| Валентина_Кочерова | Дата: Суббота, 28 Мар 2020, 21:14 | Сообщение # 1 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | ДМИТРИЙ СЕРГЕЕВИЧ ЛИХАЧЕВ
(28.11. 1896- 30.09. 1999)
Российский ученый-литературовед и общественный деятель, академик РАН Д.С. Лихачев родился в Санкт-Петербурге в семье инженера-электрика Сергея Михайловича Лихачева. Его детство пришлось на ту короткую, но блестящую пору в истории русской культуры, которую принято называть Серебряным веком. Большим увлечением родителей был балет. Ежегодно, несмотря на недостаток в средствах, они старались снять квартиру как можно ближе к Мариинскому театру, покупали 2 балетных абонемента в ложу 3-го яруса и не пропускали почти ни одного представления. Вместе с ними с 4-летнего возраста театр посещал и маленький Дмитрий. Летом семья отправлялась на дачу в Куоккалу. Здесь отдыхали многие представители артистического и лит. мира Петербурга. На дорожках местного парка можно было встретить Репина, Чуковского, Шаляпина, Мейерхольда, Горького, Андреева... Некоторые из них выступали в любительском дачном театре с чтением стихов, воспоминаний.
«Люди искусства стали для нас всех если не знакомыми, то легко узнаваемыми, близкими, встречаемыми», - рассказывал Дмитрий Сергеевич. Через месяц после начала Первой мировой войны, Митя пошел в школу. Сначала он учился в Гимназии Человеколюбивого Общества (1914–1915), потом - в Гимназии и реальном училище К.И. Мая (1915–1917), и наконец, - в школе им. Л.Лентовской (1918–1923). Уже перешагнув 80-летний рубеж жизни, Д.С. Лихачев напишет: «…человека создает средняя школа, высшая дает специальность». Те учебные заведения, в которых он учился в детстве, действительно, создавали человека. Особенно большое влияние на мальчика оказала учеба в школе Лентовской. Несмотря на тяготы революционного времени и на значительные материальные трудности (здание школы не отапливалось, поэтому зимой дети сидели в пальто и в варежках поверх перчаток), в школе удалось создать особую атмосферу сотрудничества учителей и учеников. Среди преподавателей было много талантливых педагогов. В школе действовали кружки, на заседания которых приходили не только школьники и учителя, но и известные ученые и литераторы. Мите особенно нравилось участвовать в кружках литературы и философии. В это время мальчик начинает серьезно размышлять над мировоззренческими вопросами и даже продумывает собственную философскую систему. Он окончательно решает стать филологом и, невзирая на советы родителей избрать более доходную профессию инженера, в 1923 г. поступает на этнолого-лингвистическое отделение факультета общественных наук Петроградского университета.
Д.С .Лихачев. 1926.
Несмотря на начавшиеся уже репрессии против интеллигенции, 1920-е годы были временем расцвета гуманитарных наук в России. Д.С. Лихачев имел все основания говорить: «Ленинградский университет в 1920-е годы по гуманитарным наукам был лучшим университетом в мире. Такой профессуры, какой обладал тогда Ленинградский университет, не было ни в одном университете ни до того времени, ни после».
Среди преподавателей было много выдающихся ученых. Лекции, занятия в архивах и библиотеках, бесконечные разговоры на мировоззренческие темы в длинном университетском коридоре, посещение публичных выступлений и диспутов, философских кружков все это увлекало, духовно и интеллектуально обогащало юношу.
«Все кругом было интересно до чрезвычайности. Единственное, в чем я испытывал острый недостаток, - это во времени», - вспоминал Дмитрий Сергеевич. Но эта культурно и интеллектуально насыщенная жизнь разворачивалась на все более и более мрачневшем общественном фоне. Усиливались преследования старой интеллигенции. Люди приучались жить в ожидании ареста. Не прекращались гонения на церковь. Именно о них Д.С. вспоминал с особой болью: «Молодость всегда вспоминаешь добром. Но есть у меня, да и у других моих товарищей по школе, университету и кружкам нечто, что вспоминать больно, что жалит мою память и что было самым тяжелым в мои молодые годы. Это разрушение России и русской Церкви, происходившее на наших глазах с убийственной жестокостью и не оставлявшее, казалось, никаких надежд на возрождение».
В те годы, когда, по словам Д.С. «церкви закрывались и осквернялись, богослужения прерывались подъезжавшими к церквам грузовиками с игравшими на них духовыми оркестрами или самодеятельными хорами комсомольцев», в храмы пошла образованная молодежь. Литературно-философские кружки, во множестве существовавшие до 1927 г. в Ленинграде, стали приобретать преимущественно религиозно-философский или богословский характер. Д.С. Лихачев участвовал в кружке "Космической АН". Деятельность этой шуточной академии, состоявшая из написания и обсуждения полусерьезных научных докладов, прогулок в Царское Село и дружеских розыгрышей, привлекла внимание властей, и члены ее были арестованы. Вслед за тем были арестованы и участники Братства св. Серафима Саровского (следствие по обоим кружкам было объединено в одно дело). День ареста - 8 февраля 1928 г. - стал началом новой страницы в жизни Д.С. После полугодового следствия он был приговорен к 5-ти годам лагерей. Через несколько месяцев после окончания Ленинградского университета (1927 г.) его отправили на Соловки, которые Лихачев назовет своим вторым, и главным, университетом.
Соловецкий монастырь в 1922 г. был закрыт и превращен в Соловецкий лагерь особого назначения. Он стал местом, где отбывали срок тысячи заключенных (на начало 1930-х годов их численность доходила до 650 тыс., из них 80% составляли так называемые «политические» и «контрреволюционеры». Навсегда Д.С. запомнился тот день, когда их этап выгрузили из вагонов на пересыльном пункте в Кеми. Истеричные вопли конвоиров, крики принимавшего этап Белоозерова: «Здесь власть не советская, а соловецкая», приказ всей уставшей и продрогшей на ветру колонне заключенных бегать вокруг столба, высоко поднимая ноги, - все это казалось настолько фантастическим в своей нелепой реальности, что Д.С. не выдержал и рассмеялся. «Смеяться потом будем», - с угрозой закричал на него Белоозеров. Действительно, в соловецкой жизни было мало смешного. Д.С. испытал ее тяготы сполна. Он работал пильщиком, грузчиком, электромонтером, коровником, «вридлом» (вридло – временно исполняющий должность лошади, так на Соловках называли заключенных, которых впрягали в телеги и сани вместо лошадей), жил в бараке, где по ночам тела скрывались под ровным слоем копошащихся вшей, умирал от тифа. Перенести все это помогала молитва, поддержка друзей.
