|
ВЛАДИМИР ГИЛЯРОВСКИЙ
|
|
| Валентина_Кочерова | Дата: Пятница, 04 Май 2012, 12:01 | Сообщение # 1 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 6950
Статус: Offline | ВЛАДИМИР АЛЕКСЕЕВИЧ ГИЛЯРОВСКИЙ
(26.11. (08.12] 1855 - 81.19. 1935)
Русский и советский писатель, поэт, журналист, краевед Москвы. Дядя Гиляй... он при жизни стал легендой - неутомимый репортер, автор замечательных статей и книг. Владимир Алексеевич знал всю Москву, и вся Москва знала его…
Володя родился в Вологодской губернии, «в лесном хуторе за Кубенским озером, и часть детства своего провел в дремучих домшинских лесах, где по волокам да болотам непроходимым - медведи пешком ходят, а волки стаями волочатся», - так описывал он позже свою юность. Его отец служил помощником управляющего лесным имением графа Олсуфьева, ходил с рогатиной на медведя, обладал недюжинной физической силой и выносливостью… Мать к роду запорожских казаков, и Володя унаследовал от нее любовь к казачьим песням и вольнице. И даже внешне взрослый Гиляровский походил на запорожского казака. Неслучайно именно он позировал Репину при создании картины «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» и скульптору Андрееву для образа Тараса Бульбы… Но пока до солидности еще было далеко. Маленький Володя пропадал целыми днями в лесу и учился у отца лесным премудростям. Однако вскоре эта привольная жизнь закончилась. Когда мальчику исполнилось восемь лет, умерла его мать, и отец женился на другой, женщине строгой и требовательной. Она пыталась избавить пасынка от «дикости первобытных привычек». Он же, внешне усвоив хорошие манеры, в душе навсегда остался «лесным» и вольным человеком…
По этой же причине не понравилось ему и в гимназии - уже в первом классе он остался на второй год. Позже Гиляровский написал «Из того, что я учил и кто учил, осталось в памяти мало хорошего». Зубрежка, палочная дисциплина, скучные предметы и недалекие учителя. Все это было так далеко от человека, привыкшего пропадать сутками в лесу…Но во время учебы в гимназии Володя нашел себе новую отраду - театр и цирк. Познакомившись с цирковыми артистами, он учился их профессии, и сам стал неплохим наездником и акробатом.
В Вологде, где жил Гиляровский-гимназист, обитало множество политических ссыльных. Любознательный мальчик познакомился с ними, посещал их вечеринки, слушал острые споры. Один из ссыльных дал почитать Володе запрещенный роман Чернышевского «Что делать?». «Новые люди» настолько поразили его, что он решил стать «как Рахметов» и уйти в народ. И в 17 лет сбежал из дома - без денег и паспорта, отправившись в Ярославль, где тут же познакомился с бурлаками, принявшими его в свою артель. О жизни и тяжком труде бурлаков написано немало. Сам Гиляровский описывал ее так: «Согреться стаканом сивухи - у всех было единой целью и надеждой. Выпивали... Отходили... Солили ломти хлеба и завтракали». Но самому Владимиру все это нравилось: «Устал, а не спалось. Измучился, а душа ликовала - и ни клочка раскаяния, что я бросил дом, гимназию, семью, сонную жизнь и ушел в бурлаки. Я даже благодарил Чернышевского, который и сунул меня на Волгу своим романом "Что делать?"».
Кончилось лето, и бурлаки разбрелись по домам. А Гиляровский отправился дальше. Кем он только не был на своем скитальческом пути - грузчиком, истопником, рабочим, рыбаком, табунщиком, объездчиком лошадей. Благодаря лошадям, он оказался в цирке, где выступал как наездник. Из цирка ушел в театр, и несколько лет был провинциальным актером, продолжав искать новых впечатлений. Он странствовал по всей стране, поднимался на Эльбрус, ходил по Дону. Во время русско-турецкой войны 1877-го отправился на фронт. Там вскоре стал разведчиком-пластуном: «Весело жили. Каждую ночь в секретах да на разведках под самыми неприятельскими цепями, лежим по кустам за папоротникам, то за цепь переберемся, то часового особым пластунским приемом бесшумно снимем и живенько в отряд доставим для допроса». Вернулся он с войны уже бравым георгиевским кавалером…
После возвращения с фронта продолжал служить в различных провинциальных театрах, а затем решил перебраться в Москву: какое-то время актерствовал, но давно испытываемая им тяга к литературному творчеству, наконец, пересилила все остальные страсти. Вначале писал небольшие заметки в разных изданиях, а потом устроился репортером в «Московскую газету». Здесь, на первых порах, было очень непросто: «Трудный был этот год, год моей первой ученической работы. На мне лежала обязанность вести хронику происшествий,- должен знать все, что случилось в городе и окрестностях, и не прозевать ни одного убийства, ни одного большого пожара или крушения поезда». И Гиляровский действительно вскоре узнавал обо всех событиях буквально в ту же минуту, как они случались. Его широкая натура, умение ладить со всеми людьми, помогали завести знакомство с самыми различными людьми. Вскоре он становится «королем репортажа». За один репортаж его чуть было не арестовали - такого он наделал шуму. Речь шла о пожаре на фабрике Морозовых. Гиляровский переоделся рабочим и, сидя в пивных и трактирах, выпытывал истинные причины пожара - виновными оказались сами хозяева. Очерк вызвал переполох, Морозовы требовали ареста и высылки автора. С большим трудом ему удалось избежать неприятностей… Спустя некоторое время репортер узнал от своего информатора об ужасной железнодорожной катастрофе под Орлом - целый состав ушел в болото, ставшее могилой для тысяч людей. Информация о ней держалась в секрете, и корреспонденты к месту аварии не допускались. Но Гиляровский сумел пробраться в это страшное место, и «Московская газета» оказалась единственным изданием, рассказавшим о катастрофе...
Шло время, Гиляровский приобрел себе имя и печатался уже во многих изданиях. Но никогда он не сидел на месте. Он вполне оправдывал свое звание «короля репортеров». Не было в Москве ни одного угла, в котором не побывал бы Гиляровский. Трущобы, притоны, светские гостиные - везде он был своим. Но он искал творческий материал не только в Москве. Эпидемия холеры на Дону, террор в Албании, гоголевские места - Владимир Алексеевич успевал побывать везде и написать обо всем. Знание жизни, знакомство с обитателями городского дна, информированность обо всем. происходящем вокруг, сделало его московской достопримечательностью, знаменитым дядей Гиляем, как называли его друзья - самые известные художники, писатели, актеры. В его доме бывали Чехов, Куприн, Успенский, Бунин, Скиталец, Есенин, Станиславский, Немирович-Данченко, Качалов. И в то же время он дружил и с «пожарными, беговыми наездниками, жокеями и клоунами из цирка, европейскими знаменитостями и пропойцами Хитрова рынка. У него не было просто знакомых, у него были только приятели. Всегда и со всеми он был на ты»... Людей всегда тянуло к этому человеку, до старости сохранившему веселый нрав. Дядя Гиляй постоянно придумывал разнообразные забавы.
