Дата: Понедельник, 17 Июн 2013, 19:16 | Сообщение # 1
Группа: Администраторы
Сообщений: 7166
Статус: Online
"В ЛЕСУ РОДИЛАСЬ ЕЛОЧКА"
Мало кто знает, что песенка «В лесу родилась ёлочка» совсем не народная. Её текст сочинила в 1903 г. Р.А. Кудашева- учитель, библиотекарь и поэт. Тогда ей было 25 лет. Историю этой песни и поиска ее авторов мне довелось услышать впервые более 40 лет назад от А.В. Шилова - талантливого исследователя и популяризатора песен, первооткрывателя их авторов, чьи имена долгое время считались неизвестными. Бережно храню подаренный им журнал «Советская музыка» № 6 за 1956 г., в котором опубликована подборка коротеньких его песенных рассказов под рубрикой «Забытые авторы народных песен». В одном из них речь как раз и шла о песенке «В лесу родилась елочка», о котором одобрительно отзывались Рахманинов, Танеев, Скрябин…
В 1903 г. выпускавшийся в Москве детский журнал «Малютка» опубликовал в своей 2-й книжке стихотворение «Елка». Стихи эти привлекли внимание музыканта - любителя Л.К. Бекмана (1871-1939). Агроном по специальности, окончивший в 1900 г. естественный факультет Московского университета, а затем Петровскую сельхоз. академию, он обладал незаурядными муз. способностями, играл на фортепьяно по слуху, импровизировал на темы любимых произведений, прекрасно пел. В феврале 1903 г. он женился на Е.Щербины - приемной дочери директора гостиницы «Славянский базар». Выйдя замуж, она присоединила к фамилии мужа фамилию своего отчима. Талантливая пианистка, закончившая с золотой медалью консерваторию, она впоследствии преподавала в ней, стала Заслуженной артисткой России. Вот что рассказывала Елена Александровна многие годы спустя о событиях, связанных с рождением «Елочки» в книге «Мои воспоминания»:
«17 октября 1905 г. моей старшей дочке Верочке исполнилось 2 года, и я утром подарила ей живую куклу — сестричку Олю, которая родилась в половине первого ночи, то есть тоже 17 октября. Верочка была в полном восторге. Остальные были немного разочарованы, так как все ожидали мальчика (кроме меня, не любившей мальчишек). Пока я еще лежала в постели, Леонид как-то сел за рояль, посадил Верика на колени и сочинил для нее песенку на стихотворение из детского журнала «Малютка» — «В лесу родилась елочка, в лесу она росла…». Верочка, обладавшая прекрасным слухом, быстро ее выучила, и, чтобы не забыть песенку, я ее записала. Впоследствии мы оба стали сочинять для детей и другие песенки, а чтобы не переписывать их без конца для наших знакомых, решили издать целый сборник с рисунками-силуэтами, наподобие известных в то время рисунков Елизаветы Бем. Так возник сборник «Верочкины песенки», выдержавший в короткий срок4 издания, затем — «Оленька-певунья». Песенки имели большой успех. А «Елочку» до сих пор поет вся детвора, и мало кто знает, что эту, ставшую почти народной, песню сочинил не музыкант, а кандидат естественных наук и агроном».
С ровесницей «Елочки» - О.Л. Скребковой (1905—1997), той самой Оленькой, чье появление на свет было ознаменовано сочинением песни, музыку к которой придумал ее отец, мне посчастливилось встретиться, познакомиться и побеседовать. Было это где-то в середине 80-х годов. Я готовил тогда рассказ об истории «Елочки» для рубрики «Любимая песня» в газете «Советская Россия». С волнением листал страницы 1-го издания «Верочкиных песенок» и «Оленьки-певуньи». С какой же любовью созданы эти книжки! Нельзя было не залюбоваться иллюстрациями к ним, сделанными тогдашним студентом Строгановского училища К.Богдановичем, о судьбе которого мне пока ничего неизвестно. И я очень рассчитываю, что откликнутся летописцы Строгановки, отметившей недавно свой юбилей, и помогут в поиске сведений об этом талантливом графике.
