Дата: Понедельник, 03 Сен 2012, 16:46 | Сообщение # 1
Группа: Администраторы
Сообщений: 7149
Статус: Offline
АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ ВЕРТИНСКИЙ * (21.03. 1889 - 21.05. 1957)
А.Вертинский родился в Киеве. Его отец, частный поверенный Николай Петрович (1845 -1894), происходил из семьи железнодорожного служащего; помимо адвокатской практики он занимался еще и журналистикой: в «Киевском слове» он публиковал фельетоны под псевдонимом Граф Нивер. Мать, Е.С. Сколацкая, родилась в дворянской семье; Николай Петрович не смог жениться на ней, поскольку его первая жена не давала развода, и «усыновил» собственных детей несколько лет спустя. Когда мальчику было 3 года, умерла мать, а спустя 2 года погиб от скоротечной чахотки отец. После смерти родителей Александр и его сестра Надежда оказались в разных семьях у родственников матери, причём брата уверяли в том, что сестра мертва. Позже Александр и Надежда совершенно случайно встретились и очень сблизились. В девятилетнем возрасте Александр на отлично сдал экзамен в Первую императорскую Александрийскую гимназию, но через 2 года был исключён за неуспеваемость и дурное поведение и переведён в Четвёртую Киевскую классическую гимназию (считавшуюся учебным заведением «попроще»). Здесь он увлёкся театром, некоторое время играл на любительской сцене и был статистом в киевском театре Соловцова, хотя позже признавал свой первый актёрский опыт крайне неудачным.
Постепенно Вертинский приобрёл репутацию начинающего киевского литератора: он писал театральные рецензии на выступления знаменитостей - Ф.Шаляпина, А.Вяльцевой, М.Вавича, Дж.Ансельми, М.Каринской, Т.Руффо, публиковал небольшие (как правило, «декадентские») рассказы в местных газетах; в «Киевской неделе» - «Портрет», «Папиросы Весна», «Моя невеста», в еженедельнике «Лукоморье» - рассказ «Красные бабочки». На жизнь себе Александр зарабатывал разными способами: продавая открытки, работая грузчиком, корректором в типографии, играя в любительских спектаклях; он побывал и бухгалтером в гостинице «Европейской», откуда был уволен «за неспособность». К этому времени относится и его знакомство с поэтами М.Кузминым, В.Эльснером и Б.Лившицом, художниками А.Осмеркиным, К.Малевичем, М. Шагалом и другими гостями лит. салона, созданного С.Н. Зелинской, преподавательницей той самой Александрийской гимназии, из которой он был исключён (впоследствии ставшей женой Н.В. Луначарского, брата А.В. Луначарского). В 1910 г. Вертинский, в надежде сделать себе лит. карьеру, переехал в Москву, где с сестрой Надей, актрисой, поселился в Козицком пер., в доме Бахрушина. Здесь он начал выступления в лит. и драм. сообществах, в том числе в качестве режиссёра (поставив «Балаганчик», одну из пьес Блока), некоторое время работал в ателье А.Ханжонкова.
О поэзии Блока, во многом сформировавшей его мировоззрение, Вертинский писал позже как о «стихии, формирующей наш мир». Он не подражал Блоку, но находился под впечатлением от его поэтических образов и собственное тогдашнее жизневосприятие впоследствии называл «очень блоковским». Его кинодебют состоялся в 1912 г. в фильме И.Толстого (сына Льва Николаевича) по рассказу отца «Чем люди живы?», где ему досталась роль Ангела, который обнажённым падал «с небес» в снег. Он снялся в нескольких немых фильмах студии Ханжонкова во второстепенных ролях; известно, что в основу сценария одной из картин легла история, рассказанная Вертинским в стихотворении «Бал Господень». В числе его более поздних киноработ отмечались «Король без венца» (1915, бродяга) и «От рабства к воле» (1916, антиквар). На съемочной площадке он подружился со звёздами русского кино начала XX в., И.Мозжухиным и В.Холодной. Более того, согласно Д.К. Самину, автору книги «Самые знаменитые эмигранты России», именно Вертинскому Вера Холодная была обязана своим стремительным взлётом. Он первым разглядел «демоническую красоту и талант актрисы в скромной, никому не известной жене прапорщика Холодного» и привел ее на кинофабрику Ханжонкова. Александр был тайно влюблен в актрису и посвятил ей свои первые песни - «Маленький креольчик», «За кулисами», «Ваши пальцы пахнут ладаном».
В начале 1912 г. Вертинский, кроме того, начал выступать на сцене Театра миниатюр в Мамоновском пер. по Тверской, которым руководила М.А. Арцыбушева. Его первый номер здесь, «Танго», был выполнен с использованием элементов эротики: на сцене в эффектных костюмах танцевали прима-балерина и её партнер, а Александр, стоя у кулис, исполнял песенку-пародию на происходящее. Премьера имела успех, и начинающий артист удосужился одной строчки в рецензии «Русского слова»: «Остроумный и жеманный Александр Вертинский». Впоследствии, продолжая сотрудничать с театром Арцебушевой, он писал злободневные пародии («Фурлана», «Теплый грех» и др.): они и принесли ему первые заработки. В 1913 г. Вертинский попытался осуществить давнюю мечту и поступить в МХТ, но не был принят из-за дефекта дикции: экзамен принимал сам Станиславский, которому не понравилось, что экзаменующийся плохо выговаривает букву «р». В те же дни Вертинский сблизился с футуристами и познакомился с Маяковским. При этом, как отмечалось позже, философия футуристов не была ему близка; гораздо большее впечатление производили на него «поэзоконцерты» И.Северянина. Впрочем, о поэзии последнего он писал, что «в его стихах было подлинное чувство, талант и искренность, но не хватало вкуса, чувства меры и неподдельности чувств». Что же касается футуристов, то за исключением Маяковского, талантом которого Вертинский искренне восхищался, они по мнению артиста, просто «эпатировали буржуа, писали заумные стихи, выставляли на выставках явно издевательские полотна и притворялись гениями».
В конце 1914 г., после начала Первой мировой войны, Александр отправился добровольцем на фронт санитаром на 68-м санитарном поезде Всероссийского союза городов, который курсировал между передовой и Москвой. Под началом графа Н.Толстого он проработал здесь до января 1915 г., сделав (согласно данным журнала), в общей сложности 35 тысяч перевязок. Получив лёгкое ранение, Вертинский вернулся в Москву, где узнал о смерти сестры (по слухам - от передозировки кокаина), единственного близкого ему человека. Дебют Вертинского на эстраде состоялся в 1915 г., в знакомом ему Арцыбушевском театре миниатюр, которому он предложил свою новую программу: «Песенки Пьеро». Арцыбушева одобрила идею: для артиста изготовили экзотическую декорацию, подобрали «лунное» освещение. Александр стал выходить на сцену загримированным и в специально сшитом костюме Пьеро, под мертвенным, лимонно-лиловым светом рампы. Постепенно, исполняя песни как на собственные стихи, так и на стихи поэтов Серебряного века (Цветаева, Северянин, Блок), Вертинский выработал собственный стиль выступления, важным элементом которого стал певучий речитатив с характерным грассированием; стиль этот позволял стихам «оставаться именно стихами на оттеняющем фоне мелодии». Вертинский и его искусство, как отмечалось, «представляли феномен почти гипнотического воздействия не только на обывательскую, но и на взыскательную элитарную аудиторию».
Основу его репертуара тех лет составил оригинальный материал: «Маленький креольчик», «Ваши пальцы пахнут ладаном», «Лиловый негр» (3 песни, посвящённые Вере Холодной), «Сероглазочка», «Минуточка», «Я сегодня смеюсь над собой», «За кулисами», «Панихида хрустальная», «Дым без огня», «Безноженка», «Бал Господень», «Пес Дуглас», «О шести зеркалах», «Jamais», «Я маленькая балерина»(в соавторстве с Н. Грушко), «Кокаинетка» (текст В.Агатова). В том, что это действительно мог быть советский поэт В.Агатов (1901-1967), высказывались сомнения.
Использование «маски» в качестве сценического образа было характерно для того времени. Отмечалось, что на выбор Вертинского оказала влияние поэзия Блока, в частности пьеса «Балаганчик» и цикл «Маски». Сам артист утверждал, что этот грим появился спонтанно, когда он и др. молодые санитары давали небольшие «домашние» концерты для раненых, и «был необходим на сцене исключительно из-за сильного чувства неуверенности и растерянности перед переполненным залом». Эта маска помогала входить ему в образ. Его Пьеро (согласно биографии Е. Секачевой) - «комичный страдалец, наивный и восторженный, вечно грезящий о чем-то, печальный шут, в котором сквозь комичную манеру видны истинное страдание и истинное благородство». Позже появился образ «черного Пьеро»: мертвенно-белый грим на лице сменила маска-домино, на смену белому костюму Пьеро пришло чёрное одеяние с белым платком на шее. Новый Пьеро (как пишет Секачева) стал «в своих песенках ироничнее и язвительнее прежнего, поскольку утратил наивные грезы юности, разглядел будничную простоту и безучастность окружающего мира».Каждую песню артист превращал в небольшую пьесу с законченным сюжетом и одним-двумя героями. Певца, который называл свои произведениями «ариетками» стали называть «русским Пьеро». Вертинский вернулся к эстрадной деятельности, поступив на работу в театр Петровский, которым руководила М.Н. Нинина-Петипа; здесь его гонорар составлял уже 100 руб. в месяц. С этой труппой он провёл многочисленные гастроли по стране, развивая собственный жанр песни-новеллы с кратким, но законченным сюжетом. Рецензии на его выступления - С.Городецкого и Б.Савинича появились в газетах «Рампа и жизнь» и «Театральная газета».
Как отмечалось позже, циклы стихов Вертинского рождались «вариациями на тему»; в них он «стремился показать, что никем не понятый, одинокий человек беззащитен перед лицом огромного безжалостного мира». Отойдя от традиций русского он «…предложил эстраде другую песню, связанную с эстетикой новейших течений в искусстве и культуре, и, прежде всего, авторскую художественную песню». Вертинскому, как отмечали специалисты, удалось создать новый жанр, которого еще не было на русской эстраде. «Я был больше, чем поэтом, больше, чем актером. Я прошел по нелегкой дороге новаторства, создавая свой собственный жанр», - говорил сам артист. Яркость сценического образа «субтильного Пьеро» привела к появлению большого количества подражателей и пародистов Вертинского. В частности, были особенно известны пародийные песенки популярного артиста-эксцентрика Савоярова, который до конца 1920-х годов гастролировал по России с концертами. Во 2-м акте своего выступления он гримировался под лунного Пьеро и выступал «в своём репертуаре» под фамилией «знаменитого артиста Валертинского». Это, безусловно, сослужило добрую службу Вертинскому, который, несмотря на свою краткую карьеру (менее 4-х лет) и долгое отсутствие - в итоге не только не был забыт, но и превратился в символическую легенду дореволюционной российской эстрады.
25 октября 1917 г. - в день начала Октябрьской революции - в Москве проходил бенефис Вертинского. Вскоре, сотрудничая с разными антрепренёрами (Леонидова и Варягин, Галантер, Гроссбаум) он снова стал проводить многочисленные гастроли, которые проходили с неизменным успехом. Между тем, жизнь в Москве для него становилась всё труднее. Романс «То, что я должен сказать», написанный под впечатлением гибели трехсот московских юнкеров, возбудил интерес Чрезвычайной комиссии, куда автора вызвали для объяснений. Согласно легенде, когда Вертинский заметил представителям ЧК: «Это же просто песня, и потом, вы же не можете запретить мне их жалеть!», он получил ответ: «Надо будет, и дышать запретим!». К.Паустовский в «Повести о жизни», в книге «Начало неведомого века» рассказывает другую версию происхождения романса. Согласно ему, исполнение романса состоялось в Киеве во время боёв с петлюровцами.
В конце 1917 г. Вертинский выехал на гастроли по южным городам России, вслед за отступающей Белой армией. Почти 2 года он провёл на юге, выступая в Одессе, Ростове, Екатеринославе, на Кавказе и в Крыму, к этому времени сменив костюм Пьеро на фрак. В 1919 г. артист уехал в Киев, оттуда перебрался в Харьков, где дал множество концертов и познакомился с актрисой В.Саниной, затем оказался в Одессе и, наконец, в Севастополе. В ноябре 1920 г. на пароходе «Великий князь Александр Михайлович», вместе с белыми офицерами, он переправился в Константинополь, где начал снова давать концерты - в основном, в клубах «Стелла» и «Чёрная роза». Некоторое время спустя, купив греческий паспорт, который обеспечил ему свободу передвижения, Вертинский уехал в Румынию, где выступал в дешёвых ночных клубах и много гастролировал по Бессарабии перед русскоязычным населением. Позже певец говорил, что именно эмиграция превратила его из капризного артиста в трудягу, который зарабатывает на кусок хлеба и кров. Вскоре (по доносу некой кишинёвской актрисы, любовницы генерала Поповича, в бенефисе которой артист отказался выступить), Александр Николаевич был обвинён в шпионаже в пользу СССР и выслан в Бухарест. Согласно другому источнику, недовольство у местных властей вызвала огромная популярность у русского населения его песни «В степи молдаванской», которая, как предполагалось, «разжигала антирумынские настроения».
В 1923 г. с импресарио Кирьяковым артист переехал в Польшу, где ему был оказан прекрасный приём, за которым последовали многочисленные гастроли. В Сопоте Вертинский встретился с Ирен (Раисой Потоцкой, дочерью русских эмигрантов), своей первой женой; брак их вскоре распался. Тогда же он обратился в советское консульство в Варшаве с просьбой о возвращении в Россию. Под прошением поставил положительную резолюцию советский посол в Польше П.Войков, по совету которого Вертинский и предпринял эту попытку. В просьбе ему было отказано. Накануне визита в Польшу румынского короля он вынужден был переехать в Германию (как «неблагонадёжный элемент») и поселиться в Берлине. Ещё будучи в Польше, вместе с артистами-соотечественниками Вертинский начал гастролировать по европейским странам и постепенно завоевал популярность за рубежом, продолжая сниматься в кино и выпуская стихотворные сборники. Европейские гастроли для артиста не были лёгким делом: отношение публики к артистам, выступавшим в ресторанах, было не таким, как в России. В Берлине он продолжил активную творческую деятельность, но культурная жизнь страны, как и сама она, находились в тот момент в глубоком кризисе. К середине 1920-х годов относится вторая просьба Вертинского о возвращении на Родину, адресованная главе советской делегации в Берлине А. Луначарскому, вновь встреченная отказом.
В 1925 г. Вертинский переехал во Францию, где продолжил активную концертную деятельность и создал, возможно, лучшие свои песенные произведения: «Пани Ирена», «Венок», «Баллада о седой госпоже», «В синем и далёком океане», «Концерт Сарасате», «Испано-Сюиза», «Сумасшедший шарманщик», «Мадам, уже падают листья», «Танго „Магнолия“», «Песенка о моей жене», «Дни бегут», «Piccolo Bambino», «Femme raffinee», «Джимми», «Рождество», «Палестинское танго», «Оловянное сердце», «Марлен», «Жёлтый ангел», «Ирине Строцци». Годы, проведённые в Париже считаются расцветом творческой жизни Вертинского. Выступая в ресторане «Казбек» на Монмартре, «Большом Московском Эрмитаже», «Казанове», «Шахерезаде», он познакомился с представителями Романовых, великими князьями Дмитрием Павловичем и Борисом Владимировичем, европейскими монархами (Густав, король Швеции, принц Уэльский), знаменитостями сцены и экрана: Ч.Чаплином, М.Дитрих, Г.Гарбо. В эти годы он сдружился с А.Павловой, Т.Карсавиной и особенно И.Мозжухиным; с последним он сформировал своего рода тандем, снимаясь в свободное от работы на эстраде время. Близкая дружба связала его на долгие годы и с Ф.Шаляпиным. В 1933 г. он покинул Францию и отправился по ангажементу в Ливан и Палестину. Здесь артист дал концерты (в Бейруте, Яффе, Тель-Авиве, Хайфе, Иерусалиме) и повстречал некоторых своих давних знакомых. В Иерусалиме Вертинский выступил перед семитысячной аудиторией, которая принимала его очень тепло.
Начиная с осени 1934 г. он надолго обосновался в США, где стал регулярно и много гастролировать по стране, нередко давая по 2 концерта в день. На первом же его концерте в Нью-Йорке собрались многие известные представители русской эмиграции: Рахманинов, Шаляпин, Балиев, Болеславский, Рубен Мамулян, а также его парижская знакомая М.Дитрих (которой он позже посвятил песню «Марлен»). Здесь состоялась премьера песни «Чужие города». После заключительной вещи, «О нас и о Родине», зал разразился овацией, которая «…относилась, конечно, не ко мне, а к моей Родине», - так говорил позже об этом артист. К этому времени его репертуар стал меняться: на смену экзотическим сюжетам пришли ностальгические мотивы («Чужие города», «О нас и о Родине»), театральные персонажи, исполненные надрывных страстей, стали уступать место обычным людям, испытывающим простые человеческие чувства. В 30-е годы впервые Вертинский стал использовать в своих песнях стихи советских поэтов.
Из Нью-Йорка он отправился на Тихоокеанское побережье. В Сан-Франциско провёл серию концертов для русской общины. Одно из его выступлений прошло в знаменитом Hollywood Breakfast Club, где собирались миллионеры. В Голливуде ему предложили сняться в фильме на английском языке; артист хорошо владел немецким и в совершенстве - французским, но (согласно Секачевой) «не переносил английскую речь». Вертинский получил совет от М.Дитрих - «преодолеть отвращение любого нормального человека и взять себя в руки», но сделать этого не сумел и потому отказался от съёмок. Из США артист вернулся во Францию, а оттуда в 1935 г. перебрался в Китай, обосновавшись в Шанхае, где проживала большая русская колония. Здесь он познакомился с поэтессой Лариссой Андерсен, в которую одно время был безответно влюблён, и чьё творчество высоко оценивал. Он выступал в кабаре «Ренессанс», в летнем саду «Аркадия», в кафешантане «Мари-Роуз», но концерты не приносили ему больших гонораров: именно в эти годы впервые в эмиграции он познал нужду. 26 мая 1942 г. Вертинский вступил во 2-й брак с Л.В. Циргвава, 20-летней дочерью служащего КВЖД, разница в возрасте с которой у него составляла 34 года. Вскоре у него родилась первая дочь - Марианна. Чтобы прокормить семью, артисту приходилось давать по 2 концерта в день.
Вертинский гастролировал на фронте, исполнял патриотические песни - как советских авторов, так и собственного сочинения, в 1945 г. написал песню «Он», посвящённую Сталину. Его любовная лирика, несмотря на счастливый брак, была отмечена нотками безысходности и нотками трагизма («Прощание», «Ненужное письмо», «Бар-девочка», «Убившей любовь», «Спасение», «Обезьянка Чарли», «В этой жизни ничего не водится», «Осень»); в качестве исключения рассматривалось лишь стихотворение «Без женщин». По воспоминаниям дочери Марианны, он говорил о себе: «У меня нет ничего, кроме мирового имени». Чтобы зарабатывать на жизнь, ему снова пришлось активно начать гастроли, по 24 концерта в месяц. Только в дуэте с пианистом М.Брохесом за 14 лет он дал более 2-х тыс. концертов, проехав по всей стране, выступая не только в театрах и концертных залах, но на заводах, в шахтах, госпиталях и детских домах. Как отмечается в биографии Е.Секачевой, из 100 с лишним песен из репертуара Вертинского к исполнению в СССР было допущено не более 30, на каждом концерте присутствовал цензор. Концерты в Москве и Ленинграде были редкостью, на радио его не приглашали, пластинок почти не издавали, не было рецензий в газетах. Несмотря на огромную популярность певца, официальная советская пресса к его творчеству относилась со сдержанной враждебностью. Согласно биографии артиста на сайте «Актёры советского и российского кино», - «Вскоре после окончания войны была развернута кампания против лирических песен, якобы уводящих слушателей от задач социалистического строительства. Напрямую о Вертинском не говорилось, но это как бы подразумевалось. И вот уже его пластинки изымаются из продажи, вычёркиваются из каталогов. Ни одна его песня не звучит в эфире, газеты и журналы о его триумфальных концертах хранят ледяное молчание. Выдающегося певца как бы не существует».
После войны Вертинский продолжил сниматься в кино. Режиссёры в основном эксплуатировали его характерную внешность и манеры: и то и другое он продемонстрировал в роли князя в фильме 1954 г. «Анна на шее». За роль в фильме «Заговор обречённых» (кардинал Бирнч) он и получил свою единственную гос. награду: Сталинскую премию (1951). Была отмечена также его работа в фильме «Великий воин Албании Скандербег», где он сыграл роль дожа Венеции. А.Н. Вертинский скончался от острой сердечной недостаточности в гостинице «Астория» в Ленинграде, куда приехал на гастроли. Его последний концерт прошел в тот же день в Доме ветеранов сцены им Савиной. Он был похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.
Талантливому артисту посвящена одна из витрин Музея Одной Улицы. Здесь представлены его автографы с текстами отдельных песенок, фотографии, коллекция грампластинок 1930-1950-х годов, и фигура грустного Пьеро, которая была сценическим образом Александра Николаевича. В 2009 г. музей представлял выставку «Александр Вертинский: Я готов целовать твои улицы…», посвященная 120-летию со дня рождения выдающегося певца-шансонье. http://liricon.ru/biografii-poetov/vertinskij-aleksandr-nikolaevich
Дата: Понедельник, 03 Сен 2012, 17:26 | Сообщение # 2
Группа: Администраторы
Сообщений: 7149
Статус: Offline
ОБ АЛЕКСАНДРЕ ВЕРТИНСКОМ. Репортаж для шанхайской газеты
Рояль на сцене Лайсеума и талантливо аккомпанирует Г.Ротт. А у рояля - высокая, сильная фигура во фраке, с белым пластроном, с белым цветком в петлице. ВЕРТИНСКИЙ! Вертинский - это, в сущности, символ. Это имя так часто видишь в газетах, его мелодии, слова, манеру передачи так часто встречаешь повсюду, слышишь из всех черных жерл радио, что когда его видишь в живых перед собой, то не веришь: - Неужели - вот это-то и есть Вертинский? Вертинский - это целая эпоха. Вертинский - это целое поколение, недаром на афише его концерта в углу скромно стояли загадочные 3 цифры «ХХХ». Он впервые запел в то душное предгрозье перед Великой войной, когда мир еще не знал, что соскальзывает в бездны истории. Тогда в своем печальном образе Пьеро, он явился контрастом, приговором, предостережением тому жадному, жирному, глотающему семгу благополучному реакционному обществу и прошелся перед всей Россией под ручку с девочкой с бульвара, «в мокрой горжеточке». В сущности, это было тоже «эпатирование буржуа», вроде футуризма, но совершенно по-другому, нежели то делали Маяковский и другие.
Искусство Вертинского - это настоящее, русское искусство, необычайно доброе, немного, я сказал бы, «юродивое». От любовного его рукой подать к монастырю, к тихому свету лампад, к куполам церквей, что золотыми свечами горят в синем небе. Недаром его «Игуменья» пронизана этой подлинной мистикой Терезы из Неттесгайма. Он необычайно добр по душе: он тогда стал на сторону этой «девушки в горжеточке», как когда-то Достоевский развернул как знамя невыразимо жалкий «драдедамовый платочек» Сони Мармеладовой. С другой стороны он любит жизнь и плоть, и «вкус ея и цвет, и душный, смертный плоти запах»... Вероятно, Вертинский хотел бы, чтобы на пиру жизни сидели именно потрясенные ею Сонечки, чтобы в этом звучном, жирном, крепком мире была какая-то нежность, чуть надорванная. Нужно ведь хотя бы немного расстроиться, чтобы быть чутким... А потом пришла война... И тот «прапорщик Володя», который садился в вагон - У меня блестят погоны, У тебя дрожит рука... Эти пыльные вагоны Ждут последнего звонка... - этот прапорщик слышал песенки Вертинского в мокрых окопах на Равве Русской, и под Барановичами, и под Ригой, и когда широкие просторы Польши озаряли зеленым огнем ракеты и сияли на пятнах снега - в блиндажах граммофоны пели его слова о том, что жизнь-то, в сущности, прекрасна, что женщины изумительны, нежны, что на свете и в то время бессмысленной и грубой войны - были и любовь и счастье. Вертинский связан с толпой, а толпа всегда верит, даже в самой жестокой борьбе за существование, что жизнь прекрасна, ведь иначе и бороться за существование было бы нечего. Прошла революция, и артист шагнул в эмиграцию, говоря все про то же, про чудные плечи принцессы Ирен, про то, что даже бедная прогулка в Булонском лесу с женой - чудесная вещь, что в сущности надо ждать, что все обернется в хорошую сторону. Пожалуй, он единственный из эмигрантов, нежный голос которого звучит в Советской России. В Москве, говорят, можно жить месяц в комнате за одну его пластинку... Московская «Литературная газета» полемизирует с его «упадочническими настроениями», в советских книгах-романах мелькает его имя как нарицательное.
А Вертинский в Шанхае... Роковое «ХХХ»! Но сдался ли Вертинский? Нет, о нет!.. Его песенки растут, приобретают другой, нигде невиданный, неслыханный характер - каких-то морально-философских и житейски-умных трактатов. Тут и ласковое обличение женщин, и похвала мужской дружбе, и чего угодно. И все это в неслыханной форме стиха, куплета, отточенного, драматизированного чудесной декламацией, оправленного в мелодию, оперенного аккомпанементом Г.Ротта. «XXX»!.. Стоит ли Вертинский на месте? Нет, он шагает в ногу с настроениями эмиграции, со всем русским народом. Он понимает, что «тот ураган прошел», и он, трубадур, веселый и печальный, насмешливый и наблюдательный, звенит на своей лютне новые напевы. В отчетном концерте появились совершенно новые мотивы - Блок, Маяковский.
«Вот тебе и «песенки Пьеро», — подумалось мне, когда со сцены Лайсеума грохотали, как падающие скалы, строфы Маяковского. Это «Сумасшедший маэстро» обрушил из оркестра трагический плач медных тромбонов, визг перепуганных скрипок, и так, что деловой человек, аппетитно глотавший семгу, - вдруг побежал из зала в ужасе... Что делать, «девочкам в горжеточках» его, очевидно, пробрать не удалось! Надо средства посильнее. И теперь у Вертинского плачет не девочка в горжеточке, а плачет оглушительно грозными слезами-словами сам медно-горлый оркестр. И неожиданно мощно, оглушительно почти, звучит и сам его голос... Вертинский - это то, что думает масса, думает толпа. Толпа вечна, и с ней вечен и он. Толпа умна, а с ней умен и Вертинский. Надо положительно удивляться, как в нашем городе, среди этого всеобщего «безрыбья», «бесптичья» и «безлюдья» он в одиночку, в самом себе, вынашивает и решает вопросы, которые предъявляют ход нашей истории. Прямо удивительно, что о Вертинском не написано книги; эта мощная фигура стоит книги. А то люди, которые случайно бок о бок сидят с ним в «Ренессансе», актеры, которые не умеют отличить театра от балагана, пошлые и злые пародисты, актрисы, тревожно ожидающие, когда будет окончательно расшифровано, что они уже никому не нужны, - все они действительно думают, что они запанибрата с «Александром Николаевичем». А тут не то. Нет! Тут «талант, талант с головы до ног», талант могучий, великий талант великого артиста, который говорит с народом через головы всех исчезающих претенциозных временных авторитетов. (Вс. Иванов) Источник: А.Вертинский. За кулисами: песни, рассказы, заметки, интервью, письма, воспоминания. - (М., 1991, с. 199-201.) 29.12. 2002. http://www.russianshanghai.com/hi-story/newspaper/post18
ИЗЛОМАННЫЙ РУССКИЙ ПЬЕРО Галич вспоминает о Вертинском ([Из передачи «Галич у Микрофона»]
Началось все неожиданным утренним звонком 30 уже с лишком лет тому назад. Мне позвонил мой приятель и каким-то странным, слегка насмешливым голосом сказал: "Слушай, у меня есть свободный билет. Ты не хотел бы пойти сегодня вечером в Дом кино, на концерт Александра Вертинского?". Я тоже чуть-чуть хмыкнул, сказал - на чей концерт? Он ответил: "На Вертинского. Ты же знаешь, он приехал, он в Москве". Я действительно слышал, что Вертинский приехал в Москву, и мне даже говорили; что где-то в очень узком кругу; для актеров МХАТа, он пел, но что он будет выступать публично и то, что я смогу его услышать, казалось мне совершенно невероятным. И вот я пошел на концерт Вертинского. Он должен был выступать в Доме кино, в старом Доме кино, который помещался у пл. Восстания, там, где теперь Театр киноактера. Сама обстановка в фойе и в зале была довольно странная. Люди ходили немножко с недоверчивыми улыбками, переглядывались, говорили: "Ну-ну, неужели же это правда?". Я хотел бы, чтобы это представили те из вас, которые родились в годы войны или после войны и которые не знают, почему так мы странно отнеслись к сообщению о том, что приехал Вертинский.
Долгие годы Вертинский был не то чтобы под запретом, а был человеком из какой-то другой, фантастической жизни. Он эмигрировал в двадцатые годы, и иногда до нас случайно доходили какие-то его пластинки, стертые-престертые. Мы слушали их, едва разбирая слова... И то, что вот он, легендарный Вертинский, о котором нам рассказывали наши матери, - то, что он сегодня; сейчас выступит и мы его увидим; казалось нам совершенно невероятным. Уже здесь, в кулуарах, рассказывали такую шутку-анекдот, полуанекдот, может быть; это было и правдой, что граф А.Н. Толстой, пролетарский писатель, устроил в честь приезда Александра Николаевича прием. Гостей почему-то долго томили в гостиной, не звали к столу, - что-то не было готово у хозяек, и тут один из гостей, поглядевший на собравшееся общество: граф Толстой, граф Игнатьев, митрополит Н. Крутицкий, А.Н. Вертинский, - спросил: "Кого еще ждем?". Грубый голос остроумца Смирнова-Сокольского ответил: "Государя!".
И вот мы пришли в зал. Сцена была пуста, открыт занавес, стоял рояль, а потом на сцену, без всякого предупреждения, вышел высокий человек в сизом фраке, с каким-то чрезвычайно невыразительным, стертым лицом, с лицом, на котором как бы не было вовсе глаз, с такими белесовато-седыми волосами. За ним просеменил маленький аккомпаниатор, сел к роялю. Человек вышел вперед и без всякого объявления, внятно, хотя и не громко, сказал: "В степи молдаванской". Пианист сыграл вступление, и этот человек со стертым, невыразительным лицом произнес первые строчки: Тихо тянутся сонные дроги И вздыхая бредут под откос... И мы увидели великого мастера с удивительно прекрасным лицом, сияющими лукавыми глазами, с такой выразительной пластикой рук и движений, которая дается годами большой работы и которая дарится людям большим их талантом. Можно по-разному оценивать творчеству Вертинского, но то, что он оставил заметный след в жизни не одного, а нескольких поколений русских людей и в СССР, и за рубежом, - это вне всякого сомнения. Песни его, казалось бы, никак не соприкасающиеся с жизнью, такие, как "Я знаю, Джим", "Лиловый негр вам подает манто", "Прощальный ужин", - казалось бы, - что они там, в Советском Союзе? Что значили для нас эти песни, какое отношение имели к нашей жизни? Я помню стихи Смелякова: "Гражданин Вертинский вертится спокойно, девочки танцуют английский фокстрот; я не понимаю, что это такое, как это такое за душу берет...". Но он врал, Я.Смеляков. Он-то понимал, почему это брало за душу, почему в этой лирической, салонной пронзительности было для нас такое новое ощущение свободы. Потом, после этого концерта года 2 или 3 спустя мне довелось познакомиться с Александром Николаевичем. Мы даже жили с ним рядом в соседних номерах, в гостинице "Европейская", в Ленинграде, месяца полтора. Я работал тогда на киностудии "Ленфильм", делал сценарий, а у него были концерты. Он выступал в саду "Аквариум". И вот по вечерам, после концерта он входил со своим стаканом чая. Он неизменно носил свой стакан чая с лимоном, садился и говорил мне: "Ну, давайте. Читайте стихи". Я читал ему Мандельштама, Пастернака, Заболоцкого, Сельвинского, Ахматову, Хармса, Читал совсем ему уже не известные даже по именам Б.Корнилова и П.Васильева, читал все то, что он, долгие годы оторванный от России, не мог знать. Он был не только исполнителем, не только замечательным мастером, он был поразительным слушателем. Сам - актер, певец, поэт, он умел слушать, особенно умел слушать стихи. И вкус у него на стихи был безошибочный. Он мог сфальшивить сам, мог иногда поставить неудачную строчку, мог даже неудачно (если ему было удобней) изменить строчку поэта, на стихи которого писал песню, - но чувствовал он стихи безошибочно. И когда я прочел ему в первый раз стихотворение Мандельштама "Я вернулся в мой город, знакомый до слез", он заплакал, а потом сказал мне: "Запишите мне, пожалуйста. Запишите мне".
У меня с ним был еще один забавный вечер. Мы решили не сидеть в номере, а пойти поужинать в "Европейскую". Летом ресторан работает на крыше, и туда ходят с удовольствием ленинградцы. Я не знаю, как сейчас, но в мое время, - я уже говорю, в мое время, как говорят старики, - так вот в мое время это было довольно любимым местом ленинградцев. И вот мы пошли с Александром Николаевичем поужинать. Мы сидели вдвоем за столиком, и вдруг к нам подбежала какая-то необыкновенно восторженная, сильно в годах уже дама, сказала: "Боже мой, Александр Николаевич Вертинский!". Он встал, я, естественно, встал следом за ним (он был человеком чрезвычайно воспитанным и галантным) и сказал: "Ради Бога, прошу вас, садитесь к нам". Она сказала: "Нет, нет, там у нас большая компания, просто я увидела вас. Я была, конечно, на вашем концерте, но я не рискнула зайти к вам за кулисы, а здесь я воспользовалась таким радостным случаем и просто хотела сказать вам, как мы счастливы, что вы вернулись на родину". Александр Николаевич повторил: "Прошу вас, посидите с нами, хотя бы несколько минут". Она сказала: "Нет, нет, я очень тороплюсь. Я просто хочу, чтоб вы знали, каким счастьем было для нас, - когда мы получали пластинки с вашими песнями, с вашими или песнями Лещенко...". Вдруг я увидел, как лицо Александра Николаевича окаменело. Он сказал: "Простите, я не понял вторую фамилию, которую вы только что назвали". Дама повторила: "Лещенко".
"Простите, но я не знаю такого. Среди моих друзей в эмиграции были Бунин, Шаляпин, Рахманинов, Дягилев, Стравинский. У меня не было такого ни знакомого, ни друга по фамилии Лещенко". Дама отошла. Александр Николаевич был человеком с юмором, но иногда он его терял, когда его творчество воспринималось, как творчество ресторанное - под водочку, под селедочку, под расстегайчик, под пьяные слезы и тоску по родине. Он считал, что делает дело куда как более важное, и думаю, что он был прав. *** Сижу это я как-то в ресторане ВТО, заказал, разумеется, большой джентльменский набор, не могу, признаюсь, при случае отказать себе в удовольствии погурманствовать. Сижу себе, водочку попиваю, икорочкой заедаю, паровой осетринкой закусываю, как говорится, кум королю и благодетель кабатчику. Официанты вокруг меня кордебалетом вьются, в глаза заглядывают, знают, поднимусь - никого не обижу, каюсь, любил я в молодости покупечествовать. Но только я за десерт принялся, слышу: «Разрешите?» Поднимаю глаза от тарелки, батюшки-светы, собственной персоной Вертинский! «Сделайте, - говорю, - одолжение, Александр Николаич, милости прошу!» Садится это он против меня, легоньким кивочком подзывает к себе официанта, доживал там еще со старых времен старичок Гордеич, продувной такой старикашка, но в своем деле мастер непревзойденный, и ласковенько эдак заказывает ему: «Принеси-ка мне, милейший, стаканчик чайку, а к чайку, если возможно, один бисквит». У Гордеича аж лысина взопрела от удивления: от заказов таких, видно, с самой октябрьской заварушки отвык, да и на кухне, надо думать, про чай думать забыли, его, чаек этот, там, наверное, и заваривать-то давным-давно разучились. Но глаз у нашего Гордеича был цепкий, он серьезного клиента за версту чувствовал, удивится -то старый удивился, а исполнять побежал на полусогнутых, сразу учуял, хитрец, что здесь шутки плохи. И ведь, можете себе представить, как по щучьему велению, и чай нашелся, и бисквит выискался.
