|
ЗИНАИДА ГИППИУС И ДМИТРИЙ МЕРЕЖКОВСКИЙ
|
|
| Валентина_Кочерова | Дата: Суббота, 24 Мар 2012, 22:24 | Сообщение # 1 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА ГИППИУС
(20.10. 1869 - 09.09. 1945)
Русская поэтесса и писательница, драматург и лит. критик, одна из видных представительниц Серебряного века. «Единственность Зинаиды Гиппиус» - так А.Блок назвал совершенно своеобразное соединение личности и поэзии, которое носило имя Зинаида Николаевны.
Голодный Петроград 1919 г. В морозную ночь 24 декабря З.Гиппиус тайно покидала Россию. Пережив «бездонный ужас» послереволюционных лет, лишенная всякой возможности публично высказывать свои мысли и драться за них, как она это делала всю свою лит. жизнь, она выплескивала клокочущую ярость, стыд и боль за Россию на страницы дневника, пряча его от чужого глаза в потайных местах, прекрасно зная, что за любую строку этих записей ее без долгих разговоров поставят к стенке. Через дневниковые записи 1917-1919 гг. рефреном проходят слова гоголевского безумца Поприщина: «Молчание, молчание...» Но молчать она не могла и не умела. Она верила, что из-за границы ее голос будет услышан в России. Гиппиус сделала свой выбор и всю оставшуюся жизнь платила за него изгнанием. Этот день расколол ее жизнь на две части - в России и после России.
З.Н. Гиппиус-Мережковская родилась в Белёве Тульской губернии. Ее отец Николай Романович, юрист, служил в белевском суде. Он происходил из обрусевших немцев, переселившихся в Россию в XVI в., и был женат на красавице сибирячке А.В. Степановой. Из-за его частых служебных переводов семья жила в постоянных переездах - Тула, Саратов, Харьков, Нежин. После его смерти от туберкулеза, которая произвела на 12-летнюю Зину сильное впечатление, отразившееся впоследствии в ее поэзии, мать с детьми (было еще 3 дочери) перебралась сначала в Ялту, потом к брату в Тифлис. Зинаида получила дом. образование, которое сама считала «бессистемным», но уже с раннего возраста много читала и писала «тайные» дневники и стихи. Одновременно увлекалась музыкой, живописью, танцами и особенно верховой ездой.
В 1888 г. она познакомилась с молодым литератором Д.С. Мережковским, совершавшим поездку по Кавказу после окончания Петербургского университета. История их встречи, которая, как считали оба, носила мистический характер и которая оказала далеко идущее воздействие на культуру Серебряного века, подробно описана в книге Гиппиус «Дмитрий Мережковский». Через год они поженились и поселились в Петербурге. Юная провинциалка отважно окунулась в лит. жизнь столицы и скоро заняла в ней заметное место.
В Петербурге начала XX в. имя З.Гиппиус было слишком известно, чтобы нуждаться в рекомендациях. Поэт, принадлежавший к «старшим символистам» вместе с Мережковским, Н.Минским, И.Анненским, В.Брюсовым, Ф.Сологубом, К. Бальмонтом, которые приняли на себя главный удар в борьбе с эпигонами народничества за восстановление в правах эстетического принципа в поэзии. «Младшие символисты» поколения А.Блока и А.Белого пришли на позиции, уже завоеванные их старшими собратьями по перу, и принялись расширять и углублять сферу завоеванного. Проницательный и дерзкий А.Крайний, обычный псевдоним Гиппиус-критика, писавшей и под другими мужскими псевдонимами, быстро меняющимися в целях лит. тактики. Мастер метких лит. характеристик, она в легкой, стремительно атакующей манере, оттачивая мысль до формулы, до афоризма, иронически-серьезным тоном писала обо всех более или менее примечательных явлениях текущей словесности, участвовала во многих полемиках, нередко ею же затеянных, блестяще выполняла «санитарную» функцию критики - очищения литературы, невзирая на лица, авторитеты, прошлые лит. заслуги, от бездарности, пошлости, обывательщины, от партийности как плоского подхода к жизни, который выхолащивает художественность и губителен для таланта.
Прозаик, автор романов, повестей, рассказов, которые вызывали противоречивые толки и громко обсуждались. Особенно много шума было вокруг ее сборника рассказов «Новые люди», в котором впервые появились герои символистского типа, вызвавшие ожесточенное неприятие критики. Не менее острая полемика вспыхнула и вокруг ее романов из незаконченной трилогии «Чертова кукла» и «Роман-царевич». Драматург, чья пьеса «Зеленое кольцо» со скандальным успехом шла на петроградской и московской сценах до той поры, пока не была снята с репертуара в 1923 г. спец. постановлением Госреперткома. Редактор и ведущий критик журнала «Новый путь», первой своей трибуны символистов, утверждавшего и неутомимо защищавшего символизм от враждебных лит. группировок. Таков послужной список Гиппиус, который сделал бы честь любому литератору. Но и это еще не все. Ее общественная деятельность настолько обширна и разнообразна, что не вписывается ни в какой формуляр.
В начале века квартира Мережковских в доме Мурузи (угол Литейного проспекта и Пантелеймоновской ул.) - один из центров литературно-художественной и религиозно-философской жизни Петербурга. Двери дома были открыты для самых разных гостей - поэтов, писателей, художников, философов, религиозных и политических деятелей. «Здесь воистину творили культуру. Все здесь когда-то учились», - писал А.Белый. Гиппиус - не только хозяйка, занимающая гостей, но и вдохновительница, подстрекательница и горячая участница всех дискуссий, центр преломления разнородных мнений, суждений, позиций. Именно ей принадлежала идея знаменитых Религиозно-философских собраний (1901-1903), сыгравших свою роль в русском религиозном ренессансе начала века. Она была одним из членов-учредителей и непременной участницей всех заседаний, стенографические отчеты которых публиковал журнал «Новый путь». С благословения Святейшего Синода творческая интеллигенция впервые лицом к лицу встретилась с представителями церкви - архиереями, священниками, богословами, преподавателями и студентами Духовной академии для откровенных дискуссий о вере, для обсуждения «больных» вопросов жизни и культуры и того, как на эти вопросы смотрит церковь, готова ли она их решать вместе с интеллигенцией, чувствует ли их религиозную остроту или считает религиозно безразличными. В конце концов Собрания были запрещены Синодом. Когда в 1906 г. Н.Бердяев создал петербургское Религиозно-философское общество, Гиппиус стала членом и этого Общества, где не раз выступала с докладами.
Лит. быт начала века складывался из разнообразных кружков - домашних, дружеских, образовавшихся вокруг издательств, альманахов, журналов, многие из которых в свою очередь возникали из кружков. Зинаида Николаевна была участницей редакционных вечеров журнала «Мир искусства», безалаберных «воскресников» писателя и философа В.Розанова, знаменитых «сред» на башне поэта В.Иванова, «пятниц» Минского, «воскресений» Сологуба. Своеобразным лит. кружком была и редакция журнала «Новый путь», к сотрудничеству в котором Гиппиус привлекла много лит. молодежи. В начале века она - признанный мэтр в литературе, и для начинающих литераторов символистского круга становится как бы обязательной нелегкая процедура личного знакомства с нею. Не один из них впоследствии, став известным и даже знаменитым, вспоминал, как не спал ночь накануне того дня, когда будет представлен Зинаиде Николаевне и услышит ее приговор. Она активно участвовала в лит. судьбах современников. Поэтический дебют Блока состоялся при ее активном содействии в журнале «Новый путь». Здесь же были опубликованы первые статьи П.Флоренского. Ей принадлежит первая рецензия на стихи тогда еще никому не известного С.Есенина. Из символистов не Брюсов, не Блок и не Белый, а именно Гиппиус приняла участие в судьбе начинающего О.Мандельштама. Перечислять ее заслуги перед русской культурой начала XX в. можно еще долго, рассказывая о влиянии ее личности, ее поэзии, ее критических оценок на того или иного поэта, писателя. Среди них были те, кто сами признавали это прямое лит. воздействие, но еще больше тех, кто вспоминал, что какие-то строчки из ее стихов, какие-то мысли из ее статей, какой-то разговор или случайно брошенная ею фраза заставили их задуматься, что-то пересмотреть в себе.
Что за человек была З.Гиппиус? Чужая душа, как известно, потемки. Поэты освещают потемки своей души, а заодно и нашей. О своей душе она рассказала в стихах, ничего не скрывая и не приукрашивая. На вопрос же о человеке ответить сложно, потому что она была сложным человеком. Современники оставили о ней множество свидетельств - в мемуарах, дневниках, письмах. Гиппиус была загадкой для современников, поэтому из попыток соединить разные свидетельства в один целостный облик ничего не получается - он начинает двоиться, троиться и распадаться на отдельные лики, будто речь идет о разных людях, не имеющих между собой ничего общего. В.Злобин, лит. секретарь Мережковских с 1916 г., живший с ними в эмиграции в качестве третьего члена их семьи и хорошо знавший Гиппиус не только как литератора, но и с закулисной стороны - в разных передрягах эмигрантской жизни, в дом. быту, пишет: «...между той Зинаидой Николаевной, которую мы знаем, и той, какой она была на самом деле, - пропасть».
«Декадентская мадонна», «белая дьяволица» (образ из романа Мережковского «Воскресшие боги»), вызывающая и дерзкая «ведьма», вокруг которой роятся слухи, сплетни, легенды и которая их деятельно умножает. Бравадой, с какой читает на лит. вечерах свои «кощунственные» стихи, знаменитой лорнеткой, которой близорукая Гиппиус пользуется с вызывающей бесцеремонностью, ожерельем, сделанным из обручальных колец ее женатых поклонников, а поклонников ее поэзии была тьма. На открытие Религиозно-философских собраний, в организацию которых она вложила так много энергии и надежд, она явилась в глухом черном просвечивающем платье на розовой подкладке, и при каждом движении создавалось впечатление, что она под ним голая. Почтенные церковные иерархи, пришедшие обращать интеллигентов в истинную веру, косились на нее и стыдливо отводили глаза. Гиппиус женственна, элегантна, обаятельна. «Высокая стройная блондинка с длинными золотистыми волосами и изумрудными глазами русалки», - так описывает ее издатель журнала «Новый путь» П.Перцов. Издательница журнала «Северный вестник» Л. Гуревич вспоминает ее «светлые прищуренные глаза, в которых было что-то зовущее и насмешливое, она не могла не обращать на себя всеобщего внимания...».
Гиппиус была не просто умная, а очень умная женщина. Не тем умом, который может строить логически непротиворечивые силлогизмы, хотя в логике, даже в мужской логике отказать ей трудно. А тем умом, который видит дальше, видит выше. Она притягивает к себе людей не только внешностью и поэтической славой, но и обаянием своей незаурядности, остротой и беспощадностью критического чутья, силой и глубиной мысли. И отталкивает надменностью, злой и беспощадной насмешливостью, холодным экспериментированием над людьми. Она как будто вменяет себе в обязанность - быть злой, придирчивой, высокомерной. Ее острый интерес к новым людям быстро сменяется презрительным безразличием, которого она не скрывает. Дерзить людям, провоцировать их, конфузить, бросать в краску - ее любимые развлечения, и при ее уме делать это было несложно. Примеров таких ее шуток и забав в мемуаристике множество, и обид, ею нанесенных, не счесть. Сама же Гиппиус равнодушна к тем неисчислимым оскорблениям в свой адрес, на которые, в частности, нисколько не скупились критики и фельетонисты, как вообще равнодушна к лит. мнениям и к своей лит. славе. Особенно она любила, когда ее величали «ведьмой». Это было как награда за прилежание, как признание, что тот демонический образ, который она внедряла в сознание современников, ими усвоен. Ей доставило бы немалое удовольствие, если бы она услышала, как герой ее мемуарного очерка В.Розанов однажды с опаской сказал: «Это, я вам скажу, не женщина, а настоящий черт - и по уму и по всему прочему, Бог с ней, Бог с ней, оставим ее...».
То, что Гиппиус преднамеренно творила вокруг себя все эти «безобразия», не вызывает сомнений. Но создается ощущение, что, прибегая к «игре», столь ценимой ею за «бескорыстие» и «загадочность», она сознательно переключает внимание, наводит на ложный след, отвлекает от себя, скрывая под лит. маской свое истинное лицо, которого не хочет обнаруживать. Она прятала лицо не только в переносном смысле, но и в буквальном: в мемуарах встречаются упоминания о том, как странно она пользовалась косметикой, накладывая на свое нежное прозрачное лицо толстый слой пудры кирпичного цвета - вопреки моде и даже приличиям. А ее странные наряды? На них в недоумении оглядывались прохожие и в Петербурге, и в Париже. В ее письмах В.Ходасевичу мелькает слово «иммунитет». А в одном из ранних дневников Гиппиус есть такая запись: «Я думаю, я недолго буду жить, потому что, несмотря на все мое напряжение воли, жизнь все-таки непереносно меня оскорбляет. Говорю без определенных фактов, их, собственно, нет. Боль оскорбления чем глубже, тем отвратительнее, она похожа на тошноту, которая должна быть в аду. Моя душа без покровов, пыль садится на нее, сор, царапает ее все малое, невидимое, а я, желая снять соринку, расширяю рану и умираю, ибо не умею [еще] не страдать».
«Душа без покровов», кровоточащая от соприкосновения с жизнью, недолго проживет, если не научится не раниться, не страдать, если не обзаведется «броней». Дневники Гиппиус показывают, как трудно она училась этому, как не просто создавала систему психологической защиты своей столь ранимой души - от «царапин» жизни, от людей, как ломала себя, как пыталась переделать и как горько переживала поражения. А то, что эта ее защита носила нападательный характер, так понятно: лучший способ защиты - играть на поле противника, озадачив его обороной собственных ворот. Свой «иммунитет», невосприимчивость к посягательствам жизни Гиппиус создавала из подручного материала - из собственной природы. А уж этим Бог ее не обделил - красавица, умница, поэт. Но не было в ней ни теплоты, ни мягкости, ни нежности - был лермонтовский «холод тайный, когда огонь кипит в крови». Этот холод и стал ее страданием. К слову сказать, в русской поэзии самым внутренне близким поэтом для нее был Лермонтов.
С годами она научилась властвовать собой в совершенстве, выработала великолепные бойцовские качества, обрела невозмутимое спокойствие (его она не раз демонстрировала в трудных случаях жизни). Отлично зная дурные свойства своего характера (а были и замечательные), умело их сглаживала. И люди, которые впервые встретились с нею в ее зрелые годы, видели Гиппиус, которая, по точному выражению Ахматовой, «уже была сделана». Выдавали ее только стихи. В мемуаристике интересно отмечать, насколько с пониманием относились к ней, насколько меньше придавали значения ее «скорпионским укусам» те, кто знал, кто внимательно читал ее стихи, нежели те, кто не давал себе труда это делать. Гиппиус была одной из ведущих фигур культурного ренессанса начала XX в., она серьезнее тех демонических игр, в которые играла, она значительнее тех последних стихов, что контрабандой напечатала в Петрограде в 1918 г. и где она ругательски ругала большевиков. Это лишь эпизод ее 60-летней работы в русской литературе, хотя и чрезвычайно характерный: она осталась верна себе, не желая ни молчать, ни приспосабливаться и, как во всем, шла и тут до конца.
