|
ДЖО ДАССЕН
|
|
| Валентина_Кочерова | Дата: Воскресенье, 10 Фев 2013, 18:16 | Сообщение # 1 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 7149
Статус: Offline | ДЖО ДАССЕН
"Песня, которой не было"
Светлана Макаренко, член МСП "Новый Современник"
Глава первая
Если это не любовь, то, что это?...
Так начинаются главы сотни любовных романов. Именно с этой фразы. Мой роман будет непохож на другие. Это я знаю точно. Моя жизнь, пропущенная через этот роман, длинною почти что в тридцать лет, совершенно непохожа на другие. А, впрочем, она такая же, как у всех. Морозное февральское утро 1978 года. Узоры на стеклах почти во все окно. Такой стужи давно не было. Давно-давно. Я сижу в маленькой кухне, держу в руках черно-белую ребристую коробку радиоприемника. Он, кажется, сломан. Из него едва слышно доносится голос, и бархатные, низкие его ноты завораживают меня. Это похоже на колдовство и на правду живого присутствия одновременно, и я не знаю, что лучше, потому что оцепенение мое проходит только тогда, когда заканчивается мелодия. Когда голос затихает, не звучит больше, теряясь в волнах эфира.
Душа чем-то опустошена в этот момент, но чем? Недавней потерей детства. Минутной, секундной. Внезапной, как полет птицы, как ее вскрик в летней ночи, когда туман еще цепляется за ветки деревьев, сонными облачками и влажными каплями, превращающимися в росу. Этот человек поет о любви. Печально. И мягкая нота щемит сердце. Странно никогда раньше, я не испытывала такой боли! Боли, наполненной чем-то загадочно светлым, словно солнечный луч, ожегший ладошки. Я так люблю подставлять ладошки солнцу, брызгать его на лицо, даже если для этого нужно очень рано встать! Ведь так здорово умываться солнцем, хоть оно с трудом пробивается сквозь белую толщу зимних туч. Этот человек поет о любви. И, кажется, я начинаю понимать, что это такое, любовь! Впервые. Совершенно не задумываясь, легко, как с нотного листа, я начинаю повторять за ним слова, непонятные для меня. В тот миг сразу же ставшие понятными. Может быть, потому что я просто вставляю в них свой смысл, вкладываю весь пыл своей, совсем еще детской души, которая в тот день, а точнее, зимний холодный вечер (стояли почти пятидесятиградусные морозы) стремительно начинает взрослеть?
Именно тогда, с песни "A tio" начался наш с ним роман. Роман, длинною почти в тридцать лет. Роман, длящийся до сих пор. Магнетическое влияние того непонятного, что исходило от него самого, и что позже, через двадцать с лишком лет после его смерти парапсихологи и психотерапевты совершенно серьезно назвали биоэнергетикой, экстрасенсорными способностями. Тогда я, разумеется, всего этого не знала, да и так ли уж это было важно?
Глава вторая
Вместе с его голосом - по утрам и в течение дня, - я делала уроки, писала сочинения, Дышала на стекла окон в почти не отапливаемой квартире, постигала премудрости логарифмов и геометрии. И сложность техники. Мне купили магнитофон и первыми записями, конечно же, были записи его концертов. Часто, чтобы их сделать, я просиживала у приемника до поздней ночи. Впитывала в себя эту странную, музыкальную, чуть гортанную речь, и мне казалось, что я знаю французский давно, что сроднилась с ним! Я продолжала все понимать без перевода. На уровне интуиции. Подруги смеялись надо мной, спорили, говорили наперебой, что гораздо популярнее "Абба " или "Боккара". Я улыбалась. Молчала. Они, устав спорить, прислушивались к голосу, несущемуся с магнитофонной ленты. А через день или два признавались мне, что пытались поймать ночью по приемнику ту самую радиостанцию, "Голос Парижа", на которой чаще других звучали его песни. Странно, что я никогда не стремилась его увидеть, хотя " голубой" черно-белый экран в доме был. Его не было там. Он для моей памяти появился в нем поздно. Слишком. Почти накануне Ухода. Перед тем, как взлететь белым альбатросом ввысь, в небеса. Я не жалела, что зрительно узнала его поздно. Ведь увиденный образ совпал с тем, что я рисовала в своем воображении. С тем, что проецировался из песен, строчек, музыкальных отрывков.
А вот голос его я узнавала всегда и отличала от всех иных голосов. Думалось, пой он в водах морских или тихо, из недр земных, и там я его услышу и узнаю. Так оно и было. Ноты песен узнавала на самой минимальной громкости, все переделки, аранжировки и нюансы их звучания были тотчас же мне слышны, видны и понятны сразу. Мне, никогда не знавшей нотной грамоты и не учившей ее. Уже позже я узнала, что и он тоже не учился музыке особенно, специально. Хотя, должно быть, лукавил. Знал азы сольфеджио. Всего то лишь. Гитарные аккорды. Бесхитростные и гармоничные. Не удивилась тому ничуть. У волшебников ведь всегда так. И только так. Иначе не бывает. Просто - не может быть. Но он говорил о себе: "Я не волшебник, я, скорее, исследователь. Я ищу песни, которые будут помогать людям жить. И нет ничего важнее того, что я делаю на сцене".
Глава третья
Мы родились с ним в одно число. Я - пятого июня. Он - пятого ноября. С разницей в тридцать лет. Неполных. Сейчас это вызывает у меня лишь грустную улыбку. Впрочем, нет, нет. Однажды это вызвало у меня слезы отчаяния. Однажды. Лет в 25. Его уже не было.
Показывали по телевидению, какие то старые записи его концерта или мимолетный музыкальный отрывок. Кто-то из родных, торопя меня к экрану, с ласковой насмешливостью произнес: "Иди, там твою любовь показывают!" И вот тут из глаз у меня хлынули слезы. Равность лет предполагает сближение. Фантомную возможность его, хотя бы. Я могла бы написать ему письмо, будь я чуть старше. Или будь он - чуть моложе. Но он родился в ноябре тридцать восьмого. Я - в шестьдесят седьмом. Между нами пролегла пропасть. Стран, миров, расстояний и времен. Просто - небытия. Осень не переходит в лето. Никогда, увы!
Но лето переходит в осень, даря ей свою пышность и нежность красок. Я пишу ему письмо в виде книги. Признание в любви. Я дарю ему свое лето, почти тридцать лет спустя. В этой книге, странной по форме, где будет всё, кроме биографии, похожей на скучный некролог. Где звезды опустятся на мою ладонь, вместе с солнечными лучами, где в страницы войдет запах парижских улиц. Как пахнут зрелые каштаны? Как шелестит мокрое после дождя шоссе? Может быть, удастся почувствовать это здесь, в страницах, где спрячутся мелодии и слова его песен?
Глава четвертая
Рассказывать о своем детстве вообще всегда трудно. Мое - было обычным, затерянным на маленьких улицах городка, в котором дождевые тучи неизменно вызывают сначала яростную пыльную бурю.
Я с младенческих лет любила цветы, яркие книжки, голоса птиц и тихий шелест дождя. Подруг у меня было немного, оттого я с восторгом смотрела на каждое новое лицо и непременно доверяла ему свои секреты и тайны. Но какие тайны могут быть у ребенка? Какие секреты? О том, как есть с пальчика крупную ягоду малины? Во что одеть куклу на ее первый бал? Какими далекими кажутся звезды, если на них смотреть с Земли! И самая главная тайна: у Луны, если смотреть на нее прищурившись, сверху, немного курносый, неправильный нос... Честное слово!
А какие тайны были у него? Из какой мозаичной крошки складывалось сложное панно его детства? Вот обрывки из воспоминаний Джо, разысканные мною в недрах Интернета: "Я родился в Нью-Йорке, 5 ноября 1938, но по-настоящему открыл для себя этот город значительно позже. Без гроша за душой, но, не теряя оптимизма, мои родители покинули Восточное побережье, когда мне едва исполнилось полтора года.
Они обосновались в Калифорнии, куда кинематограф призвал моего отца. Там я прожил лет десять. Так что все мои детские воспоминания связаны с Калифорнией и с Америкой. Часто говорят (да это и на самом деле так), что Калифорния - земной рай. В "золотом" штате чудесная погода, даже зимой никогда не бывает снега. И потом, там есть море. Тихий океан, который покоряет каждого, кто его хоть раз увидел, и является неотъемлемой частью жизни любого калифорнийца.
Лос-Анджелес - это фантастический, таинственный город. Никому не под силу открыть все его секреты. Он представляет собой что-то вроде огромного пригорода (площадь графства Лос-Анджелес в полтора раза больше территории Бельгии), состоящего из небольших домов, с традиционными лужайкой и садом. Я уверен, что детство определяет всю дальнейшую жизнь человека. Мое же было вполне обычным ".
Глава пятая
Опять это глухое эхо, таинственная перекличка душ. "Обычное детство". С обычными обидами, детскими мечтаниями: то взлететь ввысь, как маленький эльф, и на всех-всех посмотреть сверху, приставив палец к носу: "Вот вам!" То уйти далеко за таинственный горизонт. Одной. Одному. Особенно, когда тебя обидели. Неважно, как, почему! Отобрали ли куклу, сломали ли игрушечную ложечку, или из нового, купленного ведерка неправильно сыплется песок. Изо всех дырочек сразу. А надо бы, чтобы и совсем не сыпался. И неважно, каким он будет, песок, шелком сквозящий на пальцах: далекий, калифорнийский, с золотистых и мягких пляжей, или обычный, карьерный, вываленный из тяжелого кузова грузовика прямо у грядки с лилиями и золотым шаром...
Маленький мальчик играет у пожарной лестницы, ловя пальцами золотистые отблески калифорнийского заката А, может быть, погружая их полностью в забавную шерстку маленьких котят, найденных случайно в разломанной коробке. Он любил этих гибких, грациозных животных - кошек, считая, что они дарят человеку много энергии, и что "в их присутствии человек - всего лишь слуга". Ну да, их и невозможно не любить - настолько они милы всем, что в них присутствует, а самое главное, своей самостоятельностью и полной независимостью от желания твоей руки прикоснуться к мягкой густоте меха. Густота выскальзывает из пальцев, живая игрушка с шипением выгибает спину или показывает царапающий коготок.
"Мяу - мяв! Не трогай меня!" - моментально сужаются в злую щелку зрачки. - "Ты мне мешаешь наслаждаться жизнью. У котенка она тоже очень полная, вот только молока бы напиться вдосталь, хоть из пипетки, хоть с ложечки, хоть из плошечки, стоящей в крохотной кухне с огромной печью". До сих пор помню, как я была счастлива, когда два котенка, оставленные своенравной мамой - кошкою на произвол судьбы, все-таки выжили и превратились в очаровательных, пушистых созданий редкого окраса: пепельно-серого и угольно-черного, "мефистофельского" с белыми, аккуратными пятнами на грудках и лапах. Но нам грозил переезд, и пришлось расстаться с одним из вынянченных мяукающих созданий. А черного, горделивого Уголька мы оставили у себя. До тех пор, пока он не украсил свежевыкрашенный пол новой квартиры резкими и точными отпечатками своих лап, всех четырех. Как будто печатями скрепил длинную цепочку - дорожку от порога до окна - балкона. Тут уж терпению всегда спокойной прежде мамы, пришел конец, ведь пол - то ей пришлось перекрашивать заново! Своих слез при расставании с мягким и чуть упрямым чертенком, с лукавыми, зелено-золотистыми искрами в глазках я почти не помню. Котенка отдали в хорошие руки без моего присутствия, а меня утешили тем, что ему будет спокойно у объездчика в лесу, на кордоне, там ведь сосны, травы, солнечная воля и много мышей. А еще у объездчика есть коровка, она дает молоко и сметану, значит, Уголек всегда будет сыт.
Кошка Дассена, Клео, тоже всегда была сыта, потому что открывала холодильник передними лапками, ложась на спину и царапая низ дверцы. Милая миниатюрная пантера Клео, выражающая свой протест долгому отсутствию хозяев тем, что использовала в качестве туалета их тапочки. Клео, сидящая у него на коленях, пока он впивался глазами в страницы какого то очередного словаря или газеты. Я смотрю на журнальный снимок. Умные, любопытные глаза зверька слегка прищурены, ушки настороже, не расслабились под любящей нервно - чуткой ладонью. Сколько раз и на моих коленях именно так сидели домашние любимцы, подчеркивая каждым изгибом хрупкого тельца полную независимость желаний, любых: прыгнуть, выгнуть спину, выйти вон из комнаты, оцарапать тебя, в конце концов.
