| Нина_Корначёва | Дата: Воскресенье, 10 Июл 2011, 23:24 | Сообщение # 1 |
Группа: Проверенные
Сообщений: 194
Статус: Offline | ЖАН АРУТЮНОВИЧ ТАТЛЯН
Тогда вся страна распевала "Осенний свет", "Фонари", "Звездную ночь". В короткий срок было распродано более 50 млн. пластинок. В Ленинграде молодой певец имел все - славу, квартиру в центре, машину, катер, собственный оркестр, многочисленных поклонниц. Его называли ленинградским Азнавуром, первым советским шансонье. Так продолжалось до 1971 г., когда, находясь на пике славы, 28-летний Жан неожиданно бросил все и уехал в Париж. Где был свой Азнавур...
Жан родился 1 августа 1943 г. в Греции в армянской семье, которая переехала в Советскую Армению, когда ему было 5 лет. Его муз. способности проявились очень рано. В 18 лет он становится солистом гос. джаза Армении, вскоре переезжает в Ленинград и влюбляется в этот город. Работая в Ленконцерте, создаёт свой оркестр. Не достигнув совершеннолетия, готовит сольную программу – авторский концерт, где исполняет только песни собственного сочинения, редкость по тем временам. Результат ошеломляющий – 350-400 концертов в год и все “живьём”, с 17 музыкантами. Отдыхать было некогда, но и гонорар был соответствующий. Квартира в центре города, катер, хоть и не новый, ну и, конечно, любовь сотен тысяч поклонников и поклонниц не только в Союзе, но и за рубежом. Песни: “Уличные фонари”, “Осенний свет”, “Песенка о капели” в его исполнении звучали не только из всех окон, но ни одна танцплощадка, ни один ресторан не могли обойтись без исполнения этих шлягеров.
Однако Жан чувствовал несвободу. В 1971 г. он с одним чемоданом прилетел в Париж. Пел в кабаре “Распутин”, “Московская звезда”, правда, многие свои песни пришлось на время забыть, зато армянские, цыганские, русские народные составили большую часть репертуара. Быстро освоил французский, подружился с интересными людьми, нашёл работу, которая приносила радость и удовольствие, а главное, он чувствовал свободу, чего в СССР не было никогда. И эпитет “невыездной” не давал покоя артисту. За границей творческая судьба складывается довольно удачно. Он представляет Францию на 200-летии Америки в Вашингтоне. Заключает 5-летний контракт с “Империал Палас”, одним из лучших казино Лас-Вегаса, по условиям которого должен петь 180 дней в году (кстати, Татлян первым из советских артистов прорвался в Лас Вегас). Гастролирует по всему миру. После его отъезда в Советском Союзе было приказано о нём забыть. Все записи были уничтожены: размагничены и стёрты, хотя на политику там и намёка не было – все песни о любви.
В начале 90-х Жан неожиданно прилетает в Петербург, даёт подряд 7 аншлаговых выступлений в БКЗ, после чего опять исчезает, возвращается в Версаль. Тоска по Родине, по родным и близким, которых в Петербурге осталось очень много, повлияли на его очередной приезд в Ленинград. Упустив волну популярности “старых песен о главном”, ни капли об этом не пожалев, Жан приезжает уже в другой, но по-прежнему гостеприимный Петербург. Даёт всего один аншлаговый концерт всё в том же БКЗ “Октябрьский” 14 апреля 2000 г. Татляна до сих пор помнят и любят: его появление вызвало достаточно сильный резонанс в прессе, несмотря на то, что большинство журналистов ещё и не родилось во время его бешеной популярности. За время пребывания в России он успел поучаствовать во многих передачах ТВ. Беседы с этим поистине талантливым человеком с непростой творческой судьбой приносят корреспондентам удовольствие. Жан Татлян не утратил прекрасного голоса, напротив, он обрёл особые свойства и талант композитора и поэта.
