| Валентина_Кочерова | Дата: Понедельник, 01 Авг 2016, 11:28 | Сообщение # 1 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | НАДЕЖДА АЛЕКСАНДРОВНА ЛОХВИЦКАЯ (ТЭФФИ)
(24.04. 1872 - 06.10. 1952)
Русская писательница и поэтесса, мемуаристка, переводчица. С самого рождения и до смерти, у легендарной Тэффи было 2 качества, на первый взгляд взаимоисключающих. Она писала так просто и ясно, что была понятна и высшему обществу, и приказчикам, и швеям, и адвокатам. Но при этом в ней самой простоты не было и на грош. Впрочем, иначе имя Надежды Лохвицкой, великой Тэффи, не было бы вписано в историю литературы XX в. золотыми буквами. А она вошла в нее, оставила колоссальное лит. наследие, ввела моду на «женский юмор» и ушла, так и оставшись загадкой даже для ее биографов.
Надежда родилась в семье петербургского адвоката А.В. Лохвицкого и была самым младший ребенком. Отец девочки был человеком известным и обеспеченным, и трое его детей получили прекрасное образование и отличались множеством талантов. Вероятно, благодаря матери, француженки по крови, обожавшей литературу, обе дочери писали, да и сын Николай тайно увлекался стихотворчеством.
Старшая дочь, Машенька, или Мирра, подавала большие надежды как тонкий лирик. Ее стихами восхищались К.Бальмонт (явно в Машу влюбленный) и И.Северянин, считавший ее своим учителем. Но в 36 лет Мирра скончалась от туберкулеза. Бальмонт назвал свою дочь Миррой в память о поэтессе Лохвицкой. Ну, а младшая дочь Лохвицких, Надя, также начинала со стихов - изящных и наполненных юмором и лукавством. Многие из них чудесно исполнялись под гитару и потом на многие года перекочевали на сцену - взять хотя бы знаменитого «Карлика»:
Мой черный карлик целовал мне ножки,
Он был всегда так ласков и так мил!
Мои браслетки, кольца, брошки
Он убирал и в сундучке хранил.
Но в черный день печали и тревоги
Мой карлик вдруг поднялся и подрос:
Вотще ему я целовала ноги -
И сам ушел, и сундучок унес!
Закончив гимназию, она очень быстро вышла замуж. Владислав Бучинский был поляком и выпускником юр. отделения Петербургского университета, обладал умом, приятной внешностью и обворожительными манерами, сердце недавней гимназистки покорил без труда и, главное, понравился ее родителям. Семейную жизнь супруги Бучинские начали в Тихвине, где Владиславу предложили место судьи. Юная жена старательно вела хозяйство, любила мужа, рожала детей и потихоньку продолжала писать стихи. Но, к ее собственному ужасу, писательство не желало превращаться в хобби, а напротив, занимало в ее душе все больше и больше места.
Первое стихотворение Надежды напечатал в 1901 г. журнал «Север» – и, вроде бы, попало оно в редакцию чуть ли не случайно, с легкой руки какого-то знакомого. Автору прислали гонорар, и судьба Н.Лохвицкой поставила перед ней выбор: или бросить творчество, или посвятить ему жизнь. Надежда выбрала второе. Валерия, Елена и Янек остались на попечении мужа и гувернантки, а их мать, оставив налаженный быт, ушла в мир литературы. Вскоре она написала одноактную пьесу и отправила ее в Суворинский театр под псевдонимом «Тэффи». Пьесу приняли к постановке в Малом театре, премьера прошла с грандиозным успехом – и псевдоним, оказавшийся и впрямь счастливым, остался с писательницей навсегда.
Кстати, откуда же взялось имя Тэффи? Надя искала его долго, мучительно размышляя: «Нужно такое имя, которое принесло бы счастье. Лучше всего имя какого-нибудь дурака - дураки всегда счастливые».
Однажды такой дурак, вдобавок везучий, ей вспомнился: звали его Степан, для домашних - Стеффи. Отбросив первую букву имени, «дабы дурак не зазнался», Надя подписала одну из своих пьес: «Тэффи». На премьере журналист спросил ее о происхождении псевдонима, и она смущенно ответила, что это «такая фамилия». А кто-то предположил, что имя было взято из песенки Киплинга «Тэффи из Уэльса». Надя посмеялась и... согласилась с этой версией.