Протоиерей Н.Пискановский
Благодаря помощи епископа Виктора (Островидова) и протоиерея Н.Пискановского, ставшего на Соловках духовным его отцом и товарищей по Братству св. С.Саровского, будущему ученому удалось уйти с изнурительных общих работ в Криминологический кабинет, занимавшийся организацией детской колонии. На новой работе он получил возможность много сделать для спасения «вшивок» - подростков, проигравших с себя в карты всю одежду, живших в бараках под нарами и обреченных на голодную смерть. В конце ноября 1928 г. в лагере начались массовые расстрелы. Лихачев, находившийся на свидании с родителями, узнав, что за ним приходили, не стал возвращаться в барак и всю ночь просидел за поленницей, прислушиваясь к выстрелам. События той страшной ночи произвели переворот в его душе. Позже он напишет: «Я понял следующее: каждый день - подарок Бога. Мне нужно жить насущным днем, быть довольным тем, что я живу еще лишний день. И быть благодарным за каждый день. Поэтому не надо бояться ничего на свете. И еще - так как расстрел и в этот раз производился для острастки, то как я потом узнал: было расстреляно какое-то ровное число: не то триста, не то четыреста человек, вместе с последовавшими вскоре. Ясно, что вместо меня был взят кто-то другой. И жить мне надо за двоих. Чтобы перед тем, которого взяли за меня, не было стыдно!»
В 1931 г. Д.С. переводят на Беломоро-Балтийский канал, а 8 августа 1932 г. он освобождается из заключения и возвращается в Ленинград. Заканчивается та эпоха в его биографии, о которой он в 1966 г. сказал: «Пребывание на Соловках было для меня самым значительным периодом жизни».
Вернувшись в родной город Лихачев долго не мог устроиться на работу: мешала судимость. Здоровье было подорвано: открылась желудочная язва, болезнь сопровождалась сильными кровотечениями. Месяцами лежал в больнице. Наконец, ему удалось поступить научным корректором в издательство Академии Наук. В это время он много читает, возвращается к научной деятельности.
В 1935 г. Д.С. женился на З.А. Макаровой, а в 1937 г. у них родились 2 девочки -близнецы Вера и Людмила. В 1938 г. Лихачев поступил на работу в ИРЛИ (Пушкинский дом) АН СССР, где 11 июня 1941 г. защитил диссертацию на степень кандидата фил. наук по теме «Новгородские летописные своды XII века». Через 11 дней после защиты началась война. По состоянию здоровья Д.С. не был призван на фронт и до июня 1942 г. оставался в блокадном Ленинграде. Он вспоминает, как проходил день в их семье. С утра топили книгами буржуйку, потом вместе с детьми молились, готовили скудную пищу (толченые кости, вываренные на много раз, суп из столярного клея...). Уже в 6 часов вечера ложились, стараясь накидать на себя как можно больше всего теплого. Немного читали при свете коптилки и долго не могли уснуть из-за мыслей о еде и пронизывающего тело внутреннего холода. Поразительно, что в такой обстановке Лихачев не оставлял занятий наукой. Пережив тяжелейшую блокадную зиму, весной 1942 г. он начал собирать материалы по поэтике древнерусской литературы и подготовил (в соавторстве с М.А. Тихановой) исследование «Оборона древнерусских городов». Эта вышедшая в 1942 г. книга стала первой книгой, изданной Д.С. Лихачевым.
После войны Д.С.активно занимается наукой. В 1945–1946 гг. выходят в свет его книги «Национальное самосознание Древней Руси», «Новгород Великий», «Культура Руси эпохи образования русского национального государства». В 1947 г. он защищает докторскую диссертацию «Очерки по истории литературных форм летописания XI–XVI веков». В 1950 г. подготовил к изданию в серии «Литературные памятники» два важнейших произведения древнерусской литературы - «Повесть временных лет» и «Слово о полку Игореве». В 1953 г. он избирается членом-корреспондентом АН СССР, а в 1970 г. - действительным членом АН СССР. Он становится одним из самых авторитетных в мире славистов. Наиболее значительные его труды: «Человек в литературе Древней Руси» (1958), «Культура Руси времени Андрея Рублева и Епифания Премудрого» (1962), «Текстология» (1962), «Поэтика древнерусской литературы» (1967), «Эпохи и стили» (1973), «Великое наследие» (1975).
Он являлся иностранным членом или член-корром АН ряда стран: АН Болгарии (1963), Сербской АН и искусств (1971), Венгерской (1973), Британской (1976), Австрийской (1968), Геттингенской (1988), Американской академии искусств и наук (1993).Был почетным доктором Университета им. Н.Коперника в Торуне (1964), Оксфорда (1967), Эдинбургского университета (1971), Университета Бордо (1982), Цюрихского университета (1982), Будапештского университета им. Лоранда Этвеша (1985), Софийского университета (1988), Карлова университета (1991), Сиенского университета (1992), почетным членом сербского литературно-научного и культурно-просветительного общества “Српска матица” (1991), Философского научного общества США (1992). С 1989 г. Лихачев являлся членом Советского (позднее Российского) отделения Пен-клуба
Д.С. не только сам занимался исследованием древнерусской литературы, но и смог собрать и организовать научные силы для ее изучения. С 1954 г. до конца жизни он являлся зав. Сектором (с 1986 г. - Отделом) древнерусской литературы Пушкинского дома, который стал гл. научным центром страны по этой тематике. Ученый очень много сделал и для популяризации древнерусской литературы, для того, чтобы 7 веков ее истории стали известны широкому кругу читателей. По его инициативе и под его руководством была издана серия «Памятники литературы Древней Руси», удостоенная Госпремии РФ в 1993 г. .В 1980–1990-х годах особенно громко звучал голос Д.С. Лихачева-публициста. В своих статьях, интервью, выступлениях он поднимал такие темы, как охрана памятников культуры, экология культурного пространства, историческая память как нравственная категория и др. Его духовный авторитет был так велик, что его справедливо называли совестью нации. С 1986 по 1993 гг. он избирается Председателем правления Советского ( с 1991 – Российского) фонда культуры, защищая отечественную культуру от небрежения, разрушений, невежественных посягательств и произвола чиновников.
