|
ВЛАДИМИР ЛАКШИН *
|
|
| Валентина_Кочерова | Дата: Вторник, 22 Май 2012, 22:40 | Сообщение # 1 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | ВЛАДИМИР ЯКОВЛЕВИЧ ЛАКШИН
(06.05. 1933 - 26.07. 1993)
Литературовед, лит. критик, прозаик, мемуарист, академик РАО, доктор фил. наук. Автор свыше 10 книг критики, прозы, мемуаристики, трёхсот статей в разных жанрах, автор известных телевизионных программ о русских классиках.
В 1955 гю закончил филфак МГУ. В 1960-е годы - 1-й зам.гл. редактора журнала «Новый мир», ближайший соратник А.Твардовского. Активно разрабатывал и пропагандировал редакционную политику. Приветствовал повесть А.Солженицына „Один день Ивана Денисовича“ и его рассказ „Матрёнин двор“, поддерживал произведения И.Грековой, В.Сёмина. Предметом его исследования стали опубликованные в 1960-е гг. произведения М.Булгакова. Историко-литературное исследование В.Лакшина „Мудрецы“ Островского в истории и на сцене» проводило параллели между различными типами соц. поведения в эпохи реформ в России 60-х годов XIX и XX вв. Ему принадлежат воспоминания об Ол.Берггольц, И.Саце.
Похоронен на Новодевичьем кладбище.
http://www.kykymber.ru/authors.php?author=846
Майя Уздина
Я ПОМНЮ...
Этот удивительный человек сыграл огромную роль в моей жизни. Вообще, я человек не завистливый. Но как часто, встречаясь с людьми, получившими хорошее образование и воспитание, с людьми, учившимися в Тенишевском училище, в МИФЛИ, я чувствовала себя обделённой! Владимир Яковлевич один из тех людей, кому я обязана любовью к книгам, к искусству. Его статьи в "Новом мире" были для меня университетом. С конца 60-х годов я собирала его статьи. С помощью читателя – работника типографии я составила первую книгу В.Лакшина. В своём предисловии я выражала уверенность, что его книги будут выходить огромными тиражами.
При знакомстве Владимир Яковлевич подписал эту книгу словами Тютчева:
«Нам не дано предугадать,
Как наше слово отзовётся,
И нам сочувствие даётся,
Как даётся благодать».
Он познакомил меня с семьёй А.Твардовского. Я разговаривала с женой Александра Трифоновича. Марией Илларионовной . До сих пор существует связь между его дочерьми и мною. Я их чувствую своими родными...После увольнения из "Нового мира" Лакшин впервые выступал в ЦДРИ. Я рада была узнать, что до сих пор имя Владимира Яковлевича звучит в ЦДРИ, где ежегодно, его вдова Светлана Николаевна устраивает Лакшинские чтения. А тогда, в 60-70 годы его работы помогали глубже понять созданный автором мир, давали радость узнавания, открывали новые пласты творчества. Его выступления носили характер доверительной беседы. В своё время, единомышленник и друг Твардовского Лакшин высказывался в поддержку А.Солженицына, поэтому его дорога к читателю и зрителю (так же, как и дорога А.Твардовского) была закрыта. Очень осторожно ему разрешили работать на телевидении, но ограничили работу только классикой. И до чего же хороши были эти передачи! Озвучивал передачи Ю.Яковлев. А ведь зрители не знали "кухни".
Например, в передаче о И.Бунине Владимир Яковлевич смог лишь упомянуть о присуждении великому русскому писателю Нобелевской премии, но ни в коем случае не намекать об отношении И. Бунина к Октябрьской революции. И приходилось критику так строить свои выступления, что творчество писателя, о котором он рассказывал, доминировало над его жизнью. Душевный, умный, талантливый человек – таким я видела В.Лакшина. Когда бы я не обращалась к нему с просьбами о выступлениях, он всегда откликался, шёл навстречу. Он вёл вечера в ЦДРИ, посвящённые М.Булгакову, А.Твардовскому, А.Блоку, Л.Толстому. Несколько вечеров были посвящены ему самому. Они носили незамысловатые названия: "Первая встреча", "Вторая встреча", "Литературные посиделки". Когда готовились "Литературные посиделки", Владимир Яковлевич просил меня пригласить на встречу Ф.Раневскую. Я позвонила и передала ей приглашение. Поблагодарив, она попросила прощение за то, что не сможет быть у нас, так как она репетирует новую роль в пьесе Островского. Это была ее последняя роль. Разговаривая с ней, я спросила ее о том, как живет ее собака. (Я жила недалеко и иногда видела ее с собакой). Она ответила: "Собака живет, как Сара Бернар, а я живу, как сенбернар." Я хорошо помню фразу, но нигде в воспоминаниях о Раневской этой фразы не слышала...
На наших вечерах Владимир Яковлевич рассказывал о своих новых работах. В помещении "Кукушки", в ЦДРИ было такое небольшое кафе, где можно было заказать кофе, взять бокал вина, пообщаться с друзьями в камерной, приятной обстановке. В субботу 7 мая 1983 г. состоялась встреча с писателем В.Лакшиным. В ней принимали участие писатели, артисты, читатели и зрители, друзья. Вёл вечер критик и драматург А.Свободин. В руках у виновника торжества была гитара. Каким восхитительным баритоном обладал Владимир Яковлевич! Как замечательно исполнял он романсы. Удивительно тёплый вечер состоялся в маленькой "Кукушке". У меня сохранилось несколько пригласительных билетов тех вечеров, в которых он принимал участие: это вечер, посвящённый Твардовскому, Блоку, "Вторая встреча". Сохранился билет вечера, который проходил к 150-летию со дня рождения Л.Толстого. Этот вечер спас Лакшин.
Вечер, посвященный Л.Толстому, задумывался давно. Основным ударным выступлением было участие в вечере Народного артиста СССР Е.Лебедева. С ним было много переговоров, он должен был прилететь в Москву, а мы должны были его встретить. На вечере он обещал показать отрывок из "Холстомера". Сотрудник, встречавший его рейс, позвонил и сообщил, что Лебедев не прилетел. Ничего не понимая, попробовала я созвониться с Ленинградом. Трубку взял сам Евгений Алексеевич и, не объяснив причины, сказал, что передумал ехать. Никогда не ожидала, что такой уважаемый и любимый артист может совершить непрофессиональный поступок. Спасибо Владимиру Яковлевичу, вечер он вёл потрясающе, сколько малоизвестных событий, мыслей, решений Л.Толстого он открыл зрителям. Все остальные участники, указанные в билете присутствовали. Был отрывок из "Живого трупа" в исполнении артистов МХТа, звучали прекрасные романсы в исполнении артистов ГАБТа. Закончил вечер Н.Сличенко со всем своим театром "Ромен". Исполнялись цыганские песни и танцы.
http://www.proza.ru/2011/08/25/1188
ОН ГОВОРИЛ О КЛАССИКАХ XIX ВЕКА, КАК О СВОИХ ДРУЗЬЯХ
Блестящий ученый, литературовед и театральный критик В.Лакшин страсть к литературе начал проявлять еще в юности, а любовь к театру, что называется впитал с молоком матери. Его родители были актерами Художественного театра. Он работал в «Литературной газете», в журналах «Новый мир», «Знамя» и «Иностранная литература», был автором телевизионных программ о классиках русской литературы. Его первыми статьями в «Новом мире» были комментарии к «Мастеру и Маргарите» и «Одному дню Ивана Денисовича». Это были не просто исследования текстов Булгакова и Солженицына. Лакшин определял позицию интеллигенции по отношению к этим произведениям.
«Его статья про "Один день Ивана Денисовича" вызвала протест в определенных кругах, противоположных "Новому миру", и полемику острую по Булгакову. Они не были приняты "на ура!". С другой стороны, это был код для интеллигенции. Она прочитала те смыслы, которые имели отношение не только к худ. литературе, но и к процессам, которые с нами происходили. Когда закрыли "Новый мир", он написал замечательный текст в защиту Твардовского. Книга Солженицына "Бодался теленок с дубом", где оценка творчества Твардовского была достаточно резкой и жестокой со стороны Солженицына – он имел на это право, потому что он был автором "Нового мира". Лакшин написал целую книгу в защиту Твардовского», – поясняет литературовед И.Волгин.
