| Валентина_Кочерова | Дата: Воскресенье, 04 Май 2014, 22:53 | Сообщение # 1 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 6706
Статус: Offline | Елизавета Михайловна Хитрово
(1783 – 1839)
Madame, Je ne sais comment Vous exprimer toute ma reconnaissance pour l’intérêt que vous daignez prendre à ma santé; je suis presque confus de me porter si bien. Une circonstance bien importune me prive aujourd’hui du bonheur d’être chez vous. Veuillez recevoir mes regrets et mes excuses ainsi que l’hommage de ma haute considération.
juillet 1827. Pouchkine
Не знаю, сударыня, как выразить вам всю свою благодарность за участие, которое вам угодно было проявить к моему здоровью; мне почти совестно чувствовать себя так хорошо. Одно крайне досадное обстоятельство лишает меня сегодня счастья быть у вас. Прошу принять мои сожаления и извинения, равно как и выражение моего глубокого уважения.
18 июля 1827. Пушкин
Одна из ярких женщин пушкинской эпохи – любимая дочь фельдмаршала Кутузова Елизавета. Современники считали её странной. Но, как отвечал на подобные оценки Чацкий, «не странен кто ж? Тот, кто на всех глупцов похож». Наверное, лучше всех о Елизавете Михайловне написал Викентий Викентьевич ВЕРЕСАЕВ в книге «Спутники Пушкина», изданной в 1936–1937 годах, к 100‑летию смерти великого поэта. Предлагаемый рассказ о Елизавете Михайловне подготовлен на основе материалов этой книги и воспоминаний её современников.
Женщина доброты неисчерпаемой
В 1778 году 30‑летний полковник Михаил Илларионович Голенищев‑Кутузов обвенчался с 24‑летней Екатериной Ильиничной Бибиковой.
У них родились пять дочерей, третьей и самой любимой была Елизавета. В 1802 году, девятнадцати лет, она стала женой графа Фердинанда Тизенгаузена. Кутузов очень любил зятя: «Если бы быть у меня сыну, то не хотел бы иметь другого, как Фердинанд». (Единственный сын Кутузова умер в младенчестве.) В 1805 году муж был убит в Аустерлицкой битве, оставив двадцатидвухлетнюю Елизавету вдовой с двумя дочерьми – Екатериной и Дарьей (Долли).
Она была близка к помешательству, думала о самоубийстве, готовила старшую дочь, четырёхлетнюю Катю, к тому, что маменька «скоро уедет в далёкое путешествие». Кутузов писал дочери: «Лизанька, решаюсь наконец тебя пожурить: ты объявляешь о дальнем путешествии, которое намереваешься предпринять и которое все предпримем, но желать не смеем, тем более, когда имеем существа, привязывающие нас к жизни»…
В 1811 году она вторично вышла замуж за генерала Н. Ф.Хитрово. Он состоял русским поверенным в делах во Флоренции и там умер в 1819 году. Елизавета Михайловна ещё несколько лет жила за границей. В 1821-м выдала дочь Долли за австрийского дипломата графа Фикельмона. Около 1827 года переселилась с незамужнею дочерью Екатериной в Петербург. Вскоре Фикельмон был назначен австрийским послом в Петербург. Елизавета Михайловна с Екатериной поселилась у зятя в здании австрийского посольства на Английской набережной.
Елизавете Михайловне шёл в то время уже пятый десяток. Была она очень полная, некрасива, лицом походила на своего отца-фельдмаршала, но глубоко была уверена в неотразимой красоте своих плеч и спины, поэтому обнажала их до последних пределов, допускавшихся приличием. А над этим посмеивались и прозвали её «Лиза голенькая». В. А.Перовский, глядя на неё, сказал однажды: «Давно бы уж пора набросить покрывало на прошедшее!». Ядовитый Соболевский написал эпиграмму, приписанную, как часто это бывало, А. С. Пушкину.