В 1998 г. ученый был награжден орденом Апостола А.Первозванного «За веру и верность Отечеству» за вклад в развитие отечественной культуры. Он стал первым кавалером ордена Апостола А.Первозванного после восстановления в России этой высшей награды. Скончался в Санкт-Петербурге и похоронен на кладбище в Комарово.
В 2001 году был учрежден Международный благотворительный фонд им. Д.С. Лихачева. Его было присвоено Малой планете №2877, открытой советскими астрономами, Российскому научно-исследовательскому институту культурного и природного наследия в Москве, а также премии, учрежденной правительством Санкт-Петербурга и Фондом им. Д.С. Лихачева. 2006 г., год 100-летия со дня рождения ученого, Указом Президента России был объявлен Годом академика Д.С. Лихачева. Его книги, статьи, беседы являются тем великим наследием, изучение которого поможет хранить духовные традиции русской культуры, служению которым он посвятил свою жизнь.
http://www.orthedu.ru/nev/9-06/biografia.htm
https://mirkultura.ru/velikie/dmitriy-sergeevich-lihachev/
ДУХОВНЫЙ ЛИДЕР РОССИИ
К 110-летию Дмитрия Лихачёва
Есть в нашей истории личности, которые никогда не занимали высоких постов, однако их духовный авторитет был таков и даже само их присутствие в жизни страны значило столько, что представить без них её облик просто немыслимо. На рубеже XIX–ХХ вв. таким был Л.Н. Толстой. На излёте советской эпохи - А.Солженицын и А.Сахаров. Таким был и академик Д.С. Лихачёв.
Род Лихачёвых оставил достаточно заметный след в истории России. Отец будущего академика был дворянином, но дворянство его было выслуженным, личным – без права наследования. Его предки происходили из простолюдинов древнего города Солигалича – с конца XVIII в. обосновались в Петербурге и из купцов 2-й гильдии выбились в потомственные почётные граждане. Некоторые из них – по крайней мере, о матери это известно точно, – были старообрядцами. И Лихачёв в куда большей мере, чем два его брата, люди открытые и жизнелюбивые, пошёл в мать, на всю жизнь унаследовав такие характерные для старообрядцев черты, как цельность натуры, затаённое упрямство, скрытность, строгость, неотступность. Плюс пронесённое через всю жизнь классическое петербургское воспитание. Много лет спустя сам Лихачёв будет говорить, что его воспитание для той поры, когда слова «честь» и «достоинство» воспринимались совсем не как пустой звук, было самым обычным. Но каким чудом его речь, его манеры, его обхождение будут восприниматься в позднесоветские и первые постсоветские годы!
Были на заре его жизни и события знаковые, предопределившие его будущие труды в знаменитом Пушкинском Доме, – например первая поездка в гимназические годы на Русский Север. Сам Лихачёв вспоминал, что многое в его будущей жизни определилось, когда в свой первый приезд в Москву он увидел «каменное чудо» – не существующий ныне храм Успения на Покровке. Один из исследователей творчества и жизни Лихачёва очень точно подметил, что именно тогда, в гимназические годы, сформировалась его привычка, его умение воспринимать окружающую жизнь и все её проявления как текст. Случайно ли одна из лучших его работ называется «Текстология»? Именно это умение, скорее всего, и уберегло его во время пребывания на Соловках, в печально знаменитом СЛОНе – Соловецком лагере особого назначения. Рядом уголовники с их весьма специфической культурой?
Как известно, первая научная работа Лихачёва – статья «Карточные игры уголовников» – была опубликована в лагерном журнале «Соловецкие острова». А при случае даже у них можно кое-чему научиться. Д.С. впоследствии вспоминал об одном из уголовным авторитетов: «Он... обучил меня, как достоинства не терять, а всегда по своей форме ходить. От него и кличку свою я получил "Медяковый штым" – на фене это означало "сообразительный человек"».
На Соловках он чудом избежал гибели, по чистой случайности не попав в число трёхсот заключённых, расстрелянных сразу после визита в СЛОН Горького. Потом он не раз будет говорить, что за него был расстрелян кто-то другой, и, значит, ему надо прожить жизнь за двоих - и не только в смысле её продолжительности. Сбылось. Д.С. лишний раз доказал своим примером справедливость утверждения другого классика отечественной культуры – «Жить в России надобно долго». Хорошо помню его лекцию, прочитанную осенью 1984 г. в Политехническом музее, об одном из любимых его произведений древнерусской литературы – «Слове о законе и благодати» митрополита Илариона. Правда, в конце он добавил: «К сожалению, публикация текста этого памятника в обозримом будущем невозможна». И мягко ушёл от ответа на вопрос, что же такого недозволенного находит цензура в этом «Слове..», – на прямой конфликт с властью Лихачёв, хоть и слыл в научных кругах диссидентом, не шёл никогда. Вряд ли он мог знать, что «Слово...» уже очень скоро будет опубликовано в доп. томе созданного под его же руководством (и впоследствии удостоенном Госпремии России) издании «Памятники литературы Древней Руси».
Список его научных работ – более полутора тысяч! – изумляет. Конечно, его главным научным интересом была именно древнерусская литература, и в первую очередь – «Слово о полку Игореве»: в библиотеке Лихачёва были все его издания. Именно после его исследований практически затихли споры о подлинности «Слова». Круг его интересов был очень разнообразным. Помню, как после всех изысканий по древнерусской литературе поразила меня его книга «Поэзия садов» – не с неё ли началась новая волна интереса к русским усадьбам? А Советский – ныне Российский – фонд культуры? А многолетнее главенство в редколлегии легендарной серии «Литературные памятники»? А основанный им и доныне существующий журнал «Наше наследие»? Символично, что именно на здании его редакции висит единственная в Москве мемориальная доска в честь Лихачёва. Поразительны по чистоте интонации его обращённых к детям и многократно переизданных «Писем о добром и прекрасном». Всевозможные награды его мало волновали – он довольно беспорядочно складывал их в ящик письменного стола, и однажды, когда для какого-то важного приёма понадобилась звезда Героя соц.труда, обнаружена она не была, пришлось срочно заказывать копию. А первый экземпляр возрождённого ордена А. Первозванного вскоре после награждения отправился на хранение в Эрмитаж.
