Дата: Понедельник, 15 Окт 2012, 09:33 | Сообщение # 1
Группа: Администраторы
Сообщений: 6947
Статус: Offline
МИХАИЛ ЮРЬЕВИЧ ЛЕРМОНТОВ (15.10. 1814 - 27.07. 1841)
«Во всяком сердце, во всякой жизни пробежало чувство, промелькнуло событие, которых никто никому не откроет, а они-то самые важные есть; они-то обыкновенно дают тайное направление чувствам и поступкам» М.Ю. Лермонтов
Современники великого поэта, представители последующих поколений справедливо указывали на совершенно уникальное художественное воображение Лермонтова. Его почти невозможно сопоставить с чьим-либо еще. Вот одна из особенностей этого феномена, которая, к сожалению, еще не в полной мере осмыслена.
За полтора столетия до того, как человечество устремилось на летательных аппаратах в космос, поэт словно бы уже побывал там, взглянул на землю со стороны и бросил взгляд в глубины вселенной. Кого не чаруют и сегодня лермонтовские слова: В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сияньи голубом... Космонавты, советские и американские, после полетов и выходов в открытый космос единодушно признавали: как прекрасна наша земля, это - голубая планета! На протяжении всего творчества Лермонтов обращался к теме мирозданья, черпал из этой загадочной для человека сферы свои художественные образы. Такие его произведения, как «Демон», «Ангел смерти», «Измаил-Бей», «На воздушном океане», «Звезда», «Еврейская мелодия», «Наполеон», «Земля и небо», «Ангел», «Воздушный корабль», «Тучи», «Валерик», «Черные очи» и десятки других, - это поистине космическая симфония, порожденная могучим интеллектом и великим чувством художника, симфония - чарующая и потрясающая.
У русских поэтов XVIII и XIX столетий, пожалуй, ни у кого не найдем столь частого и в высшей степени удачного обращения к художественным образам, восходящим к реалиям мирового пространства. Особенно масштабно космическая всеохватность воображения поэта проявилась в таком шедевре мировой поэзии, каким является поэма «Демон». Вот лишь отдельные иллюстрации:
Печальный демон, дух изгнанья, Летал над грешною землей, И лучших дней воспоминанья Пред ним теснилися толпой;
Тех дней, когда в жилище света Блистал он, чистый херувим Когда бегущая планета Улыбкой ласковой привета Любила поменяться с ним,
Когда сквозь вечные туманы, Познанья жадный, он следил Кочующие караваны В пространстве брошенных светил... Поразительно! Масштаб пространства мирозданья у Лермонтова предстает в столь гигантских его временных измерениях. В том же «Демоне» читаем: Давно отверженный блуждал В пустыне мира без приюта: Вслед за веком век бежал, Как за минутою минута, Однообразной чередой...
И еще, из исповеди Демона: Что без тебя мне эта вечность? Моих владений бесконечность? Пустые звучные слова Обширный храм - без божества!...
Здесь же и то же органическое соединение пространства и времени: В душе моей, с начала мира, Твой образ был напечатлен Передо мной носился он В пустынях вечного эфира...
В стихах и прозе Лермонтова встречаются слова и выражения, обозначающие объекты «ближнего» и «дальнего» космоса. Первые из них: небо, небеса, тучки, облака, эфир, туман, молния, заря, закат. Вторые - те, которые действительно дальше и масштабнее: солнце, светило, луна, звезды, месяц, кометы, метеоры, вечные туманы, пустыня мира, божий мир, творенье бога, воздушный океан, вечный эфир, надзвездные края, бездна и др. В лермонтовском лексиконе есть и понятие «астрология». Когда, из каких источников jy получил свои представления и яркие впечатления о мире, вселенной? Из мифологии? Религиозных учений? Или поэт был знаком и с космологическими учениями? Или в каком из «параллельных миров» успел заглянуть в мирозданье через телескоп, подобный современному телескопу? Возможно, что ему были известны трактаты античных мыслителей, возможно, было влияние таких энциклопедических произведений, как «Божественная комедия» Данте, «Фауст» Гете или поэтических творений Байрона и Пушкина. А может быть поэт был знаком с гипотезой Канта - Лапласа о строении вселенной.
Размышляя об источниках и причинах пристального, неослабного внимания Лермонтова к явлениям мирозданья, нельзя не обратить внимания и на его слова, встречающиеся то в одном, то в другом произведении и проливающие свет на эти причины и источники. Например, в произведении «Измаил-Бей» читаем:
Приветствую тебя, Кавказ седой! Твоим горам я путник не чужой: Они меня в младенчестве носил И к небесам пустыни приучили И долго мне мечталось с этих пор Все небо юга да утесы гор...
В поэтическом словаре Лермонтова в тесной связи со словами и выражениями, обозначающими явления мироздания, активно употреблялись и такие, как первенец творенья, создатель, бог, творец, демон, ангел, херувим, рай, ад. В «Герое нашего времени» («Фаталист») есть любопытное суждение персонажа-рассказчика, отчасти приоткрывающее характер воззрений самого автора: «Я возвращался домой пустыми переулками станицы; месяц, полный и красный, как зарево пожара, начинал показываться из-за зубчатого горизонта домов; звезды спокойно сияли на темно-голубом своде, и мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права!... И что ж? эти лампады, зажженные, по их мнению, только для того, чтоб освещать их битвы и торжества, горят с прежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ними, как огонек, зажженный на краю леса беспечным странником! Но зато какую силу воли придавала им уверенность, что целое небо со своими бесчисленными жителями на них смотрит с участием, хотя немым, но неизменным!... И я, несмотря на то, что посмеялся над нашими предками и их услужливой астрологией, попал невольно в их колею...»
Что же все-таки неумолимо влекло Лермонтова к просторам мирозданья? Страсть познания? Неуемность могучей мысли? Жажда свободы? Любовь? Однозначно, пожалуй, никто не решится на это ответить. Обратимся к самому Лермонтову, к его личным признаниям:
Как часто силой мысли в краткий час Я жил века и жизнию иной И о земле позабывал. Не раз, Встревоженный печальною мечтой, Я плакал, но все образы мои, Предметы мнимой злобы иль любви, Не походили на существ земных. О нет! все было ад иль небо в них. *** Мир земной мне тесен... Относительно любви в одном из стихотворений поэтом сказано так: Я небо не любил, хотя дивился Пространству без начала и конца, Завидуя судьбе его творца... В этом смысле знаменательна следующая фраза: Стократ велик, кто создал мир! велик! Характерно поэтическое признание в стихотворении «Небо и звезды»:
... Чем ты несчастлив? - Скажут мне люди. Тем я несчастлив, Добрые люди, что звезды и небо Звезды и небо! - а я человек!.. Люди друг к другу Зависть питают; Я же, напротив Только завидую звездам прекрасным Только их место занять бы хотел.
Нельзя не восхищаться мастерством Лермонтова в описании мирозданья. Его искусство живописать, как отмечали современники, можно было сопоставить лишь с искусством описания природы, которое встречается в произведениях Гете. Лермонтов умел одухотворить природу, оживить ее. И тучи, и утес, и дубовый листок, и пальма, и сосна, и дружные волны - все наделено у него человеческими страстями. Такими же страстями наделены и объекты его внимания из сферы вселенной. Идет ли речь о солнце, звездах, кометах, метеорах, не говоря уже о Демоне, ангелах и других: «И звезда с звездою говорит». У поэта нет каких-либо надуманных, вычурных определений. Все они предельно ясны и взяты из общенародной речи, близки бытовому сознанию каждого. У Лермонтова явное предпочтение отдается сравнениями. В его стихах и прозе их превеликое множество: «Сиял он тихо, как звезда»; «И стал бродить, как метеор»; «Где стелется эфир, как вечный океан»; «Он был могущ, как вихорь шумный»; «Блистал, как молнии струя»; «Под ним Казбек, как грань алмаза», «Твой стих, как божий дух, носился над толпою...»; «Остановился быстрый взор, как в миг паденья метеор»; «Прекрасна, как ангел небесный, как демон, коварна и зла»... 171 г. минуло с тех пор, как безвременно, трагически оборвалась жизнь великого русского поэта. Сегодня, однако, мы можем сказать, несколько перефразируя его слова: какое блаженство внимать набирающей новую силу неземной музыке М.Ю. Лермонтова. Юрий Воронов, доктор фил. наук, профессор, член Союза журналистов России, лауреат премии М.В. Ломоносова http://www.dopfo.ru/duhovnoe_nasledie/?id=58&page=3
ЛИТЕРАТУРНОЕ ДОСЬЕ ПОЭТА
15 октября 2012 г. исполнилось 198 лет великому поэту. Его биография коротка, но выразительна. Родился в Москве. В семье его отца жила легенда о происхождении рода Лермонтовых от испанского герцога Лермонта. Основатель рода Лермонтовых в России герцог Лермонт, во время смуты в Шотландии в начале XVII века, покинул родину и в 1613 г. перешел в войско Московского царя. Потомки его в XVII-XVIII вв. занимали видные должности в государстве, но с годами род Лермонтовых обеднел, числился в неродовитых мелкопоместных дворянах.
Юрий Петрович Лермонтов - отец поэта, избравший по вековой традиции военное поприще, после окончания кадетского корпуса, участвовал в заграничных походах русской армии, в войне с Наполеоном, но из-за болезни был уволен со службы в звании капитана, поселился в своем имении Кропоткино и занялся хозяйством. Бывая у соседей в селе Васильевском, он знакомится с Марией Михайловной Арсеньевой, единственной дочерью помещицы Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, и женится на ней, несмотря на недовольство матери невесты, считавшей, что дочь достойна лучшей партии. После свадьбы молодые поселяются в Тарханах, поместье Елизаветы Алексеевны, но ее семейная жизнь счастливой не была. Вскоре после свадьбы начались ссоры между супругами, усугублявшиеся недоброжелательным отношением Елизаветы Алексеевны к зятю. После рождения сына, и без того слабая здоровьем Мария Михайловна стала частот хворать. В Тарханах долго помнили, как тихая, бледная барыня, сопровождаемая мальчиком-слугой, носившем за нею снадобье, переходила из одного крестьянского двора к другому с утешением и помощью, помнили, как она возилась с болезненным сыном, была очень музыкальна, посадив маленького сына на колени, она играла на фортепиано. «Когда я был трех, то была песня, от которой я плакал. Ее напевала покойная мать»
Единственный сохранившийся портрет донес до нас облик хрупкой мечтательной молодой женщины с грустными глазами. Умерла Мария Михайловна в 1817 г. от чахотки в возрасте 21 года. После смерти жены Юрий Петрович уехал в Кропоткино, оставив маленького Мишеля по требованию Елизаветы Алексеевны ей на воспитание, уплатив зятю 25 тыс. руб., чтобы он не вмешивался в воспитание внука. Когда Миша стал взрослеть, сознание униженного положения отца, вынужденного отказаться от собственного сына, в известной мере отравило его юношеские годы: «ужасная судьба отца и сына жить розно и в разлуке умереть». Тем не менее, в раннем детстве в Тарханах он был счастлив, к его услугам было все: игры, развлечения. Товарищами были его двоюродные братья. Вот одно из воспоминаний: «В домашней жизни Лермонтов был почти всегда весел, ровного характера, занимался часто музыкой, а больше рисованием».
Он получил прекрасное домашнее образование. Знал французский, немецкий, английский языки. Читал по латыни. Позднее на Кавказе изучил азербайджанский и грузинский языки. Играл на скрипке, фортепиано, пел, сочинял музыку на собственные стихи («Казачья колыбельная песня», «Выхожу один я на дорогу», «Белеет парус одинокий»). Если бы он не был поэтом, то стал бы замечательным художником. Рисовал Лермонтов с раннего детства «акварельного довольно порядочно и лепил из крошек воска целые картины». Позднее любил рисовать скалы и горы – их гордое одиночество. И небо – необходимый фон, без которого гора невозможны, с пейзажем соседствуют батальные сцены. Он стремился передать быт людей Кавказа, изображал танцующих на крыше сакли женщин. Рисунки его полны динамики, движения. Иногда в рисунках невероятно тесно: образы, фигуры, всадники, сражения. В иных рисунках зашифрованы надписи. Сохранилось и известно 13 картин маслом и 100 акварелей, рисунков тушью, пером, карандашом. Замечательны и его автопортреты.
В 14 лет Лермонтов был зачислен в пансион при Московском университете, который блестяще закончил, проявив хорошие знания по всем предметам, особенно по математике. Но именно дарование мешает ему окончить университет из-за столкновения с недалекими профессорами. Затем школа юнкеров и привилегированный лейб-гвардейский гусарский полк в 18 лет.
По окончанию юнкерской школы бабушка заказала художнику Будкину парадный портрет любимого внука. С полотна на нас пристально смотрит спокойный, благообразный гвардеец с правильными чертами лица: удлиненный овальный высокий лоб, строгие карие глаза, прямой правильный нос щегольские усики над пухлым ртом. Сохранилось несколько портретов Лермонтова, но если пушкинские портреты дополняют, то лермонтовские противоречат друг другу. Если одним он запомнился с большими карими глазами, сила обаяния до сих пор остается загадкой, с черными ресницами, делавшими их еще глубже, производили чарующее впечатление. Сохранилось другое воспоминание современника о внешности поэта: «То были скорее не глаза, а длинные щели полные злости и ума». Не только о внешности, но и о характере поэта сохранились противоречивые воспоминания. Одним он кажется холодным, желчным, раздражительным. Других поражает живостью и веселостью. «Грустный, строгий, нежный, властный, язвительный, насмешливый и наделенный могучими страстями и волей, и принципиальным беспощадным умом». Вот таким он сохранился в воспоминаниях современников.
1837 год. За стихи, написанные на смерть Пушкина Лермонтова наказываю ссылкой на Кавказ. С района боевых действий он писал: «Если будет война, клянусь Богом, буду всегда впереди». Участвуя в боевых действиях он доказал, что это не пустые слова. За него хлопочет бабушка перед братом царя Михаилом. В 1837 г. он возвращается в Петербург, героем и известным поэтом. Гений его мужал по дням. 14 лет – первая поэма «Черкесы» 15 лет – начал работать над поэмой «Демон» 17 лет – драма «странный человек» 18 лет – поэма «Измаил Бей», стихотворение «Парус» 20 лет – роман «Вадим» 21 год – драма «Маскарад» 22 года – роман «Княгиня Лиговская» 23 года – стихотворения «Смерть пота», «Молитва», «Узник», «Кавказ», «Бородино» 25 лет – поэма «Мцири» 26 лет – «Тамань», «Герой нашего времени», «Горные вершины», «На севере диком»
После возвращения с Кавказа 2 года (1938-1939 гг.) прошли сравнительно спокойно. А в 1840 г. произошла дуэль Лермонтова с племянником французского посла Э.Барантон, царь жестоко наказал поэта, отправив его в действующую армию на Кавказ, где шли кровопролитные бои с горцами. Сражался Лермонтов мужественно «с первыми рядами храбрейших ворвался в неприступные завалы». Его командир писал о молодом офицере: «Первый на коне и последний на отдыхе». Командование рекомендовало его к награждению его орденом Владимира IV степени с бантом. Но командир корпуса снизил до ордена Станислава III степени. Но когда списки дошли до царя Николая I, он собственноручно вычеркнул его фамилию из списка, и золотой сабли за храбрость он тоже не получил.
Сражаясь, в свободные минуты между боями, он занимается творчеством. В 1840 г. он написал 19 стихотворений, а за неполную половину 1841 г. – 26. Среди них такие шедевры, как «Прощай немытая Россия», «Утес», «Выхожу один я на дорогу», и др. Теперь он тяготится военной службой. Один из его друзей писал: «Он нашел свой жизненный путь, ему хотелось уйти в отставку, заняться литературной деятельностью». Но жизнь приближалась к трагическому концу. Он словно предчувствовал это. За год до гибели в стихотворение «Завещание» поэт писал:
Наедине с тобою брат, Хотел бы я побыть. На свете мало, говорят, Мне остается жить.
А если спросит кто-нибудь, Ну, кто бы не спросил. Скажи им, что на вылет в грудь Я пулей ранен был.
Что умер честно за царя, Что плохи наши лекаря, Что родному краю Привет я посылаю.
Судьба неоднократно предупреждала его об опасности. Однажды он, путешествуя один у озера между Пятигорском и Георгиевской, столкнулся с тремя горцами и сумел с честью выйти из затруднительного положения, вооруженный одним кинжалом. В сражении при Валерике (11.07 1840 г.) он находился рядом со своим приятелем декабристом Лихаревым. «Сражение подходило к концу, и оба приятеля шли рядом рука об руку в пылу спора неоднократно останавливались». В одну из таких отставок вражеская пуля поразила Лихарева, пройдя в нескольких сантиметрах от Лермонтова, пощадив его, оставив ему еще год жизни. И даже то, что он приехал в Пятигорск, где не должен был быть. В этом есть что-то мистическое. Лермонтов следовал к месту службы в Тимир-хан-Шуру в Дагестан и не сразу решился свернуть в Пятигорск. Поэт вместе с приятелем остановились в придорожной гостинице на ночлег из-за плохой погоды и решились испытать судьбу бросая монеты (Если полтинник упадет кверху – едем в отряд, если решеткой – в Пятигорск). Монета упала решеткой вверх. Путь к гибели поэта был открыт.
Дуэль между Лермонтовым и Мартыновым состоялась вечером 15 июля 1841 г. у дороги, ведущей из Пятигорска в Николаевскую колонию, в 4-х верстах от города у горы Мамук. Поводом послужила давняя ссора между давними знакомыми. Секундантами были Глебов и Васильчиков, говорят, что были еще секунданты Столыпин (Манго) и Трубецкой, но имена их на следствие не вспоминались. Были выдвинуты смертельные условия дуэли: право каждого на 3 выстрела с вызовом отстрелявшегося на барьер. Расстояние между барьерами – 15 шагов, а не 10 шагов, как принято. На месте поединка не было врача и экипажа на случай рокового исхода. Лермонтов отказался стрелять и разрядил пистолет в воздух. Мартынов выстрелил и ранил Лермонтова в правый бок. Поэт упал без чувств. Васильчиков поскакал за врачом.
17 июля состоялись похороны при стечении всего Пятигорска. Известие о смерти любимого внука застало Елизавету Алексеевну в Петербурге. «Говорят, у нее отнялись ноги, и она не может двигаться. Никогда не произносит имени Мишеля и никто не решается в ее присутствии произносить его, и даже имя какого бы то ни было поэта». Она добилась решения перенести прах Лермонтова в Тарханы, где 23 апреля 1842 г. состоялось его погребение. Как же царь наказал убийцу великого поэта? Мартынов был лишен званий, по приказу Николая I посажен на гауптвахту и предан церковному покаянию. Потом царь сократил срок покаяния с 15 до 5 лет. В 1846 г. Мартынов был полностью освобожден от епитимии и занялся написанием мемуаров, но никогда не рассказывал о дуэли. В истории жизни и гибели Лермонтова есть много загадок и тайн, чтобы разгадать их, нужны документы. Он долгие годы состоял под наблюдением полиции. Помня любовь этой организации к бумагомаранию, с удивлением узнаем, что в архивах осталось только три папки. Куда-то исчез весь архив лейб-гусарского полка, где служил Лермонтов. В биографии поэта есть еще интересный факт. Даты его столетних юбилеев совпадают с трагическими датами истории. 1914 год – начало первой Мировой войны 1941 год – начало Великой Отечественной войны В судьбе поэта осталось еще много тайн и необъяснимых загадок. Они еще ждут своих объяснений. А читателей по-прежнему волнуют волшебные строки его стихов. http://www.biblio-vluki.ru/192-lit....ya.html
Какой же силой надо обладать, Чтоб так любить и верить без огляда? На нежность барский норов разменять, Себя на волю младости отдать, В силках ее почувствовать отраду.
О чем Мишель задумался опять? Уж битый час, как двери на запоре. Кабы ему себя не надорвать, Обед велю пораньше подавать, А к вечеру б гостей созвать поболе.
Куда тебя, гусар, труба зовет? Присядь, пасьянс разложим пред дорогой. Я, сударь милый, знаю наперед, Вслед за тобой и мой придет черед Собраться в путь, прикрикнув: «Кучер, трогай!»
Пошто, мой свет, глаза твои грустны? В них мрак тоски без проблеска надежды. Смеясь, вчера твердил, стихи годны, А государю, видно, не ладны, Ну, да ни мне судить его, невежде.
Ох, Мишенька, как весточка горька, Неволею грозит, разлуку сеет. Суров Указ, но ты дождись, пока Моя покой хранящая рука Знаменьем крестным осенить успеет.
Сердешный мой, прости, не сберегла! Но как сберечь уставшего от жизни? Подставить грудь под пулю не смогла, А в землю рядом, все-таки, легла, Опальному поэту справив тризну. Т.Реготова
2013 год: Нина_Корначёва КОРНЕТУ ЛЕРМОНТОВУ - ОТ РУССКОЙ КАВАЛЕРИИ 1 октября 1913 г., перед зданием петербургского Николаевского кавалерийского училища, где когда-то учился будущий поэт, русские кавалеристы заложили памятник своему горячо любимому однокашнику. Воспоминания очевидцев этого события - бывших юнкеров Николаевского кавалерийского училища, написанные в эмиграции.
Зажглась, друзья мои, война И развились знамена чести; Трубой заветною она Манит в поля кровавой мести. М.Ю. Лермонтов
Каждый царскосельский лицеист свято чтит память своего Пушкина, так и мы, бывшие юнкера Николаевского кавалерийского училища, отдаём ту же дань нашему славному поэту корнету Лермонтову. В газетном фельетоне, приуроченном к 140-летию со дня рождения поэта, И.Опишня дал описание его детства, справедливо заметив, что печальные исторические обстоятельства помешали достойно отметить 100-летие со дня смерти поэта. Автор фельетона перечислил все известные труды, посвящённые его памяти. Следует подчеркнуть то обстоятельство, что в довоенной России, в среде нашей интеллигенции, к людям, выбравшим себе военную карьеру, относились свысока и, видимо, вследствие этого в биографических очерках о Лермонтове уделялось очень немного строк пребыванию его в Военном Училище. Первое полное собрание сочинений поэта было издано Марксом в 1891 г. Биограф - без подписи, - утверждает, что в«письме, писанном вслед за окончанием курса Училища, Лермонтов называет 2 года, проведённые в Школе «ужасными», но прибавляет при этом, что «жил в Школе по наружности весело и беспечно, одинаковой с товарищами жизнью». Прочтя же письмо Лермонтова к М.Лопухиной, мы убеждаемся в том, что он по собственному влечению идёт на военную службу, ибо пишет он ей: «Быть может это особенная воля Провидения - умереть с пулей в груди, - это стоит медленной агонии старика. Итак, если начнётся война, клянусь Вам Богом, всегда буду впереди».
15 июля 1966 г. исполнилось 125 лет со дня смерти поэта и, в связи с этим, я хочу познакомить читателей с тем, как сохранялась память о нём в нашей Школе. Традиции эскадрона Школы прекрасно описаны Е.Вадимовым в его книжке «Корнеты и звери». К сожалению, трудно точно установить, появлению каких традиций мы обязаны корнету Лермонтову, но наша школьная «Звериада», по обилию в ней остроумных строк, несомненно носит следы его участия в ее составлении.
Юнкера Николаевского кавалерийского училища. Начало ХХ в.
В наше время существовала так называемая «Лермонтовская черта» - символическая линия, прочерченная репейком шпоры «благородного корнета», которую не имел права перешагнуть «сугубый зверь» (прозвища юнкеров старшего и младшего классов). По традиции же, вскорости после принесения присяги вновь поступившими юнкерами корнетство устраивало торжественное чтение «приказа по курилке», относительно которого молва утверждала, что он был впервые написан Лермонтовым. Помещение 2-го взвода, в котором он состоял, считалось «Лермонтовским взводом», равно как и весь состав этого взвода, а одна из комнат классного флигеля была всецело посвящена ему и носила название «Лермонтовский Музей».
фото 1916 г. В него были перенесены бумаги из обоих столичных университетов, скудно освещавшие студенческие годы великого поэта. Там же сохранялись его подлинные рукописи, рисунки и несколько принадлежавших ему вещей. Заведовал музеем полковник Граве, почему-то строго следивший, чтобы при посещении музея мы не имели при себе ни бумаги, ни карандашей. Следуя завету своего славного корнета: За золото купишь четыре жены, Конь же лихой не имеет цены, - Он и от вихря в степи не отстанет, Он не изменит, Он не обманет… мы, являясь желанными гостями всех светских балов Петербурга, к неудовольствию «прекрасного пола» не тратили особенно своих сил на головокружительные танцы, храня их для своего верного друга. Это была тоже своего рода традиция.
Я не помню памятников Лермонтову в Европейской России. Тому, кому посчастливилось посетить места его невольных скитаний, кому удалось побывать на Кавказе, навсегда запомнился живописный путь от станции Минеральные Воды до Кисловодска. Раннее утро, свежий степной воздух, наполненный ароматами цветущих полей, врывается в окна железнодорожных вагонов; силуэты Бештау, Машука и Верблюд-горы окутаны лёгким туманом, а по мере восхода солнца вдали начинает открываться прекрасная панорама тёмно-синих вершин Кавказа. Быстро спускаясь от станции Бештау к Пятигорску, поезд останавливается под склоном Машука на «Лермонтовском разъезде». Взоры всех невольно приковывает вид места дуэли со стоящим на нём памятником поэту. В то же время, на железнодорожной платформе старый слепой бандурист своею задушевной песней придает какой-то особый, грустно-романтический колорит этому исторически печальному месту.
В течение многих лет Николаевское Кавалерийское Училище изыскивало возможности к собиранию необходимых средств для сооружения памятника своему славному питомцу. Устраивались ежегодно «Лермонтовские выставки» шумливого характера, приносившие немалый доход. Великим же постом в Михайловском манеже устраивался Конный праздник, сбор с которого также шёл в фонд на сооружение памятника. В один из таких праздников было выручено 12 тыс. руб. Весь Петербург собирался в этот день в манеже, во главе с Великими Князьями и высшим военным начальством.
Лермонтовская карусель
После праздника 1909 г. в манеже сотни Училища была устроена выставка проектов будущего памятника. Эксперт, юнкер сотни, Уссуриец Б.Курбатов, остановил своё внимание на модели, изображавшей поэта в форме Тенгинского пехотного полка, в бурке, стоящего на скале. Но комиссия одобрила другой проект - поэт в парадной гусарской форме без головного убора сидит на скамье, облокотившись на руку. В таком виде, наконец, в 1913 г. был сооружён и поставлен перед фасадом Училища памятник нашему славному корнету. Увы, многим из нас так и не удалось увидеть воочию результат наших юнкерских стараний. (Вл.Хороманский. Из книги «Памятка Николаевского Кавалерийского училища», Париж, 1969).
ЗАКЛАДКА ПАМЯТНИКА M.Ю. ЛЕРМОНТОВУ Закладка памятника произведена была Августейшим Президентом Императорской Академии Наук Великим Князем Константином Константиновичем 1 октября 1913 г. День был пасмурный, но без дождя. Домик каменщиков обратили в павильон с навесом, над местом закладки, декорированным зелёными гирляндами и материей цветов Училища; помост был затянут алым сукном и коврами.
С 1/2 2 ч. стали съезжаться депутации. Первыми явились офицеры Л. Гв. Гусарского Его Величества полка в полном составе и депутация от 77 пехотного Тенгинского полка (подполк. К.А. Попов, кап. И. Г. Гурбанов и пор. С.Н. Быков). Пришли трубачи Л. Гв. Гусарского полка. Стали съезжаться депутации от полков, Академии Наук, университета, военно-учебных заведений, города и приглашённые. В 2 часа прибыл Вел. Князь Константин Константинович с Августейшими сыновьями - Князьями Иоанном, Гавриилом, Константином и Игорем Константиновичами. Вел. Князь, бывший в форме Оренбургского казачьего войска, обошёл фронт выстроенных юнкеров. Перед местом закладки стал 2-й Лермонтовский взвод юнкеров, имея на правом фланге штандартного портупей-юнкера Князя Кропоткина II (Сергея), а на левом - взводного портупей-юнкера Шмидта. Вахмистр эскадрона Верещинский на подносе держал серебряные рубли чеканки 1913 г., вахмистр сотни Попов держал поднос с лопаткой, а взводный портупей-юнкер Шмидт - поднос с киркой. Служил законоучитель Училища о. Иоанн Еленевский. Пел хор певчих из юнкеров.
Священник произнёс краткое вдохновенное слово, отслужил молебен, прочел надпись на закладочной доске и совершил чин закладки. Провозглашено многолетие Государю. Следует вечная память болярину Михаилу. Как только замерли последние звуки вечной памяти, трубачи лейб-гусары сыграли первые такты похоронного марша.
Затем в Белом зале Училища состоялся акт. В глубине, под Царскими портретами, на возвышении стояла большая модель будущего памятника, вся в зелени. На помосте высилась кафедра - и бюст Лермонтова, увенчанный лавровым венком. Справа устроена была Великокняжеская ложа. Акт начался с чтения депеши, с которой Вел. Князь обратился к Его Императорскому Величеству Государю Императору: «99 лет назад, после славных годов Отечественной войны, когда русский народ в дружном единении с своим Монархом и армией дал России неисчерпаемый источник национальных вдохновений, родился великий Лермонтов. Ныне, накануне этого дня, велением Вашего Императорского Величества, в присутствии многочисленных депутаций военной, ученой, учебной и общественной России, съехавшихся на этот общерусский праздник со всех концов земли, мною заложен славному Русскому поэту, в саду родного ему Училища памятник, воздвигаемый ему русской кавалерией. Присутствующие вознесли при этом молитвы Богу о ниспослании Вам, Государь, многолетнего светлаго царствования, здоровья, сил и неувядаемой славы на счастье Государства и на радость Ваших подданных. Генерал-Адъютант Константин»
Громовое ура и троекратно повторенный гимн покрыли чтение депеши. Прочитан был доклад А.В. Семеки о значении поэзии Лермонтова, произнесены речи депутаций и затем, неожиданно для всех, к кафедре подвинулся почтенный П.П. Семенов-Тян-Шанский. Опираясь на костыль, в андреевской ленте, поддерживаемый секретарём Императорского Географического Общества Достоевским, он вошёл на кафедру и опёрся о пьедестал, на котором стоял бюст Лермонтова. Он заговорил тихим, но ясным старческим голосом: «Я взошёл на эту кафедру, как Вице-Президент Императорского Географического Общества, потому что Лермонтов был певец природы, он был поэт-географ! Я вошёл в эти стены, как бывший питомец Школы, окончивший курс её в 1845 г. и занесённый здесь на мраморную доску. Но я главным образом здесь ещё и потому, что я единственный из присутствующих, знавший и видевший Лермонтова. 10-летним мальчиком дядя возил меня в дом умиравшего Пушкина и там у гроба умершего гения я видел и знавал великого Лермонтова».
Появление этого маститаго старца произвело огромное впечатление. Точно разверзлась завеса прошлаго. Трепет прошёл по залу. Прошлое словно приблизилось. Многие призадумались и поникли головой, некоторые плакали, слушая речь этого прекрасного старца, вызвавшего былые призраки, стоявшего уже на рубеже иной жизни. В эту иную жизнь он и отошёл! Ко дню открытия памятника Лермонтову его не стало. Благодарная Школа, его воспитавшая, руками своих юнкеров вынесла гроб его до церкви, где его отпевали, и создала бронзовое изваяние его, открываемое в один день с Лермонтовским памятником, дабы и он мог бессмертно присутствовать на открытии того памятника, закладку которого он так прекрасно и незабвенно отметил.
15 июля 1914 г., в день смерти М.Ю. Лермонтова, депутация от Николаевского Кавалерийского Училища, офицер при 4-х юнкерах 2-го Лермонтовского взвода эскадрона, посетили могилу Лермонтова в селе Тарханы, отслужили панихиду и возложили венок от Школы, воспитавшей великого русского поэта. (Из книги «Памятка Николаевского Кавалерийского училища», Париж, 1969) 15.10. 2013. Правмир https://www.pravmir.ru/kornetu-lermontovu-ot-russkoj-kavalerii/
2014 год: К 200-летию со Дня рождения... ДУЭЛЬ ЛЕРМОНТОВА
Лермонтов и Николай I Психологи говорят, что детские и подростковые травмы временем не врачуются. 5 февраля 1830 г. читатели «Литературной газеты» обнаружили в свежем ее выпуске анонимную рецензию на только что оттиснутый в университетской типографии московский альманах «Денница». Вот как она начиналась: «В сем альманахе встречаем имена известнейших наших писателей, также стихотворения нескольких дам: украшение неожиданное, приятная новость в нашей литературе».
Автором рецензии был Пушкин. А похваленные им «дамы» – 2 юные московские поэтессы – сестры Тепловы. Надежде Сергеевне было 16, младшей, Серафиме, – 14. В те же дни в Москве 25-ний адъюнкт университета и редактор «Денницы» М.А. Максимович в спешке «кормит» домашний камин собственным архивом. Гостивший в первопрестольной Дельвиг только что получил письмо из Петербурга от О.М. Сомова. Тот предупреждал приятелей, что над «Денницей» уже искрят перуны. Причем не простые, а «высочайшие». Из толков «у Греча и Булгарина» Сомову стало известно о булгаринском доносе в Третье отделение. Причина доноса – восьмистишие 14-летней Серафимы:
К*** Слезами горькими, тоскою Твоя погибель почтена, О верь, о верь, что над тобою Стон скорби слышала волна!
О верь, что над тобой почило Прощенье, мир, а не укор, Что не страшна твоя могила И не постыден твой позор!
Чуткий литературовед Ф.В. Булгарин сразу же сообразил, что Максимович напечатал стихи о могиле Рылеева. К счастью, дружеская почта на сей раз отказалась проворнее фельдъегерской. Николай I констатировал, что стихи, «очевидно, имеют направление не благонравное». Цензора заперли на 2 недели на гауптвахте, потребовали объяснений у редактора, но Максимович уже успел продумать линию защиты. Первый аргумент – автор почти ребенок, притом барышня. Второй находим в письме П.Вяземского А.Тургеневу: «В «Деннице» на странице 121-й, найдешь ты стихи девицы, за которые московский Глинка, цензор, просидел неделю на гауптвахте. Это стихи на смерть какого-то студента, утопившегося, а им дали политическое перетолкование».
Арест цензора С.Н. Глинки, литератора и патриота 1812 г., человека в Москве весьма уважаемого и известного, говорил о том, что следователи в успехе дела не сомневались. Почему же выпустили через неделю, а не через две? Да потому, что в первые же дни не менее трехсот москвичей явились засвидетельствовать свое почтение цензору, определенному Бенкендорфом штудировать за решеткой цензурный устав. И это было уже демонстрацией. Власти поняли, что дело слишком неблагополучно и гауптвахтой его не поправишь. Надо было готовить куда более сильнодействующие рецепты для искоренения московской крамолы. Демонстративное сочувствие Глинке управляющий делами Третьего отделения М. Я. Фон-Фок в агентурном обзоре совершенно справедливо рассматривал как общий знак московской оппозиционности. Глинка, «агент всех тайных обществ» (выражение властей), знавший сестер Тепловых и друживший с Максимовичем, вскоре был лишен цензорского места: как водится в таких делах, в том же году к нему придрались по весьма пустячному поводу.
В оппозиционную Москву Пушкин поспешит в тот год в начале марта. Он встретится с Максимовичем и Дельвигом, сообщит Вяземскому в письме от 14 марта о том, что И.И. Дмитриев сердится на цензора Глинку. (За что – обоим, видимо, и так понятно. Впрочем, консервативный Дмитриев при всем том посетил арестованного цензора на «губе» одним из первых.) Комментаторы «синего» пушкинского десятитомника рассерженность старейшего московского поэта на Глинку объясняют «сугубо литературными» причинами. Но причины, скорее, литературно-политические. И о чем говорят в те дни Пушкин с Дмитриевым, можно догадаться по следующему письму Пушкина к Вяземскому, датированному второй половиной марта: «Посылаю тебе драгоценность: донос Сумарокова на Ломоносова. Подлинник за собственноручною подписью видел я у И.И. Дмитриева. Он отыскан в бумагах Миллера, названный, вероятно, в присутствии и, вероятно, сохраненный Миллером. Состряпай из этого статью и тисни в Лит.<ературную> Газ.<ету>. Письмо мое доставит тебе Гончаров, брат красавицы: теперь ты угадаешь, что тревожит меня в Москве».
Хотя письмо послано с надежной оказией, читать приходится между строк. Так что же тревожит Пушкина? Красавица Гончарова? Да, конечно. Но не только. В том же письме через пару строк: «Булгарин изумил меня своею выходкою, сердиться нельзя, но побить его можно и, думаю, должно – но распутица, лень и Гончарова не выпускают меня из Москвы, а дубины в 800 верст длины в России нет кроме гр. Панина». «Дубина в 800 верст» на Булгарина не раз еще будет опускаться. В эпиграммах, в статьях той же «Литгазеты». Война объявлена. Первый кнут, как и «первая дубина», – доносчику. И не надо верить на слово Вяземскому, будто он считает, что «политическое перетолкование» стихам Серафимы Тепловой дала власть. 18 апреля 1828 г. в праздник Преполовения Вяземский с Пушкиным сами подняли на месте декабристской виселицы пять щепок от эшафота (которые Вяземский, кстати, сохранил). А саму тайную декабристскую могилу Пушкин сумел-таки разыскать на Голодае, о чем некогда догадалась Ахматова. И именно по пейзажным зарисовкам Пушкина через полтора века экспедиция «Огонька» и Музея истории Ленинграда тоже отыщет это место.
В 1828 г. Пушкин впишет подробный путеводитель к рылеевской (и его товарищей) могиле в рассказ Титова «Уединенный домик на Васильевском». Повесть с помощью того же Сомова будет опубликована в дельвиговских «Северных цветах» за 1829 г. 25 мая 1828 г. мимо этого места на северной оконечности Голодая Вяземский, Пушкин, Грибоедов, Киселев, С.Голицын, Шиллинг и Мицкевич на пироскафе поплывут в Кронштадт. А еще летом 1826 г. и А.Жандр (видимо, вместе с Грибоедовым) катались на лодке на «уединенный островок Невы» в поисках этой могилы, но ничего там не обнаружили, «кроме кустов» и часового. Грибоедов и Жандр не нашли. Пушкин нашел. 19 мая 1828 г. он заканчивает стихи «Когда для смертного умолкнет шумный день...», а на черновике появляется рисунок трубы пироскафа с навешенным на нее парусом и набросок топографического плана, где поэт отметил береговую линию Малой Невы, ров между Голодаем и крохотным, входящим в голодаевскую косу, островком Гоноропуло, и увенчал все это стилизованным корабликом, выброшенным волною на отмель и упершимся бушпритом в ту самую точку, где лежат тела пятерых повешенных. Двумя указательными штрихами поэт отметил, как пройти к этому месту посуху. Кораблик и план возникают рядом со строкой «В безумстве гибельной свободы...». Здесь же в черновике – словесная иллюстрация к рисунку: «мои потопленные годы», «потопленная радость», «потопленная младость».
«Когда для смертного...» – первое откровенно христианско-покаянное стихотворение Пушкина. Первая его часть будет опубликована в тех же «Северных цветах» рядом с путеводителем к могиле декабристов. Вторая часть окажется столь интимной, что останется лежать в черновике. Замечательно и сближение дат. Дело в том, что 18 мая – день памяти священномученика Феодота Анкирского и с ним семи христианских дев, утопленных в море после истязаний именно в этот день в 303 г. Феодот по откровению свыше разыскал тела убиенных и предал их христианскому погребению. Об этом стало известно властям. Святой отказался поклониться языческим идолам и был обезглавлен. Тело его хотели сжечь, но поднялась буря и помешала языческому ритуалу. Святой был погребен по христианскому обычаю. 18 мая 1828 г. – это 1525 годовщина казни найденных Феодотом священномучениц. И дату под пушкинскими стихами очень трудно объяснить совпадением. Скорее предположить, что 18 мая поэт был в храме на службе, 19-го же закончил покаянное стихотворение:
И нет отрады мне – и тихо предо мной Встают два призрака младые, Две тени милые – два данные судьбой Мне ангела во дни былые; Но оба с крыльями и с пламенным мечом, И стерегут, и мстят мне оба. И оба говорят мне мертвым языком О тайнах счастия и гроба.
«Пламенный меч» этой нравственной муки казнил Пушкина с 1826 г. 13 июля декабристы были повешены, 14 июля тайно захоронены в братской могиле – без гробов, нагими, с известью, которая должна была уничтожить тела, дабы родные не выкрали их и не похоронили по христианскому обычаю. Ахматова показала, как важно для Пушкина было христианское погребение. Она же обратила внимание и на строки «Полтавы» (тот же 1828 г.), и на стихотворение «Утопленник» (лето 1828 г.), где поэт говорит по сути о том же – об одичании власти, о нравственной муке человека, отказавшего другому в погребении.
Могила для декабристов была вырыта инженерной командой Петропавловской крепости у самой воды, практически на отмели гоноропуловского рва. Несколько раз в год это место покрывалось водой даже при ординарных подъемах Невы. И могила не размыта только потому, что яма была вырыта глубиною до 3,5 м. Уже к середине XIX в. место это ушло под поду, оказалось на мелководье. Тогда, собственно, о могиле и стали забывать, хотя летом 1826 г. по свидетельству современника, народ «валил туда толпами». «Пламенный меч» коснулся души поэта вновь стихами Серафимы Тепловой. В этом был для Пушкина, может быть, и мистический укол: в переводе с еврейского Серафима – «пламенная».
Мы не знаем, кто те «тени милые», казнившие поэта в майские дни 1828 г. Но в начале года 1830-го они обрели вполне живые очертания 2-х московских дев – Натальи и Серафимы. Покаянные стихи оказались пророческими. Проведя в Москве весну и половину лета, 14 июля, в день тайного погребения казненных, Пушкин выезжает в Петербург. Мистика цифр преследует Пушкина. 14 июля – это еще и дата казни Андрея Шенье. Упрек, невольно кинутый ему 14-летней девушкой, разбередил зарубцевавшуюся было боль. В тот же год, уже в Болдине, Пушкин пишет стихотворение «Когда порой воспоминанье...». Здесь впервые появится и пейзаж «скорбного» открытого острова: «Стремлюсь привычною мечтою К студеным северным волнам». В 1833 г. он, несколько переработав, включит это описание в поэму «Медный всадник». «Остров малый» на Невском взморье станет могилой бедного Евгения. Но мы не о Пушкине. Мы о Серафиме Тепловой, о 8-ми ее строках, приведших к роковым последствиям не для автора этих стихов, а для всего Московского университета, и еще для одного великого российского стихотворца, чье имя мы произнесем несколько позже.
Уже в наше время забытым стихам Тепловой были посвящены 2 замечательных, но известных лишь специалистам исследования. Первой воскресила этот сюжет Р.Б. Заборова в № 3 журнала «Русская литература» за 1976 г. Пушкинодомец В.Вацуро продолжил сей сюжет статьей «Лермонтов и Серафима Теплова» в книге «Литература и искусство в системе культуры» (М., 1988). Впрочем, помнили об этой истории и в XIX в. 14 июля (!) 1854 г. М.Максимович пишет письмо Гаевскому, который в то время готовил монографию о Дельвиге. Вспомнил Максимович и о своей «Деннице», и об истории заключения на гауптвахту цензора Глинки. И даже не совсем точно процитировал Пушкина: «Дела давно минувших лет...» Надо не «лет», а «дней», но оговорка, вполне красноречива: сама дата письма – ключ к разгадке, какой-такой «особый толк» придан был властями стихам С.Тепловой. Николаевское время уже кончается (но еще не кончено!), и образованные читатели XIX столетия умеют передавать друзьям тайные приветы.
