| Валентина_Кочерова | Дата: Пятница, 17 Ноя 2023, 11:01 | Сообщение # 1 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 6956
Статус: Offline | ДМИТРИЙ АНДРЕЕВИЧ ДОСТОЕВСКИЙ
Единственный правнук великого русского писателя. Если бы прадед услышал историю жизни своего потомка, то вполне мог бы сделать его одним из героев своего романа.
Дмитрий Андреевич родился в 1946 г. Живёт в Санкт-Петербурге. в небольшой квартире у м. "Кировский завод", свой образ жизни определил как "пытаюсь быть пенсионером". Сменил два десятка профессий - по собственному выражению, "захотелось набраться всяких умений, достоевская черта". Высшего образования не получил, но знает о роде Достоевских поболее иных специалистов. В его трудовой книжке записано более 20 профессий: он был водителем трамвая, алмазчиком, таксистом, экскурсоводом. В 1990-е годы жил в Германии и ремонтировал электронику. В 2006 г. снялся в кино: исполнил эпизодическую роль в сериале "Секретная служба Его Величества". Сегодня Дмитрий Андреевич на пенсии, но иногда проводит экскурсии по местам произведений Достоевского.
Дмитрий Андреевич похож на великого предка даже внешне. Он встречает нас у пригородной станции, так как почти до самых холодов живет на даче. Сходящие с перрона дачники приветливо улыбаются немолодому уже мужчине Его здесь многие хорошо знают, правда, не как "правнука", а как соседа, который может подвезти на своем микроавтобусе от станции до дома. С наступлением осени Дмитрий Андреевич живет на даче по большей части в одиночестве, хотя летом, по его словам, в доме не протолкнуться: приезжает сын Алексей с женой и четырьмя детьми.
У Достоевского три внучки и годовалый внук, носящий громкое для всего мира имя - Федор Достоевский. Но и осенью скромный деревянный домик Достоевского часто принимает гостей: сюда и исследователи жизни и творчества Федора Михайловича приезжают посоветоваться с его потомком, и журналисты наведываются, в том числе из-за границы. Всех своих гостей Дмитрий Андреевич принимает по-простому и очень дружелюбно.
- Дмитрий Андреевич, скажите, для вас это бремя или счастье - быть "правнуком"?
- Это очень сложный вопрос. Свою жизнь делю на две части: первая - это моя личная жизнь, которую я должен прожить, чтобы не было стыдно ни перед собой, ни перед другими. А вторая - это моя принадлежность к великому классику. И мне важно, что, если ночью меня разбудит кто-то и спросит: мол, а как Достоевский относился к тому-то? - мне надо проснуться и ответить. Потому что можно предположить, что этот человек через меня разговаривает с Федором Михайловичем. А для этого я должен не только знать его произведения и жизнь, но и уметь своей головой что-то подумать. Зато мой предок позволил мне обнаруживать вокруг себя широкий круг людей, что мне очень нравится. Мне кажется, это у Достоевских наследственная черта. Ведь когда я окончил школу, я осознанно не стал поступать в институт, а решил рвануться в гущу жизни, чтобы набраться как можно больше умений и впечатлений. Я до сих пор себя хорошо чувствую и с потомками дворян, с которыми мне не раз приходилось общаться, и с горькими пьяницами... К каждому получается найти подход.
- Произведения своего предка вы, наверное, читали чуть ли не с колыбели?
- Нет, я даже в школе не изучал Достоевского! Тогда его произведений в школьной программе не было, неслучайно ведь Ленин назвал Федора Михайловича "архискверным писателем". И с 1934 по 1947 г. Достоевского просто не издавали. Так что я приходил к его романам самостоятельно, уже в хрущевскую оттепель. И до сих пор считаю, что Достоевский приходит к читателю только тогда, когда тот делает определенное усилие, а не через школьную программу. Потому что тексты у него сложные для восприятия, надо переступить какую-то ступень и довериться ему. У меня так и произошло. Я забывал, что генами к Достоевскому принадлежу, становясь обычным читателем. Я был воспитан по-советски, поэтому с ним мысленно спорил, не принимая поначалу то, что он описывает.
- Насколько известно, ваша ветвь - прямые потомки Федора Михайловича?
- Да, наша семья - единственные прямые потомки по мужской линии. Ведь из 4-х детей Достоевского и Анны Григорьевны только двое прожили взрослую жизнь - дочь Люба и сын Федор.