Читатели «Нового мира» ждали очередных статей Лакшина, как глотка правды, а ему одинаково живо удавалось писать как о русской классике, так и о современной литературе. Аудиторию журнала в интеллигентной среде окрестили «партией новомирской России».
«В 70-е годы, после разгрома "Нового мира", когда у Лакшина не стало возможности заниматься критикой, он вернулся к литературоведению. Биография Островского», – вспоминает гл. редактор журнала «Новый мир» А.Василевский.
В годы перестройки Лакшин работал в журнале «Знамя», позже стал гл. редактором «Иностранной литературы» и делал т/в передачи о русской литературе и культуре.
http://www.tvkultura.ru/news.html?id=225984&cid=48
ЗАЩИТНИК ДОСТОИНСТВА
"Те, кто знал его – человека высокой культуры, знатока А.Островского, Л.Толстого, А.Чехова, человека из знаменитого "Нового мира" А.Твардовского, – все они, безусловно, любили Владимира Яковлевича и, вспоминая его, очень часто скорбят по себе. Уходят шестидесятники, осмеянные новыми русскими. Уходят и оставляют после себя последнее дыхание той самой России Толстого и Чехова, которая вскормила В.Лакшина, давала ему утешение в безвременье. И в этом, как говаривали на Руси, был весь Владимир Яковлевич…" – сказал тогда Никита Михалков. Но Лакшина вспоминают не только шестидесятники, а и люди следующих поколений. Журнал "Юность" в этом году учредил для молодых авторов премию по критике им. Лакшина. А в ЦДРИ прошли 12-е Лакшинские чтения, которые, как всегда, собрали большую аудиторию.
Владимиру Яковлевичу никогда не нравился нигилизм наоборот, сводящийся в своем пределе к знаменитому высказыванию, что интеллигенция есть не мозг нации, а нечто совсем противоположное. Не снимая с интеллигенции ( и со своего поколения – шестидесятников) ответственности за все, что произошло со страной, он предупреждал об опасности самооплевывания и самоуничижения.
«Достоинство покидает пишущую интеллигенцию, и возникает ощущение, что теряет достоинство и великая страна».
Потеря достоинства, по его мнению, – это нравственное самоубийство. Он приводил слова Твардовского: «Презирать ордена можно, только их имея. Громить русских интеллигентов стоит, если ты сам заслужил звание интеллигентного человека».».
Недавно я перечитывал его дневники 1960-х годов. Это – поразительный документ. Это история нашего духа, сжимаемого тисками цензуры, корчащегося под партийной опекой и все-таки находящего выход в той узкой горловине, которая именовалась «Новым миром». Я вижу будущего (да, впрочем, и нынешнего) гуманитария – студента или диссертанта, – пишущего работу по истории журнала: в своих исторических разысканиях ему будет невозможно обойтись без дневников Лакшина. Ибо они – стенограмма эпохи, с ее радостями, огорчениями, сердечными перебоями и т.д. Вместе с его же воспоминаниями о Твардовском это удивительно точный и честный док. источник. Невозможно воссоздать время без таких драгоценных свидетельств, как, скажем, невозможно представить 60-е годы XIX в. без мемуаров А.Я. Панаевой (несмотря даже на все неточности и ошибки, присущие последним). Кстати, в мемуарной литературе об авторе «Теркина» образ, воссозданный Лакшиным, – один из наиболее впечатляющих. Твардовский – поэт, редактор, человек со всеми своими сильными и слабыми сторонами – в изображении Лакшина фигура мощная, благородная, обаятельная. Это личность, в которой преломилась эпоха. И когда такой почти непререкаемый мировой авторитет, каковым, несомненно, являлся в 1970-е годы А.Солженицын, из своего прекрасного далёка укорил «Новый мир» и его гл. редактора в непоследовательности, склонности к компромиссу с властью, лавировании и едва ли не в отсутствии гражданского мужества, Лакшин, рискуя навлечь на себя гнев всей либеральной общественности, не убоялся вступиться как за доброе имя редакции и редактора, так и за историческую правду. Говоря словами Мандельштама: «Кто за честь природы фехтовальщик? Ну, конечно, пламенный Ламарк».
Так вот, таким фехтовальщиком был Лакшин. Он, знавший ситуацию изнутри, бывший участником и очевидцем событий (в том числе тех, которые сделали Солженицына любимым дитятком «Нового мира»), внятно, убедительно и, главное, честно воспроизвел реальную обстановку тех лет, обреченное – но тогда не казавшееся таковым – противостояние интеллигентского журнала партийно-гос. Левиафану. Я уже не говорю о знаковом противоборстве «Нового мира» и «Октября». От исхода этого спора, казалось, зависело тогда будущее страны. Воистину Лакшин вышел на лит. арену «в минуты роковые» нашей общественной жизни.
Я познакомился с Владимиром Яковлевичем в самом конце 1960-х годов. Тогда мне удалось разыскать еще не изданные письма актера Бурдина к Достоевскому. И, ободренный недавней публикацией своих стихов в «Новом мире», я поспешил отнести туда же свою первую большую статью. Это было уже по ведомству Лакшина. И хотя Владимир Яковлевич сразу сказал, что такой объем для журнала не подходит, он взялся статью почитать. (Она так и не была никогда напечатана.) Меня, помню, удивил этот живой внередакционный интерес... Он был веселым человеком. Мне уже приходилось писать о нашей совместной – в составе делегации – поездке на булгаковскую конференцию в Великобританию, в Ноттингем. Смеясь, он говорил, что в связи с Булгаковым всегда происходят какие-то неожиданности, ибо нечистая сила не дремлет. И вот, славно поужинав в стерильно чистой университетской столовой, некоторые из нас, в том числе В.Я., почувствовали сильную дурноту. Приехали врачи, анализ показал – сальмонелла. «Ведь я предупреждал вас, это все роковые яйца!» – говорил Лакшин,
У него была замечательная литературоведческая интуиция и острый глаз. Он очень точно подметил однажды, что «монокль Булгакова представлял как бы оппозицию футуристической желтой кофте». Помню, как я был поражен его догадкой, что знаменитые слова Сталина 3 июля 1941 г.: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! К вам обращаюсь я, друзья мои!» – изумившие нацию своей непартийной лексикой, были, с одной стороны, устойчивой, памятной еще с семинарии церковной формулой («братья и сестры»), а с другой – ритмическим и смысловым повторением фразы А.Турбина, с которой тот обращается к юнкерам: «Слушайте меня, друзья мои…» Ведь этот спектакль Сталин смотрел не менее 15 раз. Столь же интересна версия Лакшина, что офицерская форма, погоны и т.д., которые к общему изумлению были введены в Красной армии на рубеже 1942–1943 г., не в последнюю очередь явились следствием эстетического воздействия того же спектакля.
Как ни пафосно это звучит, судьба страны в 1960-е годы могла решиться в редакциях журналов – в зависимости от того, какую из предлагаемых моделей предпочтет власть. Это было время выбора. Либо – в той или иной форме – возвращение к заветам сталинизма, либо движение в том направлении, которое впоследствии будет обозначено как социализм с человеческим лицом.
Солженицын не зря принес своего «Ивана Денисовича» в «Новый мир». А куда было ему пойти? Как вспоминал Достоевский – о круге Белинского и Некрасова 1840-х годов: «Впрочем, этих людей только и есть в России, они одни, но у них одних истина… к ним, с ними!»
«Новый мир» времен Твардовского – это не только само чувствилище литературы, это осажденная крепость, и если бы она устояла или паче чаяния победила, то, возможно, наша дорога не уперлась бы в Беловежскую пущу. Когда все-таки это произошло, Лакшин был далеко не в восторге от краха страны. И тех идеалов, которые они с Твардовским честно пытались отстоять. Лакшин отказался пить заздравную чашу на пиру победителей, быть в компании «ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови». Он, как позднее Синявский и Максимов, преодолевшие свои вековые распри перед лицом национальной катастрофы, поистине спас честь русской демократии. Его фигура неотделима не только от истории отечественной словесности, но и от большой истории. Конечно, по Лакшину будут изучать нашу жизнь и судьбу. Я полагаю, что лучшей данью его памяти стало бы преобразование мемориальных Лакшинских чтений в полноценные научные конференции, где ученые, писатели, критики смогли бы обсудить те или иные проблемы русской культуры. Я думаю, Владимиру Яковлевичу такая идея пришлась бы по душе.
