| Валентина_Кочерова | Дата: Суббота, 19 Май 2018, 09:54 | Сообщение # 1 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 6950
Статус: Offline | НИНА ИВАНОВНА ПЕТРОВСКАЯ
(март 1879 - 23.02. 1928)
Я думаю о любви... Всегда о любви.
Н.Петровская
Писательница, лит. критик, хозяйка лит. салона, жена и помощница владельца издательства «Гриф» С.А. Соколова. Впервые выступила в печати на страницах альманаха «Гриф» в 1903 г. В дальнейшем печаталась в символистских изданиях "Весы" «Золотое руно», «Русская мысль», альманахе «Перевал», газетах «Утро России» «Голос Москвы», «Руль», «Новь». В 1908 г. выпустила единственный сборник рассказов «Sanctus amor» («Святая любовь»).
Дочь чиновника, она скрывала свои года. Кончила гимназию, потом зубоврачебные курсы. Была невестою одного, вышла за другого. Прошлое казалось ей бедным, жалким. Она нашла себя лишь после того, как очутилась среди символистов и декадентов, в кругу «Скорпиона» и «Грифа». Здесь жили особой жизнью, непохожей на ее прошлую. Жили в неистовом напряжении, в вечном возбуждении, в обостренности, в лихорадке. В конце концов, были сложнейше запутаны в общую сеть любвей и ненавистей, личных и литературных. Вскоре Петровская сделалась одним из центральных узлов, одною из главных петель той сети.
Из символизма она восприняла только его декадентство. Жизнь свою сразу захотела сыграть - и в этом, по существу ложном, задании осталась правдивою, честною до конца. Была истинной жертвою декадентства. Любовь открывала для символиста иль декадента прямой и кратчайший доступ к неиссякаемому кладезю эмоций. Достаточно было быть влюбленным - и человек становился обеспечен всеми предметами первой лирической необходимости: Страстью, Отчаянием, Ликованием, Безумием, Пороком, Грехом, Ненавистью и т. д. Поэтому все и всегда были влюблены. Нина не была хороша собой, но в 1903 г. была молода и это много. Она тотчас стала объектом любвей. Первым влюбился в нее Бальмонт, влюблявшийся просто во всех без изъятия. Он предложил ей любовь стремительную и испепеляющую. Отказаться было никак невозможно.Она уверила себя, что тоже влюблена, но эта испепеляющая страсть оставила в ней горький осадок.
Она решила "очиститься", надела черное платье, заперлась у себя и каялась. Тут на ее пути появился золотокудрый, синеглазый А.Белый. Он пожалел ее и стал спасать. Она с восторгом признала в нем "учителя жизни", пламенно уверовала в его светлое призвание, стала носить на черной нити деревянных четок большой черный крест. Такой же носил и Белый. В 1904 г. он был еще очень молод, золотокудр, голубоглаз и в высшей степени обаятелен. Газетная подворотня гоготала над его стихами и прозой, поражавшими новизной, дерзостью, иногда - проблесками истинной гениальности. Им восхищались. Кажется, все, даже те, кто ему завидовал, были немножко в него влюблены. Общее восхищение, разумеется, передалось и Нине. Вскоре это перешло во влюбленность, потом в любовь. Но и она продлилась недолго. О, если бы он просто разлюбил, просто изменил! Но он не разлюбил, а он бежал от соблазна, бежал от Нины, чтобы ее слишком земная любовь не пятнала его чистых риз. К ней ходили его друзья, шепелявые, колченогие мистики, - укорять, обличать, оскорблять. Петровская оказалась брошенной да еще оскорбленной.
К 1905 - 1906 гг. относится ее роман с В.Брюсовым, сыгравший в их жизни и творчестве огромную роль.