- Мне становится теплее, когда я могу рассказывать о своих родителях. Корни свои нельзя забывать, хотя в моих воспоминаниях много и горечи. Когда мы приехали в Ереван, мне было 5 всего лет. Я помню, как отец продавал свой бизнес и дом в Греции перед репатриацией. Отец исколесил весь земной шар, он был солидным бизнесменом, до советизации, в начале 20-х годов во Владивостоке у него была обувная фабрика, и он был патриотом до такой степени, что ставил слово «Армения» как логотип своей обуви. И когда пришли большевики, а с ними хаос и революция, он все бросил, взял дипломат, драгоценности – и на пароход. 40 суток плыл до Марселя. Отец видел многие страны, был очень общительным, говорил на разных языках. У него было трое детей, я самый младший. Когда я родился, отцу было 56 лет и он меня воспитывал так: «Сын мой, хаес цнвел – хай кмернес» («армянином ты родился – армянином и умрешь»). Историю свою, культуру, язык – все нужно знать, но никогда не опускаться до примитивного шовинизма. Моя мать, царствие ей небесное, была 8-летней девчонкой, когда турки резали армян. Она мне рассказывала, как толпа бежала к Средиземному морю, а турки на лошадях все гнали их, гнали и саблями рубили головы. И в этой толпе бежала моя мать. Тех, кто выжил и дошел до моря, спасли греки, которые их встречали на своих кораблях и лодках. Родня отца тоже родом из Турции, из города Афьон Карасар, и тоже бежала в Грецию, в Салоники. Отец приехал туда и искал в этом хаосе своих. Он отыскал мать, сестру, а вскоре познакомился с моей мамой. А в 1947 г. все мы репатриировались, стали ахпарами, как тогда говорили.
- А Вы не сожалели о репатриации?
- Конечно, сожалели. Но, во-первых, подействовала сталинская пропаганда. Он послал во все армянские диаспоры мира своих эмиссаров, которые призывали людей ехать в Армению. Ему это нужно было, чтобы всему миру показать, как мощен Советский Союз, какое счастливое будущее ждет всех при социализме. Но когда мы приехали, оказались чужими среди местных. Быт, нравы, вкусы, даже язык – абсолютно все отличалось. Приезжали-то очень разные люди: и бедные, и те, кого преследовали в странах, откуда они репатриировались, как джазмена Артура Сафаряна, который в Иране сидел в тюрьме как коммунист, в начале 60-х освободился и приехал на родину. Но в основном-то репатрианты приезжали богатые, преуспевающие, продавшие недвижимость и бизнес за копейки, потому что уезжающих было очень много. А в Ереване им полагалось по купонам: 500 гр. хлеба на человека. А потом многие попали вместо Армении в Сибирь - после того, как стали рассказывать, как живут люди за границей. Ребят призывного возраста не брали в армию – они могли разложить Советскую Армию такими рассказами. Мост Победы в Ереване – если бы он мог говорить, он бы рассказал, сколько приезжих армян бросались с него, покончив с собой. Это была страшная жизнь.
- Вы стали заниматься музыкой, чтобы выйти в люди?
– Я, как говорят англичане, self made man, человек, который сам себя сделал. Музыка у меня буквально из ушей лилась. Но детство у меня было бедное и кочевое – когда мы репатриировались, отцу было за 60, мать болела, у нее началась депрессия, и врач велел ей сменить климат и уехать к морю. В 1956 г. мы переехали в Сухуми. Такая жизнь дала мне хорошую жизненную школу. Сегодня я жизнелюб и оптимист – я ценю каждый миг, каждый день, когда солнце светит. А тогда я учился в сухумской армянской школе, поэтому я сегодня неплохо говорю по-армянски и тексты пишу на родном языке, и участвовал в самодеятельности. Некоторых детей линейкой по пальцам бьют, чтобы заставить заниматься музыкой, а я мечтал об этом. Но дома не было для этого возможности, и я, подработав в школьные каникулы, купил за 10 руб. гитару из фанеры и пошел в Сухумскую филармонию. Я даже помню армянина из Баку по фамилии Антонян, который показал мне первый аккорд на гитаре – он работал там. Потом поехал в Киев учиться в эстрадную студию, которую только открыли. Вот туда на гастроли и приехал джаз-оркестр Армении. И мой друг певец Жак Дувалян меня рекомендовал руководителю оркестра К.Орбеляну. Я пришел с гитарой на прослушивание, спел несколько песен, и меня позвали на гастроли по Украине. Мне было 19 лет, а я уже заканчивал II отделение концерта песнями Бабаджаняна и Орбеляна.
- И когда появился Ваш первый хит? Это были «Фонари»?
