друзей Есенина, сомневавшихся в оф. версии его гибели. Есенин не хотел быть пасынком на своей родной земле, с болью осознавал себя «чужестранцем». Его подруга Г.Бениславская записала в горячах сказанную им фразу: «Поймите, в моем доме не я хозяин, в мой дом я должен стучаться, а мне не открывают». Как непохожи эти выстраданные слова на убеждение Эрлиха: «Мой дом – весь мир, Отец мой – Ленин…» (из сборника «Необычайные свидания друзей». Л., 1937). Несомненно, абстрактный Эрлих был Троцкому ближе, чем земной Есенин. Все вышесказанное приближает нас к выводу: стремление Луначарского предотвратить судебный процесс над поэтом перечеркнул Троцкий. Допустим, гипотеза верна, возразят наши оппоненты, но при чем тут убийство, – ведь нет никаких доказательств причастности Троцкого к трагедии в «Англетере». И будут не одиноки.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Вторник, 31 Янв 2023, 12:25 | Сообщение # 38 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | Огорчим возражателей – доказательства есть, мы их специально приберегли, чтобы комплексно, разом выставить улики против главного вдохновителя бандитской расправы над поэтом. И это, надеемся, только начало «допросов истории».
Прежде всего обратим внимание: 19 января 1926 г в своей статье о Есенине Троцкий пишет: «Больше не могу, – сказал 27 декабря побежденный жизнью поэт, – сказал без вызова и упрека…» И далее: «Только теперь, после 27 декабря, можем мы все, мало знавшие или совсем не знавшие поэта, до конца оценить…» – и прочая кудрявая красивость: «…каждая почти строка написана кровью пораненных жил», «сорвалось в обрыв незащищенное человеческое дитя!». Никогда автор этих крокодиловых слез не писал прежде о Есенине в таком возвышенно-сентиментальном стиле. Дело тут, конечно, не в грустном поводе, а в другом: Эрлих как раз к выходу «Правды» успел оформить в Ленинграде «Свидетельство о смерти» Есенина (мы его цитировали). Справка загса Московско-Нарвского района датируется 16 января 1926 г. Той же датой помечено письмо Эрлиха к матери в Симбирск: «…живу в Москве с тех пор, как привез сюда Сергея. Нет! На два дня выезжал в Питер». В другом, более позднем письме (не датировано) к тому же адресату Эрлих, посетовав, как говорилось, на свою ссору с М.Фроманом из-за растраченных тем общих денег, лежавших на счету в издательстве «Радуга», сообщает: «Зимой я был несколько раз в Москве, а после смерти Есенина прожил там без малого 2 месяца» (известно, сексот ГПУ в это время встречался в столице с Бениславской, но где жил – остается тайной).
Ловкий товарищ явно хлопотал, «приводя в порядок дело Есенина». 16 января 1926 г., дата оформления «Свидетельства о смерти» поэта, вернее «Справка», регистрировавшаяся Эрлихом (в ней значатся его фамилия и адрес, есть автограф) – не случайна. Очевидно, выполнив очередное срочное задание, он тут же укатил в Москву для отчета (возможно, письмо к матери он начинал писать в Ленинграде 16 января, когда заходил в загс, а закончил его, приехав в столицу). Необходимость в оперативном оформлении «Справки» объясняется тем, что она, по-видимому, потребовалась, как мы замечали, бывшей жене Есенина З.Райх, прибывшей тогда в Ленинград вместе с Вс. Мейерхольдом. Это косвенно подтверждает запись в «Дневнике» К.Чуковского от 25 января 1926 г.: «Неделю тому назад я был у Мейерхольда». Пожалуй, Чуковский точен: вероятней всего, З.Райх получила необходимую ей «справку» – для суда о наследовании права на есенинские гонорары – 18 января, в понедельник, или несколько позже. Примечательна спешка Эрлиха: он расписался в «Справке» 16 января (в субботу!) и ринулся в Москву.
Это объясняется очень просто: на 18 января назначался вечер памяти Есенина в МХАТе, где должен был зачитать руководящее слово Троцкого артист Качалов, и ничего не должно было смущать организаторов лицемерного зрелища. Все сошло превосходно. Позже Эрлих ликовал. В письме (без даты) он сообщал мамаше о своем предстоящем путешествии – «вплоть до Америки». 23-летняя шестерка ГПУ вдруг разбогатела. Вряд ли Троцкий тогда встречался с ним, но, помня, что в свое время он явился для спасения России из-за океана, предположить его окольное милостивое внимание к «Вове» вполне возможно. Однако вернемся, по крайней мере, к ошибочной дате Троцкого – «27 декабря», как он фиксирует время смерти «такого прекрасного поэта». Что за абсурд? Его верный холуй, журналист Г.Устинов, якобы трогательно опекавший Есенина в «Англетере», пишет (существуют газетные и иные варианты редакций его лжевоспоминаний): «Умер он в 5 часов утра 28 декабря 1925 г.». О том же сообщали, ссылаясь на мед. данные, не только ленинградские, но и московские издания. «Красная газета» (вечерний выпуск, понедельник, 28 декабря 1925 г., №313): «Сегодня в Ленинграде умер поэт Сергей Есенин». Утренний выпуск «Красной газеты» (в номере за 29 декабря 1925 г.) в редакционной заметке информирует: «Вчера в Ленинграде умер Сергей Есенин…» «Ленинградская правда» (1925. 29 дек. №300): «Вчера утром покончил жизнь самоубийством один из крупнейших современных поэтов, Сергей Александрович Есенин». Примечательное исключение в «Правде» (28 дек. №296. С.11): «Всероссийский Союз писателей с глубочайшей скорбью извещает о трагической кончине Сергея Есенина, последовавшей в ночь на 28 декабря в Ленинграде…».
Все газеты датировали кончину поэта 28 декабря, лишь Троцкий – 27. Как это объяснить? Вероятно, занятый ходом интриг на XIV съезде РКП(б), он не читал последних декабрьских газет или читал невнимательно (смерть Есенина в печати тех дней освещалась скупо, съездовская тема вытеснила все другие). Полученное же 27 декабря известие (шифротелеграмма? условный звонок?) о «часе X» в Ленинграде отпечаталось в памяти и сохранилось в статье. Троцкий не ошибся по сути. Повторимся: именно 27 декабря, поздним вечером, в воскресенье, коменданта «Англетера» В.М. Назарова, по воспоминаниям его вдовы, срочно вызвали на службу, где он находился вплоть до следующего дня. Весьма возможно, прочитав в «Правде» статью Троцкого о Есенине, облегченно вздохнул участковый надзиратель 2-го отделения ЛГМ Горбов. Он, как ниже будет засвидетельствовано, поклонялся Троцкому и находился в зависимости от его ленинградских единомышленников. На следующий же день после появления фарисейского монолога Троцкого в «Правде», 20 января 1926 г., зав. столом дознания И.В. Вергей (2-е отделение милиции) закрыл так и не начавшееся следственное «дело Есенина».
фото из личного архива С.Лучкиной
Возник следующий документ, точнее, – резолютивная часть заключения (впервые опубликовано Э.Хлысталовым):
«…На основании изложенного, не усматривая в причинах смерти гр. Есенина состава преступления, полагал бы:
Материал дознания в порядке п. 5 ст. 4 УПК направить народному следователю 2-го отделения гор. Ленинграда – на прекращение за отсутствием состава преступления.
Завстолом дознания Вергей (подпись-автограф)
Согласен: нач. 2-го отд. ЛГМ (Хохлов)».
Кратко прокомментируем послушность милиционеров лицемеров. И.В. Вергей, судя по сохранившимся архивным материалам, отличался дисциплинированностью. Родом он из местечка Макаричи Мозырского уезда Минской губернии (еще один земляк наших многих «героев»). Одолел 4 класса училища. Как и тысячи других, в 1923 г. устремился в поисках выгодной карьеры в Петроград. В 1935 г. был уволен, как гласит архивная милицейская карточка, «на инвалидность». Мы в его нетрудоспособности позволим усомниться. В этом году, после убийства С.М. Кирова, в среде подобных Вергею наступила подлинная паника, и кадровые перетряски происходили неспроста. О начальнике 2-го отделения ЛГМ А.С. Хохлове мы уже рассказывали. В прошлом ростовщик, он привык к выгодным сделкам. Партиец с ноября 1919 г., он умел выполнять приказы. Когда 22 декабря 1925 г. он принимал «дела» 2-го отделения ЛГМ от прежнего неугодного начальника П.Ф. Распопова, последний передал ему по акту текущую «Книгу входящих и исходящих телефонограмм». Было бы интересно ее полистать, но, увы, как и многие другие документы, она была уничтожена.
Следователь нарсуда 2-го отделения Бродский (Гилелевич) Давид Ильич не приступал к производству дознания. Жил он с супругой Брониславой Семеновной в 24-й квартире по соседству с родственниками в доме по ул. Марата, 16. Мы об этом говорим не только для дальнейших поисков, а в связи с поистине бесценной для нас деталью: Бродскому прислуживала А.А. (Леонтьевна) Леонова, уверены – сестра известного читателям И.Л. Леонова, зам. начальника Ленинградского ГПУ (полезный штришок: в одном из «личных дел» отчество чекиста – Леонович). Его «некрасивые поступки», как мы помним, критиковал, выйдя из Первого исправдома, милиционер Горбов. Сочинитель фальшивого есенинского протокола в интересующий нас период был на дружеской ноге с сослуживцами-троцкистами, вероятно, находился в зависимости от них. Есть тому и подтверждения. 16 июля 1926 г. Горбов делал доклад на партийном собрании коллектива 2-го отделения ЛГМ (18 чел.) по поводу организационного отчета ЦК ВКП(б). Оратор, разумеется, не мог обойти проблему троцкистско-зиновьевской «новой оппозиции» в Ленинграде. Присутствующим явно не понравилась «левизна» докладчика. Он не ответил на заданные острые вопросы, прояснявшие точку зрения «уклониста». В протоколе записано: «…тов. Горбов только дал ответ на первый вопрос, на второй и третий – дать не мог».
Участвовал и председательствовал на собрании «от оргколлектива №29» П.С. Силин, тот самый, который 11 апреля 1927 г., как уже говорилось, дал совершенно секретную негативную «Характеристику» Горбова, подозревая его в незаконном владении «лишними» домами. Силин, видимо, терпеть не мог прытких и крепко спаянных троцкистов. 7 октября 1926 г. он резко говорил о них на очередном партийном собрании и, в частности, заметил: «…в Москве на ячейке „Авиаприбор“ появление тт. Троцкого, Зиновьева, Пятакова, Радека и ряда других оппозиционеров послужило сигналом для начала открытого выступления» (из протокола собрания). Коммунисты решили «положить конец» всем раскольникам.
Иной взгляд имел Горбов. Когда в ноябре 1927 г. сотрудники 2-го отделения ЛГМ проголосовали за исключение Троцкого и Зиновьева из партии (конечно, не без указания свыше), Горбов остался им верен. С ним были солидарны милиционеры Т.В. Варврук, М.Д. Гвай, В.Д. Свенцицкий и некоторые другие. Мы присматривались к компании смельчаков, дерзнувших «свое суждение иметь». Картина предстала банальная – все они «одного поля ягода». Фрондеров, как тогда водилось, пригласили 29 ноября 1927 г. на заседание бюро коллектива и заставили покаяться и проявить классовое чутье. Дело принимало нешуточный оборот (дискуссии 1925—1926 гг. завершились), и все милиционеры-фракционеры дали обратный ход. Сохранилось покаянное заявление примкнувшего к ним «нашего» протоколиста. В рамках развиваемой в этой главе темы документ (машинопись, автограф) небезынтересный:
В бюро коллектива при 2-м отделении ЛГМ
от кандидата партии ВКП(б) Горбова Николая.
15 ноября на экстренном собрании коллектива по поводу исключения из партии ВКП (б) Троцкого и Зиновьева – после прений, я поднял руку за преждевременное исключение, то есть до съезда партии. Считаю, что это была с моей стороны ошибка. Я никогда оппозиции не сочувствовал и активно не работал, поэтому прошу голос мой, данный на собрании коллектива за неправильное исключение Троцкого и Зиновьева из партии, снять. И я всецело присоединяюсь к большинству решения коллектива за то, что ЦК партии исключил Троцкого и Зиновьева правильно.
28/XI-1927 г. И. Горбов.
Заявление участкового надзирателя говорило о начале пересмотра им своей партийной позиции и, естественно, хозяев. Прежние, понимал он, могли завести его не в ту степь. Обратимся к вчера еще сверхсекретным обзорам Ленинградского ГПУ за 28-30 декабря 1925 г., то есть за дни, особенно нас волнующие,чтобы понять ситуацию. Информация предназначалась для особо доверенных работников губернского комитета РКП(б) и представляла собой «…отклики рабочих и служащих и настроений б/п (беспартийных) в связи с дискуссией на XIV съезде РКП (б)». Ценность «голосов из народа» в их непричесанности, в реальной, можно сказать, рентгеновской картине напряженных, судьбоносных для страны дней. Даем отрывки из записей, сделанных «слухачами».
