Дата: Воскресенье, 04 Сен 2011, 21:40 | Сообщение # 1
Группа: Администраторы
Сообщений: 7031
Статус: Offline
К 70-летию со дня рождения СЕРГЕЙ ДОНАТОВИЧ ДОВЛАТОВ (03.09. 1941 - 24.08. 1990)
Русский писатель и публицист. Родился в Уфе, в семье театрального режиссера Доната Исааковича Мечика (1909-1995) и лит. корректора Норы Сергеевны Довлатовой (1908-1999). С 1944 г. жил в Ленинграде. В 1959 г. поступил на филфак Ленинградского университета (финский язык), который ему пришлось покинуть после 2, 5 лет обучения. С 1962 по 1965 г. служил в армии, в системе охраны исправительно-трудовых лагерей на севере Коми АССР. После демобилизации поступил на факультет журналистики, работал журналистом в заводской многотиражке "За кадры верфям", начал писать рассказы. Входил в ленинградскую группу писателей "Горожане" вместе с В.Марамзиным, И.Ефимовым, Б.Вахтиным и др. Одно время работал секретарем у В.Пановой. В 1972-1976 гг. жил в Таллинне, работал корреспондентом таллинской газеты "Советская Эстония", экскурсоводом в Пушкинском заповеднике "Михайловское". В 1976 г. вернулся в Ленинград. Работал в журнале "Костер". Писал прозу, но из многочисленных попыток напечататься в советских журналах ничего не вышло.
Набор его 1-ой книги был уничтожен по распоряжению КГБ. С конца 60-х публикуется в самиздате, а в 1976 г. некоторые его рассказы были опубликованы на Западе в журналах "Континент", "Время и мы", за что был исключен из СЖ СССР. В 1978 г. из-за преследования властей Довлатов эмигрировал в Вену, а затем переселился в Нью-Йорк, где издавал "лихую" либеральную эмигрантскую газету "Новый американец". Одна за другой выходят книги его прозы - "Невидимая книга" (1978), "Соло на ундервуде" (1980), повести "Компромисс" (1981), "Зона" (1982), "Заповедник" (1983), "Наши" (1983) и др. К середине 80-х годов добился большого читательского успеха, печатался в престижном журнале "New-Yorker". За 12 лет жизни в эмиграции издал 12 книг, которые выходили в США и Европе. В СССР писателя знали по самиздату и авторской передаче на радио "Свобода". Умер в Нью-Йорке от сердечной недостаточности. Похоронен на кладбище "Маунт Хеброн" (Mount Hebron Cemetery).
"Я вынужден сообщать какие-то детали моей биографии, иначе многое останется неясным. Сделаю это коротко, пунктиром... Толстый застенчивый мальчик. Бедность... Мать самокритично бросила театр и работает корректором. Школа. Дружба с А.Лаврентьевым, за которым приезжает "форд". Алеша шалит, мне поручено воспитывать его, тогда меня возьмут на дачу. Я становлюсь маленьким гувернером, я умнее и больше читал. Я знаю, как угодить взрослым. Черные дворы... Зарождающаяся тяга к плебсу. Мечты о силе и бесстрашии. Похороны дохлой кошки за сараями... моя надгробная речь, вызвавшая слезы Жанны, дочери электромонтера. Я умею говорить, рассказывать...Бесконечные двойки, равнодушие к точным наукам. Совместное обучение. Девочки... Алла Горшкова... Мой длинный язык. Неуклюжие эпиграммы. Тяжкое бремя сексуальной невинности...
1952 г. Я отсылаю в газету "Ленинские искры" 4 стихотворения. Одно, конечно, про Сталина. 3 - про животных.Первые рассказы. Они публикуются в детском журнале "Костер". Напоминают худшие вещи средних профессионалов. С поэзией кончено навсегда. С невинностью - тоже... Аттестат зрелости. Производственный стаж. Типография им. Володарского. Сигареты, вино и мужские разговоры. Растущая тяга к плебсу. (То есть буквально ни одного интеллигентного приятеля. Университет им. Жданова. (Звучит не хуже, чем "Университет им. Аль Капоне"). Филфак. Прогулы. Студенческие лит. упражнения, бесконечные переэкзаменовки. Несчастная любовь, окончившаяся женитьбой. Знакомство с молодыми ленинградскими поэтами - Рейном, Найманом, Бродским...
1960 г. Новый творческий подъем. Рассказы, пошлые до крайности. Тема - одиночество. Неизменный антураж - вечеринка. Выпирающие ребра подтекста. Хемингуэй как идеал литературный и человеческий. Недолгие занятия боксом. Развод, отмеченный трехдневной пьянкой. Безделье. Повестка из военкомата, за 3 мес. до этого я покинул университет. В дальнейшем я говорил о причинах ухода - туманно. Загадочно касался неких политических мотивов. На самом деле все было проще. Раза 4 я сдавал экзамен по немецкому языку. И каждый раз проваливался. Языка я не знал совершенно. Ни единого слова. Кроме имен вождей мирового пролетариата. И наконец меня выгнали. Я же, как водится, намекал, что страдаю за правду. Затем меня призвали в армию. И я попал в конвойную охрану. Очевидно, мне суждено было побывать в аду..." http://www.sergeidovlatov.com/life.html
ПОСЛЕ СМЕРТИ - НАЧИНАЕТСЯ ИСТОРИЯ
С.Довлатов до настоящей писательской славы не дожил, хотя предпринял 3 попытки - в Ленинграде, Таллине и в Нью-Йорке. В его записных книжках есть удивительная заметка: "Все интересуются, что будет после смерти? После смерти - начинается история.. Я попытаюсь рассказать о таллинском периоде его жизни - так начался наш разговор с собкором ИТАР-ТАСС по Тверской и Смоленской обл. А.Харченко, который более 40 лет прожил в столице Эстонии.
Сережа, а для меня Довлатов - Сережа, родился в Уфе. Жил в Ленинграде. Умер в эмиграции - в Нью-Йорке. Ровно 15 лет назад. Удлиняются погонные метры мемуарной литературы о нем. Многим хочется вырвать из лаврового венка победителя листик для собственного супа. Сергей говаривал: "Я не интересуюсь, что пишут обо мне. Я обижаюсь, когда не пишут". Я рад, что в моей таллиннской жизни было много встреч с талантливыми людьми, которые в разной степени помогли мне сформироваться и как журналисту, и как литератору. Среди них, конечно же, С.Довлатов - корреспондент республиканской газеты "Советская Эстония". Он назвал Таллин вертикальным городом. Таллин - один из городов Европы, где больше всего сохранилось готической архитектуры. Там шпили Домской церкви, где похоронен великий мореплаватель адмирал И.Крузенштерн, соборов Олевисте, Нигулисте, Пюхавайму кирик, "царапают" сиреневые облака, улетающие в Таллинский залив. Мне говорили, что во время ВОВ и Гитлер, и Сталин отдали приказ: "Город сохранить", хотя у гитлеровцев был план затопить Таллин, сбросив на него воды озера Юлемисте, расположенного рядом с воздушной гаванью столицы Эстонии. Про этот город Сергей напишет удивительно точно: "Таллин называют искусственным, кукольным, бутафорским. Я жил там и знаю, что все это настоящее. Значит, для Таллина естественно быть чуточку искусственным... Эстонскую культуру называют внешней. Что ж, и на этом спасибо. А ругают внешнюю культуру, я думаю, потому, что ее так не хватает гостям эстонской столицы. В Эстонии нарядные дети. В Эстонии нет бездомных собак. В Эстонии можно увидеть такелажников, пьющих шерри-бренди из крошечных рюмок..."
Не скажу, что мы c Довлатовым были друзьями. Мы были хорошими товарищами. Я работал в отделе новостей газеты "Вечерний Таллин". Редакция располагалась на 4-ом этаже. Сергей трудился в "новостях" "Советской Эстонии" - на 6-ом. Редакции находились в издательском комплексе "Дома печати" на Пярну мантеэ. Мы много общались не только в рабочее время. Я туманно помню, когда увидел Довлатова в первый раз. Возникли вопросы по материалу. Я пришел в "Советскую Эстонию" посоветоваться с главным промышленником М.Рогинским. И тут в дверь протиснулся высокий, с короткой стрижкой, человек в фирменных джинсах. Похожий на... Я бы сказал на молодого Маяковского. В то время я бредил поэзией начала ХХ в. Водил подружек на православное кладбище А.Невского, где похоронен "король поэтов" И.Северянин, декламировал его поэзы, особенно: "Наша встреча Виктория Регия..." И раннего Маяковского, которого для меня открыл В.Катаев "Травой забвения".
В "новостях" "Советской Эстонии" у окна стоял письменный стол, над которым Сергей возвышался глыбой в клетчатой рубахе и казался недоступно-питерским. Но это растворялось, когда он начинал говорить. Перед тобой был приветливый и добрый, как сенбернар, человек, обладающий великим даром рассказчика... Это было время, когда гонорар можно было получить в кассе издательства на следующий день после публикации. Я - репортер городской газеты - бывал на полосе довольно часто. Если возникали проблемы, у белокурой барменши Сельмы можно было в долг угоститься коньячком, ликером или югославским вермутом, запив выбранное душистым "машинным" кофе, а нерастворимой бурдой. Довлатов любил посидеть здесь, поболтать. Этак, по-питерски. Разные байки он рассказывал от своего имени, чем и привлекал. Реальность и комизм ситуации вызывали хохот в полутемном из-за длинных темно-синих штор уютном баре "Дома печати". За круглым столом, окруженным диваном с высокими спинками, обтянутыми искусственной кожей, было столько выпито и переговорено. Вальяжно расплескавшись по дивану, Сергей вещал: "Был у меня знакомый актер. Чмутов. Как-то раз он вел передачу на псковском радио. Неожиданно скрипнула дверь и в дикторскую кабину важно вошла фокстерьер Глафира. Чмутов погладил собаку, а она доверчиво залезла ему на колени. Нос Глафиры сиял крошечной боксерской перчаткой. - Труженики села рапортуют, - произнес Чмутов. И тут собака неожиданно залаяла. - Труженики села рапортуют... Гав! Гав! Гав!"
Сергей очень смеялся, услышав про мой матерный ляп. Дело было так: я, беспартийный, дежурил по номеру "свежей головой" - читал все, что было на полосах. На 3-ей шел анонс концерта известного пианиста. В тексте, который курсивом набрала на линотипе девушка-эстонка, было много ошибок. Помню, зациклился на написании фамилии музыканта и не заметил, как в предложении: "Концерт для рояля с оркестром..." в предлоге "для" первую букву заменила буква "б". По "Дому печати" пошла гулять рубрика: "Для дома, для семьи" в моей интертрепации... Довлатов меня успокаивал, советовал "не лезть в бутылку, а молча перенести все наступающие тяготы и лишения". 1-ый секретарь Таллинского горкома партии Н.О. Югансон кричал так громко, что я держал в полуметре телефонную трубку "вертушки": - "Я говорю с тобой как член бюро компартии Эстонии. До каких пор ты будешь материться в городской партийной газете..." Кстати, сам Довлатов блестяще писал о музыке - джазе. Помните "Семь нот в тишине"? В Таллин приехал сам О.Питерсон, знаменитый джазовый импровизатор. И Сергей выплеснул на полосу: "Вот он подходит к роялю. Садится. Трогает клавиши. Что это? Капли ударили по стеклу, рассыпались бусы, зазвенели тронутые ветром листья?.. Затем это тревожное далекое эхо. И наконец - обвал, лавина. А потом снова - одинокая, дрожащая, мучительная нота в тишине..." Красиво и очень осязаемо.
Все так. Только не был Довлатов в филармонии. Он мне сам об этом сказал. "С Рогинским усугубили хороший портвейн, и я проспал". Почему-то запомнил эту фразу. Хотя в "Невидимой книге" Сергей пишет, что ему удалось побывать на концерте. Однажды благодаря Довлатову я снялся в кино. В то время в моду вошли длинные бакенбарды, которыми я быстро обзавелся. Об этой новинке на моей физии отрицательно отозвался только мой друг композитор и певец В.Мигуля, когда я приехал в Питер сдавать в ЛГУ очередную сессию. Таллин - город ближнего зарубежья - часто превращался в съемочную площадку. Звонит Довлатов: "Зайди ко мне..." Захожу. Перед ним сидит элегантная дама. Как оказалось, директор кинокартины "Хоккеисты", которую снимал режиссер Вознесенский. Имя не помню. Оглядев меня, она не спеша произносит: - Ты прав. Нормальная европейская внешность. Сергей сказал, вы работали в русской драме?.. - Подрабатывал. Довлатов серьезно: - Деньги получишь, прославишься... Съемки шли в гостинице "Виру" целую ночь. Картину я так и не увидел, как и обещанный гонорар.
Сейчас многие прочитали записки довлатовского надзирателя "Зона". Тема была ему близка. Срочную Сергей служил в лагерной охране. По стране уже прошел "Один день Ивана Денисовича" Солженицына. Кто мог знать, что Кремль эту тему "днем" и закрыл. Сергей отправлял рукопись в "толстые" журналы, ее не принимали. В Таллине она оказалась у Котельникова, который обещал показать людям, связанным с местным издательством. Не знаю, какие были у этого человека проблемы, но в его квартире во время обыска сотрудники КГБ нашли "Зону". Как я знаю, зам. председателя КГБ ЭССР позвонил редактору "Советской Эстонии" Г.Ф. Туронку и сказал: Разберитесь..." Этого хватило для редакционного собрания. Коллеги, как и требовало время, осудили автора. Об этом еще долго судачили в баре "Дома печати". А каждый из участников судилища пытался оправдать свою позицию. А ведь никаких претензий к Сергею Донатовичу КГБ не имел ни в Таллине, ни во время его работы в Пушкинских Горах. А.Ванюхин, в прошлом офицер УФСБ по Псковской обл., сказал мне, что "в архивах Псковского КГБ он не нашел ни одной бумаги, касающейся Довлатова".
Позже появилась книга Довлатова о журналистских буднях в Эстонии - "Компромисс". Все герои названы своими фамилиями. Порой только имена изменены. Был фотограф М.Жбанков, с которым я сделал не один репортаж. Поэт Б.Штейн и его жена Елена, доярка, Герой соцтруда Лейда Пейпс, инструктор ЦК КП Эстонии И.Трулль, портной драмтеатра Вольдемар Сильд. Много лет я шил у него брюки и костюмы. Любил, под стаканчик "сухаря", послушать его воспоминания о жизни. Кстати, в годы войны Волли не служил в СС. Здесь у Довлатова перебор. Был я знаком и с Бушем, который 7 ноября якобы нес кусок фанеры с надписью: "Дадим суровый отпор врагам мирового империализма!" А Д.Кленский, правопреемный гражданин Эстонии, стал беспартийным публицистом - депутатом Таллинского горсобрания. В канун 60-летия Великой Победы он резко осудил позицию президента Эстонской Республики Арнольда Рюйтеля за отказ ехать на празднование в Москву. Когда меня грызет ностальгия по Таллину, я открываю "Компромисс" и мысленно бреду по улочкам родного города, выпиваю с друзьями в "Паласе", еду расслабиться на ипподром, смотрю, как у киосков стоят горожане, ожидая свежий номер популярной "вечерки". И на улице Виру встречаю высокого немного грустного человека, которому было тесно в советской империи, но не стало лучше и в "демократической" Америке. В 2005 г. Довлатову исполнилось бы 64 года. М.Орлова
В Михайловском. С дочкой Катей (1977). Довлатов - экскурсовод
Экскурсия в квартиру С.Довлатова на Рубинштейна, 23
«ПОРТРЕТНОЕ СХОДСТВО – НЕОБЯЗАТЕЛЬНО» Алексей Герман-младший присмотрелся к Довлатову.