- В 62-ом году, написав «Фонари», я взял гитару и пошел на телевидение Армении, один с гитарой, и спел. Сейчас, наверное, смешно смотреть эту запись: стою я под огромными прожекторами. Подхожу с гитарой к фонарику и начинаю петь (эта запись сохранилась, мне ее недавно записали). И вдруг через месяц после эфира сажусь в Ереване в троллейбус, даю кондуктору деньги, а он отрывает и раздает билеты, насвистывая «Фонари». Это меня так впечатлило! Хороший шлягер, я считаю, должен быть «заразным», прилипать к человеку, прямо к коже. В свое время я и Арно Бабаджаняну доказывал – хорошая песня может состоять из пяти нот, но секрет и искусство в том, сложатся ли они в мелодию. Как шахматные фигуры.
- А как Вы познакомились с Арно и стали петь его песни?
- Я был начинающим певцом, и для меня честью было петь песни Бабаджаняна. Но Арно сам выбирал исполнителя. Я спел все его песни, первый исполнил «Лучший город земли», а через год Магомаев перепел эту песню. Жена Арно Тереза предпочитала голос и пение Магомаева, а Арно – мое. Когда после эмиграции я стал снова давать концерты в России, зрители – поклонницы в основном - приносили мне старые пластинки фирмы «Мелодия» со словами: «Их уничтожали, стирали записи, - возьмите, мы их сохранили».
Но в основном мой репертуар состоял из собственных песен. Я был первым человеком на эстраде, который не пел песен советских композиторов – только свои. В 1968 г. я 5 раз пересдавал программу перед худсоветом: придирались страшно. Например, была у меня песня «Воздушные замки»: «В сказке все просто: рядом живут нищий, богатый, честный и плут», - повесили на нее ярлык «абстрактный гуманизм». К песням «Осенний свет» и «Осенние следы» придрались потому, что молодой парень со сцены поет про сплошную грусть, осень да осень у него, а где оптимизм?
К счастью, директор Ленконцерта Г.М. Коркин не был номенклатурщиком, он прекрасно разбирался в искусстве, особенно хорошо знал классику и эстраду., не раз бывал во Франции, знал западный шоу-бизнес, хорошо понимал шансон. Бывший директор Мариинского театра, он возглавлял труппу в Париже, когда сбежал на Запад Нуриев. По возвращении его наказали, он потерял в должности, но я, получается, выиграл. Когда я сдавал программы худсовету, многие готовы были голосовать против. Спрашивали меня: почему-де ты не хочешь петь песни советских композиторов? Я отвечал, что сам пишу песни, приводил в пример франц. шансонье. А мне: мы не во Франции, мы в Советском Союзе. Потом сделали одолжение: позволили петь в одном отделении свои песни, во втором – песни советские. Я, упрямый армянин, все сопротивлялся, но Коркин сказал: выпусти пар, на концерты в Театре эстрады в Ленинграде за 2 мес. вперед все билеты проданы, а у тебя программа не утверждена. Тогда я взял популярную песню «О, кумба-кумба-кумбачеро» и написал в программе, что это песня кубинских революционеров. Но советских композиторов – нет!
- Неужели ни одного?
- У меня был принцип: почему я не могу петь собственные песни, если народу они нравятся?
- И поэтому на пике карьеры Вы уехали во Францию?
– Я входил в десятку самых высокооплачиваемых композиторов СССР, не будучи членом СК, не имея консерваторского образования. Я имел все, о чем в Советском Союзе только мечтали, но я был черной костью, был невыездной. Хотел повидаться с тетей в Лионе, 3 года подряд подавал документы на выезд - каждый год мне отказывали. Приезжал в Москву и Ленинград Брюно Кокатрикс, хозяин парижского зала «Олимпия», выбирать коллектив для гастролей. Назвал мою фамилию, попросил показать – нет, врали, что я на гастролях в Сибири. Я никогда не пел о партии, о красном флаге, как Кобзон, например, - я пел о любви. Был белой вороной, в общем.
- Что заставило вас покинуть СССР?
- Это был демарш против существующего режима. Я не гнался за благами «капиталистического рая». Я и здесь имел все необходимое, поскольку был в первой десятке высокооплачиваемых авторов. Имел квартиру в Ленинграде, не будучи ленинградцем, машину, даже прогулочный катер. Я безумно любил этот город, который до сих пор считаю одним из красивейших в мире. У меня была прекрасная публика, моя работа доставляла мне огромное наслаждение. И все это перечеркнул худсовет. Кто были эти люди, решающие судьбы других? Кто дал им право судить о том, в чем они ничего не смыслят? Мне не давали петь многие мои песни, а я не мог их не петь. Что оставалось делать? Жить с ярлыком диссидента? Ждать, когда арестуют? Я выбрал другой путь. И не я один. Нас были сотни - певцы, художники, музыканты, которых вытолкнула административно-бюрократическая система. Но тем самым мы попытались сдвинуть этот айсберг. Я думаю, мы вправе считать себя зачинателями перестройки.