От ее характера труднее всего приходилось Мережковскому, с которым она прожила «52 года не разлучаясь ни разу, ни на один день». Но он тоже бывал невыносим, хотя и в другом роде. И они прекрасно понимали и взаимно уравновешивали друг друга, представляя собой на редкость гармоничную пару. Когда Мережковские появлялись где-нибудь вместе, а они обычно появлялись вместе, это был великолепный, годами сработанный дуэт, в котором каждый прекрасно знал и вел свою роль: Дмитрий Сергеевич работал «под юродивого», Зинаида Николаевна - «под ведьму», извлекая из этого немыслимого сочетания разнообразные смысловые и зрелищные эффекты. От своей игры они получали, видимо, удовольствие не меньшее, чем зрители, запоминавшие характерные сценки между ними, реплики, которые подавала Гиппиус и которые отражал Мережковский, - чтобы потом записать и передать потомству. У Гиппиус бывали свои романы и увлечения, у Мережковского - свои, но то, что их соединяло, было сделано из такого прочного материала, разрушить который могла только смерть одного из них, что и случилось в 1941 г., когда умер Дмитрий Сергеевич. Уже современников занимал вопрос о том, как у Мережковских, которые всегда и везде выступали единым фронтом, пропагандируя в критике, в публицистике общие идеи, распределены творческие роли, кто из них ведущий, а кто ведомый, кто в их творческой кухне, так сказать, составляет меню, а кто стоит у плиты.
Мережковский, как и Гиппиус, работал в разных лит. жанрах. Религиозный философ, один из инициаторов русского религиозного ренессанса и теоретик «нового религиозного сознания». Поэт, драматург и переводчик древнегреческих трагедий. Теоретик символизма и лит. критик, автор многими любимой книги «Вечные спутники» и сборника злободневных критических статей «Больная Россия». Публицист, блестящий полемист, «скрещивавший шпаги» с В.Соловьевым, В.Розановым, Н.Бердяевым, С. Булгаковым, Е.Трубецким. Известнейший исторический романист, автор трилогии «Христос и Антихрист» и философских романов из русской истории. Автор исследования о Л.Н. Толстом и Ф.М. Достоевском, в котором звучит пророческая тревога за «антихристов» ход истории. Когда Мережковский читал лекцию о Лермонтове «Поэт сверхчеловечества», слушатели вспоминали, что он говорил не словами, а «истекая кровью». Блок признавался, что ему иногда хотелось поцеловать его руку.
Гиппиус всегда отодвигала себя на второй план - в тень Мережковского - и не раз говорила о его идейном учительстве по отношению к ней. В этом смысле характерно первоначальное название ее книги о Мережковском «Он и мы», измененное издателями уже после ее смерти. Брюсов писал о Гиппиус, что она «...всецело приняла религиозные идеи Мережковского, деятельно участвуя в их разработке». Еще более определенно высказался М.Вишняк, соредактор парижского журнала «Современные записки», в котором в эмиграции сотрудничали Мережковские: «В вопросах общего или «миросозерцательного» порядка Гиппиус светила отраженным светом, падавшим от Мережковского». Однако люди, в разное время близкие к Мережковским (ни Брюсов, ни Вишняк близкими им не были), такие, как А.Белый, живший у них в свои приезды из Москвы, или их ближайший друг, публицист и критик Д.Философов, их секретарь В.Злобин, А.Карташев, религиозный деятель, бывший в их семье своим человеком и в Петербурге, и в Париже, оставили совсем другие свидетельства.
Вот что пишет Злобин: «Она очень женственна, он - мужествен, но в плане творческом, метафизическом, роли перевернуты. Оплодотворяет она, вынашивает, рожает он. Она - семя, он - почва, из всех черноземов плодороднейший. В этом, и только в этом смысле он - явление исключительное, небывалое, единственное. Его производительная способность феноменальна. Гиппиус угадывает его настоящую природу, скрытое в нем женское начало. Его восприимчивость, его способность ассимилировать идеи граничит с чудом. Он слушает порами, как она говорит, и по сравнению с ним она - груба. Но у нее - идеи, вернее, некая, еще смутная, не нашедшая себе выражения реальность, как бы ни на что не похожая, даже не рай, - новая планета. Конечно, сказать, что каждая его строка внушена ею, - нельзя. Она дает главное - идею, а там уж его дело, он свободен оформить, развить ее по-своему. Роль его не менее значительна, не менее ответственна, чем ее. Только это - не та, какую ему обычно приписывают».
Действительно, в книгах Мережковского нередко встречаются мысли, уже прежде сформулированные Гиппиус в какой-нибудь стихотворной строчке или вскользь брошенные в какой-нибудь статье. Но у него эти идеи становились настолько своими, настолько органично впитывались в худ. ткань его книг, настолько яркой была его писательская индивидуальность, что читателю нет дела до того, сам ли он порождал эти идеи или заимствовал у жены. Что же касается идейных приоритетов, то между мужем и женой третьему человеку разбираться трудно. Есть много такого, что составляет тайну только двоих. Можно лишь сказать, что не многим писателям так везет с женами, как повезло Мережковскому.
«Автобиографическую заметку» Гиппиус писала накануне Первой мировой войны. Что было дальше? Была война, против которой она протестовала всеми средствами - стихами, газетными и журнальными статьями, что в условиях цензуры военного времени было занятием не безопасным. Ее доклад «Великий Путь» о войне, как о «петле», как о «снижении с общечеловеческого уровня», вызвал в Религиозно-философском обществе бурные дебаты. Война переросла в Февральскую революцию, с которой Гиппиус связывала много надежд, затем в Октябрьскую. Мережковские жили в Петрограде и были свидетелями всех этих событий. В дневниках 1917-1919 гг. она рассказала, как им жилось, как жила Россия, как нарастал темп истории, воплощаясь в непоправимых событиях, увлекавших Россию в пропасть. Гиппиус день за днем ведет летопись дней и событий, роковых для России, и от ее кратких отрывочных записей бьет током, настолько мощный энергетический заряд в них сконцентрирован. В действиях и бездействии политиков она пытается отыскать «целесообразность», но здравому смыслу давно нет места в ситуации «нормального» безумия, охватившего страну.
По ее дневникам можно проследить, как происходило то, что она назвала «физическим убиением духа», - использование труда, обязательного и бессмысленного, для отупления человека, искажение смысла «традиционных слов» русской речи ложью и демагогией, иезуитская регламентация быта, которая культивировала уголовные добродетели, оподляя человека, методически освобождая его от «лишнего» - от совести, достоинства, сострадания, окружая первобытным страхом и возводя приспособительные инстинкты на уровень верховной человеческой ценности. Решение об отъезде принималось долго и трудно. В начале 1920 г. Мережковские, их друг Философов и Злобин, вчетвером, нелегально перешли русско-польскую границу в районе Бобруйска. В Варшаве они организовали газету «Свобода», в которой Гиппиус печатала антибольшевистские статьи и стихи. «Ведь были - большевики. И мы их знали. Наш побег оправдывался только ежеминутной борьбой против них, за оставшихся», - писала Гиппиус об этом времени.
Затем был Париж и жизнь в эмиграции. Зинаида Николаевна стала идейным врагом большевиков, врагом смертельным и непримиримым. Никакого сотрудничества и отношений с советской администрацией, никаких уступок и компромиссов. Только противостояние, борьба и разоблачение преступного, антинародного характера новой власти там, в России. Мережковские знали и бедствия эмиграции, и горький хлеб чужбины. Но оба они были работниками с выработанной десятилетиями привычкой ежедневного труда за письменным столом. Это были литераторы высокой профессиональной выучки, столь нередкой в XIX в., они стали живыми носителями этой традиции, живыми классиками. Правда, их отношения с издателями и редакторами в эмиграции складывались далеко не идиллически, однако лучшие эмигрантские журналы и газеты стремились заполучить Мережковских в число своих постоянных авторов. Тем не менее в ее письмах то и дело встречаются строчки о том, что она штопает белье, чинит одежду, что-то шьет и перешивает, и, видимо, не от хорошей жизни. Когда были деньги, она покупала дорогие перчатки, дорогие духи, когда не было - штопала и перешивала. Быту Мережковские уделяли ровно столько внимания, сколько требовалось, чтобы он не мешал им работать, принимать людей, общаться с ними. Как пишет Н.Берберова, у Мережковских «бывали все или почти все». И маститые писатели, и лит. молодежь. Именно у Мережковских зародилось известное в эмиграции лит. общество «Зеленая лампа».
Возвращаясь к мемуарной литературе, в которой фигурирует Гиппиус и среди которой много задетых самолюбий и прямых вымыслов, остановимся на воспоминаниях только трех современников Зинаиды Николаевны, правдивость и бескорыстие которых не вызывают сомнений. У каждого из них были многолетние и сложные взаимоотношения с нею (а простых у Гиппиус не было ни с кем, даже с Мережковским). И каждый из них своей последней встречей или невстречей с ней подвел итог этим отношениям. Это А.Блок, Н.Бердяев и И.Бунин. Годы общения с нею Блока - это история испытанного им значительного воздействия личности и поэзии Гиппиус, история их идейных и творческих схождений и расхождений, закончившаяся ее резкой публичной отповедью автору поэмы «Двенадцать», принявшему советскую власть. В Петрограде 1918 г., в последнюю их случайную встречу, Блок, несмотря на все то, что было между ними за прошедший год, сказал Зинаиде Николаевне: «Я ведь вас очень люблю...».
Бердяев в своей последней книге «Самопознание. Опыт философской автобиографии», посмертно изданной в 1949 г., уделил Гиппиус несколько невеселых строк. Вот они: «После сравнительно короткого периода очень интенсивного общения с З.Н. Гиппиус и настоящей дружбы, мы большую часть жизни враждовали и, в конце концов, потеряли возможность встречаться и разговаривать. Это печально. Я не всегда понимаю, почему все так сложилось. Мы, конечно, принадлежали к разным душевным типам, но многое объясняется тут и агрессивным характером той или другой стороны. Долгие вечера, до 3-х часов ночи я проводил в зиму 1905 г. в разговорах с З.Н. Потом у нас была очень интенсивная переписка. К Гиппиус у меня сохранилось особенное отношение и теперь, когда мы уже никогда не встречаемся, живя в одном городе, но принадлежа к разным мирам. Я вижу ее иногда во сне, и в этом есть что-то тяжелое. Думаю, что З.Н. относилась ко мне хорошо. Я считаю ее очень замечательным человеком, но и очень мучительным. Меня всегда поражала ее змеиная холодность. В ней отсутствовала человеческая теплота. Явно была перемешанность женской природы с мужской и трудно было определить, что сильнее. Было подлинное страдание. З.Н. по природе несчастный человек. Я очень ценил ее поэзию. Но она не была поэтическим существом, была даже существом анти-поэтическим».
В этой «пунктирной» характеристике нет «лица». Но Бердяев не художник. Он философ, он служит истине, очищенной от личных пристрастий и эмоций. Однако в его словах звучит тоскливая горечь от того, что так все случилось. Сложись жизнь иначе, он, может быть, как-то перетерпел бы и «змеиную холодность» Гиппиус, и ее «мучительство», и мужественно-женственную природу - ради того, что заставляло его через годы и годы видеть ее во сне. Как известно, Бунин не выносил вида смерти и никогда, как бы ни был ему близок умерший, ни на чьи похороны не ходил. В.Бунина в дневнике 9 сентября 1945 г. записала, как, узнав о смерти Гиппиус, пришла к ней на квартиру. Пришла одна, без Бунина: «Через минуту звонок, и я увидела белое пальто Яна (так Вера Николаевна называла мужа). Я немного испугалась. Он всегда боялся покойников, никогда не ходил ни на панихиды, ни на отпевания. Он вошел очень бледный, приблизился к скамье, на котором она лежала, постоял минуту, вышел в столовую, сел в кресло, закрыл лицо левой рукой и заплакал. Когда началась панихида, он вошел в салон. Ян усердно молился, вставая на колени. По окончании подошел к покойнице, поклонился ей земно, приложился к руке. Он был бледен и очень подтянут».
З.Н. Гиппиус-Мережковская умерла в Париже, в возрасте 76 лет.
Похоронена на русском кладбище Сен-Женевьев де Буа вместе со своим мужем.
Наталья Осьмакова
http://gippius.com/about/osmakova-edinstvennost-gippius.html
А.Белый: «Среди истинно культурных художников имя З.Н. Гиппиус занимает видное место. Из писательниц женщин она одна вооружена всем, что составляет основу и мощь утонченной культуры. В этом ее незабываемое значение».
В.Брюсов: «Ее стихи всегда обдуманны, умны, в них есть острая наблюдательность, направленная как вовне, так и в глубь души; они всегда сделаны просто, но изящно и с большим мастерством».
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Суббота, 24 Мар 2012, 22:53 | Сообщение # 2 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | УСКОЛЬЗАЮЩИЙ ОБРАЗ
Даже если бы З.Н. Гиппиус не написала ни одной из своих книг, она все равно была обречена остаться в истории русской культуры XX в. Незаурядность ее ума, таланта, характера на протяжении десятилетий привлекала к себе внимание, пожалуй, всех выдающихся людей нашего столетия.
Даже внешне она выделялась из общего круга. Н.Тэффи вспоминала: "Одевалась она очень странно. В молодости оригинальничала: носила мужской костюм, вечернее платье с белыми крыльями, голову обвязывала лентой с брошкой на лбу. С годами это оригинальничанье перешло в какую-то ерунду. На шею натягивала розовую ленточку, за ухо перекидывала шнурок, на котором болтался у самой щеки монокль".
А секретарь Мережковских Злобин, имевший возможность наблюдать Гиппиус в обыденной обстановке, признавался: "Странное это было существо, словно с другой планеты. Цель ее мистификаций - отвлечь от себя внимание. Под разными личинами она скрывает, прячет свое настоящее лицо, чтобы никто не догадался, не узнал, кто она, чего она хочет".
Сама Зинаида Николаевна не скрывала, что свое "святая святых", свои сокровенные хождения по мукам и запутанным лабиринтам она не желает выносить на досужее обозрение: "А тайну грозную, последнюю и верную - // Я все равно вам не скажу..." В этой добровольной таинственности, "лунности" ее жизни (при одновременной публичности, жажде быть в центре лит. и общественных событий) есть своя личная драма Гиппиус. Трудно не согласиться и с Г.Адамовичем, считавшим, что друзья и знакомые Зинаиды Николаевны "должны были, каждый по-своему, дать к ее книгам нечто вроде психологического комментария. Ее "дело", ее "досье" в истории литературы останется без этого неполно".
