| Валентина_Кочерова | Дата: Вторник, 23 Янв 2018, 22:19 | Сообщение # 1 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 7149
Статус: Offline | АЛЕКСАНДР ВЕДЕРНИКОВ
(23.12.1927 - 09.01. 2018)
Легендарный советский и российский оперный и камерный певец.
Александр Филиппович Ведерников родился в селе Мокино Советского района Кировской области. Отец - Ведерников Филипп Сергеевич. Мать - Ведерникова Анна Дмитриевна. Супруга - Ведерникова (Гуреева) Наталья Николаевна. Дети: Александр, Борис, Марина.
Родные Ведерникова жили на Вятке единым кланом: пять братьев и среди них отец Александра. Всей семьей занимались ремеслом - делали кареты рабочие и парадные, на выезд. Работали день и ночь, сами были кузнецами, столярами, плотниками, шорниками... Когда за работой пели, вся деревня собиралась слушать.
После переезда семьи в город Копейск, что в Челябинской области, отец устроился работать плотником; потом окончил рабфак, стал строителем - возводил дома и шахтные сооружения. Мать, окончив курсы, долгие годы проработала медсестрой.
Сашу с детства влекло искусство. Он любил рисовать, петь, все время просил отца купить ему скрипку, но тот почему-то покупал балалайку... и краски. Поступив в 1943 году в Коркинский горный техникум, он сразу пришел в местный клуб "Большой горняк", где были самые разнообразные кружки самодеятельности: театральный, танцевальный, хоровой, изобразительного искусства...
Александр записался в кружок ИЗО, но всегда стремился попасть в хор. Однако его туда не брали - у юноши как раз ломался голос. Когда он пытался спеть какую-нибудь песню, преподаватель, безуспешно пытаясь аккомпанировать, говорил ему: "Что у тебя за слух? Ты совсем не слушаешь музыку. Тебе играешь одно, а ты поешь другое". Так что петь в хоре Ведерникову так и не довелось. Зато позднее, когда у него появился настоящий чистый голос - бас, он стал петь песни соло...
В 1947 году Ведерников окончил техникум, получив специальность горного мастера. Его стремление стать художником привело его в Свердловское художественное училище. Однако экзамены там уже закончились, и Александр решил попытать счастья в музыкальном училище, которое находилось напротив. Успешно сдав певческий экзамен, он был без документов зачислен на первый курс. Управляющий трестом, куда он был направлен на работу после техникума, зная его еще по самодеятельности, не стал настаивать на его работе в тресте. Так Александр Ведерников стал учиться музыке.
В 1955 году он окончил Московскую государственную консерваторию имени П.И.Чайковского, получил приглашение в знаменитый театр оперы и балета имени Кирова в Ленинграде, а в 1958 году стал солистом Большого театра СССР, в котором проработал до 1990 года. В 1960 - 1961 годах Ведерников стажировался в Италии, в миланском театре "Ла Скала", где его педагогом был маэстро Барра.
Один из уникальных басов России, Александр Ведерников уже на заре своей творческой карьеры привлек внимание публики и специалистов, которые отмечали в нем редкую способность совмещать в себе хороший голос и прекрасное умение владеть им, дар перевоплощения, высочайшую артистичность, сочетание в его натуре качеств артиста, музыканта и художника.
За время работы в театре им были исполнены почти все ведущие партии басового репертуара в русских классических и современных операх. Поистине вершинами исполнительского искусства требовательная публика и дотошные критики считают созданные Ведерниковым образы хана Кончака и Владимира Галицкого в "Князе Игоре" А.Бородина, Ивана Сусанина в "Иване Сусанине", Руслана и Фарлафа в "Руслане и Людмиле" М.Глинки, Мельника в "Русалке" и Лепорелло в "Каменном госте" А.Даргомыжского, царя Бориса, Варлаама и Пимена в "Борисе Годунове", Досифея и Хованского в "Хованщине" М.Мусоргского, Собакина в "Царской невесте", князя Юрия в "Сказании о невидимом граде Китеже" Н.Римского-Корсакова, Гремина в "Евгении Онегине" П.Чайковского, Кутузова в "Войне и мире" С.Прокофьева, Даланда в "Летучем голландце" Р.Вагнера, Дона Базилио в "Севильском цирюльнике" Дж.Россини, Мефистофеля в "Фаусте" Ш.Гуно, Рамфиса в "Аиде" Дж.Верди, Король Филипп и Великий инквизитор в "Доне Карлосе", Лепорелло в "Доне Жуане" Моцарта, а также роли в операх современных композиторов: "Неизвестный солдат" (Командир) и "Зори здесь тихие" (старшина Васков) К.Молчанова, "Октябрь" В.Мурадели (Иван Тимофеевич), "Катерина Измайлова" Д.Шостаковича (Борис Тимофеевич) и многие другие.
Александр Ведерников постоянно совмещал работу в театре с активной концертной деятельностью. Он провел бесчисленное множество филармонических концертов, записал более 30 компакт-дисков с романсами, песнями, ариями, ораториями. В его репертуаре произведения многих русских и зарубежных композиторов.