- С чего началась ваша жизнь в эмиграции?
- В Париже я взял гитару, спустился в подвал, где размещалось кабаре «Распутин», и стал зарабатывать на свой бифштекс. Было трудно. Не верьте тем, кто рассказывает вам, что заграница сразу открывает свои объятия эмигрантам. Я не гнушался никакой работы. Конечно, о своих песнях и о советских шлягерах там пришлось забыть. мой репертуар состоял в основном из народных - русских, украинских, греческих, армянских и цыганских песен. Это хорошая школа и блестящая практика для голоса. Кроме того, пел песни своих кумиров - Ш.Азнавура, Ф.Синатры, Ж. Беко. Обычно люди, достигшие популярности, забывают о своих кумирах, которых они когда-то, еще в молодости, копировали. Как будто считают себя чуть ли не богами. А я, наоборот, - с почтением отношусь к ним, люблю их и даже в какой-то степени, до сих пор преклоняюсь перед ними.
- И вы ни разу не испытали чувства разочарования - в СССР вы собирали тысячные залы, а во Франции выступали перед горсткой жующей публики?
- Никаких комплексов по этому поводу у меня не было, хотя в СССР с усмешкой говорили, что я стал «кабацкой звездой». Но между прочим, в таких же кабаре и ночных клубах пели Ф.Синатра и Э.Фицджеральд, и Луи Армстронг. Кстати, с Синатрой мне посчастливилось быть лично знакомым.
- Процесс адаптации, наверное, был сложным?
- Это у всех происходит по-разному. Я довольно быстро адаптировался. И вообще в любой точке земного шара я чувствую себя хорошо.
- Вы космополит?
- Пожалуй. Кстати, это слово в годы моей молодости было почти синонимом понятия «враг народа». Именно в контексте обвинения мне в лицо были брошены слова: «Да вы космополит, Жан Арутюнович!» К счастью, нынче ситуация изменилась, все идет к тому, чтобы преодолеть отчуждение между странами и нациями, чтобы люди могли стать более открытыми.
- А вам много пришлось покрутиться по свету за эти годы?
- Достаточно. Побывал почти на всех континентах по вопросам бизнеса и с концертами. Я давал много концертов для эмигрантов из СССР в разных странах. Они знали меня прежнего, и это были очень трогательные встречи. Вообще-то я пел для самой разнообразной публики. Довелось представлять Францию на 200-летии Америки в Вашингтоне. Я был там одним из немногих эстрадных певцов, выступал в одном концерте с Ростроповичем, Нью-Орлеанским симфоническим оркестром, другими выдающимися музыкантами. Это было приятно и непривычно, тем более, что после концерта тогдашний президент Джеральд Форд устроил для нас прием и каждому исполнителю пожал руку, поднимал тосты за нас. В СССР я даже не мог себе представить, чтобы после правительственного концерта во Дворце съездов Брежнев или Косыгин пришли за кулисы. Довелось мне выступать и в Лас-Вегасе, пел в одном из казино. Неподалеку, тоже в кабаре, выступал Том Джонс...
- Существует легенда, что еще до Киркорова какой-то русский пел в Лас-Вегасе. Уж не вы ли?
- Да, я пел в Лас-Вегасе в 1982 г. Продюсером той программы в престижном казино "Империал Палас" была Стефани Нильсен. Она же 16 лет спустя принимала участие в организации американских гастролей Киркорова. Стефани рассказывала мне: Филипп думал, что первым из русских прорвался в Лас-Вегас, но она ему рассказала, что еще в начале 80-х в "Империал Паласе" пел Татлян, причем не 2-3 дня, а в течение 3-х месяцев подряд. Я работал 6 вечеров в неделю - и не на эмигрантов, а на американскую публику.
- Вы больше не возвращались в Лас-Вегас?