Съемки фильма А.Германа-мл. о жизни С.Довлатова еще не начались, но известно уже, что центральные роли сыграют Д.Козловский, Е.Лядова и С.Ходченкова.
В центре повествования – несколько дней из жизни писателя. Авторы планируют воссоздать атмосферу начала 70-х годов: улицы будут детально реконструированы, в павильонах «Ленфильма» построят интерьеры кафе «Сайгон», редакций лит. журналов и др. памятные места, ставшие фоном писательского творчества. Съемки пройдут в Санкт-Петербурге и его окрестностях. «Это история не только о Довлатове, она также о людях, благодаря которым Сергей Донатович стал великим писателем.А еще эта история и о времени, и о Ленинграде, который в то время был центром замечательной лит. и театральной жизни. Мы советуемся и ведем переговоры с семьей Довлатова, потому что это их жизнь, и мы не имеем морального права прикоснуться к ней без их участия. Мне кажется, нет ничего хуже, когда посторонние люди занимаются чужой биографией, расставляя события по собственным ранжирам».– говорит А.Герман-мл. Специально к началу съемок в Петербург приехали родные писателя – жена Елена и дочь Екатерина, живущие в США.
«Идея этого фильма родилась лет 8 назад. Я сама обратилась к Алексею Алексеевичу и попросила экранизировать моего отца, потому что после просмотра «Бумажного солдата» мне показалось,что у него есть чувство меры и вкуса и ему просто можно довериться». - говорит Е.Довлатова. Изначально идея состояла в экранизации одного из произведений С.Довлатова, но со временем она трансформировалась в худ. фильм о жизни самого писателя.
«Изначально решено было снимать картину, максимально приближенную к кинодокументалистике,Но завершилось тем, что авторы делают худ. фильм. Они воссоздают атмосферу Ленинграда и позволяют себе то, что свойственно именно художественному кино. Абсолютная документальность невозможна по массе причин. Есть множество моментов, которые должны быть художественно осмысленны.Я думаю, что главное в выборе исполнителей на главный роли – не портретное сходство, а правдивость характера, естественность.Совсем не обязательно, чтобы они были на нас похожи». – говорит жена писателя. Съемки начнутся в ближайшее время. Ольга Лунькова 30.01. 2016. журнал "Театрал" http://www.teatral-online.ru/news/15124/
В ПЕТЕРБУРГЕ ИЩУТ МЕСТО ДЛЯ ПАМЯТНИКА СЕРГЕЮ ДОВЛАТОВУ У инициаторов установки памятника и петербургских властей возникли разногласия.
Стало известно, что гор. власти отказались устанавливать памятник С.Довлатову на углу ул. Рубинштейна и Графского пер., где жил писатель. Свое решение они аргументировали тем, что в этом месте уже стоит памятная доска, посвященная писательнице О.Берггольц. В пресс-службе комитета по градостроительству и архитектуре заявили, что инициаторы установки памятника должны заново подать запрос и пересмотреть место. Только губернатор может разрешить установить монумент человеку, с момента смерти которого не прошло 30 лет. Если градоначальник примет решение, а инициаторы правильно составят заявление, то ведомство приступит к необходимым согласованиям. По задумке скульпторов, двухметровый памятник изображает Довлатова, стоящего в проеме распахнутой двери. Модель монумента уже готова в гипсе, ее осталось только отлить в бронзе. 20.02. 2016. http://piter.my/event/545475/
СЕРГЕЙ ДОВЛАТОВ В ИСПОЛНЕНИИ АЛЕКСАНДРА ФИЛИППЕНКО Народный артист России А.Филиппенко читает рассказ С.Довлатова «Представление» из «Зоны» и финал повести «Заповедник» на фестивале "Дни еврейской культуры" в Берлине.
4 августа 2016. В ПЕТЕРБУРГЕ СОБИРАЮТ ПОДПИСИ ЗА УСТАНОВКУ ПАМЯТНИКА ДОВЛАТОВУ В Петербурге начнут сбор подписей в поддержку установки памятника С.Довлатову. Автор скульптуры, которую осталось только отлить в бронзе, известный в городе скульптор В.Бухаев. По его задумке, Довлатов изображён облокотившимся на входную дверь парадной.
Артём Шарипов, корреспондент:«Вещи, взятые в Штаты, Довлатову так и не понадобились, но интересно другое: на дне была газета "Правда" с портретом Маркса, а наверху фотография "дальнего родственника" И.Бродского, а между ними, как сказал сам Довлатов, пропащая жизнь. Чемодан - это все что осталось у писателя от Родины. И сегодня Родина пробует возместить упущенное, но похвалы и признания уже не лезут в старый советский чемодан. Видимо, о них может рассказать, пока, только бронза».
Довлатов жив, и подтверждает это желание Петербуржцев установить ему памятник. Скульптура, возможно, появится в городе в сентябре этого года. - Здесь Довлатов изображен несчастливым. Это памятник несчастливому человеку. Несчастливый человек достоин памятника, как классик, говорит, проводя экскурсию, Л.Лурье. Довлатов очень точно описал абсурд нашей жизни, и в подтверждение абсурда был из страны выслан как диссидент, хотя ничего диссидентского никогда не писал. В таких ситуациях обычно кричат: за что? Но главное, понять мысль писателя способен каждый, она универсальна и проста.
Лев Лурье, историк:«Довлатов для города это как клуб "Зенит". Это местный бренд. На нем сойдутся все те, кто на одной поляне не валялся. Памятник надеются поставить во дворе, где Довлатов жил. Туда памятник впишется удачно, потому что не монументален и не торжественен. Скульптура переполнена грустью. От одной только кривой коммунальной двери сразу становится тоскливо. Скульптор В.Бухаев именно так запечатлел свои воспоминания от личного знакомства с писателем. Памятник осталось сделать в бронзе, благо, поклонников для реализации идеи достаточно».
Дмитрий Никитин, бизнесмен:«Инициатива с памятником родилась давно, 2 года назад, принадлежит она, неожиданно, может быть, моему сыну, который задал вопрос мне, почему у нас в городе нет памятника Довлатову, прочитав книжку. Я тоже подумал, почему у нас нет памятника? Позвонил В.Б. Бухаеву и предложил, давайте мы как-то восстановим эту справедливость».
Памятник будет отлит к осени, 3 сентября Довлатову исполнилось бы 75 лет. К юбилею организаторы начинают сбор подписей в поддержку установки скульптуры. Мнения жителей будут выслушаны, к акции присоединятся знаменитые жители города.
Сергей Боярский, советник губернатора, гендиректор т/к «Санкт-Петербург»:«В преддверии юбилея, 75-летия Сергея Донатовича, мы хотим произвести такой общественный опрос на улицах города, в том числе и во дворе, где он жил, понять, насколько жители хотят и высказываются положительно в пользу установки такого памятника, хотим подкрепиться мнением большого количества людей». Подписи за установку памятника поставят многие петербуржцы, уверены организаторы. Свою любовь к С.Довлатову люди уже подтверждают, всем миром сбрасываясь на празднование юбилея. Необходимая сумма собрана заблаговременно. Неудивительно, личность Довлатова цепляет сразу, с первых строк каждого предисловия: «Родился в эвакуации, умер в эмиграции». http://topspb.tv/news/news109965/ (видеорепортаж можно посмотреть по этой ссылке)
ВЛАСТИ СОГЛАСОВАЛИ УСТАНОВКУ ПАМЯТНИКА ДОВЛАТОВУ В ПЕТЕРБУРГЕ За установку памятника Довлатову в Петербурге, сбор подписей в поддержку которого был объявлен в начале августа, согласовали у губернатора Санкт-Петербурга Г.Полтавченко. Однако установить монумент к 75-летию писателя, которое отмечается 3 сентября, не успеют. Во время фестиваля, посвященного писателю, памятник будет презентован, а дата его установки пока не определена. Боярский уточнил, что памятник появится не во дворе д. № 23 по ул. Рубинштейна, как предлагалось ранее, а в непосредственной близости от него. Автор скульптуры В.Бухаев сообщил, что памятник можно будет установить после подготовки площадки под него. Монумент представляет собой 2-метровую композицию - Довлатов изображен стоящим у открытой двери квартиры. Фигура писателя уже создана на средства мецената Дм. Никитина.
Ранее историк Л.Лурье, который входит в оргкомитет по подготовке довлатовского фестиваля в честь 75-летия писателя, сообщал, что из-за проблем с коммуникациями во дворе д. № 23 по ул. Рубинштейна памятник предлагают установить в сквере неподалеку - на углу Поварского пер. и Стремянной ул. или на Загородном проспекте. Хотя по правилам установки мемориалов в Санкт-Петербурге со дня смерти знаменитого человека должно пройти не менее 30 лет, губернатор может принять решение о нарушении процедуры. Именно так на ул. Рубинштейна несколько лет назад появилась памятная доска на доме, где жил писатель. В честь 75-летия С.Довлатова в Петербурге пройдет фестиваль "День Д". В программе - ретроспектива док. фильмов о Довлатове, мероприятия на ул. Рубинштейна, где жил писатель, квесты и экскурсии по довлатовским местам, выставки фотографий, открытые чтения и вечера воспоминаний, а также джазовый концерт. 31.08. 2016. NEWSru.com http://classic.newsru.com/cinema/31aug2016/dovlatov.html
ДОВЛАТОВ: СПЛЕТНИ И МЕТАФИЗИКА
В отличие от меня, Довлатов жил жизнью русскоязычной общины, писал про нее и писал для нее. От него я узнавал не только местные новости, но и уморительные истории из жизни эмигрантов. Помню историю про его соседа, которого Сережа спрашивает, как тот устроился в Америке: «Да никак пока не устроился. Все еще работаю…» При всех Сережиных жалобах на эмиграцию, что здесь приходится тесно якшаться с теми, с кем в Питере рядом бы не сел, именно эмиграция послужила для него как для писателя кормовой базой, питательной средой. Помимо расширения его читательской аудитории – в разы больше, чем на родине, где он был, по словам Л.Довлатовой, его вдовы, «никто», – и тематической и сюжетной экспансии его прозы, еще и ее языковое обогащение. Ему не надо было ездить на Брайтон в Бруклин, потому как 108-я ул., главная эмигрантская магистраль в нашем Квинсе, где мы с ним были соседями и встречались ежевечерне, была так необходимой писателю его типа языковой средой. Впрочем, на Брайтоне он тоже часто бывал, привозя оттуда сюжеты, анекдоты, персонажей и речевые перлы. А потому защищал своих героев и читателей от своих лит. коллег, евреев от евреев, хотя сам был полукровкой: еврей армянского розлива, как прозвал его самый остроумный из нас Вагрич Бахчанян. А те в самоотрицании доходили аж до погромных призывов:
…нужен, дескать, новый Бабель, дабы воспел ваш Брайтон-Бич. Воздастся вам – где дайм, где никель!
Я лично думаю одно – не Бабель нужен, а Деникин! Ну, в крайнем случае – Махно.
Если Бродский приехал в Америку сложившимся, состоявшимся и самодостаточным поэтом, оставив главные свои поэтические достижения в России, и здесь его лит. карьера рванулась вверх, per aspera ad astra, зато поэтическая судьба пошла под откос, то с Довлатовым все было с точностью до наоборот: в Америке он окончательно сформировался как писатель, и после шоковой задержки на старте иммиграционной жизни лит. карьера и писательская судьба, совпадая, пошли в гору. Полтора десятка новых книг и 2 подготовленные им, но вышедшие уже после его смерти – это после абсолютного блэк-аута на родине. С дюжину переводных публикаций в престижных американских журналах, а в «Ньюйоркере», вершителе лит. судеб в США, Довлатов стал не просто желанным – persona grata, но регулярным автором – рекордные 9 рассказов за несколько лет! Само по себе явление беспрецедентное: Курт Воннегут, не напечатавший в этом журнале ни одного слова, признался, что завидует Довлатову, а по словам Сережи, даже Бродский, порекомендовавший его в «Ньюйоркер», никак не ожидал, что он придется там ко двору и тоже не ровно дышал к его, считай, рутинным там публикациям. Это не говоря о первых переводных книжках, международных писательских конференциях в Лиссабоне и Вене, редактуре «Нового американца», фрилансеровской работе на радио «Либерти», систематических газетных публикациях, сольных литературных вечерах в Нью-Йорке и по Америке, тогда как в России был один-единственный, на котором Сережа читал рассказы, а я делал вступительное слово.
Я предварял своими выступлениями столько лит. вечеров – Ю.Мориц в Литературном музее, Ф.Искандера в ЦДЛ, Евтушенко и Межирова в Ленинграде, не упомню в каком ДК, зато помню, что с конной милицией на прилегающих улицах, а уже здесь, в Нью-Йорке, тех же Искандера, Мориц и прочих – вот память моя и не удержала, что именно я говорил о Сереже на его авторском вечере. Разглядываю снимки Н.Шарымовой, нашего фотоархивариуса сначала в Питере, а потом Нью-Йорке, с того вечера – вот я стою, держась за спинку стула, и что-то вещаю, а вот сидит Сережа и, уткнувшись в рукопись, читает свой рассказ – какой? – и перед ним портфель, как я помню, с другими его опусами. Чисто немое кино, но, увы, без титров. Само собой, я нахваливал его уморительно смешные абсурдистские рассказы, но – эврика! вспомнил! – упрекнул в том, что литература для него – как хвост для павлина. Сереже-то как раз это в память запало, коли он взял мой образ на вооружение и, как что, говорил: «Пошел распускать свой павлиний хвост». Довлатов был дока по эмиграционной части, и я обращался к нему иногда за справками. Так случилось и в тот раз. Мне позвонила незнакомая женщина, сказала, что ей нравятся мои сочинения, и предложила встретиться. Я поинтересовался у Сережи, не знает ли, кто такая. – Поздравляю.Ее внимание – показатель известности. Она предлагается каждому, кто, с ее точки зрения, достаточно известен. Секс для нее как автограф – чтобы каждая знаменитость там у нее расписалась. Через нее прошла вся эмигрантская литература, а сейчас, в связи с гласностью, она расширяет поле своей сексуальной активности за счет необъятной нашей родины, не забывая при этом и об эмигре. Вам вот позвонила. Коллекционерка! – сказал Сережа. Не знаю, насколько он прав, но, сталкиваясь время от времени с этой дамой, я воспринимал ее согласно данной ей Сережей характеристике и всячески избегал участия в этом перекрестном сексе.
Удерживаюсь от пересказа таких анекдотов, чтобы не сместить мемуарный жанр в сторону сплетни, хотя кто знает, где кончается одно и начинается другое. Одному недописанному опусу я дал подзаголовок: роман-сплетня. Это эссе тоже, наверное, зашкаливает в сплетню. Ну и что? В «Записных книжках» Довлатова нахожу: «Бродский говорил, что любит метафизику и сплетни». И добавлял: «Что в принципе одно и то же». На самом деле чего Довлатов не знал, так как Бродский в разговорах часто опускал источник, эта мысль близка к высказыванию Эмиля Чорана: «Две самые интересные вещи на этом свете – это сплетни и метафизика».