Вот как писал о них К.Паустовский: «Гиляровский был неистощим на мальчишеские выдумки. Однажды он придумал послать письмо в Австралию к какому-то вымышленному адресату, чтобы, получив это письмо обратно, судить по множеству почтовых штемпелей, какой удивительный и заманчивый путь прошло это письмо». О его физической силе, которой он тоже любил, как мальчишка, похвастаться, ходили легенды - до старости он мог сгибать пятаки, завязывать узлом кочергу…И в книгах, написанным дядей Гиляем, бросаются в глаза физическая и нравственная сила автора, его необыкновенная жизнь. «Москва и москвичи», «Мои скитания», «Записки москвича», «Люди театра», «Друзья и встречи» - каждая из них так много рассказывает и о самом Гиляровском и об его друзьях, о сотнях людей, встреченных им в жизни, о давно ушедшей от нас эпохе…
 
После революции, он, один из немногих осколков прошлого, остался на родине, потому что, дядю Гиляя, часть Москвы, невозможно было представить живущим где-нибудь на берегах Сены. И Гиляровский смог оставаться интересным и советским читателям. До самой смерти он писал статьи, книги…
В.А. Гиляровский похоронен на новодевичьем кладбище. И хотя после его смерти прошло уже почти 80 лет, а события, описанные в его книгах, происходили более 100 лет назад, произведения Гиляровского до сих пор не залеживаются на книжных полках…
Н.Трубиновская
01.03. 2011.
http://www.chronoton.ru/past/bio/gilyarovskiy
ВЛАДИМИР ГИЛЯРОВСКИЙ – ДАЛЬНИЙ РОДСТВЕННИК ЭРАСТА ФАНДОРИНА
Журналистская известность непрочная, а вот слава московского репортера В.Гиляровского пережила его самого уже на восемь десятков лет! И не только потому, что этот человек оставил несколько очень хороших книг – бытописаний Москвы начала ХХ в. Просто сама его жизнь была, словно увлекательный приключенческий роман! Недаром литературные критики замечают множество пересечений биографии Гиляровского с сюжетами исторических детективов Б.Акунина, и даже в самом сыщике Фандорине видят что-то от чудака Гиляя… Когда Станиславский с Немировичем-Данченко задумали ставить “На дне”, обратились за помощью к журналисту по прозвищу Гиляй, прославившемуся своими очерками о жизни трущоб, и тот повел их на экскурсию по московскому “дну” - на жуткую, разбойничью Хитровку. Взяли с собой художника Сомова, чтоб зарисовывал с натуры эскизы для декораций. Расположились в трактире “Каторга”. Кругом смрад, пьяный хохот, забубенный мат. Немирович со Станиславским с любопытством рассматривают публику. Сомов рисует, пристроившись у единственной керосиновой лампы, кое-как освещающей тесное помещение. Какой-то долговязый, косноязычный, лицо в оспинах, заглядывает через плечо и принимается скандалить: мол, неверно рисуешь! Другой – кривой на один глаз – тем временем берется за керосиновую лампу. Мощный Гиляровский молча подходит и бьет пудовым кулаком по голове сначала одного, потом другого. “Что вы делаете?”, - изумляется Станиславский. Но журналист не отвечает, а повернувшись к третьему мужику – коренастому, приземистому, с наглыми черными глазами, орет благим матом: “Болдоха, отступись! А то на всю “Каторгу” скажу, где твои тайники с золотишком!”.
На обратном пути Гиляровский объяснился: те двое, кого он вырубил ударом – Дылда и Ванька Лошадь – шестерки авторитетного фортового Болдохи. И по всему выходило, что собирались они “экскурсантов” грабить “в темную” - затем и лампу хотели потушить, а при свидетелях поостереглись, да и про тайники с золотишком, небось, засомневались: вдруг Гиляй и правда место знает? “Ну, Владимир Алексеевич, вы герой! По гроб жизни ваши должники”, - наперебой благодарили его Станиславский с Немировичем. “А должники, так позвали бы, черти, хоть раз в вашем театре сыграть! Ведь не позовете, а я ж по сцене ох как тоскую…”, - сокрушался герой - лучший проводник на Хитовку, отличный журналист, смелый и сильный человек, но, увы! -никудышный актер...
Актером Владимир Алексеевич сделался в 1871 г. в Тамбове. Там базарные торговцы стали бить за что-то гастролирующих актеров, а Гиляровский заступился. В благодарность был принят в труппу. Лет десять ездил по городам. Играл, к примеру, сумасшедшую барыню в “Грозе”. Свел знакомство с Мейерхольдом – когда сидел за кассира, а Мейерхольд пришел покупать билет и не взял сдачи с 25-рублевой ассигнации. Подружился с Чеховым – правда, не за кулисами, а в школе гимнастики и фехтования, из которой потом возникло Русское гимнастическое общество. Гиляй стал для Антона Павловича неисчерпаемым источником сюжетов. К примеру, рассказал как-то о собачке, сбежавшей в Тамбове от хозяев и попавшей в цирк, и родилась чеховская “Каштанка”. В другой раз поведал о живущем по соседству крестьянине Никите, который ворует на железной дороге гайки для грузил, и Чехов написал “Злоумышленника”. А уж сколько словечек и забористых выражений Гиляя вошли в знаменитую чеховскую записную книжку! “Человек ты талантливый, все рамки ломаешь, - говаривал Чехов другу. – Но на сцене не смотришься. Тебе бы писать!”. И в конце концов Гиляровский действительно стал писать. Оказалось, артистизм и в газетном деле необходим.
“Я как вор на ярмарке. Репортерское дело такое”, - бравировал новоиспеченный репортер “Московского листка” и “Русских ведомостей”, мастер маскировки и грима. Гиляровский мог, к примеру, облачиться в лохмотья, нарисовать на лице синяк и слиться с толпой хитрованцев. При этом он натуральнейшим образом косолапил, сплевывал сквозь зубы и сквернословил. В другой раз замаскируется под усача-пожарного – тут уж и шаг становился молодцеватый, и глаз горел бравой исполнительностью. Где только ему ни удавалось поймать ниточку очередного репортажа! В трактире, на улице, из случайных обрывков фраз… Как-то на балу у нефтяного короля Асадулаева услышал телефонный звонок из прихожей, не поленился ответить вместо куда-то запропастившейся горничной. Услышал: “Пригласите господина градоначальника”. Немного подождав, начальственно забасил: “Градоначальник у телефона”. Так он узнал, что на Лосином острове грабят банк и идет перестрелка.
В другой раз ужинал Гиляровский у друзей, среди гостей случился и К.И. Шестаков, управляющий Московско-Курской железной дорогой. Ему-то лакей и шепнул: мол, получена телеграмма, под Орлом страшное крушение. Гиляровский тут как тут – схватил шапку, и на улицу, за извозчиком. На вокзале нырнул под пустой состав, добрался незамеченным до министерского вагона, влез в окно и спрятался в уборной, прикрутив дверную ручку ремнем. И что? Хотело начальство замять дело о катастрофе, смухлевать с подсчетом жертв, да не вышло! “Московский листок” две недели получал точнейшую информацию с места событий. И все эти две недели Гиляровский – обросший, нечесаный, немытый – разбирал завалы, помогал, кому еще можно было помочь, вытаскивал трупы. Потом знакомый повез его куда-то помыться, отдохнуть. И только на утро Владимир Алексеевич узнал, что отдыхает и моется не где-нибудь а в Спасском-Лутовинове, в поместье самого Тургенева!
В 1896 году, в дни празднования коронации императора Николая, Гиляровский оказался в самом центре Ходынского поля, и единственный из журналистов легальных газет не побоялся описать происходящее: и сотни раздавленных в битве за бесплатные пироги, орехи, пряники. И праздник над трупами на другой день: хоры, оркестры, приемы. Но главным его козырем, его коньком, коронным номером, были журналистские расследования. К примеру, умер генерал Скобелев, и, якобы от естественных причин. Но поговаривали, что герой русско-турецкой войны, прозванный Белым генералом, на самом деле был отравлен собственной любовницей – некой Вандой. Гиляровский помчался разбираться в этом деле. Куда там сыскной полиции! Гиляй всегда знал гораздо больше. Как-то ночью ограбили Успенский собор Кремля. Ранним утром одновременно с полицией к месту прибыл вездесущий репортер и заявил: ведите сыскную собаку, вор еще в храме. И точно, богохульника удалось взять. Или еще случай – громилы похитили из фирмы Бордевиль несгараемый шкаф. Сыскная полиция тщетно металась в поисках каких-либо зацепок, а в “Русских ведомостях” уже появилась заметка, что шкаф надо искать в Егорьевском уезде, но он, увы, уже пуст. Как он проделывал такое – загадка! Известно только, что у Гиляя везде были свои люди. К примеру, брандмайор московской пожарной команды души в нем не чаял, и шел ради него на любые нарушения циркуляров, потому что сам был однажды спасен отважным журналистом, когда чуть не провалился на крыше горящего дома за Бутырской заставой. “Пожаришко так себе, на 15 строк и 75 копеек, зря 2 рубля лихачу отдал”, - сокрушался тогда Гиляровский. Видать, все же не зря!
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Пятница, 04 Май 2012, 12:32 | Сообщение # 2 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6950
Статус: Offline | 
У него просто страсть была такая – спасать и помогать. К примеру, идет он по улице и видит человека в сбитых ботинках, но при галстуке бантом и когда-то шегольской шляпе на грязных длинных волосах: “Кажется, актер!”. Подходит, протягивает руку: - Гиляровский…
- Как же… Как же… Слыхал.
