| Валентина_Кочерова | Дата: Воскресенье, 23 Май 2010, 13:36 | Сообщение # 1 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 7147
Статус: Offline | 2010 год:
C ПРАЗДНИКОМ СВЯТОЙ ТРОИЦЫ!
Сегодня христиане празднуют День святой Троицы – один из 12 главных церковных праздников. В день святой Троицы храмы украшают зеленью, обычно берёзовыми ветвями, и цветами, которые приносят верующие как символ жизни и обновления. После Божественной литургии в праздник Троицы в храмах совершается особая вечерня с чтением коленопреклоненных молитв: священник читает молитвы, стоя на коленях в Царских вратах, лицом к верующим, прихожане при этом также встают на колени, впервые после Пасхи. Христиане верят, что Святой Дух появился в виде пламени, всполохи которого окружили каждого из апостолов и дал ученикам Иисуса благодать священства для устроения Церкви на земле, силы и разум для проповеди Слова Божия. Они обрели "дар языков" и стали говорить на разных, не известных им ранее языках и получили возможность проповедовать веру Христову в разных уголках мира. Таким образом, в мире утвердилась христианская вера, новозаветная Церковь начала свою земную историю, поэтому Пятидесятница считается днём рождения Христианской Церкви и торжественно празднуется с древнейших времен.
http://troitsa.paskha.ru/
Ах, Троица, ах, Троица,
Зелёная пора!
Как дышится, как видится,
Как молится с утра!
Лишь только солнце двинется
И заблестит росой,
Земля, как именинница,
Возрадует красой.
Лежит пучками полными
Во всех углах полынь
И голубыми волнами
Плывёт землей теплынь.
И сердце очищается
Любовью ко всему,
И так легко прощается,
Когда идёшь к Нему.
Юрий и Вера Артемьевы
2011 год:
Пусть в этот день, в час светлой Троицы,
Для человечества Бог дарит всепрощенье,
Пускай для всех добро и счастье троится,
Придет любовь и гордости смиренье.
https://youtu.be/EJhoKoGupF4
2012 год:
Пятидесятый после Пасхи день.
Уж солнышко по-летнему сияет.
Церковных куполов ложится тень
На луг, где капельки росы блистают.
Благоухает роща за рекой
И шепоток березового хора
Не нарушает праздничный покой
Зеленого широкого простора.
Как мир прекрасен - только посмотри!
И душу все приводит в изумленье.
Прекрасен день с зари и до зари,
Ведь это нашей Церкви День рожденья!
С праздником Святой Троицы!
2014 год:
ТРОИЦЫН ДЕНЬ
Вл.Макеев. Троице-Сергиева Лавра. Лето
На Вознесенье пекли у нас лесенки из теста - «Христовы лесенки» - и ели их осторожно, перекрестясь. Кто лесенку сломает - в рай и не вознесется, грехи тяжелые. Бывало, несешь лесенку со страхом, ссунешь на край стола и кусаешь ступеньку за ступенькой. Горкин всегда уж спросит, не сломал ли я лесенку, а то поговей Петровками. Так повелось с прабабушки Устиньи, из старых книг. Горкин ей подпсалтырник сделал, с шишечками, точеный, и послушал ее наставки; потому-то и знал порядки, даром, что сроду плотник. А по субботам, с Пасхи до Покрова, пекли ватрушки. И дни забудешь, а как услышишь запах печеного творогу, так и знаешь: суббота нынче.
Пахнет горячими ватрушками, по ветерку доносит. Я сижу на досках у сада. День настояще летний. Я сижу высоко, ветки берез вьются у моего лица. Листочки до того сочные, что белая моя курточка обзеленилась, а на руках - как краска. Пахнет зеленой рощей. Я умываюсь листочками, тру лицо, и через свежую зелень их вижу я новый двор, новое лето вижу. Сад уже затенился, яблони - белые от цвета, в сочной, густой траве крупно желтеет одуванчик. Я иду по доскам к сирени. Ее клонит от тяжести кистями. Я беру их в охапку, окунаюсь в душистую прохладу и чувствую капельки росы. Завтра все обломают, на образа. Троицын день завтра.