В 1861 г. М.Лонгинов в рецензии на стихи Н.Тепловой вспомнил и об элегии юной ее сестры. Дескать, Максимович «объяснил, что стихи написаны к утопленнику и не заключают в себе никакого особенного умысла». Более того, «такой же отзыв был доставлен издателем «Денницы» от автора стихов». Серафима Сергеевна, к тому времени уже Пельская, прочтя в «Русском вестнике» эти строки, отписала автору их, потребовав восстановления справедливости. Пришлось Лонгинову в «Письме к редактору» извиняться: «Когда в 1830 г. возникло недоразумение по поводу стихов С.С.Тепловой издатель М.А. Максимович, желая, по-видимому, отстранить от автора возможность каких-либо неприятностей, ограничился тем, что взял у нее по необходимости одну только подписку, что стихи в ”Деннице” написаны ею».
Так Серафима Сергеевна дала понять проницательному читателю времен «оттепели» и «перестройки», что никаких отречений, пусть даже вынужденных, она не произносила. Тогда, в 1830-м, жандармы сделали вид, что удовлетворились оправданиями Максимовича и начали готовить расправу над Московским университетом (что вскоре и произошло), а в самом университете молодежь горячо обсуждала вызов, брошенный в элегии юной барышни всему гос. режиму. На это, как полагают исследователи, намекал 3 десятилетия спустя И.В. Селиванов, закончивший Московский университет в 1829 г., в письме к А.В. Дружинину. Об этом говорит и записная книжка студента Белинского с переписанными в нее стихами Тепловой. Вскоре умрет Дельвиг, и Пушкин пригласит Максимовича вместе с обеими московскими барышнями участвовать в «Северных цветах» на 1832 г.
С.Польская писала немного, но все же дала для альманаха вполне невинное стихотворение «Сестре в альбом». Почему же у Булгарина не было сомнений в том, кому посвящена элегия в «Деннице»? Первое объяснение принадлежит современнику тех событий М.Дмитриеву: «Проницательные люди донесли, что в этих стихах дело идет о Рылееве, содержавшемся перед казнью в каземате Петропавловской крепости, омываемой волнами. Довольно было этого имени, чтобы поднять тревогу в душе Николая Павловича и воздвигнуть бурю».
Второе – что Рылеев казнен на кронверке Петропавловской крепости, выходящем на Неву. Но у Тепловой речь не о каземате и не о виселице, а именно о могиле. О той, что на самой кромке суши, «в прибрежных кустах» (выражение обер-полицмейстера Б.Княжнина, руководившего тайным этим захоронением), постоянно затопляемых водой. И если московская барышня в 1829 г. сумела так точно указать в стихах на сам характер этого места, значит, оно не было тайной и для москвичей. Р.Заборова безусловно права, когда пишет, что в элегии Тепловой просто не может идти речь о юноше-утопленнике, тем более о самоубийце. Это версия для нравственно тупых шпионов правительства, ибо самоубийство для христианина должно быть почтено «не полным прощением, оправданием и уважением окружающих, а молитвой о прощении за содеянный грех». Впрочем, трудно предположить, что Фаддей Бенедиктович или Николай Павлович об этом не догадываются. И царь очень точно понял, куда надо направить главный удар репрессий, где таится в оппозиционной Москве источник самой страшной для режима крамолы. Поразительно, но он попал-таки в яблочко, ибо в пансионе при Московском университете в тот год учился отрок, бредивший стихами Пушкина, Рылеева и... С.Тепловой. Имя мальчика – М. Лермонтов.
В.Вацуро обнаружил в стихах юного Лермонтова несколько прямых цитат и целый пласт реминисценций из элегии С.Тепловой. Впервые цитата из ее элегии у Лермонтова мелькает в 1830 г. в стихотворении «Нищий»: «Так я молил твоей любви // С слезами горькими, с тоскою...» Это может еще быть и просто случайностью, но в следующем году Лермонтов делает вольный перевод стихов Томаса Мура, а заканчивает двумя строками, которых нет у англичанина: Одной слезой, одним ответам Ты можешь смыть их приговор; Верь! не постыден перед светом Тобой оплаканный позор! У Мура нет, зато есть у Тепловой: «И не постыден твой позор». Есть и в ходившем тогда в списках предсмертном письме Рылеева, написанном из каземата ночью перед казнью. Вот его первые строки: «Бог и государь решили участь мою: я должен умереть и умереть смертию позорною…» В 1830, 1831 гг. Лермонтов создает так называемый «провиденциальный цикл», где лирический герой, преследуемый роком, ожидает казни. Единственное, что может принести ему радость, – слеза любимой. И он пророчит сам себе: ... Смерть моя Ужасна будет; чуждые края Ей удивятся, а в родной стране Все проклянут и память обо мне... Смерть, удовлетворяющая столь страшным условиям, – это смерть гос. преступника, смерть заговорщика. Может быть, даже цареубийцы, которому четвертование не заменили удавкой:
Кровавая меня могила ждет, Могила без молитв и без креста, На диком берегу ревущих вод И под туманным небом; пустота Кругом. Лишь чужестранец молодой, Невольным сожаленьем и молвой И любопытством приведен сюда, Сидеть на камне станет иногда.
В этих же стихах упомянут и курган над безымянной могилой. Вацуро высказал мысль о том, что здесь «нет никаких аллюзий – есть ассоциации, быть может, непроизвольные, а не осознанный намек на Рылеева, – это совершенно ясно из контекста стихотворения». Пусть так. Хотя мы и не очень верим в «непроизвольные» ассоциации гениев. В свое время Э.Г. Герштейн писала еще об одном стихотворении из «провиденциального цикла», озаглавленного так же, как элегия Тепловой «К ***». Исследовательница удивлялась странному несоответствию сюжета: «Хотя стихотворение начинается с упоминания о позорной смерти на плахе, заканчивается оно образом утонувшего героя: И лишь-волна полночная простонет Над сердцем, где хранился образ твой!» Вацуро и здесь обнаружил парафраз из Тепловой: «О верь, о верь, что над тобою // Стон скорби слышала волна!» Что же до этих лермонтовских стихов, то они порождены как раз логикой сюжета. Исторического и лирического. В 1830 г. Пушкин извлечет из старой тетради и анонимно опубликует в той же «Литгазете» свой «Арион», а осенью того же года примется за «Когда порой воспоминанье...». В те же дни отрок Лермонтов начинает писать вполне рылеевское по духу стихотворение «Новгород»: Сыны снегов, сыны славян, Зачем вы мужеством упали? Зачем?.. Погибнет ваш тиран, Как все тираны погибали!.. Стихотворение не задалось. Через день Лермонтов пишет о могиле воина, кургане на диком морском берегу. И вполне по-рылеевски обозначает жанр стихов словом «дума». Близится пятая годовщина декабристского восстания.
Кораблик на плане северной оконечности Голодая. Рис. Пушкина под строкой «В безумстве гибельной свободы». 1828 г.
Не зная друг о друге, Пушкин и Лермонтов оба примеряют «к себе» голодаевскую могилу. Пушкин описывает свое посещение подмытого хладной пеной островка, свой утлый челн, волновую погоду, «берег дикий» и место рыбачьей стоянки (а это уже точный топографический ориентир, ведь на плане, изданном в СПб в 1828 г., на всей Малой Неве только здесь отмечена и подписана «Избушка рыбаков»). Вот и Лермонтов говорит о своей гибели и о проклятой могиле на «диком берегу». (По не странному сближению у обоих совпадет даже эпитет!). Купеческая дочь С.Теплова профессиональным поэтом не стала. 16-ти лет она вышла замуж за почтового чиновника Д.Ф. Пельского, который в 1840 г. занял должность почтмейстера в Дмитрове, выпустил д2 книжки по почтовому делу и вскоре умер. В начале 1860-х С.Пельская была «бедна, как не знаю кто» (отзыв современника). Памятуя о ее знаменитой элегии, прогрессивные литераторы времен тогдашней «оттепели» даже выделили ей однажды вспомоществование – несколько десятков рублей. Комментарий к новейшему собранию стихов Н.Языкова называет ее «третьестепенной поэтессой, сестрой Н.Тепловой». Примечание это не вполне случайно. Языков с сестрами Тепловыми общался, в альбом Серафимы в 1831 г. он даже вписал посвященные ей стихи: «Я знаю вас: младые ваши лета...» Можно предположить, что и элегия Серафимы Сергеевны – ответ не только на предсмертное письмо самого Рылеева, но и на тайные стихи самого Языкова, вернее, на одну их строку, с которой юное поколение никак не могло согласиться по свойственному молодости максимализму.
Не вы ль убранство наших дней, Свободы искры огневые,– Рылеев умер, как злодей! О, вспомяни о нем Россия, Когда восстанешь от цепей И силы двинешь громовые На самовластие царей!
Языков, конечно, не мог полагать, что это его восьмистишие приведет к столь серьезным, впрочем, не для него самого последствиям. Не знал он и того, что в каземате незадолго до казни Рылеев выцарапал на донце оловянной тарелки четверостишие, словно бы впрок отвечающее Языкову: Тюрьма мне в честь – не в укоризну, За дело правое я в ней. И мне ль стыдиться сих цепей. Когда ношу их за отчизну?
Впрочем, и это совпадение, видимо, вполне объяснимо. Ведь оба – и Рылеев, и Языков помнили строки из «Шильонского узника»: «Удел несчастного отца – за веру смерть и стыд цепей». Из того же источника Пушкин черпал и для своего «Ариона». «Нас было много на челне» – это парафраз из Жуковского: «Нас было шесть, пяти уж нет». Да, Карамзин прав, и «порядочный человек не должен подвергать себя повешению». Но молодость России с Карамзиным всегда не соглашалась. Список восьмистрочной элегии С.Тепловой сохранит в семейных своих бумагах вдова Рылеева. Вместе с ними попадут эти стихи в собрание Пушкинского Дома. Дата смерти С.С. Пельской неизвестна, могила затеряна, стихи, как и сам ее подвиг, – забыты.
ПРИЧИНА ПОСЛЕДНЕЙ ДУЭЛИ При жизни поэта преследует шепоток сплетен. Когда поэт умирает, сплетни под именем Легенды или Версии перекочевывают в мемуары и исследовательские труды. Каким видели Лермонтова люди николаевской эпохи? Мрачным, дерзким, надменным: если не Демон, то уж точно Фаталист. Однако откроем словарь языка поэта. Какие слова у Лермонтова – самые любимые? Возьмем лишь те, что употреблены в его стихах и прозе более пятисот раз. Что это за слова? Гибель? Рок? Разрушение? Ничуть. Любимые лермонтовские глаголы: знать, любить, хотеть, видеть, говорить, жить. Существительные – душа, сердце, жизнь, Бог, слово, люди, человек. Про страдание и смерть поэт говорит в 5, 10 раз реже, чем про жизнь и любовь.
Возьмем такую ситуацию: 22 июня 1956 г. собирается компания офицеров-фронтовиков. Надо ли объяснять, по какому случаю сходка? Разумеется, не надо: дата говорит сама за себя – 15-я годовщина начала войны. У людей XIX в. были свои «знаменательные даты», и то, что Пушкин называл «странными сближениями», может объяснить некоторые «странности» российской истории. 15 июля 1841 г. на окраине прифронтового кавказского города Пятигорска отставной майор Н.Мартынов застрелил поручика М.Лермонтова. Случилось это между 6-ю и 7-ю часами пополудни. Для поединка были выбраны дальнобойные пистолеты Кухенройтера, на 10 шагах смертельные. Вот, пожалуй, и все, что мы достоверно знаем о той роковой дуэли. Все прочее – разноголосица недомолвок и лжесвидетельств, слухов и домыслов. 2 десятилетия я нахожу все новые и новые «нестыковки» этого сюжета. И все они имеют лишь одно объяснение: слишком уж страшная для современников тайна лежала на всей этой трагической истории. Попытаемся же ее приоткрыть. Начнем с условий поединка. В черновике показаний Мартынова они одни, весьма жесткие и кровавые (каждый имел право на 3 выстрела), а в беловике – совсем другие: стрельба с 15-ти (а не 10 шагов), да еще с расходом по 10 шагов от барьеров и без возможности подозвать противника к барьеру после его выстрела. Кто надоумил Мартынова изменить собственные показания? Неужели следователи? Но им-то зачем брать грех на душу?
Второй, казалось бы, еще более простой вопрос: кто был секундантами на том поединке? И это неизвестно. В официальных документах секундантов 2 – М.Глебов и А.Васильчиков, который на следствии назвал себя секундантом Лермонтова, а Глебов – Мартынова. Но в том же году Глебов в частном письме давал, как указывают лермонтоведы, «обратное распределение функций». Лгут, – надо заметить, – оба. По мемуарам мы знаем, что решено было скрыть имена еще 2-х секундантов – А.Столыпина и князя С.Трубецкого. (Их к делу не привлекли, а просто выслали из Пятигорска). По всему выходит, что Глебов и Васильчиков были секундантами Мартынова, а лермонтовскими «негласными секундантами» (термин по дуэльному кодексу невозможный) были Столыпин и Трубецкой. Считается, что их участие скрыли, потому что обоих ненавидел царь. Но если следствие не установило самого элементарного, чего же тогда стоит все остальное дознание?
Впрочем, обвинить следователей в нерадивости и непрофессиональности нельзя. Только профессия у них какая-то другая: берут инициативу в свои руки, сами сочиняют заведомо лживую версию и едва ли не под диктовку заставляют излагать ее участников дуэли. А наиболее опасных вообще прячут. Для такого поведения следователей причины должны быть исключительными. Но еще о секундантах: о С.Трубецком лермонтоведы пишут, что он, видимо, был членом петербургского оппозиционного «Кружка шестнадцати», Столыпина же прямо называют участником этого кружка. Лермонтов в этой организации молодых аристократов также состоял. В 1840-м, после его высылки, все известные «кружковцы» тоже отправились на Кавказ. Считается, что по собственной воле, но историки доказывают обратное: после провала кружка дело в Петербурге решили не доводить до следствия, а молодым людям просто посоветовали ехать в действующую армию. Летом 1841 г. все «кружковцы» собрались в Пятигорске. Значит, конспиративный кружок не распущен в 1840-м (как считается), но продолжает действовать на Кавказе. Что же предшествовало дуэли?
Выпущенная в 1981 г. «Лермонтовская энциклопедия» осторожничает, называя место и дату ссоры поэта с его будущим убийцей: все случилось 13 июля на вечеринке в доме у генеральши Верзилиной, но... «надежных свидетельств нет». И впрямь нет. Хотя сам факт скандала в воскресенье 13 июля в доме Верзилиных никто не оспаривает. Одна загвоздка – все всё видели, но одни просто молчат, а другие врут. Например, так: мол, поэт во время музицирования Сержем Тубецким что-то сказал про кинжал Мартынова. (Мартынов был уже в отставке и носил горский кинжал.) И как раз на слове «кинжал» музыка стихла, а Мартынов это слово услышал, и заключил, что речь о нем. Придумано очень неловко: по одному слову совершенно невозможно понять, о чем (или о ком) говорил Лермонтов. Ну почему именно о Мартынове, а не о каком-нибудь чеченце, или, наконец, не о себе? Другие считают, что дело вообще в подшучивании поэта над своим будущим убийцей. Де характер у поэта был такой – сложный и неуживчивый. Но раньше Мартынов терпел остроты приятеля. А тут взорвался. Предположим. Но – почему именно в этот день? Иные намекают: ссора произошла «по куда более важным причинам». И называют имена дам, «в реальности» ставших этими самыми «причинами». Другие выдвигают идею царского заговора: захотел Н.П. Романов сжить поручика Лермонтова со света, вот и подослал Мартынова.
Впрочем, никто не спорит с тем, что в тот вечер Лермонтов был «мрачнее обычного», а все продолжал острить над мартыновским кинжалом? И еще ложь: Васильчиков сообщает, что вызов состоялся «при нем», а Мартынов утверждает, что объяснялись они с Лермонтовым «без свидетелей». Очевидно, что убийца поэта и его секундант просто не успели как следует сговориться: лермонтоведы знают, что в первые часы после дуэли секунданты вообще говорят одно, а на следствии – другое. Равно как и «свидетели» ссоры: в докладе Николаю I будет сказано, что острот и шуток Лермонтова, оскорбивших Мартынова, никто, собственно, не слышал. А дальше (по показаниям Мартынова) – странная их беседа в саду, уже без свидетелей. Мартынов говорит, что заставит поэта перестать шутить. В официальном письме полковника А.С. Траскина (начштаба Командующего войсками на Кавказской линии и в Черноморье) к командующему П.Х. Граббе (генерал-адъютанту, а в молодости члену декабристского Союза Благоденствия и соратнику самого Ермолова) это звучит чуть по-иному (но чего стоит это «чуть»!): «Мартынов сказал ему, что он заставит его замолчать». На что Лермонтов, если верить Мартынову, отвечает выспренной тирадой: «Вместо пустых угроз ты гораздо бы лучше сделал, если бы действовал». Вряд ли мы поверим, что поэты так изъясняются. Впрочем, даже и в такой передаче сквозь текст проступают слова, сказанные на XIX в/ раньше: «Что делаешь – делай скорее». Лермонтов называет Мартынова Иудой? За что?..
Через день у подножья Машука, в 4-х верстах от города, поэт даже не станет целиться в противника: он демонстративно поднимет пистолет дулом вверх и будет держать его так, пока убийца не выстрелит. Это как новый вызов, как другая цитата, а точнее, самоцитата: «Есть Божий Суд...». Ну и все прочее – и вмешательство в работу следствия полковника Траскина, указывавшего Глебову и Васильчикову (а также, очевидно, и Мартынову), какие именно им следует давать показания, и назначение в качестве главного следователя уже до этого заплатившего карьерой за отказ сотрудничать с жандармами подполковника Ф.Ф. Унтилова, и перераспределение ролей секундантов (с исключением из игры в следствие двоих, наиболее нелюбезных царю), и еще мн. др. – разве не удивительно? Ничуть, если мы ответим на вопрос, а когда и по какому поводу собрались на воскресную вечеринку у генеральши Верзилиной члены конспиративного кружка (плюс иные кавказские офицеры, а с ними и Л.С. Пушкин). В лермонтоведении этого вопроса вроде бы и не существует. (Он не вмещается в рамки мифа о жизни и смерти Лермонтова.) Но мы обязаны его задать.
Для офицеров-дворян, для кавказских офицеров прошлого столетия, дата 13 июля 1841 г. была не менее говорящей, чем для наших отцов 22 июня 1956 г., а для дедов 25 октября 1932-го или 9 января 1920-го. 15 лет назад на Кронверкском валу Петропавловской крепости были казнены К.Рылеев, П.Пестель, П.Каховский, С.Муравьев-Апостол и М. Бестужев-Рюмин. Именно с этого дня, а даже не с 14 декабря 1825 г., в общественной жизни России началась совсем иная, страшная в своем удушье эпоха. 13 июля 1841 г. чуткий на роковые сближения Лермонтов и впрямь должен был выглядеть «мрачнее обычного». На Сенатскую он не попал по возрасту. И с 16 лет примерял на себя саван цареубийцы… Нет, цареубийцы из него, как и из Пушкина, не вышло. Хотя за свои стихи о Пушкине Лермонтов и попадает в первый раз под арест и в ссылку. Вторая ссылка – за дуэль с де Барантом, сыном французского посланника. Причины дуэли также темны, но есть глухие упоминания, что ссора произошла из-за Пушкина. (Дантес – француз, и Барант выгораживал соотечественника.) И, наконец, – ссора и дуэль с Мартыновым. Дуэль, столь напугавшая всех окружающих, что секунданты с места поединка разбегаются, бросая под ливнем мертвое тело поэта, а следователи делают все, чтобы в Петербурге не узнали истинной причины роковой ссоры. А если выяснится, по какому поводу собирались и по какой причине дрались? Так что шутки про кинжал Мартынова совершенно ни при чем. Уж если и была речь, заглушенная до времени аккордами Сержа Трубецкого, то речь про другой кинжал – декабристский символ цареубийства.
Возможны 2 ситуации: или Лермонтов в доме у генеральши (жены генерал-майора П.С. Верзилина, тоже соратника близкого к декабристам генерала Ермолова) поднял тост за «цареубийственный кинжал», или после того, как разговор коснулся темы повешенных цареубийц, Лермонтов предложил их помянуть. А отставной майор Н.Мартынов, случайно попавший на сходку членов «Кружка шестнадцати» (он жил во флигеле у Верзилиных) воспринял это как провокацию и пить за казненных преступников отказался. Тогда понятен и тот их диалог в саду, который мы уже попытались реконструировать.
Представим себе все эти гефсиманские аллюзии – тайную вечерю, южную летнюю ночь, роскошь кавказского сада, тему казни (и евангельской, и декабристской, ведь мятежное каре вкруг Медного Всадника стояло так же неподвижно, как Христос при аресте), тему предательства, наконец: – Я заставлю тебя замолчать!.. – Что делаешь, – делай скорее. А могло быть и так, как это представил московский литератор Г.Елин: Русское дворянство офицерство из-за «шуточек» не стрелялись – для дуэлей было только две причины: оскорбление чести и женщины. 2-я версия в случае Лермонтова с Мартыновым (как и с Барантом) заведомо отпадает, значит – остается 1-я. С Барантом сошелся на шпагах и гладкоствольных Лепажах (это за честь русской поэзии, ведь соплеменник Баранта на Пушкина руку поднял!), а с Мартыновым на дальнобойных нарезных пистолетах Кухенройтера – за что? Да потому, что в доме Верзилиных Лермонтов с друзьями собрались тогда на поминки – ровно 15 лет назад в эту июльскую ночь декабристов вешали, а туповатый Мартынов, которого в «мужскую» компанию не взяли, вынужден был зевающих без внимания барышень развлекать, и уходил он, обиженный, первым, уже стоя на пороге, брякнул неосторожную фразу мрачным мужикам (типа: вон у жандармского подполковника Кушинникова свет в окне горит, и много бы он дал, чтобы узнать, по какому вы поводу тут пьёте), на что Лермонтов сказал: «Делай, что решил» – известно 5 вариантов этой фразы, суть которой одна: пойди и стукни! – вот это оскорбление, которое смывают только кровью...
И ложь, и недомолвки, и инсценировка следствия объясняются тем, что начальнику штаба и самому командующему (напомним, что в молодости он состоял в Союзе Благоденствия и сам чуть было не поехал в Сибирь) надо сделать все, чтобы не открылось, что на Кавказе, кишащем недобитыми декабристами, ссыльные «кружковцы» открыто собираются поминать цареубийц. Если Николай I узнает про то, Граббе (как минимум) отправится в отставку. И многие прочие – вслед за ним. И потому вести следствие поручают офицеру, чья карьера уже загублена из-за его отказа сотрудничать с жандармским ведомством. (Этот не выдаст.) Самое трудное, видимо, было объяснить убийце поэта, что от него требуется и чем для него самого обернется попытка чистосердечного признания. Должно быть, объяснение было в том самом духе, в каком высказался о Мартынове опальный генерал Ермолов: «Если бы я был на Кавказе, я бы спровадил его; там есть такие дела, что можно послать да, вынувши часы, считать, через сколько времени посланного не будет в живых...»
акварель Т.Райта. Н.Мартынов
Мартынов этих слов никогда не узнал. Он и без того оказался сообразительным молодым человеком.
А я скажу вам: над Россией - рок, и если так дела пойдут и дальше... Так вот, мы коротали вечерок у N., у хлебосольной генеральши.
Рояль, шарады, шутки, легкий флирт – кружили, счастью своему не веря... В окне душистый лавр и пряный мирт. (Не тайная, но все-таки вечéря.)
Ведь прямо из окопов! Повезло. Тут жить да жить, а не курками клацать. Тринадцатое – чертово! – число, и приглашенных (вышло так) тринадцать.
Был Пушкин Лев Сергеич, Трубецкой, ну, словом, от майора до поэта. И вдруг такой повеяло тоской, когда Мишель заговорил про это:
«Пятнадцать лет, а, кажется, вчера...» Сказал и встал, и стал еще бледнее: «За убиенных Павла и Петра, Кондрата, Михаила и Сергея!..
Мартыш, а ты не выпьешь?» «Я не пью за эту сволочь». Музыка увяла, И время растянулось, как в бою. «А этого тебе не будет мало?..»
Девицы в обморок. Мартынов за кинжал. А тот насмешливо: «Ты стал большим черкесом!» «Я сделаю, Мишель, чтоб ты молчал!» Он посмотрел впервые с интересом
(вот, как сейчас, я вижу их двоих, и этот взгляд сквозь сумрак омертвелый) и поклонился, и промолвил стих евангельский: «Что делаешь, то делай – скорее». Андрей Чернов. 1982–2003 http://chernov-trezin.narod.ru/Lermontov.htm
М.Ю. Лермонтов на смертном одре. худ. Р.Шведе. 1841.
«ОН БЫЛ ОТЧАЯННО ХРАБР…» Воспоминания современников о М.Ю. Лермонтове
М.Врубель. Иллюстрация к стихотворению Лермонтова «Журналист, читатель и писатель». 1890–1891 гг.
Аким Шан Гирей: Все мы вместе приехали осенью 1825 г. из Пятигорска в Тарханы, и с этого времени мне живо помнится смуглый, с чёрными блестящими глазками Мишель, в зелёной курточке и с клоком белокурых волос надо лбом, резко отличавшихся от прочих, чёрных как смоль. В начале 1834-го он тоже прибыл в Петербург для поступления в Артиллерийское училище и опять поселился у бабушки. В Мишеле я нашёл большую перемену. Он сформировался физически; был мал ростом, но стал шире в плечах и плотнее, лицом по-прежнему смугл и нехорош собой; но у него был умный взгляд, хорошо очерченные губы, чёрные и мягкие волосы, очень красивые и нежные руки; ноги кривые (правую, ниже колена, он переломил в школе, в манеже, и её дурно срастили).
Нетрудно представить себе, какое впечатление строфы «На смерть Пушкина» произвели в публике, но они имели и другое действие. Лермонтова посадили под арест в одну из комнат верхнего этажа здания Главного штаба, откуда он отправился на Кавказ прапорщиком в Нижегородский драгунский полк. Раевский попался тоже под сюркуп, его с гауптвахты, что на Сенной, перевели на службу в Петрозаводск; на меня же полковник Кривопишин, производивший у нас домашний обыск, не удостоил обратить, по счастию, никакого внимания, и я, как и тщательно списанный экземпляр подвергнувшихся гонению стихов, остался невредим. Под арестом к Мишелю пускали только его камердинера, приносившего обед; Мишель велел завёртывать хлеб в серую бумагу и на этих клочках с помощью вина, печной сажи и спички написал несколько стихотворений, а именно: «Когда волнуется желтеющая нива»; «Я, Матерь Божия, ныне с молитвою»; «Кто б ни был ты, печальный мой сосед» – и переделал старую пьесу «Отворите мне темницу», прибавив к ней последнюю строфу: «Но окно тюрьмы высоко».
Александра Арапова: Нигде она (Н.Н. Пушкина) так не отдыхала душою, как на карамзинских вечерах, где всегда являлась желанной гостьей. Но в этой пропитанной симпатией атмосфере один только частый посетитель как будто чуждался её, и за изысканной вежливостью обращения она угадывала предвзятую враждебность. Это был Лермонтов. Наступил канун его отъезда на Кавказ. Верный дорогой привычке, он приехал провести последний вечер к Карамзиным, сказать грустное «прости» собравшимся друзьям. Общество оказалось многолюднее обыкновенного, но, уступая какому-то необъяснимому побуждению, поэт, к великому удивлению матери, завладев освободившимся около неё местом, с первых слов завёл разговор, поразивший её своей необычайностью. Мать (А.Арапова была старшей дочерью Н.Н. Пушкиной от 2-го брака) поняла, что эта исповедь должна была служить в некотором роде объяснением; она почуяла, что упоение юной, но уже признанной славой не заглушило в нём неудовлетворённость жизнью. Может быть, в эту минуту она уловила братский отзвук другого, мощного отлетевшего духа, но живое участие пробудилось мгновенно, и, дав ему волю, простыми, прочувствованными словами она пыталась ободрить, утешить его, подбирая подходящие примеры из собственной тяжёлой доли. И по мере того как слова непривычным потоком текли с её уст, она могла следить, как они достигали цели, как ледяной покров, сковывавший доселе их отношения, таял с быстротою вешнего снега, как некрасивое, но выразительное лицо Лермонтова точно преображалось под влиянием внутреннего просветления.
П.Заболотский. Лермонтов в штатском сюртуке. 1840
Владимир Соллогуб: – Ах, Владимир, послушайте, что Лермонтов написал, какая это прелесть! Заставьте сейчас его сказать вам эти стихи! Лермонтов сидел у чайного стола; вчерашняя весёлость с него «соскочила», он показался мне бледнее и задумчивее обыкновенного. Я подошёл к нему и выразил ему моё желание, моё нетерпение услышать тотчас вновь сочинённые им стихи. Он нехотя поднялся со своего стула. – Да я давно написал эту вещь, – проговорил он и подошёл к окну. С.Карамзина, я и ещё двое-трое из гостей окружили его; он оглянул нас всех беглым взглядом, потом точно задумался и медленно начал: На воздушном океане Без руля и без ветрил Тихо плавают в тумане... Когда он кончил, слёзы потекли по его щекам, а мы, очарованные этим едва ли не самым поэтическим его произведением и редкой музыкальностью созвучий, стали горячо его хвалить. – C’est du Pouchkine cela (это по-пушкински. – франц.), – сказал кто-то из присутствующих. – Non, c’est du Лермонтов, се qui vaudra son Pouchkine! (нет, это по-лермонтовски, одно другого стоит), – вскричал я. Лермонтов покачал головой. – Нет, брат, далеко мне до Александра Сергеевича, – сказал он, грустно улыбнувшись, – да и времени работать мало остаётся; убьют меня, Владимир!
Иван Панаев: Лермонтов обыкновенно заезжал к г-ну Краевскому по утрам (это было в первые годы «Отечественных записок», в 40-м и 41-м годах) и привозил ему свои новые стихотворения. Входя с шумом в его кабинет, заставленный фантастическими столами, полками и полочками, на которых были аккуратно расставлены и разложены книги, журналы и газеты, он подходил к столу, за которым сидел редактор, глубокомысленно погружённый в корректуры, в том алхимическом костюме, покрой которого был снят им у Одоевского, разбрасывал эти корректуры и бумаги по полу и производил страшную кутерьму на столе и в комнате. Однажды он даже опрокинул учёного редактора со стула и заставил его барахтаться на полу в корректурах. Краевскому, при его всегдашней солидности, при его наклонности к порядку и аккуратности, такие шуточки и школьничьи выходки не должны были нравиться; но он поневоле переносил это от великого таланта, с которым был на «ты», и, полуморщась, полуулыбаясь, говорил:– Ну, полно, полно... перестань, братец, перестань. Экой школьник... Краевский походил в такие минуты на гётевского Вагнера, а Лермонтов – на маленького бесёнка, которого Мефистофель мог подсылать к Вагнеру нарочно для того, чтобы смущать его глубокомыслие.
Константин Мамацев:(В пересказе В.А. Потто) – Я хорошо помню Лермонтова и как сейчас вижу его перед собою, то в красной канаусовой рубашке, то в офицерском сюртуке без эполет, с откинутым назад воротником и переброшенною через плечо черкесскою шашкой, как обыкновенно рисуют его на портретах. Он был среднего роста, со смуглым и загорелым лицом и большими карими глазами. Натуру его постичь было трудно. В кругу своих товарищей, гвардейских офицеров, участвующих вместе с ним в экспедиции, он был всегда весел, любил острить, но его остроты часто переходили в меткие и злые сарказмы, не доставлявшие особого удовольствия тем, на кого были направлены. Когда он оставался один или с людьми, которых любил, он становился задумчив, и тогда лицо его принимало необыкновенно выразительное, серьёзное и даже грустное выражение; но стоило появиться хоть одному гвардейцу, как он тотчас же возвращался к своей банальной весёлости, точно стараясь выдвинуть вперёд одну пустоту светской петербургской жизни, которую он презирал глубоко. В эти минуты трудно было узнать, что происходило в тайниках его великой души. Он имел склонность и к музыке, и к живописи, но рисовал одни карикатуры, и если чем интересовался – так это шахматною игрою, которой предавался с увлечением.
Он искал, однако, сильных игроков, и в палатке Мамацева часто устраивались состязания между ним и молодым артиллерийским поручиком Москалёвым. Последний был действительно отличный игрок, но ему только в редких случаях удавалось выиграть партию у Лермонтова. Как замечательный поэт Лермонтов давно оценён по достоинству, но как об офицере о нём и до сих пор идут бесконечные споры. Константин Христофорович полагает, впрочем, что Лермонтов никогда бы не сделал на этом поприще блистательной карьеры – для этого у него недоставало терпения и выдержки. Он был отчаянно храбр, удивлял своей удалью даже старых кавказских джигитов, но это не было его призванием, и военный мундир он носил только потому, что тогда вся молодёжь лучших фамилий служила в гвардии. Даже в этом походе он никогда не подчинялся никакому режиму, и его команда, как блуждающая комета, бродила всюду, появлялась там, где ей вздумается, в бою она искала самых опасных мест – и. находила их чаще всего у орудий Мамацева.
Чеченский поход начался 1 мая движением в Аух и Салатавию, потом войска через Кумыкскую плоскость прошли на правый берег Сунжи и, наконец, перенесли военные действия в Малую Чечню, где встречи с неприятелем сделались чаще и битвы упорнее и кровопролитнее. Первое горячее дело, в котором пришлось участвовать Мамацеву и которое составило ему репутацию лихого артиллерийского офицера, произошло 11 июля, когда войска проходили дремучий гойтинский лес. Мамацев с 4-мя орудиями оставлен был в арьергарде и в течение нескольких часов один отбивал картечным огнём бешеные натиски чеченцев. Это было торжество хладнокровия и ледяного мужества над дикою, не знающей препон, но безрассудною отвагою горцев. Под охраной этих орудий войска вышли, наконец, из леса на небольшую поляну, и здесь-то, на берегах Валерика, грянул бой. Кто не знает прекрасного произведения Лермонтова, озаглавленного им «Валерик» и навеянного именно этим кровавым побоищем.
Выйдя из леса и увидев огромный завал, Мамацев со своими орудиями быстро обогнул его с фланга и принялся засыпать гранатами. Возле него не было никакого прикрытия. Оглядевшись, он увидел, однако, Лермонтова, который, заметив опасное положение артиллерии, подоспел к нему со своими охотниками. Но едва начался штурм, как он уже бросил орудия и верхом на белом коне, ринувшись вперёд, исчез за завалами. После страшной двухчасовой резни грудь с грудью неприятель бежал. До глубокой осени оставались войска в Чечне, изо дня в день сражаясь с чеченцами, но нигде не было такого жаркого боя, как 27 октября 1840 г. Последний арьергардный батальон, при котором находились орудия Мамацева, слишком поспешно вышел из леса, и артиллерия осталась без прикрытия. Чеченцы разом изрубили боковую цепь и кинулись на пушки. В этот миг Мамацев увидел возле себя Лермонтова, который точно из земли вырос со своею командой. И как он был хорош в красной шёлковой рубашке с косым расстёгнутым воротом; рука сжимала рукоять кинжала.
Но этого не случилось. Мамацев подпустил неприятеля почти в упор и ударил картечью.
Александр Васильчиков: ...Мы считали эту ссору столь ничтожною и мелочною, что до последней минуты уверены были, что она кончится примирением. Тем не менее все мы, и в особенности М.П. Глебов, который соединял с отважною храбростью самое любезное и сердечное добродушие и пользовался равным уважением и дружбою обоих противников, все мы, говорю, истощили в течение трёх дней наши миролюбивые усилия без всякого успеха...
Место дуэли Лермонтова
15 июля часов в шесть-семь вечера мы поехали на роковую встречу, но и тут в последнюю минуту мы и, я думаю, сам Лермонтов были убеждены, что дуэль кончится пустыми выстрелами и что, обменявшись для соблюдения чести двумя пулями, противники подадут себе руки и поедут... ужинать. Когда мы выехали на гору Машук и выбрали место по тропинке, ведущей в колонию (имени не помню), тёмная громовая туча поднималась из-за соседней горы Бештау.
худ. К.Горбунов. Последний прижизненный портрет Лермонтова в сюртуке офицера Тенгинского пехотного полка. 1841 г.
Мы отмерили с Глебовым тридцать шагов; последний барьер поставили на десяти и, разведя противников на крайние дистанции, положили им сходиться каждому на десять шагов по команде «марш». Зарядили пистолеты. Глебов подал один Мартынову, я другой – Лермонтову, и скомандовали: «Сходись!» Лермонтов остался неподвижен и, взведя курок, поднял пистолет дулом вверх, заслоняясь рукой и локтем по всем правилам опытного дуэлиста. В эту минуту, и в последний раз, я взглянул на него и никогда не забуду того спокойного, почти весёлого выражения, которое играло на лице поэта перед дулом пистолета, уже направленного на него. Мартынов быстрыми шагами подошёл к барьеру и выстрелил. Лермонтов упал, как будто его скосило на месте, не сделав движения ни назад, ни вперёд, не успев даже захватить больное место, как это обыкновенно делают люди раненые или ушибленные. Мы подбежали. В правом боку дымилась рана, в левом – сочилась кровь, пуля пробила сердце и лёгкие.
Сразу после поединка возникла вторая версия трагических событий. Пятигорские приятели дуэлянтов А.Елагин, Т.Грановский, А.Арнольди, А.Смолянинов, защищая Мартынова, стали говорить о том, что он не мог не вызвать Мишеля, так как защищал честь сестры. Они были уверены, что Лермонтов вывел именно Наталью Соломоновну в образе княжны Мери. Откуда такая уверенность? Да от самой юной влюблённой, которой хотелось видеть себя в образе романтической княжны и которая всех убеждала, что Мери – это она. Брат даже укорял её за то, что она «так ветрено ведёт себя, что даже Кавказ про неё рассказывает...» В действительности же Лермонтов, по шутливому свидетельству Вяземского, «вёл осаду Трои – то есть трёх сестёр» Мартыновых, но ухаживание его не давало повода к надежде на предложение руки и сердца ни одной из них. Однако Мартынов, шептались в обществе, ждал этого предложения, что странно: ведь он знал, что его друг тайно влюблён во француженку Адель. Знал и даже сочинил по этому поводу в подражание Мишелю эпиграмму. Однако не узнал ли он в Грушницком себя, а узнав, наверняка был обижен. Дуэль из романа насмешливо перебралась в жизнь.
Похоже, талант Лермонтова сыграл злую шутку с ним самим и с его литературно наивными приятелями. Лермонтовская проза была так совершенна, что грань между созданным в новелле миром и реальной жизнью попросту стёрлась. Выстрел в романе бумерангом материализовался в жизни. В отличие от Печорина, Лермонтов стрелял в воздух. А романтизация убийства после дуэли продолжилась. Рассказывали, что Мартынов сделался мистиком и увешал стены своего кабинета картинами самого таинственного содержания. Молодёжь прозвала его «Статуей Командора», а современники постарше – «Мартынов-Лермонтовский». Шутили. 19.10.2014. журнал «Тайны и преступления» http://u.to/sMqHDw]http://chudesamag.ru/taynyi-....ve.html
Николай Кофырин: В 2006 году я приехал в Пятигорск, чтобы побывать в музее Лермонтова и на месте дуэли разгадать тайну убийства поэта-пророка, пытаясь взглянуть на известные факты, взятые из различных источников, не только как литератор и почитатель Лермонтова, но и как юрист-криминолог, специалист по преступности и уголовному праву.
Известный актёр и режиссёр Н.Бурляев убеждён, что это была не дуэль, а убийство. В 1986 году он снял фильм «Лермонтов», где сыграл главную роль. В фильме нетрудно обнаружить «теорию заговора». Лермонтов выстрелил в воздух, а Мартынов долго целился в своего друга, прежде чем выстрелить. Один из секундантов позднее заявил, что «было три выстрела»! Кто же стрелял третьим? Бурляев рассказывает: «Кандидат баллистических наук, полковник бронетанковых войск Кузеев В.П. приезжал на место дуэли с баллистическими приборами, измерял ими. Самый больший угол наклона – три градуса. Практически ровная поверхность. По свидетельству доктора, осматривавшего тело убитого Лермонтова, пуля попала в тело Лермонтова под углом почти в 40 градусов. Были разные версии, что Лермонтов был убит, когда он был ещё в седле. Кто-то говорил, что был киллер подсадной из кустов. Но то, что это убийство, политическое убийство, для меня это очевидно абсолютно».
Версию убийства снайпером ещё в 1930-х годах выдвинул тогдашний директор пятигорского музея «Домик Лермонтова» Степан Коротков. Но он сразу был снят с должности с формулировкой «за вульгарную версию убийства Лермонтова». В 1952 году К.Паустовский написал повесть о Лермонтове «Разливы рек», которая заканчивалась странным намеком: «одновременно с выстрелом Мартынова ему почудился второй выстрел, из кустов под обрывом, над которым он стоял». В акте освидетельствования тела Лермонтова записано, что пуля попала в правый бок под нижнее, 12-е ребро, а вышла между 5-м и 6-м ребрами с противоположной, левой стороны грудной клетки, почти у левого плеча навылет под углом около 35° к горизонту. Поскольку дуэлянты стояли друг напротив друга, значит кто-то стрелял в Лермонтова, находясь снизу и сбоку, пуля шла по восходящей траектории и вышла высоко из левой половины грудной клетки. Подозрительно и то, что пуля прошла навылет, по ударной силе это соответствует стрельбе из винтовки. Хотя, как установили позднее, дуэльный пистолет системы Кухенройтера практически не уступает винтовке, и с близкого расстояния из него можно пробить насквозь грудную клетку человека.
Н.Бурляев говорит: «Все, кто присутствовал при этом убийстве, говорили, что Лермонтов упал замертво, наповал был убит. Поэтому они его бросили и уехали. Но если бы он был тут же убит, то значит, это известно всем медикам, сердце останавливается и кровь не выходит. Когда утром приехали на место дуэли после грозы чудовищной, то увидели, что всё это место, где упал Лермонтов, всё в крови. Это значит, что Лермонтов был брошенный всеми, и секундантами, и родственником Столыпиным. Они потом всю жизнь молчали о том, что там было, как будто понимали, что не будет им наказания, хотя должно было быть. Даже убийцу отправили на церковное покаяние в Киев, и всё…» Другом последних месяцев жизни Михаила Юрьевича был храбрейший офицер Руфин Дорохов, летом 1841 года находившийся в Пятигорске, который откровенно заявил: «Дуэли не было – было убийство». Когда дело касается убийства, то первый вопрос – кому это выгодно?
Кажется весьма правдоподобным, что Мартынов был лишь орудием в руках влиятельных недоброжелателей Лермонтова. Этой же точки зрения придерживался и видный лермонтовед Ираклий Андроников, который считал, что гибель Лермонтова – результат заговора, организованного по приказу Николая I главой полиции Бенкендорфом. Лермонтов привлёк к себе внимание царя и широкой публики после того, как написал известное стихотворение на смерть Пушкина. За стихотворение «Смерть поэта» он был арестован, подвергнут суду и сослан на Кавказ. Мартынов в конце жизни признался как-то: «Друзья таки раздули ссору…» По воспоминаниям современников, до конца жизни он страдал оттого, что был виновником смерти Лермонтова. И как уверяют некоторые из них, каждый год 15 июля он запирался в кабинете и напивался до бесчувствия… http://www.liveinternet.ru/users/1287574/post340423561/
5 МАЯ 1842 ГОДА В ФАМИЛЬНОЙ ЧАСОВНЕ-УСЫПАЛЬНИЦЕ СОСТОЯЛОСЬ ПОГРЕБЕНИЕ М.Ю. ЛЕРМОНТОВА Похороны состоялись 17 июля (29 июля) 1841 года на старом пятигорском кладбище. Проводить его в последний путь пришло большое количество людей: жители Пятигорска, отдыхающие, друзья и близкие Лермонтова, более полусотни официальных лиц.