Завязывается разговор, и через пять минут радужная бумажка перекочевывает из кармана Гиляровскго в карман бедолаги. “Любить человечество легко, трудно любить одного человека, тут нужно много силы, внимания, заботы, времени и, наконец, денег”, - утверждал Гиляй. Одно слово, великий оригинал! Кроме безмерной отзывчивости, Владимир Алексеевич славился на всю Москву еще двумя особенностями: великой силой и какой-то детской озорной шкодливостью. Журналист Дорошевич, к примеру, описывал знакомство с ним так: сидит он, Дорошевич (человек внушительно роста и веса) за собственным столом в редакции, и тут его кто-то сзади поднимает в воздух вместе с креслом. И басит: “Не бойся, сейчас тебя поставлю! Будем знакомы, я Гиляровский”. Как-то, выйдя из ресторана с большой компанией, бедовый репортер ухватился одной рукой за фонарь, а другой - за извозчичью пролетку, и лошадь не смогла сдвинуться с места. “Боже, что он выделывал! Лазал на деревья, ломал бревна, говорил не переставая. Не человек, курьерский поезд. Остановка пять минут. Буфет.”, - вспоминал Чехов. Сразу со всеми был на ты, демонстрировал мускулы, сгибал копейку, закручивал спиралью чайную ложку, шумно угощал табаком, показывал карточные фокусы. На открытии выставки “Ослиный хвост” Гиляровский походил-походил, покрякал, глядя на супрематистские полотна под названиями вроде “Голубое в зеленом”, а потом подкрался к одной картине и перевесил ее вверх ногами. И потом каждый день заходил смотреть, не исправил ли кто “кощунства”. Иногда встречал у картины автора, но даже тот так до конца выставки ничего и не заметил. Шуточки и экспромты Владимира Алексеевича мгновенно разлетались по Москве. К примеру, в ресторане, за стаканом вина, ему задают тему: “Урядник и море”. Он тут же пишет: “Синее море, волнуясь, шумит. У синего моря урядник стоит. И злоба урядника гложет, что шума унять он не может”. Его считали талантливым самородком из народа, и он всячески поддерживал этот миф, хотя на самом деле все было не совсем так.
Он был сыном чиновника губернского правления, и до некоторых пор жил, как все мальчики его круга. Вот только шалил много. Но с кем не бывает! Из гимназии не выгоняли, и слава Богу! В конце концов Володины предки тоже славились вольнодумством. Его дед по материнской линии – казак Петро Иванович Усатый, в любую погоду носивший черкесскую косматую папаху и свитку (“такую широкую, что ею можно было покрыть лошадь с ногами и головой” – вспоминал Гиляровский) несмотря на то, что служил управляющим в имении графа Олсуфьева, крепостного права не признавал, и за все время своего управления никого никогда не наказал телесно и не отдал без очереди в солдаты. А отец Гиляровского водил дружбу с масонами, почитывал запрещенного Рылеева и долгие годы прятал у себя в доме беглого матроса Китаева, который стал для маленького Володи чем-то вроде гувернера, а попросту – дядькой. Китаев научил мальчика никогда не врать, но всегда помалкивать, скакать верхом, лазать по деревьям, плавать, стрелять, ходить на медведя с рогатиной и побеждать любого противника в кулачном бою. А на 13-ом году жизни Володя , зачитывавшийся Чернышевским и Некрасовым - взял да и выкинул совершенно немыслимый фокус: ушел из родного дома, и вообще из города Вологды пешком, на Волгу, в Ярославль, оставив отцу записку “Буду работать бурлаком”. И, действительно, добрался, и был принят в ватагу по документам одного умершего от холеры бурлака. Через месяц сын титулярного советника накачал мускулатуру, загорел так, что стал чернее араба, научился мастерски играть в орлянку и за неутомимость заслужил прозвище Бешеный: на отдыхе, когда даже матерые бурлаки сидели в тенечке, набираясь сил, то на руках ходил, то на сосну влезал, а то и переплывал Волгу-матушку в два конца! “Да еще переборол всех с учетом уроков Китаева. Огромный эффект производило, когда я гнул на глазах монету” -
вспоминал Гиляровский.
А через несколько недель его отыскал отец, сказал: “Поехали!”. “Папа, я только зайду на постоялый двор, возьму вещи и заработанную сотню”. - “К черту вещи, к черту сотню. Оставь ее товарищам на пропой души. Поехали, говорят тебе! Я договорился, послужишь год-два в полку, потом тебя возьмут в московское юнкерское училище”. Но вернуть Володю на подобающий дворянскому сыну путь так и не удалось - видно, у судьбы были на мальчика иные виды. Иначе как объяснить тот причудливый случай, из-за которого он вылетел из лефортовского училища? Часы увольнительных юнкера любили проводить в Лефортовском парке: расстилали шинели под деревьями, пили водку. Однажды 15-й Гиляровский нашел там в высокой траве новорожденного младенца-подкидыша. Что делать? Нести в воспитательный дом некогда – увольнительная истекает через несколько минут. Бросить жалко. Так и появился в училище, левой рукой прижимая к себе ребеночка, а правой отдавая честь: “Юнкер Гиляровский из отпуска прибыл!” Скандал вышел прегромкий, и Владимира отчислили от греха подальше в полк. А, собственно, за что? Гиляровский почувствовал себя оскорбленным и сбежал, сменяв на рынке мундир на старое потрепанное пальто и видавшее виды кепи. Так сын титулярного советника сделался настоящим бродягой. Где-то колол дрова, где-то служил пожарным. Поднимался на Эльбрус, работал на белильном заводе, бывало, воровал в трактирах. Однажды поздним вечером, сильно замерзнув, попросился ночевать в небогатый дом. Не пустили, но Гиляровский заметил в сенях неработающие часы. Назвался часовщиком, обещал починить, но только не при лучине, а при дневном свете. А наутро тихо ушел, пока хозяева спали.
В Казани он столкнулся с убегающим от полиции человеком, и был по ошибке арестован вместо него и обвинен в распространении прокламаций. Ночью выломал решетку и бежал. По дороге нашел кошелек с 25 рублями, купил билет на пароход и там в буфете ложками ел белужью икру. И свел полезное знакомство – с донским заводчиком золотых персидских жеребцов. Поехал с ним в степь, сделался лучшим табунщиком. Просто покупатели лошадей и предположить не могли¸ что крепкий загорелый парень, ловко владеющий арканом, отлично понимает по-французски и пересказывает все их разговоры хозяину. Работа хорошая, жизнь привольная и сытая. Но и с Дона пришлось уйти - покупать лошадей приехал жандармский полковник из Казани – тот самый, от которого Гиляровский сбежал через окошко. Взять успел только свитку да 100 рублей, завалявшихся в кармане. Но не накопленное оставлять было жаль, а пятнадцатилетнююн казачку Женю, с которой Владимир едва ли успел перемолвиться двумя-тремя фразами. Женя была первой женщиной, на которую заглядывался Гиляровский за недолгие, но весьма насыщенные восемнадцать лет жизни. Сам он об этом предмете писал так: “В гимназии женщины для меня были “бабье”. Презирал гимназистов, бегающих на свидания. В бурлаках мы и в глаза не видели женщин. В полку видели только гулящих девок по трактирам, которых юнкера просто боялись, наслушавшись увещеваний полкового доктора Глебова”.