Горкин совсем по-летнему, в рубашке, без картуза. Так он очень худой, косточки даже слышно, когда обнимемся. Я зову его к себе в рощу, но он не слушает. Метут в четыре метлы, выметают конюшни и коровник. Гаврила моет пролетку к празднику, вертятся и блестят колеса. Старый Антипушка, на лесенке, у конюшни, трет кирпичом медный зеленый крест, на амбаре сидит Андрюшка, гремит по крыше. Горкин велел ему вычистить желоба от мусора, а то перехлещет в ливень. Большая лужа горит на солнце, а в ней Андрюшка, головой вниз. Летит в лужу старая опорка, брызги взлетают радугой, как фонтан. Горкин прыгает и кричит: - Я те, озорник, пошвыряю... Нипочем не возьму на Воробьевку! - и идет в холодок, под доски. - Вотрушки, никак, пекут?.. Ну-ко, сходи, попотчуй. Я бегу к Марьюшке, и она дает мне в окошечко горячую, с противня, ватрушку. Выпрашиваю и Горкину. Бегу, подкидывая на ладошках, - такие они горячие.
- Бо-гатые вотрушки... - говорит Горкин, перекрестясь, и обирает с седой бородки крошечки творогу. - На Троицу завтра красный денек будет. А на Духов День, попомни вот, замутится. А то и громком, может, погрозит. Всегда уж так. Потому и желоба готовлю.
- А почему - «и страх, и радость...» - вчера сказал-то?
- Троица-то? А, небось, учил в книжке, как Авраам Троицу в гости принимал. Как же ты так не знаешь? У Казанской икона вон, три лика, с посошками, под древом, и яблочки на древе. А на столике хлебца стопочка и кувшинчик с питием. А царь-Авраам приклонился, ручки сложил и головку от страха отворотил. Страшно, потому. Ангели лики укрывают, а не то что... Пойдет завтра Господь, во Святой Троице, по всей земле. И к нам зайдет. Радость-то кака, а?.. У тебя наверху, в кивоте, тоже Троица.
Я знаю. Это самый веселый образ. Сидят три Святые с посошками под деревцом, а перед ними яблочки на столе. Когда я гляжу на образ, мне вспоминаются почему-то гости, именины.
- Верно. Завтра вся земля именинница. Потому - Господь ее посетит. У тебя Иван-Богослов ангел, а мой - Михаил-Архангел. У каждого свой. А земли-матушки сам Господь Бог, во Святой Троице... Троицын день. «Пойду, - скажет Господь, - погляжу во Святой Троице, навещу». Адам согрешил. Господь-то чего сказал? «Через тебя вся земля безвинная прокляна, вот ты чего исделал!» И пойдет. Завтра на коленках молиться будем, в землю, о грехах. Земля Ему всякие цветочки взростила, березки, травки всякие. Вот и понесем Ему, как Авраам-царь. И молиться будем: «пошли, Господи, лето благоприятное!» Хорошее, значит, лето пошли. Вот и поют так завтра: «Кто-о Бог ве-лий, яко Бо-ог наш? Ты еси Бо-ог, тво-ряй чу-де-са-а!»
Голосок у Горкина старенький, дребезжит, такой приятный. Я прошу его спеть еще, еще, и еще разок. И поем вместе с ним. Он говорит, что эта молитва «страшно победная», в году два раза поют только: завтра, на Троицу, да на Пасхе, на первый день, в какую-то знатную вечерню. Сперва «Свете тихий» пропоют, а потом ее.
- Прабабушка Устинья одну молитовку мне доверила, а отец Виктор серчает... нет, говорит, такой! Есть, по старой книге. Как с цветочками встанем на коленки, ты и пошопчи в травку: «и тебе, мати-сыра земля, согрешил, мол, душою и телом». Она те и услышит, и спокаешься во грехах. Все ей грешим. Выростешь - узнаешь, как грешим. А то бы рай на земле был. Вот Господь завтра и посетит ее, благословит. А на Духов День, может, и дожжок пошлет... Божью благодать.
Я смотрю на серую землю, и она кажется мне другой, будто она живая, - молчит только. И радостно мне, и отчего-то грустно. Сходится народ к обеду. Въезжает на дрожках Василь-Василич, валится с них, - и прямо под колодец. Горкин ему качает и говорит: «нехорошо, Вася... не годится». Он только хрипит: «взопрел!» Встряхивается, ерошит рыжие волосы, глядит вспухшими мутными глазами, утирается красным платком и валится на дрожки. Говорит, мотаясь: «в ты-щи местов надоть... й-еду-у!» Кричат от ворот - «хозяин!». Василь-Василич вскакивает, швыряет картуз об дрожки и тянет из пиджака книжечку. Кричит: «тверрдо стою, мо...гу!» Ему подают картуз. Въезжает верхом отец, Кавказка в мыле.