А грустить его заставляло другое: то, что с годами он превращался из борца за русскую культуру, её радетеля, – в её печальника. Он-то как никто другой знал, каково приходится «малым сим» – провинциальным библиотекарям, музейщикам, которые ему были куда интереснее, чем любые из ответственных за культуру высокопоставленных лиц. Каково приходится просто людям, к судьбам отечественной культуры неравнодушным. Люди об этом прекрасно знали – и вполне заслуженно в последние годы жизни называли его «совестью нации». Но сам он мало заблуждался относительно своих возможностей. Да, он смог уговорить Ельцина поехать на похороны царской семьи – кто бы сейчас из нынешней культурной элиты смог бы повлиять на решения, принимаемые на таком уровне? Но что он мог сделать, к примеру, с превращаемой в «лужковский китч» Москвой? Что он мог сделать со всё более необратимыми изменениями в жизни страны, как в зеркале отражающимися в словах и речи?
«Мы будем жить, как чайки на помойках, ибо уходит достоинство. Страшны не жаргонные слова и просторечия, а обеднение речи в связи с обеднением жизни. Исчезла любезность. Исчезла репутация – теперь характеристика. Даже животные деградируют – хищная чайка продвинулась уже и на сушу». – предупреждал Лихачёв одном из последних выступлений на ТВ, И противостоять этим чайкам сегодня, увы, некому...
10 заповедей академика Дмитрия Лихачёва
•Не убий и не начинай войны.
•Не помысли народ свой врагом других народов.
•Не укради и не присваивай труда брата своего.
•Ищи в науке только истину и не пользуйся ею во зло или ради корысти.
•Уважай мысли и чувства братьев своих.
•Чти родителей и прародителей своих и всё, сотворённое ими, сохраняй и почитай.
•Чти природу как матерь свою и помощницу.
•Пусть труд и мысли твои будут трудом и мыслями свободного творца, а не раба.
•Пусть живёт всё живое, мыслится – мыслимое.
•Пусть свободным будет всё, ибо всё рождается свободным.
Георгий Осипов
28.11. 2016. журнал "Русский мир"
http://www.russkiymir.ru/publications/217415/
Письмо пятое
В чем смысл жизни? (отрывок из книги)
Можно по-разному определять цель своего существования, но цель должна быть - иначе будет не жизнь, а прозябание. Надо иметь и принципы в жизни. Хорошо их даже изложить в дневнике, но чтобы дневник был настоящим, его никому нельзя показывать - писать для себя только. Одно правило в жизни должно быть у каждого человека, в его цели жизни, в его принципах жизни, в его поведении: надо прожить жизнь с достоинством, чтобы не стыдно было вспомнить. Достоинство требует доброты, великодушия, умения не быть узким эгоистом, быть правдивым, хорошим другом, находить радость в помощи другим. Ради достоинства жизни надо уметь отказываться от мелких удовольствий и немалых тоже. Уметь извиняться, признавать перед другими ошибку - лучше, чем юлить и врать. Обманывая, человек прежде всего обманывает самого себя, ибо он думает, что успешно соврал, а люди поняли и из деликатности промолчали. Вранье всегда видно. У людей особое чувство подсказывает - врут им или говорят правду. Но нет доказательств, а чаще - не хочется связываться...
Природа создавала человека много миллионов лет, пока не создала, и вот эту творческую, созидательную деятельность природы нужно, я думаю, уважать, нужно прожить жизнь с достоинством и прожить так, чтобы природа, работавшая над нашим созданием, не была обижена. Природа созидательна, она создала нас, поэтому мы должны в нашей жизни поддерживать эту созидательную тенденцию, творчество и ни в коем случае не поддерживать всего разрушительного, что есть в жизни. Как это понимать, как прилагать к своей жизни, на это должен отвечать каждый человек индивидуально, применительно к своим способностям, своим интересам и т.д. Но жить нужно созидая, поддерживать созидательность в жизни. Жизнь разнообразна, а следовательно, и созидание разнообразно, и наши устремления к созидательности в жизни должны быть тоже разнообразны по мере наших способностей и склонностей. Как вы считаете?
В жизни есть какой-то уровень счастья, от которого мы ведем отсчет, как ведем отсчет высоты от уровня моря. Точка отсчета. Так вот, задача каждого человека и в крупном и в малом повышать этот уровень счастья, повышать в жизни. И свое личное счастье тоже не остается вне этих забот. Но главным образом - окружающих, тех, кто ближе к вам, чей уровень счастья можно повысить просто, легко, без забот. А кроме того, это значит повышать уровень счастья своей страны и всего человечества в конце концов. Способы различные, но для каждого что-то доступно. Если не доступно решение гос. вопросов, что повышает всегда уровень счастья, если они мудро решаются, то повысить этот уровень счастья можно в пределах своего рабочего окружения, в пределах своей школы, в кругу своих друзей и товарищей. У каждого есть такая возможность.
Жизнь - прежде всего творчество, но это не значит, что каждый человек, чтобы жить, должен родиться художником, балериной или ученым. Творчество тоже можно творить. Можно творить просто добрую атмосферу вокруг себя, как сейчас выражаются, ауру добра вокруг себя. Вот, например, в общество человек может принести с собой атмосферу подозрительности, какого-то тягостного молчания, а может внести сразу радость, свет. Вот это и есть творчество. Творчество - оно беспрерывно. Так что жизнь - это и есть вечное созидание. Человек рождается и оставляет по себе память. Какую он оставит по себе память? Об этом нужно заботиться уже не только с определенного возраста, но, я думаю, с самого начала, так как человек может уйти в любой момент и в любой миг. И вот очень важно, какую память он о себе оставляет.
http://cameralabs.org/10645-dmitrij-likhachjov-v-chjom-smysl-zhizni
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Среда, 29 Ноя 2023, 17:48 | Сообщение # 2 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | К 117-летию со дня рождения
«Самое важное, что нужно сделать, возрождая культуру, это вернуть культурную жизнь в наши небольшие города».