Актриса Гаевская - несостоявшаяся невеста Гиляровского. 1873
Во второй раз Гиляровский почувствовал сердечное волнение уже в актерах, в Воронеже - служила у них в труппе такая Гаевская: красивая, изящная, их хорошей семьи. Однажды актер Симонов попытался ее обнять – Владимир надрал обидчику уши. Стал провожать ее, сам принарядился: завел пиджак и фетровую шляпу. Вот, собственно, и весь роман. Впрочем, на этот раз помешала русско-турецкая война: Гиляровский ушел добровольцем. Воевал с азартом. “Каждую ночь в секретах, или часового надо бесшумно снять и доставить для допроса… Веселое дело, как охота, только пожутче. Заключили мир. Но только в сентябре 1878 г. я получил отставку, так как башибузуки наводняли горы. Ползать за ними по скалам, лесным трущобам занятие было интереснее, чем война” - вспоминал Гиляй. Однажды в каком-то бою в качестве трофея ему достался брошенный турком белый плащ с широкой коричневой полосой. После войны в этом плаще приятель Гиляровского актер Далматов играл в Пензе Отелло. Демобилизовавшись, помчался в Воронеж к Гаевской. Они переписывались всю войну, и в дни, когда в отрядную канцелярию приходила почта, Владимир не мог утерпеть и бегал за письмом напрямую, чуть ли не через турецкую цепь. И вот долгожданная встреча “С вокзала бегу на репетицию в театр. Ее вызывают ко мне. Выходит знакомая худенькая фигурка. Конфузливо подходит. Посмотрели мы друг на друга, разговор как-то не клеился. Нас выручил окрик со сцены, позвавший ее. И переписка прекратилась. Впоследствии я узнал, что, когда я заезжал к ней в Воронеж, она была невестой”.
Жена В.Гиляровского Мария Ивановна. 1896
Хорошо, хоть, третья попытка удалась. Мария Ивановна Мурзина, бесприданница-сирота, увлекавшаяся любительским театром – спокойная, терпеливая, надежная, с венком из колосьев и цветов на густой русой косе. Она встретилась Гиляровскому в 1879-ом в Пензе, когда ему был 21 год, а ей 18. “Поручаю тебе, дорогая, мою жизнь и суровую долю. И мечты, и надежды, и силы и мою непокорную волю. Все отдам я тебе не жалея, Что дано мне судьбою на долю. Не отдам только воли я даром – Заплати мне любовью за волю”, - сочинил ей в альбом Гиляй.
Любовью она ему платила до самой смерти, но воли взамен не отнимала. Хотя, конечно, оседлая жизнь началась у Гиляя только в связи с женитьбой. Решено было ехать в Москву. Там очень скоро он стал журналистом, сняли приличную квартиру в Столешниковом переулке, и прожили там более 50 лет.
 
Интерьер квартиры В.А. Гиляровского в Столешниках. Мемориальная доска на доме в Столешниковом пер.
Бедой в доме были ложки – Гиляй сворачивал их винтом, развлекая вечные толпы гостей. Мария Ивановна заказывала для своей кухни у посудных дел мастеров какие-то неохватные кастрюли, гигантские чаны, небывалые сковороды.
Кроме приличных гостей вроде Чехова, Шаляпина, Станиславского в доме Гиляя не переводились и сомнительные. Одна из восьми комнат специально предназначалась для встречи с обитателями трущоб. Жена сокрушалась: “Ну кто ж хитрованцев в дом пускает! Ведь зарежут когда-нибудь!”. Зарезать не зарезали, а вот заразить – заразили. Сначала у самого Владимира Алексеевича пошла рожа на голове, сопровождавшаяся страшным жаром. Потом и того хуже – полуторогодовалый сын слег в скарлатине, а следом няня дочки заболела сыпным тифом - вошь, конечно, вела свой род тоже с Хитрова рынка... К счастью, все домочадцы остались живы, но близкое знакомство с московским “дном” все равно обернулось для Гиляровского большими муками. В один прекрасный день он решил опубликовать свои хитровские очерки в виде книги, и назвал ее “Трущобные люди”. Печатать пришлось за свой счет. Но в последний момент тираж был изъят из типографии и сожжен в полицейской части. Когда Владимир Алексеевич стал жаловаться Чехову, тот объяснил: - Ну, конечно, нецензурно. Ты бы , хоть, мне показал, что печатать хочешь. Можно было бы что-нибудь сделать. А то уж одно название - “Трущобные люди” - напугало цензуру. Ну и дальше заглавия: “Человек и собака”, “Обреченные”, “Каторга”. Да разве это теперь возможно?”
- Но ведь все эти очерки были раньше напечатаны!
- В отдельности могли проскочить и заглавия и очерки, а когда все вместе собрано, действительно получается впечатление беспросветное...
Гиляровский обиделся – конечно, не на Чехова, а на государство, да так крепко, что, едва выплатив долг типографии, совсем исчез из Москвы. Даже жена толком не знала, где он. Это, впрочем, случалось с Гиляем не раз – утром уходил на службу в газету, и не возвращался неделями. На этот раз он объявился только через два месяца, на Балканах, в Сербии. Разоблачал тамошнего короля Милана, подстроившего в политических целях покушение на самого себя.
После революции, в 20-х годах, Гиляровский все же напечатал свою книгу, и даже написал еще несколько: “Москва и москвичи”, “Мои скитания”, “Записки москвича”. Но это уже не были злободневные очерки, а лишь воспоминания с привкусом ностальгии. Ведь ни экзотической Хитровки, ни брандмейстерских команд, ни петухов в Столешниках, ни двухэтажных империалов, ни гамаш – словом, всего того, что наполняло его книги, уже не было и в помине. Все вокруг стремительно менялось – все, кроме самого Гиляровского. И в старости он выглядел картинно: атаманский чих и ребяческий хохоток. Паустовский вспоминает, что приходя в редакцию, старик Гиляй шумел, добродушно ругал всех без разбору молокососами, поднимал в воздух щуплого А.Фадеева вместе с таким же щуплым Б.Губером. После 1926 г. он плохо слышал, потому что простудился, спустившись под землю на Неглинке, готовя статью в “Вечерней Москве”. “Меньше буду слышать глупостей”, - не унывал Гиляй. Потом простуда дала кровоизлияние в глаз и пришлось удалить его. “Сколько было силищи, - загрустил Владимир Алексеевич. - Думал, памятник Минину и Пожарскому раньше развалится”… Под конец жизни Гиляй часто показывая на шкаф: “В нем хранится давнишняя бутылка замечательного шампанского “Аи”. Я берегу ее на торжественный случай. Когда мне станет еще хуже, я соберу всех друзей, сам открою спрятанную бутылку, налью каждому по бокалу шампанского, скажу каждому по экспромту и с поднятым искристым бокалом весело, радостно сойду на нет. Довольно было пожито!”. Не успел. 2 октября 1935 г. 78-него Гиляровского не стало.
За два года до этого, летом 1933-го дачу к Гиляровским ворвались грабители. Согнали домашних в одну комнату и заперли на замок. Владимира Алексеевича дома не было, он гулял. Возвращаясь к завтраку, увидел около дома человека с финкой в руках. Насупил седые брови: “Убери!”. Как ни странно, бандит повиновался. В 76, да еще полуслепым, не повоюешь. Гиляровский попытался, как когда-то на Хитровке, поговорить с грабителями, представился писателем, защитником хитрованцев. Те ответили равнодушно: “У каждого своя работа”. Забрали из дома все, даже спички. Людей, к счастью, не тронули. На другой день шайка была арестована и Гиляровский, узнав, где содержаться его обидчики, потребовал свидания, угостил табачком, передал теплые вещи. Уже из лагеря, грабители прислали ему письмо с извинениями за причиненное “беспокойство”. А в конце приписка: “Может статься, пожевать пришлете”. Владимир Алексеевич послал. Такой уж души был человек. Закоренелый идеалист. Говорил: “Если с ними по-человечески, может быть, выйдут из тюрьмы людьми”.
Ирина Лыкова
http://kymiry-xx-veka.narod.ru/gilyarovski/gilyarovski.htm
К 160 летию со дня рождения В.А. Гиляровского
НЕИЗВЕСТНЫЕ ФАКТЫ О «КОРОЛЕ РЕПОРТЕРОВ»
Большинство из нас знает Гиляровского лишь как неутомимого «сталкера» дореволюционных трущоб, но есть факты из его биографии, которые известны не всем его почитателям.
• Владимир Алексеевич отличался огромной силой. Однажды, заехав в гости к отцу, он шутки ради завязал узлом кочергу. Старик отец рассердился и… развязал ее. Как-то раз, не застав дома знакомого, дядя Гиляй, вместо того чтобы оставить прислуге визитную карточку, подобрал стоявшую возле печки в прихожей кочергу и скрутил ее узлом. Хозяева прекрасно поняли, кто заходил в их отсутствие. Дома за столом Гиляровский, задумавшись, машинально скручивал штопором чайные ложечки.