Пока мне счет принесли, пока я по-царски расплачивался, выкушал это мой визави свой чаек, бисквитиком побаловался, крошечки в ладошку смахнул, в рот опрокинул и тоже за кошелечком тянется. Отсчитывает Гордеичу ровно по счету - 52 коп. медной мелочью, добавляет 3 коп. на чай и поднимается: «Благодарю, любезнейший!», а потом ко мне: «Прощу извинить за беспокойство». И топ-топ на выход. Должен сказать, сцена получилась гоголевская: замер наш Гордеич в одной руке с моими червонцами, а в другой с мелочью Вертинского, глядит вслед гостю, а в глазах его восторг и восхищение неописуемое. «Саша, - спрашивает, - да кто же это может быть такой?» - «Что же ты, Гордеич, - стыжу я его, - Вертинского не узнал?». Тот еще пуще загорелся, хоть святого с него пиши, и шепчет в полной прострации: «Сразу барина видать!»
Важное о Вертинском: В далекой дореволюционной России 1917 г. в одном из небольших московских театров, где всего лишь 300 мест для зрителей, появился высокий худой юноша, одетый в костюм Пьеро. На белой маске лица - трагические черные брови, алый рот. Он поднял вверх необычайно выразительные руки с длинными пальцами и запел... Его маленькие песни-новеллы назывались "ариетками", или "печальными песенками Пьеро". То ли темы песен были угаданы молодым артистом, то ли сам юноша понравился публике, но песни эти запели, а тексты передавались из уст в уста. Юного артиста назвали "Русским Пьеро", он стал знаменитым, ему подражали, им восхищались, его ругали газеты и обожала публика, а карьера его обещала быть блистательной. Этой молодой знаменитостью был Александр Вертинский - поэт, певец и композитор. Стихия Октябрьской революции 1917 г. смыла волной лучших детей своей культуры. Бунин, Шаляпин, Мозжухин, Павлова, Вертинский - звезды русской культуры, дети "Серебряного века" России - вынуждены были навсегда лишиться своей родины и обречь себя на долгие годы духовных скитаний. Не приняв революцию, Вертинский эмигрирует, покидает Россию и уезжает в Европу. С этого дня начинается тернистая дорога "Русского Пьеро". Его воздетые вверх худые руки молили уже не о радости души, а о спасении России. Ностальгия стала его музой. Песни превратились в маленькие баллады. Персонажи этих песен: клоуны и кокаинистки, танцовщицы кабаре и кинозвезды, капризные дамы в шикарных манто и бродяги, артисты и сутенеры, пажи и лорды. Все они любят, страдают, мечтают о счастье, тоскуют, мчатся в стремительной погоне за жизнью и горько рыдают от ее пощечин.
Артист теперь стоял перед публикой одетый во фрак, ослепительно белую манишку и лаковые туфли. Его мастерство достигало виртуозности. Его назвали "Шаляпиным эстрады", "сказителем русской сцены". Вертинский - это театр! Вертинский - это эпоха! Вертинский - это сама Россия! Его голос завораживает, его песни зовут вас в далекие, таинственные страны! Он навсегда остается в памяти! Ему рукоплещет Париж, Лондон, Нью-Йорк. Его слушают русские, французы, англичане. Им восхищаются Фокин, Дягилев, Шаляпин . Слава вторично захлестывает А.Вертинского. Парадоксально, но на вершине своего успеха артист неутомимо пишет Советскому правительству: "... пустите меня домой, пустите, пустите! Душа рвется в Россию, на Родину, туда, где сейчас плохо, страшно, где голод и холод". Только в конце 1943 г. Советским правительством ему было разрешено вернуться в Россию. Еще шла война. Страна с трудом выходила из тяжких лет бессмысленной бойни. Здесь, на своей искалеченной Родине, артист давал много благотворительных концертов в пользу голодающих, солдат-калек, детей-сирот. Он пел по всей России: в Сибири, на Дальнем Востоке, в Азии, пел так много, до хрипоты, словно веря, что его песни отогревают сердца людей. Эта страна не была для него. Советским Союзом, напротив, она по-прежнему была "его Россией", его матерью, его возлюбленной. Здесь пропел он последние годы своей жизни. Слава, баловнем которой он был дважды, пришла к нему в 3-й и последний раз. Русская культура, в лоно которой он вернулся уже зрелым мастером, приняла его в свои объятия, как истинная мать, не спрашивая, где он был все эти годы. Имя Вертинского - легенда. Его песни так и не окрасились оттенком революционного пафоса, он остался свободным сыном своей великой культуры. Его не уничтожил Сталин, и это овеяло легендой годы его пребывания в Советском Союзе. Не потому-ли, что и в душе деспота есть тайная дверца, от которой у поэта есть маленький ключик? Его поэзия, музыка, пение - это шедевр эпохи Русского Декаданса, последняя звезда на небосклоне Серебряного века России. Анастасия Вертинская
А ТЕПЕРЬ, КАК НА САМОМ ДЕЛЕ ВЕРТИНСКИЙ ВОЗВРАЩАЛСЯ В СССР Ходит легенда, что когда до Сталина дошла просьба Вертинского (о возвращении в СССР), он с присущим ему лаконизмом сказал: "Пусть споет". Не знаю, как это осуществилось технически, но легенда в том и состоит, что Вертинский спел Сталину свою песню "Что за ветер в степи молдаванской". Песня полна ностальгии. Молдавия тогда входила в состав Румынии. Но граничила-то она с Россией. И вот Вертинский гастролировал, очевидно, в Румынии и оказался в Молдавии вблизи границы.
Тихо тянутся сонные дроги, И, вздыхая, ползут под откос, И печально глядит на дороги, У колодцев распятый Христос.
Выслушав эту песню, Сталин с присущим ему лаконизмом сказал: "Пусть приезжает". Конечно, было перед этим письмо Молотову из Китая. "20 лет я живу без Родины. Эмиграция - большое и тяжелое наказание. Но всякому наказанию есть предел. Даже бессрочную каторгу иногда сокращают за скромное поведение и раскаяние... Разрешите мне вернуться домой... У меня жена и мать жены. Я не могу их бросать здесь и поэтому прошу за всех троих... Пустите нас домой". Мне кажется, что письмо не исключает легенды. Ведь именно, когда Молотов докладывал Иосифу Виссарионовичу о письме Вертинского, Сталин и мог буркнуть с присущим ему лаконизмом: "Пусть споет". Вертинскому разрешили давать концерты, и залы были набиты битком. Один концерт состоялся в театре им. Пушкина (в бывшем Камерном), а это бок о бок с нашим Литературным институтом. Мы ходили на этот концерт. Так я в первый и последний раз видел и слушал живого Вертинского.
Но климат есть климат. Тем более, что Сталин умер, а он был, судя по всему, хоть и не очень рьяным, но все-таки покровителем Александра Николаевича. По крайней мере, ему дали сыграть в нескольких фильмах: "Анна на шее" по Чехову, где он играл старого князя и... не то "Секретная миссия", не то "Заговор обреченных". За участие в этом фильме артист (вместе с коллективом, разумеется) получил Сталинскую премию. Ведь подумать только: Вертинский - лауреат Сталинской премии! Тем не менее, уже в 1956 г. певец вынужден обратиться с письмом к зам. министра культуры С.В. Кафианову. Вот отдельные строки из этого письма. "...Я уже по 4-му и 5-му разу объехал нашу страну. Я пел везде - и на Сахалине, и в Средней Азии, и в Заполярье, и в Сибири, и на Урале, и в Донбассе, не говоря уже о Центрах. Я заканчиваю уже третью тысячу концертов - все это мне дает право думать, что мое творчество, пусть даже и не очень "советское", нужно кому-то и, может быть, необходимо. А мне уже 68-й год! Сколько мне осталось жить?.. Все это мучает меня. Я не тщеславен. У меня мировое имя и мне к нему никто и ничего добавить не может. Но я русский человек! И советский человек. И я хочу одного - стать советским актером. Для этого я и вернулся на Родину. Вот я и хочу задать Вам ряд вопросов: 1. Почему я не пою по радио? Разве Ив Монтан, языка которого никто не понимает, ближе и нужнее, чем я? 2. Почему нет моих пластинок? Разве песни, скажем, Бернеса, Утесова, выше моих по содержанию и качеству? 3. Почему нет моих нот, моих стихов? 4. Почему нет ни одной рецензии на мои концерты? Я получаю тысячи писем, где спрашивают обо всем этом. Я молчу... А годы идут. Сейчас я еще мастер. Я еще могу! Но скоро я брошу все и уйду из театральной жизни. И будет поздно. И у меня останется горький осадок. Меня любил народ и не заметили его правители!.." Ну что же, у каждого своя чаша. Вл.Солоухин
УТЕШИТЕЛЬ АЛЕКСАНДР ВЕРТИНСКИЙ В 37-м, когда Вертинский жил в Китае, ему предложили вернуться на Родину, предъявив официальное приглашение ВЦИКа по инициативе комсомола. Его возвращение было бы на тот момент крутым пиаром для Страны Советов, и он сам хотел вернуться, но все как-то не складывалось. Международное признание было очень нужно тогда СССР - Куприна, например, обхаживали 2 года, угрохали кучу валюты, поселили в шикарной усадьбе, целая рота специально обученных красноармейцев во время «встречи с писателем» задавала вопросы «по творчеству». СССР мечтал заполучить и других «заблудших» с мировым именем - это была задача МИДа, и я пытаюсь представить тогдашнего кремлевского пиарщика, которому поручено заниматься «возвращенцами». Нужно ведь, чтобы человек не просто вернулся, и речь совсем не о том, чтобы он делал какие-то восхищенные заявления - сами сделаем, - но самим возвращением он должен символизировать, воплощать какую-нибудь простую идею. «... Великий русский писатель (певец, актер), в своих произведениях (песнях, образах) увековечивший Родину, вернулся.Тосковал, всю жизнь стремился...» И т.д. Шаляпин - вернись он в СССР - был бы назван каким-нибудь там соловьем, Рахманинов - певцом русского характера, Бунин - любителем родной природы. Но кто был Вертинский? Несмотря на всю простоту его «песенок», он почему-то не помещался ни в одну простую русско-советскую схему «страдания» или «неразрывной связи» - за исключением, конечно, романса об убиенных юнкерах. Смешно сказать, но у него в ранних песнях вообще не было «русских мотивов» - наоборот, он был подчеркнуто отстранен: «... все равно, где бы мы ни причалили, не поднять нам усталых ресниц».
Под каким соусом подать его возвращение? Что мы представим народу? «Я помню эту ночь - вы плакали, малютка...»? Вертинский был каким-то безыдейным, он ничего собой не символизировал, не выражал. Даже тосковал он не по чему-нибудь конкретному, а так, вообще. Это было едва ли не опаснее идейных расхождений с новой властью, поэтому с его возвращением долго тянули, а потом началась война и было не до него. Желая как можно скорее разделаться с долгами, чтобы уехать в Советский Союз, Вертинский вступил в рискованное предприятие: стал совладельцем кабаре «Гардения», но уже через месяц кабаре потерпело крах. Чтобы хоть как-то оправдаться за свою «безыдейность», продемонстрировать лояльность, он начал писать в советскую газету «Новая жизнь» в Шанхае, выступал в клубе советских граждан, участвовал в передачах ТАСС, готовил воспоминания о своей жизни за рубежом. Тогда же он написал целый цикл нетипичных, патриотических песен, а чуть позже, уже по возвращении, - две песни о Сталине: «Чуть седой, как серебряный тополь, он стоит, принимая парад...» Сталину доложили. «Это сочинил честный человек. Но исполнять не надо»...
Чуть седой, как серебряный тополь, Он стоит, принимая парад. Сколько стоил ему Севастополь? Сколько стоил ему Сталинград?
И в седые, холодные ночи, Когда фронт заметала пурга, Его ясные, яркие очи, До конца разглядели врага.
В эти черные тяжкие годы Вся надежда была на него. Из какой сверхмогучей породы Создавала природа его?
Побеждая в военной науке, Вражьей кровью окрасив снега, Он в народа могучие руки Обнаглевшего принял врага.
И когда подходили вандалы К нашей древней столице отцов, Где нашел он таких генералов И таких легендарных бойцов?
Он взрастил их. Над их воспитаньем Долго думал он ночи и дни. О, к каким роковым испытаньям Подготовлены были они!
И в боях за Отчизну суровых Шли бесстрашно на смерть за него, За его справедливое слово, За великую правду его.
Как высоко вознес он Державу, Мощь советских народов-друзей. И какую великую славу Создал он для Отчизны своей.
Тот же взгляд, те же речи простые, Так же мудры и просты слова. Над разорванной картой России Поседела его голова.
Позже все это послужило поводом для разговоров о том, что Вертинский был чуть ли не советским шпионом. Интересно, что во время обороны Одессы переделанный в походный марш романс «Ваши пальцы пахнут ладаном...» пели шедшие на передовую студенты из... батальона им. А.Вертинского, хотя за его пластинки официально все еще давали «десятку». Никакой власти он не пришелся по душе - безобидные песни во время большой бойни раздражают одинаково по обе стороны фронта. Харбинская газета с началом оккупации писала: «Надо оградить от яда вертинщины нашу фашистскую молодежь», а в Германии его ругали за песню «Бразильский крейсер» - когда Бразилия объявила войну странам «оси».
В мае 1942 г. Вертинский женился на Л.Циргвава, 19-летней дочери служащего КВЖД. Он привез ее из Шанхая, пораженный внешностью грузинской княжны. После японской оккупации материальное положение семьи стало очень тяжелым - не на что было купить даже коляску дочери. В 43-м артист предпринял последнюю попытку: написал письмо на имя Молотова. Разрешение неожиданно было получено. Ходит легенда, что, когда на стол перед Сталиным в очередной раз положили список фамилий, вождь сказал про Вертинского: «Этот пусть живет - на родине». В конце 1943 г. семья с 4-месячной дочерью Марианной переехала в Москву. А.Толстой, граф и пролетарский писатель, устроил в честь возвращения певца прием. Сталинскую премию Вертинскому дали в 51-м, на фоне преследований Зощенко и Ахматовой, что породило дурные толки. Вертинский прожил на родине еще 14 лет, но странная это была жизнь. Его не преследовали, но обращались с ним как с музейным экспонатом, археологической ценностью и в реальность не пускали. Именно поэтому, видимо, у последующих поколений и сложилось такое представление о Вертинском - эдакий дребезжащий сосуд из дореволюционной жизни, законсервированный, заспиртованный советской властью. В этом была своего рода изуверская эксклюзивная выдумка советского строя, но, с другой стороны, для Вертинского единственной приемлемой ролью по возвращении была именно эта - метафорического барина, к ужасу слуг вернувшегося Оттуда.
Власть это, как ни странно, устраивало: многие эстеты, лояльные к советской власти, в качестве последнего аргумента приводили тезис: «Но Вертинского же вернули! Вот он, поет ведь! И квартира трехкомнатная, между прочим». Случай уникальный - другим и мечтать об этом было нельзя. Выступал он в основном в провинции, в маленьких отдаленных городках, где были тяжелые бытовые условия, долгие утомительные переезды, концерты шли без афиш. Отчаявшись, он и написал те самые два сверхпатриотических, по советским меркам, стихотворения, но их тоже никто не хотел печатать. Вертинский отправил стихи Поскребышеву, сталинскому секретарю, вместе с письмом, где спрашивал, может ли он чувствовать себя своим на вновь обретенной Родине. «Не стынут печи раскаленные, И работа тяжкая кипит. А над нами Имя озаренное, Как звезда высокая горит. Это Имя Маршала бессонного, День и ночь отчизну сторожит...» Кроме этих, за 14 последних лет Вертинский написал чуть более 20-ти стихов.
В конце XIX в. родиться вне брака означало массу проблем, тем более если родители принадлежали к разным сословиям. Неравный союз, незаконный ребенок - это был пожизненный крест, однако это случалось все чаще, и в результате внебрачные связи подарили русской культуре XX в. целую россыпь, так сказать: король фельетонов и писатель В.Дорошевич, блестящий юрист Плевако. Вертинский тоже считался внебрачным ребенком, поскольку брак между его отцом Н.Вертинским и матерью Е.Сколацкой оформлен не был, да и не мог, поскольку первая жена Николая Петровича развода супругу не давала. Странным образом внебрачность стала для Вертинского неким метафизическим вектором будущей судьбы и карьеры. Рожденный в Киеве, который всегда был несколько «внебрачен» по отношению к Москве, Вертинский остался «вне брака» и по отношению к официальной эстраде начала XX в., а позднее и к эмигрантской культуре, отказавшись от главного соблазна середины века - Голливуда. Вернувшись в Советский Союз и «прожив» с советской официальной культурой 14 лет, он так и не «женился» на ней.
Вертинский. Он не имел муз. подготовки и даже по-настоящему не знал нотной грамоты, но понимал, что зритель хочет 2-х простых вещей: а) мечты, б) правды. С одной стороны - сингапуров-бананов, с другой - рассказов о попрошайках, бедных горничных и несчастных солдатиках. Социальное - то, что считается сейчас на радиостанциях и ТВ непроходной темой, в начале прошлого века (благо отсутствовали тупоголовые программные директора) быстро нашло отклик. Вертинский с грустью пел о ЗЛЕ - и, естественно, был актуален. В качестве своего предтечи Вертинского узурпировали барды и рок-поэты, но фактически он был предтечей и всей эстрады, только очень высокого пошиба: почему-то его очень надолго полюбили не только богема, но и все-все, даже работники ЧК, которые позже изымали картавые пластинки у нэпманов и не уничтожали, как положено, а долгие годы тайно хранили у себя. Вертинский давал на чай ровно 10% - точно так же в его песнях размеренно, по 10%, было и боли, и жалости, жалеюшки даже такой, и насмешки, и сарказма, и самоиронии. Он не чурался выступать в ресторанах и хотя совсем их не любил, но считал хорошей школой для артиста. Америка утомляла его суетой. Тем не менее он имел успех и здесь, до такой степени, что ему предложили сниматься в Голливуде. Сценарий был написан на английском. Зная в совершенстве немецкий и французский, Вертинский совершенно не переносил английского. Он промучился с языком несколько месяцев. На тот момент Вертинский был реально действующей, настоящей мировой звездой, хотя пел по-русски, помогая себе только жестами. Кроме него, статус мировых звезд в то время имели только Шаляпин, Бунин, Рахманинов, Стравинский... Андрей Архангельский http://www.lebed.com/2007/art5074.htm
Дата: Понедельник, 03 Сен 2012, 18:08 | Сообщение # 3
Группа: Администраторы
Сообщений: 7149
Статус: Offline
«МНОГО РУССКОГО СОЛНЦА И СВЕТА»
… И не бросят поленом в полярную печь, Не заставят под поезд грохочущий лечь… И не будет гонений, этапов по рельсам сибирским, В колесе повторений останусь вертеться с Вертинским… С.Стратановский, 1980
Да, с Вертинским! С ним, конечно же, с ним - а с кем же еще? - уже век целый вертится наша земля. Русская земля, между прочим. Вертинский входит к нам осторожно, на цыпочках, словно какой-нибудь сказочный Оле Лукойе. Песенками, памятными из детства, про «маленьких актрис», про тоже маленького «Джимми, который хочет быть пиратом», мягким грассирующим «эр», обликом чего-то нездешнего, несоветского. С неба упавшего в наши северные суровые снега… Это потом уже я узнаю про него такое: его первая роль в кино была необычна. В 1912 г. в фильме по рассказу Л.Толстого «Чем люди живы» режиссер предложил ему только одну роль - Ангела, падающего с небес прямо в снег. Есть у Толстого в книге такой момент: один из Ангелов решил узнать, чем живут люди на Земле, вот и прыгнул к нам с Неба! Не какую-то другую - именно эту ему предложили роль. А дальше события развивались так (из воспоминаний А.Вертинского): «Поставили аппарат. Я разделся в каретке догола. Прилепил на спину крылья, глотнул коньяку и полез на крышу. Оттуда я должен был спрыгнуть в снег, оглядеться и пойти по снегу в даль не оглядываясь. Хорошо еще, что сцена снималась один раз. Я остекленел и окоченел. Какая-то древняя старуха, узревшая меня в таком виде, очевидно, решила, что меня ограбили. - Что ж они с тобой, родименьким, сделали? Ироды проклятые! Голубочек ты мой чистенький! Ограбили дитё и в снег бросили».
Та старушка поняла все как раз очень правильно. Он словно Ангел - беззащитен был на нашем житейском морозе. Как дитё, которое ограбили и бросили выживать. И песни его, как какие-то искаженные болью отзвуки рая. Сколько необычного в его биографии! Хватит на пару десятков отличных кинолент! Родители умерли, когда он был еще младенцем. Его и старшую сестру Надю воспитывали разные тетки. Обоим им сказали, что брата (сестры) нет в живых… И вот спустя годы и годы, уже более-менее взрослым начинающим декадентом, он встречает в какой-то газете упоминание об Н.Н. Вертинской. Так бы звали его сестру, будь она жива… Пишет ей взволнованное письмо - просто как однофамилице. Но получает полный слез конверт от сестры! Они встретились! И стали друг для друга самыми близкими людьми (ее смерть в начале Первой мировой войны стала для Вертинского тяжелейшим ударом). А отступление с Белой армией, концерты перед белогвардейцами? Потом - скитание по свету, Париж, Кишинев, Берлин, Лос-Анджелес… Венчание в Шанхае, счастливое завершение поисков и скитаний, вдруг обретенный уже почти на старости лет семейный очаг. А его возвращение в Россию после долгой эмиграции, чем не сюжет для киноромана? А его песня о Сталине, которая своей подкупающей искренностью до того растрогала давно привыкшего к лести «вождя», что он дал ему тут же Сталинскую премию (правда, не за песни, это было бы уже «слишком», а за незначительную эпизодическую роль кардинала в кинофильме «Заговор обреченных»). И потом поездки, гастроли по уже слабо узнаваемой, но по-прежнему горячо любимой им «красной» России, где все так же любили своего несколько манерного певца…
Изломанный эстет, ложноклассический Пьеро, человек из богемы, весь ненастоящий какой-то, где вместо крови клюквенный сок. И вдруг читаю в его воспоминаниях детства такое:«Кузина Наташа водила меня за ручку во Владимирский собор. Как прекрасно, величественно и торжественно было там! Образ Богоматери был наверху, в левом притворе. Нельзя было смотреть на эту икону без изумления и восторга. Какой неземной красотой сияло лицо Богоматери! В огромных украинских очах с длинными темными ресницами, опущенными долу, была вся красота дочерей моей родины. Я окаменел, когда впервые увидел эту икону. И долго смотрел испуганно и безпомощно на эту красоту, не в силах оторвать от нее глаз. Много лет потом, уже гимназистом, я носил время от времени Ей цветы». Или этот словно актерский анекдот для «капустника»? «Мне исполнилось 9 лет. Я держал экзамен в приготовительный класс Киевской первой гимназии. Экзамен я сдал блестяще - только по Закону Божию батюшка Сергий задал мне каверзный вопрос: - В какой день Бог создал мышей? Был точно указан день, в который Бог создал животных. И этот день был мне известен. Но я никак не мог представить, чтобы Бог занимался созданием ненужных и вредных грызунов. Поэтому, подумав, я сказал: - Бог мышей не создавал… Сами завелись! Экзаменаторы рассмеялись. Тем не менее я получил 5..
Но иногда дело не ограничивалось анекдотами. Бывали и настоящие прозрения у него. Его романс «Ваши пальцы пахнут ладаном» до сих пор одно из самых исполняемых произведений нашей эстрады. Кто его только не пел! От Гребенщикова до Смольяниновой. А вот какова судьба этого дивного текста. «Я был, конечно, неравнодушен к Вере Холодной, как и все тогда. Вера всегда помнила, что я первый подсказал ей путь в кино. Из никому не известной молодой женщины она сделалась кинозвездой. Многие свои песни я посвящал ей. Как-то, помню, я принес ей показать свою последнюю вещь «Ваши пальцы пахнут ладаном». Я уже отдавал ее издателю в печать и снова посвящал Холодной. Когда я прочел ей текст песни, она замахала на меня руками: - Что вы сделали! Не надо! Не хочу! Чтобы я лежала в гробу! Ни за что! Снимите сейчас же посвящение! Помню, я немного даже обиделся. Вещь довольно удачная, на мой взгляд (что и подтвердилось впоследствии). Все же я снял посвящение. Потом, через несколько лет, когда я пел в Ростове-на-Дону, в номер гостиницы мне передали телеграмму из Одессы: «Умерла Вера Холодная». У нее началась «испанка» (так тогда называли грипп), и она сгорела как свеча в два-три дня. Рукописи моих романсов лежали передо мной на столе. Издатель сидел напротив меня. Я вынул «Ваши пальцы» из этой пачки, перечел текст и написал: «Королеве экрана - Вере Холодной».
Интересно, что самый, наверное, строгий критик Вертинского - юродствующий среди буйства совдепии Епископ Варнава (Беляев) в своих удивительных дневниках очень тепло, на удивление благосклонно отозвался об этом романсе. Вот, прочтите выдержку из его дневника начала 1950-х годов: «Как-то на той неделе иду по Подолу (в Киеве - А.Ж.), вдруг вижу афишу: приехал на гастроли Вертинский. И вспомнились годы юности и студенчества, когда молодежь увлекалась его декадентскими песенками и как романс его «Ваши пальцы пахнут ладаном», распевавшийся повсюду, кружил голову провинциальным и столичным барышням. Потом вскоре подошли другие годы, другие увлечения, и это все не подходило к состоянию общества. Нужно было уезжать (в эмиграцию) и самому автору. Но романс старого времени, рассматриваемый теперь уже под иным углом зрения и с иными впечатлениями, навевает и иные чувства. Теперь это не «дичь с душком» для гурмана, которому все приелось, не подбадривание блудником упавшего вожделения посредством совершенно не сродного ему чувства - теперь его воспримут по-иному. И откровенно скажу - романс мне нравится. Именно с точки зрения главного аскетического делания монашеского, «памяти смерти». Но если иногда посреди дел мира сего люди говорят глубокие истины, но не замечают этого, то, может быть, молодая душа увидит здесь поучение на тему вечности. Мало таких душ, об этом и в Евангелии Господь сказал, но именно из них пополняются ряды отличных воинов Христовых, то есть монахов и монахинь. Кое-кто после и уйдет в мир, но дела это не меняет. Душа, пожелавшая спасаться, вчера танцевавшая и услаждавшаяся этим романсом, сегодня гнушается им, бросает свою безалаберную жизнь и навсегда уходит в пустыню или пустынь, как теперь выражаются. Такова польза от памяти смертной. Умирающей от чахотки плясунье теперь ни до чего и ни до кого нет дела. Любимого кавалера не жаль… Но здесь нужда заставляет иметь такие чувства и мысли. А в монашестве физически крепкие и духовно здоровые люди так воспитывают себя добровольно, чтобы страсти их не беспокоили, отошли от человека раньше смерти, чтобы «синий край» им увидеть, хотя бы издали, еще здесь…» («Дядя Коля» против. Записные книжки Епископа Варнавы (Беляева)», Нижний Новгород. 2010 г.)
И раз до сих пор не сходят с эстрады дивные слова этого Христианского шедевра Вертинского, есть еще, значит, для кого их исполнять. Кто-то услышит, кто-то почувствует. Дай-то Бог!.. Бывают странные сближенья! 25 октября (7 ноября нового стиля) 1917 г. - в день Октябрьского переворота, в Москве с оглушительным успехом прошел бенефис Вертинского. Когда Ленин карабкался на броневик - Вертинский пел «Безноженьку». Когда Ильич картавил: «Вчера было рано, завтра будет поздно», Вертинский вырывал у людей стоны и слезы романсом «Бал Господень». Когда заговорщики захватывали «телеграф и вокзал», Вертинский плакал со сцены - «Никого теперь не жаль…». Они вошли вместе в историю - несмешной изломанный Пьеро и удачливый заговорщик Ленин. Каждый вершил свою историю. Правда, одна история никак не вмещалась в другую. Один из белых генералов сказал ему в Крыму, перед битвой за Перекоп, что со словами этого романса на устах идут и идут на верную смерть юные герои Белой идеи. Как-то сложно представить Вертинского не на эстраде, а добровольцем, на фронте. Не для него это, решим мы. И - опять ошибемся (сколько раз уже заставлял нас ошибаться Вертинский! Мы ведь его и Христианином представляем себе весьма слабо - такой уж образ создался. А он, однако-таки, был им!).
А.Вертинский - брат милосердия. 1914-1916 гг.
В Первую мировую попросился добровольцем на фронт. Правда, в санитарный поезд, отвозивший раненых из передовой на лечение в Москву. Был ранен. В мясорубке войны его артистические пальцы вдруг стали «священными» и пахли не ладаном, а кровью - делали перевязки тяжелораненым бойцам. А иногда приходилось их провожать «в Синий край» - песней… Опять из его воспоминаний: «Шли бои, и раненые поступали непрерывным потоком. Двое суток я не смыкал глаз. Немцы стреляли разрывными пулями, и ранения почти все были тяжелыми. А на перевязках тяжелораненых я был один. Я делал самую главную работу - обмывал раны и вынимал пули и осколки шрапнели. Мои руки были, так сказать, священные - я не имел права ими дотрагиваться до каких-то посторонних вещей и предметов. Раненые лежали как попало - на носилках и без, стонали, плакали, бредили. Вдруг я почувствовал, что кто-то схватил меня за ногу. - Спойте мне что-нибудь, - попросил голос. Я наклонился, присел на корточки. Петь? Почему? Бредит он, что ли? - Спойте… Я скоро умру, - попросил раненый. Словно во сне, я опустился на край носилок и стал петь. … Утром мои товарищи с трудом отыскали меня в груде человеческих тел. Я спал, положив голову на грудь мертвого солдата».
Потом он вот так напишет о себе: «В поезде была книга, куда записывалась каждая перевязка. Я работал только на тяжелых. Легкие делали сестры. Когда я закончил мою службу на поезде, на моем счету было тридцать пять тысяч перевязок!.. - Кто этот Брат Пьеро? - спросил Господь Бог, когда Ему докладывали о делах человеческих. - Да так… актер какой-то, - ответил дежурный Ангел. - Бывший кокаинист. Господь задумался. - А настоящая как фамилия? - Вертинский. - Ну, раз он актер и 35 тыс. перевязок сделал, помножьте все это на миллион и верните ему в аплодисментах. С тех пор мне стали много аплодировать. И с тех пор я все боюсь, что уже исчерпал эти запасы аплодисментов или что они уже на исходе». Не исчерпал. Все еще аплодируют. До сих пор! И еще долго не прекратятся эти аплодисменты. На этом закончу. Все остальное скажут его блистательные стихи, которые до сих пор продолжают помогать Ангелам вертеть распухшую от крови и слез нашу землю. Антон Жоголев
Безноженька Ночью на кладбище строгое, Чуть только месяц взойдет, Крошка-малютка безногая Пыльной дорогой ползет.
Днем по канавам валяется, Что-то тихонько скулит, Ночью в траву забирается, Между могилками спит.
Старой, забытой дороженькой Между лохматых могил Добрый и ласковый Боженька Нынче во сне приходил.
Ноги большие и новые Ей подарить обещал, А колокольцы лиловые Тихо звенели хорал...
«Боженька, ласковый Боженька, Что тебе стоит к весне Глупой и малой безноженьке Ноги приклеить во сне?» 1916
Дым без огня Вот зима. На деревьях цветут снеговые улыбки. Я не верю, что в эту страну забредет Рождество. По утрам мой комичный маэстро так печально играет на скрипке И в снегах голубых за окном мне поет Божество!
Мне когда-то хотелось иметь золотого ребенка, А теперь я мечтаю уйти в монастырь, постареть И молиться у старых притворов печально и тонко Или, может, совсем не молиться, а эти же песенки петь!
Все бывает не так, как мечтаешь под лунные звуки. Всем понятно, что я никуда не уйду, что сейчас у меня Есть обиды, долги, есть собака, любовница, муки И что все это - так... пустяки... просто дым без огня! Крым, Ялта, 1916
Рождество Рождество в стране моей родной, Синий праздник с дальнею звездой. Где на паперти церквей в метели Вихри стелют ангелам постели.
С белых клиросов взлетает волчий вой... Добрый праздник, старый и седой. Мертвый месяц щерит рот кривой, И в снегах глубоких стынут ели.
Рождество в стране моей родной, Добрый дед с пушистой бородой, Пахнет мандаринами и елкой С пушками, хлопушками в кошелке.
Дата: Воскресенье, 17 Фев 2013, 00:01 | Сообщение # 4
Группа: Проверенные
Сообщений: 194
Статус: Offline
«КИЕВ — РОДИНА НЕЖНАЯ» Рассказывая об А.Вертинском, сложно не сорваться на банальности. Имя этого человека обросло множеством эпитетов: «человек-спектакль», «печальный Пьеро», «вечный скиталец». Образ его многогранен. Кем же Вертинский был на самом деле? Об этом рассказали его дочь и внучка -Марианна и Дарья Хмельницкая - на открытии в Музее Одной Улицы выставки, посвящённой 120-летию со дня рождения великого шансонье. Не все киевляне знают, что Александр Николаевич - наш земляк. Родился он и первые годы жизни провёл в доме по ул. Короленко (Владимирская), 43. Родители мальчика рано ушли из жизни, так что его вместе с сестрой Надей забрали к себе тётки по матери. Это стало началом скитаний.
- О Киеве отец вспоминал чуть ли не каждый день.Думал купить небольшой домик здесь, завести корову, но мама не хотела переезжать из Москвы. Отец хотел выписать старичков каких-нибудь из Киева, мужа и жену, чтобы они могли готовить вкуснятину - кровяную колбасу, окорок свиной запекали. Папа даже построил погреб, такой, как был у них в Киеве, но в нём никогда ничего не лежало. - рассказывает М.Вертинская. По словам дочери, Александр Николаевич их с сестрой Настей никогда не наказывал. Считал, что жизнь такая сложная и тяжёлая, и столько будет в ней перипетий, что детство должно быть ясное и светлое. - Помню смутно, как отец гулял со мной на руках, - продолжает Марианна. - Мы тогда все вместе - я, мама и бабушка - приехали на гастроли в Боржоми. Он показывал мне свинок и говорил: «Хо-хо», я показывала на машины, лепетала «Би-би» и спрашивала, не кусаются ли они. Он меня так и называл - Би-би. Даже стишок сочинил: «Би-би цветы полагаются, они не бодаются, они не кусаются…». А ещё отец называл меня «солнцем в консервах». Потому что таким ребёнком была темпераментным. Если ездила на велосипеде, так прицепившись к кузову самосвала, если на качелях, то исключительно вверх ногами. Увижу белку, так надо на дерево залезть, а потом оттуда свалиться прямо в муравейник. Перед сном отец частенько напевал своим малышкам колыбельные на украинском языке. А перед концертами распевался песней: «Реве та стогне Дніпр широкий».