Игорь Волгин - писатель, историк, литературовед, академик РАЕН, доктор фил. наук, профессор МГУ
http://exlibris.ng.ru/kafedra/2008-07-24/4_lakshin.html
Книги Владимира Яковлевича Лакшина:
http://www.livelib.ru/author/27760/latest
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Понедельник, 24 Июл 2017, 21:24 | Сообщение # 2 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | ЛАКШИН И МЫ
Вспоминая Владимира Лакшина
В феврале 2015 г. Москве, в ЦДРИ, прошли традиционные Лакшинские чтения, организованные супругой знаменитого критика, писателем С.Лакшиной. И вот я думаю, как объяснить современным молодым людям, кто такой В.Я. Лакшин - абсолютно поразительный, ни на кого не похожий? Как рассказать им, что Лакшин способствовал публикации в "Новом мире" А.Солженицына, но когда тот написал повесть "Бодался теленок с дубом", где несправедливо, по мнению Владимира Яковлевича, рассказал и о журнале, и о его главном редакторе А.Твардовском, Лакшин бросился на защиту?
Могут ли сегодняшние молодые понять, чем были для людей моего поколения книги Лакшина, с одной стороны, очень умные и глубокие, а с другой - невероятно интересно написанные, захватывающие. Существуют ли нынче люди, по которым бы, ну, пусть не вся страна, а интеллигенция сверяла бы свои моральные и нравственные позиции? Слышу ответ: есть, но мало... Авторитетов не может быть много, но, боюсь, сегодня их нет совсем. Владимир Яковлевич был таким авторитетом. Его не просто слушали, к нему прислушивались. Я достаю с полки его книгу. Название незамысловато: "Островский". Книга о великом русском драматурге. Стоимость 3 руб.. Тираж - внимание! - 75 тыс. экз. Еще раз для тех, кто не понял с первого раза: в нашей стране книга о драматурге выходила тиражом, на который сегодня потянет не всякий детектив.
Что с нами случилось? И вот тут можно начать стон русского интеллигента про бездуховность, про "раньше было время", про золотого тельца и бездуховного дельца. Стон, предназначенный своим, ничего не меняющий в жизни, однако оставляющий у русского интеллигента ощущение не напрасно прожитого дня. Не могу сказать, что я хорошо знал Лакшина, но никогда не видел, чтобы он ныл. Руководил ли он журналом "Знамя" или "Иностранкой", писал ли книги или статьи - всегда был конструктивен. Подлинный мастер слова, он знал цену словам и попросту их не тратил. На чтениях много говорили о том, как хранить память о Лакшине, как изучать его труды и прочее, и прочее. И все это важно, безусловно. Но для меня лично Лакшин - не предмет для изучения, а пример для подражания. Для меня хранить память о нем - значит относиться и к читателям, и к писателям так, как умел Владимир Яковлевич. То есть не отделять одних от других, понимать, что читатель - писатель" - это не противопоставление, а связка.
Его книга об Островском вышла таким сумасшедшим (даже по тем временам) тиражом еще и потому, что была хорошо, интересно написана. Когда интеллигенция начинает свой стон про бездуховность, она всегда отделяет себя от бездуховной массы. Она-то, интеллигенция, прекрасна и духовна, да вот народ попался какой-то неказистый. "Народу нужны только детективы и фэнтези!" - кричит интеллигент, вытирая слезы. А я показываю ему рейтинги продаж, где уже долгое время неизменно среди лидеров книги Паолы Волковой. Искусствоведческие, между прочим, книги, но написанные так, что оторваться невозможно. Мы познакомились с Лакшиным во время зарубежной поездки. Начало перестройки. Группу российских журналистов пригласили в Копенгаген. Среди нас были люди разных возрастов. Некоторые годились Лакшину во внуки. Он со всеми разговаривал одинаково уважительно. Однажды мы оказались за одним столом на банкете. Сидело нас 10 чел., некоторых Владимир Яковлевич знал шапочно, иных не знал вовсе. И тем не менее, он нашел неформальные слова, чтобы сказать о каждом. О каждом! И не формально! Для меня это было серьезным уроком.
На мой взгляд, существует верный признак интеллигента: он и с водителем, и с той персоной, которую водитель возит, разговаривает одинаково. Никогда не ощущает своего превосходства над человеком, который не читал Гете в подлиннике. Ему человек интересен не знанием-незнанием литературы, а собственным взглядом на жизнь. Интеллигент для меня - тот, кто может распознать такой взгляд у любого. Таким был Владимир Яковлевич. Я сидел на чтениях, смотрел на портрет этого человека и думал: как жаль, что именно это качество российского интеллигента исчезает. Увы, как много появилось людей, которые слово "духовность" используют как медаль, которую они сами себе вручили. Они, "духовные" и "интеллектуальные", смотрят на других свысока, словно забывая: духовный человек на других высокомерно смотреть не будет.
Как известно, в России настоящие времена всегда неподходящие. Подходящие или скоро будут, или недавно были. А вот сегодня всегда как-то не так. Лакшин жил в тяжелую эпоху советской власти, которая гнобила его, что называется, по полной программе. Ему даже запрещали печататься. Он занялся историей литературы во многом потому, что анализировать современный процесс ему запрещали. Но он никогда не жаловался на эпоху, он в ней разбирался сам и помогал разбираться другим. Делал то, что, на мой взгляд, и должен делать русский интеллигент: объяснял людям время за окном, их жизнь, их самих, наконец. И в этом тоже очень важный, великий урок Лакшина. Традиционные Лакшинские чтения - хорошее, очень важное дело. Это возможность не только вспомнить замечательного человека, но и задуматься о себе. А то ведь в суете будней мы забываем о важном человеческом деле: задуматься спокойно и без суеты о себе.
Андрей Максимов
28.02. 2015. РГ
https://cult-and-art.net/society/117301-lakshin_i_my
УЧИТЕЛЬ СЛОВЕСНОСТИ
«Ну, вы университетский человек, не пропадёте. Пойдёте преподавать, наверное…»
А.Твардовский, 1968 г.
Название одного из любимых чеховских рассказов, вынесенное в заголовок, – плод долгих раздумий. Чехов – любимый писатель В.Лакшина, во многом определивший не только жизненный путь героя нашего повествования, но и повлиявший на формирование вкуса литератора, оставившего нам в наследство неповторимый почерк мастера в осмыслении русской литературы XX в. Напоённое богатством жизненных сил понятие «учитель словесности» сегодня как-то проскальзывает мимо сознания устроителей нашего бытования, а также поверхностно воспринимающих жизнь читателей. В своё же время Пушкин в работе «Взгляд на историю нашей словесности» подчёркивал её величайшую роль в развитии культуры народов. И именно культуры слова как опоры словесности. В более близкие к нам времена Чехов в том самом рассказе «Учитель словесности» почувствовал раскаты угроз словесности, выразил беспокойство за состояние словесности как ключевого понятия в познании творческого потенциала человека, как наставника его в обучении процессу мышления и овладения культурой человеческого развития.
Оглянитесь вокруг! Совсем недавно (в середине ХХ в. в СССР) придавалось огромное значение словесности как необходимому рычагу государства, ибо влияние словесности на формирование духовного и нравственного здоровья нации было огромно. И это понимали! ХХI в. распахнул двери перед всякой нечистью и впустил в наш дом ветры пагубы – и вот она принялась гнобить, рвать на куски, калечить, истязать, гнать в шею русскую словесность, уродуя родную речь, русский язык, само русское Слово, тем самым попирая достоинство человека, свою главную духовную опору. Наступила пора «высокой моды»: вступила в права русофобия! Да не бывать этому!!! – скажем мы в сердцах и повернёмся в сторону созидания на ниве русской культуры. И здесь перед нами во весь свой рост встаёт фигура недюжинная – В.Я. Лакшин. Он – воспитанник МГУ им. Ломоносова. С давних времён там заложен прочный фундамент для развития передовой созидательной русской мысли, там веками складывались традиции воспитания её, там высоко ценилась последовательность в поисках истины. Университетская среда, воспитавшая Лакшина, создавалась дыханием когорты корифеев, выдающихся русских учёных, таких как блистательный пушкинист С.М. Бонди и вдохновенный хранитель седой старины (о, как оживала в нём древняя Русь!) Н.К. Гудзий, и никак нельзя обойтись без Н.И. Либана или бессменного воителя кафедры истории русской литературы В.И. Кулешова, и как же без глубокого знатока зарубежной литературы Р.М. Самарина?