• Гиляровский участвовал в русско-турецкой войне 1877–1878 годов, был «пластуном» (разведчиком) на Кавказском фронте. В 1902 г. его приглашали на торжества в Болгарию в честь 25-летия боев на Шипке. Вернувшись в Россию, он написал книгу «Шипка прежде и теперь».
• Гиляровский позировал Репину для картины «Запорожцы» - с него нарисован толстый казак в красной свитке и белой папахе, что хохочет справа от стола. Скульптор Н.Андреев лепил с него Тараса Бульбу для барельефа, украшающего памятник Гоголю (открыт в 1909 г.).
• Время от времени Владимир Алексеевич сотрудничал с «Вечеркой». Именно для нее дядя Гиляй сделал репортаж «По старой Москве» (опубликован 2 марта 1925 г.), который весьма дорого ему обошелся. Гуляя по центру, он увидел, что ведутся работы по очистке русла Неглинки. Тут же сбросил шубу и в одном пиджаке спустился в промозглый подземный коллектор - делать репортаж из клоаки. Там «король репортеров» жестоко простудился и в результате навсегда оглох на левое ухо.
Эту публикацию разыскали и воспроизвели в книге «Печатались в «Вечерке», изданной в 1973 г. к 50-летнему юбилею газеты.
Первая статья попалась в номере от 3 марта 1924 г. В заметке «Из прошлого Зоологического сада» рассказывалось, как в 1880-е годы слон взбесился и разнес полицейскую будку. Эта статья впоследствии вошла в книгу Гиляровского «Москва газетная».
 
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Пятница, 18 Май 2012, 00:08 | Сообщение # 3 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6950
Статус: Offline | А вот следующая находка - статья «Последняя Троя» (28 апреля 1925 г.) - никогда не перепечатывалась.
 
ПОСЛЕДНЯЯ "ТРОЯ": ЗАКРЫТИЕ "ЭРМИТАЖА"
(Пунктуация оригинала сохранена)
Где прежде пировали
Троянские цари,
Там в наши времена
Жнецы и косари.
Пала последняя «Священная Троя» старой барско-купеческой Москвы - закрылся «Эрмитаж». И над подъездом скромного с виду здания на Трубной площади красуется вывеска: Московский Дом Крестьянина МСР и КД (Московского совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов)
Нет больше Эрмитажа, открытого в конце 50-х годов прошлого века для пресыщенного барства французом Оливье. «Эрмитаж» постепенно вырождался из барского в купеческий и в последние годы превратился в роскошный притон разврата. Открывающийся в нем Дом крестьянина будет наглядной школой для приезжающего крестьянства. Все в нем будет просто и показательно. Здесь крестьянину покажут образцовую столовую, его познакомят с приготовлением самого дешевого и питательного обеда. В общежитии он увидит чистоту и порядок, которые наведут его на мысль почистить и свое собственное жилище. К его услугам будет юридическая консультация по всем вопросам, справочный стол, показательная изба-читальня. В главном зале ресторана будет сцена. Тут будут спектакли, лекции, диспуты. Будет устроена центральная станция «Радио», сельскохозяйственный музей.
Открытие дома предполагается в конце мая. Общежитие уже оборудовано в бывших номерах «Эрмитажа». Таково настоящее и грядущее б. Эрмитажа.
Для более яркого оттенения оздоровительных процессов нашей современной жизни поучительно вспомнить прошлое этого «заведения», когда-то гремевшего на всю веселяющуюся Россию
…Бесшумно движется седой слуга в ослепительно-белой рубашке, перехваченной шелковым поясом. Он несет в специальной корзинке лежащую бутылку, обросшую пылью и мохом, и водружает ее на стол, уставленный дорогим севрским фарфором, хрусталем и сверкающим екатерининским серебром. Как из земли вырастает в изящном фраке француз Мариус, ученик самого основателя «Эрмитажа» знаменитого Оливье: - Кло де вужо 55-го года!
Особым штопором, приподняв осторожно горлышко, он вынимает почерневшую пробку и подает ее гостям. Поочередно, издавая одобрительные звуки, ее нюхают знатоки-гурманы, рассматривают налет. Слегка наклонив горлышко, Мариус разливает в хрустальные бокалы полувековое бургонское вино с его вкусно-затхлым ароматом.
■ С конца 80-х годов «полезли» в «Эрмитаж» московские иностранцы-коммерсанты, а там и русское именитое купечество, только что сменившее родительские сибирки и сапоги бутылками - на смокинги.
■ Позднее пошел в «Эрмитаж» и разночинец. Устраивали обеды «Русская мысль» и «Русские ведомости», где профессора и сотрудники пировали вовсю, но где самым дорогим вином было только шампанское. На эти обеды приезжали из Питера Н.Михайловский, Ковалевский и Г.Успенский. А народники Златовратский и Нефедов даже на этих обедах не изменяли себе: они ставили перед собой графин водки и закусывали солеными огурцами и капустой. Но один день в году, 12 января (по старому стилю), «Эрмитаж» был «демократичен».
Накануне убиралась вся посуда и обстановка. Штофная мебель заменялась венскими стульями и скамьями, со столов снимались скатерти, пол усыпался опилками. Это был Татьянин день - студенческий праздник. И с полудня до поздней ночи стоял в чопорном зале дым коромыслом. Студенты пели, говорили речи, заливали пол пивом.
■ В белом зале давались большие обеды, банкеты, а иногда справлялись богатые купеческие свадьбы на сотни персон. В кабинетах были разгул и пьянство втихомолку. Модным был красный кабинет, обитый штофной материей, которой цены не было. Этот кабинет был замечателен тем, что в нем московские купцы съели ученую свинью. В конце 80-х в цирке Соломонского был блестящий клоун, предшественник Дурова, Танти, выдрессировавший огромную свинью. И взбрело в голову трем купеческим завсегдатаям «Эрмитажа» и цирка: - Съесть ученую свинью!
Обратились к Танти с просьбой продать им свинью, давали тысячу, две, три за нее. И вот на третий день эти купцы делают обед в «Эрмитаже». Приглашают Соломонского с женой, лучших артистов и, между прочим, Танти, в красный кабинет. Ужин состоял главным образом из свинины, приготовленной в разных видах. Когда все перепились, инициатор говорит речь и заявляет, что с сегодняшнего вечера все присутствовавшие на обеде будут самыми умными в Москве, так как они - Съели ученую свинью!
А через день на арене появился клоун Танти со своей ученой свиньей…Сборы пошли еще лучше, потому что всю эту историю описал «Московский листок», а Танти заявил, что продал купцам другую свинью, которую купил в Охотном ряду, что подтвердили и свидетели…
В тот же год 4 июня вышел очерк «Сухаревка», который потом стал одной из глав «Москвы и москвичей».
 
13 ноября 1931 г., после шестилетнего перерыва, вышла статья «На моих глазах», о прошлом и настоящем Садовой улицы. Она тоже вошла в «Москву и москвичи».
 
А 4 апреля 1932 г. - снова эксклюзив. В те дни столица переживала наводнение, и Гиляровский в статье «Москва-река в 1886 и 1908 годах» рассказал о катастрофических половодьях прошлых лет.
МОСКВА-РЕКА В 1886 И 1908 ГОДАХ
В № 83 «Русских ведомостей» от 24 марта 1885 г. напечатано: «За последние два дня в Москве-реке прибыло воды около полуаршина. Более точных сведений о прибытии воды сообщить невозможно, так как нижняя часть водомера на устое Большого Каменного моста и на иордани против Храма Христа Спасителя с прошлого водополья сплошь покрыты грязью и ничего разобрать нельзя».
 
Так в те времена Городская Дума думала о нуждах города в общем, а в частности, о наводнениях. С 60-х годов особо крупных наводнений не было, экстренных мер Думе принимать не приходилось, и предоставлено было самим жителям спасаться от наводнения, как кто может. Жители заливаемых местностей сами заблаговременно перебирались из своей квартиры на время паводка к знакомым, родным и соседям, а потом возвращались домой до следующей весны. Так шли десятки лет, и десятки лет дни паводков были любимым весенним гуляньем для зажиточных москвичей. Все мосты и набережные наполнялись с утра и до ночи. Любовались, как с грохотом рушатся, наползая друг на друга и на каменные устои, огромные льдины, как на льдинах дрейфуют разные живые существа, то корова с бабой плывет. Замирает сердце у зрителей, как невольные путешественники минуют устои Каменного моста. Их перенимают матросы спасательной станции уже где-нибудь за Москворецким мостом. Раз слепой старик сидел на льдине, поднимая незрячие глаза на шум публики. Он уже миновал Дорогомиловский и Крымский мосты, и зрители с мостов бросали ему пироги и булки, но он их не видел. Только вороны вились над льдиной, хватая добычу. И лишь у Бабьегородской плотины удалось спасти старика матросам спасательной станции. То двух ребят пронесло, то собаку, но больше всех имел успех у публики заяц на маленькой льдине. Его видели со всех мостов, кричали, улюлюкали, пугали бедного зверька… Его видела вся Москва и долго говорила об этом: - Это было в том году, когда заяц плыл! Через пять лет вспоминали.