"Грустная и поучительная история состоявшегося поэта и несостоявшейся писательницы, из коей становится ясно, что не следует путать поэзию с жизнью и любовь с жертвой, и талант - не оправдание всему содеянному, и самоубийство - не способ заставить себя уважать.. Рядом с ним была молодая женщина, внешность которой нельзя было определить ни в положительном, ни в отрицательном смысле: до такой степени ее лицо сливалось со всеми особенностями фигуры, платья, манеры держаться. Все было несколько искусственное, принужденное, чувствовалось, что в другой обстановке она другая. Вся в черном, в черных шведских перчатках, с начесанными на виски черными волосами, она была, так сказать, одного цвета. Все в целом грубоватое и чувственное, но не дурного стиля. „Русская Кармен“ назвал ее кто-то...
Нину Петровскую я знал 26 лет, видел доброй и злой, податливой и упрямой, трусливой и смелой, послушной и своевольной, правдивой и лживой. Одно было неизменно: и в доброте, и в злобе, и в правде, и во лжи – всегда, во всем хотела она доходить до конца, до предела, до полноты, и от других требовала того же. „Все или ничего“ могло быть ее девизом. Это ее и сгубило. Но это в ней не само собой зародилось, а было привито эпохой. " - скажет об этом романе Ходасевич.
Вначале Брюсов подчеркнуто не замечал ее, но тотчас переменился, как наметился ее разрыв с Белым, потому что, по своему положению, не мог оставаться нейтральным. Он был представителем демонизма и предложил ей союз - против Белого. Брюсов в ту пору занимался оккультизмом, спиритизмом, черною магией, - не веруя, вероятно, во все это по существу, но веруя в самые занятия, как в жест, выражающий определенное душевное движение. Нина относилась к этому точно так же. Вряд ли верила она, что ее магические опыты, под руководством Брюсова, в самом деле вернут ей любовь Белого. Но она переживала это как подлинный союз с дьяволом. Она хотела верить в свое ведовство, была истеричкой, и это, быть может, особенно привлекало Брюсова. Но постепенно он стал охладевать к ней. Ему тягостно было бесконечно переживать все одни и те же главы. Все больше он стал отдаляться от Нины, заводил новые любовные истории, менее трагические. Стал все больше уделять времени лит. делам и всевозможным заседаниям, до которых был великий охотник. Отчасти его потянуло даже к дом. очагу (он был женат).
Для Нины это был новый удар. Она тщетно прибегала к картам, потом к вину. Наконец, уже весной 1908 г. испробовала морфий. Затем сделала морфинистом Брюсова, и это была ее настоящая, хоть не сознаваемая, месть. Осенью 1909 г. она тяжело заболела от морфия, чуть не умерла. Когда несколько оправилась, решено было, что она уедет за границу: «в ссылку», по ее слову. Брюсов и я проводили ее на вокзал. Она уезжала навсегда, зная, что Брюсова больше никогда не увидит. Уезжала еще полубольная, с сопровождавшим ее врачом. Это было 9 ноября 1911 г. Из Италии приезжала в Варшаву, потом в Париж. Здесь, в 1913 г., однажды выбросилась из окна гостиницы на бульвар Сен-Мишель. Сломала ногу, которая плохо срослась, и осталась хромой.
Война застала ее в Риме, где Нина прожила до осени 1922 г. в ужасающей нищете, то в порывах отчаяния, то в припадках смирения, которое сменялось отчаянием еще более бурным. Побиралась, просила милостыню, шила белье для солдат, писала сценарии для одной кинематографической актрисы, опять голодала. Пила. Порой доходила до очень глубоких степеней падения. Перешла в католичество.
С 1908 г., после смерти матери, на ее попечении осталась младшая сестра Надя, существо недоразвитое умственно и физически Это было единственное и последнее, еще реально связанное с Ниной и связывавшее ее с жизнью. Всю осень 1927 г. Надя хворала безропотно и неслышно, как жила. Так же тихо и умерла 13 января 1928 г., от рака желудка. Нина ходила в покойницкую больницы, английской булавкой колола маленький труп сестры, потом той же булавкой себя в руку: хотела заразиться трупным ядом, умереть единою смертью. Смертью Нади была дописана последняя фраза затянувшегося эпилога. Через месяц с небольшим, собственной смертью, Петровская поставила точку. Ночью в Париже, в нищенском отеле нищенского квартала, открыла газ, покончив с собой.