В каменном 2-этажном доме на Подоле был знаменитый Контрактовый зал. Днём там кипела торговая жизнь, а по вечерам помещение сдавали под любительские спектакли по 10 руб. Гимназист Александр всеми правдами и неправдами пробирался туда. Однако первый актёрский опыт поставил крест на дальнейшей театральной карьере. Дело в том, что от рождения Вертинский картавил. (Кстати, это передалось дочери Марианне, и, если прислушаться, то и внучке Даше. Причём, изъян в их дикции невозможно назвать недостатком, скорее, наоборот, он подчёркивает фамильное сходство с нашим героем.) Так вот, узнав однажды, что Соловцовскому театру требуются молодые статисты высокого роста, Александр отправился на «кастинг». Получив роль второго стража у порога дворца, ему нужно было сказать лишь одно слово «Император!», в котором сразу 2 такие сложные буквы «р». Его выгнали с первой же репетиции. После, как вспоминал Вертинский, «я окончательно убедился, что искусство требует жертв».
Из гимназии Александр тоже был изгнан, да и с тёткой разладились отношения. Иной раз приходилось ночевать в подъездах. Но уже с 1912-го о Вертинском начали поговаривать как о подающем надежды молодом литераторе. Киевские газеты и журналы печатали его рассказы в модной «декадентской» форме. Параллельно писатель был бухгалтером в Европейской гостинице (откуда его уволили за «неспособность»), продавал открытки, грузил арбузы. Для Вертинского жизнь в Киеве, увы, стала невыносимой. Поэтому делать карьеру он уехал в Москву. …Он вернётся в Киев только в 1945-м. Свои впечатления опишет в письме Лидии: «Вот я и в Киеве... Был во Владимирском соборе. Вспоминал, как семилетним мальчиком сюда водила меня Наташа (кузина), как я замирал от пения хора и как завидовал мальчикам в белых и золотых стихарях. У меня вечером концерт в том самом бывшем Соловцовском театре, где… открутил бинокль от кресла (хотел его продать - я был вечно голоден) и откуда меня с треском выгнали! Сегодня буду стоять на сцене и колдовать над публикой. Огромные афиши с моей фамилией заклеили весь город. Ажиотаж невероятный… Если Москва была возвращением на Родину, то Киев - это возвращение в отчий дом».
- Дедушка всю жизнь шёл за своей публикой, - рассказывает Дарья Хмельницкая. - Его слушателями были белые офицеры, князья - элита. Он был абсолютно аполитичен. Хотя… Наверное, что-то такое почувствовал. Именно 18 февраля 1917 г. у дедушки был бенефис в Москве. До этого он выступал в костюме белого Пьеро, а тут вдруг вышел в чёрном. Он не думал эмигрировать. Просто тогда в Одессе оказался. И под общий шум и панику отплыл в Константинополь. Ещё дедушка всё время уезжал от войны. Так он покинул Германию, затем Францию. Оказавшись в Америке, он был там ровно столько, сколько был интересен публике. Почувствовав, что популярность идет на спад, отправился в Шанхай, где была огромнейшая русско-грузинская колония. Здесь он и познакомился с моей бабушкой Лидой. Она может не помнить о том, что было вчера, потому что это неинтересно, но вот о Шанхайском периоде помнит до мелочей. Спроси, что было 17 апреля 1939 г. в 5 часов дня, она скажет.
…Он был старше её на 34 года. Она пришла с друзьями к нему на концерт. Это была любовь с первого взгляда. Причем обоюдная. Он называл ее Лилой, на грузинский манер, она его - Сандро. Мама Лидии, конечно же, противилась из-за солидной разницы в возрасте. 2 года Александр добивался руки юной красавицы. Писал письма, посвящал песни. А потом началась Тихоокеанская война. Из воспоминаний Л.Вертинской: «Это был конец 42-го… В Шанхай вошли японские оккупационные власти. Маминых приятельниц, которые были замужем за иностранными подданными интернировали в японские лагеря. Моя дорогая мама растерялась в этой суматохе и наконец дала согласие на мой брак с Вертинским». Вскоре после свадьбы чета Вертинских, их крошечная дочь Марианна и мать Лиды получили разрешение вернуться в СССР. Но артиста поставили в жёсткие рамки: никаких публикаций в прессе, пластинок. - Ему поставили в месяц норму - 26 концертов по самой низкой ставке, - рассказывает Марианна. - Спасибо, что хоть в Магадан не сослали.
Советская публика была ошеломлена. В элегантном фраке, с гвоздикой в петлице он выделялся среди декораций сталинской эпохи - совхозов, парткомов, гимнастёрок и топорщащихся пиджаков «Москвошвея». В глазах идеологов он был вроде булгаковского Воланда, бросающего в зал песенки, как фальшивые ассигнации, где вместо портретов вождей революции - какие-то «пани Ирены» и «лиловые негры». Как вспоминают современники, главным у Вертинского был даже не голос, а руки - то воздеваемые и мучительно заламываемые, то порхающие, как «маленькая балерина». Вообразить в этих руках рабочие инструменты было невозможно. Тем не менее во время Первой мировой войны он служил добровольцем-санитаром в поезде…
- Однажды отцу приснился сон: будто Бог спросил у ангелов: «А кто этот Александр, что поёт песни?» Ему ответили: «Это тот самый санитар, который в войну сделал более 500 перевязок». «Так пусть же каждая перевязанная рана отзовётся ему в три раза большим числом аплодисментов». С тех пор папа перед выходом на сцену думал: «Интересно, не вышел ли лимит на эти аплодисменты?». - вспоминает Марианна.
Как оказалось, песням Вертинского рукоплещут до сих пор. А перепеть его считает важным каждый уважающий себя артист. По словам Марианны Александровны, Гребенщиков записал целых 3 диска. Свои силы в этом репертуаре пробовали А.Свиридова, Ф.Киркоров, Л.Гурченко. В театрах делают целые постановки, где актёры поют его песни. При жизни официальная власть относилась к Вертинскому более чем сдержанно. По радио его песен не передавали, первая пластинка в СССР вышла посмертно. Несмотря на 3 тыс. сольных концертов по всей стране, рецензий практически не было. Теперь же его имя известно далеко за пределами России и Украины. Во многом благодаря его большой семье.
- Я с детства знала, кто мой дед, - сказала Дарья. - Недавно лично отсканировала все его фотографии. Кстати, на выставке (в Музее Одной Улицы) есть фото, которых нет у нас, обещали поделиться. Вообще, мне кажется, я похожа на дедушку своим внутренним мироощущением. Вы правильно подметили, рассказываю о нём так, будто были знакомы лично. К сожалению, никто в нашей семье больше не поёт, я могу разве что на кухне затянуть «Жёлтого ангела», «Доченьку», «Женушку». Все песни деда знаю наизусть.
- Отец продолжает опекать нас и с того света, - поделилась в свою очередь Марианна. - Что бы ни случилось, обращаюсь к нему - он какой-то покров держит над нами. Его не стало, когда маме было всего 34 года, а нам с Настей - 13 и 11 с половиной лет. Но никогда никто из нас даже не задумывался о том, чтобы найти ему замену. Мама окунулась в работу. Папа сам настоял, чтобы она получила образование - окончила театрально-декоративный факультет Суриковского института. Шила костюмы, хорошо рисовала. (Кроме этого, Лидия Вертинская сыграла несколько ролей в кино: например, королеву Яемз (змея - наоборот) в «Королевстве кривых зеркал». А.Вертинский похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве, хотя всегда хотел быть погребённым в Киеве. Уже после его смерти жена Лидия нашла одно из последних стихотворений: «Киев - родина нежная, Звучавшая мне во сне. Юность моя мятежная, Наконец, ты вернулась мне…».
Свою песню на стихи Вертинского поёт Олег Рубанский:
Родословная: Клан Вертинских родственными узами связан с кланом Михалковых (Анастасия Вертинская - знаменитая Ассоль и Гуттиэре - была замужем за Н.Михалковым, у них общий сын Степан) и Хмельницких (один из мужей Марианны - актёр Б.Хмельницкий, от которого у неё дочь Дарья). Старейшина семьи Л.Вертинская занималась переизданием книги мужа «Дорогой длинною», выпустила книгу личных воспоминаний «Синяя птица любви». Дочь Анастасия возглавляет фонд им. Вертинского, она занималась очисткой от шумов всех найденных записей отца, формировала диски. Внук Степан открыл в Москве ресторан «Вертинский», в котором исполняют песни дедушки в современной аранжировке. Кстати, кухня там азиатская, в память о Шанхае. Людмила Юшкова Новая газета http://www.interesniy.kiev.ua/znameni....ezhnaya
Сообщение отредактировал Нина_Корначёва - Воскресенье, 17 Фев 2013, 00:16
Ваши пальцы пахнут ладаном... АЛЕКСАНДР ВЕРТИНСКИЙ и ВЕРА ХОЛОДНАЯ «Мадонна из мрамора», «капризная девочка», «красная королева». Этой женщине поэты Серебряного века посвящали романсы, а имя ее на афишах гарантировало бешеный кассовый успех и громадные очереди в кассы. Куда бы она ни пошла – за ней всегда следовала толпа поклонников, одним из которых был и начинающий поэт А.Вертинский, называющий свою далекую и холодную музу и звезду «Королевой экрана».
Считается, что познакомились они, следуя законам жанра, совершенно случайно. Холодная была замужем и, хотя ей и приписывали многочисленные романы с партнерами по фильмам и режиссерами, была счастлива в браке. На момент знакомства с Вертинским муж ее находился на линии фронта. Шла первая мировая война. И вот как-то раз в дверь ее московской квартиры постучали. На пороге стол длинный, худой, нескладный незнакомец, представившийся солдатом санитарного поезда А.Вертинским. Он отдал ей долгожданное письмо и ушел. До следующего дня. А назавтра снова возник на пороге. И стал приходить в гости каждый день. Странные это были гости. Вертинский проходил в дом, садился и молчал. И так сидеть он мог часами, созерцая то несбывшееся, что «могло бы», да так и не стало. Позже уже, когда известность Вертинского стала набирать обороты, они часто выступали вдвоем. И не случайно самым знаменитым совместным номером в исполнении Холодной и Вертинского было танго. Танго, бьющее по нервам своей невысказанностью, чарующее легким флером невозможности, приправленное горечью «никогда». Они так никогда и не смогли быть вместе.
В.Холодной Вертинский посвятил немало своих песен, среди которых – и «Лиловый негр», и «Маленький креольчик», и «За кулисами», и, конечно, самая знаменитая и одиозная «Ваши пальцы пахнут ладаном». Дм. Самин, автор книги «Самые знаменитые эмигранты России», вслед за самим Вертинским озвучивает версию того, что именно киевскому Пьеро она обязана была своим успехом. В действительности же, Холодная на момент знакомства с Вертинским уже была известна зрителям. Вот что пишет об этом в своих мемуарах сам Пьеро:
«Среди моих тогдашних знакомых была очень красивая молодая женщина - жена прапорщика Холодного (украинская фамилия) - Вера Холодная. Как-то, повстречав ее на Кузнецком, по которому она ежедневно фланировала, я предложил ей попробовать свои силы в кино. Она вначале отказывалась, потом заинтересовалась, и я привез ее на кинофабрику и показал дирекции. Холодная понравилась. Постепенно ее стали втягивать в работу. Не успел я, что называется, и глазом моргнуть, как она уже играла картину за картиной, и успех ее у публики все возрастал с каждой новой ролью. Я был, конечно, неравнодушен к Вере Холодной, как и все тогда. Посвящая ей свою новую, только что написанную песенку - «Маленький креольчик»,- я впервые придумал и написал на нотах титул - «Королева экрана» - титул утвердился за ней. С тех пор ее так называла вся Россия и так писали в афишах…»
Знаменитую песню Вертинского обошедшую по популярности даже неоднозначную «То, что я должен сказать», многие и сейчас считают посмертным посвящением знаменитой актрисе. На самом деле песня была создана еще при жизни В.Холодной, но она сама, увидев посвящение, очень негативно отнеслась к идее такового. В результате Вертинский посвящение снял. А вот как оно обрело свое место, свидетельствует сам автор: «Я многие свои новые песни посвящал ей. Как-то, помню, я принес ей показать свою последнюю вещь, называлась она - «Ваши пальцы пахнут ладаном». Я уже отдавал ее издателю в печать и, как всегда, посвятил Холодной. Когда я прочел ей текст песни, она замахала на меня руками: - Что вы сделали! Не надо! Не надо! Не хочу! Чтобы я лежала в гробу! Ни за что! Она странно разволновалась: - Это смерть! Снимите сейчас же посвящение! Помню, я немножко даже обиделся. Вещь была довольно удачная, на мой взгляд (что и выяснилось впоследствии), и меня удивило ее предубеждение и оскорбило до какой-то степени. Я снял посвящение. Потом, через несколько лет, когда Вера Холодная выступала в Одессе, а я пел в Ростове-на-Дону, я снова продавал свои вещи уже другому издательству - «Детлаф». Однажды в номер гостиницы мне подали телеграмму из Одессы: «Умерла Вера Холодная». Оказалось, она выступала на балу журналистов, много танцевала и, разгоряченная, вышла на приморскую террасу, где ее моментально прохватило резким морским ветром. У нее началась «испанка», как тогда называли грипп, и она сгорела, как свеча, в 2-3-дня. Рукописи моих романсов лежали передо мной на столе. Издатель сидел напротив меня, я вынул «Ваши пальцы пахнут ладаном» из этой пачки, перечел текст и надписал: «Королеве экрана - Вере Холодной». Но «Королевы» моей уже не было в живых! В этом было что-то трагическое. Недаром она так испугалась моего посвящения и с таким упорством отказывалась от него. Точно предчувствовала свою смерть...»
Ваши пальцы пахнут ладаном И в ресницах спит печаль. Ничего теперь не надо Вам, Ничего теперь не жаль.
И когда Весенней Вестницей Вы пойдете в дальний край, Сам Господь по белой лестнице Поведет Вас прямо в рай.
Тихо шепчет дьякон седенький, За поклоном бьет поклон И метет бородкой реденькой Золотую пыль времен.
Ваши пальцы пахнут ладаном И в ресницах спит печаль. Ничего теперь не надо Вам, Ничего теперь не жаль.
АЛМАЗНАЯ СЛЕЗА В КОРОНЕ РУССКОГО ШАНСОНА 21 мая исполняется ровно полвека с того дня, когда, допев на полушепоте свою печальную песенку, в последний раз простер лебединые руки в зал Жизни единственный и пока недосягаемый в неподражаемом жанре мимической ариетки наивный страдалец российской эстрады Пьеро - А.Н. Вертинский.
В эти дни в Киеве гастролирует живая легенда российского романса А.Баянова. Свои концерты она посвятила светлой памяти великого печальника - маэстро А.Вертинского. С ним она пела - страшно представить - еще аж в таком далеком теперь 1920 г., в Париже, в ресторане "Большой Московский Эрмитаж", принадлежащем тогда "брату Пьеро", как себя уже несколько лет до того сценически нарек Вертинский. В ее репертуаре - и знаменитый гимн русской эмиграции первой волны - песня "Молись, кунак", песня, которую написал молодой скиталец Вертинский, когда пришел на пароходе в Константинополь из Севастополя зимой 1920 г.
Как же он попал в наш город? Что и для кого пел у нас? С какими чувствами и по какой причине покидал Севастополь? И вообще как создавался сценический образ певца - тоскующего "брата Пьеро", зацепившего за живое тысячи и тысячи сердец его восторженных поклонников, число которых спустя полвека после его смерти вообще-то не уменьшается. Есть резон чуть-чуть - на один штык - копнуть глубже, то есть обратиться к истокам биографии артиста, попытаться понять, почему же он сумел выделиться 90 лет назад из "плакучей кучки" московских опричников декаданса в самом начале Серебряного века? А для этого окунемся в атмосферу славного града Киева, свернем на улицу Фундуклеевскую, где 22 марта 1889 г. в семье преуспевающего адвоката родился Саша Вертинский. Тут сразу же обозначается пунктирная цепочка некоей путаницы. В одних источниках сообщается, что он вообще-то вырос в бедной семье железнодорожника. Потеряв вначале мать, а потом отца, юноша действительно был взят на воспитание строгой и скаредной тетушкой Марией Степановной, которая держала парня в ежовых рукавицах. Чтобы сколотить собственную копеечку, Саша вне гимназии стал подрабатывать где и как придется: продавал открытки, грузил в порту арбузы, даже держал корректуру в типографии. Но истинное наслаждение он впервые получил, когда устроился подсобным рабочим при съемочной группе в ателье А. Ханжонкова. Снимался немой фильм "Чем люди живы?" Вертинскому досталась роль... голого ангела. Храбро сиганул он в чем мать родила в снег с 2-метровой вышки и гордо ушел, освещенный софитами, прочь... Будущая маска Пьеро вам ничего не напоминает? Как знать, ассоциация - вещь с глубоко уходящими, чаще в прошлое, корнями...
Впрочем, его мечте о работе в театре так и не суждено было осуществиться. Как-то в начале прошлого века в Киев приехала на гастроли труппа знаменитого Солоцовского театра. Давали спектакль "Мадам Сен-Жен" - из жизни Н.Бонапарта. Жорж Зинченко, староста статистов, набирал желающих сыграть роль мамелюков из охраны императора. Сунув Зинченко 3 руб. "на чай", Саша попал-таки на пробный прогон сцены, где он должен был возвещать о приходе Наполеона. Итак, первый мамелюк громко провозгласил: "Император!" Затем наступил черед Вертинского. И он восторженно выдал нервным фальцетом: "Импеятой!" Импресарио В.Дуван -Торцов пришел в тихий ужас от вопля явно грассирующего мальца. А режиссер - он же ведущий артист - просто-напросто выгнал взашей худющего, красного от стыда пацана. Но этот случай послужил Вертинскому добрым уроком. Он все-таки вернется через несколько лет на сцены уже московских театров и кабаре, но совершенно в ином амплуа. Сразу же после окончания русско-японской войны театралы Москвы имели возможность лицезреть странную фигуру жалкого, страдающего Пьеро, шута-утешителя в маске из атрибутики итало-французского трагифарса, отчасти навеянной мотивами творчества Блока (цикл "Маски").
Вертинский пел о бедных бомжатах столицы, исполнял нагловатые пародии на житье-бытье, высмеивал фатов и бездельников, спиритистов и новоявленных сатанистов, баюкал и пестовал фильтрующий вирус футуризма. Школу нового жанра - печальной ариетки - он прошел в Первую мировую, будучи санитаром в спецпоезде N 68. Раненые его звали Пьерошей. Он накладывал на лицо густой грим, обертывался простыней, чтобы преодолевать стыд и неловкость, и пел, пел, пел... между перевязками, давая "домашние концерты". В 1938 г. в рижской газете "Сегодня вечером" он так нарисовал свое мироощущение в 1916 г.: "Ну как же родился Пьеро? Я был молод, застенчив, боялся глядеть в лицо многоликому страшному зверю - публике. И я скрылся под маской и костюмом печального Пьеро... Мой жанр не всем понятен. Но он понятен тем, кто много перенес, пережил немало утрат и душевных трагедий, кто, наконец, пережил ужасы скитаний..." Он действительно прошел через горнило многих испытаний. Таскался по Москве с деревянной ложкой в петлице, подражая футуристам Маяковскому и Бурлюку. Пел в ресторанах и мерз в дешевых ночлежках. Пережил безответную любовь к В.Холодовой. В разгар Гражданской войны Вертинский уже получает известность как исполнитель особого рода грустных песенок, сопровождаемых пластичным аккомпанементом мимики и жеста. Он вообще-то по жизни не имел ни голоса, ни начатков нотной грамоты. Но зато обладал особой, неповторимой манерой говоряще-поющего мастера эстрады. Ему, далеко не как площадно-тротуарному барду, будут рукоплескать известные люди России - А.Жаров, С.Юткевич, Л.Никулин, В.Маяковский, Ф.Шаляпин, А.Ахматова...
Каждую свою песенку Вертинский превращал в сценку и зрителям это очень нравилось. Его герои - капризные дамы в манто, лиловые негры, шалопутные ротмистры - любители русской рулетки, клоуны, бродяги, пажи, горбатые скрипачи, матросы с тонущего корабля - как нельзя кстати пришлись ко двору как декаденствующей, нервически рыдающей в вонючем стойле революции "позолоченной молодежи", так и людям, все еще стоящим на перепутье, под ветрами зловещих перемен. У Вертинского в каждом городе, куда он приезжал на гастроли, находились сотни его поклонниц, от которых он порой прятался в платяном шкафу той же А.Баяновой. Людей влекли не только его шутовские стенания, эстетизация греха и порока, но и оппозиция к мещанской морали, культ красоты. Просто всем давно "надоело устало дремать под изысканные ритмы символистских корифеев - Сологубов, Кузминых, Чулковых", по выражению Бориса Лавренева. ..Отступали к югу России белые отряды, вместе с ними "отступал" и Вертинский. В конце 1918 г. в Одессе у него произошла первая встреча с бывшим "паханом" дикой дивизии, командиром 2-го армейского корпуса Добрармии генералом Я.Слащевым. Когда многие исследователи жизни и творчества Вертинского анализируют причины его "исхода" из Севастополя в Константинополь, почему-то сатанинское влияние "генерала Хлудова" на артиста как-то затушевывается. А зря. Ведь он, на наш взгляд, сыграл роль эдакой роковой петарды, ненароком запущенной Судьбой в спину несчастного "брата Пьеро" и реально подтолкнувшей его к мысли о побеге "за два моря". Он на всю жизнь запомнил ту августовскую ночь 1918 г., когда ординарцы Слащева отыскали его под Овидиополем, заволокли в машину за полночь и привезли на станцию, в штаб-вагон "генерала-вешателя" Яши. Тот являл собой образ законченного обезумевшего наркомана: выпученные ледяные глаза, трясущиеся руки, пена в уголках рта.
"Пойте, господин Вертинский!" - прохрипел он. И тот запел "Желтого ангела", "Джонни", "Оловянное сердце", "Ваши пальцы пахнут ладаном"... Генерал рыдал и... спонтанно палил из револьвера по плюшевым перилам стойки штаб-вагона. Потом Слащев находил Вертинского везде, где хотя бы на сотню километров параллелились их жизненные пути-дороги. Артист ему заменял кокаин. Достал Слащев Вертинского и в Севастополе. Об этом - в особой главе. ...Уже достаточно знаменитый "брат Пьеро" в начале 1919-го попал в Севастополе в настоящий вавилонский бедоворот. Силы краевого правительства, союзников и Добрармии активно подтачивало большевистское подполье. В марте в городе было введено военное положение. В конце апреля весь Севастополь вышел глазеть с Приморского бульвара на французский линкор, севший на мель у Константиновской батареи. Французы-демонстранты, катясь неорганизованной массой по Б. Морской, скандировали "Вив ла Рюсси!", а греческие солдаты в это время неприцельно строчили из пулеметов в моряков в галльских шапочках по указке своих командиров. В начале июня в городе на короткое время была провозглашена советская власть. Но уже 23 июня деникинцы вновь овладели Севастополем. Погромы. Военно-полевые суды. Разгул анархии...
В своих воспоминаниях Вертинский так живописал то дикое времечко: "Белые армии откатывались назад. Последнее, что помню, - была Ялта. Ждали прихода красных. Я уехал в Севастополь. В гостинице Киста собралась вся наша братия. Дезертиры с фронта... бродили по Севастополю. Великосветские дамы, некрасивые и надменные, продавали на черном рынке фамильные драгоценности. Поэт Николай Агнивцев шагал по городу и... читал свои последние душераздирающие стихи о России:
Церкви - на стойла, иконы - на щепки, Пробил последний, двенадцатый час! Перекоп еще держался. Его защищал Слащев..."
А кто был в окружении Вертинского в нашем городе, где он прожил, по сути, весь 1919-й год, изредка вырываясь на гастроли в города юга России? Это были весьма известные в богемных гостиных России артисты. Распевала свои "лукавые песенки" Е.Бучинская (дочь Тэффи, на чьи слова спел немало песен и сам Вертинский). "Точил ножи в спину революции" неистовый, мрачный по жизни писатель А. Аверченко. Л.Собинов, предвосхищая близкий конец белой гвардии, уже мечтал вслух о национализации единственного в городе профессионального театра "Ренессанс" (его туалеты и ныне "скрашивают" лик нашего Приморского бульвара)... Здесь, кстати, любила цедить через соломинку гренадин и вполне тогда очаровательная Ф.Раневская, игравшая в пьесе Сумбатова прелестницу, соблазняющую юного красавца кавказской национальности. Ярким явлением, конечно, были выступления Вертинского - он как бы поворачивал зрителя лицом назад, в мир иллюзионной мишуры...
Город был буквально наводнен труппами и труппочками. Многие артисты, мечтая о визе куда угодно, готовы были наняться кочегарами на любой отходящий за пределы Крыма пароход. Эстетские радения, судя по воспоминаниям Вертинского, порядком ему уже поднадоели. Хотелось чего-то свежего, убаюкивающего сердце, зрело желание какого-то выхода из мрачного обиталища офицеров-дезертиров, забулдыг, вонючих трансвеститов, пьяной матросни и потерявших всякую надежду выжить проституток - бывших фрейлин и высокородий. По воспоминаниям Вертинского, в театре "Ренессанс" ему предложили гастроли. "Я отказался, - пишет он. - Петь было нелепо, ненужно и бессмысленно". Почему же? Потому что "по ручкам бархатных кресел в театре ползали вши"? Сомнительно. "Брат Пьеро" уже повидал в своей жизни и не такое. Думается, что все-таки Вертинский, помимо кабаре и кафе-шантанов, выступал и в "Ренессансе".
В газете "Юг" был помещен отчет за 21 сентября 1919 г. о его выступлении в "Ренессансе" с "последним репертуаром". Иначе у него не было бы возможности выжить, а тем паче - заявить целую труппу, которую - якобы на гастроли - согласился взять на борт транспортно-посыльного судна "Великий князь Александр Михайлович" его капитан Г.Кастрояки. С Вертинским за море уходил и довольно известный артист Б.Путята. Ирония судьбы - тот самый ведущий актер, который в Киеве изгнал Вертинского за его "импеятоя". На этом же судне покидал пределы отчизны и обиженный А.Деникиным барон П.Врангель. Различные компетентные издания советского периода указывают амплитудно-аморфные сроки отплытия Вертинского в Константинополь: 1918-й, чаще - 1919 год. На самом же деле это произошло 17 февраля 1920 г. Ошибался и сам артист: его книга воспоминаний названа "Четверть века без родины". Однако он вернулся в СССР в середине 1943 г.
Так что же подвигло Александра Николаевича на бегство из страны? Сам он писал в мемуарах следующее: "До сих пор не понимаю, откуда у меня набралось столько смелости, чтобы, не зная толком ни одного иностранного языка, будучи капризным, избалованным русским актером, неврастеником, без денег и даже без веры в себя, - так необдуманно покинуть родину? Что меня толкнуло на это? Я ненавидел советскую власть? О нет! Очевидно, это была просто глупость..." Я так не думаю. "Комплекс колобка" все-таки дал ростки зимой 1920 г. в душе этого человека. От кого или от чего же он уходил-убегал? А давайте-ка вернемся в тех же воспоминаниях Вертинского к такой строчке: "С Перекопа бежали. Слащев безумствовал. Однажды утром я получил телеграмму: "Приезжай ко мне, мне скучно без твоих песен. Слащев".
Следующий абзац мемуаров уже был посвящен обстоятельствам отъезда. На первом же попавшемся корабле. Сломя голову... Так что роль маниакальных преследований Слащева все-таки нельзя сбрасывать со счетов. Его "особое внимание" как бы аккумулировало все то гнусное, что мешало артисту жить и дышать... "Сегодня наш последний день в приморском ресторане..." Эту песню он уже пел в Константинополе, куда пароход прибыл утром 18 февраля 1920 г. А потом потянулись долгие годы его эмиграции. Полуголодное существование в Румынии, Польше. Затем - дягилевский Париж, расцвет славы, а далее - Америка, Китай. В разгар Второй мировой войны Вертинский возвращается на родину. Скоро день начнется и конец бедам, И душа вернется к милым берегам... Родина его приняла на ура. Она искренне рукоплескала всем его прошлым песням, ибо в СССР он создал лишь одну - "Доченьки". Немалое значение имело и мнение товарища Сталина. Тому доложили, что Вертинский, вернувшись, будет "петь патриотические песни, возможно, сменит амплуа". "Зачем товарищу Вертинскому что-то менять? У него свой репертуар", - жестко отрезал "отец народов", которому, как известно, ну очень по душе была песня Вертинского "Лиловый негр"...
Александр Николаевич чудесным образом избежал участи Э.Рознера, загремевшего со свинцовой руки Л.Берия на 10 лет в лагеря лишь за то, что джазмен захотел навсегда уехать в Берлин. Не стал он догнивать и заштатным сторожем на галстучной фабрике, как В.Ободзинский. Он исколесил всю страну, давал в месяц по 24 концерта, его слава была необъятной. Последователи у него, конечно, появлялись время от времени. И все же он, выросший из пеленок - лепестков хризантем знаменитого романса киевлянина Н.Харито "Отцвели уж давно...", никому не позволил на протяжении всей своей блистательной карьеры даже на дюйм приблизиться к эпицентру личной славы. Но... красиво петь не запретишь. Под Вертинского косили П.Лещенко ("У самовара..."), Н. Виноградов ("Девушка из Нагасаки"), Ю.Морфесси ("Купите бублички..."). В наше время - его пианист М.Брохес, Ж.Татлян, трагически ушедший М.Круг, наконец, мало кому известный в качестве автора "Созрели вишни..." днепропетровский стоматолог Г.Гладков...
Конечно, время российского Пьеро откатилось. Как говорят сегодня, "уже не тот формат". Хиппари "зависают" на рок-группах с нерусскими названиями. Д.Арбенина (сольный сходняк "Ночные снайперы") льет укрупненную слезу и линчует "под Вертинского" неверную подругу надолго ушедшего за окиян морячка. Мисс "Евровидение-2007", отечественная золушка Верка Сердючка, со сверкающей во лбу звездой взывает с экранов телевидения к слушателям в песне с почти криминальным подтекстом: "Люби меня, холодную!" Кому-то по-прежнему по душе Н.Басков, исполняющий арию Спакоса в "Клеопатре", кого-то "ведут "пасхальные распевы камерного хора "Киев", где дирижирует Н.Гобдич...
Да, пришло новое время... Но Вертинский не забыт. Потому что он всегда нас звал туда, где тишь и благодать. Уводил от стрессов. Хотя бы на миг, ибо понимал, что так - надолго - в жизни не бывает. Но верил, что в театре судьбы каждого человека должны когда-нибудь да прозвучать умиротворяющие звуки его "Палестинского танго", песни, которую он в последний раз пропел в 56-м у нас, в Крыму:
Люди там застенчивы и мудры, И небо там, как синее стекло. А мне, уставшему от лжи и пудры, Мне было б с ними тихо и светло...
Он ушел от нас 50 лет назад, в разгар весны, с чувством все-таки допетой песни:
До свиданья, без руки, без слова, Так и проще будет, и нежней... В этой жизни умирать не ново, Да и жить, пожалуй, не новей... Почти по Есенину... Леонид Сомов, 22.12. 2007, газета "Слава Севастополя" http://www.slava.sebastopol.ua/2007.12....na.html
ВЕРТИНСКИЕ. НАСЛЕДСТВО КОРОЛЯ Ему рукоплескали король Густав Шведский, Альфонс Испанский, принц Уэльский, миллионеры Вандербильты и Ротшильды, а он мечтал об одном - вернуться в Россию. К счастью, мечта А.Вертинского сбылась. Его ждал грандиозный успех на родине, а горечь от отсутствия официального признания ему помогали пережить три его хрупкие и беззащитные "девчонки" - жена и 2 дочери.
Вертинский предвидел, что его песням суждена долгая жизнь. Он писал: "Утверждают, что Вертинский - не искусство. А вот когда вашим внукам через 50 лет за увлечение песенками Вертинского будут продолжать ставить двойки в гимназиях и школах, тогда вы поймете, что Вертинский - это искусство!". И всё же тягостное молчание вокруг его имени оскорбляло артиста. Концерты его не афишировались, а песни не звучали по радио, не записывались на пластинки. Как бы то ни было, после возвращения на родину у артиста началась новая - и, казалось, по-настоящему счастливая - жизнь. Он много гастролировал по стране, и залы были переполнены. Теперь у него был свой дом, в который он стремился каждую минуту, потому что его там всегда ждали жена и дочери. Занимался ли Александр Николаевич воспитанием дочерей в общепринятом смысле этого слова? Или он полностью растворялся в мире их интересов и бесконечно их обожал? Правда ли, что девочки не отходили от отца, пока он был дома, и отчаянно ревновали друг к другу? О каких профессиях для них он мечтал? Об этом в фильме расскажут сами дочери, известные актрисы - Анастасия и Марианна Вертинские.
В фильме прозвучат редкие записи артиста, его стихи, письма и дневниковые записи, воспоминания современников. Вместе со съёмочной группой зрители побывают в разных городах и странах, связанных с жизнью и творчеством легендарного артиста, увидят фотографии из семейного альбома Вертинских, услышат рассказы его родных и близких. Правда ли, что Вертинский вызывал невероятный восторг у женщин? Почему его молодая жена, красавица Лидия Владимировна ревновала мужа, а не наоборот? Был ли у Александра Николаевича роман с М.Дитрих? Какой неизгладимый отпечаток оставили в его судьбе любовные отношения с королевой экрана В.Холодной? В фильме участвуют: А.Вертинская, М.Вертинская, А.Вертинская, Д.Хмельницкая, С.Михалков, А.Ф. Скляр, С.Садальский, Ю.Купер, Б.Гребенщиков и др.
НЕЛЕГКАЯ СУДЬБА МАРИАННЫ ВЕРТИНСКОЙ Известная красавица, представительница легендарной семьи, несмотря на всю свою известность и данные, так и не нашла счастья в личной жизни.
М.Вертинская, в будущем - одна из самых красивых советских актрис, родилась 28 июля 1943 г. в далёком Шанхае. Вскоре после ее рождения семья переедет в Москву: Вертинский принял решение всё же жить в СССР, в эмиграции у него была сильнейшая тоска по Родине. Имя Марианна девочке дала мать. В то время это имя было популярно, т.к. вышел знаменитый фильм о благородном разбойнике Робине Гуде, и красавица Марианна была дамой его сердца. Сестра Марианны - знаменитая актриса Анастасия Вертинская - безумно ревновала, считая, что ей родители дали ужасное имя, а вот Маше - прекрасное.
Анастасия рассказала: «Папа называл Машу Биби. А меня - Настенька. Я была возмущена. Потому что Марианной можно было назвать только ту, которую любишь. А кого ненавидишь - только Настенькой. У нас все уборщицы в школе были Настеньки. У нас с Машей была страшная ревность... Я порой с папой не разговаривала по неделям, не отвечала на его письма: он, видите ли, подарил ей куклу в розовом, а мне - в голубом! Это ужас был для меня».
Во взрослом возрасте конкуренция между сёстрами поутихла, несмотря на то, что обе стали актрисами и активно снимались. В зрелом возрасте сёстры и вовсе стали подругами, поняв, что после смерти отца и матери они самые родные друг другу люди.