Вокальная литература несет в себе огромное содержание, правду, доходящую до слушателя во всей своей красоте и неустаревающей жизненности. Ведерников - камерный исполнитель способен был не только к точному прочтению текста. Он обладал даром проникновения в глубины слова и музыки в их соединении, даром обнаруживать символический смысл, заключенный в том или ином сочинении. Для него все созданное народным гением, великими композиторами прошлого и лучшими мастерами настоящего являлось тем жизненным материалом, который помогал проявить разные стороны жизни и через это показать слушателям их собственный мир. Таким образом, создается единый замкнутый цикл: жизнь - художник - искусство - артист - сцена - люди - жизнь...
Каждый действительно большой артист должен в современном мире найти и своего современного композитора. Так, Святослав Рихтер нашел Прокофьева. Для Ведерникова таким композитором стал Георгий Свиридов. Для певца творческое общение с композитором имело огромное значение. Их сотрудничество началось с исполнения молодым певцом еще в консерваторские годы поэмы "Страна отцов" на стихи Аветика Исаакяна. Затем последовало много работ. Одна из самых замечательных - исполнение цикла из 9 песен на стихи Роберта Бернса. Здесь Ведерникову удалось достичь огромной выразительной силы, особенно в таких песнях, как "Всю землю тьмой заволокло", "Финдлей", "Возвращение солдата", "Честная бедность". Здесь - сила, правдивость, необычайная яркость, характер, философия...
Крупнейшим артистическим достижением Ведерникова, имевшим заметное значение для отечественного искусства, стало воссоздание образа Поэта в "Патетической оратории" Георгия Свиридова на слова Владимира Маяковского. Александр Ведерников, первым исполнивший эту сольную партию 15 октября 1959 года, сумел замечательно постичь и выразить дух, характер, природу и сокровенный смысл свиридовской музыки. Во всю мощь раскрылся его эпический дар. С тех пор Александр Ведерников неизменно исполнял многие сольные произведения Свиридова.
Говоря о его исполнительском искусстве Георгий Васи́льевич отмечал превосходный бас певца, "богатый тембровыми оттенками, теплый и выразительный, мужественный и какой-то особенно задушевный". "Для него петь - значит раскрывать самую суть музыкального образа. На мой взгляд, Ведерников обладает исключительно чутким и острым пониманием русской национальной стихии в музыкальном искусстве. Поэтому так естественно звучат у него народные русские песни. Он поражает мощью и эпическим размахом в партиях русского классического репертуара. В то же время достаточно услышать, как он поет Шумана или Себастьяна Баха, чтобы убедиться в том, что ему внутренне близок и мир музыки великих немецких композиторов".
Исполнительское мастерство А.Ведерникова высоко отмечено отечественной и зарубежной музыкальной общественностью. Еще в 1956 году он удостоился золотой медали и первой премии на Международном конкурсе имени Шумана в Берлине. В том же году стал лауреатом первой премии на Всесоюзном конкурсе на лучшее исполнение советской музыки. Он - Народный артист СССР (1976), Народный артист РСФСР (1967), Заслуженный артист РСФСР (1961), лауреат Государственной премии СССР (1969), кавалер орденов Трудового Красного Знамени (1971) и Дружбы народов (1988). Награжден орденами Русской Православной Церкви святого Даниила Московского II степени (1997), Великого князя Владимира III степени (1999), орденом и Почетным знаком Русской академии искусствознания и музыкального исполнительства (1998).
С 2008 года — художественный руководитель театра «Русская опера» в Москве[
А.Ведерников являлся действительным членом Академии народной музыки и Русской академии искусствознания и музыкального исполнительства, членом Всероссийского театрального общества. О своем многолетнем творчестве он рассказал в вышедшей в 1989 году книге "Чтоб душа не скучала".
Александр Ведерников - натура, одаренная природой для серьезного наблюдения жизни, способная не только наблюдать происходящее, но увидеть, почувствовать то новое, что рождается в жизни и в искусстве, осознать сущность этого нового, его глубину, его происхождение, направление, предназначение. Он одарен был талантом проповедовать положительный идеал, делая это ненавязчиво, просто, естественно. Он нес этот идеал в самом себе. Ему одинаково претило всякая пошлость и наглость.
Через всю жизнь Александр Филиппович пронес увлечение живописью. Особенно ему удавались портреты близких людей. Любит отдыхать на природе. Когда-то земляки построили и подарили ему дом на берегу его родной реки Вятки, и вот уже более 30 лет он отдыхал здесь вместе с семьей. Любил работать в саду и на огороде, с юности увлекался рыбалкой.
После ухода из Большого в начале 90-х (ему было 63 года), Ведерников занимался педагогической деятельностью, но и со ставшим родным театром не расставался — в нулевые он был консультант по вокалу, а многие нынешние солисты Большого — его ученики.