Рабочий фабрики «Красное знамя» Трачум: «Правильно ЦК Зиновьева осадил, нечего ему свою личную диктатуру проявлять». «Пролетарский завод» (бывший Обуховский). Некто: «Зиновьев и Сафаров (Вольдин Г.И., идеолог убийства Николая II, одно из первых лиц партийной элиты Ленинграда) хотят создать в ЦК, чего у нас не должно быть». Слухи: «Прибыло 80 чел. из Москвы для ареста губисполкома». Некий студент Я.Л.О.: «Зиновьев с сатрапами (Лилина, Ионов, Евдокимов) свил себе прочное гнездо в Ленинграде…» Рабочий кожеобрабатывающего завода Антипов: «Зиновьев в день смерти Ленина пустил пропаганду и объявил себя президентом России, а я охотно сейчас бы еще раз повоевал с подлецами». Беспартийный поэт Г.Фиш: «Зиновьев – компилятор; в наши дни компилятор может быть председателем треста, но не вождем Коминтерна. Зиновьев всегда трус, всегда увертывался от опасности, – даже в Кронштадтскую волынку, когда Ленинград спас Троцкий». Рабочий Путиловского завода Чигалев: «Раз начали ругаться – что-нибудь выйдет у них между собою и нам опять придется бить друг друга, как били в 19-м году». Рабочий завода «Красный путиловец» Кудрявцев: «Наша ленинградская делегация… забыла бедняков». Беспартийная учетчица Е.Саговская: «Теперь т. Троцкий сидит и посмеивается – в партии будет раскол». Работник гослитографии табачного треста Лихтенштейн: «Если Троцкий и Сафаров – порядочные люди, то они должны были бы застрелиться…»
Информационный отдел ГПУ поработал основательно. К примеру, только обзор суждений о внутренней жизни СССР за декабрь 1925 г. составляет более 500 сообщений. Чекистская сводка мнений советских обывателей говорит больше о настроениях той напряженной поры, чем все газеты, вместе взятые. Цензура не давала просочиться в печать ни одному правдивому слову о ходе московской партийной драки. На этот счет имелось следующее строгое указание:
Всем Гублитам, Обллитам, Крайлитам, Главлитам и политредакторам при ведомствах и типографиях.
Главлит сообщает к исполнению, что без санкции и разрешения редакционной комиссии XIV партсъезда никакие материалы XIV партсъезда (как издания отдельных речей, резолюций, а равно и бюллетеней съезда) издаваться не могут.
За начальника Главлита Мордвинкин.
28/XI1-1925 г.
№2087.
На фоне драматического поворота в жизни страны судьба Есенина лишь капелька в пучине народного горя. Во многом его трагическая доля явилась отражением борьбы 2-х ведущих полит. сил, в которой он занимал особое место. Указующий перст в «Правде» тогда еще всемогущего Троцкого есть в известной мере демонстрация власти. Его слово повлекло за собой странные сюжеты и превращения.
Ленинградская «Новая вечерняя газета» (1926, №18) 19 января – одновременно с «Правдой»(!) – поместила изложение «есенинской» статьи Троцкого. Удивительная заинтересованная оперативность, а главное, – осведомленность. Мы не забыли, – в той же «Новой» 24 декабря 1925 г., в день прибытия поэта в Ленинград, «Товавакня» – «Товарищ В.Князев» напечатал загадочный фельетон «ВОДСВИЖЕ со звездою путешествуют», а А.Флит – не менее таинственный «дневник» «Хороший гусь». И вот еще одно, думается, вовсе не случайное совпадение. Кто-то в «Новой вечерней газете» был негласно связан с Троцким или его ближайшим помощником. Такой контакт мог поддерживать Я.Р. Елькович, зам. зав. агитотделом губкома партии, оф. редактор «Новой». Помалкивавший на XIV съезде Троцкий заговорил на Пленуме ЦК, когда речь зашла о перестановке руководящих редакционных кадров в Ленинграде, и заступился за Ельковича и других близких ему по духу идеологов.
Не исключено, Лев Давидович держал связь с бывшим ревтрибунальцем И.И.Тютиковым , тогда сотрудником «Красной газеты» и одновременно цензором «Новой вечерней газеты», человеком крайне сомнительной биографии (при проверке партстажа в августе 1926 г. Контрольная комиссия указала на фальшивость его личной анкеты). Может быть, с Троцким контактировал и другой цензурный надсмотрщик «Новой», уполномоченный Гублита Корыхалов. Но пока это гипотезы, требующие проверки.
19 января – число рубежное. Оно круто повернуло житейские судьбы некоторых товарищей, отдавших свое имя в качестве лжесвидетелей происшествия в «Англетере». Один из них – прозаик С.А. Семенов, о котором уже шла речь. Мы вспомнили его в связи с троцкистским зигзагом темы, о чем говорит следующее его собственноручное заявление:
Зав. редсектором Ленгиза от Семенова Сергея.
Согласно переговоров с зав. Ленгизат. И.И. Ионовым, прошу о направлении меня для работы с сего 19 января в журнале «Звезда» в качестве 3-го члена редколлегии.
Ионов: согласен (подпись).
Пом. заведующего Ленотгиза Лихницкий (подпись).
19 января 1926 г.
Еще один весьма показательный документ:
«Тов. Горбачева и Семенова исключить из штата сотрудников Ленотгиза с 15 апреля на основании договора, заключенного с журналом „Звезда“.
21 мая 1926 г. Управделами Славуцкий
В гору пошел товарищ Семенов, бывший комиссар, «организатор провинциального пролетариата», как он сам пишет в «Личной карточке» (1 февраля 1926 г.). В своей «Автобиографии» (1928) с гордостью сообщает: «Дрался 3 года. Был ранен, контужен, принял под Кронштадтом ледяную ванну и демобилизовался с испорченным правым глазом. Лично для меня Октябрь 1917 г. был безудержным прыжком в ослепительную, грохочущую жизнь». Человек в ту пору небезызвестный, за фронтовые и творческие заслуги его почитали Подвойский и Луначарский. На перемещение Семенова можно было бы и не обратить внимания, если бы не «сигнальная» дата – 19 января – и не менее привлекающая нас оговорка «Согласно переговоров с зав. Ленгизат. И.И. Ионовым…» О чем они говорили в день выхода директивного слова Троцкого о Есенине? О нелегких житейских тяготах Семенова, о его годовой отлучке с редакционной работы для лечения туберкулеза и ноющих фронтовых ранах? Возможно. Заметим, имя литератора еще не фигурировало в есенинской трагической хронике, заказанная (не Ионовым ли?) В.Вольпину «Памятка» еще не была готова (в ней впервые будет сказано о Семенове – госте 5-го номера «Англетера». Понятно, реставрировать диалог 19 января 1926 г. шурина Г.Е. Зиновьева и знакомца А.В. Луначарского невозможно, но сама моментальность повышения карьеры писателя заставляет задуматься. Творческое хитро сплетение фамилий «Семенов» и «Горбачев» из того же ряда загадок.
Журнал «Звезда» как источник первых вестей о самоубийстве Есенина тоже прелюбопытен. Биография Г.Е. Горбачева, уже достаточно нами представленного троцкиста и «литфронтовца», еще будет предметом дальнейшего исследования есениноведов. Они обязательно прочтут пока нам недоступные протоколы его допросов в 1937 г. (архив ФСБ, Москва) и сделают соответствующие комментарии. Ограничимся одной лишь строчкой в адрес Горбачева из протокола заседания ленинградской обл. Контрольной комиссии от 6 апреля 1928 г: «…давал адреса к Зиновьеву и Троцкому…» В июле 1917 г. с вдохновителем переворота Троцким он, как уже говорилось, сел в «Кресты» за попытку остановить наступление русской армии против кайзеровской Германии. Не ошибемся, – дружба предателей России продолжалась и в 1925 г. Вряд ли обо всем этом подозревал С.А. Семенов, сентиментальный комиссар, совершивший 19 января 1926 г. нелегкий для него «прыжок» к сраму.
Уголовный характер политики Троцкого известен. Масон и агент австрийского правительства, предатель интересов России, награбивший после 1917 г. астрономическую сумму денег (читайте «Золото партии» Игоря Бунича) на нужды своего семейства и мировой революции, не гнушался никакими средствами для достижения цели. В своей книге «Их мораль и наша» (1938) («их» – сталинистов, «наша» – троцкистов) социально-классовый гуманист приравнивал большевиков к секте иезуитов и писал: «Так, даже в самом остром вопросе – убийство человека человеком – моральные абсолюты оказываются совершенно непригодны. Моральная оценка, вместе с политической, вытекает из внутренних потребностей борьбы».
Философия гангстера с идеологией. В период революции и Гражданской войны наркомвоенмор воплощал эту философию по «высшей мере». И все-таки Троцкий вряд ли отдавал приказ убить Есенина; вполне может быть, он лишь санкционировал его арест в Ленинграде, дабы «проучить» поэта-скандалиста, уклонявшегося от суда. Причем, полагаем, санкция последовала полуофициальная, адресовалась она одному из его ближайших оруженосцев. Последний на допросах бурно реагировавшего поэта, возможно, переусердствовал, что и привело к трагическому финалу. Как разворачивались, на наш взгляд, события дальше?
Объявить Есенина убитым в кабацкой драке, подбросив его тело в темный переулок, было опасно. Не забудем, шел XIV съезд РКП(б), Ленинград слыл городом оппозиции Сталину – не только слыл, но шумными провокациями и разного рода демонстрациями (вплоть до применения оружия) заявлял о поддержке Зиновьева и К°. Позволить, чтобы русский поэт погиб в гнезде оппозиционеров, было для них невыгодно. Сталин мог бы воспользоваться ситуацией (хотя сам Есенин его не интересовал), докопаться до истины и приобрести лишний веский козырь для уже физической расправы со своими полит. противниками. Вот почему и созрел план организации кощунственного спектакля с самоповешением московского беглеца. Кто лично был инициатором этого театра-злодеяния – сегодня сказать трудно. Кровавая машина была пущена в ход. Ее обслуживали в основном верные Троцкому люди, доказавшие свою преданность ему еще в Гражданскую войну. Бывшему наркомвоенмору пришлось подумать, прежде чем назначить устроителей небывалого кошмара. Сообщники скоро нашлись. Далее мы впервые приводим факты, добытые с большими трудностями, и «припрятанные» нами аргументы.
1. Г.Ф. Устинов, журналист. Темная лошадка в сокрытии следов убийства Есенина. Избранна роль лжеопекуна поэта в «Англетере», так как был удобной фигурой для создания нужного мифа (приятель поэта). В свою очередь, Устинов чуть ли не первый сочинил о своем военном начальнике книжечку «Трибун революции» (написана в 1918 г., издана в 1920 г.), в которой поднял Троцкого до небес: «джентльмен революции», «пламенная карающая десница революции», «Горьковский Данко», «пламенный революционный трибун», «экстракт организованной воли», «лицо Троцкого – лицо русской революции» (это, пожалуй, единственно верное сравнение) – какими только эпитетами не награждал своего господина вчерашний Челкаш. Брошюра Устинова – сплошное суесловие с реверансами. Биографию своего хозяина автор героизирует до неприличия, но не заставляет себя подумать о некоторых странностях его поведения в важнейших событиях российской истории начала XX в. 1905 г.: гремят словесные фанфары автора Троцкому, спешно примазавшемуся в Петербурге к Совету рабочих и крестьянских депутатов, органу темной закулисы. Устинов называет проходимца-спекулянта, позже агента кайзеровской Германии, предателя России, Гольфанда-Парвуса (духовного наставника Ленина и Троцкого) «человеком больших знаний и выдающегося политического и литературного дарования».
В июле-августе 1917 г. устиновский божок сидел в петроградских «Крестах» за руководство большевистским вооруженным путчем, попытку сорвать наступление русской армии и организацию убийства петроградской матросней более 700 чел. Репетиция Октября провалилась, обнаружилась тесная связь Ленина, Троцкого и их «пломбированной» гвардии с германской военщиной (на эту тему имеется до сих пор тщательно скрываемый 21 том неопубликованного следственного дела). Устинов – слепой фанатик и честолюбец – не знает и не хочет знать исторической правды, он всецело во власти того, кто его пригрел, дал ему возможность уверовать в свой худ. и публицистический талант. А еще недавно, в 1914 г. этот перевертыш писал в своей брошюре об обязательной необходимости защиты России от Германии. Книжка о Троцком создавалась в 1918 г., когда Устинов сопровождал наркомвоенмора в спец. поезде, наводившем ужас на красноармейцев своими расстрельными рейсами. Журналист выполнял в «Поезде Троцкого» обязанность отв. секретаря газеты «В пути» (она выходила в 1918-1922 гг.). Взглянем на ее страницы.
1-й номер. 8 сентября 1918 г. Передовая статейка «Дружно!»: «Они погибают!.Никакие ухищрения, никакие подкупы, никакие обманы не помогут русским и иноземным купцам и помещикам сломать власть рабочих и крестьян». Тирада Устинова.
2-й номер. 10 сентября 1918 г.: «Революционное Бородино» (о взятии красными Казани). Подпись: «Г.У.», то есть Георгий Устинов. Печатаются приказы, телеграммы и статьи Троцкого.
4-й номер. 15 сентября 1918 г. Вопль Устинова: «У последней черты»: «Черносотенно-меньшевистский и белогвардейско-меньшевистский стан переживает последние минуты». Далее о расстрелах царских министров, грядущей не завтра-послезавтра мировой революции.
В следующих выпусках «В пути» призывы расстреливать дезертиров, отступников революции. Кровожадная газетка. В одном из ее номеров (1919) читаем: «…Казачество… прелюбопытнейший вид самостийных разбойников. Общий закон культурного развития их вовсе и не коснулся, это своего рода зоологическая среда. Стомиллионный русский пролетариат даже с точки зрения нравственной не имеет права здесь на какое-то великодушие. Мы говорили и говорим: очистительное пламя должно пройти по всему Дону и на всех них навести страх и почти религиозный ужас. Пусть последние их остатки, словно евангельские свиньи, будут сброшены в Черное море!»
Обратите внимание, что ни слово – лицемерие. Откуда полит. гангстеры взяли «стомиллионный русский пролетариат» в крестьянской России, о какой культуре и нравственности поминают сплотившиеся бесы, так ненавидевшие христианскую мораль? Так мчавшийся на всех парах карательный поезд идеологически и практически реализовывал директиву Я М. Свердлова о геноциде казачества. Рядом с Устиновым в походной типографии торчал В.Князев, его будущий сообщник по клевете на замученного Есенина. Князев, очевидно, гордился личным приглашением предреввоенсовета помочь обеспечить худ. завесу вокруг поезда. И он, как и Д.Бедный, исправно отрабатывал доверие, печатая «В пути» рифмованные тирады. К примеру, «Красноармейскую песню» (1919. №27. 6 апр.):
Враг кровавою расправой
Мнит покончить с голытьбой
Левой - правой, левой - правой -
Марш, товарищи, на бой.