Из жизни бедной и случайной
Я сделал трепет без конца -
эти слова, сказанные Петровской в адрес Бальмонта, с полным правом могла бы сказать и о себе. Из жизни своей она воистину сделала бесконечный трепет, из творчества ничего. Искуснее и решительнее других создала она «поэму из своей жизни». Надо прибавить: и о ней самой создалась поэма.
http://www.laidinen.ru/women.php?code=565&letter=%CF&part=564
https://biography.wikireading.ru/49526
ЗВЕЗДА И СМЕРТЬ ОДЕРЖИМОЙ РЕНАТЫ
Ты - ведешь, мне - быть покорной,
Я должна идти, должна...
Но на взорах - облак черный,
Черной смерти пелена.
В.Брюсов "Орфей и Эвридика"
В миру ее звали Нина Ивановна, но где-то на нестираемых и несгораемых скрижалях Искусства имя ей было Рената, - так, по имени героини романа Брюсова "Огненный ангел", реальным прототипом которой она была, называли ее потом в эмиграции все посвященные, и именно это имя она взяла, перейдя в конце жизни в католичество. Петровская была прототипом всех утонченных "декадентствующих барышень", которые во множестве появились уже после того, как она отыграла свою роль, исчерпала свою миссию и была оставлена всеми, кого любила и вдохновляла. Нет, пожалуй, другой женщины, (кроме, разве что, Л.Д. Блок) которая скрытым, неявным образом так сильно повлияла бы на худ. образы Серебряного века. Не только творчество Брюсова или Белого, которые были ей близки и вдохновлялись ей непосредственно, но и героиня толстовской "Аэлиты" и булгаковская Маргарита несут отпечаток ее образа, уже во вторичных его культурных отражениях. Ее собственная лит. карьера не состоялась, потому что творчество в искусстве она перенесла на саму жизнь.
В 1911 г., запутавшись в неразрешимых противоречиях, на грани тяжелой душевной болезни, Петровская была вынуждена навсегда покинуть Россию, где в течении почти десятилетия, по крайней мере с 1903 г., она была музой и душой нового искусства, прославленного именами Белого, Бальмонта, Брюсова и др. поэтов и писателей, называвших себя символистами... Брюсов провожал ее на Александровском вокзале. Оба знали, что прощаются навсегда. Стояла поздняя осень, быстро темнело, опавшие листья вмерзали в лужи на обочинах дороги. Пришли заблаговременно, чтобы в поезде присесть на дорожку. Валерий захватил бутылку коньяка, национального напитка символистов, который они в купе пили прямо из горлышка, плача и обнимаясь. Потом, уже после революции, он утверждал, что символизм как школа начал разваливаться именно в 1911 г.: так, расставание с Петровской символизировало не меньше, чем окончание целой эпохи русского искусства.
Расставание было неизбежным, странная, роковая причина их союза себя исчерпала: он не сумел помочь ей вернуть любовь А. Белого, как обещал в начале их близости (этими-то посулами он ее и соблазнил), зато написал роман "Огненный ангел" из средневековой жизни: эпохи рыцарей, инквизиции и "охоты на ведьм", в котором символически изобразил сложную жизненную коллизию, бывшую у него с Белым и Петровской... Синеглазый и золотокудрый "херувимчик" (в начале ХХ века в Белом видели едва ли не пророка новой религии), предстал в романе двояко: в виде ангела Мадиэля, являвшегося с детства в мечтах Ренаты, и графа Генриха, в которого Мадиэль воплотился по страстной ее просьбе. Два года жили вместе Генрих с Ренатой "в счастье, недоступном простым смертным", но потом граф проникся отвращением к своей возлюбленной. Он принадлежал к некоему тайному ордену и был связан обетом безбрачия, надеясь стяжать титул магистра ордена. Связь с Ренатой Генрих осознал как свое падение.