Вот Федор Федорович - мой дед. Я иногда вожу экскурсии по Музею Достоевского в Петербурге для русских и для иностранцев, они любят спрашивать: а что в вашей семье сохранилось от Федора Михайловича? И не верят, когда я объясняю, что практически ничего. Ведь Достоевские очень тяжело вошли в 1917 г. Анна Григорьевна, вдова писателя, до революции издала 11 полных собраний сочинений и получала хорошие деньги, которые делила между двумя детьми. А национализация наследия Достоевского привела к тому, что она умерла в Ялте от голода. Мой дед закончил жизнь в полной нищете, его могила на Ваганьковском пропала, ее до сих пор не могут найти. Сразу после смерти Анны Григорьевны исчезла рабочая рукопись "Братьев Карамазовых", которую она наравне с другими бумагами мужа бережно хранила много лет. Над этой пропажей до сих пор льют слезы исследователи. Дочери Любе повезло больше, чем ее брату, - она уехала за границу и, перестав получать деньги от матери, оказалась в нищете, но ей помогли, организовали пенсию. Моя бабушка, невестка писателя Екатерина Петровна, тоже бедствовала: будучи дворянкой, она не могла устроиться на работу.
Андрей Федорович Достоевский, внук писателя
Во время войны она получила ложное (как потом оказалось) известие, что ее единственный сын - мой отец - погиб на фронте. Оставаться в России ей было небезопасно, в профашистских изданиях появлялись русскоязычные статьи, подписанные именем "Екатерина Достоевская". И хотя моя бабушка была патриотично настроенной женщиной и не могла являться автором статей, НКВД разбираться бы не стал. Поэтому она уехала за границу, умерла во Франции в 1957 г. А мой отец вернулся с фронта, и в 1945 г родился я. Как говаривал мой отец, все наше "достоевское" имущество было отдано большевикам в "добровольно-принудительном" порядке.
- Но ведь большевики не могли отобрать "генетическое наследие"? Черты характера, талант, привычки..
- Мы очень многое несем от своих предков. В моем случае это хорошо прослеживается, потому что есть исследователи, которые изучают творчество Достоевского через его бытовое окружение, привычки и семью. Выясняется много схожих вещей. Например, я потомственный кофеман. Федор Михайлович очень любил кофе, хотя в то время кофе не был таким популярным напитком, как чай. Еще Достоевские всегда любили сладкое. Я-то вовремя еще умерил свой пыл, а вот мои внучки пошли в своего предка - очень любят конфеты! Не хочется признаваться, но и страсть к курению - тоже в генах. Ведь классик был заядлым курильщиком. Хотя вот уж кому от папирос стоило отказаться! У него же была эмфизема легких, страшная болезнь, которая его и сгубила...
Моя жена уверена, что я своей вспыльчивостью (но и отходчивостью) похож на Федора Михайловича. По воспоминаниям прабабушки, он всегда взрывался, если что-то происходило не так, как ему хотелось. Но Анна Григорьевна быстро нашла ключик к тому, как его успокаивать. Она даже писала в письмах, что это можно советовать всем молодым, вступающим в брак: не подбрасывать поленьев в разгорающуюся ссору, а искать в ситуации что-то смешное. Таким образом, у Федора Михайловича не оказывалось новых аргументов в споре, и на глазах Анны Григорьевны он выпускал воздух, как воздушный шар, становясь сразу очень милым - каждый раз Достоевского заедала совесть, что он повысил голос на свою любимую женушку.
- Брак Федора Михайловича и Анны Сниткиной был счастливым, несмотря на большую разницу в возрасте..
- Анне Григорьевне было 19 лет, а Федору Михайловичу уже 43, когда они поженились. У Достоевского долго не получалось завести семью. Когда его заинтересовала первая женщина и он захотел познакомиться поближе, то от нервозности во время объяснения он просто упал в обморок! Эта история разнеслась по всему обществу, из-за чего молодой Федор Михайлович очень переживал. Потом каторга, какие там могли быть женщины! Когда он вернулся, он много к кому проявлял интерес, но каждый раз вместо предложения руки и сердца случался сильный эпилептический припадок. Конечно, это пугало девушек, и они ему отказывали. Встреча с Анной Григорьевной - это Божья милость. 19-летняя девчонка пришла к 43-летнему мужчине как стенографистка и сумела (за 26 дней!) понять, что это - ее судьба. Полюбила его и поставила себе задачу вытянуть его из тяжелого финансового положения, в котором Достоевский тогда находился.
Бабушка и дед по женской линии (по линии матери Дмитрия Андреевича)
- Но ведь в то время он был уже известным писателем...