Что касается Ольги Леонидовны и ее старшей сестры В.Сухаревской (1903—1977), то они достойно продолжили семейные муз. традиции. Обе успешно окончили Училище Гнесиных и Московскую консерваторию. Профессиональные музыканты есть и среди их детей, внуков и правнуков. А вот об авторе стихов этой песни известно совсем немногое. В сборниках чета Бекманов, сочинившая их, не привела ни одной фамилии тех, кому принадлежат слова включенных в них песен, в том числе и «Елочки», ограничившись лишь ссылкой на то, что тексты эти заимствованы». Но откуда и чьи?. Я задавал его в свое время Ольге Леонидовне, а теперь - ее племяннице, внучке Л.К. Бекмана и хранительнице его архива О.Ю. Сердобольской. Однако ответа так и не получил.
Многие годы имя автора слов «Елочки» не было известно. Только в 1941 г. выяснилось, что стихи эти принадлежат Р.А. Кудашевой (урожд. Гедройц). Родилась она в 1878 г. в Москве, в семье служащего московского почтамта. Первое ее стихотворение (под псевдонимом «А.Э.») было опубликовано в журнале «Малютка» в 1897 г., когда ей было 18 лет. А в 1903-м, под тем же псевдонимом и там же, она опубликовала стихотворение «Елка», на которое как раз и обратил внимание Бекман. Он выбрал из него только те строфы, которые мы с вами сегодня поем. Чем же объяснить тот факт, что свои стихи Раиса Адамовна публиковала под псевдонимами?
Дело в том, что поначалу увлечение девушки поэтическим творчеством не одобряли ее родители, а потом и супруг — овдовевший князь Кудашев, в доме которого она была гувернанткой. Выйдя за него замуж, она лишь сменила псевдоним на «Р.К.», подписывая им публикации своих стихов, сказок, рассказов. К 1917 г. Раиса Адамовна осталась вдовой. Революционная власть дом ее реквизировала, и 40-летняя княгиня и ее младшая сестра, владевшие тремя иностранными языками, чтобы не умереть с голоду, с трудом устроились на работу в одну из московских библиотек, где не очень интересовались их дворянским происхождением. Так вдвоем с сестрой — Марией Адамовной - они и жили. Поначалу - на Озерковской набережной, в квартире № 1 дома 48/50, а в послевоенные годы — в 7-й кв. дома № 4/6 по Мажорову пер. Он сейчас так называется, и дом сохранился.
При советской власти Раиса Адамовна попросилась в СП, которым тогда правил Фадеев. Когда она пришла к нему в кабинет, он спросил, какие у неё есть изданные книги, а она ответила, что, в общем, никаких, но очень хочется в союз, потому что паёк, а на жизнь зарабатывать тяжело. Фадеев спрашивает строго: - Ну Вы вообще что-нибудь хоть написали? - Да так, один стишок… – отвечает Кудашева и начинает читать: «В лесу родилась ёлочка…». - Так это вы написали? – закричал Фадеев. И стал вспоминать, где это было напечатано и как он первый раз прочитал эти стихи и плакал, когда дошел до последних строчек: «Срубил он нашу елочку под самый корешок», а после принял ее в СП.
О том, что ее стихотворение «Елка» положено на музыку и распевается детворой, Раиса Адамовна узнала много лет спустя после его написания и очень порадовалась этому. Но когда услышала «Елочку» по радио, и при этом было объявлено, что и музыка, и слова ее принадлежат Л.Бекману, возмутилась и решила отстоять свое авторство. Ей потребовалось немало времени, чтобы это доказать, свидетельство чему - материалы из архива Шилова - письма, открытки, которые она ему присылала. Некоторые из них Александр Вячеславович мне передал и предложил познакомиться с автором «Елочки» В первоначальном тексте было 56 строк:
Гнутся ветви мохнатые Вниз к головкам детей; Блещут бусы богатые Переливом огней.
Шар за шариком прячется, А звезда за звездой, Нити светлые катятся, Словно дождь золотой…
Поиграть, позабавиться Собрались дети тут И тебе, ель-красавица, Свою песню поют.
Всё звенит, разрастается Голосков детских хор, И, сверкая, качается Ёлки пышный убор.
В лесу родилась елочка, В лесу она росла, Зимой и летом стройная, Зеленая была.
Метель ей пела песенку: «Спи, ёлочка, баю-бай!» Мороз снежком укутывал: «Смотри, не замерзай!»
Веселей и дружней пойте, деточки! Склонит ёлка скорей свои веточки.
В них орехи блестят золоченые… Кто тебе здесь не рад, ель зеленая?
Чу! Снег по лесу частому Под полозом скрипит. Лошадка мохноногая Торопится, бежит.
