| Валентина_Кочерова | Дата: Четверг, 12 Янв 2012, 18:47 | Сообщение # 1 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | НИНА НИКОЛАЕВНА БЕРБЕРОВА
(25.07. 1901 - 26.09. 1993)
Одна из самых загадочных и наиболее талантливых женщин в истории русской литературы ХХ в.
Когда в 1989 г. Нина Николаевна посетила Россию, а точнее, уже начавший рассыпаться Советский Союз, многие, читавшие в самиздате ее книги, были поражены. Вместо едкой, язвительной и блистательно ироничной писательницы и мемуаристки перед толпами, правдами и неправдами стремившимися попасть на встречу с живой участницей “Серебряного века”, предстала милая, интеллигентная бабушка из Америки, вспоминавшая, как за ней ухаживал Гумилев и как она бросила Ходасевича. И лишь иногда жесткость некоторых ее ответов напоминала людям, что перед ними - та самая Берберова. Мастер холодной, виртуозной прозы, автор великой книги воспоминаний “Курсив мой”. Книги, вобравшей в себя множество жизней и судеб тех, чьи имена впоследствии именно курсивом были вписаны в историю русской культуры только что ушедшего столетия.
Ходасевич и Г.Иванов, Бунин и Адамович, Горький и Блок, Набоков и Добужинский - кого только не встречала она на дороге жизни. Голодный Петроград времен гражданской и революции, Берлин 20-х и русский Париж до, во время и после Второй мировой были выписаны ее неповторимым пером с потрясающей четкостью и какой-то недосягаемой прозрачностью слога. Дочь известного финансиста времен последнего русского императора, жена великого поэта и критика В.Ходасевича, женщина, вызвавшая самые горячие чувства Горького и Гумилева, писательница, чьи книги, казалось бы, интересные только для ценителей русской литературы, были переведены на несколько десятков языков, она покинула Россию в 1922-м, чтобы ненадолго вернуться спустя 67 лет. Блистательная журналистка, Н.Берберова работала в знаменитой русской парижской газете “Последние новости”.
“Печатала рассказы и даже стихи, кинокритику, хронику советской литературы, иногда - репортаж, а летом заменяла уехавшую в отпуск машинистку”, - вспоминала она впоследствии. Наверное, эта работа, требовавшая отточенной точности и аккуратности, и привела к написанию повестей-биографий, впоследствии принесших ей мировую славу. Таких, как “Железная женщина: Рассказ о жизни М.И. Закревской-Бенкендорф-Будберг и ее друзьях”. Или “Чайковский. История одинокой жизни”.
Потом, в Америке, уже после войны, Берберова, читая курс литературы в разных университетах и все чаще обращаясь к воспоминаниям, почти забросила рассказы, которые, наряду с журналистскими заметками и жизнеописаниями, публиковала в Париже. Она придавала им мало значения, но они, без преувеличения, вызывали восторг у русских читателей. Потому что это была проза по-настоящему талантливая, ведь Нина Николаевна обладала абсолютным чувством слова.
Виктор Леонидов, зав. архивом-библиотекой Российского Фонда культуры
"Помню, как меня поразила прежде всего ее красивая отчетливая речь, произношение уроженки Петербурга времен Серебряного Века. Да и сама лекция сильно отличалась от заунывного профессорского монотонья своей логичностью, четким построением, смелостью выводов".
Юлия Богуславская
"Что касается Берберовой, то я с ней, конечно, знаком и несколько лет находился в переписке, но затем она поняла, что я целиком состою из качеств, ей ненавистных - бесхарактерный, измученный комплексами человек. И переписка увяла. Я ее за многое уважаю, люблю две ее мемуарные книги, но человек она совершенно рациональный, жестокий, холодный, способный выучить шведский язык перед туристской поездкой в Швецию, но также способный и оставить больного мужа, который уже ничего не мог ей дать..."
Сергей Довлатов
- Я ни в кого никогда не могла заглянуть так внимательно и глубоко, как в самое себя. Иногда я старалась, особенно в молодости, это делать, но это мало удавалось мне. Быть может, есть люди, которые умеют это делать, но я не встречала их. Во всяком случае, я не встречала людей, которые могли бы заглянуть в меня дальше, чем я это делала сама.