Странные совпадения событий и линий наших жизней, которые, при всем желании, не могли совпасть. Ибо, когда все, о чем здесь написано, происходило со мной, ему было уже слегка за тридцать, и его карьера певца уже была в солнечном, слепящем, золотом зените. Только для меня голос его все еще оставался тайной. Увы! В той стране, в которой я жила, Париж казался иной планетой, языки - неким колдовским наречием, а имя Эдит Пиаф, к примеру, оставалось и вовсе за гранью не то, что узнавания, а просто - знания. Мое дачное детство никак не входило, не вписывалось в безбрежные берега Тихого океана и Миссисипи, а уж тем более - Сены и Луары, Роны и Сонны. Увы! Разве могло быть иначе?
Глава шестая
Джо вспоминал о себе: "Есть типично американская традиция: дети сами зарабатывают на карманные расходы. И вот, каждое утро, я вставал в 6 часов и шел мимо церкви св. Грегори и дальше около километра, до школы, разнося газеты. Еще я делал лимонад и продавал его прохожим. В этом не было особой необходимости: мои родители, не будучи богатыми, жили в достатке, и я никогда ни в чем не нуждался. Но, так как этим занимались все американские мальчишки, мне не хотелось быть "белой вороной". Теперь я понимаю, что это было прекрасной школой: очень рано я научился находить достойный выход из любой ситуации".
А меня в любой ситуации выручало мое терпение и любознательность. Часами строила домики и замки из песка, пекла куличи и пирожные. На солнце, слепом и теплом дожде, ветру. Уходить домой не хотела, не желала. Куличи рассыпались, высыхая, я "пекла" их снова, упорно прижимая к краям нарядных формочек тяжелую массу, состоящую из миллиардов разноцветных крупинок едва различимых глазом. Может быть, песок раньше был драгоценными камнями? Изумрудами, сапфирами? - думала я, сочиняя на ходу, в голове, длинную многостраничную сказку о песке. Она была столь длинна, что не запоминалась, но я сочиняла ее снова, на следующее утро, стряпая бесхитростное угощение для кукол.
С таким же упорством и терпением училась писать в тетрадях цифры и буквы, выводя элегантно-аристократическую, высокомерную " А". Взирающую на меня свысока. Я мстила ей всячески: кляксами в разлинованной тетради, кривой перекладиной, без нарядной, эффектной петельки, но писала ее снова и снова. У меня были свои способы покорения жизненных "Эверестов". Впрочем, нет, и здесь ярко вспоминается странная параллель: в один из дней долгих летних каникул я вышла на улицу и попыталась продать свою нарядную детскую книжку, которую только что прочла в пустой беседке посреди двора, женщине - маляру, красящей фасад дома стоящего рядом с нашим. За пятнадцать копеек. Моя самостоятельность ввергла даму в запачканной краскою косынке и темной малярной блузе, в неподдельное изумление: - Зачем ты ее продаешь? - строго спросила меня она. Я залилась румянцем и, не найдя, что ей ответить, опрометью побежала назад в свою, близкую подворотню. Действительно, зачем мне были нужны эти пятнадцать копеек? Я не знаю. Мне просто хотелось иметь свои деньги. Блестящие монетки, на которые, я точно знала, можно было купить карандаши, альбом и акварельные краски. А я только недавно выдумала себе новую игру: красить акварелью воду в разные цвета и разливать ее в пустые аптечные пузырьки. Я играла в аптеку. Я лечила кукол и зверей из домашнего вельвета и кусков разноцветного меха: лопоухого чебурашку, медвежонка, поролонового тигренка с одним глазом. А акварельные краски заканчивались....
Моим пациентам нужны были новые лекарства. Но где их взять? Просить маму купить мне новую коробочку было неловко, она и эту, заканчивающуюся, купила совсем недавно. Для рисунков, а не для микстур. Но рисунков не было. А последние капли акварельных зелий бережно выцеживались на детскую пластмассовую ложечку и запихивались в рот медвежонку. У него болели глаза: он слишком долго смотрел на солнце! Милую игру пришлось обрывать на полуслове. Земля, трава и песок, подмешанные в воду, уже не давали такого изумительного "волшебно-акварельного" эффекта, увы! А предприимчивость, такая понятная, где-то в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе, обернулась лишь чувством недоумения и стыда. Я побаивалась, что моя несостоявшаяся "покупательница" придет к моей бабушке и расскажет обо всем. Хуже всего, что она могла подумать, что я украла эту книжку у кого-то. В моей стране книги были в ту пору страшным дефицитом. Как и все остальное, впрочем.
Глава седьмая
Мы оба любили читать. И читали, что называется " взахлеб". Джо был счастлив, как ребенок, купив все двадцать томов энциклопедии "Британика". Это все я узнала только недавно, перелистывая страницы его биографии. Он и вообще, мечтал стать писателем. Я, нет, не мечтала. Я мечтала стать балериной. Хотя, без устали что то выдумывала и сочиняла. Песни лились из меня потоком, я наигрывала мелодии с голоса одним пальцем или тремя, слегка касаясь клавиш игрушечного деревянного фортепьяно, ярко красного цвета Я не запоминала их. То это было танго, то вальс, то своевольная мелодия на стихи "Мой Лизочек так уж мал". Вообще-то, музыку к этим забавным стихам написал Петр Чайковский. Но я не знала, как звучит эта мелодия, я придумала свою. Я пропевала ее и она каждый раз была иной. Ведь я не знала нот, чтобы записать ее. Да и писать я тогда едва умела. Буквы все еще мне не покорялись.
А Джо вспоминал о себе и любимых книгах в детстве и в юности, коротко, как то застенчиво и странно: "Я был без ума от комиксов, особенно - от Эрже. Я прочитал и перечитал все выпуски о Тинтине. Когда я учился в университете, мы с друзьями постоянно проверяли друг друга, задавая "каверзные" вопросы: "В какой серии капитан Хеддок сказал вот это? Когда профессор Турнесоль был одет таким образом" Я обожаю комиксы про Лаки Люка. В 1968 году Моррис предложил мне два рисунка к Дальтонам, которыми я очень горжусь. Чуть меньше мне нравится Астерикс. Он меня немного раздражает, возможно, оттого, что в нем собраны все недостатки, присущие французам, особенно их шовинизм. Но это не мешает мне покупать все альбомы Рене Госинни и Альберта Удерцо".
И тут он опять лукавил. При встрече с Беатрис Трак, на одном из студенческих концертов, обмолвился мимоходом невзначай, что Жерар де Нерваль один из его любимых поэтов. Это имя знают далеко не все знатоки литературы. Романтик, пишущий о том, что заставляло трепетать человеческую душу. Такой давний романтик, древний, наравне с Дон Кихотом Сервантеса. Я узнала о нем поздно, уже заканчивая свои шестилетние филологические "штудии". Нерваль, "певец голубой розы, недосягаемых мечтаний и пылких порывов" остался в ларце моей памяти именем и несколькими строками, чтобы всплыть, возникнуть сейчас, именно в эту минуту. И опять возникла параллель, золотой нитью, невидимой, неосязаемой. И немного непонятной для меня даже сейчас! Но бывает ли вообще на свете что-то случайное?
Глава восьмая
Джо говорил на шести языках, знал санскрит, итальянский, русский. В его доме была огромная библиотека, журналы и газеты получали и выписывали со всех концов света, а в его личном кабинете с белой мебелью на улице Д`Асси (странное, созвучие, не правда ли?) книжные стеллажи просто ломились под тяжестью томов, чьи золотистые, бежевые красные, зеленые, фиолетовые корешки притягивали к себе лучи солнца, свет, так щедро лившийся в окна.
Лукавил, он всегда лукавил. Не выставлял напоказ свою блестящую эрудицию, образованность, тягу к знаниям, впитанную еще в семье, знание культур древних народов, их традиций. Бывая на гастролях во всех частях света, через два-три дня он легко и бегло начинал говорить на языке той страны, в которую приезжал. В его репертуаре были песни всех народов мира, даже африканских колонистов и заключенных! Но об этом подробнее чуть позже. Конечно, тут непременно сказывался уровень семьи, в которой рос Джо.
Его отец, Жюль Дассен - выдающийся французский режиссер, снявший фильмы, ставшие классикой кинематографа, ученик и ассистент Альфреда Хичкока, лауреат Каннского фестиваля. И мать, Беатрис Лонер, - выдающаяся скрипачка, солистка оркестра Пабло Кассаля, звезда мирового масштаба, блестящий знаток музыки практически всех жанров, Такие родители не могли не наложить своего яркого, мощного отпечатка на личности детей, которые были чрезвычайно одарены. С самого начала. Потому, зачем удивляться возникновению такого феномена, как Дассен? Но это я говорю уже от себя…
С четырех лет Джо был знаком с секретами кинокамеры и мечтал "ходить в кино на работу, как папа, каждый день". В шестнадцать лет он с отличием окончил лицей в Гренобле (до этого учился в Международной школе в Женеве, в престижном аристократическом лицее Розей) Мечтал и о кинокарьере, но последовал совету отца: "Ты сможешь делать все, что захочешь, но позже. Ты очень одарен, тебе надо получить хорошее образование. Ты еще успеешь сделать невероятную карьеру, получи сначала хороший диплом, который позволит тебе всегда заработать на жизнь. У тебя все впереди, ты еще очень молод, пожалуйста, послушай меня и сделай маленькое усилие. С дипломом в кармане ты сможешь спокойно заняться тем, что тебе нравится. Но не сейчас...”
Обладая блистательной памятью и любознательностью, юный Джо легко постигал трудности научных дисциплин, которые ждали его на медицинском факультете Мичиганского университета "Энн Арбор" или на кафедре антропологии и этнографии, где он, получив диплом доктора наук, в свои двадцать с небольшим лет (1960 - 64 гг.), мог свободно читать лекции студентам, потрясающе смотрясь в своей черной квадратной шляпе и мантии профессора. По воспоминаниям его сокурсника, швейцарца Бернара: "Джо был максималистом во всем, он работал, как сумасшедший, по ночам, чтобы ничего не упустить. Он был одарен великолепно. Не сомневаюсь, что он преуспел бы во всем этом, если бы успех в музыке не заставил его свернуть с выбранного пути”.
Впрочем, возможно, что своей блистательной одержимостью Джо просто пытался побороть невероятное потрясение от потери семьи. Незадолго перед началом студенческой жизни старшего сына, в 1955 году, Жюль и Беатрис Дассен развелись. Это глубоко потрясло нервы и основы духа Джо. В горе и в радости, его семья всегда была рядом. Единая, сплоченная, во всех неудачах, кочевьях, метаниях по Европе, куда их бросала необходимость быть рядом с отцом, не прижившимся в Америке и попавшим в черные списки «маккартизма». Они, семья Дассен, выходцы из Франции, с окраин Австрии и Венгрии (по материнской линии) всегда были единым целым, не мыслили себя друг без друга. Это был его мир, его корни. Корни, которых, в действительности, не имелось. Почти.
Создавались и тиражировались позднее красивые легенды о прямой «русскости» корней Дассена по отцу: дедушка - эмигрант родом из Одессы, потомок знатной семьи, бежавший из Крыма в двадцатых годах и попавший на корабле в далекий Нью-Йорк. Не подтверждено и не опровергнуто никем. Впрочем, а как же иначе? Как объяснить необыкновенную притягательность песен Дассена, его популярность, именно в России? Пусть и с опозданием на десять с лишним лет? Только генами, честное слово!
Юный Джо долго мечтал о том, чтобы талант его отца снова признали, чтобы Жюль снова добился успеха, чтобы он снова занял то место, которого всегда заслуживал. В 1955 году этот счастливый, наконец, день настал, и именно он разлучил их. Жюль Дассен, «святой», неподкупный, «человек без слабостей», влюбился в другую женщину. В незнакомку… греческую актрису Мелину Меркури. И ушел к ней. Уехал в Грецию, туда, где не было пресловутой, нелепой, жесткой, жестокой, опустошающей и безнадежной в своей черноте «охоты на ведьм».
Глава девятая
Потрясенная и растерянная разрушением семейной цитадели, ибо идиллии, наверное, никогда и не было - Дассены оба были людьми творческими и темпераментными. Беатрис, тем не менее, старалась держаться, думать о будущем детей, а не о своих бедах и разочарованиях. Беатрис не анализировала причины развала своего брака, но, быть может, самым уязвимым местом в нем было то, что яркая Би Лонер, порою, сама того не желая, затмевала мужа явностью музыкального таланта, брызжущего во все стороны и тем обстоятельством, что запросто могла содержать всю семью на своим концертные заработки во время их долгих скитаний и бытового неустройства.