Портрет Лермонтова в гробу. 15 июля 184. Гравюра И.Матюшина с портрета 1841г.
Так совпало, что гроб с телом Михаила Юрьевича несли на своих плечах представители всех полков, в которых поэту пришлось служить: полковник С.Д. Безобразов был представителем от Нижегородского драгунского полка, Н.И. Лорер - от Тенгинского пехотного, А.Ф. Тиран - от Лейб-гусарского (фото нет) и А.И. Арнольди - от Гродненского гусарского.
Тело поэта покоилось в пятигорской земле 250 дней. 21 января 1842 года Е.А. Арсеньева обратилась к императору с просьбой на перевозку тела внука в Тарханы. Получив Высочайшее позволение, 27 марта 1842 года слуги бабушки поэта увезли прах Лермонтова в свинцовом и засмолённом гробу в семейный склеп села Тарханы. В пасхальную неделю, 21 апреля (3 мая) 1842, скорбный кортеж прибыл в Тарханы. Доставленный из Пятигорска гроб с телом Лермонтова был установлен на двое суток для последнего прощания в церкви Михаила Архистратига. 23 апреля (5 мая) 1842 в фамильной часовне-усыпальнице состоялось погребение, рядом с могилами матери и деда.
Есть речи - значенье Темно иль ничтожно, Но им без волненья Внимать невозможно.
Как полны их звуки Безумством желанья! В них слёзы разлуки, В них трепет свиданья.
Не встретит ответа Средь шума мирского Из пламя и света Рождённое слово;
Но в храме, средь боя И где я ни буду, Услышав, его я Узнаю повсюду.
Не кончив молитвы, На звук тот отвечу, И брошусь из битвы Ему я навстречу. *** Как страшно жизни сей оковы Нам в одиночестве влачить. Делить веселье - все готовы: Никто не хочет грусть делить.
Один я здесь, как царь воздушный, Страданья в сердце стеснены, И вижу, как судьбе послушно, Года уходят, будто сны;
И вновь приходят, с позлащённой, Но той же старою мечтой, И вижу гроб уединённый, Он ждёт; что ж медлить над землёй?
Никто о том не покрушится, И будут (я уверен в том) О смерти больше веселиться, Чем о рождении моём... М.Ю. Лермонтов
Лермонтов-художник (1972) Ираклий Андроников рассказывает о своих поисках, связанных с изучением жизни и творчества М.Ю. Лермонтова.
ВО ВСЕМ ДОЙТИ ДО СОВЕРШЕНСТВА... Рисунки Лермонтова – в них Такая лёгкость и паренье! И быстрый взгляд, и постиженье Вселенской тайны, и во всём Неуловимое движенье. В.Лазарев
Кавказский пейзаж с озером. Детский рисунок Лермонтова из альбома, 1825.
Как известно, обучение искусствам, в том числе и изобразительному, входило в программу дворянского образования детей, поэтому ничего удивительного в том, что М.Лермонтов охотно этим занимался, нет. По свидетельствам родственников, рисовать он начал раньше, нежели писать стихи. В доме в Тарханах пол в комнате Мишеля был покрыт зелёным сукном, по которому ребёнок огромным удовольствием ползал и рисовал на нём цветными мелками. Кроме этого, мальчик любил лепить из крашеного воска не просто фигурки для своего театра, но и сценки из жизни, полноценные картины, батальные сражения. Со временем рисование и живопись превратились в страстное увлечение, раскрывшее ещё одну грань таланта этого неординарного человека. Во время учёбы в Московском университетском благородном пансионе Лермонтов уже брал уроки рисования и живописи у художника-акварелиста А.С. Солоницкого.
Ребенок, тянущийся к матери. 1829. Мадонна с младенцем. Рис. 17-летнего Лермонтова с гравюры картины Гвидо Рени. Андрей Первозванный. Копия М.Лермонтова (слева) с одноименной картины Антона Лосенко 1764. (справа)
До нас дошло несколько работ этого периода: 2 рисунка - "Ребенок, тянущийся к матери" и "Мадонна", и картина маслом "Андрей Первозванный", ученические копии, написанные Лермонтовым по заданию своего учителя. Переехав в Петербург, он не прекратил своих занятий живописью. По окончании юнкерской школы Лермонтов брал уроки живописи у художника П.Е. Заболотского, преподававшего во многих петербургских аристократических семьях, автора 2-х прижизненных портретов поэта. Живописное наследие поэта, дошедшее до нас не в полном объёме, содержит около пятисот рисунков и набросков (на отдельных листах, в 2-х личных альбомах и альбомах родственников и друзей, в письмах к тётушкам, кузинам, на полях рукописей и книг), более 50-ти акварелей и полтора десятка картин, написанных маслом.
Беседующие казаки. 1832–34 гг. Всадники в восточных костюмах. Школа гвардейских прапорщиков и кавалерийских юнкеров. Дортуар 1832–34 гг. Далее смотреть по ссылке:http://pro100-mica.livejournal.com/204201.html
NK: Искала текст одного стихотворения Лермонтова, а первая же ссылка отправила меня к "Фрагментам о Лермонтове", написанным В.Ходасевичем в сентябре 1914-го, к столетнему юбилею поэта, но опубликованным впервые в журнале "Знамя" только в 1989 г. Прочитала с очень большим интересом. http://vivovoco.astronet.ru/VV/PAPERS/LITRA/KHODA.HTM
Евгения_П: Очень интересная передача прошла на канале "Культура" - Игра в бисер" с И.Волгиным. Михаил Лермонтов. Лирика. Советую посмотреть. http://tvkultura.ru/video....1087826
ПОЭЗИЯ М.Ю.ЛЕРМОНТОВА - НЕИСЧЕРПАЕМЫЙ ИСТОЧНИК ВДОХНОВЕНИЯ КОМПОЗИТОРОВ
Что за звуки! Неподвижен, внемлю Сладким звукам я; Забываю вечность, небо, землю, Самого себя. Из раннего стихотворения «Звуки» (1830) , показывающее, как свободно звуковые впечатления претворялись у юного Лермонтова в поэтические образы... Первым вокальным произведением на его стихи были "Горные вершины", созданные в 1839 году "дедушкой русского романса" Н.Титовым. Это лирическая зарисовка умиротворенной природы, философски глубокая и столь редкая у Лермонтова.
Лермонтов вполне мог знать об этих первых переложениях своих стихов на язык музыки. Находясь в Петербурге в феврале 1841 г., он, вероятно, прочел в газете «Северная пчела» (1841, 20 февраля, № 40) такое объявление: «В муз. магазине Одеона поступила в продажу только что отпечатанная певческая пьеса «Молитва» на слова Лермонтова; музыка сочинена нашим даровитым композитором Ф.М. Толстым». Тогда же, при жизни Лермонтова, его стихи уже становились предметом домашнего музицирования. Одно из подтверждений этого факта находим в письме Н.Елагина (участника московского кружка Елагиных-Киреевских). 18 августа 1840 г. он писал: «Читали ли вы в «Отечественных записках» стихи Лермонтова, перевод из Гёте? Стихи эти очень понравились Москве... Я сочинил музыку на эти стихи, и они поются у нас в Люблино с утра до вечера» ( Речь идет о стихотворении «Горные вершины»)
В 1840 г. вышли нотные издания сразу 4-х "Молитв" ("В минуту жизни трудную...") Гурилева, Н.Титова, Ф.Толстого и А.Скарятина. Все остальные "Молитвы" появились уже позже: Даргомыжского (1844), Глинки (1855), Булахова (1856), Зыбиной (1856), Кушелева-Безбородко (1857), Мусоргского (1865) и других (более 80-ти) композиторов. Примечательна история обращения Глинки к стихам поэта. Еще в 1847 г. вовсе не думая о Лермонтове, он записал в своем смоленском дневнике 28 сентября: «...оставшись один в сумерки, я почувствовал такую глубокую тоску, что, рыдая, молился умственно и выимпровизировал Молитву без слов для фортепьяно...» Спустя несколько лет Глинка решил прибавить слова к своей «Молитве» и выбрал лермонтовское стихотворение. Он с радостью обнаружил, что эти стихи «подходят к мелодии и вообще к музыке как нельзя лучше». 19 января 1855 г. он сообщил Н.Кукольнику: «Инструментую теперь «Молитву», написанную мною для фортепьяно без слов, - к этой молитве удивительно подходят слова Лермонтова: «В минуту жизни трудную». Как видно из более позднего письма, он переделал «Молитву», имея в виду предстоящий концерт своей ученицы Д.Леоновой: он создал партитуру для контральто и оркестра, прибавив хор - «для усиления эффекта и отдохновения главного голоса» (из письма К.Булгакову от 23 июня 1855.). Таким образом, в окончательном виде (в партитуре) романс «Молитва», по мысли автора, становился не простым соединением давно написанной фортепианной пьесы без слов с лермонтовским текстом, а должен был приобрести новое, более глубокое и выразительное звучание. Прижизненной была написана и "Еврейская мелодия" ("Душа моя мрачна"). Романс Гавриила Ломакина вышел в нотном издании одновременно с "Молитвой".
С ЭТИХ ТРЕХ РОМАНСОВ НАЧИНАЕТСЯ ЖИЗНЬ ЛЕРМОНТОВСКОЙ ПОЭЗИИ В МУЗЫКЕ Русская музыка - от Глинки до наших дней - всегда развивалась в тесной связи с поэзией, под ее несомненным влиянием. Одни поэты заняли в ней больше места, другие меньше, это естественно. Первое слово, разумеется, принадлежит Пушкину - и по силе его влияния, и по количеству текстов, положенных на музыку. Вслед за ним идет Лермонтов, если не по количеству, то по множеству музыкальных обращений к одному и тому же тексту. Его стихотворение, как "Сосна" («На севере диком») положили на музыку почти 100 композиторов... В элегическом романсе А.Даргомыжского (кстати, есть сведения о знакомстве с ним Лермонтова) «И скучно и грустно» с удивительной поэтичностью выявлено соответствие между словом и музыкой. Речитативный характер романса выразительно подчеркивает особенности лермонтовской поэтической речи.
Свыше 20 вокальных композиций на слова «Выхожу один я на дорогу». Нет ничего удивительного в том, что музыкантов влекли эти стихи: в самой их интонации, в стихотворном размере заложено активное песенное начало. Именно о таких стихах Н.Огарев, сам сочинивший несколько романсов на лермонтовские тексты, писал: «Они так изящно выражены, что их можно не только читать, их можно петь, - да еще на совсем своеобразный лад». Но примечательно другое: только одна из композиций прочно сохранилась в памяти любителей пения, стала народной песней, - это романс теперь мало кому известного композитора Е.Шашиной, опубликованной в 1861 г.
Сам Чайковский только дважды прикоснулся к лермонтовской поэзии, хотя высоко ее ценил. Он переложил популярнейший среди композиторов «Утес» в оригинальную пьесу для смешанного хора a cappella и написал романс "Любовь мертвеца". Насыщенный драматизмом текст нелегко дался большому музыканту, хорошо понимавшему, какие трудности таит в себе лермонтовская лирика и сколь сложна проблема ее адекватного воплощения в музыке. Размышления и сомнения этого рода отразились в письмах Чайковского. «Вы совершенно правы, - писал он Н.Ф. фон Мекк в 1878 г. в связи со своей работой над романсом „Любовь мертвеца“, - говоря, что текст до того силен, что вряд ли музыка может достигнуть этой высоты, но я все-таки дерзнул...»
Интересна музыкальная судьба одного из последних стихотворений Лермонтова - «Нет, не тебя так пылко я люблю». Эта волнующая лирическая исповедь привлекла внимание еще большего числа композиторов. В справочнике зафиксировано 80 вокальных произведений, причем 18 из них принадлежат советским авторам. Среди них есть имена видных музыкантов. Но подлинную популярность приобрел только один из многочисленных романсов, воскрешенный сравнительно недавно в незабываемом исполнении Н.Обуховой: это романс-вальс А.Шишкина, написанный в 1885 г. Не очень глубокий по замыслу, но легкий, светлый, изящный, открывающий простор перед исполнителем, он до сих пор вызывает неизменные симпатии слушателей.
Лермонтовская аллегория "Утес" привлекла внимание более 80-ти композиторов (в том числе молодого Рахманинова, создавшего симфоническую фантазию на эту тему). А.Варламов написал музыку к стихотворению "Парус" после смерти поэта, в 1848 г. Получившийся романс приобрел популярность.
Однако существуют и другие музыкальные сочинения к этому стихотворению, появившиеся позже музыки Варламова. Строчки Лермонтова положили на свои мелодии А. Рубинштейн (вокальный квартет, 1849) и В.Ребиков (женский хор, 1899) - это 2 самые известные сочинения. Кроме их вариантов есть еще и других композиторов (например, с музыкой Ф.Голицына). В 1938 г. свою версию музыки создал композитор Г.Свиридов. Одна из лучших интерпретаций лермонтовского «Паруса» - романс З.А. Левиной (1906 - 1976). Романс был написан композитором в 1940 г.
К стихотворению «Когда волнуется желтеющая нива» проявили интерес 22 композитора (среди них Н.Римский-Корсаков и М.Балакирев) Тема интерпретации поэзии Лермонтова в музыке поистине неисчерпаема. На его стихи написано более 2,5 тыс. муз. сочинений. Творчество Лермонтова не терпит духовной фальши, неискренности, и, пожалуй, в этом заключается самая большая сложность для написания и исполнения музыки на его стихи. Многие другие прекрасные образцы лирики Лермонтова до сих пор ждут своего музыкального истолкования. Использованы материалы справочника "ЛЕРМОНТОВ в МУЗЫКЕ" Составители Л.МОРОЗОВА, Б.РОЗЕНФЕЛЬД http://www.liveinternet.ru/community/4989775/post339955761/
ДУЭЛЬ НА ЧЕРНОЙ РЕЧКЕ КАК ПРЕДОПРЕДЕЛЕНИЕ «Кровавая меня могила ждет, Могила без молитв и без креста, На диком берегу ревущих вод И под туманным небом, пустота Кругом..»
Так написал поэт России М.Ю. Лермонтов в 1831 г. Современниками это понималось как художественная сила слога, потомками – как роковое предчувствие безвременной утраты. Писались эти строки за несколько лет до трагической дуэли Пушкина – великого современника Михаила Юрьевича и почти за десяток до своей собственной по тому же сценарию, но, к счастью, с иным исходом. Даже место действия совпадало – Черная речка, а также образ противника – сын французского посланника. В ситуации с Лермонтовым разнится лишь повод.
Поводом для этого поединка, как и для первой ссылки поэта, послужило стихотворение «Смерть Поэта», написанное после гибели Пушкина и ставшее «манифестом» Лермонтова. На одном из вечеров французского посольства к А.И. Тургеневу обращается секретарь французской миссии и от имени посла спрашивает его, дескать, верно ли, что русский поэт Лермонтов в этом произведении «набрасывается» не только на Дантеса лично, но и на всех французов тоже. Тургенев обращается к Михаилу Юрьевичу с просьбой прислать ему этот текст, затем с написанным знакомятся как секретарь, так и сам посол французского дипкорпуса. Итог – посол согласен, что обличения Лермонтова имеют лишь частный характер, а посему этого поэта можно приглашать на балы в посольство. Но это был лишь первый акт дуэльной истории.
Эрнест де Барант. 1989.
Далее могущественные недоброжелатели поэта сталкивают его с сыном посланника Эрнестом де Барантом, показывая последнему старую «школьную» эпиграмму Михаила Юрьевича на своего товарища, тоже француза, Клерона. Им удается убедить молодого человека, что эта эпиграмма направлена именно против него. И 16 февраля 1840 г. происходит 2-й акт - разговор поэта с сыном посланника на балу на Английской набережной в особняке графини Лаваль. Эрнест де Барант начинает высказывать свои претензии Лермонтову поначалу с «обычных» обвинений, что тот, мол, в беседе с одной известной особой позволил себе высказывать мнения, невыгодные для Баранта. На что Лермонтов ответил полным отказом: «Я никому не говорил о вас ничего предосудительного». Но француз не унимается и называет поведение поэта дурным, и добавляет, что у себя на родине он бы непременно нашел форму, в которой следует заканчивать подобные дерзости. Михаил Юрьевич ответил, что и в России правила чести соблюдаются строго, и здесь также не позволяются никому безнаказанные оскорбления. Кстати, позже, во время судебного разбирательства дела поручика Лермонтова генерал-аудиториатом (высшим военным судебным органом) в числе «положительных» сторон поединка будет учтено именно это – принимая вызов от господина де Баранта, Лермонтов «желал тем самым поддержать честь русского офицера».
3-ей из списка «добродетельных причин» суд назовет выстрел поручика Лермонтова в сторону, чем последний «выказал … похвальное великодушие». Он действительно стрелял в воздух после того, как выдержал удар противника. Интересно, что в этом поединке использовалось 2 вида оружия – шпаги и пистолеты. Де Барант в нарушении дуэльного кодекса использовал преимущества выбора оружия – по «молчаливому согласию» Лермонтова, будто бы в лице де Баранта была оскорблена вся Франция. На самом деле именно Михаил Юрьевич был оскорбленной стороной.
В процесс «улаживания» условий поединка вмешались секунданты. Столыпин-Монго – секундант Михаила Юрьевича - был не согласен с таким преимуществом, ведь в русской армии шпагой не владели так, как во французской, у нас - больше в ходу была сабля. Виконт Рауль д`Англес стоял на своем – либо шпаги, либо извинения. Благодаря усилиям Столыпина был найден компромисс – противники дерутся вначале на шпагах до первой крови, а дальше - на пистолетах. Итак, через 2 дня после «размолвки» на Черной речке поединок начался со шпаг. У Лермонтова конец шпаги ломается, и Барант (считается, что он поскользнулся в это время) наносит поэту удар прямо в грудь. На счастье – рана вышла неглубокой, конец шпаги прошел по боку поэта, но первая кровь уже есть. Соперники переходят к пистолетам. Барант стреляется первым и - мимо. Михаил Юрьевич в ответ стреляет в воздух.
После поединка Петербургом поползли слухи о поединке, и Лермонтов был арестован, как единственный виновный происшедшего. Его секундант Столыпин сам пишет письмо Бенкендорфу о том, что он не может «оставаться с угрызениями совести», если Лермонтов будет наказан. Баранта же даже не допрашивают. Его отец – посол Франции – мечтал сделать сына вторым секретарем миссии, а теперь испрашивает разрешения на выезд того на родину. Однако молодой Барант не спешит покидать столицу и на всех светских раутах обвиняет Лермонтова в обмане – дескать, выстрела в воздух на самом деле не было. Михаил Юрьевич в это время находился на Арсенальной гауптвахте, куда и просит прийти недовольного Баранта. Разумеется, это было прямым нарушением, караульные не могли допустить подобного, и Лермонтов выходит для встречи в коридор. Барант подтвердил свои претензии к поэту по поводу этого выстрела в воздух, на что Михаил Юрьевич ответил, что это - правда, что она не должна быть Баранту неприятной, но если он недоволен, то Лермонтов согласен возобновить поединок, как только освободится. Эрнест де Барант более стреляться не хотел, принял объяснения и отказался от всех претензий в присутствии двух свидетелей. Так он был поставлен на место. Трибунал приговорил Лермонтова к гауптвахте в крепости на 3 месяца и переводу в армейский полк тем же чином. Царь перевел поэта на Кавказ.
Интересен еще один эпизод из истории этого поединка. После окончания ареста у Лермонтова стали требовать письменного отказа от своих показаний на следствии опять же-таки по поводу этого выстрела в сторону. На этот раз за дело взялся Бенкендорф, он настаивал на письме Михаила Юрьевича к Барантам с признаниями во лжи. Отказ от такого «признания» означал бы навсегда сделать Бенкендорфа своим врагом, согласие же – полностью замарать честь офицера. Лермонтов целую неделю сочиняет письмо, но не для Барантов, а для великого князя Михаила, будучи уверенным, что оно попадет и к царю тоже. Разумеется, император прочел послание, но отправил его в жандармерию без всякой резолюции. Однако Бенкендорф понял нюанс ситуации, и с тех пор у Лермонтова еще одним могущественным врагом стало больше.
Лермонтов попал на Кавказ, где отличился в нескольких военных операциях, был представлен к наградам, но не получил их (царь отклонил все прошения), стрелялся на дуэли со своим «сокурсником Мартышкой» (Н.Мартынов), где был убит. После гибели дождался от царя «резюме» - «собаке - собачья смерть» и полного отсутствия официальных некрологов в столичных газетах. А еще - множества самых разных версий своей гибели – от различной степени правдивых до мистическо-авантюрно-сочиненных. http://www.peterburg.biz/m.yu.le....nie.htm
Ким Смирнов: из личного дневника ТРИ ЛЕРМОНТОВСКИХ СЛЕДА В МОЕЙ ЖИЗНИ
След первый.Планета Ирмида Не выдержав ночных допросов в КГБ, она покончила с собой в 24 года. Удивительной большой жизни не получилось, но остался ее чарующий голос. Нынче год 200-летия со дня рождения Лермонтова. Сама дата – осенью. И то, о чём я хочу рассказать, прямого отношения к ней, может быть, и не имеет. Впрочем …
1 июля 1944 г. Суббота. Пионерлагерь в пустыне, на берегу Каспийского моря. Вчера мы попали в очень сильную бурю и чуть не утонули. С утра ждали в Красноводске на причале лодку. Ловили с местными пацанами бычков в квадрате, вырезанном прямо в деревянном полу пристани. Это очень просто. Не надо даже поплавка. На одном конце крючок с наживкой и грузило. Другой конец наматываешь на палец. Когда клюнет, дёргает за палец. Наловили много. Конечно, всё оставили красноводским. Во второй половине дня в совершенно пустом море показался у горизонта парус, который становился всё больше и больше. Одна из наших девчонок, одетая в матроску, Тамара, стала декламировать: «Белеет парус одинокий в тумане моря голубом». Всё так и было, кроме тумана, которого не было. Но читала она не очень, с девчачьим восторгом.
Парус всё приближался и приближался, и оказался тем баркасом «Пионер», которого мы ждали. Он доставит нас в лагерь в пустыне, на другом конце залива, на узкой косе. Иного пути, кроме пятнадцати километров морем, туда нет. Мы – это школьники из Мары, едущие по путёвкам в лагерь. Сопровождает нас моя мама. Довезёт до места и вернётся на работу – готовить медсестёр для фронта. Вначале море и небо были голубыми, вода прозрачной, волны ласковыми. И девчонки всё восторгались, как это красиво. Потом вдруг подул сильный ветер, откуда-то набежали тучи, всё потемнело. И волны стали швырять наш «Пионер» из стороны в сторону, вверх и вниз. Всё было, как в песне: и «во мраке молнии блистали», и «беспрерывно гром гремел». Нас спустили в трюм. Там всё ходило ходуном. Деревянные стены трещали, будто вот-вот лодка развалится. Тамара в матроске плакала и прижималась к моей маме, другие девчонки тоже. Да и пацаны держались не лучше. Мама всех успокаивала, гладила девчонок по головам, говорила им что-то. Ждали кораблекрушения, но в конце концов, уже ночью, мы оказались на берегу, где нас, промокших до нитки при высадке, переодели в сухое, лагерное и отпаивали невкусным, на полусолёной воде, но горячим чаем.
Под нами бездна и над нами, Мы шли сквозь бурю напролом. Нас молний ослепляло пламя, Нас оглушал над морем гром.
Девятый вал, крутой, жестокий, Швырял, как щепку, наш баркас. «Белеет парус одинокий» - То было вовсе не про нас.
Наш парус мокрый был и грубый, Над ним – разорванная высь. Одну шептали наши губы Мольбу-молитву: «Не сорвись!»
13 августа 2014 г. Cреда. Интересно, читая давние свои дневники, отмечать, как детское моё сознание «искажало действительность». Ну вот, положим, в той записи 44-го года я явно храбрился и как бы отделял себя от других. На самом деле моё состояние было такое же, как у всех. Было очень страшно. Потом я не раз попадал в критические ситуации на водах, в том числе в сильные штормы во время морских научных экспедиций. Трижды тонул – дважды на море и один раз на реке Прут. Как-то выкарабкивался сам, без посторонней помощи. Но ближе всего к гибели был, пожалуй, в той буре на Каспии. Тогда мама держалась очень достойно. Она была женщиной с характером, а в ранней молодости и вообще отчаянно, безрассудно смелой. Прыгнула с поезда, на ходу, когда он не остановился на нужном ей полустанке (а проводник говорил, что остановится). Добиралась от деревни до деревни одна через ночной лес, обильно заселенный волками. Так что её спокойствие на «Пионере» не было наигранным. И не случайно не только девчонки, но и мальчишки тянулись под её крыло. И меня потянуло – это же моя мама! Видно, почувствовав это, она сказала: «Ты мужчина. Держись». Тогда я даже обиделся. Остался сидеть в стороне, вцепившись в какую-то железяку, чтобы вообще не отлететь в сторону после удара очередной волны. Когда же вырос, был ей благодарен за этот урок, как поётся в одной хорошей песне о войне, на всю оставшуюся жизнь.
Но куда интереснее другая моя детская несправедливость. Я ведь отчётливо помню, что та девочка Тамара в матроске на самом деле читала лермонтовский «Парус» и хорошо, и к месту. Почему же я так по ней «проехался»? Теперь, кажется, понимаю. Она эти стихи читала, а не пела. «Парус» вне музыки был для меня тогдашнего противоестественным. Дело в том, что отец коллекционировал пластинки, в основном певческую классику. Были у него даже уникальные дореволюционные, тяжёлые на вес, диски с записями Шаляпина. Я знал, что любимая песня отца – «Эй, ухнем!». Но она почему-то редко звучала из нашего домашнего патефона, который надо было перед его «пением» непременно «накручивать» за ручку и не забывать во время менять короткие иголки в его головке. Чаще других ставились на патефонный круг пластинки уже советского производства с «Белеет парус одинокий», с «Горные вершины спят во тьме ночной» и с «Выхожу один я на дорогу».
рис. М.Ю. Лермонтова
Это и были первые лермонтовские стихи, которые вошли в моё подсознание, когда я ещё не умел говорить. А согласно новым научным веяниям, может быть, ещё и раньше, когда пребывал в материнской утробе. Вошли неотделимо от музыки. Потом очарование Лермонтовым продлилось на всю оставшуюся жизнь и в «чистом виде», над страницами его томов, и во взаимодействии, в новой их взаимосвязи с другими искусствами. Например, с «Демоном» Врубеля. Правда, слышал версию, что у Врубеля в первооснове Демон не столько лермонтовский, сколько бальмонтовский. Но никто же не станет отрицать, что в своих графических листах на эту тему он иллюстрирует именно Лермонтова. ьОткровением стал «Маскарад» в постановке Р.Туминаса сначала на сцене Малого театра Вильнюса (московские гастроли 2006 г.), а потом и в Вахтанговском. Вальс Хачатуряна к тому же «Маскараду» – это уже, опять таки, муз. классика и – возвращение к моему детскому, первородному восприятию Лермонтова. Впрочем, рецидивы этого «впадения в детство» случались порой самые неожиданные. Читаю, например, как один из современников Лермонтова, которого тот пригласил на домашний вечер, где поэт читал свои стихи, делился на следующий день своими впечатлениями:«Что за человек! Экой умница! А стихи его – музыка, но тоскующая». И думаю: значит, уже тогда его стихи просились на музыку, значит, была музыка в том, как он их читал. Просто потом, после него, лучшие композиторы расшифруют её, переведут на нотный язык. Впрочем, ещё один, более глубокий музыкальный лермонтовский след возник у меня уже более полувека назад и тянется по сю пору.
Однажды, когда уже работал в отделе науки «Известий», беседовал я с учёным-психологом. Он объяснял, как, при помощи каких механизмов наши мозг и нервная система справляются со столкновением в человеческом сознании взаимоисключающей информации. И привёл пример из своей жизни: «Когда мне по телефону сообщили о рождении дочери, я, ошалевший от радости, машинально взял подвернувшийся под руку томик лермонтовских стихотворений, машинально же, наугад открыл его. Там было: «Нет, не тебя так пылко я люблю…». И потом, уже в течении всей жизни, эти стихи стали для меня знаком, «иероглифом» воспоминания о чём-то радостном, светлом. Хотя стихи-то – о печальном, трагическом даже». Я был поражён его рассказом. Нечто мистическое было в том, что и на меня именно эти стихи оказали такое же сильное психологическое воздействие. Только всё-таки в прямом, печальном их смысле. И – в их слиянии с музыкой, с неповторимым голосом, с трагической судьбой человека, которому небо подарило этот голос. К тому времени мне уже было ведомо, что написано «Нет, не тебя так пылко я люблю» летом 1841 г., незадолго до дуэли с Мартыновым. Знал, что вокруг того, кто был адресатами этого стихотворения, скрещивают копья авторитетные лермонтоведы.
Нынче, вроде бы, большинство сходится на том, что одна из них – дальняя родственница поэта Екатерина Быховец, которую в Пятигорске он представлял как свою «кузину» и которую находил похожей на давнюю его любовь Вареньку Лопухину, в замужестве Бахметеву. Правда, тут возникает противоречие. У Лермонтова: «уста, давно немые» – о живой Лопухиной.
Она умерла через 10 лет после его гибели. Автор ЖЗЛовского, 1991 г. издания, «Лермонтова» В.Афанасьев выходит из этого противоречия так: В.Лопухина была теперь для поэта «как бы умершей (ему казалось, что он никогда и не вспоминал о ней, но она всегда жила в нём…)». Такая разгадка удовлетворяла далеко не всех. Снова и снова возникала легенда о таинственной, неизвестной нам девушке, умершей в совсем юном возрасте... Но не буду отвлекаться от главного. Стихи эти однажды и навсегда вошли в мою жизнь и именно в муз. оформлении необыкновенным, нездешним человеческим голосом. Дело было на пересменке между 50-ми и 60-ми годами прошлого века в симбирских краях, где я после университета трудился в отделе культуры и науки «Ульяновской правды». Однажды включаю радио. Какая-то неизвестная мне певица поёт именно «Нет, не тебя…». Поёт волшебно. Голос очаровал сразу. Как ударом молнии. И в конце: «Мы передавали концерт Ирмы Голодяевской». Кто такая? Почему не знаю? Почему раньше не слышал? Мои тогдашние друзья, коренные симбирские жители, просветили меня: «Она, между прочим, наша, ульяновская, кончала вторую школу. Раньше ты о ней не знал по своей нелюбознательности. По радио она часто пела. А вот что теперь передали, – большая редкость. Потому что…».
Из досье. Легенда об Ирме, рассказанная моими симбирскими друзьями много-много лет назад.
Жила-была девочка в Ульяновске. И был у неё необыкновенный голос, который привёл её в Московскую консерваторию. Н.Обухова говорила, что такой голос рождается раз в столетие, что это растёт великое будущее России. Место солистки Большого театра было ей заранее предопределено. Уже в студенческие годы она давала концерты за рубежом. В Англии её даже принимала королева, предлагала стать солисткой королевской оперы. Но однажды во время лондонских гастролей Ирма вдруг исчезла. Утром, правда, объявилась. По возвращении в Союз, ею серьёзно занялся КГБ. И она покончила жизнь самоубийством. Бросилась вниз с самого высокого яруса Большого театра. А потом оказалось: в лондонском её исчезновении ничего страшного не было. Просто её пригласили в один из рабочих клубов. Она пела для дружественно относящихся к нашей стране людей. И зал не отпускал её чуть ли не до рассвета. И опять же – мистика какая-то! Меньше года разделяло её гибель и мой приезд на работу в Ульяновск. Не случись трагедии, мог бы, наверное, услышать её и «вживую». В загашниках обл. радиокомитета (чуть ли не в спецхране) мы отыскали плёнки с её записями и организовали её концерт по местному радио. Я поместил в «Ульяновской правде» коротенькую заметку-анонс, приглашая читателей на этот радиоконцерт. Заметку сопровождало фото Ирмы, то самое, которое теперь чаще других иллюстрирует посвящённые ей публикации. Мы опасались главлитовского вето и на заметку, и на концерт. Но ничего подобного не случилось. Наоборот, люди и в письмах, и по телефону благодарили и радио, и нас. На дворе за редакционными окнами тогда была уже всё-таки оттепель.
Ребята из радиокомитета подарили мне бобину с записью этого концерта. И я потом не раз прокручивал её на магнитофонах – сначала чужих, затем, уже в Москве, на собственной «Яузе-5». Потом эта бобина пропала, и это было для меня непоправимое огорчение. Сейчас, десятилетия спустя, знаю: многое было не так или не совсем так, как в рассказанной мне когда-то легенде. Ульяновск – вторая родина Ирмы, куда привела её эвакуация 1941 г. Родилась она в Киеве. Потом жила в Харькове, где служил отец, полковник Красной армии. Его сослуживцем был отец известного режиссёра, актёра, публициста Ю.Панича, военврач. Ирма с Юлианом были знакомы ещё детьми, потом встречались в Москве. В книге мемуаров он вспоминал: когда начались бомбёжки, Ирма «не плакала, она спрашивала маму: «Когда нас убьют, нас тоже в землю закопают?». «Нас не убьют, Ирмочка, нас никогда не убьют», - успокаивала ее мама. И тогда Ирма сказала мне: «Нас никогда не убьют!». Уже в постперестроечные годы Панич, живущий сейчас во Франции, приезжал в Ульяновск. Повод – память об Ирме.
Потеряв бобину, подаренную ребятами из Ульяновского радиокомитета, я думал – это потеря навсегда. Но вот сегодня – спасибо интернету! – включаю компьютер, набираю в поисковой строке: «Ирма Голодяевская», нажимаю «мышку» ещё пару раз, и звучит волшебное, нездешнее: «Нет, не тебя так пылко я люблю…».
Впрочем, сегодня это может сделать любой пользователь интернета. И может согласиться или не согласиться с моим восприятием этого голоса. Ведь «каждый выбирает для себя…», как поётся в песне на мудрые стихи Ю.Левитанского. Музыку к этим стихам написали уже 40 композиторов (а по другим сведениям – и все 80), большинство исполнителей останавливается на музыке А.Шишкина, а Голодяевская выбрала вариант композитора Н.Титова и уже тем отличила себя от других? Но ведь есть же и полное очарования исполнение этого романса Олегом Погудиным именно на музыку Титова, и всё же это очень разные исполнения.
В мои школьные годы нас заставляли учить наизусть много стихов. Когда подошёл «программный» срок, задали на дом «Бородино» (опять Лермонтов! – а ещё мы учили наизусть «Смерть Поэта», «Родину», «Думу», «Песню про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», отрывки из «Мцыри» и «Демона», прозаические отрывки из «Героя нашего времени»). На следующем уроке во вреия опроса мы по очереди читали выученное и получали оценки. Воинственно (это же Бородино!) орали, кто громче. И только один из нас прочёл стихи нормальным человеческим голосом, ставя нужные, как теперь понимаю, акценты. И единственный получил пятёрку. На перемене мы его окружили: чего это тебе такая честь? Он сказал: «Понимаете, ребята, тут, наверное, важна не громкость, а душевная интонация». После школы мои одноклассники стали врачами, инженерами, учёными, лётчиками, журналистами. А он выбрал скромную профессию чтеца в местной филармонии. Читал он прозу и стихи, по-моему, хорошо, чувствуя ту самую душевную интонацию автора.
Но я – об И.Голодяевской. У неё был не только колдовской, чарующий, родниковой чистоты голос, но и была ещё печальная, задумчивая какая-то, из глубины души возникающая, своя, ни на чью другую не похожая интонация. Вот в чём, наверное, дело. Осталась всё же где-то в мироздании малая планета Ирмида. Остался – главное! – её голос. Волшебный, нездешний. А лично для меня осталось ещё и самое главное – я благодарен Ирме за то, что она помогла мне «впасть в детство» и снова, может быть, наивно, но теперь уже навсегда поверить: стихов Лермонтова вне музыки не бывает. 29.08. 2014. Новая газета http://www.novayagazeta.ru/arts/64834.html
След второй. Про бабушку с козой и кости убийцы поэта 26 мая 1968 г. Воскресенье. Лобня. Как стал работать в «Комсомолке», вот уже 4-й год хожу по воскресеньям в турпоходы по Подмосковью. Иногда, но редко, в коллективные. В них, конечно, своя прелесть. Та самая роскошь человеческого общения. Да ещё и у костра, на природе. Но всё-таки на, а не в природе, не вдвоём с природой, наедине с ней. Я же предпочитаю походы в одиночку, когда нет необходимости строго рассчитывать время движения и привалов. Понравилась поляна - могу на ней хоть полдня пробыть. Как нет и необходимости строго выдерживать рекомендуемый путеводителями маршрут. Часто спрямляю путь и пру напролом по компасу через непроходимые дебри, встречая по пути гигантские, в человеческий рост, муравейники. Порой, правда, такие спрямления оборачиваются и неприятными сюрпризами. Нередко довольно длинные маршруты разбивал на несколько воскресений. Прохожу, положим, за день путь от одной станции до другой. А в следующее воскресенье продолжаю его уже от этой, другой и т д. Так однажды прошёл от Вербилок до Талдома. Перед самым финишем дороги и тропы, ведущие к городу, на карте показались больно уж окружными. И я пошёл напрямик через лес по компасу. Лес оказался сильно заболоченным. И буквально на каждом шагу попадались гадюки. Столько их я ни до, ни после никогда больше не видел. Когда рассказал об этом в Талдоме, удивлялись уже местные жители: «А чего это тебя в самый гадюшник потянуло? У нас туда никто не ходит».
Когда пребываешь один на один, вернее, вдвоём с природой, она тебе открывает столько тайн, сколько никогда не откроет туристу в «коллекивной упряжке». На краю дальней лесной поляны мог я, например, встретиться с выходящей навстречу лисой. И она не шарахалась назад в чащу с перепугу. С достоинством смотрели мы друг другу в глаза и шли дальше каждый своей дорогой. Ну совсем как в давних детских стихах: «Ты, лиса, меня не трогай, ты иди своей дорогой, не задерживай, прошу…». Или вот ещё… Как кукует кукушка, хоть раз в жизни слышал каждый. Но как она это делает, мало кто видел. Во всяком случае, я ни разу не встретил описания или показа этого таинства ни в обширной орнитологической литературе и дневниках многочисленных натуралистов, ни в кадрах фото - и киноохотников. Мне же посчастливилось увидеть это во время одного из моих пеших странствий по подмосковным лесам. Место было безлюдное, я бы даже сказал, что там не ступала нога человека. Звери и птицы - непуганные. Может, потому кукушка, когда я подошёл совсем близко к её дереву, не улетела и показала мне, как это у неё получается. А получалось так. На первом «ку» она поднимала, тянула голову вверх, на втором - подавала её вперёд. А, может, порядок действий был и наоборотный - сначала вперёд, потом вверх. Сразу не записал, а теперь восстановить по памяти трудно.
Конечно, и организованные туристские группы, как правило, следуют неписанному (и писаному тоже) кодексу поведения на природе. Никогда не оставят после себя костровища, если оно не загашено до последней искры, уберут за собой мусор до последней бумажки. Но когда ты с природой один на один, тут совсем другая, не такая элементарная экология. Появляется какое-то сверхбережное, сыновье отношение к ней, к природе. Раздвигаю куст, а там соловей - нос к носу. Похожий на воробья, но с огромными испуганными глазами. Не улетает. То ли готов защищать своё гнездо до последнего дыхания, то ли понимает: я его не трону. Осторожно сдвигаю ветки куста и тихо удаляюсь. В одном из походов по северу Подмосковья встречаю вдруг лесную поляну, густо заросшую «венериными башмачками», очень красивыми, но и очень редкими в наших краях цветами из Красной книги. Первое поползновение - выкопать один цветок с корнем, чтобы дома пересадить его в горшок. Но - не делаю этого. Вдоволь насладившись созерцанием упоительного зрелища, ухожу с поляны, ничего на ней не тронув. И совсем не из-за строгих юридических запретов. Просто - приходит какое-то мистическое, но почти физически осязаемое ощущение: если у неё отнять хоть один цветок, поляне будет больно.
Однако всё это, так сказать, лирическое отступление, вернее - затянувшийся лирический пролог. Ведь самое главное всё-таки в этих походах, - даже не тайны лесных глубин, не чистые родники и малые речки со струящимися придонными травами, омывающие древний Радонежский холм, а, пожалуй, люди, встреченные в попутных деревнях и посёлках, и поведанные ими истории, апокрифы, легенды, коими, несмотря на век космических полётов и телемостов, перекинутых через океаны, по-прежнему до отказа набито Подмосковье. Вот и сегодня наткнулся на одну из таких легенд. Маршрут нынче выбрал: Красная Поляна (туда добрался из своей Лобни на автобусе) - озеро Круглое - Мышецкое (где когда-то была усадьба Д.Давыдова, а теперь там только остатки парка) - Поярково - Чёрная Грязь - Сходня. Уже на дальних подходах к Пояркову среди зелени призывно белела колокольня церкви Рождества Богородицы (XVIII в.).
Когда, перебравшись через Клязьму, подошёл к ней, увидел такую картину. Вокруг храма густое зелёное разнотравье. На какой-то завалинке сидит старуха и разговаривает с козой, которая пасётся рядом, привязанная к воткнутому в землю колышку. Когда я подошёл и поздоровался, её разговор тут же переключился с козы на меня. И я о том нисколько не пожалел. Столько интересного рассказала она и о церкви, и о селе, и о его истории. Особенно интересным показался мне один её рассказ, который я тут же, на следующем привале, записал в свой походный блокнот.
История, записанная со слов старушки, которая пасла козу у храма Рождества Богородицы, что в подмосковном селе Поярково. У нас была усадьба Мартынова. Ну, того, что Лермонтова застрелил. Он жил тут до смерти и ото всех скрывал, кто он такой. Но все всё равно всё знали. И когда случилась революция, вынесли его, Мартынова, мёртвого, из похоронного склепа и бросили за околицей при дороге. Долго ещё его кости там в пыли валялись. А в 41-м году тут шли сильные бои. Наших захоронили сразу же, как немцев отогнали. А их трупы, вмёрзшие в снег и лёд, убирали уже весной, когда оттаяли поля и подошло время их вспахивать. И там был один. В форме немецкого офицера, но по лицу русский. В его полевой сумке нашли план усадьбы Мартынова, составленный ещё до революции. Говорили, будто это был его внук. Не знаю, правда это или плод фантазии разговорчивой бабушки с козой, что-то, конечно, слышавшей о Лермонтове и Мартынове от матери, а то и от своей бабушки. Ведь лермонтовское Середниково где-то тут неподалёку, в этих же краях. Но мысль о возмездии (пусть и посмертном) убийце и даже за него его потомкам здесь, на земле, выражена в этом апокрифе с мрачной, неотвратимой силой: суд людской Памяти над убийцами, чьи бы жизни они ни оборвали - великого поэта или просто близкого вам обыкновенного человека оказывается суровее и неотвратимее, чем даже Страшный суд, свыше обещанный нам всем где-то в самом конце человечества.