Академик Д.С. Лихачёв
В числе его друзей была писательница Т.В. Сталева. Вот записи её воспоминаний о Дмитрии Сергеевиче:
– У нас дружба началась, когда я сказала ему, что тоже пережила блокаду, но только ребёнком. Он заинтересовался и тем, что я пишу книги о блокадниках, а мне подарил одно из изданий своего перевода "Слова о полку Игореве".Лихачёв в блокадное время был молодым, мало кому известным учёным - ему было 36, но в научной среде видели: он подаёт большие надежды.Будущий академик во время блокады напряжённо работал над книгой "Оборона древнерусских городов" совместно с М.Тихановой, и этот труд помогал ему пережить невзгоды. Он был всё время занят, встречался с учёными-филологами – все были сильно истощены, но старались выходить из квартир, двигаться, отвлекаться от мыслей о голодной смерти и болезнях. Однажды Лихачёва позвал на новогодний праздник знакомый профессор. Собрались со студентами в подвале, куда была принесена невзрачная колючая ёлка. Еды на столах – практически никакой – только маленькие кусочки чёрного хлеба, выданные по карточкам, и в красивых фужерах – вода. И тут вдруг Лихачёв заметил, что еда нарисована на листах ватмана. Это студенты изобразили те блюда, о которых мечтали. Так они провели несколько часов праздника.
В блокадном городе мало кому удавалось избежать обращения к спекулянтам. Власти не трогали барыг, потому что они были нужны – они давали людям возможность обменять ценные вещи на продукты и выжить. Вынуждена была обращаться к спекулянтам и семья Лихачёвых. Дмитрий Сергеевич рассказывал, что особенно быстро можно было обменять модные женские вещи. Голубое крепдешиновое платье жены Зины они поменяли на 1 кг. хлеба. Это было плохо, а вот серое платье – на 1 кг. 200 гр. дуранды – так назывался корм для скота. Это было лучше. Дуранду томили, мололи в мясорубке, а потом пекли лепешки. Кстати, в блокаду Лихачёв получил право обедать в Доме Учёных, поскольку защитил кандидатскую, у него были спец. карточки, но он всё относил домой – своим близким…Была в рассказе академика и история о том, как во время блокады его нашли сотрудники НКВД, предлагали быть осведомителем – доносить на знакомых учёных, с которыми тот общался. Запугивали. Но Лихачёв наотрез отказался. Тогда чекисты в предельно сжатые сроки заставили Дмитрия Сергеевича покинуть Ленинград. Уже частично было прорвано кольцо блокады, и людей эвакуировали по Дороге жизни. На отъезд Лихачёву дали неделю. За это время они с женой за копейки продали всю мебель, собирались в большой спешке, и затем, взяв дочек выехали в Казань. Им обратно хода не было...
Однако за Дмитрия Сергеевича вступился известный учёный – В.Мануйлов – профессор, специалист по творчеству Пушкина и Лермонтова. Мануйлов во время войны был директором Пушкинского Дома, с его мнением считались. Благодаря его стараниям Д.С. был возвращён после войны с семьёй в Ленинград. Лихачёв говорил, что трудности нужно переживать с достоинством. Сложно с этим не согласиться.
https://www.gazetametro.ru/article....11-2023
О ЛЮДЯХ И ЛИЦАХ УШЕДШЕЙ ЭПОХИ
Начало ХХ века в воспоминаниях Д.С. Лихачева
- Помните ли вы свои детские годы?
- Я очень хорошо помню свое детство. И помню благодаря простой вещи. Мой отец, инженер-электрик, любил заниматься фотографией. У него был такой довольно примитивный ящик. С помощью этого ящика, который можно было легко переносить (он брал его с собой на прогулки или на дачу, в Крым или в Одессу), он всегда снимал. И эти снимки сохранились. Благодаря этим фотографиям всплывает все окружавшее меня в детстве: обстоятельства, в которых это снято, наши друзья и знакомые. Я очень рекомендую: если в семье есть дети, нужно обязательно заниматься фотографией.
- Дмитрий Сергеевич, вы смотрите на фотографии людей, которые жили в начале XX в., отличаются ли они от тех людей, которые окружают вас сейчас?
- Очень. Я даже не могу сказать, чем именно они отличаются, потому что это какая-то другая генерация. Совершенно другая. Ну во-первых, было гораздо больше интеллигенции, и поэтому на улицах вы встречались с совсем другими людьми. Даже рабочие были другие. Вот, скажем, мне приходилось часто бывать вместе (в Казани мы были с ним вместе, блокаду переживали вместе) с академиком И.И. Толстым. Он очень напоминал старого петербургского рабочего. А старые питерские рабочие были академиками своего дела. У них были нравственные начала, которые сказывались даже в таких вещах, как забастовки. Они никогда не портили гос. имущество. Допустим, была возможна забастовка учителей, но как бы они ни страдали, скажем, от низкой заработной платы (это уже в начале революции), бросить детей, школьников для них было невозможно. Так же как забастовка врачей. Это была совершенно невозможная вещь. И это видно по фотографиям, потому что дело не в том, красивее они были или некрасивее, они были добрее, вежливее, воспитаннее.
Слово «воспитанность» у нас сейчас исчезло, а тогда различали людей воспитанных и невоспитанных. Если кто-то грубил, про него говорили: «Ну что от него ожидать? Невоспитанный человек». А воспитанность не зависела от общественного положения. Невоспитанным мог быть и правовед, и лицеист – кто угодно. Например, когда в Мариинском театре (а мои родители увлекались балетом) лицеисты и офицеры гвардейских полков во время антракта иногда становились у дирижерского места и в бинокль разглядывали дам в зале, направляя бинокль прямо им в лица, а заодно и сами красовались, это была глубочайшая невоспитанность. У меня до сих пор сохранилось отрицательное отношение к шутам (их называли шутами), к людям, которые говорят небрежно, цедят слова, не уважая своих собеседников.