Главной причиной Сережиного злоречия была, мне кажется, вовсе не любовь к красному словцу, которого он был великий мастер, а прорывавшаяся время от времени наружу затаенная обида на людей, на жизнь, на судьбу, а та повернулась к нему лицом, увы, post mortem. Посмертный триумф. Я говорю о его нынешней славе на родине, где он идолизирован и превращен в китч. Мне не на кого жаловаться: я сам принял в этом посильное участие, сделав полнометражный фильм «Мой сосед Сережа Довлатов» и 3 совместные с Л.Клепиковой книжки о нем, а в последней, «Путешествие из Петербурга в Нью-Йорк», посвятив ему большой раздел.
Я видел – и помню – Довлатова разным. Далеко не всегда веселым. Иногда – мрачным, расстроенным. По разным поводам – семейным или денежным, точнее, безденежным. Однажды – когда «Либерти» сократило ассигнования на фрилансеров – основной доход Довлатова. Тяжело переживал всю ту гнусь, которую на него обрушил И.Ефимов. Был огорчен разрывом с Вайлем-Генисом, которые составляли его свиту, а оказались – по словам Сережи – предателями: не мне судить, да и не больно интересно. Так же как и, из-за чего эти лит. сиамские близнецы вдруг оторвались друг от друга и даже прекратили общаться. Речь сейчас о Сереже, который многое принимал слишком близко к сердцу. Довлатов был журналистом поневоле. Главной страстью оставалась литература, на ниве которой он был не просто трудоголик. Как сказал наш общий земляк В.Соснора, «на каторге словес тихий каторжанин». Довлатов был тонкий стилист, его проза прозрачна, иронична, жалостлива – я бы назвал ее сентиментальной, отбросив приставший к этому слову негатив.
Сережа любил разных писателей – Хемингуэя, Фолкнера, Зощенко, Чехова, Куприна, но примером для себя полагал прозу Пушкина, и, может быть, единственный из современных русских прозаиков слегка приблизился к этому высокому образцу. Вот почему пущенное в оборот акмеистами слово «кларизм» казалось мне как нельзя более подходящим к его штучной, ручной прозе, я ему сказал об этом, слово ему понравилось, хоть мне и пришлось объяснить его происхождение: от латинского clarus – ясный. Иногда, правда, его стилевой пуризм переходил в пуританство, корректор брал верх над стилистом, но проявлялось это скорее в критике других, чем в собственной прозе, которой стилевая аскеза была к лицу. Он ополчался на разговорные «пару дней» или «полвторого», а я ему искренне сочувствовал, когда он произносил полностью «половина второго»: – И не лень вам? Звонил по ночам, обнаружив в моей или общего знакомого публикации ошибку. Или то, что считал ошибкой, потому что случалось, естественно, и ему ошибаться. Помню нелепый спор по поводу «диатрибы» – я употребил в общепринятом смысле как пример злоречия, а он настаивал на изначальном: созданный киниками лит. жанр небольшой проповеди. Либо о том, где делать ударение в американских названиях: я говорил «Бóстон», с ударением на первом слоге, а на радио «Либерти» придерживались словарно-совкового произношения с ударением на последнем, и Сережа сотоварищи обвиняли меня в американизации русской речи. Еще помню, как жалился мне М.Швыдкой, что его интервью все время прерывают и просят изменить ударение в том или другом слове: «В конце концов, кому лучше знать: мне, живущему в Москве, или им, живущим в Нью-Йорке?» А Сережа, помню, поймал меня на прямой ошибке: вместо «халиф на час» я сказал в микрофон, а потом повторил печатно в статье «факир на час». Но и я «отомстил» ему, заметив патетическое восклицание в конце его статьи о выборах нью-йоркского мэра – что-то вроде «доживу ли я до того времени, когда мэром Ленинграда будет еврей, итальянец или негр». Ну еврей – куда ни шло, но откуда взяться в Питере итальянцу, а тем более негру!
Из-за ранней смерти, однако, его педантизм не успел превратиться в дотошность. Отчасти, наверное, его языковой пуризм был связан с работой на радио «Свобода» и с семейным окружением: жена, мама и даже тетка – все были профессиональными корректорами. Однако главная причина крылась в Сережиной подкорке: как и многие алкаши-хроники, он боялся хаоса в самом себе, противопоставляя ему самодисциплину и системность. Я видел его в запое – когда спозаранок притаранил ему для опохмелки початую бутыль водяры. Как-то Сережа целый день непрерывно названивал мне из Бруклина от Али Добрыш, шикарной такой блондинки в теле – блондинки, но в хорошем смысле, кое-кто сравнивал ее с Настасьей Филипповной: Сережа уползал к ней, как зверь-подранок в нору. «Только русская женщина способна на такое… – добрая, ласковая, своя в доску!» – расхваливал он на все лады свою брайтонскую всепрощающую и принимающую его каков есть полюбовницу на черный день. Я не выдержал и в ответ на дифирамбы русской женщине сказал банальность: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет» – и прикусил язык. Но на другом конце провода раздалось хихиканье, и Сережа сбавил на тон пафос и откликнулся анекдотом на некрасовскую метафору. Какой – не помню, а врать не хочу: столько анекдотов про эту троицу – конь на скаку, горящая изба и русская женщина.
А Нора Сергеевна, его мать-армянка родом из Тбилиси, даже за день до его смерти предупреждала по телефону: «Не смей появляться перед Леной в таком виде». Зато перед Алей – можно в любом. Помню, тогда, пересказывая мне мучившие его галлюцинации, Сережа внес нечто новое в искусствознание, когда сказал, что Босх со своими апокалиптическими видениями, скорее всего, тоже был алкаш. Что говорить, Сережа сам был не подарок, но дома его держали в черном теле, а он взбрыкивал, бунтовал, скандалил. Верховодила в доме Нора Сергеевна, женщина умная, острая на язык, капризная и властная. И одновременно – глубоко несчастная, бедная, почти нищенка, одно платье на все случаи жизни, жаловалась она, ни кола ни двора, голову негде прислонить – так тесно, как в коммуналке, и так убого все время жили, бедствовали, едва перебивались, в доме шаром покати. Помню, Юнна Мориц, которую Сережа приютил у себя, пока его родные были на даче, жаловалась мне, что у него в холодильнике пусто, какие-то залежалые котлеты – было это за месяц-полтора до его смерти.
Во всех отношениях я остался у Сережи в долгу – в долгу как в шелку! Он публиковал меня в «Новом американце», свел с «Либерти» и «Новым русским словом» (моему возвращению в эти русские пенаты я обязан ему), помог мне освоить шоферское мастерство, написал обо мне защитную статью, принимал у себя и угощал чаще, чем я его, дарил мне разные мелочи, оказывал тьму милых услуг и даже предлагал зашнуровать мне ботинок... За месяц до смерти Сережа позвонил мне, рассказал о спорах на радио «Свобода» о моей горячечной питерской исповеди «Три еврея» и напрямик спросил: – Если не хотите дарить, скажите – я сам куплю. Он зашел за экземпляром романа, в издании которого принимал косвенное участие: дал дельный совет издательнице по дизайну обложки и увидел сигнальный экземпляр раньше автора – когда явился в нью-йоркское издательство Word по поводу своих собственных книг «Филиал» и «Записные книжки». Он позвонил мне и сказал, что меня ждет сильное разочарование, а в чем дело – ни в какую. На следующий день я помчался в издательство – и действительно: в корейской типографии (самая дешевая) почему-то решили, что «Три еврея» вдвое толще, и сделали соответствующий корешок. В итоге – на корешке крупно название книги, а имя автора на сгибе. Сережа меня утешал: книга важнее автора. В этом случае так и оказалось. А до двух своих книжек он не дожил – вышли посмертно.
Так случилось, что «Три еврея» стала последней из прочитанных им книг. Уже посмертно до меня стали доходить его отзывы. Сначала от издательницы Л.Шенкер – что Сережа прочел книгу залпом. Потом от его вдовы: «К сожалению, всё правда» – сказал Сережа, дочитав роман. Да – к сожалению. Я бы тоже предпочел, чтобы в Ленинграде всё сложилось совсем, совсем иначе. Тогда, правда, и никаких «Трех евреев» не было бы – мой шедевр, как считают многие. И никто бы из России не уехал: ни Довлатов, ни Бродский, ни мы с Леной. А в тот день Сережа засиделся. Стояла августовская жара, он пришел прямо из парикмахерской и панамки не снимал – считал, что стрижка оглупляет. Нас он застал за предотъездными хлопотами – мы готовились к нашему привычному в это тропическое в Нью-Йорке время броску на север. – Вы можете себе позволить отдых? – изумился он. – Я – не могу. И в самом деле – не мог. Жил на полную катушку и, что называется, сгорел, даже если сделать поправку на традиционную русскую болезнь, которая свела в могилу Высоцкого, Шукшина, Ю.Казакова, В.Ерофеева. Сердце не выдерживает такой нагрузки, а Довлатов расходовался до упора, что бы ни делал: писал, пил, любил, ненавидел, да хоть гостей из России принимал – весь выкладывался. Он себя не щадил, но и другие его не щадили, и, сгибаясь под тяжестью крупных и мелких дел, он неотвратимо шел к своему концу. Этого самого удачливого посмертно русского прозаика всю жизнь преследовало чувство неудачи, и он сам себя называл озлобленным неудачником. И уходил он из жизни, окончательно в ней запутавшись.
Его раздражительность и злость отчасти связаны с его болезнью, он сам объяснял их депрессухой и насильственной трезвостью, мраком души и даже помрачением рассудка. Но не является ли депрессия адекватной реакцией на жизнь? А алкоголизм? Я понимал всю бесполезность разговоров с ним о нем самом. Он однажды сказал: – Вы хотите мне прочесть лекцию о вреде алкоголизма? Кто начал пить, тот будет пить. Ему была близка литература, восходящая через сотни авторских поколений к историям, рассказанным у неандертальских костров, за которые рассказчикам позволяли не трудиться и не воевать, – его собственное сравнение из неопубликованного письма. Увы, в отличие от неандертальских бардов, Довлатову до конца своих дней пришлось трудиться и воевать, чтобы заработать на хлеб насущный, и его рассказы, публикуемые в «Ньюйоркере» и издаваемые на нескольких языках, не приносили ему достаточного дохода. Кстати, гонорар от «Ньюйоркера» – 3 тыс. долларов (по-разному, поправляет меня Л.Довлатова) – он делил пополам с переводчицей А.Фридман. Таков был уговор – Аня переводила бесплатно, на свой страх и риск.
Сережа, конечно, лукавил, называя себя лит. середнячком. Не стоит принимать его слова на веру. Скромность паче гордости. На самом деле знал себе цену. В этом тайна Довлатова. Однако его самооценка все же ближе к истине и к будущему месту в литературе, чем нынешний китчевый образ. Увы, нам свойственно недо- либо, наоборот, переоценивать своих современников. На долю Довлатова выпало и то и другое. Ну да, лицом к лицу лица не увидать.
Нина Корначева: Была этим летом в Питере, проходила по ул. Рубинштейна. Вот как выглядит памятник Довлатову:
ФИЛЬМ «ДОВЛАТОВ» ВЫЙДЕТ В ПРОКАТ В 2018 ГОДУ
Режиссер фильма А.Герман-мл. заявил, что картина появится на российских экранах в первой половине 2018 г. По его словам, работа над фильмом была приостановлена на полтора месяца по семейным обстоятельствам. «Сейчас приступили к финальным вещам, связанным со звуком, компьютерной графикой и титрами», − сказал Герман, добавив, что картина, скорее всего, будет завершена в течение месяца. Проект международный, к съемкам были привлечены иностранные артисты, а это усложняет процесс работы со звуком. «Но в конце сентября мы должны фильм полностью завершить», − заявил Герман. Фильм посвящен нескольким дням жизни С.Довлатова и его семьи. Изначально премьера кинокартины была намечена на осень текущего года. 31.08. 2017. АиФ http://www.aif.ru/culture....18_godu
ПОЧЕМУ ЕВРОПЕЙСКИЙ ФОНД КИНО ДАЛ ДЕНЕГ НА ФИЛЬМ О ДОВЛАТОВЕ Проект режиссёра А.Германа-мл. «Довлатов» получил рекордную для российского кино поддержку Европейского фонда «Евримаж». Несмотря на то что имя исполнителя главной роли держится в секрете, а отбор продолжается, картина уже обрела звёздных актёров. В фильме сыграют Е.Лядова, Д.Козловский, С.Ходченкова. Кроме того, авторы планируют привлечь к съёмкам зарубежных артистов. «Поддержка проекта “Довлатов” фондом “Евримаж” - это знак, что мы делаем кино, потенциально интересное европейскому зрителю.Кино, в котором есть понятные любому зрителю темы, лучшие артисты и профессионалы индустрии. Мы не производим “местечковый” артхаус, а работаем над красивым большим проектом, который, как хочется надеяться, понравится максимально широкой аудитории». - говорит А.Савельев, продюсер картины В центре повествования фильма - несколько дней жизни С.Довлатова в 1971 г., менее чем за год до того, как он вынужден был уехать из Ленинграда в Таллин. Сергей Грачев 19.02. 2016. АиФ http://www.aif.ru/dontkno....vlatov
ДОВЛАТОВСКИЙ ПЕТЕРБУРГ Трагедия Довлатова, ненужный писатель, забытый в Америке.
Вполне традиционная ситуация для нашей страны, при жизни он был никому не нужен, забытый практически всеми в далекой Америке, не получал добрых слов ни от власти, ни от критиков, ни от коллег. А в минуту своей смерти превратился в народную "икону", в почитаемый идол, во всенародный тотем гонения советской властью. Даже сегодня о нем говорят, и он обсуждаем. Довлатов стал посмертной легендой того режима, тех властей. Так в чем же была его жизненная трагедия?
В дни ежегодного фестиваля "День Д", приуроченного к памяти писателя, который прошел в этом году с 8 по 10 сентября, предлагаем вам прогуляться по улочкам Петербурга, вспомнить отрывки его произведений, взглянуть на дома, которые напрямую связаны с его жизнью. Возможно, они смогут лично ответить на многие вопросы, при условии, что вы знаете у какого кирпича спросить. Но, если вы думаете, что знакомы с деталями его жизни и без меня, то прокрутите вниз, там вас ждет интересный конкурс и призы. С оставшимися же мы отправимся в путь...
1. Редакция журнала "Костёр" Набережная Кутузова, 6. Работал тут в 1975. Начинается наша экскурсия с того места в Ленинграде, куда вернулся Довлатов после эстонской части своей биографии.
В призрачной надежде реализовать себя как писатель Довлатов уезжает в Таллин, к тому же способствовала этому и напряженная атмосфера в семье. Старый эстонский город встречает его улыбкой чеширского кота, хлебом да солью, молодому писателю выпадает джек-пот в виде должности в журнале "Советская Эстония", и готовится к выпуску первая книга "Пять углов". Казалось бы, успех близок.. Но тут с ним начинается чехарда похлеще чаепития у безумного шляпника, сотрудники КГБ находят рукопись его "Зоны" у одного таллинского вероотступника, читайте диссидента, и имя Довлатова сразу попадает во все возможные черные списки. Что дальше? Правильно, "Осторожно, двери закрываются", - произносит рупор советской цензуры, и электричка груженная успехом Довлатова с его бренным телом уходит от 3-го пути в направлении Ленинграда, где с огромным трудом он все же устраивается на работу в этот самый детский журнал "Костёр". Тем более с ним он был знаком не понаслышке, еще во времена обучения в школе и университете свои первые рассказы печатал именно тут.