- Косой здесь? - спрашивает отец и видит Василь-Василича. - Да где тебя носило - поймать не мог?
- Все в порядке, будь-п-койны-с... тыщи местов изъездил! - кричит Василь-Василич и ерзает большим пальцем по книжечке, но грязные листочки слиплись. Там какие-то палочки, кружочки и крестики, и никто их не понимает, только Василь-василич.
- Хо-рош! — говорит отец. - Пример показываешь.
- Будь-п-койны-с, крепко стою... голову запекло, взопрел-с! В тыще местов был, все... как есть, в п-рядке!
Отец смотрит на него, он смотрит на отца - не колыхнется. Отец забрасывает вопросами: поданы ли под Воробьевку лодки, в Марьиной роще как, сколько свай вбито у Спасского, что купальни у Каменного, портомойни на Яузе, плоты под Симоновом, дачи в Сокольниках, лодки на перевозе под Девичьим. Василь-Василич ерзает пальцем в книжечке, с носа его повисла капелька, нос багровый и маслится. Все в порядке: купальни, стройка в Сокольниках, лодки под Воробьевку поданы для гулянья, и душегубки для англичан, и фиверки в Зоологическом на пруду наводят, и травы пять возов к вечеру подвезут, душистой-ароматной, для Святой Троицы, и сваи, и портомойни, и камня выгружено, и кокоры с барок на стройку посланы, и... Все в порядке!
- Под Воробьевку робят нарядил надежных, никого не потопим, догляжу-с.
- Видно, Горкину за тебя глядеть! - говорит отец. - Летось пятерых чуть не утопил... спасибо, выплыли. А тебя в Марьину, где посуше.
- Воля ваша. Только Панкратычу трудно будет... старый человек, священный! С народом не собразишься... тыщи народу завтра, самый у нас мокрый праздник. Троица! все на воду рвутся, веночки эти запущают, по старой моде, с березками катаются, не дай Бог! С ими надо какое ожесточе-ние! Кого по шее, кого веслом, кому доброе слово... разные пьяные бывают. А у нас под шестьдесят лодок прогулочных, три дощака да две косых, на перевозе... тыщи с-под Девичьего навалются, всех принять надо без скандалу-с. Я уж урядника запросил и станового попридержу закусочкой, для строгости...
- Пьяницу-то Горшкова?
- Завтра он устрашится, вот как!.. Страх его заберет-с, по случаю, как самого князя Долгорукова ждут на Воробьевку, будет при опасном посту! А при Горшке-то мы, как у Христа за пазухой-с. Ногой топнет - весь берег задрожит, пьяные самые к лодкам и не подойдут-с. На их глотку-то каку надо! А Михал Панкратыч, старый человек, священный...а, сами знаете, с нашим народом как?
- Помни. За порядок - красную, за чуть что... искупаю! Обедать.
- О-рел! - взмахивает руками Василь-Василич, совсем веселый. - Прямо свет-приставление завтра на Воробьевке будет! - и опять лезет под колодец. Рад и Горкин: от греха подальше.
Едем на Воробьевку, за березками. Я с Горкиным на Кривой в тележке, Андрюшка-плотник - на ломовой. Едем мимо садов, по заборам цветет сирень. Воздух благоуханный, майский. С Нескучного ландышками тянет. Едут воза с травой, везут мужики березки, бабы несут цветочки - на Троицу. Дорога в горку, Кривая едва тащит. Горкин радуется на травку, на деревца, указывает мне - что где: Мамонова дача вон, богадельня Андреевская, Воробьевка скоро. «А потом к Крынкину самому заедем, чайку попьем, трактир у него на самом на торчке, там тебе вся Москва, как на ладошке!» Справа деревья тянутся, в светлой и нежной зелени. -
Гляди, матушка-Москва-то наша! - толкает меня Горкин и крестится. Дорога выбралась на бугорок, деревья провалились, - я вижу небо, будто оно внизу. Да где ж земля-то? И где - Москва?..
- Вниз-то, в провал гляди... эн она где, Москва-то!..