А вместе с тем, скажем, простые дворники были очень воспитаны, хотя и приходили каждый праздник получать на чай. Дворники и швейцары. Швейцар в нашей школе всегда открывал двери и приветствовал по-итальянски, а прощаясь, говорил: «Ариведерчи». А сын его учился в нашем классе. Сын швейцара. Причем тут же учился сын банкира, тут же учились дети Шаляпина, учились дети разных национальностей. Это была немецко-русская школа. К.И. Май ее основал по европейским системам воспитания. Но много было русских, евреев. Причем евреи были двух категорий: евреи-традиционалисты, исповедующие иудаизм, и евреи, перешедшие в протестанты, – их очень много было на Васильевском острове. Был татарин, были дети моряков, был один француз по фамилии Мечников. Дело в том, что это был внук знаменитого Мечникова, исследователя, открывателя противоболезненных сывороток. Но он себя считал французом, потому что приехал из Парижа и французский язык был для него более привычным, чем русский. Публика и на улице отличалась. Во-первых, все были прилично одеты. Каждый старался одеться чисто. Скромно, может быть, не по моде, но чисто. Было уважение к себе и уважение к окружающим.
- Независимо от сословия.
- Независимо от сословия. Надо сказать, что, конечно, крестьяне были одеты по-крестьянски, но в чистые рубахи. В лапти были одеты многие, но это зависело от профессии. Не потому, что они были очень бедны, а просто потому, что ходить по лестницам, поднимая кирпичи на стройку, в лаптях было «упористее», как они говорили, – лапти не скользили, как сапоги. В сапогах нельзя было работать, даже разгружать дрова. Ведь все каналы, все набережные были заполнены барками. В барках привозили дрова, березовые хорошие дрова на отопление, береза ведь очень жаркая. А скажем, ольха нежаркая, но зато ольха не коптит. Поэтому в барских домах топили ольховыми дровами, чтобы не закоптить стены и произведения искусства, которые там висели. Отец очень любил сам выбирать дрова, чтобы они были сухие, чтобы они удобно укладывались в печку. А я любил топить. Это моя обязанность была в семье. Хотя у меня и моих братьев была бонна и, кроме того, была кухарка; когда дела устраивались хорошо, то еще и горничная была. А когда в Одессе мы жили, там у нас еще и лакей был.
- Вы летом выезжали туда на отдых?
- Нет. Дело в том, что в Одессу отец получил назначение пом. начальника почтово-телеграфного округа. Вообще мой отец рано сделал карьеру. Он был очень энергичный человек и всегда с какой-нибудь выдумкой. В одесском почтово-телеграфном округе он ввел автомобильное сообщение: почту развозили не на лошадях, а на автомобилях. А еще он построил там гаражи. Это было новшество. Вот за такие новшества, за энергию, за интерес к работе его ценили. Перед революцией он должен был получить уже действительного статского советника или что-то в этом роде, что для его возраста было рановато.
- А вы к отцу в гости приезжали или жили в Одессе?
- Нет, мы жили там, мы переехали. Мама очень не хотела переезжать, расставаться со своей матерью, со своим отцом. А когда приехала, ей все в Одессе сперва не нравилось, а уезжала уже с плачем, потому что в Одессе появились друзья, жизнь была очень веселая. Мы ездили на яхте компаниями, ездили в Аркадию, на Малый Фонтан, Большой Фонтан. Причем в Одессе был замечательный оперный театр. С итальянскими певцами, которым было удобно приехать на пароходе. В Питер приехать для певца было целое событие, ведь здесь холодный климат: певцы боялись простудить горло. А Одесса – та же Италия. Сели на пароход и приехали. Поэтому опера в Одессе была замечательная, очень хорошая. Ну и народ веселый был. Это вообще была средиземноморская культура.
- Понятие «пестрота» подходит в национальном отношении к Одессе?
- Пестрота? Да. И Петербург тоже отличался пестротой, разделением на сословия, профессии, специальности. Совершенно особой была морская среда. Дворянская среда разделялась по полкам. Были дворянские семьи, которые всех своих сыновей отдавали в такой-то полк, а другая семья – в другой.
- При Петре селились в слободках, а в начале ХХ в. было это разделение?
- Сохранялось деление по сословиям и национальностям. Скажем, Новая Деревня. Сейчас никто даже не помнит это название, оно не употребляется. А Новая Деревня – это было пристанище цыган, причем не обязательно бедные. Была одна цыганка, у которой были подаренные вел. князем черные бриллианты. Она была знаменита не только своим голосом, но и этими бриллиантами, которые она носила. Очень сказывалось сословное различие в дачной местности, рабочие ведь тоже выезжали на дачу. Это Лахта, это невские берега вверх по Неве. Потому что пароходное сообщение было самое дешевое, и рабочие вывозили свои семьи, всегда многочисленные, так, чтобы приезжать каждый день на пароходе. Коломяги – это теперь уже забытое место около Комендантского аэродрома. Я был одним из свидетелей первых полетов на аэропланах. Тогда не говорили «самолеты». «Самолеты» стали говорить с началом войны, когда пошла мода на русские слова и стали менять все иностранные названия на русские: «авиатор» – на «летчик», «аэроплан» – на «самолет».
- Вы имеете в виду Первую мировую войну?
- Да, Первую мировую войну, «германскую войну», как ее еще называли. Для меня вообще разделение «до войны и после войны» идет по Первой мировой войне. Я так привык.
- Для вас, наверное, было большим событием видеть аэропланы, самолеты, когда они впервые взлетали?
- Конечно. На Комендантском аэродроме были построены трибуны. На трибуны вход был платный. И вот я помню такие яркие картины: летчик сделал какой-то кульбит в воздухе, прилетел, спустился вниз, и толпа с трибун побежала и понесла его на руках. Это я очень ярко помню. Помню, как летчики одевались – высокие сапоги на шнуровке, гольфы, широкие штаны. И обязательно кепка. Кепка – это признак или кинематографистов, или летчиков, или спортсменов. И кто хотел изображать из себя такого спортсмена, тот обязательно ходил в кепке. Мало того, я помню, как началась мода на теннис. Звался он «лаун-теннис», «играть в лаун-теннис». Но это неправильно, потому что «лаун» – это просто «площадка». «Лаун-теннис» развивался в дачных местностях, в Куоккале, в Коломягах. Там устраивались лаун-теннисные площадки. Мой старший брат уже играл в лаун-теннис. Только после революции вместо «лаун-теннис» стали говорить просто «теннис» – игра в теннис. Терминология была английская. Так же, как «трамвай». В Англии он назывался просто «трам», а «вей» – трамвайная дорога, путь. Но у нас это перешло в название. Трамваи были другие. И другое отношение к людям в трамвае, ведь на каждой остановке мужчина-кондуктор (всегда мужчина в форме) выходил первым из вагона с задней площадки, подсаживал пожилых людей, следил за порядком и последним поднимался в вагон. Потом дергал за веревочку, и колокольчик там, у вагоновожатого, звенел. Только после этого трамвай трогался. Скамьи были узкие, спиной к окнам, поэтому был широкий проход посередине. Скамьи разделялись железной ручкой. Ту часть, что была ближе к вагоновожатому, занимала чистая публика, и это стоило 5 коп., а задние скамьи, точно такие же, стоили 3 коп. Немногие рисковали сесть с нечисто одетым человеком.