Вот имена! Вот русская кузница, выковавшая питательную университетскую среду, взрастившая не одного Учителя словесности, в том числе В.Лакшина. Он учился в аспирантуре, разрабатывая тему безбрежную – «Чехов и Толстой. Проблемы сравнительного анализа». Так называлась его диссертация. Он получил право преподавать курс русской литературы студентам. И был увлечён этим.
Середина ХХ в. в России – удивительное время! Назовите хотя бы одну страну в мире, где люди собирались на площадях и стадионах слушать стихи! Мы в СССР переживали всё это вдохновенно. Это было время, когда вели нас по жизни кумиры. В МГУ это были 3 молодых человека, талант которых вывел их в число лидеров студенческого обожания – преподаватель античной литературы Н.А. Фёдоров; автор нашумевшей тогда книги «Товарищ время, товарищ искусство» В.Турбин и скромнейший бука, прятавший непрошенную улыбку в усы, умнейший В.Лакшин.
Студенты толпами сопровождали своих кумиров! Университетские аудитории полнились дискуссиями о литературе, горячо обсуждали творчество поэтов; коммунистическая аудитория кипела по поводу «Не хлебом единым» Дудинцева. Да мало ли их было, ворвавшихся громких книг! Молодёжь искала в дебатах смысл жизни, увлекалась мыслью высокой, гуманной. Какими яркими и богатыми были вечера в молодёжных клубах, в Политехе… В моём сознании, однако, В.Я. Лакшин занимал особое место, а именно – среди корифеев. Весь его облик – сдержанность и размеренность жизненной поступи, внушительная степенность, хромавшая походка с опорой на трость, достоинство в посадке головы с высоким лбом мыслителя – всё выдавало в нём значительность высокого интеллекта, и та строгость (в порой даже суровость), которую он демонстрировал, вызывала в студентах трепет и одновременно магнетизм личности. Мы ломились на его лекции, замирали в ожидании чуда открытия перед каждым его выступлением, дорожили безмерно атмосферой, в которую неизменно погружал нас этот волшебник.
О нем знала немного, но потом, уже, наверное, на 3-м курсе, мне довелось услышать рассказ о его юности – в детстве он заболел костным туберкулёзом, всё отрочество провёл на костылях, на костылях юношей полжизни простоял на спектаклях МХАТа, в котором служили родители. Во многом МХАТ сформировал личность его. Не знаю, природный ли артистизм или школа русского литератора оказали на него особое влияние, но лекции Лакшина завораживали студентов. И поныне его речь звучит в памяти, как великолепный образец классического красноречия, выстроенного по законам риторики, с опорой на безукоризненную логику и законы психологии. Он вводил нас, зелёных юнцов, в круг собеседников некрасовского «Современника» или «Отечественных записок», и нам представлялось, что ты сидишь на редколлегии, где обсуждается новый роман Тургенева, а рядом с тобой сосредоточенно слушает писательские споры Л.Толстой или Ф.Достоевский, тихонько что-то шепчет Григоровичу Островский или Гончаров…
Как умел вдохнуть Лакшин в нас веру во всепокоряющее вдохновение, как учил дорожить мыслью, как одержимо верил, увлекая и нас за собой, во всемогущую красоту Слова русской литературы! Мы росли в своих глазах, мы начинали ощущать в себе личность, достойную послужить Отечеству, мировой культуре, мы находили в себе силы и способность держать ту высокую ноту служения, которая засияла на небосклоне России сверкающим гением Пушкина! Мы верили: «Назначение нам в жизни высокое!» Может быть, главное, чему Лакшин в своих размышлениях придавал значение важнейшее – это умение показать худ. мир автора, этапы его духовного роста, работу, которую авторы русских книг совершали, развивая и наполняя себя, ставя перед собой высокие нравственные задачи. И чем значительнее и богаче был этот мир, тем выше предъявлял Лакшин требования к личности создателя лит. произведения. Эта мысль – одна из основополагающих в русской писательской традиции, это она держит связь времён, она культивируется великими творцами русской школы. Трудами Лакшина показана титаническая духовная работа по воспитанию собственной личности Л.Н. Толстого, и как следствие этой работы – ощущение высочайшей нравственной ответственности за то, чему научат читателя его книги. Трудами Лакшина открыт читателю опыт духовного роста, совершённый в душе Чехова, Островского, Булгакова, Твардовского.
Его вклад в русскую литературу ХХ в., его исследования и анализ психологии лит. образов, понимание особенностей времени, описанного авторами, открытие авторской мысли в лабиринтах эпохи – весь этот багаж огромен. И как всякий рвущийся к знаниям человек, я в течение всех лет учёбы в МГУ старалась быть рядом с Учителем. Лакшин уступил моим настояниям – не отказал мне как руководитель дипломной работы, хотя сложившиеся его личные обстоятельства не позволяли уделять время студентам – его пригласил Твардовский вместе с ним вести «Новый мир». Времени на студентов не оставалось.
Шёл 1962 год. Это год моей работы п/р Владимира Яковлевича над дипломом, тему которого мы обозначили как «Проблемы сравнительного анализа творчества Чехова и Короленко». В Чехова меня давно влюбил Лакшин, я была ненасытна в своей жажде знаний. Я получила счастливый шанс ещё год быть рядом с Учителем, которого боготворила. Часто, выполнив очередное задание по диплому, очертя голову неслась к Лакшину на консультацию. Теперь он работал дома, жил на Страстном бульваре, рядом с редакцией «Нового мира», и ему было удобно, чтобы я приходила сюда. Однажды в ходе нашей беседы по диплому Владимир Яковлевич вдруг перешёл на события текущей жизни и говорил как-то особенно пылко, я чувствовала, что он очень взволнован, что то, о чём он говорит, принципиально важно для него. Он открывал мне какую-то тайну, я не очень-то понимала то, о чём мне говорил Лакшин, но хорошо осознавала, что это особое выражение доверия ко мне, которого я удостоилась. И была бесконечно благодарна, что приобщена к этой высокой чести. Только спустя несколько лет, сопоставив события, я догадалась, что тогда речь шла о Солженицыне: именно в то время он принёс в «Новый мир» свою повесть «Один день Ивана Денисовича», и Лакшин внутренне готовился к публикации её в «Новом мире». Решение это давалось трудно, и Твардовскому требовались большое мужество и напряжение воли, не говоря уже о хлопотах в инстанциях, где пробивали публикацию.
«Новый мир» опубликовал «Один день Ивана Денисовича». Они сделали это, преодолев множество преград! Это был поступок в то время смелый, мужественный, но позже из книги Солженицына, написанной за рубежом, «Бодался телёнок с дубом» стало очевидно, что сокрушитель устоев не оценил по достоинству совершённого редакцией «Нового мира». В судьбе Лакшина этот поступок сыграл роковую роль – на долгие годы его лишили возможности печататься в центральных изданиях страны. А тогда, весной 1962 г., я бежала мимо «Известий», прижимая к груди свою рукопись, и твердила, как клятву: чутьём настоящих последователей вершинных проявлений русской публицистики, явленной в своё время и оставленной нам в наследство, Твардовский и Лакшин остро осознали тогда, что настало время для открытого разговора о событиях внутренней жизни СССР, отражённых в «Одном дне Ивана Денисовича». Собственно, Твардовский написал об этом литые, гениальные поэтические строки в поэме «По праву памяти»:
Уже тот век не безответен,
Он так ли, сяк ли распочат.
Он приоткрыт отцам и детям.
И настежь будет для внучат.