Народный артист СССР, многолетний солист Большого театра Александр Ведерников скончался на 91 году жизни, похоронен на Миусском кладбище.
http://www.peoples.ru/art/theatre/opera/bass/alexander_vedernikov/
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Вторник, 23 Янв 2018, 23:00 | Сообщение # 2 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7149
Статус: Offline | Александр Ведерников: Я всегда пел то, что мне нравилось
Как жить, когда потерял голос, что делать, если не везет с учителями, и можно ли петь духовную музыку, если она запрещена – замечательный оперный певец, бас, Народный артист СССР Александр Ведерников рассказал о своей жизни и творческом пути. Это его последнее интервью.
– Александр Филиппович, многие великие оперные певцы в детстве пели на клиросе, но в вашем детстве, как нетрудно предположить, церковного пения не было?
– Конечно, не было. И церкви не было. Жили мы в Челябинской области, сначала в Копейске, а потом в угольном поселке Еманжелинка. Теперь это уже город Еманжелинск, а Копейск фактически слился с Челябинском.
Родился я в Вятской губернии, в селе Мокино, в многочисленной крестьянской семье. Было пять братовьёв (так до сих пор говорят в деревнях Кировской области. — Л.В.), мой отец самый младший, и они все со своими семьями жили в одном доме. Большой был дом, двухэтажный, первый этаж кирпичный, а второй деревянный. Не только сельским хозяйством занимались, но делали телеги, тарантасы. Мастерская у них была.
Во время коллективизации они подлежали раскулачиванию, но не стали ждать, а собрались и ночью уехали из дома, разбежались по всей России. Мои родители поехали в Челябинскую область, потому что там, в городе Копейске, жила мамина сестра с мужем и детьми. Я этого, конечно, не помню – мне три года было, а сестра и брат позже родились. 11 лет там прожили, потом переехали в Еманжелинку.
Мама была неграмотная, но в Копейске не только прошла ликбез, а даже окончила курсы медсестер и работала медсестрой на шахте. Отец сначала работал на стройке столяром, потом его как ударника направили учиться в Челябинский строительный техникум, после техникума он работал прорабом на строительстве шахтных сооружений.
Не только мои родители убежали из деревни, многие тогда убегали, и как раз в Копейске оказалось много земляков-вятичей. Вятские мужики были очень компанейские, часто собирались друг у друга, делали пельмени, но вообще собирались вместе не столько попить-поесть, сколько песни попеть. Хорошо пели: и общепринятые песни, и вятские!
Меня поражало это русское деревенское многоголосье: разные голоса, а такая гармония, такой лад! Я тоже начал петь, у меня была подаренная (не помню, мужиками или отцом) крашеная глиняная кошка-копилка, обычно становился на стул, на спинку ставил кошку, пел какие-то песни, и мне в копилку клали пятаки и трехкопеечные. Потом я на эти деньги покупал краски — рисованием тоже увлекался. Еще я мечтал, чтобы отец купил скрипку, нравилось мне, как она звучит, но отец всегда покупал балалайку. А балалайка меня не очень вдохновляла, я даже не научился на ней играть.
– А отец играл?
– Отец хорошо играл на гармошке, но узнал я об этом только тогда, когда женился мой двоюродный брат. На свадьбу кто-то пришел с гармошкой, двухрядкой, отец попросил: «Ну-ка дайте сюда» и заиграл. Все заплясали. Я был потрясен, потому что при нас он никогда не играл на гармошке, и я даже не знал, что он умеет. А балалайка так всё время и валялась. Только одну песенку знал, которую сопровождал на балалайке: «Шуба рвана без кармана, без подметок сапоги. Сорок верст прошли, ни копейки не нашли». Вот и весь репертуар.
Вообще отца я в детстве не так часто видел. Он то работал, то учился. Ему даже выделили лошадь с бричкой, на которой он ездил на объекты. Мастер был на все руки: и скамейки для дома сам делал, и стол.
– Вы тоже любите мастерить?
— Во время войны отец был на фронте — его как мастера взяли в саперные войска, — и всё приходилось делать самому. У нас корова была, и я даже сам сделал телегу, сам ковал оси. Приходил в кузницу, где меня все знали, потому что там отец часто работал, и ковал. Сбрую коровью сделал. Сено же для коровы мы сами заготовляли: сами косили, сами возили. Кормилица была! Если бы не корова, не знаю, как бы всё перенесли.
– Ваш отец вернулся с войны, хотя у сапера шансов выжить было меньше, чем у кого-либо. Чудо!
— Да. Один раз он три месяца лежал в госпитале — получил сильное ранение в тазобедренную часть. А второй раз он попал в госпиталь после контузии, и оттуда — из прифронтового госпиталя — два санитара привезли его в Еманжелинку — мы уже там жили. Ехали они дней десять. Когда привезли отца, он не говорил, не видел и не ходил — такая сильная была контузия.
Мы с братом по весне ходили на колхозные поля и выкапывали прошлогоднюю картошку, мама прокручивала ее через мясорубку, делала оладушки. Так мы отца и вытянули: через год он стал видеть, ходить на костылях. Речь вернулась, но до конца жизни он заикался и ходил с палочкой. Очень худой был, похож на Чехова. В тот год, когда он умер, я нарисовал его портрет.
– Петь вы начали, потому что дома много пели. А к рисованию кто вас пристрастил?