Мужчинам, как известно, самостоятельность их второй половины не очень нравится. Зависимость от нее в любой форме тоже. Их древнее «мамонтовое» подсознание лидера не принимает такой ситуации. Но это лишь догадки, кружение сердца, наивный анализ наивного биографа. Так, или иначе, по взаимному соглашению, Жюль Дассен покинул первую семью, и Джо остался один с матерью и сестрами. Единственный мужчина среди трех женщин, он безумно любил их, но задыхался от отчаяния и несколько надрывной опеки матери. Он понимал, что ему необходимо сменить обстановку, уехать, побыть наедине с собой и со своим будущим, может быть стать самим собою. Именно тогда он выбрал Америку, для учебы, становления себя. «Я возвращаюсь в Штаты, - заявил он. - Мои предки выбрали эту страну, и я возвращаюсь туда. Я еще ничего не сделал, никто не заносил меня в черные списки. Никто не помешает мне вернуться домой».
По прибытии в США, - вспоминал позднее Джо, - я обратился в бюро трудоустройства при университете, как это делают все студенты не имеющие денег. На первых порах я мыл посуду в ресторане. Потом стал водителем грузовика, занимался перевозкой растений. Единственная трудность заключалась в том, что 4 дня из 7 я находился в дороге и для учебы почти не оставалось времени. Мне предложили место повара. Когда нужно зарабатывать на жизнь, то долго не раздумываешь - я согласился. Правда, это продолжалось недолго. В 1959 я стал официантом в кафе. Каждый вечер, когда я разносил напитки, в кафе выступали молодые ребята с гитарами. В то время Америка вновь открывала для себя свой фольклор. Слушая их, я подумал, что тоже мог бы петь. Я взял напрокат гитару, разучил четыре аккорда, и в один прекрасный день договорился с хозяином о выступлении. И поскольку в этом заведении было принято петь только песни в стиле « фольк», я с тремя моими университетскими приятелями спел Брассенса, выдав его песни за французский фольклор. Получилось очень неплохо. Я продолжал в том же духе и пел в Детройте, Чикаго и Кливленде.
К тому времени я начал получать стипендию, что позволило мне целиком посвятить себя учебе вплоть до защиты диссертации. Наконец я получил степень доктора этнологии. Эта наука меня просто околдовала, особенно ее социальный аспект. Этнология и привела меня к музыке, и первый шаг на пути к карьере певца я сделал в том мичиганском кафе.
Это было именно так. Добавлю ко всему сказанному еще одно свое озарение, маленькую догадку. Именно обширность трудов по этнографии, прочитанных Джо в годы учебы, методы научно исследовательского поиска, освоенные в университете, дали ему волшебный и магический ключ не только к созданию своего поистине увлекательного репертуара практически на всех языках мира, но и к проникновению основ того уникального и загадочного понятия, что именуется «народной душою», самой ее сокровенною сутью. Не случайно, через пять минут после начала концерта Дассена в любом, даже самом удаленном уголке земли, люди распевали его песни, как свои, думая, что они написаны только для них и только о них.
Знаменитый свой хит " Булочка с шоколадом" Дассен нашел с помощью своей матери Беатрис и сестры Рики, обработав и стилизовав итальянскую народную песенку – канцонетту, добавив ей певучего шарма в аккордах и манере исполнения. Ее пели и в такт ей приплясывали даже сдержанные и флегматичные немцы, и хладнокровные голландцы - совершенно потрясающий факт, установленный мною недавно. Сам по себе он ничего, конечно, не значит. Но, если задуматься...
Замкнутые на себе и своей культуре страны Северной Европы: просоветская ГДР, флегматичная Скандинавия просто тают сердцами, едва заслышав звуки ритмичной, озорной музыки. Они переводят, они подпевают, они покупают диски и аудиокассеты. Франция без боя проникает в их сердце, очаровывает, гасит какое-то недоверие, разочарование, налет цинизма. Так было всегда на концертах Джо. Люди пели. Не брались за руки, чтобы «не пропасть в одиночку», нет. Просто вместе пели, забывая о цвете кожи, разрезе глаз, разности языков, оставляя друг другу понятными лишь движения души. Сопереживая. Много ли это? Мало ли? Кто может судить? Время? Так оно уже все давно расставило по местам. Воздействие песен и голоса Дассена на публику признано феноменальным до сих пор. Ведь его нет на земле почти тридцать лет, «Наполеона» французского шансона. Ибо, что бы не пел Дассен, как бы не пел, Франция, каждой нотой, дыханием, голосом, манерой, движениями была в нем на самом краю и в самой середине сердца, и души, невинно обольщала, пленяла, очаровывала, и он покорял всех.
Вернемся к воспоминаниям Джо о себе самом. Джо американце. Он сам оставил потрясающее признание в одном из интервью: "Я сделал еще одно открытие: после 6 лет, проведенных в Америке, я понял, что душой я - француз. Я чувствовал себя иностранцем в стране, где родился. Меня охватывала ностальгия по французскому образу жизни. И я вернулся в Париж. В 1963, прибыв во Францию, я обнаружил, что могу зарабатывать, выступая с песнями. Это было прекрасно, я обожаю петь".
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Воскресенье, 10 Фев 2013, 18:43 | Сообщение # 2 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7149
Статус: Offline | Глава десятая
Но он опять немного лукавил. Он все еще не думал о пении всерьез. Это было увлечение: гитара, песни для друзей, напевы, мотивы, мелодии Брессанса, Бреля, вечера в кафе, нестройные аплодисменты. Джо ехал в Париж с одной твердой надеждой: стать ассистентом режиссера у собственного отца! Работа в кино все еще привлекала его как пленительная мечта, впрочем, становящаяся вполне реальной, тем более, что Жюль Дассен собрался снимать интересный, авантюрно-приключенческий фильм-комедию о парочке, затеявшей ограбление века. В главных ролях должны были быть заняты: Мелина Меркури, Питер Устинов и Максимилиан Шелл. Действие должно было происходить в Стамбуле и на побережье Средиземного моря. Возможно, что Джо в этом фильме досталась бы одна из ролей, но в этот приезд в Париж Дассену досталась не только роль и работа.
В декабре 1963 года, на одной из вечеринок завсегдатаев киноклуба, его встретила судьба в лице Иветт-Мариз Массьера, той самой женщины, которую теперь, по прошествии почти тридцати лет, называют "Настоящей, истинной, подлинной мадам Дассен." Вот как об этом вспоминает сама Иветт-Мариз. Я позволю себе длинный экскурс в ее изданную в Париже в конце девяностых книгу мемуаров. Никто не расскажет об этом лучше нее самой.
«Это было в пятницу 13 декабря 1963 года. По случаю выхода фильма «Этот безумный, безумный, безумный мир» Баркле устроил костюмированный вечер в большом ресторане в Булонском лесу. У меня было приглашение на этот вечер, но мне совершенно не хотелось идти туда. Но в 8 вечера моя подруга Аида принесла мне костюм Жанны д'Арк и заявила: "Мариз, ты пойдешь со мной, хочешь ты этого или нет!"
Две тысячи гостей в маскарадных костюмах, роскошные буфеты и буйное веселье - словом, милая вечеринка в узком кругу. Боксерский ринг, окруженный вопящими болельщиками, три оркестра - высший класс! Я переходила из зала в зал, перебрасывалась незначительными фразами с друзьями, как вдруг, среди сотен людей вокруг мне бросился в глаза бородатый пират. Я нашла его неотразимым...
Надо сказать, что в 1963 году почти никто из молодых людей не носил бороды. А на этом пирате к тому же был великолепный костюм: черные сапоги, облегающие брюки из черного атласа, широкий пояс, белая рубашка с широкими рукавами, распахнутая на груди, черная повязка в волосах и шрам на щеке.
Но как познакомиться с ним? В то время было не принято заговаривать с людьми, которым вас еще не представили. Целый час я искала кого-нибудь, кто знал его (позже выяснилось, что он делал то же самое). В конце концов, отыскалась одна общая знакомая: "Мариз, это Джо Дассен!"
Это была любовь с первого взгляда! Мы больше не расставались. Джо был мил и предупредителен, я была очарована им. К моему удивлению, время от времени он сильно дергал себя за бороду, явно не испытывая при этом боли, и в конце концов я поняла, что борода фальшивая - это было мое единственное разочарование.
Мне очень хотелось встретиться с ним снова, и на следующий день я пригласила его на обед к моей сестре. Сначала он не решался принять мое приглашение (что меня удивило), но, в конце концов, согласился. Много времени спустя он признался мне со смехом: "Впервые в жизни я чувствовал себя, как красотка, которую никто не узнает без макияжа и фальшивых ресниц".
Он оказался прав - на следующий день, когда он явился ко мне в костюме с галстуком и с аккуратной стрижкой, я действительно его не узнала. Но я по-прежнему была в него влюблена...
Это было в субботу, а в понедельник он сам пригласил меня в ресторан. Уже в следующую пятницу наши отношения перешли в стадию бурного развития - он пригласил меня на уик-энд в Мулен-де-Пуанси, за сорок километров от Парижа. Разумеется, я сразу согласилась!
Будучи истинным джентльменом, Джо снял две отдельные комнаты, но вечером пришел в мою комнату с гитарой и устроил настоящий импровизированный концерт; я просто потеряла голову. Он пел свои любимые американские фольк-песни («Freight Train» ему пришлось повторить пять раз подряд по моей просьбе). К себе он в результате так и не вернулся!"
Первая любовь. Она очаровала и околдовала Мариз на долгие пятнадцать лет, ставшую незаметной и незаменимой тенью Дассена. Мариз была его костюмершей, гримером, секретарем, парикмахером, официантом, слушателем всех его песен, критиком и рецензентом. Она стояла за кулисами во время его концертов, промокала салфеткой блестевший от пота лоб, переживала вместе с ним все его неудачи и провалы, гасила одним своим присутствием приступы неуверенности и меланхолии, которые были так присущи Джо, перфекционисту во всем. Мариз стала дыханием Джо, воздухом, но все это было еще впереди: гастроли, кулисы, концерты, успехи, провалы, золотые хиты. О себе же, тогдашней, и о молодом парижанине Дассене, Мариз писала довольно скромно, с большой долей иронии: «Я стала его первой фанаткой. Ни он, ни я еще не знали о том, что он начинает карьеру певца».
6 января 1964 года, после моего дня рождения, мы решили жить вместе и поселились в Сен-Клу, в большом доме с садом. Этот дом принадлежал Би, матери Джо, которая большую часть времени проводила в Нью-Йорке. В середине января завершились съемки "Топкапи", и Джо остался в Париже, толком не зная, чем он будет заниматься. Как и прежде, его очень интересовало кино, также ему хотелось быть писателем. Весной мы решили, что пора нам обзавестись собственным домом, и нашли небольшую трехкомнатную квартиру в районе Монпарнас, на шестом этаже старого здания, без лифта. Все лето мы делали в этой квартире ремонт. Вскоре Джо нашел работу: начал озвучивать фильмы на французском и английском языках. Его заработков было достаточно, чтобы нормально жить.
Джо был очень мил со мной, обожал делать мне подарки - что может быть приятнее для женщины? Часто он приходил домой с цветами; бывали и неожиданные сюрпризы, например, красивое белье из магазина на Елисейских полях - для меня и для Жюли, его младшей сестры. После этого он сказал мне: "Жаль, что ты не видела, какую гримасу скорчила продавщица, когда я попросил два комплекта разных размеров в подарочных пакетах!"
Жизнь была прекрасна. Денег у нас было немного, но это нам не мешало. Монпарнас был еще чем-то вроде маленькой симпатичной деревушки. Мы много гуляли, сидели в кафе, играли в бильярд в бистро. Джо отлично готовил, мне же до знакомства с ним не приходилось этим заниматься. Джо часто говорил: "Когда мы с Мариз познакомились, она и яичницу жарить не умела!" Он подарил мне огромную кулинарную книгу, и я немедленно начала ее читать. Судя по реакции друзей, часто заглядывавших к нам на обед, я довольно быстро начала делать успехи. Конечно, не обходилось и без конфузов: однажды мы решили приготовить цыпленка с 40 головками чеснока. Вышло отлично, но следующие десять дней мы бегали в душ по несколько раз в день!
Джо не расставался с гитарой. Когда к нам приходили друзья, он пел, не заставляя долго себя упрашивать, американский фольк, блюз, песни Жоржа Брассенса. Музыка была частью нашей жизни. Джо не собирался становиться певцом. Его увлекала в разное время медицина и антропология, журналистика и кино. О карьере шансонье он вовсе не думал. За него думала Мариз. Она вспоминала: После нашего первого уик-энда вдвоем я была без ума не только от самого Джо, но и от его голоса. Моя подруга Катрин Ренье тогда работала секретарем в фирме грамзаписи CBS. Я попросила ее записать для меня пластинку с магнитофонной пленки. Через несколько дней она спокойно сообщила мне, что сотрудники фирмы случайно услышали запись голоса Джо, пришли в восторг и хотели бы подписать с ним контракт. Я вышла из себя. - Ты с ума сошла! - сказала я ей. - Какой ужас! Я никогда не хотела быть подружкой певца и сейчас не хочу! Все же я рассказала об этом разговоре Джо, но он не проявил никакого интереса. Ему очень нравилось петь, но только для себя и для друзей."