Обращает на себя внимание тот факт, что почти во всех работах о ней обязательно передается тайна ее семейных отношений с Д.Мережковским зачастую как бы через замочную скважину в супружескую спальню. Хотя, без сомнения, бесполость, болезненная оскопленность ее стихов заслуживают особого разговора и исследования. Ибо в этом не только личная декадентская черта Гиппиус, но и не менее характерный знак эпохи, которая испытывает отвращение к плодоносной здоровой жизни. В обстоятельствах этой болезни рождались в начале века все революции, все грядущие трагедии России. Если же отвлечься от теории литературы, то остается история русской интеллигенции, которая, как теперь показывает время, во многом оказалась безответственной и недальновидной перед судьбой народа и страны. Как персонаж эпохи, Гиппиус наиболее ярко выразила эту сложнейшую историческую коллизию. Читаем ее дневниковую запись: "В октябре 1899 г. в селе Орлине, когда я была занята писанием разговора о Евангелии, а именно о плоти и крови в этой книге, ко мне пришел неожиданно Дмитрий Сергеевич и сказал: "Нет, нужна новая Церковь". А уже 29 марта 1901 г., и не в какой-нибудь обычный, случайный день, но по всем правилам театральной экзальтации, в Великий Четверг, самый ответственный и строгий день Великого поста, Мережковский, Гиппиус и Д.Философов учредили "новую Церковь", так сказать, личный дом. монастырь со своим уставом, а именно - с молитвой втроем по самодельному ритуалу. "
Я стала работать над молитвами, беря их из церковного чина и вводя наше", - запишет позднее Гиппиус. С такой вот "святою простотою" и начиналось вытаскивание по кирпичику из фундамента. Отсюда уже два шага до новой игры в "дерзновенье".
Восторженно приветствуя первую революцию, Мережковский, Философов и Гиппиус пытаются собрать в октябре 1906 г. митинг с призывом к духовенству "разрешить войско от присяги царю", объявить Синод "лишенным канонических прав", прекратить в храмах молитвы за царя и царствующий дом. Далее, создатели "нового религиозного сознания" и "новой Церкви" стали пропагандировать странный выход из общественного кризиса - надо, считали они, лишить монархию религиозной санкции, религиозно "размазать" (их дьявольское словцо!) помазанника-самодержца, таким манером устранив последнюю поддержку самодержавия в народе. Вот уж воистину: "Мы - над бездною ступени, // Дети мрака..."
Здесь речь не идет о том, что Мережковские повинны в трагедии России. Речь вообще о поколении соблазнителей и прельстителей духовных. Они ведь сами первыми возопили от ужаса, когда на их голову полетели первые же обломки рухнувшего государства, с таким бессовестным артистизмом ими же и подточенного! Время, эпоха сделали Гиппиус поэтом трагического мироощущения. В блистательной плеяде представителей Серебряного века она занимает ту часть звездного небосвода, где в туманной дымке мерцает холодноватый таинственный свет ее очень странной судьбы и лирики, притягательность которых неизменно возрастает в такие замутненные времена, как нынешнее. Кажется, подбери только ключ к их разгадке, и ты приблизишься к пониманию нескончаемой русской трагедии. Но оставила ли поэтесса этот ключ, вот в чем вопрос. Она лишь намекнула: "...Есть какое-то одно слово, // В котором вся суть". Но какое это слово? Где-то оно лежит в ее стихах. Будем же внимательны к тому, что оставляет русская поэзия нам, уходящим из века XX в неизвестность века наступающего...
Геннадий Красников
http://www.ng.ru/culture/1999-11-26/7_obras.html
«ПОЖАР В СУМАСШЕДШЕМ ДОМЕ»: КАК ГИППИУС ПОПАЛА В ЛОВУШКУ В ЭМИГРАЦИИ
Разговор о предреволюционных дискуссиях, протекавших в России в начале XX в., не может быть полным без упоминания одной из главных фигур тех лет - писательницы и поэтессы З.Гиппиус. Потеряв роль покровительницы интеллектуально-философского движения, столкнувшись с невозможностью публиковаться в России, она вместе с супругом стала центром притяжения сограждан, которым тоже не нашлось места в СССР, однако неосторожность мужа стоила ей благополучия.
Для З.Гиппиус, завоевавшей к началу XX в. статус одной из ключевых фигур «Серебряного века», творчество на протяжении первой половины жизни было неразрывно связано со служением высшим, «надмирным идеалам»: свои стихи она сравнивала с молитвами, называла их формой словесной музыки, молодые поэты считали ее суд строгим и суровым - Гиппиус требовала полной отдачи служению красоте и истине в духовно-религиозном понимании. Перелом в ее мировоззрении можно обозначить с точностью до конкретной даты - его причиной стал разгон шествия рабочих к Зимнему дворцу 9-го января 1905 г., подавленный по приказанию Николая II с применением оружия. В результате событий, получивших название «Кровавое воскресенье», были убиты более 100 демонстрантов. Произошедшее произвело столь мощный эффект на Гиппиус, что в ее творчество стали проникать полит. и гражданские мотивы, которые писательница раньше была склонна обходить стороной. В это же время усилилась неприязнь, которую она вместе с Д..Мережковским испытывала к действующей власти. Зинаида Николаевна утвердилась во мнении, что «самодержавие - от Антихриста».
В 1906 г. супруги уехали в Париж на два года, а после возвращения с новой силой принялись за общественно-литературную деятельность, в их квартире стали проводиться собрания религиозно-философского общества. Начало Первой мировой войны стало горьким подтверждением их мрачных прогнозов, однако оставаться в стороне от происходящего Гиппиус не хотела - в военное время она писала российским солдатам письма на фронт от имени трех «простых женщин», чаще всего они содержали в себе стихи. Февральская революция вселила в нее надежду на скорое окончание войны - работу Временного правительства Зинаида Николаевна связывала с началом работы над реализацией принципов, обсуждавшихся в кругах интеллигенции. В это же время произошло сближение ее и Мережковского с Керенским. Дальнейшие события изменили ее отношение к полит. фигурам этого переходного времени.
«Как для мышей все делится на них, мышей и на кошек, так для этих революционеров одно деление: на них, левых и - на правых. Все Керенские знали (и это уж в кровь вошло), что они «левые», а враг один - «правые». Революция произошла, хотя они ее и не делали, «левые» восторжествовали», - писала она в дневниках.
Ее возмущение вызывало легкомысленное отношение правительства Керенского к большевикам из-за идеологической близости. Она подчеркивала, что сторонники партии Ленина уже «давно у них взяли лозунги для победы и гораздо умнее с ними обращались». Настоящим крахом надежд на позитивные изменения стала Октябрьская революция - для Гиппиус и Мережковского победа большевиков означала не только приход ко власти их полит. врагов, но и сошествие на Россию темных сил, «надмирного зла», «грядущего Хама». В дневниках тех лет она писала о неспособности людей протестовать из-за голода, о массовых убийствах граждан сотрудниками ЧК, о горах мертвых лошадиных тел на улицах. В 1918 г. она составила сборник «Последние стихи», а в декабре 1919 г. Мережковскому удалось получить мандат под разрешение на выезд из города для чтения красноармейцам лекций по истории и мифологии древнего Египта. Они покинули Петроград и отправились в Минск через Бобруйск, по пути публикуя статьи антибольшевистского характера в местной прессе. Перебравшись в Варшаву, супруги сблизились с польским отделением Русского комитета, начали вместе редактировать газету октябре 1920 г. они обосновались во Франции, где основали общество «Зеленая лампа», которое должно было послужить площадкой для разрозненных эмигрантов, которые были вынуждены бежать из России. После убийства эмигрантом предпоследнего президента Франции Поля Думера положение русских в Париже серьезно ухудшилось. Одновременно с этим творчество Мережковского, который уделял в своих романах много внимания истории Италии и Рима, стало набирать популярность в Италии. После серии лекций о Леонардо да Винчи в 1932 г. они по приглашению Б. Муссолини переехали из Франции в Италию на три года. Гиппиус была шокирована заключением советской власти с гитлеровской Германией «Пакта о ненападении», который писательница назвала «пожаром в сумасшедшем доме». В это же время она написала статью «Опыт свободы», в которой подвела неутешительный итог идеологическим исканиям эмиграции «младшего поколения». Но главный удар ожидал ее с самой неожиданной стороны - после нападения войск Германии на СССР ее муж обратился к немцам по радио с призванием бороться с большевистской властью. Сама писательница занимала непримиримую антигитлеровскую позицию. Ее секретарь В.Злобин писал, что после речи Мережковского она сказала ему: «Теперь мы погибли». Его призыв стали тиражировать в газетах, его необдуманный шаг разрушил практически все связи как в эмигрантском сообществе, так и среди европейцев. Их квартиру в Париже опечатали за неуплату аренды, а в конце 1941 г. умер муж.
Последние годы своей жизни, которые писательница провела практически в одиночестве, она вернулась к стихам, работала над биографией своего супруга, которую не успела закончить. Гиппиус много работала по ночам, доводя себя до изнеможения. Как вспоминала Н.Тэффи, в последние месяцы она стала хуже слышать, из-за чего гостям приходилось кричать в ее квартире. В своих мемуарах Тэффи рассказывала, что серьезное ухудшение в состоянии ее подруги началось после посещения парикмахера, у которого та хотела делать прическу «индефризабль»: «У нее отнялась правая рука. «Это оттого, что Дмитрий Сергеевич, гуляя, всегда опирался на мою руку», - говорила она. И мне казалось, что эта мысль ей приятна потому, что она давала желанный смысл и как бы освящала ее страдания. Последние дни она лежала молча, никого не хотела видеть».
Гиппиус всего на неделю пережила окончание Второй мировой войны. По словам Злобина, перед смертью по ее щекам скатились две слезы, а на лице проступило выражение глубокого счастья. Последней ее дневниковой записью стали слова: «Я стою мало. Как Бог мудр и справедлив».
Борис Шибанов
09.09.2019. Газета.ру
https://www.gazeta.ru/culture/2019/09/09/a_12638539.shtml
О З.Гиппиус. Критика, статьи, воспоминания.
Читать: https://gippius.com/about/zlobin_tyazhelaya-dusha.html
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Вторник, 03 Дек 2019, 21:07 | Сообщение # 3 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | К 150-летию со дня рождения
ПОТЕРЯННАЯ ГИППИУС
Когда случилось (совпавшее с перестройкой и быстро прошедшее) увлечение Серебряным веком, о ней, да, вспоминали много. Но как-то непоправимо вторым рядом, заслоненным первыми звездами, переросшими десятилетия цветения декаданса. Забавно, что сами звезды как раз восторженно отводили ей передовые позиции, в большинстве своем отзываясь о «декадентской мадонне» с явным перебором. 150-летний юбилей - весомейший повод поговорить о З.Н. Гиппиус, явно в последние годы вниманием не избалованной.
В.Брюсов: «Как сильный, самостоятельный поэт, сумевший рассказать нам свою душу, как выдающийся мастер стиха, Гиппиус должна навсегда остаться в истории нашей литературы».
А.Белый: «Среди истинно культурных художников имя З.Гиппиус занимает видное место. Из писательниц женщин она одна вооружена всем, что составляет основу и мощь утонченной культуры. В этом ее незабываемое значение».
С Брюсовым и Белым Гиппиус развела революция в стадии октября 1917 г. - и обоих Зинаида Николаевна прокляла (что зафиксировала потом в небезынтересном мемуарном цикле «Живые лица», написанном в эмиграции). Если у первого было просто принятие социал. идей и вождей, отчасти конъюнктурное, то у второго - отношение к соц. катаклизму куда более сложное, чем у самой поэтессы. Результат един; хрестоматийный разрыв с А.Блоком - в ту же строку. С вышеприведенными восторгами занятно корреспондируют реплики В.Маяковского и С.Есенина. Они поменяли жанр и тональность, перевели панегирик в анекдот и тем самым сделали Зинаиду Николаевну персонажем - качество, в котором она сейчас, пожалуй, наиболее, а может быть, и единственно интересна. Владимир Владимирович упомянул Гиппиус в качестве примера нелепого микса революционной хроники со старыми ямбами, «интеллигентским язычишкой». Четверостишие: «Мы стали злыми и покорными,/ Нам не уйти./ Уже развел руками черными/ Викжель пути».
Особенно троллить коллегу здесь Маяковский не собирался, но ведь и впрямь - даже знатоки, километрами помнящие пестрый и горький поэтический строй Серебряного века, из оной с ходу воспроизведут разве что именно таинственный «Викжель». А когда пожелают освежить в памяти немалое наследие символистской метрессы, легко удостоверятся: Маяковский определил в бессмертие единственную строфу, мало-мальски того достойную. А примиряющее «тогда они все так писали» оправданием для поэта никак не звучит.
С Есениным еще интереснее. Легендарный эпизод, когда юное крестьянское дарование таскают по петербургским салонам, Зинаида Николаевна с лорнетом («Гиппиусиха», по словам Есенина), ее издевательский вопрос про «интересные гетры». Поэт не теряется: «это валенки». Никакого деревенского наива: оба выдающиеся актеры в мистерии русского декаданса, «изломанных и лживых жестов». Но Гиппиус все же Есенина переиграла (опыт, возраст), когда представила ему обоих своих мужей - Мережковского и Философова, объяснив, что супруги - синхронизированные. Есенин-таки «поплыл» - ну, 20 лет парню, его скандалы и браки случились позже.
Муж у Гиппиус был один - Д.С. Мережковский. Их брак, который, как отмечали современники, не следует понимать «в романтическом смысле», - один из самых счастливых и интересных в русской культуре. Супруги прожили вместе 52 года. Союз, прежде всего духовный, определит дальнейшую судьбу двух художников и множество событий в русской культурной жизни (и не только) 1-ой половины XX в. Статус супруги Дмитрия Сергеевича прописывает Зинаиду Николаевну в истории с куда большими основаниями, нежели ее художественное и, так сказать, социально-бытовое творчество. Мережковский и на сегодняшний взгляд - фигура в русской культуре крупнейшая. И нынешнее его пребывание в полузабытьи и невостребованности - несправедливость вопиющая. Да, его философские и метафизические поиски (символистские манифесты, «Третий завет», «Новая церковь») любопытны прежде всего как иллюстрация к огромной теме «интеллигенция и революция» и ценны сегодня как орнаменталистика Истории. Но работы о Толстом и Достоевском по-прежнему свежи, глубоки и оригинальны, публицистика начала века великолепна, спорна и во многом актуальна. Но главное достижение Дмитрия Сергеевича - русский историософский роман. Именно он породил и выпестовал этот жанр, сделавшийся с тех пор одним из магистральных в нашей литературе. Но самым знаковым, наверное, сейчас выглядит послеоктябрьский сюжет жизни Гиппиус и Мережковского. В Париже (недвижимость в Пасси была куплена еще в 1911-м) они уверенно претендуют на статус духовных вождей первой эмиграции, закрепленной известным слоганом авторства Зинаиды Николаевны «мы не в изгнании, мы в послании».
Именно они создали идеологему русской эмиграции: в плане духовном, когда вне Родины идет создание особого культурного мифа, набора смыслов и символов. Чрезвычайно показательны дневники Гиппиус, вероятно, наиболее адекватный ее мысли и темпераменту жанр (особенно двух первых революционных лет и эмигрантского периода). Они демонстрируют не массовый, но и отнюдь не случайный путь русского либерала, который при всех своих исканиях все равно проклянет Родину, а потом и кинется в объятия ее завоевателям-людоедам.
Мережковские с 1932 г. нежно (и взаимно) любят Б.Муссолини, подолгу гостят в фашистской Италии. После нападения Гитлера на СССР Дмитрий Сергеевич выступает со знаменитой радиоречью, приветствуя очередной поход просвещенной Европы против большевистского варварства. Основная масса эмиграции такую позицию осудила, да и сам Мережковский, узнавший о зверствах оккупантов, вскоре разочаровался. Скончался он в декабре того же 41-го. Зинаида Николаевна символично ушла в 1945-м, так и не окончив свой последний труд - биографию мужа. Ее биограф, В.Злобин, через несколько лет написал чрезвычайно проницательные слова: «Будем справедливы: немногие в жизни страдали от любви так, как страдала она. Почему же она не только ничего не приобрела, но все потеряла?».