Окончив Театральное училище им. Щукина, Марианна поступила на службу в Театр им. Евг.Вахтангова и несколько лет играла там отнюдь не главные роли: в «Принцессе Турандот» -рабыню, в «Западне» по роману Э.Золя - прачку, в «Идиоте» - Аделаиду Епанчину, в трагедии «Антоний и Клеопатра» - сестру Цезаря. Последней ролью в театре стала Лидия Павловна в спектакле «Варвары», по пьесе Горького в 1995 г. А вот в кино ей везло больше. Практически сразу ей начали доставаться главные роли. Так, в лирической киноповести о шестидесятниках Марлена Хуциева «Застава Ильича» Вертинская сыграла главную женскую роль: дочь богатых родителей, представительницу «золотой молодёжи», в которую влюблён главный герой Сергей, только что вернувший из армии и ищущий себя в жизни. Дальше роли сыпались как из рога изобилия: «Семь невест ефрейтора Збруева», «Конец Любавиных», «Его звали Роберт», «И никто другой», «Смерть под парусом», «Женщина в море» и мн др. картины.
М.Вертинская в фильме «Его звали Роберт»
Не менее активной была и личная жизнь актрисы. В Марианну были влюблены лучшие мужчины её времени: кинорежиссёры А.Кончаловский, А.Тарковский, художник Л.Збарский и др. А вот официально Марианна Александровна была замужем 3 раза. Первый раз вступила в брак достаточно рано: избранником стал архитектор И.Былинкин, которому она родила дочь Александру. Она стала известной художницей, пойдя по стопам бабушки, Л.Вертинской, а также реализовала себя как телеведущая. Большинство зрителей её знают по программе «Снимите это немедленно!», которую Александра вела на ТВ. Надо сказать, что у матери и дочери хорошие отношения, и Саша рассказывает о Марианне Александровне с любовью. Чего не скажешь о 2-й дочери.
Дело в том, что 2-й раз замуж актриса вышла за знаменитого актёра Таганки Б.Хмельницкого. Он был ослеплён красотой и женственностью Маши и сразу ей сделал предложение руки и сердца. В 1978 г. у них родилась дочка Дарья. Казалось бы, живи и радуйся. Но Марианна, бросив маленькую дочку и мужа, ушла к другому мужчине. Хмельницкий во многих интервью потом признавался, что за многие годы так и не смог оправиться от этого предательства и удара в спину от любимой женщины. Актёр один растил дочь. Мать с девочкой не общалась. Только будучи взрослой, Дарья попробовала начать видеться с ней. Сама же Марианна о причинах поступка не распространялась, а вопросы на эту тему в интервью всегда пресекала. 3-й брак артистки с предпринимателем Зораном Казимировичем тоже потерпел крушение. Сегодня М.Вертинская живёт одна, в кино не снимается: последняя роль была ещё в 2005 г. Ольга Шаблинская 28.07. 2017. АИФ http://www.aif.ru/culture....tinskoy
ОРФЕЙ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА Киев. Славная Первая Александровская гимназия. Здесь учились К.Паустовский и М.Булгаков. Здесь учился и Вертинский. Учился недолго и плохо. Сирота, которого сторожила сверх меры тётка, сестра покойной матери, не желала да и не могла видеть, а тем паче предвидеть: мальчик – избранник богов, который воспоёт и российскую горькую землю, и чужие города признают его феномен – единственный и неповторимый. Если нет пророков в своём Отечестве, то что же говорить о тётке с её мелочными заботами и желанием видеть в мальчике среднестатистического гимназистика – как все. И он вырвался . Попросту – удрал. И из второй гимназии, попроще, но такой же ему ненужной – никогда не умел быть частью толпы, и от тёткиной опеки, и от быта, его удушающего и требовавшего жизни по ранжиру. Нет, он играл в самодеятельных спектаклях, но это было еще даже не пробой пера, а почти неосознанным в ту пору желанием найти самого себя в жизненной круговерти.
Москва. Полуголодный Тощий. Долговязый. Бледная немочь. И ни кола ни двора. Чрезвычайно быстро он становится он популярным в среде таких же, как он, богемьенов, и они называют его почему-то Антошей ( по другим источникам Алёшей) Бледным. Что же, для псевдонима никому не известного, вечно голодного , подрабатывающего чем придется, и это сойдёт. Ночные бдения, где все «бражники и блудницы», кафешантаны, жёлтые блузы и разрисованные физиономии футуристов и бедствие времени и знак его – кокаин. Было ли «явление Пушкина» Вертинскому или это он придумал задним числом – кто знает? Кокаин и не то может. Но Пушкин сошёл с пьедестала и легко впрыгнул в трамвай, в котором ехал «немножко сумасшедший и больной» юноша. Кто знает, кто ведает, может быть, на какой-то момент их души соприкоснулись, и Александр Сергеевич решил взять под своё покровительство человека, о котором заговорит весь мир. То ли профессор напугал будущего маэстро, сказав, что через год он умрёт, и жажда жизни навсегда покончила с пагубным пристрастием, то ли действительно в тонком мире собратья-поэты послали Пушкина как вестника и ангела-хранителя, но с кокаином было покончено раз и навсегда. Огнекрылый Серафим повелел выбросить губительную дрянь за окно, и он родился заново.
В доме Арцыбушевой, владелицы маленького Театра миниатюр, ему было предложено самое скромное, незаметное место статиста. Гонорар? Борщ и котлеты. И он запел. Безо всякой, как сейчас говорят, раскрутки. Запел под оглушительные аплодисменты и освистывание. Студенты, курсистки, модисточки и молодая богема – ниспровергатели старого, и разгромные статьи в прессе – буквально за месяц создали ему имя. Он ещё только ищет себя. Своё лицо. Как искал, когда писал небольшие заметки для газет или подрабатывал корректором. Как искал, когда снимался в синема, и жаль, что те фильмы не сохранились. Но фильмы с той, кого он привёл за руку на студию Ханжонкова, взорвали киномирок, считавшийся развлечением не лучшего свойства, сохранились Королева экрана – ведь это он подарил королевский титул В.Холодной. И ей он посвящал свои ариетки, которые переписывались от руки и продавались в муз. магазинах, за текстами и нотами гонялись гимназистки румяные, потому что… Да потому что накануне великих потрясений, когда воздух отравлен еще не смертельными газами войны, но ожиданием чего-то грозного, неминуемого, - он нёс людям утешение, и мечту, и сказку. Ей, жене скромного прапорщика, посвятит он «Маленького креольчика», и её же безумно напугает своим пророчеством, когда она прочитает после посвящения ей название: «Ваши пальцы пахнут ладаном». Всё сбылось. Королева ушла от нас в возрасте 26 лет – сгорела за три дня от «испанки», свирепой формы гриппа.
Маска и облик Черного Пьеро сменялась Белым Пьеро, но не отпускала долго. Он стеснялся своего лица, и грим позволял ему точно спрятаться, отойти от своего «я», и уйти в мир декаданса, где всё зыбко, безнадёжно, бессмысленно. Где самоубийство – страшная мода, где не бывает солнечного света, где Метерлинк и символисты, где полумрак на сцене и ночные загулы в подвальчиках, и кабаретьеры стараются перещеголять друг друга, пародируя буржуазную косность и неприятие новых форм в искусстве. Он поражал. Оглушал. Изумлял. Сладкий гипноз. Уход в иные миры. Где попугай Флобер плачет по-французски, где мерзнет и погибает на мокрых бульварах Москвы кокаинеточка, и никому-то нет дела до загубленной маленькой жизни, где малютка-безногая замерзает на кладбище и видит счастливый сон, в котором Господь дарит ей новые ноги, где весёлым лукавым маем резвится мальчик-пай, любовь которого оказалась «минуточкой», а маленький карлик в голубой далёкой спаленке остановил часы жизни ребёнка. Он поёт песни на стихи Блока, Тэффи, Ахматовой, Анненского. И на свои слова, конечно же. У него могут быть соавторы, как это случилось с «Маленькой балериной». Но главное даже не слова. Голос – небольшой, нот он вообще не знает, сказать, что композитор гениальный тоже нельзя. Магия голоса. И тот, «недостаток», из-за которого его не приняли в Школу Художественного театра – он грассировал – придавал его исполнению особенный шарм.
И «поющие руки». Крупные, скульптурно-выразительные кисти рук, которые становились руками «сумасшедшего шарманщика», или маленькой балериной, этими руками он правил похоронным экипажем, провожавшем мечтательницу к Богу на бал, где она будет танцевать с мертвым принцем менуэт, а жизнь… жизнь героини прошла в захудалом городишке, где и карет-то никогда не бывало. Он заставлял страдать сытых и довольных и утешал униженных и оскорблённых. Он дарил красоту небывалую и заставлял жалеть отверженных.
Война 1914 г. Медбратом служил Есенин. Медбратом же был Паустовский. Медбратом был Печальный Пьеро. Брат Пьероша, как ласково его называли, умел всё, что полагалось брату милосердия. 30 тыс. перевязок в санитарном поезде. Но не это было его главной гордостью. Ночь. Раненый офицер. До Москвы живым не довести. Хирурга нет. Да и операция представляется бессмысленной. До утра не доживет. Врач «умывает руки» и уходит спать. И брат Пьероша решается на невозможное. Не иначе как ангел-хранитель, столько раз оберегавший его и спасавший в самых страшных ситуациях, шепнул: «Ты должен!» Пуля была извлечена корнцангом, и раненый был спасён. Миф? Но у Бога всего много. Вертинский не нуждался в мифах - мифом была вся его жизнь. И у читателя нет оснований не доверять Александру Николаевичу, оставившему нам свои воспоминания. О революционном бедламе он говорит мало и неохотно, что и понятно – книга «Дорогой длинною» вышла в Советском Союзе. Но не упомянуть песню, за которую его могли в своё поставить к стенке, он не мог. «То, что должен сказать» 300 мальчиков. 300 юнкеров. 300 гробов.
Я не знаю зачем, и кому это нужно, Кто послал их на смерть недрожавшей рукой, Только так безнадежно, так зло и ненужно, Опустили их в вечный покой.
В зале начиналась истерика. Выводили рыдающих женщин. Мужчины темнели лицами и смахивали слёзы. А Вертинского вызывали на допрос. «Я жалею этих мальчиков. Вы же не можете запретить мне жалеть». - «Мы и дышать можем запретить». И тогда он понял. Надо бежать. Об одиссее Вертинского сняты док. фильмы. О нем написаны книги - сборник «За кулисами» с песнями и нотами, в серии «Человек-легенда» вышел большой том А.Макарова «Александр Вертинский». О его жизни в Шанхае и Харбине, о встречах с ним в Москве написала Н.Ильина в книге «Дороги и судьбы». Издана богато иллюстрированная «Синяя птица любви» -его переписка с женой Лидией Владимировной. И подарочное издание «Желтый ангел». О нем пишет и знаток старой эстрады Б.Савченко. А спектакль одного актёра «Желтое танго» петербуржца С.Федотова? Моноспектакль, где мы встречаемся и той самой Арцебушевой, приветившей когда-то будущего Маэстро в своем маленьком театрике, и со Слащовым, - адъютанты генерала Яши – будят в ночь-полночь усталого артиста, и везут к тому, кто потом предстанет в булгаковском «Беге» в образе Хлудова. И в «Вечерних ресторанах, парижских балаганах, в дешёвом электрическом раю» мы тоже побываем – жёлтый ангел истаял без следа, но песня осталась.
…В 2014 г. в Доме-музее Щусева была организована выставка 125-летию со дня рождения. Вертинский – портрет во весь рост. Тот Вертинский, который уже не нуждался в маске. Выступал в безукоризненно сшитом фраке. Иногда угольно-чёрном. Иногда в тёмно-синем. Фотографии той, которой была посвящена его песенка «Оловянное сердце» – Савиной. Фото Ч.Чапли и М.Дитрих, Г.Гарбо – все они были его поклонниками. И не зря же, не зря, Марлен, приехав с гастролями в Москву, посетила его могилу. Ведь это именно ей он посвятил песенку о диве-капризнице «Гуд бай». И всё, что он видел на её роскошной вилле, а прожил там около полугода, войдёт в эту легкую, шутливую, написанную с юмором и лёгким кокетством ариетку. Сказка странствий, где было всё, что можно и нельзя вообразит. Кофейни и русские рестораны Константинополя. Измученные галлиполийским стоянием офицеры. Кабаре и городские сады. Дамы, продающие за бесценок фамильные драгоценности. Бессарабия, где румынский офицер заподозрил в нем красного шпиона. Воровской авторитет Вацек, выправивший ему документы на имя А.Вертидиса, чтобы дать возможность бежать куда подальше. Париж, где прожил около 10 лет. Берлин перед началом Второй мировой и унизительная проверка документов (а не еврей ли этот гастролёр?) Шанхай и Харбин, где пытался он организовать своё кабаре «Гардения», и, конечно, разорился. И он, и его компаньонка, дама полусвета Буби, отнюдь не были прирожденными рестораторами – пускалось на ветер и разворовывалось.
«Какие звания?» - скажет он наивной девушке, заполнявшей анкету уже в СССР. «Всё, что у меня есть, - это мировое имя». Никакого преувеличения. Принц Уэльский просил его принять приглашение на ужин. Слушали и аплодировали короли американской мечты – Ротшильды и Вандербильты, и короли Великой Иллюзии – голливудские кинозвезды. Он дружил с И.Мозжухиным и Ф.Шаляпиным, но при этом обрастал молодыми друзьями (не любил общаться с ровесниками), причем далекими от бомонда. За ним готовы были идти дорогой длинною красавцы Лёвка и Гига, бывшие шаферами на его свадьбе, когда он женился на юной княжне Л.Циргвава. Все эти «Ренессансы», «Черные розы» с пряным ароматом ночной жизни (А днем он маялся, был нелюдим, раздражителен, капризен) давали средства к существованию, но не приносили творческого удовлетворения. Немыслимо петь под звяканье ножей и вилок про степь молдаванскую, пани Ирэну (его первую жену, настоящее имя которой Рахиль), сероглазочку – его золотую ошибку, и про ту, что назовёт он «Ваше ничтожество! Полукровка, ошибка опять!» Про сероглазого короля и «дорогую пропажу».
Скромные гонорары превращались в огромные, но всё уходило сквозь пальцы. Легкомыслен. Щедр. Расточителен. Живущий сегодняшним днем. Не умеющий откладывать на черный день. Пьеро умел покорять сердца тысяч и тысяч поклонников, но быть деловым человеком не умел никогда. И как донести до людей не знающих русского языка, боль русской души и тоску по Родине? Зачем им чужая боль? Он был для французов – интересным необычным шансонье, американцы называли его «крунером» - потому что это в какой-то степени мелодекламация. И всё неизгладимое впечатление, производимое на русских жён (а всё русское было в моде) было лишь снисходительно воспринято их состоятельными мужьями-иностранцами. Да и сам эмигрантская диаспора была неоднородна. Кто-то мгновенно объявил его изменником, узнав о желании вернуться на Родину. Кто-то поливал грязью за нежелание давать благотворительные концерты, в то время, когда у него на руках была семья – жена, теща, крохотный ребенок.
Жалел ли он о том, что вернулся? Кто знает. Если и жалел, то не посмел бы даже намекнуть об этом в своих дневниках. В переписке с женой тем более. Его не расстреляли. Не упекли в лагерь. Не сослали в тмутаракань. Напротив. Дали роскошную по тем временам квартиру в центре Москвы. Дали возможность петь перед соотечественниками. Но за всё надо платить. Гастролями на Севере, где зимой -57, и в Средней Азии в убийственную жару. А в домах колхозника и захудалых гостиницах то воды нет, то света, то «удобства» на улицах. А в год таких поездок по 100, а то и 150. Отвратительная еда. Хамские выкрики где-нибудь в глубинке «Давай лимончики!» Унизительное амикошонство - местное начальство понятия не имело о хорошем воспитании. И ни одной записи на радио. Ни одной пластинки до 70-х годов. Ни одной рекламы, интервью, статьи в прессе. Будто его и не существовало. А он пел, и залы не могли вместить всех желающих. И пластинки, которые пограничникам полагалось изымать, все-таки просачивались. И автор этих строк слушал эти пластинки – трофейные. Но ведь и во время войны, в часы затишья, русский мальчик танкист, мой отец, ходил и напевал песенки Вертинского. И после войны родители считались счастливчиками, когда им друзья-артисты доставали билеты на его концерты.
Вертинский вернулся к своему слушателю позднее. И когда стали мгновенно расхватываться его диски во времена застоя. И позднее, в перестроечные годы, и в в постперестроечные, когда вернулась мода на Вертинского, и его запели и Д.Ловать, И Кабанова, и А.Домогаров, и Д.Певцов, А. Ф.Скляр. Дивную программу – с куклами – сделал А.Свяцкий. Выпустила диск с его песнями Т. Савранская. И даже Жеглов - Высоцкий в маленьком эпизоде – в «Месте встрече» отдал дань восхищения Александру Николаевичу. Но по-настоящему вернул песни Вертинского на сцену ОЛЕГ ПОГУДИН.Серебряный голос России имел право петь про серебряные руки в тройке, улетевшей навсегда. И Серебряный век с его манерностью, декадансом, надломом облагораживался и очищался, представляясь слушателю землей обетованной, на которую мы никогда не возвратимся. А все трагедии и бури, сотрясавшие мир в прошлом, словно бы покрывались патиной времени. Но разве и сейчас, слушая самого Вертинского, и современных певцов, не видим мы того, что случилось с нами со всеми, с нашей страной, с опустошенностью наших сердец и оскудением духа? «Я не знаю зачем, и кому это нужно» - пел во времена Афгана БГ. И по-прежнему Желтый ангел будет жалеть старых артистов, вынужденных петь в дешёвом электрическом раю, где «звенят-гремят джаз-баны, танцуют обезьяны и скалят искалеченные рты». И чужие города так и не станут своими. Анна Иванова https://vk.com/search?....209_132
130 ЛЕТ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ АЛЕКСАНДРА ВЕРТИНСКОГО Ключ к пониманию его невероятной личности не подобран до сих пор.
худ. В.Бондаренко
В нем причудливо сочетались изысканная жеманность начала ХХ в. и трагедии середины столетия, искусство избранных и искусство масс, искренность творца и его неприятие правящей властью. А еще - умение любить. А.Вертинский был рожден в результате огромной и трагической любви. Частный поверенный, киевлянин Н.Вертинский был влюблен в прелестную дворяночку Ж.Сколацкую. Однако жена ему развода не давала, и в результате собственных детей Николаю Петровичу пришлось позже усыновлять. Но счастье было недолгим: Женя сгорела от чахотки. С ее смертью жизнь ушла и из Николая Петровича - он часами сидел на могиле любимой, плакал и в результате ушел спустя 2 года, тоже от чахотки. Детей-сирот Сашу и Надю на семейном совете Сколацких решено было разлучить - никто не был готов взять на воспитание сразу двоих детей. Саше сказали, что Надя умерла. Тогда он впервые понял, что такое горечь одиночества. Позже он узнает, что Надя жива, но зато чувство это испытает не раз, даже в зените славы.
Из престижной гимназии № 1 города Киева Вертинского с позором изгнали через 2 года после поступления за неподобающее поведение. Не удержался он и в гимназии № 4, куда менее претенциозной. Родственники рыдали, а Саша с энтузиазмом ринулся во взрослую жизнь. Он брался за любую работу, да еще и успевал печататься в «Киевской неделе», ночами строча рецензии на выступления популярных артистов - от Вяльцевой до Шаляпина. В нем были лихость и даже прохиндейство: скажите, а могли бы вы устроиться работать бухгалтером в крупную гостиницу, если бухгалтерии не знаете вовсе? А он - мог. Артист, одно слово! А еще было в Саше Вертинском какое-то невероятное обаяние. Благодаря ему он стал завсегдатаем модного лит. салона, в который захаживали поэт М.Кузмин, художники К.Малевич и М.Шагал. Именно тут он определился с главным своим пристрастием и решил уехать в Москву: его ждала литература! Они поселились с сестрой в Козицком пер., и Вертинский закружился в шумной московской жизни. Сегодня он выступал в лит. салоне, завтра его видели среди людей, близких к театру.
- Наденька, ты только послушай, что пишет Блок! Можно ли сказать прекраснее! - и он читал сестре стихи, смешно картавя, глотая неподдающуюся ему буковку «р». И грезил о Прекрасной Даме, но кто тогда не грезил о ней? Она приходила к нему в мечтах, наплывала облаком, но черты ее растворялись в тумане из легких одежд. Миллион знакомств, миллион разговоров, каскады слов, в которых тонули взгляды, мысли и чувства, честолюбивые замыслы, видения - таким был тогда флер «культурного сообщества». И Вертинскому нравилось эпатировать новых знакомых намеренно вызывающими взглядами и суждениями, нравилось слушать их, таких же молодых, резких мечтателей.
Ему нравился и совсем непохожий на Блока Маяковский, маг футуристов, и скромно называвший себя гением И.Северянин, носивший в себе какую-то внутреннюю тайну. Он понял главное - важно быть не похожим ни на кого. А он уже и был таким. Наденька была актрисой; в первый же год в Москве Вертинский решил пойти по ее стопам. Он отправился в Художественный театр. Станиславский - поджарый, со смешными нахмуренными бровями, слушал Вертинского сам. Саша с надеждой и трепетом отмечал, что голова Константина Сергеевича склоняется в такт строчкам. Но вердикт кумира был не таким, как ему бы хотелось. Проклятая буква «р»... Станиславский не счел ее изюминкой. Артист не может быть картавым! Точка. Вертинский в отчаяние не впал. Он продолжил играть в Театре миниатюр, иногда исполняя песенки за кулисами. Зрители, в отличие от Станиславского, на ура воспринимали его картавинку, иногда делавшую текст еще более смешным. Мелькнул он и в кадре, но все его планы и карты перемешала Первая мировая. Записавшийся на фронт добровольцем Вертинский стал санитаром. Бесконечные перевязки, кровь, пот, людское горе. На войне он начал понимать, как ценен на самом деле для любого человека миг радости, час отдыха души, наслаждение искусством. После ранения его отправили в Москву; знакомый попросил передать письмо возлюбленной, и прямо в шинели Вертинский пришел по адресу в дом в конце Тверской. Женщина-ангел открыла ему дверь. Его Прекрасная Дама. В.Холодная, а это была она, поражала его и на экране, но в жизни она была еще красивее и незащищеннее. Морок сошел с него лишь когда он дошел до дома и вернулся к страшной реальности: Надя, сестра, умерла. Теперь у Саши не было никого. Только мечты о будущем и оживший образ Прекрасной Дамы.Он писал стихи - строчки складывались сами, сплетались в кружевную вязь. «Ваши пальцы пахнут ладаном» - выдохнулось само. Он видел в Вере признаки скорого ухода, но видел их нечетко, необъяснимо. Такими же были его стихи, паутина которых опутывала человека, лишала воли и заставляла путешествовать в какие-то иные миры.
Для выступления он избрал образ Пьеро: грим позволял скрывать неуверенность, преодолевать страх публики. Публика смотрела выступление завороженно. Теперь новому герою сцены предстояло найти свой стиль. Вертинский справился и с этим: он то ли пел, то ли начитывал напевно стихи Цветаевой, Блока и Северянина, разбавляя их стихами своими. Наконец получилось нечто особенное - и не песни, и не речитатив, а некая их смесь. На публику этот микст производил магическое действие. Кроме того, слушая его, люди уносились куда-то далеко, в неведомые страны, мир ярких, порой резких и неожиданных цветов. Там был некий лиловый негр, вполне допустимый тогда, в отсутствие воинствующей толерантности, и прекрасные полувоздушные дамы, на плечах которых лежали шикарные манто, а вокруг парили капризные попугаи, цвели диковинные цветы и разрывали сердце глубокие чувства. Он будто опаивал публику волшебным напитком: их души пели, пальцы пахли ладаном, корицей и воспоминаниями о той жизни, которая стала прошлым.
худ. Н.Сарандук (Романова)
Через некоторое время на смену первому Пьеро пришел второй - в черной одежде и с платком на шее. Он был ироничнее своего предшественника, не так грезил несбыточным. Свои песенки он называл ариетками, из каждой выводил некий законченный сюжет. В Петровском театре ему начали платить 100 руб. в месяц, начались гастроли. Пьеро Вертинского так нравился публике, что его принялись пародировать и «размножать», но повторить не мог никто. На 25 октября 1917 г. в Москве был назначен его бенефис . В этот же день произошел переворот, вошедший в историю как Октябрьская революция. Разве что в тот день никто толком ничего не понял. Понимание пришло позже. Вертинский не очень соответствовал представлениям большевиков о прекрасном, но какое-то время особо никого не раздражал. Ровно до тех пор, пока в его «ариетках» не появился политический контекст. ЧК заинтересовал романс «То, что я должен был сказать». Пьеро» вызвали «в кабинеты». - Что это? - вопрошал человек в форме, блистая тараканьими глазками. - Это просто песня. Вы не можете запретить мне жалеть триста юных юнкеров, погибших ни за что. Это все равно что запретить дышать. - Это только кажется, что не можем, - человек в кресле гоготнул. - Ваши песни глубоко буржуазны. Надо будет, и дышать запретим…
Песню о юнкерах, созданную в память о мальчишках, убитых в боях, он продолжал исполнять и уехав на гастроли. Двухлетнее турне завершилось в Севастополе. По вечерам, глядя на море, Вертинский с ужасом понимал, что не знает, как жить и куда идти. Решение вызрело внезапно. В ноябре 1920 г. он он поднялся на борт парохода «Великий князь Александр Михайлович». Пароход взял курс на Константинополь. На растворяющуюся в дымке родину с борта вместе с ним смотрели «недобитые белые» - остатки армии Врангеля. Много позже он попытается объяснить отъезд не нелюбовью к советской власти, а жаждой перемены мест и юношеской беспечностью. Но и это было правдой лишь отчасти. Ему стало душно в стране, которую он так любил когда-то. Теперь было не до капризов. Он давал концерты, когда мог и когда не мог, и платой за трудоголизм были овации. Русскоязычная публика обожала его - он стал в их глазах символом безвозвратно потерянной прежней жизни. Случился и брак - с богатой невестой Рахиль Потоцкой, ставшей Иреной Вертидис — на греческий манер, ибо Вертинский купил и гастролировал с греческим паспортом.
Но отношения не складывались. Ему хотелось домой, но в просьбе о возвращении на родину ему было отказано. Он переезжает из страны в страну и везде выступает с успехом, но покоя и радости нет. В отчаянии он пишет новое письмо - Луначарскому. Но вновь приходит ответ «нет». Перебравшись из Германии в Париж, Вертинский становится звездой №1. Он влюблен во Францию, на его выступления валят валом, продолжая называть «русским Пьеро»; с ним почитают за честь познакомиться представители царской фамилии, европейские монархи, звезды кино. Он покоряет США, где на первый же его концерт собирается мировой бомонд. Слушая «Чужие города» и «О нас и о Родине», люди плачут о разрушенном мире и жизнях миллионов. А он хочет обратно. Но пока нет ответа, Вертинский едет в Шанхай, заводит роман с поэтессой Лариссой Андерсен.. А потом он встретил ее...
Л.Циргвава, дочери служащего, было 20. Его Прекрасная Дама больше не была скрыта в тумане, к ней он стремился многие годы, ее ждал, ей пел. Он понимал: я старше на 34 года, но Лида полюбила его. 26 мая 1942 г. они заключили брак. Это было невероятное счастье: Вертинский давал по 2 концерта в день, чтобы обеспечивать семью и просто засыпал советское посольство просьбами о разрешении вернуться. Наконец разрешение было получено, но отъезд вновь был отложен по причине начала войны. В 1943 г. он пишет теперь уже Молотову: «Жить вдали от Родины в момент, когда она обливается кровью, и быть бессильным ей помочь - самое ужасное». Возвращение уехавших властям теперь на руку: это правильно политически. В ноябре 1943 г. Вертинские приезжают в Москву. Александр Николаевич отправляется на фронт, где исполняет патриотические песни и свою старую классику, всеми любимую. А скоро родится и Настенька.
«У меня нет ничего, кроме мирового имени» - так говорил Вертинский. Он проехал всю страну, ему аплодировали в больших городах и на провинциальных сценах. Поначалу все складывалось неплохо: зрители обожали, гастроли устраивались, да и роли в кино давали (какой изумительный князь , например, получился из Вертинского в «Анне на шее»!). Но с каждым годом власти все активнее делали вид, что артист как будто не существует. «Я есть!» - возражал Вертинский, но не получал ответа.Чем больше времени проходило со смерти Сталина, тем меньше тумана оставалось в прошлом. Миллионы жертв сталинских лагерей, фальшь, ложь - Вертинскому ли было не видеть этого? Он все понимал, все чувствовал и болел этим. Как и демонстрируемым «верхами» равнодушием. Но советская власть не склонна была к признанию чьего бы то ни было величия, кроме своего. 21 мая 1957 г. Александр Николаевич выступил в Доме ветеранов сцены в Ленинграде. После концерта вошел в двери гостиницы «Астория » и вскоре, уже в номере, ощутил боль и жжение в левой части тела. Все произошло быстро: острая сердечная недостаточность, так будет написано в графе «причина смерти». Его Лидочка уйдет вслед за ним в 2013 г., а невероятная одаренность Вертинского «прорастет» во всех последующих поколениях - в дочерях, ставшими знаменитыми актрисами, в талантливых внуках и будет продолжать жить в том огромное наследии, которое он оставил. Ольга Кузьмина 21.03.2019. газета "Вечерняя Москва" https://vm.ru/news/610787.html
ПОЧЕМУ В МОСКВЕ НЕТ ПАМЯТНИКА ВЕРТИНСКОМУ А.Вертинский однажды вышел на эстраду и сказал: «И здесь стоя, можно творить высокое искусство». И творил. Сочинил около сотни песен, снялся в 2-х десятках фильмов, за 14 лет после возвращения из эмиграции дал больше 3-х тысяч концертов, объехал всю страну, производя ошеломляющее впечатление на современников. Его голос, манера произносить слова, жесты - все было экстравагантно и талантливо, даже в скрипучем грассировании был фирменный стиль. В советскую эпоху Вертинского не особо популяризировали, хотя шансонье нравился самому Сталину. Во время кампании по борьбе с «упадочным искусством» в начале 60-х пластинки с его голосом изымали из продажи. По радио его песни не передавали, ему не разрешали записываться в Доме звукозаписи. Он так и не смог напеть свой репертуар в профессиональной студии. Тем не менее Вертинский - тот случай, когда талант и сквозь асфальт прорастет. Его концерты проходили с аншлагом.
Дочери Вертинского - Анастасия и Марианна - вспоминают, что их отец был добрейшей души человек. В их семье лучше всех готовила бабушка, теща Александра Николаевича. Однажды, когда бабушка заболела, Лидии Владимировне пришлось жарить мясо. Когда она подала мясо к столу, Вертинский, человек очень великодушный и остроумный, сказал: «Лиличка, не расстраивайся: я очень люблю мясные сухарики».
Анастасия издала книжку мемуаров отца. Занимается восстановлением его песенного наследия. При ее участии были реставрированы многочисленные записи Александра Николаевича. Марианна ищет деньги на картину по сценарию отца - о судьбе молодого русского офицера, который после революции оказался в эмиграции. У Александра Николаевича трое внуков, семеро правнуков и уже есть праправнук Федя. Но в Москве, в которую Вертинский приехал в 24 года и куда вернулся из эмиграции, как ни странно, нет ему памятника. - Когда мэром города был Ю.Лужков, я несколько лет пыталась пробить мемориальную доску на доме, где жил Александр Николаевич, - сообщила нам А.Вертинская. - С трудом пробила хоть это. Что уж говорить о памятнике... Хотя в Комиссия по монументальному искусству при Московской городской думе нам сказали, что такую заявку наверняка бы одобрили. Примечательно, что как раз сегодня в Киеве, где родился Вертинский, открывается бронзовый монумент. Александр Николаевич стоит на Андреевском спуске в образе Пьеро. Анастасия Плешакова, Евгения Коробкова 21.03. 2019. МК https://www.kp.ru/daily/26956.4/4009539/
В КИЕВЕ ОТКРЫЛИ ПАМЯТНИК РУССКОМУ ПЕВЦУ АЛЕКСАНДРУ ВЕРТИНСКОМУ
В украинской столице открыли памятник легендарному эстрадному исполнителю России начала ХХ в., поэту и композитору А.Вертинскому. Памятник вышел достойным, а церемония не очень. Например, о том, что вся жизнь Вертинского была связана с Россией, организаторы не упомянули ни разу. Памятник «видному киевлянину» установили на Андреевском спуске еще 18 марта, но официальная церемония открытия состоялась 21-го, в день 130-летия со дня его рождения. Бронзовый монумент весом более полутонны представляет собой фигуру Вертинского в образе Пьеро, которая стоит на мраморном постаменте. https://riafan.ru/1163087....inskomu
Дата: Суббота, 23 Мар 2019, 21:07 | Сообщение # 11
Группа: Администраторы
Сообщений: 7149
Статус: Offline
СУДЬБА И ПЕСНИ АЛЕКСАНДРА ВЕРТИНСКОГО
Он не любил мемуаров и интервью. И все-таки в начале 40-х годов, еще будучи в Шанхае, стал записывать воспоминания о своей жизни в эмиграции для русскоязычной газеты "Новая жизнь". Продолжил работу уже на родине в последние годы, стремясь запечатлеть то, что хранила его память, но, к сожалению, рукопись осталась незаконченной. Осталась непроверенной хронология, по собственному признанию автора, она нередко его подводила.
Небольшую часть его мемуаров "Четверть века без Родины" опубликовал в 1962 г. журнал "Москва". Размноженная при помощи "самиздата" публикация разошлась по стране. Книга "Дорогой длинною...", как назвал ее сам автор, увидела свет только в 1990 г.
Незавершенные мемуары, стихи и песни Александра Николаевича были дополнены заметками, размышлениями, скупыми интервью, а, главное, письмами, восстанавливающими картину жизни на родине. Послесловие К.Рудницкого содержало глубокий анализ творчества легендарного артиста.
"Поэт, странно поющий свои стихи, ни на кого не похожий, небывалый". ...Вернувшись в начале 1916 в Москву, Брат Пьеро, или попросту Пьероша, трансформируется в подлинного романтического Пьеро, ежедневно выступающего с несколькими "ариэтками" - "Песенками печального Пьеро" - со сцены Петровского театра миниатюр. Выбор маски был не случайным. В начале века Пьеро, Арлекин, Коломбина приобрели особую притягательность в русском искусстве. Они появляются на полотнах художников, в спектаклях В.Мейерхольда, А.Таирова, Н. Евреинова, уж не говоря о маленьких театриках, в которых "высокое искусство" переводилось на язык, доступный широкой аудитории.
"Мое искусство было отражением моей эпохи" - скажет позднее Вертинский. И сам он с его презрительной надменностью и трагизмом, иронией и бравадой был плоть от плоти своего времени.- "Петь я не умел, Поэт я был довольно скромный, композитор тем более наивный, даже нот не знал". И, тем не менее, успех, граничащий со скандалом, пришел после первых песенок. Особую бурю вызвала "Кокаинетка", артиста обвиняли в упадничестве, болезненном изыске, "кокаинном дурмане". Для молодого человека, привыкшего эпатировать, обвинения становились хорошей рекламой. Серьезные критики размышляли над природой успеха артиста и его рафинированных песенок у широкой публики театра миниатюр, дававшего 2, а по праздникам и 3, сеанса каждый вечер. Билеты в Петровский театр раскупались за неделю вперед, большими тиражами издавались ноты. Поступали приглашения участвовать в программе модного петроградского театра миниатюр "Павильон де Пари", в кабаре "Привал комедиантов".