Н.Петровская, прообраз Ренаты, а в известной степени - и жертва образа, созданного Брюсовым, который черпал в жизни основы для сюжета, не чая уже найти покой и счастье на этом свете, помышляла о смерти, пребывала в тоске и депрессии. Ее отъезд за границу был лучшим выходом для всех и прежде всего для Брюсова: эта связь уже давно тяготила его и "бедная Нина", как называла себя Петровская, служила ему живым укором в глазах общих знакомых. Она была сверстницей Белого и Блока, не любила говорить о том, что предшествовало лит. эпохе в ее жизни. Поэтическая, утонченная натура, смолоду надломленная противостоянием среде, в которой она родилась, Петровская приучилась жить в двух планах: в реальности и в мире грез, причем именно последний из них был истинным прибежищем ее души.
На этом фоне прошлое казалось ей бледным и убогим, юные года ее сопровождались драмой: была невестой одного мужчины, а когда свадьба расстроилась, вышла замуж за другого за С.Соколова-Кречетова, практикующего адвоката и поэта по совместительству, подражавшего Брюсову и даже затеявшего издание собственного альманаха "Гриф" и др. изданий, пытаясь составить конкуренцию брюсовским "Весам".
Соколов-Кречетов был полной противоположностью Нине и их брак через несколько лет распался. Белый характеризовал Соколова как бестактного, громкоголосого, прущего напролом гигантского пошляка. Желая прослыть человеком просвещенным, Соколов не препятствовал увлечениям своей жены (тем более, что визиты Бальмонта, Белого и Брюсова были полезны для его журнальных затей). Ее сближение с Белым произошло в 1903 г., во многом роковом для молодого поэта: он сдал выпускные экзамены в Московском университете; потерял отца, с которым в конце его жизни душевно сблизился; успел прославиться своими первыми произведениями. Многие видели в нем явление необыкновенное: гения, пророка, преображающего все вокруг своим появлением. Брюсов, Гиппиус, Мережковский и мн. др. возлагали на него надежды. Начинался новый век, ощущалось дыхание новой эпохи, и Белый был полон сознания, что он призван изменить мир, в какой-то период он и сам поверил, что является пророком, несущим людям спасение.
В Петровской, которую он посещал по лит. делам, печатаясь в альманахе ее мужа, Белый нашел внимательную и заинтересованную собеседницу: она была умна (как отзывался потом о ней Блок), умела попадать в тон, а главное, узнала в поэте своего Принца, о котором, подобно брюсовской Ренате, мечтала с ранних лет. Белый преследовал собственные цели: эксперименты с чувствами, сознательная попытка поставить их энергию на службу творчеству - это было в духе веяний начала века и особенно модно в кругу символистов. Отношение к нему Петровской вдохновляло его, пробуждало эмоции и чувства, которые воплощались в его стихах и “пророчествах”. Но игра с любовью - опасная затея, особенно с такой женщиной как Нина, которую Брюсов не даром сравнивал потом с Клеопатрой. Белый осознал это слишком поздно. С осени 1903 г. он стал навещать ее все чаще: ежедневно и даже несколько раз в день.
"Мы разучились летать, мы тяжело мыслим, нет у нас подвигов; и хиреет наш жизненный ритм; легкости, божественной простоты и здоровья нам нужно; тогда найдем смелость пропеть свою жизнь; человечество подходит к рубежу культуры, за которым смерть, либо новые формы жизни; души наши - невоскресшие Эвридики. Орфей зовет свою Эвридику." - проповедовал он,
Нина поняла его по-женски конкретно: Эвридика - она, он - Орфей, выводящий из ее ада, причем тем способом, каким это извечно принято в отношениях мужчины и женщины, а не метафорическими разглагольствованиями, далее которых Белый заходить не отваживался.
Худенькая, небольшого роста, Петровская вела себя экстравагантно. То покажется в красной, шелковой кофте, подобно цыганке, покачивая серьгами; в другой раз – бледная, черноволосая, в во всем черном, словно монашенка. Нина взбивала двумя пучками свои волосы, а ее огромные карие, удивительные глаза проникали в душу и вызывали на откровенность. Ее густо напудренное лицо казалось маской, но в разгаре откровенной беседы вдруг через пудру проступал нежный румянец. Улыбнется - и милое, детское что-то проглядывало в ней. Вдруг, среди разговора со своим возлюбленным она замирала, прислушиваясь: Как хорошо! Вы слышите? Точно пение!