За стихами и пьесой последовали сначала рассказы, потом фельетоны, которые охотно публиковали многие газеты и журналы. Она писала чудесные юмористические произведения, что само по себе было, да и остается редкостью - женщин-юмористов не так много. Рассказами и фельетонами Тэффи зачитывались, и в начале XX в. мир русской прозы имел уже не только короля сатиры и юмора - блистательного А. Аверченко, но и обрел королеву - Тэффи. К таланту Аверченко высшее общество относилось слегка свысока, к Тэффи - с настороженностью, но читатели голосовали за них чтением. И если Л.Н. Толстой ее воспринимал не слишком серьезно, то Софья Андреевна просто зачитывалась ее произведениями. А еще Тэффи стала героиней в глазах молодежи: вот уж кто рвал из рук выпуски «Сатирикона» и «Русского слова»! И первая ее книга «Юмористические рассказы», изданная в 1910 году, до революции была переиздана 10 раз!
Н.Тэффи долго работала в «Сатириконе», редактором которого был А.Аверченко. В отличие от его творчества, проза Тэффи оказалась не только смешной, но и полной сочувствия к своим персонажам, и новых рассказов ждала от писательницы вся Россия. Помимо безусловного таланта, Надежда Александровна была наблюдательна, независима в суждениях, никому не льстила и никого не обижала, ни над кем не смеялась, а просто шутила – неудивительно, что ее творчество любили в самых разных соц. слоях общества – от приказчиков до профессоров. И чуть ли не самым горячим поклонником оказался император Николай II, пожелавший видеть в сборнике к трехсотлетнему юбилею династии Романовых из всех русских писателей «одну Тэффи». Выходили духи «Тэффи» и конфеты «Тэффи» – словом, популярности писательницы можно было позавидовать.
Перед революцией обе столицы России сходили по Тэффи с ума. Из-за нее стрелялись, и не раз, даже не будучи знакомыми с нею. Вокруг нее был также сонм поклонниц, прозванных «рабынями», - они бились между собой за право сидеть или лежать у ног «хозяйки». А потом грянула революция. Февральскую Тэффи приняла, увлеклась в то время творческими поисками «Дома искусств», охотно взялась вместе с Сологубом требовать охраны культурных ценностей Петербурга.
Предположительно 1916 г. В разгар Первой мировой войны Тэффи много раз выезжала на передовую и работала там сестрой милосердия. На фото она демонстрирует трофеи, привезенные с войны, - в том числе трофейную немецкую винтовку со штыком.
Однако из их усилий практически ничего не получилось. После октября 1917 г. жизнь стала голодной и холодной, дореволюционные газеты и журналы закрылись, а с новыми Надежда Александровна сработаться не сумела. В 1919 г. она уехала в Киев, потом в Одессу, потом в Новороссийск. Эмигрировать сначала не собиралась, но мир вокруг становился все нереальнее день ото дня – голод, грабежи, непонятные идеи, обещавшие светлое будущее, рассмотреть которое она не сумела.
В 1920 г. Тэффи оказалась в Париже. Начало 1920-х в Париже - это великолепный французский «русского розлива». Она была не одинока: рядом - сплошь коллеги по цеху, Бунин с Муромцевой, Берберова и Ходасевич, Гиппиус и Мережковский. Осмотревшись, она поняла, что должна делать, и, попривыкнув к далеко не сахарному эмигрантскому быту, устроила лит. салон. Она писала, причем настолько удачно, что в 1920 г. одну из ее работ перепечатала «Правда»!
Примерно 1925 год. Тэффи во времена эмиграции
Тэффи встречала прибывавших русских, утешала, помогала, веселила и снова писала. Ее юмор по-прежнему остался добрым, а взгляд – острым, и эмигрантские издания Парижа, Берлина, Риги печатали ее произведения с удовольствием. Устроилась и личная жизнь писательницы – долгое время она жила с П.А. Тикстоном. Брак этот был гражданским, но очень счастливым. Тикстон, наполовину британец, наполовину русский, сын калужского промышленника, бежал в Париж от ужасов революции и даже исхитрился сохранить кое-какие деньги. Правда, когда грянул мировой кризис, его сбережения пропали, и этот удар Павел Андреевич не пережил.