2. Последняя ленинградская обитель ул. Рубинштейна, 22. Годы проживания 1975 - 1978.
Не будем далеко переворачивать страницы биографии великого писателя, затронем те же годы его жизни. Из-за постоянных и неудачных попыток печататься он бросает работу в детском журнале, при этом на зло его запачканной репутации за железным занавесом советской границы публикуют его рассказы в журналах "Континент" и "Время и мы". Про это прознали за стенами КГБ, автоматом исключили из СЖ, и дальнейшая писательская карьера в Советском Союзе стояла на краю обрыва с уходящей из под ног почвой. Теперь его читали только под страхом смертной казни, да и то в самиздатовской запрещенной версии. После своего увольнения здесь, на ул. Рубинштейна он скрывался от милиции и легко мог загреметь по статье тунеядство, но спасался от этой участи вполне оригинальным способом. За бутылку вермута была куплена душа одного журналиста, который стал сидеть на первом этаже и наблюдать за происходящим. Как только объявлялись сотрудники милиции в поисках Довлатова, тот снимал трубку, набирал нужный номер и говорил всего 2 слова: "Б*идут" Враг государства по имени Сергей мгновенно реагировал на поступающий сигнал, естественно он не выбегал с бутылкой шампанского и цветами на встречу блудливым особам, а запирал дверь на замок и по-детски прятался под одеялом. Этот способ помогал обводить вокруг пальца сотрудников милиции, но в итоге не спас от лап всемогущего КГБ. В момент, когда он вышел за хлебушком или бутылочкой водочки, тут истории расходятся, его схватили, и уже в тюрьме более человечный полковник обратился к нему с известными словами: "Сергей Донатович, вы любите свою жену? Свою дочь? Вас ведь издают за границей? Вы не хотите уехать? Мы вам поможем...". Что решили бы вы? Знаю, что решил он... Чемодан, вокзал, Варшава, Будапешт, Вена, Нью-Йорк.
И уже там, за далеким океаном, после второй свадьбы к нему приходят должность в журнале "Новый американец", минуты вещания на "Радио свобода", возможность печататься, ну и популярность, смешанная местными барменами с известностью. В итоге приходит все, кроме счастья. Ведь он сам потом произнесет определяющие его жизнь слова: "Главная моя ошибка – в надежде, что, легализовавшись как писатель, я стану веселым и счастливым. Этого не случилось". Там, вдали от родного дома, по которому он скучал все оставшиеся годы и умрет...
3. Материнский дом ул. Рубинштейна, 23. Годы проживания 1944 - 1972.
Вернемся к начальным годикам его жизни. Как только с Ленинграда сняли блокаду, его семья вместе с трехлетним Сережей вернулась в Петербург. Казалось бы впереди самые сладкие годы, окончание войны, на горизонте стал растворяться туман, и повеяло свежим воздухом надежды, но... Из семьи уходит отец, мама с трудом зарабатывает на жизнь корректором, и юный Сережа с самого детства знает, что такое жить за чертой бедности. Пусть роскошный облик дома не пускает вам пыль в глаза, жили они с мамой в коммуналке, ибо на собственную квартиру денег никогда не хватало. В своей книге "Ремесло" он достаточно ярко описывает всю эту жизнь. Зачем мне есть чужой хлеб? "Толстый застенчивый мальчик… Бедность… Мать самокритично бросила театр и работает корректором.Школа, дружба с А.Лаврентьевым, за которым приезжает «Форд». Алеша шалит, мне поручено воспитывать его. Тогда меня возьмут на дачу.Я становлюсь маленьким гувернером. Я умнее и больше читал, я знаю, как угодить взрослым. Черные дворы, мечты о силе и бесстрашии, бесконечные двойки…"
5. Самая трудная школа набережная Фонтанки, 62. Учился здесь в 1950-х.
Продолжая тему двоек отойдем немного от родного дома писателя и сделаем пару увесистых шагов до школы, до самой трудной школы. Каждый из читателей может сказать о том, что его школа тоже была нелегкой, советское время, раздельное обучение, и это мужская, чисто мужская школа, с ее суровыми законами жизни. Первые творческие порывы будущего писателя рождаются в этих стенах. Вы же еще помните про вышеупомянутый детский журнал? Так вот, юный Довлатов пробует на вкус писательское перо, и его впервые печатают без каких либо проблем. Позже он сам об этом напишет: "1952 г. Я отсылаю в газету "Ленинские искры" 4 стихотворения. Одно, конечно, про Сталина. 3 - про животных... Они публикуются в детском журнале "Кoстёр"
6. "Корабелка" ул. Лоцманская, 3. Работал здесь в начале 1970-х.
Это не просто здание Кораблестроительного института, это целая веха истории молодого человека, который твердо решил быть писателем. Для этого Довлатов всегда вставал в 6 утра, закалялся, обливаясь холодной водой и обязался писать хотя бы по странице в день, смешивая это все с работой на газету "За кадры верфям". Здесь Сергей начинает писать свои первые рассказы, присоединяется к СП, из которого его позже с треском и выгонят. То, что он писал здесь, невозможно было напечатать по идеологическим и коммунистическим соображениям, а на подпольном рынке его рукописи влет расходились по оппозиционным кухням в форме самиздата. Работа в стенах этого здания не была важной частью его биографии, но позволяла купить корочку хлеба на поддержание штанов, да оставляла надежды на первую книгу.
8. Филфак СПбГУ набережная Университетская, 11. Учился здесь с 1959 по 1961 гг.
Университет Довлатову дал многое - новые знакомства и любовь. Лучше всего об этой истории нашего героя написал Бродский: "Мы все осаждали одну миловидную коротко стриженную крепость. Вернувшись в Ленинград, я узнал, что крепость пала". Ася сыграла важную роль в жизни Сергея, родила ему дочь, пока не ушла к другому, более успешному на тот момент Аксенову. Возможно, это и стало причиной беспробудного пьянства Сергея Донатовича.
9. Журфак СПбГУ 1-я линия В.О., 26. Учился здесь с 1965-1970 гг..
По итогам обучения на Филфаке Довлатов плотно подсел на бутылку, поэтому не справился с наваливающейся степенью ответственности и забросил учебу. Естественно, его за это отчислили и выписали путевку в армию, где он стал винтиком системы в охране трудовых лагерей. Бесценный жизненный опыт в последствии лег в основу книги "Зона", той самой книги, с теми самыми последствиями... Но это было позже, ведь вернувшись он снова поступил в СПбГУ, но теперь уже на факультет журналистики, здесь он и начал совмещать работу на пользу газеты "Корабелки" со своим обучением. Как бы между прочим публикуется в журнале "Костёр" и также мечтает о собственной книге.
4. Памятник Довлатову ул. Рубинштейна, 23. Вечная память.
На фоне всего этого выглядит несколько абсурдной и его смерть, которой в принципе могло бы и не быть. Дорогая страховка, которую он почему-то не купил, и растерянный взгляд медиков, которые долго искали ту самую Нью-Йоркскую больницу, которая принимает всех подряд. Инфаркт... С.Довлатов - это человек-легенда, человек-анекдот, человек-миф и человек-байка. Он умер слишком молодым, а в его жизни, как и в его рассказах, переплетено трагическое и комическое, абсурдное и смешное. http://alkopona.livejournal.com/174725.html?media
В МОСКВЕ СОСТОЯЛАСЬ ПРЕМЬЕРА ФИЛЬМА "ЗАПОВЕДНИК" 26 ноября 2018 г. в кинотеатре "Каро 11 Октябрь" состоялась премьера лирической комедии "Заповедник". По красной дорожке прошли создатели фильма: С.Безруков, Е.Крегжде, Г. Куценко, Я.Дегтярева, С.Евстигнеева.
Фильм снят по повести С.Довлатова "Заповедник", действие которой перенесено в наши дни. Константин (С.Безруков), автор песен и виртуозный гитарист, сбегает от накопившихся проблем в заповедник "Михайловское". Костя давно лишился всех способов заработка, почти отчаялся быть услышанным и живет по инерции, часто налегая на алкоголь. Жена и дочь собираются уезжать в Канаду, а в голове бесконечно крутятся вопросы: что именно пошло не так, и как это исправить? Тем не менее заповедник на то и заповедник, чтобы собраться с мыслями и попытаться изменить жизнь.
Оператор С.Трофимов, продюсер С.Безруков и режиссёр А.Матисон
Сейчас в кинематографе мода на С.Довлатова, снимают фильмы и по его произведениям, и о нём самом. Они награждаются на фестивалях, коллеги их хвалят, а большого зрительского успеха нет. Почему? Довлатов замечательно остроумный писатель; как все хохотали при чтении его повестей, прорвавшихся в Россию в конце 80-х! Но почему не хохоталось ни на говорухинской версии «Компромисса», в которой режиссёр старался следовать автору, сохраняя его текст, ни на безруковском «Заповеднике», где от Довлатова остались разве что мотивы? От Германа-мл. ничего особо весёлого и не ждали, но его «Довлатов» погрузил в совсем уж непроходимую грусть. И дело тут, полагаю, не только в режиссуре, но и в особенностях прозы Довлатова. Он почти ничего не придумывал, однако в своих произведениях так препарировал вполне обычные обстоятельства жизни, а также образы людей, встретившихся на его пути, да и себя самого, что тексты эти начинали сверкать необыкновенными красками. Но кино – особый вид искусства, где очень важно действие, а Довлатов мастером интриги не был, ему важнее «как», а не «что».И что происходит в повести? Вторая половина 70-х, молодой неудачливый писатель – из-за пьянства с ним развелась жена – приезжает в пушкинский заповедник подработать экскурсоводом. Он завязал, хочет начать новую жизнь. Увлечённо водит экскурсии, но тут приезжает жена, которая сообщает, что они с дочкой получили разрешение на выезд за границу. Она зовёт его с собой, но он на эмиграцию решиться не может – всё-таки русский писатель, кому он там будет нужен? Тема «ехать – не ехать» для части советской интеллигенции тогда была сокровенной, помните замечательный фильм Г.Панфилова по сценарию А.Червинского с Чуриковой, Ульяновым, Весником, Любшиным – «Тема», снятый до того, как был написан «Заповедник»? Там тоже были музей, экскурсоводы, пьющие писатели и будущие эмигранты, и тема была раскрыта.
Жена уезжает из заповедника, писатель запивает, бросает работу, потом мчится в Питер, чтобы проводить жену и дочь. Проводив, погружается в кошмарный запой. В финале после звонка жены мерцает слабая надежда, что жизнь наладится и семья воссоединится. Написано чрезвычайно остроумно, с уникальной довлатовской самоиронией (не знаю, кто из больших писателей так же беспощаден к самому себе), но динамики, необходимой успешному кино, нет. Режиссёр А.Матисон и сценарист Тимур Эзугбая решили, видимо, поправить дело и перенесли действие в наше время, лишив сакральной значимости главное событие – теперь в отъезде за рубеж ничего особенного нет, это в 70-е прощались, как будто хоронили заживо. Зато появилось много муз. номеров, герой из молодого талантливого писателя, которого ещё не печатают, превратился в немолодого спившегося рокера, которого уже не зовут выступать. А когда-то он блистал рядом с самим Л.Агутиным и даже с П.Гагариной – названные звёзды в этом фильме играют самих себя (видимо, их позвали для привлечения зрителя, но помогло ли это сборам?).Кажется, что ошибочен и выбор актёра на главную роль, замечательный С.Безруков не похож ни на героя «Заповедника», ни на его автора: ни внешне, ни внутренне.
Довлатов – огромного роста, крупный красавец-брюнет, в котором смешалась армянская и еврейская кровь. Противу традиций этих древних народов он был горьким пьяницей. Э.Неизвестный вспоминал: «Он как бы втыкал нож в своё сердце и говорил: «На тебе, на тебе, на тебе»… Это было тёмное русское пьянство». Оно и свело писателя в могилу раньше времени. А в фильме мы видим опустившегося лабуха, который приезжает в заповедник и вдруг, по-видимому, надышавшись пушкинской атмосферой, рождается заново. Сочиняет песенки на пушкинские стихи (муз. к ним написал сценарист Т.Эзугбая), и они очень нравятся посетителям заповедника, самому герою и его друзьям. В финале герой, победивший алкоголизм, провожает жену с дочкой в Канаду. И мы верим, что он вскоре последует за ними. Ура, хеппи-энд! Получилась лирическая комедия, к Довлатову и драме его расставания с Родиной отношения не имеющая. Но артисты играют хорошо, и в первую очередь, конечно, Безруков. Хотя есть, наверное, границы амплуа: он может великолепно сыграть Моцарта, Есенина, гениального танцовщика в прекрасном фильме «После тебя», но вряд ли Бетховена, Шаляпина или Маяковского. Стоит отметить также работы Е.Крегжде (жена), А.Михалковой (начальница), Г.Куценко (фотограф), А.Семчева (Митрофанов). В.Бычков сыграл хозяина дома, где поселился главный герой; правда, таких лачуг, как в фильме, сейчас в Пушкинских горах нет, впрочем, и тогда не было. Они, да и карикатурные образы экскурсоводов, воспринимаются как издевательство над прекрасным заповедником. Создатели фильма слегка переусердствовали в изобличении пушкиногорских нравов, им не хватило главного довлатовского качества – самоиронии. Александр Кондрашов, 19.12. 2018. Литературная газета http://www.lgz.ru/article....o]https
К 80-летию Сергея Довлатова НЕ ПРОСИВШИЙ У БОГА ДОБАВКИ: ВЫЗОВ И ДРАМА СЕРГЕЯ ДОВЛАТОВА
Последний большой русский писатель, вышедший из гоголевской шинели, доводил гротеск до худ. точности, заставляя верить, что всё описанное - правда, и что герои не вымышлены, а «пойманы, как бабочка на булавку». Довлатов-персонаж, скрывавшийся под маской анфан террибля, стал выразителем саркастического, романтичного и меркантильного мира поколения, которое впоследствии назовут «последним советским». Остривший и фрондировавший в Союзе, Довлатов оказался потерянным в некурящей, живущей по правилам Америке.Доживи он до своего 80-летнего юбилея (что вполне возможно, если бы не халатность заокеанской скорой), то мог бы рассчитывать на торжество в Колонном зале Дома Союзов (если бы пошел) - столь сокрушительно-масскультной стала его посмертная слава, больше похожая на воздаяние. Переиздания огромными тиражами, мемориальные доски в Петербурге, Уфе и «игрушечном» Таллине, изба-музей в Пушкинских горах. В Нью-Йорке, в Куинсе, - Sergei Dovlatov Way, перекресток в районе Форест-Хилс, который он пересекал, направляясь из дома в магазин «Моня & Миша» за свежим номером «Нового русского слова». Идолизация на уровне анекдота, сказали бы его рафинированные друзья-лит. критики, однако «трубадура отточенной банальности», пользовавшегося литературой как павлиньим хвостом, до сих пор можно цитировать страницами. Казалось бы, какое тут величие замысла? Работал журналистом, ходил по издательствам, предлагал рукописи, не печатали. Уехал, «оставил телефон химчистки». Из всех пожитков - фанерный чемодан, перевязанный бельевой веревкой, с которым когда-то ездил в пионерлагерь. На крышке написано: «Младшая группа. Сережа Довлатов». Под крышкой - фото И.Бродского и Дж. Лоллобриджиды в прозрачной одежде. «Таможенник пытался оторвать Лоллобриджиду ногтями. В результате только поцарапал». Про Бродского спросил: «Кто это?» Удовлетворился ответом - «дальний родственник». Таким же родственником, только не дальним, а близким, стал Довлатов для читателя - писатель, смешивший до слез, удивлявший, удручавший. Чего только стоят его типажи - ради такой веселой компании хотелось устроиться на работу в «Советскую Эстонию». Свойский фотограф Жбанков, не расстававшийся с «мерзавчиком» и развлекавший номенклатурных барышень байками о перепутанных в морге покойниках. Обаятельный конформист Миша Шаблинский, которому прощали выражения «имманентный дуализм» и «спонтанная апперцепция». Легкомысленный бонвиван Митя Кленский, питавший пристрастие «к анодированным зажимам для галстука и толстым мундштукам из фальшивого янтаря». Даже глупейший диссидент и неудачливый альфонс Эрик Буш с лицом голливудского киногероя, даже редактор Турунок - «тип застенчивого негодяя», марципановый, елейный - все у Довлатова выходили колоритными, занимательными, типажными.лавным персонажем
Довлатов сделал самого себя - громоздкого, искрометного, умевшего «продуманно дерзить», зачастую небритого, всегда в поношенном пальто. Именно этому непризнанному сочинителю досталась львиная доля иронии, балансирующей на грани трагифарса. Его гротескная, беглая, лаконичная проза, умело «монтировавшая» драматическую коллизию в любой, даже самый бытовой сюжет, искала метафизику в обыденности. Избегала панегириков и инвектив - и, конечно, не разоблачала советский строй. «Не то чтобы он примирялся с советскими безобразиями. Просто Довлатов не верил в возможность улучшить человеческую ситуацию. Изображая советскую власть как национальную форму абсурда, Довлатов не отдавал ей предпочтения перед остальными его разновидностями. Он показал, что абсурдна не только советская, а любая жизнь. Вместе с прилагательным исчезало ощущение исключительности нашей судьбы». — пишет о нем его друг, литературовед А.Генис.