- Во-первых, он был весь в долгах за своего умершего старшего брата, Михаила, - тот оставил после смерти закрытый властями лит. журнал "Эпоха" и убыточную табачную фабрику. Во-вторых, от своего писательства он получал небольшие деньги, его издавали неохотно. Ведь, с одной стороны, он до конца жизни оставался "поднадзорным полиции" и "бывшим политическим преступником", а с другой - издателей пугала реакция публики на его произведения. Например, когда в одном из лит. журналов появилась сцена убийства старухи-процентщицы и бедной Елизаветы, то в Петербурге начались демонстрации студентов у Казанского собора с лозунгами: "Среди русского студенчества убийц нет!" (Тогда Достоевский писал: "Дураки! Они не знают, что я весь роман вытянул из криминальной заметки в газете".) Но такие реакции настораживали издателей. Анна Григорьевна писала, что только после "Братьев Карамазовых" он стал за "лист" получать столько же, сколько Толстой. А ведь Достоевский был старше, чем Лев Николаевич, да и к тому же он - чуть ли не единственный из писателей того времени - жил только на деньги от издания книг.
- Федор Михайлович - фигура мифическая. Вам, наверное, часто приходится развенчивать расхожие мифы о его характере или пристрастиях?
- Есть смешная история, связанная с его адресами в Петербурге. Подавляющее число квартир Достоевского было в угловых домах. Специалисты выдвигали красивые теории о том, что в угловых квартирах происходит активизация экстрасенсорных восприятий, есть какие-то энергетические линии. Звучало это все интересно, но я генами чувствовал, что мой прадед был гениальным человеком вне зависимости от места жительства. А потом обнаружилось, что просто угловые квартиры сдавались дешевле: из-за 2-х внешних стен их было труднее отапливать. Никакой мистики.
- И многое вы генами чувствуете?
- Достоеведы еще часто спрашивают у меня, является ли Достоевский мне во сне. Такое редко, но случается. В тех случаях, когда мне надо решить какой-то жизненный вопрос, я получаю "подсказки" прадеда. Я верующий человек и четко ощущаю его наблюдение. Причем раньше мне казалось, что он наблюдает именно за моей жизнью как за жизнью своего потомка, но потом выяснилось, что и у других людей такое же ощущение: Федор Михайлович за ними смотрит. Просто он переживает за весь русский народ, будучи там, наверху. Ведь он писал, что человека надо "образить", чтобы образ Бога в нем появился. Неслучайно мне многие священники признавались, что именно через Достоевского они открывали себе дорогу в церковь. Не только православные, но и католики!
- Сейчас очень любят говорить о пагубной страсти Достоевского к азартным играм. Это ведь не миф?
- Это очень сложная материя. Он ведь играл не для удовольствия. У него была идея фикс, что однажды он выиграет необходимую сумму, чтобы отдать сразу все долги и чувствовать себя свободным. Хотя и сознавал, что этим заниматься нельзя, и ощущал свой колоссальный грех. Причем при открытии казино, когда он еще не попадал под действие азарта, он скрупулезно все записывал, действовал расчетливо и, как правило, выигрывал. Но потом чувства его захлестывали, и он не мог справиться со своим азартом. А домой приходил с чувством глубокого опустошения, еще раз убеждаясь, что зарабатывать на жизнь он должен только писательством. И всегда за его проигрышами следовал период плодотворной работы. Анна Григорьевна это заметила и даже иногда (как сама писала, "из практических соображений") специально посылала его "сыграть"! Но у Достоевского ведь хватило сил порвать с игрой навсегда. Его жена писала, что когда брат Андрей, поселившись в Петербурге, приходил с семьей к ним в гости и после чая они садились играть в дурачка "на копейку", то Федор Михайлович брал стул и мрачно садился в углу, не прикасаясь к картам.
- А вы тоже азартный человек?
- Мне однажды пришлось играть в Баден-Бадене, в том же казино, что и прадед. Снимали фильм "Через сто лет по следам Достоевского" с моим участием, и директор казино пригласил меня после съемок поиграть. Случилась мистическая история: мне ночью не спалось, у нашего режиссера я взял почитать "Игрока" и открыл на той странице, где описана как раз система игры. Я взял бумажку и переписал. А потом с помощью этой "шпаргалки" выиграл неплохую сумму! Так что слухи о том, что у Достоевского была своя система игры, в моем случае подтвердились. Хотя сам он из-за азартности натуры следовать ей, видимо, не мог.
- Ваша жизнь достойна отдельного романа Федора Михайловича. Это правда, что в вашей трудовой книжке записано более 20 разных профессий?