Размышляя о причинах своего успеха, Вертинский считает, что его песенки привлекали прежде всего сюжетностью. Впечатляли истории бедной "Безноженьки", "деточки, распятой кокаином", волновала, щекотала нервы тема смерти, завораживала экзотика лиловых негров, малайцев, "притонов Сан-Франциско" и других летучих образов, наполнявших песни Вертинского. Впрочем в те годы артист был не одинок. О "Негре из Занзибара", "Черном Томе" и др. пела знаменитая И.Кремер. Однако, "миниатюрный" талант Вертинского оказался замечен. За мишурой расхожих мотивов и образов вставала личность одаренного артиста и поэта, к 27 годам он успел пережить столько, что с избытком хватило бы на несколько жизней. Выстраданность в соединении с иронией придавали даже банальным стихотворным строкам глубоко личную наполненность и неповторимо индивидуальную окраску. Вертинский создавал свой собственный театр, в котором он и артист, и режиссер, и автор, и композитор. В этом театре средствами "музыкальной декламации", как называли иногда пение Вертинского, разыгрывались маленькие сюжетные новеллы, моноспектакли. К концу 1917 г. рамки номера в театре миниатюр становятся ему тесны. Вертинский начинает гастролировать по югу России с целой программой, В эти трагические для страны годы революций, братоубийственных войн модный, далекий от политики, певец, призывавший дорожить "минуточкой", мимолетными радостями бытия, выступает с песней, посвященной памяти мальчиков, юнкеров Александровского училища, погибших в бою с Красной армией. Костюм Пьеро заменила черная визитка с траурным креповым бантом на рукаве. "Я не знаю зачем и кому это нужно, Кто послал их на смерть недрожащей рукой" - песня "То, что я должен сказать" исполнялась яростно, гневно и одновременно торжественно, вызывала в публике слезы, истерики, овации, смешанные со свистом.
После гастролей Вертинский возвращался в голодную и холодную Москву и весь зимний сезон 1917/1918 г. пел в Петровском театре. Осенью 1918 г. снова покинул Москву в расчете на скорое возвращение, но оно состоялось лишь через четверть века. Киев, Харьков, Одесса, Севастополь, Екатеринодар - примерный путь русской эмиграции, уходившей на юг вместе с белыми армиями, которым прошел и Вертинскиий. Теперь уже известный гастролер, как говорили в старину "концертант", он пользуется успехом у самой широкой публики, в том числе и среди белой армии. Не случайно, булгаковские юнкера в "Днях Турбиных" напевают "И когда по белой лестнице Вы пойдете в синий край", слегка перефразированные строки из знаменитого романса Вертинского "Ваши пальцы пахнут ладаном" В начале ноября 1920 г., когда Красная армия вступила в Крым, Вертинский отбыл в Константинополь.
"Начиная с Константинополя и кончая Шанхаем я прожил длинную и не очень веселую жизнь эмигранта, - напишет он в мемуарах. - Я много видел, многому научился." Унижения, обиды, которых немало довелось перенести, развили душевную чуткость, понимание чужого горя, сострадание к нему. В эмиграции он оказался без документов и денег. Помогли песни. В маленьком константинопольском кабаре "Черная роза" Вертинский пел веселые русские и цыганские песни, затем перешел в престижный, посещавшийся русской публикой, загородный ресторан "Стелла", где мог исполнять свои "ариэтки". Последовали приглашения на официальные банкеты, приемы, даже во дворец к султану. Однако, постепенно русская эмиграция передвигалась на запад. За ней стремился следовать и Вертинский, остановка была за документами. Знакомый по Москве театральный администратор, грек по национальности, предложил поездку в Румынию и раздобыл паспорт на имя греческого подданного А.Вертидиса. С этим паспортом артист объедет, чуть ли не полсвета. Начинаются странствия по Европе: Румыния, Польша, Германия, Австрия, Франция, Бельгия, Латвия... Встречает старых друзей, обретает немало новых. Поет цыганские романсы в третьесортных шантанах и в первоклассных ресторанах. Стремится работать в местах, где есть русская публика, где можно исполнять на родном языке собственные песни. "Кабак" стал для него "большой и страшной школой", научил овладевать стихийной, не готовой к восприятию искусства аудиторией, после этого выступления в концертных залах Парижа, Берлина, Лондона казались отдыхом. Костюм Пьеро сменяется на концертный фрак. Благодаря новым песням расширяется репертуар. Одна за другой появляются знаменитые "В синем и далеком океане", "Палестинское танго", "Сумасшедший шарманщик", "Концерт Сарасате", "Испано-Сюиза", "Танго "Магнолия" и другие. В Польше особый успех имела "Пани Ирена", как и написанная в курортном Сопоте "Мадам, уже падают листья...".
Молдавия дарит острое ощущение близости русской земли: "О. как сладко, как больно сквозь слезы Хоть взглянуть на родную страну." Ностальгия по России, столь свойственной русской эмиграции, рождает такие шедевры Вертинского как "В степи молдаванской...", "Молись кунак", "Чужие города"... В 1924 г. в Берлине он оформил брак с еврейской девушкой из богатой семьи Рахиль Потоцкой, ставшей Иреной Вертидис. Жизнь молодых не сложилась, на память осталась "Песенка о моей жене". События личной жизни, встречи, впечатления дают материал, становятся песнями. В книге "Роман с театром" (Рига 1929) известный в дореволюционной России критик, эмигрант П.Пильский ставил Вертинского, "полукомпозитора и поэта, талантливого человека сцены" в один ряд с крупнейшими отечественными артистами. Проницательно заметил как с годами его "маска переходит в полумаску, обнажается и раскрывается творящий человек... тихо, но явно умирает костюмированный Пьеро, чтобы, отодвинувшись, дать место автору с нервным, чуть бледным лицом, в черном фраке, поющему о том, немногом святом, что еще осталось в дремлющей душе многих". Созданные им миниатюры, или, как писал Пильский, "медальоны", были совершенны по форме, использовались интонации, модуляции голоса, мимика, пластика, жесты, малейшие движения пальцев. За всем этим вставала личность самого Вертинского, загадочная, интригующая.
В 1930/1931 г. берлинские фирмы "Парлафон" и "Одеон" впервые записывают 48 вещей Вертинского на грампластинки. Через год, в 1932 г., 22 записи делает английская фирма "Колумбия" и 30 - польская "Сирена-Электро", Любопытно, что ряд польских записей сделан при участии аккомпаниатора Ежи Петербургского, автора музыки знаменитого "Синего платочка", будущего шлягера К.Шульженко. Начиная с 1925 г. Вертинский постоянно приезжает и дает концерты в Париже, средоточии русской эмиграции. Со многими ее представителями - Шаляпиным, Лифарем, Павловой, Карсавиной он лично познакомился. Вместе с Плевицкой, знаменитым исполнителем цыганских романсов Морфесси ежегодно открывал сезон в Большом московском Эрмитаже, мода на русское привлекала посетителей. Пел в маленьких, дорогих, ночных кабаре, в них захаживали миллионеры, принцы, Великие князья. Безупречная элегантность, врожденный аристократизм позволяли держаться с ними на равных. " В вечерних ресторанах, в парижских балаганах" - горестный "Желтый ангел", "Чужие города" родились в Париже в начале 30-х гг. Тогда же впервые исполнен один из шедевров "Над розовым морем" на стихи Г.Иванова, как признавался сам Вертинский они "необыкновенно соответствовали" его стилю. Продолжает петь и записывает на пластинки популярные в России романсы Б.Фомина "Дорогой длинною..." (станет названием его мемуаров), "Только раз", "Эх, друг, гитара", цыганские романсы графини Т.Толстой ("О, жизнь моя, постой! Не уходи!"), с которой познакомился еще в санитарном поезде в годы первой мировой войны. "Запетые" романсы Вертинский исполнял по-своему, они звучали ностальгически по "той старинной, семиструнной, что по ночам так мучила меня".
Трудно сказать, что заставило Вертинского оставить Париж, где в общем ему жилось неплохо - успех, большие гонорары, своя публика, художественная среда. Можно предположить, что интуитивно он почувствовал "колебание почвы", особенно после мало приятного знакомства в Берлине с гитлеровскими штурмовиками. Скоро победным маршем они пройдут по Европе. Некоторые биографы предполагают, что отъезд мог быть вызван появлением нового кумира, П.Лещенко, пластинки которого распространялись огромными тиражами начиная с 1933 г. Оба работали в ресторанах. Исполняли одни и те же, условно говоря, "Очи черные". И, все же, никак не умаляя яркого, самобытного таланта Лещенко, получившего наконец заслуженное признание на родине, даже беглый взгляд на его репертуар говорит о различиях, которые были между двумя артистами. Вертинский по его собственному признанию давно думал о "покорении" Америки. Неисправимый "бродяга", после короткого посещения Палестины, он осенью 1934 г. на океанском пароходе "Лафайет" прибывает в Нью-Йорк. Первый концерт, в "Таун-Холле", в зале на 2,5 тыс. мест, состоялся только в начале марта 1935 г. Он волновался больше чем обычно: "Кому нужны в этом огромном, чужом, деловом городе мои песни? Такие русские, такие личные и такие печальные?" Концерт, на котором присутствовали Шаляпин и Рахманинов, знаменитые русские балетмейстеры Фокин, Мясин, драматические и киноартисты, бывшие мхатовцы и другие представители худ. интеллигенции, прошел триумфально. После концертов в Нью-Йорке, где он пробыл 200 дней, выступает в Чикаго, на пару месяцев задерживается в Сан-Франциско и Голливуде.
Концерты проходили успешно, однако, чтобы овладеть широкой публикой нужно было переходить на английский язык. Вертинский это понимал, но не мог и не хотел расставаться с русским (в Париже, иногда в виде исключения 2-3 песни исполнял на французском) "Чтобы понять нюансы моих песен и переживать их, - говорил он в одном из редких интервью, - необходимо знание русского языка. Я буквально ощущаю каждое слово на вкус и, когда пою его, то беру все, что можно от него взять. В этом основа и исток моего искусства." Еще во время плавания по Атлантическому океану у него сложилась песня "О нас и о Родине": Проплываем океаны Бороздим материки И несем в чужие страны Чувство русское тоски". Впоследствии исполнение этой песни станет поводом для яростных обвинений в "сговоре с большевиками", в "продажности". Но столь свойственное Вертинскому "чувство русское тоски" посылало его в новые странствия. На японском пароходе он переплывает Тихий океан и завершает свое кругосветное путешествие в Шанхае, где была большая русская колония. На память о Голливуде осталось шутливое ироническое стихотворение, посвященное М.Дитрих, "Гуд бай", он озвучивал его уже в Китае.
Сложилось так, что в Шанхае, куда Вертинский ехал на несколько концертов, пришлось задержаться на целых 8 лет. В Европе начиналась Вторая мировая война. Не спокойно было и на востоке. Япония, уже захватившая северо-восточные провинции Китая, приступала к оккупации всей страны. В этих быстро изменяющихся обстоятельствах заключить необходимые контракты и выехать из Китая артисту не удавалось. Было и еще одно, что служило помехой его отъезду - "близость советской границы рождала в сердце смутные и неясные надежды". Надо сказать, что уже дважды, в Польше через посла П.Войкова и в Германии через руководителя Наркомпроса А.Луначарского, он обращался с просьбой о возвращении в Советский Союз. И вот теперь, в начале 1937 г., его вызвали в советское консульство, где передали приглашение ВЦИК вернуться на Родину. Полный счастливых надежд, он пишет об этом в письме другу, молодому певцу Б.Белостоцкому. К счастью, судьба хранила Вертинского, достаточно вспомнить Цветаеву, ее мужа С.Эфрона и других "возвращенцев", приглашение не получило подтверждения.
Концерты Вертинского проходят в Шанхае в театре "Лайсеум", "Клубе граждан СССР" (нередко бесплатно), в Харбине в "Железнодорожном собрании" и некоторых др. городах на востоке Китая. В связи со строительством Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД) в Харбине еще в начале ХХ в. образовалась большая русская колония. В отличие от Европы и Америки молодежь здесь не сливалась с местным населением, оставалась русской по языку и художественным вкусам. И все-таки возможностей петь на русском было немного. Полным коммерческим крахом, распродажей имущества закончилась попытка создать собственное кабаре "Гардения". Чтобы зарабатывать на жизнь приходилось петь в шанхайских ночных кабаре. О "китайском" периоде Вертинского вспоминала, тогда начинающая журналистка, впоследствии известная писательница, Н.Ильина. Она познакомилась с Вертинским в кабаре "Ренессанс", где в строгом черном костюме, безупречно элегантный артист пел под аккомпанемент 2-х гитар "Очи черные" и др. романсы, обычный "заигранный эмигрантский репертуар". Отработав в прокуренном кабаре среди танцующих пар, шел в смежный ресторанный зал и коротал там время с друзьями, а иногда и вовсе незнакомыми людьми, наперебой приглашавшими его за свой столик. После "Ренессанса" нередко ехал в другое кабаре.
"Требовалась железная выносливость, чтобы вести ту жизнь, которую вел Вертинский в Шанхае" - вспоминала Ильина. Эта ночная жизнь начинала сказываться на здоровье, мучили мысли об одиночестве, о безвыходности своего положения: "Обезьянка Чарли устает ужасно" - жаловался он в одной из песенок. Несмотря на это, в Шанхае, на тихоокеанском курорте Циндао написано немало стихов и песен. Среди них лирическая "Дансинг-гёрл", холодная, ироническая "Без женщин", знаменитый "Прощальный ужин" - законченная, музыкально-драматическая миниатюра. Здесь же, в Шанхае, произошло событие, изменившее дальнейшую жизнь. Весной 1940 г., в Пасхальный вечер в кабаре "Ренессанс" пришла с друзьями зеленоглазая, рыжекудрая красавица, 17-летняя Л.Циргвава. Дочь советского подданного, служащая пароходной кампании, она была непохожа на женщин, с которыми Вертинский был знаком прежде: "Она у меня как иконка - Навсегда. Навсегда." Роман счастливо завершился весной 1942 г. венчанием в православном соборе и регистрацией брака в советском консульстве. В июне 1943 г. родилась дочь Марианна, через 1,5 года, уже в Москве, родится Анастасия (январь 1945).
На Родине, о которой не перестает думать Вертинский, уже шла война. "Что мы можем? Слать врагу проклятья?" - он участвует в передачах ТАСС "Голос Родины", в "Клубе граждан СССР" исполняет песни на стихи П.Антокольского, К.Симонова, А.Суркова и др. советских поэтов, в летнем театре с СО балладу "Степан Разин" Цветаевой. В 1943 г., после третьего письменного обращения Вертинский получает разрешение вернуться в Советский Союз. Из Владивостока через всю страну ехали поездом. На несколько дней задержались в Чите, где предполагалась первая встреча с советской публикой. Здесь Вертинскому повезло найти отличного аккомпаниатора, М.Брохеса, с которым он будет работать до последних дней жизни. В Москву прибыли в октябре 1943 г. Шла война, но уже обозначился коренной перелом. Столица салютовала победам советских войск, что определяло общее приподнято-радостное настроение. Вертинский, зачисленный в штат Гастрольно-концертного объединения сразу же включается в работу, поет 20 - 25 концертов ежемесячно. Пишет новые песни "Куст ракитовый", "Аленушка" на стихи П.Шубина, "Ее письмо на фронт" стихи И.Уткина, свою, снова очень личную "Доченьки", ставшую его "классикой".
В августе 1945 г. с гастролями приезжает в родной Киев, освобожденный от немецких войск около 2-х лет тому назад. Едва приехав, сразу же повел Брохеса на Крещатик, во Владимирский собор, в бывший Купеческий сад, откуда открывался вид на Днепр. Бродил по Киеву, как по родному дому: "Не могу описать то чувство, которое охватило меня при въезде в этот город моего детства и юности, -восторженно писал он жене. Улица, где стоит Соловцевский театр, на сцену которого он когда-то выходил статистом, а теперь должен выйти с концертной программой, вся разрушена, но театр цел и невредим: "Узнал его до мелочей, как родное лицо любимого человека". С огромным волнением готовился артист к встречам с советским зрителем. Поколения, выросшие после революции в своем большинстве не знали Вертинского, вся эмиграция была прочно вычеркнута из нашей культуры. Лишь небольшая часть интеллигенции имела доступ к пластинкам, нелегально проникавшим из-за рубежа. Но искусство Вертинского, такое, казалось бы, далекое людям, воспитанным советской действительностью, не оставляло их равнодушными. Самая широкая публика принимала его восторженно и благодарно. Покорял артистизм, отточенное мастерство, необычность исполнения и содержания песен, наконец, уникальная личность Вертинского. Он выглядел посланцем другого, неизвестного советскому человеку мира. Его появление на эстраде как бы приподнимало край наглухо закрытого "железного занавеса", открывало неведомые дали. Протягивало незримые нити к искусству дореволюционного десятилетия, периоду, вошедшему в историю нашей культуры как Серебряный век.
Артист дал около 3-х тыс. концертов, объехав несколько раз всю страну, включая Дальний Восток, Сахалин, Сибирь. "Ледяным походом" назвал он поездку по Сибири зимой 1950/1951 г: промерзшие машины, холодные дома культуры, непривычный для него трудный послевоенный быт. Огорчается, что любимые дети растут без него. В письме к жене (1952г.): "Тебя я не вижу. Дома не бываю. Скучно и тяжело. Я уже не тот, что был, и мне все тяжелее работать". Вертинского оскорбляло молчание прессы, отсутствие не только рецензий, но и сообщений о его концертах, передач по радио, публикации стихов, нот. Сразу по приезде в Москву Апрелевский завод записал на грампластинки 15 его вещей, однако после 1944 г. работа остановилась.
"Я существую на правах публичного дома, все ходят, но в обществе говорить об этом не принято", - со свойственной ему иронией заметил как-то артист в короткой беседе с критиком К.Рудницким, работавшим тогда в газете "Советское искусство". Дело происходило в Доме актера в середине 40-х гг, где, как всегда, с огромным успехом проходил концерт Вертинского. Надо сказать, к таким концертам в Домах творческой интеллигенции, и в Москве и в Петербурге, он готовился с особенным вниманием. Многие из тех, кому довелось побывать на этих концертах (В.Качалов, И.Смоктуновский, С.Гиацинтова и др.), впоследствии вспоминали о высоком мастерстве, о неизгладимом впечатлении от его удивительного искусства, ушедшего вместе с актером. У Вертинского были давние, хотя и непрочные связи с кино. Небольшие, эпизодические роли в дореволюционных фильмах не оставили заметного следа в отечественном киноискусстве. В 20-е годы в Европе - Берлине, Париже - пытается восстановить кинематографические связи, снимается в фильме "Шехерезада" ("1002 ночь") и некоторых др.; в 30-е годы ведет переговоры в Голливуде, но посвятить себя кино не решается. На родине первой заметной его ролью в кино стал Кардинал в фильме М.Калатозова "Заговор обреченных", характерном для периода "холодной войны". Фильм и, в частности Вертинский, были отмечены Сталинской премией (1951 г).
Несмотря на радужные надежды, лауреатство не изменило его концертную жизнь. Снялся еще в нескольких фильмах. Наиболее интересная роль - Князь в экранизации чеховского рассказа "Анна на шее" (1954). В окружении известных драматических актеров, снимавшихся в картине, Вертинский отнюдь не затерялся. Фильм имел успех и благодаря игре актеров сохранил свою привлекательность. В 50-е годы начала успешно сниматься Л.Вертинская, а вслед за ней, в 60-е гг, дочери, Марианна и Анастасия, ставшие известными, профессиональными актрисами театра и кино. Александр Николаевич постоянно беспокоился в последние годы жизни о судьбе своих девочек: "Мне много лет. Как они вырастут? Доживу ли я до этого? Как их обеспечить? Все это мучает меня и терзает дни и ночи. А тут еще расхлябанный нервный аппарат актера-одиночки ... фактически не признаваемого страной, но юридически терпимого". Много лет мечталось ему вернуться на родину, которая "цветет и зреет, возрожденная в огне", как пел он в песне, сложенной в 1935 г. Реальность оказалась гораздо суровей и драматичней. И все-таки великий шансонье верил, что "лет через 30-40... меня и мое творчество вытащат из подвалов забвения". Пророчество сбылось. Песни Вертинского пережили несколько эпох - дореволюционные годы, гражданскую войну, эмиграцию, испытание советской действительностью. Продолжают звучать и на постсоветском пространстве. Они пробиваются сквозь грохот рок-музыки в исполнении многих артистов, в том числе одного из лидеров отечественного рока Б.Гребенщикова, молодого талантливого певца Олега Погудина и мн. др. Выходят пластинки, диски, стихи, посвященные Вертинскому статьи и книги, ставятся спектакли. Его стихи и песни издаются в Париже, Стокгольме, Вашингтоне, грампластинки, лазерные диски выходят в Европе и Америке. Песни Вертинского, запечатлевшие его личность и судьбу, продолжают свою счастливую жизнь. Е. Д. Уварова http://www.ruscircus.ru/public/uvarova.shtml
Дата: Суббота, 23 Мар 2019, 21:59 | Сообщение # 12
Группа: Администраторы
Сообщений: 7149
Статус: Offline
"Самовлюблённая певичка с кабацким пошибом и наглостью джигита берётся переложить искусство поэта на манеру своего ремесла - получается пошлость: сначала в прикиде технички она изображает уборку зрительного зала, затем к ней снисходит инсайт, она сбрасывает грузные тряпки и оборачивается маленькой балериной, девчонкой, звездой, шалуньей. Инсайт обеспечивает долговязый актёр муз. комедии, по замыслу режиссёра, обладающий достаточным внешним сходством с поэтом и утробным дыханием призрака оперы. Подмена разительна. Как, оказывается, легко опошлить самые тонкие переживания и движения души, и «сады голубые кудрявой вселенной» сдать на потребу мышам и червям, чьё самопроизвольное размножение не нуждается в Господнем участии! Это и есть деградация - от сходства и подделки до подмены и перевирания. Подделка опасна и отвратительна тем, что в отсутствии оригинала готова замещать поэта, готова существовать за него и вместо поэзии подсовывать симулятор музички и слов. Неискушённый зритель примет его за новую интерпретацию, неофит - за искусство как оно есть. И в этом "голубом сне" любые, даже самые изящные, телодвижения певички и её партнёра выглядят как постыдные кривляния ряженых, дразнящих чувственность до той поры, пока каким-то образом не состоится явление самого поэта, некоторое время оттеснённого аналогами и место блюстителями. Не узнать его невозможно: каторжное клеймо поэта жжёт за версту, - это именно он из ничего может создавать поэмы, а из горничных делать королев: «Мне нужна лишь тема, чтобы в сердце вспыхнувшем зазвучал напев». Напев не из головы, но из сердца, которое знает, мечтает, ждёт, вечно куда-то зовёт. И этот зов по новой томит и пьянит, как весна: зов бытия туда, где зацветает миндаль, тает и улетает печаль".
Слышащие этот зов в голосе, облике, слове поэта конгениальны ему. И тогда им тоже удаётся чувствовать и умножать много большее, чем они есть каждый в отдельности. Таковы программы В.Агафонова, ОЛЕГА ПОГУДИНА, С.Голицына, Е.Камбуровой, Б.Гребенщикова. Собственно говоря, артист конгениален поэту, когда по зову бытия вступает в личный диалог с жизнью, вечностью и эпохой, вступает, что называется, на чужом "материале", присваивая и делая своим. Это присвоение всегда будет рискованным, авантюрным, но никогда не безнадёжным.
"Явление поэта неизбежно, как неизбежны естественный ход истории и поэтический приём реконструкции исторического в культуре и науке. Поэт такое же естественное явление языка, как ценностный смысл, обретаемый в диалоге с док. и худ. памятниками прошлого и актуальный здесь и сейчас. Мышление, сознание, понимание - ипостаси одной творческой личности, в историческом единстве которых только и существует мир с его местом для коллективного деятельностного "мы" и волевого человеческого "я". Все мы изначально принадлежим этому творчеству и, однажды уйдя, возвращаемся. Оттуда - идут, бегут, летят, спешат заботы; туда же, в даль туманную, текут года. Где это место, откуда язык, и тот придел, в который настойчиво и нежно от жизни нас уводят навсегда, гадает религия, но только поэту - пророку и философу - дано сказать, что чувствует каждый.
Манит, звенит, зовёт, поёт дорога... Мы - осенние листья, нас бурей сорвало...
"Tour du Monde" А.Вертинского стоил артисту 25 лет жизни: Константинополь - Кишинёв - Бухарест - Варшава - Краков - Данциг - Дрезден - Берлин - Париж - Александрия - Бейрут - Иерусалим - Нью-Йорк - Сан-Франциско - Харбин - Шанхай. В письме народному комиссару иностранных дел СССР В.М. Молотову сообщалось следующее: "Глубокоуважаемый Вячеслав Михайлович! Я знаю, какую смелость беру на себя, обращаясь к Вам в такой момент, когда на Вас возложена такая непомерная тяжесть - такая огромная ответственная работа, в момент, когда наша Родина напрягает все свои силы в борьбе. Но я верю, что в Вашем сердце большого государственного человека и друга народа найдётся место всякому горю и, может быть, моему тоже. Двадцать лет я живу без Родины. Эмиграция - большое и тяжёлое наказание. Но всякому наказанию есть предел. Даже бессрочную каторгу иногда сокращают за скромное поведение и раскаяние. Под конец эта каторга становится невыносимой. Жить в дали от Родины теперь, когда она обливается кровью, и быть бессильным ей помочь - самое ужасное. Советские патриоты жертвуют свой упорный сверхчеловеческий труд, свои жизни и свои последние сбережения. Я же прошу Вас, Вячеслав Михайлович, позволить мне пожертвовать свои силы, которых у меня ещё достаточно, и если нужно, свою жизнь моей Родине.
Я артист. Мне 50 с лишним лет, я ещё вполне владею всеми своими данными, и моё творчество может дать много. Раньше меня обвиняли в упаднических настроениях моих песен, но я всегда был только зеркалом и микрофоном своей эпохи. И если мои песни были таковыми, то в этом вина не моя, а предреволюционной эпохи затишья, разложения и упадка. Давно мои песни стали иными. Теперешнее героическое время вдохновляет меня на новые, более сильные песни. В этом отношении я уже кое-что сделал, и эти новые песни, как говорят об этом здешние советские, уже звучат иначе. Разрешите мне вернуться домой. Я - советский гражданин. Я работаю, кроме своей профессии, в советской газете Шанхая "Новая жизнь" - пишу мемуары о своих встречах в эмиграции. Книга почти готова. ТАСС хочет её издать. У меня жена и мать жены. Я не могу их бросать здесь, и поэтому прошу за троих: 1. Я сам - Александр Вертинский. 2. Жена моя - грузинка Лидия Владимировна - 20 лет. 3. И мать её - Лидия Павловна Циргава, 45 лет. Вот и всё. Разбивать семью было бы очень тяжело. Пустите нас домой. Я ещё буду полезен Родине. Помогите мне, Вячеслав Михайлович. Я пишу из Китая. Мой адрес знают в посольстве в Токио и в консульстве в Шанхае. Заранее глубоко благодарю Вас. Надеюсь на Ваш ответ. А.Вертинский, Шанхай, 7 марта 1943 г." (А.Н. Вертинский "Дорогой длинною...")
Артист всегда кочевник: к этому его побуждают внешние обстоятельства концертанта и личностная творческая необходимость. Каждая песня Вертинского - небольшой рассказ, или, по словам М.Иофьева, маленькая новелла, театральная миниатюра. В ней есть действие, атмосфера и собеседник, с которым у автора завязывается диалог или который действует сам на свой страх и риск. Как в театре, публике предлагается стать свидетелями происшествия, будь то комедия или драма, трагедия или фарс. Главным действующим лицом, как правило, выступает сам автор: он - непосредственный участник, или свидетель, или рассказчик.
"Концерт я начал тихо, как всегда. Публика насторожилась. Тишина была особенная. Выжидающая, но пока ещё недоверчивая. Да, я забыл ещё сказать, что моему концерту был придан антураж. Сначала профессор Иодко играл на цитре, потом выходил чтец-рассказчик - маленький пожилой Володя Сладкопевцев, неподражаемый исполнитель рассказов Горбунова и Щедрина, скромный и талантливый. Эти выступления до меня всё же как-то расположили публику. Атмосфера была хорошая. Первое отделение прошло благополучно. Леонидов не показывался. Во втором отделении, подкрепившись ещё глотком коньяку, я уже пел увереннее. "Бал господен" тронул наконец все сердца. Мне аплодировали довольно много. Последней была песня "То, что я должен сказать". Я уже был в ударе, что называется. В полной боевой готовности. Подойдя к краю рампы, я бросал слова, как камни, в публику - яростно, сильно и гневно! Уже ничего нельзя было удержать и остановить во мне... Зал задохнулся, потрясённый и испуганный. Только так беспощадно, так зло и ненужно Опустили их в Вечный Покой!.. Я кончил. Я думал, что меня разорвут! Зал дрожал от исступлённых аплодисментов. Крики, вой, свистки, слезы и истерики женщин - всё смешалось в один сплошной гул. Толпа ринулась за кулисы. Меня обнимали, целовали, жали мне руки, благодарили, что-то говорили... Я ничего не слышал и ничего не понимал. Я упал в кресло. Меня трясла нервная дрожь. Так вот он, этот страшный экзамен на звание артиста! Я выдержал его на этот раз. И вдруг сквозь всю эту толпу я увидел лицо Леонидова. Он шёл ко мне. В глазах у него были слезы. - Молодец, мальчик! - сказал он, обнимая меня. - Умница! Вот... я рву обе телеграммы и посылаю эту... Он прочёл мне её: "Успех небывалый. Вертинский победил. Нас можно поздравить! Мы угадали будущего гения. Леонидов". С тех пор я стал концертантом. С этого дня я уже не пел в "миниатюрах". Я пел концерты со своим хорошо подобранным антуражем. Билеты раскупались задолго до моего выступления. Я делал аншлаги, получал большие гонорары..." (А.Н. Вертинский. "Дорогой длинною...")
Капитаны - те же кочевники. Паладины Зелёного Храма, над пасмурным морем следящие румб, - такими видел их Гумилёв. Прошло совсем немного лет, и быстрокрылые корабли стали мёртвыми и седыми, а пропитанные солью моря капитаны - слепыми. Гумилёв грезил "Капитанами" в крымском Коктебеле летом 1909 г.; Вертинский различал немые караваны кораблей, опускающиеся на дно «В синем и далёком океане», в польском Кракове в 1927-м. По неписанным законам истории, законам великого и смешного, его бенефис в Москве пришёлся на октябрь 1917 г. - последний месяц "печального Пьеро Российской революции" А.Ф. Керенского. Билеты были распроданы за час, публика готова была наполнить ещё 5 таких театров и буквально задарила артиста: всё фойе театра было уставлено цветами, а подарки сдавались в контору театра. Это были большие настольные лампы с фарфоровыми фигурами Пьеро, бронзовые письменные приборы, серебряные лавровые венки, духи, кольца-перстни с опалами и сапфирами, вышитые диванные подушки, гравюры, картины, шёлковые пижамы, кашне, серебряные портсигары... После бенефиса, возвращаясь на 3-х извозчиках к себе домой, в Грузины, на Страстном бульваре артист отчётливо услышал звуки выстрелов. Это была ночь 25 октября. - Слезай, барин. Дальше не поедем, - решили извозчики. - Стреляют. Вазоны и ящики с цветами остались у памятника Пушкину.
Пытаться определить лирику А.Вертинского элементаристски, разлагая её на части: вот это хороший образ, вот это эффектное сравнение, мелодичное звучание, новая рифма и т. п., - занятие бестолковое. Его поэзия может быть определена лишь топоцентрически - как целое. Его ариетки - это всегда определённое состояние, в котором индивидуальный опыт и понимание обогащаются возможностями личностного преображения - то, что греки называли катарсисом. Вертинский точно намечает цель - сердце собеседника - и апеллирует к нему всем арсеналом соответствующих задаче семиотических средств. Задачи разные: найти отклик, сочувствие, сожаление, вызвать смех, восторг, удивление, обрадовать, ошеломить. Но всякий раз, поэт и артист преследует сверхзадачу преображения человеческого существа, которое, если и не в силах изменить, то облагородить, пускай даже на краткий миг, обязан. Поэт никогда не лгал. По его наблюдению, в эмиграции было много русских актёров, но не было ни одного, который в искусстве двинулся бы вперёд, оторвался от того, чему он выучился прежде. Тем, кто поневоле стал кочевником, тяжело научиться чему-то новому в условиях, кардинально отличных от всего, что стало привычным на родине. Кочевье изматывает: "пора остановиться, как-то где-то отдохнуть..." Кочевье заставляет согласиться с тем, что былого не вернуть. Становление, застывая в форме, подходит к концу. Мысль требует возвращения к колыбели. Его неизбежность с необходимостью закона закручивает мысль по спирали. По мнению другого кочевника, великого русского шахматиста А.Алехина, самое ценное в творчестве Вертинского - это неугасимая любовь к родине, которой пропитаны все его песни.
"Я никогда не лгал. 30 лет в эмиграции я пел о том, что Родина прежде всего. Вспомните мои "Степи молдаванские", мои "Чужие города", моё "О нас и о Родине", "Молись, кунак" и др. Я пел о Родине тогда, когда кругом были одни враги, когда если вы говорили, что в Москве хорошая погода, вас считали "большевиком", т. е. своим врагом. Я пел, и ни у кого из вас не было сил "бросить в меня камень"". (А.Н. Вертинский. "Моим заграничным друзьям")
В противоположность Северянину, поэзами восторга и обожания осыпавшему публику, Вертинский заговорил с эстрады о печальном и трагичном. Это было рискованно, поскольку, не найди поэт нужную интонацию, единственные слова, образ, способ общения, его творчество оказалось бы невостребованным. Это было рискованно ещё и потому, что любая недосказанность, движение, жест, мимика - всё, что могло показаться фальшивым, - означали банальность. И если банальность была позволительна в стихах "гения Игоря Северянина", ибо обретала в его творчестве вселенские, концертные масштабы массовой культуры, то в лирике Вертинского она не могла стать ничем, кроме пошлости. Каким образом поэт сумел донести драматизм положения, по какой тонкой грани сумел пройти, оттачивая своё искусство, - сказал советский критик М.Иофьев: "У Вертинского лирика пересекается иронией, причём и то и другое свидетельствует об отношении автора к самому себе. Пародии обезврежены заранее. Вертинский готов отнестись к себе с той насмешкой, какую заслуживает, но, поверив в иронию, мы тем сильнее поверим в драматизм его положения. Грустное кажется смешным в его искусстве и наоборот, потому банальное становится оригинальным. Ирония Вертинского - не сарказм, печаль - не отчаяние. Выработано удобное отношение к жизни - утверждается и поэтизируется человеческая слабость".
Удобным подобное отношение, конечно же, вряд ли можно назвать. Тексты его песен не публиковались, ноты тоже, ни строчки, слова упоминания в газетах, пластинки не записывались. За исключением одного случая, когда ночью его вызвали в Дом звукозаписи, и артист записал 16 песен для того, кто в Кремле. По ночам кабинет кремлёвского горца превращался в ирреальный мир песни о слепых капитанах, ведущих мёртвые седые корабли. Однако по радио его песни так и не звучали, а друзьям ничего не стоило ошарашить мастера рецензией в духе Л.Никулина: "Продавец чужих перелицованных слов и звуков, весёлый малый, остряк с прекрасным аппетитом и самыми здоровыми привычками. Но так как он торговал наркотической эротикой, тлением и вырождением, то он играл роль дегенерата и наркомана. И играл эту роль очень правдоподобно, даже в минуты, когда ел, с аппетитом, вареники с вишнями. Кукла из дансинга, стилизованная кукла Пьеро, одетая в кружева и бархат, висела у него через плечо. Он махнул нам длинной прозрачной рукой. И вошёл в подъезд. И мы представили себе бархатного длиннолицего певца, ветошь вчерашней эпохи, которую время смахнуло с эстрады и перебросило, как куклу, через плечо".(Журнал "Огонёк", 1929 год) Какое уж тут удобство?