В том же газетном номере пышущая звериной злобой к старой России статья Троцкого «Издыхающая контрреволюция». Он же 14 сентября 1919 г. (№94) обрушивается на командарма 2-й Конной армии Ф.Миронова, позже расстрелянного по его личному указанию.
Большевистская инквизиция на колесах летела к триумфу, оставляя за собой горы мужицких трупов. Люмпен Устинов был повязан с Троцким одной кровью и позже, когда последнему понадобится буйная голова Есенина и сокрытие его казни, – «Жорж» не осмелится восстать против преступления. Троцкий считал убийство оправданным средством утверждения коммунистической идеи. «Мы должны превратить Россию в пустыню, населенную белыми неграми, которой мы дадим такую тиранию, которая не снилась никогда даже жителям Востока. Путем кровавых бань мы доведем русскую интеллигенцию до полного отупления, до идиотизма, до животного состояния…» - писал он. Есенин мешал исполнению плана антихриста и сознавал уготованную ему незавидную судьбу:
И первого
Меня повесить нужно,
Скрестив мне руки за спиной,
За то, что песней
Хриплой и недужой
Мешал я спать
Стране родной.
Продолжаем реестр представителей «страны негодяев».
2. Анна Яковлевна Рубинштейн, она же «тетя Лиза», нареченная женой Устинова, она же Елизавета Алексеевна (Елизавета Александровна, Надежда Николаевна), отв. секретарь ленинградской вечерней «Красной газеты». Более подходящей кандидатуры на роль заботливой и сердобольной хранительницы покоя Есенина в гостинице трудно было придумать. В 1924 г. ее уже «поселяли» в «Англетере» (постоянно жила в «Астории») для выполнения какой-то, как мы предполагаем, антибританской акции. В декабре 1925 г. опыт (очевидно, удавшийся) повторили. Порученное ей задание – обеспечить информационное прикрытие убийства Есенина – она выполнила далеко не безупречно, но в предновогодней и предрождественской суете, в напряженном ажиотаже завершавшегося XIV съезда РКП(б) все сошло с рук. Люди поверили ее сумбурной писанине от имени «тети Лизы», «искупавшей» поэта в ванне 5-го номера, которой, согласно инвентаризационной описи, как мы уже знаем, там вовсе и не было, «носившей» туда свой самовар, хотя в этом не было никакой необходимости.
Статья-воспоминание о последних 4-х днях Есенина, написанная, по нашему мнению, за Устинова, истерично-сентиментальна, что выдает, как уже замечалось, автора-женщину. Назойливое стремление утвердить читателей в мысли, что поэт остановился именно в 5-м номере, а его заботники в 130-м, подвели ее: «есенинская» комната, как выяснилось, выглядела бутафорской, одной из самых неприглядных, соседствовавшей с жилыми углами «дяди Васи», дворника Спицына, и др. малозаметными работниками «Англетера»; 130-й номер, смежный с таинственным 131-м, не фигурировавшим обычно в списках жильцов, лишь укрепляет уверенность в спланированности проведенной операции. Провокация-дезинформация раскрывается сравнительным анализом статей и заметок в «Красной газете» и в др. ленинградских изданиях – договориться о единой системе подачи фактов журналисты-лжецы и контролировавшие печать цензоры и политредакторы не успели.
Почему выбор Троцкого пал на Рубинштейн, в чем мы абсолютно уверены? Причина в их давних военно-партийных связях. Троцкий несколько раз приезжал на совещания отв. работников 3-й армии, и Рубинштейн, очевидно, представляла на них газету (например, 24 апреля 1918 г. в Вятке, там же в конце апреля – начале мая). «Красный набат» освещал шумные рейсы «Поезда Троцкого», писал о влиянии бронированного штаба на колесах на идеологию газеты (1920, №63 (458), 7 марта). Дороги «трибуна революции» и журналистки-комиссарши могли пересекаться и в др. горячих точках революционной России. Он не мог не оценить организаторский неистовый пыл этой фурии, личную ему преданность, ее интернационалистскую убежденность. Рубинштейн сохранила верноподданничество Троцкому до конца своей авантюрной биографии. Проживая в ленинградской «Астории» (1-й Дом Советов), она, несомненно, общалась с расположившимися там же многими троцкистами и конечно же с первой женой «мессии» – А.Л. Соколовской-Бронштейн и ее дочерьми. На последний факт ей особо укажут следователи-энкавэдэшники, допрашивая ее в 1936 г.
10 мая на вопрос: «От кого вы получали информацию о семье Троцкого?» – она ответит: «Кроме Невельсона, я информации о семье Троцкого не получала ни от кого. (Невельсон Ман, участник Февральской и Октябрьской революций в Петрограде; в период Гражданской войны был на партийной работе, занимал должности от комиссара полка до начальника политотдела дивизии. В январе 1928 г. сослан, находился в заключении в политизоляторах – Тобольском, Верхнеленском и других.
Он являлся мужем дочери Троцкого – Нины, умершей от чахотки) Признаю, что полученная от Невельсона информация о смерти за границей Зинаиды Бронштейн – дочери Троцкого носила полит. характер и предназначалась для распространения среди партийных кругов с целью показать жестокую расправу руководства ВКП(б) и Сталина со своим полит. противником Троцким и месть его семье. Об этом назначении полученной мной информации для меня было очевидно из того факта, что Невельсон является родственником семье Троцкого» (справка от 17 июня 1996 г. архива ФСБ, публикуется впервые. Стиль ответа сохранен).
В показаниях Рубинштейн примечательны 2 обстоятельства: первое – смерть З.Бронштейн от психического заболевания она использует в качестве повода для полит. истерии; второе – семейно-бытовая интимность ее связи с предметом обожания. Она могла выполнить любое его преступное задание, что и сделала, печатая в «Красной газете» заведомую ложь. Общение Рубинштейн с Маном Невельсоном, мужем Нины Бронштейн, заставило нас внимательнее присмотреться к жильцам «Астории» (1-го Дома Советов). Контрольно-финансовый список высокопоставленных советских квартирантов подтвердил наши предположения: здесь в 1925 г. удобно расположилось семейство Троцкого по первому брак.
Бывшая его жена А.Л. Соколовская-Бронштейн занимала номер 315/316 (4 комнаты). Служила в Смольном (удостоверение №20/4648 от 22 сентября 1924 г.). Рядом, в номере 317/318, обитали ее дочь Нина, студентка, и ее сестра Мария Львовна, работавшая (кем?) по адресу: ул. Комиссаровская, 15 (напомним, в доме №16 по той же улице располагались штаб и партячейка 3-го Ленинградского полка войск ГПУ, где витийствовал комсомольский вожак и одновременно сексот тайного ведомства П.Н. Медведев). Троцкий давно оставил свою первую семью, но отношения с ней сохранил, видимо, помогал своей прежней подруге жизни материально, может быть, иногда звонил, справлялся о здоровье. Когда-то он познакомился с Александрой Львовной не только на сердечной, но и на общей идейной почве. Можно с уверенностью сказать, что и в 1925 г. их партийно-деловые связи не оборвались и, весьма возможно, время от времени она выполняла какие-то его поручения. В книге И.Дойчера «Троцкий в изгнании» (М., 1991) сказано, что со своим бывшим мужем она «…переписывалась до самой смерти» (арестована в 1935 г., находилась в Тобольском политизоляторе, дальнейшая ее судьба неизвестна). В исследовании (весьма конъюнктурном) Н.Васецкого об «архитекторе революции» о той же прежней семейной парочке читаем: «Жизнь развела их, но они сохранили идейную связь и дружбу».
Естественно, А.я. Рубинштейн («Астория», №128), заметная военно-идеологическая особа в Ленинграде, фанатичная троцкистка, по-свойски заходила к Бронштейнам (об этом ей напомнят на допросе в 1936 г.). Если к тому добавить, что буквально рядом с Соколовской-Бронштейн, в номере 319-м, жила помощница Рубинштейн по «Красной газете» – Дебора Исааковна Кантор, появление в здешних апартаментах комиссарши-красногазетчицы не вызывает сомнений, тем более что ради своей сотоварки она выгнала из редакции некоего Соловьенка (написание фамилии требует уточнения). О последнем факте мы узнаем из протокола заседания партбюро «Красной» от 13 мая 1924 г. Несколько раньше, 28 марта на подобных же идеологических посиделках Рубинштейн настояла изгнать из журналистского коллектива Наумова, заменив его членом РКП (протокольная запись) Саррой Борисовной Раскиной. Заглядываем в журнал постояльцев «Астории» – в номере 129-м, оказывается, жила приглянувшаяся Рубинштейн подруга. Поистине прав П.Чагин, гл. редактор «Красной газеты», после окончания XIV съезда РКП(б) говоривший на одном из собраний редакционного коллектива: «До 26-го года здесь была какая-то новгородская вольница». То есть Рубинштейн и К° по своей прихоти распоряжались судьбами людей, выбрасывали с работы неугодных «чужих», выписывали себе баснословные гонорары – все это под демагогические пересуды о «единстве партии». На собраниях нового состава редакционного аппарата Чагин не раз резко выступал против «старой троцкистской песенки» о мировой революции (например, 18 ноября 1926 г.). Идеализировать друга Есенина нет необходимости, он тоже являл собой «продукт» жестокого времени, но в стане полит. хищников выглядел намного человечнее.
Итак, выявленное троцкистское гнездо в «Астории» и ряд других прозвучавших фактов доказывают несомненное радение Рубинштейн своему высокому кумиру. По его приказу она могла не только облить грязью гроб Есенина, но и совершить любое подлое дело. О чем она думала, когда ее поставили к стенке в Соловках – о Троцком и кровавых расправах во имя мировой революции? Не знаем. Но имя замученного и оболганного поэта она вряд ли вспомнила.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Четверг, 02 Фев 2023, 12:00 | Сообщение # 39 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | 3. Василий Васильевич Князев, сын тюменского купца, владельца 2-х магазинов, стихотворец-фельетонист, псевдоним Красный Звонарь, богохульник, сторожил тело Есенина в ночь с 28 на 29 декабря 1925 г. в Обуховской больнице. О подоплеке его странной охранной миссии уже говорилось – покрыватели убийства Есенина не могли допустить даже внешнего осмотра трупа случайными людьми: настолько он, вероятно, после пыток был обезображен. Рубинштейн отлично знала Князева, его вирши периодически публиковались в «Красном набате» и соревновались в лихости со стихами Д.Бедного. Сохранившиеся протоколы собраний красногазетчиков помогают представить личность поэта-ремесленника: анархист по натуре, игнорировал так называемую партийную работу, частенько устраивал в редакции «бузу», выбивал где только возможно гонорары за свои рифмованные отклики на злобу дня. Мемуарные и др. источники говорят: постоянно льнул к Г.Е. Зиновьеву, бывал у него дома, получал от него различные подарки и моральную поддержку; охотно, за мзду, выполнял сомнительные поручения; когда зиновьевская команда была вытеснена с высоких постов, ругал на всех перекрестках Сталина не столько по соображениям идеологическим, сколько из-за потери кормушки. Систематически делал вырезки из газет, в которых критиковался его идол. Арестован в марте 1937 г. Хлебнул лиха, которое раньше накликивал на других, призывая к красному беспощадному террору. Расстрелян. Реабилитирован в 1992 г.
Троцкий вряд ли лично просил Князева «постеречь» бренное тело Есенина в мертвецкой Обуховской больницы, но назвать его имя в качестве помощника в заметании следов преступления мог, – ведь он сам в 1920 г. пригласил Красного Звонаря в бригаду «Поезда наркомвоенмора». Князев счел, очевидно, за честь обеспечить главковерха свежерифмованной продукцией, курсировал (сколько времени – нам неизвестно) в ощетинившемся пушками и пулеметами карательном «штабе» Троцкого. Так одно за другим сковалось уголовное звено Устинов – Рубинштейн – Князев. Но оно было слабоватым для обеспечения масштабной акции прикрытия святотатства. Для участия в криминальной акции первый гангстер России пригласил других действующих лиц.
4. Леонид Станиславович Петржак родился в 1891 г. в Краноставском уезде Люблинской губернии (Польша); отец – мельник, мать – домохозяйка; 2 года учился в начальном училище; получил первые навыки кровавого террора в 1905 г., совершенствовался в том же духе в подпольной партшколе. Профессиональный революционер, то есть жил на кем-то экспроприированные или пожалованные «на революцию» деньги, готовя поражение в войне России и приближая в стране полит. кавардак. Исполняя обязанность начальника губернского угрозыска, вместе с Г.А. Гольцикером, руководителем Активно-секретного отделения (АСО) того же ведомства, высылал в «Англетер» 5-ю бригаду агентов во главе с инспектором-орденоносцем П.П. Громовым.
Дальнейшее известно.
То, что не ГПУ и милиция непосредственно занимались «делом Есенина», а таинственное АСО, наводит на мысль об особых полномочиях Петржака. Факт совмещения им службы в УГРО с должностью зам. начальника иностранного отдела Ленинградского военного округа это подтверждает. Троцкий не мог не знать ловкого подпольщика-конспиратора. В 1919-1921 гг. он черпал необходимую ему секретную информацию из рук зав. осведомлением, затем начальника агентуры ВЧК т. Петржака. Понятно, между ними наверняка установились доверительные отношения. В декабре 1925 г. Лев Давидович, как нам представляется, лично попросил «об услуге» Леонида Станиславовича, который не мог отказать, тем более что Троцкий знал о неблаговидных страстишках бывшего подопечного (ранее он был осужден за должностное преступление - громкие финансовые махинации Петржака и его начальника, главы губернской милиции Г.С. Егорова, раскрыты ГПУ.). Всех недовольных скупостью информации о связях Троцкого и Петржака просим запастись терпением: изложенные здесь информационные крохи собирались несколько лет – тайна сия до сих пор велика есть.