– Мне нравилось срисовывать с книг. А потом… У нас в Еманжелинке в клубе «Горняк» была хорошая самодеятельность, я там в хоре пел. Сначала просто пел, потом стал запевалой, а потом и сольные концерты давал – под баян пел народные песни. Баянист у нас прекрасный был, Александр Кузьмич Юшин. Слухач! Всё на слух играл, в любой тональности! Ездили с концертами по деревням.
А кружок изо в клубе вел Данила Данилович Лидер. В поселке было много сосланных советских немцев: в основном с Поволжья, но не только. Данила Данилович один из них, закончил в Ленинграде три курса Академии художеств. Сначала он работал в шахте, уголь грузил, а когда узнали, что он художник, его оттуда вытащили и сделали главным художником клуба. Он рисовал сухой кистью портреты вождей. Очень талантливый был! Умнейший человек!
Я и к нему в кружок ходил: сначала натюрморты рисовали, потом и портреты. Много я от него перенял. Жил он в комнате при клубе, там же работал, и я часто приходил к нему с утра, смотрел, как он рисует. Порисует, а потом попросит: «Попой мне». Садился в зале, и я ему со сцены пел народные песни. Данила Данилович и сказал мне: «Саша, у тебя певческий талант!»
Меня почему-то всегда влекло к людям, которые занимаются искусством.
– Но свое будущее вы тогда с искусством не связывали?
– Сначала даже не думал. Просто для удовольствия пел и рисовал, а учился тогда в горном техникуме. Там, в Еманжелинке, самые большие угольные разрезы, вот в Коркино и был техникум, где готовили кадры. На поезде мы туда ездили. Других учебных заведений поблизости не было, поэтому поступил туда.
Когда я учился на третьем курсе, отец уже вернулся, восстанавливался и начал работать. Один из его объектов был в Коркино. И вот, помню, шли мы из Коркино по шпалам, и я говорю: «Хочу пением заниматься или в художники пойду». А он мне: «Пока не кончишь техникум, даже не думай». – «Почему?» – «Ты посмотри, какие зарплаты у тех, кто работает в шахтах, в разрезе. Они мешками деньги таскают». Я говорю: «Мне это не нужно». «Тебе не нужно, а семья? Кто будет нас с матерью кормить, детей наших?» У них кроме меня еще двое детей было, я старший.
Кончил техникум, направили меня работать во второй разрез, я должен был два или три года отработать, но еще до начала работы поехал в Свердловск и там поступил в музыкальное училище. Без документов! Ехал с рисунками, но в художественное училище прием уже закончился, а музыкальное было через дорогу. Зашел туда, гляжу, очередь стоит. Оказывается, идет второй тур прослушивания. Секретарша выходит, вызывает следующего, и я нахрапом туда залез – вся очередь возмутилась! Смотрю, на возвышении стоит кресло и на нем сидит важный старец. Это оказался председатель комиссии, Михаил Михайлович Уместнов. Он преподавал пение и в Уральской консерватории, и в училище.
Секретарша тянула меня, чтобы вывести оттуда, но он говорит: «Марья Ивановна, оставьте его. Молодой человек, что вы хотите?» – «Я, – говорю, – приехал из Еманжелинки, хотел показать, как пою». – «Ну а что бы вы спели?» Я спел две русские песни. «А что еще поете?» – «Классику». Спел из «Русалки» Даргомыжского: «Возвратился ночью мельник» и «Шотландскую застольную» Бетховена: «Постой, выпьем, ей-богу, еще…» (ее я по радио слышал – Михайлов пел). Он говорит: «Марья Ивановна, запишите его в мой класс».
Вышли, секретарша мне говорит: «Давайте документы». А у меня никаких документов нет – не давали тогда их на руки после техникума. Я попросил ее: «Дайте мне справку, что вы меня принимаете в училище». Дали мне справку с печатью, и я с этой справкой пошел в трест. Заведующий трестом Шумаков был. Ходил в кителе, как Сталин. Я к нему захожу, обращаюсь по имени-отчеству (уже не помню, как его звали), говорю: «Я должен приступить к работе у вас во втором разрезе, меня назначили десятником после техникума, но меня приняли в музыкальное училище в Свердловске, вот справка».
А я тогда уже известный был там, потому что много пел в самодеятельности, выступал на конкурсах, получал призы за пение народных песен. Шумаков сказал: «Наша партия никогда не препятствовала талантам. Поздравляю вас с поступлением, сейчас дам распоряжение, чтобы вам выдали документы». Так я оказался в музыкальном училище.
– Сколько там проучились?
– Надо было четыре года учиться. Но я два курса кончил и понял, что ничего там по пению не получаю. Потом умер мой педагог, Михаил Михайлович. Он, оказывается, парализованный был. У него интересная судьба. Он из дворянской семьи, с детства увлекался пением, и в юности они с приятелем ездили в Италию учиться петь верхние ноты. А когда вернулся в Россию, как-то катались они на лошадях, он упал с лошади, и лошадь наступила ему на спину. У него отнялись ноги. Стал заниматься преподаванием.
– Пока он был жив, вы чему-то у него научились?