Нина Берберова
Она родилась в Санкт-Петербурге. С 1922 г. находилась в эмиграции, где и состоялся ее лит. дебют (стихи в журнале «Беседа», издаваемом М.Горьким и мужем Берберовой до 1932 г. В.Ф.Ходасевичем). Сотрудник и постоянный автор газеты «Последние новости» до ее закрытия в 1940 г., опубликовала в 1928–1940 серию рассказов Биянкурские праздники; вместе с романами "Последние и первые" (1930), "Повелительница" (1932) и "Без заката" (1938) они определили репутацию Берберовой-прозаика. В откликах критики отмечалась близость ее прозы «хорошо расчищенным садам франц. романа» (В.Вейдле) и вместе с тем серьезность ее попытки создать «образ эмигрантского мира в его эпическом преломлении» (В.Набоков).
Повседневная жизнь эмиграции, социальный ландшафт окраины или «подполья» определили звучание цикла рассказов "Облегчение участи", печатавшегося в 1930-е годы и в 1948 г. вышедшего отдельным изданием. Здесь рождается важная для всего творчества Берберовой тема бездомности, осознанной не как трагедия, но как неизбежный удел человека XX в., который свободен от приверженности «гнезду», переставшему служить «символом защиты, прелести и прочности жизни». Тем не менее в последних и первых описана именно попытка построения «гнезда» для терпящих бедствие. Герой романа, запретив себе тоску по России, пробует создать что-то вроде русской крестьянской общины, не только предоставляющей кров, но вернувшей ее участникам ощущение своей культурной самобытности. Эта тема впоследствии не нашла продолжения в творчестве Берберовой, но оказалась вплетенной в ее личную биографию: годы оккупации она прожила на маленькой ферме, занимаясь крестьянским трудом.
В 1950 г. Берберова переехала в США, где преподавала русский язык, а затем русскую литературу в Принстонском университете. Круг ее писательских интересов остался прежним. В романе "Мыс бурь" (1950) описаны два поколения эмиграции: старшее, которое не мыслит своей жизни вне традиционных русских установлений («люди прошлого века»), и молодое, для которого «вселенское» важнее, чем «родное». Утрата России приводит «второе поколение» и к утрате Бога, но переживаемые ею житейские и духовные бедствия осмысляются как этапы освобождения от оков традиции, на которой держалось рухнувшее с революцией мироустройство.
Еще до войны Берберовой были опубликованы две книги документально-биографического характера ("Чайковский, история одинокой жизни," 1936, "Бородин", 1938), оцененные как явления нового лит. качества: роман без вымысла, или, как писал Ходасевич, «творчески увиденная» биография, строго держащаяся фактов, однако освещающая их со свободой, присущей романистам. Как критик Берберова обосновывала перспективность этого жанра, который особенно востребован во времена интереса к незаурядным индивидуальностям и судьбам. Высшим ее достижением на этом пути стала "Железная женщина" (1981), биография баронессы М.Будберг, жизнь которой была тесно связана с М.Горьким, а затем с Г.Уэллсом. Обходясь без выдумки и без «украшений, рожденных воображением», Берберова создала яркий портрет авантюристки, принадлежавшей к тому человеческому типу, который, с точки зрения автора, особенно наглядно выявил типичные черты XX в. :исключительная женщина в беспощадное время, заставившая позабыть о многих моральных заповедях и жить, чтобы выжить. Построенный на неизвестных документах, письмах и свидетельствах очевидцев, воспоминаниях автора о собственных встречах с героиней и историко-философских размышлениях, рассказ охватывает почти полвека, завершаясь описанием поездки Будберг в 1960 г. в Москву к опальному Б.Пастернаку.
В 1969 г. по-английски, а в 1972 г. по-русски была опубликована автобиография Н.Берберовой "Курсив мой", в которой, оглядываясь на свою жизнь, она устанавливает «возвращающиеся темы» и реконструирует свое прошлое в духовном и идейном контексте времени. Определяя свою жизненную и лит. позицию как антипочвенную, антиправославную и прозападную, Берберова через эти характеристики выстраивает структуру собственной личности, противостоящей «бессмысленности и непрочности мира». Книга дает уникальную панораму интеллектуальной и худ. жизни русской эмиграции в период между двумя мировыми войнами. Она содержит ценные мемуарные свидетельства (особенно о Ходасевиче) и разборы творчества видных писателей русского Зарубежья (Набоков, Г.Иванов и др.). В 1989 г. Берберова приезжала в Россию, встречалась с лит. критиками и читателями. Умерла Берберова в Филадельфии в возрасте 92 лет.
http://him2biblio.ucoz.ru/index/0-85
Повесть “Облегчение участи” (1938 г.), опубликованная в сборнике НБерберовой, вышедшем в 1949 г. в Париже.
Читать: http://magazines.russ.ru/nov_yun/2004/67/b1.html
В 1969 г. книга вышла на англ. языке. Очень скоро первые экземпляры книги попали в Москву, их читали по ночам и передавали друг другу. Принимали "Курсив" очень по-разному: кто-то с восторгом, кто-то не мог простить Берберовой резкого, порой даже пренебрежительного отношения к великим именам. В 1972 г. книга вышла на русском языке.