Истории трудных отношений Солженицына с «Новым миром» и лично с Твардовским я касаться не буду. Скажу только, что Лакшин до конца дней своих боролся за того прекрасного человека, которого открыл в Твардовском, за честь и достоинство великого русского поэта, несправедливо оболганного и почти забытого сегодня. Перечитайте очерки Лакшина, посвящённые памяти Твардовского – каждая строка написана кровью израненного и оскорблённого любящего сердца.
«В письмах читателей, телефонных звонках со знакомыми и незнакомыми людьми Твардовский что ни день мог обнаружить бесчисленные подтверждения своей народной славы, поклонения ему множества людей. Но при этом сохранял, пусть это не прозвучит банально, поразительную скромность. Не скромность для виду, напоказ, как бывает иногда у людей, балованных известностью, но тайную застенчивость, основанную на требовательной самооценке. Всё, что выделяло его среди других людей и отделяло его от них, при мало-мальски доверительном разговоре сметалось им как не нужная преграда. «Я царь, я раб, я червь, я Бог…»
Он не любил подчёркивать некое особое положение поэта в ряду других профессий и состояний. Дивился, когда средней руки литератор представлялся при знакомстве: «Поэт такой-то».
Никто никогда не слышал, чтобы он сказал в телефонную трубку: «С вами говорит поэт Твардовский».
До последнего дыхания Владимир Яковлевич не оставлял тему защиты высокого светлого имени Твардовского, он был бесконечно предан русской литературе, утверждал её уникальное значение в культуре мира и отстаивал поэта как одну из драгоценных её жемчужин.
Прошли годы. Я следила за ходом творческой жизни Лакшина, издалека переживала по поводу трудности его судьбы. В январе 1985 г., когда вышла в свет моя первая работа – перевод с английского последней книги Дж. Гарднера «Искусство жить», Владимир Яковлевич позвонил мне – он работал тогда в «Иностранной литературе» – и сказал добрые и значимые слова одобрения по поводу этой моей работы: «Галя, милая Галя, я всех спрашиваю, не моя ли это студентка сделала эту чудесную книгу?» Я была счастлива.
Наступил 1987 год. В журнале «Дружба народов» наткнулась на новую повесть Лакшина «Закон палаты». Я всегда была убеждена, что внутри его таланта живёт замечательный прозаик. Гордилась его прекрасными новеллами «Ольга Леонардовна» и «Елена Сергеевна» и ждала, когда за ворохом великолепной публицистики он раскроется как мастер большой прозы.
«Закон палаты». Так назвал он свою автобиографическую повесть. Я уловила перекличку с Чеховым. Эта повесть потрясла меня. Именно здесь подробно рассказано о детстве и отрочестве автора, сражённого в детстве тяжелейшим поражением позвоночника. Дети, лежавшие в санатории, где лечат костный туберкулёз, были закованы в гипсовые коконы и ждали годами, когда их можно было бы поставить на костыли. Шла война. И детей эвакуировали из Москвы на восток. С какой глубочайшей благодарностью написаны портреты измученных жизнью и войной женщин, которые по вагонам укладывали на полки детей, успокаивали и оберегали тревожных несчастных девчонок и мальчишек. Поразительная атмосфера этой палаты, где жили, формировались как люди, боролись за жизнь эти отроки. Сколько сердечности и заботы, сколько тепла отдавали ребятам эти простые русские женщины – нянечки и медсёстры, врачи и педагоги. Во славу высокого подвига бескорыстия и жертвенности написана эта повесть! Какое богатство душевного сочувствия и благодарности простым людям вложил автор в это повествование, какое глубочайшее знание детской души, понимания сложности их психологии передал в своей прозе В.Лакшин!
В то время я работала в газете «Известия». Я немедленно написала рецензию по прочтении «Закона палаты» и отнесла её в отдел литературы. Не напечатали. Отказали. И тогда я решила бороться – пошла в партком, к гл. редактору Лаптеву, убеждая, что все запреты «на Лакшина» давно устарели, что он с его талантом необходим обществу, ведь шла перестройка! Не вняли. В те дни я сменила «Известия» на работу в лит. отделе «Советской России», и вдруг через какое-то время увидела на страницах «Известий» долгожданную статью Лакшина. Это было прекрасное возвращение великолепного русского писателя в общественную жизнь. Он с упоением работал и не сразу заметил, что к нему подбираются щупальца международного либерализма, стремясь затянуть в тенёта русофобии. Поняв это, он ответил со всей страстностью русского публициста. 17 марта 1993 г. Лакшин опубликовал в «Независимой газете» статью «Россия и русские на своих похоронах», в которой дал блистательную отповедь всем ненавистникам русского народа.
«К любви принудить нельзя. Но есть то, чего нельзя себе позволять: нельзя позволять вульгарной развязности, задевающей чужое достоинство. Рядом лежит разгадка того, почему с таким азартом и желчной иронией трактуется в иных статьях именно фигура Чехова. Им неуютно под его пристальным взглядом из-под пенсне. Да и за что в самом деле любить его: не за это же печальное пророчество: «Под флагом науки, искусства и угнетаемого свободомыслия у нас на Руси будут царить такие жабы и крокодилы, каких не знавала даже Испания во времена инквизиции. Вот вы увидите! Узкость, большие претензии, чрезмерное самолюбие и полное отсутствие лит. и общественной совести сделают своё дело». – писал Лакшин.
Что же! Долго ждать не пришлось. Сегодня всё уже очевидно. Но то, что набатное слово писателя высочайшего достоинства, истинного Учителя словесности В.Я. Лакшина вновь доброхотами и поборниками русофобии задвигается за спину крикунов и недоучек – реальность. Нельзя этого допускать. Владимир Яковлевич оставил огромное наследство – оно должно работать, ориентировать общество на ту высоту и широту мышления, которая неизменно отличала лучшие умы России.
В архивах т/к «Культура» хранятся великолепные фильмы – ода Лакшина русской классике: фильмы о Пушкине, Чехове, Островском, Блоке, Булгакове и другие. Почему они лежат мёртвым грузом? А книги его, постоянно переиздаваемые верным другом и соратником С.Н. Лакшиной, продолжают служить главной задаче – утверждению величия русской литературы.
Однажды Лакшин признался: «Одно из своих выступлений я назвал «Я – русский литератор».
Ответил на это В.Розов: «Одна из самых превосходных статей Лакшина заканчивается так: «Россия, по моим наблюдениям, не собирается без времени отдавать Богу душу, рассеиваться по другим народам и терять имя. Судя по всему, она и на этот раз переживёт критиков, примеривающих по ней траур. Катафалк заказывать рано».
Нет, русский дух проявит свою силу, свою мощь и – победит. В этом убеждён В.С. Розов, но и он нуждается в опоре на таких мыслителей и знатоков русской культуры, как В.Я. Лакшин.
Галина Ореханова
28.06. 2017. Литературная газета
http://www.lgz.ru/article/-25-6603-28-06-2017/uchitel-slovesnosti/
Читать: http://royallib.com/read/lakshin_vladimir/zakon_palati.html#0
2019 год:
В ЦДРИ состоялись XXIII Лакшинские чтения, посвященные В.Я. Лакшину. Отличительной чертой Лакшинских чтений является острая дискуссионность, обсуждение актуальных проблем и вместе с тем дружеская атмосфера. И в этот раз вечер прошел с огромным одушевлением. Чтения начались с выступления актера театра им. Вахтангова П.Любимцева, прочитавшего текст замечательного очерка Владимира Яковлевича о Е.С. Булгаковой. Н.Румянцева работник РГАЛИ рассказала об архивных документах переписки Лакшина с О.Берггольц и Ф.Раневской. Со сцены прозвучали произведения П.И. Чайковского. Звучащая фортепианная музыка добавила вечеру светлой торжественности. Вспомнили при этом и недавно вышедшую книгу Лакшина «От Тредиаковского до Твардовского», в которой соединились XVIII-XX в.. О вкладе Владимира Яковлевича в развитие русской литературы говорил писатель Ю.Ростовцев – многолетний редактор журнала «Студенческий меридиан», друг и последний ученик философа А.Ф. Лосева.