5. Иван Леонтьевич Леонов, в 1925 г. начальник Секретно-оперативной части (СОЧ) Ленинградского ГПУ, зам. С.А. Мессинга, первой здешней «кожаной куртки». Напоминаем: участковый надзиратель Горбов, выйдя в 1930 г. из тюрьмы, письменно заявил, что его пребывание за решеткой объясняется тем, что он «критиковал некрасивые поступки» Леонова. Его служебное досье недоступно (а оно многое бы прояснило), но имеются, как мы уже замечали, серьезные детали. В то время, когда он был начальником Особого отдела и одновременно зам. председателя Московской ЧК (1920-1921), на Лубянку попадал Есенин (например, в августе 1921 г. по делу о «Зойкиной квартире»), то есть поэт вполне мог быть в поле зрения Леонова. Несомненно, Троцкий по долгу службы знал второго человека в столичной ЧК, не исключено, давал ему секретные поручения и, допускаем, проникся к нему доверием после их исполнения. Он же мог заметить в мае 1917 – марте 1918 гг. Леонова – члена президиума Василеостровского Совета Петрограда (позже члена коллегии ЧК северной коммуны, а затем председателя Иваново-Вознесенской ЧК). Плотная закрытость чекистской архивной информации мешает говорить на интересующую тему подробнее. Но то, как Леонов успешно раскрутил в декабре 1925 – январе 1926 гг. маховик лжи вокруг «дела Есенина» с помощью конечно же известных ему своих сексотов (Л.В. Берман, В.В. Васильева, В.В. Князев, П.Н. Лукницкий, П.Н. Медведев, В.М. Назаров, П.П. Петров, И.П. Цкирия, В.И. Эрлих), может свидетельствовать об отклике Ивана Леонтьевича на сигнал Льва Давидовича.
Есениноведы утверждают, что, возможно, сохранились шифротелеграммы, летевшие из Ленинграда в Москву и обратно. Выскажем наше соображение: такие шифротелеграммы существовали, но они носили, скорей всего, неофициальный характер, потому что расширение сферы допуска к подобным документам увеличивало риск утечки сверхсекретной информации. Вряд ли есенинские материалы регистрировались традиционным путем, все шло по-домашнему: условный звонок, келейная конспиративная встреча и прочее в том же роде. Нелегальные квартиры Рубинштейн под видом москательной лавки и прачечной лишь подтверждают наше предположение.
Существовал, очевидно, тайный оперативно-организационный треугольник по сокрытию убийства Есенина: «человек Троцкого» (он-то и был убийцей поэта) – Петржак – Леонов. Первый из них и осуществлял всю оперативную связь со своим хозяином в Москве и с двумя распорядителями – назовем их так – в Ленинграде. Петржак, по-видимому, отвечал за первую, очень важную стадию операции: задать изначально надежный и ложный ход возможного последующего – уже официального – расследования. Милицию и даже ГПУ оттеснили на задний план, на первом этапе им отводилась роль пассивных статистов, что с помощью Г.С. Егорова и И.Л. Леонова и было исполнено. У нас, кстати, нет уверенности, что об этой закулисной возне знал начальник Ленинградского ГПУ С.А. Мессинг, по имеющимся данным, вовсе, кажется, не благоволивший к Троцкому и троцкистам.
На втором этапе псевдорасследования, когда АСО УГРО сделало свое черное дело, подключился к операции Леонов, «чистильщик» грязных следов; его ищейки срочно создавали оф. легенду о самоубийстве поэта, брали под свою опеку его приехавших в Ленинград родственников, распускали слухи, контролировали «Англетер», заботились о фальсификации документов – возни хватало. Наладив «машину лжи», «человек Троцкого», дабы лишний раз не маячить в городе, поспешил отбыть с докладом в столицу, поручив дальнейшую связь Эрлиху. Потому-то последний так часто в январе – феврале 1925 г. вояжировал между Москвой и Ленинградом. ГПУ, прежде всего в лице Леонова, «приняло» тело поэта в 5-м номере «Англетера» от 5-й бригады АСО УГРО.
6. Далее, на наш взгляд, в вакханалию вмешался чекист Павел Петрович Петров (Макаревич), прятавший свою гэпэушную физиономию под личиной кинорежиссера Севзапкино. Человек именно его профессиональных знаний и конспиративного опыта и выступил режиссером «постановки». Авторитетный для коменданта «Англетера» Назарова член партии свое задание, однако, выполнил плохо. Доверившись громилам, перетащившим труп по подвальному лабиринту из дома, как мы доказываем, следственной тюрьмы ГПУ по пр. Майорова, 8/23, Петров не проверил подготовленный для открытого обозрения 5-й номер. В результате возникло немало недоуменных вопросов: почему веревка обвивала горло несчастного лишь 1,5 раза и не было петли; как Есенин, истекающий кровью, смог с порезанными ладонями и другими ранами соорудить на столе столь сложную пирамиду и взобраться под потолок; что за страшный вдавленный след над переносицей (оф. версия – ожог); наконец, куда исчез пиджак покойного??? Кстати сказать, видевший его Оксенов растерянно записал в «Дневнике»: «…вдоль лба виднелась багровая полоса (ожог – от накаленной трубы парового отопления, о которую он ударился головой?), рот полуоткрыт, волосы, развившиеся страшным нимбом вокруг головы. Когда надо было отправить тело в Обуховку, не оказалось пиджака (где же он? Так и неизвестно)». И далее: «В гробу он был уже не так страшен. Ожог замазали, подвели брови и губы».
Начинавший тогда сексотскую службу молоденький стихотворец П.Лукницкий свидетельствует: «Есенин мало был похож на себя. Лицо его при вскрытии исправили, как могли, но все же на лбу было большое красное пятно, в верхнем углу правого глаза – желвак, на переносице – ссадина, и левый глаз – плоский: он вытек» (Встречи с Анной Ахматовой. Т. 1. 1924—1925. Paris: Ymca-Press, 1991).
Мы часто преувеличиваем качество змеиного ума некоторых чекистов. В истории с Есениным садисты действовали напролом. Парадоксально, но факт: нет ни одного убедительного доказательства самоубийства поэта.
Итак, выполнив преступное задание, домоуправ-гэпэушник И.Цкирия передал «дело» Петрову, разыгравшему дальнейший жуткий сценарий. «Сценарист» мог заочно или лично познакомиться с Троцким. Косвенно это подтверждается следующим образом. Ленинградский Гублит, как уже говорилось, возглавлял И.А. Острецов. Встречавшийся с ним К.Чуковский в своем «Дневнике» записал такой монолог амбициозного цензора: «Недавно я запретил одну книгу по химии, иностранная книга в русской переделке. Книга-то ничего, да переделка плохая. Получаю письмо от Троцкого: „Тов. Острецов. Мы с вами много ссорились, надеюсь, что – это в последний раз“.
С трудом, но можно предположить: если глава местной цензуры часто переписывался с Троцким, значит, в какой-то форме с последним мог иметь дела и Петров, ранее служивший под началом Острецова. Возможны и другие каналы связи. Кинорежиссер-чекист родом с Могилевщины, где начинал свою революционно-подпольную работу. С тем же краем во многом перекликается и деятельность председателя Реввоенсовета Троцкого – так что их встречи не исключаются. Любопытно: в есенинской «Стране негодяев» один из героев говорит Чекистову-Лейбману, за которым – это известно – угадывается «демон революции»: «Все равно в Могилеве твой дом». Разумеется, строчка с подтекстом, но здесь важно видеть не земляческую, а духовную близость. Интуиция не подводила Есенина: к примеру, начальником личной охраны Троцкого был П.Р. Севрюк, уроженец тех же мест.
Еще мелочь: Петров по совместной работе знал зав. коммерческой частью Севзапкино Я.П. Чудновского. Последняя фамилия не пустой звук для биографов «вождя». Вместе с ним в Америке до 1917 г. занимался партийной журналистикой Георгий Исаакович Чудновский. Возможно, кинокоммерсант не седьмая вода на киселе соратнику Троцкого по эмиграции (инициалы имя и отчества не должен смущать, тогда перекрашивались тысячи вчерашних конспираторов). Обнаружилась тоненькая ниточка знакомства Петрова с журналистом Устиновым, прихвостнем Льва Давидовича. В сохранившемся протоколе (1925) приема новых членов в ленинградский профсоюз РАБИС их фамилии (с инициалами имен и отчеств) стоят рядом. Вряд ли это случайное совпадение. Тайная работа и того и другого требовала определенной легализации документов. Кстати, обоим в заочном приеме в РАБИС отказали, назначив незнакомцам испытательный срок.
Продолжаем реестр негодяев.
7. Илья Ионович Ионов (Бернштейн), директор Ленгиза. В его тесном знакомстве с Троцким сомневаться не приходится – достаточно прочитать протокол (1937) «репрессивных» допросов Ионова в архиве ФСБ. Не случайно он укрывал под сенью издательства от возможных неприятностей причастных к англетеровской истории Рубинштейн, Медведева, Семенова, щедро печатал под маркой Госиздата Князева, Садофьева, Фромана, Эрлиха. Ионов всегда мгновенно и горячо откликался на смерть сотоварищей Троцкого по эмиграции в США и другим его подпольным делишкам. Пал от руки мстителя Володарский – Ионов сочиняет ему рифмованный некролог. Отмщен другой «пламенный», Урицкий, – он первый спешит на Марсово поле и произносит поминальную речь.
Мало известен и такой факт: на том же пышном кладбище похоронен Семен (Самуил) Восков (1888-1920), сотрудничавший в Америке вместе с Троцким в эмигрантской газете «Новый мир». Ионов посвятил Бескову стихотворение «Памяти пролетария» (каковым тот никогда не был), принял участие в сборнике, восхвалявшем радетеля мирового Интернационала.
Нелишне повторить и уже звучавший факт: Илья Ионович на том же месте упокоения «пламенных» отдавал почести В.О. Лихтенштадту (Мазину), знакомцу Троцкого, изготовителю бомб, прогремевших в 1906 году на даче П.А. Столыпина.
Критик Оксенов записал в «Дневнике» слова, будто бы сказанные Есениным: «…таких, как Ионов, я люблю». Может быть, зависевший от издателя поэт и обронил когда-нибудь такую фразу. Но мы находим у него о том же человеке и другие, холодные и резкие отзывы. Прекраснодушный Оксенов по-детски растерялся, увидев в «Англетере» изуродованное лицо Есенина, но не задумался, куда мог исчезнуть из 5-го номера пиджак покойного. А мог бы. Не хватило мужества и зоркости, как и у многих «почитателей» поэта. Также недоставало Оксенову и мудрости увидеть подоплеку отношений 2-х совершенно разных по духу и культуре людей. Сочувствие Ионова есенинской беде было официально-показным, отдавало нарочитостью. О такого рода фарисеях писал жене в 1917 г. затравленный большевиками Г.В. Плеханов. «Как мало ты знаешь этих людей! Они способны подослать наемного убийцу, а после убийства проливать крокодиловы слезы» (Год на родине. Т. 1. Париж, 1921).
У Ионова не нашлось ни одного доброго слова памяти поэта на партийных собраниях Ленгиза, состоявшихся 29 декабря 1925 и 2 января 1926 гг. (протоколы сохранились). Внешне шурин Г.Е. Зиновьева, если верить воспоминаниям Лукницкого (к ним следует относиться весьма осторожно), больше всех хлопотал при прощании с гробом Есенина, даже занял у какой-то женщины денег на билет одному из пассажиров печального вагона. Но, – обратите внимание! – провожали гроб в Москву, кроме Софьи Толстой-Есениной и В.Наседкина, Садофьев и Эрлих. Двух последних – отбросим сомнения – снарядил Ионов по подсказке некоего режиссера оф. похорон (спустя несколько дней он и сам отправился в Москву, передав, согласно сохранившемуся приказу, директорские обязанности Полыковскому). Выходит, от имени ленинградских литераторов присматривали за ходом событий – секретный сотрудник ГПУ «Вова» и «постукивавший» в ту же тайную дверь Садофьев. Раньше, обращаясь к последней фамилии, мы подозревали ее носителя в укрывательстве убийства, – теперь появились новые доказательства. Так думать позволяет письмо (от 13 июля 1964 г.) литератора Л.И. Борисова к собрату по перу В.В. Смиренскому (он сберег листочек из похоронного венка на гробе Есенина, маленькая эта реликвия цела до ныне). Цитируем: «…Садофьева не вижу, – говорят (наши, живущие в доме), что ему трудно стало выходить, – он стал, как слон, и голова у него подобна бурдюку бараньему. Не люблю, простите, сего господина; немало зла сделал он много лет назад – и Вагинову (поэт, участник лит. группы обэриутов. Репрессирован явно по доносу Садофьева), и мне отчасти, – балда этот Садофьев изрядный, хотя и „веха“, мать его за ногу…»
Мы вовсе не отвлеклись от Троцкого, – наоборот, приблизились к нему, обращаясь, казалось бы, к далеким от него именам. Прослеживать дорожку в его логово неимоверно трудно. В его дебри приходится продираться по почти заметенным следам.
8. «Наследил» в есенинской истории и Георгий Ефимович Горбачев, уже известный нам персонаж. Сей товарищ не просто знал Троцкого, но и давно с ним сотрудничал. С тех пор как они сидели в «Крестах» в июле-сентябре 1917 г. за организацию военно-большевистского путча в Петрограде, их дорожки постоянно пересекались. Председатель Реввоенсовета Троцкий в годы Гражданской войны наверняка выслушивал отчеты Горбачева, политинспектора Петроградского военного округа, в 1921 г. – зам. начальника Полит управления 7-й армии. В 1926-1928 гг., в период все нараставшей борьбы Сталина со старой гвардией, у Льва Давидовича, пожалуй, не было в Ленинграде более преданного сторонника, чем Георгий Ефимович. Причем воинственного, упрямого, использовавшего нелегальные средства для утверждения идей разжигателя мировой революции.
