| Валентина_Кочерова | Дата: Понедельник, 29 Фев 2016, 11:22 | Сообщение # 1 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Online | ИВАН ИВАНОВИЧ СОЛЛЕРТИНСКИЙ
(03.12. 1902 - 11.02. 1944)
И.Андроников, близкий знакомый Соллертинского, так отзывался о нём: «Это был талантливейший, ученый-музыковед, критик, публицист, выдающийся филолог, театровед, историк и теоретик балета, блистательный лектор, человек феноменальный по образованности, по уму, острословию, памяти - профессор консерватории, преподававший, кроме того, и в Театральном институте, и в Хореографическом училище, и в Институте истории искусств, где на словесном отделении он читал курсы логики и психологии, а другое отделение посещал как студент. А получая положенную ему преподавательскую зарплату, в фин. ведомости расписывался иногда, как бы ошибкою, по-японски, по-арабски или по-гречески: невинная шутка человека, знавшего 26 иностранных языков и 100 диалектов!».
Долгие годы Ивана Ивановича связывала дружба с Д.Шостаковичем, повлиявшая на развитие творчества композитора. Второе фортепианное трио Шостаковича, написанное в 1944 г., посвящено памяти Соллертинского. Великий композитор однажды заметил: «Работая над своими новыми сочинениями, я всегда думаю: а что бы об этом сказал Иван Иванович? Говорили, что Соллертинский знает все языки, какие только существуют и существовали на земном шаре, что он изучил все науки, что знает наизусть всего Шекспира, Пушкина, Гоголя, Аристотеля, Платона, что он знает... одним словом он знает всё. Невольно у меня сложилось такое о нём впечатление, что это человек необыкновенный, что с ним трудно и неловко человеку обыкновенному, среднему, и когда в 1921 г. один мой друг познакомил меня с Соллертинским, то я поскорее стушевался, так как чувствовал, что мне очень трудно будет вести знакомство со столь необыкновенным человеком...»
Однако вскоре Дмитрий Дмитриевич был поражён, что Иван Иванович оказался невероятно весёлым, простым, блестяще остроумным и земным человеком. А стушеваться было от чего даже гениальному композитору. По словам самого Соллертинского, он знал 32 языка, без подготовки мог читать лекции на любом романском языке. Знал психологию, обладал феноменальной памятью. Мог наизусть читать страницы Сервантеса, им любимого, на языке оригинала. Он просматривал текст как бы по диагонали, запоминая всю страницу, потому мог прочитать только что вышедший роман «Пётр Первый», пока ехал в трамвае, попросив книгу у своих знакомых, оказавшихся попутчиками. Память была не только зрительной, но и слуховой... Соллертинский уважал людей, имеющих мужество сказать: «Не знаю».
- Только дурак этого стыдится, - говорил он. Больше ценил природный ум, нежели знания, считая, что последние нетрудно приобрести и накопить, а ума занять не у кого.
В музыкознание Соллертинский пришёл уже сложившимся учёным-филологом. По словам Шостаковича, казалось, что слушание музыки для него - величайшее из всех существующих наслаждений. В 22 года он записал в своём дневнике: «Поведать о себе словами не могу. Музыка - тот идеальный язык, которому принадлежит всякая частица моего этоса».
В юношеские годы Иван внёс в записную книжку изречение А.Блока: «Новое всегда тревожно и беспокойно. Тот, кто поймёт, что смысл человеческой жизни заключается в беспокойстве и тревоге, тот перестанет быть обывателем».
Эти слова - эпиграф жизни Соллертинского. Он язвительно говорил о критиках, которые бесстрастно пишут о страстности в искусстве. Самого его привлекали трагедия и драма, комедия и фарс, клоунада. Равно близки ему были Шостакович и Оффенбах, Достоевский и Чаплин. Все 9 муз, по его словам, были одинаково дороги его сердцу...