Везет лошадка дровенки, На дровнях мужичок. Срубил он нашу ёлочку Под самый корешок.
И вот ты здесь, нарядная, На праздник к нам пришла. И много-много радости Детишкам принесла.
Веселей и дружней пойте, деточки! Склонит ёлка скорей свои веточки.
Выбирайте себе, Что понравится… Ах, спасибо тебе, Ель-красавица!..
При написании песни стихотворение было сокращено. Первые 2 куплета песни исполняет Морозко, осматривая свои лесные владения, в х/ф А.Роу "Морозко" (1964)
"Я не хотела быть известной, но и не писать не могла", - так, уже в 50-х годах, объяснила свою застенчивость Р.Кудашева, всю жизнь скрывавшаяся под лит. псевдонимами. О бывшей княгине А.Фадеева однажды сказал: "Ее стихи имеют такую популярность, которая нашим поэтам и не снилась". Сама Раиса Адамовна долго и не подозревала, что ее стихотворение положено на музыку, пока не услышала ее случайно в поезде, где маленькую девочку попросили спеть что-нибудь для пассажиров. Сегодня трудно представить, что когда-то не было этой песенки, но еще труднее понять, почему так долго никто не знал, а может, просто не интересовался авторством этих простых и милых стихов и этой незатейливой мелодии.
«С белоснежными волосами, с приветливой улыбкой, в очках, сквозь которые смотрят живые глаза, она была похожа на добрую бабушку из сказки», - так описывал встречу с автором всенародно известной песни корреспондент «Огонька» Б.Алексеев в январском номере этого журнала за 1958 г. Мне она именно такой тоже запомнилась. Было это в июле 1964 г., когда я сдавал вступительные экзамены в академию. Я был счастлив и рад увидеть и послушать рассказ этой удивительно скромной и доброй женщины. Но встреча эта оказалась единственной. В ноябре того же 1964 г. Раисы Адамовны не стало.
Недавно я отыскал дом, где она жила. В упомянутой мною квартире давно уже живут другие люди. Но есть в этом доме те, кто помнит Раису Адамовну. Они обещали мне помочь в поисках, связанных с ее биографией, которые я обязательно продолжу. А в заключение напомню слова этой нестареющей, кажется, вечно существовавшей песенки про новогоднюю елочку. Как драгоценная реликвия, передается она от поколения к поколению вот уже целое столетие. Юрий Евгеньевич Бирюков
ПЛАКАТЬ БЕЗ СЛЁЗ МОЖЕТ СЕРДЦЕ ОДНО... Песня, о которой пойдёт речь, - тоже старая. Старая еврейская песня, которую все мы слышали не раз. Песня, на судьбу которой наложила свой страшный отпечаток война. Песня-символ…
Валентин Антонов: - Я родился во Владивостоке, я сын китобоя: со всеми морскими историями от отца и подарками - от заводных муз. машинок до водяных пистолетов и жевательной резинки. Детство моё прошло в ожиданиях счастья - вот придёт отец… И самое яркое воспоминание детства - песня «Тумбалалайка». Когда-то она неслась со всех сторон: и из окон тех счастливцев, у кого были магнитофоны, и просто напевом прохожих, и из репродукторов на базе «Советская Россия», и с распоследнего китобойца, стоявшего в судоремонтных заводах города, и с миноносцев и подводных лодок, и с крейсеров…
Мой старший сосед и дружок вместе с «Сулико» разучивал на гитаре и её. Время Битлз ещё не наступило, «Цум, цум, цум балалайка», - напевал он и старательно подбирал аккорды. Потом, помню, и по телевизору были всякие песни, похожие на эту: «Цум, цум, цум балалайка»… Такой она и отпечаталась в моей памяти. Отпечаталась - и ничего теперь с этим не поделаешь…Что же в ней такого? О чём она? Взглянем на канонический текст песни песни и на тот её перевод, который считается одним из самых удачных:
Shteyt a bokher un er trakht, Trakht un trakht a gantse nakht; Vemen tsu nemen un nit farshemen, Vemen tsu nemen un nit farshemen.
Shteyt a bokher un er trakht, Trakht un trakht a gantse nakht; Vemen tsu nemen un nit farshemen, Vemen tsu nemen un nit farshemen.
Meydl, meydl, kh'vel bay dir fregn: Vos ken vaksn, vaksn on regn? Vos ken brenen un nit oyfern? Vos ken benken, veynen on trern?