После смерти Тикстона Надежда Александровна всерьез собралась оставить литературу и заняться каким-нибудь женским делом – шить платья или делать шляпки. Однако бросить писать так и не смогла, хотя ей пришлось закрыть салон, на содержание которого просто не было денег. А потом стали уходить те, кто был дорог. К моменту оккупации Парижа войсками фашистской Германии Тэффи был уже немолода. Она не покинула город, мужественно переносила все невзгоды, холод, голод, ночи в бомбоубежище. Сидя в окружении таких же, как она, измученных людей, Тэффи считала личные потери: перед войной умер поэт Ходасевич, в 1941 г. ушел в вечность Мережковский, в 1942 г. - Бальмонт. Ее отрадой был и оставался Бунин.
А она была отрадой для него. Жизнь писателя-гения была полна трудностей, и он находил успокоение в общении с Тэффи - легкой, воздушной, мудрой и ироничной. Он был блестящим прозаиком, но не комедиантом от литературы, и то, как могла смешить Тэффи, потрясало его. Например, Тэффи писала в рассказе «Городок»: «Городок был русский, и протекала через него речка, которая называлась Сеной. Поэтому жители городка так и говорили: живем худо, как собаки на Сене…» Бунин гомерически хохотал, забывая о проблемах....
Ей было уже под 70, но на сотрудничество с немцами писательница не пошла и мужественно терпела знакомый по революционным годам ужас войны. Когда стало совсем плохо уехала из Парижа в Биарриц, и в 1943 г. разнесся слух о том, что Тэффи умерла., а в «Новом журнале» Нью-Йорка появился некролог. К счастью, слух оказался ложным, и Надежда Александровна даже нашла в себе силы шутить по этому поводу. В 1944 г. немцев из Франции выгнали, но эту огромную радость писательнице омрачила старость. Сил работать практически не осталось, но Надежда Александровна не жаловалась, принимала мир таким, какой он есть, и ждала неизбежного в небольшой квартирке, заставленной книгами. По договоренности с ее другом, литератором А.Седых, эмигрировавшим в 1941 г. в США, ей выплачивал маленькую пенсию филантроп и миллионер Атран. В 1951 г. Атран умер, и пенсия закончилась. После войны Тэффи начали активно печатать в США. Париж жил ее остротами. А в 1946 г. советская делегация приехала в Париж специально для того, чтобы дать разъяснения относительно Указа правительства о возвращении русских эмигрантов на родину.
1946 г, Франция, окрестности Парижа. Встреча советской делегации с писателями-эмигрантами: в 1-м ряду стоит слева Б. Пантелеймонов, справа от него - К.Симонов, сидит слева Н.Тэффи, справа, 3-й по счету - И.Бунин.
Они много общались с К.Симоновым, что позже он опишет в своих воспоминаниях, и у Тэффи будет щемить сердце - как и куда ушло все то, чем она жила давным-давно… Что составляло отраду ее жизни? Люди, как всегда - только люди. Она умела найти доброе и хорошее в любом человеке. Обнаружила, что демонический Ф.Сологуб невероятно добр, а холодная Гиппиус на самом деле всего лишь носит маску, будучи милой и нежной. Ее волновал человек как личность: «Я мечтаю написать о второстепенных героях. Больше всего хочется написать об Алексее Александровиче Каренине, муже Анны. К нему у нас ужасно несправедливы!» - говорила она незадолго до смерти. И в этом - вся Тэффи.
Последние годы жизни она провела на тихой улочке Парижа рю Буассьер, ее старшая дочь Валентина (Валерия) Владиславовна Грабовская, потерявшая во время войны мужа, работала в Лондоне, младшая, Елена Владиславовна, драм. актриса, жила в Варшаве. Отметив свои очередные именины, спустя неделю, Тэффи скончалась. Ей было 90 лет. Через два дня ее отпели в соборе и похоронили на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем. Людей было немного. Бунина похоронили тут же год спустя. За гробом академика, Нобелевского лауреата шли 11 человек... Надежда Александровна успела издать в Нью-Йорке еще одну свою книгу – «Земная радуга». В ней писательница исповедовалась перед читателями и самой собой, прощалась с живыми и обращалась к Богу с просьбой прислать за ней его лучших ангелов.