Читать: http://www.modernlib.ru/books....ead
Беллетризированная биография П.И. Чайковского, написанная, по словам Берберовой, на основании труда Модеста Чайковского, материалов, полученных от С.Рахманинова, А.Глазунова, потомков фон Мекк и др., а также расспросов людей, лично знавших композитора. Несмотря на источники, произведение является скорее зарисовкой личности, какой она видится автору, чем серьёзным док. трудом. Книга была издана в Берлине в 1936 г. При переиздании её на франц. языке Н.Берберова писала: "Моя биография П. И. Чайковского вышла в Париже в 1937 г. Она была переведена на шведский, чешский, немецкий, финский языки, и в Швеции стала бестселлером. В 1966 г. совместными усилиями Совкино и Голливуда по моей книге был сделан фильм".
Читать: http://www.modernlib.ru/books....ead
Книга создана на основе уникальных архивных источников. Она содержит историю русских лож в XX в., описание масонских ритуалов, толкование спец. терминов, биографический словарь русских масонов. Особый интерес представляет раздел, в котором впервые приведены воспоминания и переписка ведущих полит. деятелей России начала века, связанные с историей масонства.
Читать: https://www.litmir.me/br/?b=3246&p=1
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Среда, 11 Авг 2021, 16:44 | Сообщение # 2 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | СВИДЕТЕЛЬНИЦА ВЕКА
Жизнь Н.Берберовой хронологически почти без зазоров совпала с ХХ в. она родилась в 1901 г. в Петербурге, а умерла в 1993-м в американской Филадельфии. Умерла выпавшей из реального бытия знаменитой писательницей, в бреду, что тоже казалось нарушением всех законов (бывают люди, иссякание жизненных сил которых принять невозможно). 92 года земной жизни – это непредставимо много. Настолько, что не можешь поверить фотографиям. Тем, на которых 21-летняя солнечная девушка только что покинула Россию с В.Ходасевичем и фотографически «правильно» смотрит в объектив, нежно обнимая новоиспечённого мужа. И тем – с легендарных встреч Берберовой с советскими читателями в 1989 г., где она, взволнованная, счастливая, то ли смеётся, то ли плачет, то ли сомневается в реальности происходящего. Нет, те и другие фотографии абсолютно историчны, привязаны к вполне определённым событиям – проблема тут в другом: во внешнем несовпадении, несочетаемости образов. Впрочем, есть книга, отметающая сомнения и доказывающая безусловно – перед нами один и тот же человек и вот этого, закатного, никогда бы не было без того, рассветного.
Эта книга – «Курсив мой», и главным её героем является Н.Берберова в контексте большой истории (истории вообще и истории литературы в частности). Сей факт как бы подтверждает избранный Берберовой подзаголовок – «автобиография». Однако не всё тут просто. Дело в том, что в процессе радостного, а временами по-настоящему восхищённого одоления этого текста становится ясно: несмотря на предельную его субъективность, имеющую в виду абсолютно личное отношение к описываемым людям и событиям, текст перестаёт быть автобиографией в привычном понимании, превращаясь в портрет эпохи, портрет века. В документ прежде всего исторический, но лишённый при этом свойственной подобным документам претензии на окончательный взгляд, окончательные характеристики и оценки, на историческую истину в последней инстанции. Следствием такой претензии всегда становится некая околонаучная скука, излишняя серьёзность, схема, не имеющая ничего общего с живой жизнью. Сколько бы ни обвиняли Берберову в предвзятости в изображении тех же Гумилёва, А.Белого, М.Горького или Бунина, именно её портреты, напрочь отменяющие всякую иконописность, которой грешит научная история литературы, превращают в живых людей те писательские муляжи, которые преподносятся массовому сознанию в качестве главных действующих лиц отечественной литературы ХХ в.
Чего стоят, например, берберовские свидетельства о берлинской жизни А.Белого, тяжело пьющего, мучающего знакомцев поздними визитами, танцующего фокстрот, бессчётно повторяющего рассказ о своих взаимоотношениях с Блоком и его женой – так, будто эта история случилась вчера, а не за 15 лет до этого! Что же, А.Белый отныне превращается в пародию на самого себя, а ценность сделанного им в литературе умаляется? Разумеется, нет, однако и его неровные стихи, и его блистательная проза, и его двусмысленные мемуары приобретают в этом освещении дополнительное измерение, ибо все они – плод творческих взрывов очень живого и очень непростого человека с несомненными задатками гения.