С началом Первой мировой Г.Иванов заменил в редакции "Аполлона" Н.Гумилёва, ушедшего добровольцем на фронт. С 1916-го участвовал во 2-м "Цехе поэтов" акмеистов. После убийства Гумилёва пришло решение эмигрировать, и в сентябре 1922 г. он отбыл на пароходе в Германию, а оттуда в Париж, где разделил с В.Ходасевичем звание "первого поэта". Ещё в пору Февральской революции все чего-то ждали, не веря, чтобы всё так спокойно кончилось: ведь это же революция и - не страшная? Это было подозрительно. Среди скептиков, что предупреждали: "Ничего! Ещё увидите! Подождите! Это только цветочки, а ягодки впереди!", - был и Иванов. Вертинский вспоминал: "Но на нас, богему, эта революция не повлияла никак. Как будто её и не было. Пооткрывались новые кафе: "Питерск" на Кузнецком и "Кафе поэтов" в Настасьинском. Жёлтых кофт мы уже не носили, но чудили, как всегда. Впрочем, это уже не производило особого впечатления. К нам уже привыкли и слушали нас спокойно, со снисходительными улыбочками. Скандал не может длиться бесконечно! Футуризм сделал своё дело, обратив на нас внимание общества, и больше он уже не был нужен ни нам, ни публике. Приезжал из Италии "отец футуризма" Маринетти, но большого успеха уже не имел. Постепенно мы стали отходить от футуризма. Каждый уже шёл своим путём. В итоге футуризм ничего и никого не создал. Маяковский? Но Маяковский был велик сам по себе, независимо ни от чего. Его цели и устремления были иными и совсем других масштабов. А я в это время... стал "знаменитостью" на московском горизонте и жалобно мурлыкал свои "ариетки" в костюме и гриме Пьеро. От страха перед публикой, боясь своего лица, я делал сильно условный грим: свинцовые белила, тушь, ярко-красный рот. Чтобы спрятать своё смущение и робость, я пел в таинственном "лунном" полумраке, но дальше пятого ряда меня, увы, не было слышно. И заметьте, это в театрике, где всего было триста мест! Впечатлительный и падкий на романтику женский пол принимал меня чрезмерно восторженно, забрасывая цветами. Мне уже приходилось уходить из театра через чёрный ход. Мужчины хмурились и презрительно ворчали: - Кокаинист! - Сумасшедший какой-то! - И что вы в нём нашли? - недоумённо спрашивали они женщин. Я и сам не знал. Петь я не умел! Поэт я был довольно скромный, композитор тем более наивный! Даже нот не знал, и мне всегда кто-нибудь должен был записывать мои мелодии. Вместо лица у меня была маска. Что их так трогало во мне? Прежде всего наличие в каждой песенке того или иного сюжета. Помню, я сидел на концерте Собинова и думал: "Вот поёт соловей русской оперной сцены... А о чем он поёт? Розы-грёзы. Опять розы. Соловей - аллей. До каких пор? Ведь это уже стёртые слова! Они уже ничего не говорят ни уму, ни сердцу". И я стал писать песенки-новеллы, где был прежде всего сюжет. Содержание. Действие, которое развивается и приходит к естественному финалу. Я рассказывал какую-нибудь историю вроде "Безноженьки" - девочки-калеки, которая спит на кладбище "между лохматых могил" и видит, как "добрый и ласковый боженька" приклеил ей во сне "ноги - большие и новые"... Я пел о "Кокаинетке" - одинокой, заброшенной девочке с "мокрых бульваров Москвы", о женщине в "пыльном маленьком городе", где "балов не бывало", которая всю жизнь мечтала о Версале, о "мёртвом принце", "о балах, о пажах, вереницах карет". И вот однажды она получила дивное платье из Парижа, которое, увы, некуда было надеть и которое ей наконец надели, когда она умерла! И так далее... У меня были "Жамэ", "Минуточка", "Бал господен", "Креольчик", "Лиловый негр", "Оловянное сердце"... Одну за другой постепенно создавал я свои песни. А публика, не подозревавшая, что обо всём этом можно петь, слушала их с вниманием, интересом и сочувствием. Очевидно, я попал в точку. Как и всё новое в искусстве, мои выступления вызывали не только восторги, но и целую бурю негодования. В чем только не упрекали меня! Как только меня не поносили и не ругали! Страшно вспомнить. Уже позже, в Киеве, на концерте какой-то педагог вскочил на барьер ложи и закричал: - Молодёжь! Не слушайте его! Он зовёт вас к самоубийству! Молодёжь с хохотом стащила его с барьера ложи". (А.Н. Вертинский. "Дорогой длинною...")
В репертуаре Вертинского было более 100 песен, но в Советском Союзе артисту разрешалось исполнять не более 30. На каждом концерте присутствовал цензор, незамедлительно отписывающий об услышанном и увиденном. Концерты в Москве или Ленинграде были редкостью. Аристократ духа, он продолжительное время воспринимал это как должное, как свой "Ледовый поход", как неизбежность. Знал и о времени и о себе: "Океан равнодушия захлёстывает меня. Чем больше живёт человек, тем яснее становится ему, в какую ловушку он попал, имея неосторожность родиться! Мы живём трудно, неустанно боремся за каждое препятствие, напрягаем все силы для преодоления сволочных мелочей, учимся, постигаем, добиваемся побед..." Вертинский видел в нас какое-то исключительное умение обживать чужие страны, ибо куда бы мы ни приехали, всюду мы приносим столько своего, русского, нам одним свойственного, так разукрашиваем своим бытом чужой быт, что часто кажется, будто это не мы приехали к ним, а они - к нам. - Ну как вам нравится Константинополь? - спросил поэт знакомую даму. - Ничего, довольно интересный город. Только турок слишком много, - отвечала она. Внук поэта Степан, сын А.Вертинской и Н.Михалкова, показывает подаренное бабушкой кольцо деда, которое тот надевал на концерты, иногда в театр. Носить кольцо внук не может, потому что боится показаться смешным... Как иронична жизнь! У Степана Никитича 2 деда: один - гимно- и баснописец; записи другого вождь слушал по ночам в своём зловещем кабинете в Кремле. Один - забронзовел в недавно сооружённом столичном памятнике самому себе; память о другом - люди берегут в сердце. Насильно мил не будешь. Может быть, однажды, когда страна попытается жить не по лжи, кольцо А.Н. Вертинского засияет - если не на руке внука, так правнука... Олег Кустов http://samlib.ru/k/kustow_o/2ch10.shtml
Дата: Воскресенье, 24 Мар 2019, 20:47 | Сообщение # 13
Группа: Администраторы
Сообщений: 7149
Статус: Offline
ПЬЕРО ВСЕЯ РУСИ 130 лет назад, 21 марта 1889 г. в Киеве родился А.Н. Вертинский. Лет 40 назад отмечать эту дату не пришло бы в голову никому. Но чем больше проходит времени, тем понятнее, что Вертинский - это на века. Количество публикаций о нем растет обвально: от диссертаций, до наивно-спекулятивных эссе о "кокаиновом холоде ". В прокат выходит док. фильм «Александр Вертинский. Одинокий странник». Снимается фильм художественный. При этом искусствоведы и муз. критики до сих пор так и не дали четкого определения созданному Вертинским жанру. Проблема жанра вообще - минное поле для критика, а в случае с Вертинским особенно. Вряд ли это песни, сам артист одно время называл их ариэттами или ариэтками, но это название как-то не прижилось, хотя людям нашего поколения при этом названии вспоминается Бродский, говоривший про свои стихи "мои безделки". Вертинского нельзя назвать поэтом первого ряда ( хотя, возможно, он не попал в него только в перенасыщенном растворе русской поэзии). В его текстах видны влияния «песенок» М.Кузмина, «сатириконцев» (Тэффи, С.Чёрного), эгофутуриста И.Северянина, и, конечно, символистов, в первую очередь, А.Блока. И созданный им «многомерный» сценический, «живописный» и собственно поэтический образ Пьеро - вариация на тему неизменной в Серебряном веке commedia dell'arte - тоже на первый взгляд не новинка. Но давайте посмотрим на него внимательно.
Этот образ не был расчетливым копированием модного символа в надежде на успех. Даже первые рецензенты могли называть (и называли) Вертинского «декадентом», но никогда «подражателем». Дело в том, что условность маски как нельзя лучше подчеркивала именно театральную природу его искусства, его личностность и многомерность. При этом, в какой бы перечень имен мы не стремились вписать Вертинского, его собственное имя будет стоять особняком. И, прекрасно понимая, что Вертинский уступает по дарованию очень многим поэтам Серебряного века, мы не можем при этом не поставить его в истории культуры в один ряд с ними. Почему же? "Петь я не умел! Поэт я был довольно скромный, тем более наивный! Даже нот не знал, и мне всегда кто-нибудь должен записывать мои мелодии. Вместо лица у меня была маска», - писал сам Вертинский, задаваясь вопросом, что же так привлекало публику. И сам отвечал на него: «Прежде всего наличие в каждой песенке того или иного сюжета. Помню, я сидел на концерте Собинова и думал: «Вот поёт соловей русской оперной сцены… А о чем он поёт? Розы-грёзы. Опять розы. Соловей — аллей. До каких пор? Ведь это уже стёртые слова! Они уже ничего не говорят ни уму, ни сердцу. И я стал писать песенки-новеллы, где был прежде всего сюжет..."
Да, Вертинский начал исполнять свои «печальные песенки» (играть свои маленькие трагедии) в гриме и костюме Пьеро. Но снял этот костюм вместе с маской в послереволюционные годы, когда очень многие в советской России эти маски надели. И не изменилось ничего. Оказалось, что костюм и грим, которые многим виделись основой сценического образа Вертинского, могут быть убраны. Его темно-синий фрак, в котором он выступал с 20-х годов, не был старомодным, он стал вызовом времени и обстоятельствам. В облике Вертинского была та тихая непреклонность, которая производила гораздо большее впечатление, чем эпатажная желтая кофта Маяковского. Некоторые критики говорили, что это - «песни-новеллы», иногда их называли «песнями настроения», а на афишах нередко писали «Печальные песенки Александра Вертинского», и хотя многие его песни полны умной (а нередко и злой) иронии, а иногда и милого юмора это определение стало популярным. Видимо, пушкинское "печаль моя светла", подсознательно вспоминаемое сразу при произнесении этого слова, и правда лучше всего описывает творчество артиста. Но все эти слова не определяют творчества Вертинского. Печальные песенки пели многие – И.Кремер, Б.Шеншева (Казароза) и др. И маску использовали многие: М.Савояров выступал в гриме и жабо, в костюме Пьеро с зачерненным лицом пел свои песни М.Кузмин. Но говоря о маске и о печальных песенках, в первую очередь мы вспоминаем не их. Центральная метафора творчества артиста - «мир-театр», «мир-игра», прекрасно работает и без костюма и грима. И вот тут очень значимым оказывается то, что Александр Николаевич видит себя еще и поэтом. "К своему творчеству я подхожу не с точки зрения артиста, а с точки зрения поэта. Меня привлекает не только одно исполнение, а подыскание соответствующих слов и одевание их в мои собственные мотивы...”, - так писал он о своей работе.И при этом он видит себя не просто поэтом, а продолжателем огромной традиции русской литературы. И его Пьеро часто становится той куклой, о которой писал Анненский:
Бывает такое небо, Такая игра лучей, Что сердцу обида куклы Обиды своей жалчей…
В Париже Вертинский был очень близок с поэтами так называемой «Парижской ноты» - Ивановым, Адамовичем…все они считали себя лит. учениками Анненского…и слезы куклы в эти годы все чаще заставляли вспоминать про слезинку ребенка. Часто я читаю отзывы о Вертинском в стиле: "Какая грусть по невозвратным и прекрасным временам»… далее в соцсетях следует картинка с вальсирующими дамами в длинных платьях и кавалерами во фраках. Но! Песни Вертинского (как и большая часть романсов) созданы во времена, описанные в "Конармии", "Беге", "Черном обелиске" и "По ком звонит колокол". Ни длинных платьев, ни фраков уже не было. Были красные косынки, пулеметные ленты и противогазы. Были забастовки, книжные костры, война в Испании.
Написать про балерин, скрипачей, бутылку вина под хруст французской булки в Европе 1912 г. мог почти каждый талантливый человек. Писать об этом, когда "на плечи бросается век-волкодав", решались немногие. Но именно они своими "песенками" спасли великую традицию русской литературы, в которой маленький человек был не винтиком, а говорил читателю "я - брат твой". Сквозь абстрактные и театральные образы героев песен Вертинского проступали реальные судьбы и реальная история. Проступала эпоха. И оказалось, что самые точные слова о ней, о ее героях, жертвах и мучениках сказал артист. Не мудрец, не мыслитель, не политик. …и никто не додумался просто встать на колени… Вертинского пели очень многие. С разной степенью успешности. И это связано с тем, что, во-первых, для того, чтобы понимать и принимать его поэтический мир, надо быть поэтом самому, а во-вторых - поэзия и поэтика Вертинского при кажущейся внешней богемности этически является глубоко христианской, связанной с такими понятиями, как память, сострадание, любовь, прощение, покаяние, терпение, смирение и искупление.
Народный артист России ОЛЕГ ПОГУДИН поет песни Вертинского почти 30 лет, со времени учебы в театральном институте. И в его случае мы видим идеальное совпадение (но не копирование) базовых концептов творчества Александра Николаевича, переосмысленное и художественно освоенное человеком другого поколения. Ну а про то, что человек, отдавший 30 лет сцене, знает о бродягах и артистах все, говорить не приходится. Во время исполнения Погудиным песен Вертинского люди плачут, смеются, удивляются, аплодируют не жалея ладоней и уходят из зала счастливыми. В чем же секрет А.Вертинского, по мнению Олега Погудина?
- "Я думаю, в том, что, прежде всего, он был огромным и очень искренним актером. Его нельзя назвать "исполнителем", он не исполнял свои произведения, а творил на сцене свой мир, свою вселенную. И этот мир он оставил нам. Вертинский "собирал" вокруг своего лирического героя бродячую труппу, с балеринами, актрисами, шарманщиками, попугаями и обезьянками. Казалось бы, это далеко от реальной жизни. Но этот его мир для многих оказался убежищем, потому что там были масштабы, соразмерные человеку. Там в этом мире были бедность, одиночество, разочарования, тоска по Родине (а ее ведь в это время потеряли не только те, кто оказался в эмиграции), но рядом - вера в милосердие, сострадание и доброго Бога. Первая его книга, прочитанная мною еще в детстве, называлась « Четверть века без родины», потом была еще одна «Я артист - воспоминания», потом «Дорогой длинною» и в каждой была личность прежде всего артиста, как творца своего мира и своей реальности. Часто вопреки очень жестоким обстоятельствам… В искусстве бывают удивительные вещи: у романса или песни может быть средний текст, может быть не великая музыка, но все это, если можно так выразиться, сцементированное личностью исполнителя, дает потрясающий результат. Вот это случай Вертинского. И это, конечно, пример художественного делания и пример верности избранному пути, верности до физической невозможности с него свернуть."
Интересно, что почти об этом больше 60 лет назад писал В.Ардов, пытаясь понять успех Вертинского в СССР. "Что же привлекло зрителей посмотреть и послушать старика, который не молодился на эстраде, гримировался чуть-чуть и сохранял все повадки человека, которому уже далеко за 60, у которого голос весьма условный, а репертуар на 60% заранее известен аудитории? Ответ, только один: его артистичность. Гармоничность всего строя искусства этого человека, который сквозь бури и невзгоды сложной судьбы своего века пронес основное: собственную индивидуальность, столь редкую и неповторимую в искусстве." В 1952 г. Вертинский написал:
"Я всегда был за тех, кому горше и хуже, Я всегда был для тех, кому жить тяжело. А искусство мое, как мороз, даже лужи Превращало порой в голубое стекло."
Дата: Понедельник, 25 Мар 2019, 17:42 | Сообщение # 14
Группа: Администраторы
Сообщений: 7149
Статус: Offline
НЕНУЖНОЕ ПИСЬМО Ждёт дорожка, ждёт, томясь, калитка - Надо выйти - окунуться в темь... Выползает платиновым слитком Лунный образ в дымчатой фате.
Дышит сумрак близостью сирени, Глухо, дремно шепчут тополя... О безумье летних откровений Видит сны согретая земля.
Таинственная судьба у Л.Андерсен. Длинная жизнь. В 2006 г. в России вышел наиболее полный сборник её стихов, воспоминаний и писем "Одна на мосту". Последний лепесток с восточной ветви русской эмиграции отлетел. 29 марта 2012 г. во Франции тихо скончалась лучшая поэтесса «русского Китая» Л.Н. Андерсен. Случилось это на 102 г. ее удивительной и такой долгой жизни. Вертинский был безответно влюблен в красавицу Лариссу. "Если бы Господь Бог не дал Вам Ваших печальных глаз и Вашей Внешности – конечно, я бы никогда в жизни не обратил на Вас такого внимания и не наделал бы столько ошибок, сколько я наделал!" Он писал ей письма, слал телеграммы вроде этой: "Мой черный ангел! Простите мне мою грубость. Я очень люблю вас. Рыжий кот". А ниже было стихотворение под названием "Ненужное письмо".
Приезжайте. Не бойтесь. Мы будем друзьями, Нам обоим пора от любви отдохнуть, Потому что, увы, никакими словами, Никакими слезами ее не вернуть.
Будем плавать, смеяться, ловить мандаринов, В белой узенькой лодке уйдем за маяк. На закате, когда будет вечер малинов, Будем книги читать о далеких краях.
Мы в горячих камнях черепаху поймаем, Я Вам маленьких крабов в руках принесу. А любовь - похороним, любовь закопаем В прошлогодние листья в зеленом лесу.
И когда тонкий месяц начнет серебриться И лиловое море уйдет за косу, Вам покажется белой серебряной птицей Адмиральская яхта на желтом мысу.
Будем слушать, как плачут фаготы и трубы В танцевальном оркестре в большом казино, И за Ваши печальные детские губы Будем пить по ночам золотое вино.
А любовь мы не будем тревожить словами Это мертвое пламя уже не раздуть, Потому что, увы, никакими мечтами, Никакими стихами любви не вернуть. Лето 1938 Циндао
Л.Андерсен принадлежит к тому поколению русской эмиграции, которое было вывезено из России в детском возрасте и сохранило только отрывочные, эмоциональные воспоминания о родине. Ей, как и многим русским из Китая, досталась «множественная эмиграция»: из России - в Китай, из почти русского города Харбина в космополитический Шанхай, а затем и за пределы Китая. Судьба забрасывала её в самые экзотические места: в Корею, Японию, в африканский Джибути, в Индию и Вьетнам, на Таити, во Францию. Детство и юность ее прошли в Харбине. Затем осенью 1933 г. поэтесса приехала в Шанхай. Здесь её захватил вихрь новых знакомств, поэтических идей, она публиковала свои статьи и очерки в журнале «Прожектор», где некоторое время работала секретарём. На жизнь зарабатывала танцами. Танцевала в кинотеатрах перед началом сеанса, в кабаре, ночных клубах, в оперетте, много гастролировала. Здесь и вышел ее знаменитый, высоко оцененный Вертинским, сборник стихотворений «По земным лугам» (1940).
Осень шуршит по чужим садам, Зябнет у чьих-то ржавых заборов... Только одна, в пустоте простора Ёжится, кутаясь в дым, звезда. Только одна в пустоте простора.
- На том первом вечере поэзии, устроенном А.Вертинским, - вспоминает Л.Андерсен, - я прочитала свою “Осень”. Она была написана в самое трудное время – умерла мама - и получилась “жалобной”. Заканчивалось стихотворение так:
В доме, наверно, пылает печь, Кресло такое, что можно лечь. Очень радушное в доме кресло, Счастье с ногами в него залезло.
Счастье в мохнатом, теплом халате… Там добрая мама и белая скатерть, И чай с молоком.
Вертинский его похвалил. Думаю, «Осень» была созвучна его собственному настроению. Он так устал от дорог чужбины, и так мечтал о своем теплом уютном доме… “Я пью их медленными глотками, как драгоценное вино, - писал он Лариссе некоторое время спустя в одном из писем. – В них бродит Ваша нежная и терпкая печаль…”. В своей статье, которая была опубликована в газете “Шанхайская заря” весной 1940 г., накануне выхода в свет томика стихов Андерсен, Вертинский тоже не скупился на похвалы: “В ее стихах все просто. Строго. И скупо. Скупо той мудрой экономией слов, которая бывает у очень больших художников. Ибо слово есть блуд. Ибо слово есть ложь. Только самое главное, самое необходимое. В этом есть что-то монашеское…
Я иду в этой жизни, спокойно толкаясь с другими. Устаю, опираюсь на чье-то чужое плечо. Нахожу и теряю какое-то близкое имя…
Я бы мог без конца цитировать ее. Ее вещи как бы вырезаны из одного цельного куска. Из них ничего не уберешь. К ним ничего не добавишь. Во всяком случае, ее талант обещает нам еще много радости…”. В одном из писем он вовсю ругает Лариссу за то, что “…она “неумеренно стыдлива” и боится, как бы ее не обвинили в большом самомнении…”. Речь идет о сборнике ее стихов, которому она предпочла дать “малокровное”, с точки зрения Вертинского, название “По земным лугам” вместо предложенного им “острого и горького” – “Печальное вино”. Но… он сам когда-то назвал ее «грустным ангелом, зажигающим лампадки у темных икон». Такова ее натура, которую даже годы не смогли изменить… В готовящейся к изданию новой книге Ларисса дала название «Печальное вино» одному из своих поздних поэтических циклов. Его открывает стихотворение, посвященное памяти А.Вертинского:
Это было давным-давно, Мы сидели, пили вино, Не шумели, не пели, нет - Угасал предвечерний свет. И такая цвела весна, Что пьянила и без вина.
Темнота подошла тайком, Голубея лунным цветком, И укрыла краем крыла, А печаль все росла, росла, Оставляя на много лет Догорающий тихий след.
И я знаю, никто из нас Не забыл тот печальный час, Что когда-то сгорел дотла… Так прекрасна печаль была, Так звенела в ночной тиши, Так светилась на дне души.
Когда-то Ларисса размышляла: сможет ли она полюбить новую родину - Францию, приживётся ли здесь? Прижилась, хотя русских поблизости не было и не было разговоров «по душам». «Французская глубинка» оказалась похожа на Россию - своей природой. Ларисса посадила берёзки, нашла друзей, стала преподавать йогу.
Теперь имя Л.Андерсен известно в России. Сначала появились упоминания о ней в мемуарах, научных исследованиях, потом публикации её стихов в различных сборниках, статьи о ней. Вышла книга «Одна на мосту», включающая стихотворения, воспоминания, переписку и статьи разных лет.
Я думала, Россия - это книжки. Все то, что мы учили наизусть. А также борщ, блины, пирог, коврижки И тихих песен ласковая грусть.
И купола. И тёмные иконы. И светлой Пасхи колокольный звон. И эти потускневшие погоны, Что мой отец припрятал у икон.
Все дальше в быль, в туман со стариками. Под стук часов и траурных колёс. Россия - вздох. Россия - в горле камень. Россия - горечь безутешных слез. http://u.to/fWMVBg]....Bg]http
Письмо А.Вертинского композитору А.Ф. Козловскому, отправленное за несколько месяцев до смерти, зимой 1957-го года, в Ташкент. «Мои дорогие, настоящие друзья, Галина Лонгиновна и Алексей Федорович! Настоящие - это помимо всего еще и нужные друзья, те друзья, без которых человек-бы давно заснул – как постепенно засыпаю я. Ваши письма бесконечно радуют меня. Они наполняют такими подлинными «флюидами искусства», что на какое-то время, встряхивают меня и я с удивлением думаю о том, что есть еще люди, которые могут жить искусством! Я-же почти остыл к нему! Мое – мне надоело и мне тесно в этих «презрительно-разрешенных» мне 30-ти песнях, чужое – то есть искусство наших актеров, художников, поэтов – настолько безнадежно отстало и находится в таком рабском подчинении у данного режима, что радовать меня не может и лучше его не видеть. Написать книгу «воспоминаний»? Ее не напечатают, ибо она «не нужна им», а если и напечатают, то так ее выхолостят, что ничего человеческого в ней не останется! Писать стихи? Но я уже стар для стихов. Их пишут до тех пор, пока могут влюбляться! А я уже не могу! Писать-же «деловые» стихи как наши поэты, - я не могу. Вот и получается – замкнутый круг.
А «дела» - идут своим чередом и наваливаются на тебя как глыбы – и никуда от них не денешься! Не знаю, писал ли я вам, о том, что в марте мне дают звание «заслуженного»? Это раз, потом я должен скоро напеть пластинки – это 2, потом в конце февраля – будут праздновать сорокалетие моей театральной деятельности – это 3! Потом издательство «Искусство» - заказывает мне книгу «мемуаров». Кстати сказать, я ненавижу мемуары! Я считаю, что они нас актеров – «старят». И заметил еще, что стоит актеру их написать (вроде Юрьева), как он обязательно «кокнется» или «загнется» - выражаясь нашим культурным языком! Но… тут же еще замешаны деньги! И вот скрепя сердце, я засяду вероятно за эту адову работу, из которой потом «мудрое руководство» выкинет ¾ -на помойку! Это же издательство выпускает в этом году двухтомник Ф.И. Шаляпина. Во 2-й том (воспоминания друзей) они взяли мою статью о Ф.И., которую я читал артистам Большого театра и потом подарил ее в музей его имени при «ГАБТе». Потом надо шить новый фрак для Москвы (материал мне прислали из Лондона). Потом я решил половину концерта петь с оркестром и т.д., всего не перечислишь! Но все это «принудительная» деятельность, а мне лично – ничего этого не хочется и не нужно! Что же нужно?
Мое единственное желание – попасть в Париж, где я прожил столько лет, и который я люблю до самозабвения! Пожить бы в нем годик! Отдохнуть, переменить «атмосфэру»! Кстати о Париже. Привезли сюда с большой помпой Ив Монтана! Выписал его Образцов, сделал ему рекламу невероятную, развел такой «подхалимаж», что публика краснела за него и продемонстрировал нам самого обычного уличного «шансонье» - которых в Париже – тысячи без работы поют на улицах. Его «успех» в том, что он попал на сцену «через черный ход» - снизу, из окраин домов, где ютится беднота из рабочих кварталов. За неимением «собственного барда» - рабочий класс и выдвинул его как некую фигуру политическую! Ну что же на «бесптичье и… - соловей!». Это так сказать – «Морис Шевалье - для бедных!» Публика наша жадная ко всему «импортному» из за границы наполняла битком театры и манеж, в котором он пел. Кстати, о «рабочем классе» - он ничего не пел, а больше о девочках, теперь он в Киеве. Образцов так униженно благодарил его за высочайший приезд, что я невольно вспомнил слова эмигрантского поэта Аминадо
:Мы разведем такой чернильный яд, И будем льстить с таким подобострастьем Державному Хозяину Земли – как говорит крылатое реченье, Что нас самих – поверженных в пыли, Стошнит и даже вырвет в заключенье!»
После этого пошли бестактные и неумные сравнения его со мной! Нашли с кем меня сравнивать! Еще с Лещенко бы сравнили! На собрании писателей Сурков сказал: неизвестно почему мы так раскланивались перед ним. – «У нас есть Вертинский, который на 10 голов его выше!» Простые люди – весь месяц звонили мне по телефону – выражая мне свои чувства. Один сказал: «его приезд, это 2:0 в вашу пользу!» А мне было просто смешно! До чего же у нас не ценят своего и обожают все заграничное. Впрочем, это всегда так было. Русью всегда правили «варяги». Я помню как французы скупали наше вино в Крыму и Бессарабии и потом присылали его нам же в своих этикетках! Нда… А так все Слава Богу хорошо! Как говорил один шутник, которого раздели на улице. Что же вам еще сказать, мои дорогие. Да. Поэмы А.А. [Анны Ахматовой] я до сих пор не получал. А ту, что у меня была от Осмеркиной – ей отдал давно. Весь январь, февраль и март я буду в Москве, так что мы повидаемся. Моя жена «Герцогиня» уже закончила работу в Ленинграде и теперь не может «писать» ибо бредит кино! Она тоже ждет с нетерпением вашего приезда! Дочки растут, грубят и ни во что не ставят родителей. Вот пока все. Обнимаю вас дорогой Алексей Федорович, целую ручку Г.Лонгиновны и мысленно навещаю иногда ваш «тихий домик» в Ташкенте. Мне бы такой! Ваш всегда Вертинский». Москва, 17 января, 1957 г.
Редкое издание стихов и песен А.Вертинского. Харбин, изд-во "Зигзаги", 1930-е гг.
А.Вертинский (крайний справа внизу) с труппой театра-кабаре "Летучая мышь". Москва, 1916. В русском ресторане в Харбине, 1940-е гг.
С друзьями в ресторане. СССР, 1950-е гг. На съемках картины "Заговор обреченных" (1950).
Автограф А.Вертинского: «Леве и, главным образом, - Кате- Никулиным - друзьям нашим - на всякий случай! От одного человека. А. Вертинский. Москва. 13 мая 53».
Максим Кравчинский, кандидат экономических наук, историк музыки. Писатель, журналист и телеведущий. Коллекционер, обладатель уникального собрания по музыкальной культуре России и эмиграции, а также коллекции по истории русских ресторанов за рубежом. http://www.kravchinsky.com/news....go.html
Дата: Четверг, 23 Июл 2020, 23:46 | Сообщение # 16
Группа: Администраторы
Сообщений: 7149
Статус: Offline
ГОРОДА АЛЕКСАНДРА ВЕРТИНСКОГО
Шансонье родился в Киеве, жил в Москве, а затем 25 лет провел в эмиграции, останавливаясь на разное время во множестве городов по всему миру. Где Вертинского арестовала тайная полиция, какая европейская столица восхищала его больше остальных и на какой сцене прошел последний концерт артиста.
Киев: «контрактовый зал» на Подоле В Киеве Вертинский родился, здесь он провел свои детские и юношеские годы и приезжал сюда уже после эмиграции. В одном из писем он писал: «Если Москва была возвращением на Родину, то Киев - это возвращение в отчий дом». Детство Вертинского не было безоблачным: он рано остался сиротой, а с сестрой Надеждой его разлучили - детей взяли на воспитание сестры матери. Александр без труда поступил в престижную Первую гимназию, но через два года будущего артиста отчислили за неуспеваемость и плохое поведение, и ему пришлось перейти в школу попроще. Вне гимназии он тоже не был паинькой: «Я вырастал волчонком. Начал красть. Крал деньги из комода, открывая его ключами, забытыми где-нибудь, крал мелкие вещи и продавал их на толкучке». Несмотря на непростой характер и проблемы с учебой, с ранних лет мальчик мечтал играть на сцене. Первые любительские выступления с его участием проходили в «контрактовом зале» на Подоле: днем здесь совершались торговые сделки, а вечером помещение сдавали под спектакли. Но Вертинский стремился попасть в настоящий театр, где его «предполагаемый талант мог развернуться во всю мощь». Преподавательница гимназии Софья Зелинская познакомила ученика с К.Малевичем, М.Шагалом, М.Кузминым. Вертинский стал печатать рассказы и театральные рецензии в киевских газетах, о нем заговорили как о талантливом молодом литераторе.
Москва: пародии «за борщ и котлеты» Мечта о большой сцене привела его в Москву. Артист называл ее «город моих надежд»: сюда он приехал, мечтая покорить мир. Вертинский с головой окунулся в культурную жизнь Москвы - познакомился с писателями и поэтами, выступал в лит. кружках, посещал вольнослушателем лекции в Московском университете. В Москве молодой актер наконец встретился с сестрой. Он увидел в журнале «Театр и искусство» ее имя в составе комедийной труппы Сабурова и наудачу написал письмо. Вскоре брат и сестра поселились вместе в Козицком пер.
В МХАТ Александра не приняли - из-за грассирующего «р», но он устроился в Театр миниатюр, которым руководила М.Арцыбушева. Сперва работал за «борщ и котлеты», развлекал публику пародиями и рассказами, в рецензии «Русского слова» его назвали «остроумным и жеманным». Тогда же он начал сниматься в кино у А.Ханжонкова - там познакомился с актером И.Мозжухиным, с которым дружил потом долгие годы. В 1914 г. добровольно ушел на фронт - санитаром. За то время, что его поезд курсировал между Москвой и передовой, актер сделал, по данным журнала учета, 35 тыс. перевязок. Тогда же он стал называть себя «брат Пьеро»: вместе с др. санитарами Вертинский давал концерты перед ранеными, накладывая на лицо грим-маску. Когда артист в 1915 г. вернулся в Москву, в образе Пьеро он дебютировал в Арцыбушевском театре - исполнял свои «ариетки».
Константинополь: «русифицируя» город Константинополь в 1920 г. стал для А.Вертинского, как и для многих выходцев из России - первым городом, где он оказался в статусе эмигранта. Сюда перебрались многие офицеры Белой армии, аристократы, художники, поэты. Все они расценивали свое положение как временное и собирались вскоре вернуться к прежней жизни. А пока обустраивали быт в Турции, быстро «русифицируя» город и открывая свои врачебные кабинеты, аптеки, булочные и даже кабаре. Там-то и начал выступать Вертинский - сначала в «Черной розе», а после в «Стелле». - Я пел в «Черной розе». Конечно, не свои вещи, которых иностранцы не понимали из-за незнания русского языка, а преимущественно цыганские. Веселые, с припевами, в такт которым они пристукивали, прищелкивали и раскачивались. Это им нравилось. Почти ежевечерне по телефону заказывался стол верховному комиссару всех оккупационных войск адмиралу Бристоль. Он приезжал с женой и свитой, пил шампанское и очень любил незатейливую «Гусарскую песенку» («Оружьем на солнце сверкая…»), которую я ему пел, искусно приправляя эту песенку всякими имитациями барабанов и военных труб. Александр Вертинский
Со временем всем стало понятно, что возвращение на родину откладывается. Турецкое правительство ужесточило правила для эмигрантов, и Вертинский решил из Константинополя уезжать.
Кишинёв: арест за «советскую пропаганду» В 1921 году Вертинский приехал на гастроли в Румынию. Страна произвела на певца такое впечатление: «Если румыну что-нибудь понравилось у вас: ваш галстук, или ваши часы, или ваша дама, - отдайте ему! Иначе он будет вам до тех пор делать гадости, пока не получит желаемого». В один из вечеров, во время ужина в саду местного собрания, к нему подошла неизвестная дама, представилась певицей и попросила артиста выступить на ее бенефисе. Получив отказ - пообещала, что он пожалеет об этом. На следующий день Вертинский уехал в турне по Бессарабии - бывшей российской губернии, которая отошла к Румынии в 1918 г. А когда вернулся в Кишинёв, его арестовали по обвинению в советской пропаганде. Оказалось, что артист отказался выступать на бенефисе у дамы сердца известного бессарабского генерала. Вертинский какое-то время провел под арестом в тайной румынской полиции, а после ему предложили уехать в любой город - вне Бессарабии. Артист выбрал Бухарест.
Париж: «большая и страшная школа» кабака После Румынии Вертинский около 2-х лет давал концерты в Польше, Германии и разных городах Европы. В Польше артист женился и уже с молодой женой - Иреной Вертидис - в 1925 г. приехал в Париж. Артист прожил здесь почти 10 лет, не переставая восхищаться французской столицей: «Нигде за границей русские не чувствовали себя так легко и свободно, как именно в Париже. Тут нетрудно было освоиться, найти работу. В этом многомиллионном городе никому не было ровно никакого дела до вашей личной жизни». В те годы город бурлил и кипел: после революции сюда приехало множество эмигрантов. Вертинский общался со всем богемным «русским Парижем». С князем Ф.Юсуповым он беседовал о политике и жизни за рубежом, А.Павлову учил танцевать танго, с С.Лифарем пел цыганские романсы.