Но есть, есть высший суд. И он не божий. Людской. Который Совестью зовут. Он Страшного суда, быть может, строже. Нас на земле рассудит этот суд.
Пусть он и после жизни человечьей — Он нашу Память позовёт на вече, Где души всех убийц и подлецов Навеки проклянут в конце концов. М.Лермонтов. «Смерть Поэта»
26 июля 1993 г. Понедельник. Уже более четверти века прошло с того дня, когда старушка, пасшая козу у храма Рождества Богородицы в Пояркове, рассказала мне о послереволюционном надругательстве над прахом Мартынова, убийцы Лермонтова. А я до сих пор не знаю, какова доля правды в этой легенде. Поначалу пытался выяснить. Обращался даже к рекомендованным мне лермонтоведам. Но видать не те были лермонтоведы. Они ничего не знали об усадьбе Мартынова в Пояркове. И постепенно стал я свыкаться с мыслью, что старушка та, что-то, конечно, слышавшая о Лермонтове и Мартынове, просто всё выдумала. Но вот однажды в библиотеке рядом с нашим домом, где мы обычно берём читать свежие номера толстых журналов, случайно открыл какую-то воспоминательную книгу и… прочёл эпизод о том, как вскоре после войны воспитанники подмосковного детдома, узнав, что в их селе была усадьба убийцы Лермонтова и здесь же он похоронен, разорили фамильный склеп, а кости выбросили за околицей. Не совпадали, правда, место и время. Но само-то событие подтверждалось! Надо бы сразу взять эту книгу или хотя бы записать автора и название. Но я уже отобрал предельное количество журналов и решил: книгу возьму в следующий раз. Пока же просто запомнил полку, где она стояла. Но в следующий раз там её уже не было. А автора и название я, как на зло, начисто забыл. С тех пор ту книгу я больше не встречал. Загадка осталась загадкой. И вот сегодня даже легла в контекст стихов, касаемо совсем другой темы, написанных уже в совсем другом времени и в другом государстве.
Я ухожу от мира и прогресса Просёлочной зелёною тропой Туда, где за глухой чащобой леса Белеет храм над медленной рекой.
У стен его и солнечно, и сухо, И жаворонки в небе голубом, И благовест… Пасёт козу старуха И мне речет сказанья о былом.
В них не найдёшь предначертаний строгих И однозначных дат, свершений, лиц. История пылится при дороге Костями непрощёнными убийц.
Нам не с руки Колумба каравеллы - Им из варягов в греки не пройти. Мы неисповедимые пути И судьбы выбираем то и дело - Удел атлантов и кариатид.
История темна в потоках света. Но смерть своих пророков и поэтов Она в веках убийцам не простит.
Пусть души горний храм оберегает, И смыслы жизни ищем мы не зря, Но сквозь Возмездье путь твой пролегает В неведомые дальние края.
Страна моя. Ты создана на вырост. Смешение богов, идей и рас, Россия - философский узел мира. И кто его развяжет кроме нас?
27 июля 1993 г. Вторник. Какая смертная тоска В немом бессмертии поэта! Дрожит на жилке у виска Тень боевого пистолета
Или дуэльного. Занес Судьба его неотвратима - Убийцы не проходят мимо Поэзии. Но по весне
Для жизни воскресает Слово В листве очнувшейся. И вот Душа оттаивает, словно В первопричине вешних вод
Она находит разрешенье Неразрешимых тех задач, Что в глубине стихотворенья Рождает поминальный плач.
29 августа 2014 г. Пятница. А ларчик просто открывался! Было всё-таки имение Мартынова. И хотя совсем рядом с Поярковым, но не в нём, а в соседнем поселении. «Московский журнал» поместил публикацию краеведа Н.Волковой, подкреплённую библиографическим списком, где подробно излагалась история и рода Мартыновых, и их подмосковной усадьбы.
Из досье: «Подмосковную усадьбу Иевлево-Знаменское, находившуюся на высоком берегу реки Клязьмы в 9 километрах от станции Сходня Октябрьской железной дороги, чаще называли просто Знаменское, по храму иконы Божией Матери «Знамение», а местное население - Мартыново, по фамилии последних владельцев, один из которых, Н.С. Мартынов, был «офицером, имевшим несчастье убить на дуэли Лермонтова». Дворянский род Мартыновых, как считается, происходил от поляка Саввы Мартынова, переселившегося в Московское государство в 1460 г. В конце XVIII в. статский советник С.М. Мартынов, сын М.И. Мартынова, довольно богатого помещика Пензенской губернии, стал владельцем Знаменского. После смерти Соломона Михайловича (1839) и его жены (1851), Знаменское отошло их среднему сыну Николаю Соломоновичу.
В Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона о Н.С. Мартынове говорится: родился в Нижнем Новгороде, «получил прекрасное образование, был человек весьма начитанный и с ранней молодости писал стихи. Он почти одновременно с Лермонтовым поступил в юнкерскую школу, где был обычным партнером поэта по фехтованию. Прослужив некоторое время в Кавалергардском полку, Мартынов в 1837 г. отправился волонтером на Кавказ. В том же году сестры Мартыновы жили в Пятигорске, и одна из них была увлечена Лермонтовым». В Кавалергардском полку Мартынов служил с Дантесом. Дружба Мартынова с Лермонтовым продолжалась вплоть до их роковой дуэли. На Кавказе они вместе участвовали в ряде экспедиций. Одна из его сестер, 18-летняя красавица Наталья Соломоновна, нравилась Лермонтову и отвечала ему взаимностью; ей посвящено лермонтовское стихотворение «Молитва» (1837).
В 1841 г. судьба свела их в Пятигорске. К тому времени Мартынов в чине майора уже вышел в отставку «по домашним обстоятельствам», но продолжал жить на Кавказе. Вскоре случилась ссора, последовал вызов. Военный суд требовал лишить уцелевшего дуэлянта чинов и прав состояния, но император Николай I в 1842 г. повелел: «Майора Мартынова посадить в крепость на гауптвахту на 3 месяца и предать церковному покаянию». Как сообщает в «Записках декабриста» Н.Лорер, оказавшийся в Киеве Мартынов «женился на прехорошенькой польке и поселился в своем собственном доме в Москве» (следовательно, и в Знаменском, в архиве которого спустя много лет обнаружились материалы следственного дела по злосчастной дуэли). Один из современников отмечал, что «гнев общественный всею силой своей обрушился на Мартынова и перенес ненависть к Дантесу на него; никакие оправдания, ни время не могли ее смягчить. В глазах большинства Мартынов был каким-то прокаженным».
15 июля 1871 г. в Знаменском Мартынов начал писать воспоминания под названием «Моя исповедь»:«Сегодня минуло ровно 30 лет, когда я стрелялся с Лермонтовым. Трудно поверить! 30 лет - это почти целая жизнь человеческая, а мне памятны малейшие подробности этого дня, как будто происшествие случилось только вчера. Углубляясь в себя, переносясь мысленно за 30 лет назад и помня, что я стою теперь на краю могилы, что жизнь моя окончена и остаток дней моих сочтен, я чувствую желание высказаться, потребность облегчить свою совесть откровенным признанием самых заветных помыслов и движений сердца по поводу этого несчастного события». В «Исповеди», оставшейся незавершенной, не говорится о самой дуэли,сопровождавшейся «известной неопределенностью и туманностью обстоятельств», - о ней в конце Х1Х в. со слов покойного отца поведал в «Русском обозрении» старший сын Мартынова Сергей Николаевич: «Мартынов при жизни всегда находился под гнетом угрызений совести своей, терзавшей его воспоминаниями об его несчастной дуэли, о которой он вообще говорить не любил, и лишь в Страстную неделю, когда он обыкновенно говел, а также 15 июля, в годовщину своего поединка, он иногда рассказывал более или менее подробно историю его». Ежегодно в день дуэли с Лермонтовым Н.С. Мартынов уезжал молиться в один из монастырей и заказывал там панихиду «по убиенному рабу Божьему Михаилу».
Его жена, Софья Иосифовна слыла красавицей. В «Истории имения «Знаменское» (1925), написанной учениками располагавшейся здесь в 1920-х годах Алексеевской школьной колонии МОНО, говорится: «На колокольне здешней церкви есть Мадонна, нарисованная масляными красками. Об этой Мадонне ходят такие сказания, что будто бы ее рисовали с Софьи Иосифовны, а так как крестьяне знали, что она была полька, то они не пожелали, чтобы в православной церкви находился ее портрет, отчего его и отнесли на колокольню». Дальнейшая судьба портрета неизвестна. Она умерла в 1861 г. в Риге и была перевезена в Знаменское, где ее и похоронили в семейном склепе. Николай Соломонович прожил после этого еще 14 лет и нашел наконец упокоение в том же семейном склепе, причем завещал не ставить на его могиле никакого надгробия, чтобы память о нем исчезла вместе с ним.
После 1917 г. потомки Мартынова эмигрировали из России. Пожалуй, единственным, кто остался на родине, был младший внук Мартынова Борис. «В 1930-е годы житель деревни Владычино Н.Я. Богачев видел его в форме курсанта школы служебного собаководства, находившейся в Лунево. После войны Б.В. Мартынов якобы работал врачом в Химках. В 1924 г. в Знаменское переехала Алексеевская школьная колония бывших беспризорников МОНО. Узнав, что в склепе похоронен тот самый Мартынов, который убил на дуэли поэта Лермонтова, колонисты выкинули оттуда останки Мартыновых. Позднее склеп вообще засыпали землей. В декабре 1941 г. в ходе боев с немецко-фашистскими войсками имение было окончательно разрушено. Значительно пострадал и храм; от колокольни остался лишь первый ярус. После изгнания немцев до 1970-х годов храм использовался как жилое помещение, а позднее - как склад. На территории усадьбы возникла птицефабрика «Цесарка», от которой пошло новое название места - Лесная Цесарка (теперь просто Цесарка). Позднее здесь разместилась одна из частей внутренних войск. В конце 1970-х годов птицефабрику ликвидировали, а жителей Цесарки переселили в поселок Лунево. В настоящее время в Цесарке базируется ОМОН. На занимаемой им территории оказались церковь иконы Божией Матери «Знамение» (в июле 2002 года началась ее реставрация) и остатки пейзажного парка с прудом. Напротив церкви, через дорогу - старинное, заросшее барвинком кладбище, где погребены несколько поколений крестьян из деревни Владычино - Наумовы, Барабашкины, Жогины, Ложкины... Долгие годы во Владычине висел колокол, снятый с колокольни Знаменской церкви - в него били при пожарах. В конце ХХ в. колокол исчез, что как бы символизировало исчезновение и самой усадьбы Иевлево-Знаменское, от которой не осталось даже названия: словно злой рок довлел над бывшим владением Мартыновых...». (Н.Волкова. «Иевлево-Знаменское». «Московский журнал», 2003 г., №3)
Да, выбросили таки школяры-колонисты из фамильного склепа останки Мартынова, а заодно и ни в чём не повинной его жены, красавицы-полячки. Сделали они это, как я понимаю, после того, как на уроках литературы им рассказали, кто такой Лермонтов и кто - его убийца. Плоды просвещения бывают и такими. Не только горькими, но и ядовитыми. Небогоугодное это всё-таки дело - глумиться над прахом мёртвых, кем бы они ни были. И я вот сегодня не узнаю самого себя в том, давнем, видевшем в этих костях в придорожной пыли торжество справедливого посмертного Возмездия. Теперь вижу лишь акт вандализма. Что, впрочем, не исключает заложенных, видно, в генетическом коде моего поколения личного неприятия и непрощения и ставшего сенатором Франции Дантеса, и уединённо завершившего жизнь в своей подмосковной вотчине Мартынова.
Может, кого-то, кто помоложе, и разжалобят мемуарные свидетельства типа того, будто бы Мартынов бросился к убитому им Лермонтову и обнял его со словами: «Прости меня, Миша». Меня этим не разжалобишь. Должен же он, якобы (согласно Брокгаузу и Ефрону) получивший прекрасное образование, бывший человеком весьма начитанным и с ранней молодости писавший стихи, если не понимать, то хотя бы чувствовать, «на что он руку поднимал»! Сальери (естественно, не реальный, а тот, из пушкинской маленькой трагедии), даже если ему дано было проверить алгеброй гармонию, всё равно прежде всего останется убийцей гения. Так что Возмездие по отношению не к рассыпанным при дороге человеческим костям, а к пребывавшей в истории и совершившей в ней непоправимое личности остаётся для меня в силе. И потому не собираюсь я совершать паломничество к месту, где когда-то валялись в пыли за околицей эти кости. Не тянет меня туда что-то - вот такой я нелюбознательный. Впрочем, в Середниково (а оно с этим местом совсем рядом) очень даже тянет. И в Тарханы тоже… Одна только загадка осталась неразгаданной для меня во всей этой истории. Об убитом немецком офицере, «русском по лицу», в полевой сумке которого лежал план мартыновской усадьбы, составленный ещё до революции, никаких сведений до настоящего времени добыть мне пока так и не удалось. http://www.novayagazeta.ru/arts/65043.htm
След третий. Странноприимное имя Тарханы. Похвальное слово Хранителям
28 июня 1995 г. Среда. Пенза. 4-й день в Пензе, на III Всероссийской научной конференции «Российская провинция XVIII-XX вв.: реалии культурной жизни». Пригласил сюда нас с Д.Шеваровым Сигурд Оттович Шмидт.
Но не в качестве журналистов, освещающих событие, а как его участников. Моя тема: духовное возрождение России через культуру провинции - миф или реальность? У Димы было прекрасное выступление - «Скрытое время провинции». Финальные его абзацы с ленты моего диктофона: «Бывая в чужом городе, проходя мимо керосиновой лавки или ступая по хлипкому мостику над оврагом, мы не задумываемся о том, что это тоже чьи-то Пенаты, чьи-то Тарханы, что этот овраг не менее ценен для здешнего жителя, чем Лебяжья канавка или павильон Росси для петербуржца. Если история как наука есть анализ и структурирование по преимуществу, то чувство истории плохо поддаётся анализу. Ощущение несомненной связи нашей личной судьбы с судьбой Отечества с каждым прожитым годом всё более усложняется и слоится. На уровне чувств, снов и творчества мы гораздо более укоренённые люди, чем мы в том отдаём себе отчёт. Наша безотчётная историчность, наша тайная укоренённость богаче наших знаний об истории, как богаче воображение любого накопления».
Конференция, заседания которой чередуются с экскурсиями в многочисленные пензенские музеи, проходит в пригородном пансионате, от которого тропинки уходят в соседний лес. Рядом большой пруд. В один из вечеров прогуливался вокруг него со Шмидтом. Он спросил, какие из выступлений показались мне интересными. Таких много. Назвал несколько. Среди них - Д.Шеварова. Сигурд Оттович сказал, что ему понравилась у Димы мысль о скрытых «резервах историзма» в человеческой личности, особенно когда речь идёт о «малой родине» каждого из нас (у него самого, между прочим, «малая родина» - московский Арбат). И ещё он говорил: нам кажется, что Тарханы, Михайловское, Ясная Поляна, Спасское-Лутовиново - это данность, которая существовала всегда. До нас (во всяком случае, с тех времён, когда там жили Лермонтов, Пушкин, Толстой, Островский), при нас и будет после нас.
Это не так. Они будут существовать лишь при условии, что в каждом последующем поколении будут воспроизводиться Хранители - генерация людей, готовых принять огонь культуры, жизнь бескорыстно положить на его поддержание, на охрану и названных, и многих других святых мест нашей культуры и потом передать огонь дальше по эстафете в будущее. Мы живём в очень опасное с этой точки зрения время. Когда вполне возможным становится гамлетовское: «распалась связь времён». Но, говорил он, после таких сегодняшних культурных гнёзд, как Пензенский край и звезда первой величины в его созвездии - Тарханы, появляется надежда: может, нам и удастся уберечь связь времён от разрыва. Между прочим, культурное гнездо - это не образное выражение, а научное определение, введённое в исследовательский оборот замечательным нашим учёным Н.Пиксановым.
29 июня 1995 г. Четверг. Тарханы. Наш разговор со Шмидтом продолжился сегодня в Тарханах, когда у него, среди занимающих всё его время обязанностей руководителя конференции, обозначился крохотный свободный островок минут в 20-25. Он сказал, что был бы счастлив, если бы Тарханы, Пензу с добрым десятком её замечательных музеев, да и другие культурные гнёзда России и через 10 лет удалось бы увидеть такими же, как нынче, или даже более ухоженными и хранимыми. Но для этого в учебнике истории, по которому будет обучаться и воспитываться молодёжь, особенно завтрашняя политическая элита, надо чётко, рельефно обозначить роль культуры в становлении Государства Российского. Я засомневался, возможен ли вообще в ближайшие 10 лет такой единый учебник при нашем общественно-политическом раздрае, если у нас у каждой партии свои Пимены, сотворяющие свои версии истории по принципу, когда-то едко высмеянному К.Чапеком: вот сообщают, что в Африке бубонная чума; вы не знаете, наша партия за чуму или против?
А Сигурд Оттович сказал, что на каждый яд есть противоядие, и в данном случае это археография, источниковедение, которые могут стать для исторической науки настоящими детекторами лжи. Кстати, многие знающие, неангажированные люди и у нас, и за рубежом, такие, как, например, академик Лихачёв, почитали самого Шмидта как одного из отцов-основателей современной археографии. Беря в перестроечные годы у Дмитрия Сергеевича интервью для «Известий», я услышал от него: это позор нашей академии наук, что такие выдающиеся учёные, как С.Аверинцев, Ю.Лотман, С.Шмидт до сих пор не являются её членами. При этом Сигурд Оттович создал и многие годы возглавляет Археографическую комиссию сначала АН СССР, а теперь РАН. Впрочем, вполне возможно, что речь в данном случае идёт не о недооценке роли культуры в становлении Государства Российского, а просто о нежелании и нынешних, и вчерашних наших историков подвергать свои концепции, а также и созданные на их основе учебники, испытанию на научных «детекторах лжи».
Лермонтовский триптих Диме Шеварову
У хронологии российской словесности немало магических, мистических даже цифр и дат, странных сближений, как сказал бы Пушкин. Вот и годы рождения и гибели Лермонтова зеркально отражают друг друга: 14 - 41 (1814 -1841). И в этой зеркальности трагически предопределен уже не его, уже следующий век, с началами двух его самых кровавых войн - Первой Мировой в 1914-м и Великой Отечественной в 1941-м. 1. Здесь Азия с Москвой обручена, Здесь наших вожделений утоленье, Лесов провинциальных тишина, Небес исповедальных откровенье, Врачующий безверие простор, Рассветы, исцеляющие раны, И боли беспросветной заговóр Странноприимным именем: Тарханы. 2. Зной стоит в зазеркалье воды прудовóй, Изумрудно-зелёная ряска застыла. Где-то горлица плачет, и рядом с могилой Синецветный цикорий парит над травой.
Будто небо её окропило седой Синевой на исходе тоски по ненастью, Не желая земле ни несчастья, ни счастья, Прожигая колодцы зенитной звездой.
Как он тянется от пересохших корней, Свет звезды, словно горлицы голос, печален! Как он помнит завет: было Слово вначале! И Москва. И Россия. С Голгофой над ней. 3. Какая днесь в Тарханах синева Цикория в живородящих травах; Как дремлют в малахитовых оправах Пруды; как, помня дальние слова, Тот тёмный дуб шумит над головой…
А человек забылся после боя, Мой век прозрев провидческой судьбою, Жизнь уложив меж двух грядущих войн: Рождённый погорелицей Москвой В четырнадцатом, только б оглядеться - В тридцать седьмом смертельный выстрел в сердце И в сорок первом — наповал — второй.
Ни гробовой свинец, ни чёрный мрамор Не отдадут обратно ничего. Но горлица зачем зовёт его К цветам и звёздам грустно и упрямо?
30 июня 1995 г. Пятница. Раннее утро. Поезд: станция Белинская - Москва. Дописывал в Москве. Вчера целый день провели в Тарханах. К вечеру переехали в Белинский, который при живом Белинском назывался Чембаром. Потом, уже в сумерках, ждали на перроне поезда. Пожалуй, никогда не чувствовал я живого Лермонтова так близко, в двух шагах от себя, как вот нынче в Тарханах. Парадоксально, но именно рядом с его могилой. Никогда раньше не задумывался над тем, над чем, казалось бы, должен был задуматься ещё в школе: кем был этот человек по отношению к придуманному им Григорию Печорину? Зеркальным отражением? Антиподом?
Отказаться от подобных «спрямлений» убеждали проницательные критики еще прошлого века. Да и сам автор предупреждал: «Иные ужасно обиделись, и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего Времени; другие же очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых… Но, видно, Русь так уж сотворена, что все в ней обновляется, кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва ли избегнет упрека в покушении на оскорбление личности!» Но вот незадача. Сколько бы ни твердили учителя об образе «лишнего человека», обращаясь к подобным авторитетным свидетельствам, сколько бы школьных сочинений ни было написано на эту дежурную тему, а в ученических головах все время складывается почему-то отличный от учебников образ. Действительно героя. Действительно, достойного подражания. И при этом неотделимого от самого Лермонтова.
Естественно, так бывает, если головы и укомплектованные в них юные мозги еще не окончательно искривлены сегодняшним виртуальным компьютерно-публичным пространством и временем. Да, Лермонтов непросто согласуется с этим пространством и этим временем. Хотя, конечно, попытки «приспособить» его строки к «злобе дня» и предпринимаются. Помните? Накануне первого ельцинского танкового марш-броска в Чечню в разных печатных изданиях замелькали строки из лермонтовской «Казачьей колыбельной песни»: «Злой чечен ползет на берег, Точит свой кинжал». Кто-то тогда позаботился о назойливом вколачивании их в общественное сознание. А ведь строки эти совсем иначе звучат в контексте всей «Песни». Не говоря уже о контексте всего творчества Лермонтова, где «Герой нашего времени» открывается «Бэлой», до краев наполненной авторским уважением к характерам и человеческому достоинству тех самых горцев, которых нынче уничижительно называют «лицами кавказской национальности». У него есть потрясающее по независимости от стереотипов своего века, по провидческому взгляду на будущие межнациональные соударения стихотворение «Валерик». Как офицер русской армии Лермонтов храбро сражался в бою у Валерика - реки Смерти - против чеченцев. И даже был представлен к высокой воинской награде (однако Николай I её не утвердил). Но вот что откристаллизуется потом в его памяти и стихах:
М.Ю. Лермонтов. Сражение при Валерике, реке смерти
«А там, вдали, грядой нестройной, Но вечно гордой и спокойной, Тянулись горы - и Казбек Сверкал главой остроконечной. И с грустью тайной и сердечной Я думал: «Жалкий человек! Чего он хочет!.. небо ясно, Под небом места много всем, Но беспрестанно и напрасно Один враждует он - зачем?»
Тут Лермонтов на главу Казбека выше тех, кто пытается приспособить его к своему нынешнему сиюминутному политиканству. Многих удивляет: как мог он в «Демоне» увидеть мир глазами человека, пролетающего над Кавказом на современном авиалайнере? Как мог этот совсем еще юноша, жизнь которого оборвалась в 26 лет, охватить Землю внутренним взором, свойственным скорее философам русского космизма на финише XIX в., предвосхитив планетарное, биосферное зрение Вернадского и Циолковского? И это на самом деле поразительно. Но куда более поразительно другое. Как мог он предвосхитить то обостренное внимание к непредсказуемости и непознаваемости вселенной человека, личности, которое по праву связывается с именами Достоевского, Фрейда, Кафки, с достижениями психоанализа уже нашего, XX столетия?
В общем-то ясно, почему Печорин с первого прочтения становится кумиром многих молодых сердец и умов, отношение которых к миру есть в большей степени взгляд внутрь, нежели окрест себя. Внутренний кодекс чести человека, живущего своей потаенной духовной жизнью, которую он бережно охраняет от чужого вмешательства, от передачи прав на этот внутренний мир другому человеку, будь то любимая женщина или друг, - вот что уже более полутора столетия примагничивает не одно поколение на излете отрочества. И тем не менее это, печоринское, наполнение, если бы им и ограничился подтекст «Героя нашего времени», никогда не дало бы лермонтовскому роману того глубоко народного течения, которое выносит его в океан мировой классики. Это течение возникает из действительного несовпадения личности Печорина и личности самого Лермонтова. Хотя между ними много биографических пересечений, тем не менее в авторское мировосприятие входит и моральный суд над Печориным с высот той России, которая представлена в его творчестве Максимом Максимычем.
Моральной вершиной, может быть, всего написанного Лермонтовым стала сцена прощания Максима Максимыча и Печорина: «Давно уже не слышно было ни звона колокольчика, ни стука колес по кремнистой дороге, а бедный старик еще стоял на том же месте в глубокой задумчивости. - Да, - сказал он наконец, стараясь принять равнодушный вид, хотя слеза досады по временам сверкала на его ресницах, - конечно, мы были приятели, - ну, да что приятели в нынешнем веке!.. Уж я всегда говорил, что нет проку в том, кто старых друзей забывает!»
В том-то и дело, что не забывает старых друзей Печорин. Он и здесь остается самим собой. Просто в понятие это - «старый друг» - они с Максимом Максимычем вкладывают не имеющий общей меры, разный, взаимоотторгаемый смысл. И Лермонтов, принимая как личную судьбу Печорина, все же моральные критерии, прилагаемые к этой судьбе, воплощает именно в простых житейских правилах товарищества, исповедуемых бесхитростно и незащищенно тысячами, миллионами российских Максимов Максимычей. Все это - «Герой нашего времени», «Родина», «Выхожу один я на дорогу» - завязано в один узел трагического двухлетия 1840-1841 гг. Это действительно вершина осмысления им ключевых понятий бытия: личность, народ, отечество. И тут все, говоря словами поэта иного, XX века: «Как это было! Как совпало…». Кремнистая дорога, по которой навсегда, навстречу своей смерти, уезжает от Максима Максимыча, больно его обидев, Печорин, совпала с прощальными строками самого Лермонтова: «Выхожу один я на дорогу; сквозь туман кремнистый путь блестит». Это же один и тот же кремнистый путь! (Как, впрочем, «Я ищу свободы и покоя…» -то же самое, что и пушкинское:«… но есть покой и воля». Или - нет? Не то же самое?) И образ Максима Максимыча неуловимо, не буквально, но все же совпадает с умонастроением поэта в «Родине».
В связи с этим вспоминаю один разговор, который у меня, одиннадцатилетнего мальчишки, был с человеком, вернувшимся с войны. Общеизвестно изречение Бисмарка: войны выигрывают учителя и священники. Впервые с этим афоризмом я встретился, когда и имени-то такого - Бисмарк ещё не ведал. Осенью 45-го, в 4-м классе. В интерпретации вернувшегося с фронта нашего родственника. До войны он был учителем. После неё уехал директором школы в далёкое сибирское село. А на фронте стал военным топографом и всего несколько месяцев назад вёл с самолёта аэрофотосъёмку объятого боями Берлина. Даже обещал подарить мне один из тех снимков. В ту осень и по радио, и в газетах часто ставились рядом два слова: Сталин и Победа. Я спросил его: «Дядя Миша, мы победили потому, что у нас есть Сталин?» И он, ни разу не помянув имя Верховного Главнокомандующего (а с 26 июня того, победного года ещё и Генералиссимуса - я запомнил дату, потому что это был мой день рождения), сказал: «Большой крови стоила эта Победа. Шею Гитлеру сломали в первую очередь наши мужики-солдаты, во вторую - созидатели (он так и сказал: «созидатели», а не «создатели») танков, самолётов, орудий, в третью - полководцы. Но в самую-самую первую очередь - наши бабы, взвалившие себе на спины и плечи весь тыл, и учителя».
Сейчас, когда после той Войны и Победы минуло полвека, ассоциативная память обращает меня к личности другого человека, с которым я познакомился на псковской земле в середине 70-х. Он был председателем колхоза и хозяйство своё вёл очень толково. С людьми, которыми руководил, ладил, о них заботился, они его даже любили. А вот для начальников над собой был очень неудобной личностью. Вечно пребывал с ними не в ладах и недипломатично, при всём честном народе, отпускал им в глаза реплики типа: «России сейчас катастрофически не хватает не вас, а Петра Первого». Терпели его, видно, лишь за высокие производственные результаты. Так вот о Победе, от которой время увело нас тогда не так уж и далеко, всего на каких-нибудь 30 лет, он говорил: «А всё-таки мы -- мужики. Такую машину сломали!» Он был из местных, гренадерского роста, крупный, сильный, но когда встречал своего старенького учителя, всегда, даже в сильные морозы, снимал перед ним шапку. А тогда, сразу после войны, ответ дяди Миши показался мне странным. У меня были замечательные, любимые учителя. Вера Николаевна в первых классах. И вот теперь, в 4-м, Анна Михайловна. Но я никак не мог представить, как они своими в общем-то несильными руками ломают шею Гитлеру. И спросил: «А почему учителя?» Он улыбнулся: «Вырастёшь - поймёшь». Потом добавил: «Но лично для меня потому, что наш учитель литературы помог разобраться в мучившем меня в школе вопросе: не перечёркивают ли друг друга разные стихи Лермонтова? С одной стороны, «Бородино» и:
«Москва, Москва!... люблю тебя как сын, Как русский, - сильно, пламенно и нежно! Люблю священный блеск твоих седин И этот Кремль зубчатый, безмятежный».
А с другой: «Прощай, немытая Россия…». И в «Родине»:
«Люблю отчизну я, но странною любовью! Не победит её рассудок мой. Ни слава, купленная кровью, Ни полный гордого доверия покой, Ни тёмной старины заветные преданья Не шевелят во мне заветного мечтанья».
Тот давний урок учителя - и о Лермонтове, и о том, что такое любовь к своей земле - потом очень помог мне на фронте. Там «Родину» Лермонтова совсем по-другому чувствуешь. И «дрожащие огни печальных деревень», глядя на реальные деревни, горящие в ночи у горизонта. И «чету белеющих берёз» (а потом у К.Симонова в его «Родине», явно находящейся под лермонтовским гипнозом, «кусок земли, припавший к трём берёзам»). И даже:
«И в праздник, вечером росистым, Смотреть до полночи готов На пляску с гиканьем и свистом Под говор пьяных мужиков».
На фронте в разных местах по-разному бывало. Где-то, в атаку поднимались с «за Родину, за Сталина». А где-то с мать-перемать, приняв по сто наркомовских. Но всё равно в штыковые шли за Родину».
В только что вышедшей в издательстве «Время» книге И.Шапиро «Сделай, чтоб тебя искали» есть любопытный пассаж. Один из персонажей повести «Соломон Второй», переводчик по профессии, знающий несколько языков, с молодых ногтей боготворивший олимпийского старца И.В. Гёте, когда сам дожил до глубоких пролысин, переключил своё внимание на поэта, убитого на дуэли в 26 лет, по фамилии Лермонтов. И даже сделал для себя литературоведческое открытие: русская проза вышла не из гоголевской «Шинели», а из лермонтовской «Тамани». Идя дальше, можно было бы прийти и к тому, что она вообще вышла из шинели пушкинской, правда, не прозаической, а стихотворной. Той самой, которую «домой пришед, … стряхнул» бедный Евгений из «Медного всадника», печальной повести о том, как «маленький человек» решился на отчаянный бунт против великого Петра («Ужо тебе!») и чем всё это для него кончилось. Пока Онегин путешествует по городам и весям, его бедный тёзка «живёт в Коломне» и, совсем как Акакий Акакиевич Башмачкин, «где-то служит»…
Интересно, что литературный персонаж из «Соломона Второго» тоже задумывается над лермонтовской строкой «Прощай, немытая Россия», говорит, что эти стихи «гениальны непреложно. С каким бесстрашием стоит слово «немытая». Гений не имеет права умереть в двадцать шесть лет…». Но куда интереснее, что и у меня, когда был помоложе, в богах значился Гёте, но в зрелости его сменил Лермонтов. Когда-то в «Фаусте» виделись мне первоистоки тех дискуссий о знании и нравственности, о физиках и лириках, о ветке сирени в космосе,которые, с подачи И.Эренбурга, Б.Слуцкого, инженера И.Полетаева, автора «Сигнала», первой в СССР книги о кибернетике, в годы моей юности сотрясали студенческие аудитории, велись на страницах «Комсомольской правды». Позже я даже написал об этом книгу, где каждая глава начиналась строками из «Фауста» в пастернаковском переводе. Гёте при этом был тогда для меня не только нравственным камертоном, но и действительно - «неприкасаемым» олимпийским божеством. Однако минули годы, и однажды я положил рядом два текста. Оригинал Гёте: «Über allen Gipfeln Ist Ruh. In allen Wipfeln Spürest du Kaum einen Hauch; Warte nur, balde Ruhest du auch“.
И перевод этих стихов Лермонтовым: «Горные вершины Спят во тьме ночной; Тихие долины Полны свежей мглой; Не пылит дорога, Не дрожат листы… Подожди немного, Отдохнёшь и ты».
И вдруг где-то в подкорке возникло невозможное ранее: а ведь у Лермонтова - лучше! Конечно, умом понимал: будь на моём месте немец, знающий русский, вполне вероятно, что в подобной коллизии, он предпочёл бы своего Гёте. Но ясно было одно: в моём сознании рядом с Гёте, вровень с ним уже вставал русский поэт, за год до гибели гениально переведший его “Wandrers Nachtlied”, а в 18 лет написавший о себе: «Нет, я не Байрон, я другой…». Мог бы сказать и:«Нет, я не Гёте, я другой…». И всё-таки именно ему принадлежит один из лучших переводов Гёте на русский язык.
Ещё со времён лекций незабвенной Е.П. Кучборской по зарубежной литературе в МГУ запомнился приведённый ею чей-то афоризм: «Перевод - как женщина. Если она верна, то некрасива; если красива, то неверна». Понимаю, как мучительна для переводчиков эта проблема, где даже подмена одного скромного союза на другой ведёт порой к потере некоторых тонких смысловых оттенков. Вот, к примеру, хрестоматийные строки из «Фауста» в классическом переводе: «Лишь тот достоин жизни и свободы, Кто каждый день за них идёт на бой».
У Гёте же: “Nur der ferdient sich Freiheit wie das Leben, Der täglich sie erobern muss“. То есть, не «жизни и свободы», а «свободы как жизни». Есть разница?.. Лермонтову удалось пройти по лезвию этого «Чёртова моста». Его перевод «Из Гёте» и красивый, и точный.
Тут надо остановиться. Ибо все эти литературоведческие экзерсисы - зигзаг в сторону от того, что я хочу сказать. Тема этих заметок, всё-таки, не творчество, жизнь и судьба Лермонтова (это забота специалистов-лермонтоведов), а те магические моменты, когда отдельные строки поэта, детали его биографии, точки на карте страны, где он родился, жил, погиб, становились «спусковым механизмом» для моих личных воспоминаний и раздумий о важных для меня реалиях нынешнего нашего бытия. Иногда, вроде бы, и не имеющих отношения к самому Лермонтову, но если копать глубже, вроде бы, и имеющих. И когда я вспоминаю Пензу, Тарханы, то рядом с духом Лермонтова, витающим над этой, действительно странноприимной местностью Земли, где склеп с прахом поэта и усадебный дом его бабушки, ставший национальным музеем и одним из самых ярких культурных гнёзд России, в памяти непременно возникает тот давний уже, 19-летней давности, разговор с С.Шмидтом о Хранителях огня, то-есть Хранителях культуры. Он и сам принадлежал к этому замечательному человеческому племени, в котором и известные в стране, в мире даже, люди: Третьяков и Леденцов, Цветаев и Тенишева, Дягилев и Рерих, Грабарь и Барановский, Крейн и Гейченко, Орбели и Пиотровские - отец и сын, Антонова и Аксёнова, Лихачёв и Лотман. Но в нём ещё и тысячи, если не десятки тысяч скромных работников областных и районных музеев, экскурсоводов, защитников исторических реликвий и архитектурных жемчужин не только обеих российских столиц, но и её провинциальных глубин.
Я счастлив, что встретил в жизни немало таких людей. Это и настоящие подвижники из древнего, основанного Александром Невским Порхова, где я вот уже много лет подряд провожу летний отпуск. Л.Васильева, будучи директором краеведческого музея (сейчас она возглавляет местное отделение Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры), в своё время не дала «перепрофилировать» музей на демонстрацию успехов сельского хозяйства в советские годы и самовольно «перепрофилировала» его на изучение окрестных дворянских усадьб и загородных дворцов. А усадьбы и дворцы здесь знаменитые. Холомки и Бельское устье - там в начале 20-х годов ХХ в. была летняя колония, где спасались от голода обитатели «Сумасшедшего корабля» - Петроградского Дома искусств М.Добужинский, Е.Замятин, М.Зощенко, М.Лозинский, О.Мандельштам, Н.Радлов, В.Ходасевич, К.Чуковский. В Волышово - летний Строгановский дворец. Второй, зимний, по проекту Растрелли - в Петербурге, на Невском проспекте. Л.Васильева дала старт Порховским научным краеведческим конференциям. Они, между прочим, по сути - всероссийские. С докладами и сообщениями выступают на них учёные из Москвы, Питера.
Мартин Нармонтас (в прошлом военный, служил в Заполярье, был зам. командира полка по вооружению), в непростые первые постперестроечные годы возглавляя Порховскую районную почту, сумел превратить её в настоящее культурное гнездо. При этом, когда по всей стране сокращались сельские почтовые отделения, лишались работы почтальоны, он не закрыл ни одного. Понимал, конечно, что скромная зарплата почтового работника в некоторых сельских семьях оставалась тогда единственным средством выживания. Но исходил при этом и из своего принципа: когда повсеместно закрываются на селе клубы, библиотеки и даже школы, единственным форпостом культуры, человеческого общения остаётся почта. В то же время он, пожалуй, одним из первых в стране подключил свою райпочту к интернету, помог одной из жительниц Порхова связаться по электронной почте со Швецией. Сегодня это рядовая услуга на местной почте. А тогда об этом написали ведущие стокгольмские газеты. Перейдя на работу в краеведческий музей, Нармонтас открыл в древней Порховской крепости небольшой по занимаемой площади, но замечательный, живой Музей почты. В нём можно, например, познакомиться с тем, как в древнем Новгороде обучали умению писать берестяные грамоты. Или попробовать написать письмо гусиным пером, подобным тем, какими были написаны «Евгений Онегин» и «Герой нашего времени». Между прочим, всем приглашённым на открытие музея он предложил воспользоваться голубиной почтой.
Или вот ещё один мой знакомый Хранитель районного масштаба. Ему я когда-то, ещё в 1990-е годы, посвятил следующие стихи: Лихое наше время минет, Как старый сон. Когда-нибудь Забудут Спас на керосине. Но вечен в памяти отныне Канунникова крестный путь.
Когда В.Канунников, коренной житель Боровска, история которого связана с именами Дионисия, протопопа Аввакума, боярыни Морозовой, Циолковского, философа Фёдорова, стал первым мэром родного города, он поразил земляков первым своим шагом - поступком, сразу же сделавшим его героем и местных апокрифов, и телепередачи М.Кожухова «Сделай первый шаг». Один, без помощников, «на собственном горбу», поднял над куполом Спасо-Преображенского храма на Взгорье (в народе его прозвали «Спас на керосине» - в годы воинствующего атеизма здесь была керосиновая лавка) тяжёлый пятиметровый крест. То ещё было зрелище! Весь город собирался смотреть, как мэр зависает с крестом над бездной. Стоит закинуть голову - сразу ясно: поднять его туда в одиночку, по крутому, почти вертикальному маршруту физически невозможно. Как тут не понять горожан, воспринявших «крестный путь» Канунникова наверх как совершённое на их глазах не без помощи небесных сил чудо. Но, может быть, это и облегчило иной его «крестный путь» - уже по земле, в должности мэра.
За короткое время ему удалось многое из того, что по тогдашним временам вообще не должно было удастся. В Боровске появился Центр соцпедагогики - ответ Канунникова на то, что, по его мнению, государство враз и чуть ли не полностью преступно устранилось от воспитания молодёжи. И ноосферный лицей появился. И Боровск вошёл в содружество малых исторических городов, связанных с Отечественной войной 1812 г. (ТО «Кутузов»). И местные специалисты создали свою, боровскую систему обработки земли. И открылся Центр искусств с прекрасными выставочными залами. Бывали месяцы, когда они принимали до 5 тыс. посетителей. Это при тогдашнем населении города в 14 тыс. человек! И ещё много других добрых дел было при нём совершено. Но всё же, когда земляки отметили Канунникова титулом почётного гражданина Боровска и на одну чашу весов легли все эти дела, а на другую - легендарное теперь уже восхождение с крестом на верхотуру «Спаса на керосине», вторая чаша перевесила. И ведь не воображение боровчан хотел поразить тогда Канунников. У него была на то личная причина. Крест со Спасо-Преображенской церкви сбрасывали на его глазах. Для него, обыкновенного мальчишки из старообрядческой семьи, далёкого, однако, от фанатичной веры в Бога, это стало потрясением. Дал себе слово: вот вырасту - сам поставлю крест на место. Он выполнил зарок. В Боровске и окрестностях заговорили о чуде. Чуду однако помогли и вполне земные обстоятельства: его альпинистский опыт и изобретённые им специальные технические приспособления. А сколько ещё скромных, обыкновенных людей этой редкой, но на поверку, оказывается, не такой уж и редкой у нас «национальности» - Хранитель, даже имён которых не помню (во время записать не удосужился, а потом забылись) встретилось по пути в жизни в разные её времена!
Вот давнее-предавнее плавание на туристском теплоходе по Волго-Балту. От пристани Горки самоходом добираемся до Кирилло-Белозерского монастыря. Ходим сами, без экскурсовода. Набредаем на изящное деревянное строение, некий симбиоз церкви и крестьянской избы. Рядом оказывается старушка. Объясняет нам, что это церковь Ризположения, перевезённая из-под Ферапонтова, из деревни Бородавы. И это один из самых древних, если даже не самый древний из сохранившихся деревянных храмов России. Во всяком случае, он древнее многих каменных хором и храмов. Они-то сохранились, а сколько деревянных выгорело! И тут она нас, людей в общем-то посторонних, буквально с пламенной страстью проповедницы начинает «рекрутировать» в спасители деревянной архитектуры на Руси. А в конце оказывается, что она не научный сотрудник музея, даже не экскурсовод. Просто - технический работник. В войну работала на тракторе, подорвала на нём здоровье. Перебралась сюда на более лёгкую, но тоже физическую работу.
Вспомнил её позавчера, когда на ТВ, в «Контексте» у И.Волгина шёл сюжет о спасении памятников деревянной архитектуры Москвы. Я тогда записал в блокноте слова этой старушки: «Народная Россия ведь в наших северных местах не в каменных хоромах - в деревянных избах жила, в деревянных церквах молилась. А дерево — материал чуткий, огню и нашей людской дикости подверженный». Но вот фамилию её, имя и отчество не записал. Тогда неудобно, вроде, было спросить… В том же плавании в Ленинграде от причала, где мы пришвартовались, автобус повёз нас на экскурсию в Пушкин. Ну уж о Царском Селе я знал более чем, сверх самых подробных путеводителей. В нём - тогда оно называлось Детским Селом - располагались летние лагеря военной академии, где учился отец. Из рассказов мамы о моём раннем, несмышленом детстве: «В большом пруду я стирала твои пелёнки. Там ещё посредине колонна была, и на ней орёл». Пруд действительно назывался Большим или Чесменским, а нравы тогда были, как видно, посвободнее нынешних. Попробуй сегодня кто-то стирать чьи-то пелёнки в одном из царскосельских прудов - сразу же наткнётся на полицию. Словом, в данном конкретном случае отстать от общей экскурсии было невозможно, но ничего нового от приданного нам пожилого, интеллигентного экскурсовода я не ждал. Однако с первых слов он поразил меня своей интонацией, явно говорящей о каком-то особенном, бережном, личном отношении к Царскому Селу. И потом эта же интонация была в его словах о большом зале Екатерининского дворца: «Это самый красивый зал в мире. Благодаря зеркальным отражениям, он парит над Землёй». Он явно говорил о земном шаре, а не о почве под дворцовыми паркетами.