22 июля 1932 г. обл. Контрольная комиссия в очередной раз исключила Горбачева из партии. Тогда в его характеристике записали: «…состоял активным членом троцкистско-зиновьевской оппозиции, один из организаторов «Литфронта» отражением троцкистской теории в литературе… – объективно агентурой контрреволюционного троцкизма». В протоколах допросов Горбачева следователями НКВД, которые остались нам недоступными, кондово-партийной фразеологии наверняка поменьше, а конкретных фактов побольше. Протоколы те, по данным архива ФСБ, целехоньки и находятся в Москве, в тайниках той же службы.
Эти подробности нас интересуют в связи с подделанным кем-то стихотворением «До свиданья, друг мой, до свиданья…». Фальшивка, на наш взгляд, готовилась не в Ленинграде, а в Москве, в конторе Троцкого. Полагаем, в «Красной газете», опубликовавшей эту элегию, так называемый оригинал и в глаза не видели – да в нем Рубинштейн, отв. секретарь «Красной», и не нуждалась.
Почему «До свиданья…» оказалось в руках Горбачева и почему именно в феврале 1930 г. он передал от Эрлиха листок в Пушкинский Дом? По-видимому, Троцкий в свое время через надежного человека, не доверяя мальчишке «Вове», переслал так называемый есенинский автограф Горбачеву. Скорей всего, таким посланцем выступал небезызвестный Я.Блюмкин. (3 ноября 1929 г. его расстреляли за личную связь с Троцким в Константинополе. На допросах в обмен на обещанное помилование он выдал всех сообщников-троцкистов, в том числе ленинградских.)
Когда весть о расстреле Блюмкина дошла до Горбачева, последний занервничал: а вдруг на коллегии ОГПУ, помимо троцкистских нелегальных делишек, вскрылось и убийство Есенина. Может быть, поэтому Горбачев на всякий случай поспешил передать в феврале 1930 г. рукопись псевдоесенинского «До свиданья…» в Пушкинский Дом? Он благоразумно не привлек к этой акции Эрлиха, хотя тот в феврале того же года находился в Ленинграде, что устанавливается по датам его писем к матери в Ульяновск. Возможно, оформлял регистрацию фальшивки сексот ГПУ Медведев, в то время сверхштатный сотрудник Пушкинского Дома, которому также было из-за чего волноваться. Факт появления на свет столь важного документа не разглашался, что само по себе характеризует обоих «деятелей» и говорит о тайне операции.
Соображение о том, что Троцкий видел элегию-подделку, как бы подтверждается его фарисейским варьированием в «Правде» факта существования «До свиданья…». Читаем: «Он ушел сам, кровью попрощавшись с необозначенным другом…», «Кому писал Есенин кровью в свой последний час? Может быть, он перекликнулся с тем другом, который еще не родился, с человеком грядущей эпохи…»; «каждая почти строка написана кровью пораненных жил». Невольно рождается ощущение: если бы «До свиданья…» вообще не существовало, его надо было выдумать для украшения руководящей статьи автора, вдруг так нежно полюбившего Есенина.
Высылка из СССР Троцкого и расстрел Блюмкина заставили засуетиться и Эрлиха, принявшегося за мемуары о Есенине. К тому времени тема, можно сказать, увяла, книжка понадобилась автору в качестве оправдания. Обратим внимание, в конце 1929 г. Эрлих собирался встретить Новый год с родителями в Ульяновске и писал матери: «В феврале выходит отдельной книжкой „Софья Перовская“, в апреле – книга о Есенине»; в том же письме (без даты): «…сдам книгу о Есенине и буду ждать корректуры».
Поэма «Софья Перовская» успела выйти в 1929 г., воспоминания «Право на песнь» появились, как и планировалось, весной 1930 г. Все эти выкладки убеждают: Эрлиха подхлестнул к мемуарам расстрел троцкиста Блюмкина 3 ноября 1929 г. Видно, он лихорадочно создавал «Право на песнь», стремясь в брошюрке отмыться от есенинской крови. В ней он впервые опубликовал текст телеграммы Есенина от 7 декабря 1925 г. (о найме квартиры) на свое имя. Каков заботник и скромник! Более 5 лет хранил такой важный документ и помалкивал. Горбачев всполошился, устроил возню с псевдоесенинским «До свиданья…», Эрлих с помощью друзей-чекистов соорудил телеграмму.
Тираж эрлиховской гнусной стряпни 4200 экз. – достаточный для реабилитации струхнувшего сочинителя. Воспоминания пропитаны ядом плохо скрытой ненависти автора к Есенину и заметным пиететом к Троцкому (в заголовке книги использовано его выражение из статьи в «Правде»). В то время как последний подвергался в СССР анафеме, Эрлих – и тут оставался подлецом! – сделал его любимцем поэта, то есть превратил Есенина… в троцкиста. По тому времени довольно вероломный удар по репутации Есенина. В его уста Эрлих вкладывает следующий монолог: «Ты знаешь, я ведь ничего не понимаю, что делается в этом мире! Но я знаю: раз такие большие люди говорят, что так надо, значит, это хорошо. Ты подумай только: Троцкий! Сталин!» Каков автор шельмец: подсунул Есенину Троцкого, а для собственного спокойствия и Сталина не забыл. Эрлих выполнял в «Праве на песнь» 2 сверхзадачи – отвести от себя и от Троцкого любые возможные подозрения. В результате тайный ненавистник поэта превращается в друга, явный могущественный враг – в любимца. Эрлиховский Есенин говорит: «Знаешь, есть один человек… Тот, если захочет высечь меня, так я сам штаны сниму и сам лягу! Ей-Богу, лягу! Знаешь, – кто? – Он снижает голос до шепота: – Троцкий…»
Ложь беспардонная, но целенаправленная: уничтожить в обществе малейший намек на причастность Троцкого к гибели Есенина. Попутно поражается и другая мишень: поэт-то, оказывается, обожал нынешнего врага-изгнанника, а раз так – нечего печалиться о троцкисте. Ловкий ход. Есенин был добит новейшим для той поры идеологическим оружием. Когда в 1937 г. троцкиста Эрлиха допрашивали ст. лейтенант Г. и оперуполномоченный НКВД Т. (их фамилии нам известны), вопроса о судьбе Есенина не возникало – грехов за подследственным и без того хватало. Эрлих приписал Есенину чуть ли не любовь ко Льву Давидовичу, что уже мы опровергли. Добавим один красноречивый штрих из берлинской эмигрантской газеты «Руль» (1923, 21 февраля). Здесь излагается известный американский конфликт поэта в доме переводчика Мани-Лейба (М.Л. Брагинского). После чтения острых для публики мест из «Страны негодяев» гостя связали и бросились избивать. Он отчаянно сопротивлялся, пишет «Руль», «…стал проклинать Троцкого».
Эту сцену видел бывший эсер и знакомый Есенина по сотрудничеству в петроградских газетах «Дело народа» и «Знамя труда» В.Левин, человек большого такта, готовый тогда, по его словам, «с документом в руках» опровергнуть «этот просто невежественный выпад» против поэта. Троцкий, конечно, скоро узнал о случившемся, а в декабре 1925 г. наверняка вспомнил об этом эпизоде. Лжет Эрлих. Есенин никогда не выпрашивал «право на песнь» у своего губителя. Это бесило диктатора, и, когда ему доложили о новом скандале поэта с Левитом и Рога осенью 1925 г., в его иезуитской голове, очевидно, созрел сатанинский план уничтожения непокорного поэта. Троцкого явно могли раздражать и некоторые произведения Есенина, в которых автор в эзоповской манере позволял себе личные против него выпады. Так, «трибун революции» мог узнать себя в поэме «Страна негодяев» в образе комиссара Чекистова, «гражданина из Веймара», приехавшего в Россию «укрощать дураков и зверей».
Станислав Куняев убедительно доказал, что прототипом Чекистова был Троцкий, одно время живший в эмиграции в Веймаре. Хорошо известны его многочисленные тирады об отсталости русского народа. Ныне известно и секретное письмо Ленина от 19 марта 1922 г., в котором он предлагает членам Политбюро программу физического уничтожения православного духовенства и изъятия церковных ценностей. Руководителем чудовищного плана официально должен был выступить М.И. Калинин, но фактическим исполнителем намечался Троцкий, о чем Ильич строго предписывал помалкивать.
В «Стране негодяев» «гражданин из Веймара» разглагольствует:
А народ ваш сидит, бездельник,
И не хочет себе ж помочь.
Нет бездарней и лицемерней,
Чем ваш русский равнинный мужик!
Коль живет он в Рязанской губернии,
Так о Тульской не хочет тужить.
То ли дело Европа!
Там тебе не вот эти хаты,
Которым, как глупым курам,
Головы нужно давно под топор…
Рязанская губерния упомянута Чекистовым-Троцким вряд ли случайно. Автор поэмы как бы ведет внутренний спор с чужим ему по духу «европейцем». Вряд ли стоит касаться опосредованной или иной связи с Троцким разных мелких сошек, привлеченных к англетеровской истории.
Не мешало бы проследить возможные контакты с «демоном» Д.М. Зуева-Инсарова, чекиста-графолога, автора книги «Почерк и личность», в которой поносится Есенин и чуть ли не вся русская словесность. Поделка-то эта (тираж 5 тыс. экз.) вышла в «троцкистском» 1929 г… Не затрагиваем мы подробно «английского» сюжета, связанного с гибелью поэта. Э.Хлысталов расследовал этот неожиданный узел и пришел к заключению, что убийцы и их покровители негласно распускали слухи о безвыходности положения московского беглеца, уличенного в сотрудничестве с разведкой Великобритании, куда он собирался бежать. Как ни диковатой покажется эта тема, она имеет некоторое основание – не забудем, трагедия произошла в доме, где в 1924 г. размещалась консульская английская миссия, а сама гостиница не случайно называлась «Англетер». Троцкий же по части Туманного Альбиона был неплохо подкован личным своим советником г-ном Хиллом, британским разведчиком (см. книгу: Найтли Ф. Шпионы XX века). Учитывая не стихавшую в 1925-1926 гг. истерию в советской печати по поводу напряженных отношений Англии и СССР, версия о Есенине-шпионе в глазах Троцкого, политика-авантюриста, выглядела пикантной. Он всегда питал слабость к «художественному» оформлению кровавых акций (вспомним приглашение стихотворца Князева к участию в рейсах «Поезда наркомвоенмора»).
Существенная деталь, косвенно подтверждающая «английский» вариант побега Есенина: его «делом», вероятней всего, занимались служившие в ГПУ именно по иностранному отделу Л.С. Петржак (одновременно глава Ленинградского угрозыска) и непосредственный убийца поэта (о нем ниже), кстати, несомненный знакомец Леонова, второй местной «кожаной куртки». Нелишне сказать, – виновники нависшей над Есениным судебной расправы Ю.Левит и А.Рога обратились в прокуратуру через НКИД. Оставляя Москву, Есенин простился со всеми родными и близкими ему людьми, а С.Толстой написал: «Уезжаю. Переведи квартиру на себя, чтобы лишнего не платить». Человек, решивший переселиться всего-навсего в другой город (с какой стати?), так бы не «сжигал мосты». Это еще раз подсказывает: явно намеченный им нелегальный маршрут был заграничный. Исследователям-есениноведам не мешает полистать английские газеты декабря 1925 – января 1926 г. В них может мелькнуть информация из Ленинграда, которая поможет приблизиться к истине.
Еще раз обратимся к уже цитированному письму Есенина к П.Чагину от 27 ноября 1925 г. Он в завуалированной форме объясняет свое пребывание в психиатрической клинике: «Все это нужно мне, может быть, только для того, чтоб избавиться кой от каких скандалов. Избавлюсь, улажу… и, вероятно, махну за границу. Там и мертвые львы красивей, чем наши живые медицинские собаки». Собаки тут, конечно, ни при чем. Речь, очевидно, идет о тех псах, которые его систематично травили в печати, таскали в «тигулевку». Интересен нам и такой штрих: в 1923 г., Есенин возвратился из своего заграничного путешествия через Ригу. Не намеревался ли он покинуть Советы по уже знакомому пути?..
Давно пора оставить разговоры о большевистских иллюзиях поэта в зрелый период. Да, по инерции он иногда еще продолжал говорить и писать об «Октябре и Мае», но в душе отринул комиссародержавие. Малоизвестные строки из его письма к отцу 20 августа 1925 г., в котором он, обещая помочь двоюродному брату Илье поступить в какое-либо учебное заведение, говорит: «Только не на рабфак. Там коммунисты и комсомол». Разумеется, подобные письма с крамольными строками до читателя не доходили. И сегодня далеко не все почитатели Есенина знакомы с его письмом (7 февраля 1925 г.) А.Кусикову в Париж. Между тем это послание – одно из центральных и принципиальных для характеристики его мировоззрения того времени. Он резко отказывается от своих заблуждений и соц. романтизма по отношению к Февралю и Октябрю 1917 г. и, в частности, пишет: «…как вспомню про Россию и вспомню, что там ждет меня, так и возвращаться не хочется. Если бы я был один, если бы не было сестер, то плюнул бы на все и уехал бы в Африку или еще куда-нибудь. Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть. Не могу, ей-Богу, не могу! Хоть караул кричи или бери нож да становись на большую дорогу».
Можно представить, сколько боли в сердце накопилось у него к декабрю 1925 г. Он действительно мог тогда устремиться не только в Англию, Африку, но и на любой край света.
ГЛАВА XIV
УБИЙЦА
Наконец, нам остается ответить на самый главный и трудный вопрос: кто убил поэта?
…Однажды в Баку один из знакомцев Есенина пытался разрядить в него свой револьвер, но поэту удалось бежать и вооружиться для самозащиты. Такая предусмотрительность была не лишняя: грозивший самосудом человек слыл психопатом. Неудивительно, – в свое время петлюровцы изувечили его до полусмерти, выбили все зубы и выбросили на железнодорожные рельсы. Четырежды его находили пули «контры» (в июне 1918 г. киевские эсеры, мстя за предательство, тяжело ранили его в голову), дважды его резали ножом – было от чего стать психом.