Вертинский знал и другой артистический Париж. Тех, кто выступал в ночных ресторанах и кабаках - и в дорогих, вроде «Казбека», «Казановы» и «Эрмитажа», и в более простых. В них танцоры лезгинки поголовно представлялись сыновьями князей, а официантки - дочерьми аристократов. Артист позже писал, что в Париже он прошел «большую и страшную школу» кабака: научился отвлекать пресыщенную толпу от еды, напитков и разговоров и увлекать людей своей музыкой.
Нью-Йорк: «вкус Бродвея» «После Парижа трудно восхищаться каким-нибудь другим городом», - писал Вертинский в 1934 г. оказавшись в США. Артиста раздражал внешний «глянцевый лоск» американской жизни, мусор на улицах, пресная, хотя и красивая на вид еда. Вертинский с презрением относился к популярным здесь театральным постановкам, ярким и впечатляющим, которые он называл «вкусом Бродвея». Сетовал, что нельзя было спрятаться от огней рекламы и радио, которое постоянно включали везде где только можно. Однако дебютный американский концерт Вертинского в «Таун-холле» - одном из самых популярных концертных залов в городе - прошел с аншлагом и невероятным успехом. Его слушали С.Рахманинов и М.Дитрих, Дж.Баланчин и Бинг Кросби. Там же, в Нью-Йорке, Вертинский встретил своего давнего приятеля, художника Д.Бурлюка, который к тому моменту практически оставил живопись и работал журналистом в советской газете. Бурлюк написал рецензию на выступления Вертинского.
Шанхай: «голос Родины» К концу 1935 г. певец пароходом из Америки прибыл в Китай. Вначале он жил в Харбине, который тогда был центром «русского» Китая, а позже перебрался в Шанхай. Вертинского здесь знали и любили, пластинки с его песнями были очень популярны. Эмигранты были готовы платить немалые деньги за возможность вживую услышать голос русского шансонье. Вертинский сотрудничал с Советским клубом, организованным в Китае, выступал на радиостанции ТАСС «Голос родины», печатался в местной газете «Новая жизнь» - она начала издаваться в Шанхае 23 июня 1941 г., на следующий день после начала войны. Здесь же он женился во 2-й раз - на 19-летней Л.Циргвава, дочери служащего Китайско-Восточной железной дороги. А вскоре артисту разрешили вернуться на родину. В ноябре 1943 г. он с женой, тещей и маленькой дочерью Марианной отправился в СССР.
Ленинград: последний концерт Вертинские поселились в Москве. Артист много ездил по стране с гастролями - выступал и в шахтах, и на заводах, и в больницах. В 1957 г. прошел его последний концерт - в Доме ветеранов сцены им. Савиной в Ленинграде. После выступления Вертинскому стало плохо - и через несколько часов он умер. Елена Антонова, Культура РФ https://www.culture.ru/materia....inskogo
Дата: Пятница, 10 Сен 2021, 19:36 | Сообщение # 17
Группа: Администраторы
Сообщений: 7149
Статус: Offline
СЕРИАЛ "ВЕРТИНСКИЙ" МОСКВА, 8 сентября. /ТАСС/. Сериал "Вертинский" о жизни и творчестве знаменитого русского артиста и композитора А.Вертинского станет первым сериалом Первого канала с премьерой на онлайн-платформе, он выйдет в онлайн-кинотеатре KION в ночь на 13 сентября, а позднее будет показан в эфире Первого канала. В Москве в среду состоялась премьера сериала, были показаны первые 2 серии. Режиссером "Вертинского" выступила Авдотья Смирнова. Съемки проходили в 3-х странах: России, Турции и Венгрии.
"Для нас это один из самых дорогих проектов. Он дорогой для души и дорогой для экономики", - признался гендиректор Первого канала и продюсер проекта К.Эрнст. Исполнительный продюсер сериала Н.Смирнова привела статистику по проекту. "364 говорящих персонажа, 8 тыс. 525 человек массовки, 368 объектов по сценарию, 36 крупных декораций, включая Шанхай, длина которого 400 м., 135 человек постоянной группы, 665 человек общее количество людей, занятых в проекте. 3 страны, 4 города, 55 чемоданов с костюмами и гримом".
Снять сериал о Вертинском предложила дочь певца Анастасия. Сценарий был написан А.Смирновой и А.Пармас при участии Дж. Шемякина. Однако в 2014 г. проект заморозили из-за экономических проблем. Потом в проект вошли Р.Абрамович и С.Адоньев, что позволило в итоге его закончить. У сериала две версии. Одна будет показываться на платформе KION с ограничением 18+, другая - для классического телевидения - выйдет в эфире Первого канала спустя 6 месяцев. Релиз первых 2-х серий произойдет в ночь на 13 сентября. В сериале снимались А.Филимонов, который сам исполнил все песни, звучащие в проекте, А.Михалкова, К.Раппопорт, П.Андреева, В.Исакова и др.
В МОСКВЕ СОСТОЯЛАСЬ ПРЕМЬЕРА СЕРИАЛА «ВЕРТИНСКИЙ» Масштабный кинопроект Первого канала о судьбе артиста, чьи жизнь и творчество были полны драматизма, как и сам XX в. Знаменитый шансонье, его голос слушали и европейские монархи, и раненые солдаты 2-х мировых войн. Нищета и роскошь, концерты в ресторанах и большие сцены, долгая эмиграция и Сталинская премия. Невероятная история уместилась в 8 серий. Первые 2 уже с 13 сентября можно смотреть на онлайн-платформе KION. Каждый понедельник - продолжение.
Образ грустного Пьеро, равный по художественной силе и глубине смысла разве что «Черному квадрату» Малевича, родился из внутренней неуверенности в себе. Прячась за маской и пудрой, поначалу Вертинский скрывал волнение, выступая в санитарном поезде и госпиталях перед ранеными бойцами Первой мировой. И его картавый голос, и, как он сам говорил, песенки облегчали боль и тела, и души. Голодная юность, богемная среда и кокаин сменились в жизни Вертинского на кровавые бинты и чужую боль. Его песни шокировали публику: еще никогда с ней не разговаривали так откровенно и понятно. «Он придумал сюжетную песню. Например, любимая всем народом песня "Маэстро" в исполнении А.Пугачевой - это совершенно тот же жанр. В стране начинается революция, Гражданская война, и Вертинский бежит. Так что у него просто не было возможности записать пластинки. Это попадало исключительно и только из-за границы», - говорит режиссер, автор сценария фильма Авдотья Смирнова.
Главную роль режиссер картины сразу отдала актеру А.Филимонову, увидев в нем не только благородство, тонкость и изысканность, но и столь же непростую судьбу. «Вы знаете, я чувствовал, что он мне помогает прямо. Я не верю в это во все, но я чувствовал, что он как-то сказал: да, давай, делай», - говорит исполнитель роли А.Вертинского. Знаменитую песню «Ваши пальцы пахнут ладаном» Вертинский посвятил звезде немого кино В.Холодной и словно предсказал ее скорую смерть. И хотя в этих «ресницах спит печаль», сам он был безумно в них влюблен. «Он настолько такой очаровательный, такой талантливый врывается красиво в ее жизнь и так органично вписывается в спектакль ее жизни, что роман неминуем. Это как раз тот случай, когда романа невозможно избежать», - говорит Паулина Андреева, исполнительница роли В.Холодной. Вертинский не был писаным красавцем, но сводил с ума почти всех женщин на своем пути. Дружба со звездой мирового кино М. Дитрих, совместные выходы в свет и отъезд из предвоенного Берлина в Голливуд. А, возможно, их связывало и нечто большее.
Недолюбленный матерью, рожденный вне брака, выросший буквально в среде киевской шпаны - возможно, в этом причина, почему Вертинский всю жизнь искал любви. Впрочем, зрители разберутся сами. Правда, создатели ленты уверены, что разгадали суть творчества Вертинского - утешать в несчастье. Смерть 300 молодых защитников Кремля, их похороны настолько потрясла Вертинского, что он создал песенку, которая пробивала на слезы всех - и красных, и белых. Буквально на наших глазах Вертинский из голоса со старых пластинок превращается в живого и парадоксального человека с захватывающей судьбой. Первые записи он сделал уже только в Париже. Иметь эти пластинки и среди эмигрантов, тем более, в Советском Союзе, было чем-то особенно элитарным и изысканным.
В кинотеатре «Художественный», где и до эмиграции, и после сам Вертинский, конечно же, бывал, накануне показали 2 серии фильма о легендарном русском шансонье. И в ближайший понедельник цифровая премьера картины в версии 18+ в онлайн-кинотеатре Kion. Уже 13 сентября доступны первые 2 серии, следующие будут выходить каждый понедельник. А через несколько месяцев фильм покажут и в эфире Первого канала. Конечно, в версии для семейного просмотра. «Мы уважаем и ценим свою аудиторию, уважаем ее право на то, что мы не показываем что-то, что может ее шокировать. Это персональный выбор. Люди могут, посмотрев версию телевизионную, вернуться на платформу Kion и посмотреть версию без ограничений», - сказал генеральный директор Первого канала, продюсер фильма К.Эрнст.
В картине Вертинский вовсе не идеальный человек, со своими слабостями и недостатками. Но сценарий, а теперь уже и сам фильм одобрили и благословили дочери великого артиста. «Вертинский 25 лет прожил в эмиграции, но в 1943 г. он вернулся в Советский Союз. И это было долгое путешествие из России в Россию»,- говорит народная артистка РСФСР А.Вертинская. Имея за границей все - и славу, и деньги, и успех, Вертинский именно в своей стране нашел свое счастье. И многие из гостей премьеры даже видели его на сцене. «Вертинского я слушал живьем, видел его. Я пока еще увидел 1 серию из 8. Но мне интересно, как будет дальше идти, потому что это пока он в России. Меня очень интересует, как дальше показывают его», - сказал ведущий В.Познер. Фильм, подобного которому еще не было, как хлебный воришка стал звездой с мировым именем, был любим лучшими женщинами своего времени и оставил след, волнующий нас до сих пор.
С идеей сделать про А.Вертинского многосерийное кино к К.Эрнсту обратилась А.Вертинская в 2013-м. Сценарий писали Смирнова, ее верный товарищ по перу Анна Пармас, помогал писатель и историк Джон Шемякин, консультировал историк эмиграции Иван Толстой. Анастасия открыла для исследовательской работы архив отца.
Событий этой избыточной биографии (начиная с того, что «строгий юноша» был натурщиком для памятника Достоевскому, Станиславский не взял его в театр из-за картавости, что был посажен в бессарабскую тюрьму будто бы за шпионаж) хватило бы на эпос. И что там было правдой, а что легендами, возможно, скажут лишь самые близкие. Но и встреч достопримечательных, запечатленных очевидцами (от В.Холодной, Маяковского, Шаляпина до М.Дитрих и Чаплина), не счесть. Все это, разумеется, отлично понимали авторы фильма, которые к тому же вряд ли забыли, что в юности шансонье сравнивали с Бендером. Поэтому их кино, во всяком случае в первой половине, авантюрно-приключенческий роман, танго с ХХ в. Партнером страстным, коварным, безжалостным.
Первые серии, выползающие из треска старой пластинки - легкие, авантюрные, темповые, с криминальным привкусом, - бегут, пританцовывая под «таперский аккомпанемент» (композитор И.Вдовин сочинил для фильма целую симфонию, со сквозными лейтмотивами, трансформацией стилистики в зависимости от места и времени действия). Шатается по городу, шляется по кабакам, заглядывает на съемочные площадки слезливых немых картин мушкетерская четверка шалопаев. Арамис - рассеянный лирик художник Осмеркин (Степан Девонин), теряющий сознание от вида крови, свято верящий в силу искусства. Атос - создатель душераздирающей «Кокаинеточки» и «Романа с кокаином», мудрый и верный товарищ Агеев (С.Уманов). Звезда кино И. Мозжухин, достающий из-под полы коньяк и водку в грелках, - крепко стоящий на ногах Портос. Ну и главный романтик, щедрый на влюбленности Александр - д’Артаньян (А.Филимонов). Каждому выписана своя драматическая линия жизни, хотя поначалу это разбитные и азартные бражники, спорящие до хрипоты о поэтическом первенстве Блока или Гумилева. Вымаливающие в аптеке заветную коробочку немецкого кокаина «для больных зубов». С табуретками на головах и в самодельных маскарадных костюмах побирающиеся на улицах. Можно и фрак продать, и душу - дьяволу, и в «художке» позировать, и в надрывной фильме у бездарного режиссера сняться среди картонных декораций - лишь бы… На сцену прорваться, прославиться, создать нечто необычайное в духе Северянина, «Бубнового валета», Шаляпина. Нет! Придумать собственное, убийственно надрывное, как «Кокаинетка», «распятая в мокрых бульварах Москвы». Или же на последние деньги купить бегонию в петлицу.
Весь этот карнавал шаляй-валяй и есть праздник жизни у подножия катастрофы. Последний вздох. Скоро чекисты заявят артисту с неправильным репертуаром: надо будет, и дышать запретим. Их выдуманная реальность, затуманенная кокаиновыми фантазиями, не только болезнь роста, но способ проявить душевный плюрализм, демонстрация внутренней свободы, поиск самовоплощения.Авдотья Смирнова вкрапливает черными каплями в эту жизнь-игру и неотвержимую катастрофу: пробеги героев по грязной, бандитской Хитровке, одноногих инвалидов, портреты Николая на демонстрациях, свирепую матросню, шальные пули во дворе среди брошенных жильцами пальм. Временами в начальной части сериала есть некоторая чрезмерность: эмоций, движений, событий - словно зрителя атакуют. Кажется, авторам так хорошо со своими героями, что они не умеряют собственного пыла, влюбленности в персонажей, любуются ими.
Оборвется веселье, как игла с пластинки сорвется, похоронами юнкеров, посланных на смерть недрожащей рукой. И окажется наш герой в вагоне с отравленными газами солдатами, которых выворачивает наизнанку. И будет перевязывать раненых, лечить, утешать, петь им. Райская птица в аду. Наверное, самым сложным для авторов был выбор из моря событий - «событий и людей», которые бы стали красками для этого фасеточного портрета. Избрали форму романа в новеллах. Некоторые из реальных персонажей угадываются сразу, некоторые синтезированы, другие выдуманы вовсе. Каждая серия обозначает новый поворот удивительного трипа по «темнеющей дороге» с очередной эмблематичной песней. И с каждой новеллой на наших глазах творится, трансформируется образ Пьеро, ожившего героя блоковского «Балаганчика»: «Нам мнится - дышит беспощадно Жизнь».
«Вертинский» сделан с неместной дотошностью: интерьеры (запомнится «хрустальная» матовая гостиная В.Холодной), костюмы из старых тканей, цветовая палитра. Сложней всего попасть в актера, тут действительно пан или пропал. Кажется, А.Филимонов переустроил собственную психофизику. Отдельное удовольствие следить, как его карнавальный хулиган взрослеет, «меняя роли, гримы». Как трагедия вползает в жизнь, и белый Пьеро становится черным, эстрадная звезда - большим актером, под гримом обнаруживается лицо. Как творится собственная эстетика. Формируется образ, в котором высокопарно-романтическое и шутовское, надменное и беззащитное, слезные сантименты и самоирония. Как постепенно выкристаллизовывается личность, отдельность, упрямо сопротивляющаяся обособленность «обломка российской империи». Но ключевое качество «homme fatale» - сверхчувственность. Филимонов поет сам, не копируя «один в один» Вертинского. Оставляет зазор между собой и голосом с царапанной временем пластинки. Удаленный доступ, уважительное расстояние, словно он со своим героем на «вы». При этом тщательная нюансировка, отточенная драматургия песни. Камера С.Трофимова влюбленно, то «из публики», то непозволительно близко вглядывается в «артиста», в пластику говорящих рук, игру пальцев, пахнущих ладаном, и «плывущих теней». Обнаруживает безкожность. Когда в зале пьют, дымят, двигают стулья, произносят тосты, он похож на брошенную на сцене тряпичную куклу, и черные брови домиком вскидываются оскорбленно: «Я не кабацкий лакей!» Ну да, эпохи меняются, а свинская публика все та же.
Я пока не досмотрела сериал, в котором, конечно же, будет и драма патриота, придумавшего себе родину, и трагедия его друзей (надо сказать, сыгранных один лучше другого) и его тапера (не буду раскрывать сюжет, но герой Г.Смирнова оказался вторым эмоциональным центром фильма). Но уже очевидно, что на ключевой вопрос «В чем же магия артиста, в голос которого мы и сегодня вслушиваемся с волнением?» у авторов определенный ответ. Это самые дефицитные качества: душевное благородство и космическое сострадание, чуткость и человечность. Как говорил он, «правда сердца». В своих мемуарах он восклицал: «У меня есть высшая надпартийная правда - человечность. Гуманность. Но если сегодня нам не нужна она, значит, надо кричать: «Убей!» и т. д. Все это трудно и безнадежно. И бездорожье полнейшее! От моего проклятого искусства, искусства игры на тончайших и скрытых чувствах и нюансах человеческой души, во мне развернулась сложная и большая машина. Эти маленькие тайные моторы стучат и дрожат и работают на холостом ходу - после концертов или после болезни - и буквально сводят с ума». Лариса Малюкова 08.09. 2021. Новая газета https://novayagazeta.ru/article....astrofy
СЕРИАЛ ПРО АЛЕКСАНДРА ВЕРТИНСКОГО ВЫЙДЕТ В ДВУХ ВЕРСИЯХ Главную роль сыграл один из лучших актеров нашего времени А.Филимонов. И если для режиссера других вариантов не было, то некоторая часть публики заранее возмущена: играл гопников и бандитов, и вдруг стал аристократом.
Вертинский покинул Россию в 1919 г., а в 1943-м вернулся. Он выступал по всему миру - в Париже, Нью-Йорке, Шанхае, Лос-Анджелесе. До сих пор в Харбине туристам показывают дом, где он жил. Авторы позиционируют свой проект, как фильм о доброте, умении посочувствовать любому человеку, позднем семейном счастье. Персонажи в сериале будут реальные и выдуманные. Какие-то образы получились собирательными. Режиссер покажет жизнь богемы и советской интеллигенции, которую застал Вертинский, вернувшись в СССР. Фильм охватывает большой отрезок времени - период революции, Первой и Второй мировых войн. Мы увидим Вертинского в 1915 г. в 25- летнем возрасте , когда он начинал сценическую карьеру. Завершится история в 1950-е годы. А.Смирнова покажет путь русской интеллигенции во времена революции и Гражданской войны, эмиграции и возвращения на родину. Она увлечена темой всепрощения, и ставит прощение выше справедливости, что уже доказала ее «История одного назначения» о Л.Н. Толстом. И теперь она говорит про свой новый фильм так: «Это история про то, что, если быть человеком по-настоящему добрым и умеющим сочувствовать без осуждения, то есть шанс прожить хорошую, удачливую жизнь. Вертинский – это не только маски, но и чрезвычайная степень эмпатии. Это способность пожалеть, посочувствовать, увидеть другую судьбу. Мне кажется, что в этом одна из магических черт Вертинского, которую мы взяли за основу его характера. Вертинский – это про доброту и жалость. Я горжусь коллегами, которые работали над сериалом. У нас таких сериалов по художественной среде еще не было. Надеюсь, что Александр Николаевич там нас поддерживает».
Смирнова даже не стала устраивать кастинга на роль главного героя, у нее не было других вариантов. «Я хотела, чтобы это был А.Филимонов, с самого начала, потому что, с одной стороны, в Алеше есть невероятное, как бы природное благородство, тонкость и изысканность. С другой стороны, его до этого видели исключительно в ролях бандитов, как он сам мне сказал: «Ну, вот придется, наконец, поработать по профессии. Зачем-то же я учился» Актер сам исполнил песни Вертинского, воспроизвел его певучий речитатив и грассирование. Перед съемками он 3 месяца занимался с педагогом по вокалу. Мы услышим 10 песен в его исполнении - «Кокаинетка», «В степи молдаванской», «Танго «Магнолия», «Над розовым морем», «Желтый ангел», «Доченьки» и др. Сам Алексей так говорит о своей работе: «С Вертинским я схож лишь принадлежностью к актерской профессии, но в остальном мы совершенно разные. Он был очень нежным и чувствительным человеком, я – не такой. И играл я свое ощущение от Вертинского. В глубине души во время съемок чувствовал, что он меня поддерживает. Я всегда ему говорил про себя «спасибо»».
В женском окружение Вертинского мы увидим звезду немого кино В.Холодную в исполнении Паулины Андреевой, карьере которой в самом начале пути поспособствовал Вертинский. Появится и М.Дитрих, которую сыграла В.Исакова. С ее героиней Вертинский познакомился в Париже. Позднее они встречались в Америке, и Вертинский жил на ее вилле в Беверли-Хиллз. Съемки проходили в России, Турции и Венгрии. Париж снят в Будапеште и Санкт-Петербурге. В нашей северной столице построили Шанхай. Старый Голливуд и Берлин нашли в современном Стамбуле.
Над женскими костюмами работала Светлана Тегин. Это дебют в кино известного модельера. Лауреат премий «Ника» и «Золотой Орел» Д.Андреев отвечал за мужские костюмы, а также «одевал» всех актеров второго плана и массовку. Для П.Андреевой выбрали бархат, мягкое кружево и перья. Она появится в черно-белой гамме. В.Исаковой для М.Дитрих выбрали перья и перчатки, элементы мужского костюма, белые рубашки и фрачные жакеты. Сериал выйдет в 2-х версиях – одна взрослая, с возрастным ограничением 18+, вторая - «детская», от 12+. Идеологи проекта не скрывают: первая – для продвинуто-толерантной части зрителей, вторая - для «немного старомодной». Татьяна Киселева 03.09. 2021. МК https://www.mk.ru/culture....kh.html
Дата: Вторник, 22 Мар 2022, 14:51 | Сообщение # 18
Группа: Администраторы
Сообщений: 7149
Статус: Offline
К 133-летию со дня рождения ВЕРТИНСКИЙ СКВОЗЬ ВРЕМЯ «Несем в чужие страны чувство русское тоски»
В 1916 г. в Москве появилась новая звезда. По нему сходили с ума как девушки, так и юноши. Ему устраивали настоящие овации. Большая часть добропорядочных любителей искусства не могла понять: в чём тут дело? Голос у новоявленного кумира был более чем посредственный, негромкий и неяркий, кроме того, певец отчаянно картавил. На сцену он выходил в костюме Пьеро, набеленный и напудренный, с ярко-красным ртом и черными провалами вокруг глаз, да еще и в «лунном» рассеянном свете. Песенки его оставляли желать лучшего в вопросах вкуса. Конечно, он не настолько эпатировал публику, как футуристы, с которыми, как все знали, московский Пьеро водил дружбу, а ариетки его при всей их жеманности и галантерейности всё ж обходились без таких ужасающих новообразований и вообще были не настолько завиральные, как поэзы новоявленного «короля поэтов» И.Северянина, и всё равно: было совершенно непонятно, отчего эти выступления срывают такие аплодисменты. В чём только не обвиняли грустного Пьеро: и кокаинист он, и кривляка, и аморальный тип - призывает к заигрыванию со смертью и половой распущенности! Впрочем, сам артист себя оценивал здраво. Когда на его концерт пришел знаменитый пианист Игумнов, шансонье в белом балахоне сначала и вовсе отказался выходить на сцену. А после концерта, когда Игумнов пришел к нему в гримерку, в открытую спросил: зачем музыкант такого высокого класса, воспитанный на Бахе, Генделе и Шумане, приходит слушать всякую дилетантщину? Это же просто издевательство! - Я должен вам заметить, что искусство двигают вперёд почти всегда дилетанты, люди, не связанные никакими канонами!..- ответил певцу пианист.
Московскому Пьеро в то время шел 27-й год. Его звали А.Вертинский, и он был плотью от плоти молодой богемы начала ХХ в., этого беззаботного, малахольного, неврастеничного и вечно голодного братства. Год назад с ним произошел один забавный случай. Компания, практически небольшая коммуна непризнанных и полупризнанных художников, актеров, поэтов, любила собираться в кафе Грека на Тверском бульваре. Там можно было дешево перекусить - чай и сытная кулебяка стоили не дороже 15 коп. Было установлено, что по очереди кто-то один платит за всю компанию, тогда, расплатившись раз, можешь ужинать потом бесплатно всю неделю, — и вот настал черед Вертинского. Ужас, общий счет - 1,5 руб., а у него едва наскребется 30 коп. Он выбегает на улицу, чтобы занять где-нибудь недостающие деньги, - и (удача!) встречает солидного человека, редактора одной из местных газеток. Тот ссужает Александра Николаевича требуемой суммой, но все ж не удерживается от выговора: почему же такой способный человек, подающий такие надежды, так дурно следит за собой. И тогда Вертинский прямо на Тверском бульваре заключает с ним пари на 3 руб., что через 3 года непременно прославится! Пари было заключено в добрый час, даже 3-х лет ждать не пришлось. Слава пришла к Грустному Пьеро даже меньше, чем через год - его песенки пришлись публике по душе, более того, ноты печатали - с виньетками и рисунками - и раскупали весьма охотно. Далее эти ноты - и это имя - распространялись по всей России в чемоданчиках и саквояжах студентов и курсисток.
Чем же так привлек публику Пьеро - сперва в белом балахоне, а потом и в черном? Сам артист считал так: «Содержание. Действие, которое развивается и приходит к естественному финалу. Я рассказывал какую-нибудь историю вроде «Безноженьки» - девочки-калеки, которая спит на кладбище «между лохматых могил» и видит, как «добрый и ласковый боженька» приклеил ей во сне «ноги - большие и новые»… Я пел о «Кокаинетке» - одинокой, заброшенной девочке с «мокрых бульваров Москвы»; о женщине в «пыльном маленьком городе», где «балов не бывало», которая всю жизнь мечтала о Версале, о «мёртвом принце», «о балах, о пажах, вереницах карет». И вот однажды она получила дивное платье из Парижа, которое, увы, некуда было надеть и которое ей наконец надели, когда она умерла! У меня были «Жамэ», «Минуточка», «Бал господен», «Креольчик», «Лиловый негр», «Оловянное сердце»… Одну за другой постепенно создавал я свои песни. А публика, не подозревавшая, что обо всём этом можно петь, слушала их с вниманием, интересом и сочувствием».…
Газеты его «изощренно крыли», а люди приходили и слушали - и про веселые любовные забавы Лу-лу и Минуточки, и про несчастных, усталых и одиноких жертв большого города. В сущности, наивный Грустный Пьеро пришелся по душе так же, как и его кинематографический собрат и ровесник - бродяга Ч.Чаплин с тросточкой и в мешковатых штанах. Оба рассказывали людям о людях - и отчего-то это оказалось актуальным, попало в некую общую болевую точку. Но, конечно, для того чтобы рассказывать все эти истории, надо было сперва узнать, увидеть своих героев.
Биография Вертинского начиналась так, что позавидовать мог бы любой герой мелодрамы. Его родители пылко любили друг друга, но, с точки зрения общества, их связь была безнравственной и осуждаемой. Николай Петрович Вертинский был киевским юристом, кроме того, писал статьи в журналы - и, как выяснилось позже, занимался тайной благотворительностью. Евгения Степановна, младшая из сестер Сколацких, уважаемого дворянского рода, увлеклась им страстно, но супруга Николая Петровича не желала давать развод - таким образом двое детей Евгении Степановны, девицы, были незаконнорожденными. Отец лишь спустя какое-то время смог усыновить собственных детей - Наденьку и совсем маленького Сашу. Родители изгнали дочь, опозорившую их, но старшие сестры всё же сохранили связь с Евгенией, хотя и считали Николая Петровича негодяем и соблазнителем. Возможно, эта сложная житейская коллизия так или иначе смогла бы разрешиться ко всеобщему благу, но вследствие неудачно сделанной «женской операции», а скорее всего, попросту аборта, хотя гражданский супруг был категорически против - бедняжка получила общее заражение крови и сгорела буквально в 3 дня. После кончины супруги Николай Петрович, и так страдавший туберкулезом, прожил недолго. Его нашли на ее могиле, зимой, лежавшего ничком в сугробе, без чувств, дальше обострение, горячка - и похороны. На похоронах и выяснилось, почему у преуспевающего юриста, получающего солидные гонорары, не осталось практически ни копейки - все деньги пошли на дела милосердия: он бесплатно вел дела бедняков, помогал им и среди киевской бедноты считался практически святым.
На кладбище его гроб несли на руках десятки его «тайных клиентов», а на катафалке везли цветы и венки. Детей взяли родственники, но при этом бог весть зачем (но тоже в лучших традициях романов) Саше сказали, что сестренка его умерла. То же самое о братике узнала и Надежда. Они встретились случайно - через 20 лет. Детство у Вертинского было печальное: у тетки, дамы нервной и бездетной, он жил из милости и очень хорошо это понимал, с племянником не церемонились, а за проступки и плохие оценки попросту пороли. Казацкая нагайка дяди оказалась плохим мотиватором, и учиться мальчик мог бы, но не желал, как, впрочем, и исправляться. В подростковом возрасте его отношения с родными испортились окончательно, они терпели его через силу, он воровал из дома всё, что удавалось стянуть, и жил сущим босяком - в компании таких же киевских отпетых сорвиголов.
Но была у юного Александра в жизни одна страсть - театр. Страсть эта, в общем, была общей для Киева начала ХХ в., по воспоминаниям того времени, все или почти все были увлечены театром, актеры возводились в ранг небожителей, а любой уважающий себя юноша или девушка мечтал оказаться на подмостках хоть раз в жизни. Больше, чем актеров, любили только поэтов. Ожидать кумиров на улице и робко идти рядом с ними, кланяться, не веря своему счастью, если на твой поклон ответят. Пробиваться - любыми способами - в волнующий мир закулисья, отдавать последние деньги (в случае Александра - стащенные из теткиного комода, что неминуемо означало новую порку), чтоб тебя взяли на спектакль статистом, 5-м горожанином в толпе, 7-м ангелом справа! Однажды за солидную взятку ему досталась «большая» роль, со словами, с костюмом - он должен был играть гвардейца Наполеона, стоять у трона и кричать «Император!». Но бравого воина выгнали вон на первой же репетиции: кому нужен картавый гвардеец, не произносящий «р», если можно найти сколько угодно р-р-рычащих. Пропала с таким трудом добытая «трешка». Но всё еще можно было подкупать билетера - или рваться в толпе напрорыв, на удачу - и, прячась от служащих театра, пожирать глазами сцену, знать всех ведущих и второстепенных актеров наперечет, учиться у комиков и трагиков без разбору, а потом заполночь возвращаться домой и снова переживать все волнующие моменты.
Собственно, такую школу прошел Вертинский в отрочестве. Чуть позже его, уже юношу, встретят такие же, как он, молодые пылкие театралы - «в миру» ученики зуботехнических школ, будущие дантисты, помощники бухгалтеров, а в душе - новые Мочаловы и Комиссаржевские. С ними он будет участвовать в самодеятельных концертах, «сборных солянках» - и поймет, что ничего другого ему в жизни и не нужно. Литературную школу Вертинский проходил в салоне С.Н. Зелинской, гимназической преподавательницы, к которой по-дружески заглядывали М.Шагал, М.Кузмин, Альтман, Малевич, Лившиц. Дерзкий, самоуверенный юнец в этом обществе учился, глядя на цвет эпохи, вникал в их беседы, тянулся изо всех сил, чтобы соответствовать общей планке. Ему помогали, как могли, подкармливали, подстраховывали, принимали участие в его судьбе. Вскоре лит. опыты юного Вертинского уже стали появляться в печати - рецензии, скетчи, заметки не только приносили «трудовую копеечку», но и придавали нервному и пылкому подростку уверенность в своих силах и даровании. Эта скороспелость, некоторое неумение оценить ситуацию, наивная надменность и болезненная жажда одобрения останутся с Вертинским надолго, навсегда. Киев дал ему многое, но Александр желал неизмеримо больше. Его манила настоящая жизнь, и, как тысячи провинциальных талантливых молодых людей обоего пола, он отправился в Москву.
Замахиваться сразу же на Петербург было бы опрометчиво, а Москва кружила головы, манила возможностью блеснуть и сделать карьеру. Рассчитывать ему было не на кого, он скопил какую-то скудную сумму и вместе со случайным товарищем отправился покорять Первопрестольную. Впереди их, неумелых провинциальных юношей, ждали тяжелые будни, большой город, где не к кому было обратиться и некому пожаловаться на судьбу. Товарищ оказался человеком скользким и ненадежным, так что дальше скитаться по углам и голодать Вертинскому пришлось самостоятельно. Он продал свой концертный киевский фрак, а потом и прочий «приличный» актерский гардероб, просто чтоб не умереть с голоду. В сущности, он не боялся никакой работы, был готов ко всему, просто внезапно выяснилось, что таких, как он - тут половина Москвы. И на всех золотого света рампы просто не хватает. Вертинского спасло, что он твердо знал про себя: он уникальный, и он всего добьется. Через «не могу», через «не выдержу». Обычно таким судьба улыбается. Постепенно он нашел себе теплую компанию - частью своих же друзей, приехавших из Киева вослед «первопроходцам», частью - таких же веселых, голодных и одержимых москвичей.
Попасть в какой-нибудь славный и известный театр нечего было и думать: даже статистами такие храмы Мельпомены были обеспечены лет на 10. Праздношатающегося юношу прибрала к рукам хозяйка крохотного театрика, доходчиво объяснив, что это не она будет платить ему за игру на сцене, а ему самому бы стоило задаться вопросом, сколько она возьмет с него, чтобы сделать человеком. В результате сошлись на том, что молодое и вечно голодное дарование может рассчитывать на борщ и котлеты за семейным обеденным столом. Свой резон в этом предложении был: Вертинский получал бесценный опыт, и тут было не до страхов и не до капризов: сказано играть - играй, сказано петь - пой. В театрике госпожи М.Арцибушевой Вертинский впервые был обласкан вниманием критиков: труппу рецензент не пощадил, но его назвал «манерным и остроумным». В Москве случилось и еще одно событие, скорее, относящееся к провинциальной мелодраме, чем к суровой школе Станиславского и критического реализма. Однажды в каком-то журнале Вертинский увидал упоминание об актрисе Н.Н. Вертинской. До того момента он не встречал своих однофамильцев - и написал письмо незнакомке, буквально в никуда, письмо о том, что у него в детстве была сестра с точно такими же инициалами, но ему сказали, что она умерла…
Конечно, эта Н.Н. оказалась Наденькой. Как ей жилось в детстве у родни, она не рассказывала, но всякий раз горько плакала, вспоминая это время. Брат с сестрой поселились вдвоем в крохотной съемной квартирке, кроме друг друга, у них не было никого в целом мире, о прочей родне они предпочитали молчать. Надежда Николаевна была куда более востребованной актрисой, чем брат, она часто уезжала на гастроли, но как прекрасно было возвращаться домой, к родному человеку. Вместе с искусством, с высокими порывами и восторгами, с беспорядочной жизнью рука об руку шел весьма опасный спутник, поветрие, захлестнувшее этот дивный и хрупкий мир, который мы сейчас называем Серебряным веком. В каждой аптеке можно было свободно купить крохотную баночку коричневого стекла, не так уж дорого и стоило это повальное новомодное увлечение: белый порошок, кокаин. Одна небольшая понюшка давала необыкновенную бодрость, широту обзора, ясную и кристальную четкость мысли, позволяла собраться и мобилизовать все силы. Актеры и актрисы перед выходом на сцену торопливо вдыхали порцию «снежка» - и играли с невероятным жаром. Жалко только, что привыкание происходило чересчур быстро. Кто не поддался «снежку», нюхали эфир, курили гашиш, уплывали в опиумные сновидения. Всё это распахивало новые горизонты, подхлестывало ненавистную, пошлую и серую жизнь, попутно, разумеется, пожирая изнутри своих почитателей. Чем ближе человек был к «магам», «творцам», «открывателям новых путей», тем больше была вероятность того, что он если и не прямой наркоман, то уж явно не прочь расцветить обыденность при помощи подручных средств. В самом деле - не водку же глушить, как купчишка или мастеровой. Когда спохватились и кокаин стали продавать лишь по рецептам, это никого не остановило: просто он стал дороже, и больше было вероятностей нарваться на нечестного продавца, который, чего доброго, подмешает к драгоценным крупинкам толченого мела и т. д. Кокаином могли попотчевать добрые приятели, это было в порядке вещей, всё равно что угостить сигареткой. Но разница, конечно, была.