Алексей Колобродов
14.11. 2019. газета "Культура"
http://portal-kultura.ru/articles/books/296850-poteryannaya-gippius/
ПЕРВАЯ ЛЕДИ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА
Вот и всё. Ни добра, ни зла.
Не бывала весна блаженнее…
Двадцать лет, как ты умерла,
Но не меркнет солнце весеннее.
Это последние строки стихотворения «Дружноселье», написанного В.Злобиным, бессменным секретарём Мережковских и автором первой книги о З.Гиппиус. Ныне прошло 150 лет со дня ее рождения. Но свет этот не меркнет, хотя для нас он скорее не солнечный – лунный. Есть «люди лунного света». З.Н. Гиппиус – из таких. Впрочем, она могла быть всякой. Надменная «дама с лорнетом» вдруг оборачивалась маленькой девочкой, весёлой сестрёнкой. «Петербургская Сафо», «зеленоглазая наяда» оказывалась «ведьмой», «белой дьяволицей». Изящное надушенное существо заговаривало с Г.Риккертом о философии и мистике, удивляя мэтра неокантианства пониманием предмета. С кем только она не была знакома, кто только не называл её в стихах, не описывал в мемуарах, не упоминал в письмах! Её имя стоит в посвящениях Блока, Брюсова, Белого, Сологуба, Адамовича. Со страниц мемуаров Тэффи, Белого, Маковского, Перцова, Берберовой она сходит как живая. Есть она в дневниках Буниных. Ильин сочиняет язвительные (но очень смешные) стихи о ней и посылает Шмелёву. А её собственные письма!
М.Вишняк сравнивает их с «прелестными письмами» в стан врага: Зинаида Николаевна была мастером политико-литературной интриги. Но как хороши эти послания – их намёки между строк, умолчания, и ей одной свойственная, неповторимая интонация!.. Кому она только не писала, кто в разное время не входил в её круг! Бердяев, Карташёв, Савинков, Керенский – это уже не литераторы, а философы и политики. И – не забудем – она 52 года, не разлучаясь, прожила с Мережковским, который был прежде всего «очень умный человек» (характеристика Чехова дорогого стоит.)
«Единственность» З.Гиппиус, её неповторимость тщательно продумана и естественна одновременно. Она конечно, играет роль; она играет разные роли. В театральном, маскарадном Серебряном веке она своя из своих, на своей сцене. И век отдаёт ей дань: удивления, восхищения или негодования. Но не только очарование, обаяние, charme – причина её известности. Когда Мережковский вёз рыженькую бесприданницу из Тифлиса по Военно-Грузинской дороге (она опишет именно эту дорогу в своих воспоминаниях, а в их жизни потом будет много других дорог!), предполагал ли он сделать из неё «первую леди Серебряного века»? Возможно. Мережковский понимал значение женщины – хозяйки салона, он окончил историко-филологический факультет Петербургского университета (Гиппиус гимназии не окончила, хотя по отцу происходила из немецкого дворянского рода). «Зиночка» не обманула его ожиданий. Сначала она вошла в салоны Полонского, Вейнингера; довольно скоро и сами Мережковские организовали журфиксы по воскресеньям: до 1912 г. в доме Мурузи на Литейном, потом на Сергиевской.
Большую роль супруги сыграли в устроении религиозно-философских собраний (1901–1904), религиозно-философского общества (1907–1917). В первые годы эмиграции был создан антибольшевистский «Союз непримиримых», затем литературно-политическое общество «Зелёная лампа» (1927–1939) «двух уровней»: для широкого круга публики и более узкого, близких друзей и единомышленников (так было и в России). А ещё – тесное сотрудничествоство с эсерами до революции, активная антибольшевистская деятельность в Польше (1920–1922). И – журналистская работа. До революции – в собственном «Новом пути», участие в журналах «Мир искусства», «Весы», «Русская мысль», в газетах «Слово», «Речь», «День», «Утро России». В эмиграции – участие в газетах «Общее дело», «Последние новости», «Возрождение», в журналах «Современные записки», «Звено», «Числа», «Новый дом», «Новый корабль» – называем только самые крупные или значимые для неё издания.
А.Крайний (её псевдоним) был тонким критиком и остроумным полемистом, которого высоко ценили не только единомышленники. И вот всё это ушло. Роли сыграны, занавес закрылся, декорации упали. Но если ранее сам человек, обаяние личности, его значимость в лит. жизни могли заслонить собственно творчество, то теперь оно выходит на первый план: стихи и проза Гиппиус, её критические статьи. Стихи были оценены уже при жизни и ныне прекрасно изданы и прокомментированы. Регулярно организуются конференции и в России, и за рубежом, выходят сборники докладов и статей. Проза тоже собрана, дореволюционная – Т.Ф. Прокоповым, эмигрантская – А.Н. Николюкиным. М.В. Гехтманом составлена библиография прижизненных публикаций Гиппиус. Прокомментированы мемуары и эмигрантская публицистика.
Так кто же Гиппиус в первую очередь? Поэт, прозаик или лит. критик? Поэт, и очень своеобразный. Столь же «единственный» (эпитет приписывается А.Блоку), как и человек. Если искать традицию – вероятно, надо вспомнить Е.Баратынского: по связи с философией, холодности, глубокой печали, а в конце жизни – безнадёжности. Но стихи Баратынского не столь «сделанные», продуманные в форме. Такое внимание именно к форме, к поэзии как ремеслу – свойство позднего времени, Серебряного века. Золотой мог позволить себе большую свободу.
Есть ряд ярких определений для стихов Гиппиус. «Электрические» (эпитет Бунина), «записи в дневнике» (Г. Адамович), «жёсткая и терпкая сухость» (С.Маковский). Современный литературовед О.Блинова предлагает образ самой Гиппиус: «кипящая льдистость». Нам нравится сравнение с ледяными цветами, распускающимися зимой на окнах: с их обжигающим холодом, хрупкой красотой и тонкостью, геометрической точностью линий. Перечислим некоторые особенности этих стихов – то, чем они выделяются даже на фоне причудливого Серебряного века с его «цветистой сложностью». Прежде всего, это религиозная поэзия. Дело совсем не в попытках сочинять собственные «молитвы» (звучащие порой весьма двусмысленно). Дело в другом: в обращении к важнейшим понятиям религии – к вере, любви и покаянию. В наличии собственного религиозного опыта, без которого их понимание невозможно.
Ещё в начале века она обращается к Спасителю с такими словами:
Ни о чём я Тебя просить не смею,
всё надобное мне – Ты знаешь сам;
но жизнь мою, – то, что имею, –
несу ныне к Твоим ногам.
Самые сильные её переживания – греха, соблазна и борьбы с ними. На эту тему написан замечательный рассказ – «Святая плоть» (1901, первоначально – «Чистая сердцем»). Сила, которую героиня проявляет в борьбе с соблазном, хвала этой силе – заставляет вспомнить «Дуэль» Чехова. В поэзии тема звучит безнадёжнее (Гиппиус в поэзии жёстче, чем в прозе, особенно в эмиграции):
И мы простим, и Бог простит.
Мы жаждем мести от незнанья.
Но злое дело – воздаяние
Само в себе, таясь, таит.
Вторая особенность её поэзии – глубокий философский смысл. В начале века она не зря читала В. Соловьёва, а потом – А.Бергсона. Темы, которые её занимают: возможность понимания, сущность игры и поэзии, смерть, время. Гиппиус замечательно чувствует неповторимость момента, бег времени, его очарование:
Освещена последняя сосна.
Под нею тёмный кряж пушится.
Сейчас погаснет и она.
День конченый – не повторится.
Это тоже есть в прозе: дореволюционной (в «Небесных словах»), отчасти в эмигрантской (в «Кольце молчания»).И третье отличие её стихов – их продуманное мастерство. Это тщательная, филигранная отделка: метрики, строфики, рифмики. Всё приведено в строгое соответствие с темой. Выверены аллюзии, отсылки к другим текстам. Зашифрованы намёки – для знающих. Она не случайно учила молодых поэтов стихосложению – именно секретам мастерства. В сочетании с силой, экспрессией, публицистическим накалом это даёт замечательные образцы:
Невозвратимо. Непоправимо.
Не смоем водой. Огнём не выжжем.
Нас затоптал – не проехал мимо! –
Тяжёлый всадник на коне рыжем.
Кажется, что это писал мужчина. Нет. Гиппиус – женщина в высшей степени. И сыгранные ею роли, и желание понять, и жажда понимания, и интерес к другим людям, внимательность – всё оттуда. Она настолько хорошо знает женскую природу, что ей нет нужды надевать эту маску. Чего стоит рассказ «Все люди – братья»! Его могла написать только женщина. И часто в конце её критических статей, её стихов, эта женская интонация, как насмешка или лёгкий вздох, – слышатся.
Был дан мне ключ заветный,
И я его берёг.
Он ржавел незаметно…
Последний срок истёк.
На мост крутой иду я.
Речная муть кипит.
И тускло бьются струи
О сумрачный гранит.
Невнятно и бессменно
Бормочут о своём,
Заржавленною пеной
Взлетая под мостом.
Широко ветер стужный
Стремит свистящий лёт…
Я бросил мой ненужный,
Мой ключ – в кипенье вод.
Он скрылся, взрезав струи,
И где-то лёг, на дне…
Прости, что я тоскую.
Не думай обо мне.
Прошло столько лет – а мы всё думаем о ней.
Елена Осьминина, профессор Московского гос. лингвистического университета
20.11. 2019. Литературная газета
Музей Серебряного века
Выставка «„МНЕ НУЖНО ТО, ЧЕГО НЕТ НА СВЕТЕ…”.
Зинаида Гиппиус. К 150-летию со дня рождения»
Современники З.Гиппиус называли ее «декаденткой», в советские годы ее имя лишь коротко упоминалось с негативными характеристиками, а произведения не печатались. В конце 80-х годов XX в. интерес к ее творчеству возродился. В наши дни она признанный классик русской литературы. Выставка, посвященная одной из самых известных представительниц Серебряного века, поэтессе, писательнице, драматургу, лит. критику проводится впервые и представляет собой исследовательскую попытку понять, кто для нас З.Гиппиус сегодня.
Выставка основана на коллекции ГМИРЛИ им. В.И. Даля, связанной с творческой биографией З.Н. Гиппиус: это изобразительные материалы, оригинальная и тиражная графика, фотографии, печатные издания, рукописи. В зрелом возрасте Зинаида Николаевна утверждала, что ее всегда занимали не только исторические события, свидетелем которых она была, но, главным образом, люди в них: «Занимал каждый человек, его образ, его личность, (…) его сила, его падения - его путь, его жизнь».
На экспозиции представлено множество образов людей, с которыми Гиппиус была дружна, близка, знакома: от старцев с «благоуханными сединами» Плещеева и Полонского, «учителя юности» Михайловского, «декадентов» Брюсова и Белого, реалистов Бунина и Горького, поэтов Блока, Есенина, а также революционеров, министров, в эмиграции ставших «обветшалыми политиками», до русских поэтов-эмигрантов. Ко всем Гиппиус предъявляла высочайшие требования, т. к. считала, что она обязана «держать знамя» русской литературы.
На выставке экспонируются портреты современников поэтессы. Один из них - портрет В.Розанова кисти художника И.Пархоменко. Художник, создавший галерею портретов известных деятелей культуры XX в., большая часть которой хранится в фондах музея, представлен на выставке также как автор портретов П.Струве, А. Суворина, П.Боборыкина. С ними Гиппиус связывали разные отношения - от знакомства до многолетних деловых связей. Интересны портреты В.Ходасевича, К.Чуковского, А.Волынского, Ф. Сологуба работы Ю.Анненкова. Необычен портрет А.М. Горького художника В.Шухаева.
Небольшой серией работ представлены места, связанные с Гиппиус: выставка начинается показом видов г. Нежина в Черниговской губернии, где юную Зинаиду обучали приглашенные на дом профессора из «Гоголевского института» (Нежинский гос. университет им. Гоголя). После переезда в Москву она успешно училась в московской частной гимназии Софьи Фишер. После замужества переехала с Д.Мережковским в Петербург, где адреса квартир менялись. Итальянское путешествие 1891 г. - первая их семейная поездка. Неожиданная встреча в Венеции с Чеховым и Сувориным, их общение в Италии - отдельная глава на выставке. В конце 1919 г. Мережковские покинули умирающий, холодный Петроград, суженный в дневниках писательницы до пределов неотапливаемой квартиры, где было невозможно работать и не оставалось надежд на будущее. В эмиграцию, в Париж, Мережковские приехали через Варшаву, где несколько месяцев работали как публицисты, борясь против большевиков. В Польше Мережковские расстались с многолетним соратником Д.Философовым.
Фотографии и тиражная графика - основная по объему часть выставки: это «старцы с благоуханными сединами», любимые Гиппиус А.Блок, А.Белый, Ф.Сологуб, критикуемые ею в периодике поэт К.Бальмонт, «реалисты» Л.Андреев и А.Куприн, а также писатель А.Ремизов, «парламентский заговорщик» Б.Савинков, А.Керенский, о котором Гиппиус, несмотря ни на что, всегда отзывалась с любовью и пониманием. На выставке представлена часть коллекции шаржей разных художников на А.Куприна - прижизненные газетные и журнальные вырезки. Экспонируются шаржи на современников, с которыми Гиппиус связывали сложные отношения, некоторых она не любила и не скрывала этого, негативно отзывалась о Горьком, Брюсове, Чулкове, Маяковском, Луначарском.
В книжной коллекции ГМИРЛИ хранятся многие прижизненные издания Гиппиус - от публикации первого рассказа «Злосчастная» в либеральном журнале «Вестник Европы», первого выступления в качестве критика и ранних стихотворений, написанных в непривычной тогда манере («Песня» и «Посвящение»), на страницах журнала «Северный вестник», до книг, изданных в эмиграции, в том числе в переводе на франц. и с дарственными надписями современникам на русском и франц. языках. Центральные экспонаты - рукописи Гиппиус.
Почерк - часть неповторимого образа поэтессы, примета ее необычного, оригинального стиля. Представлены автографы ее стихотворений разных лет; письма к А.Волынскому и С.Ремизовой-Довгелло, жене писателя Ремизова; визитная карточка Гиппиус. К выставке подготовлен фильм, демонстрирующий материалы из коллекции музея в сопровождении рассказов сотрудников об экспонатах, связанных как с историей предметов и их создателей, так и с творческой биографией З. Гиппиус, имя которой стало легендой.
Выставка работает до 26 февраля 2020 г.
Адрес музея: Проспект Мира, д. 30
https://goslitmuz.ru/visitors/exhibitions_activity/current/10636/
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Понедельник, 18 Май 2020, 20:30 | Сообщение # 4 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | В декабре 1908 г. в гостинице "Националь" поселились приехавшие в Москву В.Мережковский и З.Гиппиус.