25 октября 1920 г. тот же авантюрный товарищ «взял на поруки» Есенина, тогда в очередной раз попавшего в подстроенный чекистами капкан. Не раз встречались они в кафе, где растерявший нервы тип иногда пугал знакомых расстрелом, заполняя на их глазах подлинные бланки ОГПУ. Речь идет о Я.Г. Блюмкине, известном чекисте-террористе, прославившемся убийством германского посла графа Мирбаха.
В своей «Краткой автобиографии» (2 ноября 1929 г.) Блюмкин рассказывает: «В 1908 г., 8-ми лет, я был отдан в бесплатное еврейское духовное начальное училище (1-ю Одесскую Талмуд-Тору). Училище я окончил в 1913 г. 13 лет я был отдан в училище, в электротехническую мастерскую. Подлинно каторжные горькие условия жизни ремесленного ученика у мелкого предпринимателя в эту эпоху настолько общеизвестны, что на них не стоит останавливаться. В связи с ними скажу лишь только то, что именно к этому периоду моей жизни относится появление во мне – полуюноше – классового чувства, в последствии облекшегося в революционное мировоззрение».
Международный разбойник, он всегда оправдывал свои многочисленные кровавые похождения необходимостью пролетарской борьбы. По сути же – один из «беспачпортных бродяг в человечестве», как когда-то метко аттестовал таких «перекати-поле» В.Белинский. Патологическая жажда власти и болезненное честолюбие – вот главные двигатели его преступной жизни.
В самом начале 1918 г. вертлявый юнец командовал революционным «Железным отрядом», сформированным в его родной Одессе; позже комиссарил в 3-й армии (Румынский и Украинский фронты); с мая по июль того же года возглавлял – подумать только! – первый отдел ВЧК по борьбе с международным шпионажем. Последний факт умилителен: именно под его «руководством» германские и прочие шпионы заполонили Россию, о чем теперь можно прочитать в книгах (до недавнего времени они прятались в спецхранах), выходивших накануне ВОВ. Неоспоримо: в 1914-1918 гг. германская военщина и дипломатия всячески помогали «ленинской гвардии», что ей справедливо аукнулось в 30-е годы.
Блюмкин разжигал революционный пожар в Персии, создавал Иранскую компартию, служил советником по разведке и контрразведке в гоминьдановской армии, представлял ОГПУ в Монголии. Спецубийца часто использовался как знаток Востока, куда его направляли под видом торговца древними хасидскими рукописями и книгами. В апреле 1929 г. такой «просветительской» деятельностью он, резидент ОГПУ, занимался в Константинополе, где тайно встретился со своим кумиром-изгнанником Троцким. Они толковали о создании нелегальной организации, оппозиционной Сталину, об участии в ней Блюмкина-чекиста. Политика политикой, но к золотому тельцу авантюрист-пройдоха льнул не менее. Перед арестом его чемодан и портфель были набиты долларами и советскими дензнаками. Бывший еще раньше в опале Л.Сосновский и его жена Ольга Даниловна после возвращения Блюмкина из-за границы посматривали на меркантильного товарища заискивающе-просительно и даже прямо говорили о ссуде. Яков Григорьевич великодушно одалживал есенинского ненавистника.
«Высылка Троцкого меня потрясла. В продолжение двух дней я находился прямо в болезненном состоянии». – признавался в своих показаниях Блюмкин. За тайную связь с «архитектором революции» и попытки распространения в СССР его секретных шифрованных инструкций троцкистского холуя и арестовали. Перед тем, почуяв опасность, он лихорадочно заметался, строчил и рвал «объяснительные», говорил что-то несуразное, часто щелкал спусковым крючком револьвера, пугая близких знакомых самоубийством. Выдавший его ОГПУ сотрудник журнала «Чудак» Б.Левин в своем доносе писал о нем как о душевно больном.
Любовница Блюмкина, Лиза Горская, служившая, как и он, в иностранном отделе ОГПУ и лично «сдавшая» его на Лубянку, охарактеризовала дружка: «…трус и позер». Да, безжалостный расстрельщик многих невинных людей, он ужасно запаниковал перед своим смертным часом. О нравственном возмездии за пролитую чужую кровь он вряд ли когда задумывался. Читать его «дело» нельзя без омерзения: чувствуется его животный страх перед своими вчерашними сослуживцами, он судорожно, в надежде на сохранение жизни, цепляется за «идею», выдает всех и вся, даже своего идола Троцкого. Попытаемся, насколько сегодня возможно, с помощью собранных фактов доказать, что именно Блюмкин допрашивал, истязал и убил Есенина в пыточной дома №8/23 по пр. Майорова, а затем (не по его ли приказу?) тело перетащили по подвальному лабиринту в соседний «Англетер», повесили.
Если мы правы, «дело английского шпиона» вел не какой-нибудь обычный чекист, а опытный работник закордонной части ИНО (иностранного отдела ОГПУ), как определял свою специализацию Блюмкин в показаниях Я.Агранову. Профессиональная направленность службы Якова Григорьевича сама по себе примечательна (вспомните есенинское: «…вероятно, махну за границу»). Но это, конечно, слабенький довод.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Суббота, 04 Фев 2023, 19:25 | Сообщение # 40 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | Есть аргумент посущественней. В 1920-1922 гг. душегуб учился на восточном факультете Генштаба РККА, или, как сам он пишет, в Военной академии РККА. В свободные от повышения своего чекистского образования месяцы (если образованием можно называть практику безнаказанно убивать) он состоял в секретариате Троцкого, совершал вместе с ним кровавые рейсы в «Поезде наркомвоенмора» – и не рядовым бойцом, а начальником охраны колесного бронированного чудовища. Вот интересующие нас строки из его признания после ареста: «Так как я в свое время работал у Троцкого, занимался историей Красной Армии и, в частности, поезда Троцкого и так как Троцкому нужны были для автобиографии данные о поезде, то я по памяти составил ему довольно точную справку о деятельности поезда». Темнил, нервничал оказавшийся в застенке радетель мировой революции. Нет, чтобы прямо написать: сопровождал председателя Реввоенсовета в его террористических набегах на красно-серошинельную солдатню – жмется, недоговаривает, пытаясь отмежеваться от своего хозяина. Итак, Троцкий, Блюмкин, журналист Устинов, стихотворец Князев (кто еще?) из одной уголовно-политической шайки, составившей в 1925 г. преступное антиесенинское ядро.
К преступной группе без натяжки можно присоединить и отв. секретаря ленинградской «Красной газеты» А.Рубинштейн. В доказательство этого Блюмкин дает нам еще одну ниточку: в своей «Краткой автобиографии» он пишет, что в начале Гражданской войны «…ездил на Восточный фронт к т. Смилге…». Заглядываем в газету «Красный набат» (1920. №63), орган 3-й армии (Урал), основу которой, нелишне заметить, составили остатки бывшей 3-й армии, ранее действовавшей на Украинском и Румынском фронтах (Блюмкин комиссарил и служил в штабе). В указанном номере «Красного набата» изложена история газеты. С 10 сентября 1918 г. ее редактировал И.Т. Смилга (1892-1938). Там же читаем: «Тов. Смилге не пришлось долго редактировать „Набат“: получив более ответственный пост, он сдал газету редакционной коллегии, в которую вошли тт. Рубинштейн, Иконников и Аронштам. С ноября 1918 года, с передачей руководства Политотделом обл. комитету партии, его аппарат был значительно расширен. Привлечено много отв. работников, уральских и приехавших из центра…»
Затем второй по списку была названа Рубинштейн.
Естественно и логично, тогда работник ПУРа Блюмкин, контролируя красную фронтовую печать, встречался с ней, выражаясь на современный лад, секретарем парторганизации штаба 3-й армии, с августа 1918 по март 1919 г. фактическим редактором «Красного набата». Планируя англетеровскую операцию, Троцкий и Блюмкин вспомнят Анну Яковлевну, и она, мы не сомневаемся, в том роковом для Есенина декабре обернется «тетей Лизой» и сыграет в «Красной газете» и в лживых мемуарах-сборниках об убитом поэте роль жены журналиста Г.Ф. Устинова.
Иной поворот троцкистско-блюмкинского сюжета. В 1923 г. Дзержинский пригласит Блюмкина служить в иностранном отделе ОГПУ. В 1925 г. он представлял Лубянку на Кавказе. А туда обычно летом приезжал сотрудник тайного ведомства В.Эрлих (иногда в компании с П.Лукницким, Вс. Рождественским) – и по своей охоте, и как командир запаса войск пограничной и внутренней охраны ОГПУ. То есть Блюмкин был для Эрлиха высоким начальством, и они могли встречаться по службе. Много раньше, осенью 1917 г., одесский авантюрист пристроился членом Симбирского Совета, ораторствовал в нем, и не исключено, 15-летний школьник «Вова», рано вкусивший революционный плод, мог слышать имя Блюмкина и даже познакомиться с ним.
Новый зигзаг сюжета. 5 сентября 1924 г. Есенин оказался в Баку, куда бежал после своего шумного разрыва с московскими богемниками-имажинистами. В здешней гостинице «Новая Европа» он встретил давнего знакомца чекиста Я.Блюмкина, тогда представлявшего Лубянку в Закавказье и инспектировавшего войска пограничной и внутренней охраны ОГПУ. У наделенного огромной властью авантюриста, вероятно, были и тайные делишки, так как в ту пору в Баку плелись полит. интриги с прицелом на «мировую революцию». Поначалу застольные беседы 2-х знакомцев текли мирно, но однажды…
Слово есенинскому приятелю, сотруднику тифлисской газеты «Заря Востока» Н.Вержбицкому: «…вдруг инспектор начал бешено ревновать поэта к своей жене. Дошло до того, что он стал угрожать револьвером. Этот совершенно неуравновешенный человек легко мог выполнить свою угрозу. Так оно и произошло. Исаков (конспиративная фамилия Блюмкина) не стрелял, но однажды поднял на Есенина оружие, что и послужило поводом для скорого отъезда поэта в Тифлис в начале сентября 1924 г. Об этом происшествии мне потом рассказывал худ. К.Соколов. Сам Есенин молчал, может быть не желая показаться трусом. Через несколько дней он вернулся в Баку за своими товарищами, получив от них уведомление о том, что Исаков куда-то отбыл.
Вторично приехав в Тифлис и остановившись в гостинице «Ориант», Есенин снова неожиданно столкнулся в коридоре с Исаковым. Это сразу испортило ему настроение» (И.Вержбицкий. Встречи с Есениным: Воспоминания. Тбилиси, 1961. С. 23).
«Сам Есенин молчал…» – пишет мемуарист. Весьма примечательная деталь, если знать, что после второй неприятной встречи с Блюмкиным поэт жил у Вержбицкого на квартире (ул. Коджерская, 15), о чем журналист упоминает в своей книге. Раз уж общительно-искренний Есенин помалкивал – значит, на то была серьезная причина. Скорей всего, конфликт вспыхнул вовсе не из-за дамы сердца Блюмкина (он был холост), а по мотивам куда более серьезным. Некоторые мемуаристы (азербайджанец Гусейн Дадош и др.) рисуют напряженный бакинский эпизод несколько иначе: будто Есенин позволил отпустить по адресу блюмкинской пассии какую-то фривольность. Допускаем, – в его лукавом пересказе сентябрьской стычки звучало нечто подобное. Он, не раз «стреляный» на Лубянке «воробей», конечно же не хотел рассказывать всей правды, так как она могла ему выйти боком. Между прочим, тот же Вержбицкий подчеркивал: «В быту Есенин никогда не смаковал эротики, не любил сальных анекдотов…» Эту черту его натуры отмечают и др. современники. Нет, видимо, дело было куда сложнее.
Год назад поэт вернулся из поездки за границу «…не тем, что уехал» (выражение Л.Троцкого). Он решительно отказался от Великого Октября, пересмотрел свое отношение к партийным вождям и прежним знакомым литераторам, стал осторожнее в общении с «кожаными куртками» («…оставим этот разговор про Тетку» – так поэт вслед за Ивановым-Разумником называл ГПУ). Чуть ли не смертельная распря с Блюмкиным-Исаковым не прошла для Есенина бесследно и ассоциативно переплавилась в стихотворение «На Кавказе», написанное вскоре после бакинского происшествия. Любуясь благодатным краем, он, очевидно, не случайно вспомнил о трагической судьбе Лермонтова («Он, как поэт и офицер, Был пулей друга успокоен») и автора «Горя от ума» («И Грибоедов здесь зарыт, Как наша дань персидской хмари…»), провидчески увидел в нацеленном на него револьвере предупреждение о своем «последнем звонке»:
А ныне я в твою безгладь
Пришел, не ведая причины:
Родной ли прах здесь обрыдать
Иль подсмотреть свой час кончины!
И далее невольные житейско-образные контаминации несомненны:
Они бежали от врагов
И от друзей сюда бежали.
Чтоб только слышать звон шагов
Да видеть с гор глухие дали.
И я от тех же зол и бед
Бежал, навек простясь с богемой,
Зане созрел во мне поэт
С большой эпическою темой.
Он не только пел замечательно талантливый Кавказ, но и мистически предчувствовал «…свой час прощальный». Расстрел Блюмкина послужил предупредительным сигналом для лишенной каких-либо нравственных основ преступной компании «чистильщиков», вольно или невольно исполнявших приказ Троцкого относительно подсудимого Есенина. Эрлих, как мы помним, вдруг принялся сочинять мемуары «Право на песнь», Горбачев поспешил передать листок со стихотворением «До свиданья, друг мой, до свиданья…» в Пушкинский Дом; бывшего коменданта «Англетера» Назарова и бывшего участкового надзирателя 2-го отделения ЛГМ Горбова в спешном порядке упрятывают в тюрьмы; недавний комсомольский комиссар чекистского полка Медведев быстренько устраивается преподавателем пединститута, сексот ГПУ и рифмоплет Берман суетливо подыскивает работу в Москве, военно-партийная красногазетчица Рубинштейн неожиданно оставляет Дом профпросвещения и устремляется в аспирантуру Коммунистической академии, бывший директор Лениздата Ионов, в то время зав. издательством «Земля и фабрика», тоже бежит со своего поста, секретарь Ленсовета Леонов, в прошлом второй дзержинец в Ленинграде, переходит (с 25 ноября 1929 г.) на хоз. работу. Словом, причастные к сокрытию убийства Есенина проявили тогда удивительно своевременную и практическую прыть.