- Вообще-то мой импресарио заключил договор на 5 лет, согласно которому я должен был выступать там ежегодно в течение 150 вечеров. Однако местный сухой климат (Лас-Вегас - это же пустыня!) оказался губительным для моего голоса. Останься я в "Империале", погнавшись за баснословными гонорарами, скоро вообще не смог бы петь. К тому же в Америке тогда были сильны антисоветские настроения в связи с агрессией в Афганистане. На моих афишах было написано: "Жан Татлян. Железный занавес приподнялся над звездой". Организаторы получали анонимные звонки: "Мы убьем вашу кремлевскую звезду!". Ко мне приставили шерифа, который поднимался к моему номеру в гостинице, провожал в зал и все время сидел за кулисами.
- Направление вашего творчества можно отнести к стилю шансонье?
- Да, это так. Я к этому стремился еще в 60-е годы, будучи в СССР. Особенности этого стиля относятся не только к музыке, но и к взаимоотношению со слушателями. Оно очень доверительное, душевное. Наверное, потому я и имел успех у публики. Жанр шансона очень древний. Только раньше, столетия назад, таких певцов называли трубадурами, а на Кавказе, Ближнем Востоке - ашугами. Это были просто уличные певцы. они в своих, ими же сочиненных песнях рассказывали житейские истории...
- Как вы относитесь к тому, что сегодня в России термин "русский шансон" ассоциируется едва ли не с блатной песней?
- Плохо отношусь. Блатные, тюремные, арестантские песни в такой многострадальной стране, как Россия, - это своеобразный и огромный пласт, но при чем тут "шансон"? Я представитель этого направления в его классическом понимании. Мои песни - не что иное, как отголоски моей собственной биографии, лирический дневник моей жизни.
- А есть у вас контакты с другими шансонье?
- Знаком с Азнавуром, был знаком с Ж.Брелем. Это был очень талантливый человек. Одна его песня облетела весь мир. Ее можно включить в десяток лучших песен XX в. В переводе с англ. ее название звучит так - «Если ты уйдешь». Советским слушателям она неизвестна. А во всем мире ее знают как гимн любви. (скорее всего, речь идёт о "Ne me quitte pas" ("Не покидай меня") - Н.К.).
- С Ш.Азнавуром вас связывают, наверное, и кровные узы?
- Разумеется, есть взаимная симпатия, теплота, основанная на общности нации. Но там такие связи не имеют значения. Там более трезво смотрят на вещи, все определяется уровнем твоего профессионализма. Между мною и Азнавуром нет панибратства и это хорошо, потому что такие отношения помогают каждому оставаться на своем месте.
Ш.Азнавур, Ж.Татлян и Ж.Гарваренц
- Почему ваши песни такие грустные?
- Я не согласен с этим определением. Есть такой анекдот. Глядя на стакан, заполненный до середины, пессимист говорит так: «Стакан наполовину пуст». А оптимист смотрит иначе: «Стакан наполовину полон». Мои песни не грустные, они романтичные. Когда меня пригласили в Советский Союз с гастролями, я встретился со своими прежними друзьями-музыкантами, и мы решили восстановить мои старые песни и убедились: они не устарели. Чем это объяснить? Мне кажется, в первую очередь тем, что они искренни.
- Что заставило Вас вернуться в Россию?
- Многие артисты, художники и музыканты отправлялись в другие страны искать лучшей, более обеспеченной жизни. У меня не эта была причина, что я уехал. И не эта причина, что вернулся. Мне было неважно, что лежит у меня в тарелке за завтраком, обедом и ужином, но важно, с кем я сижу за столом. Я уехал из Советского Союза, но вернулся в Россию. Уехал из Ленинграда, но приехал в Санкт-Петербург. И, к счастью, в России есть публика, которая помнит, любит, и хочет слушать мои песни. Я вернулся на Родину. В одной из песен М.Бернеса: «С чего начинается Родина», об этом хорошо сказано.
- В Вашей ситуации слово «Родина» ассоциируется у многих, в первую очередь, с ностальгией....
- Это великолепное слово и великолепное состояние - грустное и радостное одновременно. Не понимаю, почему некоторые относятся к этому чувству отрицательно.
- На Западе существует такое понятие, как вдохновение, или все-таки самое главное там писать и исполнять то, что нужно публике?
- Без вдохновения вы не напишите того, что желает публика.
- А что или кто для вас является источником вдохновения?
- Конечно же, женщина. она - как птица. Мужчина должен держать ее в руках не сильно, чтобы не удушить, но и не слабо, чтобы она не улетела. Это правило одинаково для любого творческого человека.
- Вас вдохновляют красивые или умные женщины?