Известная поэтесса Серебряного века снискала заслуженную популярность читающей аудитории, среди ее поклонниц была и юная москвичка Мариэтта Шагинян, незадолго до этого, в ноябре 1908 г., написавшая очаровавшей ее поэтессе письмо, полное восторга и даже экстаза.
Гиппиус пригласила Шагинян к себе в номер, и они кратко побеседовали о стихах, о любви и о погоде. 19-летняя Мариэтта страдала глухотой, и это обстоятельство сопровождало ее всю долгую жизнь (а прожила она без малого век). Но с памятью у нее было все в порядке. Она хорошо помнила ту первую встречу со своим кумиром в гостинице и в особой шкатулке хранила это письмо, написанное на особой фирменной бумаге с маркой и посланное ей в конверте «Национальной гостиницы»: «Москва, 7 декабря 1908. В город. М.С. Шагинян. Мал. Дмитровка, Успенский, д. Феррари, кв. 5. Я сегодня уезжаю, милая Мариэтта. Я думала, что напишу вам из СПб., где, во всяком случае, у меня будет скорее свободная минутка. Конечно, я не сержусь на вас и ваше отношение ко мне не считаю смешным… я только считаю его опасным для вас. Вы так хорошо писали о фетишизме, а теперь вдруг у меня является чувство, что вы можете сделать меня фетишем. Я вам говорю это резко, потому что мне кажется – вы достойны моей откровенности. Любите мое больше меня, любите мое так, чтобы оно было для вас, или стало ваше – вот в этом правда, и на это я всегда отвечу радостью. Любить одно и то же – только это и есть настоящее сближение. Я не люблю быть «любимой», тут сейчас же встает призрак власти человеческой, а я слишком знаю ее, чтобы не научиться ее ненавидеть. Я хочу равенства, никогда не отказываюсь помочь, но хочу, чтобы и мне хотели помочь, если случится. Я хочу равенства. И боюсь за других там, где для меня уже нет соблазна. Пишите мне все, как обещали. Не сердитесь на меня за мою прямоту, а поймите ее. Правда, вы пишете стихи? И в 20 лет, и теперь, уже издаете книжку? Может быть, вы пишете очень хорошо, а все-таки, может быть, торопитесь. Какие люди разные! Я печаталась 15 лет прежде, чем меня уговорили издать мою единственную книгу стихов. И как теперь, так и в 17 лет я писала 2–3 стихотворения в год – не больше. Не было в мое время и того моря поэтов, в котором утонет ваша книжка, как бы она хороша ни была. Впрочем, разны люди. Буду ждать вашего письма в СПб. (Литейный, 24). Я стану отвечать вам иногда длинно, иногда кратко, как сможется. Но всегда прямо, не потому, чтобы не умела иначе, а потому, что с вами иначе не хочу. Ваша З.Гиппиус».
Через год Шагинян бросила Москву и устремилась в Петербург, чтобы быть рядом с объектом своего поклонения. «Люблю Зину на всю жизнь, клянусь в этом своею кровью, которою пишу», – переживала Шагинян в феврале 1910 г.
Но любовь, как известно, слепа, и потому постепенно Мариэтта пришла к противоположному выводу: «Какая же я была дура, что не понимала эту старую зазнавшуюся декадентку, выдающую себя за «саму простоту!».
После 1917 г. пути двух поэтесс не могли не разойтись: Гиппиус эмигрировала, а Шагинян стала известной пролетарской писательницей, классиком советской литературы и даже Героем соцтруда. Но ту памятную встречу в «Национале» запомнила она на всю жизнь.
Из книги А.Васькина "Тверская улица в домах и лицах"
http://knizh.ru/read45765/3.html
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Суббота, 03 Апр 2021, 12:37 | Сообщение # 5 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | ЗИНАИДА ГИППИУС: ЛЮБОВЬ СВЯЗЫВАЕТ НЕБО И ЗЕМЛЮ
Она всегда писала от лица мужчины. Не потому ли и мы говорим о ней только в мужском роде: поэт, прозаик, критик, драматург, редактор. Ее стихи становились событием, романы выходили в лучших издательствах, пьесы шли в Александринском императорском театре и не сходили со сцены даже после - уникальный случай в истории театра! - ее бегства из СССР. В женском роде ей и ныне подходит, пожалуй, лишь одно определение - Легенда Серебряного века.
Она умерла в воскресенье, в 3 час. 33 мин. Гроб опустили на гроб мужа. В 1945-м, сразу после войны, на русском кладбище под Парижем это было в порядке вещей. И поскольку ее интимный дневник - "Дневник любовных историй" - опубликуют на Западе только через четверть века, а у нас и того позже, никто, стоя у ее могилы, так и не узнал, что усопшую по-настоящему интересовали в жизни только две вещи: любовь и как раз смерть. Она не успеет закончить поэму "Последний круг", зато успеет написать в ней: "Любовь - это главное в человеческой жизни; любовь связывает небо и землю".
Это о З.Гиппиус - декадентской мадонне, "белой дьяволице", - женщине, которую сам Бог, как пишут, удостоил "ручной выделки", выпуская всех прочих "пачками" и "сериями"; наконец, о поэтессе, которую уже при жизни звали "Достоевским русской поэзии". Таких, как она, не было. Да и не могло быть. Ведь целью ее существования было стать "не как все". Отказалась от титула (говорят, была из рода баронов фон Гиппиус), не желала, будучи немкой, учить немецкий, подписывалась мужскими псевдонимами, отбирала у влюбленных в нее обручальные кольца и вешала их в изголовье кровати. Хорошо знавшая ее Н.Берберова написала: "Она выработала в себе две внешние черты: спокойствие и женственность. Внутри она не была спокойна. И она не была женщиной..."
Жарким днем в начале августа 1927 г. на парапете набережной Круазетт в Каннах сидели, безмятежно болтая ногами, две женщины. Со спины выглядели ровесницами, хотя одной было 58, а другой - 26 лет. Первую молодили шелковый полупрозрачный шарф, который развевался вокруг шеи, тяжелые рыжие волосы, уложенные в прическу, и худенькая гибкая спина под розовой кофточкой. Обе были поэтессы, обе известны в России, из которой эмигрировали, и обе, это ясно уже теперь, остались в истории русской литературы... Они разговаривали, но никто, разумеется, не слышал их беседы. Разве что чайки. Но одна фраза донеслась, представьте, даже до нас:
- "Ах, Зинаида Николаевна, - воскликнула та, что моложе, - вас уважают за то, что вы интересуетесь возвышенным!.."
- "Я чуть не упала с парапета от такого понимания моей "формулы", - усмехнется потом Гиппиус. - Это Толстой интересовался "возвышенным". Я иное разумела. Интересоваться интересным. Это главное..."
Да, она интересовалась интересным, а "интересное" бывает, по словам Гиппиус, "всех размеров и состояний". И Бог, и дьявол, и поросенок, и любовь, и звезды. Интересны даже водяные пауки в ручье, на которых она с мужем загляделась как-то в Альпах; те так работали лапками, что Мережковский закричал вдруг: "Зина! Они - против течения! Они совсем как мы с тобой..."
"Против течения"... Кажется, это было в их жизни всегда. И уж точно было в Петербурге, когда они поселились в знаменитом доме Мурузи на Литейном, 24. Здесь февральской ночью 1892 г. узкобедрая, гибкая 23-летняя женщина с пышными, "спущенными" на ночь волосами зажгла на столе керосиновую лампу (та была в виде совы с желтыми глазами) и, раскрыв тетрадь, вывела по-французски: "Дневник любовных историй"... Дневники Гиппиус будет вести почти всегда. По цвету обложек назовет их: "Синяя книга", "Черная тетрадь", "Серый блокнот". Будет писать о пережитом, о мировой войне, революциях, эмиграции, и почти все тетради сразу же публиковать. Еще бы, ее мнения подхватывались на лету писателями, титулованными особами, министрами, ее оценки в стихах, прозе, драматургии на все лады обсуждались в столичных салонах и в печати, а дела вроде учреждения Религиозно-философского общества приобретали оглушительный общественный резонанс. Всё так! Но вот странность, сегодня именно дневник о любви, который был не для печати ("я сожгу его перед смертью") и который на Родине опубликуют лишь через полвека после ее кончины, читать без истинного волнения нельзя. Ибо о любви размышляла она, "Зинаида прекрасная", "обольстительный подросток", как назовут ее поэты Брюсов и Маковский, а с другой стороны - "панночка Вия", по словам Одоевцевой, или, как совсем уж круто отозвался о ней Л. Троцкий, вообще "ведьма". Тот так и напишет: "Я не верю в нечистую силу. Ни в чертей, ни в ведьм. Впрочем, в ведьм верю - вспомнил Зинаиду Гиппиус..."
Знакомство с будущим мужем произошло, разумеется, самым загадочным образом. Зина увлекалась стихами Надсона. И вдруг в зачитанном до дыр столичном журнале ей среди дифирамбов Надсону попалось имя молодого поэта, друга Надсона, - Мережковского. Имя запомнилось. А летом, когда она с матерью отдыхала в Боржоми, Мережковский, путешествуя по Кавказу, случайно оказался там же. Лил дождь, в гостиницу "Кавалерская" он не попал и решил немедленно уехать. Но на почте, где заказывал лошадей, его узнал молодой почтарь, латыш Якобсон, которого все звали Силой, который тоже писал стихи и, убеждая Зину выйти за него замуж, говорил ей: "Вы sila, и я sila; вместе мы горы сдвинем". Этот Сила и уговорил юного Мережковского остаться, и в тот же вечер через знакомого гимназиста передал Зинаиде, что у него живет буддист из Индии, ходит в халатах и ни с кем не разговаривает. Зина гимназисту расхохоталась в лицо: "Это вздор. Никакого нет буддиста, ни халатов, а живет у него просто Мережковский". Почему "выскочило" это имя, она никогда не узнает: интуиция, провидение, мистика.
Но ровно через 10 дней как-то само решилось, что они с Мережковским поженятся."Он просто говорил весело, живо, и интересно - об интересном". Смущало одно: "Он - умнее меня. Я это знаю, и все время буду знать и терпеть". Из церкви новобрачные пешком отправились домой, где их ждал просто завтрак, только с шампанским, а затем день прошел, ровно как вчерашний. "Мы с Дмитрием продолжали читать в моей комнате вчерашнюю книгу, потом обедали". Вечером он ушел в гостиницу, а она легла спать и, как пишет, забыла, что замужем. Да так забыла, что наутро едва вспомнила; просто мать крикнула ей через дверь: "Муж пришел. Вставай!" "Муж? - пишет она. - Какое удивленье!.."Так что же, и брачной ночи не было? - спросите, возможно, вы. Не было. Ни свадьбы, ни ночи. Комплексы, патология, упрямство, презрение к "общим местам" даже в чувственной сфере? Не знаю. И никто уже не знает! Беспримерный поединок с собой, некое самоисследование, научный опыт и одновременно эксперимент на себе начался у нее прямо из-под венца...
Не ведаю, восстать иль покориться,
Нет смелости ни умереть, ни жить...
Мне близок Бог - но не могу молиться,
Хочу любви - и не могу любить.
Я к солнцу, к солнцу руки простираю,
И вижу полог белых облаков...
Мне кажется, что истину я знаю -
И только для нее не знаю слов...
"Славянский базар" - этот московский дом на Никольской ул. пока еще цел, хотя давно уже не тот. А ведь здесь, в уютном отеле, состоялась когда-то встреча 2-х светил поэзии, 2-х идеологов модерна, 2-х "прокуроров" русской поэзии - З.Гиппиус и В. Брюсова. Было 12 час. солнечного декабрьского дня, вспоминал Брюсов. "Вхожу, и первое, что вижу, раздетой Зинаиду Николаевну. Разумеется, я постучался, получил "войдите", но зеркало так поставлено, что в нем отражается вся спальня. "Ах, мы не одеты, но садитесь"...
Она в этот приезд поразит Брюсова и тем, что ходила только в белых платьях ("у меня иного цвета кожа не переносит!"). И тем, что без московского жеманства прямо призналась, что у нее болит живот ("не удивляйтесь, у нас принято говорить, когда живот болит"). И тем, что на лекции ее мужа о Гоголе, которая состоится в Историческом музее, поймав солнечный луч на блестящую пряжку своего ботинка, пускала "зайчики" на лбы и носы чинного президиума. Она вообще всех поражала - это было сутью ее. На обеде с иерархами Церкви могла капризно сказать соседу-священнику: "Как скучно! Подают всё одно и то же. Опять телятина! Надоело. Вот подали бы хоть раз жареного младенца!.." Иерарх побагровеет, поперхнется и больше никогда не сядет рядом с ней.
В другой раз, зазвав к себе знаменитого Горького, поставит свой стул посреди комнаты, наведет на мешковато сидящего в углу "Буревестника" золоченую лорнетку и спросит в упор: "Ну, что вы обо мне думаете?.." Горький пробурчит что-то бессвязное, а Мережковский голосом чревовещателя пояснит: "Зинаиду Николаевну понять нелегко. У моей жены душа темная. У моей жены душа чугунная". А Зина, закинув ногу на ногу, наклоняла свое гибкое тело в сторону Горького и, не сводя с него лорнета, светлым, четким голоском будет вторить мужу: "Да, у меня душа темная. Да, у меня душа чугунная..." И, растягивая в змеиную улыбку яркий рот, наслаждаясь смущением классика, будет ждать ответа... Но особенно удивит в Москве Брюсова тем, что в пух и прах разругает петербургского критика, искусствоведа, соредактора журнала "Северный вестник" Волынского. Брюсов и в дневнике запишет: "Гиппиус не хочет даже печататься с Волынским под одной обложкой". Почему? Он не знал, не мог знать, что Волынский еще недавно был самой большой любовью Зинаиды, что Мережковский, муж, уже солидный писатель, даже провожал ее на свидания с ним и что роман этот закончился полным поражением ее...
Революцию встретили в Петрограде. Они жили тогда на Сергиевской, ныне ул. Чайковского. Он стоял в 2-х шагах от знаменитого Таврического дворца - горнила революции. Вот мимо их углового балкона в прямом смысле прошли (и стройными рядами, и безликими толпами) сначала Мировая война и революции, а потом - война Гражданская.
"Черный, грязный, усыпанный шелухой подсолнухов город, с шатающимися бандами расхлястанных солдат" - эти слова Гиппиус равно относились ко всем этим событиям. "Раскрашенная, в парике, оглохшая от болезни, - видел ее здесь К.Чуковский. - Сидит за самоваром - и ругает с утра до ночи большевиков, ничего, кроме самовара, не видя и не слыша"...
Она и муж ее опять были "против течения", иными словами - против всех. Только теперь, увы, и все были - против них. Их как будто никто не любил уже - из недавно любящих. Ни Керенский, и Савинков, ни Блок, ни Вырубова - никто из бывавших у них на Сергиевской. А кроме того, в этом доме закончился, распался фактически и их многолетний союз с Д.Философовым, "брак", как злословили вокруг, "втроем".