Прошло несколько месяцев. Джо снялся в "Красном клевере", потом работал ассистентом режиссера на съемках американского фильма "Что нового, киска?" Вскоре после этого он получил роль в фильме Питера Устинова "Леди Л." с Полом Ньюманом и Софи Лорен. Кино притягивало его все сильнее. Однако судьба распорядилась иначе. Катрин снова и снова принималась его уговаривать, и, в конце концов, Джо сдался. Он согласился записать диск, просто чтобы посмотреть, что из этого выйдет.
Запись проходила ужасно. Джо пел всю ночь: его голос ломался, срывался в хрип. Ерунда - неважно, это никого не волнует. Аранжировки были сделаны без него и совершенно ему не подходили - ерунда, неважно, решено было их сохранить. Результат был ужасен: этот диск, определенно, не следовало выпускать. Однако, три месяца спустя он все же был издан и представлен на радио. Несмотря ни на что, я была довольна. Прождав столько времени, я все же получила мой диск.
Затем случилось чудо: Моник Ле Марси, помощник программного директора RTL, женщина, на редкость чуткая и прозорливая, начала ставить диск Джо в эфир. Тем временем, мы с Джо бегали по музыкальным магазинам. Диска нигде не было, никто о нем не знал. Телевидение также не удостоило Джо своим вниманием. Только Люсьен Лейбовитц с Europe 1 регулярно ставил его в эфир.
Провал не обескуражил CBS и спустя три месяца было решено выпустить еще один диск... быстренько. Художественный директор тотчас же находит четыре песни (Джо они совершенно не нравятся, но это никого не волнует!) Делается запись, издается пластинка и, как и следовало ожидать, снова полный провал. В полном отчаянии Джо решил раз и навсегда покончить с карьерой певца.
И тут случилось еще одно чудо. Американское руководство назначило нового директора французского филиала CBS. Жак Супле, бывший генеральный директор студии грамзаписи Баркле - суперпрофессионал, блестящий организатор и неутомимый трудоголик. Едва заняв свой пост, он решительно взялся наводить в студии порядок, арендовал новое помещение, реорганизовал все отделы, нанял компетентных сотрудников - словом, за короткое время успел переделать массу дел. Он назначил Джо встречу, сказал, что верит в него, и пообещал помощь и поддержку. Три месяца спустя вышел еще один диск с замечательным названием: "BIP-BIP".
Мариз была счастлива. Но чего-то не хватало ей, какая то неосознанная тревога поселилась в ее сердце. Она вспоминала: "Мы жили вместе уже около полутора лет. Все было просто прекрасно: Джо был счастлив, я была уверена, что встретила мужчину моей жизни. Но слово "свадьба" так ни разу и не прозвучало. Оно было впервые произнесено после досадного инцидента, достойного фильмов Вуди Аллена.
Мы познакомились с очень известной американской певицей (ее имя я не хочу называть), которая была проездом в Париже, и пригласили ее на обед. Веселый вечер, проведенный в ее компании, был сдобрен изрядным количеством спиртного - наша гостья и Джо выпили целую бутылку коньяка на двоих. Отель, где она остановилась, находился в нашем квартале, и Джо вызвался ее проводить, сказав мне: "Мариз, не беспокойся, я сразу же вернусь". Я не стала ждать его и легла спать. Проснувшись через несколько часов, я обнаружила, что его все еще нет. Джо всегда был очень пунктуален и предупреждал меня по телефону даже о самом незначительном опоздании. Кроме того, он ушел из дома без документов и был совершенно пьян. Разволновавшись, я вскочила, стала думать, что делать, и в конце концов решила сама отправиться на его поиски. Подойдя к отелю, я сразу заметила нашу машину, припаркованную на тротуаре. Значит, он все-таки там. Я позвонила - ответа не было. Я позвонила еще и еще раз - на втором этаже отворилось окно. Это была хозяйка отеля. Она сказала мне, что номер певицы на первом этаже. Я нашла нужное окно и постучала в ставни. Окно открылось, показалась взлохмаченная голова американки.
- Возьми у Джо ключи от машины! - сказала я.
- Ты что, с ума сошла?! Джо здесь нет!
- Тем не менее, забери их у него!
Произнеся эти едва ли имевшие какой-то смысл слова, я заметила двух припозднившихся постояльцев отеля, открывавших входную дверь своим ключом. Я проскользнула следом за ними и понеслась по коридору, как полицейская собака, взявшая след. Благодаря моей редкой способности ориентироваться в незнакомых помещениях, я без труда нашла нужную дверь, постучала. Дверь открылась, я подняла голову. Передо мной стоял Джо! Совершенно потеряв голову от ярости, я влепила ему пощечину. Он не сказал ни слова, только смотрел на меня большими удивленными глазами.
-Дай мне ключи от машины!
Он протянул их мне и, по-прежнему ни слова не говоря, последовал за мной. Дома я закатила ему сцену - первую и последнюю в нашей жизни:
- В конце концов, я не упрекаю тебя за то, что ты с ней спал, но меня возмущает, что ты обещал вернуться через пять минут, а сам пропал на четыре часа! Ты был пьян, без прав, без документов, я чуть с ума не сошла!
На следующее утро я поставила ему ультиматум: "Джо, либо ты женишься на мне, либо нашим отношениям конец. У тебя есть месяц, чтобы принять решение". Удивленный моей реакцией, Джо ответил: "Я не понимаю, зачем ты завела этот разговор. Зачем все это нужно? Мы были очень счастливы, я не вижу ни одной причины, почему что-то должно измениться". Но я настаивала на своем, вовсю используя вчерашнюю историю, чтобы надавить на него. "У тебя есть месяц. Думай, решай. Я больше не буду тебе об этом напоминать". И добавила: "На твоем месте я бы не стала жениться".
В конце концов, Джо согласился зарегистрировать наши отношения, но сделал все, чтобы поколебать мою решимость. Раньше он был милым и спокойным - теперь стал нервным и агрессивным. Я привыкла видеть его обаятельным и раскованным, но он переменился до неузнаваемости, яростно сопротивляясь необходимости делать то, чего ему совсем не хотелось.
18 января, 1966 года в пять часов вечера, в мэрии 14-го округа Парижа состоялось самое мрачное бракосочетание года. В знак протеста жених явился в своем самом поношенном костюме. Невеста, напротив, была воплощением элегантности - я надела голубое платье, украшенное кружевом, манто из пантеры (одолженное у сестры) и очень романтичный, на мой взгляд, шиньон с буйными локонами. В зале регистрации, естественно, был фотограф, но Джо выпроводил его. Слегка смутившись, я объяснила его поведение суеверием. Фотограф посмотрел на нас как на ненормальных, и удалился.
На регистрации брака, кроме нас, присутствовали только свидетели. Со стороны Джо свидетелями были его мать Би и сестра Рикки, с моей - моя сестра и ее деверь. Впрочем, нет, я совсем забыла, что в последний момент появился еще один нежданный гость. Перед регистрацией, поскольку у нас было в запасе около четверти часа, Джо сказал: "Пойду выпью кофе". "Только бы он вернулся обратно", - подумала я, но все же не стала его удерживать. В бистро Джо наткнулся на Жан-Мишеля Рива, автора текстов его песен, жившего неподалеку. Жан-Мишель был в нашем доме частым гостем, но даже ему Джо не сказал о том, что мы женимся. Жан-Мишель спросил у Джо, что он здесь делает, и Джо, естественно, ответил: "Мариз ждет меня в мэрии, мы поженимся через пятнадцать минут".
Удивленный донельзя, Жан-Мишель решил сопровождать Джо. Перед встречей в бистро он делал покупки и явился в мэрию с авоськой, из которой торчал батон! Церемония бракосочетания продолжалась пять минут. Джо еле слышно пробормотал: "Да, я согласен". Уф, я замужем... но какой ценой! В машине Рикки заметила мою улыбку и сказала: "Ты сейчас похожа на кошку, которая съела канарейку". Действительно, я была счастлива и очень довольна тем, что все-таки вышла замуж за мужчину моей жизни.
К моему удивлению, в последовавшие за этой трагикомедией в итальянском стиле дни, Джо очень быстро смирился с тем, что мы женаты. Я, разумеется, была очень счастлива, а он вскоре еще и страшно возгордился и, в конечном итоге, был, пожалуй, доволен всем этим даже больше меня. Он сказал Би: "Правда, мама, о такой замечательной и такой красивой невестке ты могла только мечтать!" Он стал еще очаровательнее, чем прежде!"
Глава одиннадцатая
В это легко поверить: Джо умел быть бесконечно очаровательным с людьми, это было органичной частью его натуры, но тот же Клод Лемюэль, многолетний соавтор Дассена по работе над текстами его песен, смеясь, называл Джо "очаровательным занудой" и говорил, что работать с ним было невыносимо, невозможно, настолько придирчив он бывал и к словам песен, и к их форме, и к тому, как они ложились на слух и сердце, как подчинялись гитарным переборам. Часто, во время многочисленных записей и перезаписей с лучшими оркестрами (такими, например, как коллектив Д. Артея), Джо Дассен хватался за голову и вылетал из студии с трагическим воплем, хлопая дверью: "Все кончено! Я не стану больше петь никогда! У меня нет таланта! Все пропало!" Несколько недель или дней спустя записанная им песня становилась очередным "золотым" хитом, звучала практически на всех языках планеты, в самых ее отдаленных уголках. Это, если задуматься, само по себе факт очень показательный.
Как и все Скорпионы, а, если отставить в сторону астрологию, как и все сомневающиеся в себе люди, Джо просто-напросто, занимался саморазрушением. И это в конечном итоге, привело его к гибели. Повлияла на его трагически ранний уход не только работа, изнуряющая до предела. Работа, ставшая смыслом жизни: гастроли, записи новых песен, сочинение песен для других, репетиции с оркестрами и танцорами, записи и перезаписи то в Лондонской студии, то - в студии в Руасси, не только бесконечные перелеты из одного часового пояса в другой: Таити и Париж, Стокгольм и Нью-Йорк. И не только. Метания по жизни, в которой преданную, белокурую красавицу с тонким профилем греческой камеи, Иветт-Мариз Массьера в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году официально сменила не менее очаровательная, но более самостоятельная и нервно-непосредственная, загадочная, крупная блондинка Кристин Дельво, мать двоих его сыновей, Джонатана и Жюльена. Не только все это. Но еще и мучительная, беспрестанная разорванность и надломленность души, души альбатроса, которая будто бы вечно искала свой прочный причал на земле и не так и смогла найти его. Эта тоска Дассена по прочности мироздания, разрушенная в самом детстве, зароненная в него горчайшим горчичным зернышком, и давшая росток той огромной горечи, что потом молниеносно разъест, разобьет его сердце. Модель ощущения мира, заложенная родителями. Дарящий другим "восторг надежды" в мелодиях и песнях, на что мог надеяться он сам, то и дело горестно, безвозвратно теряющий и обретающий?
И в этом он был в чем то схож со мною, тоже постоянно воздвигающей и хранящей свой собственный мир на неровностях судьбы. Как тяжело было ползти по ним, этим холмам, взгорьям, этим "Эверестам", почти вслепую. Минуя любовь, минуя многие страсти сердца, открытия материнства. Почти - минуя. Размытые грани мира, сквозь властность слепоты раздвигала мне только музыка. Ее власть была ничем необорима.
Слушая "Альбатроса", Дассена, я ощущала мощные всплески моря во всплесках музыки, льющейся с пластинки. Всплески, ведомые только мне. Все же, кто был со мною рядом, не слышали не только шума волн, заполнившего мелодию, передаваемого неповторимо теплым голосом и удивительно гармоничным языком, но пожалуй, и самой песни. У них были свои дела и заботы, гораздо важнее моих.
Маленькая, неуверенная в себе, полуослепшая девочка-подросток, с огромными, в пол-лица, глазами, исподволь готовящаяся к полному мраку мира, ощупывающая пальцами предметы, их грани и углы, запоминавшая вкус и звук, шорохи и ароматы, забывала обо всем, слушая музыку, прищуривая глаза за толстыми линзами очков. Когда она снимала их, эти очки, все вокруг казалось зыбким, непрочным, как морские волны, почти неразличимым. Слух заменял зрение, именно от него появлялась уверенность в ощущениях, чувствах, переживаниях.
Именно ею, острой, колкой гранью слуха я научилась различать звук, настроения того, кто был рядом: шаги, возраст. Даже пыталась угадать душу, строй ее. В юном возрасте, разумеется, часто ошибалась, обманывалась.