Прадед Соллертинского был человеком духовного звания. Отца тоже звали Иваном Ивановичем. Он был чиновником министерства юстиции, постоянно жил в Петербурге, но по долгу службы годами пребывал в других городах. В Витебске, куда он был направлен председателем окружного суда, познакомился с Екатериной Иосифовной Бобашинской, женился на ней. Там в 1902 г. и родился старший сын, по семейной традиции названный Иваном. В 1906 г. семья вернулась в Петербург, а в 1907 г. скончался отец. Мать осталась с тремя малолетними детьми на руках. Летом 1919 г. семья переехала в Витебск, где жили родственники матери. В 1921 г. Иван уехал в Петроград, где поступил на романо-германское отделение университета, кроме того, занимался в институте истории искусств... Он не раз повторял: «Знать свою профессию - это, прежде всего, любить её».
С.Танеев однажды заметил, что специалист не любит, но умеет, а дилетант любит, но не умеет. Соллертинский являлся опровержением этого правила. Музыковед, театровед, литературовед, историк и теоретик балетного искусства (разбирался в технике танца как профессионал), знаток в области истории и философии. Знал наизусть все симфонии Малера и Брукнера. Читать партитуру симфонии было для него всё равно, что услышать саму музыку. Людвиг Тик сказал, что ирония - это способность души подняться над собой. Приведший эти слова современник Соллертинского заметил, что ирония - существенная сторона романтического восприятия, и что Иван Иванович был романтиком по отношению к жизни и искусству, которому служил как рыцарь. И музыке он себя посвятил как наиболее романтическому из искусств, не просто слушая музыку, но и жил её ритмами, ощущая её не только душевно, но и физически, его дыхание становилось убыстрённым, прерывистым, порой выступали слёзы.
Соллертинский был просветитель. Познакомить слушателей с неизвестными шедеврами для него было важнее создания книг. Благодаря ему были поставлены многие драм. и оперные спектакли. Он был худруком Ленинградской филармонии и добивался исполнения произведений многих композиторов, ранее в нашей стране не исполнявшихся. Лекции Соллертинского были в самых разных аудиториях и на самые различные темы. Они были импровизациями, чему помогали его огромные знания. Иван Иванович однажды шутливо пожаловался, что ему не хватило времени подготовиться к лекции, думал, что она состоится на 4-м этаже, а её перенесли на 2-й. Считал, что лектор обязан уметь говорить о произведении и 5 мин., и час, но в любом случае суметь сказать главное. Он умел найти общий язык с любым человеком, который был ему интересен. Был прост в общении, равнодушен к своей внешности. На замечание, что его костюм блестит, ответил, что это блеск советского музыкознания. Чувство юмора было изо всех его даров наиболее развито в нём. Склонен к мистификациям, остр на язык: «Талант и глупость долго не уживутся, глупость непременно одолеет талант».
Многие отмечали его щедрость, чуткость, мягкость характера. У него было острое чувство временной ограниченности жизни. Уверял, что до 40 лет не доживёт (умер он в 41 год). Из этого чувства - огромная жажда жизни, стремление сделать всё, что можно за отпущенные ему годы. Говоря о музыке, вызывал в памяти саму музыку. Вот как он пишет о Фантастической симфонии Берлиоза, её 5-й части под названием «Ночь на шабаше ведьм»: «Берлиоз словно опьянён оркестровыми возможностями. Щедрыми пригоршнями он сыплет инструментальные находки одну за другой. Тут и высокие тремоло скрипок, и шуршащие, стрекочущие скрипки, словно имитирующие пляску скелетов, и пронзительный писк кларнета, излагающего окарикатуренный, опошленный лейтмотив, и колокола, и неистовствующая медь...»
О языке Соллертинского можно судить по его словам о Первой симфонии Малера: «Первые страницы партитуры, ещё влажные от капель росы. Оркестр в первой части разражается звонким молодым хохотом. Финал третьей части - бесконечная усталость разгримировавшегося шута. Веками культуры воспитанная стыдливость заставляет европейца при лирическом излиянии надевать маску («чаплинское» в Малере), нервный шок, идущий от музыки Малера, психическая напряжённость, та наэлектризованность атмосферы, которая ощущается во время исполнения произведений Малера и Чайковского. Рождение симфонии из песни. Демократизация симфонии».
Когда так пишут о музыке, хочется поскорее послушать эти произведения.