Я вижу... Небо внизу кончается, и там, глубоко под ним, под самым его краем, рассыпано пестро, смутно. Москва... Какая же она большая!.. Смутная вдалеке, в туманце. Но вот, яснее... - я вижу колоколенки, золотой куполок Храма Христа Спасителя, игрушечного совсем, белые ящички-домики, бурые и зеленые дощечки-крыши, зеленые пятнышки-сады, темные трубы-палочки, пылающие искры-стекла, зеленые огороды-коврики, белую церковку под ними. Я вижу всю игрушечную Москву, а над ней золотые крестики.
- Вон Казанская наша, башенка-то зеленая! - указывает Горкин. - А вон, возля-то ее, белая-то... Спас-Наливки. Розовенькая, Успенья Казачья... Григорий Кесарейский, Троица-Шабловка... Риз Положение... а за ней, в пять кумполочков, розовый-то... Донской монастырь наш, а то - Данилов, в роще-то. А позадь-то, колокольня-то высоченная, как свеча... то Симонов монастырь, старинный!.. А Иван-то Великой, а Кремль-то наш, а? А вон те Сухарева Башня... А орлы те, орлы на башенках... А Москва-река-то наша, а?.. А под нами-то, за лужком... белый-красный... кака колокольня-то с узорами, с кудерьками, а?! Девичий монастырь это. Кака Москва-то наша..!
В глазах у меня туманится. Стелется подо мной, в небо восходит далью. Едем березовою рощей, старой. Кирпичные заводы, серые низкие навесы, ямы. Дальше - березовая поросль, чаща. С глинистого бугра мне видно: все заросло березкой, ходит по ветерку волною, блестит и маслится.
- Дух-то, дух-то леккой какой... березовый, а? - вздыхает Горкин. - Приехали. Ондрейка-озорник, дай-ко молодчику топорик, его почин. Перва его березка. Мне боязно. Горкин поталкивает - берись. Выбирает мне деревцо. Беленькая красавица-березка. Она стояла на бугорке, одна. Шептались ее листочки. Мне стало жалко. - Крепше держи топорик. В церкву пойдет, молиться, у Троицы поставлю, помечу твою березку... - и он завязывает на ней свой поясок с молитвой. - Да ну, осмелей... ну?..
Он берет мои руки с топориком, повертывает, как надо, ударяет. Березка дрожит, сухо звенит листочками и падает тихо-тихо, будто она задумалась. Я долго стою над ней. А кругом падают другие, слышится дрожь и шелест. - Давай его на седло, в Черемушки его прокачу! - слышу я крик отца. И радостно, и страшно. И будто во сне все это. Ноги мои распялены, прыгаю на тугой подушке, хватаюсь за поводья. Прыгает голова Кавказки, грива жестко хлещет меня в лицо. «Лихо?» - спрашивает отец в макушку, сжимая меня под мышками. Пахнет знакомыми духами-флердоранжем, лесом, сырой землей. Не видно неба, - светлый, густой орешник. «Кукушка... слышишь? - колет отец усами, - ку-ку... ку-ку?» Слышу, совсем далеко. Деревня, стекла на парниках, сады. У голубого домика стоит высокий старик, в накинутом на рубаху полушубке; с ним девочка, в розовом платьице. Здороваются, и отец спрашивает, готов ли его заказ. Мы идем в сад, и старик срезает для нас крупные, темные пионы. Отец торопится, надо взглянуть на лодки. Старик говорит девочке: «жениху-то цветочков дай».
Девочка смотрит исподлобья, сосет пальчик. Когда мы садимся ехать, подходят бабы. В ведрах у них сирень, ландыши, незабудки и желтые бубенцы. Старик говорит, что это все к нашему заказу, завтра пришлет поутру. Девочка - у ней синие глазки и светлые, как у куклы, волосы - протягивает мне пучочек ландышков, и все смеются. «Хороший садовод, - говорит мне потом отец, - богатый, а когда-то у дедушки работал». Скачем лесною глушью, опять кукушка... - будто во сне все это. На дороге наши воза с березками. Отец ссаживает меня и скачет. Мы сворачиваем в село, к Крынкину. Он толстый и высокий, как Василь-Василич, в белой рубахе и жилетке. Говорит важно, хлопает Горкина по руке и ведет нас на чистую половину, в галдарейку. Они долго пьют чай из чайников, говорят о делах, о деньгах, о садах, о вишнях и малине, а я все хожу у стекол и смотрю на Москву внизу. Внизу, под окном, деревья, потом река, далеко-далеко внизу, за рекой - Москва. Нижние стекла разные -синие, золотые, красные. И Москва разная через них, Золотая Москва всех лучше.