О крахе Блюмкина его окололитературные дельцы, могли своевременно узнать из первых рук. В октябре – самом начале ноября 1929 г. его допрашивал М.А. Трилиссер, начальник иностранного отдела ОГПУ. Можно предположить, он по-свойски»поделился информацией с братом.в 1925 г. руководителем административной группы Ленинградской обл. рабоче-крестьянской инспекции (ОКИ). Кстати, «иностранный» чекист М.А. Трилиссер, член всемогущей коллегии ОГПУ, явно сочувствовал диссиденту Блюмкину и голосовал за его помилование, но Сталин настоял на расстреле. Легко представить, как переполошились ненавистники Есенина, узнав о судьбе оруженосца Троцкого. Так как в тайне «Англетера» множество хитросплетений и повторяющихся пересечений, нелишне повториться: рабоче-крестьянский ревизор Д.А. Трилиссер в 1930 г. настойчиво засаживал»милиционера Горбова в тюрьму. Не раз писали и говорили, что сразу же после гибели Есенина в «Англетере» видели Блюмкина. Недавно обнаружилась сравнительно новая и весьма существенная деталь. О ней подробнее.
Выяснилось, Блюмкин был не только специалистом по "мокрым" делам, бичом врагов мировой революции, но и настоящим профессионалом по части подделки чужого почерка. В июле 1918 г., подготавливая покушение на германского посла Мирбаха, он искусно «изобразил» в фальшивом мандате ВЧК подпись Ксенофонтова, секретаря Дзержинского. Лиха беда начало. Позже самодеятельный графолог и не такие «липы» мастерил. А.Солженицын, встречавшийся в лагере с зеком М.П. Якубовичем, в прошлом чекистом, передает в «Архипелаге ГУЛАГе» его воспоминание: «…в конце 20-х годов под глубоким секретом рассказывал Якубовичу Блюмкин, что это он написал так называемое предсмертное письмо Савинкова, по заданию ГПУ. Оказывается, когда Савинков был в заключении, Блюмкин был постоянно допущенное к нему в камеру лицо – он развлекал“его вечерами. Это и помогло Блюмкину войти в манеру речи и мысли Савинкова, в круг его последних мыслей».
После суда Б.Савинков послал за границу революционерам-эмигрантам открытые письма, в которых призывал их прекратить безнадежную борьбу с большевизмом. Многие адресаты, и даже охотник за шпионами и разоблачитель Азефа В.Бурцев, поверили в это раскаяние. Они не подозревали, что фальшивки сочинил и лично «нарисовал» Блюмкин. В мае 1925 г. гэпэушники выбросили Савинкова из не огражденного окна камеры во внутренний двор лубянской тюрьмы. Официально самоубийство объяснили пессимистическим настроением полит. банкрота. Блюмкин на этот счет даже подделал прощальное письмо контрреволюционера – да так ловко, что в него опять-таки поверили.
Как знать, не рук ли Блюмкина опубликованное в «Красной газете» стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья…», которое якобы написал Есенин, уйдя из жизни, как красиво выразится Троцкий «…без крикливой обиды, без позы протеста, – не хлопнув дверью, а тихо призакрыв ее рукою, из которой сочилась кровь»?..
Если Блюмкину было по силам овладеть буквой и духом савинковских писем, очевидно, ему не составляло большого труда начертать 8 «есенинских» строк «До свиданья…». В раскрытии последней загадки «Англетера» должно помочь следственное дело Блюмкина октября – ноября 1929 г., хранящееся в бывшем Центральном архиве КГБ. Нам эти бумаги не удалось прочитать. Журнал «Отечественная история» (1992. №4) печатал док. очерк о чекисте-авантюристе, но нужной нам информации там не содержится. Для нас были бы особенно важны те показания Блюмкина, в которых он называет своих сообщников троцкистов по Ленинграду. Если среди них фигурируют Аршавский, Гарин-Гарфильд, Горбачев, Елькович, Князев, Петров, Рубинштейн, Эрлих и др. наши «знакомые», право назвать Блюмкина убийцей Есенина возрастет.
Есть и другие каналы недостающей пока информации, но они труднодоступны. Надеяться на оф. поддержку в разысканиях не приходится. Если сегодня многие тома следственного дела об убийстве С.М. Кирова остаются засекреченными, не надо удивляться, что так сложно распутывать «англетеровский клубок». Есенина давно вели к гибели, с января 1920 г. Лубянка систематически занималась его «делами», а стукачи не выпускали его из своего поля зрения. Доброхот М.Родкин (Роткин), подслушав в столовой-пивной разговор Есенина с друзьями, в ноябре 1923 г. сигналил в 46-е отд. милиции г. Москвы: «…когда они с неслыханной наглостью и цинизмом позволили себе оскорбить вождей русской революции, я понял, что это такие интеллигенты и „литераторы“, которые сознательно стараются при удобном случае дискредитировать и подорвать авторитет советской власти и ее вождей…» Доносчик имел безошибочное классовое чутье. Он мог бы потащить поэта в кутузку за такие его строки из поэмы «Страна негодяев»:
Пустая забава,
Одни разговоры.
Ну что же.
Ну что же вы взяли взамен?
Пришли те же жулики,
Те же воры
И законом революции
Всех взяли в плен.
В плен взяли всю страну. Есенин взошел на голгофу за любимую свою Россию. Но открыто убивать его временщики не посмели. Понадобилась грязная провокация. Так возникла фальсификация XX в.. Наконец-то в основных своих чертах сделан решительный шаг к ее окончательному разоблачению. К нам возвращается чистым и гордым имя великого русского поэта Сергея Александровича Есенина.
https://bookscafe.net/read....html#p1
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Четверг, 28 Дек 2023, 14:33 | Сообщение # 41 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | К 98-летию со дня смерти Великого русского поэта
О ЕСЕНИНЕ БЕЗ ВРАНЬЯ
Часто ли сейчас вспоминают о великом русском поэте С.А. Есенине?
Позвонил знакомым школьным учителям с вопросом о том, преподают ли его произведения в школе. С 1-го по 9-й классы - точно нет. Там, кстати, и Пушкина маловато, нет Лермонтова, Некрасова, Тютчева и др. великих поэтов. Объяснили просто: они слишком сложны для детского восприятия. А когда это детское восприятие заканчивается?
Нам в советской школе о Есенине не говорили ни слова. Пушкин был, но кусочками: «Дни поздней осени бранят обыкновенно…» или «Зима!.. Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь…» Полностью «Евгения Онегина» в советской школе нам пытались подать в 8-м классе. Рановато. Что-то мы старательно зубрили и читали на уроках по литературе, но очень дурно. У нас была мудрая учительница - она на в нарушение правил перестала нас спрашивать и три урока читала нам вслух «Евгения Онегина». Класс слушал как зачарованный. Не знаю, как другие, но я тогда, в 15 лет, открыл для себя величие русской культуры - языка. Позже, в полуголодные аспирантские годы, я спасался тем, что читал вместо еды сам себе вслух стихи Пушкина. Дореволюционное издание мне досталось от деда жены - букиниста. Из того, что у него не национализировали коммунисты, осталось и несколько книжек в формате «Чтец-декламатор». Там впервые мне встретились стихи раннего Есенина из сборника «Радуница»: «Белая береза под моим окном принакрылась снегом, будто серебром…» Впечатление было такое: продолжение Пушкина, но никак не подражание ему, и это опять великий и могучий русский язык.
Уверен, что это не фантазия нашего старшего поколения. Мой младший сын Иван Сергеевич (14 лет) легко и с удовольствием запоминает стихи Пушкина и Есенина. Что-то нудное, от бесталанных, ему плохо дается (читает перед уроком, но злится). Старшая внучка Елена (9 лет) вообще взбунтовалась в школе. Всему классу по литературе задали выучить стихи Ю.Мориц. Елена их изучила, но на уроке читать отказалась, так как стихи ей не понравились. Вместо этого она предложила учительнице на выбор: Пушкин - «Осень» или Есенин - «Письмо к матери». Учительница замахала руками: мол, Пушкина нет в программе за 3-й класс, а Есенина… вообще нет. Закончилось тем, что учительница оставила Елену после урока, и та ей прочитала и Пушкина, и Есенина. Получила «пятерку» официально, но из подполья. На кратком семейном совете я внучку поддержал.
Я в советской школе терпеть не мог Маяковского с его «серпасто-молоткастым советским паспортом» и прочим о Ленине и партии. Есенин с Маяковским поневоле общался, но своему коварному другу Мариенгофу как-то сказал: «Я поэт отчего-то, а Маяковский - для чего-то»; «Меня забудут, а ему на Тверской памятник поставят». И ведь стоит, а памятник Есенину скромно приютился на бульваре. Но хоть не забыли поставить монумент поэту, который, в отличие от Маяковского, не призывал ломать монастыри (Страстной - на месте памятника Пушкину) и воспевал Москву, которую любил всей душой: «Я люблю этот город вязевый, пусть обрюзг он и пусть одрях, золотая дремотная Азия опочила на куполах…»
В 1992 г. мне позвонил тогда министр по делам национальностей (было такое) Н.Д. Егоров. Как правило, мы с ним общались по вопросам возрождения казачьих войск, а тут он меня удивил вопросом: «Ты стихи Есенина любишь?» Отвечаю: «Не только люблю, но и многое знаю наизусть». Он мне: «Ну, тогда завтра он к тебе зайдет». - «Кто-кто?» - «Ну, народный артист Никоненко Сергей Петрович. Это Есенина касается, помоги ему… Твоему начальнику Лужкову звонить не хочу».
Пришел Никоненко - скромен и обаятелен. Проблема была в том, что он нашел одну из квартир, где более года проживали Есенин, его мать и сестра. Артист за свои деньги квартиру подремонтировал, нашел предметы мебели и ряд личных вещей Есенина. Хочет сделать там музей-квартиру, но чиновники низшего звена мэрии против, да и вообще все квартиры по адресу: Москва, ул. Сивцев Вражек, д. 44, подлежат приватизации. Квартиру №14 мне с помощью Лужкова удалось из приватизации исключить и сделать частным музеем с хозяином Никоненко. Этот музей и сейчас числится за ним, и все расходы на нем. Квартира не шикарная: три маленькие комнатки и кухня. Маленький туалет с умывальником. Сергей Петрович много раз предлагал Департаменту культуры мэрии Москвы сделать упомянутую квартиру гор. музеем или присоединить ее к Дому-музею Пушкина на Арбате, где поэт провел несколько счастливых месяцев после свадьбы с Н.Гончаровой. Тем более это совсем рядом - 15 мин. ходьбы. Ан нет: отговорок хоть отбавляй.
Есенин пережил всю историю всероссийского погрома, учиненного ленинцами. И ему достались полуголодное существование и откровенная травля его поэзии. Даже своего постоянного угла не было. А рядом был, как тень, Мариенгоф, явно подставленный чекистами для пригляда. Он старательно таскал Есенина по кабакам, и подпаивал, и спаивал, написав позже книгу «Роман без вранья», где выставил поэта в самом неприглядном свете. Непонятно, когда Есенин успевал писать свои замечательные стихи, поэмы… Видимо, по его книге отец и сын Безруковы поставили отвратительный фильм про Есенина - пьяницу и дебошира. Сейчас не где-нибудь, а во МХАТе идет спектакль «Женщины Есенина» (автор З.Прилепин) - как будто гений славен тем, что по бабам шлялся.
В энциклопедических словарях о смерти Есенина часто встречается версия, что тот «в состоянии депрессии покончил жизнь самоубийством». Версия удобная, чтобы не пытаться выяснить действительные обстоятельства его гибели в ночь на 27 декабря 1925 г.
Депрессии быть не могло. Есенин приехал в Питер для того, чтобы принять участие в издании сборника своих стихов. Наконец-то! Рядом не было Мариенгофа - и, значит, в кабак никто не потащит. Он выбрал себе гостиницу, но его поселили в «Англетере», где все решали чекисты (она была на балансе ВЧК). Все видевшие Есенина вспоминали, что он был в прекрасном настроении. Номер Есенину подобрали в помещении, к которому до революции примыкала аптека, и из нее, через дверь, задвинутую шкафом, было легко попасть внутрь. Он попросил швейцара никого к нему не пускать, кроме Н.Клюева, но когда тот пришел, швейцар ему сказал, что Есенин ушел в город и вернется очень поздно, т.е. нежелательных свидетелей нарочно устранили.
Теперь о самом номере Есенина. Во времена СССР попасть туда было очень трудно: он был закрыт и значился на ремонте. В 70-е годы прошлого века я служил в Военной коллегии Верховного суда СССР, у меня был допуск к секретам, и меня в этот номер впустили. Никакого ремонта там не велось. Стояли стол, стулья, кровать, шкаф (тот самый, который закрывал дверь в аптеку). По версии офиц. власти, Есенин повесился на крюке от люстры под потолком. Высота потолка - 3 м 75 см! Я это уточнил. Представьте себе, как, не будучи артистом цирка, туда можно было попасть… И потом, по протоколу вызванного милиционера (составленному весьма небрежно), Есенин лежал около батареи отопления, и на его шее не было удушающей петли: веревка с узелком была просто наброшена на шею. В пепельнице - окурки папирос, а Есенин если и курил, то только трубочку. На посмертном фото - следы побоев, а на кистях рук - масса глубоких шрамов…
Там еще много фактов, говорящих против версии самоубийства, в которое и сейчас многие не верят. Не верила и З.Райх в 1937 г. написавшая Сталину смелое письмо с требованием раскрыть тайну смерти поэта. Это письмо, конечно, до Сталина не дошло, но на Лубянке быстро приняли решение, и Райх была убита (более 40 ножевых ранений). Вот если и вспоминать женщин поэта, то Зинаиде Николаевне надо памятник поставить на том же бульваре, где памятник Есенину.