Поначалу пришло на ум простое объяснение. Ну, Пушкина очень любит. Что, в общем-то, свойственно многим ленинградцам: «…И светла Адмиралтейская игла» и т. д. Но на обратном пути на выезде из города он попросил шофёра остановиться и предложил нам всем выйти из автобуса. Провёл в сторону от дороги. Остановился над размытой дождями, почти уже засыпанной землёй, заросшей ромашками траншеей. Сказал: «Здесь была позиция нашего взвода народного ополчения, от которого остался я один». Этот человек ведь тоже Хранитель огня. Хранитель особой, святой памяти, о которой уже некому поведать, кроме него одного. В последнее время у потомков наших великих людей входит «в моду» заботиться о поддержании в народе памяти об их прадедах, прапрадедов, а порой и прапрапрадедов. Впрочем, зачем же так прозаически о том, что суть «души прекрасные порывы»? Вот Ф.Толстая организовала перевод полного собрания сочинений Л.Толстого в цифровой формат, обеспечивая им тем самым вечную сохранность. И это прекрасно!
Правнучатый племянник поэта и полный, по всему ФИО, его тёзка М.Ю. Лермонтов (детей у Михаила Юрьевича-первого не было, но родственников, принадлежащих к генеалогическому древу, восходящему, как полагают учёные, к шотландцу Лермонту, хватает), возглавляя сейчас ассоциацию «Лермонтовское наследие» и Национальный лермонтовский центр в Середниково, вместе с коллективом энтузиастов разных специальностей стремится вернуть сюда... лермонтовский дух. И они немало в том уже преуспели. Бог им в помощь!
О лермонтовских местах Москвы и Подмосковья разговор особый. Первое из них - это, конечно, та точка на столичной карте, где он родился и над которой поднимается сейчас сталинская высотка МПС у Красных ворот. Ни дома, ни самих ворот уже давно нет. Попытки переименовать и соседнюю станцию метро, и прилегающую площадь в Лермонтовские пока не прижились. Хотя тут и прописан хороший на мой вкус памятник работы скульптора И.Бродского, и в юбилейные дни к нему будут, конечно, возлагать цветы и даже, может быть, читать стихи, место для чествования не очень удобное. Как-то не звучит: «Выхожу один я на дорогу…» в месте, густо перенасыщенном транспортными маршрутами, рядом со столпотворением 3-х вокзалов. А вот Середниково…
Первое знакомство с ним около полувека назад вызвало у меня, между прочим, острое неприятие. Давно мечтал там побывать, но когда наконец добрался, ничего лермонтовского там тогда не нашёл, кроме названия санатория «Мцыри» и одноимённой ул. Мцыри в пристанционном посёлке. Само здание усадьбы было жалкое, обшарпанное, требующее даже не реставрации, а скорее капремонта, спасающего от неминуемой гибели. В соседнем пруду «с гиканем и свистом» чуть ли не голышом плескались какие-то пьяные мужики, то ли отдыхающие, то ли навестившие их родственники. На берегу валялись только что опустошённые водочные бутылки. Одним словом, желание вновь посетить тот уголок земли было отбито у меня на долгие годы вперёд. А вот теперь, когда узнаю, какие перемены уже произведены новой генерацией Хранителей (увидел недавно в интернете последние снимки Середниковской усадьбы, чистой, белоснежной, любовно отреставрированной, и, как высокопарно говаривали в позапозапрошлом веке, душа возрадовалась), какие ещё предстоят, снова потянуло в Середниково.
Да, Бог в помощь всем нынешним и грядущим Хранителям! И дай-то Бог Середникову, которое нынче, конечно, будет одним из главных адресов лермонтовского юбилея, со временем стать таким же странноприимным центром повседневного притяжения паломников со всей России и даже со всего света, каким ныне являются пензенские Тарханы. Чтобы поэты слагали о Середниково такие же прекрасные строки, как «поедем в Царское Село!». За 2,5 недели до лермонтовского юбилея отправилась на работу в космос 4-я наша соотечественница Е.Серова.
Позывной у ней: Тарханы-2. Не знаю, что там у них в Звёздном городке имели в виду, выбирая такой «пароль». Но я подумал: может и о Середникове когда-нибудь скажут: Тарханы-2? Впрочем, нет. Пусть это будет именно Середниково. http://www.novayagazeta.ru/arts/65693.html
2017 год: ЛЕРМОНТОВСКИЙ ПЕТЕРБУРГ 13 мая с 12.00 до 15.00 Центральная библиотека им. М.Ю. Лермонтова (Литейный пр., д. 17-19) приглашает на экскурсионную программу «Красы твоей блистанье…». В шести местах, расположенных рядом с Невским проспектом, будут стоять экскурсоводы и рассказывать о Лермонтовском Петербурге.
Можно будет получить маршрутную карту, неспешно прогуляться по отмеченным точкам, послушать рассказ об этом месте. Найти экскурсоводов на адресах, можно будет по воздушным шарам.
Адреса и карты маршрута: * Дворцовая площадь (у здания Главного штаба) * Невский пр., д. 18 * Невский пр., д. 25 (напротив Дома Книги – сквер у Казанского собора) * Площадь Искусств (у памятника А.С. Пушкину) * Садовая ул., д. 3 на углу с Инженерной ул. * Площадь Островского (Екатерининский сквер) На экскурсии вы услышите строчки из стихотворений Лермонтова, узнаете какие адреса связаны с поэтом, как относилась к нему императорская фамилия, когда был поставлен "Маскарад", и мн. др. Куратор – Ольга Селимова Подробности по телефону: 272-75-95 Вход свободный 05.05. 2017. http://lermontovka-spb.ru/calendar/3653
ТАЙНЫ «ПОЭТА ЛЮБВИ И ПЕЧАЛИ» Пять малоизвестных фактов о Лермонтове
Жизнь Лермонтова до сих пор таит множество загадок. В событиях того рокового дня до сих пор много пробелов. Историки называют фигуру убийцы Лермонтова – Н. Мартынова – нелепой в судьбе поэта. Ведь, по утверждению многих современников, он даже не умел стрелять из дуэльного пистолета. Почему же опытный фехтовальщик Мартынов выбрал именно огнестрельное оружие, остается загадкой. Известно, что зачинщиком ссоры был сам Лермонтов. Во время совместной службы на Кавказе изводил его остротами и называл исключительно «Мартышкой», неоднократно оскорблял в обществе, но тот неизменно первым шёл на примирение. Дуэль все-таки состоялась и, как известно, после выстрела Николай был в отчаянии и даже целовал бездыханное тело поэта. А в 1869 г. он признался журналу «Русская старина»: «Злой рок судил мне быть орудием воли Провидения в смерти Лермонтова, я же себя считаю не вправе вымолвить хотя бы единое слово в его осуждение, набросить малейшую тень на его память».
Существует несколько версий происхождения фамилии Лермонтов. Первая – и ее придерживался сам Михаил Юрьевич – заключается в том, что одна из ветвей его предков – родом из Шотландии, и их родовая фамилия – Лермонт. Якобы один из Лермонтов, солдат по имени Георг, служивший в 1613 г. у польского короля, был пленён, оказался в России и перешёл на её сторону. Отличившись в бою, получил землю в Костромской губернии и принял православие. Есть предположение, что автор «Бородина» является 8-м коленом от бравого шотландца. При этом док. подтверждений этому нет. По другой версии, знаменитая фамилия происходит от испанского владетельного герцога Лерма, потомок которого в 1633 г. был вызван в Россию мастером пушкарского дела под именем генерала Ю.Лерманта. Поэтому и фамилию поэта мы пишем неверно! А следовало бы её писать через «а». Так, в журнале «Русская Старина» за 1873 г. дальний родственник Лермонтова Иван Николаевич опубликовал статью, в которой отмечал: «…никогда в фамилии Лермантовых буквы О слышно не было… и поэт Лермонтов букву О вместо А мог употребить только по незнанию фамильной генеалогии, так как он рос и воспитывался в семействе генерала Арсеньева, женатого на Столыпиной, бабке поэта».
Имя Лермонтова неразрывно связано с Санкт-Петербургом. Здесь он учился в Школе гвардейских прапорщиков и кавалерийских юнкеров, здесь написал знаменитые поэму «Мцыри», драму «Маскарад» и в 1837 г. – стихотворение «На смерть поэта». Здесь он также закончил одно из своих лучших произведений – «Герой нашего времени». Однако «Петра творенье» вовсе не пришлось по сердцу 18-летнему Михаилу Юрьевичу, впервые приехавшему в столицу из Первопрестольной. Что сразу нашло отражение в стихах: «Увы, как скучен этот город С своим туманом и водой!» Петербургских женщин он считал «худыми и некрасивыми», а жителей города – редкими снобами. «Доволен каждый сам собою, Не беспокоясь о других. И что у нас зовут душою, То без названия у них!» Однако постепенно поэт смирился с особым нравом Санкт-Петербурга и все меньше считал себя москвичом. Интересно, что и главный лирический герой Лермонтова - Григорий Печорин – «разрывался» между 2-х городов. В «Герое нашего времени» есть упоминание, что он родился в Петербурге. При этом Печорин, который фигурирует в более ранней «Княгине Лиговской», родом из Москвы.
Литературоведы долго бились над разгадкой таинственных инициалов, значащихся на внушительном цикле стихов Михаила Юрьевича. Всего загадочными буквами Н.Ф.И. он отметил порядка 40 произведений, написанных c 1930 по 1832 гг. Разгадать личность таинственной незнакомки удалось И.Андроникову. За инициалами скрывалась дочь московского литератора и драматурга Иванова Наталья Фёдоровна, с которой поэт познакомился в 1830 г. Отношения между молодыми людьми складывались сложно. Ободрённый в начале знакомства с Натальей Фёдоровной теплотой и вниманием, Михаил Юрьевич вскоре встретил непонимание и холодность. Более того, Иванова предпочла ему более опытного и состоятельного соперника - сына сенатора Н. Обрескова. Их отношения кончились разрывом, который поверг поэта в депрессию, именно поэтому в тот период (1831 г.) в его произведениях очень часто поднимается тема предательства, измены и подлости. Из цикла стихов под знаком Н.Ф.И. ясно, насколько мучительно переживал Михаил Юрьевич это чувство. Так, описывая портрет Натальи, Лермонтов называл её «бесчувственным, холодным божеством».
Пророчество для Пушкина, произнесенное петербургской гадалкой Шарлоттой Кирхгоф, слышали многие свидетели – в тот день они навестили знаменитую предсказательницу шумной компанией. После сразу несколько человек подтвердили, что старуха-немка Кирхгоф посоветовала Александру Сергеевичу опасаться на 37-м году жизни «weisser ross, weisser kopf, weisser mensch» - белой лошади, белой головы и белого человека. Дантес был красивым, но беспринципным молодым человеком. Интересно, что тот хотя и в шутку, но в предсказание верил. Так, готовясь к дуэли с графом Толстым, Пушкин несколько раз при свидетелях убежденно повторил: «Он меня не убьет, а убьет белокурый – так гадалка пророчила!». Поэт погиб от руки светловолосого француза Дантеса на белой лошади.
Посетил салон Киргхоф и Лермонтов – он зашел к ней накануне последней своей кавказской ссылки. Поэт спросил гадалку о возможности своей отставки, которой он так жаждал, и скором возвращении в Петербург. Однако старуха сообщила, что в город на Неве автору «Мцыри» вернуться не суждено. Лермонтов действительно видел Петербург в последний раз – спустя совсем немного времени в Пятигорске произошла роковая дуэль, оборвавшая его жизнь. Любопытно, что в русском языке жестов для глухонемых город Пятигорск изображается как два пистолета, смотрящие друг на друга. Совпадения здесь никакого нет – этот жест является прямой отсылкой к дуэли между Лермонтовым и Мартыновым, произошедшей здесь в 1841 г. Нина Богданова 27.07. 2017. АИФ http://www.spb.aif.ru/culture....montove
2019 год: ПЕРВОЕ ИЗДАНИЕ РОМАНА «ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ» ВЫСТАВЯТ НА АУКЦИОНЕ В СТОЛИЦЕ В «Литфонде» на аукционе будет выставляться первое отдельное издание прозы 1840 г. выпуска М.Ю. Лермонтова. Предполагаемая стоимость лота, в который войдет одно из наиболее известных и значимых произведений Лермонтова - «Герой нашего времени» - будет колебаться от 3,3 до 3,5 млн. рублей. Сборник будет представлен в 2-х полукожаных переплетах хорошего качества, но с небольшими потертостями и трещинами в нижней части корешков. В основе своей лит. труды сохранились хорошо даже с учетом того, чтобы были созданы больше полутора веков назад. Титульные и заключительные листы блоков мытые, сами блоки - в чистоте. Также уточняется, что страницы представлены с большими полями.
Ниже приведены точные данные издания.- Большая редкость! [Первое издание. Экземпляр с большими полями] Лермонтов, М.Ю. Герой нашего времени / сочинение М.Лермонтова. [В 2 ч.] Ч. 1-2. СПб.: Тип. Ильи Глазунова и К°, 1840 г. Ч. 1: [Бэла; Максим Максимыч; Предисловие; Журнал Печорина: I. Тамань]. [6], 173 с. Ч. 2: [Окончание Журнала Печорина: II. Княжна Мери, III. Фаталист]. [6], 250 с. - указали в пресс-службе аукционного дома.
Первоначально Лермонтов не планировал создавать одно из своих лучших произведений как целостный роман. Начало работы было положено в 1837 г: тогда он находился в ссылке на Кавказе и трудился над серией повестей. Первые несколько глав были изданы в «Отечественных записках», которые были положительно приняты критиками. Так, первое издание романа вышло в 2-х частях тиражом в тысячу экземпляров в 1840 г. в петербургской типографии И.Глазунова. 2-е - в 1841 г. с предисловием от автора, отвечающего на критику его произведения. 3-е вышло уже посмертно. Ростислав Зубков 28.01. 2019. газета "Вечерняя Москва" https://vm.ru/news/584205.html
ЛЕРМОНТОВ, МУЧИТЕЛЬ НАШ... Единственное мемориальное место в Петербурге, связанное с памятью великого русского поэта, гибнет у всех на глазах.
Это не просто дом, в котором Лермонтов жил, здесь им написаны «Смерть поэта», «Бородино», «Демон», «Княгиня Лиговская», «Маскарад» - шедевры русской литературы на все времена. Собственно, жил-то Михаил Юрьевич всего 26 лет. В те дни, когда Пушкин умирал, корнет лейб-гвардии гусарского полка Лермонтов был сильно простужен и лежал в горячке. По мере того как с Мойки, 12 приходили плохие новости, в доме князей Шаховских № 61 по Садовой ул., где Лермонтов снимал квартиру, из-под пера 23-летнего корнета на бумагу ложились пламенные строки, мгновенно ставшие известными всему Петербургу и России: «И вы не смоете всей вашей черной кровью / Поэта праведную кровь!» Здесь его и арестовали 20 февраля 1837 г. по делу «О непозволительных стихах», отсюда он был выслан на Кавказ - уже знаменитым поэтом, преемником Пушкина. А перед ссылкой император Николай I велел медику гвардейского корпуса посетить автора стихотворения «На смерть поэта» и удостовериться, не помешан ли он. Спустя 4 года Лермонтов погиб на дуэли.
Прошло 200 лет со дня его рождения, и благодарная Россия обнаружила: дом, где Лермонтов стал знаменитым поэтом, расселен и разрушается без присмотра. Тогда, в 2014-м, петербургские власти передали здание Мариинскому театру для реконструкции под отель для приезжих исполнителей - с условием сохранения квартиры поэта. Так и было записано: «Мариинский театр при проектировании работ по реконструкции здания обязуется предусмотреть в месте проживания М.Ю. Лермонтова культурно-мемориальную зону памяти поэта». Но юбилей поэта давно миновал, а никаких изменений к лучшему в судьбе дома не случилось. Хотя еще в апреле 2010 г. администрация Адмиралтейского района признала здание аварийным. Вопрос по дому, в котором в 1836-1837 гг. жил русский классик, был поднят на заседании оргкомитета по проведению в России в 2015-м Года литературы в Северной столице. «Одним из предложений Петербурга стало сохранение мемориального пространства и дальнейшее создание мемориальной зоны Лермонтова в доме на Садовой ул.», - сообщили в комитете по культуре. Была даже создана рабочая группа по продвижению и реализации проектов. На этом дело и заглохло.
Прошли годы - и в этом октябре Лермонтову стукнуло уже 205 лет. Городской комитет по культуре встрепенулся и заявил: в доме № 61 по Садовой ул. откроется структурное подразделение библиотеки им. М.Ю. Лермонтова.«Мариинский театр планирует реконструировать здание и организовать в доме мемориальную зону, посвященную поэту. На 2-м этаже будет филиал библиотеки им. Лермонтова», - уточнили в комитете по культуре. Особо отметив, что «сейчас театр заказал полевые археологические работы - это 1-й этап получения историко-культурной экспертизы».
Все еще 1-й этап? А когда же следующий? Не говоря уже о «реализации проекта»? Оказывается, правительство города с прошлого года ждет на согласование проектную документацию по сохранению дома-памятника федерального значения, и на эти работы театру отведено 3 года. То есть в самом лучшем случае проект (только проект!) будет согласован в 2021 г. И только потом начнется реставрация или реконструкция, в тонкости никого не посвящают. 2-й десяток лет дом стоит расселенным, а спасать его начнут хорошо если еще лет этак через 5. То есть к 210-му лермонтовскому дню рождения. А будет ли что спасать - вот в чем вопрос. Что к тому времени останется от аварийного здания? Может, его специально доводят до обрушения? Такое впечатление, что судьбой памяти поэта в Петербурге по-прежнему распоряжается Бенкендорф. Тот самый. «Лермонтов так и не увидел свою драму «Маскарад» на сцене, а очень мечтал об этом. Может быть, хотел предстать с ней перед Пушкиным, которого боготворил.Увы, пьеса была запрещена к постановке. В отрицательном отзыве цензора видна рука шефа жандармов: «Непристойные нападки на костюмированные балы в доме Энгельгардта - дерзость против дам высшей знати».- рассказывает литературовед Э.Лебедева.
В 1830-е годы на публичных маскарадах нередко появлялась августейшая чета, а иногда тайком от супруга сама императрица в сопровождении фрейлины. Публика никогда не знала с достоверностью, тут ли Александра Федоровна или нет, и начальник петербургской полиции дрожал от страха, как бы с ней чего не случилось. Стиль Бенкендорфа и его ведомства ощущается и в опасном для поэта слухе о какой-то якобы его дерзкой выходке на маскараде по отношению к высокопоставленной маске. И будто бы с этим связано его стихотворение «1 января 1840» с убийственным окончанием: «И дерзко бросить им в глаза железный стих, / Облитый горечью и злостью». На самом деле эта легенда создана не без помощи Третьего отделения. Александра Федоровна, в отличие от своего супруга, любила произведения Лермонтова и старалась покровительствовать ему. Осмелюсь предположить, что с ней связан и лермонтовский шедевр «Из-под таинственной холодной полумаски / Звучал мне голос твой, отрадный, как мечта». В 1840 г., желая смягчить участь опального поэта, государыня просила Николая Павловича прочесть «Героя нашего времени», но эффект получился прямо противоположный. Император обрушился на супругу с грозной рецензией на «модный» роман и неправильный эстетический вкус императрицы. Если когда-то царь в письме к Бенкендорфу предлагал Пушкину писать в духе «Полтавы» и забросить «Евгения Онегина», то теперь преемнику Пушкина в письме к царице предлагалось сосредоточиться на образе Максима Максимовича: «Несомненно, кавказский край насчитывает таких немало. Счастливый путь, господин Лермонтов! Пусть он прочистит себе голову в среде, где сумеет завершить характер своего капитана». Такими словами закончено письмо к императрице. Похоже, с Лермонтовым в Петербурге власти всегда так поступают - как с гос. преступником. Только поэты поддерживают его в этом безвоздушном бюрократическом пространстве. Как Мандельштам в своем стихотворении-загадке: «А еще над нами волен / Лермонтов, мучитель наш...». Ирина Смирнова 26.10. 2019. газета "Труд" http://www.trud.ru/article....sh.html
К 206-летию со Дня рождения М.Ю. Лермонтова ЖИЗНЬ НА КРАЮ
Москва, Лермонтовская площадь
27 лет земной жизни, примерно 12 - 13 лет активной творческой деятельности и какое огромное, еще до конца не осмысленное творческое наследие! «Он знал тайну выхода из природы - в Бога, из «стихий» - к небу; т.е. этот 27-летний юноша имел ключ той «гармонии», о которой вечно и смутно говорил Достоевский. В созданиях Лермонтова есть какая-то прототипичность: он воссоздал какие-то вечные типы отношений, универсальные образы; печать случайного и минутного в высшей степени исключена из его поэзии. Нельзя отнять у Лермонтова «звездное и царственное», т.е. религиозное, «нельзя у него оспорить подлинно стихийное».(В.Розанов)
Дм.Мережковский провел интереснейшее сопоставление творчества Лермонтова и Пушкина: «Лермонтов первый в русской литературе поднял религиозный вопрос о зле. Пушкин - дневное, а Лермонтов - ночное светило русской поэзии. У Пушкина - созерцательность, а у Лермонтова - действенность.Пушкин, и Гоголь, и Достоевский, и Толстой - все смирялись, один Лермонтов не смирился».
М.Ю. Лермонтов. Автопортрет
Характер Лермонтова стал притчей во языцех еще при жизни поэта. О его несносности было неизвестно разве что в глухой сибирской тайге и острогах Сахалина. А уж сколько слухов ходило о Михаиле Юрьевиче в обеих столицах и на Кавказе. 27 июля 1841 г. состоялась злосчастная дуэль, на которой погиб поэт. Известие о смерти Лермонтова было встречено высшим обществом, традиционно амбивалентным к искусству и таланту, холодно с общим посылом: «Туда ему и дорога». А вот император Николай I, который в общем-то очень не любил «этого выскочку, гордеца и позера», получив известие о его гибели, высказался так: «Господа, получено известие, что тот, кто мог заменить нам Пушкина, убит». Все-таки, Николай Павлович отличался удивительной прозорливостью. Разумеется, Лермонтов не мог и не собирался заменять Пушкина, но он был способен заполнить ту пустоту, которая образовалась после его смерти. Увы, Судьба отпустила Михаилу Юрьевичу слишком мало времени для этого.
Патент Лермонтова на чин лейб-гвардии корнета
Изучение подробностей, разбор на уровне «правых – виноватых» не раскроет нам глубины души поэта, тайны его таланта и его стремления к гибели, его вечный поиск бури. Всегда поражалась этой странной, в какой-то мере нелепой алогичной судьбе, этой неуемной тяге к смерти и саморазрушению. Все его стихи проникнуты трагизмом, чувством одиночества и потерянности, ощущением бессмысленности бытия. Видимо, Лермонтов - один из тех огромных болезненных талантов, которые сжигают себя сами. Таких, как Вийон, Марло, Бодлер, По, Врубель. Вся его жизнь была самосожжением, борьбой с внутренними демонами, прогулками по краю, балансированием между придуманным образом, навязанной маской и собственным я... Может, не в июле 1841, а через год, два, три... Но что-то подобное этой нелепой дуэли все равно случилось бы, или он кончил бы, как придуманный им Печорин - от дурацкой болезни. Таким натурам не суждена долгая счастливая жизнь, этим изломанным душам тесно в бренном теле, они не знают, куда себя деть в обыденной реальности... Видно, такова плата за столь странный - огромный, болезненный и притягательный талант...
Автограф стихотворения «Смерть поэта». Окончание. Список 1837 г. Литературный музей, Москва
Меня часто посещает мысль, что Михаил Юрьевич родился не в свое время.Такому характеру, несомненно, тесно было в холоде и усредненности высшего света николаевской эпохи, всей своей сущностью, может, даже, невольно подвергавшей остракизму любую яркую неординарную личность (судьба того же Пушкина тому яркий пример). Лермонтов – типичный одиночка, искатель приключений, даже где-то авантюрист. Таким людям вольготно было в эпоху медленного умирания Римского мира, когда предприимчивые варварские вожди диктовали волю императорам и создавали собственные государства на обломках империи. Он мог бы найти себя в золотую эпоху пиратства на Мэйне, в среде итальянских кондотьеров. В те времена с их простыми и суровыми нравами болезненное самолюбие и неумение жить в рамках помогли бы Михаилу Юрьевичу сочинить свою жизнь совсем иначе, чем это получилось в России 1-й половины XIX в. Ведь он обладал волей, упорством, храбростью, предприимчивостью – качествами, которые особенно ценят искатели собственных судеб.
Военно-Грузинская дорога близ Мцхеты (Кавказский вид с саклей). 1837. Картина М. Ю. Лермонтова
А еще приходило в голову, что Михаил Юрьевич комфортно чувствовал бы себя в Серебряном веке с его модой на личности, не вписывающиеся в рамки. В ту поразительную эпоху яркая индивидуальность лермонтовского таланта могла найти самовыражение, не опасаясь глухой стены непонимания, не обывателя, а таких же творческих людей. Легко представить Лермонтова на Башне, на вечере Случевского, в редакции «Аполлона» или на заседании «Цеха поэтов». Было бы интересно услышать его споры с Вячеславом Великолепным (а они бы яростно спорили практически обо всем, т. к. мало найдется поэтов менее похожих друг на друга), с Брюсовым, перепалку с Л.Андреевым о Боге и Дьяволе или с Горьким о социальной роли поэзии. И, конечно, не обошлось бы без дуэлей. Как поэтических, так и вполне реальных. Хотя… может, и не было бы Серебряного века, не озари метеор яркой стремительной жизни Михаила Юрьевича глухую, смутную упорядоченность николаевской поры.
Лермонтов – явление в русской литературе не меньшее, чем Пушкин. И не будь его, она могла бы пойти совсем иным путем, прийти к блаженному ханжеству Европы, против которого был направлен бунт символистов и «проклятых поэтов». Ведь можно сколько угодно преувеличивать уродство действительности, как это делали Щедрин и Гоголь, или захлебываться гражданским пафосом, как Чаадаев. Но в нескольких строфах «Евгения Онегина», в паре абзацев «Героя нашего времени», в стихотворениях уровня «Недорого ценю я громкие права» или «Раскаянья» больше мудрости и силы, чем во всех социальных протестах и обличениях литераторов. В этом нет ничего сиюминутного, злободневного, в этом – вечность.
Лермонтов после возвращения из первой ссылки. 1838.
Очень интересно о Лермонтове писала Ахматова: «Всем уже целый век хочется подражать ему. Но совершенно очевидно, что это невозможно... Слово слушается его, как змея заклинателя: от почти площадной эпиграммы до молитвы.Он подражал в стихах Пушкину и Байрону и вдруг начал писать нечто такое, где он никому не подражал, зато всем уже целый век хочется подражать ему. Но совершенно очевидно, что это невозможно, ибо он владеет тем, что у актера называют "сотой интонацией". Он обогнал самого себя на сто лет и в каждой вещи разрушает миф о том, что проза - достояние лишь зрелого возраста. И даже то, что принято считать недоступным для больших лириков - театр, ему было подвластно...».
Вообще, о Лермонтове написано так много! Однако, не смотря на тома изысканий, эта странная душа остается непостижимой. Да, наверняка его приняли бы за своего такие люди, как Сфорца или Аларих. Однако он был бы не чужим и в кругу «проклятых поэтов». Вообще эта неуловимость Лермонтова создает благодатную почву для стольких спекуляций. Например, половина, если не больше того, что написал о нем Герцен, к Лермонтову не имеет вообще никакого отношения. Но есть фраза, удивительно простая и, пожалуй, самая точная из всего, что написано. «Мужественная, печальная мысль всегда лежит на его челе... Это не отвлеченная мысль... Раздумье Лермонтова - его поэзия, его мучение, его сила… К несчастью быть слишком проницательным у него присоединялось и другое - он смело высказывался о многом без всякой пощады и прикрас. Существа слабые, задетые этим, никогда не прощают подобной искренности».
А уж сколько спекуляций на тему его гибели. И не только в советское время. Еще нежный и трепетный Н.Ге умудрился заявить: «Тяжести и величия его бытия не могли понять только абсолютно бездушные, черствые, эгоистичные люди. Завистливые и жестокие его ненавидели. Они его подло убили. Убили руками тупого наемника. Они его погубили. Погубили и оклеветали… Лермонтов был демоном, а вернее ангелом поэзии. Он был фаталистом, но испытывал не себя, а других: их человеческие качества. Мало кто выдержал это испытание. Его жизнь оказалась короткой. Их жизнь - жестокой, как выстрел. Этот вывод уже сделали мы, его потомки…».
Лермонтов на смертном одре. Рисунок Р.Г. Шведе
Пожалуй, более всего я люблю характеристику, которую дал Михаилу Юрьевичу И.Анненский. В ней совершенно нет ненужного пафоса или истерики. Это очень ясное, спокойное, мудрое высказывание одного прекрасного поэта о другом. «Как все истинные поэты, Лермонтов любил жизнь по–своему... без экстаза и без надрыва, серьезно и целомудренно. Он не допытывался от жизни ее тайн и не донимал ее вопросами. Лермонтов не преклонялся перед нею, и, отказавшись судить жизнь, он не принял на себя и столь излюбленного русской душой самоотречения. Лермонтов любил жизнь такою, как она шла к нему: сам он к ней не шел. Он был фаталистом перед бестолковостью жизни, и с одинаковым высокомерием отвечал как на ее соблазны, так и на ее вызов... И чувство свободы, и сама гордая мысль учили его, что надо быть равнодушным там, где он не может быть сильным. Не было русского поэта, с которым покончили бы проще... Не было и другого поэта, для которого достоинство и независимость личности были бы не только этической, но и эстетической потребностью, неотделимым от него символом его духовного бытия». В память о М.Ю. Лермонтове хочется вспоминать его стихи:
Когда волнуется желтеющая нива, И свежий лес шумит при звуке ветерка, И прячется в саду малиновая слива Под тенью сладостной зеленого листка;
Когда росой обрызганный душистой, Румяным вечером иль утра в час златой, Из-под куста мне ландыш серебристый Приветливо кивает головой;
Когда студеный ключ играет по оврагу И, погружая мысль в какой-то смутный сон, Лепечет мне таинственную сагу Про мирный край, откуда мчится он, -
Тогда смиряется души моей тревога, Тогда расходятся морщины на челе, - И счастье я могу постигнуть на земле, И в небесах я вижу бога.
Когда же читаешь это, снова веришь, что большие поэты - суть пророки
ПРЕДСКАЗАНИЕ Настанет год, России черный год, Когда царей корона упадет; Забудет чернь к ним прежнюю любовь, И пища многих будет смерть и кровь; Когда детей, когда невинных жен Низвергнутый не защитит закон; Когда чума от смрадных, мертвых тел Начнет бродить среди печальных сел, Чтобы платком из хижин вызывать, И станет глад сей бедный край терзать; И зарево окрасит волны рек: В тот день явится мощный человек, И ты его узнаешь - и поймешь, Зачем в руке его булатный нож; И горе для тебя!- твой плач, твой стон Ему тогда покажется смешон; И будет все ужасно, мрачно в нем, Как плащ его с возвышенным челом.
Дата: Понедельник, 26 Июл 2021, 22:33 | Сообщение # 10
Группа: Администраторы
Сообщений: 6947
Статус: Offline
К 180-летию гибели М.Ю. Лермонтова
27/15 июля 1841 г. в Пятигорске на дуэли погиб М.Ю. Лермонтов. Давно известные документы расследования роковой дуэли до сих пор многих не убеждают. Каждый поступок поэта, каждая его строчка со временем становятся только многозначнее и таинственнее. Где бы у нас ни произносилось имя Лермонтова - на школьном уроке, академической конференции или в вагоне поезда - там всегда спор, гром и молнии.
Не надо наводить излишний лоск на Поэта, но еще хуже - его чернить
Одни нападают: вот он о демонах писал, так плохо и закончил. Защитникам поэта приходится туго: поэму "Демон" не выкинешь. А может, и не надо ее выкидывать? Может, лучше прочитать ее не по-школярски, а вдумчиво? Однажды (это было летом 2014 .) я стал свидетелем спора о Лермонтове в больничной палате. Я пришел тогда в 1-ю Градскую навестить монаха Оптиной пустыни Лазаря. Монах Лазарь, в миру Виктор. В Афанасьев, был автором 64 книг по истории русской поэзии. Тяжелая болезнь позвоночника приковала его к постели. И вот кто-то из соседей по палате заикнулся о Лермонтове, бросив в поэта камень - все того же "Демона". И тут отец Лазарь своим ясным, почти юношеским голосом стал рассказывать о Лермонтове. Вскоре его пришла слушать и одна из санитарок:
- ...На Лермонтова много клеветали. Нет числа "ученым трудам", где поэт отождествляется с Демоном. Ему беззастенчиво приписывают речи персонажей его произведений. Его называют предтечей Ницше. В статьях, книгах и даже в "Лермонтовской энциклопедии" звучит: "демоническая натура", "демонические мотивы"...Это какое-то обстругивание полена. Но человек - не полено. То, что говорят герои Лермонтова, нельзя приписывать самому Лермонтову. Это вещь недопустимая. Многие его строки почему-то трактуют как сопротивление Богу, как вызов, а правда в том, что никто из поэтов не был так открыт Богу, как Лермонтов. Такого не было даже у Пушкина. Александр Сергеевич только к концу жизни стал ходить в церковь как простой верующий, только начал исполнять свои духовные обязанности и успел написать лишь несколько религиозных стихотворений. А для Лермонтова все это было важно с детства: молитва, храм, литургия, таинства. Вот вы ставите Лермонтову в вину "Демона", который автором был много раз переписан, сюжет менялся. В конце концов "Демон" стал открытым вызовом темным силам. Но этого... никто не заметил. Светские красавицы переписывали монологи Демона и говорили друг другу: "Как красиво, я бы не устояла перед такими признаниями..."
Лермонтов показал страшную силу ложно направленного искусства, способного заставить человека забыть о Боге, низвести его в адскую тьму. Не только читатели, но и литературоведы и старого, и нового времени как-то не замечают, что монолог Демона, его клятва, начинается заверением: "Хочу я с Небом примириться", продолжается обещанием "и будешь ты царицей мира" (!), а кончается бесовским маскарадом:
Пучину гордого познанья Взамен открою я тебе. Толпу духов моих служебных Я приведу к твоим стопам; Прислужниц легких и волшебных Тебе, красавица, я дам...
Нет, Лермонтов не обрек свою героиню на вечную погибель. Он знал, что у Бога безбрежный океан милости. Несмотря на всю тяжесть ее падения, Лермонтов не мог ее осудить. На мытарствах, кратко показанных поэтом, Демон побежден Ангелом. Простите, но я заметил, что о "лермонтовской демонологии" толкуют люди маловерующие. А когда человек маловерующий, то он стремится надзирать над праведником, чтобы поязвить над ним, уколоть его и обличить. Лермонтов был человек грешный, как и все мы, но не надо приписывать ему грехи. Надо помнить, что в его короткой жизни было много страданий и бед. А главная беда, как мне видится, была в том, что ему не удалось закончить Московский университет и он оказался в школе кавалерийских юнкеров, а это другая среда, другие умственные интересы. Художественную литературу там вообще было запрещено читать. Пирушки, карты, ухарские выходки, познание самой грубой стороны жизни. У Лермонтова была такая особенность: он умел сливаться с обществом, в котором находился. Он умел всем подчеркнуть: я такой же, как вы. В юнкерской школе Лермонтов слыл одним из самых физически сильных ребят. Мощный, плечистый, гимнаст. Но все-таки слава самого сильного была у другого парня. Однажды они решили посоревноваться: кто больше шомполов скрутит. И вот они крутят стальные шомпола, и тут неожиданно входит командир школы барон Шлиппенбах: - "Дети мои, что вы тут делаете?" - "Да вот, - говорит Лермонтов, - шомпола гнем..." - "Ничего себе дети - шомпола гнут!"
Лермонтов стал храбрым военным, а мог бы стать иноком. Для этого ведь тоже мужество требуется. Обсуждать поэта, ушедшего в 26 лет, легко. Понять, постичь - трудно. Но нагнетать загадочность тоже не стоит. В известном фильме "Лермонтов" режиссер нагнетает эту загадочность, ходят там какие-то масоны, высматривают, как бы погубить Лермонтова. Ничего этого не было в реальности. Перечитайте "Выхожу один я на дорогу...". Там есть и предчувствие гибели, и смирение перед Богом. Да, мы не знаем, почему он ушел в таком раннем возрасте. Но мы знаем, о чем он собирался писать - о Суворове, о 1812 г. Если бы Лермонтов написал роман о Двенадцатом годе, он не допустил бы столько ошибок, сколько их допустил в "Войне и мире" Толстой. Оставшиеся в живых участники Отечественной войны были возмущены, передали Толстому множество поправок, но он их проигнорировал. Зерно романа о Двенадцатом годе есть у Лермонтова уже в стихотворении "Бородино". Кстати, солдат, который там рассказывает о войне, это же совершенно реальное лицо. Мы можем увидеть его портрет. Лейб-гусарский корнет Лермонтов брал уроки рисования у художника П.Е. Заболотского, а тот в это время как раз писал портрет старого солдата. Это был унтер-офицер лейб-гвардии Литовского, затем Московского пехотного полка Андреев. Заболотский писал, Андреев рассказывал, Лермонтов слушал и наверняка расспрашивал. Уверен, что Лермонтов уже тогда думал о романе. Если бы он написал эти крупные вещи, это был бы невероятный прорыв во всей нашей литературе. И совсем бы другой путь у нее был, который мог открыть только он, Лермонтов.
15 июля 1841 г. Лермонтов вышел из этого дома и устремился навстречу смерти и бессмертию
Документ Из "Описи имения, оставшегося после убитого на дуэли Тенгинского пехотного полка поручика Лермонтова" "Учинена Июля 17 дня 1841г.
Образ маленький Св. Архистратига Михаила... Образ не большой Св. Иоанна Воина... Таковый же побольше Св. Николая Чудотворца... Крест маленькой серебрянный... Собственных сочинений покойного на разных ласкуточках бумаги кусков... Мундир поношенный..." Дмитрий Шеваров 21.07. 2021. РГ https://rg.ru/2021....ov.html
ЗВУКИ НЕБЕС, ПЕСНИ ЗЕМЛИ Противоречивый Лермонтов
Трудно называть его Михаилом Юрьевичем. 26 лет к моменту смерти - всего лишь...Корнями Лермонтов уходит к шотландцам, и, может статься, косвенно отослано к нему стихотворение Мандельштама:
Я не слыхал рассказов Оссиана, Не пробовал старинного вина; Зачем же мне мерещится поляна, Шотландии кровавая луна? И перекличка ворона и арфы Мне чудится в зловещей тишине; И ветром развеваемые шарфы Дружинников мелькают при луне!
Перекличку ворона и арфы Лермонтов не слышал, но что-то ему явно мерещилось, и не раз. В его роду, вроде бы, были барды, смотревшие на поэзию как на экстаз и озарение (разумеется, в языческом понимании). А на его родовом гербе написано: «SORS MEA JESUS», то есть: «Судьба моя Иисус». Если у человека кровь барда, а судьба его - Иисус, то без трагического разделения не обойтись. Таков он и есть, молодой человек Михаил Юрьевич, человек одновременно и гениальный, и трагически разделённый. Поэт раздвоенности - так можно его охарактеризовать. Вчитайтесь-ка в эти строки:
Ни ангельский, ни демонский язык: Они таких не ведают тревог, В одном всё чисто, а в другом всё зло. Лишь в человеке встретиться могло Священное с порочным. Все его Мученья происходят оттого.
Вот это диагноз! Вот это рентген! А ведь это строки из безымянного стихотворения, озаглавленного датой: 11 июня 1831 г. То есть автору ещё нет 17! А между тем мы видим семя для будущей фразы Достоевского о борьбе рая и ада на поле души человеческой. «Лишь в человеке встретиться могло...» Такое прозрение вымучивается, дарится наперёд, даётся за что-то или для чего-то? Вопросов много. Ответов нет даже у самого Лермонтова. Он не врач. Он сам мучается. В том же 1831 г. были написаны и эти бессмертные строки:
По небу полуночи Ангел летел, И тихую песню он пел; И месяц, и звёзды, и тучи толпой Внимали той песне святой.
Он пел о блаженстве безгрешных духов Под кущами райских садов; О Боге великом он пел, и хвала Его непритворна была.
Обратим внимание вот на эти чудесные слова: «О Боге великом он пел, и хвала его непритворна была». Непритворную хвалу Великому Богу многие считали невозможной, относя всякую молитву к области лицемерия. Лермонтов же эту хвалу слышал явно, или чувствовал. Он всегда был отчуждён, одинок. Но, в отличие от байронизма, толкующего одиночество как чувство возвышенной души в окружении плебеев, Лермонтов проговаривается об иных истоках отчуждённости. Это - память об иных звуках! Слышится Розанов: «Иисус сладок - и мир прогорк». Лермонтов, конечно, горд. В ту пору все поэты горды, и взвинчены, и пишут о Каине, демонах и роковых страстях. Но мальчик Лермонтов (как называет его Ахматова) проговаривается о другом. Его грусть - от несоответствия «звуков небес», оставшихся в памяти, и «скучных песен земли», звучащих отовсюду. Причём скучны и мазурка, и краковяк. По-нынешнему, скучны и панк-рок, и тяжёлый металл. Скучны они на фоне «звуков небес».
Он душу младую в объятиях нёс Для мира печали и слёз. И звук его песни в душе молодой Остался - без слов, но живой.
И долго на свете томилась она, Желанием чудным полна, И звуков небес заменить не могли Ей скучные песни земли.
Вспышки прозрений могут ослепить, а высота восхождений может стать причиной падения. Так понятная двойственность человека и столь сильно по временам звучащая в душе Лермонтова небесная песня - на кого делают его похожими? Господи, помилуй! На демона. Демон знает толк в красоте. Он помнит райское пение. Ему претит мышиная возня, и он пользуется ею лишь в целях управления людьми, да и то - с презрением. Демон по-своему возвышен, но горд и нераскаян. Михаил Юрьевич заворожён этой темой. Влюбиться он может только до момента срывания цветка. Потом - горечь и отвращение. «И ненавидим мы, и любим мы случайно, ничем не жертвуя ни злобе, ни любви...». Он не первооткрыватель. Вся та эпоха жила в поэтическом плену у Байрона, а тот - у Мильтона. Пройдёт ещё немного времени, и бес будет выведен Достоевским как «человек ретроградный и приживальщик». Достоевский снимет с беса маску, укажет на его нравственное безобразие и внутреннюю мелкость. А пока демонизм в чести. Это синоним гордости, буйства страстей, возвышенности, отталкивающейся от низкого быта, и прочее. Лермонтов - раб этого идеологического коктейля. Он долго пишет и переписывает о демоне целую поэму, где бес - скорее мучающийся интеллигент с крыльями, а не умный дух небытия. В ХХ веке лермонтовский демон окончательно превращается в Клима Самгина, сеющего вокруг семена уныния и разрушения и не знающего, зачем он живёт. Зато, уйдя из литературы, демоны вошли в жизнь и уже не желают отсюда уходить.