Ещё пример: история взаимоотношений Берберовой и Ходасевича. Не секрет, что известность юная Берберова получила в связи со своим романом с поэтом, который в начале 1920-х годов обрёл совершенно неповторимый голос и выдвинулся на первые роли в русской поэзии. В ранние эмигрантские годы Берберова писала стихи, рассказы, повести, разборы современной литературы, издавала журнал, однако все относились к ней как к Галатее, изваянной Ходасевичем-Пигмалионом, и такое отношение не могло не ранить начинающую писательницу. Она, впрочем, и сама понимала ту роль, которую играет в её жизни Ходасевич. О многом говорит известный эпизод в «Курсиве», относящийся к их отъезду из России: Берберова описывает разговор о неоконченных стихах Ходасевича и, в частности, о поэме, начатой им четверостишием:
«Вот повесть. Мне она предстала
Отчётливо и ясно вся,
Пока в моей руке лежала
Рука послушная твоя», – и продолженной Берберовой ещё одним четверостишием:
«Так из руки твоей горячей
В мою переливалась кровь,
И стала я живой и зрячей,
И то была – твоя любовь».
Тут ключевыми являются слово «послушная» (Ходасевич определяет им иерархию отношений) и фраза «и стала я» (которой юная Берберова как бы соглашается со своим мужем, проецируя их любовь на историю Пигмалиона и Галатеи). Это 1922 г
Интересно, что, когда спустя полвека в среде советской интеллигенции вслед за установившимся культом Ходасевича возникла отчаянная мода на Берберову, новые почитатели бывшей ходасевичевской жены продолжали воспринимать её абсолютно в том же ключе. И вот тут Нина Николаевна повела себя довольно жёстко: отвечая на вопросы о влиянии Ходасевича, она это влияние не отрицала, однако всячески показывала, что оно относится к 1920-м годам, а, например, «Курсив мой», которым бредила та же советская интеллигенция, написан в 1960-е, через 30 лет после смерти Ходасевича. И была совершенно права. Почему? Потому что «Курсив мой» сильно отличается от всего того, что писала Берберова; это чудесное самопроявление кристально ясного и самобытнейшего дарования, как бы дремавшего в иные времена. В том числе и во времена, когда Берберова жила (а потом, в 1930-е, не жила, но продолжала дружить) с Ходасевичем. И как это ни парадоксально, вновь почти задремавшего в «послекурсивные» годы. Всё это не значит, что читать «другую» Берберову невозможно. Возможно, а некоторые опыты и нужно. Однако при этом ясно, что поэзия – это не вполне берберовское дело. Что лит. критика её, изначально выросшая под присмотром Ходасевича, хороша лишь тогда, когда перестаёт быть собственно лит. критикой, а приближается по манере к «Курсиву». Что её художественные биографии отличаются от «курсивной» автобиографии монологической заявкой на объективизм и историзм и если даже имеют в своей основе учёбу у «Державина» Ходасевича, то лишены его виртуозной худ. игры (а интерес вызывают лишь у читателей, интересующихся «запретным», – тут и авантюризм Будберг плюс «жареные» подробности её отношений с Горьким и Уэллсом). Что исключительно исторические исследования – вроде книги «Люди и ложи», столь возбудившей нашу перестроечную публику «открытием белых пятен истории», – слишком тяжелы, не по-хорошему необъятны, а то и попросту скучны.
Нет во всём этом того магического кристалла, который вертит в руках художник, сумевший обрести полную внутреннюю свободу, самостоянье по-пушкински и не озабоченный чужими оценками и восприятиями (а это основа «Курсива»).Необходимость остановиться на проблеме «Берберова и Ходасевич» диктуется ещё одной причиной – она связана с разного рода мифами о писательнице. В частности, с мифом, условно говоря, «железной женщины». Берберова описывает уход от Ходасевича словами, от которых впору впасть в смущение, – она пишет о восторге освобождения от близкого человека, несколько, разумеется, смешивая карты и путая следы. Но если мы протрём слегка ослепшие от агрессии историко-литературных стереотипов глаза, то вдруг увидим, что перед нами почти обыкновенная история слишком уж разновозрастных браков. Один, старший, останавливается, перегруженный впечатлениями бытия, превратившимися в рутину; другая, младшая, рвётся уйти вперёд, рвётся осваивать новые территории жизни. Чем не иллюстрация того, к чему пришли к началу 1930-х годов Ходасевич и Берберова. У одного – отвращение к литературе, хвори, депрессии, блуждания, пасьянсы и бильярд; у другой – желание нового, яростное неприятие стереотипа, голова, полная творческих замыслов. Берберова здесь завершается как «прелестная прелесть» (определение З.Гиппиус), но это не значит, что превращается в какое-то «железо», «чугун» (эти определения она, впрочем, сама спровоцировала), что разучивается прощать, становится исключительно зла, язвительна, холодна... А это ведь общее место во многих мемуарных свидетельствах. Тут какое-то непонятное бесчувствие (скорбное!) по отношению к собственно текстам Н.Берберовой. И прежде всего к «Курсиву», который навсегда останется (для меня, во всяком случае) исповедью нежной и взволнованной, неравнодушной души, не теряющей в жизненных превратностях и испытаниях неизбывного интереса к другим людям, вообще к «другому человеку» – с целью оставить его в истории, тем самым обессмертив его. Но и себя тоже.