Но грянуло наводнение 1886 г., повторившееся с той же силой в 1908-ом. Наводнение 1886 года было совершенно неожиданно и застало Москву врасплох, совершенно неподготовленную. Гулянье обратилось в ужас. - Ноев потоп! – шептали старики. В памяти москвичей остались и навсегда останутся ряд картин наводнения. Дорогомилово представляло собой озеро. Над ним - огромная каменная труба, о которую плещут волны. Торчат крыши двухэтажных домов, и на крышах- жизнь.
Обыватели годами привыкли, что низенькие полуподвальные этажи ежегодно погружались в воду, и жильцы на время перебирались во второй, к хозяевам, со своим скарбом. Так и в этом году, как только начала прибывать вода, пошли наверх. А вечером вдруг из-под пола в щели побежали струйки. Пол залило. А там и половицы захлябали. Переполох… Перебираются на чердак. После полуночи вода смочила сухую чердачную землю. Под ногами жидкая грязь… Вода поднимается под крышу. А на улице - ливень, буря… Кричать о помощи? Никто не услышит. О дежурных лодках тогда и не слыхали. А кругом окиян-море! Примера не было. Кто знал? Волнуются хозяева дома… А жидкая грязь уже по колено. Детей посадили на сундуки. На счастье дождь перестал. Занялась заря. Стало тихо. Яркое солнце освещает новые картины. Крыши домов усеяны людьми. Плачут дети. Устраиваются люди, рискуя свалиться в воду на крутой крыше. Сидят, лежат, висят!.. Некоторые перекинули веревки или полотенца поперек гребня и держатся за концы - один на одной стороне, другой на другой, противовес друг другу. А на слуховом окне, единственном месте, где можно сесть, - женщина кормит грудью ребенка…Ждут помощи. Их увидали. К ним подплывают «мартышки». Это охотники на своих душегубках, промышляющие ловлей обломков, досок, бревен, всего, что несет вода, что годится на топливо. Когда-то еще думские лодки придут!.. Много бед натворило нежданное наводнение 1886 года, но не послужило оно на пользу Думе. (никакой канализации тогда не было).
С той поры свалки нечистот под видом «чистого снега» на поемных (заливных, находящихся в пойме) пустырях по берегу Москвы-реки укоренились. Самая огромная из береговых свалок до самой революции была там, где теперь раскинулся роскошный парк культуры и отдыха.
В том же году 22 ноября вышла еще одна статья - «Драматурги». Она известна как глава из «Москвы и москвичей» (про «литературных негров», которые переделывали французские пьесы).
10 июля 1933 г. была опубликована статья В.Соболева «Не Москва ль за нами?», посвященная выходу «Москвы и москвичей». Журналист побывал у дяди Гиляя в гостях.
«Где новая Москва в литературе? - спрашивает Гиляровский и приставляет к тугому уху ладонь, приготовившись слушать. - Говорят, послеоктябрьские пятнадцать лет… равны пятидесяти дореволюционным. Отрицаю! Чепуха! Двум столетиям дореволюционным равны они…»
Больше имя Гиляровского не встречалось вплоть до 2 октября 1935 г. (№ 3556) - в тот день был опубликован его некролог. Итого, за 12 лет «король репортеров» опубликовал в «Вечерке» 7 статей.
■ В.Гиляровский всегда указывал в документах, что родился в 1853-м. Однако в 2003 г. вологодские краеведы выяснили, что на самом деле - в 1855-м. Но отменять намеченные на 2003 год торжества по случаю 150-летия писателя было уже поздно...
М.Раевская
http://vm.ru/news....69.html
http://www.vm.ru/news....23.html
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Четверг, 10 Дек 2020, 20:59 | Сообщение # 4 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6950
Статус: Offline | Каждой эпохе нужен свой Гиляровский, да не каждой он достается...(Игорь Сухих)
К 165-летию Владимира Гиляровского
Его называли "королем репортажа" - самого скоропортящегося жанра журналистики, но эти репортажи с удовольствием читают и спустя больше ста лет.
«Ты - курьерский поезд», - сказал однажды Чехов В.Гиляровскому, тонко подметив оперативность, необыкновенно высокий ритм жизни и главное - вездесущность в то время уже известного всей Москве репортёра. Да и сам Владимир Алексеевич в воспоминаниях подтвердил мысль Чехова: «И так проходила в этих непрерывных метаниях вся жизнь - без остановки на одном месте. Все свои, все друзья, хотя я не принадлежал ни к одной компании, ни к одной партии».
Впрочем, нельзя сказать, что в его жизни не было остановок. Они были. В ситуациях значимых, требовавших наблюдения и исследования. Так, в августе 1883-го, возвращаясь ночью от художника П.Яковлева, он увидел двух разбойников, которые несли пьяного ограбленного человека. Гиляровский достал из кармана полицейский свисток, который всегда носил с собой, и дал три свистка. Разбойники бросили человека и убежали. На свист мгновенно отреагировали дворник и городовой. О происшествии стало известно в полицейском участке. А репортёр решил исследовать трущобы Грачёвки, где и произошло всё это. Нюансы, детали жизни всегда его волновали. Он изображал действительность так же многогранно, как её видел. Когда они с Глебом Успенским шли по Хитровке, их остановил оборванец и протянул руку за подаянием. «Мелочи нет, ступай в лавочку, купи за пятак папирос, принеси сдачу, и я тебе дам на ночлег», - сказал Гиляровский нищему. Как же потешался Успенский над другом: мол, так он и принесёт тебе сдачу. А дальше «...не успел он ещё как следует нахохотаться, как зашлёпали по лужам шаги, и мой посланный, задыхаясь, вырос перед нами и открыл громадную чёрную руку, на которой лежали папиросы, медь и сверкало серебро», - рассказал об этом эпизоде Гиляровский в книге «Москва и москвичи». «Чудаки господа! Нешто я украду, коли поверили?» - бродяги, нищие, воры, казалось бы, самые пропащие люди тоже умеют быть честными.
Чтобы исследовать изнанку жизни, погрузиться в мир трущобных людей, надо было войти им в доверие. И Гиляровский блестяще сумел это сделать. Никто не удивлялся появлению «чужака» в среде обитателей трущоб. Там его попросту называли «газетчик», который в то время писал очерк за очерком, жертвуя своим здоровьем, а порой и здоровьем семьи: «...приходилось слоняться по Аржановке и Хитровке. Там я заразился: у меня началась рожа на голове и лице, температура поднялась выше сорока градусов. Мой полуторагодовалый сын лежал в скарлатине, должно быть, и её я тоже принес из трущоб... вошь я занес, конечно, тоже с Хитрова рынка».
Получать нужные для прессы сведения Гиляровскому помогала грамотная работа с источниками информации. Когда надо было получить новости от других людей, он знал, к кому обратиться, как начать разговор. «Капитан , я сейчас получил сведения, что сегодня ночью нашли убитого на Цветном бульваре», - обращался он к приставу Ларепланду («Ночь на Цветном бульваре»). Пристав тут же, после одной только фразы, рассказывал ему о ночных событиях. Секрет столь быстрого ответа Гиляровский объяснял вот чем: «Я с ним был хорошо знаком и не раз получал от него сведения для газет. У него была одна слабость. Бывший кантонист, десятки лет прослужил в московской полиции, получил чин коллежского асессора и был счастлив, когда его называли капитаном , хотя носил погоны гражданского ведомства».