В Америке Довлатов, как вспоминают друзья, мечтал «зашибить крупную деньгу либо получить какую-нибудь не только престижную, но и денежную премию и расплеваться» с престижными эмигрантскими СМИ. Друг писателя, литературовед В. Соловьев, вспоминает такой довлатовский монолог :- Лежу иногда и мечтаю. Звонят мне из редакции, предлагают тему, а я этак вежливо: «Иди-ка ты, Юра, на...». Показательно, что большим литератором Довлатов себя не считал. В.Соловьев продолжает: «Он был - и остался - для меня в литературе середняком, а пользуясь его собственным самоопределением - третьеэтажником. Что тоже неплохо, учитывая, что мы оба воспринимали литературу соразмерной человеку, а не как небоскреб». Сам Довлатов говорил о литературе: «Мне нравится Куприн, из американцев - О’Хара. Толстой, разумеется, лучше, но Куприн - дефицитнее. Нашу прозу истребляет категорическая установка на гениальность. В результате гении есть, а хорошая проза отсутствует. С поэзией всё иначе. Ее труднее истребить. Ее можно прятать в кармане и даже за щекой». И о себе: «Бог дал мне именно то, о чем я всю жизнь его просил. Он сделал меня рядовым литератором. Став им, я убедился, что претендую на большее. Но было поздно. У Бога добавки не просят».
Товарищи по цеху отмечали, что он был самым литературным из сотен литераторов. Конечно, это касалось не только стилистики или сюжетов. Ставший кумиром бездельников по обе стороны океана. Именно ему пришлось закрывать одну из ключевых тем литературы XX в.- тему человеческой катастрофы. Прошедший век породил плеяду литераторов, занятных «поисками утраченного времени» и описывающих обреченное на провал противоборство маленького, самолюбивого человека с механистичной, теряющей душу действительностью. Это, конечно, Франц Кафка с его альтруистичным Грегором Замзой, превратившимся в насекомое; Кнут Гамсун, обрекший своего героя на голод в процветающем Осло; В.Ерофеев, отправивший легкомысленного Веничку на крестные муки. Довлатов - из их числа. Его тексты - не про комедию нелепых положений, они - про обреченность человека на мелочное собирательство напрасных хлопот, про иллюзии и разочарование в мире победившего конформизма. Довлатов не без печали отмечал, что «когда-то человек гордился своими рысаками, а теперь... вельветовыми шлепанцами из Польши». Когда-то - мечтал покорить мир, а теперь надеется получить небольшую прибавку к зарплате и повышение по службе. Этой мечте не суждено сбыться в силу довлатовской драматургии - и вот купивший в кредит пиджак кофейного цвета Башмачкин поздних 70-х ловким движением ноги вышибает из рук высокопоставленной дамы мельхиоровый поднос.
Зачисленный в диссиденты и антисоветчики, он ежился от благоговения перед иностранцами. Смеялся над американскими порядками и над тем, что США, имевшие возможность отправиться к звездам, решили ограничиться борьбой с курильщиками...Довлатов-персонаж стал выразителем саркастического, романтичного и меркантильного мира поколения, которое впоследствии назовут «последним советским». Главной своей ошибкой Довлатов считал надежду стать веселым и счастливым. Он верил в тепло и магию момента, сочетал хулиганские байки с щемящей сентиментальностью, а анекдоты эмигрантской жизни - со «сказом о неразделенной, фатальной и безответной любви». Дарья Ефремова 03.09. 201. газета "Известие" https://iz.ru/1215989....vlatova
ВАЛЕРИЙ ПОПОВ: «ДОВЛАТОВ АБСОЛЮТНО ВОВРЕМЯ РОДИЛСЯ И, КАК ЭТО НИ СТРАШНО, ВОВРЕМЯ УМЕР»
Имя С.Довлатова теперь известно почти во всех уголках планеты: от Уфы, где родился писатель, до Нью-Йорка, в котором литератор умер и похоронен. Он писал о живом человеке в фальшивом мире в своей непревзойденной манере - легко, точно, иронично. О своем друге вспоминает уроженец Казани, известный прозаик, председатель СП Санкт-Петербурга В.Попов. Автор книги «Довлатов» из серии «ЖЗЛ» уверен, что ее герой «пережил всех».
- Сегодня Довлатову исполнилось бы 80. Можно сказать, что в Питере эту дату будут праздновать с особым размахом? - Трудно сказать. Знаю, что город готовит какие-то мероприятия. Планируется возложение цветов, какие-то квесты. 5 сентября я буду участвовать в вечере воспоминаний в Музее Ахматовой вместе с людьми, которые знали Сережу. Нельзя, конечно, сказать, что весь город гуляет, но что-то происходить будет
.- Довлатова нет с нами уже больше 30 лет, но он по-прежнему любим молодежью. Как думаете, в чем его писательский секрет? - Мне кажется, потому что он помещается в компактный рюкзачок современного интеллектуала. Тома туда не влезут. А Довлатова можно легко бросить в сумку, открыть в метро почитать, положить обратно и дальше отправиться сдавать сессию или продавать кроссовки. Это такая рюмка прозы, которая бодрит и делает твое мироощущение значительно выше. Для такого эффекта не требуется литературная канистра. Достаточно рюмки. И тексты Довлатова именно такие. Они нас очеловечивают. А молодежь это прекрасно чувствует, потому что Довлатов их не грузит. Он легок и приятен.
- Когда я спрашивала у молодых людей, почему им нравится Довлатов, они все как один отвечали: «Очень легко читается». Но ведь это обманчивое чувство, будто он и писал легко? - Конечно. Но лишнее в текстах он отсекал прямо из глубин своего сознания. Дело в том, что Сережа не был замучен библиотеками, литературными диспутами и философскими сборищами. Притом что был безусловно интеллектуальным парнем. Но Довлатов жил своими ощущениями, за что читатели не устают благодарить его по сей день.
- В Петербурге, на ул. Рубинштейна, стоит памятник писателю. Сейчас это главная питейная улица Северной столицы и при этом по-прежнему остается той довлатовской, по которой он прохаживался молодым. По-вашему, знают ли завсегдатаи Рубинштейна о человеке, памятник которому там стоит? - Это на самом деле интересная проблема. Сейчас можно стать поклонником, фанатом, не прочитав ни строки. Довлатов стоит на ул. Рубинштейна как какой-то идол. Но это не просто памятник, как монумент Брежневу, например. Это символ свободы, гульбы, юмора, веселья, легкой грусти. Он стоит как грешный святой. Для этой разгульной улицы в самый раз. Очень хороший символ. Думаю, он об этом и не мечтал. Но точно расхохотался бы, узнав, что натворил. Тогда-то было трудно, денег на выпивку не имелось. А сейчас толпы проходят по Рубинштейна. Счастливые и пьяные. Мы о таком мечтали, а сейчас это все есть. Даже страшно. Мне кажется, статус «главной питейной улицы города» - во многом заслуга Довлатова, его памятника. Он как бы освящает этот грех. Бармены косят под Довлатова, а он их вроде крышует и освящает. Метафорически выражаясь, конечно.
- Как вы относитесь к тому, что часто серьезные писатели и критики слегка морщат нос, когда произносят «Довлатов»? - Мне кажется, здесь важно понимать другое. Довлатов прекрасно справляется один. Ему не нужны другие писатели и критики, чтобы разговаривать с читателем. И не надо его перегружать разными лит. арбузами. Довлатов - суфле, воздушное и немного легковесное создание, но совершенно лишенное пошлости, безвкусия и дурных чувств. Это очень вкусное, изящное явление, которое нельзя грузить гражданским долгом, честью, борьбой за что-то. Иначе оно просто сдуется.
- А что думаете об известном выражении, что он был не хорошим писателем, а хорошим собутыльником? - Это в корне неверно. Собутыльников много, а Довлатов один. Он превратил свою жизнь в искусство. Так не каждый может. Конечно, Сережа сильно пострадал от своей профессиональной вредности, и алкоголь здесь сыграл не последнюю роль. Он его умертвил. То ремесло, искусство, которым занимался Довлатов, требовало от него полной отдачи. Есть фраза: «Повар не обязан вариться в супе, чтобы его сварить». Но писатель обязан вариться в своих героях. Иначе суп получится невкусным. Довлатов так жил: на грани риска. Вроде немного отдалялся от своих персонажей, но совсем немного. И погиб смертью героя. Не греческого эпоса, а своего героя. Это и вызывает необычайное уважение к его прозе. Он работал над чрезвычайно опасным материалом, который так близок людям. Вот вы спрашивали, за что его любят. За эту опасность, остроту жизни, страх близкой смерти. Сидя в роскошном кабинете с кожаными креслами, он не был бы Довлатовым.
- День вашего знакомства ведь отражен в литературе. - Да, есть такая история, которую сначала немного дополнил он, потом немного дополнил я. Как и любая легенда, она граничит с правдой. Дело было в 1960-е. Тогда в Ленинграде царила активная лит. жизнь, густая творческая богема, компания человек из 100, которая встречалась постоянно. Кто-то выплывал из нее, кто-то оставался. Мы с Сергеем сближались постепенно, кругами. Присматривались друг к другу. А однажды пришли к нему домой с бутылкой. Только хотели разлить, как зашла его мама Нора Сергеевна. - «Мама, познакомься, это Валерий Попов». «Хорошо, что Попов. Плохо, что с бутылкой», - ответила Нора Сергеевна. Сергей говорит: «Это моя бутылка, он здесь ни при чем». Я сказал не менее благородно: «Нет, бутылка моя!» А мама заключила: «Если не знаете, чья, значит, моя». И убрала ее в шкаф. Этот сюжет я считаю началом нашей дружбы. У писателей воспоминания начинаются с сюжета. Правды там на 97%. И лишь 3 мы добавили для куража.
- Вы написали биографию Довлатова для ЖЗЛ, где говорите, что он часто фантазировал над своей ранней биографией, создавал мифологизированные эпизоды. Вроде того, что его, лежащего в люльке младенца, благословил А.Платонов. Зачем это понадобилось писателю? - А я вам скажу. Вот недавно я был в Уфе. Так там этот эпизод стал буквально культовым для уфимцев. Хотя Довлатов прожил в городе совсем чуть-чуть. Он там родился, потому что родителей и бабушку эвакуировали из Ленинграда в июле 1941 г. Будете смеяться, но в Уфе на полном серьезе обдумывают проект памятника по этой истории. Только не знают, кого лепить: младенца Довлатова или склонившегося над люлькой писателя Платонова. Пока в это трудно поверить, но кто знает, вдруг однажды такой памятник появится.
- Но ведь это легенда от начала и до конца? - Скорее всего. Это байка. Довлатов взял обычный эпизод из своей биографии и превратил его в золото, сделал запоминающимся, ярким.
- А он часто что-то привирал о себе? - Да, бывало. Он старался всему придать законченность. Жизнь сама по себе редко такая. А Довлатов хотел каждый памятный эпизод сделать анекдотом. Как-то я пришел в журнал «Нева». Оттуда спускался Довлатов с толстой папкой и говорит мне: «Все пишут романы о рабочих. И я написал. Только всех печатают, а меня не берут. Все душу дьяволу продают, а я ее даром подарил». Спустя столько лет я вспоминаю эту гениальную фразу.Сережа всему придавал законченный лит. вид. Правда не так совершенна, как то, что делал Довлатов. И это хорошо. Потому что литература остается в веках. Особенно его.
- Вы вспоминаете, что Сергей Донатович перенял от отца умение эффектно появляться на публике. Можете вспомнить такие случаи? - Когда Сережа приходил в любую компанию, будучи еще никем, он всегда становился ее центром. Стоило ему только что-то начать рассказывать, как все постепенно угасали. Были, конечно, смельчаки, которые пытались с ним соперничать. Но он всегда был театром одного актера. Ему не нужны были партнеры, только слушатели.Довлатов, безусловно, всегда был эффектен и популярен еще до своей настоящей первой строчки. Будто сначала поставил себе памятник, а потом только оправдал его место. И ведь действительно справился.
- Из книги в серии «ЖЗЛ» многое было вырезано на этапе согласования с родственниками. О каких именно эпизодах идет речь и почему, как вам кажется, им это не понравилось? - Из книги убрали единственный кусок, где Довлатов говорит о любви к Е.Д. Довлатовой (вдова писателя) всерьез, без юмора. Очень светлая любовная история. Довлатов писал из Вены, покинув СССР. Зря она его вырезала, конечно. И еще изъята переписка с писателем И.Ефимовым. По-моему, это единственная переписка, где идет речь о работе. Там механизм ремесла Довлатова крупным планом. И еще фотографии. Я уважаю это решение. В то время не только в Америке, но и у нас, было такое мнение, что все главное происходило за границей, что в США Довлатов спасся. Хотя я считаю, что он сформировался здесь. И это было лучшее время для литературы. В те годы в Ленинграде царил необычайный сгусток культуры и издательской свободы. Сейчас писатели хорошие есть, а издательств нет. Мне кажется, нельзя превозносить одну часть его жизни и не говорить о другой. Довлатова сформировал именно Ленинград.