- Если быть точным, то 21 специальность! Я выучивался на какую-то специальность, получал высший разряд и хотел заниматься чем-то другим. Неудивительно, что работодатели, видя мою трудовую книжку, внимательно заглядывали мне в глаза: а не пьяница ли я? В советское время таких, как я, называли "летунами" и не приветствовали. Но глаза у меня были ясные, умные, и алкоголиком я не был. Из-за большого количества профессий у меня в подкорке появилась мысль, что я никогда не пропаду. Так и вышло: в страшный 91-й год я занимался ремонтом эл. аппаратуры, но наша контора развалилась. Я поехал в Германию на открытие Общества Достоевского, а потом там остался на заработки, нашел работу (так как неплохо знал немецкий, а ремонт электроники и там был востребован) и получал 80 марок в день. Это немало, поэтому я без конца слал посылки родным в Петербург. А на заработанное смог купить первый свой автомобиль! Еще я работал алмазчиком - наносил алмазные грани на хрустальные вазы на заводе худ. стекла. Может быть, у кого-то в буфете до сих пор стоят мои работы - они обычно шли "высшим сортом". Тут тоже не обошлось без генов, ведь худ. талант был еще у Федора Михайловича, он чудесно рисовал на полях своих рукописей.
- Одно время по городу ходил слух, что правнук Достоевского работает вагоновожатым.
- Действительно, трамваю я отдал 8 лет - это одна из самых любимых моих специальностей. В моей трамвайной книжке было написано: "Знает все маршруты парка". Хотя в первый год, я считаю, Федор Михайлович надо мной подшутил: я ездил по так называемому комсомольско-молодежному маршруту № 34, который ныне не существует, по всем местам Достоевского. Мимо его дома, мимо Петропавловской крепости, где он сидел. Работа при кажущейся монотонности очень увлекательная - я из своей кабины наблюдал за жизнью города. Знакомые окна, квартиры. Где-то ребенок родился, здесь люстру поменяли, тут шкаф появился. Жил я напротив трамвайного парка, поэтому даже мой 5-летний Лешка играл "в трамвай": ставил на подоконник мясорубку, крутил ручку, на стулья сажал бабушек-"пассажирок" и объявлял остановки.
- А почему же вы ушли из трамвайного парка?
- Я бы не ушел, но случился неприятный случай: у моего трамвая отказали тормоза. И я летел как снаряд, набитый людьми. Тогда все закончилось удачно, но ощущение, что это может повториться, мешало мне работать дальше.
- От вас часто слышишь: "Федор Михайлович помог". Вы так шутите или на самом деле предок помогает?
- Один раз Федор Михайлович спас мне жизнь. В Год Достоевского - в 1981 г. - у меня обнаружили рак. Меня оперировали, я лежал в онкологической больнице. Вокруг умирали люди. Я убегал домой к молодой жене, не доиграв в шахматы с человеком, а когда возвращался, то оказывалось, что моего соперника уже нет в живых. Потом, когда я читал "Раковый корпус" Солженицына, все это было мне знакомо. Я вывел тогда главную формулу выживания: человек должен быть деятелен! Если человек сдавался, то он умирал очень быстро. Я тогда очень зауважал женщин: бежишь через их отделение к телефону-автомату, чтобы позвонить домой, а у них в палатах все вяжут, вышивают.. А в мужских палатах сплошное уныние. У меня было важное занятие - я "курировал" 6-х мальчишек, облученных на подводной лодке и "списанных" в гражданскую больницу, чтобы они не портили статистику. Они иногородние, к ним никто не приезжал, они бродили по коридорам, как сомнамбулы. Я организовал свой клуб, мы собирались по вечерам в подвале больницы, слушали на магнитофоне Высоцкого, разговаривали. Причем я сначала назвал наш клуб "Метастазы", считая, что клин клином вышибают и бояться болезни не надо. Но главврач попросил "нехорошее" название убрать. Так появился наш "Клуб памяти Высоцкого". В клуб и медсестрички молодые приходили, даже знаю, что между ними и моими мальчишками пары образовались. Но я вышел раньше из больницы, не взяв телефонов, так и не знаю дальнейшей судьбы этих ребят. Они до сих пор для меня живы...
- Но чем же здесь помог Достоевский?