Немаловажную роль в его журналистской деятельности играло изучение документов. Они не раз помогали ему дополнить собственные наблюдения и создать полные объективных сведений тексты. Так, используя протокол санитарного осмотра, он знакомит читателей с жуткой картиной, которую представлял собой Охотный ряд 80-х годов XIX в.: «...помет не вывозится, всюду запёкшаяся кровь, которою пропитаны стены лавок, не окрашенных, как бы следовало по санитарным условиям, масляною краскою; по углам на полу всюду разбросан сор, перья, рогожа, мочала... колоды для рубки мяса избиты и содержатся неопрятно».
Когда Гиляровский работал над воспоминаниями о Толстом, ему удалось найти человека, который помнил писателя молодым, когда тот жил в Старогладовской станице. «И вот его-то рассказы я вполне точно и передаю здесь», - писал Гиляровский в очерке «Старогладовцы». Благодаря воспоминаниям очевидца Лев Николаевич открывается перед читателями совсем с другой стороны:
«Помню я, у Толстого в конюшне были хорошие лошади - гнедая и чалая. Выведут, разгорячат лошадь, а он вскочит на неё и скачет по станице... Лихой джигит был. Только ведь потому все и обращали внимание на Толстого, что он джигит был да с дядей Епишкой дружил, а то разве знал кто, что он такой будет после!»
А что, казалось бы, интересного о жизни простого булочника Филиппова можно рассказать читателям? Но под пером репортёра Филиппов становится ярким персонажем, сумевшим вывернуться из непростой ситуации. И всё благодаря своей необычайной находчивости. Генерал-губернатор Закревский завтракал горячими сайками. Вдруг он обнаружил в одной из них таракана. «Подать сюда булочника Филиппова!» - закричал генерал-губернатор слугам. На вопрос, почему в сайке, которая была испечена в его булочной, оказался таракан, Филиппов ответил: «Это изюминка-с!» и съел кусок с тараканом. Потом «бегом вбежал в пекарню Филиппов, схватил решето изюма да в саечное тесто, к великому ужасу пекарей, и ввалил. Через час Филиппов угощал Закревского сайками с изюмом, а через день от покупателей отбою не было». Такова история появления саек с изюмом, изложенная на страницах всё той же книги «Москва и москвичи».
Художники, булочники, парикмахеры, студенты, купцы, игроки - Гиляровский изображает весь социальный срез Москвы рубежа XIX–XX веков. Показывает саму жизнь. Разную. У кого-то изломанную и искалеченную. Например, у трущобных людей, о которых до него никто не писал так подробно, так всесторонне. Творческим итогом, вместившим пятнадцать рассказов о жизни в трущобах, стала книга «Трущобные люди». Это была первая книга Гиляровского. И она была арестована. За что? «Там описание трущоб в самых мрачных тонах, там, наконец, выведены вами военные в неприглядном и оскорбительном виде. Бродяги какие-то... Мрак непроглядный...» - ответили в цензурном комитете. «Там правда!» - возразил Гиляровский. «Вот за правду и запретили», - сказал помощник начальника главного управления Адикаевский. Владимир Алексеевич был подавлен. «Сожгли мою книгу, и как будто руки отшибло писать беллетристику. Я весь отдался репортёрству, изредка, впрочем, писал стихи и рассказы, но далеко уже не с тем жаром, как прежде».
И разве мог сохраниться прежний пыл в работе, если он сам лично ездил смотреть, как сжигали его книгу? Он успел вытащить из огня лишь титульный лист и семь страниц текста... И несмотря на это, Гиляровский не опустил руки и, пусть «не с тем жаром», как раньше, продолжал кропотливо работать: «Славы у меня было много, а денег ни копья. Долги душили. Я усиленно работал, кроме „Русских ведомостей“, под всевозможными псевдонимами всюду: и стихи, и проза, и подписи для карикатур». В итоге, уже позже, напечатанные книги. «Забытая тетрадь», «Москва и москвичи», «Мои скитания», «Друзья и встречи», «Люди театра». И кроме этого, работа в качестве корреспондента в изданиях «Московский листок», «Известия», «Вечерняя Москва», «Журнал спорта». Всё это требовало здоровья и выносливости, но их у Гиляровского было с избытком. «Милый дядя Гиляй, твои „Люди четвертого измерения“ великолепны, я читал и всё время смеялся. Молодец дядя! После 20 апреля буду в Москве. Крепко жму твою ручищу», - писал Чехов в письме от 23 марта 1900 г., намекая на всю ту же физическую мощь своего друга, который настолько силён, что выходил без ружья охотиться на волков. Но для работы в столичной прессе нужнее были силы моральные, и этим Гиляровский мог поистине гордиться. «Но вот мелькнул красный диск, вдали слышится свисток паровоза и сразу переносит от мира и покоя беззаботной степи в безалаберную суету столицы, где приходится быть осторожнее, чем здесь, в этой дикой пустыне, между степными волками и вооруженными жителями... Лишнее слово, иногда лишний стакан вина, неосторожное движение - и погиб скорее, чем в глухой ногайской степи...» - писал он, однажды возвращаясь с охоты.
Успенский называл Гиляровского Стенькой Разиным, Брюсов - степным орлом. Но пожалуй, точнее всего был Чехов: «Знаешь, Гиляй, пробовал я тебя описывать, да ничего не выходит. Не укладываешься ты, все рамки ломаешь. Тебе бы родиться триста лет назад или, может быть, лет сто вперед. Не нашего ты века». И продолжал: «Моя степь - не твоя степь. Ведь ты же опоздал родиться на триста лет... В те времена ты бы ватаги буйные по степи водил, и весело б тебе было. Опоздал родиться». Но даже тот век, в котором он родился, точнее, не век, а «грань двух столетий, перелом двух миров», Гиляровский сумел изобразить мастерски.
  
Малая Дмитровка. Московские пожарные. В чайной
  
Чистильщик сапог. В.Гиляровский и его корреспонденты — обитатели московских трущоб. Картузники у Сухаревой башни
  
Конка на Серпуховской площади. В.Гиляровский. Москва, начало XX в.. В.Гиляровский на Кавказе
Ольга Носкова, журнал "Человек без границ"
http://www.manwb.ru/articles/persons/fatherlands_sons/Gilyarovsky/
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Четверг, 10 Дек 2020, 21:45 | Сообщение # 5 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6950
Статус: Offline | КАК ГИЛЯРОВСКИЙ ДЛЯ МОСКВИЧЕЙ СТАЛ ДЯДЕЙ ГИЛЯЕМ?
худ. С.Малютин. Портрет В.Гиляровского
В конце XIX – начале XX веков трудно было в Москве найти человека, не знавшего дядю Гиляя. Громадный, похожий на циркового борца, он совершенно не укладывался в привычный образ вечно спешащего репортера, стремящегося раскопать что-то сенсационное. Создавалось впечатление, что к этому внешне неторопливому человеку все сенсации стекаются сами, не даром же он знал все, что происходит в Москве – от ночной поножовщины на Сухаревке, о которой и духом не ведала полиция, до предполагаемого приема у генерал-губернатора, организацию которого тот только что успел обсудить с приближенными. Дядя Гиляй был не просто популярен, он был любим москвичами. Ему везде были рады, будь то светский прием, актерская вечеринка или воровской кутеж в притонах Тишинки. Все знали, за ним «не заржавеет», сегодня ты поделишься с ним информацией, а завтра он тебе поможет – даст взаймы денег, о которых тут же забудет, «вытащит» из участка, познакомит с нужными людьми или окажет протекцию именно в тот момент, когда она ой как нужна. Да еще и напишет о тебе такое, что в миг знаменитым станешь. Многим казалось, что дядя Гиляй – неизменный атрибут Москвы, как Кремль или собор Василия Блаженного. Но эта незыблемость положения и искренняя признательность москвичей появились не сразу, они были завоеваны повседневным трудом, талантом и любовью к первопрестольной и её жителям.
Произведения Владимира Алексеевича были не без недостатков. Случалось и ему выслушивать критику. Так, Чехов отмечал его склонность к «общим местам и трескучим описаниям», но при этом называл его человеком «чистым сердцем», в котором «совершенно отсутствует элемент предательства, столь присущий господам газетчикам». Не все знают, что Гиляровский был в то время хорошо известен и как поэт, хотя его стихи были явно слабее прозы. Он автор нескольких поэтических сборников, а в начале Первой мировой войны издал книгу своих стихов, весь гонорар за которую передал в фонд помощи раненым воинам и жертвам войны. Эту книгу проиллюстрировали его друзья-художники: братья Васнецовы, Кустодиев, Малютин, Маковский, Нестеров, Репин, Суриков, Серов. Собрать для иллюстрирования книжки столько знаменитостей мог только человек, которого они искренне уважали.