Когда Вертинский написал свою «Кокаинетку» - эту песню слушали как горький гимн сотни таких же «кокаинеток». Осознавать, что кто-то споет последнюю жутковатую колыбельную и для них, было страшно и сладко. Кому-то повезло, и под воздействием близких или, реже, собственными усилиями удавалось преодолеть зависимость. Но огромное количество «одиноких бедных деточек» шли по этой дорожке до конца.
Вас уже отравила осенняя слякоть бульварнаяИ я знаю, что вкрикнув, Вы можете спрыгнуть с ума. И когда Вы умрете на этой скамейке, кошмарная Ваш сиреневый трупик окутает саваном тьма.
Так не плачьте ж, моя одинокая бедная деточка. Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы. Затяните-ка лучше потуже на шее горжеточку И ступайте туда, где никто Вас не спросит, кто Вы.
Не случайно на одном из выступлений кто-то из публики не выдержал и закричал: «Остановите его, он призывает молодежь к самоубийству!» Сам Вертинский об этой поре своей жизни вспоминал не без ужаса. В сети кокаина угодил не только он, но и Надежда. Однажды утром, когда Нади не было в городе, Александр увидел, что крыша соседнего дома, куда выходило их окно, буквально усыпана коричневыми баночками, осознал, как же далеко они с сестрой зашли, и понял, что он прямо сейчас в буквальном, медицинском смысле слова сходит с ума. Галлюцинации сопровождали его уже постоянно. Он бросился за помощью к врачу, ехать пришлось на трамвае, рядом с ним на площадке расположился бронзовый памятник Пушкину с Тверского бульвара и пытался расплатиться старинным медяком. Доктор был настроен серьезно: или клиника на 3 года, или немедленно, самому, раз и навсегда выбросить кокаин из жизни. Вырваться из кокаиновой зависимости помогло новое дело. Россия вступила в Первую мировую войну. Вскоре война пришла и туда, где ее совсем не ждали и не желали. Блок, Гумилев, Есенин, Хлебников, Зощенко и сколько их еще - все они оказались в ее тенетах - кто солдатом, кто санитаром, кто военным специалистом. Саша Чёрный, насмешник и умница, был прикомандирован к лазарету. Его стихи о войне известны куда меньше, чем остроумные стихотворные фельетоны и зарисовки, но они есть:
В коридоре длинный хвост носилок… Все глаза слились в тревожно-скорбный взгляд, - Там, за белой дверью, красный ад: Нож визжит по кости, как напилок, - Острый, жалкий и звериный крик В сердце вдруг вонзается, как штык…
Вертинский как-то внезапно оказался одним из военных санитаров. Так получилось. Просто сложились обстоятельства. «Однажды вечером я шёл по Арбату. Около особняка купеческой дочери М.С. Морозовой стояла толпа. Привезли с вокзала раненых. В этом особняке был госпиталь её имени. Раненых вынимали из кареты и на носилках вносили в дом. Я стал помогать. Когда последний раненый был внесён, я вместе с другими тоже вошёл в дом. В перевязочной доктора спешно делали перевязки, разматывая грязные бинты и промывая раны. Я стал помогать. За этой горячей работой незаметно прошла ночь, потом другая, потом третья. Постепенно я втягивался в эту новую для меня лихорадочную и интересную работу. Мне нравилось стоять до упаду в перевязочной, не спать ночи напролёт».
Когда М.Морозова организовала санитарный поезд № 68 под начальством графа Н.Толстого, Вертинский, разумеется, записался туда, он примкнул к этому новому, военно-медицинскому братству так же решительно, как раньше - к театральному. «25 серых вагонов 3-го класса плюс вагон для перевязок, плюс вагоны для персонала, кухня, аптека, склады - таков был состав поезда. Всё это было грязно и запущено до предела. Мы все горячо взялись за уборку. Мыли вагоны, красили их, раскладывали тюфяки и подушки по лавкам, устраивали перевязочную, возили из города медикаменты и инструменты. Через 2 недели поезд был готов. На каждом вагоне стояла надпись: 68‑й санитарный поезд Всероссийского союза городов имени М.С. Морозовой. Я был уже в его составе и записался почему‑то под именем «Брата Пьеро». И тут не обошлось без актёрства!»
Поезд курсировал между фронтом и Москвой: забирал раненых, отвозил их в тыл, возвращался за новыми. Перевязки, уход за больными, пока едет поезд, выполнение назначений - учиться «брату Пьеро» или Пьероше, как звали его в сандружине, приходилось прямо в боевых условиях - и выучился же. Вскоре ему доверяли и зашивать раны, и извлекать пули и осколки, и работать с тяжелыми пациентами, поскольку кадров отчаянно не хватало. А в свободное время Пьероша пел для своих - по их просьбе, под гитару - и цыганские романсы, и популярные песни, и свои, самодельные, смешные песенки о жизни сан. поезда. Там же, в поезде, между фронтом и госпиталем, он узнал от сестричек милосердия о смерти Нади. Однажды, на волне кокаиновой депрессии, она заперлась в гостиничном номере и приняла смертельную дозу. Ни могилы сестры, ни хотя бы названия этой гостиницы Вертинский так и не нашел.
«- Кто этот Брат Пьеро? - спросил Господь Бог, когда ему докладывали о делах человеческих. - Да так… актёр какой‑то, - ответил дежурный ангел. — Бывший кокаинист. Господь задумался. - А настоящая как фамилия? - Вертинский. - Ну, раз он актёр и 34 тыс. перевязок сделал, помножьте всё это на миллион и верните ему в аплодисментах. С тех пор мне стали много аплодировать. И с тех пор я все боюсь, что уже исчерпал эти запасы аплодисментов или что они уже на исходе».
Когда Вертинский вернулся в Москву, он был уже другим. 35 тыс. перевязок - и постоянное присутствие рядом со смертью, болью, кровью, потеря сестры и отказ от падения в наркотическую бездну закалили его и переплавили. Он по-прежнему дружил с футуристами и актерами, но пробиться на сцену, получить роль в спектакле видимо, уже не хотел. Сцена сама нашла его. Свои песенки, внезапно хлынувшие наружу, брат Пьеро исполнял уже не в трясущемся вагоне санитарного поезда, а в знакомом зальчике Театра миниатюр М. Арцибушевой, в Мамоновском пер.
Белый плотный грим на лице - с черными треугольными бровями - придавал уверенности: публика видела не Вертинского, а Пьеро, Лунного грустного Пьеро. Стихи звучали отчетливо и прекрасно оттенялись музыкой. В репертуаре Вертинского были и песни на стихи Цветаевой, Северянина, Блока. Микрофонов еще не изобрели, петь приходилось так громко, как только можно, под аккомпанемент одного лишь фортепиано, но и этого не хватало. Это было даже не столько пение, сколько - местами - мелодекламация.
Вот зима. На деревьях цветут снеговые улыбки. Я не верю, что в эту страну забредет Рождество. По утрам мой комичный маэстро так печально играет на скрипке И в снегах голубых за окном мне поет Божество!
Мне когда-то хотелось иметь золотого ребенка, А теперь я мечтаю уйти в монастырь, постареть И молиться у старых притворов печально и тонко Или, может, совсем не молиться, а эти же песенки петь!..
Ничего, пусть прислушиваются и сидят смирно. И публика была к этому готова. Приходили раз - и возвращались, слушали, потом кричали, аплодировали, несли на сцену корзины цветов, сувениры, статуэтки. А вскоре Вертинским занялись антрепренеры, для пробы организовали ему пару сольных концертов. Они прошли с полным аншлагом. Стало ясно: родилась новая звезда. С тех пор вся жизнь артиста превратилась в бесконечные гастроли, концерты, его фотографии продавались в каждом книжном или канцелярском магазине, его имя слышали даже в тех городках, где ни о каких концертах и речи не шло, но и там знали песенки русского Пьеро. Театральным актером Вертинский так и не стал, уйдя в «музыкальную эксцентрику», в шансон», став, по существу, единственным актером театра собственной песни. Маска, белый балахон, пластика и много лет жадного наблюдения за работой лучших актеров и режиссеров сделали свое дело: каждая песня превращалась в мини-спектакль, а если где-то жесты были чересчур утрированные - так чего и ждать от Пьеро, персонажа дель-арте, чудака. Но, получив известность, достаток (теперь за концерт он мог выручить изрядную сумму), Вертинский увлекся новым, прекрасным искусством, к которому теперь имел неограниченный доступ: к синема.
Первые киноленты, еще такие наивные, немые, черно-белые. И первые киноактеры - сущие небожители, женщины и мужчины сказочной, немыслимой красоты, сотканные из света и стрекотания проектора. Вертинский начинал вместе с легендарным И. Мозжухиным. Именно он привел в кинематограф В.Холодную, познакомившись с ней, когда, еще медбрат Пьероша в грязной солдатской шинели, передавал ей привет от ее мужа, прапорщика В.Холодного. Вера стала иконой русского немого кино, «Королевой экрана» - ей было посвящено столько песенок брата Пьеро, вплоть до последней, «Ваши пальцы пахнут ладаном». Он, повинуясь какому-то своему настроению, написал эту песню, про похороны, про то, как Сам Господь по белой лестнице поведет в светлый Рай умершую девушку с пахнущими ладаном пальцами. Написал - и посвятил живой и здравствующей Вере Васильевне, чем напугал ее почти до слез. Актриса потребовала немедленно снять посвящение и больше никогда так не делать. А через несколько лет, в 1919 г., умерла от испанки в Одессе.
После революции Вертинский покинул Россию. В 1917 г. он написал одну из самых душераздирающих своих песен - и самых гениальных. Она называлась «То, что я должен сказать». Ожесточенно сопротивляясь большевикам, юнкера, многие из которых были практически мальчишки - «эти мальчики» вырыли траншеи и построили баррикады практически у самого Кремля и держали сопротивление до последнего, пока, наконец, прямо в черте города, невзирая на жертвы среди мирного населения, их не расстреляли артиллерийскими залпами. Хоронили их в общей могиле. На похоронах присутствовал и Вертинский, он приехал в Москву с гастролями, всё было оклеено афишами с черным Пьеро. После этих похорон он написал песню, с фотографической четкостью фиксирующую всё, что происходило возле братской могилы юнкеров. Не стесняясь в выражениях, не оставляя никакой надежды.
Песня прогремела, как взрыв. А была просто голосом человека в нечеловеческое время. По легенде, Вертинского вызвали в ЧК и потребовали объяснений за контрреволюционную песню. Тот ответил: «Это же просто песня, и потом, вы же не можете запретить мне их жалеть!» - «Надо будет - и дышать запретим», - ответили ему в ЧК. Потом, в Крыму, генерал Яков Слащёв-Крымский, командующий Крымским корпусом, требовал к себе Вертинского и просил петь эту песню - ещё и ещё. «Господа! - сказал он, глядя куда‑то в окно. - Мы все знаем и чувствуем это, только не умеем сказать. А вот он умеет! Он положил руку на моё плечо. - А ведь с вашей песней, милый, мои мальчишки шли умирать! И ещё неизвестно, нужно ли это было… Он прав».
К.Паустовский в автобиографической книге «Начало неведомого века» утверждает, что песня была «о юнкерах, убитых незадолго до этого под Киевом в селе Ворщаговке, о юношах, посланных на верную смерть против опасной банды». Эта версия рассматривается на полном серьезе, но позволительно спросить: мог ли Константин Георгиевич в здравом уме и трезвой памяти в 1956 г. с сочувствием вспомнить о юнкерах, погибших под самыми стенами Кремля? И мог ли в открытую сказать, что песня эта посвящена не просто «этим мальчикам», жертвам каких-то бандитов, а белым мальчикам, убитым бандитами красными. Да и цитаты про «бездарную страну» в книге, разумеется, нет. Собственно, и само упоминание этой песни, да еще в таком контексте, как у Паустовского, - уже достаточно рискованное дело. Разумеется, по возвращении в СССР этой песни от Вертинского не слышал никто. «Запрет на жалость» никто не отменял. Равно как ужасающую силу этой песни, оплакивающей всех, кого оплакивать в открытую по каким-то причинам нельзя.
После 1917 г. Вертинский со своими концертами выступал в основном на юге. В ноябре 1920 г. он покинул Россию на корабле «Великий князь Александр Михайлович» и оказался в Константинополе. Начались долгие и грустные годы в эмиграции. В своей книге «Дорогой длинною» он рассказывает, как с самого начала осознал ошибочность своей эмиграции, как чувствовал себя обманутым, осиротевшим и практически сразу же мечтал вернуться - любой ценой. Как знать, изменил бы он свое мнение, если бы доподлинно узнал, что именно происходило в Крыму после того, как туда пришли большевики. Практически нет сомнений, что останься Вертинский в Крыму, он бы не пережил террора: обязательно бы спел что-нибудь не то или просто привлек бы к себе ненужное внимание. Но он не остался. Получив с помощью случайного антерпренера греческий паспорт на имя А.Вертидиса, он отправился в турне - Румыния, Польша, Германия - и везде позиционировал себя не как беженец, гражданин мира, но исключительно как представитель русской культуры. В какой-то мере это было оправдано и тем, что публика, на которую он работал, была именно публикой русскоязычной - или эмигранты, или давно живущие в Румынии и Бессарабии диаспоры.
Достаточно хорошо зная и французский и немецкий, пел Вертинский всегда только по-русски. Далеко не всегда программа была составлена из его авторских песен: чаще всего (особенно поначалу) это были цыганские романсы, лихие плясовые и прочая «русская экзотика», так сильно вошедшая в моду на Западе в 20-х годах. За такую позицию он немало претерпел, будучи третируемым и «своими», и представителями местной, в частности румынской, администрации за «коммунистическую пропаганду». В первые годы ему приходилось работать в таких условиях, от которых он бы, безусловно, отказался раньше. Петь по контракту в кабаках, куда публика приходит отдохнуть и поесть, и может мешать исполнению, стуча ножами и вилками и без стеснения в голос болтая о своем. Выступать перед людьми, которых он не уважает, но с мнением которых приходится считаться. Сохранять ледяное спокойствие при возмутительных сценах, иногда разыгрывавшихся в ресторане на его глазах. Тем не менее, покинув Россию, Вертинский оказался в сравнительно лучшем положении, чем многие его соотечественники. Он уже имел определенное имя, знакомства, он мог продолжать ту жизнь, которую вел до отъезда. Ему не пришлось бросать всё и полностью переламывать себя. Он был одним из символов русской культуры, узнаваемым брендом - при всей разнице масштабов дарования, - как Шаляпин, с которым, кстати, он был дружен. Отчасти и поэтому его позицию по отношению к родине часть эмигрантов воспринимала как предательство.
Непримиримая позиция большинства эмигрантских союзов и печатных изданий казалась ему неприличной, нецеломудренной по отношении к Родине. В сущности, далекий, даже подчеркнуто далекий от политики Вертинский по отношению к СССР руководствовался лишь одним: географически - это Россия. Там живут русские люди. Там Родина. Как именно они там живут, эти русские люди, что конкретно там творится сейчас, когда уже кончилась не только революция с ее ужасами и хаосом, но и Гражданская война, Вертинский, скорее всего, не знал, да и никто не мог сказать с точностью. Информационная война, которая бушует сейчас, ничто по сравнению с той, что шла в первой половине ХХ в., поскольку никакой более-менее объективной информации из-за красной границы не поступало и поступить не могло, а психологическое состояние эмигрантов зачастую было ужасным. Вопрос «не совершили ли мы чудовищную ошибку, уехав», так или иначе маячил перед каждым.
С какого-то момента в молодом государстве сочли полезным, чтобы наиболее видные представители российской культуры и искусства вернулись бы домой - и тем самым помогли улучшить имидж РСФСР в глазах стран, с которыми предстояло наладить отношения. Приезжавшие «красные» друзья - Эренбург, А.Толстой, В.Маяковский - говорили встречающим их эмигрантам то, что и должны были сказать: Россия, которую вы похоронили и оплакали, на самом деле жива и процветает, более того, она готова вас простить и принять. Иностранцам, попавшим в СССР, показывали то, что те должны были видеть, и убеждались, что те донесут до сведения интересующихся лиц всё, что нужно. Выбранных «священных коров» вроде Куприна обхаживали и улещали, не жалея ни сил, ни средств. На чувстве патриотизма, на ностальгии, на вине перед брошенной Родиной играли самым бесстыдным образом. Смена откровенной манипуляции, подкупа, угроз и лести действовала по принципу «не мытьем, так катаньем» - ведь проверить правдивость пропаганды можно было, лишь находясь по ту сторону границы, а билет выдавался, если вообще выдавался, лишь в один конец (как с ужасом поняла М.Цветаева). С другой стороны, трудно было определить, где кончается правдивый отчет свидетелей об увиденном в стране большевиков - и начинается черная легенда, охотно транслируемая и развиваемая. И потому даже правдивым слухам, просачивающимся из-под спуда, веры до конца не было.
Вертинский не желал принимать участие в этой политической игре. Он про себя всё знал четко:
Проплываем океаны, бороздим материки И несем в чужие страны чувство русское тоски. И никак понять не можем, что в сочувствии чужом Только раны мы тревожим, а покоя не найдем.
И пора уже сознаться, что напрасен дальний путь, Что довольно улыбаться, извиняться как-нибудь. Что пора остановиться, как-то где-то отдохнуть И спокойно согласиться, что былого не вернуть.
И еще понять беззлобно, что свою, пусть злую, мать Все же как-то неудобно вечно в обществе ругать. А она цветет и зреет, возрожденная в Огне, И простит и пожалеет и о вас, и обо мне!..
Для него не вставал вопрос: мать ли ему та земля, что сейчас называется РСФСР, «возрожденная в Огне». По некоторой прекраснодушной наивности он полагал, что сможет утолить тоску по России, став гражданином СССР, и практически не сомневался, что сможет им стать, лишь бы только ему позволили. Вопрос решался просто: вернуться Вертинскому не позволяли. Легенда, что за пределами политических границ своего государства любой талант обречен исключительно чахнуть и умирать, весьма живуча, хотя на практике опровергается довольно легко. Вдали от России - не то же самое, что вдали от русской культуры и русского языка. Вертинский провел в эмиграции 22 года - и эти годы были чрезвычайно плодотворны. С концертами он объездил весь мир, был в Палестине, Китае, Америке, подружился практически со всеми звездами русской эмиграции, среди его поклонников были царственные особы, криминальные элементы, «бывшие люди» и второе поколение эмигрантов - рожденные уже после революции. Его приглашали сниматься в Голливуде, и он даже принял участие в ряде картин, но от полномасштабного проекта его оттолкнула необходимость выучить английский язык. Лингвистическая антипатия оказалась настолько сильной, что от участия в голливудском блокбастере пришлось отказаться.
Концерты в Иерусалиме, собравшие почти 7 тыс. зрителей. Постоянные вояжи по Европе, записи пластинок. И, наконец, путешествие в Шанхай, после которого Вертинский решил остаться там. Русский Китай назывался так неслучайно. После Октябрьской революции там была едва ли не самая большая диаспора русских. Еще до революции в Китае проживало немало русских - кто приехал туда торговать, да так и остался, кто попал в эти земли во время строительства КВЖД. В городах Дальний, Харбин, Шанхай услышать русскую речь было обычнейшим делом. Спасаясь от большевиков, в эти города пришло дополнительно множество человек. Из Америки Вертинский отправился именно туда, в Русский Китай. Он приехал туда в 1935 г. вместе со своей супругой, Ирэн Вертидис, настоящее имя которой было Рахиль Потоцкая. Домашнее имя ее было Раля. На фамилию Вертидис Вертинскому был выдан греческий фальшивый паспорт в давние времена, когда он только начинал свои эмигрантские странствования. Имя Ирэн (Ирина) Раля выбрала в память о песне Вертинского «Пани Ирэна», с которой началось их знакомство, быстро перетекшее в роман. Увы, счастливым этот брак назвать было нельзя: Рахиль очень страдала от ветреного характера мужа, влюблявшегося с регулярностью в новых и новых красоток. Вертинский знал за собой эту черту - и даже написал о своей «женулечке-жене» жовиальный шлягер:
Чтоб терпеть мои актерские наклонности, Нужно ангельским терпеньем обладать. Эх, прощай, мои дежурные влюбленности. В этом тоже надо что-то понимать.
И целуя ей затылочек постриженный, Чтоб вину свою загладить и замять, Моментально притворяешься обиженным, Начиная потихоньку напевать.
Тем не менее в Китай они приехали вместе. Первые концерты прошли на ура, публика готова была носить Вертинского на руках: в такую даль гастролеры заезжали нечасто и «русский Китай» чувствовал себя на отшибе. Разумеется, Аргентина и Австралия были еще дальше, но сравнивали не с ними. Бог весть, отчего Вертинский решил остаться в Шанхае. Может быть, ему показалось, что тут можно наконец перестать носиться, встать на ноги, а большое количество русских позволит более-менее безбедно жить своему артисту. Русские здесь менее, чем в Европе, могли ассимилироваться и постепенно сливаться с местным населением. Диаспора оставалась предоставленная самой себе. Рождались дети - это были русские дети. Дети русского Китая.
Дата: Вторник, 22 Мар 2022, 18:04 | Сообщение # 19
Группа: Администраторы
Сообщений: 7149
Статус: Offline
Здесь были свои поэты, творческие объединения, свои клубы, газеты, кабаре - настоящий рай для артиста. И при этом не было утомительной вражды фракций, политической борьбы (на самом деле - была, и еще какая. И традиционный для практически любого закрытого общества «тесный клубок дружественных змей», и даже организация русских фашистов). Увы, по всем воспоминаниям, в Шанхае, равно как и в Харбине, жизнь была не слишком сладкой. Став членом местной диаспоры, Вертинский уже никак не мог рассчитывать на сказочные гонорары - одно дело заезжая знаменитость, а другое - человек, которого ты можешь видеть хоть каждый день. Тем не менее он сделал попытку открыть свой собственный ресторан-кабаре «Гардения». Он затеял это предприятие совместно с дамой, которую в Шанхае знали как Буби. Она вкладывала кое-какие свои деньги, он - имя. Н.Ильина, юная приятельница Вертинского, рассказывала о причинах того, что «Гардения» с треском прогорела: «Ах, это была светлая поэтическая мечта - артисты сами владеют предприятием! Актерский темперамент владельцев «Гардении» заставил их так вжиться в роль гостеприимных хозяев, что они, думается, и незнакомых, разыгравшись, поили бесплатно. Рассказывали также, что лица, заказывающие вино и провизию, щелкавшие на счетах и сидевшие за кассой, - все, как на подбор, оказались жуликами. И этому легко было поверить. Буби и Вертинский в качестве владельцев предприятия должны были как магнитом притягивать к себе именно жуликов. Короче говоря, вскоре выяснилось, что траты огромны, а выручки нет, музыканты ушли, забрав свои инструменты, за ними последовали мексиканские танцоры, норвежские акробатки и жонглер. А Буби с Вертинским и друзьями в пустом помещении допивали еще оставшиеся в погребе бутылки и совещались: как быть? Жулики, объединившись с поставщиками вин, грозились передать дело в суд».
Больше о таких дерзновенных проектах речи не шло, и Вертинский оставался музыкантом в Шанхайском кабаре «Ренессанс». Там же, в Шанхае, совершенно неожиданно для себя, Вертинский вдруг влюбился, да так, что все предыдущие влюбленности «отменились». Нельзя сказать, кто был инициатором отношений, но барышня Лидия Циргава - из старинного грузинского рода - была существенно младше Александра Николаевича - и существенно отважнее. Ей было 18, ему - 52, она его любила, хотя знала и то, что мать решительно против всех этих глупостей. В сущности, Д.П. Циргава можно понять: предполагаемый зять был старше неё на 9 лет. Но Лидию это не остановило, и однажды просто призналась любимому артисту и человеку в своих чувствах. Через некоторое время Александр Николаевич и Ирэна наконец-то развелись, а спустя еще сколько-то Лида обвенчалась со своим избранником - её мать была совершенно деморализована японской оккупацией и, наконец, сдалась.
Для Шанхая это был натуральный шок, еще и потому что девушка никоим образом не принадлежала ни к местной богеме, служила в какой-то конторе - и никто не ожидал от нее такого безумства 30 лет разницы! Артист, звезда, избалованный и нестабильный, без гроша в кармане и без каких-то отдаленных перспектив! А что будет через каких-то 10 лет, когда неизбежно придется покинуть сцену из-за возраста? Чем тогда жить?
Если бы Лида была одной из «дансинг-герл», таких вопросов бы не поднимали, но девушка была совершенно из другой среды. Вскоре на свет появилась дочка Марианна. Он работал вдвойне, чтобы обеспечить семью, коляску для малышки им отдали друзья. Шанхай находился под японской оккупацией, весь быт перевернулся, по воспоминаниям жены, бывали дни, когда перед концертом Вертинский был вынужден выкупать свой фрак из ломбарда, а после - сдавать его обратно. Всё это время в России не забывали знаменитого шансонье, его пластинки каким-то чудом проникали из-за кордона, за них заламывали чудовищные цены. Интерес к нему не снижался. По слухам, одним из ценителей таланта Вертинского был сам Сталин. Во время войны Вертинский отправил отчаянное письмо В. Молотову: «Двадцать лет я живу без Родины. Эмиграция - большое и тяжелое наказание. Но всякому наказанию есть предел. Даже бессрочную каторгу иногда сокращают за скромное поведение и раскаяние. Под конец эта каторга становится невыносимой. Жить в дали от Родины теперь, когда она обливается кровью, и быть бессильным ей помочь - самое ужасное. Советские патриоты жертвуют свой упорный сверхчеловеческий труд, свои жизни и свои последние сбережения. Я же прошу Вас, Вячеслав Михайлович, позволить мне пожертвовать свои силы, которых у меня еще достаточно, и если нужно, свою жизнь моей Родине».
В письме он просил позволения вернуться ему, жене и теще. Эта просьба наконец-то достигла цели, разрешение было дано. Возвращение было организовано по всем правилам. Вертинских поселили в двухкомнатном номере в гостинице «Метрополь», с эркером. Там они прожили 3 года, пока наконец им не выделили квартиру в Москве на ул. Горького (бывший Тверской бульвар), артист ходил в бывший Елисеевский гастроном. Буквально сразу же, еще в военное время, он начал гастрольную деятельность - с пианистом М.Брохесом, своим бессменным партнером в СССР. Их отправляли и по госпиталям, и на Кавказ, и по городам России - отовсюду Вертинский слал нежные письма жене и дочери, привозил им гостинцы и, казалось, жил при коммунизме. За границей его считали то покойником, жертвой ГПУ, то купленным советской властью, то исписавшимся пенсионером, марионеткой. В сущности, Вертинский делал то, что от него ждали: являл собой пример счастливого человека в счастливой стране. Много ошибавшегося, много пострадавшего, но прощенного - и обласканного.
В еженедельной газете «Русский голос», самой распространенной в Америка и Канаде, он писал: «У меня просторная светлая квартира в центре Москвы, на ул. Горького. У меня прекрасная мебель, которую я купил на свои заработанные деньги, заработанные не спекуляцией на бирже, а честным трудом актёра высшей квалификации, который оплачивается здесь очень высоко. Никто не мешает нам зарабатывать сколько угодно, но только одним способом - трудом. Я живу со всем комфортом, который может себе позволить человек. У меня растут дети, сейчас они ещё крошки: старшей - 6 лет, младшей - 4 года, но я спокоен за их судьбу. Они не будут «манекенщицами» парижских домов моды, где показывают дорогие модели чужих платьев, а сами ходят в рваных чулках и голодают или продаются хозяевам этих платьев; они не будут, как их называют в Америке, «такси-гёрл», т. е. «девушки-такси», которые ночи напролёт танцуют в барах с любыми мужчинами, купившими на них книжку «билетов» на танцы, наживая чахотку и отравляясь алкоголем. Они не будут содержанками старых банкиров и спекулянтов. Они не будут думать о том, как бы продать себя подороже… Они могут быть докторами, инженерами, юристами, архитекторами, артистами, учителями и даже учёными - всё зависит от их собственного желания. Повторяю вам: я считаю себя абсолютно счастливым человеком. У меня есть Родина, семья и благородный любимый труд. Чего же мне ещё желать?..»
Видел ли Вертинский то, что на самом деле происходило вокруг него? Видел, и позволял себе «жалеть» попавших под удар, как когда-то, наперекор ЧК, жалел погибших юнкеров (эту песню ему исполнять, разумеется, не разрешали). Практически сразу по приезде, в декабре 1943 г., он случайно встретился с опальным Зощенко. До недоброй памяти постановления еще оставалось 3 года, но тучи уже сгущались: запретили книгу «Пред восходом солнца», выгнали из редакции «Крокодила», Михаил Михайлович, отважный офицер - и при этом нервный сердечник - ждал ареста и уже не удивлялся, когда прежние друзья не здоровались с ним, а проскальзывали мимо. И тут - в фойе случайная встреча, 31 декабря, в канун Нового года.
«Высокий Вертинский выступил вперед и почтительно поклонился небольшому Михаилу Михайловичу. И наговорил массу хороших слов. Он, конечно, знал, в какую беду попал Зощенко. Это было видно уже по тому, как сочувственно и нежно заглядывал Вертинский в его глаза. Михаил Михайлович очень любил песни Вертинского, и ему было приятно узнать (это была их первая встреча), что Вертинский, по-видимому, тоже ценит его работу. Через несколько дней они увиделись вновь: на сей раз в занимаемом семьей Александра Николаевича двухкомнатном номере гостиницы «Метрополь».
Казалось бы - надо сидеть тише воды ниже травы, но нет, Вертинский не умеет. Удивительным образом подобные дерзости ему сходили с рук - он оставался «барином», счастливым любимцем муз среди тотального ужаса и страха. Н.Ильина вспоминает, как, вернувшись из Шанхая с семьей, случайно столкнулась с Вертинским в Москве: «Столкнутые друг с другом мужчина и я одновременно извинились, отпрянули, после чего тоже одновременно воскликнули: «Боже мой!» Он к этому добавил: «И вы здесь! Когда приехали?» В руке его пакетик - что-то съестное в пергаментной бумаге. «Можете себе представить, - сказал он, - тут нет вестфальской ветчины. Мало того! О ней тут даже не слыхивали!» Всё тот же. Барственная осанка, грассирует, и вестфальской ветчины ему не хватает, гурману!»
Всего 13 лет прошло со времен шанхайского житья то волю, то впроголодь. И теперь Вертинский - среди небожителей, на его концертах в Москве присутствуют сплошь представители советской элиты, ему можно то, что другим нельзя. И он по-прежнему, как в Шанхае, в Париже, где угодно, - готов выслушать, помочь, «приходить в восторг от чепухи и впадать в мрак - тоже от чепухи». Стычки с советской действительностью происходили на каждом шагу. И дело касалось не просто бытовых проблем, отсутствия «вестфальской ветчины» - за границей - обыденной вещи, тут - немыслимой роскоши. Девочки, его принцессы, «ангелята», поехали в пионерский лагерь, чтоб избавиться от «аристократической оранжерейной опеки» - вернулись завшивленные, матерящиеся, побежали на кухню, ели руками котлеты со сковородки. В кинематографе, куда Вертинского звали на роли светских львов или кардинала-шпиона, он был единственным, кто помнил, как должны вести себя аристократы - настоящие, не карикатурные. Он ездил по всей стране, обожал свою новую публику, и она принимала его с восторгом, ценил знаки внимания, памятные подарки. А на радио его песни не звучали, в газетах о нем почти не упоминали, пластинок не выходило, он был - и его словно бы не было. Даже песню Вертинского о Сталине (была и такая) было решено не исполнять. Концерты подвергались цензуре, разрешенных к исполнению песен из целого вороха набиралась горстка.
С другой стороны, его магическим образом обходили и все опасности - даже там, где, казалось бы, он накликал их на себя сам. Одна из легенд, сложившихся вокруг Вертинского, такова: во время борьбы с космополитизмом, особенно среди музыкантов, Сталин лично вычеркнул имя Вертинского, добродушно заметив: дадим ему спокойно дожить на Родине. Видел или не видел? Понимал или не понимал? В 1950 г. во время гастролей на Сахалине он писал жене: «В магазинах, кроме консервов и спирта - ничего нет. Он страшный, из древесины, его зовут «сучок» или «Лесная сказка». Все больные «сутраматом», что значит «с утра - мат». Бедность ужасная, край ещё не освоен, а один «псих» написал книгу «У нас уже утро»… Сады цветут. Гиганты строятся!.. Получил сталинскую премию 3-й степени и, написав, удрал в Москву». А потом, в ту же поездку - песню Отчизна, в которой тоже высказал всё. Не увидеть этого невозможно.
Я прожил жизнь в скитаниях без сроку. Но и теперь ещё сквозь грохот дней Я слышу глас, я слышу глас пророка: «Восстань ! Исполнись волею моей !»
И я встаю. Бреду, слепой от вьюги, Дрожу в просторах Родины моей. Ещё пытаясь в творческой потуге Уже не жечь, а греть сердца людей
.Но заметают звонкие метели Мои следы, ведущие в мечту, И гибнут песни, не достигнув цели. Как птицы замерзая на лету.
Россия, Родина, страна родная ! Ужели мне навеки суждено В твоих снегах брести изнемогая. Бросая в снег ненужное зерно ?
Ну что ж… Прими мой бедный дар, Отчизна ! Но, раскрывая щедрую ладонь, Я знаю, что в мартенах коммунизма Всё переплавит в сталь святой огонь.
И так ли хорошо для зерна - попасть в мартеновскую печь и переплавиться там в сталь? Даже если огонь - святой. Вертинский всегда был достаточно внимателен к слову, и в стихах говорил именно то, что хотел сказать. О безнадежности, бессмысленности происходящего, неуместности себя в этих просторах святого огня и равнодушного льда. «Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы» - этот пушкинский вопрос звучал для Вертинского укором и упреком. Хотя в жизни его всё шло показательно уютно и мило, ему, сеятелю, снега не отвечали. А год спустя ему дали Сталинскую премию за роль хитрого кардинала Бирнча, агента Ватикана в фильме «Заговор обреченных». Фильм завершался мощным финалом: сети и интриги порваны, компартия, выражающая волю народа, подписывает договор с СССР: «Нам помог генералиссимус Сталин!»
21 мая 1956 г., он дал свой последний концерт в Доме ветеранов сцены им. Савиной, в Ленинграде. Тем же вечером в гостинице «Астория» он скончался от сердечного приступа. В честь него назван астероид. В Киеве, родном городе Вертинского, к 130-летию ему поставлен памятник. Его песни поют до сих пор. Мария Богданова https://regnum.ru/news/cultura/2595852.html
