| Валентина_Кочерова | Дата: Вторник, 15 Апр 2025, 17:32 | Сообщение # 51 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 7421
Статус: Offline | ВАЛЕРИЙ БАРИНОВ: «ХОЖДЕНИЕ ПО ЛЕЗВИЮ НОЖА»
23 марта в МТЮЗе в 250-й раз сыграли спектакль К.Гинкаса «Скрипка Ротшильда», поставленный им в 2004 г. 21 год роль гробовщика Якова играет В.Баринов, играет так, что страшно – и от него на сцене, от его персонажа, и за него, актера.
– Смотреть этот спектакль мучительно, от него невозможно защититься. И если смотреть это так больно, то как же это играть? Вы же со сцены не уходите все полтора часа действия.
– В спектакле есть момент, когда мой герой произносит: «Записал – два рубля сорок копеек – и вздохнул», и Кама мне говорит на репетициях – «Вот тут есть момент отдохнуть». Я соглашаюсь, мол, да, мне это уже очень нужно. На что Кама отвечает: «Да нет, не тебе! Публике от тебя!». Спектакль идет уже 21-й год, целая жизнь. Умер И.Ясулович, потрясающий артист, партнер, человек. У меня ощущение, что мне руку отрезали, что его нет, хотя Саша Тараньжин замечательно ввелся. Но я поворачиваюсь, а Игоря нет. Не проходит боль. Спектакль другой уже, чем на премьере, я не все физически могу делать, что делал тогда. Все-таки это большая разница, когда тебе неполных 60, как мне было на премьере, и когда тебе почти 80, как сейчас. Но у Камы есть потрясающая способность: он же слушает все свои спектакли, и вот он услышал 2-3 реплики, а потом заходит или звонит и начинает делать замечания по всему спектаклю. А я знаю, что он уехал с середины спектакля! Но комментирует он все. И настолько точно, как будто из зала смотрел. Так что спектакль формы не теряет.
Эта работа любопытно начиналась. Мы с Камой друг друга знаем много лет, еще с Ленинграда, где он ходил в волчьей шубе и вообще был красавчик и пижон. И вот как-то раз, уже в Москве, мы встретились у Эскиной, поговорили. Я тогда был в Малом театре. Ну, о чем может говорить режиссер с актером. Кроме того, ходили слухи, что он пробует на какую-то роль Ульянова и Петренко. Но по телефону он мне названия не сказал. Он же вообще ничего никогда не говорит. Я сколько с ним работаю, уже в МТЮЗе, всегда только по слухам могу догадываться, что Кама хочет ставить. Раньше Бархин мог позвонить тайно и сказать: «Валера, готовься, у тебя роль не главная, но большая». Это когда мы «Кошку на раскаленной крыше» ставили. А сам Кама – никогда. Приходишь на репетицию и только там узнаешь, что ты вот это будешь играть.
И вот он меня спросил: «Ты помнишь рассказ Чехова «Скрипка Ротшильда»? Я стал вспоминать, что это что-то про гробовщика, который играет на скрипке. И тут Кама говорит: «Это самое трагическое произведение для меня во всей мировой литературе вообще». И рассказал мне план: репетируем в МТЮЗе, потом уезжаем в Америку на полтора месяца, репетируем в Йеле, в репертуарном театре, и там выпускаемся. Я сижу, слушаю и понимаю, что ничего из этого не выйдет, потому что я в Малом театре занят на всех трех сценах примерно через день. Но, думаю, не буду сейчас ему ничего говорить, скажу позже, что из театра не отпустили. И потом – мне же интересно! Я никогда с ним не работал. А тут еще он говорит: «Давай почитаем». И мы начали читать текст. Кама тут же начал бороться с чеховской прозой. Чехов же потрясающий рассказчик, и скатиться в повествование очень легко. А нужно действие. Нужно ломать текст. Доходило до смешного. Когда я что-то не понимал, я просто нелогично произносил фразы. Мы читали два часа. Я пришел к нему днем, а выскочил на спектакль, когда уже было темно, и бегом бежал в Малый театр. Влетел к Коршунову в кабинет и говорю: «Я начинаю репетировать «Скрипку Ротшильда» у Гинкаса, мы уезжаем на полтора месяца в Америку, все!». А Коршунов – мой учитель, он меня знает хорошо: «Погоди, успокойся, сейчас посмотрим. Все сделаем». Я благодарен Малому театру, что они меня тогда отпустили, не сняв с основных ролей. Но они видели мое состояние и понимали, что я был готов уйти. И ушел бы, если бы не отпустили.
Как это играется? Наверное, так же, как репетировалось. Я приходил раньше, надевал телогрейку, садился за верстак и ждал Каму. Все собирались, приходил Кама, смотрел на меня и говорил: «Вот как сидишь, так и сиди, давай вот с этого места начни». И я начинал с этого места, какое он указывал. Потом это превратилось у меня в игру. Я к его приходу выбирал позы и гадал, с чего он начнет. У нас с ним были довольно большие и откровенные разговоры. Он говорил: «Мы разные с тобой люди. Я – еврей. Ты – абсолютно русский. У тебя одни понятия. У меня другие. Ты даже топор иначе держишь, чем я». Мы когда приехали играть в Каунас, он нас водил по местам своего детства, повел в Девятый форт, где казнено очень много евреев со всей Европы. Он говорил, что никогда туда не ходил, только вот с нами. А вечером мы играли «Скрипку Ротшильда» – после того, как побывали в детском доме для больных детей, где Каму прятали маленького, в том, где по-прежнему были больные дети.