«Жизнь, как беллетристика, страшно безвкусна. Красивый, яркий роман она может вдруг скомкать, смять, оборвать на самом смешном и нелепом положении, а маленькому дурацкому водевилю припишет конец из «Гамлета»...(Надежда Тэффи)
http://www.nice-places.com/data/articles/gallery/227/1532.JPG
http://www.people.su/131587_2
http://moscvichka.ru/moscvic....68.html
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Пятница, 14 Апр 2023, 22:36 | Сообщение # 2 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | КОТИКОВАЯ ШУБА ДЛЯ ЭМИГРАЦИИ
..Впереди был океан, справа – скала с профилем императора Наполеона, а внизу под зелёным склоном с тропинками, проторенными пушистыми странниками-песцами, ревели, играли, плескались в прибое морские котики. Здесь, на острове Беринга, в семистах с небольшим километрах солёных вод от Петропавловска-Камчатского, много что могло на ум прийти, а припомнилась блестящая юмористка и поэтесса Н.Тэффи. А всё дело в тех самых морских зверях, которых столетиями истребляли именно здесь – на Командорских островах – ради драгоценного меха и которые ценою собственных, пусть даже неодушевлённых, жизней согревали множество людей в студёные зимы.
Голодная и холодная Москва 1918 г., Тэффи – некоронованная, но уже общепризнанная «королева юмора» – собиралась вернуться через месяц, но оказалась после множества приключений, треволнений и сопутствующих трагедий в Париже. Дюжину лет спустя она слегка пришла в себя от ужасов незапланированных странствий и написала кроме многого прочего щемяще-восхитительные воспоминания. В них нашлась страничка и для панегирика морским котикам, шубка из меха которых спасла писательницу для новых свершений во имя русской литературы. В этих пронзительно ностальгических мемуарах она мимолётно, но трепетно обронила несколько благодарных абзацев в адрес ластоногих: «Котиковая шубка – это эпоха женской беженской жизни. Её надевали, уезжая из России, даже летом, потому что оставлять её было жалко, она представляла некоторую ценность и была тёплая – а кто мог сказать, сколько времени продолжится странствие? Котиковую шубу видела я в Киеве и в Одессе, ещё новенькую, с ровным блестящим мехом. Потом в Новороссийске, обтёртую по краям, с плешью на боку и локтях. В Константинополе – с обмызганным воротником, со стыдливо подогнутыми обшлагами и, наконец, в Париже, от 20-го до 22-го года. В 20-ом году – протёртую до чёрной блестящей кожи, укороченную до колен, с воротником и обшлагами из нового меха, чернее и маслянистее – заграничной подделки… В 25-ом набежавшие на нас своры крашеных кошек съели кроткого, ласкового котика. Но и сейчас, когда я вижу котиковую шубку, я вспоминаю эту целую эпоху женской беженской жизни, когда мы в теплушках, на пароходной палубе и в трюме спали, подстелив под себя котиковую шубку в хорошую погоду и покрываясь ею в холода... Милый ласковый зверь, комфорт и защита тяжёлых дней, знамя беженского женского пути. О тебе можно написать тёплую поэму. И я помню тебя и кланяюсь тебе в своей памяти».
О трагедии «Русского исхода» послеоктябрьских лет написано много горького, желчного, язвительного, страшного, но столь пронзительно, а при этом ещё и с ненатужным изяществом, кроме Тэффи, рассказать об этом никто не смог. Тэффи, - Н.А. Лохвицкой в девичестве, Бучинской – в не слишком удачном замужестве, было на кого равняться, и поначалу она отважно попыталась пойти по стопам младшей сестры: ведь трон женской поэзии пустовал, звезда Ахматовой взошла позднее. Стихи Мирры Лохвицкой были милы, очаровательны и удостоились даже снисходительно-благожелательного отзыва Н.Гумилёва. Н.Матвеева ещё полвека назад печально обронила строки о многих своих товарках и товарищах, стремившихся добиться известности под покровительством Эвтерпы и Эрато – муз, ведающих лирической и любовной поэзией: «В поэзию бросаемся, как в Лету». И далее констатировала, что там «забудут нас наверняка»! Ограничься Тэффи этим сладостным, но безысходным для множества других броском, и досталась бы ей в лучшем случае участь автора 2-х – 3-х – 4-х стихотворений в антологиях, подводящих итоги поэзии ХХ в. Но она рискнула испытать себя в юмористической прозе, и это совмещение амплуа принесло ей творческое счастье и всероссийскую известность, затмившие или хотя бы смягчившие предшествовавшие неудачи в личной жизни.