- Обычно, вспоминая писателей третьей волны русской эмиграции в США, не считая Бродского, который стоит особняком, сразу называют В.Аксенова и С.Довлатова. Есть между ними что-то общее, кроме того, что их связывала одна женщина? - Нет, это тот редкий случай, когда их надо не объединить, а именно разъединить. И женщина, если вы об Асе Пекуровской, тут совершенно ни при чем. Потому что в самой их природе была причина успеха и провала в Америке. Аксенов ехал туда победителем, триумфатором. Он рассматривал США как кафедру для своих мыслей. А Довлатов бежал туда побитым, растерянным. Но все перевернулось. Америка ждала Довлатова, а не Аксенова. Наверное, там ждали не триумфатора, а именно пораженца. Да и к тому же Аксенов писал все хуже, а Довлатов - все лучше. Суровая школа жизни оказалась лучше для ремесла. Я хорошо помню, как Аксенов приезжал в Ленинград. Мы дружили, были земляками по Казани. И тогда он рассказал, что преподает в Америке Ахматову, а о нем там не знают и не хотят знать. Аксенов не смог там взойти как писатель. Он был всего лишь преподавателем. Может, дело в том, что Аксенов пытался уловить мысли американцев, писать для них. А Довлатов говорил о том, что знает, о том, что его мучает. Хотя и Сергея нельзя назвать триумфатором в полной мере. На его похоронах не было ни одного американца. Только эмигранты. Для них он был кумиром. Ходили слухи, что официанты даже не брали с него денег. Говорили: «С писателей денег не берем». Но там он был один такой, достигший успеха в эмиграции. Наш кореш, который прославился.
- Если говорить о театре и кино, то долгие годы о Довлатове вспоминали в контексте «Комедии строгого режима». А теперь «Заповедник» ставит С.Женовач, фильмы снимают А.Герман-мл. («Довлатов») и С.Говорухин («Конец прекрасной эпохи»). Как вы считаете, Довлатова в театре и кино будет только больше? - Будет больше и больше, но хуже и хуже. Из того, что вы перечислили, мне больше всего нравится фильм Говорухина «Конец прекрасной эпохи». Он про бездельников, вольнолюбцев, которые получали гос. зарплату и позволяли себе свободолюбивые мысли, дерзили, прогуливали. Это и была прекрасная эпоха. Не все так понимают этот фильм, но я его вижу именно в подобном ключе. А фильм Германа-мл. мне совсем не понравился. Он пытался сделать все, что мог, советовался с супругой Довлатова. Но фильм лишь бледный слепок того времени. Его Довлатов совсем не тот, кем был в жизни. Там он ни разу не нахамил, как делал это в жизни, ни разу не сострил, ни разу не съерничал. Герман-мл. стал жертвой политкорректности современных ограничений. Да, актер (Милан Марич) очень похож. И внешне, и местами характером, но жизненного блеска в нем нет. Сейчас очень трудно говорить о свободе. Особенно сейчас. Все стиснуто. Невозможно передать ту атмосферу, в которой жил Довлатов, ни в литературе, ни в кино. Снимать-то, наверное, про него будут все больше и больше. Но это станет похоже на попытку сварить суп из старого петуха. В театре скорее ситуация будет лучше. Хотя у Довлатова столько ругательств, что даже не знаю. А без них Довлатов не Довлатов. Мы теряем полумаргинальных гениев из-за этой политкорректности. Конечно, в сегодняшние рамки Сережа не влез бы.
- Как думаете, если предположить, что Довлатов был бы сейчас жив, как бы он относился к происходящему в России? Ругал бы Путина, хвалил бы Байдена? - Да черт его знает. Сейчас непонятно, кого ругать, над кем насмехаться. Над капиталистами? Не осталось тех, кого ругать. Раньше с Америкой мы были идейными врагами, а сейчас все изменилось. Над чем тут иронизировать? Все, как мы мечтали. Вот и запал пропал. Довлатов абсолютно вовремя родился и, как это ни страшно, вовремя умер.
- Если бы вам нужно было для какой-то энциклопедии подготовить статью «Сергей Довлатов», короткую, буквально состоящую из двух-трех предложений, то как бы она выглядела? - Она называлась бы «Переживший всех». Он пережил и советскую литературу, и антисоветскую, литературы всех эпох. Сейчас в рюкзаках у молодежи только Довлатов. Он вытеснил всех, нас в том числе. И, боюсь, навсегда. Мне кажется, после него никого не будут читать. Довлатов - это рюмка литературы, которая быстро выпивается, хорошо действует и не отнимает много времени. Поэтому он уникален, неповторим и своевременен. Бороться с ним невозможно и не надо. Это и есть бессмертие. Беседовала Иветта Невинная 03.09. 2021.газета "Бизнес Onlin" https://www.business-gazeta.ru/article/520935
32 года назад ушел из жизни С.Д. Довлатов. Его произведения - это та великая классика, которая поражает масштабом ума и удивляет лаконичностью изложения. Это юмористические и грустные открытки, сплошная анекдотическая сага об ушедших временах. И едва ли этим сагам можно улыбнуться и при этом не почувствовать тоску, и не столько свою, а ту, которую испытывал сам писатель. *** • Я думаю, у любви вообще нет размеров. Есть только - да или нет. • Наша память избирательна, как урна… • Я не буду менять линолеум, я передумал, ибо мир обречен. •- Что с вами? Вы красный! •- Уверяю вас, это только снаружи. Внутри я - конституционный демократ.
• Не так связывают любовь, дружба, уважение, как общая ненависть к чему-нибудь. • Не надо быть как все, потому что мы и есть как все… • О некоторых высказываниях я сожалею. Иные готов вытатуировать у себя на груди… • Ужасней смерти - трусость, малодушие и неминуемое вслед за этим - рабство. • Что с дураком поделаешь? Дурак вездесущ и активен. Через ОВИР прорвался. Через океан перелетел. И давит почище Андропова. • Рожденный ползать летать… не хочет. • Я предпочитаю быть один, но рядом с кем-то… • Гений - это бессмертный вариант простого человека.
• Можно, рассуждая о гидатопироморфизме, быть при этом круглым дураком. И наоборот, разглагольствуя о жареных грибах, быть весьма умным человеком. • Кто страдает, тот не грешит. • Истинное мужество состоит в том, чтобы любить жизнь, зная о ней всю правду. • Порядочный человек тот, кто делает гадости без удовольствия. • Мир охвачен безумием. Безумие становится нормой. Норма вызывает ощущение чуда • Семья - это если по звуку угадываешь, кто именно моется в душе. • Вообще я заметил, что человеческое обаяние истребить довольно трудно. Куда труднее, чем разум, принципы или убеждения.
• Я оглядел пустой чемодан. На дне - Карл Маркс. На крышке - Бродский. А между ними пропащая, бесценная, единственная жизнь. • Ирония - любимое, а главное, единственное оружие беззащитных. • Мы без конца ругаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить - кто написал 4 млн. доносов? • После коммунистов я больше всего ненавижу антикоммунистов. • 200 лет назад историк Карамзин побывал во Франции. Русские эмигранты спросили его: - Что, в двух словах, происходит на родине? Карамзину и двух слов не понадобилось. - Воруют, - ответил Карамзин...
• Какое это счастье - говорить, что думаешь! Какая это мука - думать, что говоришь! • Скудность мысли порождает легионы единомышленников. • Бескорыстное враньё - это не ложь, это поэзия. • На свободе жить очень трудно. Потому что Свобода одинаково благосклонна и к дурному, и к хорошему. Под ее лучами одинаково быстро расцветают и гладиолусы, и марихуана... • Деньги - это свобода, пространство, капризы. Имея деньги, так легко переносить нищету… • Деньги у меня, скажем, быстро кончаются, одиночество - никогда. • Я не интересуюсь, что пишут обо мне. Я обижаюсь, когда не пишут.
• Одним из серьезных ощущений, связанных с нашим временем, стало ощущение надвигающегося абсурда, когда безумие становится более или менее нормальным явлением. • На чужом языке мы теряем 80% процентов своей личности. Мы утрачиваем способность шутить, иронизировать. • Когда храбрый молчит, трусливый помалкивает… • Все талантливые люди пишут разно, все бездарные люди пишут одинаково и даже одним почерком. • Любая подпись хочет, чтобы ее считали автографом. • Комплексы есть у всех нормальных людей, их нет только у дегенератов и лыжников. • Знаешь, что главное в жизни? Главное то, что жизнь одна. Прошла минута, и конец. Другой не будет... • Двое - это больше, чем Ты и Я. Двое - это Мы...
• Кризис – явление стабильное. Упадок вообще стабильнее прогресса • Нет, как известно, равенства в браке. Преимущество всегда на стороне того, кто меньше любит. Если это можно считать преимуществом. • По Солженицыну лагерь - это ад. Я же думаю, что ад - это мы сами. • Наглость - это способ действия, то есть напор без моральных и законных на то оснований... • Человек человеку... как бы это получше выразиться - табула раса. Иначе говоря - все, что угодно. В зависимости от стечения обстоятельств. Человек способен на все - дурное и хорошее. Мне грустно, что это так. Поэтому дай нам Бог стойкости и мужества. А ещё лучше - обстоятельств времени и места, располагающих к добру... • Не надо прятаться от счастья, ведь жизнь коротка. Позади океан рождения, впереди океан смерти, а наша жизнь лишь узкая полоска суши между ними. https://vk.com/public195467836?w=wall-195467836_26291
«ВЗГЛЯНИТЕ НА МЕНЯ С ЛЮБОВЬЮ» Современница и подруга Довлатова, Н.Шарымова, знавшая его и в советский, и в американский периоды жизни, выбрала 7 фотографий из и рассказала о связанных с ними историях.
Я познакомилась с Довлатовым еще в Ленинграде. Это был заметный, высокий, эффектный человек, обаятельный и задумчивый. Чувствовалось, что в нем таится какая-то напряженная внутренняя жизнь. Я была связана с журналом «Аврора» и знала, что журнал очень хотел бы напечатать его рассказы, но ему не разрешали. Позже я недолгое время входила в редакцию самиздатского журнала «37», вела с Сергеем переговоры о возможной публикации его произведений в этом издании. Так что еще в питерские времена я читала рассказы, которые впоследствии вошли в сборник «Зона. Записки надзирателя». Писательский талант Довлатова был очевиден. В Нью-Йорке я приятельствовала с ним, входила в редколлегию еженедельной газеты «Новый американец», для которой писала тексты и делала фотографии. Сейчас, много лет спустя, показалось любопытным собрать биографию писателя в фотографиях, каким-то образом оттенив его личность и творчество. Елена, жена Сергея, и дочь Екатерина предоставили возможность взять снимки из своего архива.
Вечер молодежной секции. Ленинград, 1968 г. Фото - Н.Шарымовой
Эта фотография сделана в Белом зале Дома писателей им. Маяковского в Ленинграде. Там проходил знаменитый вечер молодежной секции, руководил которой писатель, переводчик Б.Вахтин - сын писательницы В.Пановой, лит. секретарем которой работал С.Довлатов. В этот вечер, имевший оглушительный успех, выступало много литераторов. Тогда же в правление СП СССР был написан донос. Секцию закрыли. Все эти события подробно, с приведением документов описаны в воспоминаниях русского и американского писателя И.Ефимова. Я сфотографировала Довлатова, на заднем фоне - публицист и прозаик Я.Гордин. С этим вечером связана любопытная история, которая бросает свет на механизм человеческой памяти. В прошлом году одна из газет посвятила этому мероприятию целый разворот с фотографиями и мемуарами.
Проводы семьи Лосевых. Ленинград, 1976 г. Фото Ильи Колтуна
Поэт Л.Лосев (тогда - Лифшиц) работал в детском журнале «Костер», в числе прочего он заведовал отделом спорта и, пользуясь служебными возможностями, отправлял своих знакомых в командировки, помогая зарабатывать. Бродского отправил в Калининград, Довлатова - в пионерлагерь «Артек», фотографа Л.Полякова - еще куда-то. Меня же он определил отвечать на письма участников юношеской спартакиады. С подачи Лосева журнал публиковал акварели художницы М.Басмановой, музы И.Бродского. В Питере и в Москве сформировался определенный круг людей, которые придерживались одних и тех же ценностей: смотрели «трофейные» фильмы - зарубежное худ. кино, которое не показывали в то время в СССР, любили джаз, добывали пластинки «на костях» (подпольная культура записи песен на рентгеновские снимки), слушали посвященные ему радиопередачи Уиллиса Коновера и фолк, читали Э.Хемингуэя. Потом перешли на изучение польского языка, польских журналов и фильмов. Присматривались к Тарту, семиотике и Ю.Лотману, знали импрессионизм и абстракционизм, читали журналы «Америка» и «Англия» и добывали, где только возможно, самиздат. А еще зачитывались стихами Серебряного века. Они были довольно беспечны, не принимали господствовавшую идеологию — делали вид, насколько возможно, что ее не существует. Конечно, это произошло после смерти Сталина - благодаря оттепели. Круг этих людей в Ленинграде составлял около 100 чел. Половина из них были литераторами, четверть - художниками, а остальные - прекрасные дамы - любительницами изящной словесности. На этой фотографии запечатлены многие значимые персонажи тех лет.
День рождения С.Довлатова. Нью-Йорк, 3 сентября 1980 г. Фото Н.Аловерт
Автор этой фотографии - балетный критик, уникальный фотограф. Обратите на этот снимок внимание: вы нигде больше не увидите такого веселого, полного оптимизма Довлатова. Футболку ему подарил И.Бродский, а сомбреро он надел, дурачась. Впереди - создание эмигрантского журнала «Новый американец», где Довлатов станет гл. редактором. Уже изданы 2 его сборника, в будущем появится еще 10.
В.Войнович и С.Довлатов. Нью-Йорк, 1980 г.
Эта фотографию Н.Аловерт сделала в квартире Довлатовых в Куинсе. Семья Войновичей в этот день прибыла в Америку, и редакция «Нового американца» поехала встречать писателя в Международный аэропорт им. Дж.Кеннеди, а потом мы все отправились к Довлатовым. Войнович интересовался лит. жизнью и расспрашивал журналистов, что и как. Он был несколько ошарашен: англоязычный водитель такси, в котором он ехал в Нью-Йорк со своей женой, А.Батчаном и мной, обернулся и сказал: «I know Chonkin» («Я знаю Чонкина») (роман В.Войновича «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина» был опубликован в 1975 г. в Париже.
Сергей Елена Довлатовы, В.Аксенов. Нью-Йорк, 1980 г. Фото Н.Шарымовой
В.Аксенова лишили советского гражданства, и редакция «Нового американца» в очередной раз поехала в аэропорт встречать писателя. Василий Павлович, обаятельнейший человек, интересовался делами нашей газеты и постоянно общался с Довлатовым, ее гл. редактором.
С.Довлатов и Курт Воннегут. Нью-Йорк, 1980 г. Фото Н.Аловерт
Очередная легенда, она же непреложная истина. Автор «Колыбели для кошки», «Бойни № 5» К.Воннегут написал Довлатову письмо о том, что он, американский писатель, никогда не мог пробиться в журнал "The New Yorker" Довлатов стал вторым русским писателем после В.Набокова, который смог опубликовать в этом издании свой рассказ. Воннегут поздравляет молодого русского автора с этим заслуженным успехом и восхищается его талантом. Привожу по памяти - я этого письма не видела, но оно существует и было опубликовано. Судя по выражению их лиц на снимке, похоже, что Довлатов и Воннегут довольны друг другом и этой встречей.