Я никогда не забуду тот спектакль. Как никогда не забуду, что были на месте, где было гетто, где стояли ворота, через которые Каму вывезли. На спектакль вечером пришел человек, которому принадлежала коляска, в которой Каму вывезли. То есть это была его детская коляска, которую его мама дала, чтобы Каму вывести. То есть это она его вывезла в коляске сына. Совершенно далекий от театра человек, он был в обалдевшем состоянии после спектакля, потому что понял, кого они тогда спасли, оказывается. Это было сильно. Но у нас с этим спектаклем вообще было связано много мощных человеческих моментов. Именно жизненных. Например, именно после гастролей «Скрипки Ротшильда» в Израиле сын Камы, который уже жил там, зашел ко мне и сказал: «Я впервые горжусь тем, что я родился в России».
Как играется спектакль... Я все время жду провала. Но это у меня еще с института. Каждый спектакль я жду, что упаду, сорвусь. Но если этот страх пройдет, я поеду в деревню табуретки делать. Это когда я в антрепризе играю, понимаю, что выкручусь в любом случае. А так, в спектакле, тем более, в «Скрипке Ротшильда», я каждый раз думаю: вот сейчас выйду и все поймут, что я все эти годы морочил всем голову.
– Но когда смотришь спектакли Гинкаса, ощущение, что режиссерская конструкция настолько мощная, что актер просто не может ее завалить, как бы ни сыграл. Разве что в обморок упадет.
– Кстати, у меня бывало несколько раз на его спектаклях, что казалось, вот-вот потеряю сознание. В «Скрипке» даже есть места, где я должен как бы проскочить. Потому что, если я пойду дальше по эмоциональной линии, не выдержу. Меня часто молодые актеры спрашивают: «Как вы его понимаете?» Да не понимаю я его совсем, сколько бы он ни говорил и ни показывал. Просто я его чувствую. И это меня завораживает в нем. Иногда он показывает, я повторяю, а он говорит: «Это совсем не то, что я просил, но это то, что надо». Момент актерского счастья.
Когда я ушел из Малого театра, Кама с Гетой мне сказали: «Положи у нас трудовую книжку». Я говорю, ребята, у нас с вами контракт, зачем это, мне это не важно. А они вдруг: «Нам важно. Для театра важно. Ты будешь играть, только когда сможешь». И действительно, вот уже 20 лет я и снимаюсь, и концерты у меня – все это мне разрешено. Но каждый свой спектакль в МТЮЗе я жду как праздник. Но праздник сладкой муки. Потому что это все-таки мука. Как и репетиции с Камой. Ты понимаешь, что получишь удовольствие. Но в основном это будет хождение по лезвию ножа. Кама иногда отпускает тебя на репетиции – и ты идешь, идешь по роли, по тексту, он не останавливает, смотрит, а ты идешь, идешь, идешь, и тебе становится страшно, и ты падаешь с этого лезвия. И только тогда он говорит: «Стоп». Но ты падаешь оттого, что получается. И все время думаешь, как это закрепить, как это понять. Он же кричит еще все время. Но я это все перевожу в юмор, потому что я очень не люблю, когда на меня кричат. И на меня он никогда не кричал. На ситуацию – да, но не на меня. Потому что меня не то, чтобы надо хвалить, но надо отмечать, когда я делаю правильно. И он это понимает, он это почувствовал. Меня это вдохновляет. Я ему как-то сказал: «Я на твои репетиции хожу как в кабинет реанимации».
В день «Скрипки Ротшильда» я с утра себя накачиваю на нелюбовь ко всему живому. Но я вообще считаю, что художник всегда должен быть в оппозиции. Не к власти. К жизни. Он должен в принципе не воспринимать ее. Я начинаю существовать как артист, когда мне больно. Значит, мир вокруг должен меня не устраивать. Если вокруг все хорошо, что я буду играть? От чего я буду отталкиваться? «Скрипка Ротшильда» в этом смысле идеальный материал. Я в день «Скрипки» не снимаюсь, не трачусь ни на что. И – бедные мои домашние, которые понимают, что меня нельзя трогать. Но и мне лучше уйти. Когда прихожу в театр в день «Скрипки», разговариваю со всеми, шучу, но этот зверь во мне, он уже ворочается, рвется наружу. Интересно, я переиграл сотни ролей, были удачи, были большие режиссеры, но только Гинкас дал мне, кажется, великую роль. Я только одного боюсь. Вовремя не уйти.
Катерина Антонова
25.03. 2025. журнал "Театрал"
https://www.teatral-online.ru/news/37335/
|
| |
| |