– Да он ничего не делал как преподаватель. Лежал дома, мы ходили к нему – квартира у него была прямо в училище. Пять учеников у него было. Я всегда ему пел из «Руслана и Людмилы»: «И струны громкие Баянов не будут говорить о нем», и он всегда плакал. А когда его похоронили, я стал учиться у его жены, Тарасенко. У нее в основном женщины учились. Я понял, что только теряю время. Да и у него-то я тоже время терял.
И я уехал домой, в Еманжелинку. Решил поехать учиться в Киев. Там Паторжинский, я слышал по радио, как он поет «Запорожец за Дунаем»: «Ой, щось дуже загулявся». Мне очень понравилось, как это артистично. Бас такой! Решил: поеду! А денег нет. Написал заявление в профсоюз Еманжелинки, где я в самодеятельности всё время пел: я работал, прошу оказать помощь. Мне выделили 400 рублей. И такое же заявление я написал в коркинский профсоюз, и там мне тоже выделили 400 рублей. Итого 800 рублей! Поехал, но до Киева денег не хватило, а хватило только до Москвы. Но это уже другая история.
Дело в том, что Данилу Даниловича Лидера, о котором я вам рассказывал, в конце войны взяли художником в драматический театр в Челябинске. И вот как-то после первого курса я возвращался из дома в музыкальное училище и по дороге заехал к нему в Челябинск. Прихожу, а у него дома сидит какой-то сказочный человек с огромной шевелюрой. Это был дирижер Шерешевский, профессор Московской консерватории. Они были давно знакомы. Шерешевский тогда ездил по России, искал таланты для консерватории, а тут на ловца и зверь бежит. Данила говорит ему: «Видишь, певец пришел». – «Как певец?» И мне: «Что ты поешь?» – «Я много чего пою». – «Ну давай».
Я ему спел «Благословляю вас, леса» Чайковского. Он загорелся: «Давай к нам в Московскую консерваторию, у нас сейчас как раз прием». Но я сказал: «В Москву не хочу, поеду в Киев к Паторжинскому, мне нравится, как он поет». Отказал ему.
И вот поехал в Киев, а денег хватило только до Москвы. Первый раз в Москве. Думаю: интересно, что за консерватория. И с Казанского вокзала пешком дошел до консерватории. С чемоданом! Еще только рассветало. Вокруг Чайковского цвели акации, скамейки из реек стояли. Я положил чемодан на скамейку и уснул. Вдруг кто-то будит, уже часов в восемь. Открываю глаза и вижу копну волос: это Шерешевский! «Ты приехал к нам в Москву?» – «Нет, – говорю, – только остановился тут. Я до Киева еду». – «А почему здесь оказался?» – «Денег хватило только до Москвы. Где-то придется стоять с фуражкой, деньги собирать, чтобы купить билет». – «Да брось ты с этим Киевом! У нас не хуже певцы преподают. Давай!»
Ну а мне ничего не оставалось делать. Тут же повел он меня к Александру Васильевичу Свешникову, ректору, мне оплатили билет, выдали какие-то подъемные, и Шерешевский отвел меня в общежитие. Оно рядом, в Кисловском переулке. Там я сразу встретил своего земляка Веню Большакова – он тоже пел и рисовал. И пошла другая жизнь!
Тогда как раз в консерваторию прием шел, конкурс был 20 человек на место, я прошел и на третьем туре всех поразил. Пел из «Фауста» арию Мефистофеля – сцену с Маргаритой, она кончалась словами: «И впиться Маргарите в сердце». Я прямо на председателя Любченко, заведующего вокальной кафедрой, пальцем указал, он отшатнулся. Так я поступил в консерваторию. В 1949 году. А на втором курсе мне дали сталинскую стипендию: 780 рублей. Я посылал деньги своим старикам, сестре – она училась в сельскохозяйственном институте в Пушкино, под Ленинградом, – и мне хватало на жизнь. Вот какая стипендия была!
– Чем вам запомнились годы учебы?
– Я был очень работоспособный, много учил, у меня был огромный репертуар, я пел в халтурных концертах за пятерку.
Сначала учился у Александра Иосифовича Батурина, Народного артиста. Как раз в то время в консерватории училось много иностранцев. Со мной вместе, у Батурина, учился болгарин Николай Гяуров, ставший мировым певцом – я с ним дружил. Еще учился албанец Люка Качай, тоже бас. Ну и русские были. Большой класс, считался интернациональным!
На третьем курсе я потерял голос, потому что все мы должны были петь на классном вечере, а я болел, ларинготрахеит у меня был. Сказал Батурину, что я больной, не могу петь, а он: «Нет, давай пой, ты украшение наше». Я спел и получил сильное кровоизлияние в связки. Потерял голос, целый год его не было, и врачи мне уже советовали менять профессию. Старался не поддаваться отчаянию, всё время что-нибудь делал, рисовал. Живопись меня спасала. Отчислить меня из консерватории не могли, потому что я был сталинский стипендиат.
– Но смирились уже с тем, что петь не будете?