Умер Соллертинский в эвакуации в Новосибирске. Д.Шостакович: «Смерть И.И. Соллертинского - это тяжёлая утрата для муз. искусства. Немного было людей, так горячо и страстно любящих музыку. Он прямо ликовал при появлении свежего и талантливого явления. Он яростно ненавидел пошлость и дурной вкус, рутину и посредственность. Он всегда или любил или ненавидел. И с годами у него не пропало это качество, а всё больше обострялось. Пристрастие - это драгоценное качество всякого художника. Нет больше среди нас музыканта огромного таланта, нет больше весёлого, чистого, благожелательного товарища, нет у меня больше самого близкого друга».
Александр Михайловъ
http://www.proza.ru/2009/12/12/629
Витебск
ВОСПОМИНАНИЕ ОБ И.И. СОЛЛЕРТИНСКОМ
Вышло так, что в последнем классе училища, весною 1922 г., нас, кроме танцев, нечему было больше учить. В достаточной степени необразованные, кое-как проучившись все первые послереволюционные годы, мы формально закончили семилетку в 6 лет (тогдашнее среднее образование) и ничего другого нам не полагалось. По "малолетству" (нам было по 16 лет) нас не хотели принимать в бывший Мариинский театр, и надо было оставаться в училище еще на год. Нас отчислили из интерната, мы жили дома и считались в школе отщепенцами. Знаменитая инспекторша В.И. Лихошерстова считала нас «заразой для училища», хотя кроме факта существования ничего предосудительного от нас не исходило. Директор училища А.А. Облаков достал необходимые средства и организовал для нас цикл гуманитарных лекций, назвав нашу группу «студия». В классы с партами нас не пускали, занятия происходили в кабинете директора.
Зима 1922-1923 г. была холодной, а отапливались немного только танцевальные залы. Приходили мы в директорский кабинет, переодевшись после урока классического танца, в шубах, валенках и рукавицах; усаживались вокруг большого письменного стола и, в ожидании лекций, без стеснения клали ноги на стол. Наготове у нас всегда было объяснение: ногам нужен отдых, - так говорят все балерины, а скоро урок поддержки или репетиция. Если читать лекцию приходил А.Гвоздев (будущий профессор) или театровед Извеков, ноги молниеносно исчезали под столом. Появление И.И. Соллертинского не вызывало никаких телодвижений. Мы продолжали уютно сидеть в кожаных креслах, расположив ноги на столе. Соллертинский был всего на 3-4 года старше нас, одет в прохудившуюся солдатскую шинель времен Гражданской войны, носил рваные башмаки, а на голове - суконный башлык. Видел ли он нас и наши позы, не знаю...
Входя, он быстро садился в директорское кресло, и его небольшие с зеленоватым блеском глаза на бледном одутловатом лице всегда смотрели поверх наших голов в одному ему известные дали. Отрывисто, с легким повизгиванием в голосе, начинал занятия. Читал нам западную литературу. Начав безо всякого предисловия с «Песни о Роланде». На столе лежала книга, но читал он весь текст наизусть, без пропусков. Мы удивлялись, не зная еще, какой необычайной памятью обладал этот человек. Он знал не только наизусть целые произведения, но и безошибочно мог сказать, на какой странице написан тот или иной абзац. Гениальная сверх память, благодаря которой он без труда говорил на всех европейских языках и в короткий срок изучил санскрит. Знал все оркестровые партитуры и мог на память, мысленно, продирижировать для себя любую симфонию.
Встречая его иногда на улице, преимущественно на Невском, мы громко возглашали: « Здрасьте, Иван Иванович!» Ответа не было. Слегка согнувшись, глядя поверх прохожих, никого и ничего не замечая, Соллертинский шел всегда по левой стороне тротуара, что-то бормоча, размахивая кистью правой руки на манер дирижерской палочки. Левою рукою он крепко прижимал к пояснице старенький портфель. Готовые насмешничать по любому поводу и без повода, мы никогда над ним не смеялись. Нас подкупала его доброжелательная вежливость, простота, наивная уверенность в том, что мы образованы ничуть не меньше, чем он сам, а главное - одержимость музыкой, литературой. Мы и сами были одержимы своим искусством и всем, что удавалось посмотреть и услышать. Пробирались на бесплатные вечера Маяковского и Есенина в бывший зал Госдумы, ходили на оперные и драм. спектакли в Малый Оперный театр, дружили со взрослыми по сравнению с нами художниками Б.Эрбштейном и В.Дмитриевым, учениками АХ по классу Петрова-Водкина, впоследствии известными театральными художниками. И питаясь дома преимущественно ячневой кашей и брюквой, постоянно мечтали о соблазнительных булочках и пирожных, в изобилии выставленных в окнах нэпманских кондитерских.