Tumbala, tumbala, tum balalayke…
Narisher bokher, vos darfstu fregn, A shteyn ken vaksn, vaksn on regn, Libe ken brenen un nit oyfern, A harts ken benken, veynen on trern.
Tumbala, tumbala, tum balalayke...
Думает парень ночь напролёт, Ту ли девчонку в жёны берёт. Можно влюбиться и ошибиться. Ах, если б всю правду знать наперёд!
Тумбала, тум-бала, тум-балалайке, Тум-бала, тум-бала, тум-балала, Тум-балалайка, сердцу сыграй-ка, Пусть веселится вместе с тобой!
Слушай, девчонка, ты мне ответь: Что может вечно, вечно гореть, Что без дождя растёт и в мороз, Что может плакать, плакать без слёз?
Тумбала, тум-бала, тум-балалайке...
Парень, тебе я скажу не шутя: Камень растёт без тепла и дождя, Вечно гореть любви суждено, Плакать без слёз может сердце одно!
Тумбала, тум-бала, тум-балалайке...
«Ну и что, самый заурядный текст», - скажет обыватель. Нет! Или даже - не-е-ет! Тут ведь самые корни души еврейского народа. Народа рационального, расчётливого, народа, умеющего посмеяться над собой - кто ж лучше самих евреев рассказывает «анекдоты про евреев»…
В 1940 г. в Нью-Йорке появилась запись этой песни в исполнении популярного вокального дуэта сестёр Берри (именно такие песни, как «Bay Mir Bistu Sheyn» или «Тумбалалайка», - они, собственно говоря, и сделали знаменитых «сестёр Берри» из мало кому до той поры известных певичек Минны и Клары Бейгельман, дочерей еврейских иммигрантов из России). Слова народные, музыка Аби Элстайна (Абрама Эльштейна, еврейского эмигранта польского происхождения) - так было указано на пластинке. Песня быстро обрела популярность по всей Америке. Но вскоре началась война, отодвинувшая на дальний план культуру, а потом была Победа, была фултоновская речь Черчилля и годы отчуждения от Европы и Америки. Наконец, в 1959 г. в Москве состоялось доселе небывалое событие - американская выставка. Наряду со многими выдающимися деятелями культуры и искусства Америку там представлял и вокальный дуэт сестёр Берри, исполнявший на идише популярные еврейские песни. Сказать, что их выступление вызвало бурю эмоций, значит не сказать ничего. Их готовы были носить на руках, публика не отпускала их, многие песни звучали по многу раз. И - небывалый случай - само их выступление в Зелёном театре парка Горького было на следующий же день повторено. А в 60-е годы сёстры Берри опять приехали к нам, и опять их выступления пользовались невероятным успехом. И их визитной карточкой и была - «Тумбалалайка».
Так что же это за песня, что нам известно о ней? Как это ни странно, почти ничего. Правда, изредка встречаются упоминания о том, что сама-то песня, конечно, гораздо старше, а в 1940 г. она-де лишь была впервые опубликована. Один из вариантов «Тумбалалайки» был опубликован в сборнике еврейских песен под редакцией Арно Наделя, вышедшем в Берлине в 1923 г. Разумеется, это вполне может быть и не первая публикация песни. Итак, песня минимум на 20 лет старше той её обработки, которая нам знакома по выступлениям сестёр Берри. А вот интересный вопрос: откуда в еврейской песне такой припев? И при чём там русская балалайка? С балалайкой проще: вспомним «Яму» и «Гамбринус» Куприна - на чём играли евреи? Фактически, они играли на всём, что могло издавать звуки, и балалайки вовсе не были редкостью. А вот припев… Дело в том, что на стыке XIX и XX вв. среди евреев, живших в Восточной Европе и, в частности, в южных областях России, получило распространение хасидское религиозное учение. Известно, что хасиды были людьми жизнерадостными и любили петь, они и сами сочиняли мелодии, и охотно их заимствовали. Так вот, желая обойти традиционный запрет на всякую работу в шаббат (а ведь в субботу под запретом оказывались и муз. инструменты), хасиды придумали петь, имитируя звуки различных муз. инструментов. Именно так и мог появиться у «Тумбалалайки» её припев. Что же касается её куплетов, то они очень напоминают… русские частушки с их чередованием парень - девушка, загадка - отгадка, и т. д. Дело-то ведь молодое, нужно ведь приглядеться к избраннице, не так ли?.. А может, всё происходило и не совсем так. кто ж теперь это знает? Например, Дм. Якиревич, известный специалист по еврейской певческой культуре решительно заявил: - К хасидской песне она не имеет отношения. Одна из причин в том, что вопросы матримониального характера никогда не поднимались в хасидском фольклоре. Никаких свидетельств о связи с Шабатом в песне тоже нет. На эту тему существуют сотни вещей, наполненных совершенно другой философией. В случаях с хасидами имели место другие сочетания: бим-бом, бирибом, диридом, чирибом, тигл-дигл-дам, тумба-тумба-тумба-ба и другие, которые сопровождались выстукиванием ритма по столу.