– Нет, не смирился. Я решил сменить педагога. Была в консерватории Роза Яковлевна Альперт-Хасина: старушка, никакая не народная артистка. В консерватории в основном преподавали из Большого театра: Катульская, Петрова, Озеров – знаменитый тенор, Любченко – завкафедрой. А Роза Яковлевна в Большом театре никогда не пела, с юности занималась педагогикой.
Никаких званий у нее не было, а держали ее только потому, что она спасала студенток, которые теряли голоса. К концу консерватории она их потихоньку-полегоньку восстанавливала. И я решил перейти к ней, а за мной и Коля Гяуров, и Люка. Так мы полгода не могли уйти от этого Батурина. Почему? Потому что у Батурина занимался любительски Климент Ефремович Ворошилов. Все боялись: шевельнет Батурин пальчиком, и будешь на Колыме. И Свешников боялся. К нему приезжали и болгарский культурный атташе, и албанский, но он не решался перевести нас, и мы полгода не занимались.
– Вам надо было голос восстанавливать. А друзья ваши почему хотели перейти к Розе Яковлевне?
– Потому что недовольны были Батуриным. Фактически за него с нами занимался концертмейстер. Нам надо было получить знания по пению: как дышать, как организовать голос, дикцию, как фокусировать голос? Он ничего этого не объяснял. Приходишь к нему: «Александр Иосифович, послушайте, как это?» – «Ну, хорошо!» – «А если по-другому?» Показываешь ему по-другому. «И это хорошо!» – «А как лучше? Как мне ориентироваться?» – «Как хочешь, так и пой. Как тебе легче». Вот и вся школа!
Так вот, полгода мы не могли от него уйти, и фактически я всех спас. Меня вызвали в ЦК, в отдел культуры, там тогда был Вартанян Завен Гевондович – помню, как звали! Пропуск выписали – ЦК ведь! Он на меня покатил телегу: «Вы в заговоре с иностранцами! Вы возглавляете заговор! Вы комсомолец?» – «Да». – «Так вот, организуем общеконсерваторское комсомольское собрание, на котором вы покаетесь, что неправильно себя вели, и останетесь у Батурина. Когда кончите консерваторию, хоть куда можете ехать и у кого хотите заниматься, а сейчас надо этот пожар затушить. Всё!»
Я оттуда, из ЦК, прямо в консерваторию и к Свешникову Александру Васильевичу. Он ко мне очень хорошо относился. Я сказал секретарше, что я из ЦК и должен Александру Васильевичу передать оттуда некоторые слова. Он меня принял. Говорю: «Был только что в ЦК, и просили вам передать, что чтобы этот пожар затушить, этот международный скандал, вы должны немедленно всех, кто к кому хочет, перевести». И на следующий день нас всех перевели к Розе Яковлевне. А ведь у Свешникова в кабинете вертушка была. Если бы он позвонил в ЦК или ему оттуда позвонили, мне была бы крышка. Но получилось всё очень складно!
До этого Роза Яковлевна работала с женщинами, мы были первые мужчины, которые к ней пришли. И все басы. Точнее, Колю Гяурова Батурин вел как баритона, а Роза Яковлевна сказала ему: «Коля, ты очень тяжело берешь верхний регистр. Давай попробуешь басом петь». Перевела его в басы, и он так всю жизнь басом и пел. Знаменитый на весь мир бас!
Со мной она работала очень аккуратно, и через пару месяцев у меня начал появляться голос, а уже через год я поехал на Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Бухарест и там занял на конкурсе певцов второе место!
Свешников добавил мне в консерватории один год. Я должен был кончить в 1954 году, а кончил в 1955-м, и меня сразу пригласили в Кировский театр, ленинградский. Я не подавал никакого заявления, просто меня уже знали по оперной студии консерватории, я там все ведущие партии пел, и сразу пригласили в солисты Кировского театра. Два сезона там работал.
Как раз в это время в Ленинграде работал Данила Данилович Лидер. Он к тому времени уже был знаменит, потому что на конкурсе театральных художников в Париже получил Большую золотую медаль, и его приглашали к себе многие театры и в Москве, и в Ленинграде. Я оказался в Ленинграде, и он там же работал, мы с ним тогда часто встречались.
В 1956 году я поехал в Берлин на конкурс имени Шумана и получил первую премию – золотую медаль. Сначала произошел казус: после второго тура вывесили список прошедших на третий тур, и меня в этом списке не было. Понял, что не прошел. Упаковал чемодан, собрался уезжать, вдруг приходит переводчица: «Александр Филиппович, куда вы собрались? Произошла ошибка». Потом Свешников мне рассказал, в чем дело.
Я пел всё не на немецком, а на русском языке. И жюри меня после второго тура отчислило. А Свешников был в жюри и спросил: «Почему Ведерникова не пропустили? Почему такой низкий балл поставили?» – «Потому что не на языке оригинала поет». – «А в условиях конкурса не написано, что надо на языке оригинала петь. Он у нас считается одним из лучших популяризаторов немецкой музыки: Шумана, Шуберта, Бетховена. По всей Руси ее пропагандирует. Если будет петь на немецком, никто ничего не поймет». И меня пропустили. Я еще и первое место занял.
– А в Кировском театре какие были у вас первые партии?