Встречи в юности с Соллертинским и, кажется, первые в его жизни лекции, прочитанные нам - еще несмышленышам, связали дружбой некоторых из нас с Иваном Ивановичем на всю дальнейшую жизнь, а самого его сделали любителем хореографии, постоянно посещающим балетные спектакли школы и театра. Впоследствии Соллертинский стал членом худсовета при театре им. С.М. Кирова. Спустя несколько лет, когда мы были уже артистами Кировского театра, он начал читать в Филармонии перед симфоническими концертами свои интереснейшие лекции, пропагандируя малоизвестную тогда в России музыку Малера и Брукнера. Нам в это время удалось прослушать много симфонических произведений с иностранными дирижерами, в том числе и с Отто Клемперером.
Иван Иванович устраивал так, что все лучшие концерты назначались в выходной день балетной труппы. Это была наша общая с ним маленькая тайна. Мы забирались наверх на хоры, брали с собою коврики и усаживались прямо на полу. Если мы бывали свободны, он звал нас иногда и на дневные оркестровые репетиции. Пожалуй, это было еще интереснее настоящих вечерних концертов. Довольно хорошо зная с детства фортепианную музыку, я не знала тогда симфоническую. Остановки во время репетиции, частые повторения отдельных тактов и фраз симфоний, помогали воспринимать целиком все произведение. Замирало сердце, когда сухой легкий стук дирижерской палочки по пюпитру внезапно останавливал оркестр. Затем голос дирижера произносил магическое: «Цифра такая то...», и фразы повторялись. В совершенно пустом зале нет никого кроме нас и Ивана Ивановича, склонившегося над партитурой в углу, за колонной. Из верхних окон на хорах, в архитектурной перспективе которых при взгляде снизу получалась острая скошенность амбразур, напоминающих готические соборы, лился глубокий синий дневной свет, очень чистый и холодный. Волшебные часы, проведенные вне времени и пространства...
После этих репетиций я обычно шла к одной моей приятельнице, на квартире которой Иван Иванович терпеливо и щедро приобщал нас двоих к французскому языку. На столе лежал Ромен Ролан «Жан Кристоф». Онобладал добродушным, мягким характером с некоторой склонностью к иронии, вполне безобидной. На протяжении многих лет знакомства я не помню его сердитым или раздраженным. Обожал сниматься, но обязательно на рынках, у уличных «пятиминутных» фотографов, на фоне, намалеванных вместе корабля, аэроплана, роскошных колонн и гор. Если попадался экран с изображением лихого казака с саблей и на коне, он не мог удержаться от соблазна сфотографироваться, просунув голову в спец. отверстие между папахой и шеей. (На этих фотографиях сходство Соллертинского с актером театра Мейерхольда И.Ильинским получалось поразительное). Пока фотограф удалялся в маленькую будку приготавливать карточки, Иван Иванович успевал поговорить с молочницей, с женщиной, торговавшей трехкопеечными ирисками. Ему органически было присуще чувство демократизма, которое позволяло одинаково естественно держать себя в беседе с чопорными иностранными дирижерами и персонажами тогдашних толкучих рынков.
Крупнейший ученый-музыковед своего времени, смелый исследователь истории театра (в частности, французского), знаток оперы, балета, литературы, лектор по психологии и эстетике, публицист и переводчик... Невозможно перечислить все, что сделано Соллертинским за недолгие годы его жизни и, при всей занятости и огромном объеме различных работ, он всегда был простым, приветливым, без тени усталости и доступным каждому.
В.С. Костровицкая, балерина Мариинского театра, педагог Ленинградского балетного училища, автор нескольких книг по классическому балету, заслуженный деятель искусств БССР.
Ленинград, 1969 г.
http://www.chagal-vitebsk.com/node/299
И.И.Соллертинский. «Переводчик вечности»
|
| |
| |