$IMAGE8$ Редакция «Нового американца». Центральный парк Нью-Йорка, 1981 г.
Это единственная фотография журналистов и сотрудников еженедельника. Ее сделал талантливый фотограф, ныне покойный, - А.Пронин. Я надеюсь, что кто-нибудь заинтересуется его фотоархивом и познакомит публику с его работами. Я надеюсь, что найдутся исследователи, которые опишут историю создания «Нового американца», полную надежд, драматизма и боли. https://www.mos.ru/news/item/96082073/
Писатель, обретающий своего читателя после смерти, - история куда менее распространенная, чем принято считать. Скорее, это миф, утешающий неудачливых литераторов. Но с Довлатовым случилось именно так. К своей подлинной аудитории, к русскому читателю, он шел долго и, кажется, вполне уверился не только в том, что встрече этой не суждено случиться, но и в том, что он ее не очень-то достоин. Думается, он вполне смирился с участью среднего "американского писателя русского происхождения". Скажи ему, какой оглушительный успех ждет его в постсоветской России, он бы попросту не поверил.
Биография Довлатова, естественно, важна, но при этом условна. Важна, потому что она его лит. материал. Условна, потому что писатель обошелся с этим материалом как увлеченный художник - весьма вольно. Писать о жизни этого человека в стиле "родился, учился, женился" труд не только бессмысленный, но и неблагодарный. Только начни - читатели тут же начнут поправлять. Ведь поправляли самого писателя! Очень трудно писать о фактах....Три года служил во внутренних войсках - в охране исправительных колоний в Коми АССР. Здесь была создана первая рукопись повести "Зона". Автор интерпретировал начало своего творческого пути через параллели с Бабелем, Горьким и Хемингуэем, признаваясь, что он, как и эти художники, "начал с бытописания изнанки жизни". Эти первые опыты дойдут до читателя много позже, сильно переработанные, а сама история их публикации тоже станет частью произведения.
Нора Сергеевна пожертвовала ради сына театральной карьерой
Сотрудничал с многотиражкой Ленинградского кораблестроительного института "За кадры верфям" и газетой "Знамя прогресса" ЛОМО. Писал рассказы и с конца 1960-х годов носил их по редакциям, пытаясь встроиться в творческую среду. Что представляла собой эта среда? "Оттепель" миновала, Синявский и Даниэль разоблачены и отправлены в лагерь, Евтушенко за реакцию на вторжение советских войск в Чехословакию объявлен жертвой влияния идеологических противников, растет диссидентское движение. Культура расслаивается на официальную и подпольную, активно развиваются самиздат и тамиздат. Известный анекдот того времени: женщина просит подругу перепечатать на машинке "Войну и мир". На вопрос зачем отвечает, что дочка не читает ничего, кроме самиздата.
В этих условиях невозможно было опубликовать не только рассказы о лагере, сложно было в принципе заявить о себе начинающему писателю, если он не умел лавировать между официозом и собственными убеждениями. У Довлатова плохо было и с тем, и с другим, он не только не мог подстроиться, ему было не с чем подстраиваться: по меркам брежневского времени он был чудовищно безыдеен и чрезмерно автономен - про него решительно ничего нельзя было понять .Оф. культура Довлатова не принимала, из редакций он получал лишь благожелательные отказы. К диссидентскому течению писатель относился неоднозначно. В конце 1960-х он, правда, примкнул к умеренно фрондирующей группе "Горожане", представители которой помимо прочего хотели составить оппозицию крепнущей плеяде писателей-деревенщиков. Впрочем, присоединился к ним Довлатов поздно, по собственным признаниям, он вообще везде опаздывал.
В 1968 г. успешно выступил в Доме писателя на "Вечере творческой молодежи Ленинграда". Однако и это не стало для него пропуском в большую литературу. За 2 года после творческого вечера он смог опубликовать лишь два рассказа в "Крокодиле". Один из них, "Когда-то мы жили в горах", вызвал бурное негодование армянских трудовых коллективов и общественных организаций и тоже не способствовал развитию лит. карьеры. В "Авроре", "Знамени" и "Звезде" Довлатову удавалось изредка публиковать рецензии и очерки. Он ждал большего. Развитие, однако, получал лишь внутренний конфликт. Писателю важно было сохранить свою индивидуальность, и в то же время он желал признания. В повести "Ремесло" этот конфликт проявляется в небольшом диалоге автора с Д.Граниным:
"- Неплохо, - повторял Даниил Александрович, листая мою рукопись, - неплохо. Только все это не для печати. Я говорю: - Может быть. Я не знаю, где советские писатели черпают темы. Все кругом не для печати... Гранин сказал:- Вы преувеличиваете. Литератор должен публиковаться. Разумеется, не в ущерб своему таланту. Есть такая щель между совестью и подлостью. В эту щель необходимо проникнуть". Кажется, это внутренний диалог самого Довлатова.
В 1972-м, так и не дождавшись перемен, накопив разочарования и долги, Довлатов отправляется в Таллин. Почему туда? Сам писатель объяснял: "Разумные мотивы отсутствовали. Была попутная машина. Дела мои зашли в тупик". Пожалуй, со стороны Довлатова это была такая уступка судьбе. Ладно, дескать, начнем сначала и, может быть... В общем, компромисс. Повесть под таким названием и стала итогом 3-летнего эстонского периода в биографии писателя. Компромисс - слово многозначное. С одной стороны, это соглашение на основе взаимных уступок ради общего же блага. С другой - проявление конформизма, а в среде русской интеллигенции, по выражению писательницы Н.Берберовой, порой даже и мелкая подлость. Довлатов, как человек мятущейся натуры, всегда неустроенный, стремился к равновесию и хотел понимать компромисс, как понимают его натуры здоровые, цельные, а совсем не как русские расколотые интеллигенты. Он согласился начать сначала, пройти еще раз этот скучный, но необходимый путь советского художника к признанию. И вот сначала он - внештатный корреспондент нескольких газет (необходимо было обрасти в чужом городе хоть какими-то связями), потом - постоянный сотрудник "Советской Эстонии" и, наконец, автор готовящейся к печати книги. Ожидания его почти оправдались. Уже был подписан договор с издательством, сборник рассказов прошел 2-ю корректуру, но в последний момент все расстроилось.
Однажды автору поручают сделать репортаж о юбилейном младенце - 400-тысячном жителе Таллина. Но миссия кажется невыполнимой, редактор отбраковывает детей одного за другим: то отец эфиоп, то семья слишком интеллигентная. Когда наконец рождается "подходящий" ребенок в "нормальной пролетарской семье", рассказчик должен решить новую задачу: убедить родителей назвать сына Лембитом. На бесконечные компромиссы идут и новые знакомые рассказчика. Один ради работы в штате сочиняет интервью, которого не было: в тексте капитан западногерманского торгового судна восхищается свободной жизнью советского человека, в реальности им оказывается беглый эстонец. Другая ищет для новой рубрики интересных людей, живущих "многоплановой жизнью", но все герои никуда не годятся: один морально неустойчив и похож на диссидента, второй идеологически стоек, но — подлец. Порой от этого всего хочется сбежать... Довлатов описывает феномен раздвоенности жизни, но не дает однозначных оценок, он искренне не хочет быть ни диссидентом, ни типичным советским функционером. Он всего лишь хочет найти свою дорогу к читателю. Тираж уже набранного романа "Пять углов" уничтожает КГБ. Почему? Нипочему. Так совпало. Якобы издание книги сорвалось из-за того, что в органы попала рукопись "Зоны" - Довлатов дал ее почитать знакомому, а к тому нагрянули с обыском совсем по другому поводу, но изъяли все. В Таллине, который казался чуть более демократичным, рукопись из КГБ передали в редакцию "Советской Эстонии", там устроили над писателем общественный суд, вынудили уволиться. Это был крах. Жизнь, сделав виток, вернулась в исходную точку. Опять внутренний разлад, водка, долги, запутанная личная жизнь (жены, дочери, алименты). Опять нужно было что-то делать.
В 1975 году Довлатов вернулся в Ленинград и устроился работать в журнал "Костер". Детская литература была пристанищем для многих, кто из-за различных препон не мог заявить о себе во взрослой. Летом 1976 и 1977 гг. Довлатов едет в Пушкинские Горы. Формально едет работать экскурсоводом, чтобы поправить дела материальные - в сезон гидам хорошо платили.
Спустя годы дом в деревне Березино выглядит чуть лучше, чем во времена, когда Довлатов жил в нем
Но, по сути, это новое бегство от себя самого. Многие до него уже ходили этими извилистыми тропами, пытались отгородить в своей душе заповедный уголок, этакий эдем непризнанного гения. "Заповедник" - такое название дает Довлатов новой повести, конечно, не только из-за места, где разворачиваются события, но и оттого, что эту идею о самодостаточности художника все же надо бы проверить на прочность.
"Тебя не публикуют, не издают. Не принимают в свою компанию, но разве ты об этом мечтал, бормоча первые строчки? Ты добиваешься справедливости? Успокойся, этот фрукт здесь не растет. Несколько сияющих истин должны были изменить мир к лучшему, а что произошло в действительности? У тебя есть десяток читателей. Дай бог, чтобы их стало еще меньше. Тебе не платят - вот что скверно. Деньги - это свобода, пространство, капризы. Имея деньги, так легко переносить нищету. Учись зарабатывать их, не лицемеря. Иди работать грузчиком, пиши ночами. Мандельштам говорил, люди сохранят все, что им нужно. Вот и пиши. У тебя есть к этому способности - могло и не быть. Пиши, создай шедевр. Вызови душевное потрясение у читателя. У одного-единственного живого человека. Задача на всю жизнь. А если не получится? Что ж, ты сам говорил, в моральном отношении неудавшаяся попытка еще благороднее. Хотя бы потому, что не вознаграждается. Пиши, раз уж взялся, тащи этот груз. Чем он весомее, тем легче"- признается сам себе автор.
Ох, как тут все запутано. Тут и самоуговор, и самооговор. И попытка убедить себя, что читатель не нужен и бессмысленна зависть к чужому успеху, ибо нет справедливости, и постоянное напоминание себе, что жизнь груба, а человек слаб, и стремление спрятаться за цинизм, и тут же отрицание бытового, вообще земного. Но идея бескорыстного служению искусству проверку на прочность, увы, не проходит. Вновь прав оказывается довлатовский Гранин - писатель должен публиковаться. Публикуются же другие. Эти другие не дают покоя и вообще суету жизни. И, как ни крути, а смириться с открытием, что наиболее ходкая валюта - умеренные лит. способности - чрезвычайно трудно. .Многие, точно так же уставшие ждать чего-то, уезжают за границу, публикуются за рубежом. Довлатов до последнего противится такой судьбе. Он видит, что на той стороне печатается не меньше ерунды в обмен на тот же конформизм, но противоположного толка. Меньше всего его прельщает перспектива стать рупором профессиональных антисоветчиков. Но в США уезжает жена с дочерью.
Рассказы Довлатова готовы публиковать только в тамиздате. В эмигрантском "Континенте" выходит несколько рассказов писателя, а в журнале "Время и мы" - "Невидимая книга", повесть о непростой судьбе художника в Советской России, фактически исповедь лит. неудачника. О публикациях становится известно в журналистско-писательской среде Ленинграда. Довлатова исключают из СЖ, для него закрываются двери редакций. Он рискует загреметь под статью о тунеядстве. Снова, как в Таллине, идти в кочегары? Но сил уже нет. Довлатов закрывается дома, пьет. В августе 1978 года его задерживают и отправляют в спецприемник якобы за оказание сопротивления. Две недели с ним активно работают.
В письме таллинской гражданской жене Т.Зибуновой Довлатов писал: "Меня поколотили среди бела дня в милиции. Дали подписать бумагу, что я оказывал "злостное сопротивление". Чего не было и в помине. Я подписал, хотя они снова начали бить и выбили передний зуб. Эта бумага с моей подписью. Если они захотят, 191-я статья. До 5 лет. После чего меня вызвали и отечески спросили: "Чего не едешь?" Я сказал: "Нет вызова. Да и не решил еще". Они сказали: "Не надо вызова". Кто-то стремился вырваться из Союза всеми правдами и неправдами. Довлатов отчаянно искал, за что бы здесь ухватиться, во что бы вцепиться из последних сил. Его вытолкали.
С февраля 1979 г. Довлатов живет в Нью-Йорке. Здесь новые мытарства. Работы нет, знание языка минимально, способность адаптации к новым условиям, скорее, отрицательная. Все, что он умеет, —-это хорошо писать по-русски. Но он здесь никому не нужен, кроме таких же пропащих русских интеллигентов. В конце концов 4 таких незадачливых эмигранта - лифтер Б.Меттер, смотритель за лабораторными кроликами А.Орлов, бывший советский спортивный обозреватель Е.Рубин и Довлатов - решили издавать свою газету. Позже присоединились П.Вайль, А.Генис, Н.Аловерт и мн. др. В 1980 г. вышел первый номер "Нового американца". Довлатов стал гл. редактором нового издания. Газета быстро стала популярной. Успех был обеспечен обращением к широкому кругу русскоязычных читателей и многообразием тем.
Главной ценностью редакция объявила свободу, но не свободу ругать коммунистов, не свободу костерить обывателя, а свободу высказывать самые разные, подчас противоположные мнения. Полемичность, острота, живость и колонки гл. редактора (позже они составят отдельные сборники) сделали газету востребованной у читателя. Но вот парадокс: читательский спрос не получилось конвертировать в финансовую успешность - учредители не очень-то умели вести дела, да и друг с другом часто не могли договориться. Газета закрылась через 2 года.
Собственные дела Довлатова тоже шли с переменным успехом. С одной стороны, он начал публиковаться в журнале The New Yorker, его книги, пусть медленно и со скрипом, но стали издаваться, его приглашали читать лекции о русской литературе. С другой - эффект от всего этого был более чем скромный. Оказалось, к изданию собственных книг тоже нужно быть готовым. "Вас рано или поздно опубликуют, как по-Русски, так и по-английски. Иллюзия собственной тайной гениальности неизбежно рассеется. Из кельи непризнанного гения вы угодите в бесконечное пространство мировой литературы, в первой шеренге которой, за чертой горизонта, выступают Толстой, Сервантес и Джойс, а далеко за вашими спинами в дымке абсолютной безвестности плетутся икс, игрек и зет. А вы - посередине". — пишет Довлатов в 1984 г. в эссе From USA with love.
Он учится быть средним писателем. Он так старается, что и писателем себя называть не решается, говорит, что он всего лишь рассказчик или, еще более сдержанно - автор текстов. И все же тут есть лукавство: ведь даже в этом скромном желании умалиться он хочет быть похожим на Чехова. И ведь похож! Антон Павлович тоже был о себе весьма скромного мнения как о литераторе. Читательские симпатии и антипатии Довлатова - отдельная, но весьма интересная тема. На тему эту написана не одна диссертация, но лучше всего об этом рассказал сам Сергей Донатович. Во всей своей прозе. И отдельно - в лекции "Блеск и нищета русской литературы".