Соц. катаклизмы губят миллионы судеб, но кое-кому и помогают взлететь к новым высотам. У дооктябрьской Тэффи был успех, сочетавшийся с завидными гонорарами и граничащий с обожанием, вниманием публики. Для полного триумфа не хватало только капельки горестей, способных заменить допинг. Гастрольная поездка из голодных столиц на сытый тогда ещё юг (друзья завистливо говорили перед расставанием, что в Киеве «пирожные с кремом») – эта поездка, сама собой обернувшаяся бегством «вниз по карте», как назвала свой нечаянный анабазис сама Надежда Александровна, эту нехватку несчастий вполне восполнила. Впрочем, до Киева, не говоря уже об Одессе, Константинополе и Париже, она в своей котиковой шубке вполне могла и не добраться. Превеликая шутница, с невероятными трудностями добывшая разрешение на свой гастрольный тур, просто не могла остановиться в своём искромётном, но весьма рискованном высмеивании всего и вся. Собравшая к тому времени целую коллекцию старинных русских шалей, она, надеясь всё же на возвращение, доверила её на сбережение приятелю – юмористу, писавшему под псевдонимом Лоло.
Далее слово самой Тэффи: «А вдруг за это время назначат какую-нибудь неделю бедноты или, наоборот, неделю элегантности, и все эти вещи конфискуют? Я попросила в случае опасности заявить, что сундук пролетарского происхождения, принадлежит бывшей кухарке Федосье. А чтобы лучше поверили и вообще отнеслись с уважением – положила сверху портрет Ленина с надписью: «Душеньке Феничке в знак приятнейших воспоминаний. Любящий Вова».
Строго говоря, Надежда Александровна отнюдь не кривила душой и не особо мистифицировала возможных конфискаторов, хотя, фривольничая с подписью, явно перегнула палку. С Владимиром Ильичём она не единожды встречалась революционной порой 1905 г. в редакции горьковско-ленинской газеты «Новая жизнь». На её страницах Тэффи напечатала стихотворение «Пчёлки» о швеях-работницах, случайно попавших на бал, насмотревшихся на разодетых трутней, а потому прозревших насчёт своей участи и сшивших в конце концов революционное знамя. Вполне возможно, что именно это стихотворение подсказало предтече русского феминизма А.Коллонтай, с которой Тэффи опять же была знакома, название её скандальной декларации свободного эроса «Любовь пчёл трудовых». Так что связи в революционных верхах у неё имелись, но «товарищ маузер» тогда мог оказаться весомей, чем знакомства с сильными нового мира! На берегах Сены об этом вспоминалось весело, а чем могла обернуться подобная находчивость в Петрограде или Москве?.Лучше не загадывать. Что касается шалей, то они всё равно исчезли невесть куда, не дождавшись хозяйки.
До Великого Октября Тэффи порхала по жизни и процветала в литературе с иронической улыбкой. Потом иронию сменил сарказм, то и дело оборачивающийся смехом даже не сквозь слёзы, а сквозь рыдания. Первое выступление намечалось в Киеве. Тогда – после Брестского мира и до революции в Германии – на Украине хозяйничали немцы, а попутно делал вид, что руководит псевдонезависи - мой страной, гетман Скоропадский. Дуэт 2-х властей был несколько поласковей позднее пришедшего ему на смену петлюровского шабаша, но знаменитые полугастролёры-полубеженцы (в компании Тэффи ехал и А.Аверченко) много чего по дороге успели натерпеться. Уцелев на советской стороне, они тут же оценили прелести германо-украинского двуединства:
«Голос, менее властный, проблеял :– Уси злизайти! Прыгаем в жидкую скользкую грязь. Прыгаем в неизвестное .Расталкивая нас, лезут в вагон солдаты, проворно выбрасывают наш багаж и задвигают дверь. Ночь, дождь, мутные огоньки ручных фонариков, солдаты…Не могу сказать, чтобы настроение у нас было очень унылое. Конечно, ужин и ночлег в тёплой комнате были бы приятнее, чем мелкий дождичек на открытой платформе, но вкусы у нас выработались скромные. Высокая чёрная тень шагает к нам. Это антрепренёр Гуськин.