Белый тщетно напрягал слух.
- Вы настоящий ангел! - улыбалась она.
Она была способна отдаваться словам, которые вокруг нее раздавались, почти до безумия, до одержания, порой до бесноватости, поэтому Брюсов приписывал ей черты средневековой ведьмы, которая, подобно его героине Ренате, натиралась по ночам особой мазью и летала на шабаш к самому сатане. Густые, широкие ее брови иногда точно грозили кому-то и черная морщина, пересекавшая лоб, придавала лицу вид спешащей преступницы. Никто бы не сказал, что эта мрачная женщина, растерянной девочкой, положив под голову руку и склонив голову на подушку дивана, свернувшись комочком, часами мечтает о хорошем и добром, готова в такую минуту на подвиг, на жертву. Белый радовался детскому выражению ее просветлевшего лица. Вдруг, вздрогнув, она спрыгнула с дивана с напученными губами, с ужасной морщиной на лбу.
- Вы бредите? – недоумевал Белый.
- Нет, нет, - и рука ее показала на темный угол портьеры. Отскочив, точно из темного угла выпрыгнул ядовитый тарантул, прерывисто прошептала: - Брюсов! Он мешает мне, он вмешивается в мои мысли, он за мной подсматривает, он крадется...
Постепенно он и перед Белым предстал воплощением тьмы. Поэты часто видались тогда по журнальным делам и у общих знакомых. Чем более они вглядывались друг в друга, тем более между ними проступала внелитературная, жуткая близость. При встречах в гостях Брюсов с таинственной интимностью подсаживался к Белому, говорил преувеличенные комплименты. Вдруг сквозь них больно подкалывал дьявольским афоризмом, намекая, что этот подкол может стать и боем на рапирах. А с Петровской у Белого постепенно дошло то того, что она, вызвав его к себе, с пистолетом в руке или с ядом в шкафчике грозила покончить собой, требовала "вывести ее душу из ада", как он легкомысленно ей когда-то пообещал.
Обычно легкий, воздушный, летающий Андрей терзался мрачными предчувствиями, стал неловок и неуклюж. Все, причастные к их коллизии, почувствовали в нем надлом. Видя, как он озабочен приемом четы Блоков в начале 1904 г., словно чем-то тяготясь перед петербургскими гостями, Брюсов говорил с Блоком очень сухо. Появление Блоков путало его карты: придавало Белому силы для борьбы и создавало ненужные повороты сюжета в сочиняемом им “по жизни” романе. Нине тоже стало ясно, что с этого времени он будет от нее отдаляться, что ее счастье от нее уходит и не в ее силах этому помешать. Летом того же года в Шахматово Белый поделился с Блоками своими тревогами и был благословлен женой Блока на разрыв с Петровской. В августе 1904 г. разрыв произошел, причем в довольно оскорбительных для Нины Ивановны выражениях. Блоки сыграли в этом немалую роль себе на беду, потому что не прошло и года, как Белый попытался вытеснить из своей души историю с Петровской страстью к Л.Менделеевой.
Разорвав с Петровской, Белый написал отчаянное письмо Брюсову, спрашивая, почему так все нелепо получилось: разве его страдания и восторги, его вера, наконец, - не достаточны, чтобы исцелять?
Дело в том, что нет в нас достаточно воли для подвига. - отвечал Брюсов.
А пойти с Петровской до конца вопреки хору лицемерных увещеваний, даже осуждения матери, было бы именно подвигом, и он действительно мог исцелить бедную Нину, как поначалу хотел, но только если бы не побоялся теснее соединить с ней свою жизнь!
Брюсов настойчиво повторяет: "Каждый миг еще есть возможность изменить свой выбор".
Кажется, он, лучшей частью своего существа верный своим тайным обязательствам перед Петровской, действительно не теряет надежды сблизить с ней Белого. К тому же он предчувствовал, что настанет момент, когда Нина будет ему в тягость.