В зрелом, соизволением судьбы, слепота отступила, но милостиво оставила мне свои подарки. Я пишу без черновиков. Я чувствую настроение и душу по первому звуку голоса, ориентируюсь в полутьме, наощупь. И еще. Слушая музыку, часто слышу самые незаметные струны в оркестре, самые "тонкие, прозрачные", если можно так сказать.
И еще одно. Я абсолютно точно знаю, что в любой песне Дассена непременно звучит гитарный перебор. Любимая им гитара друг, как слияние двух мощных течений и начал его жизни, его искусства: американская струя "фольк" и блюз, и французская - бесхитростная и пленительная одновременно - мелодичные напевы Бресанса и Бреля, искренний и теплый шансон, иногда с озорными нотками.
Глава двенадцатая
Джо Дассен всерьез, и на самом гребне славы своей считал, что у него совершенно, ни капельки, ни чуточки нет таланта, что он должен достигать всего только работой, только "девяносто девятью процентами пота".
Не все в коллективе могли выдержать его блистательную придирчивость. Уходили и возвращались снова потому, что оказывается, не могли без него. Потому что, другого такого - просто не было, не существовало на свете. Вместе с танцорами он часами отрабатывал движения, выколачивал каблуками безупречно элегантных туфель или ковбойских сапог и невидимые и вполне зримые облачка пыли даже из сцены легендарной парижской "Олимпии", где выступал бессчетное количество раз! Вместе с музыкантами своего, лучшего во Франции оркестра, (тут, наверное, сказалась помощь матери. Она довольно часто сопровождала его на репетиции и придирчиво прослушивала аранжировки, да и связи в музыкальном мире у нее были обширнейшие!) он часами и днями подбирал такты и мелодии песен, переигрывал их, перечеркивал что-то в нотах, напевал, тормошил неустанно Пьера Деланоэ и Клода Лемеля.
"Ищите, ищите, вы должны найти слова, непременно должны найти, ведь все песни уже есть, они существуют, они живут в определенной нирване, и просто ждут, когда мы вытащим их оттуда, возьмем их за руку!" И опять меня кольнуло в сердце: мои мысли… Странная параллель. Странная. И такая органичная. Я сама часто думаю, что в такой же нирване живут все слова, мысли и образы, которые потом постепенно ложатся на бумагу, высвечиваются на экране компьютера, оживают, трепещут, переливаются всеми гранями и оттенками души, новеллами, этюдами, строфами стихов и поэм. Кто и когда постигнет природу творчества? Неизвестно. "Тайна сия велика есть".
Глава тринадцатая
Человек с огромными синими глазами и буйной шевелюрой. Его часто называли "дитя богемы", но он не был той богемой, на которую мы, скрепя сердце и порою, всем сердцем - ненавидя или холодея, смотрим сейчас. Он не плясал на столах полуголым, не капризничал в салонах авиалайнеров, выплескивая колу стюардессам в лицо или кривясь от брезгливости, когда поклонники просили автограф.
Дети, знакомые и незнакомые, очаровывались им в минуту, доверчиво протягивая ему свои бесхитростные игрушки, мячи, шары, машины, кубики, кукол. К каждому ребенку он относился как ко взрослому. Наверное, хорошо помнил свое детство и себя в нем. И ему в ответ оказывали полное доверие: говорили о самых важных тайнах: а у хомячка болело ушко, у куклы сломался нос, у медвежонка Нани с самого вечера хитрый вид, он, должно быть, съел много меду.
Есть у Джо одна песня, о ветеранах Ватерлоо, быть может, это обработка старинной французской мелодии. Я не могу сказать точно. Джо поет ее в окружении детей, мчащихся на веселой карусели. Как бережны его жесты, как светла улыбка и мягок голос! И как весело, без тени смущения, подпевают ему дети. Конечно, это был подготовленный детский коллектив, конечно, были репетиции, но детей обмануть нельзя. Они не протянут свои ладошки тем, кто им не нравится, не станут не то, что работать, а даже просто смотреть в твою сторону. Это подтверждает мой личный опыт, и такой опыт есть у каждого из нас. Просто мы не всегда говорим об этом, не всегда помним и не всегда правильно оцениваем, увы!
Маленькой дочери Моник Ле Марси, Лоранс, Дассен принес первую в жизни розу, очаровательно ухаживал за нею весь вечер, а в последующие визиты неизменно появлялся в доме Марси с гитарой и словами: "Сейчас я буду петь для моей маленькой невесты!" И в этом не было игры, хотя Лоранс прекрасно знала, что Джо женат. Было неподдельное очарование искреннего общения, быть может, восторг ожидания того, как нераскрывшийся бутон с капельками росы на лепестках станет розой.
Девочка – угловатый, нескладный подросток, зачарованно слушала песни Джо, вторила им. Известие о гибели певца, много времени спустя, Лоранс восприняла, как глубочайшее личное горе, так до конца и не поверив в то, что случилось. "Восторг надежды" зароненный в ее сердце Джо, не пропал зря. В жизни каждого из нас важен человек, бережно прикоснувшийся к нашей душе, как бы показавший нам нашу суть. Нас самих. Для девочек это даже важнее, чем для сильной половины земли. Впрочем, это только мое мнение, я ни на чем не настаиваю.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Воскресенье, 10 Фев 2013, 19:16 | Сообщение # 3 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7149
Статус: Offline | Глава четырнадцатая
Окруженный роем поклонниц, получая не менее четырех тысяч писем в день, он не менял женщин, как перчатки. А уходя от них, не оскорблял их сердца и достоинство. Для оставленной им Мариз, к примеру, в любой момент дня и ночи, у него была минута времени и внимания, и самое почетное первое места в рядах любого и самого престижного концертного зала. Быть может, он твердо помнил, кем он остался навсегда для нее, и кем всегда была для него она.
"Они отлично дополняли друг друга, воплощенная гармония!" - писал о них Клод Лемель, недоумевая о распаде их союза в семидесятых, в самом начале. Пять лет Джо скрывал от Иветт-Мариз свой новый пылкий роман. Они с Кристин встречались урывками, отдыхали вместе на Гавайях, в маленьком скромном домике-фаре, на собственном клочке земли Джо, длинною в восемь акров и с полосою пляжа на берегу океана, на острове Тахаа, в Полинезии. Он любил прятаться туда от посторонних глаз. Любил удочку, рыбную ловлю, тихий плеск океанских волн на закате. Или напротив, мощное пенное кипение волны, бурун, вздымающийся вслед широкой полосе, оставляемой водными лыжами. Он очень хорошо катался на водных лыжах. На горных, впрочем, тоже. Всегда имел отличную спортивную форму и безупречный внешний вид. Он любил белый цвет, белые костюмы и рубашки, потому что, белое отражает свет солнечных лучей, а не поглощает их. Дассен даже и в мелочах предпочитал не брать, а дарить.
И в любви к Кристин он, вероятно, больше дарил, чем получал. Впрочем, ему казалось, что все наоборот, что все иначе с Кристин: сильнее, ярче, необыкновеннее, чем с Мариз. Кристин ошеломляла его своею непредсказуемостью и экстравагантностью, и дарила странную уверенность в себе, быть может, более - мужскую, чем человеческую. Слабости часто властвуют над нашей жизнью сильнее, чем достоинства, увы. И нам так нравится порою почувствовать себя иными, чем мы есть на самом деле. Как бы прожить другую, вторую жизнь.
В гармоничном, спокойном браке с Мариз, может быть, и не было внешне того бурного кипения, водоворота, водопада, омута страсти, которая, вероятно, требовалась Джо для того, чтобы почувствовать себя опустошенным и уверенным одновременно. Кроме того, Кристин обожала музыку, самые разные ее направления, джаз и рок, фольк и баллады, не боялась быть раскованной, эпатажной в любом обществе. И это тоже сильно привлекало к ней Джо, от природы очень застенчивого. До такой степени застенчивого, что перед любым своим концертом он мог не ложиться спать до самого утра, мучаясь пустыми сомнениями и неосознанной тревогой.
В сердце же блистательной мадемуазель Дельво, начинающего ассистента - фотографа, нечаянной волею фортуны ставшей вдруг в 1977 году женою знаменитого на весь мир певца и хозяйкой огромной виллы-замка в предместье Парижа – Фешероль, никогда и никаким тревогам не было места.
И кроме того, она подарила Джо не с чем несравнимое счастье чувствовать себя отцом двух здоровых сыновей. Джонатан и Жюльен значили для Дассена больше, чем вся слава мирская. Он сам признавался в этом. После смерти первого своего сына Джошуа, который родился у них с Мариз сильно недоношенным и, несмотря на все усилия врачей, умер через пять дней, Джо очень долго не мог прийти в себя: целый год был не в состоянии выступать на сцене, просто писал песни для других. Они становились хитами других знаменитых певцов: Джонни Холлидея, Карлоса. Но гитара и голос самого Дассена подавленно и смутно молчали. Свой страшный душевный кризис Джо все же еще сумел как- то преодолеть, но вот кризис брака…
Несмотря на все предпринятые ими усилия, Джо и Мариз расстались в 1977 году опустошенными, но отнюдь не разочарованными друг другом. Искра прежнего большого чувства все еще тлела на дне их душ. Она и помогла им сохранить теплоту восприятия друг друга. Круг же их знакомых был в недоумении от распада столь блестящей пары. Не алгебра разъяла абсолютную гармонию, а страсть - эгоистичная, необъятная, подогретая алкогольными и наркотическими парами.
Почти перед самой смертью Кристин Дельво-Дассен, в одном из интервью созналась в том, что принимала наркотики и алкоголь еще во время первой своей беременности. Возможно лишь чудом и огромными усилиями врачей, ей удалось сохранить здоровье ребенку, да еще потому, что Джо был с нею рядом. Он в тот момент безумно любил Кристин и прощал ей многие слабости, на многое закрывал глаза. Позволял жене распоряжаться своим состоянием: всеми деньгами, сборами от концертов, туров и продаж записей его песен. Кристин, взбалмошная и неуравновешенная особа, за десять минут переходящая к десяти оттенкам настроения: от крика до громкого смеха, от плача до сияющей улыбки и от нахмуренных бровей до навязчивой ласковости, самовлюбленно и самоуверенно решила, что может распоряжаться еще и душою мужа. Она любила устраивать ему сцены с громким хлопаньем дверей, нелепыми припадками ревности, упрекала за длительное отсутствие, поздние возвращения с концертов, письма и фото поклонниц. Пытаясь вмешаться в график гастролей Джо, она, тем не менее, в отличии от преданной Мариз, никогда не сопровождала его в них. Не хотела или не могла. Чаще всего причиной ее отсутствия было просто нежелание утомлять себя нервной суетой большого гастрольного тура.
Жизнь жены артиста, по ее разумению, должна была поворачиваться к ней только блестящей стороною. А то, что блеск этот требует тщательной "полировки" постоянным и кропотливым трудом души и сердца, казалось, не касалось ее совершенно. Она пыталась дразнить наркотиками и самого Джо. Возможно, просто для того, чтобы потом иметь не строгого свидетеля своих "жизненных эскапад", а активного соучастника, у которого не повернется язык обвинять и приговаривать. Или просто из каприза, из любопытства, из желания испытать меру власти над любящим человеком?
Мне трудно, да и не хочется делать какие-либо предположения и догадки теперь, спустя почти тридцать лет. Испытывая огромное уважение к чувствам сыновей и близких Дассена, я не хочу говорить о сугубо частном моменте жизни на страницах книги, которая несет трепетный отсвет моего личного чувства, и моих личных пристрастий к тому, кто давно стал легендой в истории французской современной эстрады. Скажу только, что в откровенном и теплом интервью матери Джо, опубликованном в апреле 2004 года в одном из популярных парижских журналов, имя Кристин не упоминается Беатрис Лонер вообще, хотя она тепло и с огромной любовью говорит о внуках, и друзьях сына. И о Мариз Массьера, его первой жене. Многозначительный факт, не правда ли?
Глава пятнадцатая
Проявив огромную силу воли, Джо сумел отстранить себя от пучины, в которую столь безрассудно увлекала его Кристин. Всю жизнь поддерживающий себя в отличной физической форме, Джо не мог допустить срывов на сцене, сердце и так досаждало ему постоянными перебоями. Хотя был один момент в его биографии, когда он поддался искушению, и оно взяло над ним вверх. Может быть, это был месяц, может, неделя, а может, день, совершенно выпавший из памяти Джо. Стоя на краю бездны, он внезапно понял, что не может быть на свете ничего сильнее и прекраснее действия лишь одного наркотика. Действие, которое он испытал на себе давно: глухой шум оваций в зрительном зале, звуки настраиваемой в оркестровой яме скрипки или банджо, свет софитов на сцене, первый аккорд, взятый гитарой или саксофоном. Та самая нирвана, в которой жили его песни, его мелодии, обрывки нот, слов, куплетов была сладостнее всего для Джо. Он отбросил пустоту кокаина и виски в сторону. "Это так страшно, Клод!" - откровенно признавался он Лемелю. - Я никогда больше не вернусь к этому!"