- Федор Михайлович организовал - другого слова и не подобрать - приезд в Ленинград господина Киноситы, известного переводчика Достоевского в Японии. Когда он узнал, что в больницу попал правнук Достоевского, то пообещал сделать все, чтобы достать самое новейшее в Японии лекарство. И действительно достал! Оно меня и спасло. Я уверен, это Федор Михайлович мне помог. Когда уже позже я был в Японии, я попросил Киноситу, чтобы мы поехали в фирму, где производилось это лекарство. Я никогда больше с таким удовольствием не кланялся на их японский манер, как тогда! Очень мне хотелось их поблагодарить за мою спасенную жизнь, ведь иначе я мог бы умереть в 35 лет.
- Говорят, у японцев вообще особое отношение к Федору Михайловичу.
- Это правда. В Японии Достоевский офиц. принят в пантеон национальных героев. Если я приезжаю в Германию с выступлением о Достоевском, то они радуются, если придет 50 чел. В Японии же на моих докладах собираются сотни людей. Я как-то выступал там на радио и был в шоке - ведущий сказал, что "Бесы" вышли недавно миллионным тиражом! Оказывается, по мнению японских ученых, именно Достоевский в этом романе показал, из какого материала вырастает террорист. Сейчас, когда мир тонет в терроризме, эта книга необходима прежде всего молодежи. Но не только японцы чтят Достоевского. Интересная сценка была в Неаполе год назад на международной конференции по Достоевскому. Организаторы стали объявлять, где пройдет следующая конференция, и решили, что опять где-то в Западной Европе. Тут на подиум выскочил бразильский исследователь и возмутился: когда же наконец конференция пройдет в Латинской Америке?!
"Мы тоже знаем Достоевского и имеем школу его изучения!" - говорил он.
Чтобы не обижать латиноамериканских коллег, было решено следующую конференцию провести на родине писателя в Москве. Против этого никто возражать не стал.
***
...За разговором время пролетело незаметно, пришла пора возвращаться в Петербург. А правнук Достоевского занялся прерванной нашим визитом работой: Дмитрий Андреевич мастерит кухонный гарнитур для семьи сына Алексея и его дочерей.
- На выходные Алексей приедет, будет помогать. Сейчас он дома, хотя летом работает на Валааме капитаном монастырского флота. Водит корабль, принадлежащий Валаамскому монастырю. Я всегда считал, что сын сам должен прийти к пониманию, что он - следующий потомок Достоевского и, когда я умру, будет нести эту обязанность и передавать знания о великом предке своим детям. Ни к чему его не принуждал, он просто наблюдал за моим отношением, за моими действиями. И так и вышло: однажды он вместо меня (я тогда был болен) поехал в Омск на одну из конференций. Вместо меня летал и в Лос-Анджелес на Фестиваль Достоевского и выступал там очень достойно. Хотя у него свое суждение о творчестве Достоевского, он ведь человек другого поколения. А теперь вот и сына родил. Причем мы думали назвать малыша Иваном, но духовник Алексея на Валааме посоветовал имя Федор. Так и решили. Так что теперь у нас есть Федор Достоевский, и за наш род Федор Михайлович может быть спокоен.
Любовь Румянцева,
01.11. 2023. журнал "Русский мир"
https://rusmir.media/2011/11/01/potomok
ДМИТРИЙ ДОСТОЕВСКИЙ. NOTA BENE: СТРАНИЦЫ МОЕЙ ЖИЗНИ
Глава из книги Д.А. Достоевского. Это картины городской жизни послевоенного Ленинграда глазами ребёнка из благородной семьи. Их импрессионистический характер помогает увидеть, услышать, почувствовать запахи оживающего города. Память на точные детали, юношеская приверженность к правдивости создают док. свидетельство существования, не сломленного до конца уклада петербургской жизни, внутри советского быта. С одной стороны, эти заметки - бесценная находки для кинематографистов, поставивших бы себе целью показать город в 1950-1960 гг. С другой - это волшебный мир, созданный в воображении ребёнка чудом выжившего, и потому научившегося ценить самую малость добра, благодарного Богу даже за крохи тепла и уюта.
Наша улица Союза связи (теперь она вернула историческое название Почтамтская, которое упоминается в последних строчках гоголевского «Ревизора»), находится в топографическом центре города.
Как известно, ещё с петровских времен, расстояния из города до других географических точек отмерялись от Почтамта, то есть от нашей улицы, где этот Почтамт находился. Одним концом улица выходила на Исаакиевую пл., к дому Мятлевых, в котором я в дальнейшем учился в школе. Другим концом упиралась в казармы бывшего конногвардейского полка, где и после войны долго стояла воинская часть. Её солдаты рано утром и по вечерам, зимой и летом голые по пояс, топая сапогами, пробегали по нашей улице. Помню, было смешно, когда из картонной тарелки репродуктора бодрый голос диктора, отсчитывавшего такт утренней зарядки, по темпу совпадал с топотом сапог за окном.