Бред! Разумеется, никакого брака не было. Был союз для создания Новой, небывалой еще Церкви: резали при свечах хлеб на белой скатерти, давали друг другу пить вино из одной чаши, молились, целовали в ладонь руки друг другу и обменивались крестами. Из этого обряда родилось знаменитое Религиозно-философское общество - для свободного обсуждения вопросов Церкви и культуры. Но теперь и Философов уходил от них, вернее - от нее. Об их отношениях напишет потом поэт С.Маковский: "Я был свидетелем завязки этой странной любви между женщиной, не признававшей мужчин, и мужчиной, не признававшим женщин. Уточнять не буду. Одно надо сказать: она сделала всё от себя зависевшее, чтобы дружба их стала настоящей любовью, в данном случае женщина победила в ней неженщину".
Она еле уговорила Философова бежать с ними на Запад. На вокзале, говорят, они теряли чемоданы, до последнего не могли пробиться в вагон, и Мережковский кричал, выдумывая на ходу: "Я член Совета. Я из Смольного!.." Но и это не помогало. Потом он взвизгнул: "Шуба!" - с него, очевидно, в толпе срывали шубу. Но потом, скрючившись в купе, куда набилось 12 человек, вместо 4-х, летя в ледяную неизвестность, она, видя перед собой 2-х Дмитриев - мужа и Философова - не могла, наверное, не думать о том, что сформулировала уже для себя: "Да, верю в любовь, как силу великую. Верю, но знаю, чуда нет и не будет... Не буду же просить подставить мне лестницу к облакам, раз у меня нет крыльев... Хочу того, чего не бывает. Хочу освобождения. Я люблю Дмитрия Сергеевича, его одного. И он меня любит, но... как любят здоровье или жизнь. А я хочу... Я даже определить словами моего чуда не могу".
Любовь - неисполнимость - вот что следует и из слов ее, да и из жизни ее. Все видела и, кажется, поняла главное: любовь - это лестница к облакам, или, другими словами, - недостижимое совершенство... В их парижский дом приходило все русское зарубежье: Зайцев, Бунин, Ходасевич, Георгий Иванов, Тэффи. Гиппиус - сухая, сгорбленная, вылинявшая, полуслепая ведьма "из немецкой сказки" - всех встречала на диване, под лампой. Сидела в старой, но еще элегантной кацавейке, курила тонкие папиросы, вышивала гладью, поблескивая наперстком на узком пальце. И по-прежнему "играла с людьми", словно она, как раньше, как всегда, была на сцене. Словно вновь и вновь доказывала: она - "не как все".
Любила смутить гостя бесстыдным вопросом в лоб, прямотой "от земли", вывертом. Гладя кошку по имени "Кошшшка" (с тремя "ш"), смеялась, что в итоге жизни так и не выучилась "готовить суп". Обожала парадоксы, цедила сквозь зубы: "Если надо объяснять... то не надо объяснять". И все опасались лезть с вопросами, ибо никто не хотел выглядеть дураком. Или говорила: "Один человек - это половина человека". И все смотрели на Мережковского в кресле (он и умрет в этом кресле у камина), думая, что он и есть ее "половина". А она, кажется, смеялась внутри, а может, плакала - кто знает. Известно точно: последними, написанными ее рукой, словами были:"Я стою мало. Как Бог мудр и справедлив". И еще известно, что, несмотря на вечного мужа, на постоянную толпу вокруг, она, оказывается, всю жизнь была страшно одинока. Об этом - каждая страница ее интимного потайного дневника. Одинока, как бывает абсолютно одиноким человек, взобравшийся на высочайшую вершину. На ледяной пик, за которым только облака, небо, Бог. Или, как ракета, оторвавшаяся от земли в поисках неземной любви.
Так сказал о ней летописец русской эмиграции Ю.Терапиано: "Она всегда была подлинной русской патриоткой, глубоко любящей свою родину, - написал он и добавил: - В ней есть холодный блеск взлетающей с земли ввысь ракеты - ракеты, обреченной неминуемо разбиться о какое-нибудь небесное тело, не будучи в состоянии вернуться назад и рассказать нам о том, что там происходит..."
Сначала умер Мережковский, а через 4 года - она. В своем парижском доме на ул. Колонэль Боннэ, 11-бис. До последнего дня они ежедневно ходили гулять в Булонский лес ("Гулянье - свет, - любил приговаривать Мережковский, - а не гулянье - тьма"), потом в одно и то же кафе - пить кофе. Он в потертой бобровой шубе, привезенной когда-то из России, она в шубе рыжего меха, розовой шляпке и всегда - на высоких каблуках. Глядя на них, идущих под руку, было непонятно, кто за кого держится. Уже полвека. Да и зачем это было знать другим?
...Там, на земле, я женщиной считался, - напишет она в последней незаконченной поэме. - Но только что заговорю стихами, Вот как сейчас, сию минуту, с вами, Немедленно в мужчину превращался..." И непонятно у кого спрашивала: "Как знать могу, кто я? И было так до смерти. Хотите верьте мне, а то не верьте... Но я другого не могу сказать..."
Перед смертью у Зинаиды Николаевны отнялась правая рука. Та, которой писала всю жизнь. Она не успела закончить ни поэму "Последний круг", ни книгу о муже...
Вячеслав Недошивин
01.03. 2021. журнал "Родина"
https://rg.ru/2021....ka.html
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Понедельник, 11 Окт 2021, 15:23 | Сообщение # 6 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | ДМИТРИЙ МЕРЕЖКОВСКИЙ: "РОДИНА МОЯ - ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ"
Какова сегодня память о Мережковском? Пара стихотворений в школьной программе. Необязательные упоминания в учебниках об основании символизма. Традиционное перечисление: писатель, поэт, критик, историк, философ. Но мало ли их: писателей, поэтов, философов? И вот за перечислением общих слов еще следует: "Муж Зинаиды Гиппиус". Какая горькая судьба! Человек редкого ума и дарования, блестяще образованный, оставивший после себя огромное наследие, так много угадавший и предсказавший - почти забыт. Почему? Отчасти художник стал жертвой собственной биографии, которая, как это ни парадоксально, имеет мало отношения к его творчеству. Отчасти писатель остался феноменом "сам в себе". Его не узнали по-настоящему. А не узнав, не полюбили.
Удивительно, как мало объясняет биография в судьбе Д.С. Мережковского и как многое ею пытаются объяснить.
Родился писатель 2 (14) августа 1865 г. в Петербурге в одном из дворцов на Елагином острове. Был 6-м ребенком из 9, младшим среди мальчишек. Отец, Сергей Иванович Мережковский, столоначальник в дворцовой конторе, был строг и скуп на ласки. Мать, Варвара Васильевна, урожденная Чеснокова, души не чаяла в младшем сыне, Митеньку баловала, всегда за него заступалась. Уже из этой совокупности фактов выводят и любовь Мережковского к холодной, рукотворной, красоте природы, и стремление к чуть ли не математической гармонии, и странное сочетание самоуглубленности, отстраненности с горячностью и безудержностью. Мережковский-писатель - образец поистине неотмирного бесстрастия, Мережковский-публицист и общественный деятель - это радикал, в глазах обывателя - настоящий безумец. А есть еще Мережковский-поэт, Мережковский-философ и в конце концов Мережковский-человек. Все это настолько разные ипостаси, противоречивые и в то же время неразрывно переплетенные, что одной биографией не охватить.
Он был обычным мальчишкой: не любил школу, читал Майн Рида, играл со сверстниками в индейцев, жарил в углях картошку, бродил по подвалам. И в то же время любил уединение: на сосне в Елагином парке обустроил себе из досок местечко, куда можно было сбежать от людей, чтобы читать и грезить.
 
О чем? Об этом он проговаривается в книге о Данте: "Манит Данте слава не великого поэта, а великого ученого: не Гомера, новых песен творца, а Улисса, открывателя новых земель или никем никогда еще не испытанных истин". Но почему он так Данте увидел? Те строчки флорентийского гения, что в доказательство приводит гений русский, совершенно ничего не доказывают. Идею эту можно было вывести не из разума, а только из чувства - чувства родства, общности. Мережковский угадал в Данте то, что знал в себе. Основоположник русского символизма видел себя не столько поэтом, сколько ученым, исследователем.
К.С. Мережковский (1855–1921), русский биолог, философ, писатель
Из 5 братьев писатель общался в основном только с Константином, ставшим биологом, причем общался, несмотря на то, что тот "разрушал все, во что верил" Мережковский. Начал, однако, Дмитрий с поэзии. Первые стихи пробовал писать в 13 лет. Все это было, по собственному его признанию, жалкое подражание Пушкину. Известен случай встречи 15-летнего Мережковского с Достоевским. К классику юного лирика привел отец. Краснея и заикаясь, начинающий поэт прочитал несколько стихотворений. Федор Михайлович поморщился: "Слабо, плохо, никуда не годится". И, конечно, выдал рецепт: "Чтоб хорошо писать - страдать надо, страдать!"
"Пусть уж лучше не пишет, только не страдает", - ответил за поэта отец. И, между прочим, был прав. Есть такие души, которые не созданы для страдания. Испытания их не закаляют, а только калечат. Да и не в одном ведь страдании выковывается истина, она может проходить через сердце человека сама по себе. Человек при этом может даже не осознавать, какие токи он улавливает, что он транслирует и зачем. Таких людей называют пророками.
Так было с Лермонтовым, который уже в 16 лет "увидел" "России черный год, когда царей корона упадет". Так случилось и с Мережковским. Он мог ошибаться политически, не всегда чувствовал и понимал текущий момент, противоречил сам себе в публицистике, но в прозе и поэзии он всегда будто бы выходил за пределы самого себя. Яркий пример тому - стихотворение "Сакья-Муни". Это, по сути, история всей русской освободительной борьбы и предсказание грядущей трагедии. Стихотворение это написано в 1885 г.
По горам, среди ущелий темных,
Где ревел осенний ураган,
Шла в лесу толпа бродяг бездомных
К водам Ганга из далеких стран.
Это не разбойничьи ли шайки Разина и Пугачева проносятся по Руси в урагане истории?
Говорит один из нищих:
"Братья ночь темна, никто не видит нас,
Много хлеба, серебра и платья
Нам дадут за дорогой алмаз.
...Пред толпою нищих царь вселенной,
Бог, великий Бог, — лежал в пыли!
Так заканчивает 20-летний Мережковский свое пророческое стихотворение. Все разрушится: история, культура, философия, красота. И Бог будет повержен. А без Бога, как без высшей истины, куда, как? Как началось с "никто не видит нас", так и закончилось торжеством не идеи, а брюха. Борьба за правду выродилась в разбой голодных. А если у голодных в качестве аргументов есть только их голод и больше ничего и если у жертв беззакония есть только одна обида и больше ничего, то впереди ничего нет - Бог лежит в пыли. Успех этого стихотворения, кстати, запрещенного - вызывал у него лишь улыбку недоумения. Но любой текст всегда раскрывает не только то, что в него вкладывает автор, но и то, что видит и чувствует в нем читатель. А для молодого Мережковского "Сакья-Муни" был, пожалуй, только этап увлечения Востоком. Когда по окончании Санкт-Петербургского университета поэт в 1889 г. уехал на Кавказ, в Грузию, его там описывали как иностранца-буддиста, разгуливающего по улицам в халате и ни с кем не разговаривающего. Так Мережковского якобы живописали З.Гиппиус. Она, конечно, была женщиной, склонной к мифотворчеству и эффектам, могла преувеличить странность русского поэта, но ведь даже мифы имеют свою основу.
История знакомства и быстрой женитьбы Мережковского и Гиппиус тоже выглядит более чем странной: познакомились, не понравились друг другу, но встречались каждый день, спорили, а потом "без предложения и объяснения" обвенчались. Но история эта все же вполне органична душе Мережковского. Безусловно, он не мог не видеть, насколько они с Гиппиус разные, но эта-то разность и была важна: они прекрасно друг друга дополняли. Мережковский был весь в себе, а Гиппиус - вся из себя. Он был застенчив, сдержан, несмотря на внешний блеск и уже окружавшую его славу, она - порывиста и груба; он носил в себе ворох смутных идей, догадок, озарений, она - находила этому богатству форму, не всегда подходящую, но вызывающе-эффектную. Этим браком Мережковский как будто закрыл в своей жизни какой-то важный вопрос. Как минимум стало легче материально. Гиппиус совершенно спокойно зарабатывала беллетристикой, писала романы, которые потом, по собственному признанию, даже не могла вспомнить. А Мережковский, до того метавшийся от Спенсера и Дарвина к метафизике и экзотическим религиям, занялся наконец делом - самообразованием. О знаниях, полученных в университете, Дмитрий Сергеевич отзывался критически - ему было их слишком мало, они были для него слишком поверхностными. Все хотелось ему постичь, во все углубиться. И вот он начинает заново - с основ, с древнегреческой драматургии: переводит Эсхила, Софокла и Еврипида.
В 1891 г. молодые супруги отправляются в Европу: через Варшаву и Вену едут в Венецию и Флоренцию - в благословенные для Мережковского места, где он изучает историю Возрождения. В Италии вызревает замысел невероятной по масштабу и пафосу трилогии "Христос и Антихрист". К весне 1892 г. Мережковский уже заканчивает первый роман трилогии - "Смерть богов. Юлиан Отступник".
Д.С. Мережковский. Трилогия "Христос и Антихрист" (С.-Пб., изд. М.В. Пирожкова, 1906).
Конфликт борьбы и единства противоположностей достигает пика в следующем романе трилогии — "Воскресшие боги. Леонардо да Винчи". Там вообще все переплетается в неразрывный узел. Антихристом зовут Леонардо. За его спиной шепчутся, что он никогда не закончит свою геометрически выверенную "Тайную вечерю", не сможет написать лик Христа, ибо Бога нет в душе живописца. В нем сомневаются даже его собственные ученики. А что обыватель? А для него художник не только безбожник, но и возмутитель спокойствия, революционер - ведь он бросает вызов самому небу, грезит о крыльях. История - это цепь революций и реакций. А как Мережковский переживает исторические разломы его собственного времени? Видит ли он все как есть или ослеплен моментом? Захваченный в водоворот истории, он, конечно, ошибается так же, как ошибаются все. Все время, когда чета Мережковских живет в Петербурге, открыт их литературный салон в доме Мурузи.
Здесь собираются все самые видные литераторы и мыслители Серебряного века, ведутся споры о политике и религии. Мережковский бурлит идеями, которые, увы, ему трудно оформить и подать так, чтобы заинтересовать гостей. "Две бездны", "Верх и низ", "Преодоление пола", "Третий завет", "Три - это одно" - все это стройно в законченных произведениях писателя, а в разговорах кажется невнятным и странным, хотя Мережковскому и представляется, по воспоминаниям Гиппиус, что его понимают и что ему сочувствуют. В.Розанов откровенно иронизирует, спрашивая, чем же будут заниматься одухотворенные люди будущего, когда разрешат наконец проблему пола. Н.Бердяев отмечает, что Мережковский никого не слышит и не замечает. И даже А.Белый - вот уж кто готов упасть на грудь каждому встречному и говорить, говорить, говорить - сторонится хозяина дома.