Александр Панфилов, кандидат филологических наук
04.08. 2021. Литературная газета
https://lgz.ru/article/31-32-6796-04-08-2021/svidetelnitsa-veka/
НЕ ЖДАВШАЯ ГОДО
В сентябре 1989 г. в Ленинграде с волнением ждали приезда Н.Н. Берберовой. Ни с чем не сравнимая была пора: казалось, уже все произошло в стране, уже такие значительные слова сказаны, столько всего печатается, так идет кругом голова от радостных идеологических перемен! И вот в дополнение ко всему - приезжает знаменитая Берберова. Вы читали? Нет, мы еще не достали. Непременно прочитайте: во-первых, «Железную женщину», это про любовницу Горького и Герберта Уэллса, она агенткой была. Потом воспоминания «Курсив мой» - про всю эмиграцию. Очень зло пишет. Такие разговоры были повсеместно.
Встречали Нину Николаевну на Московском вокзале, «Красная стрела» доставила ее на берега Невы, откуда она уезжала 67 лет назад. Маленькая, сухонькая, готовая к любому разговору и любым впечатлениям, Берберова почти выпорхнула из вагона и быстро осмотрелась. Знакомства, улыбки, цветы и реплики. Машина от СП и проезд по центру города. Подъехали к дому на ул. Жуковского, сопровождающие писатели беспокоятся, как почти 90-летняя изгнанница перенесет встречу с родным жилищем, слегка поддерживают под локоть. Нина Николаевна смотрит на фасад, ее взгляд почти безучастен. Сопровождающие переглядываются: она что, не узнает? Может, она совсем га-га? Берберова поворачивается к спутникам: «Ну, что мы застыли здесь, едем дальше!»
И, усаживаясь назад в машину, саркастически прибавляет: «Несмотря на революцию, парадная дверь в мое время заколочена не была». Все опять переглядываются: а старуха-то еще хоть куда!
10-летней девочкой она раз и навсегда выбрала себе дорогу - поэзию. В 14 познакомилась с .Ахматовой и А.Блоком, в 20 присутствовала на заседании поэтической студии «Звучащая раковина», руководимой Н.Гумилевым, в 21 уехала в эмиграцию с ВюХодасевичем. Бойкости Берберовой можно было позавидовать. Все вопросы она решала сама: «Я никогда не ждала Годо», - говорила она, намекая на бездействующих героев знаменитой пьесы С.Беккета. И в то же время ее способность к лит. переимчивости поразительна. 10 лет, прожитые бок о бок с Ходасевичем, дали ей не только знание писательской среды в ее лучшем воплощении (Белый, Ремизов, Бунин, Цветаева, Набоков, Алданов, Горький), но и уникальный лит. опыт - присутствие в творческой лаборатории Ходасевича, глубокого и едкого критика, трагичнейшего поэта, образованного и тонкого пушкиниста. Ее смелость еще и в том, что она, когда понадобилось, ушла от почти классика Ходасевича к никому неизвестному художнику Макееву.
У самой Берберовой к тому времени был литературный опыт: социально-драматические рассказы «Биянкурские праздники», романы «Последние и первые», «Повелительница», многочисленные стихи. Ей, кстати, принадлежала строчка, перелетавшая в эмиграции из уст в уста: «Я не в изгнании, я в послании». Многие ли могут похвастаться тем, что их строчка стала символом времени? Грянувшая в 1939 г. война разрушила европейскую жизнь первой волны русской эмиграции. Бежали Бунин, Набоков, Алданов, кто на юг Франции, кто за океан. Париж опустел. Оставшиеся попрятались и затаились. Берберова никуда не уехала. Самостоятельная и волевая, она решила, что мирных граждан, ничего против оккупационных властей не учиняющих, трогать не будут. И была по-своему права. Поселившись с мужем в домике под Парижем, она изредка приезжала в город на своем видавшем виды велосипеде, как литератор замолчала, в группы и объединения не входила. Так рассказывала она сама в мемуарной книге «Курсив мой». Но были и другие документы, письма, о которых Берберова предпочитала не вспоминать.