Спустя 20 с лишним лет все еще остается многое что сказать и вспомнить на этих чтениях. Незабвенная фигура Владимира Яковлевича, любовь к литературе, его труды, отраженный им уникальный дух времени – вот что заставляет людей каждый год собираться на этих чтениях, обсуждать острые вопросы лит. и общественной жизни. Отдельно хочется поблагодарить супругу Владимира Яковлевича, писательницу и литератора, ведущую чтений С.Н. Кайдаш-Лакшину за организацию вечера и приглашенных гостей.
Юрий Никитин
29.03. 2019. Литературная газета
http://www.lgz.ru/news....tiy_raz
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Четверг, 25 Май 2023, 19:09 | Сообщение # 3 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | К 90-летию со дня рождения
ПАЛАТА ПЛАНЕТЫ
Будучи знаком с Владимиром Яковлевичем последние 5 лет его жизни, я, неплохо зная его внешнюю жизнь, почти ничего не ведал о сокровенном, о его личной судьбе. Так, однажды он обронил в разговоре со мной загадочную фразу: «Всю войну моя нога не касалась земли». Что значит «не касалась»? Но спросить я не решился... Прошло несколько лет, и уже после его смерти я узнал, что этот гибкий, стремительный, энергичный человек в детстве был тяжко болен костным туберкулёзом и все 5 лет войны провёл в постели, в спец. гипсовом корытце-кроватке, туго зашнурованный фиксатором, а ещё пленнику полагались подножники плюс груз на больную ногу, а под колено здоровой ноги – песочник. Как я понимаю – мешочек с песком. Лежать ты мог лишь на спине, а повернуться по-домашнему на бок уже ни-ни... Обсуждая эти печальные подробности с его женой, Светланой Николаевной, я вдруг узнал, что Лакшин написал целую повесть об этой полосе своей жизни, «Закон палаты».Она подарила мне эту книгу, детлитовское издание 1990 г. По сути, это единственное чисто худ. произведение Лакшина, и, по-моему, это маленький шедевр, который как-то не заметила наша лит. критика. Вот почему я о ней никогда не слышал.
Я узнал удивительные вещи: Владимир Яковлевич начал писать повесть в год разгрома «Нового мира», в 1970-м. И «Закон палаты» стал его ответом на те гонения, а ещё – знаком пережитых мук, которые по сумме боли и несчастий ставили того мальчика в тот ряд страстей русской литературы, где тяжкой цепью док. терзаний стоят и «Записки из мёртвого дома» Достоевского, и «Наскальная живопись» Керсновской, и «Погружение во тьму» Волкова, и «Колымские рассказы» Шаламова, и «Один день Ивана Денисовича» Солженицына. По сути, Лакшин написал вслед за Чеховым свой «Сахалин». О, это очень страшная книга, о терзаниях измученного ребёнка. И главный предмет не физические муки, они только фон, а духовные – не проблемы больной ноги, а проблематика больного сознания. И не боль мальчика, а болезнь коллективного бессознательного. Но опять же не о боли речь, нет! Книга исследует феномен счастья.
Сюжет повести прост: в разгар войны больных ребятишек из детской костнотуберкулёзной клиники в Сокольниках эвакуируют из Москвы на далёкий Алтай. Шесть неподвижных мальчишек – в корытцах из гипса – в 7-й палате, среди которых и сам автор под именем Севы Ганшина. Но это не взгляд ребёнка! Увиденная с зоркой горечью мудрой памяти, эта палата становится копией страшного взрослого мира .Скованные гипсом мальчики оказываются жертвой такого же больного подростка Кости, который устроил в палате свой личный концлагерь. Каждый ему что-то должен, за каждым накопилась огромная сумма штрафов – щелбанов, которые он иногда милостиво меняет то на стакан компота, то на конфету, то на марку, а то и на порцию гематогенных кубиков. Может быть, вы думаете, кто-то из ребят возмутился тираном? Никто! Все пленники деспота счастливы: Костя Щелбан за них, Костя с ними, они никогда не выдадут его взрослым, потому что закон палаты – это закон кровного молчания, закон мафиозной омерты, где предателя ждёт, может быть, даже и смерть.
Мудрость писателя Лакшина в том, что он мастерски передаёт чувства счастливого рабства, эйфорию жертвенности, восторг служения Косте, а оценку происходящего отдаёт читателю – когда он, читая о том, как негодяй из месяца в месяц методично отбирает у Севы Ганшина крохотные посылочки, которые кровью военного времени зарабатывает мать для больного сына, читатель негодует и злится: когда ж вы прозрите, слепцы! Но ребята стоят горой за Костю! Как стоит горой страна за Родину, за Сталина. Да и взрослые не блещут святостью. Чего стоит хотя бы пионерский вожак Юра Гуль, который вскрывает нищие посылки детей, воруя всё, на что упадёт жадный взор. Но и он герой для мальчишек – Гуль готовит ребят в пионеры! Страшный гипсовый мир стреноженных фиксатором рабов – вот вид национального бытия, охваченного пылким пожаром счастья. Оказывается, человеческое счастье не нуждается ни в
справедливости, ни в честности, ни в порядочности, ни в гуманизме, оно нуждается только в чувстве всеобщей любви, где обожание становится главным пособником тирании. Кульминация повести – глава, где мальчишки, подстрекаемые Костей, решают бежать на фронт: вот ночью они пытаются вылезти из своих гипсовых кроваток, долго ползут к окну, лишь бы не ударить в грязь лицом перед Костей, который, оставаясь в постели, всего лишь так цинично проверял их на храбрость. Если вы думаете, что к финалу повести мальчишки прозреют, вы ошибётесь, у Лакшина нет лазеек для самообмана – просто главный герой Сева Ганшин выздоровел и встал на костыли, за ним из Москвы приехала мать и вот увозит его из страшной палаты домой, а прочие мальчики остаются.
Сам Лакшин как раз остался; больше того, его жребий – вернуться в Москву всё в той же кроватке из гипса. То есть его личная участь была намного страшней. Вот что значила фраза: «Всю войну моя нога не коснулась земли».Написав абсолютную правду, он не стал писать всей правды, просто пощадил наши чувства, иначе бы повесть не достигла состояния катарсиса, эллинского очищения от скверны. Стоит ли мировая гармония хотя бы одной детской улыбки самообмана, спрашивает писатель в полемике с Достоевским. По силе впечатления «Закон палаты» сравним со страницами Толстого, Диккенса, Чехова. Приведу всего лишь одну цитату из повести. Летом больных ребятишек выносят из палат прямо в сад и ставят кровати среди деревьев.
«А в головах кровати, рукой достать, пахучие ветви акаций и жимолости, и прямо за кустами огромный вольный мир. Пропылит по дороге совхозная полуторка, и струйка сгоревшего бензина долго-долго висит в воздухе, сладко щекоча ноздри. Лежишь плашмя, прикрученный к гипсовой кроватке, солнце ещё не вошло в силу, не печёт, а лишь слегка пригревает, и бьют золотые брызги из-за пышной кроны одинокого придорожного вяза. Над тобою же необъятный, чистейших лазурных красок небосвод. Будто великий декоратор натянул на незримый каркас огромный, без единой морщинки, кусок тёмно-голубого ситца и нарочно пустил по нему одно белое, плотное, с растрёпанным кудрявым краем облако. А повернёшь голову влево – и за грядой невысоких холмов настоящие горы: ближняя – Церковка, подальше – Круглая гора, и возносящаяся надо всем Синюха».
Алтайцы верят, что вершина горы касается Шамбалы, заоблачной Нирваны совершенного духа. Там нет места страданиям. Отблеск горы озаряет повесть Лакшина неземным светом идеалов долготерпения, мудрости, красоты. Повесть была напечатана в журнале «Дружба народов», в № 1 за 1986 г., а вышла книжкой в 1990-м, для мл. и среднего школьного возраста, как указано на последней странице. Шла бурная эпоха перестройки, грянуло время крушения СССР, и повесть практически не заметили. За исключением одного положительного отзыва А.Битова в «Новом мире». Светлана Николаевна рассказывала, что, когда Владимиру Яковлевичу позвонили из журнала и сообщили, что повесть печатают, он положил трубку и воскликнул: «Я счастлив! Я по-настоящему счастлив».
Вот, оказывается, в чём призвание человека – превратить ад в радость..