Если смотреть из нашего окна, то слева, на противоположной стороне улицы видна булочная (она и теперь всё ещё работает) с потрескавшейся фанерной вывеской, на которой были изображены колосья венчиком и надписью масляной краской, наша соседка говорила «схожу в булошную». Рано утром у входа появлялась телега с коробом, из которого возница в белом фартуке вынимал в узких деревянных ящиках большие пироги саек. Эти пироги продавщицы разламывали потом на отдельные булки. Потом вынимались румяные плетёнки с маком, их почему-то называли странным словом «хала». Затем шла сдоба и любимые мной слойки, которые можно размотать как бинт и потом съесть. Лошадь стоит смирно, переминаясь с ноги на ногу, ставя одно копыто на носок, как делают балерины. Сама булочная существовала ещё при царе Горохе, в ней сохранилось ещё много интересного от старого времени. Сотовая деревянная вязка потолка, по границам которого шли ряды лампочек, в плафонах, напоминавшие цветки ландыша, переходила в стенные шкафы с расписными на сельскую тему дверцами. Пузатые стеклянные витрины, отделанные под красное дерево, были наполнены хрустальными вазочками с горками разнообразных конфет. Сливочные тянучки на папиросных бумажках с кокетливо завернутыми краями, раковые шейки в полосатых обертках, вспухшие волнами шарики разноцветного зефира, круглые коробки лимонных и апельсиновых корочек, призывно выглядывающие из целлофанового окошка в крышке. Всё это вызывало во рту тягучую слюну, глаза прилипали к этому богатству, и я буквально слабел, намертво прирастая руками к поручням витрины.
Сверху стояли конуса сахарных голов, обёрнутые в синие бумажки, высокие вазы с галетами и печеньем «Мария». Это был кондитерский отдел, но если на ватных ногах передвинуться дальше, туда, где на крахмальных салфетках лежали румяные жаворонки с изюмными глазами, рулеты с обсыпкой и с прослойкой из нежного мандаринового джема, белые в муке калачи и румяные с обливкой ромовые бабы, то от изобилия моё сознание меркло, и я начинал издавать голодные стоны, которые жестко пресекала мама, стоящая в очереди за хлебом. Я приходил в себя, упираясь глазами в блестящее лезвие ножа, одним концом на шарнире, вделанном в прилавок. Другим свободным концом с удобной деревянной ручкой продавщица ловко нарезала хлебные кирпичи и батоны пополам или четвертинками, как кому угодно.
Отдельно у стены в красивой резной, с бронзовыми вставками и гранеными стёклами будке, сидела монументальная кассирша. Самым интересным для меня был сверкающий начищенным металлом массивный кассовый аппарат фирмы «Националь». Грозная кассирша, требуя заранее приготовить мелочь, набирала толстыми пальчиками по кнопкам сумму, затем вертела ручку сбоку. Аппарат оживал, позвякивал и в его чёрном окошке, обращённом к покупателю, выскакивали под нарисованным указательным пальцем красивые белые цифры, при этом с металлическим стуком выдвигался ящик для денег. Всё это действо завораживало меня, и я опять застывал на месте. Звенела мелочь на тарелочке и мама, расплатившись, дергала меня за руку, выводя из транса. В булочной были люди с нашей улицы знакомые маме. Они жалели меня, бледного и худого, и норовили сунуть чего-нибудь сладенького. Я смотрел на маму просящими глазами, потому она строго предупреждала меня не брать ничего от незнакомых тёть (в городе ходили слухи, что орудуют какие-то вредители и отравляют детей), мама кивала головой и, зажимая в кулаке гостинец, выходил с ним из булочной.
На той же противоположной стороне, но справа от окна, в подвале, была керосиновая лавка, её ещё называли москательной, где тоже по утрам стояла другая лошадёнка, но уже с железной бочкой, положенной на телегу. От бочки тянулась гофрированная кишка внутрь лавки, наполняя большое жестяное корыто пенящимся керосином. Возница, теперь уже в кожаном фартуке, качал ручной насос. Запах керосина забивал запах свежих булок и на этот запах подтягивались хозяйки с узкогорлыми бидонами, терпеливо ожидая в очереди, чтобы потом напоить свои прожорливые керосинки и примусы. У соседки это называлось «сходить в лабаз». В лавке, полная женщина ловко и быстро наполняла сосуды, вставляя воронку и выбирая тот или иной ковшик с длинной ручкой в зависимости от желания покупателя. Здесь продавалось всё что нужно для хозяйства, от больших «амбарных» замков до тоненьких шпилек, для чистки примусных горелок.