Рассказывает московский историк О.Будницкий, обнаруживший в американских архивах интересные свидетельства.: В период Второй мировой войны, которая расколола и так не отличавшуюся единством эмиграцию, о позиции Берберовой сложилось мнение, во всяком случае, у людей, которые жили в Америке, что она симпатизировала нацистам и даже предпринимала какие-то шаги, чтобы склонить к этому других людей, в частности, Бунина и Адамовича. Писатель М.Алданов, который в период войны жил в США, писал М.Вишняку (бывшему секретарю Учредительного Собрания и редактору журнала «Современные Записки»): «О русских в Париже известий нет. Воображаю, как трясутся теперь Гиппиус, Берберова, Сургучев и Шмелев». То есть имя Берберовой было названо в одном ряду с прогитлеровским писателем Сургучевым и И.Шмелевым, публиковавшимся в пронацистских «Парижском вестнике» и берлинском «Новом слове». А в январе 1945 г. в нью-йоркском «Новом Русском Слове» была напечатана статья свояка Алданова библиографа и публициста Я.Полонского «Сотрудники Гитлера», в которой был опубликован длинный список русских эмигрантов, запятнавших себя сотрудничеством с нацистами. Наряду с именами Мережковского, Гиппиус, Сургучева, Лифаря, Ильина в нем были названы Николас фон Макеев (именно так) и Берберова-Макеева.
В эмигрантских кругах ходили разговоры о том, что Берберова писала на юг из свободной зоны Бунину, Г.Иванову и Адамовичу, приглашая их вернуться в оккупированный Париж. Репутация у Берберовой была достаточно одиозная, и вскоре после окончания войны 30 сентября 1945 г. она написала письмо М.Алданову, копии которого разослала В.Зензинову, известному деятелю-эсеру и публицисту, Г.Федотову, М.Вишняку, С.Прегель - издательнице журнала «Новоселье», М.Карповичу - одному из редакторов «Нового журнала», М.Цетлину и А.Полякову, в котором она попыталась объясниться и оправдаться в том, что с ней происходило в 1940-41 и последующих годах. В этом письме Берберова отрицала возводившиеся на нее обвинения в симпатиях нацистам и в том, что якобы она и ее муж Макеев жили припеваючи в годы войны и что якобы Макеев (а он был сотрудником Лувра) продавал немцам картины. Картины, по большей части конфискованные у евреев. И вот на этом, вроде бы, и строилось их материальное благополучие. Кстати, сама Берберова писала, что она не заработала ни копейки в годы войны и что нигде не публиковалась. Но, в общем-то, жили они по тем временам безбедно. И вот в этом письме, в котором она отрицает возводившиеся на нее обвинения, она, в частности, писала: из Да, в 40-м году, вплоть до осени, то есть месяца 3 до разгрома библиотек и первых арестов, я (как и 9/10 французской интеллигенции) считала возможным в не слишком близком будущем кооперацию с Германией. Протестовали тогда одни только эписье (бакалейщики) по случаю того, что мало бифштексов. Мы были слишком разочарованы парламентаризмом, капитализмом, 3-ей республикой, да и Россия была с Германией в союзе, это тоже обещало что-то новое.