- Никак над Москвой-то дождик? - говорит Горкин и открывает окно на галерейке. Теперь настоящая Москва. Над нею туча, и видно, как сеет дождь, серой косой полоской. Светло за ней, и вот - видно на туче радугу. Стоит над Москвой дуга. - Так, проходящая... пыль поприбьет маленько. Пора, поедем.
Крынкин говорит: «постой, гостинчика ему надо». И несет мне тонкую веточку, а на ней две весенние клубнички. Говорит: «крынкинская, парниковая, с Воробьевки, - и поклончик папашеньке».
Мы едем на березках. Вот и опять Москва, самая настоящая Москва. Я смотрю на веселые клубнички, на березовый хвост за нами, который дрожит листочками... - будто во сне все это. Солнце слепит глаза, кто-то отдернул занавеску. Я жмурюсь радостно: Троицын День сегодня! Над моей головой зеленая березка, дрожит листочками. У кивота, где Троица, тоже засунута березка, светится в ней лампадочка. Комната кажется мне другой, что-то живое в ней.
На мокром столе в передней навалены всякие цветы и темные листья ландышей. Все спешат набирать букетцы, говорят мне - тебе останется. Я подбираю с пола, но там только рвань и веточки. Все нарядны, в легких и светлых платьях. На мне тоже белое все, пикейное, и все мне кричат: не обзеленись! Я гуляю по комнатам. Везде у икон березки. И по углам березки, в передней даже, словно не дом, а в роще. И пахнет зеленой рощей. На дворе стоит воз с травой. Антипушка с Гаврилой хватают ее охапками и трусят по всему двору. Говорят, еще подвезут возок. Я хожу по траве и радуюсь, что не слышно земли, так мягко. Хочется потрусить и мне, хочется полежать на травке, только нельзя: костюмчик. Пахнет, как на лужку, где косят. И на воротах наставлены березки, и на конюшне, где медный крест, и даже на колодце. Двор наш совсем другой, кажется мне священным. Неужели зайдет Господь во Святой Троице? Антипушка говорит: «молчи, этого никто не может знать!» Горкин еще до света ушел к Казанской, и с ним отец.
Мы идем все с цветами. У меня ландышки, и в середке большой пион. Ограда у Казанской зеленая, в березках. Ступеньки завалены травой так густо, что путаются ноги. Пахнет зеленым лугом, размятой сырой травой. В дверях ничего не видно от березок, все задевают головами, раздвигают. Входим как будто в рощу. В церкви зеленоватый сумрак и тишина, шагов не слышно, засыпано все травой. И запах совсем особенный, какой-то густой, зеленый, даже немножко душно. Иконостас чуть виден, кой-где мерцает позолотца, серебрецо, - в березках. Теплятся в зелени лампадки. Лики икон, в березках, кажутся мне живыми - глядят из рощи. Березки заглядывают в окна, словно хотят молиться. Везде березки: они и на хоругвях, и у Распятия, и над свечным ящиком-закутком, где я стою, словно у нас беседка. Не видно певчих и крылосов, - где-то поют в березках. Березки и в алтаре - свешивают листочки над Престолом. Кажется мне от ящика, что растет в алтаре трава. На амвоне насыпано так густо, что диакон путается в траве, проходит в алтарь царскими вратами, задевает плечами за березки, и они шелестят над ним. Это что-то... совсем не в церкви! Другое совсем, веселое.
Я слышу -поют знакомое: «Свете тихий», а потом, вдруг, то самое, которое пел мне Горкин вчера, редкостное такое, страшно победное: «Кто Бог велий, яко Бо-ог наш? Ты еси Бо-ог, творя-ай чу-де-са-а-а!..». Я смотрю на Горкина - слышит он? Его голова закинута, он поет. И я пробую петь, шепчу.