По его мнению. тот вариант «Тумбалалайки», который ныне широко известен, который звучит и в кино (например, в фильме «Старые клячи»), и на концертах (например, в исполнении И.Кобзона с Хором Турецкого), и на фестивалях клезмерской песни, и в гаштетах Берлина, и в кабачках Кракова, - этот вариант «Тумбалалайки» следует отнести к жанру так называемой «ресторанной песни». Вывод этот представляется, на первый взгляд, несколько неожиданным, и Дмитрий Якиревич специально подчёркивает: - Я пишу об этом безо всякой коннотации: положительной или отрицательной. Штраус тоже выступал в ресторане. И у каждого жанра есть свои слушатели. Для меня просто важно, чтобы не было путаницы в жанрах. Один из самых ранних вариантов исполнения «Тумбалалайки» прозвучал в давней телепередаче с участием Пита Сигера и Рут Рубин - женщины-легенды, собравшей по крупицам фольклорное наследие еврейских эмигрантов в Америке. Слушаем «Тумбалалайку» в исполнении Пита Сигера и Рут Рубин. По своему обыкновению, Пит Сигер иногда прерывает пение и комментирует песню, переводя её текст на английский язык. Звучат 2-й и 3-й куплеты:
В сознании многих людей «Тумбалалайка» стала неким символом страданий еврейского народа во Второй мировой войне. В конце 60-х годов А.Галич написал своё огромной силы стихотворение под названием «Баллада о вечном огне», которому был предпослан следующий эпиграф: …Мне рассказывали, что любимой мелодией лагерного начальства в Освенциме, мелодией, под которую отправляли на смерть очередную партию заключённых, была песенка «Тум-балалайка», которую обычно исполнял оркестр заключённых. Вот лишь несколько строф из стихотворения Галича:
…Помнишь, как шёл ошалелый паяц Перед шеренгой на аппельплац, Тум-балалайка, шпил балалайка, В газовой камере - мёртвые в пляс…
Ах, как зовёт эта горькая медь Встать, чтобы драться, встать, чтобы сметь! Тум-балалайка, шпил балалайка, Песня, с которой шли мы на смерть!
"Песня, с которой шли мы на смерть"… Галич напрямую говорит здесь о том, что песня эта изуверски исполнялась в нацистских концлагерях силами заключённых музыкантов перед обречёнными на смерть людьми. Приведу по этому поводу и мнение. Дм. Якиревича: "При всём уважении к Галичу (который с еврейской культурой был незнаком даже поверхностно: антисемитизм и 5-й пункт не в счёт, а его замечательная поэма о Януше Корчаке - это, всё-таки, пронзительный крик русского интеллигента), не думаю, что «Тумбалалайку» исполняли в нацистских лагерях смерти. Во всяком случае, слышу об этом впервые. Даже если и были такие случаи, это ещё ни о чём не говорит.
При всём уважении к Дм. Якиревичу, его категоричность представляется, в данном случае, ничем не оправданной. Для написания стихотворения Галичу не было никакой необходимости быть специалистом в области еврейской культуры: он лишь поэтически обобщил то, о чём ему рассказал очевидец. Разумеется, очевидец мог ввести его в заблуждение. Однако, категорически утверждать это тоже нет ни малейших оснований. Зато бесспорно, что в Освенциме, например, «Тумбалалайку» наверняка хорошо знали. Да тот же Арно Надель, редактор сборника «Jüdische Liebeslieder», вышедшего в 1923 г., погиб где-то в марте 1943 г. именно в Освенциме. О том же самом говорится и в стихотворении С.Липкина «Военная песня». И мелодия, да и вся песня — угадываются тут сразу:
В полураскрытом чреве вагона - Детское тельце. Круг патефона. Видимо, ветер вертит пластинку. Слушать нет силы. Плакать нельзя.