Голова лошади спрятана в прорезиненную торбу с овсом, надетую ей на уши. Лошадь качала головой вверх и вниз в тщетной попытке достать со дна остатки овса. Это был особый класс городских лошадок, покорных судьбе, не знавших просторов полей и вкуса свежей травки, мечтающих только об узком тёмном стойле в сарае, зажатом между двух городских брандмауэров, где можно забыться в ночной дрёме, чтобы спозаранку вновь тащить по пыльным улицам свой груз. Мне запах керосина нравился, как и множество запахов города, которые теперь исчезли, но остались в памяти. Неожиданный знакомый запах даже после многих лет может вернуть в то время, когда ты впервые с ним столкнулся. Говорят, что представители одного индейского племени носили на поясе сосуд с пряными травами, и когда происходило какое-нибудь радостное событие, они нюхали траву, чтобы через года, понюхав ту же траву, вновь вернуться, но уже в воспоминаниях к этому событию.
Купив полдома на платформе «67 км» под Сосново, я обнаружил старый керогаз на общем крыльце, сохраняемый соседкой на всякий случай. И его вид, а главное керосиновый запах, повергал меня в ностальгические воспоминания детства. Тогда, в детстве, я готов был бежать за вкусным торфяным дымком газогенераторного автомобиля, которых ещё много осталось с войны. У них по бокам кабины стояли два больших цилиндрических котла, от которых отходили медные трубочки куда-то в мотор.
Притягивал и сулил путешествие за город, немножко другой, но тоже вкусный дровяной запах из труб паровозов на вокзале, запах креозота от пропитанных шпал в жаркие дни. Я жадно втягивал в себя огуречный запах корюшки в весеннюю путину, когда вся поверхность Невы была заполнена чёрными просмоленными рыбачьими баркасами. Корюшка косяками поднималась против течения, проходя между быками мостов, в этих местах косяк сужался, становился плотнее и рыбаки, с натугой крутя деревянные валы, вытаскивали тяжёлый невод. Рыбка, ещё в глубине воды поблескивала червлёным серебром, а затем ярким серебряным потоком лилась на дно баркаса. Её продавали буквально на каждом углу из посеребрённых чешуей ящиков, тоже в чешуе дородные тёти, видимо жены рыбаков, загребая рыбу деревянными ковшами. Длился этот рыбный праздник максимум две недели. Затем всё исчезало до следующей путины. Население жарило эту вкуснятину в огромных количествах, наедаясь впрок на весь год. Была корюшка недорога, её не надо было разделывать, а коты бесновались, ожидая положенные им головы.
Летом город наполнялся запахами цветков акации, резеды и жасмина, тянущихся из скверов и дворовых палисадников. Мало кто из людей имел тогда дачи, и жители города утоляли свою тягу к красоте попытками засаживать цветами любой клочок городской земли. Цветочным запахам вторили и запахи тогдашних терпких духов, душным облаком распространяющихся от дам в лёгких крепдешиновых платьях с плечиками, в белых носочках и босоножках. Шипром и тройным одеколоном пахли и свежевыбритые мужчины, бород тогда почти не носили. Звуки города тоже имеют свойство меняться во времени, создавать свою симфонию, присущую только этой эпохе городской жизни. Где теперь мощные, почти органные аккорды заводских гудков по утрам, созывающие рабочий люд потрудиться на благо страны. Гудки буксиров с Невы и паровозов с вокзалов. Многотональные автомобильные сигналы, звонки трамваев и зубодробительный скрежет их колес на поворотах. Гулкий утренний цокот копыт клячи, везущей дрова или бидоны с молоком, в ещё не проснувшемся городе. Ритмичное вжиканье тысяч дворницких метёлок, гортанные крики старьевщиков во дворах.
Вспоминаются и звуки присущие только нашей улице. Визг подшипников от тележки безногого ветерана, каждое утро отправлявшегося с кожаной сумкой на плече, на Невский торговать стельками и шнурками. Шмелиное жужжание почтовых электромобильчиков с диагональной белой полосой на борту, одно время роившихся в переулке у Почтамта. Красивый, бархатный бой, давно уже исчезнувших курантов в арке стоящей поперёк улицы. Звук метронома в полдень, из рупоров радиовещания с крыши на углу с Исаакиевской пл. От этого мерного звука у многих тогда ещё блокадников, наверно, мурашки бежали по спинам, хотя один из них мне говорил, что как раз этот метроном был символом мирной передышки. Значит, не бомбят и не обстреливают. Этот метроном к концу 50-х был отменён, но в дни Карибского кризиса вновь зазвучал и все говорили, что это к войне. Эта какофония звуков сливаясь, создавала палитру живой музыки города.