Пушкин дорог писателю тем, что поставил поэзию выше нравственности. Толстой - наоборот, решил нравственным учением перечеркнуть все свои гениальные романы, но, к счастью, не вышло. Достоевского Довлатов упрекает в реакционизме, Гоголя - в оправдании рабства. Казалось бы, Довлатов должен быть благосклонен к Тургеневу, из всех титанов русской литературы он был наиболее художником и в меньшей степени проповедником, но эстетизм Ивана Сергеевича не близок писателю - его описания природы кажутся ему слишком плоскими и натуралистическими. А больше всего достается русскому классику-демократу за образы героев. "Знаменитые тургеневские женщины вызывают любые чувства, кроме желания с ними познакомиться", - говорит Довлатов. Да, среди гениев XIX в. он выделяет только Чехова: "Его творчество исполнено достоинства и покоя, оно нормально в самом благородном значении этого слова".
А что для Довлатова век родной - ХХ? Из этого столетия писатель берет на свою золотую полку Мандельштама, Иванова, Пастернака, Зощенко, Олешу, Булгакова, Платонова, Куприна. Из зарубежной литературы - Хемингуэя, Джойса, Фолкнера, Шервуда, Апдайка, неожиданно Кафку ("Писатель, самым жесточайшим манером обделенный чувством юмора, вдруг не дает мне покоя"), Камю. Из современников симпатизирует Аксенову, Гладилину, Битову, Попову, Ефимову, Войновичу, Искандеру. Особое место в лит. мире Довлатова занимает Бродский. Он - безусловный гений, остальные - "мастера высокого класса". Ну а сам Довлатов всего лишь рассказчик. Такой виделась ему лит. иерархия. С таким чувством он закончил свой путь. Выпустив в эмиграции более десятка книг, но так и не поверив, что они могут сильно поколебать огромный океан русской литературы, он умер от сердечной недостаточности на 49-м году жизни. Как раз тогда, когда его книги возвращались на родину. Марина Ярдаева 03.12. 2022. журнал "Русский мир" https://rusmir.media/2022/12/05/dovlatov
ЗАЧЕМ МОСКВА И ПИТЕР УЕХАЛИ К ДОВЛАТОВУ Тут естественно все. Даже люди на "Лексусе", отплясывающие под "Поющие гитары" с Броневицким. Для питерских Пушкиногорье как дальняя дача - часа четыре езды. Тут они имеют вольное право думать: Бродский наш, Довлатов - кто бы сомневался, ну и Пушкин - разве что в Москве родился... Да и фестиваль этот они придумали и 9-й год выносят на своих плечах: меценат Алексей Власов, человек-оркестр Валерий Костин, верующий, что час медитации на Савкиной горке значит больше для разума, чем год у телевизора.
"Россия - это не телевизор", - так тут многие считают, приезжая волонтерить от чистого сердца. Питерские театры на фестивале "Дом Довлатова в Пушкинских Горах" выступают "за спасибо" и аплодисменты. Давно подозревала, что все хорошее можно осуществить или за большие деньги, или за большую дружбу. С деньгами - не очень, а на дружбу повезло. Москвичи тут более в роли "человека из телевизора", которые якобы что-то особое знают и вот-вот скажут. Один из меценатов фестиваля местным запойным читателям передает "сухой паек", чтобы только на глаза не попадались. Последователи Михаила Ивановича, того самого, который приютил летом 1976 г. экскурсовода Довлатова, - люди слова. Не попадались.
"Дом Михаила Ивановича производил страшное впечатление. Крыша местами провалилась, оголив неровные темные балки. Стены были небрежно обиты фанерой. В комнате хозяина стоял запах прокисшей еды. Над столом я увидел цветной портрет Мао из "Огонька". Рядом широко улыбался Гагарин..."
У кафе "Святогоръ" базарчик с букетами полевых цветов, с черникой и крыжовником. Местные женщины сразу с вопросом: вы к Пушкину или к Довлатову? А что, от этого зависит цена букета? Как вам сказать…Довлатов был пьяница, потом уехал в США, а там еще и ругал нас. А Пушкин - наш кормилец. Главное, что не возразишь, хотя про себя знаешь, что дети родителей, воспитанных на "Пушкин - наше все", поехали в Пушкиногорье, только прочитав "Заповедник", а не "Я помню чудное мгновенье"...Дом, где снимал комнату у местного запойцы Довлатов, копил впечатления для "Заповедника". В нем все иронично и безжалостно, любимо и безнадежно, начиная с кафе "Святогоръ", места высадки-посадки туристов. Именно с этого места начался главный бонус фестиваля "Довлатов. Возвращение", когда с наушниками вы проходите от кафе "Святогоръ" в Пушкинских Горах до "дома Довлатова", а затем до Савкиной горки, где авторы решили оставить Сергея Донатовича размышлять, так уезжать ему из СССР или нет...
Майор КГБ Власов тоже неотступно в наушниках следует за вами. Комментарии из 2023 года так зарифмованы и закольцованы, что мысленно аплодируешь честным знатокам писателя. Их компанию я заприметила в первый же день. Это потом их не перепутаешь: на каждой будет майка "Лялькин город". Светлана Бандура, директор Национального музея Республики Коми, привезла книгу-проект "Лялькин город. Письма Сергея Довлатова в Сыктывкар". "Метаморфозы личной жизни привели ео в Коми АССР, где солдат срочной службы Довлатов охранял уголовников на зоне... Он случайно увидел фотографию студентки С.Меньшиковой в газете "Молодежь Севера" как победительницы районных соревнований. И написал незнакомой девушке, как пишут солдаты. Почти год переписки - это черновики будущей "Зоны", "Ты, Меньшикова, спасла мне жизнь". В письмах к отцу он называл Сыктывкар Лялькиным городом: он по-солдатски считал себя влюбленным и даже обещал жениться. Потом его перевели в Ленинградскую обл. На этом переписка с девушкой сошла на нет. Около 40 писем Меньшикова передала сейчас правильным людям, и они стали вот таким проектом еще одной страницы про любовь к Довлатову.
На полях фестиваля хочется сделать много заметок про услышанное и увиденное. Будете в Питере - сходите непременно в СТБ: студия-театр Бызгу, основанный в прошлом году выпускниками курса С.Бызгу. Это были их первые гастроли. 10 актеров. В афише уже 5 спектаклей. И ощущение молодости, дерзости, красоты и вечного "Что делать? Как жить? Куда деваться? "Частный человек" - стихи, точнее судьбы Бродского и Цветаевой. Трудно, больно, непросто слушать известные строки, зная наперед, что жизни с хорошим концом не бывает.
Со студенческих пор помню очерк в "Комсомолке" В.М. Пескова, как он путешествовал по местам тургеневского "Бежина луга". Заночевал с местными охотниками на сеновале. Долго не мог уснуть. В прорехе крыши насчитал 42 звезды.Столетия проходят, а мы все считаем звезды в прорехе крыши... Я бы Дом Довлатова накрыла стеклянным колпаком и держала бы его за точку отсчета при любых спорах про сад и джунгли. Но все не безнадежно. Рядом, в 150 м., очень приличный дом с удобствами, табличка: сдается в аренду. В километре - в деревне Бугрово - отель "Арина Р", в который летом практически не попасть, Когда Европа была дружественной, в июле мы с друзьями ездили в Вербье, высокогорную швейцарскую деревню. Известный теперь на весь мир муз. фестиваль начинался с того, что владельцам шале было хорошо зимой и скучно летом, без лыж и драйва. И тогда они отдали свои дачи на 2 недели знаменитым музыкантам...Там все прекрасно, пафосно, дорого. Жены миллионеров считают за честь стать волонтерами и проверять билеты на входе. Душой и силой Вербье многие годы были великие российские музыканты. И мы были счастливы вместе с ними. Вот сейчас задаю себе вопрос: где бы я сейчас хотела быть - в горах Швейцарии или в Пушкинских Горах?Там, где вся знать Европы, или шагать каждый день по пыльной дороге из Бугрово в Березино, где сбоку от Дома Довлатова появился летний зал с нехитрым навесом и сценой, где в режиме нон-стоп все дни люди что-то вытворяют, говорят, играют, а потом немного вместе выпивают...
Есть легенда, она озвучена в аудио-квест-спектакле. Как-то великий начальник спросил у мудреца Д.Гранина, что надо сделать, чтобы туристы поехали в Пушкинские Горы? Тот сказал два слова: построить туалет. И тогда кучерявый флигель с замахом на мини-дворец появился рядом с кафе. И туристы поехали. На языке высоких сфер это все звучит примерно так: обеспечить современной инфраструктурой все, где ступает нога интуриста. Ой, извините, российского туриста. Для себя живем. Когда у В.Розанова барышни спрашивали: "Что делать?" - у него был один ответ: если вы задаете этот вопрос летом - собирать ягоды и варить варенье, если спрашиваете зимой - пить чай с этим вареньем. Ах, если бы знать, с кем и когда лучше пить этот чай...
ДОВЛАТОВСКИЙ ФЕСТИВАЛЬ 2023 Театральный фестиваль на открытой площадке в декорациях Пушкинского заповедника 13 - 16 июля
На территории дома-музея С.Довлатова каждый год (с 2014 г.) летом проходит небольшой, но насыщенный по программе, фестиваль. Он существует благодаря меценату А.Власову, инициативности команды проекта и его участников, работающих безвозмездно (Санкт-Петербургских театров, приезжавших в разные годы на фестиваль: театр «Мастерская», Романтический театр Ю.Томошевского, театр «Комедианты», театр «Цехъ», театр «Дождей», «Безусловный театр», театр-студия СПБГУ, Литературный театр О.Попова, Текст-театр, «Наш театр», театр «Синий сарафан», проект «Паша читает», Музыкально-поэтическое кабаре Юлии Асоргиной; актеров, музыкантов, писателей, полит. деятелей). Со своими лекциями выступали: В.Попов, Г.Козлов, С.Караганов, В.Курбатов, А.Проханов, З.Прилепин. Живыми декорациями выступают «псковские дали», и на земле, на которой Пушкин написал около ста произведений (трагедия «Борис Годунов», роман «Евгений Онегин»), современные театры играют спектакли, писатели читают свои произведения, проходят лит. и полит. дискуссии.
С каждым годом фестиваль расширяется. В 2019 г. на территории дома-музея построили большую летнюю сцену и зрительный зал. За все 7 лет фестиваль принял тысячи гостей, десятки театральных коллективов. С 2021 г. на территории фестиваля работает кафе, чтобы сохранялась фестивальная атмосфера и зрители успевали побывать на всех мероприятиях, проходящих около домика Довлатова. А каждое утро проходят экскурсии по усадьбам и окрестным музеям Пушкинского Заповедника. Фестиваль имеет хорошие контакты с дирекцией Пушкинского Заповедника.
Все началось с реставрации полуразвалившегося дома, который превратился в музей и на территории которого теперь вот уже 7-й год проходит фестиваль. В повести Довлатова «Заповедник» действие нередко проходит в небольшом неказистом домике, который герой повести арендует у деревенского «дружбиста» Михаила Ивановича. Сам автор, работая в пушиногорском «Заповеднике» экскурсоводом несколько сезонов, жил в этом доме. Со временем, дом стал культовым местом. Поклонники творчества Довлатова стали приходить сюда, приносить цветы, фотографироваться. Это не случайно. Сам дом, его внешний вид и страшно низкие потолки (Довлатову приходилось жить в этом доме в согнутом состоянии), стали символами состояния писателя, приехавшего сюда на фоне больших жизненных невзгод. Спустя много лет, дом выглядел ненамного лучше. Хотя конечно, значительно чище.
Михал Иваныча умер и в доме появилась новая хозяйка Вера Сергеевна. Вот к ней-то и тянулись почитатели Довлатова. Постепенно дом приходил в негодность. Крыша окончательно провалилась, стены поехали в разные стороны. И внутреннее убранство оставляло желать лучшего. Еще несколько лет и дом был бы потерян. Но нашлись люди, которые решили сберечь молчаливого героя «Заповедника». Ю.Волкотруб, А.Секерин, И.Гаврюшкин и А.Власов выкупили у пенсионерки разваливающийся дом и дали ему новую жизнь. Дом нужно было отреставрировать, а затем превратить в музей. Под дом был возведен каркас, частично разобраны стены, пропитаны спец. составами и собраны вновь. Внутри создали музейную экспозицию, много вещей сохранилось подлинных, что-то пришлось доставать. При этом удалось сохранить аутентичность дома и даже оставить проваливающуюся крышу и «щели в полу через которые можно кормить бездомных собак».
Реставрационные работы длились несколько лет. И результат превзошел все ожидания. Созданный энтузиастами музей стал культовым местом Пушкинских гор. Сегодня, приезжающие к Пушкину, обязательно посещают этот удивительный памятник недавней истории нашей страны и нашей литературы. Жизнь музея - это не только экспозиция в стенах домика. Это огромная ежегодная работа по проведению довлатовских фестивалей, вернисажей, дней рождения писателя. https://www.dolina-oss.ru/dovlatovskij-festival-2023
Ежегодный фестиваль памяти С.Довлатова и его времени, который пройдет в 7-й раз 2–3 сентября на различных площадках Петербурга и будет посвящен позднему Ленинграду и творчеству в суровые времена. Программа фестиваля: https://www.dovlatovday.ru/programma2023 https://www.dovlatovday.ru/
На выставке будут представлены работы художников нонконформистов из собрания KGallery, которые в разные годы были близки с писателем. Выставка позволит зрителю взглянуть на худ. жизнь того периода как на единый процесс, в котором органично переплетались писатели, поэты, музыканты, художники. Событие пройдет в рамках фестиваля День Д.
«Бронзовым веком» называла Ахматова конец 1960-х – время И.Бродского, С.Довлатова, С.Юрского, О.Целкова, М.Барышникова, И.Авербаха. Таланты всегда ходят стайками: в Ленинграде эстетическое свободомыслие почти неизбежно вело к личному знакомству, вне зависимости от профессии.
С.Довлатов обладал худ. способностями, рисовал всю жизнь, учился какое- то время в СХШ, подумывал получить профессию скульптора или ювелира. Ему нравилось общество художников, мастерские, дружеские посиделки. В мансарде на «именинах хомяка живописца Лобанова» главный герой «Заповедника» встречает свою будущую жену Таню: «В мансарду с косым потолком набилось человек 12. Все ждали Целкова , который не пришел. Сидели на полу, хотя стульев было достаточно. К ночи застольная беседа переросла в дискуссию с оттенком мордобоя. Бритоголовый человек в тельняшке, надсаживаясь, орал: “Еще раз повторяю, цвет - явление идеологическое!”.
Описана мастерская Е.Михнова-Войтенко, ученика Н.Акимова, создателя собственного направления в абстрактном экспрессионизме. Он жил в доме № 18 по ул. Рубинштейна, на 4-ом этаже, над скупкой золота. Работал в комбинате живописно-оформительского искусства, который занимался интерьерным дизайном гос. учреждений. В частности, Михнов-Войтенко оформил ресторан «Москва» и знаменитый кафетерий при нем росписью со стилизованными малороссийскими петухами. В его мастерской Довлатов подружился с другим учеником Н.Акимова художником М.Кулаковым.
В «Костре» Довлатова окружали М.Беломлинский, С.Остров, Г.Ковенчук. Он был хорошо знаком с М.Шемякиным и Я Виньковецким. Последнее место службы Сергея Донатовича - нефтеналивная баржа, где вместе с ним шкиперами служили художники-нонконформисты А.Коломенков и Э.Берсудский. Адрес галереи: наб. Фонтанки, 24. Часы работа: 11:00 - 20:00 https://kgallery.ru/dovlatov