Речь идет о союзе Гитлера и Сталина, заключенном в 1939 г.. Далее, писала Берберова: мы увидели идущим в мир не экономический марксизм и даже не грубый материализм. Когда же через год выяснилось, что всё в национал социализме - садизм и грубый империализм, то отношение стало другим, и только тогда во Франции появилось Сопротивление. Так судила я, так судили многие вместе со мной. Как отреагировали на это оправдательно-покаянное письмо Берберовой, точнее, я бы сказал не покаянное, а оправдательно-агрессивное? Она не столько оправдывается, сколько клеймит своих разоблачителей, критиков последними словами. Алданов отреагировал следующим образом. В письме Вишняку: «Удивительно, что основной факт - свою ориентацию в 41 г. - признает. И в какой форме! И очевидно, совершенно не понимает, что же тут было дурного?» Для Алданова русский литератор, который был способен увлекаться нацистами даже короткое время, был фигурой, с которой нельзя было поддерживать отношения. В то же время Алданов подчеркивал, что доказать обвинения, возводившиеся на Берберову для него невозможно. Речь шла о таком «эфемерном» понятии, как репутация, а доказать, с какими-то фактами в руках, что действительно Макеев продавал картины, конфискованные у евреев, и они на эти деньги с Берберовой жили, и Берберова симпатизировала нацистам, - это все были разговоры. Она на самом деле ничего не напечатала. Тем не менее, Берберова сама в этом призналась. Надо сказать, что она немножко лукавила, когда писала о том, что увлекалась нацистами в 40-начале 41 года. На самом деле и в 42 году она писала Иванову-Разумнику, появившемуся из небытия, из Советского Союза и всплывшего в Германии, что некоторые из ее друзей сражаются на восточном фронте. То есть на стороне немцев. Трудно себе представить, чтобы Бунин и многие другие люди, могли называть тех русских, которые пошли служить нацистам и сражались на восточном фронте, «друзьями». И вот возникла такая интересная полемика между Алдановым и Марком Вишняком по поводу позиции Берберовой, ее письма. Вишняк считал, что письмо Берберовой очень умно составлено. Алданов считал, что напротив, письмо это на редкость глупо и «для самозащиты она должна была отрицать все: отроду не была за кооперацию с нацистами, все гнусная клевета. Вместо этого она, как вы правильно пишете, созналась в том, что держалась немецкой ориентации. После чего шли ценные мысли о шкурниках и бифштексах. Ведь А.Керенский говорил, что она и вправду за немцами не была. Я в мыслях не имею писать ему об этом. Но что бы он мог сказать теперь?».
Вывод Алданова, который в плане общественном не считал возможным поддерживать отношения с Берберовой, был такой: «Личные отношения довоенные, прежде очень добрые, у нас с ней кончены. Не говорю навсегда, так как навсегда ничего не бывает. Вероятно, со временем будет амнистия всем, всем, всем, ведь не Геринги и не Штрайхеры, а ведь стольких людей мы сами амнистировали за 30 лет».
Как мы знаем, так действительно, и произошло и Алданов полагал, что возможная публикация Берберовой в «Новом журнале» привела бы к уходу сотрудников. Но как мы знаем, Берберова впоследствии публиковалась в «Новом журнале», никто никуда не ушел, все всё забыли. Но, тем не менее, Берберову это жгло всю жизнь, воспоминание об этой ее ориентации и, самое главное, о том, как она вымаливала прощения у одних, в то же время обвиняя в клевете других, и когда 20 лет спустя в переписке с тем же Вишняком возникла тема ее ориентации во время войны и Вишняк задал ей какие-то вопросы, это вызвало взрыв ярости у Берберовой. И она писала ему, с которым была к тому времени в вполне дружеских отношениях:«Примиритесь с тем, что у вас есть знакомая, которая хотя и не состояла в нацистской партии, не работала в гестапо и, как выяснил Аронсон, не печаталась в Париже, одно время имела иллюзии, что Сталину было плохо от немецкого вторжения. Но ему стало еще лучше, чем было. Теперь, я думаю, можно закончить этот диалог. Просьба: не слишком много рассказывать вашим друзьям, которые мне приходятся клеветниками, о моих нынешних успехах. Они причастны к тем анонимным письмам или их жены, которые пишутся обо мне». Это уже письмо 1965 года. Нетрудно заметить, что если сравнить текст письма Берберовой 1945 г., где она объясняла свою позицию, она писала, что союз России и Германии - это нечто новое. 20 лет спустя, как бы позабыв об этом, она пишет, что имела иллюзии от немецкого вторжения. Она немножко запуталась.
Иван Толстой: В Америке Нина Николаевна начинала жизнь заново. Пришлось учиться англ. языку, вождению автомобиля, университетской жизни на кампусе, где требовалась не оригинальность, а общедоступность. Она и это преодолела. Фикшн, проза вымысла стала у нее постепенно вытесняться всамделишными историями о тех, кого все чаще и чаще приходилось вспоминать в некрологах. Прошлое не отпускало ее, и поразительно признание, которым Берберова поделилась уже в конце 1980-х: оказывается, она, эмигрантка, до 1953 г., до самой смерти Сталина, никогда, ни на один день не могла избавиться от страха перед тираном, она всей кожей чувствовала его проникающую власть! С начала 1960-х Берберова взялась за мемуары. «Курсив мой» считается ее главной книгой в этом жанре - книга о Петербурге Серебряного века, о Берлине, горьковской вилле на Капри, о Париже и норвежских фьордах. Но ничуть не менее мемуарны и два других тома - биография Муры Будберг «Железная женщина», повествование о русской авантюристке, любовнице Локкарта, Горького и Уэллса, агентке как минимум 3-х международных разведок, которую Берберова хорошо знала лично, и исследование «Люди и ложи» - полубиографическое, полудокументальное эссе о русских масонах в революции и изгнании.