Она давала повод ко множеству рассказов, шуток и анекдотов, неизменно весьма двусмысленного характера. Князь Вяземский, познакомившись с ней, писал Тургеневу: «Третьего дня Хитрово говорила о себе: «Как печальна моя судьба! Так ещё молода, и уже два раза вдова!» – и так спустила шаль – не с плеч, а со спины, что видно было, как стало б её ещё на три или четыре вдовства». Граф В. А. Соллогуб сообщает такой анекдот: «Елизавета Михайловна поздно просыпалась, долго лежала в кровати и принимала избранных посетителей у себя в спальне; когда гость допускался к ней, то, поздоровавшись с хозяйкой, он, разумеется, намеревался сесть; госпожа Хитрово останавливала его: «Нет, не садитесь на это кресло, это Пушкина; не на этот диван – это место Жуковского; садитесь ко мне на постель, это место всех».
Госпожа Хитрово была вполне добродетельна, и имя её никогда серьёзно не упоминалось в скандальной хронике великосветской жизни. Самооголение её истекало не из развращённости, а просто из суетной, до смешного наивной склонности к самолюбованию. А суетностью она отличалась большою. На руке носила на георгиевской ленте часы, бывшие на её отце во время Бородинского боя, в письмах подписывалась: «Elise Hitroff, nee princesse Koutousoff-Smolensky, – Элиза Хитрово, урождённая княжна Кутузова-Смоленская», хотя не только не родилась, но никогда и не была княжной Смоленской: отец её был возведён в княжеское достоинство и получил титул «Смоленского» тогда, когда Елизавета Михайловна успела уже побывать графинею Тизенгаузен и была госпожой Хитрово. Ума она была довольно ограниченного, но доброты неисчерпаемой. «Она была неизменный, твёрдый, безусловный друг друзей своих, – рассказывает Вяземский. – Друзей своих любить немудрено; но в ней дружба возвышалась до степени доблести. Где и когда нужно было, она за них ратовала, отстаивала их, не жалея себя, не опасаясь за себя неблагоприятных последствий, личных пожертвований от этой битвы не за себя, а за другого».
Пушкин познакомился с Елизаветой Михайловной, вероятно, в 1827 году, когда, впервые после ссылки, приехал в Петербург. Она полюбила Пушкина, полюбила восторженно, страстно, самоотверженно, горестной любовью стареющей женщины, не ждущей и не смеющей ждать ответного чувства. (Хитрово была старше Пушкина на 16 лет. – Ред.) Н. М.Смирнов вспоминает: «Некоторая беспечность нрава Пушкина позволяла часто им овладевать; так, например, женщина умная, но странная (ибо на пятидесятом году не переставала оголять свои плечи и любоваться их белизною и полнотою) возымела страсть к гению Пушкину и преследовала его несколько лет своею страстью (по светским соображениям Смирнов не называет имени женщины, но кто это мог ещё быть, как не Елизавета Михайловна? – Ред.). Она надоедала ему несказанно, но он никогда не мог решиться огорчить её, оттолкнув от себя, хотя, смеясь, бросал в огонь, не читая, её ежедневные записки; но, чтоб не обидеть её самолюбия, он не переставал часто посещать её в приёмные дни перед обедом». Особенно раздражала его её необидчивость, готовность всё переносить, во всём смиренно ему подчиняться. Он говорил про неё госпоже Керн: «Знаете, нет ничего нелепее терпения и самоотвержения!» И сама Хитрово писала Пушкину: «…в вас вызывает антипатию моя кротость, безобидность и самоотречение». Сама ли она слишком явно обнаруживала свою страсть, не считал ли нужным молчать про неё не всегда в таких случаях деликатный Пушкин, но все в свете знали об их отношениях и прозвали Елизавету Михайловну Эрминией (героиня Тассова «Освобождения Иерусалима», безнадёжно влюблённая в Танкреда).
Мать Пушкина в 1834 году писала дочери Ольге Сергеевне: «Александр очень занят по утрам, потом едет в Летний сад, где прогуливается со своею Эрминией. Такое постоянство молодой особы выдержит все испытания, и твой брат очень смешон». Сам Пушкин чувствовал, как всё это смешно, а смешного он очень боялся, – и с шутливым ужасом изображал себя целомудренным Иосифом Прекрасным, не знающим, как спастись от преследований страстной жены Пентефрия. В 1830 году, собираясь сделать предложение Н. Н. Гончаровой, он писал Вяземскому: «Если ты можешь влюбить в себя Элизу, то сделай мне эту божескую милость. Я сохранил свою целомудренность, оставя в руках её не плащ, а рубашку, и она преследует меня и здесь письмами и посылками. Избавь меня от Пентефреихи!»