Джо был не только великим певцом, он был потрясающим, великолепным человеком. Он не был слабым, ибо преодолевал свои болезни и страхи с ранних лет, как и всякий сильный человек. Хотя мог быть вспыльчивым, несдержанным, упрямым - вспыхивал как порох, переживал по мелочам. Не страдал он и от излишнего самомнения. Когда его спрашивали, как он себя оценивает, он ослепительно улыбался и говорил: "Я человек с недостатками". Но то потрясающее, великолепное, живое, теплое, ослепительное обаяние его бытия бога песни рядом с людьми, было настолько мощным, что перекрывало все шероховатости его придирчивости и мнительности, его темперамента, на который повлияло нескольких смешанных кровей его рода. Я читаю о Джо с бутылкою тоника в руке, а передо мною встает совершенно иной Джо. Скажу о нем только два слова.
Моник Ле Марси как-то проговорилась в кругу друзей о том, что давно уже не получает ко дню своих именин корзину спелой вишни: ее родители умерли и некому больше ее посылать. Это огорчало Моник до слез. Джо присутствовал при этом разговоре. Но Ле Марси вовсе не думала, что он запомнил его. Каково же было ее удивление, когда точно в день своих именин она получила в подарок целую корзину засахаренной вишни. Свежую послать не рискнули из боязни, что она может испортиться. На карточке стояло: "От Джо". Моник получала такой подарок с тех пор неизменно, каждый год, вплоть до самой смерти Дассена.
Или еще один эпизод, рассказанный матерью Джо, Беатрис Лонер-Дассен: "Мой сын обожал делать подарки. Последним, что он мне подарил, было кольцо с бриллиантом. Его работа оставляла ему не так много свободного времени, но он не поленился соорудить сложную конструкцию из шести книг Агаты Кристи, которую я обожаю, засунув кольцо в футляре в середину этой конструкции. Сначала я подумала, что он подарил мне книги, а он радовался, как маленький, когда я обнаружила спрятанное кольцо".
И еще один эпизод. Последний. Самый, пожалуй, яркий, самый характерный для Джо. Для того Дассена, которого знаю я.
На концерте в Канне, в июле 1980 года, ему становится плохо прямо на сцене. Он бледнеет как полотно, хватается за микрофон, делает несколько неуверенных движений, прерывая песню, произносит: "Простите, что-то мне нехорошо!" Публика в тревоге затихает. Концерт, в котором Джо осталось допеть всего пару песен, прерывается. Джо нетвердыми шагами уходит за кулисы. Клод Лемель в испуге уговаривает его на этом окончить концерт. От боли в сердце Дассен почти не может двигаться. Ему делают укол и, спустя несколько минут, стиснув зубы, он встает на ноги, сжав подлокотники кресла так, что белеют кости. "Люди пришли слушать меня. Я должен петь для них". Он выходит на сцену вновь. Пораженная публика, не веря своим глазам, устраивает ему бурную овацию стоя. Закончив концерт, под шквал аплодисментов, Джо Дассен прямо за кулисами теряет сознание. Его отвозят в больницу, где врачи диагностируют сильный сердечный приступ. Это было предупреждение. Спустя всего лишь неполный месяц жизнь Джо оборвалась в результате вторичного инфаркта.
Он часто говорил, что профессионализм для него - это прежде всего "способность выступать на сцене в любом состоянии и суметь вовремя уйти, не надоев публике". Он совершил и то, и другое. Он был истинным профессионалом своего дела, тем Джо Дассеном, которого я знаю и о любви к которому осмеливаюсь писать здесь, на этих страницах, почти тридцать лет спустя.
Глава шестнадцатая
Да, он очень хотел вовремя уйти со сцены, чтобы дать своим сыновьям надлежащее воспитание, ответить на все их будущие любознательные вопросы, быть рядом с ними каждую секунду, каждый миг их взросления.
Они появились на свет вскоре друг за другом: Джонатану Дассену было всего несколько месяцев, когда Кристин ощутила себя вновь беременной. Но уже через два дня после рождения Жюльена, в марте 1980 года, Дассен подал в суд прошение о разводе и учреждении опеки над его несовершеннолетними сыновьями. Что побудило его к этому? Неизвестно. Свою частную жизнь Джо тщательно скрывал от журналистов, предпочитая, чтобы изматывающая его эпопея развода и раздела имущества проходила за закрытыми дверями Дворца правосудия.
В обмен на дом в Фешероле, и большую часть состояния, Кристин позволила измученному Джо наконец-то забрать детей из Руана, где они жили вместе с нею в доме родителей. 17 августа 1980 года Дассен с матерью, детьми и друзьями прибыл на Таити. Он хотел показать мадам Лонер-Дассен свои маленькие фаре, рай, в котором он обретал и терял счастье.
Через три дня эта земля стала местом, в котором он потерял жизнь и обрел бессмертие.
Смерть прекрасная, и холодная Дама, давно подкарауливала Джо, давно шутила с ним. С самого рождения у него были припадки астмы, преодолевая которые, он тотчас начинал смеяться и шалить с сестрами. Плохое состояние сосудов сердца дало себя знать еще при первом освидетельствовании Джо военной медицинской комиссией в 1954 году. Обнаружив сильные шумы в сердце Дассена, доктора тотчас отстранили его от военного призыва. Возможно, это были осложнения после перенесенного Джо вирусного перикардита. Первый же свой инфаркт Джо пережил в три-дцать один год, первого апреля 1969 года, уже в самом расцвете карьеры. Мадам Лонер-Дассен уговаривала врачей продержать сына в больнице хотя бы несколько месяцев, но Джо торопился вернуться к работе, хотя старался придерживаться строгой диеты, рекомендованной ими. Отсюда его постоянное пристрастие к рыбе, рису, фруктам, овощам и хорошим сортам красного вина.
Он старался помочь своему хрупкому сердцу воздержанностью в еде, спокойной обычностью привычек. Но работа, вечное горение на сцене и напряжение всех духовных, эмоциональных, физических сил одолело все приложенные им и близкими старания. Работа Джо. Сумасшедшая работа. Всегда она и только она!
Глава семнадцатая
Вот лишь некоторые ее этапы, отслеженные мною по биографии Дассена. Все здесь вертится с неимоверной быстротою, как в огромном калейдоскопе: годы, песни, перелеты из студии в студию, записи, интервью, программы, хиты, вручение платиновых и золотых дисков, национальных премий и наград.
В 1965 году Джо записывает "Les Dalton", диск, который вскоре станет золотым. Заглавная песня с него будет звучать на всех радиостанциях. "Голос шерифа в этой песне принадлежит Жаку Плэто, моему компаньону. Он появлялся на сцене с маленьким пистолетом, заряженным холостыми патронами для имитации выстрелов, но в записи это звучало фальшиво. В конце концов, нам пришло в голову использовать эхо-камеру в Хэммонд - органе. Это было в Лондоне, и английские техники принимали нас за опасных сумасшедших" - с улыбкою вспоминал Джо в одном из интервью.
Джо, по своей натуре, - неутомимый труженик, во всем стремящийся к совершенству, как Клод Франсуа. Песня "Siffler sur la colline" быстро поднимается на верхние строчки хит-парадов. С тех пор он будет выходить на сцену без всякой подготовки, и полностью уверенный в победе. Воодушевленный, Джо воскликнул перед своим самым первым выступлением в Олимпии: "Сцена - это удовольствие, которое меня околдовывает".
А с 1969 года в жизни Дассена вообще нет места отдыху. Начинается череда непрерывных гастролей. Он был особенно популярен в Канаде и других франкоязычных странах. Пластинки с записями его песен легко превосходят миллионные тиражи. Одна за другой рождаются песни, теперь навсегда вошедшие в золотой фонд двадцатого века. В 1972 и 1973 году гастроли следуют одни за другими. Он отправляется на остров Реюньон, затем в Джибути. В феврале 1974-го Джо вновь оказывается во всех хит-парадах с "Fais-moi de l'electricite".
Перед серией блестящих концертов в Олимпии он, со своим другом, фотографом Бернаром Лелу, летит в Лас-Вегас, чтобы окунуться в мир шоу-бизнеса и развлечений. Они с Бернаром делают ряд замечательных фото-сессий в Каньонах. Суровый, рельефный пейзаж тех мест завораживает Дассена навсегда. Он вспоминает о нем в многочисленных интервью, как об одном из самых красивых уголков Земли. Ему удается посетить даже одну из индейских резерваций. Из уст вождя племени он получает крещение и новое имя. Затем, немного отдохнувшим, со свежими впечатлениями, Джо возвращается в Париж, чтобы опять в полную силу выступать перед публикой.
В 1975-м Джо, наконец, переезжает в пригород Парижа, в Сенэ-Уаз, в свой первый, просторный дом, где кроме жилых комнат, также находится еще офис и студия звукозаписи. В марте 1975-го Клод Лемель и Пьер Деланоэ, друзья Джо, и авторы текстов многих его песен, сочиняют для него "Si tu t'appelles melancolie", которая попадает во многие хит-парады. Лето 1975-го будет, без всякого сомнения, летом Джо Дассена. Оно пройдет под знаком его суперхита – "L'ete Indien". Эта песня, с большим преимуществом, обойдет все рекорды продаж и в течение долгого времени будет звучать на всех радиостанциях. 1976 год - Джо отправляется в новое турне вместе с группой Martin Circus. "Ca va pas changer le monde" - хит сезона, также как и "Il etait une fois nous deux".
1977 – «A toi», и вновь голос Джо звучит на всех радиостанциях. А затем настал черед таких шлягеров, как "Dans les yeus d'Emilie", и "Le jardin du Luxembourg" - ее стоит отметить особенно, это очень длинная и очень красивая песня, которая длится почти четверть часа. "Самое удивительное, - говорил Джо, - что с этой песней я оказался на вершине хит-парада канадского радио".
"Весь мир танцевал под "Индейское лето" Дассена» - говорила Кристин Гато, автор книги "Воспоминания о Джо Дассене". Она писала: - На фоне агрессивности и жесткости рока 60-х годов, на вершине славы оказался человек, далекий от этого направления: Джо Дассен. В то время как французские певцы выступают в Америке, этот спокойный, сдержанный американец, приехавший во Францию, чтобы покорить сердца французов своим голосом, делает прекрасную карьеру. Его серьезность, постоянное стремление к совершенству, талант - главные условия этого успеха.
Глава восемнадцатая
За несколько лет Джо Дассен становится подлинной звездой в Европе, да и во всем мире, пожалуй, за исключением Америки. Его пластинки в четверке или пятерке самых продаваемых во Франции. Ошеломляющие достижения. Ведь, если задуматься, те самые десять лет, что были отпущены Дассену Богом для его певческой карьеры, на самом деле, очень и очень малый срок. Джо сделал за десять с небольшим лет столько, сколько иные звезды не могут сделать и за полвека! Мне могут возразить, что на его рекламу хорошо поработала Дама по имени Смерть. После сообщения о его внезапном уходе, уже в сентябре восьмидесятого года продажа дисков с песнями Дассена побила все мировые рекорды. Это так. Но чем же тогда объяснить неизменную популярность его песен в девяностые, и уже на рубеже двадцать первого века, успех концертов Джонатана Дассена, исполняющего новые аранжировки песен своего отца? Чем объяснить то, что публика овациями, стоя, приветствовала песни Дассена, звучащие на концерте в память о нем, в Нанте, совсем недавно? Этот концерт был устроен парижским клубом поклонников Джо и шефом клуба Клодом Робрехтом. Полное, теплое, трепетное, греющее, как огонь, совершенство, к которому Дассен всегда так стремился, и которого, бесспорно достиг в своем творчестве, оно бессмертно, оно похоже на легенду? Оно реально? Его можно ощутить, услышать, потрогать руками и не обжечься? Просто запомнить навсегда? Оно не подвластно времени? Я не могу ответить на этот вопрос. Да и нужно ли? Даже если не всем и не всегда нравятся его песни, каждый до сей поры признает очевидное: феномен Джо Дассена существует. И это не слишком сильно сказано. Но…
Несмотря на звездную, ошеломительную карьеру, Джо, тем не менее, никогда и ни в чем не был уверен. До самого конца. Он постоянно в сомнениях, постоянно занят поисками новых текстов песен, их обработкой и шлифовкой. Он стремится к тому, чтобы каждая из его песен, стала совершенством, настолько простым и запоминающимся, чтобы ноты ее могли напевать все: и взрослые и дети. Самое удивительное, что это то и происходило на самом деле!
Песня "Елисейские поля", которую, порою, с иронией сам Джо называл "прелестными стишками" была так популярна, что за нее Джо получил премию Национальной Академии музыки имени Шарля Кросса. Вручение премии состоялось 5 марта 1970 года.