Воспользуемся архивами радио «Свобода». У нас сохранилась запись выступления Нины Николаевны на наших волнах осенью 1961 . Ведет передачу писатель В.Юрасов.:
- Говорит радиостанция «Свобода». У микрофона В.Юрасов. Рядом со мной в студии сегодняшний гость - известная русская писательница Н.Н. Берберова. Нина Николаевна, русская зарубежная литература получила новую книгу благодаря вам. Книгу «Собрание стихов» поэта Ходасевича. Расскажите, пожалуйста, об этой книге нам.
- Книга только что вышла в Мюнхене. Это собрание стихов В.Ходасевича. В ней 240 страниц и кроме стихов, которые занимают, конечно, большую часть книги - стихи с 1913 по 1939 г. - кроме этих стихов еще есть комментарии, сделанные лично Ходасевичем к своим стихам. Есть 2 фотографии, из которых одна чрезвычайно редкая - просто уника - и библиография краткая и краткая биография.
- А фотография - это только портрет Ходасевича?
- Нет, фотография группы. Снимались в 1923 году в Берлине - Ходасевич, Зайцев, Белый, Ремизов, Муратов и я.
- Нина Николаевна, а не можете вы рассказать подробнее о поэте Ходасевиче. Потому что в Советском Союзе среди лит. кругов его поэзию знают, но, главным образом, поэзию первого периода до 22 г., а эмигрантского периода очень немногие знают.
- Его можно причислить к последним символистам, но он сочетает в себе и русский классицизм в пушкинской традиции. Он выпустил несколько книг еще в России, а в 1927 г. в Париже вышел сборник его стихов уже более объемистый. Да, его в Советском Союзе знали, и он каким-то образом очень тесно связан с первыми годами после революции. Когда жилось тяжело, во времена военного коммунизма, голода, холода и всяких испытаний. У него много стихов этого периода и об этом периоде. У него есть поэма «Сорентинские фотографии», которые были написаны в Сорренто, когда он гостил у Горького. Он там жил три зимы - 1923, 1924 и 1925 год. В это время как раз он очень был дружен и близок с Горьким и его семьей. Ходасевич делил свой труд между поэзией и критикой и между прочим историко-литературными книгами. Было у него очень много интересных статей о Пушкине, у него есть книга «Жизнь Державина» - замечательная книга, которая в Советском Союзе имела бы громадный успех, если бы ее там знали. И книга воспоминаний. Очень интересных. О Брюсове, о Белом, о Блоке, о Гумилеве, о Горьком.
- Насколько я знаю, Ходасевич был вашим первым мужем. Я говорил о том, что его поэзию знают в Советском Союзе, но не знают его стихов последнего эмигрантского периода. Я надеюсь, что книга, которую вы издали и редактировали с такой любовью, дойдет в Советский думаете ли вы, что ваши книги доходят в Советский Союз?
- Кое-что доходит. В Советском Союзе у меня есть старые друзья, с которыми я начинала. Они, конечно, знают и помнят меня, как и я их. А затем есть молодые. Тут я могу вам рассказать один маленький случай, который я только на прошлой неделе узнала. Приехал один мой друг, который был в Ленинграде. И там встретил 2-х молодых людей. Они себя называют русскими битниками. Русскими сердитыми молодыми людьми. Они ходят в синих холщовых штанах и бороды даже отпустили. И они обо мне спросили. Я даже написала стихи по этому поводу. Они кстати называются «Передача на ту сторону».
- Спасибо. Я надеюсь, что ваши незнакомые вам молодые друзья в Ленинграде услышат наш разговор сегодня.
Иван Толстой: Трудно сказать, что больше всего привлекло к фигуре почти 90-летней писательницы маленькое франц. издательство «Акт Сюд» из г. Арля. То ли перестройка в Советском Союзе и мода на все русское, то ли привычка находить оригинальную личность и «раскручивать» во вселенском масштабе, то ли недавний успех другого эмигранта - Ио.Бродского, ставшего нобелевской звездой. Но как бы то ни было, в конце 1980-х за Берберову франц. издатели взялись, да как! Книга за книгой, плакат за плакатом, телепередачи, интервью. Ее возили всюду, распахивали двери, ни на минуту не отпускали специально приставленного камера-мэна. Она скончалась в 1993-м, слабая и признанная, всего добившаяся и резкая до последней минуты. Ей больше не нужны были никакие подпорки в виде чужих авторитетов и заемной славы. Она прошла собственный путь, гордый и независимый, когда рассчитывают только на себя и не ждут Годо.
Иван Толстой
17.08 2002. Радио Свободы
https://www.svoboda.org/a/24200409.html
|
| |
| |