- Для меня главное в женщине - ее душа.
- Вы встретили свой идеал в жизни?
- Встретил. Но о семье - табу. Боюсь сглазить. Каждый день радуюсь, что у меня есть это чудо. Жена - звучит слишком официально, поэтому я свою любимую называю дочерью моей тещи. Согласитесь, красиво звучит. Каждый год, прожитый нами вместе, считаю за пять. Один приятель не понял: «Что, так плохо тебе?» «Дурак, стараюсь наверстать года, прожитые без любимой».
- Вы любите отмечать свои дни рождения?
- Не люблю. Есть люди, которые придают им большое значение, для меня - это обычный день, такой, как сегодня, вчера или завтра. Самое главное - здоровье и удача, спокойствие в жизни и творчестве. И пусть Господь Бог сохранит нам разум и чувство юмора.
- На фестивале в Беларуси, на сцене и за кулисами вы постоянно носите берет. Боитесь витебских дождей?
- Берет - это мой образ, имидж, а простуды я не боюсь. Своих близких успокаиваю: «Не волнуйтесь за меня. Если что-то с голосом случится, могу работать каменщиком или маляром». Знаете, как я заработал на первую свою гитару? Белил дома... Жили мы бедно. Я ведь из тех, кто сам себя сделал. В начале пути не было ни богатых родителей, ни покровителей. Я ведь даже муз. школы не окончил, когда меня, самоучку, приняли в Сухумскую филармонию. Работал гитаристом в квартете, а по совместительству исполнял несколько песен как певец. Каждое мое выступление вызывало бурю оваций у публики. Успех был больше, чем у офиц. солиста с консерваторским образованием. Так что уже с первых своих шагов на эстраде я столкнулся с завистью. Привык, что это сопутствует актерской жизни.
- Какую страну вы все-таки считаете своей родиной?
- Я скорее всего гражданин мира. Родился в Греции, в армянской семье. В 5-летнем возрасте приехал в советскую Армению, потом жил в Ленинграде, Киеве, эмигрировав, 30 лет прожил во Франции. Говорю на греческом, армянском, русском, французском, английском и турецком языках. Причем, греческий, армянский и русский знаю с детства. Наверное, у меня есть способность к языкам. Они легко мне даются.
- Чем, на Ваш взгляд, близки и чем отличаются, Париж и Санкт-Петербург?
- Это такие далекие и разные, но в то же время, такие близкие друг другу, города. В России есть спонтанность, непосредственность и простота общения. А в Париже, так же как в других европейских городах, люди более далеки друг от друга, не так быстро сходятся. Правда, у нас сейчас тоже рыночная система, все большую роль в нашей жизни играют деньги, в особенности у молодежи. Деньги - это еще не все. Это ведь не здоровье, не интеллект и не ум.
- В каких уголках Парижа и Санкт-Петербурга Вы любите бывать?
- В Париже мне нравятся Латинский квартал и Монмартр. Это очень колоритные места, хорошо передающие дух города. В Петербурге люблю канал Грибоедова, Михайловский парк и Зимний сад.
- Вы довольны своей судьбой?
- Могу сказать одно. Если б я начинал все заново, я бы прожил так же. но внеся некоторые коррективы. Я всю жизнь искал справедливости и любви. Ищу и до сих пор, правда, энтузиазма поубавилось, но я по-прежнему верю и жду... Песня "The bridge of love" ("Мост любви"), которую я пою на английском, включает такие слова: "Давайте построим мост любви - это будет наш первый и единственный мост. Мы окрасим его всеми цветами радуги, чтобы не забыть ни одного цвета. Это будет мост, через который самые страшные враги смогут пройти бок о бок, обнимаясь и целуясь. Но нельзя стоять на разных концах этого моста, надо пройди хотя бы полдороги, чтобы встретиться на середине. Это мост, через который каждый из нас может свободно пройти и в ту, и в другую сторону. Такой сюжет - это актуальная, вечная тема: она была, есть и всегда будет. Я пою и вижу, как восторженно блестят глаза зрителей. Меняются государства, меняются диктатуры, режимы но призыв к дружбе, к любви всегда будет необходим."
http://www.trud.ru/article....he.html
http://www.dragilev.ru/blog/87.html
http://www.tatlian.ru/
Сообщение отредактировал Нина_Корначёва - Воскресенье, 10 Июл 2011, 23:25 |
| |
| |