"Я многим верил до исступления и мстил неверным в свой час кинжалом". - писал Брюсов в стихотворении, посвященном Белому, и Тема "мести неверному" вскоре получила развитие. Петровская нашла в Брюсове, по крайней мере временно, то, что тщетно искала в Белом, стала его любовницей и музой, но то чувство, которое вызвал в ней Андрей, разбило ей сердце. Брюсов был свидетелем ее откровений и ревновал.
В этот период Брюсов особенно пристально наблюдал за Белым, так что тому делалось не по себе. Ему не без оснований казалось, что Валерий стремится спровоцировать ссору, и, чтобы отнять всякий к тому повод, Андрей стал убеждать себя и других, что его история с Петровской - недоразумение, что ему безразлично, что его бывшая"пассия ныне близка Брюсову. Это, конечно, только усиливало терзания Нины и еще более взвинчивало Брюсова. Он нуждался в открытом конфликте и по другой причине: дуэльный эпизод был необходим в его романе и он надеялся почерпнуть канву сюжета из реальности. В то время Брюсов вероятно, и сам не вполне знал, какой будет концовка: как истинный символист, он действительно творил свой роман самой жизнью. Осенью того же года Белый получил от Брюсова послание, свернутое в форме стрелы, в котором были такие недвусмысленные строки:
Я слепцу пущу стрелу,
Вскрикнет он от жгучей боли,
В миг повергнутый во мглу!
Белый ответил:
Моя броня горит пожаром
Копье мне - молнья. Солнце - щит.
Не приближайся: в гневе яром
Тебя гроза испепелит.
Пока все это напоминало студенческие эскапады. Наконец 19 февраля 1905 г., когда Белый приехал из Петербурга от Блоков, Брюсов под предлогом выверки корректур, явился к нему домой и неожиданно заявил, что Мережковский (в то время хороший знакомый Белого, которого он также посещал в Петербурге) "продает свои ласки". Выпалив резкость, Брюсов оставил Белого в крайнем недоумении, вскоре перешедшем в бешенство. Он понял, что дело не в Мережковском и что данная реплика обращена была к нему самому, который, внушив Петровской лучшие надежды, а потом так позорно бросил, переметнувшись к Блокам. Белый немедленно написал Брюсову письмо, в котором назвал его ругателем и уведомил, что не мог бы теперь выслушать его слова о Мережковском, особенно в присутствии третьего лица.
Брюсов начал свой ответ в лучших традициях преддуэльного эпистолярного жанра словами "милостивый государь" и потребовал от Белого письменного опровержения его слов, называя в заключении имя своего секунданта, на случай, если извинений не последует. "Если же вы уклонитесь и от того и от другого, я найду средство публично выразить свое презрение вашей трусости". - добавил Брюсов без обиняков. Тогда Белый написал письмо, в котором просит Брюсова сообщить ему выражения из его письма, которые тот счел оскорбительными: "Если вы человек честный, вы пойдете навстречу моему желанию прекратить возникшее недоразумение. В противном случае, конечно, я меняю тон своего отношения к вам".
Петровская, которой Брюсов показал письма Белого, увидев, какой оборот приняло дело, запретила Брюсову эскалацию конфликта и тот написал Белому, что "вправе смотреть на недоразумение, возникшее между нами, как на улаженное".
А что же Соколов-Кречетов, которому, казалось бы, все это должно было быть вдвойне оскорбительно? Нина писала потом в своих воспоминаниях, что муж ненавидел Брюсова люто и всю жизнь, злорадно посмеивался: - Совершеннейший волк! Глаза горят, ребра втянуло, грудь провалилась. Волк, да еще голодный, рыщет и ищет, кого бы разорвать!
При всей ненависти и страхе, который внушал ему Брюсов, Соколов во многом копировал своего врага, а потому в этой истории тоже решил отыграться на Белом, считая, что уже неприлично продолжать делать вид, что его все это не касается. Повод на почве литературно-художественных разборок вскоре нашелся. Он поместил в своем журнале оскорбительную для Белого рецензию, зная, что он не сможет это расценить иначе как вызов себе. И действительно, поэт прислал письмо с отказом от сотрудничества в журнале, сообщая, что объявит об этом печатно.