Однажды я заговорил о книге Лакшина с А.Битовым, и мы пришли к общему мнению: перед нами русский вариант «Повелителя мух» Голдинга, только без экзотики необитаемого острова и без игр на пляже, без хеппи-энда, и потому текст ещё более правдивый и беспощадный.Голдинг получил за свой шедевр Нобеля, Лакшин – нет. Резюме: пора вернуть «Закон палаты» в сокровищницу русской литературы, ну хотя бы включить в школьную программу по русской литературе!
Анатолий Королёв
03.05. 2023. Литературная гаета
АРТИСТИЗМ ВЫСШЕЙ ПРОБЫ
Странно устроена все-таки человеческая память!.. Мы забываем черты лица, жесты, голоса, и со временем остается лишь некий «контурный» облик человека, какие-то эпизоды, с ним связанные, отдельные фразы, присущие лишь ему словечки... Прошло несколько десятилетий, как нет В.Лакшина, умнейшего и образованнейшего человека, «новомировца» призыва Твардовского, филолога, глубокого исследователя театра, одного из выдающихся не деятелей, а людей культуры! Его нет, а я, открыв любую из его статей или книг, просто вспоминая время от времени наши не слишком частые общения, отчетливо слышу его голос - бархатный, с переливом выразительных интонаций.
Позвонив в редакцию журнала Литературное обозрение», где я тогда работала, своему другу и моему начальнику В.Д. Золотавкину, и попав на меня, Лакшин всегда начинал разговор фразой: «А что там наш барин?», но, никогда не вынуждая сразу передать трубку, непременно рассказывал что-то, делился со мной в нескольких словах впечатлениями о прочитанной книге или увиденном спектакле. А я, совсем молодое еще существо, невероятно гордилась таким недолгим, но всегда очень важным общением. А уж когда Владимир Яковлевич приходил в редакцию, в отдел зарубежной литературы или в отдел искусств, - у каждого из сотрудников непременно находился повод «случайно» заглянуть в кабинет, где Лакшин всегда с неподражаемым юмором, тем удивительным вкусным и прекрасным русским языком, которого мы сегодня уже не слышим нигде, рассказывал о своих редакторских и критических впечатлениях. Каким же наслаждением было слушать его! Каким невероятным артистизмом он был наделен!.. А те, кому посчастливилось слышать, как Владимир Яковлевич поет романсы, - не забыть об этом никогда, потому что он не просто пел, а проживал каждое слово, каждую строчку, наполняя самые банальные романсовые строки иронией, юмором, драматическим глубоким смыслом. Чаще всего на моей памяти это происходило на вечеринках журнала «Иностранная литература», который он возглавлял в ту пору. И, зная, что на вечеринке будет Владимир Яковлевич, участников набиралось значительно больше, чем предполагалось. А какую аудиторию собирали его телевизионные передачи, каким наслаждением было слушать рассуждения Лакшина о Чехове, о театре!..
Владимиру Яковлевичу Лакшину был в высшей степени присущ тот артистизм, формулу которого он точно обозначил в одной из своих статей: «Артистизм для меня - это подвижность души, ее расположенность к свежим впечатлениям, фантазии, вдохновенной игре, тонкому, благородному юмору. Это преображение своих жизненных переживаний - печали, горя, радости - в какие-то внешние, очень правдивые и изящные формы. Иначе сказать, свобода душевного самопроявления, сдерживаемая лишь одной уздой - вкуса и такта».
Я помню, как однажды летом раздался звонок в конторе дачного поселка издательства «Известия» во Владимирской обл., где жили летом сотрудники многих журналов (мобильных телефонов еще не было), с известием о том, что Лакшин умер. К вечеру поселок опустел - люди устремились в Москву, чтобы проститься с человеком, к которому никто не был равнодушен. Лакшина не просто любили - его воспринимали как значительную и очень значимую часть русской культуры, как часть собственного существования, без которой многое теряло свой изначальный смысл. Дж. Донн сформулировал когда-то, что с уходом любого человека уменьшается часть материка - наверное, каждый раз это чувствуется по-разному, но со смертью Владимира Яковлевича это ощущалось как-то особенно остро и - всеми... Сколько великих произведений пробил он вопреки своему времени на страницах «Нового мира» и «Иностранной литературы»; о скольких замечательных людях оставил воспоминания - живые, яркие, остроумные; как много сумел открыть в своих кумирах - Чехове и Островском (само по себе соединение этих 2-х имен может показаться кому-то сегодня странным); как точно запечатлел атмосферу спектаклей разных театров; какие актерские портреты нарисовал своим поистине живым пером, как тонко судил о профессии критика!..
В последние десятилетия о пьесах А.Н.Островского написано много, но каждый раз я в первую очередь обращаюсь к книге В.Лакшина «Островский» в серии «Жизнь в искусстве», потому что такого разбора, соединяющего в себе филологические и театроведческие черты, такой глубины исследования жизни и творчества мне не доводилось встречать ни у кого. Сегодняшние молодые поколения о Лакшине не знают или знают очень поверхностно, поэтому я считаю важным, необходимым и очень своевременным выход книги, в которой собраны его опубликованные несколько десятилетий назад статьи. «Театральное эхо» - так озаглавила сборник вдова В.Я.Лакшина, подобрав известные статьи и очерки таким образом, чтобы облик и масштаб дарования этого удивительного Мастера предстали перед нами в разнообразии его интересов.
«Лакшин был прежде всего писатель. У него каждое слово было на вес золота. Воспламененность была главная черта его лит. дара. Независимое перо - это и есть Лакшин». - говорил Л.Зорин.
В этих словах точно сформулированы главные черты дара Владимира Яковлевича. Так же, как и в словах И.Волгина о «живом ощущении времени, связи времен». Кажется, для Лакшина время не делилось на прошлое и настоящее - свидетельством тому детальный и чрезвычайно интересный анализ трилогии театра «Современник» - «Декабристы», «Народовольцы», «Большевики», разбор пьесы А.Н.Островского «На всякого мудреца довольно простоты», интереснейшие суждения о «толстовском» и «чеховском» в пьесе «Живой труп». Но особенное внимание необходимо обратить на статью, вызванную выходом книги А.Смелянского «Наши собеседники: Русская классическая драматургия на сцене советского театра 70-х годов», когда, казалось бы, обычная рецензия стала возможностью высказать достаточно острые и болезненные взгляды на современное состояние лит. и театральной критики. Цитировать ее хочется целыми страницами, настолько современно звучит эта статья, названная «Критика режиссуры и режиссура критики».
Критику, по мысли Лакшина, «пристало быть строгим, но одновременно и великодушным, каждого вознаградить добрым словом, за всякую удачу порадоваться. А не то что облюбовать пришедшую на ум во время спектакля тощую идейку и под нее затем обрезать и режиссера и исполнителей. Да даже если театр постигает неудача, когда не небрежность, не халтура, а обман чувств или ошибка замысла, коренящаяся в «предрассудке любимой мысли», стоит отнестись к этому с уважением».
Насколько же необходимо знать и помнить это сегодня, как и размышления Владимира Яковлевича о том, нужен ли театральной критике «груз учености». Нынче его, увы, сыщешь с трудом, а ведь именно без него нищает наше мнение об увиденном и прочитанном... А какое наслаждение читать очерки Лакшина о родителях, о старых мхатовцах, среди которых прошли его детство и юность, - все оживает перед глазами, наполняется живой энергией, током духовности и высоких нравственных понятий. И это при том, что Владимир Яковлевич описывает ситуации и характеры не без юмора, не без доли иронии, но с какой же глубокой и искренней любовью!.. Об этой книге можно рассказывать долго, но лучше прочитать ее. «Да, были люди в наше время! Могучее, лихое племя! Богатыри - не вы...», - с горечью думается над страницами «Театрального эха». Спасибо жизни, что подарила такие встречи!..