– Несколько партий, которые я там пел, я уже знал, когда пришел из консерватории: Гремина в «Евгении Онегине», Собакина в «Царской невесте», Дона Базилио в «Севильском цирюльнике». В театре быстро выучил песню варяжского гостя из «Садко». Там ставили «Дон Жуана» Моцарта, я пел Мазетто – это небольшая партия, – но по ходу репетиции выучил партию Лепорелло, слуги Дон Жуана, а это одна из ведущих партий. А во время премьеры артист, который должен был петь Лепорелло, заболел. Два Лепорелло было, но один испугался петь, а другой заболел, и я спел Лепорелло!
Во втором сезоне сам выучил Сусанина, спел два спектакля, и вдруг получаю телеграмму из Большого театра: не можете ли вы спеть такого-то числа партию Сусанина в Большом театре? Спел, им понравилось, и меня пригласили в оперную труппу Большого театра. Прямо сразу не в стажерскую, а в солисты.
33 года проработал, спел очень много партий: Сусанина, Кутузова, Досифея, Ивана Хованского, Варлаама, Пимена, Бориса. В основном русские партии. И Дона Базилио, и Лепорелло пел на русском. Не было тогда моды петь всё на языке оригинала. Зачем это нужно? Кто у нас понимает итальянский язык?
Концертная деятельность у меня была не меньшая, чем занятость в театре. Я и Государственную премию получил за свои сольные концерты в Большом зале консерватории. Много пел современных композиторов: Свиридова, Леденева, Николаева, Рубина. С Георгием Васильевичем Свиридовым мы дружили семьями. Познакомились в 1957 или 1958 году при работе над его циклом «Страна отцов» на стихи Исаакяна. Потом и цикл на стихи Бернса пел, и романсы отдельные, и «Патетическую ораторию» на стихи Маяковского. Много с ним по России ездили и за границу. Потом я решил, что уже состарился, и Георгий Васильевич стал работать с молодым певцом Хворостовским, Царство ему Небесное!
А.Ведерников. Портрет композитора Г.Свиридова
Считаю, что творческая жизнь у меня сложилась. Всегда пел то, что мне нравилось, и в театре все звания получил, и Государственную премию за концерты получил, и от Церкви у меня есть ордена, потому что я и много духовной музыки пел.
– Когда она пришла в ваше творчество?
– Еще когда она была фактически запрещена. Я дружил с Александром Юрловым, хормейстером, и пел с его хором на концертах: «Ныне отпущаеши», «Жертву вечернюю», Сугубую ектенью, Символ веры. Между прочим, пели мы этот репертуар в институтах, в университетах, и имели громаднейший успех. Все боялись, что нас возьмут за горло, но почему-то не брали, и мы пели.
– Только на концертах пели духовную музыку?
– Тогда да. Уже позже, когда всё было открыто, я познакомился и подружился с владыкой Костромским Александром (сейчас он в Казахстане), и в Костроме не раз пел в храме Вознесения с церковным хором Овчинникова. Даже записи есть!
– Рядом с вашим домом храм Воскресения Словущего. Он всегда был любим певцами и музыкантами, многие туда ходили, Козловский там пел. И служивший там много лет митрополит Питирим был большим любителем музыки, сам играл на виолончели.
– С владыкой Питиримом я познакомился в Пскове. Там был фестиваль, посвященный Дню славянской письменности, и я пел с хором Минина (я вообще с этим хором много пел). Пели мы церковные песнопения, а потом я спел «12 разбойников» об «иноке честном Питириме». Спел, сошел в зал, вдруг кто-то сзади взял меня за плечи. Оборачиваюсь – владыка Питирим! Пожал мне руку, поцеловал меня, я ему, конечно, руку поцеловал.
– Не приглашал он вас петь в храме Воскресения Словущего?
– Нет. Он уже тогда болен был.
– Из Большого театра вы ушли довольно рано, в 63 года.
– Я продолжал петь. И в этом сезоне спел два концерта. А из театра ушел, потому что главным дирижером в театр пригласили Лазарева. Мы с ним были антиподы. Он меня терпеть не мог и сам предложил мне уйти на пенсию, чтобы мы не портили друг другу жизнь.
– Что вас в нем не устраивало?
– Опера – коллективное искусство. Всегда надо приспосабливаться друг к другу. А он не хотел приспосабливаться, не сдерживал оркестр там, где надо петь вполголоса. Я ему всё время говорил: «Что же вы гремите? Вы заставляете меня идти поперек того, что написано в партитуре». В постоянных контрах с ним был. Не только в театре.
Задумал я записать все партии Мусоргского, которые в разное время пел: Пимена, Варлаама, Бориса, Досифея, Ивана Хованского. Тогда были еще виниловые диски. Получалось два диска. А он был главным дирижером Большого театра и, естественно, и этим процессом дирижировал. Писали мы в студии по понедельникам – единственный день, когда у артистов и музыкантов выходной. Три понедельника записывали – всё впустую. Тогда Федоровцев был заведующий «Мелодией», я ему сказал: «Сережа, это невозможно!» Взял другого дирижера и записал с ним.