Это не наша церковь: это совсем другое, какой-то священный сад. И пришли не молиться, а на праздник, несем цветы, и будет теперь другое, совсем другое, и навсегда. И там, в алтаре, тоже - совсем другое. Там, в березках, невидимо, смотрит на нас Господь, во Святой Троице, таинственные Три Лика, с посошками. И ничего не страшно. С нами пришли березки, цветы и травки, и все мы, грешные, и сама земля, которая теперь живая, и все мы кланяемся Ему, а Он отдыхает под березкой. Он теперь с нами, близко, совсем другой, какой-то совсем уж свой. И теперь мы не грешные. Я не могу молиться. Я думаю о Воробьевке, о рощице, где срубил березку, о Кавказке, как мы скакали, о зеленой чаще... слышу в глуши кукушку, вижу внизу, под небом, маленькую Москву, дождик над ней и радугу. Все это здесь, со мною, пришло с березками: и березовый, легкий воздух, и небо, которое упало, пришло на землю, и наша земля, которая теперь живая, которая - именинница сегодня.
Я стою на коленках и не могу понять, что же читает батюшка. Он стоит тоже на коленках, на амвоне, читает грустно, и золотые врата закрыты. Но его книжечка - на цветах, на скамейке, засыпанной цветами. Молится о грехах? Но какие теперь грехи! Я разбираю травки. Вот это - подорожник, лапкой, это - крапивка, со сладкими белыми цветочками, а эта, как веерок, - манжетка. А вот одуванчик, горький, можно пищалку сделать. Горкин лежит головой в траве. В коричневом кулаке его цветочки, самые полевые, которые он набрал на Воробьевке. Почему он лицом в траве? Должно быть, о грехах молится. А мне ничего не страшно, нет уже никаких грехов. Я насыпаю ему на голову травку. Он смотрит одним глазом и шепчет строго: «молись, не балуй, глупый... слушай, чего читают». Я смотрю на отца, рядом. На белом пиджаке у него прицеплен букетик ландышей, в руке пионы. Лицо у него веселое. Он помахивает платочком, и я слышу, как пахнет флердоранжем, даже сквозь ландыши. Я тяну к нему свой букетик, чтобы он понюхал. Он хитро моргает мне. В березке над нами солнышко.
Народ выходит. Горкин с отцом подсчитывают свечки и медяки, записывают в книгу. Я гуляю по церкви, в густой, перепутанной траве. Она почернела и сбилась в кучки. От ее запаха тяжело дышать, такой он густой и жаркий. У иконы Троицы я вижу мою березку, с пояском Горкина. Это такая радость, что я кричу: «Горкин, моя березка!.. и поясок на ней твой... Горкин!» Они грозятся от ящика - не кричи. Я смотрю на Святую Троицу, а Она, Три Лика, с посошками, смотрит весело на меня. Я хожу по зеленому, праздничному двору. Большая наша лужа теперь, как прудик, бережки у нее зеленые. Андрейка вкопал березку и разлегся. Ложусь и я, будто на бережку. Приходит Горкин и говорит Андрейке, что землю нынче грешно копать, земля именинница сегодня, тревожить не годится, за это, бывало, вихры нарвут. Хочет отнять березку, но я прошу. «Ну, Господь с вами, - говорит он задумчиво, - а только не порядок это».
После обеда народу никого не остается, везут и меня в Сокольники. Так и стоит наш двор, зеленый, тихий, до самой ночи. Может быть, и входил Господь? Этого никто не знает, не может знать. Ночью я просыпаюсь... - гром? В занавесках мигает молния, слышен гром. Я шепчу - «Свят-свят, Господь Саваоф!» - крещусь. Шумит дождик, и все сильней, - уже настоящий ливень. Вспоминаю, как говорил мне Горкин, что и «громком, может, погрозится». И вот, как верно! Троицын День прошел; начинается Духов День. Потому-то и желоба готовил. Прошел по земле Господь и благословил, и будет лето благоприятное. Березка у кивота едва видна, ветки ее поникли. И надо мной березка, шуршит листочками. Святые они, Божьи. Прошел по земле Господь и благословил их и все. Всю землю благословил, и вот - благодать Господня шумит за окнами.
Иван Шмелев. "Лето Господне"
http://happy-school.ru/publ....-0-2157
Троицыно утро, утренний канон,
В роще по березкам белый перезвон.
Тянется деревня с праздничного сна,
В благовесте ветра хмельная весна.
На резных окошках ленты и кусты.
Я пойду к обедне плакать на цветы.
Пойте в чаще, птахи, я вам подпою,
Похороним вместе молодость мою.
Троицыно утро, утренний канон.
В роще по березкам белый перезвон.
Сергей Есенин
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Воскресенье, 23 Июн 2024, 14:57 | Сообщение # 2 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 7147
Статус: Offline | 
Пусть Дух Святой, с небес сошедший,
Накроет дом своим крылом.