- Опять начались муки Тантала – вертишься под дождём и не знаешь, кому совать взятку, – растерянно говорит он.
- Чего они от нас хотят, Гуськин?
- Хотят в карантин сажать. Плохо им, что у них в карантине пусто!..
- Как же быть? Как-нибудь будем. Пуганая ворона на кусты дует. Надо найти, кому дать. Для чего же они карантин выдумали? Нужно только разыскать какого-нибудь, так он нам дорогу покажет!»...
Судя по событиям весны 2022 г., когда многим беженцам не удаётся покинуть Украину без взятки, за 100 с лишним лет незалежные пограничные нравы не слишком изменились. Правда, тогда была проблема въехать, а теперь – выехать, поскольку по своей воле и без казённой надобности туда вряд ли кто стремится! Четверть века назад автору этих строк довелось интервьюировать легендарного и долгие годы запретного у нас издателя не признаваемой в СССР русской литературы Н.А. Струве. Затронули и тему ностальгии у писателей-эмигрантов.
Основатель издательства «YMCA-press» тогда сказал, что истинные таланты даже в ностальгии индивидуальны, и в этой связи выделил Тэффи. Перечитывая позднюю прозу Надежды Александровны, нельзя не признать правоту Струве. Одну из своих «сказок» парижского периода Тэффи так и назвала – «Ностальгия»: «У нас каждая баба знает, если горе большое и надо попричитать – иди в лес, обними берёзоньку, крепко, двумя руками, грудью прижмись, и качайся вместе с нею, и голоси голосом; словами, слезами изойди вся вместе с нею, с белою, со своею, с русской берёзонькой! А попробуйте здесь».
После войны в Париж приехал К.Симонов и не раз встречался с И.Буниным. Любители конспирологии не раз печатно предполагали, что классик советской военной прозы действовал по конфиденциальному поручению высшего руководства СССР, пытаясь уговорить первого нашего нобелевского лауреата по литературе вернуться на родину. По воспоминаниям Симонова, Бунин интересовался, а нельзя ли, приняв советское гражданство, всё же остаться во Франции. На одну из ресторанных встреч была приглашена и Тэффи, и, скорее всего, разговоры об этом мимо неё не прошли. Подумывал ли Иван Алексеевич об этом всерьёз или заранее не собирался выходить в своих намерениях за рамки светской застольной беседы? Надежда Александровна подобных разговоров не вела, но, оставшись парижанкой, гражданство СССР перед уходом из жизни приняла. Для антисоветских послевоенных зарубежных тех лет решиться на такой поступок было, конечно же, совсем непросто.
Олег Дзюба
04.05. 2022. Литературная газета
https://lgz.ru/article....gratsii
ТЭФФИ - НЕЖНАЯ И НЕСРАВНЕННАЯ
О Тэффи написано и сказано немало, особенно о своеобразии её писательского дарования. Успех её произведений зависел от способности автора совместить грустное и смешное. Совсем как в жизни.... Судя по воспоминаниям писательницы, было у неё несколько «любовей», настоящих увлечений. Во-первых, геммологическое, связанное с камнями: «Одно время – это было приблизительно в начале войны – я очень увлекалась камнями. Изучала их, собирала легенды, с ними связанные».
Тэффи нравилось разглядывать индийские и уральские благородные камни, выпытывать тайны у знатоков геммологии, рассматривать, как играют под лампой разложенные на чёрном бархате синие, зелёные, красные огоньки. Вот изумруд. Если его показать змее, у неё потекут слёзы: этот цвет напоминает ей об утраченном рае и собственном грехе. Вот аметист, камень целомудрия и смирения. О нём у Тэффи есть такие стихотворные строчки:
Побледнел мой камень драгоценный,
Мой любимый тёмный аметист.