- А «зайцем» нельзя было проехать?
- Толпы не было, поэтому это было трудно – следил вежливый кондуктор.
- А лошади в городе еще были? Использовали их?
- Да. Особенно зимой. Это санки. Снег не убирали специально. Наоборот, если где-то снег таял, то его подбрасывали, потому что зимой ездили на санках. Это было очень интересно. Меня привязывали к санкам, санки к пролетке и приказывали извозчику ехать тихо. Но мне все равно казалось, что он едет очень быстро. И я ехал сзади на этих санках. А санки покупали в английском магазине. Только не в том, в котором Набоковы покупали, а на Вознесенском проспекте. Был такой длинный полуподвальный магазин, и там продавали английские спортивные вещи: и лыжи, и санки различные, и мячи футбольные.
- Казался ли вам тогда город большим?
Он был значительно меньше, чем сегодня, но мне казался большим благодаря разнообразию городского ландшафта, благодаря обилию различных вывесок, названий. Писали: «Колониальные товары», это значит: перец, кофе, чай – то, что привозилось из-за границы. Но большей частью писали фамилию купца.
- Вы в своей книге пишете о том, что на знаменитой гравюре Садовникова была фамилия «Лихачев». Это Невский, 42?
- По моим расчетам – Невский, 44. Но тогда это был совершенно другой дом. Мои предки занимались шитьем. Они шили офицерское обмундирование и церковные одежды. В самом конце ХVIII в. мой прапрадед приехал из Солигалича. Там в это время, по-видимому стали иссякать соляные источники. Потом они возобновлялись, но, в общем, стало невыгодно там жить. Поэтому он приехал в Петербург. В начале ХIХ в.он получил наследство в Солигаличе, уехал туда и дожил там до 1837 г. Николай I вел анти-дворянскую политику. Многие не знают, что после декабристского восстания он перестал доверять дворянам, хотел им противопоставить купцов. Так, в 1832 г. он ввел титул почетного гражданина. И вот этот титул получил мой прапрадед.
- А дедушка ваш кем был?
Дедушка мой тоже в молодости занимался шитьем обмундирования. У меня сохранились его портреты. Но потом Александр III вполне разумно стал сокращать расходы на армию. Он и так держал всю Европу в страхе и в подчинении; это был первый монарх в Европе, который ни разу не воевал, с которым считались и которого все боялись. Он упростил форму. Многие гусарские полки перевел в драгунские, потому что драгуны были гораздо менее расходной статьей военного бюджета. Так что дедушке пришлось туго, и тогда он организовал артель полотеров. Она была в центре, напротив Владимирской церкви, где он был старостой. Не в той, что на Петроградской стороне, а в той, что на Владимирской ул., у Кузнечного рынка, напротив дома Достоевского. И там его преемник отпевал бесплатно по 1-му разряду Достоевского. Ф.М. был прихожанином этой церкви и встречался с моим дедушкой несомненно, потому что дедушка должен был с блюдом обходить прихожан и собирать деньги на содержание храма, на масло, на свечи, на расходы по отоплению. Целая шеренга служителей обычно двигалась, и молящиеся разделяли деньги и понемножку клали на каждое блюдо. Это не было проявлением поповской жадности, как старались изобразить антирелигиозные люди. Если ты прихожанин церкви, то надо было жертвовать материально. Вот мой дедушка был попечителем различных сиротских заведений. Это входило в его религиозный христианский долг, в его послушание. Поэтому сборы, которые тогда делались и сейчас собираются в церкви, не означают, что церковь нуждается. Эти деньги она направляет на благотворительные цели. И Владимирская церковь не нуждалась в тех грошах, которые получала от прихожан…
А если продолжить разговор о топографии Петербурга, то надо сказать, что каждое дачное место очень отличалось от другого. Куоккала, в которой мы жили, была дачной местностью мало зарабатывающей интеллигенции, группировавшейся вокруг Репина. Он был очень веселый человек и любил всякие чудачества, поэтому покровительствовал Чуковскому. Бесплатно построил ему дом. Корней Иванович тоже был веселым человеком. Я его помню. Он выкидывал разные чудачества, устраивал всякие карнавальные затеи. Все это можно почувствовать даже по Ахматовой, по ее поэме «Без героя». И это было очень характерно для Петербурга. Карнавалы, маскарады, разные авангардные театры, старинный театр. Мейерхольд на этом и выдвинулся. Он был выдумщик в театре. Каждый раз вы не знали, что вас ожидает на его новой постановке. То же и балет. В балет нужно было приходить в бриллиантах, с веерами, дамы были декольтированы. И часть балета шла при полупотушенном электричестве (а до того – газе), потому что зрительный зал втягивался в балетное действо. Характерный пример – постановка «Маскарада» Мейерхольдом в Александринском театре. Он просто сцену сделал продолжением зрительного зала, потому что он там очень красивый. Перекрыл оркестровую яму, и со сцены лестницы спускались прямо в зал. Вы чувствовали себя участником маскарада. Это была совершенно замечательная выдумка и постановка. После этого у актеров вошло в моду выходить в зрительный зал. Особенно на комических постановках, «Принцесса Турандот», например
.
В театр обычно дамы надевали ротонду. У моей матери была ротонда из чернобурой лисицы. Такая накидка без рукавов. Она не мяла дамского платья. На голове был капор, розовый такой пышный капор. Кроме того, в балет было принято ходить в бриллиантах.