Обычно, когда работа над новым диском подходила к концу, он собирал всех домашних, и каждый высказывал свое мнение, давая оценку каждой песне. Особенно Джо дорожил мнением матери, Беатрис Лонер. Журналисты писали о Джо Дассене, что он был "наименее известным из знаменитых певцов". Бывший доктор этнологии, чьи песни заняли верхние строчки хит-парадов, утверждал: "Это тяжело - быть знаменитым, но очень приятно".
Стены студии Дассена были увешаны золотыми и платиновыми дисками. Ему можно было бы спокойно почивать на лаврах, но и самый последний год Дассена - тяжелый для него, прежде всего, в моральном плане из-за развода с Кристин, наполнен почти до краев обычной "сумасшедшинкой" работы. Готовятся аранжировки мелодий, перебираются текстовые варианты, предложенные Пьером Деланоэ, Клодом Лемелем, Палавичинни, Джоном Артеем. Одна из последних работ Дассена - баллада-блюз "Летняя пора "с несколько странным текстом: о смерти крохотного мальчика прекрасным летним утром. Что это было? Воспоминание о пережитом когда-то давно, но до сих пор для него незабываемом горе - смерти маленького сына Джошуа? Возможно, что так. Смерть неслышно приближалась, как бы подкрадывалась к певцу на цыпочках, терпко нашептывала на ухо свои слова, свои, едва слышные ноты, свои самые яркие, последние блюзы, баллады и рапсодии, свои образы, властно занимающие все его воображение и сердце.
Глава девятнадцатая
Последнее лето Дассена. Август восьмидесятого года. Мне трудно рассказывать об этом. Может быть, потому, что я до сих пор не верю в его смерть. Для меня он жив в музыке, в песнях и во всем неповторимом очаровании того, что представляет собою для меня его Творчество. Дассен для меня словно магически очерченный, волшебный круг детства. Круг любви, наполненный теплом и светом, несмотря на все перипетии жизни. Тот самый круг, в котором тихо взращивалась, подобно лунному цветку, моя душа. Она не витала в розовом облаке, как думают до сих пор некоторые. Это было бы слишком сложно: различать розовый цвет глазами, которые постепенно заволакивала ненавистная серая пелена, рябь, туманная нечеткость. Душа мучительно искала свой путь, старалась понять себя. И постигала свое зеркальное отображение, быть может, вот в этих строках:
Играй, лечи меня, и скрипка, и банджо!
Лечи мне душу, надо мной колдуй.
И с Сан-Франциско пляжами рифмуй
Парижских улиц вековой ажур…
Или вот этих:
Как в реке в моих аккордах
Отразилась жизнь моя,
Мне ли музыка покорна?
Или ей покорен я?..
Многие из песен Дассена я записывала на магнитофонную ленту по ночам, просиживая перед приемником целые часы, в ожидании скупых, и очень быстролетных тридцати или двадцати минут, в течение которых звучал его голос, то и дело прерываемый мелодиями оркестра Джеймса Ласта или Поля Мориа. Я словно впитывала в себя все интонации, оттенки, все краски звучания. После 20 августа его песни звучали в эфире особенно часто. И особая горечь пустоты обнимала меня, когда я слушала их. Я понимала, что новой песни уже не будет. Никогда.
Глава двадцатая
Я не могу писать о смерти Джо, хотя знаю о ней почти все, что только смогла прочесть в русской и зарубежной печати. Она скупа на теплоту отзывов и оценок. Многих интересуют, прежде всего, слабости "блистательного придиры", а не путь преодоления их, которым он шел весь свой короткий звездный путь. В очень немногих публикациях виден Дассен - Артист и Человек, безмерно уважающий публику, которая его слушала. И свое ремесло, свое искусство, которому он служил. Его сердце в те, последние дни августа билось в странном, затихающем ритме: "тук-тук- пауза; тук-тук – пауза". Слишком сильно оно устало - песенное, нежное, теплое сердце. И лишь напевая про себя какую нибудь мелодию, Джо мог немного успокоить его. Он прислушивался к новому ритму своего пульса, и, наверное, понимал, что дни его скоротечны, но не собирался сдаваться. Ему надо было просто придумать неспешную мелодию для своего хрупкого, постаревшего от невзгод сердца короля французской песни. Быть может, в ритме вальса или медленного фокстрота.
Предвкушение отдыха на Тахаа дало ему надежду на это. Зыбкую, призрачную, но все же надежду. Он лелеял ее. Ведь на его руках оставались двое детей, которые должны были вырасти и услышать еще такое множество нот и слов из уст своего отца.
Мать Джо, мадам Лонер-Дассен вспоминает в своем пронзительном интервью о последних мгновениях жизни сына: "На третий день нашего пребывания на Таити Джо пригласил на обед своих французских и таитянских друзей, чтобы познакомить их со мной, и вместе придумать машрут ознакомительной прогулки по острову. За нашим столом в ресторане "У Мишеля и Элиан", владельцы которого были нашими друзьями, были также Клод Лемель и гитарист Джо, англичанин Тони Харви. Всего нас было человек двенадцать. Джо был просто счастлив отправиться на Тахаа. Шутя и смеясь, он наполнил наши тарелки. Я сидела прямо напротив него. Внезапно его голова опустилась на грудь без всякой видимой причины. Когда мы поняли, что это не просто недомогание, кто-то закричал: "В зале есть врачи?!" Высокий солидный мужчина приблизился к нам и пренебрежительно бросил: "Все кончено, ничего уже нельзя сделать". Я схватила его за шиворот и крикнула: "Всегда можно что-то сделать!" Тони, гитарист, начал делать искусственное дыхание. Жильбер, наш знакомый массажист, применил массаж сердца. Все впустую!
Сразу вызванная машина скорой помощи, единственная на весь город, была занята на другом вызове и приехала с большим опозданием. Моего сына привезли в реанимацию спустя 40 минут после остановки сердца. За все это время, увы, никому не пришло в голову отвезти его на своей машине. Даже мне, видимо, вследствие моего шокового состояния, не пришло в голову предложить отвезти его в больницу, не дожидаясь скорой.
Моя подруга Рене Казимир сообщила мне, что, судя по электрокардиограмме, сердце еще билось в течение очень короткого времени. Я поблагодарила небо. Но всего через несколько минут Рене сказала, что врачи оказались бессильны: Джо больше не было. Случись это в Париже, его, возможно, удалось бы спасти. Я была в глубоком шоке, словно в другом измерении, не могла ни делать что-либо, ни даже думать о чем-либо. Решение о проведении перед отправкой тела Джо в Соединенные Штаты религиозной службы было принято друзьями Джо. Служба была проведена в морге Папеэте.
"Обычай требует, чтобы на тело усопшего положили кусочек ткани от одежды матери" - сказал раввин. Он отрезал кусочек от моей белой туники, которую я носила с брюками, и положил его на тело моего сына. Конечно, я храню эту тунику до сих пор. Я поцеловала Джо. Мне хотелось остаться с ним, но его друзья увели меня.
Глава двадцать первая
Сентябрь восьмидесятого года. Трансляция последнего концерта Дассена в парижском зале "Олимпии". Я, тринадцатилетняя девчонка сижу перед экраном телевизора, затаив дыхание, боясь пропустить хоть одно движение, хоть один звук, хоть одну ноту мимо замершей на краю восторга и горечи души. Мимо сердца. Иногда очки мешают мне: я не могу вытереть бегущих слез. Но снять очки я боюсь: вдруг я не увижу какого то жеста, движения, какой то мимолетной улыбки, блеска глаз?! Я впитываю его облик, всего Его - в себя. А Он… он поет только для меня. Мне не кажется, так оно и есть! Эта самая волшебная песня, негласный гимн всех влюбленных Франции "Кафе три голубя". Ее поет вместе с Дассеном весь зал. Для одной меня? Это смешно и нелепо, но я знаю, что эта песня - только моя…
Если это не любовь, то что это тогда??!
Пройдет много лет, и я переведу строки песни. Там, действительно, будет звучать то вечное, библейское, чему всегда подчиняется, на что всегда безудержно откликается мое сердце: "Любовь вовек пребывает". В бесхитростных, рифмованных куплетах затаится для меня отныне и навсегда вся суть Любви:
Весенний Нанси так безумно красив,
Любуется нашей любовью,
Походит на полдень И в солнце застыв
Он так безмятежно спокоен!
А мы говорим, мы не можем молчать.
Мы солнцу в любви признаемся.
О чувстве готовы мы миру кричать.
На фото беспечно смеемся.
Залиты терассы каскадом лучей.
Как много здесь света и шума!
А мы влюблены. В ожиданье ночей
С их свежестью тихой и лунной.
Мы повстречались в кафе трех голубей
Скрыть не сумели любовь,
И почти не пытались.
Думали вместе мы с ней, только с ней….
Мы ничего не имели.
О жизни вдвоем нам мечталось…
Глава двадцать вторая, заключительная
Я почти никогда не видела его во сне четко и определенно. Мне снится обычно лишь его голос: теплота и та обволакивающая волшебность, что называется "шармом Дассена". Я различаю все богатство интонаций, звуков, едва уловимых нот, различаю саксофон, скрипку, банджо, столь любимую им гитару, флейту. Но почти никогда лицо. И лишь однажды я совершенно четко видела картину, нарисованную прихотливостью сна. Джо сидит на берегу океана, прямо на пляжной полосе, позади него волны лижут песок. Он весь в белом, но как истинный Артист, не боится запачкать свой ослепительный, элегантный костюм. Он что-то напевает вполголоса. Это едва различимая, очень нежная мелодия, похожая на дрожание звезды в водяных бликах, на стон падающей с листьев росы, на аромат дождя. Летнего дождя, который я так люблю.
В руках у Джо вместо микрофона обычная сухая веточка. "Где он взял ее? - недоумеваю я, стоя чуть в стороне, и наблюдая за его движениями. - На пляже ведь нет деревьев!" Словно прочитав мои мысли, Джо с улыбкой протягивает мне руку и усаживает рядом с собою на песок. Я вдыхаю полною грудью соленую свежесть океана. Я очень хорошо ощущаю ее во сне, как и теплоту руки Джо. В молчании проходит несколько минут, но они не томительны, наоборот, легки. Кажется, мы способны понимать друг друга совершенно без слов, как это всегда и бывает во сне. И вот так вот, молча, заворожено, душою, я вдруг задаю Джо странный вопрос: "Какое у Вас второе имя? Я не могу отыскать его в памяти, хотя знаю, что оно у Вас есть!" Кивнув головой, он молча чертит веточкой на песке букву А, с улыбкой глядя на меня. Волны почти лежат у наших ног, они быстро смывают легкий след тоненькой палочки, но что-то словно вспыхивает внутри меня и я тотчас вспоминаю, здесь, во сне… Или нет, уже почти проснувшись, надпись на могильном камне Лос-Анджелесского еврейского кладбища: " Джозеф - Айра – Дассен. 1938 - 1980." Эту надпись я видела лишь однажды, на фотографии размещенной в Интернете. Ошеломленная столь яркой явью сна, какой то его знаковостью, два дня спустя я начала писать эту книгу…
Эпилог
В ней я впервые для самой себя осмелилась рассказать о странном романе, которого не было никогда. И который был, несомненно. О романе моей Души с душою великого Артиста, которого больше тридцати лет уже нет на этой Земле. Чья Душа свободным альбатросом давно парит в небесах и оттуда поет мне песню - мою песню. Песню для меня. Пусть она звучит только во сне - это неважно. Я отлично слышу ее. Она не требует перевода, эта песня, которой не было и которую я знаю наизусть, до пронзительного холодка в сердце.
Последняя песня Джо Дассена. Песня, над которой властвует сон. В ней расплавленные краски заката, аромат спелых яблок, шум тихого ночного дождя. Капли падают прямо в воду, прямо в мою ладонь, скатываются с нее, подобно теплому жемчугу, тонут в траве, которая окутывает меня пряным, сладковатым запахом. Нежность, разлитая в этой песне, окутывает меня. Она дарит мне вместе с ласковыми нотами прощания, едва уловимый восторг надежды, восторг жажды Жизни. Тот самый, который всегда присутствовал почти во всех незамысловатых и искренних шедеврах великого артиста Франции, "Короля и бога песни".
Различая все мыслимые и немыслимые оттенки песни, все ее интонации, все нюансы, аккорды, ноты не только воображением, не только самым восторженным краем души и холодной рассудочностью ума, который и во сне не дремлет, и во сне сверхчуток, я понимаю лишь одно. Смерти нет. Времени не существует. И Джо Дассен по прежнему жив. Он вне времени, вне небытия… И кажется, я все еще люблю его. Быть может, еще сильнее, чем прежде. И не боюсь в этом признаться не только самой себе, а всем, кто будет читать эту книгу. Она не похожа на обычную биографию. Эта книга о любви, о романе, которого не было никогда. Но если все описанное здесь, - не роман, то, что же это тогда?! Есть ли иное название этому всплеску чувств, воспоминаний и ощущений? Подскажи же мне, читатель?