Этот знак, от многих сокровенный,
Понимает тот, кто сердцем чист...
Красив, конечно, и кровавый рубин, камень влюблённых, который одним своим видом опьяняет, и алмаз, «яспис чистый, символ жизни Христовой». А вот опал опасен, он приносит несчастия своему обладателю. Странно, но Тэффи, знающая о дурной репутации камня, всё-таки его приобрела: «И вот тут-то и началось… Он просто схватил жизнь, охватил её своим чёрным огнём, и заплясала душа, как ведьма на костре. Свист, вой, искры, огненный вихрь. Весь быт, весь лад – всё сгорело. И странно, и злобно, и радостно».
Радостно потому, что больше всего Тэффи ненавидела скуку, время, когда ничего не происходит. Даже шторм, революции, угроза смерти для неё лучше, чем застывшая неопределённость, нестерпимое бездействие. Кошка, которая гуляет сама по себе. Наверное, это про Тэффи. Тут и грация, и природное очарование, и закрытость, самость. Любовь к кошкам для неё – способ отличить своего от чужого: «Люди для меня делятся на тех, кто любит кошек и кто их не любит. Человек, не любящий кошек, никогда не станет моим другом. И наоборот, если он кошек любит, я ему многое за это прощаю и закрываю глаза на его недостатки».
Того, кто кошками не интересуется, Тэффи считала человеком с изъяном, подозрительным и неполноценным типом: «Вот даже В.Н. Бунина – на что уж, кажется, она добра и мила, а что она не переносит кошек, боится их, как стена между ней и мной. Близости, дружбы между нами настоящей быть не может. Всегда чувствую отчуждённость. Симпатизирую ей сдержанно, признаю все её бесспорные качества. Но кошек ей простить не могу», – признавалась Тэффи. На вопрос, есть ли у неё стихи о кошках, писательница отвечала, что кошачьих стихов у неё набралось бы на целый том, «но они слишком интимны, чтобы их обнародовать, предавать гласности».
И. Одоевцева вспоминает, как Тэффи в шутку и всерьёз говорила, что у неё есть «целый кошачий эпос», в котором на правах главных героев фигурируют брутальный Тигрокот и нежная Белолапка, «кошачьи Тристан и Изольда или Ромео и Джульетта», и что в её произведениях много «других вымышленных кошек и котов». Действительно, в рассказах писательницы коты наследили изрядно. То они верховодят в доме и носят человечьи имена, как обнаглевшие Яков-Николай и Франц из рассказа «Кошки», то становятся мистической кошкой Питти, которая в финале оказывается попугаем, но самым волшебным образом успевает наладить жизнь нескольких соседей своего хозяина («Кошка господина Фуртенау»).
В Петербурге Тэффи знали не только как автора юмористических рассказов, но и как сочинителя и исполнителя «очаровательных нежных и совершенно самобытных песенок», которые она исполняла «небольшим, но приятным голоском». Она признавала над собой «власть струн». Ещё ребёнком Надя услышала в Мариинском театре «Соло на арфе» Цабеля и испытала настоящее потрясение. Дома она плакала, не в силах «рассказать о неизъяснимом восторге, о блаженной струнной тоске».
Много позже, покидая родину и переезжая из одного города в другой, Тэффи возила с собой свою гитару, «любимицу, певучую радость». Для неё это не просто муз. инструмент, это живое существо, тонко чувствующее настроение того, кто взял его в руки: «Старая, пожелтевшая гитара, с декой тонкой и звонкой, – сколько в ней накоплено звуков, сколько эманации от песенно касавшихся пальцев; такая гитара – дотроньтесь до неё! – сама поёт, и всегда в ней найдётся струна, настроенная созвучно какой-то вашей струне, которая ответит странным физическим тоскливо-страстным ощущением в груди, в том месте, где древние предполагали душу…»
В одной из анкет Тэффи написала, определяя природу своего творческого метода, что изначально предпочитала наблюдать, а не фантазировать. С первых юношеских произведений начал складываться её особый стиль: «Я любила рисовать карикатуры и писать сатирические стихотворения». Но сатира у Тэффи совсем не злая, не обличающая, а сочувствующая. Следуя за своим талантом подмечать в людских характерах нечто глубинное, скрытое от любопытных глаз, писательница раскрывает в своих персонажах их потаённую нежность, наивность или детскую беспомощность перед обстоятельствами жизни. Детали повествования могут быть смешными, но это не обидный смех автора, желающего уязвить, а в большей степени горестная улыбка и сопереживание человека, склонного к состраданию. «В каждой душе, даже самой озлобленной и тёмной, где-то глубоко, на самом дне, чувствуется мне присушенная, пригашенная искорка. И хочется подышать на неё, раздуть в уголёк и показать людям – не всё здесь тлен и пепел».