Соколов отвечал, что будет рассматривать этот шаг как личное себе в качестве редактора оскорбление, в ответ на каковое ему не останется ничего иного, как только потребовать удовлетворения путем дуэли. Белый был вынужден взять назад свое "письмо в редакцию". Этот конфликт получил огласку и Брюсов записал в дневнике, что Соколов “вызвал Белого на дуэль (как раньше я). Белый испугался, извинился (как со мной), исполнил все требования Соколова”.
Брюсов не преминул заметить Белому, что поскольку извне их принимают за одно, он вправе потребовать письменного уведомления, что данное дело касается только Белого и оскорбление, ему нанесенное, не касается коллектива "Весов". Белый, в конец удрученный, написал Брюсову требуемое письмо, в котором сетовал на фатальное непонимание и указывал, что искренне просит освободить всех от своего общества и просит принимать его исключительно со стороны участия в "Весах". Так история с Петровской обернулась для Белого невыносимым бесчестьем, а потому о возвращении к ней он уже не помышлял. Когда Брюсов закончил роман, узы, связывающие его с Ниной, ослабли. Ему нужно было что-то новое, а она не могла предложить ему ничего, кроме своей любви. Он стал от нее отдаляться, но, по мнению Петровской это уже не могло кончиться так просто.
Весной 1907 г. Белый читал лекцию в Политехническом музее. Перед Петровской он снова возник в своей прежнем виде: ясноглазого пророка, говорящего прекрасные речи, призывающего к преображению мира. Она, принимавшая прежде его слова всей душой, хорошо знала их истинную цену. Ничего, теперь она положит конец этому обману. Никто больше не должен пострадать. В антракте, вытащив из муфты револьвер, Нина направила его на Белого. Вдруг рука ее дрогнула: разве Брюсов виноват меньше Белого в ее терзаниях? Именно он внес роковой диссонанс в их отношения с Андреем, написал свой роман, утолил свою творческую похоть, а теперь и сам ее бросил, принеся в жертву своему творчеству. Если кто и достоин смерти, так это именно Брюсов. Петровская перевела револьвер на него, но тот, пока она колебалась, успел подскочить к ней и отобрал оружие.
- Надеетесь, что это сойдет вам с рук? - спросил у Брюсова один их общий знакомый, после того как тот проводил отчаявшуюся Петровскую за границу. Тот произнес какую-то ничего не значащую фразу, потом, извинившись, вышел на минуту из комнаты, а вернулся словно помолодевшим. Такова была бессознательная месть Петровской: сама пристрастившись к морфию, она и Валерия сделала наркоманом.
Примирение Белого и Брюсова произошло в только конце жизни последнего, причем своего рода дуэль между ними все же состоялась. В 1923 г. Брюсов приехал к Белому в Коктебель, где тот отдыхал, и они вместе устраивали спектакли, в которых сами были и актерами, и постановщиками. Присутствовавшим при этом особенно запомнился поединок на рапирах, в котором оба участвовали с нешуточной страстью. Так, подобно Рупрехту и Генриху, они, как прежде, сражались за честь Ренаты, а Петровская, которая была для них уже только воспоминанием, погибала за границей. После разрыва с Брюсовым, она постоянно думала о смерти. В Париже в 1913 г. в припадке депрессии выбросилась из окна гостиницы Сен-Мишель, но не погибла, а только сломала ногу и осталась хромой.
Перед смертью, зимой 1934 г., Белый просил прочитать ему стихотворение "Друзьям", написанное после покушения на него Петровской и ей же посвященное. В этом стихотворении, называемом им своей эпитафией, он взывает:
Пожалейте, придите;
Навстречу венком метнусь.
О, любите меня, полюбите -
Я, быть может, не умер,
быть может, проснусь...
Вернусь...
У нас нет и никогда не будет свидетельств, узрела ли Петровская в последний миг своего ангела (когда-то являвшегося ей в образе Белого), но единственный ее подлинный суженный, с которым судьба развела ее при жизни, помнил о ней до конца и с ее нестираемым образом в душе покинул этот мир, обещая вернуться тем, кто его полюбит.
Петр Лебедев
http://www.proza.ru/2008/03/27/263
|
| |
| |