Попало и В.Мейерхольду - тогда супругу З.Райх. В военной коллегии мы выдавали справку о реабилитации Мейерхольда, осужденного по одному из пунктов печально известной ст. 58 УК РСФСР за шпионаж в пользу Японии. Это, конечно, было сочинение чекистов, так как шпионаж заключался в том, что Мейерхольд на приеме в МИДе разговаривал с послом Японии. В надзорном производстве по таким следам - 2-3 документа: постановление следователя госбезопасности и решение «тройки» или Особого совещания, но режиссер проходил по делу как Мейерхольд-Райх. Я спросил своего опытного начальника: «А зачем еще и Райх?» Ответ: так было убедительнее, поскольку она была антисоветчицей и женой антисоветчика Есенина.
В чем был проявлен антисоветизм Райх, непонятно, и тем более - антисоветизм Есенина. Ведь поэт вышел из народа: «У меня отец крестьянин, ну а я крестьянский сын». Но при этом Есенин чувствовал, что советским властям он шибко не нравится: спротив него возбуждалось уголовное дело… за антисемитизм. Он прилюдно недоумевал: у меня, мол, жена еврейка, и дети от нее - евреи. И, чтобы хоть что-то поправить, написал: «Теперь в советской стороне самый яростный попутчик». Маловато! Надо было некую поэму о Ленине написать, но лгать до такой степени Есенин не мог: «Я сердцем никогда не лгу…»
Сергей Донцов
27.12. 2023. МК
https://www.mk.ru/culture....ta.html
АЛЕКСЕЙ КАЗАКОВ: ИЗ-ЗА ЛЮБВИ К ЕСЕНИНУ МЕНЯ УВОЛИЛИ ПО СТАТЬЕ
Ещё в школе, когда в 1965 г. в стране широко отмечалось 70-летие Есенина, я влюбился в его поэзию, - до этого в стране Советов Есенина не вспоминали, в школе его тоже только-только стали проходить. В августе 1968 г. я поехал в Москву, затем в Рязанскую область, в село Константиново. Поехал на время отпуска, а задержался на 3 мес. Меня уволили по 33-й статье. Сейчас меня считают одним из самых известных исследователей творчества Есенина. Если это так, то базис для этого был наработан именно тогда, во многом в те 3 мес. Вообще же за 5-6 лет я встретился и много общался с двумя десятками современников поэта, записывал на магнитофон их рассказы и воспоминания.
Так, в 1968 г. началась череда встреч: меня, 19-летнего юношу, принял великий скульптор С.Конёнков (ему было 94 года) - автор бюста Есенина, который он лепил с натуры в 1920-е годы. Конёнков общался с Есениным с 1915 года. Сам поэт иногда в шутку называл статую скульптора гипсовым болваном и истуканом, чем обижал автора. Однажды Есенин сбросил бюст с балкона 4-го этажа в квартире С.А. Толстой и потом долго сокрушался. Конёнкову принадлежит ещё и деревянная скульптура «Есенин читающий», которая сохранилась...Мне удалось познакомиться с сёстрами поэта Катей и Шурой, был знаком с его детьми, на родине Есенина общался с селянами, которые помнили поэта. Встречался с журналистом Н.К. Вержбицким - автором книги «Встречи с Есениным». Любопытной была моя встреча с И.И. Шнейдером - руководителем школы танцев А.Дункан в Москве. Он был свидетелем их отношений и рассказывал много неизвестных подробностей одного из знаменитых романов XX в.
А.Дункан - одна из культовых фигур XX в. Она - основательница танца жеста, училась в Греции и Италии, жила в Париже, была знакома со скульптором Роденом. Её известность пришла ещё в 1900 г. на Парижской выставке, когда Есенину было всего 5 лет. Она была звездой. В сериале Безруковых предо мной предстала озорная женщина, которая много пьёт, бьёт посуду и ругается матом. Стоит заметить, что между Есениным и Дункан была огромная разница не только в возрасте, но и в менталитете, культуре. Да, встретились два художника, но они должны были расстаться, потому что линии их судеб никак не пересекались. Для себя в том фильме встретил немало фактических ошибок. Например, там был эпизод, когда Есенин начинает читать Айседоре своё знаменитое стихотворение «Не жалею, не зову не плачу…». Поэт познакомился с Дункан в 1921 г., а стихи эти были написаны им в 1924-м, когда они уже расстались.
А.Л. Миклашевская, цикл стихов о которой «Любовь хулигана» был написан Есениным, не только рассказала мне о подлинных случаях из жизни, но и собственноручно записала строфы из тех стихов, впоследствии факсимильно воспроизведённых в юбилейном трёхтомнике, который мной был составлен к 100-летию поэта в 1995 г. и стал событием в лит. мире. В 1968 г. мне удалось побывать на спектакле по поэме Есенина «Пугачёв» в Театре на Таганке, впрочем, это была отдельная история и начало отдельной части моей литературоведческой жизни... Случайно увидел на улице афишу спектакля. Пришёл в театр за билетиком на спектакль, где узнал, что билетов нет на месяц вперёд. Что-то надо было придумать. У меня была офиц. бумага из Челябинского обкома комсомола за подписью Т. Замориной.
«К нам генералы попасть не могут», - услышал по поводу своей бумаги. Тогда, решил, надо идти к гл. режиссёру. В коридоре театра случайно встретил В.Смехова, который подсказал, где кабинет главрежа. Там меня снова попытались отшить, но Юрий Петрович распорядился, чтобы меня посадили в одном из первых рядов переполненного зала, чтобы я смог записать на магнитофон монологи Пугачёва и Хлопуши в исполнении Н.Губенко и В.Высоцкого. С этого началось моё знакомство с театром на Таганке, сотрудничество продолжалось 12 лет. Когда я уже поступил в Литературный институт, часто бывал в театре, рецензировал пьесы, которые в то время поступали в театр... Если анализировать мой опыт, то вывод таков: со всеми я знакомился и попадал в ближний круг благодаря Есенину, точнее мне всегда нужно было что-то уточнить, прояснить. Причём, начавшийся разговор, часто затягивался надолго, и собеседник начинал что-то открывать интересное для себя сам. Чем я мог быть интересным старцу Конёнкову в свои 19 лет? А ведь наш разговор растянулся на 4 часа. Более того, мне удалось убедить скульптора, что ему стоит съездить в Константиново на родину Есенина. Пройдёт время и о такой поездке великого скульптора я прочитаю в газете.
Как-то я шёл по ул. Горького и увидел афишу о вечере Андроникова. Купил билет, после встречи пришёл за кулисы. С той первой встречи сохранился билет с автографом Ираклия Луарса́бовича. Позже подробности о Есенине привели меня в Ереван в гости к легендарной Шаганэ.
Конечно, за 57 лет работы по собиранию материалов об Есенине, собралось множество книг от тех людей, кто знал великого поэта.
Это - родные поэта, его сестры. Свою книгу Андроников мне подписал «с почтением», что тогда совсем ещё юному мне было необычно и приятно. Л.Гумилёв подписал и подарил мне две свои книги. На одной книге он написал «читайте и прошу давать желающим». Я как-то дал эту книгу желающим и потом с трудом смог её вернуть себе.
7 книг с дарственными надписями у меня от академика Д.С. Лихачёва.
22.11. 2023. «Урал-пресс-информ»
https://uralpress.ru/news....a-menya
БЮСТ ЕСЕНИНА
В.Белов любил поэзию С.Есенина, и не меньше любила его жена - Ольга Сергеевна, в чьей комнате и сейчас стоит бюст поэта.
Именно Белов с Распутиным в конце 1980-х подняли вопрос об убийстве Есенина (а не самоубийстве). Василий Иванович открыто, перед большой аудиторией, выступил с этой мыслью в 1988 г. на лит. празднике в Вологде. Однако тогда эту тему замолчали, ни в одной газете о ней даже упоминаний не было. Около двух десятков поэтических сборников С.Есенина хранится в библиотеке писателя, несколько книг воспоминаний о поэте, исследований его трагической гибели… наконец, металлический бюст Есенина в комнате жены писателя.
Любимая кружка В.Белова. Доподлинно неизвестно, каким образом эта чашка оказалась у Василия Ивановича. В свою очередь он передал ее в дар для только что открывшегося Центра в честь его имени. В ночь, когда Василия Ивановича не стало в 2012 г., от чашки магическим образом откололся фрагмент. Любопытный факт о пребывании С.Есенина в Вологде.
30 июля 1917 г. в Кирико-Улитовской Толстиковской церкви Вологодского уезда сочетались первым браком крестьянский сын С.Есенин и мещанка З.Райх. Ему 22. Она на год старше. Таинство совершили священник В.Певгов с псаломщиком А.Кратировым. Одним из поручителей по невесте был поэт А.Ганин. В Гос. архиве Вологодской обл. хранится Метрическая книга записи родившихся, бракосочетавшихся и умерших по приходу за 1917 г. с записью № 1 о бракосочетании Есенина и Райх.
С.Т. Коненков вылепил два бюста С.Есенина: глиняный и деревянный. Глиняный был разбит самим поэтом и не был восстановлен. А вот деревянный, к счастью, жив и в настоящее время украшает хранилище рукописного отдела ИМЛИ им. Горького. Он скрыт от глаз поклонников поэта и дарит свою энергетику стенам и стеллажам с рукописями.
Таков был Есенин весной 1920 г.: «Возбужденный, радостный. Волосы взъерошены, наморщен лоб, глаза распахнуты».
Скульптор говорил, что Есенин читал так, что душа замирала!
«Есенинский бюст я переводил в дерево без натуры, корректируя сделанный с натуры портрет по сильному впечатлению, жившему во мне с весны 18-го года. Тогда на моей пресненской выставке перед толпой посетителей Есенин читал стихи».
Коненков азартно работает, а в голове все время держит образ Сергея, читающего стихи рабочим прохоровской мануфактуры - они тогда пришли экскурсией на выставку.
«…Есенин выразительно жестикулировал. Светлые волосы его рассыпались. Поправляя их, он поднял руку к голове и стал удивительно искренним, доверчивым, милым». Обаяние, объектом которого становился каждый, кто слышал есенинское чтение, навсегда сохранилось в гениально созданном образе. С разных ракурсов улыбка, жест, глаза воспринимаются по-разному. Парадоксальное впечатление, что скульптура живая! Я любовался им. Есенин был огромной творческой силой, которая проявлялась у меня на глаза»
12 марта 1926 г. Коненков писал Софье Андреевне: «Вы трогательно описываете Сережу и кончину моего бюста‑портрета Сережи и спрашиваете, возможно ли восстановить его. Скажите, сохранились ли у Вас осколки? Впрочем, это не важно! Я напрягу все силы, чтобы воскресить образ Сережи».
Тому глиняному образу не суждено было воскреснуть. Но есть образ из дерева. Сейчас он трескается. Он рассыхается. Но он продолжает жить просветленным, молодым и сильным.
Светлана Лучкина
29.11. 2005
https://esenin.ru/esenin-....anilsia
https://ar.culture.ru/ru/subject/ochki-vi-belova-1
Ночь нарядно звездами расцвечена,
Ровно дышит спящий Ереван…
Возле глаз, собрав морщинки-трещины,
Смотрит в синий мрак седая женщина -
Шаганэ Нерсесовна Тальян.
Где-то в небе мечутся зарницы,
Словно золотые петухи.
В лунном свете тополь серебрится,
Шаганэ Нерсесовне не спится,
В памяти рождаются стихи:
«В Хороссане есть такие двери,
Где обсыпан розами порог.
Там живет задумчивая пери.
В Хороссане есть такие двери,
Но открыть те двери я не мог».
Что же это: правда или небыль?
Где-то в давних, призрачных годах
Пальмы, рыба, сулугуни с хлебом,
Грохот волн в упругий бубен неба
И Батуми в солнечных лучах…
И вот здесь-то в утренней тиши
Встретились Армения с Россией -
Черные глаза и голубые,
Две весенне-трепетных души.
Черные, как ласточки, смущенно
Спрятались за крыльями ресниц.
Голубые, вспыхнув восхищенно,
Загипнотизировали птиц!
Закружили жарко и влюбленно,
Оторвав от будничных оков,
И смотрела ты завороженно
В «голубой пожар» его стихов.
И не для тумана иль обмана
В той восточной лирике своей
Он Батуми сделал Хороссаном -
Так красивей было и звучней.
И беда ли, что тебя, армянку,
Школьную учительницу, вдруг
Он, одев в наряды персиянки,
Перенес на хороссанскнй юг!
Ты на все фантазии смеялась,
Взмыв на поэтической волне,
Как на звездно-сказочном коне,
Все равно! Ведь имя же осталось: - Шаганэ!
«В Хороссане есть такие двери,
Где обсыпан розами порог,
Там живет задумчивая пери.
В Хороссане есть такие двери,
Но открыть те двери я не мог».
Что ж, они и вправду не открылись.
Ну а распахнись они тогда,
То, как знать, быть может, никогда
Строки те на свет бы не явились.
Да, он встретил песню на пути.
Тут вскипеть бы яростно и лихо!
Только был он необычно тихим,
Светлым и торжественным почти…
Шаганэ… «Задумчивая пери»…
Ну а что бы, если в поздний час
Ты взяла б и распахнула двери
Перед синью восхищенных глаз?!
Можно все домысливать, конечно,
Только вдруг с той полночи хмельной
Все пошло б иначе? И навечно
Две дороги стали бы одной?!
Ночь нарядно звездами расцвечена,
Ровно дышит спящий Ереван…
Возле глаз собрав морщинки-трещины,
Смотрит в синий мрак седая женщина -
Шаганэ Нерсесовна Тальян…
И, быть может, полночью бессонной
Мнится ей, что расстояний нет,
Что упали стены и законы
И шагнул светло и восхищенно
К красоте прославленный поэт!
И, хмелея, кружит над землею
Тайна жгучих, смолянистых кос
Вперемежку с песенной волною
Золотых есенинских волос!..
Э.Асадов
|
| |
| |