12 июля-19 августа 2007 г.
http://s-makarenko.narod.ru/articles15.html
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Воскресенье, 10 Фев 2013, 19:44 | Сообщение # 4 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7149
Статус: Offline | Ma Musique
Le petit pain au chocolat
Les Grands Moments De Television
Si tu t'appelles mélancolie
L' Amérique
Ca Va Pas Changer Le Monde
Salut les amoureux
Le château de sable
Salut
Et si tu n'existais pas
Le Cafe des Trois Colombes
Et l'amour s'en va
À toi
L'Ete Indien
Siffler sur la colline
Taka, takata
Le Cafe des Trois Colombes
Vade retro
Guantanamera
La vie se chante la vie se pleure
À mon fils
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Понедельник, 05 Ноя 2018, 21:01 | Сообщение # 5 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7149
Статус: Offline | Сегодня, 5 ноября, Джо Дассену исполнилось бы 80 лет.
Малоизвестные факты о певце рассказывают его дети.
https://www.youtube.com/watch?v=fDkLaRqpDQU
20 августа 1980 года в ресторане «У Мишеля и Элиан» на острове архипелага Таити, носящем название Тахаа, ровно в полдень высокий брюнет с голубыми глазами упал на пол и даже случайно оказавшемуся здесь врачу не удалось сделать так, чтобы остановившееся сердце снова пошло. Он медленно поднялся и с трудом выговорил: "Все кончено. Ничего нельзя сделать". Мне было десять лет.
Много позже я хорошо узнал эти французские рестораны в заморских департаментах, рестораны, которые содержат немолодые пары, по тем или иным причинам не прижившиеся в метрополии. На берегу, поросшем кокосовыми пальмами, склонившими свои кроны под не стихающими ночью и днем ветрами, срывающими с верхушек гудящих волн соль, едва растворенную брызгами воды. Водой насыщены здесь испепеляющие дни и чернильные ночи, заливающие город после стремительного тропического заката тяжелым дыханием океана. Пара лет здесь, под пальмами, проходит как пара часов, и вот уже жизнь неотличима от прибоя, приходящего и уходящего вслед за луной столько лет, сколько песчинок он переносит в своей мутной стене. Лучшее место для того, чтобы забыть о смерти. Лучшее место, чтобы открыть ресторан. Лучшее место, чтобы умереть.
По странной случайности я помню этот день, помню разговоры о Дале и Высоцком. Но когда я думаю о физическом расстоянии, разделявшем тогда меня и бетонный пол ресторана «У Мишель и Элиан», расстоянии между путями судьбы десятилетнего русского мальчика и американского француза по имени Джозеф, не пережившего повторного инфаркта там, на Таити, мне становится не по себе. Пройдет только два года, и песни этого человека заставят меня первый раз по собственной воле взять в руки французско-русский словарь. А за окном ранняя московская весна будет разливать в воздухе радостное чувство бесконечной радости и первой любви.
Кто же был этот человек и почему это было так? Как могло случиться, что популярность этого Джозефа - известного всему миру как Джо, Джо Дассен - затмила в Москве семидесятых и Битлз и АББУ?! Один из возможных ответов я прочел на обороте затертого конверта его «апрелевской» пластинки. В чем же секрет? Может быть, в том, что он поет в особенной, сверхмодной манере? Нет. Его исполнение отличается большим вкусом, чувством меры, присущим лишь настоящим художникам. Для него, пожалуй, наиболее характерна особая разговорная, доверительная интонация, которая делает песню близкой и понятной даже тем слушателям, которые не знают французского языка. Все верно, но почему-то вспоминается довлатовский пассаж про слова, похожие на стеклотару, в которой, увы, нет уже ни грамма.
Не в том же секрет, что его дед был одесским евреем - есть ли на свете что-нибудь более русское, чем одесский еврей? - и не в том же, что его первая свадьба состоялась в русском ресторане? Или, может быть, его подняла волна советско-французской дружбы, золотой эпохи Жискара, когда неутомимый Пьеро Бельмондо с боксерской улыбкой дырявил лбы проходимцам за себя и за того голливудского парня? На этой дороге можно подобрать подходящее объяснение тиражам его пластинок, но это будет только предместье ответов на главные вопросы. А может быть, их нет, этих ответов, в том понимании, которое мы любим вкладывать в мертвые слова?
Секрет его прелести, как и всегда, разгадке мира равносилен, и каждый раз, когда мне кажется, что нечто удается постичь, я упираюсь в парадоксы. Вот он перед нами - метр восемьдесят пять, голубые глаза, жабо и белая рубашка, проникновенный баритон - чем не романтический герой? И между тем - все, что он сделал, его песни, его тексты, аранжировки отличает полное отсутствие романтизма - у Дассена нет ничего условного, небесного и, стало быть, плохо понятного. Парадоксально и то, что человек, лучше говоривший по-английски, чем по-французски, занял место рядом с Пиаф и Брассенсом. Может быть, где-нибудь в истории его жизни найдутся удивительные подробности, объясняющие все это?
Он вышел из художественной среды - его отец, Жюль Дассен, после короткой театральной карьеры и работы ассистентом Хичкока к концу пятидесятых стал режиссером с мировым именем, мать Беатриса, или Беа, была скрипачкой, которая концертировала с многими грандами мировой классической музыки. Джо родился в Нью-Йорке, а до переезда семьи в Европу его детство ходило по Лос-Анджелесу и знаменитым пляжам, которые он проникновенно обессмертит песней «Нуазет и Кассиди» на взлете своей карьеры, потом - в далеких семидесятых.
А пока, пока на старом континенте безумные, чудные пятидесятые. Тогда над всей Европой стояло голубое небо социального оптимизма, неслыханного промышленного подъема и сколачивания безумных состояний - в послевоенное тридцатилетие люди живут смачно, наотмашь, с легким сердцем. Человек пятнадцати лет, которому суждено оставить потомкам запах этого времени гравировкой звуковых дорожек, учится в Италии и Швейцарии, в знаменитых школах, окруженный дружбой богатых наследников. К тому времени, когда Джо получает диплом бакалавра, его родители расстаются - Беа не хочет следовать за своим мужам в звездную жизнь успешного режиссера - у молодого Дассена появляется мачеха - актриса Мелина Меркури.
Джо и не думает об артистической карьере - он едет в Америку за серьезным образованием и живет жизнью мичиганского студента эпохи Элвиса Пресли - зарабатывает на жизнь мойщиком посуды и водителем грузовика, много учится, иногда перемежая занятия этнологией и русским языком выходами в бары, где под акустику знакомит американок с музой Брассенса. Никаких электрогитар, никакого рок-н-ролла, ни тени бунта. После своих шести американских лет Дассен - доктор этнологии, лауреат Второй национальной премии за рассказ «Wade In Water», свободно говорящий на четырех языках и подумывающий об университетской карьере. В армию его не берут - говорят, какой-то шум в сердце. За спиной Дассена-младшего работа с отцом - особенно тарантелла для фильма «La loi» с участием Джины Лоллобриджиды и песня «Дети Пирея» для «Jamais le dimanche», исполненная его мачехой.
В 1962 году Джо вторично вступает на землю Европы - ему 24 года, и уж мир точно создан для того, чтобы урчать у его ног теплой пятнистой кошкой. Как некогда его отец у Хичкока, он - ассистент режиссера в фильме Жюля Дассена «Topkapi» - он приносит нетрудные деньги и первую известность. В 1963-м Джо уже ведущий на «Радио Люксембург», он ведет светскую жизнь и 13 декабря на одной из вечеринок он встречает Мариз Массьера.
И вот они уже живут вместе в Сен-Жермен де Пре - любимом всеми американскими французами и французскими американцами районе, на бульваре Распай, в трех комнатах на шестом этаже. Близится день рождения Джо, Мариз ломает голову, что подарить? Рубашка, одеколон? Да нет же! Ведь лучшая подруга Мариз, Катрин Ренье работает секретарем в только что обосновавшейся в Париже американской звукозаписывающей компании, некоей Columbia Broadcasting System. И вот 5 ноября 1964 года Дассен получает единственный на свете гибкий диск со своим голосом, поющим песню их любви – «Freight Train».
В студии звукозаписи остается моток магнитной ленты, и как-то вечером ее решили послушать. Освежиться в конце трудного дня, запить красным винцом едкое словечко по поводу коллег, но голос Дассена, ритм, качающий знакомые слова, изъял их души у беса злословия, - в воздухе остался один вопрос: - если напечатать большой тираж, будет ли диск продаваться? Как обрадуется этот, как его там: Дассун: Дассен?
А Дассен послал их ко всем чертям. Катрин и Мариз убили два месяца на то, чтобы уговорить его хотя бы попробовать записать диск. Так рождается тот самый Дассен, потрясающий всех, кто его знал, невероятным сочетанием - ошпаривающей талантливостью и крайней неуверенностью в своих способностях, сочетание, которое он пронесет через всю свою сценическую жизнь, когда будет повторять без устали: «Если таланта нет, остается вкалывать!», в то время как поклонницы будут вываливаться из окна и осыпаться с деревьев и фонарных столбов, ломая руки и ноги, чтобы только щелкнуть певца на свою «мыльницу»: О большем в ту интеллигентную эпоху они мечтать не решались.
Пока же Дассен знакомится с Мишелем Рива и Франком Томасом. Они - команда эпохи переложения англоязычных хитов на французский манер. А дальше - ничего интересного. Небольшой «затык» с первой пластинкой, треть тысячного тиража которой выкупает его мать Беатрис, второй винил попадает на радио и дает результат в 20-25 тысяч продаж, третий: Проходит пара лет, и случается то, что всегда случается с успешными исполнителями, - у Дассена больше нет ни жизни, ни истории, ничего - а есть цифры года от Рождества Христова напротив названий хитов. И концерты, концерты, концерты. От парижской Олимпии и американских гастролей до турне по французской Африке. Для журналистов Дассен плох - ноль сенсаций, его поговорка: «Каждый, приходя домой, имеет право закрыть за собой дверь. Такое же право я оставляю для себя».
Франция покоряется быстро, а знаменитые «Елисейские поля», переложенные на многие европейские языки, достигли и Страны восходящего солнца, где экспансивные японки с благоговением посматривали на фотографии голубоглазого великана. Небольшая просадка в 73-м и 74-м годах - маловато безусловных хитов. Для художественного роста певца такого масштаба не хватает англоязычных переложений песен его друзей и своих собственных. Ему нужен авторский тандем другого уровня, и, возможно, Дассен это осознает. Сквознячок судьбы обосновался под дверью все той же CBS - в начале мая 1975 года продюсер услышал итальянское произведение, спетое по-английски группой «Альбатрос». Оно называлось «Африка», и автором этой музыки был тогда еще «некто Тото Кутуньо», а слов - более известный во французских музыкальных кругах Вито Паллавичини.
Тогда, в мае 1975 года, начинается новый Дассен, Дассен «L ete indien», так удачно нашедшего свое русское название – «Бабье лето» и ставшего неотделимым от русской осени семидесятых.
Нет такой трагедии, которая бы не обернулась хотя бы для одного человека удачей. Мишель и Элиан получили в день смерти Дассена свой счастливый билет - аромат истории явно не вредит заведению: я не знаю, как увековечено это событие на острове Тахаа - прикручена ли к столбу табличка, начинающаяся словами: «Здесь» и так далее, но совершенно точно то, что на могиле его нет ничего, кроме даты рождения и смерти. Но эпитафия ему готова в его собственных словах, что он часто говаривал, если песня не ладилась: «Ищите ее, ищите там, в нирване всех песен»
Дассен и по сей день любим во Франции как никто другой. Его пластинки расходятся огромными тиражами и двадцать лет спустя после смерти, надо видеть глаза французов, представителей самой дряхлой и потому холодной европейской нации, когда в телевизионную студию входит сын Джо Дассена. Его отец оставил после себя столько любви, что достанет и на правнуков. Этой любви не могли помешать ни два бракоразводных процесса, ни тяжба за детей со второй женой, ни проблемы с алкоголем и легкими наркотиками, которыми он старался вылечиться от пустоты, рано или поздно насылаемой на всякое дарование. Если и есть ему что прощать, все прощено ему навеки, ведь он никого не обличал и не карал, не смеялся даже над тем, над чем принято это делать, - разговор его песни обращен к каждому, кому нужно человеческое слово.
Кстати, доступ к посещению могилы Дассена закрыт.
https://zen.yandex.ru/media....channel
|
| |
| |