Отношение Гиляровского с художниками – разговор особый. Он всегда интересовался живописью, приятельствовал со многими живописцами и, что немаловажно, постоянно старался поддерживать молодых художников, на выставках часто покупая их картины. Понимая, что художникам нужна не только материальная, но и моральная поддержка, охотно писал о художественных выставках, а перед знакомыми хвастался приобретенными картинами, называя их авторов будущими знаменитостями. И ведь в большинстве случаев не ошибался. Будущий известный советский живописец А.М. Герасимов вспоминал о периоде, когда учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества: «И вот накануне открытия выставки входит незнакомый мне человек, очень полный. В поддевке и шапке. Остановился возле моей картины «Праздник весны» и говорит: «Это откуда-то из Тамбовской губернии, Кирсановского уезда». Ошибся он только уездом. «Неплохая картина! А этюд к ней продашь? Вот, сколько у меня денег есть при себе, столько и дам!» Гиляровский купил этот этюд за 30 целковых». Естественно, что и художники не могли обойти вниманием его колоритную фигуру Его писали С.Малютин, Н.Струнников, И.Шадр.
скульптор Н.Андреев – образ Тараса Бульбы для барельефа на памятник Н.В. Гоголю
Художник А.Герасимов, у которого Гиляровский часто гостил на даче, написал и портрет Владимира Алексеевича, и портреты членов его семьи.
Портрет Нины Гиляровской
Личность Гиляровского интересовала не только художников. О нем много и охотно писали журналисты, писатели и даже поэты. О его приключениях на московском «дне» написано много такого, во что трудно поверить. Создание легенд вокруг легендарной личности, а Владимир Алексеевич, несомненно, таковой личностью являлся, естественно и даже закономерно.
Поразительные воспоминания о Гиляровском оставил К.Паустовский, нарисовав образ идеального человека, человека не того времени: «Гиляровскому бы жить во времена Запорожской Сечи, вольницы, отчаянно смелых набегов, бесшабашной отваги». «Современник Чехова, Гиляровский по характеру своему был, конечно, человеком не тогдашнего чеховского времени. Его жизнь только по времени совпала с эпохой Чехова».
Паустовский знакомится с Владимиром Алексеевичем уже маститым репортёром и писателем, будучи на много лет его моложе. Гиляровский в ореоле известности и заслуженной славы, пожилой человек. Он далеко не тот Володя Гиляровский, начинающий газетную жизнь во времена Чехова. Если Чехова и Куприна молодой Гиляровский поражал своей искренностью, добродушием, даже простодушием, преданностью в дружбе, неистощимой энергией и феноменальными физическими способностями, то в зрелые годы – это другой человек. Сохранив юношеские черты характера, теперь он поражает собеседника не силовыми фокусами, а цельностью характера, богатым внутренним содержанием. Впрочем, обратимся к Паустовскому.
Знакомства с ним искали с опаской. Многие соратники по перу опасались, что рядом с ним будут выглядеть бледно, неинтересными, незначительными. Не сразу решались подойти к нему для знакомства, а вдруг не примет. «Когда встречаешь таких людей, как Гиляровский, всегда возникает какая-то боязнь. Когда я| впервые увидел Гиляровского, у меня возникла такая боязнь, - примет он меня или не примет. Это был такой человек, что с первого взгляда вы чувствовали в нем такую силу и такую цельность, что вам обязательно хотелось, чтобы он вас принял. Я помню, что вот это первое ощущение при встрече с Гиляровским меня очень смутило».
Паустовскому чуть за двадцать, он репортёр московской газеты, чего только не слышал о «короле репортёров», и вот встреча. Не анекдоты, не табачок из знаменитой табакерки, нет, молодого человека собеседник поразил сразу же «блеском своего разговора, силой темперамента и ясно ощутимой значительностью своего внутреннего облика».
Гиляровскому уже нет нужды располагать к себе незнакомого человека внешними эффектами типа анекдотов, табакерки, силовых трюков. Он знаменит, известен, не он стремится к знакомству, наоборот, его расположения ищут, добиваются молодые репортёры и литераторы. Перед нами другой Гиляровский, Гиляровский не чеховских времён. Другой, но всё такой же бескомпромиссный борец за правду. Многие с опаской стояли рядом, возникало желание спрятаться за его спину, когда он с «беспощадной правдивостью» «резал» правду-матку в глаза собеседнику-оппоненту. «Это свойство Владимира Алексеевича иногда даже пугало людей. Он вмешивался в жизнь без оглядки». Таким он был, таким и остался.
«Он обладал огромной верой не только в силу слова, но и во всепобеждающую правду…Он чисто, глубоко и искренне в это верил, верил в то, что слово правды всегда победит. И этим, очевидно, и вызвано то, что он вмешивался в жизнь…Что бы ни случилось, он всегда вмешивался, искал правды, ничего не боясь, потому что он был бесстрашен, как запорожец». «Вот он прочел «Отверженные» Гюго. Мы все читали, но мы после этого ничего не делали. А Гиляровский после этого спустился в клоаки Москвы, в реку Неглинку, взятую в трубу, потому что в «Отверженных» Гюго он прочел о клоаках Парижа. Вот человек, который в силу своего темперамента сейчас же претворил литературу в жизнь, и, по-видимому, у него не было разрыва между этими двумя понятиями».
Его необыкновенная щедрость и «неудержимая доброта» притягивали и покоряли сердца. Его отношение к «совершенно обездоленным, в силу многих обстоятельств, …по существу невинным людям, - что это не арестанты, не беглецы, а несчастные люди», напоминает дела «одного очень интересного, но совершенно забытого нами доктора Гааза, человека, который всю жизнь посвятил помощи арестантам и на этом потерял свое огромное состояние». Гааз говорил: «Спешите делать добро!» Это изречение Гааза относится целиком к В.А. Гиляровскому.
Представляется, что Паустовский один из немногих литераторов, если не единственный, оставил воспоминания о советском периоде жизни Владимира Алексеевича. Сохранилась стенограмма его выступления на вечере, посвящённом столетию рождения Гиляровского в 1953 г., а позже был опубликован очерк «Дядя Гиляй (В.А. Гиляровский). Выступая с докладом на юбилейном вечере, Паустовский сожалел, «что как писатель Гиляровский до сих пор недооценен. Надо утверждать это смело, хотя бы на основании одной его книги «Москва и москвичи». «Эта книга обладает очень высокими писательскими качествами также и в силу того, что он был журналистом, был хорошим репортером и привык писать очень кратким языком. Книга написана кратко и просто. Но не в этом даже дело. Она написана с совершенно доскональным знанием старой Москвы».
А спустя два года писал, развивая, ранее высказанную мысль: «Каждому времени нужен свой летописец, не только в области исторических событий, но и летописец быта и уклада. Летопись быта с особой резкостью и зримостью приближает к нам прошлое. Чтобы до конца понять Толстого или Чехова, мы должны знать быт того времени. Даже поэзия Пушкина приобретает свой полный блеск лишь для того, кто знает быт пушкинского времени. Поэтому так ценны для нас рассказы таких писателей, как Гиляровский. Его можно назвать “комментатором своего времени”. К сожалению, у нас таких писателей почти не было. Да и сейчас их нет. А они делали и делают огромное культурное дело... Не важно - много ли они, или мало написали. Важно, что они жили, что вокруг них кипела литературная и общественная жизнь, что вся современная им история страны преломлялась в их деятельности. Важно то, что они определяли собой свое время.
Таким был В.А. Гиляровский – поэт, писатель, знаток Москвы и России, человек большого сердца, чистейший образец талантливости нашего народа».
---------------------------------------
Фёдор Петрович Гааз - член Московского тюремного комитета и главный врач московских тюрем. В мае 2018 года римской-католической церковью причислен к лику блаженных.
https://vk.com/wall-187669278_271
Читать: http://www.lib.ru/RUSSLIT/GILQROWSKIJ/rasskazy.txt
|
| |
| |