Салон популярен благодаря Гиппиус. Зинаида Николаевна тоже, понятно, не привносит ясности в идеи, зато всегда эпатирует публику. И, удивительное дело, ее скандальность переходит и на образ Мережковского, да так, что на Гиппиус все летят словно бабочки на огонь, ее выпады воспринимают как забавное чудачество, а супруг ее выглядит отталкивающе, чуть ли не демонически. В этом смысле показательны воспоминания Бердяева: Мережковскому он приписывал какую-то "нездоровую магию, которая, вероятно, бывает в сектантской среде", а Гиппиус называл хоть и мучительным, но все же замечательным человеком. Между тем атмосферу сектантства в салоне старательно поддерживала именно Зинаида Николаевна, придумывая то исповеди за занавеской, то какие-то переодевания в балахоны. Все это было характерно и для религиозно-философских собраний, проходивших в зале Русского географического общества. Шокировала священнослужителей Гиппиус, а тень падала на Мережковского. Она же подбивала супруга перейти от бесконечных разговоров к делу - основать "Церковь Третьего Завета", окружить себя соратниками и единоверцами, она же приобщала к новой церкви то Д.Философова, с которым у нее был платонический роман, то руководителя боевой организации эсеров Б.Савинкова.
Ре-Ми (Н.В. Ремизов). Русское богоискательство. Шарж на З.Гиппиус, Д.Мережковского и Д.Философова. Петербург. 1910.
Кажется, если бы не влияние супруги, если бы не ее упорное втягивание Мережковского в повестку, он бы так и остался в своих мирах, в прошлом и будущем и ему бы точно хватило разговоров. Ибо его слово и есть его дело. Но слово слову - рознь. Насколько отстранен, рационален и объективен Мережковский в своих романах как существо почти неземное, избавленное от бремени страстей, настолько пристрастен, тенденциозен и предубежден он в своей публицистике. Статьи, вошедшие позже в сборники "Больная Россия" и "Грядущий хам", великолепный документ эпохи. Они отличаются острыми наблюдениями, меткими замечаниями, в них много верного, но иногда мысль автора закручивается так лихо и приправлена такой злой интонацией, что испытываешь довольно странные чувства.
Ре-Ми (Н.В. Ремизов). Пророк. Шарж на Д.Мережковского
Мережковский любуется революцией, сравнивая ее... с апокалипсисом: "Стоит раскрыть "Апокалипсис", чтобы пахнуло на нас "чувством конца", как жары лавы из кратера. Все же прав был Бердяев, когда говорил, что отношение к революции у Мережковского слишком романтическое, что революция для него блоковская незнакомка... Прозрение, конечно, наступило у Мережковского быстро. Еще до появления в Петрограде Ленина. Невозможно было наблюдать, во что выродилась Февральская революция, какая неразбериха происходила в правительстве Керенского. Гиппиус вспоминала, как Керенский в самые роковые минуты лишь распевал итальянские арии и как кричал, услышав об этом, Мережковский: "Это же бред, бред, бред! Или и мы в бреду, Зина?" Еще до 1917 г. Мережковский закончил трилогию "Царство зверя". И если драма "Павел I", которой она открывалась в 1908 г., написана еще с интонацией сочувствия к бунтовщикам и заговорщикам, то в романе "14 декабря" конфликт усложняется невероятно. И ведь Мережковский сам все предсказал в 20 лет, сам все подробно описал в 30 лет в первой трилогии. И только в 50 лет осознает это как публицист и общественный деятель, который до того все только и выкликал бурю. В 1918 г. он произнесет: "Интеллигенция, как Иван Карамазов, сказала: "Все позволено, убей отца". А народ, как Смердяков, сделал - убил. Произошло небывалое, всемирно-историческое преступление".
В декабре 1919 г. Мережковскому предложили прочесть речь по случаю годовщины восстания декабристов на празднике, устроенном в Белом зале Зимнего дворца. Писатель вспоминал: "Я должен был прославлять мучеников русской свободы пред лицом свободоубийц. Если бы те 5 повешенных воскресли, их повесили бы снова, при Ленине". В день ожидавшегося от него выступления Мережковский покинул Петроград. Он бежал с Гиппиус уже после запрета выехать за границу "по болезни". Бежал через Бобруйск, Минск, Варшаву, потом в Париж, где семья купила квартиру еще в 1911 г. Сколько горьких страниц напишет судьба в биографии Мережковского-эмигранта!
После отъезда почти вся общественная деятельность писателя сосредоточена на борьбе с большевиками - с Антихристом. Мережковский готов был на вторжение Польши в Россию, он выражал протест папе Пию за общение представителей Ватикана с "гонителями христиан", он Муссолини призывал пойти войной на СССР и в конце концов договорился до того, что Россию избавит от "красной заразы" Гитлер. Такая активность отвернула от писателя почти все сообщество русских эмигрантов. И это несмотря на популярные поначалу литературные воскресенья в "Зеленой лампе", несмотря на то, что Мережковский вместе с Буниным добился утверждения во Франции денежного пособия русским писателям-эмигрантам.
Сотрудники журнала "Числа". Во 2-м ряду сидят: И.Одоевцева, Д.Мережковский, Г.Адамович, З.Гиппиус и Г.Иванов. Париж. 1934.
Как заметил Е.Евтушенко, за границей Мережковский стал "трагически маргинален".В речи о Гитлере Дмитрий Сергеевич позже сильно раскаивался. Да и о Муссолини писатель мнение поменял довольно быстро. И слава богу, все, что осталось от короткого сотрудничества с итальянским диктатором, - это книга Мережковского "Данте", одна из лучших биографий флорентийского поэта. К счастью, Мережковский и его биография - это не одно, совсем не одно и то же. К счастью, Мережковский - это не его громкие заявления, не его оценка настоящего, а его творчество. Он говорил о себе: "Настоящее кажется мне иногда чужбиною. Родина моя - прошлое и будущее". Вот ответ.
В настоящем так легко заблудиться, когда оно не твое. В исследованиях же прошлого Мережковский был очень зорок и точен, заглядывая в будущее, он выступал настоящим пророком. Не таким пророком, каким представляла его общественности Гиппиус, предлагая перед ним преклоняться, как преклоняются перед полубезумными мистиками. Мережковский был, скорее, ученым - он выявлял закономерности. И к счастью, в эмиграции Мережковский не весь ушел в идейную борьбу с большевиками, он оставался творчески активным. За рубежом написаны трилогия "Тайна Трех: Египет и Вавилон", "Атлантида -Европа" и "Иисус Неизвестный", историческая дилогия "Рождение Богов" ("Тутанкамон на Крите" и "Мессия"), худ. биография Наполеона, исследования "Павел и Августин", "Франциск Ассизский" и "Жанна д’Арк". Уже в начале 1940-х Мережковский завершил последнюю трилогию, "Испанские мистики", посмертно была издана на французском трилогия "Реформаторы", в которую вошли книги о Лютере, Кальвине и Паскале. Умер Д.С. Мережковский 7 декабря 1941 г, скоропостижно, так и не успев закончить свой последний роман, "Маленькая Тереза", так и не увидев победы России над фашизмом и, наверное, так окончательно и не примирившись и не породнившись с настоящим.
Марина ярдаева, фото предоставлено Михаилом Золотаревым
06.08. 2021. журнал "Русский мир"
https://rusmir.media/2021/08/06/merechkovski
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Четверг, 09 Дек 2021, 19:33 | Сообщение # 7 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | ПОЛНА ТОСКИ ДУША
Сатанесса, белая дьяволица, декадентская мадонна. Та самая человеческая душа, где, по Достоевскому, вечно бьются Бог и дьявол. Женщина, пишущая стихи от лица мужчины. Злой критик в нежном белом платье. Зинаида Гиппиус.
"Никакого страха у меня перед своей смертью. Только предсмертной муки еще боюсь немного. Или много? Но ведь через нее никогда не перескочишь, теперь или после. А именно теперь хочется покоя. Иногда почти галлюцинация: точно уже оттуда смотрю, оттуда говорю. Все чужие грехи делаются легки-легки, и странно выясняются, тяжелеют, свои. Вот это главное, вот эта перемена. Ужасно яркая, но не выразимая".
Это запись в "Коричневой тетради" - дневнике, который З.Гиппиус вела в 1921–1925 гг. Даже не верится, что строки эти могла написать женщина, ставшая в Петербурге притчей во языцех. Та самая, которая на Религиозно-философских собраниях пугала петербургских священников то провокационными нарядами, то желанием отведать жаркое из младенцев...
Кажется, странной она была с детства. Серьезная, вдумчивая, очень домашняя девочка очень рано стала задумываться о жизни, о любви и смерти - главных вопросах человеческого бытия. "Я ранена смертью и любовью", - писала она позже. Маленькая Зина была почти болезненно привязана к родителям. Ее отец, служивший юристом в Туле, познакомился с дочерью екатеринбургского обер-полицмейстера Анастасией Васильевной Степановой. Сам обер-полицмейстер был выходцем из низов, образования не получил, заботился об образовании детей. Его жена "до смерти ходила в платочке, не умела читать и никогда даже с нами не обедала", - вспоминала Зинаида Николаевна. Про отца она вспоминала: "Я его так любила, что иногда, глядя на его высокую фигуру, на него в короткой лисьей шубке, прислонившегося спиной к печке, думала: "А вдруг он умрет? Тогда я тоже умру".
Отец много писал и переводил, но не публиковался. Семья все время была в разъездах: отец работал то в Туле, то в Саратове, по дороге заезжали в Петербург и Москву; в Петербурге Николай Романович дважды пытался осесть, там были хорошие карьерные перспективы. Но в петербургском климате он начинал болеть, развивался туберкулез. В 7 лет Зина написала первые стихи:
Давно печали я не знаю,
И слез давно уже не лью.
Я никому не помогаю,
Да никого и не люблю.
Людей любить - сам будешь в горе.
Всех не утешишь все равно.
Мир - не бездонное ли море?
О мире я забыл давно.
Здесь уже почти взрослый поэт с беспощадным отношением к себе, со взрослым цинизмом скрывающий боль от того, что в мире слишком много боли. Здесь уже есть даже присущая Гиппиус манера писать от первого лица в мужском роде - она однажды обмолвилась, что, когда пишет стихи, чувствует себя мужчиной. Литсекретарь и душеприказчик Гиппиус В.Злобин в своих воспоминаниях о ней находит множество сходств, вплоть до одинаковых строчек, в детских стихах Гиппиус и стихах Лермонтова, который был ей особенно близок. Даже отношение к миру, констатирует он, то же: "обиженно-презрительное, как у лермонтовского Демона". Сама Гиппиус писала, что окружающим ее стихи казались "испорченностью", но она не была "испорченной", а была очень религиозной. Эта религиозность сохранилась в ней до последних дней; самые заветные строчки писем Гиппиус друзьям посвящены размышлениям о Боге. Из-за частых переездов семьи Зина училась урывками. Когда из-за болезни отца семье пришлось переехать в Нежин, девочку отправили в Киевский институт благородных девиц. Там она провела полгода, но из-за постоянных болезней ее забрали домой. Дальше с Зиной занимались приходящие учителя из Гоголевского лицея. Нежин - гоголевский город, классик когда-то учился в здешней гимназии. Н.Гиппиус добивался установки в Нежине памятника Гоголю.
...Венчание Гиппиус и Мережковского было скромным: невеста в темно-сером костюме и маленькой темно-серой шляпке, жених - в сюртуке и шинели с бобровым воротником. Гиппиус вспоминала, что "была не то в спокойствии, не то в отупении. Мне казалось, что это не очень серьезно". Потом она отправилась домой, он - в гостиницу. Она легла спать; утром мама стала ее будить: "Ты еще спишь, а уж муж пришел! Вставай!" Новобрачная очень удивилась, что у нее теперь есть муж. Они переехали в Петербург. На жизнь зарабатывали литературным трудом. Договорились, что будут писать: она - прозу, а он - стихи. Но он скоро нарушил соглашение и взялся за большую прозу - "Юлиана Отступника". Она рассердилась. Но вскоре супруги помирились, договорившись о творческой свободе для каждого. Гиппиус вспоминала, что в этом союзе именно ей принадлежала роль создателя идей, которые Мережковский развивал в своем творчестве.
Основным кормильцем семьи на время стала Гиппиус, которая писала много журнальной прозы - такой, что и сама потом вспомнить ее не могла: "Романов этих я не помню, - даже заглавий, но мы оба радовались необходимому пополненью нашего "бюджета", и необходимая Д.С. свобода для "Юлиана" этим достигалась". Мережковский познакомил жену с редакциями журналов, ввел в лит. салоны. Сам он делал первые шаги в литературе рядом с народниками и под их влиянием: авторитетами для него были Г.Успенский и Н.Михайловский. Но не только народники составляли ту лит. среду, где вращалась молодая чета. Они дружили с Я.Полонским, бывали на лит. собраниях у К.Случевского, общались с А.Майковым и Д.Григоровичем. Однако их, скорее, тянуло к кругу поэта Н.Минского и редакции журнала "Северный вестник", который в эти годы стал первым органом русского декадентства.
Внутренний мир лирического героя Гиппиус сродни внутреннему миру героев Достоевского: он остро чувствует свою нецельность, эгоистичность, порочность. Но в этом черпает и свою гордость. Ему и цинизм свойствен, и тоска по светлому и высокому. Этот герой сродни и лермонтовскому лирическому герою с его двойной, демонической и ангельской, природой. "Тяжелая душа" - этой цитатой из Гиппиус В.Злобин назвал свои мемуары о ней. Критики относились к творчеству молодой писательницы по-разному: одни увидели "второго сорта безобидные рассказы", другие - декадентское кривляние, демонизм и даже безумие.
З.Гиппиус и критик Аким Волынский. Санкт-Петербург
В их лит. салон в знаменитом доме Мурузи на Литейном проспекте приходили художники-мирискусники Бакст, Бенуа, Сомов, поэты и писатели, в том числе Белый и Блок, бывали Дягилев, Розанов и мн. др. На этих вечерах царила Гиппиус - то одетая во все белое, то во все черное, с крестом на груди, с роскошной гривой рыжих волос, с ожерельем на лбу. А.Белый вспоминал, что она могла быть очень разной: то густо напудренной "сатанессой", "комом вспученных красных волос", маленьким кривым личиком и лорнеткой, "в которую вставился зеленоватый глаз", то выглядела как "конфузливая гимназистка из дальней провинции, но много читавшая, думавшая где-то в дальнем углу". А.Бенуа вспоминал "улыбку Джоконды" на устах "неустанно позировавшей и кривлявшейся" Гиппиус. Когда Бенуа с композитором-любителем Вальтером Нувелем появился в гостях у Мережковских, Гиппиус в белом платье возлегла у камина, пригласила их сделать то же самое и спросила: "А вы, господа студенты, в чем декадентствуете?"
Говорят, Мережковский смотрел на сердечные увлечения жены сквозь пальцы: их брак был заключен на небесах и в нем не было места земной чувственности. Гиппиус, как пишут современники, считала высшим воплощением любви поцелуй: в поцелуе любящие равны, записывала она в дневнике; в соитии уже берет верх кто-то один, как определено самой физиологией. Ее многочисленные романы объясняли то ее демонической природой, то декадентством, то бисексуальностью. Возможно, дело в том, что она чувствовала себя, как она сама писала, более сильной и умной, чем общество позволяло быть женщине: "В душе моей я больше чем мужчина, а в теле - больше чем женщина". Она и свои критические статьи подписывала мужскими псевдонимами, из которых самым известным был "Антон Крайний". Это был критик умный, жесткий и беспощадный. Еще одна запись Гиппиус в дневнике: "О, если б совсем победить эту возможность сладострастной грязи, ибо я ведь и при всей чувственности - не хочу определенной формы любви, той, смешной, про которую знаю. Я принадлежу себе. Я ничья и Божья".