Вершина зрелости - проза. Не умри Пушкин так рано, полнее сбылось бы его пророчество о себе: «Лета к суровой прозе клонят». А вот Михаил Юрьевич состоялся как прозаик, хотя по годам ему ещё, казалось бы, учиться и учиться. Его «Герой нашего времени» и воздушен, и опасен, и актуален. В пользу актуальности - переименование во Львове ул. Лермонтова в ул. Джохара Дудаева. Дескать, получи-ка по смерти за то, что на Кавказе воевал.
А ещё он был художник, совсем как Шевченко. Только у первого - личное томленье и сплошной экзистенционализм, а у второго - пафос народного блага, часто убивающий художника и без дуэли. Лермонтов также и храбрый вояка, ходивший на Шамиля. Его отчаянная храбрость засвидетельствована многими, а стихи вроде «Валерик» или «Бородино» - знак личного взгляда смерти в глаза задолго до самой смерти. Поэт-солдат? Это же Денис Давыдов. Да, но кто его изучает в школе и чему можно у него научиться? То ли дело - Лермонтов! И отравлен демоническими мотивами, и горд, и двусмыслен, и неспокоен. Но сколько же всего принёс в школьную хрестоматию? «„Спор“, „Три пальмы“, „Ветка Палестины“, „Я, Матерь Божия“, „В минуту жизни трудную“, - да и почти весь, весь этот „вещий томик“, - словно золотое наше Евангельице, - Евангельице русской литературы, где выписаны лишь первые строки», - это Розанов о Лермонтове. А вот Ахматова о нём: «Он подражал в стихах Пушкину и Байрону и вдруг начал писать нечто такое, где он никому не подражал, зато всем уже целый век хочется подражать ему. Но совершенно очевидно, что это невозможно, ибо он владеет тем, что у актёра называют „сотой интонацией“. Слово слушается его, как змея заклинателя: от почти площадной эпиграммы до молитвы. Слова, сказанные им о влюблённости, не имеют себе равных ни в какой из поэзий мира. Это так неожиданно, так просто и так бездонно:
Есть речи - значенье Тёмно иль ничтожно, Но им без волненья Внимать невозможно...
Если бы он написал только это стихотворение, он был бы уже великим поэтом».
Действительно, сколько неподдельного лиризма у этого мальчика, который вызвал бы меня на дуэль, назови я его при жизни мальчиком. Вызвал бы и убил бы, как убил его самого оскорбляемый неоднократно Мартынов. (О гении, молю вас: будьте осторожны! ) Иные пишут, пишут, а детям из них не прочтёшь ни строчки. А тут:
Ночевала тучка золотая На груди утёса-великана; Утром в путь она умчалась рано, По лазури весело играя; Но остался влажный след в морщине Старого утёса. Одиноко Он стоит, задумался глубоко, И тихонько плачет он в пустыне.
Плачем тихонько и мы, в том числе - о смерти глупой, безвременной, как бы выпрошенной. Конечно, он неизбежно пророк. Пусть даже пророк собственных несчастий, равно как и творец их. Вот он и пишет благодарность Богу из глубины своей не по годам уставшей души, где просит ранней смерти:
...За жар души, растраченный в пустыне, За всё, чем я обманут в жизни был... Устрой лишь так, чтобы Тебя отныне Недолго я ещё благодарил.
То есть - за всё Тебе - спасибо, но забирай меня быстрее. Под стихотворением дата: 1840. Совсем скоро - в июле 1841 года - у подножия горы Машук состоялась дуэль поэта с человеком, уставшим сносить его едкие насмешки и уколы. Лермонтов стрелял в воздух, Мартынов - в цель. Рана, нанесённая им, оказалась смертельной. Протоиерей Андрей Ткачев 20.05. 2014. журнал "Отрок" http://www.pravoslavie.ru/70831.html
ПЕЧАЛЬНАЯ ТИШИНА
На сердце становится особенно грустно, если подходишь сегодня в Петербурге к дому № 61 на Садовой ул., где жил великий русский поэт. Превращённый в советские времена в типичный коммунальный «клоповник», этот дом был признан аварийным, в 2010 г. его расселили. Так он и стоит до сих пор, укутанный грязной сеткой в ожидании ремонта уже 11 (!) лет. Мемориальная доска с его фасада исчезла ещё в 2006 г., окна заколочены, а через ржавую решётку ворот можно разглядеть заваленный мусором двор. Лишь приколоченная энтузиастами самодельная жестянка с портретом Лермонтова напоминает, что здесь когда-то жил гений русской поэзии. А ведь в литературной истории России этот дом – уникальное место. В нём в 1836 г. к приезду своей бабушки Е.А. Арсеньевой Лермонтов снял квартиру. В его стенах Михаил Юрьевич работал над романом «Княгиня Лиговская», переделывал в соответствии с требованиями цензуры драму «Маскарад», создавал новые варианты поэмы «Демон», написал много стихотворений. А в конце января – начале февраля 1837 г. именно в квартире на Садовой Лермонтов создал стихотворение «Смерть поэта».
В этой квартире Михаил Юрьевич был взят под арест по «Делу о непозволительных стихах.», после чего был переведён служить на Кавказ. Как считает петербургский литератор Зоя Бобкова, которая много лет занимается спасением здания на Садовой, этот дом для Лермонтова поистине стал судьбоопределяющим. Но сегодня судьба самого дома, где он жил, тоже печальна. В 2016-м здание передали в пользование Мариинскому театру под создание гостиницы для приезжих артистов. Но театр реставрировать дом не спешил. В сентябре 2019 г. КГИОП одобрил эскизный проект приспособления здания для «современного использования», но у специалистов нашёлся к нему ряд замечаний. В связи с этим проект был возвращён для доработки. И с тех пор снова – тишина. Петербургские писатели и поклонники Лермонтова уже давно бьются за то, чтобы в доме, где он жил, был, наконец, создан полноценный музей великого русского поэта. И он, конечно, был бы востребован в таком городе, как Петербург, который позиционирует себя как культурная столица России. Однако сегодня вопрос о том, что будет в доме на Садовой, 61, решают, увы, не литераторы и не поклонники Лермонтова. Андрей Соколов 07.07. 2021. Литературная газета https://lgz.ru/article/27-6792-07-07-2021/pechalnaya-tishina/
Дата: Четверг, 29 Июл 2021, 23:35 | Сообщение # 11
Группа: Администраторы
Сообщений: 6947
Статус: Offline
ДУЭЛИ НЕ БЫЛО - БЫЛО УБИЙСТВО
Учеником 9 класса я начал вести дневник. Первые несовершенные стихи, юношеские размышления. Одним словом, ничего интересного. И я давно бы о нём забыл, если бы не эпиграф. Да, на обложке этого дневника были строки М.Ю. Лермонтова:
Есть речи – значенье Темно иль ничтожно, Но им без волненья Внимать невозможно...
Вот они с того самого времени всегда со мной. Как часто самые простые слова или ничтожные мысли переворачивают наше сознание или даже жизнь. Как часто именно случайные или неосторожные фразы оказываются вдруг всемогущими. И сила их огромна. И казалось бы, забери неуместное слово обратно или не обрати на него внимание... Ан нет – не получается, невозможно... И оно начинает верховодить! История трагической смерти Лермонтова началась с простых, казалось бы, слов. Мгновение, чуть более протяжный аккорд музыкальной пьесы или громкий смех могли бы заглушить, стереть неосторожную реплику, и всё сложилось бы по-другому. Или нет? Или слово всемогуще?..
Три грации Пятигорска – Эмилия, Аграфена и Надежда – летом 1841 г. оказались в гуще событий, в центре которых был М.Лермонтов. 8 июля состоялся знаменитый бал в гроте Дианы возле Николаевских ванн, устроителями которого были друзья поэта. Этот бал очень долго и с восхищением вспоминали в Пятигорске. Декабрист Н.И. Лорер писал, что на балу «Лермонтов много танцевал, да и всё общество было как-то особенно настроено к веселью». Но был ли Лермонтов так безотчётно весел, как об этом вспоминали многие? Не прикрывал ли он весёлостью свою тоску, предчувствуя себя обречённым? Поздно ночью после этого бала на пятигорском бульваре поэт неожиданно встретился со своим однокашником по юнкерской школе П.А. Гвоздевым, и, как вспоминал Гвоздев, в разговоре Лермонтов между прочим сказал ему: «Чувствую – мне очень мало осталось жить». Ему действительно оставалось жить всего неделю. Через 5 дней, 13 июля, на вечере в доме Верзилиных произошла ссора Лермонтова с Мартыновым. Я.Костенецкий, встречавшийся с Мартыновым на Кавказе в 1839 и 1841 гг., писал о нём так: «Это был очень красивый молодой гвардейский офицер, блондин со вздёрнутым носом и высокого роста. Он был всегда очень любезен, весел, порядочно пел под фортепиано романсы и был полон надежд на свою будущность: он всегда мечтал о чинах и орденах и думал не иначе как дослужиться на Кавказе до генеральского чина. После он уехал в Гребенской казачий полк, куда был прикомандирован, и в 1841 г. я увидел его в Пятигорске. Но в каком положении! Вместо генеральского чина он был в отставке всего майором, не имел никакого ордена и из весёлого и светского молодого человека сделался каким-то дикарём: отрастил огромные бакенбарды, в простом черкесском костюме, с огромным кинжалом, в нахлобученной белой папахе, мрачный и молчаливый».
Вот как описывает вечер 13 июля Э.Клингенберг: «По воскресеньям бывали собрания в ресторации, и вот именно 13 июля собралось к нам несколько девиц и мужчин, и порешили не ехать в собрание, а провести этот вечер дома, находя это и приятнее, и веселее. Я не говорила и не танцевала с Лермонтовым, потому что в этот вечер он продолжал свои поддразнивания. Тогда, переменив тон насмешки, он сказал мне: «Мадемуазель Эмилия, прошу Вас на один только тур вальса в последний раз в моей жизни». – «Ну уж так и быть, в последний раз пойдёмте». Михаил Юрьевич дал слово не сердить меня больше, и мы, провальсировав, уселись мирно разговаривать. Увидели Мартынова, разговаривающего очень любезно с младшей сестрой моей Надеждой, стоя у рояля, на котором играл Трубецкой. Не выдержал Лермонтов и начал острить на его счёт, называя его «горцем с большим кинжалом». Надо же было так случиться, что, когда Трубецкой ударил последний аккорд, слово «горец» раздалось по всей зале. Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом; он подошёл к нам и голосом весьма сдержанным сказал Лермонтову: «Сколько раз просил я Вас оставить свои шутки при дамах?» – и так быстро отвернулся и отошёл прочь, что не дал и опомниться Лермонтову, а на моё замечание «Язык мой – враг мой» Михаил Юрьевич отвечал спокойно: «Это ничего, завтра мы будем добрыми друзьями». Танцы продолжились, я думала, что тем кончилась вся ссора».
Однако на этом ссора не кончилась. П.Диков, со слов своего дяди В.Н. Дикова (в 1841-м он был женихом Аграфены Верзилиной), писал: «Когда они отошли от дому на порядочное расстояние, Мартынов подошёл к Лермонтову и сказал ему:– Лермонтов, я тобой обижен, моё терпение лопнуло: мы будем завтра стреляться; ты должен удовлетворить мою обиду. Лермонтов громко рассмеялся:– Ты вызываешь меня на дуэль? Знаешь, Мартынов, я советую тебе зайти на гауптвахту и взять вместо пистолета хоть одно орудие; послушай, это орудие вернее – промаху не даст, а силы поднять у тебя станет. (Лермонтов намекал на то, что Мартынов плохо стрелял.) Все офицеры захохотали. Мартынов взбесился:– Ты не думай, что это была шутка с моей стороны. Лермонтов засмеялся. Тут, видя, что дело идёт к ссоре, офицеры подступили к ним и стали говорить, чтобы они разошлись».
Но Мартынов остался непреклонен, и дуэль была назначена на 15 июля. Согласно сословным понятиям того времени поединок считался действенным и благородным средством удовлетворения оскорблённой чести, и лучшие люди России, порой относившиеся к дуэли как к предрассудку, становились участниками, а иногда и жертвами этой старинной дворянской традиции, которая в России окончательно изжила себя только в XX в. И здесь надо пояснить: поединок считался честным и одобрялся светом, если отвечал следующим непременным требованиям:
Дуэли должны предшествовать вызов оскорблённого и принятие вызова оскорбителем. Вызов может быть устным и письменным. Письменный вызов назывался картелью. Вызов мог передать либо сам оскорблённый, либо его секунданты. Наличие секундантов – непременное требование дуэли. Выбирались один или два секунданта с каждой стороны. По французскому обычаю бой без секундантов не почитался дуэлью. Присутствие секундантов служило гарантией того, что дуэль не превратится в простую резню или в умышленное посягательство на жизнь и здоровье. Обязанностью секундантов было в первую очередь содействовать примирению противников до дуэли, а если примирение было невозможно, секунданты разрабатывали условие предстоящей дуэли. В случае жестокого оскорбления чести (как, например, дуэль Пушкина и Дантеса) условия дуэли оформлялись письменно. Условия дуэли (дуэльное соглашение) составлялись в соответствии с бытовавшими правилами и обычаями и с полным «уравнением всех дуэльных случайностей». Дуэльные соглашения и правила должны были неукоснительно исполняться и дуэлянтами, и секундантами, в противном случае поединок, независимо от его исхода, рассматривался как бесчестный поступок. С точки зрения соблюдения требований дуэли рассматривались как правильные, неправильные и изменнические или коварные. Дуэль почиталась неправильной, когда вольно или невольно нарушались какие-либо правила или условия.
История последней дуэли Лермонтова до сих пор остаётся загадкой и, вероятно, останется таковой навсегда. Следственная комиссия, начавшая работу на другой день после дуэли, сильно запутала всё дело в угоду живым, обвинив во всём убитого. Между тем московский почт-директор А.Я. Булгаков, ссылаясь на письмо В.С. Голицына из Пятигорска, полученное в Москве 26 июля, записал в своём дневнике: «Когда явились на место, где надобно было драться, Лермонтов, взяв пистолет в руки, повторил торжественно Мартынову, что ему не приходило никогда в голову его обидеть, даже огорчить, что всё это была одна шутка, а что ежели Мартынова это обижает, он готов просить у него прощения не только тут, но везде, где он только захочет! «Стреляй! Стреляй!» – был ответ исступлённого Мартынова. Надлежало начинать Лермонтову, он выстрелил на воздух, желая кончить глупую эту ссору дружелюбно. Не так великодушно думал Мартынов, он был довольно бесчеловечен и злобен, чтобы подойти к самому противнику своему, и выстрелил ему. прямо в сердце. Удар был так силён и верен, что смерть была столь же скоропостижна, как выстрел. Несчастный Лермонтов тотчас испустил дух. Удивительно, что секунданты допустили Мартынова совершить его зверский поступок. Он поступил против всех правил чести и благородства и справедливости. Ежели он хотел, чтобы дуэль совершилась, ему следовало сказать Лермонтову: «Извольте зарядить опять Ваш пистолет. Я Вам советую хорошенько в меня целиться, ибо я буду стараться Вас убить». Так поступил бы благородный храбрый офицер, Мартынов поступил как убийца».
Только около 11 час. вечера тело Лермонтова было привезено в Пятигорск, 17 июля было проведено освидетельствование. В мед. свидетельстве значилось: «При осмотре оказалось, что пистолетная пуля, попав в правый бок ниже последнего ребра... пробила правое и левое лёгкое, поднимаясь вверх, вышла между 5-м и 6-м ребром левой стороны и прорезала мягкие части плеча, от которой раны поручик Лермонтов мгновенно на месте поединка помер». В газете «Одесский вестник» за 1841 г., № 63, сообщалось: «Пятигорск. 15 июля, около 5 часов вечера, разразилась ужасная буря с молнией и громом: в это самое время между горами Машуком и Бештау скончался лечившийся в Пятигорске М.Ю. Лермонтов». Современники Лермонтова после гибели поэта находили общие черты между дуэлью, которую он сочинил (Печорина и Грушницкого), и дуэлью, на которой погиб. Ю.Ф. Самарин так писал об этом: «Дуэль напоминала некоторые черты из дуэли «Героя нашего времени». Возможно, современники сближали эти дуэли потому, что в персонажах лермонтовского романа видели черты реальных лиц: в Печорине – Лермонтова, а в Грушницком – Мартынова, а может быть, и потому, что оба поединка происходили с грубым нарушением дуэльных правил. Приятель Михаила Юрьевича, храбрейший офицер Руфин Дорохов, летом 1841 г. находившийся в Пятигорске, заявлял: «Дуэли не было – было убийство». Действительно, в этой дуэли произошли 2 грубых нарушения правил. Формально по счёту «3» дуэль (или 1-й её этап, вспомним о праве 3-х выстрелов) считалась законченной, и Лермонтов с полным правом мог выстрелить в воздух. Но преступный крик секунданта (возможно, происшедший из-за нервного перенапряжения): «Стреляйте!» – спровоцировал уже незаконный выстрел Мартынова, приведший к гибели Лермонтова. Таким образом, Мартынов и секунданты стали соучастниками изменнического убийства. Именно так квалифицировали эту дуэль современники Лермонтова. «Мартынов поступил как убийца» – такой приговор вынесло общество. Была ли это дань модной разочарованности или непостижимое прозрение будущности, когда за 10 лет до своей кончины совсем юный Лермонтов писал:
Я предузнал мой жребий, мой конец. И грусти ранняя на мне печать. И как я мучусь, знает лишь творец, Но равнодушный мир не должен знать.
И не забыт умру я. Смерть моя Ужасна будет; чуждые края Ей удивятся, а в родной стране Все проклянут и память обо мне. ...Кровавая меня могила ждёт, Могила без молитв и без креста. 1831.
17 июля Лермонтова хоронили. П.Т. Полеводин, петербуржец, лечившийся в Пятигорске, в письме от 21 июля 1841 г. писал: «Всё, что было в Пятигорске, участвовало в его похоронах. Дамы все были в трауре, гроб его до самого кладбища несли штаб- и обер-офицеры, и все без исключения шли пешком до кладбища. Сожаление и ропот публики не умолкали ни на минуту. Тут я невольно вспомнил о похоронах Пушкина. Теперь 6-й день после этого печального события, но ропот не умолкает, явно требуют предать виновного всей строгости закона как подлого убийцу. Пушкин Лев Сергеевич, родной брат нашего бессмертного поэта, весьма убит смертью Лермонтова, он был лучший его приятель. Лермонтов обедал в этот день с ним и прочею молодёжью в Шотландке (в 6 верстах от Пятигорска) и не сказал ни слова о дуэли, которая должна была состояться через час. Пушкин уверяет, что эта дуэль никогда бы состояться не могла, если б секунданты были не мальчики, она сделана против правил и чести».
Если верить официальным документам, погребение Лермонтова по христианскому обычаю «пето не было», т.к. убитые на дуэли по закону приравнивались к самоубийцам. На пятигорской могиле поэта была положена простая плита с надписью «Михаил». Помните слова поэта?
[«Кровавая меня могила ждёт Могила без молитв и без креста.»
...Я родину люблю И больше многих: средь её полей Есть место, где я горесть начал знать, Есть место, где я буду отдыхать, Когда мой прах, смешавшихся с землёй, Навеки прежний вид оставит свой. Борис Шигин, Пенза 21.07. 2021. Литературная газета
P.S. Через 9 мес. тело Лермонтова благодаря хлопотам его бабушки было перевезено из Пятигорска в Тарханы и 23 апреля 1842 г. захоронено в семейном склепе, над которым в том же 1842-м была воздвигнута часовня. По материалам Лермонтовского музея-заповедника «Тарханы» https://lgz.ru/article/29-6794-21-07-2021/dueli-ne-bylo-bylo-ubiystvo/
Дата: Пятница, 15 Окт 2021, 22:18 | Сообщение # 12
Группа: Администраторы
Сообщений: 6947
Статус: Offline
ПОЭТ БЕССМЕРТНЫЙ И НАВСЕГДА МОЛОДОЙ...
"И через всю жизнь проносим мы в душе образ этого человека – грустного, строгого, нежного, властного, скромного, смелого, благородного, язвительного, мечтательного, насмешливого, застенчивого, наделенного могучими страстями и волей, и проницательным беспощадным умом. Поэта гениального и так рано погибшего. Бессмертного и навсегда молодого..." Ираклий Андроников
Взгляни на этот лик; искусством он Небрежно на холсте изображен, Как отголосок мысли неземной, Не вовсе мертвый, не совсем живой; Холодный взор не видит, но глядит И всякого не нравясь удивит;
В устах нет слов, но быть они должны: Для слов уста такие рождены; Смотри: лицо как будто отошло От полотна, - и бледное чело Лишь потому не страшно для очей, Что нам известно: не гроза страстей Ему дала болезненный тот цвет, И что в груди сей чувств и сердца нет. О Боже, сколько я видал людей, Ничтожных - пред картиною моей, Душа которых менее жила, Чем обещает вид сего чела. 1831
Фотографию с портрета М.Ю. Лермонтова в Лермонтовский музей Николаевского кавалерийского училища пожертвовал некий В.К. Вульферт, член Московской судебной палаты. В 1917 г. эта фотография, попала в Пушкинский дом. И.Л. Андроников описал свои поиски оригинала в рассказе «Портрет» «…я уже представлял себе, как Лермонтов, такой, каким он изображен на этом портрете, ранней весною 1838 г. приехал на несколько дней в Петербург. Служба в военных поселениях близ Новгорода, где расквартирован Гродненский полк, подходит к концу. Бабушка хлопочет через влиятельных лиц при дворе. Со дня на день можно ожидать перевода обратно в Царское Село, в лейб-гвардии гусарский полк. И, прежде чем навсегда снять мундир гродненского гусара, Лермонтов уступил, наверно, просьбам бабушки и согласился посидеть перед художником. Портрет, судя по фотографии, очень хороший. Очевидно, бабушка пригласила известного живописца.
Уже представлял я себе, что Лермонтов сидит, откинувшись на спинку кресла, в квартире у бабушки, в доме Венецкой на Фонтанке... Свет от окна падает на лицо Лермонтова, на бобровый седой воротник, на серебряный эполет…
…Звонят мне однажды по телефону, приглашают в Литературный музей на открытие лермонтовской выставки…. Я переходил от одной вещи к другой. - Ну как? - спросил Бонч-Бруевич. - Чудная выставка! - отвечал я, поднял глаза и, остолбенев, вдохнул в себя полной грудью: - А-а! Передо мной висел "вульфертовский" портрет в скромной овальной раме. Подлинный, писанный масляными красками. Так же, как и на фотографии, виднелся серебряный эполет из-под бобрового воротника офицерской шинели, и Лермонтов смотрел поверх моей головы задумчиво и печально. - Что ж, сударь мой, не скажете ничего? - спрашивает меня Беляев. - Он онемел от восторга, - с улыбкой отвечает Пахомов. - Дайте, дайте ему рассмотреть хорошенько! - требует Бонч-Бруевич. - Все-таки, можно сказать, из-за него портрет куплен… …Коля, студент железнодорожного техникума, рассказал мне конец моей многолетней истории: - Ломали сарай дровяной у нас во дворе. Выбросили ломаный шкаф и портрет. Иду по двору, вижу: детишки маленькие веревку к портрету прилаживают, мокрого кота возить собираются. Я говорю: "Не стыдно вам, ребята, с портретом баловаться! Что вы, из себя несознательных хотите изображать?" Снес я портрет домой, брат починил, где порвано, подреставрировал своими силами, протер маслом и повесил. А потом мама говорит: "Это какой-то хороший портрет. Снесу-ка я его в музей, предложу"…. И.Л. Андроников «Портрет» https://wwwzoryacom.blogspot.com/2020/01/blog-post_80.html
А.З. Зиновьев. Воспоминания о Лермонтове Бывши с 1826 до 1830 в очень близких отношениях к Лермонтову, считаю обязанностью сообщить о нем несколько сведений, относящихся к этому периоду, и вообще о раннем развитии его самостоятельного и твердого характера. В это время я, окончивши магистерский экзамен в Московском университете, служил учителем и надзирателем в Университетском благородном пансионе, для поступления в который бабушка Лермонтова Е.А. Арсеньева привезла его в Москву. Осенью 1826 г. я, по рекомендации Е.П. Мещериновой, близкого друга и, кажется, дальней родственницы Арсеньевой, приглашен был давать уроки и мне же поручено было пригласить других учителей двенадцатилетнему ее внуку. Этим не ограничивалась доверенность почтенной старушки; она на меня же возложила обязанность следить за учением юноши, когда он поступил через год прямо в 4-й класс Университетского пансиона полупансионером, ибо нежно и страстно любившая своего внука бабушка ни за что не хотела с ним надолго расставаться. От нее же узнал я и главные обстоятельства ее жизни.
Она вышла замуж по страсти и недолго пользовалась супружеским счастьем; недолго муж ее разделял с ней заботы о дочери, еще более скрепившей узы их брака. Он умер скоропостижно среди семейного бала или маскарада. Елизавета Алексеевна, оставшись вдовой, лелеяла дочь свою с примерною материнскою нежностью. Дочь подросла и также по страсти вышла замуж за майора Лермонтова. Но, видно, суждено было угаснуть этой женской отрасли почтенного рода Столыпиных. Елизавета Алексеевна столь же мало утешалась семейной жизнью дочери и едва ли вообще была довольна ее выбором. Муж любит жену здоровую, а дочь Елизаветы Алексеевны, родивши сына Михаилу, впала в изнурительную чахотку и скончалась. Для Елизаветы Алексеевны повторилась новая задача судьбы в гораздо труднейшей форме. Вместо дочери она, уже истощенная болезнями, приняла на себя обязанность воспитывать внука, свою последнюю надежду. Рассказывала она, что отец Лермонтова покушался взять к себе младенца, но усилия его были побеждены твердою решимостью тещи. Впрочем, Миша не понимал противоборства между бабушкой и отцом, который лишь по временам приезжал в Москву с своими сестрами, взрослыми девицами, и только в праздничные дни брал к себе сына.
В доме Елизаветы Алексеевны все было рассчитано для пользы и удовольствия ее внука. Круг ее ограничивался преимущественно одними родственниками, и если в день именин или рождения Миши собиралось веселое общество, то хозяйка хранила грустную задумчивость и любила говорить лишь о своем Мише, радовалась лишь его успехами. И было чем радоваться. Миша учился прекрасно, вел себя благородно, особенные успехи оказывал в русской словесности. Первым его стихотворным опытом был перевод Шиллеровой «Перчатки», к сожалению, утратившийся. Каким образом запало в душу поэта приписанное ему честолюбие, будто бы его грызшее; почему он мог считать себя дворянином незнатного происхождения, - ни достаточного повода и ни малейшего признака к тому не было. В наружности Лермонтова также не было ничего карикатурного. Воспоминанье о личностях обыкновенно для нас сливается в каком-либо обстоятельстве. Как теперь смотрю я на милого моего питомца, отличившегося на пансионском акте, кажется, 1829 г. Среди блестящего собрания он прекрасно произнес стихи Жуковского к Морю и заслужил громкие рукоплесканья. Он и прекрасно рисовал, любил фехтованье, верховую езду, танцы, и ничего в нем не было неуклюжего: это был коренастый юноша, обещавший сильного и крепкого мужа в зрелых летах.
В начале 1830 г. я оставил Москву, раза два писала мне о нем его бабушка; этим ограничились мои сношенья, а вскоре русский наставник Миши должен был признать бывшего ученика своим учителем. Лермонтов всегда был благодарен своей бабушке за ее заботливость, и Елизавета Алексеевна ничего не жалела, чтобы он имел хороших руководителей. Он всегда являлся в пансионе в сопровождении гувернера, которые, однако, нередко сменялись. Помню, что Миша особенно уважал бывшего при нем француза Жандро, капитана наполеоновской гвардии, человека очень почтенного, умершего в доме Арсеньевой и оплаканного ее внуком. Менее ладил он с весьма ученым евреем Леви, заступившим место Жандро, и скоро научился по-английски у нового гувернера Винсона, который впоследствии жил в доме знаменитого министра просвещения графа С.С. Уварова. Наконец, и дома, и в Унив. пансионе, и в университете, и в юнкерской школе Лермонтов был, несомненно, между лучшими людьми. Что же значит приписываемое ему честолюбие выбраться в люди? Где привился недуг этот поэту? Неужели в то время, когда он мог сознавать свое высокое призвание... и его славою дорожило избранное общество и целое отечество? Период своего броженья, наступивший для него при переходе в военную школу и службу, он слегка бравировал в стихотворении на стр. 194-й первого тома, написанном, разумеется, в духе молодечества:
Он лень в закон себе поставил, Домой с дежурства уезжал, Хотя и дома был без дела; Порою рассуждал он смело, Но чаще он не рассуждал.
Разгульной жизни отпечаток Иные замечали в нем; Печалей будущих задаток Хранил он в сердце молодом;
Его покоя не смущало Что не касалось до него, Насмешек гибельное жало Броню железную встречало Над самолюбием его.
Слова он весил осторожно, И опрометчив был в делах; Порою, трезвый - врал безбожно, И молчалив был на пирах.
Характер вовсе бесполезный И для друзей и для врагов... Увы! читатель мой любезный, Что делать мне - он был таков!
М.Н. Шубин, один из умных, просвещенных и благороднейших товарищей Лермонтова по Университетскому пансиону и по юнкерской школе, не оправдывая это переходное настроение, которое поддерживалось, может быть, вследствие укоренившихся обычаев, утверждает, что Лермонтов был любим и уважаем своими товарищами.
И.С. Тургенев. Из "Литературных и житейских воспоминаний" Лермонтова я тоже видел всего два раза: в доме одной знатной петербургской дамы, княгини Шаховской, и несколько дней спустя на маскараде в Благородном собрании, под новый 1840 г. У княгини Шаховской я, весьма редкий и непривычный посетитель светских вечеров, лишь издали, из уголка, куда я забился, наблюдал за быстро вошедшим в славу поэтом. Он поместился на низком табурете перед диваном, на котором, одетая в черное платье, сидела одна из тогдашних столичных красавиц - белокурая графиня Мусина-Пушкина - рано погибшее, действительно прелестное создание. На Лермонтове был мундир лейб-гвардии Гусарского полка; он не снял ни сабли, ни перчаток и, сгорбившись и насупившись, угрюмо посматривал на графиню. Она мало с ним разговаривала и чаще обращалась к сидевшему рядом с ним графу Шувалову, тоже гусару. В наружности Лермонтова было что-то зловещее и трагическое; какой-то сумрачной и недоброй силой, задумчивой презрительностью и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших и неподвижно-темных глаз. Их тяжелый взор странно не согласовался с выражением почти детски нежных и выдававшихся губ. Вся его фигура, приземистая, с большой головой на сутулых широких плечах, возбуждала ощущение неприятное; но присущую мощь тотчас сознавал всякий. Известно, что он до некоторой степени изобразил самого себя в Печорине. Слова «Глаза его не смеялись, когда он смеялся» - действительно, применялись к нему. Помнится, граф Шувалов и его собеседница внезапно засмеялись чему-то, и смеялись долго; Лермонтов также засмеялся, но в то же время с каким-то обидным удивлением оглядывал их обоих. Несмотря на это, мне все-таки казалось, что и графа Шувалова он любил, как товарища - и к графине питал чувство дружелюбное. Не было сомнения, что он, следуя тогдашней моде, напустил на себя известного рода байроновский жанр, с примесью других, еще худших капризов и чудачеств. И дорого же он поплатился за них! Внутренно Лермонтов, вероятно, скучал глубоко; он задыхался в тесной сфере, куда его втолкнула судьба. На бале дворянского собрания ему не давали покоя, беспрестанно приставали к нему, брали его за руки; одна маска сменялась другою, а он почти не сходил с места и молча слушал их писк, поочередно обращая на них свои сумрачные глаза. Мне тогда же почудилось, что я уловил на лице его прекрасное выражение поэтического творчества. Быть может, ему приходили в голову те стихи: Когда касаются холодных рук моих С небрежной смелостью красавиц городских Давно бестрепетные руки..
М.Н. Лонгинов. Заметки о Лермонтове: Известно, какое сильное влияние имели Кавказ и Грузия на вдохновение Лермонтова. Ими внушены: «Хаджи Абрек», «Демон», «Измаил-Бей», «Мцыри», «Дары Терека», «Спор», «Валерик», «Тамара», «Свидание», «Казбеку», «Беглец», «Кавказ». Влияние это заметно и в «Казачьей колыбельной песне», «Кинжале», «Сне», в пьесах «Памяти Одоевского» и «Не плачь, не плачь, мое дитя». Прибавьте к этому «Героя нашего времени», и увидите, какую обильную дань принес он описанию этого края. Кавказ вдохновил 21-летнего Пушкина 22-летнего Лермонтова. Первая его поездка в юности на Кавказ относится к началу 1837 г. Вторая происходила ровно 3 года спустя. Из нее он возвращался ненадолго в Петербург, в начале 1841 г, и, возвратясь на Кавказ, кончил там дни свои в том же году 15 июля. Он очень любил этот дикий край, с которым успел свыкнуться. В стихотворении «Кавказ» 3 раза повторяется припев: «Люблю я Кавказ». И во многих других его произведениях высказывается не только восторжение красотами кавказской природы, но и особенная привязанность к этому краю, с которым поэт ознакомился с детства. Вспомните начало «Измаил-Бея».
Приветствую тебя, Кавказ седой! Твоим горам я путник не чужой: Они меня в младенчестве носили И к небесам пустыни приучили...
Основание этого поэтического обращения взято из действительности. В доказательство тому привожу свидетельство «Отечественных записок» Свиньина (1825 г., август, № 64). Там напечатан присланный издателем с Кавказских Минеральных вод список посетителей и посетительниц, прибывших туда по июль 1825 г., и на стр. 260 под № № 57, 58, 59, 60, 61 и 62 показаны: «Арсеньева Елизавета Алексеевна, вдова, поручица из Пензы, при ней внук Михайло Лермантов, родственник ее Михаило Пожогин, доктор Ансельм Левиз, учитель Иван Капа, гувернерка Христина Ремер».
Лермонтов родился в доме у своей бабушки Е.А. Арсеньевой, урожденной Столыпиной. Мать Лермонтова, Марья Михайловна, была единственная дочь ее от супружества с М.В. Арсеньевым. Выйдя замуж за Ю.П. Лермонтова, она прожила недолго, и после нее будущий поэт остался лет 2-х от роду. Нежность Елизаветы Алексеевны, лишившейся единственной дочери, перенеслась вся на внука, и Лермонтов до самого вступления в юнкерскую школу (1832) жил и воспитывался в ее доме. Она так любила внука, что к ней можно применить выражение: «не могла им надышаться», и имела горесть пережить его. Она была женщина чрезвычайно замечательная по уму и любезности. Я знал ее лично и часто видал у матушки, которой она по мужу была родня. Не знаю почти никого, кто бы пользовался таким общим уважением и любовью, как Елизавета Алексеевна. Что это была за веселость, что за снисходительность! Даже молодежь с ней не скучала, несмотря на ее преклонные лета. Как теперь, смотрю на ее высокую, прямую фигуру, опирающуюся слегка на трость, и слышу ее неторопливую, внятную речь, в которой заключалось всегда что-нибудь занимательное. У нас в семействе ее все называли бабушкой, и так же называли ее во всем многочисленном ее родстве. К ней относится следующий куплет в стихотворении гр. Ростопчиной «На дорогу М. Ю. Лермонтову», написанном в 1841 г., по случаю последнего отъезда его из Петербурга и напечатанном в «Русской беседе» Смирдина, т. II. После исчисления лишений и опасностей, которым подвергается отъезжающий на Кавказ поэт, в стихотворении этом сказано:
Но есть заступница родная, С заслугою преклонных лет: Она ему конец всех бед У неба вымолит, рыдая.
К несчастию, предсказание не сбылось. Когда эти стихи были напечатаны, Лермонтова уже полгода не было на свете. * * * Я узнал Лермонтова в 1830 или 1831 г, когда он был еще отроком, а я ребенком. Он привезен был тогда из Москвы в Петербург, кажется, чтобы поступить в университет, но вместо того вступил в 1832 г. в юнкерскую школу лейб-гусарским юнкером, а в офицеры произведен в тот же полк в начале 1835 г. Мы находились в дальнем свойстве по Арсеньевым, к роду которых принадлежали мать Лермонтова и моя прабабушка. Старинные дружеские отношения в течение нескольких поколений тесно соединяли всех членов многочисленного рода, несмотря на то что кровная связь их с каждым поколением ослабевала. В Петербурге жил тогда Н.В. Арсеньев (род. 1775 г., ум. 1847), родной брат деда Лермонтова и двоюродный брат моей бабушки; Лермонтов был поручен его попечениям. У Никиты Васильевича, большого хлебосола и весельчака, всеми любимого, собирались еженедельно по воскресеньям на обед и на вечер многочисленные родные, и там часто видал я Лермонтова, сперва в полуфраке, а потом юнкером. В 1836 г. на святой неделе я был отпущен в Петербург из Царскосельского лицея, и, разумеется, на второй или третий день праздника я обедал у дедушки Никиты Васильевича (так его все родные называли). Тут обедал и Лермонтов, уже гусарский офицер, с которым я часто видался и в Царском Селе, где стоял его полк. Когда Лермонтов приезжал в Петербург, то занимал в то время комнаты в нижнем этаже обширного дома, принадлежавшего Никите Васильевичу (в Коломне, за Никольским мостом). После обеда Лермонтов позвал меня к себе вниз, угостил запрещенным тогда плодом - трубкой, сел за фортепьяно и пел презабавные русские и французские куплеты (он был живописец и немного музыкант). Как-то я подошел к окну и увидел на нем тетрадь in folio и очень толстую; на заглавном листе крупными буквами было написано: «Маскарад, драма». Я взял ее и спросил Лермонтова: его ли это сочинение? Он обернулся и сказал: «Оставь, оставь, это секрет». Но потом подошел, взял рукопись и сказал, улыбаясь: «Впрочем, я тебе прочту что-нибудь; это сочинение одного молодого человека», - и действительно, прочел мне несколько стихов, но каких, этого за давностью лет вспомнить не могу. Здесь не место входить в описание дальнейших сношений моих с Лермонтовым. Я хотел только определить время сочинения единственной вполне сохранившейся драмы его. Из сказанного выше видно, что она написана была в первый период его авторства, когда один только «Хаджи Абрек» его был напечатан. Может быть, он и исправлял потом «Маскарад», который я видел тщательно переписанным в апреле 1836 г., но едва ли сделал в нем существенные перемены, тем более что в позднейшее время он, кажется, вовсе не принимался за драматический род. * * * Когда Пушкин был убит, я лежал в постели, тяжко больной и едва-едва спасенный недавно от смерти заботами Арендта и попечительным уходом за мною доброй матушки. Мне не смели объявить сейчас же и прямо о смерти Пушкина. Я узнал о ней после разных приготовлений к такому объявлению. Тогда же получил я рукописные стихи на эту кончину Губера и Лермонтова. Известно, что пьеса последнего произвела вскоре громкий скандал и автору готовилась печальная участь. Бабушка Лермонтова Елизавета Алексеевна была в отчаянии и с горя говорила, упрекая себя: «И зачем это я на беду свою еще брала Мерзлякова, чтоб учить Мишу литературе; вот до чего он довел его». После дуэли Лермонтова с Барантом нужно было ожидать большой беды для первого, так как он уже во второй раз попадался. Можно вообразить себе горе бабушки. Понятно также, что родные и друзья старались утешать ее, сколько было возможно. Между прочим, ее уверяли, будто участь внука будет смягчена, потому что «свыше» выражено удовольствие за то, что Лермонтов при объяснении с Барантом вступился вообще за честь русских офицеров перед французом. Старушка высказала как-то эту надежду при племяннике своем, покойном Е.Е. Хастатове, служившем адъютантом при гвардейском дивизионном начальнике Ушакове. Хастатов был большой чудак и, между прочим, имел иногда обыкновение произносить речи, как говорят, по-театральному, «в сторону», но делал это таким густым басом, что те, от которых он хотел скрыть слова свои, слышали их как нельзя лучше. Когда бабушка повторила утешительное известие, он обратился к кому-то из присутствовавших и сказал ему по-своему «в сторону»: «Как же! Напротив того, говорят, что упекут голубчика». Старушка услышала это и пришла в отчаяние. Поединок с Барантом грозил Лермонтову тем более серьезными последствиями, что покойный государь долго не соглашался перевести его обратно в гвардию в 1837 г. Император разрешил этот перевод единственно по неотступной просьбе любимца своего, шефа жандармов графа А.Х. Бенкендорфа. Граф представил государю отчаяние бабушки, просил о снисхождении к Лермонтову, как о личной для себя милости, и обещал, что Лермонтов не подаст более поводов к взысканиям с него, и наконец получил желаемое. Это было, если не ошибаюсь, перед праздником рождества 1837 г. Граф сейчас отправился к Елизавете Алексеевне. Перед ней стоял портрет любимого внука. Граф, обращаясь к нему, сказал, не предупреждая ее ни о чем: «Ну, поздравляю тебя с царскою милостию». Старушка сейчас догадалась, в чем дело, и от радости заплакала. Лермонтова перевели тогда в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк, стоявший на поселениях, близ Спасской Полести, в Новгородской губернии. Таково было тогда обыкновение: выписанные в армию переводились в гвардейские полки, расположенные вне Петербурга: так Хвостов, Лермонтов (бывшие лейб-гусары), Тизенгаузен (бывший кавалергард) переведены были в гродненские гусары; Трубецкой, Новосильцев (бывшие кавалергарды) - в кирасиры его величества, квартировавшие в Царском Селе. Впрочем, уже на святой неделе 1838 г. Лермонтов опять поступил в лейб-гусарский полк, где и служил до второй ссылки в 1840 году. * * * Особенно дружен был Лермонтов с двоюродным братом своим Алексеем; они были вместе в школе и в гусарах, а также два раза (как помнится) на Кавказе: в 1837 г., когда первый был переведен туда за стихи на смерть Пушкина, последний же ездил туда охотником из гвардии, а затем в 1840-1841 годах, когда первый вторично был выслан туда за дуэль с Барантом, а последний, впоследствии той же дуэли, по внушению покойного государя поступил из отставки (в которую недавно вышел) на службу капитаном в Нижегородский драгунский полк, стоявший на Кавказе. * * * В 1839-1840 годах Лермонтов и Столыпин, служившие тогда в лейб-гусарах, жили вместе в Царском Селе, на углу Большой и Манежной улиц. Тут более всего собирались гусарские офицеры, на корпус которых они имели большое влияние. Товарищество было сильно развито в этом полку и, между прочим, давало одно время сильный отпор не помню каким-то притязаниям командовавшего временно полком полковника С. Покойный великий князь Михаил Павлович, не любивший вообще этого «esprit de corps», приписывал происходившее в гусарском полку подговорам товарищей со стороны Лермонтова со Столыпиным и говорил, что «разорит это гнездо», то есть уничтожит сходки в доме, где они жили. Влияния их действительно нельзя было отрицать; очевидно, что молодежь не могла не уважать приговоров, произнесенных союзом необыкновенного ума Лермонтова, которого побаивались, и высокого благородства Столыпина, которое было чтимо, как оракул. * * * В начале 1841 г. Лермонтов в последний раз приехал в Петербург. Я не знал еще о его недавнем приезде. Однажды, часу во втором, зашел я в известный ресторан Леграна, в Большой Морской. Я вошел в бильярдную и сел на скамейку. На бильярде играл с маркером небольшого роста офицер, которого я не рассмотрел по своей близорукости. Офицер этот из дальнего угла закричал мне: «Здравствуй, Лонгинов!» - и направился ко мне; тут узнал я Лермонтова в армейских эполетах с цветным на них полем. Он рассказал мне об обстоятельствах своего приезда, разрешенного ему для свидания с бабушкой. Он был тогда на той высшей степени апогея своей известности, до которой ему только суждено было дожить. Петербургский «beau-monde» встретил его с увлечением; он сейчас вошел в моду и стал являться по приглашениям на балы, где бывал двор. Но все это было непродолжительно. В одно утро после бала, кажется, у графа Уварова, на котором был Лермонтов, его позвали к тогдашнему дежурному генералу графу Клейнмихелю, который объявил ему, что он уволен в отпуск лишь для свидания с бабушкой, а что в его положении неприлично разъезжать по праздникам, особенно когда на них бывает двор, и что поэтому он должен воздержаться от посещений таких собраний. Лермонтов, тщеславный и любивший светские успехи, был этим чрезвычайно огорчен и оскорблен, в совершенную противоположность тому, что выражено в написанном им около этого времени стихотворении «Я не хочу, чтоб свет узнал»... * * * Весною 1839 г. Лермонтов явился к разводу с маленькою, чуть-чуть не игрушечною детскою саблею при боку, несмотря на присутствие великого князя Михаила Павловича, который тут же арестовал его за это, велел снять с него эту саблю и дал поиграть ею маленьким великим князьям Николаю и Михаилу Николаевичам, которых привели смотреть на развод. В августе того же года великий князь за неформенное шитье на воротнике и обшлагах вицмундира послал его под арест прямо с бала, который давали в ротонде царскосельской китайской деревни царскосельские дамы офицерам расположенных там гвардейских полков (лейб-гусарского и кирасирского), в отплату за праздники, которые эти кавалеры устраивали в их честь. Такая нерадивость причитывалась к более крупным проступкам Лермонтова и не располагала начальство к снисходительности в отношении к нему, когда он в чем-либо попадался. * * * Госпожа Верзилина, в пятигорском доме которой произошла последняя ссора Лермонтова, была супруга храброго старого кавказца, радушно принимавшая служивших на Кавказе и приезжавших туда. У ней были дочери очень миловидные и любезные, по отзыву всех, кто был знаком с ними. Кажется, Лермонтов имел отчасти в виду это семейство, когда говорил комплимент кавказским дамам от лица Печорина. * * * Говорили, будто, рисуя некоторые черты характера Грушницкого (в «Княжне Мери»), Лермонтов имел в виду живое лицо, долго служившее на Кавказе, именно Н.П. Колюбакина. * * * Слышно было, будто при последнем поединке Лермонтова присутствовали не одни секунданты, а были еще некоторые лица, стоявшие в отдалении; но это было скрыто при следствии, без чего эти свидетели подвергнулись бы ответственности. Заношу этот слух в мои заметки, не отвечая нисколько за его достоверность. http://lermontov.info/remember/zinovev.shtml http://lermontov.info/remember/turgenev.shtml http://lermontov.info/remember/longinov.shtml
Мне видится дом с камышовою крышей: «Привет тебе, домик, сердечный привет!»… Здесь звёзды поярче, и небо здесь выше, И рифмой стиха распахнулся рассвет.