Каковы были в действительности их отношения, мы не знаем. Возможно, как писал Пушкин, – «скука, случай… Безумным притворился я…». И сам потом об этом пожалел… Это дало ей какие-то надежды и, как она, видимо, считала, – права на Пушкина. Казалось бы, что меняла женитьба Пушкина в их, всё равно безнадёжных для неё, отношениях? Но когда она узнала, что он женится на Гончаровой, для неё это явилось катастрофой, резко обрывавшей что-то, между ними существовавшее. Однако спустя какое-то время уже писала ему: «… у меня нет в сердце ни капли эгоизма. Я размышляла, боролась, страдала и вот достигла того, что желаю скорейшей вашей женитьбы. Забудьте прошедшее, и пусть ваше будущее принадлежит только вашей жене и вашим детям. Когда я утоплю в слезах мою любовь к Вам, я тем не менее останусь всё тою же – страстною, кроткую и необидчивой, готовой пойти за вас в огонь и в воду».
Примерно в то же время она просит Пушкина: «… запрещайте мне говорить с вами обо мне, но не лишайте меня счастья быть вашим комиссионером. Я буду говорить вам о большом свете, иностранной литературе, о вероятности смены французского министерства – увы! – я у источника всех сведений, у меня нет только счастья».
По положению своему в великосветских и дипломатических кругах Хитрово могла быть и была очень полезна Пушкину. Она сообщала ему заграничные политические новости, не пропускавшиеся в русскую печать, знакомила его с иностранными литературными новинками, доставляла иностранные газеты и книги, – например, запрещённые в России труды Тьера и Минье о французской революции. В своих письмах к Елизавете Михайловне Пушкин очень оживлённо обсуждает с нею текущие политические вопросы – о польском восстании, об июльской революции во Франции, обменивается мнениями о Гюго, Сент-Бёве, Ламенэ, Стендале и др. Видимо, их связывали и некоторые общие интеллектуальные интересы.
Страстная поклонница поэзии Пушкина, она написала в «Северную пчелу» гневное письмо, выбранив (впрочем, в светских выражениях) главного редактора за нападки на «Евгения Онегина». Пушкин вежливо благодарил, но находил благовидные предлоги не посещать её салон: «Madame, такой скучный больной, как я, вовсе не заслуживает столь любезной сиделки, как Вы. Но я весьма признателен Вам за это христианское и поистине очаровательное милосердие. Я в восхищении, что Вы покровительствуете моему другу Онегину; Ваше критическое замечание столь же справедливо, как и тонко, как и всё, что Вы говорите; я поспешил бы прийти и выслушать все остальные, если бы не хромал ещё немного и не боялся лестниц».
Взглядов – и политических, и жизненных – она держалась таких, какие царили в близкой ей придворной сфере. Когда в 1834 году Пушкин, пытаясь вырваться из всё больше опутывавших его сетей, подал в отставку, Елизавета Михайловна вместе с Жуковским старалась убедить его взять отставку обратно.
Е. М.Хитрово умерла в 1839 году. Перед смертью она пригласила к себе митрополита Филарета, перед которым благоговела, собрала вокруг себя родных и прислугу и громко, при всех, исповедалась.
Одним из своих грехов Елизавета Михайловна считала касательство к гибели Пушкина. Анонимный пасквиль, послуживший поводом к роковой дуэли, он получил от своей Эрминии. Через городскую почту ей пришёл пакет, в котором лежало письмо на имя Пушкина. Не посмотрев, что в нём, она переслала его на Мойку…
Елизавета Михайловна казнила себя зря. Такие же пакеты получили в тот день все члены карамзинского кружка, и некоторые из них, как Виельгорский, сделали то же, что Хитрово. Неизвестно, как поступили Карамзины. Вяземские вскрыли письмо и уничтожили. Братья Россеты стали искать автора. Соллогуб явился к Пушкину сам.