Наталья Старосельская
журнал "Страстной бульвар"
http://www.strast10.ru/node/3102
ОН БЫЛ БОЙЦОМ
Округлая манера письма Лакшина! Когда слова, словно светящиеся изнутри, своеобразно освещают суть говоримого. Скорее – не критика, но: литература о литературе. «Толстой и Чехов» - такова была диссертация Лакшина: и, рассматривая 2-х близких классиков, под призмами чёткого анализа, Лакшин выступал, и как вдумчивый учёный, и как тонкий стилист. Его книги никогда не было скучно читать: вариант литературоведения затягивал, обещая огни и плоды. А вот уже не литература о литературе, но – жизненный пласт-план: «Закон палаты», эвакуированные вместе с больными и персоналом, и в одной палате лежат 6 поражённых сильными травмами мальчишек. Шесть характеров. Столько же судеб. Тяжесть данного им, просвеченная игрой жизни: всё равно – длится, какая ни есть…Крепкий слог, колоритное письмо, запоминающиеся моменты.… Лакшин был бойцом: он настаивал на широком обсуждение многих серьёзных проблем, считая, что подобное сыграет на руку демократизации общества. Он жил литературой – и писал о ней всю жизнь: и, кого бы ни исследовал, делал это деликатно: в чём-то экспериментируя интересно со стилем избранного лит. персонажа.
Есть критика сухая, жёсткая, статистическая, так сказать, критика констатации, скучная. А есть – живущая своеобразной поэзией чувствования произведения, которое никогда не назовётся схематично-отстранённо: текст. В.Лакшин относился ко 2-й категории: критик-писатель, отчасти поэт. О ком бы не писал Лакшин – об Островском или Толстом, Булгакове или Солженицыне – проникновение его в лабиринты конкретного лит. творения были провидческими: он открывал читателю подспудные слои, объяснял подтексты, подчёркивал то, что стоило подчеркнуть. Лакшин обладал гармоничным, поэтическим стилем, глубоким и чистым, в котором было что-то уютное и старомосковское. Иногда, соприкасаясь предельно плотно с манерой письма автора, о котором писал, он перенимал звук и свет рассказов ли, романов, точно истолковывая их суть – поднимая таким образом лит. критику до уровня самостоятельного худ. произведения и обеспечивая себе место в лит. пантеоне.
Александр Балтин
06.05. 2023, газета "Завтра"
https://zavtra.ru/blogs/on_bil_bojtcom
Фрагмент передачи "Онегин - добрый мой приятель... "
Литературовед, мемуарист В.Лакшин о романе "Евгений Онегин" как о современном произведении и "энциклопедии пушкинской души", о распорядке дня героя романа, Онегина. Гравюры и литографии XIX в.: бульвар на Невском проспекте, в парке гуляют пары, площадь перед Большим театром, наполненный зрителями зал театра, на площади у Большого театра в беседке греются у костра кучера, Невский проспект утром (зима).
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Среда, 13 Дек 2023, 10:02 | Сообщение # 4 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Offline | 
В ЦДЛ прошел вечер памяти критика, филолога, многолетнего редактора журнала "Иностранная литература" В.Я. Лакшина (1933-1993) .Коренной москвич, он родился в Москве и ушел из жизни в Москве. Его прах покоится на Новодевичьем кладбище. На могиле - скромный каменный обелиск с восьмиконечным православным крестом.
Так случилось, что в этом году мы отмечаем сразу несколько памятных дат, связанных с Владимиром Яковлевичем. Это и 90-летие со дня его рождения, и 30 лет, как его не стало... 60 лет назад вышла его первая книга, ставшая событием в отечественной филологии, - "Толстой и Чехов".
И тогда же в 1963 г. была написана его статья "Иван Денисович, его друзья и недруги", которая была опубликована в январской книжке "Нового мира" за 1964 г. и стала одной из самых важных и заметных критических статей 60-х годов. Конечно, все эти юбилеи ни о чем не говорят. Но они нужны, чтобы вспомнить человека, внесшего огромный вклад и в критический процесс 60-х, и в русскую филологию как исследователь А.Островского, Л.Толстого, А.Чехова, М.Булгакова, и в историю русской журналистики как соратник А.Твардовского в "Новом мире" и как редактор "Иностранной литературы". Они были ровесниками с А.Вознесенским. Лакшин родился 6 мая, а Вознесенский - 12 мая. Удивился потому, что поэт-шестидесятник Вознесенский очень легко представляется мне молодым, задиристым бунтарем, а вот критик и филолог Лакшин в это представление никак не укладывается. Он пришел в литературу уже абсолютно зрелым человеком со сложившимся умом, характером, типом поведения.
Вот его статья "Иван Денисович, его друзья и недруги". Кажется, в 1963 г. ее написал не 30-летний сотрудник "Нового мира", а умудренный опытом журнальный стратег, понимающий, что стоит на самом деле за публикацией этой повести Солженицына и кто стоит за ее недругами. Собственно, так и было: не только Твардовский, но и его ближайшие сотрудники по журналу принимали в публикации этой вещи самое непосредственное участие и прекрасно знали, как трудно проходила она в печать, сколько в это было вложено редакционной политики, как Твардовскому приходилось убеждать вышестоящее начальство, что повесть советская, вполне в духе последних решений КПСС.
И.И. Виноградов
В.Лакшин и И.Виноградов - два главных, "титульных" критика "Нового мира", безусловно, были не только критиками, но и стратегами, знавшими, как можно произведение использовать для более широкого разговора и даже для косвенного влияния на тех, кто там, наверху, принимает решения: как стране развиваться дальше, сколько свободы позволить можно, а сколько - нельзя. Моему литературному поколению, входившему в жизнь уже в 90-е годы, это кажется чем-то странным, даже немного смешным. Мы уже твердо знаем, что ничего непосредственно в жизни страны литературой - а уж тем более критикой! - изменить нельзя. Но вот я заглянул в эту давнюю статью и вдруг увидел, сколько в ней актуального. Ведь, конечно, повесть Солженицына "Один день Ивана Денисовича" в то время приобрела популярность в основном благодаря теме. А Лакшин пишет: "Дело здесь не в теме, а в таланте, то есть в чувстве правды автора и умении нам эту правду передать".
Но ведь именно благодаря этому этот солженицынский шедевр и дожил до наших дней. И еще - это тождество таланта и правды. Талант там, где правда.Я вдруг обратил внимание, что в этой статье Лакшин делит критику на нормативную и аналитическую. "Коротко говоря, нормативный подход состоит в том, что у критика еще до знакомства с произведением, о котором он будет судить, готовы понятия обо всем, что касается этого произведения".
Господи, да это в точку в сегодняшнюю"критику, когда о любом произведении писателя судят не по его тексту, а по контексту, в котором этот писатель пребывает. Свой круг, не свой. Своя тусовка, не своя.
Конечно, и в 60-е годы это разделение на "своих" и "чужих" было. Но была и аналитическая критика, ярким примером которой были статьи Лакшина и Виноградова. А потом - И.Золотусского, Л Аннинского, А.Латыниной, С.Чупринина, В.Кожинова, Е.Сидорова...
Статьи Лакшина в "Новом мире" зачитывались до дыр. Как точно заметила Н.Иванова: "Лакшин не был диссидентом, но и не было ни одного диссидента, который бы не прочитал Лакшина".
И конечно, он был филологом до мозга костей. Кажется, даже в его внешности было что-то филологическое. Начиная с его первой книги "Толстой и Чехов" и заканчивая удивительной книгой "Интервью и беседы с Львом Толстым" (1985), где он впервые показал нам яснополянского отшельника глазами газет.
Он сделал для русского литературоведения и лит. просветительства невероятно много! Его статьи и книги о были самыми заметными событиями нашей культурной жизни. И здесь Лакшин выступал уже не как стратег, а как рыцарь русской словесности, о которой у него были отчетливые представления как о важнейшей составляющей человеческой жизни. Фигура Лакшина и как критика, и как филолога, и как неустанного просветителя (вспомним его потрясающие программы на ТВ о русских классиках) сегодня видится огромной и неповторимой. Такого масштаба любителя русской словесности, наверное, больше не будет...
Павел Басинский
04.12. 2023. РГ
https://rg.ru/2023/12/04/rycar-russkoj-slovesnosti.html
Владимир ЛАКШИН
«ИВАН ДЕНИСОВИЧ, ЕГО ДРУЗЬЯ И НЕДРУГИ»
Новый Мир, N1 за 1964
Читать статью: https://www.chitalnya.ru/work/257651/
|
| |
| |