Сойдёшь ты сегодня с вершины Бештау В свой старенький домик, к стопам Машука… И вечные странницы-тучки по праву Примчатся на встречу с тобою с утра.
Мне б только билетик, билетик в Тарханы, И томик стихов твой у сердца прижать. Путями не близкими, через туманы Любовью к поэту хочу воспылать.
Дымится Машук в октябре спозаранку … Небесные тучки с утра, тут как тут, Ты памятью жив в каждом сердце подранком, Зовёшь каждый час поприсутствовать тут. А.Зарубенко
Чтобы понять хотя бы отдалённо, каким был М.Лермонтов, стоит более внимательно отнестись к его окружению. На сегодняшний день очень трудно восстановить цепь событий его короткой жизни. Вся его биография является лишь исторической реконструкцией событий. Обращает на себя внимание одно из стихотворных посланий из цикла «Новогодние мадригалы и эпиграммы», которое было обращено к некой даме или девице из рода Уваровых. Оно так и называется - «Уваровой». Автограф стихотворения хранится в Пушкинском Доме в Санкт-Петербурге. Оно вошло в так называемую IV тетрадь, в которой поэт оставил наброски некоторых своих произведений, например, первые редакции «Демона». Судя по всему, сюда были записаны произведения периода 1830–1831 гг. Впервые это стихотворение было опубликовано в «Русской мысли» в 1882 г. О маскараде 31 декабря 1831 г. написано несколько статей.
Вы мне однажды говорили, Что не привыкли в свете жить: Не спорю в этом; - но не вы ли Себя заставили любить?
Всё, что привычкою другие Приобретают - вы душой; И что у них слова пустые, То не обман у вас одной!
Это стихотворное послание к неизвестной (до сих пор так и не высказано даже предположений, кому оно посвящено) Оно отличается от других обращений из этого цикла. Душевные качества героини, так резко выделяющие её среди людей света, — вот что влечёт поэта к этой женщине. И не просто влечёт, а вызывает восхищение. Но кому же оно посвящено? Молодой девушке? Обращение «Вы..», которое использует Лермонтов, может говорить и о том, что адресат послания - уважаемая и почтенная женщина в летах. Вероятно, исследователей сбило с толку именно это. Хотя не исключено, что с этой Уваровой поэт никогда не общался, в то время этот мадригал - метафора (игра воображения).
В поисках ответа на данный вопрос стоило прежде всего обратиться к фондам Российского благородного собрания (хранения ЦИАМ). При рассмотрении «Визитёрной книги» за 1831 г. (куда вошёл и данный маскарад) обращаем внимание на нескольких Уваровых (а возможно, это одно лицо), которые выступали в качестве «пропозирующего» (члена собрания). Среди гостей того маскарада был «сенатор Уваров», который упоминается в списках на нескольких мероприятиях раннего периода. К зиме-весне 1832 г. он уже не указан. Безусловно, в этом Уварове сразу можно узнать будущего министра народного просвещения и графа С.Уварова, приехавшего в ту пору по служебным делам в Москву, вероятно, со всей семьёй.
Об этом свидетельствует и его переписка с А.Пушкиным. С.В. Шумихину, автору труда «Лермонтов в Благородном собрании» стоило обратить внимание на тот факт, что в «Визитёрной книге» периодически появляется «г. Виндсон». В качестве «пропозирующего» указана Уварова. Этим самым Виндсоном мог быть не кто иной, как Ф.Ф. Виндсон, бывший гувернёр Лермонтова.
Как известно, через какое-то время он по рекомендациям (вряд ли Елизаветы Арсеньевой, потому что он ушёл от них в 1830 г.) попал к Уваровым и стал гувернёром, вероятно, маленького А.Уварова, будущего археолога. В семье Уваровых подрастала ещё и малолетняя дочь Наталья. С.Уваров был женат на графине Е.Разумовской. У них была старшая дочь Александра Сергеевна (в зам. кн. (1838) Урусова).
В «Книге (записи) для членов дам и девиц на 1832 гг.» несколько раз указана именно Александра Сергеевна, ровесница поэта, и, возможно, это был её первый сезон, когда она вышла в свет. Становится понятно, что именно на её имя приобретались билеты на Ф.Ф. Виндсона. Возможно, именно в Москве бывший гувернёр поэта познакомится с Уваровыми и поступит к ним на службу. Юная А.Уварова в тот год, вероятно, впервые вышла в свет. И первым её сезоном стала Москва.
Но стоит учесть, что Уваровы проживали в Петербурге, потому к кругу московских знакомых поэта её отнести нельзя. Возможно, именно поэтому Лермонтов обращается к ней на «Вы». К тому же Александрина Сергеевна была дочерью сенатора, видного и знатного вельможи, потому юный поэт мог уделить ей внимание и посвятить мадригал. Он мог носить комплиментарный характер. Однако же в «Алфавите членов Благородного собрания, дам и девиц. 1828–1836 гг.» представлено ещё две неизвестных Уваровых — Марья Алексеевна и Прасковья Ивановна. На них нет никаких биографических данных. По словам Акима Шан-Гирея, стихи из этого цикла были обращены к «…разным знакомым, которых было вероятие встретить в маскараде». Разумеется, более вероятно, что это посвящение оставлено кому-то из трёх Уваровых из «Алфавита», которые неоднократно бывали на мероприятиях, где присутствовал поэт. Д.Алексеев предполагает, что обозначенной Уваровой, к кому обращено стихотворение, могла быть княгиня Александра Сергеевна Урусова (была получена консультация по этому вопросу). Однако можно предположить, что данным лицом могла быть и Екатерина Сергеевна Уварова, мать А.Ф. Уварова (сокурсник Лермонтова).
Эту версию можно рассмотреть, учитывая и характер сестры декабриста, и факт её участия в благотворительных концертах в Благородном собрании. Уварова тогда жила именно в Москве, но в силу своего неоднозначного положения «вдовы не вдовы» в свете она, вероятно, не бывала. Екатерина Голостенова 12.08. 2022. журнал "Историк" https://историк.рф/news/1436
"ВСЕ БЫЛО ПОДВЛАСТНО ЕМУ"
М.Ю. Лермонтов. Маневры в Красном Селе 1833–34 годы
...В Кисловодске все вокруг читали Лермонтова. Казалось, самый воздух был пропитан его стихами. Много позже я пыталась передать это странное ощущение в четверостишии о Демоне:
Словно Врубель наш вдохновенный, Лунный луч тот профиль чертил. И расскажет ветер блаженный То, что Лермонтов утаил.
"Это было странное, загадочное существо - царскосельский лейб-гусар, живший на Колпинской ул. и ездивший в Петербург верхом, потому что бабушке казалась опасной железная дорога, хотя не казались опасными передовые позиции, где, кстати говоря, поручик Лермонтов был представлен к награде за храбрость. Он не увидел царские парки с их растреллиями, камеронами, лжеготикой, зато заметил, как "сквозь туман кремнистый путь блестит". Он оставил без внимания знаменитые петергофские фонтаны, чтобы, глядя на Маркизову Лужу, задумчиво произнести: "Белеет парус одинокий..."
Он, может быть, много и недослушал, но твердо запомнил, что "пела русалка над синей рекой, полна непонятной тоской..." Он подражал в стихах Пушкину и Байрону и вдруг начал писать нечто такое, где он никому не подражал, зато всем уже целый век хочется подражать ему. Но совершенно очевидно, что это невозможно, ибо он владеет тем, что у актера называют "сотой интонацией". Слово слушается его, как змея заклинателя: от почти площадной эпиграммы до молитвы. Слова, сказанные им о влюбленности, не имеют себе равных ни в какой из поэзий мира. Это так неожиданно, так просто и так бездонно:
Есть речи - значенье Темно иль ничтожно, Но им без волненья Внимать невозможно.
Если бы он написал только это стихотворение, он был бы уже великим поэтом. Я уже не говорю о его прозе. Здесь он обогнал самого себя на сто лет и в каждой вещи разрушает миф о том, что проза - достояние лишь зрелого возраста. И даже то, что принято считать недоступным для больших лириков - театр,- ему было подвластно. ...До сих пор не только могила, но и место его гибели полны памяти о нем. Кажется, что над Кавказом витает его дух, перекликаясь с духом другого великого поэта:
Здесь Пушкина изгнанье началось И Лермонтова кончилось изгнанье...".
Дата: Четверг, 27 Июл 2023, 10:23 | Сообщение # 14
Группа: Администраторы
Сообщений: 6947
Статус: Offline
К 182-й годовщине со дня смерти поэта
Гибель М.Ю. Лермонтова по сей день окружена ореолом тайны и продолжает порождать новые слухи.
К 1840 г. судьба М.Лермонтова, на первый взгляд, складывалась блестяще. С Кавказа, куда он был отправлен за стихотворение «На смерть поэта», он вернулся победителем - за бой на Валерике, «речке смерти», для него испрашивался орден св. Владимира 4 степени с бантом. В Петербурге уже вышел отдельной книгой сборник его стихотворений, а «Героя нашего времени», последний рассказ для которого писатель выслал незадолго до своего возвращения в Петербург, раскупили нарасхват после хвалебной рецензии в «Северной пчеле». Тем не менее, награждению помешали злопыхатели, роман вызвал неудовольствие Николая I, а вольности опального офицера в столице вывели из себя вел. князя Михаила Павловича. Как вспоминал позднее граф Соллогуб, на балу графини Воронцовой-Дашковой, куда Лермонтов явился в армейском мундире с короткими фалдами, младший брат императора не сводил глаз с отбывающего наказание поэта, который посмел явиться вместе с членами монаршего семейства. «Великий князь, очевидно, несколько раз пытался подойти к Лермонтову, но тот несся с кем-либо из дам по зале, словно избегая грозного объяснения. Наконец графине указали на недовольный вид высокого гостя, и она увела Лермонтова во внутренние покои, а оттуда задним ходом его препроводила из дому. В этот вечер поэт не подвергся замечанию», - рассказывал он.
Военное начальство не оставило без внимания подобный проступок и выпустило распоряжение о скорейшем возвращении Лермонтова на Кавказ. Стараниями близких ему удалось было получить отсрочку, однако его могущественный враг генерал Бенкендорф приложил все усилия, чтобы не дать молодому поэту выхлопотать себе столь желанный продленный отпуск, который в будущем мог обернуться и полным увольнением от службы. Из столицы Лермонтов уехал сначала в Москву, откуда уже вместе со своим родственником А.Столыпиным отправился в Ставрополь, где они встретили ремонтера Борисоглебского уланского полка П. Магденко, который позднее так описал приезд Лермонтова в город, где ему суждено было найти свою смерть: «Промокшие до костей, приехали мы в Пятигорск и вместе остановились на бульваре в гостинице, которую содержал армянин Найтаки. Минут через 20 в мой номер явились Столыпин и Лермонтов, уже переодетыми, в белом, как снег, белье и халатах. Лермонтов был в шелковом темно-зеленом с узорами халате, опоясанный толстым поясом с золотыми желудями на концах. Потирая руки от удовольствия, он сказал Столыпину: «Ведь и Мартышка, Мартышка здесь! Я сказал Найтаки, чтобы послали за ним». Именем этим Лермонтов приятельски называл старинного своего хорошего знакомого Николая Соломоновича Мартынова».
К моменту встречи с Лермонтовым Мартынов, мечтавший когда-то о чинах и наградах, был в отставке в звании майора, не имел серьезных наград и «сделался каким-то дикарем: отрастил огромные бакенбарды, в простом черкесском костюме, с огромным кинжалом, в нахлобученной белой папахе, мрачный и молчаливый». Его суровый вид и напускной «байронизм» стали поводом для постоянных насмешек со стороны Лермонтова, неоднократно изображавшего «Мартышку» в карикатурных набросках, которые пользовались большой популярностью в узком кругу друзей. Главной темой для его шуток был как раз кинжал, с которым Мартынов не расставался и который считал атрибутом настоящего мужчины, а потому не переносил издевок на эту тему. «Я показывал ему, как умел, что не намерен служить мишенью для его ума, но он делал как будто не замечает, как я принимаю его шутки. Недели три тому назад, во время его болезни, я говорил с ним об этом откровенно; просил его перестать, и, хотя он не обещал мне ничего, отшучиваясь и предлагая мне, в свою очередь, смеяться над ним, но действительно перестал на несколько дней. Потом, взялся опять за прежнее», - говорится в показаниях, которые дал Мартынов через 2 дня после дуэли.
Объяснение произошло на танцах в доме генерала Верзилина. Поводом стал разговор падчерицы хозяина дома с поэтом - Лермонтов вновь упомянул злосчастный кинжал, который оставался на его сопернике даже во время танцев, в ответ на что девушка обратила его внимание на недовольство Мартынова. «Под шумные звуки фортепьяно говорили не совсем тихо, а скорее сдержанным только голосом. На замечание Эмилии Александровны Лермонтов что-то отвечал улыбаясь, но в это время, как нарочно, Трубецкой, взяв сильный аккорд, оборвал свою игру. Слово poignard (кинжал) отчетливо раздалось в устах Лермонтова», - описал эту ситуацию биограф писателя П. Висковатов.
Мартынов потребовал «оставить эти шутки, особенно в присутствии дам», и вечер продолжился. Мало кто из присутствовавших придал значение произошедшему, однако в конце вечера отставной майор снова подошел к Лермонтову, чтобы поставить точку в их конфликте. Между ними произошел следующий разговор: «- Вы знаете, Лермонтов, что я очень долго выносил ваши шутки, продолжающиеся, несмотря на неоднократное мое требование, чтобы вы их прекратили. - Что же, ты обиделся? - Да, конечно, обиделся. - Не хочешь ли требовать удовлетворения? - Почему ж нет?! - Меня изумляют и твоя выходка, и твой тон... Впрочем, ты знаешь, вызовом меня испугать нельзя. Хочешь драться - будем драться».
Дуэль между ними состоялась 27 июля 1841 г. Противники могли стрелять стоя на месте, подойдя к барьеру или на ходу, но обязательно - между счетом «два» и «три». Лермонтов стоял на возвышении, что, по словам секундантов, лишало его преимущества. После команды «Сходись» Мартынов пошел по направлению к барьеру быстрыми шагами, тщательно наводя пистолет, Лермонтов вытянул руку с пистолетом вверх, не сдвигаясь с места. «Выстрел раздался, и Лермонтов упал, как подкошенный, не успев даже схватиться за больное место, как это обыкновенно делают ушибленные или раненые. Мы подбежали... В правом боку дымилась рана, в левом сочилась кровь... Неразряженный пистолет оставался в руке...», - вспоминал после дуэли князь Васильчиков. Смерть поэта мгновенно отрезвила его убийцу, у которого вырвался крик: «Миша, прости мне!» Сразу после случившегося Мартынов поехал к коменданту, чтобы отдать себя в руки закона. По словам флигель-адъютанта полковника Лужина, император встретил новость о произошедшем словами «собаке - собачья смерть» и только после укоров со стороны вел. княгини Марии Павловны объявил: «Господа, получено известие, что тот, кто мог заменить нам Пушкина, убит». Лермонтов был похоронен на пятигорском кладбище через 2 дня после дуэли, его гроб несли на плечах представители всех полков, где он служил. Через 250 дней после похорон император дал разрешение его родственникам на перевозку тела в семейный склеп, расположенный в селе Тарханы, где 5 мая прошло погребение поэта рядом с могилами матери и деда. Борис Шибанов 27.07. 2010. Газета.ру
М.Ю. ЛЕРМОНТОВ. НЕЛЕПАЯ СМЕРТЬ
Официально обозначенное место дуэли - обелиск в ограде из литых пуль и грифы-секунданты, отвернувшие головы от смертного места
Хмурится небо, предвещая ненастье. Пятигорск. «Дом под соломенной крышей» – мемориальное место, связанное с последним двухмесячным периодом жизни М.Ю.Лермонтова перед роковой дуэлью под горой Машук. В такую же непогоду великий поэт отправился от Машука в бессмертную память поколений…
Неприхотливый офицерский быт двух друзей и дальних родственников: Миши Лермонтова и его двоюродного дяди Алёши Столыпина – походная (складная) железная офицерская кровать, длиннющие курительные трубки, мундир Тенгинского пехотного полка, офицерское оружие на настенном ковре: кавказское ружьё, тяжёлый пистолет европейской работы, казачий кинжал. Офицерам на Кавказе разрешалось щеголять в черкесках, и как же здесь без кинжала! Именно кинжал внёс свою лепту в череду странностей, сопровождавших гибель поэта.
Но главный вклад в ауру «дома под соломенной крышей» вносят вещи, к которым прикасался физически и своим талантом поэт: акварели Лермонтова-художника на стенах, письменный стол под зелёным сукном и кресло (привезены из петербургской квартиры), а особенно, гладкий круглый столик на одной ножке, именно тот самый столик, где записывались произведения его последнего путешествия на Кавказ, о чём он писал в письме С.Н. Карамзиной: "Я не знаю, будет ли это продолжаться, но во время моего путешествия мной овладел демон поэзии, или - стихов…». Да, предчувствие его не обмануло - это был взлёт творчества, оборванный роковым выстрелом на дуэли. За последние полгода жизни Лермонтов написал более 47 стихотворений и экспромтов (есть и неоконченные), и многие из них оказались пророческими относительно душевного одиночества и гибели поэта. Своеобразный итог отношения к жизни… Бессмысленная дуэль, закончившаяся трагедией нелепой гибели поэта в расцвете творческих сил и грандиозных замыслов, имела свои психологические истоки: столкнулись два комплекса неполноценности, присущие и Лермонтову, и Мартынову.
У Лермонтова было трудное детство одиночества с 3-х лет, без рано умершей матери, при насильственном разлучении с беспутным отцом. Миша – слабый ребёнок: ревматические боли, золотуха (аллергия), вылеченные только на кавказских водах в детском возрасте во время первых посещений Кавказа с бабушкой (1818, 1820 и 1825 гг.). Обделённый материнской лаской, он проявил раннюю (и безответную) детскую влюбчивость на Кавказе, в 10-летнем возрасте, потом юношескую - в имении бабушки (Середниково) под Москвой, где приглашаемое бабушкой на лето (с 1829 по 1831 гг), для развития Миши, молодое общество 15-летних красавиц, выходивших замуж за 30-летних генералов, не разделяло ещё романтических порывов будущего гения. И Мише с детства надо было доказывать себя высшему свету, куда его тянуло, несмотря на испытываемые к тому презрение и разочарования. Доказывал он блестяще! В том же Середникове поэтический дар Лермонтова реализуется в 7 поэмах, 2-х драмах и в почти сотне стихотворений.
Нет худа без добра: всего за 13 лет творческой жизни таланты Лермонтова развернулись удивительно плодотворно и широко, понуждаемые тем самым ощущением собственной неполноценности, особенно по отношению к женщинам, отвергавшим его порывы в юности. Лермонтов компенсировал свой комплекс талантами несомненной исключительности в поэзии, прозе, живописи, и… дуэлями гипертрофированно уязвимой чести. От предлагаемых дуэлей он не отказывался. В феврале 1840 г. это была дуэль с сыном французского посланника в России Эрнестом де Барантом, который вызвал Лермонтова за какое-то острое словцо в обществе. Но Лермонтов не стрелял в де Баранта даже после промаха последнего, а разрядил пистолет в воздух, хотя и получил от де Баранта касательную сабельную рану в первом раунде поединка, на саблях. Секундантом на той дуэли у Лермонтова был его двоюродный дядя, отставной капитан А.Столыпин, которого царь велел освободить от ответственности за участие в дуэли, но заставил вернуться на службу и отправил потом вместе с Лермонтовым на Кавказ. И он же, возможно, был негласным секундантом в роковой дуэли, что только добавляет той странности.
Мартынов, друг юности и однокашник Лермонтова по юнкерскому училищу, мечтавший о генеральской военной карьере и пописывавший стишки, обрёл свой комплекс вместе с обидным юнкерским прозвищем «Мартышка" ("Мартыш", в экспромтах Лермонтова). Прозвища в училище, как водится у молодых, обыгрывали особенности фамилии, роста, поведения, что и попало в самую уязвимую точку психики Мартынова, возможно, также, и за посредственное подражательство стихам Лермонтова. (Кстати, у Лермонтова тоже было юнкерское прозвище, за рост, но более щадящее: «Маюшка» - карлик из французской сказки). Мартынов компенсировал свой комплекс экстравагантным поведением и эпатажными одеяниями. Например, в Пятигорске ходил в папахе и черкеске, увешанной огромными кинжалами, чем вызывал острые экспромты и карикатуры Лермонтова. Ко времени дуэли Мартынов был всего лишь отставной майор Гребенского казачьего полка, мечтающий взять в жёны хотя бы дочь генерала, коли самому карьера генерала не удалась. Неудивительно, что его комплексы зашкаливали, если дело касалось его чести «на миру», особенно при дамах.
И в роковой момент (13 июля), когда разряженный подобным образом Мартынов вошёл в комнату в доме генерала Верзилина, где Лермонтов любезничал с его дочерьми, среди которых была и пассия Мартынова, Эмилия, поэт спонтанно воскликнул: «А вот и "Горец" (по другой версии - "Мартыш") с большим кинжалом!». Подобные реплики с прозвищами звучали нередко на весёлых пирушках приятелей без всяких последствий. Но при женщинах, среди которых была красавица-падчерица генерала Верзилина, на которую Мартынов имел виды женитьбы, непроизвольная реплика Лермонтова в адрес Мартынова выглядела, конечно, опрометчивой. К тому же и прозвучала в полной тишине, так как сидевший у рояля князь Трубецкой завершил игру. Реакция Мартынова была язвительно злобной и сводилась к заявлению, что он не намерен больше терпеть оскорблений своей чести от упражнений ума Лермонтова. На шутливую реплику поэта к приятелю-однокашнику, не собирается ли тот по такому пустяку вызвать его на дуэль, последовал утвердительный ответ Мартынова. Впоследствии этот факт был интерпретирован в показаниях Мартынова на следствии, как провокация на дуэль, исходящая от самого Лермонтова, что позволяет, по мнению Мартынова, засчитать это вызовом, в его оправдание.
Весёлая до этого обстановка была необратимо испорчена. Друзья замяли ссору приятелей и предложили разъединить Лермонтова и Мартынова в разных городах, пока не утрясётся. Из дома Верзилиных Лермонтов и Мартынов вышли вместе и по пути к своим домам долго беседовали без свидетелей. Тема их беседы осталась тайной, но дуэль была решена: 27 июля 1841 года, вторник, 6-7 вечера, под Машуком. Оба унесли в могилу содержание их последней беседы. Мартынов написал-таки мемуары в конце жизни, но потом сжёг их. Возможно, он сделал это из-за доброго имени падчерицы генерала Верзилина, Эмилии, своей пассии, которую называли "Роза Востока" (Эмилия Александровна Клингенберг, в замужестве Шан-Гирей).
Та, находясь уже в зрелом возрасте (26 лет), настоятельно побуждающем на неотложное замужество, после неожиданного появления в Пятигорске знакомого с детства и влюблённого тогда в неё мальчика, ставшего знаменитым поэтом, стала на его ухаживания оказывать встречные знаки внимания, не решаясь выбрать между Мартыновым и Лермонтовым по вполне прагматическим соображениям: Мартынов богат, красив и уже отставной, но всего лишь майор, а Лермонтов – знаменитый поэт, но не богат, в немилости у царя, не дающего ему отставку, служит, да ещё на Кавказе, где всякое может случиться, и становиться молодой вдовой ей не хотелось. В результате, в конце июня Эмилия резко переменилась к Лермонтову, чем спровоцировала с его стороны поток обидных экспромтов и карикатур с портретным сходством на себя и Мартынова, порознь и вместе. В этом треугольнике завязался узел смертных обид и взаимной ненависти.
В результате, не достался Эмилии ни тот, ни другой, а стала она, по супругу, Шан-Гирей, выйдя замуж (уже в 37 лет) за дальнего родственника Лермонтова, его троюродного брата.
Это была дуэль амбиций. Талант заявил, что не будет стрелять, назвав визави-дуэлиста дураком за никчёмность дуэли. Посредственность самоутвердилась, выстрелив в поэта. Тяжёлая пуля пробила оба лёгкие навылет, от чего Лермонтов мгновенно скончался. Как и на кончину Христа, немедленно разразилась долго собиравшаяся гроза, и само небо оплакало гибель Поэта. Так на нём реализовался девиз рода Лермонтовых: "Sors mea Iesus" (Судьба моя Иисус). Поэт давно творчески провидел такую картину:
«…Скажи им, что навылет в грудь Я пулей ранен был…» «Завещание». 1840.
«…Знакомый труп лежал в долине той; В его груди, дымясь, чернела рана, И кровь лилась хладеющей струей.» «Сон». 1841.
Последнее пророчество Лермонтова прозвучало буквально за час до его смерти и адресовалось дальней родственнице Лермонтова Е.Г. Быховец) напоминавшей ему любовь всей его жизни Вареньку Лопухину: "Кузина, душенька, счастливее этого часа не будет больше в моей жизни". После этой встречи с друзьями в Железноводске Лермонтов и его секундант Глебов выехали на дрожках к месту роковой дуэли...
Обезумевший от осознания содеянного Мартынов ускакал, крикнув только: "Прости, Мишель!", секундантов разогнал дождь, а тело великого поэта так и лежало под плачущим небом, пока за ним не прислали скорбную телегу. Был ли кто с ним, доподлинно неизвестно, хотя было много противоречивых свидетельств (в том числе от Васильчикова, секунданта Мартынова), а также фантазий, написанных через много десятилетий. Из последней версии В.Хачикова, подтверждаемой анализом обстоятельств времени, места и последовательности событий в масштабах города, с телом, возможно, оставался на страже появившийся на выстрелы лесник Пыхальский, пока, в это же время (7 час. вечера), секундант Глебов докладывал коменданту о дуэли, а секундант Васильчиков распоряжался о перевозке мёртвого Лермонтова в пятигорскую квартиру. Нельзя исключать, что возле тела появлялся также и некий инкогнито, заинтересованный в сокрытии следов (ружейной пули) своего преступления (убийства), о чём далее.
Вопреки негласным дуэльным правилам, врача на дуэли не было: или не ожидали смертельного исхода от глупой дуэли, или не пожелали лишнего свидетеля с профессиональным суждением о причине смерти. Во всяком случае, сам Лермонтов не собирался умирать, так как в этот же день купил, вместе с Монго, билеты на ванны в Железноводске на неделю вперёд.
Нелепая гибель! Грянул смертельный выстрел приятеля юности в окружении двух, по другим свидетельствам четырёх, друзей, участвовавших волею Рока в роли секундантов при дуэли. Все четверо участников (или шестеро) - наперсники по весёлому офицерскому времяпрепровождению в те шагреневые 2 мес. в Пятигорске, когда Лермонтов сочинял на друзей весёлые экспромты, эпиграммы и рисовал карикатуры – и вот результат: Мартынов вызвал его на дуэль, а другие подались в секунданты. Таланту не простилось… Не обошлось и без женщины... Можно сказать, что Лермонтов пал жертвой общения. Условия лечения предполагали общение, и всё остальное располагало к развлечениям. Энергичный, остроумный, проницательно мудрый молодой поэт, искромётно разбрасывавший шутки-эпиграммы, меткие карикатурные рисунки, с узнаваемым портретным сходством, невольно вызывал неприязнь амбициозных и комплексующих посредственностей. Гениям трудно среди своих современников. Сбылось пророчество самого Лермонтова по обстоятельствам собственной смерти в горах Кавказа (экспромт в том же, 1841 г.):
«Винтовка пулю верную послала, Свинцовая запела и пошла. Она на грудь несч’астливца упала И глубоко в неё вошла.
И забаюкала её, и заласкала, Без просыпа, без мук страдальцу сон свела, И возвратила то, что женщина отн’яла, Что свадьба глупая взяла»
Оторопь берёт… Описаны обстоятельства до дуэли: и женщина (Эмилия), как причина вызова со стороны мечтающего о свадьбе с ней Мартынова, и мгновенная смерть поэта во время дуэли от рокового выстрела в грудь, и даже, весьма возможно, из винтовки (о чём далее). Как во сне, Лермонтов пророчески увидел свою судьбу:
«С тех пор, как вечный судия Мне дал всеведенье пророка… …………………… Смотрите: вот пример для вас! Он горд был, не ужился с нами. «Пророк». 1841
И вновь реализовались его же слова на смерть Пушкина:
«Не мог щадить он нашей славы, не мог понять в сей миг кровавый, на что он руку поднимал…».
Поэта убил коллективный «он», от царя до злопыхателей-ненавистников, приятелей, разъяренной обиженной женщины и, не исключается, наёмного убийцы-инкогнито под прикрытием дуэли, о чём далее.
Дуэлист, как и самоубийца, не заслуживает отпевания и креста на могиле. Гроб с телом поэта несли к могиле на плечах сослуживцы-товарищи из 4-х полков, в которых он служил: лейб-гвардии Гусарский, Нижегородский драгунский, Гродненский гусарский, Тенгинский пехотный. Так и похоронили не отпетого официальной церковью Лермонтова в Пятигорске на общем кладбище под плитой с надписью «Михаил». Потом, с высочайшего соизволения и стараниями бабушки, извлечённый из этой могилы гроб был перевезен в апреле 1842 года в Тарханы, где раб божий Михаил был отпет и упокоен (без открытия гроба) по полному православному чину. Так бабушка спасала душу любимого внука обрядом отпевания до истечения года со дня его смерти.
В смерти Лермонтова масса загадок. Они начались уже на этапе следствия, выявившего многих лиц, заинтересованных в сокрытии действительных обстоятельств дуэли. В Интернете сейчас много подробностей и о дуэли, и о последующем следствии. Особенно примечательна скрупулёзно собранными подробностями книга В.А. Хачикова, пятигорского краеведа и журналиста, но важна также их интерпретация в рамках непротиворечивой, по возможности, версии, подкреплённой мотивами совершения этого преступления.
Прежде всего, тело Лермонтов не было анатомически обследовано исполнявшим роль судмедэксперта ординарным лекарем Барклаем де Толли. В офиц. протоколе есть только результаты внешнего осмотра с умозрительными заключениями насчёт происхождения пули (так и не найденной!), направлению раневого канала через оба легкие снизу вверх. Не удивительно ли?, а также положения тела относительно стрелявшего, записанных с письменных ответов на переданные заранее(!) вопросы следствия от весьма заинтересованных в сокрытии и потому сговорившихся, оставаясь на свободе(!), Мартынова и 2-х заявленных следствию секундантов, князя Васильчикова (у Мартынова) и корнета Глебова (у Лермонтова). Но было, возможно, больше свидетелей дуэли. Да и гроб при перезахоронении в Тарханах так и не открывали, вполне возможно потому, что это было условие Петербурга на перезахоронение в рамках действующего тогда высочайшего запрета на всякое упоминание о Лермонтове в течение 30 лет (!). Ведь так и не выстреливший во время дуэли поэт (он выстрелил в воздух уже после формального окончания дуэли, что допускается), ожидавший такого же выстрела в воздух от Мартынова, стоял, по всей логике размещения на дороге к Мартынову лицом и с поднятой вверх правой рукой, с пистолетом дулом вверх (из первых показаний секунданта Васильчикова), а левым боком - к возвышенности с караулкой. Отнюдь не "правым боком, прикрывшись пистолетом", как записал, из согласованных показаний Мартынова и секундантов, Барклай де Толли.
Неподвижное тело поэта, таким образом, было полностью открыто для выстрела со стороны левого бока, и, по факту, тяжёлая, видимо ружейная (винтовочная) пуля, вышедшая из нарезного ствола (следственный факт по характеру раневого канала!), пробила оба лёгкие навылет. Ни пистолет, ни рука не были задеты. Отсюда невольно напрашивается мысль, что был ещё один выстрел из нарезного ствола (от свидетеля-инкогнито дуэли) сбоку, сверху, издалека, с входом в левое плечо и выходом в подреберье правого бока. Весьма подозрительный лекарь, провинившийся ранее выдачей Лермонтову и Столыпину сомнительных справок о состоянии здоровья, которые те использовали для своей задержки в Пятигорске вопреки приказу самого царя отправляться в Дагестан под чеченские пули, теперь, уже в качестве судмедэксперта, записал в протоколе о движении пули ровно наоборот: «снизу вверх», как будто Мартынов стрелял из положения лёжа. Возможно, записали именно так, чтобы объяснить отсутствие на суде ушедшей, в таком случае, вверх пистолетной пули, которую, к слову, и не искали.
Надо ещё учесть, что дуэль была совсем не там, где расположен сейчас (почти у самой дороги) обелиск, а в нескольких сотнях метров восточнее, ниже по склону и на дороге в том месте «у подошвы горы Машухи» (из рапорта государю-императору), где рядом находилась так называемая скала Перкальского (отдельная от Машука возвышенность с караулкой лесника Перхальского, а это известное всем (для назначения дуэли) излюбленное место офицерских пикников. Выстрел мог быть произведен и оттуда, сверху, от караулки, в направлении дороги внизу, где неподвижно стоял Лермонтов левым боком к стрелявшему. А чтобы не появлялись подобные мысли впоследствии, место мемориала было сознательно выбрано в 1915 г. подальше от этой возвышенности и поближе к новой дороге из Пятигорска в Железноводск, в отличие от старой, заброшенной ныне, дороги, на которой и произошла дуэль (это был логичный выбор участников дуэли ввиду сырой и дождливой погоды в тот день).
О молчании Мартынова уже было сказано. Все свидетели дуэли тоже молчали всю свою жизнь, и на то имелись основания: - корнет Глебов и князь Васильчиков (этот только в конце жизни, когда других уже не было в живых, написал несколько противоречивых версий своих, изрядно путаных, мемуаров). Эти секунданты не иначе, как сознательно, создали, вопреки всем правилам, гарантированно смертоносные условия дуэли типа "на ходу", образовавшиеся от близкого разведения дуэлистов и обязательности 3-х повторов (выстрелов), как будто заранее зная, что Лермонтов не должен был остаться в живых. Они были осуждены военным (не публичным!) судом весьма милостиво, как секунданты (заявленные самими подсудимыми, а других свидетелей и не искали!), и прощены, впоследствии, Николаем I. Были скрыты от следствия (согласно мемуаров только Васильчикова) князь С.Трубецкой и А.Столыпин. А ведь многие считают, с подачи Васильчикова, что именно Столыпин громко подавал дуэлистам (а может, кому-то ещё, для синхронизации выстрелов?) команды «Раз-два-три!». По правилам дуэли "с места", когда подаются именно такие команды, выстрелы дуэлистов должны были быть между «два» и «три»), но не прозвучало ничего, что, по правилам, означало (после команды "Три!") прекращение дуэли. Сам разнобой типов дуэли: намечавшейся на поляне дуэли "на ходу" с тремя повторами и единственной командой "Сходитесь!" и фактически реализованной дуэли "с места" уже на дороге (ввиду сырой погоды) с командой "Раз-два-три!", внесли невероятную путаницу для потомков относительно подававшихся команд от якобы неопытных секундантов ("мальчишек", по выражению Е.Быховец), один из которых выдал ещё одну, непредусмотренную и оказавшуюся роковой, команду : "Стреляйте..!". Основную путаницу внёс в своих противоречивых воспоминаниях сам Васильчиков, единственный (для биографов Лермонтова) доживший свидетель дуэли после 30-летнего царского запрета на упоминание имени Лермонтова. Только В.Белинский, ещё в 1842 г., открыто написал: «Мы лишились в Лермонтове поэта, который по содержанию шагнул бы дальше Пушкина»!
Дата: Четверг, 27 Июл 2023, 13:21 | Сообщение # 15
Группа: Администраторы
Сообщений: 6947
Статус: Offline
Несчастная Россия так и не узнала всего потенциала одного из величайших своих гениев, а знает теперь только 26 лет жизни, 13 лет творчества, 25 поэм, в том числе «Маскарад», написанный в 22 года, 3 романа (2 не окончены) и фейерверк изумительных стихотворений, в том числе и на франц. языке. Достаточно для венчания М.Ю. Лермонтова на почётное звание Классика русской литературы: и поэзии, и прозы!
Так случилось, что после пребывания в «доме под соломенной крышей» пришлось знакомиться с обелиском, символизирующим место дуэли, в ненастную погоду, похожую на небесные обстоятельства дуэли. Струи дождя на лице смешивались со слезами скорби и обиды от нелепости свершившейся безвременной смерти русского гения. К этому же располагает и символика мемориала, показывающая, что его авторы пытались донести до потомков истинные причины гибели Поэта: стела с изображением Лермонтова стоит в каре тяжёлых, не пистолетных, а именно ружейных, пуль, а по его углам - 4 фигуры нахохлившихся грифов с отвёрнутыми головами от изображённого на стеле Лермонтова . Надпись на памятном камне:
«МЕСТО ДУЭЛИ М. Ю. ЛЕРМОНТОВА 15/27 июля 1841 г. у подножия горы Машук состоялась дуэль М.Ю. Лермонтова с Н.С. Мартыновым, которая привела к гибели великого русского поэта. Памятник-обелиск работы скульптора Б.М. Микешина сооружён в 1915 г. Ограда вокруг памятника выполнена по проекту Л.А. Дитриха и В.В. Козлова»
Вокруг символики памятного места было много споров, ибо, как представляется, в его оформлении и в надписи к нему содержатся намёки и на истинное место дуэли, и на неблаговидную предательскую роль в ней гласных и негласных секундантов. Смотрите и думайте: аллегория грифов (стервятников смерти) с развёрнутыми к спине равнодушными головами; тяжёлые ружейные, а не пистолетные, пули в ограде; слова: «у подножия горы Машук», вместо короткого «здесь»; слова: «привела к гибели», как намёк на неожиданность такого исхода дуэли.
«Нет, веря в этом моей надежде, я жду лучшего будущего. Преодолев расстояние, я буду около вас силой воображения. Блуждая на другом берегу, я издали буду следить за вами, и если над вами разразится гроза, позовите меня - и я вернусь». М.Ю. Лермонтов (перевод стихотворения на франц. языке).
Так писал Поэт единственной любви своей жизни Вареньке Лопухиной. Лермонтов возвращается к нам своей духовной силой в вековые годовщины своего рождения и смерти, совпадающие с вражескими нашествиями на Россию, чтобы поддержать дух защитников Родины и благословить их мощью своего таланта и предвидением Победы!
Посещение этих же мест осенью 2015 г. вновь стимулировало интерес к лермонтовским вопросам. Особое значение имела книга В.А. Хачикова "Лермонтов. Роковое лето 1841 года", Пятигорск, 2013 с автографом автора для кисловодского санатория "Заря", в котором довелось отдыхать с семьёй. Книга читается с возрастающим интересом и уникальна тем, что в ней скрупулёзно собраны и проанализированы на достоверность по объективным критериям (времени, места, известных природных явлений) все персоналии и события, имевшие отношение к Лермонтову в дни с 13 по 16 июля 1841 г. в Пятигорске и в Железноводске: от вызова на дуэль до печальных похорон поэта.
Выше неоднократно упоминалось имя Р.И. Дорохова, как возможного прямого виновника смерти Лермонтова. В указанной книге нет такого вывода, но добросовестное изложение всех событий и мнений вокруг этого имени позволяет сделать вывод, что это наиболее таинственная фигура в дальнем окружении Лермонтова, которая странным образом участвовала во всём: в предшествующих дуэли событиях; возможно, в самой дуэли, а также в следствии и в похоронах. Всё это позволяет выдвинуть ниже приводимую версию, о которой автор неоднократно намекал выше.
Биография Дорохова поражает. Сын известного военачальника, отличившегося в войне 1812 г., он окончил пажеский корпус и имел бы блестящую карьеру, если бы не реальная безрассудность и необузданное поведение, что, хотя и сочеталось с безумной храбростью, но выталкивало его из общества. В 1820 г. он был разжалован в рядовые за избиение в театре статского советника. Далее он служил 7 лет на Кавказе рядовым в Нижегородском полку. За храбрость был произведён вновь в прапорщики, потом награждён золотой саблей и произведен в поручики. В 1837 г. вышел в отставку в чине штабс-капитана и жил в Москве. Здесь проявился ещё один его порок: фанатичный карточный игрок, он стал крупно играть и однажды ударил кинжалом нечестного, по его мнению, игрока, чуть не убив того. За это был в 1838 г. вновь разжалован в рядовые и выслан в Кавказский корпус. Возможно, в Москве за ним остался крупный карточный долг, который, как долг чести, требует соответствующей компенсации и не имеет срока давности.