«Пушкин сидел в кабинете. Распечатал конверт и тотчас сказал мне:
–Я уж знаю, что такое; я такое письмо получил сегодня же от Елизаветы Михайловны Хитровой: это мерзость против жены моей. Послушайте, что я по сему предмету пишу г‑же Хитровой.
Тут же прочитал мне письмо, вполне сообразное с его словами. В сочинении присланного ему всем известного диплома он подозревал одну даму, которую мне и назвал».
Узнав о ранении Пушкина, Елизавета Михайловна в отчаянии устремилась на квартиру своего любимца. Александр Яковлевич Булгаков, дипломат, сенатор, московский почт-директор, писал: «К нему никого не пускали, но Елизавета Михайловна Хитрово преодолела все препятствия: она приехала заплаканная, растрёпанная и, рыдая, бросилась в отчаянии на колени перед умирающим поэтом».
В храме на Конюшенной площади, где отпевали Пушкина, Хитрово стала единственной плакальщицей по почившему. Нашёлся человек, которого это привело в раздражение, и он позволил себе безобразную выходку. Актриса А. М.Каратыгина-Колосова писала в воспоминаниях: «Я стояла близ гроба, в группе дам, между которыми находилась Елизавета Михайловна Хитрово. Заливаясь слезами, выражая своё сожаление о кончине Пушкина, она шепнула мне сквозь слёзы, кивнув головою на стоявших у гроба официантов, во фраках, с пучками разноцветных лент на плечах:
– Voyez, je vous prie, ces gens: sont-ils insensibles? (Посмотрите, пожалуйста, на этих людей: какая бесчувственность. – Ред.). Хоть бы слезинку проронили! – Потом она тронула одного из них за локоть: – Что же ты, милый, не плачешь? Разве тебе не жаль твоего барина?
Официант обернулся и отвечал невозмутимо:
– Никак нет-с… Мы, значит, от гробовщика, по наряду!
– Плакать мне какая стать: ведь я не здешнего прихода! – шепнул нам С. А. Соболевский.
– И можно ли требовать слёз от наёмника? – продолжал он, обращаясь к Елизавете Михайловне. – Да и вы сами, быть может, умерите ваши сетования, если я вам напомню, что покойный отзывался о вас не совсем-то благосклонно…
– Что же такое? – спросила Елизавета Михайловна.
– Но вы не рассердитесь? Оно конечно, здесь и не место и не время поминать лихом нашего Пушкина, однако же зачем скрываться. Как-то под весёлый час Александр Сергеевич написал такого рода стишки:
Лиза в городе жила,
С дочкой Долинькой;
Лиза в городе слыла
Лизой голенькой.
Окончания не припомню; знаю только, что в этих стихах, прочитанных Соболевским, Пушкин довольно зло посмеялся над Елизаветой Михайловной, в особенности над её слабостью рядиться не по летам. При всей своей незлобивости и любви к Пушкину, она, видимо, рассердилась и во всё продолжение церковной службы была угрюма и молчалива.
Эта выходка Соболевского, неуместная и неприличная, – тем более со стороны человека, имевшего притязания быть другом Пушкина, – раздосадовала и меня. Не ручаюсь за подлинность стихов, читанных Соболевским: не были ли они его собственным произведением, выданным за сочинение Пушкина? (Как вы знаете, так оно и было. – Ред.). По окончании богослужения я заметила Сергею Александровичу, что эти стихи он мог бы прочитать при иной обстановке.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал он, – но мне надоели стенания и причитывания Елизаветы Михайловны: вы видели, что после стихов она их прекратила!»
Дочь Кутузова пережила Пушкина всего на два года. Он действительно был её кумиром: она поклонялась поэту и, по словам Вяземского, питала к нему «языческую любовь». Но упокоилась в христианском некрополе, в Александро-Невской лавре.
http://www.n-i-r.su/modules.php?name=Content&op=showpage&pid=610
|
| |
| |