И вот с мамиными бриллиантами была такая история. Для того чтобы купить бриллианты, родители очень экономили, даже на извозчиках. Поэтому мы всегда снимали квартиру около Мариинского театра, чтобы ходить пешком. Но однажды сняли где-то далеко, и зимой ходили через Неву пешком, потому что на другом берегу извозчик брал на 3 коп. меньше. И вот однажды они возвращались после спектакля через Неву. Отец шел впереди, мать сзади, она упала, а подняться не может. Она кричит, а отец не слышит – ветер сильный был. Но самое ужасное было то, что мама не могла понять: потеряла она бриллианты или не потеряла? Потому что при падении все могло случиться, могла оборваться цепочка. Так что мои родители, пока не пришли домой и не удостоверились, что бриллианты на месте, очень волновались. И все из-за сбереженных трех копеек... Но где бы мы ни снимали квартиру, она всегда была никак не меньше 5-ти комнат. Гостиная была обязательно. И вот почему. Хотя к тому времени у нас уже был телефон, привычка делать визиты внезапно, без предупреждения, оставалась. Поэтому пока хозяева оденутся, приведут себя в порядок, надо было где-то принять гостей. Их провожали в гостиную, предлагали посидеть и подождать. Тут были семейные альбомы или какие-нибудь альбомы для рассматривания, чтобы занять гостей на 10–15 минут, потом к ним выходили.
- Вы говорите, что снимали квартиры. Почему снимали? Ведь можно было и купить квартиру?
- Нет. Отдельные квартиры не продавались, продавался целый дом. Квартиру очень легко было снять. Всегда на парадной лестнице была стеклянная дверь, и там белые наклеечки: «Сдается квартира. Такой-то этаж». До 3-го этажа обычно была ковровая дорожка. Зимой вниз на лестнице горел камин и был швейцар, который всегда занимался еще каким-нибудь делом, потому что у него было много свободного времени. У нас, когда мы жили на Торговой ул., швейцар очень хорошо переплетал книги. Я многие свои книги переплел у него. Моя любимая книжка была Нечаева «На суше и на море». Масса всяких интересных сведений была там. И про гейзеры какие-нибудь, и про ледники, и про африканские страны. Я очень гордился тем, что у меня были разнообразные знания уже в 7-летнем-8-летнем возрасте благодаря этой книжке. А переплетена она была нашим швейцаром. С ним у меня всегда были хорошие отношения. Так что нанять квартиру было очень просто. Об этом не заботились.
Перед отъездом на дачу мы освобождали квартиру, отправлялись на Кокоревские склады (то здание, что сегодня занимает истфак университета, было складами), выбирали мебель, приезжали артельщики, упаковывали ее, грузили и отправляли на дачу. Это было дешевле, чем снимать квартиру. Все лето мы жили на даче, а в августе отец приходил и говорил, что «вот такая-то есть квартира, вот такая-то», и мама заочно соглашалась с той или иной квартирой, лишь бы это было поближе к балету, к Мариинскому театру. Ведь в балет очень трудно было достать абонемент. Но у нас в оркестре был контрабасист знакомый, мы дружили со всей его семьей, и он нам устраивал абонемент. И своей жене и дочери устраивал общую ложу. И у меня было свое место, рядом с балконом. Сейчас в Мариинском театре нет этого балкона. А тогда был балкон и маленькое место треугольное, куда меня сажали. А вообще-то в ложу сколько угодно можно было людей пускать. Капельдинеры были знакомые. Кстати, очень важно сказать, какие были капельдинеры. Это тоже был элемент представления. Капельдинеры были одеты, как в ХVIII в. Белые чулки, голубые штаны и ярко-желтые с золотыми пуговицами и золотыми позументами камзолы или кафтаны. Яркие. Они всегда встречали нас и уже всех знали.
- А кто тогда из балерин производил наибольшее впечатление?
- Помню, что моим родителям не нравилась Кшесинская. Они очень увлекались Спесивцевой, создательницей образа Жизели. Вообще она была не только балерина, но и трагическая актриса.
- Ощущение тревоги, связанное с Первой мировой войной, когда появилось?
- С 14-го года. До того я не помню. Мама часто вспоминала, как 9 января 1905 г., в «кровавое воскресенье», она ходила к Зимнему дворцу, но на площадь не выходила, а стояла в Александровском саду. Там мальчишки забирались на деревья, чтобы лучше видеть то, что происходило на площади. И когда солдатам дали команду стрелять по толпе, они, чтобы не попасть в людей, старались стрелять немного выше толпы, по деревьям Александровского сада. А там мальчишки сидели. И вот у мамы на глазах мальчик упал с дерева, застреленный солдатами. Может быть, революционное движение и вызывало ощущение тревоги, но по рассказам родителей я знаю, что ужасное впечатление произвело Цусимское поражение. Потому что не было морской семьи, в которой не погибли либо родственники, либо друзья. А потом – гибель гвардии в Восточной Пруссии. Полки оставались, но они уже были набраны из людей совершенно другого круга, по росту, как полагалось, но это уже не была настоящая гвардия. И она изменила характер города.
В городе появилось огромное количество военных, которые старались отсидеться в тылу, и это были социал-демократы, которые больше всего издевались над солдатами. Для того чтобы их не отправили на фронт, они должны были муштровать солдат маршевой роты. И вот они производили учения около Исаакиевского собора. Это было тяжелое зрелище. Я до сих пор помню, как учили штыковой атаке. Делалось соломенное чучело, сзади его держали два солдата, а третий бежал и должен был вколоть в это чучело штык. Я представлял себе на месте этого чучела живого человека, и на меня это производило страшное впечатление. Кроме того, помню, как грубо обращались эти социал-демократы, бывшие студенты, с новобранцами-крестьянами. Крестьяне все-таки попали в чужой, неизвестный город из деревни, они такие жалкие были. Вот один из них никак не мог что-то сделать, офицер схватил его за нос, а у солдата был насморк. Как офицер ругался! А я был очень доволен, что хоть так он получил возмездие за свою грубость. Вообще это был другой мир. Я вспоминаю и настоящих интеллигентов, и царскую семью. Думаю, что сейчас я единственный, кто помнит наследника.
Людмила Смирнова, 1996.
Подготовил к публикации Николай Кавин
Газета "Первое сентября", 2006.
https://ps.1sept.ru/article.php?ID=200602233
|
| |
| |