Это, как вы понимаете, обострило конфликт. В общем, пришлось мне уйти из театра. Конечно, я мог его послать – я Народный артист, а он молодой дирижер, – но чтобы не портить себе кровь, не укорачивать жизнь, плюнул и ушел. Всё, что мне хотелось спеть в театре, я спел. Кроме театра у меня была огромная концертная деятельность. Ну и зачем мне спорить с посредственностью? Как сказал Пушкин: «Не оспоривай глупца».
– Сегодня многие оперы ставят театральные и кинорежиссеры. Как вы к этому относитесь?
– Я считаю, что это неправильно. Вот Сокуров ставил «Бориса Годунова». Он известный кинорежиссер, но опера – совсем другое искусство, более символическое, очень сжатое. Там главное музыка, и драматургия оперы тесно связана с музыкой.
Ставить оперу надо в русле музыки, подчиняя себя этой музыке. Вот Немирович-Данченко и Станиславский это понимали, у них всё было органично, всё исходит от музыки, поэтому их оперные постановки до сих пор живут. А Сокуров, на мой взгляд, этого не понял. И Любимов в «Князе Игоре» не только всю музыку перековеркал, но даже сократил арию Кончака – одного из главных действующих лиц. Профанация.
– Преподавать вам никогда не хотелось?
– Я немножко преподавал в ГИТИСе, год в консерватории, но это было очень трудно, потому что приходилось бороться с невежеством. Сейчас у нас, по-моему, кризис в преподавании пения. Допустим, Московская консерватория совсем не дает певцов – нет среди преподавателей настоящих мастеров. Преподают в основном неудачники, которые годам к сорока теряют голос от неправильного пения. Они могут преподать только так, как сами умеют петь. Точнее, как не умеют.
Я два сезона – в 1960-1961 годах – обучался в Милане у Дженнаро Барра-Караччоло – бывшего мирового тенора. Школа была при “Ла Скала”, поэтому мы имели возможность бывать в театре и на репетициях, и на спектаклях. А профессор Барра преподавал нам вокал, и при желании можно было многому у него научиться. Я купил магнитофон, на занятиях записывал, что Барра говорил, потом дома разбирал.
В Италии я получил очень важные для профессионального певца технологические знания: как петь, как дышать, как организовать свой певческий аппарат. Когда вы, допустим, поете в компании, это совсем другое пение, любительское. Если так, по-любительски, спеть хотя бы одну оперную партию, можно сразу остаться без голоса.
Так многие и остаются без голоса. Певец дышит по-особому. Он как бы выжимает из себя голос, его легкие превращаются в меха, которые распределяют процесс пения. Там много всяких ухищрений, которые профессионалам надо знать, а они не знают, поют в любительской манере и теряют голос.
– Почему, когда вы учились, были хорошие преподаватели?..
– Тоже не было! Я потерял голос. Понимаете, в чем дело: не всякий певец может быть педагогом. В живописи точно так же: не всякий художник может преподавать.
Жена Наталия Николаевна Гуреева (род. 1937) с сыновьями Борисом и Александром. Сын Борис Ведерников – современный художник, сын Александр Ведерников – советский и российский дирижер.
– Поработав в ГИТИСе и консерватории, вы почувствовали педагогическое призвание?
– В какой-то степени. Но, понимаете, это им как кость в горле. Когда приходит настоящий педагог, он им как укор их педагогической бездарности, их непригодности к этой профессии.
В ГИТИСе у меня было два ученика. Когда они окончили, я ушел оттуда, потому что много было предложений выступить с концертами, я по Союзу ездил, за границу, и в театре много партий пел. Перегрузка была. А чтобы реализовать свои знания, которые я получил в Италии и в процессе своей работы, поделиться этими знаниями с теми, кому они необходимы, я лет 10 назад записал видео-мастер-класс, где рассказываю, как надо петь. Рассказываю и показываю – есть там и практические примеры, как я пою со Свиридовым, как пою арию Бориса. Видео общедоступно.
– Никогда не думали о том, чтобы написать мемуары?
– Для этого нужен талант. Надо уметь художественно построить текст. Это не интервью дать. Да я и не считаю, что я такой великий певец, как Шаляпин, например. Я сейчас как раз читаю Шаляпина. Фантастический талант, исключительное явление природы! Недавно я не мог уснуть и «бродил» по радио, вдруг слышу – он поет бурлацкую песню: «Эй, ухнем!» Это же драматическое полотно! До такой степени высокое искусство! Ему не стыдно и написать. А мне… Я считаю, что я был удачливый певец, но не такой величины, чтобы остаться в истории.
Фактически жизнь была, как игра. Делал то, что мне нравилось. Выбирал музыку, которая шла от христианства, от идеалов любви, братства. Всё делал с любовью и относился ко всему серьезно, не кое-как.
Посмотришь на разные человеческие судьбы – столько в жизни страданий, трагедий, столько у людей неосуществленных желаний. А мне в жизни везло.
Беседовал Леонид Виноградов
09.01. 2018. «Православие и Мир»
http://www.pravmir.ru/aleksan....ravilos
|
| |
| |