Были и трели разливистых гармошек и трофейных аккордеонов, сдавленные звуки патефонов из окон. Зовущие к новым свершениям песни сотен демонстрантов по праздникам, бравурные марши военных оркестров в садах. Теперь это всё исчезло, запрещены заводские гудки и сигналы автомобилей, надрывные звуки моторов полуторок и трёхтонок сменились вкратчивым шёпотом современных мощных двигателей, а музыка ушла в наушники персональных плееров. Город обеднел на звуки. Ещё спящего мама вынимала меня из кроватки с верёвочной сеткой, тут же мыла над тазом, поливая из кувшина, и от прикосновения мягких маминых рук ещё больше хотелось спать. Я, зажмурившись и пытаясь досмотреть сладкий утренний сон, отдавал себя на одевание и открывал глаза, только когда оказывался за круглым столом перед тарелкой с моей любимой толокняной кашей, которую мама по старинке называла «нестле». Рядом стоял стакан молока «из-под коровки». Каждое утро приходила к нам молочница из пригорода с большим бидоном за спиной. Молоко было дорогое, но мама тратила все деньги, чтобы выкормить меня. Каша была плотная и очень вкусная, когда она остывала, из неё можно было делать ложкой кубики, а потом есть.
Летом в окно заглядывало ещё не горячее утреннее солнышко, а зимой уютно трещали дрова в растопленной круглой гофрированной печке, и приятное тепло разливалось по комнате. Насытившись, я опять проваливался в сон, но мама тормошила меня, боясь опоздать на работу. Тогда даже 10-минутное опоздание приравнивалось к саботажу и каралось очень строго. Мама на минуту задерживалась у окна, ожидая боя почтамтских курантов, чтобы подвести свои часы. Ровно в 7:30 из парадной напротив выходил чиновник. С выпяченной грудью он важно с портфелем направлялся на службу и вид у него был такой, словно он сейчас закукарекает. «Вон, уже Петух прошёл!» – говорила мама, и, подхватывая меня, бежала по квартире.
Революционная классовая борьба привела в итоге к странным результатам. Снова возник класс «эксплуататоров» в лице всё той же властной бюрократии, но на новой закваске. Они жили в достатке, в отдельных квартирах с парадной лестницы, и класс «угнетённых и бесправных», всё того же народа, живущих с чёрных лестниц в коммуналках и подвальных этажах, только к ним теперь прибавились потомки дворян. Мама всю жизнь боялась ареста за своё происхождение. В анкетах в графе «социальное происхождение» она писала «из мещан», хотя понимала, что кому надо, те всё знают. Вот и меня мама как-то предупредила, что я не крещенный и при этом сказала, что у меня «слишком громкая фамилия». О том, что с моей фамилией что-то не то - я уже знал. Ещё раньше мама предупредила, что я - потомок писателя Достоевского, но это меня не сильно обеспокоило, а вот то, что мама добавила: «поменьше об этом говори», - меня удивило и запомнилось. Оба этих предупреждения я быстро отправил себе в подсознание и продолжил развиваться как всякий советский мальчик.
Нельзя сказать, что я был атеистом, хотя так или иначе антирелигиозная пропаганда влияла на меня. С ужасом теперь вспоминаю, что в этом плане сильно повлиял наш Александр Сергеевич когда мы в школе проходили «Сказку о попе и работнике его Балде». Поп с толоконным лбом засел у меня в голове. Он обязательно появлялся, когда, проходя мимо редких открытых церквей, меня тянуло зайти в этот незнакомый и таинственный мир икон и свечей. Мир сочинений моего прадеда тоже оставался в стороне, в школе мы его не проходили. Даже его портрета среди вереницы портретов, висящих в кабинете литературы не было. Какое то беспокойство от несоответствия своей фамилии появлялось у меня в редких случаях моих грамматических ошибок в написанном диктанте или сочинении, когда учительница восклицала: «А ещё Достоевский!». Лит. ген во мне тогда проявлялся в запойном чтении книг, списком которых умело, будучи по профессии библиотекарем, управляла моя мама. Своих книг в доме было не много, потому что в блокаду большая библиотека отца, в отсутствии хозяина, пошла в топку буржуек, оставшихся в городе ленинградцев.
http://russculture.ru/2021....цы-моей
|
| |
| |