Пусть гул от жизни сумасшедшей
Затихнет, как на дне морском.
Пусть будет свет и будет радость,
Пусть в душах греется любовь,
Пусть будет милость, будет святость,
И Ангел посетит Ваш дом!
Уже за два дня до праздника сходили в степь - за цветами и травою. Лазили по овражкам, поросшим весеннею бархатною зеленью, рвали душистый чёбор и длинные желтые медовники, спускались вниз - на дно оврага и там - над источником - ломали белые березовые ветки. Сколько было смеха, ауканья, беганья! Нарвали полный мешок чёбора, громадный букет желтых медовых цветов, пук белоствольных березок - с зелеными узорчатыми листками. Устали до изнеможения и - вспотевшие - прилегли в тени дикой яблоньки. Душистый чёборовый мешок - в головах, лежим и смотрим, как сквозь яблоневые веточки струится знойный воздух - густой и духовитый. Где-то по сторонам, в листве, все время - ш...ш...ш... - так спокойно и тихо. Чёбор одуряет голову, слегка дремлется. В нескольких шагах - родник. Лепечет, как далекие серебряные колокольчики, и куда-то бежит, куда-то бежит... Ух, как жарко! Должно быть, самый полдень. Солнце прямо над головой, листы привяли и душат воздух своими запахами. Хорошо полежать в тени яблоньки!.. А домой, все же, надо идти: пообещали старшим вернуться к обеду. Встаем, перекидываем мешок на плечи, березки и цветы - в руки, и - марш! По жаркой знойной степи быстро шагаем. Солнышко парит, горячий ветерок обдает лицо - мы идем. За плечами - чёбор, в руках зеленые березки и желтые медовники, а впереди - Троица!..
С вечера - под праздник - церковь обрядили ветками и травою. Идешь по церкви - под ногами трава, по сторонам - деревца. И все березки - серебристые и нежные. Точно в саду или в степи. И пахнет садом - цветами, травой, деревцами. Батюшка - в зеленых ризах - ходит по церкви-саду и кадит. Мы - в уголке, пред старою иконою, на коленках, - нагнемся, захватим полную горсть травы и мнем в руках, потом к носу - как хорошо пахнет! Солнышко уже ушло из самого крайнего окна, и тень легла по храму. Краснеют высоко вверху - перед иконою Спасителя - лампадки и слабо колышутся, словно они там - на высоте - молятся. Свечки разгорелись, оплыли, пылают жарко. Чуткая-чуткая тишина вокруг. Лишь поднимаются от трав и деревьев степные чистые запахи, и вдали, на клиросе, невидимые - тихо поют монахини... О чем? О большом празднике, празднике зеленых трав, белых березок, ясного неба и чего-то еще - таинственного, незримого, далекого, чего никак не может уловить маленький детский ум. Невидимые - тихо поют о празднике Троицы монахини, благоухают цветы, а люди внимают, и тишина спускается к ним в души, и ласкают их белые нежные березки и зеленая яркая травка...
Утром - еще солнце не встало, над землею - предрассветная глубокая тишь, а мы уже на ногах.Е ще бы! Идти так далеко - в монастырь! И непременно пешком, с букетиками золотистых роз, идти туда через весь городок, через гору. Как далеко!.. Бегаем, суетимся, волнуемся:
- Мамочка, скорее! Как бы не опоздать!
- Не опоздаем. Еще рано!..
Ах, как долго собираются эти старшие! Уже солнышко совсем близко подошло к земле, ярко окрасило концы неба и вот-вот выплывет из своего ночного покоя. Скорее! Алеша капризничает, просит зонт - будто бы от жары. Он думает, что с зонтом он очень похож на большого. Ему дают какой-то старенький, с дырками, и он доволен. Наконец, собрались и тронулись в путь. По улице дома стоят еще с закрытыми ставнями - спят. Пыль лежит спокойно на дороге. Проезжающих нет, но пеших много. Нарядные, свежие - идут, как и мы, в далекий монастырь - к Троице. Кончилась улица, началась степь. Мы - взапуски по узенькой дорожке, похожей на ленточку, брошенную среди зеленой муравы. Как просторно! Как далеко видно! Вон синеет река, вон что-то движется на ней, наверно - рыбак. А дальше - лес, густой и темный. С другой стороны - далекая зеленая степь. Протянулась во все стороны, лишь убегают белые изъезженные дорожки и склоняются набок - один за другим - телеграфные столбы...