рис. М.Ю. Лермонтова
На этот раз его пути пересеклись с путями Лермонтова: они служили в одном полку, совместно участвовали в боевых действиях, и даже в 1840 г. между ними тоже возникла пред дуэльная ситуация только из-за того, что пьяному Дорохову показался дерзким взгляд Лермонтова, который к тому же, по его мнению, мало пил и, трезвый, потешался над окружающими. Ситуация разрешилась чудом, как недоразумение со стороны Дорохова, не знавшего, что Лермонтов пил, но мало пьянел. Но это только подтвердило отрицательные черты Дорохова: несдержанность и горячность, "неукротимый нрав, который в нём проявлялся ни с того, ни с сего" (цитата), а также позывы выдавать желаемое за действительное, сочетаемого с хвастовством (например, приписывал себе 14 дуэлей, при реальных 2-х, и даже тяжёлую контузию головы и её ранение, что опровергал близкий ему Лев Пушкин). Тем не менее, по причине ранения он оказался летом 1841 г. на лечении в Пятигорске одновременно с Лермонтовым. А в апреле этого же года Дорохов вновь был произведён в прапорщики с вручением Георгиевского солдатского креста за храбрость, и поэтому стал вхож в офицерские круги, в том числе, в круг карточных игроков у генеральши Мерлини, где собирались ненавистники Лермонтова.
Естественно, были у Дорохова и достоинства: доверчивость, благородство, доброта, великодушие, смелость, отличавшаяся "холодностью и решительностью". Он писал стихи, дружил с Л.Пушкиным и др. литераторами. Однако остаётся фактом, что в мотивированной для него ситуации Дорохов психологически мог, "холодно и решительно" (цитата), и кинжалом ударить, и стрелять в человека, с которым только что пил, играл в карты, разговаривал. А были у Дорохова мотивы стрелять в Лермонтова исподтишка? Да, такие мотивы можно представить: - погасить карточный долг чести: или ещё московский, или возникший уже в Пятигорске от карточной игры у генеральши Мерлини; - обещание вернуть офицерские чины, повыше полученного в апреле прапорщика; - реализовать не состоявшуюся год назад дуэль с Лермонтовым на основе новых обид от непризнания своих стишков и адресного остроумия по его поводу от Лермонтова. На этих мотивах заинтересованными личностями вполне мог быть использован против Лермонтова авантюрный характер Дорохова.
Есть ли улики против Дорохова? Есть, только косвенные, но их немало, и все укладываются в одну версию: тайное присутствие на дуэли (засада) и выполнение заказа на убийство Лермонтова выстрелом из нарезного дальнобойного ружья (винтовки). Не исключено, что знали об этом секундант Мартынова князь Васильчиков, сам Мартынов, а также Эмилия, упоминавшая вскользь это обстоятельство и как-то к тому же проговорившаяся о своей идее (её собственные воспоминания), что если бы она была мужчиной, то убила бы Лермонтова из-за угла. Кстати, она же на следующий день после похорон отплясывала, как ни в чём ни бывало, на балу у князя Голицина. Васильчиков через 30 лет на прямой вопрос одного из биографов Лермонтова о присутствии Дорохова на дуэли ответил уклончиво: "Может быть и был...". Мартынов после своего выстрела подбежал к упавшему поэту и сказал: "Мишель, прости!". Почему "прости", если он жаждал дуэли и смертельного исхода для противника? Видимо, основания для угрызений совести у него действительно были, ведь он своей дуэлью, на которой так подозрительно настаивал, несмотря на все уговоры, фактически подставил неподвижного Лермонтова под пулю убийцы. Возможность такого снайперского выстрела экспериментально доказал фотограф Ланге, сделавший, в своё время, снимок места дуэли с возвышения ("Перкальской скалы"), от караулки. Значит, была всё-таки прямая видимость места дуэли сверху, на несколько сот шагов со снижением, а это дистанция прицельного выстрела из нарезного длинноствольного ружья (винтовки) с упора, например с подоконника караулки.
Надо учесть, что во времена и дуэли, и фотографирования эта местность не была засажена лесом, как в более поздние времена. Возможно, знал и Глебов, кто, вопреки логике поведения секунданта Лермонтова, сделал вместе с ненавистником Лермонтова Васильчиковым, секундантом Мартынова, такие условия дуэли, типа "на ходу" (барьер всего 15 шагов, по 10 шагов на схождение, причём изначально предполагалось 3 выстрела, если не достигался результат ранее), из которой Лермонтову не удалось бы выйти живым, так как он сам и не думал стрелять "в этого дурака Мартынова" и всем заранее говорил об этом. Тот же Глебов советовал потом Мартынову: «Непременно и непрерывно требуй военного суда. Гражданский - тебя замучает». Видимо, угрызения совести заставляли Глебова, в его дальнейшей жизни, искать смерти, отказавшись от блестящей гражданской карьеры, светившей ему за воинские подвиги. Он снова и снова добровольно возвращался на Кавказ, где и погиб в бою в 1847 г. Какие же есть косвенные улики?
Обращает на себя внимание удивительная активность Дорохова до и после дуэли. Дуэль, её время и место, была решена Лермонтовым и Мартыновым вечером 13 июля, а уже 14 Дорохов, не будучи секундантом, то есть по собственной инициативе (или направленный кем-то?!), просит у священника П.Александровского, у которого квартировал, лошадь, чтобы «ехать к месту поединка» (воспоминания жены священника Варвары Николаевны, опубликованные через 44 года в журнале «Нива»). Зачем? Откуда узнал место дуэли? Не исключено, что в том самом кружке недоброжелателей Лермонтова у генеральши Мерлини, куда входили и Мартынов, и Васильчиков, и Эмилия. Итак, задание получено, и Дорохов отправляется верхом на место для рекогносцировки и, возможно, пристрелки длинноствольного нарезного ружья того же лесника, поляка Спыхальского, не жаловавшего русских офицеров.
Наступает роковой день 15 июля. Лермонтов в этот день был в Железноводске. Там его посетил поэт из Тифлиса М.В. Дмитриевский, с которым он, а также Л.Пушкин, Е.Быховец, юнкер Бенкендорф, обедали в кофейне «У Рошке» в колонии Каррас. Поэт беседовал с друзьями спокойно, рассыпал комплименты Кате, один из которых обернулся последним его предвидением . А что же Дорохов? 15 июля тот как-то странно суетился, много передвигался по Пятигорску (от биографа Лермонтова П.Висковатова). Знавшие его люди говорили: «Что-нибудь да затевается недоброе, если Дорохов так суетится». Другие тоже свидетельствовали, что он бегает по Пятигорску и убеждает секундантов разъединить дуэлянтов по разным городам, пока не уляжется ссора. К такой, бросавшейся в глаза, назойливой активности можно относиться по-разному: или это было искреннее желание предотвратить дуэль и не участвовать в позорном деле убийства поэта; или прикрытие своего будущего участия в дуэльном событии этого дня. Но оба варианта предполагают наличие заговора. В конце дня он опять взял лошадь у отца П.Александровского и вернул её уже глубоким вечером, но, по свидетельству жены священника, лошадь была незаморенной. Действительно, расстояние до караулки Перкальского небольшое.
После смерти Лермонтова священник, со слов жены, пожалел, что дал ему лошадь: «Чувствую себя невольно виновным в этом случае, что дал лошадь. Без Дорохова это могло бы кончиться примирением, а он взялся за это дело и привел к такому окончанию». Вечером Дорохов вновь проявил осведомлённость очевидца: он заявился верхом около 9 час. вечера к заболевшему (потерял сознание от переутомления) А.Бенкендорфу, где собрались его друзья, и с видом отчаяния (опять прикрытие?!) объявил: «Вы знаете, господа, Лермонтов убит!». Это прозвучало, как заявление из первых рук! А ведь тело поэта привезли на его квартиру доверенные люди (И.Вертюков – дворовый бабушки Лермонтова, И.Козлов – человек Мартынова) только в 10 час. Ранее 10-ти часов вечера в Пятигорске о смерти Лермонтова не знал никто, кроме участников дуэли и коменданта, которому доложил Глебов (около 7 вечера). Даже Л.Пушкин и другие друзья ещё ничего не знали. Так свидетельствовали присутствовавшие у А.Бенкендорфа братья Любим и Наркиз (Ивановичи) Тарасенко-Отрешковы, побывавшие на квартире Лермонтова до заявления Дорохова (5-6 близких людей, бывшие там, ничего не знали), а потом опять поехавшие туда же, чтобы убедиться, где узнали, что тело поэта привезли в 10 вечера. Свидетельство это наиболее достоверное по двум причинам: оно было опубликовано через 30 лет, сразу после снятия царского запрета на публикации о Лермонтове (остальные – только через 40-50 лет), и людьми, никак не заинтересованными в искажении или сокрытии чего-либо относительно реальных событий. В отличие от тех же Васильчикова и Эмилии Шан-Гирей.
Дорохов привлёк к себе повышенное внимание и в день похорон Лермонтова. Все друзья покойного приняли живейшее участие, чтобы Лермонтов был похоронен, как христианин, с участием священника (свидетельство декабриста А.С. Гангеблова). Но священник (отец В.Эрастов, люто ненавидевший Лермонтова) отказывал ему в христианском погребении, формально считая Лермонтова самоубийцей из-за вызова Мартынова на дуэль. Так вот, именно Дорохов накинулся на того чуть ли не с кулаками - «Дорохов горячился больше всех, просил, грозил и, наконец, терпение его лопнуло: он, как буря, накинулся на бедного священника и непременно бы избил его, если б не был удержан кн. Васильчиковым, Л.Пушкиным, кн. Трубецким». Почему такое экстраординарное поведение? Очень похоже на демонстрацию приязни к Лермонтову перед его друзьями. К тому же Дорохов отлично знал, что Лермонтов не самоубийца, а погиб от его подлой пули из засады. И Васильчиков озаботился, чтобы в психологическом запале Дорохов не проговорился об этом.
Мог ли Дорохов долго молчать, неся на душе такой грех, и не рассказать кому-либо всю правду? Думается, нет. И такой человек проявился! Сам Дорохов откровенно говорил с ним в Пятигорске о дуэли незадолго до своей гибели (январь 1852 г., через 11 лет после дуэли). Это был писатель А.Дружинин. Но содержание беседы не было опубликовано и даже кому-либо пересказано, ведь ещё действовал строгий царский запрет. Сам Дружинин лишь сказал: «Как ни хотелось бы и нам поделиться с публикою запасом сведений о службе Лермонтова на Кавказе – историею его кончины, рассказанной нам на самом ее театре с большими подробностями, и - мы хорошо знаем, что для таких подробностей и сведений не пришло время» .Отсюда следуют выводы о достоверности этого свидетельства: 1. Оно самое «свежее», через 11 лет после дуэли. 2. На то время ещё действовал царский запрет на всякие упоминания имени Лермонтова, и были ещё живы участники дуэли, следствия и суда, для которых была бы выявлена вся неправедность решений, вынесенных самим царём по их лукавым показаниям. Поэтому не могло быть и речи о публикации, даже разговаривать об этом было опасно. 3. Значит, Дорохов реально был свидетелем дуэли (но инкогнито), если рассказывал всё «на самом театре», то есть на месте дуэли. И некоторые знали об этом (Мартынов наверняка, а Васильчиков, Эмилия, Глебов – эти даже проговаривались). Р. И. Дорохов погиб в ущелье Кавказа, когда в схватке с горцами отряд, где он служил, был вырублен целиком.
Эпилог: Гениям трудно в среде своих современников из-за существенной разницы в интеллекте и в размере мыслительного поля. Это трагедия каждого гения! Мы и современники Лермонтова оцениваем его, естественно, по-разному. Ведь мы знаем, что он гений, а они не знали и могли только догадываться, если не давали себе воли неприязненного чувства в ответ на его нестандартное адресное остроумие. Много нажил Лермонтов врагов своими острыми стихами, адресными эпиграммами и узнаваемыми карикатурными рисунками. 30 лет действовал строгий запрет царя на всякие упоминания о Лермонтове, письменные и устные. За это время тайны последних дней его жизни ушли, вместе со свидетелями, в могилы. Так царь постарался, не без умысла, говорящего о его собственной вине, насчёт надёжного их сокрытия. И только потом биографы Лермонтова (П.А. Висковатов, П.К. Мартьянов) начали собирать воспоминания оставшихся в живых (якобы) секундантов и (якобы) свидетелей предшествовавших событий, самой дуэли и последующего следствия. Поэтому так много противоречий и связанных с ними версий событий. А смерть Гения так и остаётся тайной, которую пытаются разгадать всё новые неравнодушные к Поэту исследователи. Все лермонтоведы, и профессиональные, и просто патриотические почитатели его Гения, ангажированы, естественно, своим временем: и царские, и советские, и нынешние. Неизменными остаются любовь и уважение к великому русскому поэту. Противоположное заслуживает только презрения. Александр Белислав, член РСП Кисловодск (санаторий "Заря")-Пятигорск-Москва (Химки), май-сентябрь 2015 г. https://proza.ru/2015/06/27/7
Дата: Воскресенье, 15 Окт 2023, 14:05 | Сообщение # 16
Группа: Администраторы
Сообщений: 6947
Статус: Offline
К 209-летию со дня рождения ИМЕНИ ЕГО СТОЛЕТЬЯ НЕ СОТРУТ
О, этот Лермонтов опальный, Сын нашей собственной земли, Чьи строки, как удар кинжальный, Под сердце самое вошли, Он, этот Лермонтов могучий, Сосредоточась, добр и зол, Как бы светящаяся туча, По небу русскому прошёл. Ярослав Смеляков
ДВА НОВЫХ АВТОГРАФА ЛЕРМОНТОВА В то время как пушкинское наследство непрерывно растет, внося страницы новых стихов и прозы, мы - несмотря на широкое опубликование массы архивных документов за последние 15 лет - почти не встречаем среди них имени Лермонтова. Поэтому всякие сведения о нем каждая его новая строчка особенно ценны для нас. Автографы 2-х набросков стихотворений М. Ю. Лермонтова попали ко мне в руки среди других архивных материалов, принадлежавших ранее Е.А. Карлгоф, по второму мужу Драшусовой.
Среди этих материалов, состоящих из писем Д.Давыдова, Е. Баратынского, пачки писем и стихотворений В.Бенедиктова, центральное место занимает альбом самой Е.А. Карлгоф, в котором встречаются имена всех тогдашних знаменитостей лит. и артистического мира. Елизавета Алексеевна оставила свои воспоминания, напечатанные в «Русском Вестнике» за 1881-1884 гг. под заглавием «Жизнь прожить - не поле перейти. Записки неизвестной». После замужества она попадает в Петербург и оказывается невольной хозяйкой лит. салона, который посещает весь лит. и артистический Петербург.... Она видела Крылова, Сенковского, Давыдова, Жуковского, Брюллова, Вяземского, наконец Пушкина, но ничего, кроме сухого перечисления этих имен вы не найдете в ее воспоминаниях. Если о смерти Пушкина у автора находится только несколько сухих строк, то понятно, что смерть другого поэта - Лермонтова - должна была пройти и вовсе незамеченной. Действительно в воспоминаниях о нем нет ни строчки. И только мысль, что без этого имени ее альбом будет неполным, заставляет ее обратиться к С А. Раевскому, другу Лермонтова, с просьбой прислать ей какой-либо автограф покойного поэта.
Святослав Афанасьевич был крестником бабушки Лермонтова,и в детские годы долго жил в имении Арсеньевой в Тарханах вместе с Михаилом Юрьевичем, который был моложе его на 6 лет. По окончании курса в Московском университете в 1828 г. он переехал в Петербург, где и служил сначала в Министерстве финансов, а с 1836 г. в Департаменте гос. имуществ. Был близок к литературе и хотя сам ничего не писал, но бывал в кругу литераторов, был довольно близок с А.А Краевским, издателем «Отечественных Записок», «Литературных прибавлений» и «Русскому Инвалиду».
Сведений о Раевском до нас почти не дошло. Все, что мы знаем о нем, - это то, что связано с его именем по делу «О непозволительных стихах, написанных корнетом лейб-гвардии Гусарского Полка Лермонтовым - «На смерть Пушкина». 21 февраля 1837 г. Раевский был арестован по распоряжению графа П.А Клейнмихеля за распространение стихотворения Лермонтова.
Юнкер М.Лермонтов на занятиях в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Рис. А.Билдеринга, 1832-34 гг.
25 февраля состоялось высочайшее повеление: «лейб-гвардии Гусарского полка корнета Лермонтова перевести тем же чином в Нижегородский Драгунский полк», а губернского секретаря Раевского «выдержать под арестом в течение одного месяца, а потом отправить в Олонецкую губернию для употребления на службу по усмотрению тамошнего Гражданского Губернатора». 2 апреля Раевскому были отпущены прогоны на 3 лошади - 83 р. 58 к. и он 5-го отправился на службу в Олонецкую губернию.
Интересную характеристику Раевского дает в своих записках В.А. Инсарский («Русский Архив» 1873 г.): «По возвращении моем в Петербург, я скоро был сделан столоначальником Департамента Государственных Имуществ. .Другим столоначальником в том же Отделении был Раевский, кажется, сам ничего не написавший, но имевший значительные лит. связи. Был ли он родственником Лермонтову, или однокашник по месту образования, или, наконец, просто земляк, я не знаю; но только в то время они жили вместе с Лермонтовым. Я весьма часто бывал у них и, конечно, не мог предвидеть, что этот некрасивый, мало симпатичный офицер, так любивший распевать тогда не совсем скромную песню, под названием «поповны», сделается впоследствии знаменитым поэтом. Этот Раевский постоянно приносил в Департамент поэтические изделия этого офицерика».
Вот как говорит о своих отношениях к Лермонтову сам Святослав Афанасьевич в письменном объяснении по поводу дела о распространении стихов Лермонтова «На смерть Пушкина»: «Бабка моя, Киреева, во младенчестве воспитывалась в доме Столыпиных, с девицею Е. А. Столыпиной, впоследствии по мужу Арсеньеве, (дамою 64-х лет, родною бабушкою корнета Лермонтова, автора стихов на смерть Пушкина). Эта связь сохранилась и впоследствии между домами нашими, Арсеньева крестила меня в июне в 1809 г. и постоянно оказывала мне родственное расположение, по которому и потому что я, отличные способности в молодом Лермонтове, коротко с ним сошелся - предложены были в доме их стол и квартира».
Раевский, старший годами, увлекающийся литературой и вхожий во многие лит. салоны, несомненно имел большое влияние на Лермонтова. Это же нам подтверждают и письма поэта к нему. Так в письме из Тархан от 16 января 1836 г читаем: «...пишу четвертый акт новой драмы, взятой из происшествия, случившегося со мною в Москве. ...Я опасаюсь, что моего «Арбенина» снова не пропустили и этой мысли подало повод твое молчание. Но об этом будет». И значительно позже в письме от 8 июня 1838 г. Лермонтов снова сообщает о ходе своих лит. работ своему другу: «Роман, который мы с тобой начали, затянулся и вряд ли кончится, ибо обязательства, которые составляли его основу, переменились, а я, знаешь, не могу в этом случае отступить от истины».
Письма Раевского к Лермонтову не сохранились. Сам Святослав Афанасьевич, хотя и дожил до 1876 г., ни разу печатно не ложелал поделиться своими воспоминаниями о Лермонтове, лишь раз, в 1860 г., узнав, что А.П. Шан-Гирей, родственник и близкий друг Лермонтова, собирается опубликовать материалы о нем, счел своим долгом прислать письмо Акиму Павловичу, в котором благородно умаляет вину Лермонтова перед ним, объясняя, что показания Лермонтова были даны уже после снятия допроса с него и ничего не прибавили к тому, что он сам сказал о себе. Многое сообщил Раевский словесно Хохрякову, который собирался писать биографию Лермонтова, но так и не написал ее. Материалами Хохрякова пользовался П. А Висковатов в своей работе над биографией Лермонтова. Часть этих материалов Хохряков передал в Гос. Публичную Библиотеку, часть подарил Висковатову, который собирался позже передать их той жеПубличной Библиотеке. Как бы то ни было свидетельств Раевского о Лермонтове почти не осталось и Висковатов, собирая материалы для биографии Лермонтова и посетив сестру Раевского - Соловцову, смог прибавить лишь небольшую черточку к взаимным отношениям 2-х друзей.
Вот что пишет он по этому поводу: «Во время поисков за материалами для биографии Лермонтова, пришлось нам проездом по Мариинско-Сызранской дороге встретиться с сестрою Святослава Афанасьевича, А.Ф. Соловцовой. Она помнила, как брат ее вернулся из ссылки в Петербург, как была обрадована старушка-мать и как через несколько часов вбежали в комнату Лермонтова и бросился на шею к ее брату. Я помню, как он его целовал и потом все гладил и говорил: «Прости меня, прости меня, милый». Я была ребенком и не понимала, что это значило, но как теперь помню растроганное лицо Лермонтова и его большие, полные слез, глаза. Брат был тоже растроган до слез и успокаивал друга своего» . На просьбу Карлгоф-Драшусовой Раевский ответил в 1844 г. следующим письмом: «Соображения Лермантова сменялись с необычайною быстротой и как ни была бы глубока, как ни долговременно таилась в душе его мысль, он обнаруживал ее кистью или пером изумительно легко и я бывал свидетелем, как во время размышлений противника его в шахматной игре, Лермантов писал драматические отрывки, замещая краткие отдыхи своего поэтического пера быстрыми очерками любимых его предметов: лошадей, резких физиогноший» . Для сохранения воспоминаний об этой отличительной черте, Раевский с отличным почтением, посылает Ее Превосходительству Елизавете Алексеевне собственноручный листок Лермонтова, согласно желанию Ее. На одной стороне этого листка, с несколько оборванными краями имеются два наброска стихотворений, а другая заполнена неоконченными рисунками, изображающими типичные для Лермонтова головы, наброски лошадей, ружья и всадника, исполненные пером и чернилами.
Никто моим словам не внемлет...Я один. День гаснет... Красными рисуясь полосами На запад уклонились туч[ь]и* и камин Трещит передо мной - я полон весь мечтами, О будущем... и дни мои толпой Безмолвною] ** Однообразною проходят предо мной С них время] ** И тщетно я ищу смущенными очами Меж них хоть день один отмеченный судьбой!
Мое грядущее в тумане Было[е*] *** полно мук и зла Зачем [так поздно иль так рано]**** не позже иль не ране Меня природа создала? К чему творец меня готовил Зачем так грозно прекословил Надеждам юности моей? Добра и зла он дал мне чашу Сказал: я жизнь твою украшу Ты будешь славен межь людей.
Огонь в уста твои вложу я] **** Дам власть мою твоим словам]****
* В рукописи „тучь" - явная описка: по смыслу следует: „тучи". ** Взятое в квадратные скобки в рукописи зачеркнуто. *** Буква „е", взятая в квадратные скобки, в рукописи отсутствует. Явная описка. **** Взятое в квадратные скобки в рукописи зачеркнуто.
И я словам его поверил И полный волею страстей Я будущность свою измерил Обширностью души своей; С святыней зло во мне боролось Я удержал святыни голос, Из сердца слезы выжал я, К а к юный пло д лишенный сока , О н о увял о в буря х рока[х] * Под знойным солнце м бытия .
Тогда для поприща готовый Я дерзко вник в сердца людей Сквозь непонятные покровы Приличий светских и страстей.
Первый набросок «Никто моим словам не внемлет» является совершенно новым и не имеет отражения ни в одном из опубликованных до сего времени стихотворений Лермонтова. Что касается второго стихотворения «Мое грядущее в тумане», то его близость с напечатанным во всех изданиях сочинений Лермонтова «Гляжу на будущность с боязнью» совершенно несомненна. Привожу целиком это последнее, так как для нас интересно и важно их сопоставление.
Гляжу на будущность с боязнью, Гляжу на прошлое с тоской И, как преступник перед казнью, Ищу кругом души родной.
Придет ли вестник избавленья Открыть мне жизни назначенье, Цель упований и страстей, Поведать, что мне бог готовил, Зачем так горько прекословил Надеждам юности моей?
Земле я отдал дань земную Любви, надежд, добра и зла; Начать готов я жизнь другую, Молчу и жду... Пора пришла...
Я в мире не оставлю брата; И тьмой и холодом объята Душа усталая моя: Как ранний плод, лишенный сока, Она увяла в бурях рока , Под знойным солнцем бытия.
Даже беглое сопоставление этих стихотворений с полной убедительностью показывает, что мы имеем здесь новое стихотворение Лермонтова, написанное ранее и послужившее для возникновения через некоторое время другого, близкого по тематике к первому. Лермонтов вообще в процессе своего творчества сплошь да рядом обращался к своим более ранним творениям, используя их тематику и иногда даже словесные образы. * В рукописи: „роках" - описка. Остается установить, к какому году следует отнести эти стихотворения, так как на самом листке нет даты и в сопроводительном письме Раевского на имя Е.А. Карлгоф об этом ничего не говорится. Поскольку оба стихотворения написаны на одном и том же черновом листке, тем же почерком и чернилами, - считаем возможным датировать их одним и тем же годом.
Стихотворение «Гляжу на будущность с боязнью» отнесено и в Академическом издании под редакцией и в однотомном издании Гос. издательства к 1837 г. Почти все издания Лермонтова относят его именно к этому году Основанием для такой датировки служит то обстоятельство, что автограф этого стихотворения в тетради Чертковской библиотеки, находящейся в Историческом музее в Москве, помещен на листе 42-м вместе со стихотворениями: «Она поет и звуки тают», «Кинжал» и посвящением к «Казначейше», которые датируются 1837 г., почему приходится отнести и это стихотворение с весьма большой вероятностью к тому же году.
Стихотворение «Мое грядущее в тумане» весьма близко к автографу Чертковской библиотеки: совпадающие строчки написаны почти так же, с теми же башенками над «ятями» и др. особенностями лермонтовской палеографии. Считать наш отрывок более поздним, чем «Гляжу на будущность с боязнью», у нас нет никаких оснований, так как он гораздо слабее своего опубликованного собрата. Однако едва ли мы можем отнести наши наброски к 1837 г., году написания «Гляжу на будущность с боязнью», так как уже в начале этого года, 21 февраля, Раевский был арестован, а затем отправлен в ссылку в Олонецкую губернию, из которой возвратился в Петербург лишь в декабре 1838 г. Правда, 29 мая 1838 г. ему дается отпуск в Петербург и «к водам морским в Эстляндии», но в это свое посещение Петербурга он очевидно с Лермонтовым не встречался.
По крайней мере рассказ Соловцовой о трогательном свидании ее брата Раевского с Лермонтовым, в котором М.Ю. просил прощения у Раевского, датирует эту встречу концом 1838 г., т. е. временем окончательного возвращения Раевского в Петербург. Таким образом, Раевский с февраля 1837 г. и до конца 1838 г. разъединенный с Лермонтовым не мог, естественно, подбирать черновых листков с лермонтовскими набросками. Однако значительная разница между этими двумя стихотворениями, значительно более слабая редакция первого, заставляют предположить между ними промежуток не менее, чем полгода. Итак, если, с одной стороны, можно считать доказанным, что сообщаемые стихотворения не могут быть отодвинуты далее начала 1837 г., то, с другой стороны, для установления границ на первый взгляд нет никаких оснований. Здесь приходится обратиться за помощью к биографии Лермонтова, знакомство с которой и документальная датировка многих его произведений дают возможность определить и эту границу.
Вопреки мнению, высказанному С.Н. Дурылиным в его книге «Как работал Лермонтов», что творчество М.Ю. не распадается, как у Пушкина, на периоды, считаем, что и у Лермонтова, хотя и не так четко, как у Пушкина, можно проследить в творчестве несколько совершенно различных периодов.
Годы 1833-1835 падают сначала на пребывание Лермонтова в школе гвардейских прапорщиков, а затем, по выходе из нее корнетом Лейб-гвардии гусарского полка, на усиленную светскую жизнь, когда он, по собственному выражению, не не пишет романы, не переживает их. К этому времени относится и заключительная, довольно неблаговидная концовка его романа с Е.Л. Сушковой. В годы 1833-1834 написаны все его неприличные «юнкерские» поэмы: «Гошпиталь», «Уланша», «Петергофский праздник» и совсем отсутствуют лирические стихотворения. Но к 1835 г. в нем уже снова пробуждаются основные мотивы его творчества и он работает над «Маскарадом», пишет «Боярина Оршу» и стихотворение «Опять народные витии».
В 1836 г. он пишет «Умирающего гладиатора», «Русалку», «Ветку Палестины», «Как одинокая гробница», «Молитва странника», «Еврейскую мелодию», наконец драму «Два брата» и повесть «Княгиня Литовская» Во всех этих произведениях уже звучат мотивы раздумья, горести, ирония против,окружающей пошлой действительности и намечается тот перелом, который охарактеризован самим Лермонтовым в его словах «Мое грядущее в тумане, былое полно мук и зла». Но это мироощущение еще туманно, еще не достаточно выкристаллизовалось, не столь четко и законченно, как в стихотворении «Гляжу на будущность с боязнью» и вообще в целом ряде других стихов того же 1837 г.
Таким образом, не ошибемся, если отнесем сообщаемые стихотворения именно к 1836 г. Второе из них («Мое грядущее в тумане») является заключительной концовкой к тому, с чем порвал к 1837 г. Лермонтов, и как бы выступлением к тому периоду, который открывается стихотворением «На смерть Пушкина». Николай Пахомов
НОВЫЕ ПИСЬМА ЛЕРМОНТОВА
Письмо к Е.А. Арсеньевой Уволенный „в отпуск по домашним обстоятельствам" приказом по Отдельному гвардейскому корпусу 9 декабря 1835 г. „лейб-гвардии гусарского полка корнет Лермонтов" почти всю зиму пробыл в Тарханах и только с 14 марта 1836 г. был опять „зачислен налицо" в полку. Гусары в это время стояли в Царском Селе; старая петербургская квартира на Мойке, в доме Ланскова, где. с 1832 г. жила бабушка до ее отъезда в Тарханы, теперь была оставлена, и Лермонтову предстояло устраиваться заново. "В дни приезда в Петербург он останавливался обычно у известного весельчака и хлебосола Н.В. Арсеньева, родного брата деда Лермонтова, в доме на Никольским мостом в Коломне". По-видимому отсюда, вскоре после приезда в Петербург, Лермонтов писал бабушке: "насчет квартиры я еще не решился, но есть несколько на примете; в начале мая они будут дешевле по причине отъезда многих на дачу" и тут же сообщал о покупке лошади у генерала Хомутова за 1580 руб. и, прилагая письмо Г.В. Арсеньева, брата Никиты Васильевича, спрашивал у бабушки, что ему лучше отвечать Продолжение этой переписки, до сих пор бывшее неизвестным, теперь восполняете письмом Лермонтова, находящимся ныне в Литературном музее Письмо не датировано, но несомненно относится к концу апреля или началу мая 1836 г
"Милая бабушка. Полагая что вы уже в дороге пишу к вам в Москву; последнее мое письмо от 25 апреля я думаю вас не застанет в деревне судя потому как вы хотели выехать и к тому жь Андрей получил письмо от жены где она пишет что вы думали выехать 20 апреля, также и то что не получаю от вас писем заставляет меня думать что вы уже в дороге. Также я думаю милая бабушка что вы не получили моего письма где я писал вам о письмах ко мне Григорья Васильевича, - я все еще жду вашего разрешения если вы получили. Квартиру я нанял на Садовой ул. в доме князя шаховского, за 2000 руб. - все говорят что недорого, смотря по числу комнат. Карета также ждет вас, а мы теперь все живем в царском; государь и великий князь здесь; каждый день ученье, иногда два. Ожидаю от вас письма милая бабушка оно разрешит мое недоумение. Прощайте. Целую ваши ручьки, прошу вашего благословения и остаюсь покорный внук М.Лермантов" .
Письмо писано на обыкновенной почтовой бумаге без водяных знаков; почерк и подпись не вызывают сомнения в его подлинности. Это письмо Лермонтова сообщает несколько новых деталей ив его петербургской жизни до первой ссылки. Со слов А.П. Шан-Гнрея о том, что „в 1836 г. бабушка, соскучившись без Миши, вернулась в Петербург" Можно предположить, что она выехала из Тархан в конце апреля. В это время Лермонтов уже приготовил для нее в Петербурге квартиру с каретой. Речь идет о квартире на Садовой ул., которая также была уже знакома по указателю адресов на 1837 г., а также по адресу на записке С.А. Раевского, посланной Лермонтову из-под ареста во время следствия по делу о стихах на смерть Пушкина.
На основании этих данных установлено, что дом кн. Шаховского находился на Садовой ул. против пожарной части (ныне д. № 61 по ул. 3 ююля). Тогда это был 3-этажный, с небольшим фронтоном дом, надстроенный 4-м этажем в 1875 г. и 5-м в 1903 г. Теперь находим еще одно подтверждение уже рукою Лермонтова. В этой квартире были написаны знаменитые стихи на смерть Пушкина. Сообщение цены за квартиру - 2000 руб. в год - любопытная деталь для характеристики материального быта Лермонтова.
В письме упоминается Андрей Соколов - камердинер Лермонтова из тарханских крепостных. Он был его безотчетным казначеем Лермонтова и сопровождал поэта не только до его смерти, но и в 1842 г. перевозил гроб Лермонтова из Пятигорска в Тарханы. Соколов был невидимому хорошо грамотным человеком. 18 октября 1835 г. Арсеньева писала о нем Лермонтову: „Скажи Андрею, что он так давно к жене не писал. Она с ума сходит, все плачет, думает, что он болен. В своем письме его письмо положи"
Григорий Васильевич Арсеньев, - родной брат деда Лермонтова Михаила Васильевича, был елецким помещиком и в 1836 г. по всей вероятности жил уже на покое в отставке, женатый на Наталье Алексеевне, урожденной Викулиной. В цитированном выше предыдущем письме к бабушке Лермонтов между прочим писал: „Лизавета Аркадьевна (Столыпина, дочь Аркадия Алексеевича) едет нынче весной с Натальей Алексеевной в чужие края на год; теперь это мода, как было некогда в Англии; в Москве около двадцати семейств собираются на будущий год в чужие края".
Можно предположить, что в письме Григория Васильевича, которое так озадачило Лермонтова, шла речь именно об отъезде его жены и племянницы, но его писем к Лермонтову не сохранилось. Не дошло до нас также и письмо Лермонтова от 25 апреля. Не исключена возможность того, что эти письма будут обнаружены, ибо нет ничего более ошибочного, чем обычное мнение, что по Лермонтову все открыто и изучено. Значительная часть материалов, в том числе может быть и переписка Лермонтова с А. А. Краевским, несомненно существовавшая, все еще ждет своей очереди. Но к сожалению многое гибнет, так и не увидев света. Так например, сгорел в Тифлисе архив кавказского сослуживца Лермонтова К.X. Мамацева, в котором были неопубликованные письма Лермонтова.
Письмо к С.Н. Карамзиной Публикуемое здесь впервые письмо М. Ю. Лермонтова найдено в собрании кн. Н.С. Голицына, принадлежащем архиву ИРЛ АН СССР. Хотя конверта при нем не сохранилось, но, без всякого сомнения, оно обращено к Софье Николаевне Карамзиной, дочери писателя и историографа Н. М. Карамзина, умной, образованной женщине, с которой поэт был особенно дружен в последний период своей жизни.
К Карамзиным, в их интимный кружок, состоявший из высоко интеллигентных лиц, людей мысли и таланта, Лермонтов приезжал „освежиться" от скуки и пошлости высшего света.
„Люблю я разговоры ваши и „ха-ха-ха" и „хи-хи-хи", Смирновой штучки, фарсы Саши и Ишки Мятлева стихи"
признавался М.Ю., дружески характеризуя этот симпатичный ему, тесно спаянный кружок („Из альбома С.Н. Карамзиной", 1840 г.). Из их гостеприимного дома Карамзиных опальный поэт отправился и в свое последнее, роковое путешествие - ссылку на Кавказ, где тщетно надеялся укрыться от „всевидящего глаза" и „всеслышащих ушей" царских жандармов. Уже с дороги, из Ставрополя, где он остановился на день, Лермонтов пишет Софье Николаевне. Несмотря на общий шутливый тон, в конце письма явственно звучат нотки горечи и душевной усталости. Очевидно поэта не покидало то угнетенное состояние, в котором он оставил Петербург. По времени написания (10 мая 1841 г., за 2 мес. до смерти) это - последнее из дошедших до нас писем Лермонтова, вернее - одно из последних, так как письмо без даты, адресованное бабушке, тоже из Ставрополя, и до сих пор считающееся последним письмом безвременно погибшего поэта, написано в один день с письмом к Карамзиной, что становится ясным из сравнения обоих писем. Приводимое в письме к Карамзиной стихотворение на франц. яз. представляет собою воспроизведение текста этих стихов впервые опубликованных в 1887 г. в „Русской Старине", кн. V, после чего .неизменно помещалось в каждом собрании сочинений поэта. В.Мануйлова и А.Михайлова http://old.old.imli.ru/litnasl....ове.pdf
КАК ГУМИЛЕВ ПРАЗДНОВАЛ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ЛЕРМОНТОВА Преданная ученица Николая Степановича, поэтесса Ирина Одоевцева оставила замечательные воспоминания об особом личном отношении Гумилева к Лермонтову, высочайшей оценке лермонтовской прозы, о присутствии Лермонтова в жизни Гумилёва.
…Мы выходим на темную Бассейную. Идет мокрый снег. Как холодно и бесприютно. А в Домлите было так тепло, светло и уютно. Зачем мы ушли? - Куда мы идем, Николай Степанович? Он плотнее запахивает полы своей короткой дохи. - Любопытство вместе с леностью – мать всех пороков. В свое время узнаете. И прибавьте шагу. - произносит он менторским тоном. - Какое сегодня число? - неожиданно прерывает молчание Гумилев. - 15-е октября, - с недоумением отвечаю я. - А что случилось в ночь с 14-го на 15-е октября 1814 года? - спрашивает он. Я растерянно мигаю. Это мне неизвестно... - Слушайте и запомните - он вынимает правую руку, и подняв длинный указательный палец, произносит: - В ночь на 15-е октября 1814 года родился Михаил Юрьевич Лермонтов.… - Этого нельзя забывать. Но и я тоже чуть было не прозевал. Только полчаса тому назад вспомнил вдруг, что сегодня день его рождения. И вот, – он останавливается и торжествующе смотрит на меня, - и вот мы идем служить по нем панихиду! - Мы идем служить панихиду по Лермонтову? – переспрашиваю я. - Ну да, да. Я беру вас с собой оттого, что это ваш любимый поэт. Подумайте, мы с вами наверно единственные, которые сегодня, в день его рождения, помолимся за него. Единственные в Петербурге, единственные в России, единственные во всем мире… Никто, кроме нас с вами, не помянет его…
Мы входим в Знаменскую церковь… - По ком панихида? По Михаиле? По новопреставленном Михаиле? - спрашивает старенький священник. - Нет, батюшка. Не по новопреставленном. Просто по болярине Михаиле… - Гумилев идет к свечному ящику, достает из него охапку свечек, сам ставит их на поминальный столик перед иконами, сам зажигает их. - Держите, - и подает мне зажженную свечку. Стоя рядом со мной, он крестится широким крестом и истово молится, повторяя за священником слова молитвы… «Святый Боже»… «Со святыми упокой»… Опускается на колени и так и продолжает стоять на коленях до самого конца панихиды. - «Вечная память»… - неожиданно, присоединяет свой глухой деревянный детонирующий голос к спевшемуся, стройному хору. Подходит ко кресту, целует его и руку священника, подчеркнуто-благоговейно. - Благодарю вас, батюшка! - Еще не кончено празднование дня рождения Лермонтова. - говорит он мне …
Мы сидим в прихожей Гумилева перед топящейся печкой. Он сыплет пригоршнями полученный по академическому пайку изюм в котелок с морковным чаем, взбалтывает его и разливает эту мутную сладкую жидкость в два стакана. Я, обжигая пальцы, беру стакан. Мы чокаемся. - За Лермонтова! – провозглашает он, залпом проглатывая свой стакан, и морщится. – Чертовски крепкая! Всю глотку обожгло. Добрая буза! Я прихлебываю «бузу» мелкими глотками... - …Как хорошо, что нам удалось отслужить панихиду! Как ясно, как светло чувствуешь себя после панихиды. Будто вдруг приподнялся край завесы, отделяющий наш мир от потустороннего, и оттуда на короткое мгновение блеснул нетленный свет. Без нее я вряд ли сумел и смог бы сказать вам все то, что скажу сейчас. Оттого, что у нас, - у вас и у меня - открылось сердце. Не только ум, но и сердце, навстречу Лермонтову. Сколько трудов о Пушкине и как их мало о Лермонтове, хотя давно пора понять, что Лермонтов в русской поэзии явление не меньшее, чем Пушкин, а в прозе несравненно большее Вы удивлены? Я этого еще никогда не говорил вам? Да. Не говорил. И вряд ли когда-нибудь скажу или напишу в статье. И все же - это мое глубокое, искреннее убеждение… Мы привыкли повторять фразы вроде «Пушкин наше все»! «Русская проза пошла от Пиковой Дамы». Но это, как большинство прописных истин, неверно. Русская проза пошла не с «Пиковой Дамы», а с «Героя нашего времени». Проза Пушкина настоящая проза поэта, сухая, точная, сжатая. Прозу Пушкина можно сравнить с Мериме, а Мериме ведь отнюдь не гений. Проза Лермонтова чудо. Еще большее чудо, чем его стихи… Пока существует русский язык, она никогда не устареет. Если бы Лермонтов не погиб, если бы ему позволили выйти в отставку!.. Ведь он собирался создать журнал и каждый месяц - понимаете ли вы, что это значит? - каждый месяц печатать в нем большую вещь!..
Гумилев смотрит в огонь. Пламя освещает его косоглазое лицо. - Иногда мне кажется, что и я не избегну общей участи, что и мой конец будет страшным... Я вообще не верю в предчувствия, хотя Наполеон и называл предчувствия «глазами души». А вот сегодня в церкви… Скажите, вы не заметили, что священник ошибся один раз и вместо «Михаил», сказал - «Николай»…. А теперь забудьте, где вы, забудьте, кто я. Сидите молча, закройте глаза. И слушайте. Я послушно закрываю глаза и вся превращаюсь в слух. Как тихо тут. Слышно только как дрова потрескивают в печке… Раздается глухой голос Гумилева: - Сейчас 1814 год. Мы в богатой усадьбе Елизаветы Алексеевны Арсеньевой в Тарханах, Пензенской губернии… Через два часа Гумилев провожает меня домой, держа меня под руку. - Да перестаньте же плакать! Перестаньте! У вас дома вообразят, что я вас обидел. Кто вам поверит, что вы разливаетесь по Лермонтову. Вытрите глаза. Можно подумать, что он только сегодня умер и вы только сейчас узнали об этом. Он протягивает мне свой платок и я послушно вытираю слезы. Но они продолжают течь и течь. - Я не знала, я действительно не знала, как это все ужасно было и как он умирал. Я не могу, не могу. Мне так больно, так жаль его!..- всхлипываю я. - А знаете, если… Лермонтов сейчас видит, как вы о нем плачете, ему наверно очень приятно. И помолчав прибавляет потеплевшим, изменившимся голосом: - Вот я бранил вас, а мне вдруг захотелось, чтобы через много лет после моей смерти какое-нибудь молодое существо плакало обо мне так, как вы сейчас плачете… https://vk.com/public68664163