В жизни Надежды Александровны было немало горестных моментов и трагедий. Чего стоят только развал семьи, разлука с тремя детьми, вынужденная оторванность от родины и ностальгия, лишающая воли к жизни. «Приезжают наши беженцы, измождённые, почерневшие от голода и страха, отъедаются, успокаиваются, осматриваются, как бы наладить новую жизнь, и вдруг гаснут. Тускнеют глаза, опускаются вялые руки и вянет душа, душа, обращённая на восток. Ни во что не верим, ничего не ждём, ничего не хотим. Умерли. Боялись смерти большевистской – и умерли смертью здесь. Думаем только о том, что теперь там. Интересуемся только тем, что приходит оттуда. А ведь здесь столько дела. Спасаться нужно и спасать других. Но так мало осталось и воли, и силы…» («Ностальгия»)
Тэффи была не из тех, кто любит жаловаться на судьбу или выставлять свои переживания напоказ, но в беседах с небезразличными ей людьми иногда проскальзывали и чувство одиночества, и скрытые печали, и боль потерь. По воспоминаниям И.Одоевцевой, Надежда Александровна пыталась сама над собой подшучивать и прятать сетования за «милым, лёгким смехом». А ещё ей, как человеку думающему и впечатлительному, сложно было сохранять эмоциональное равновесие, когда некуда было приложить силы. «Всё от безделья, от скуки. Печататься негде, впрок я писать не умею, вот глупые мысли и расплодились в мозгу, как тараканы. Шуршат, бегают, усиками шевелят. А мне от них коломятно и тошно», – признавалась она.
Как писатель Тэффи и за рубежом не потеряла популярности, её публикации в эмигрантских газетах и журналах пользовались большим успехом у русских, давали им жизненный импульс. Она многим помогала, занималась благотворительностью, была деятельна и добра. Эта цельность натуры, такой нежной, женственной и сильной при этом, восхищала и вызывала уважение.
«Сестра нежности – жалость, и они всегда вместе», – таково было убеждение Тэффи, а жалеть надо не на словах, а на деле: кому-то денег одолжить, кому-то платье сшить, кого-то просто выслушать и поддержать... Когда читаешь рассказы, воспроизводящие какие-то эпизоды из её детства, понимаешь, как добродетельна и добродеятельна была натура Наденьки Лохвицкой. Вот она, перечитывая «Войну и мир» Толстого, страшно переживает за Андрея Болконского и мечтает отправиться к автору с просьбой переписать роман, чтобы благородный князь не умирал, ведь это так несправедливо: «Ночью, лежа в постели, я спасала его. Я заставляла его броситься на землю вместе с другими, когда разрывалась граната. Отчего ни один солдат не мог догадаться толкнуть его? Я бы догадалась, я бы толкнула. Потом посылала к нему всех лучших современных врачей и хирургов».
Тэффи спасала, защищала, поддерживала. Этим она, хрупкая, нежная и несравненная, занималась как в творчестве, так и в реальной жизни. И по сей день её творчество дарит наслаждение, вызывая сквозь смех очищающие слёзы.
Я – белая сирень. Медлительно томят
Цветы мои, цветы серебряно-нагие.
Осыпятся одни – распустятся другие,
И землю опьянит их новый аромат!..
Тамара Скок
21.05. 2022. журнал "Русский мир"
https://russkiymir.ru/publications/300891/
|
| |
| |