Как просторно!.. А сколько цветов! Под кустами еще отцветают синие подснежники. Скорее их в букет, рядом с фиалками и поветелью!Вон в буераке - смотрите, смотрите! - большие желтые цветы. Как золотые шапочки! Скорее! Что там: кажется, папа что-то шумел? Выпачкаюсь? Нет. Осторожнее. Вот сюда, здесь отлого. Тпр... - как скользко! На всем ходу съехал по крутому спуску в овражек - по сочной зеленой траве. Кажется, обзеленился? Да, да... Немножко есть. Ничего! Скорее рвать - вон те покрупнее. А то по спуску следом уже катится Алеша. Вот и гора окончилась. Прямо - спуск в котловину, где сидит, спрятавшись, маленький беленький монастырек. Дорожка - узкая, кремнистая, скользкая, а мы - наперегонки. Старшие что-то шумят, но ничего не разберешь: ветерок навстречу несется, камушки следом катятся, и белые стены монастыря все ближе, ближе... Сбежали. Под стареньким, как дедушка, вязом садимся и ждем, когда спустятся старшие.
В монастыре еще тихо. Пробегают из церкви в кельи клирошанки, около святых ворот сидит слепой старик и жалобно поет про Лазаря. Собор, кельи, деревья в саду - все свежо, как само утро. Солнышко уж высоко, и видно, как над речкой густеет воздух - теплый и душный. Будет зной!..Старшие уходят в келью - к знакомой монахине, а мы просим позволения остаться на дворе. После долгих просьб, получаем разрешение и убегаем за монастырь, в соседнюю березовую рощу. Она уже вся проснулась - умылась, приоделась в беленькие нежные корочки-одежки, надушилась запахами своих клейких душистых почек. Тени нет совсем, маленькие тоненькие ветки свободно пропускают сквозь себя горячие лучи. Вся рощица - такая миленькая, душистая, солнечная, как девочка. Мы начинаем бегать - между молодых стволов, аукать, бросаться травой .Вдруг - бом, бом, бом... Расплавленное золото, блестя и переливаясь, полилось с колокольни. Надо бежать в церковь. Отряхиваемся, приводим волосы в порядок и идем в ограду. Уже много народа. Кумачи, голубые платки, девичьи наряды - все весело горит на солнышке. Шум, разговор, кое-где легкий смешок. У всех - букеты из полевых цветов, перевязанные поветелью. Все стоят стеною около церкви и ждут...
Меж тем незаметно в одинокий звон вплетаются другие колокола, и в воздухе льется - тихой колеблющейся волной - трезвон. Из собора вышел крестный ход. Золотые хоругви, кресты, образа. За ними батюшки - в зеленых ризах, с легкими звонкими кадильцами. Пошли вдоль стены собора, блестя и переливаясь. Следом хлынул народ. А мы, тем временем, - в церковь. Проходим наперед - к амвону и здесь становимся.
В соборе - жарко, душно от травы и солнца. Хочется воды - холодной, прозрачной, из родника. Но теперь уже поздно - народ зашумел у входа и льется в церковь. Обедня - какая-то зеленая. Деревца, цветы, чёборок, зеленые ризы батюшек, травяной запах, иногда песни монахинь о горнице, убранной зеленой травою - в далеком святом Иерусалиме. У всех - букетики, точно свечки на страстном стоянии. И каждый букетик пахнет по-своему, и люди молятся, и тихо поют монахини...
И из этих отдельных простых черточек составляется особая жизнь - душистая, зеленая, солнечная - день Троицы После обедни пьем чай - в келье у знакомой монахини, где по стенам развешаны виды Святой Земли и портреты матушек-игумений, и - домой! Жарко. Степь поблекла и дышит сухими ароматными испарениями. По сторонам убегают дорожки, телеграфные столбы.В от и улица. Ставни у домов опять закрыты - от солнца. Пыль поднялась с дороги и стоит неподвижно столбом. Скорее!.. Вот, наконец, и дома. В комнатах прохладно, хорошо пахнет березкой и чёборком. Расстилаем на полу полсть, разуваемся и ложимся отдыхать
Боже, как хорошо! Милая Троица! Золотое далекое детство!..
Роман Кумов
https://troitsa.paskha.ru/childre....v_Roman
|
| |
| |