Д.Философов, председатель совета Религиозно-философского общества. Санкт-Петербург. 1913.
...Тройственный союз Мережковских и Философова, который скоро переехал в дом Мурузи, стал прообразом этой будущей человеческой семьи. Однако жизнь с Мережковскими Философову давалась нелегко, он не раз пытался разорвать отношения и уйти, но снова возвращался. В 1901 г. Гиппиус, по-видимому, была в него влюблена, но не встретила взаимности: Философов в своих письмах открыто писал о своей гомосексуальности, а ей признавался в том, что физическая близость с ней для него отвратительна. Дальнейшие письма Гиппиус к Философову говорили уже о высокой, духовной любви.
Д.Философов, Д.Мережковский, З.Гиппиус, В.Злобин. Конец 1919 - начало 1920.
Этот странный союз троих в самом деле был скреплен духовным началом: они обменялись нательными крестами, они вместе вкушали хлеб и вино. В их домашней церкви существовали свои обряды, свои молитвы, тексты которых писал Мережковский. Гиппиус покупала ткани для облачений и вино для трапез. Такие домашние служения проводились около 10 лет; совместная жизнь с Философовым - более 15-ти. Его она называла Димой, мужа - Дмитрием. Со временем супруги поняли, что необходима общественная дискуссия о религии, диалог между церковью и интеллигенцией. С идеей о таком диалоге Мережковский вместе с Философовым и В.Розановым отправился к обер-прокурору Святейшего Синода К.Победоносцеву. Тот разрешил проводить Религиозно-философские собрания в зале Русского географического общества. Их вдохновителями стала чета Мережковских, посетителями - самые разные люди, от студентов до профессоров, от приходских батюшек до архиереев, от художников до госчиновников.
Собрания проходили в 1901–1903 гг., пока не были закрыты по распоряжению того же Победоносцева. Причиной стало то, что со стороны интеллигенции все чаще звучала критика христианства, а представители церкви считали, что она во многом обусловлена невежеством. Вместе с тем эти собрания стали, по выражению их участника Н.Бердяева, "оазисом свободы совести в уголке Петербурга", едва ли не единственным местом, где были возможны серьезные философские разговоры о вере и религии. Гиппиус и здесь не могла не эпатировать собравшихся: то заказала себе черное платье на розовой подкладке, которая создавала впечатление голого тела, то за обедом сказала какому-то иерарху: мол, скучно, все время жареная телятина, подали бы хоть раз жареного младенца. Даже в старости она с удовольствием вспоминала об этих выходках.
В поисках особой духовности Мережковские летом 1902 г. поехали на озеро Светлояр, где, по легенде, затонул град Китеж и где он раз в году показывается ищущим его. У озера они разговаривали со староверами и с православными - и с изумлением обнаружили, что диалог возможен. Гиппиус записала: "Как будто иной мир какой-то, иная земля. Пришли тысячи народа, из дальних мест, пешком, только для того, чтобы говорить "о вере". Это для них серьезное, важное, может быть, самое важное. Как надо верить? Где правда? Как молиться?" На обратном пути в Ярославле они встретили Иоанна Кронштадтского, который произвел на них впечатление человека, верующего "слепо, по-древнему, по-детскому, с детской подлинной святостью". Гиппиус писала, что людям, так верующим, их с Мережковским искания "непонятны, не нужны и кажутся проклятыми". В самом деле, Иоанн Кронштадтский называл Религиозно-философские собрания сектой, а издание "Новый путь", которое стали выпускать Мережковские, - "сатанинским журналом".
Еще одна важная встреча произошла в 1904 г., когда Гиппиус и Мережковский посетили в Ясной Поляне Л.Толстого, которого тремя годами ранее отлучили от церкви. Они много говорили о вере. Напоследок Толстой сказал: "Когда умирать буду, скажу Ему: в руки Твои предаю дух мой. Хочет Он - пусть воскресит меня, хочет - не воскресит, в волю Его отдамся, пусть Он сделает со мной, что хочет..." "После этих слов мы все замолчали и больше уже не спорили ни о чем", - вспоминала Гиппиус.. В их жизнь врывается политика: Русско-японская война, расстрел рабочей демонстрации 9 января - все это вызывает у Гиппиус возмущение. Они активно печатались, обсуждая новую политическую реальность, а когда революцию сменила реакция, уехали в Париж. Там опубликовали сборник статей "Царь и революция", осуждающий самодержавие. Они предвидят, к чему может привести существующее положение вещей: и статья Мережковского "Грядущий хам" звучит пророчеством, и Гиппиус в письме Философову пророчит "народный террор и кровь".
Они вернулись в 1908 г. когда у Мережковского умер отец. В Петербурге задержались ненадолго, уехали в Швейцарию, потом во Францию. А снова вернувшись в Россию, уже не выдержали ни климата, ни общественной атмосферы реакции - разболелись оба и уехали на Ривьеру. Именно в этот приезд они решили, что им нужна собственная квартира во Франции, пусть небольшая, пусть дешевая, но своя. Их круг общения во Франции - философ Н.Бердяев, эсеры Б.Савинков и И.Фондаминский. Савинков ищет в Мережковском союзника, тот пытается отвратить его от идеи террора. В 1910 г. вышел в свет самый, наверное, популярный роман Гиппиус - "Чертова кукла" - о юноше, лишенном души, настоящей игрушке, которой играет черт.
Пустая, не умеющая любить душа едва ли не центральный герой прозы этого времени. И во всем этом- даже не запах серы, не роскошная мефистофельская чертовщина, а невыносимая тошная скука, холодный ад. Она и в себе видела эту пустоту, эти провалы в тоску, в боль небытия. Отсюда ее "ласковая кобра" - стихотворение, написанное от имени боли, отсюда "лед" и "холод" в ее письмах Философову. В общении с людьми Гиппиус надменна и холодна. Их обижает, когда она внимательно разглядывает их в лорнет. Есенина она спросила, увидав его в валенках: "Что это у вас за гетры?" Есенин не простил и посвятил ей уже после революции короткую, но свирепую статью. Она будто защищает себя, свою больную, тяжелую и уязвимую душу экстравагантными платьями, эксцентричным поведением, толстым слоем пудры, кулонами на лбу. К ней, "декадентской мадонне", едут знакомиться поэты и писатели: она резка в суждениях, она может обидеть, но именно здесь, у Мережковских дома, живет и дышит литература.
Гиппиус и Мережковский в 1910-х годах уже не выскочки-декаденты, а мэтры, не отчаянно-храбрые безумцы, изумляющие читателей своими непривычными стихами, а часть литературного истеблишмента. Первую мировую войну Гиппиус восприняла как всемирную трагедию. Раздражение и ненависть иногда превращают стихи едва ли не в публицистику. А публицистика перемежается молитвами и страстными размышлениями о Боге, в которых надежду сменяет отчаяние. Она делает доклад в Религиозно-философском обществе, где говорит, что война - это "сниженье общечеловеческого уровня". Она видит, что все кончится плохо, и ни до кого не может докричаться: "А в России зовут "пораженцем" того, кто во время войны смеет говорить о чем-либо, кроме "полной победы". И такой "пораженец" равен - "изменнику" родины. Да каким голосом, какой рупор нужен, чтобы кричать: война ВСЕ РАВНО так в России не кончится! Все равно - будет крах! Будет!"
Февральскую революцию Мережковские искренне приветствовали. С глубоким уважением относились к Керенскому. В Религиозно-философском обществе обсуждали записку для подачи во Временное правительство - об отделении церкви от государства. В ночь на 25 октября 1917 г. Гиппиус и Мережковский стояли на балконе и смотрели в небо, залитое заревом от залпов по Зимнему. Днем вышли в город: "Как скользко, студено, черно... Подушка навалилась - на город? На Россию? Хуже..." Она фиксирует в дневниках, как город захватывает волна грабежей, как идут аресты среди знакомых, закрываются издания. Знакомые разделились: за большевиков и против. Особенно больно ей читать поэму Блока "Двенадцать", она искренне желает ему уплотнения квартиры, чтобы всех двенадцать к нему вселили! Но когда встречается с ним в трамвае и он спрашивает: "Неужели вы мне не подадите руки? - отвечает: "Как человеку - да. Как Блоку - нет". Она видит, что страны больше нет. Ее дневник первых лет советской власти - яростные, полные ненависти "Черные тетради": "Рабство вернулось к нам - только в страшном, извращенном виде и в маске террора. Не оставить ли белую страницу в книге? Но ведь я забуду. Ведь я не знаю, скоро ли вернется свобода... хотя бы для домашнего употребления. Ну что ж. Проглотим этот позор! Оставим белую страницу".
Они какое-то время пытались выживать. Брали у Горького романы на перевод. Размышляли о том, как сбежать: разрешения на выезд за границу для лечения им не дали. Уж не перейти ли по льду Финский залив? Поняли, что сил не хватит. В конце концов Мережковскому предложили читать красноармейцам лекции о декабристах, выезд на юг для этой цели разрешили всем троим, включая Философова. Вместе с ними поехал и В.Злобин, тогда еще студент. Они доехали до белорусского Жлобина, вышли там, договорились с контрабандистами и 2 дня ехали в санях среди снегов, пока впереди не появились польские солдаты. В октябре 1920 г. года Мережковские простились с Философовым навсегда и покинули Варшаву. Решение Философова расстаться они восприняли как предательство. Супруги уехали в Париж, где их ждала своя квартира.
И.Шмелев, И.Бунин, З.Гиппиус, Д.Мережковский, Б.Зайцев. Париж. 1936
В Париже они начали восстанавливать прежние дружеские связи с эмигрантами, среди которых было немало литераторов: Бунин, Куприн, Тэффи, Алданов, Шмелев, Зайцев. Мережковский читал лекции, Гиппиус публиковалась в эмигрантских изданиях. Время для нее, кажется, остановилось на Серебряном веке: она так и осталась экстравагантно одетой во все оттенки розового, сильно напудренной дамой с копной красно-рыжих, крашенных хной волос, с лорнетом и тонкой папироской, с зелеными "русалочьими"
В 1927 г. у Мережковских стали собираться литераторы: Алданов, Бунин, Бердяев, Тэффи, Шестов, Ходасевич, Берберова... "Но постоянный кадр "воскресений" составляло "младшее поколение", - писал поэт и прозаик Ю.Терапиано. Младшее поколение - это Г.Адамович и Г.Иванов, И.Одоевцева, Н.Оцуп. Гиппиус всегда расспрашивала новых людей об их взглядах на литературу и жизнь. Иногда сама что-то рассказывала о Розанове, Сологубе, Блоке, Белом. Молодежь очень любила слушать такие рассказы, пишет Терапиано. Потом появилось лит. общество "Зеленая лампа", названное в память об обществе, членом которого был Пушкин. В "Зеленой лампе" читали доклады, обсуждали их; шли бурные споры, отчеты о заседаниях печатались в эмигрантской газете "Новый корабль".Нина Берберова в книге "Курсив мой" вспоминает о Гиппиус так: "Она несомненно искусственно выработала в себе две внешние черты: спокойствие и женственность. Внутри она не была спокойна. И она не была женщиной". И еще одно безжалостное наблюдение: "В Гиппиус сейчас мне видна все та же невозможность эволюции, какая видна была в ее современниках, то же окаменение, глухота к динамике своего времени, непрерывный культ собственной молодости, которая становилась зенитом жизни, что и неестественно, и печально и говорит об омертвении человека".
В 1928 году Мережковские приняли участие в Первом съезде русских писателей-эмигрантов, который созвал в Белграде король Югославии Александр I Карагеоргиевич. Король наградил обоих Мережковских орденом Святого Саввы: его - 1-й степени, ее - 2-й. Вторая степень несколько обидела Гиппиус, однако она очень ценила эту награду. Потом они несколько лет провели в Италии по приглашению Муссолини. Знакомство с сильными мира сего было для них важно, но не потому, что они любили славу и награды. Они пытались доказать европейским странам, что коммунизм - мировая опасность, что борьба с ним - священная миссия европейских стран. В 1938 году Мережковский и Гиппиус однозначно осудили "Мюнхенский сговор", в 1939-м Гиппиус назвала пакт Молотова - Риббентропа "пожаром в сумасшедшем доме".
"Положа руку на сердце, утверждаю, что Мережковский до своего последнего дня оставался лютым врагом Гитлера, ненавидя и презирая его по-прежнему. В спорах с Георгием Ивановым, считавшим, как и Черчилль, что "хоть с чертом, но против большевиков", - вспоминала И.Одоевцева.
Мережковский называл Гитлера "маляр, воняющий ножным потом". Но когда Германия напала на СССР, он произнес по немецкому радио речь "Большевизм и человечество", где сказал, что Германия взяла на себя подвиг "в святом Крестовом походе против большевизма". Когда Гиппиус узнала об этом выступлении, она сказала только: "Это конец". От них все отвернулись
...Зинаида Николаевна после его смерти сказала: "Я умерла, осталось умереть только телу". В.Злобин записывал: "Ей 72 года, но она еще очень моложава и элегантна в своем черном платье. Она по-прежнему посвящает много времени своему туалету, выходит, принимает и мало-помалу начинает работать. Ей надо написать книгу о Д.С., ибо только она одна знает и помнит о нем все. И она спешит, так как чувствует, что проживет недолго. Пишет она и стихи - длиннейшую поэму "Последний круг", которую без конца переделывает".
Поэма - о том, как Данте спускается в ад и ведет там долгие разговоры с Тенью - кажется, душой самой Гиппиус.
В последние годы жизни она слепла, глохла и часто повторяла беспомощно: "Я ничего не понимаю". Она дожила до победы во Второй мировой и умерла 9 сентября 1945 г. Тэффи писала: "Ей покорно сложили тихие руки, причесали обычной ее прической, чуть-чуть подкрасили щеки. Все как прежде. Но лоб ее, где когда-то красовалась декадентская повязка с брошкой, смиренно и мудро обвивал белый венчик с последней земной молитвой".
Неугомонная, страстная, обремененная тяжелой тоской, плененная вечной надеждой душа - обрела ли она там покой, встретила ли тех, кто любит, нашла ли свою землю обетованную?
Анна Гамалова
05.12. 2021. журнал "Русский мир"
https://rusmir.media/2021/12/05/gippius
Зинаида Гиппиус
(При получении «Последних стихов»)
Женщина, безумная гордячка!
Мне понятен каждый ваш намек,
Белая весенняя горячка
Всеми гневами звенящих строк!
Все слова - как ненависти жала,
Все слова - как колющая сталь!
Ядом напоенного кинжала
Лезвее целую, глядя в даль...
Но в дали я вижу - море, море,
Исполинский очерк новых стран,
Голос ваш не слышу в грозном хоре,
Где гудит и воет ураган!
Страшно, сладко, неизбежно, надо
Мне - бросаться в многопенный вал,
Вам - зеленоглазою наядой
Петь, плескаться у ирландских скал.
Высоко - над нами - над волнами, -
Как заря над черными скалами -
Веет знамя - Интернацьонал!
А.Блок. 1-6 июня 1918.
|
| |
| |