В лагере смерти печи остыли. Крутится песня. Мы победили. Мама, закутай дочку в простынку. Пой, балалайка, плакать нельзя.
Жертвами войны явились все народы воевавших стран, в войне не было избирательности, и больно было всем от снарядов, бомб, газовых камер и печей концентрационных лагерей. А евреи плачут, заслышав «Тумбалалайку», самую еврейскую из всех еврейских песен, и, по большому счёту, совершенно неважно, звучала ли она именно в Освенциме в исполнении заключённых музыкантов, перед обречёнными на смерть людьми, ведь именно ей, по нацистской идеологии, всё равно предстояло взойти на эшафот.… В один из майских дней 2009 г., перед праздником Победы, я случайно встретился с женщиной преклонного возраста, которая просто рассказала мне о своей жизни. Этого её рассказа с лихвой хватило бы на целый роман, но я не писатель - и у меня родилось вот такое небольшое стихотворение.
«Балалайка»: Парк, как отдушина после парада. Тень от деревьев. Безлюдность аллей. А в закутке, где ракушка-эстрада, Трень-балалайка жжёт все быстрей.
Станция. Выгрузка. Злые собаки. Голос ломается мамин: - …Не смей, Дочка, не бойся… - Звук балалайки… Он мне остался в память о ней.
Клетками нары. В стены барака Нас загоняли, будто зверей… Режь, балалайка, трень-балалайка, Огненной ноткой сердце согрей.
Дядям и тётям - взрослые пайки, Только чтоб капала кровь у детей, С нами делились французы, поляки - Зайкой из хлеба, жизнью своей.
Трубы Майданека и Бухенвальда… Тысячи тысяч убитых людей… Эх, балалайка… Забудем давай-ка, Кто был там русский, кто был еврей.
Она называла его «мой Ноно», а свои письма к нему подписывала «Твоя Фифи». Она утверждала, что он владеет ключом к тайне музыки, а он написал для нее песню, ставшую одним из муз. символов Франции. Ее имя знает весь мир — это Э.Пиаф. Его же звали Норберт Гланцберг. Он родился в 1910 г. в Рогатине, в Галиции, в семье мелкого торговца Шмуэля Гланцберга. В надеждах на лучшую жизнь семья перебралась на Запад, в баварский город Вюрцбург. Сразу же после переезда Натана стали называть Норберт. Неподалеку от Гланцбергов жила еще одна семья переселенцев из Восточной Европы по фамилии Ойстрах. Согласно семейной легенде, первым собственным муз. инструментом Норберта стала губная гармошка, подаренная Ойстрахами. Через много лет, на концерте великого скрипача Д.Ойстраха в Париже пожилая дама, сидевшая рядом с Норбертом, неожиданно спросила, уж не сын ли он Гланцберга, и, пояснив, что она - г-жа Ойстрах из Вюрцбурга, с гордостью добавила: «Давид - мой племянник».
Вскоре среди вюрцбургского еврейского сообщества распространился слух о необычайной муз. одаренности мальчика, который еще 3-летним спросил маму, почему музыка смеется и плачет. Его даже стали называть маленьким Моцартом. В 1914 г. в жизни Норберта произошло несколько знаменательных событий: родилась сестричка Лизель, началась Первая мировая война и отца призвали служить санитаром. Впрочем, прощание с ним прошло почти незамеченным, потому что в тот самый день привезли огромный ящик с пианино, приобретенным мамой Норберта, которая верила в талант своего сына больше всех. В школе Норберт скучал, гораздо интереснее для него были занятия в вюрцбургской консерватории, которую он начал посещать еще 14-летним и сразу же прослыл «божественно талантливым». Композиции юный Гланцберг обучался в классе профессора Германа Цильхера, директора консерватории, основателя вюрцбургского Моцартовского фестиваля, старейшего в Германии и одного из первых в Европе.
В 1927 г. Норберт сообщил отцу, что бросает школу и начинает работать в театре аккомпаниатором. А ведь Шмуэль, как многие еврейские родители, мечтал видеть сына врачом или юристом. Для того ли он день за днем колесил по всей Баварии, предлагая розничным торговцам образцы вина, чтобы его первенец стал каким-то клезмером, странствующим музыкантом, радующимся каждой заработанной на свадьбе монете? Но Норберт и не думал становиться скрипачом на свадьбах. Он был принят концертмейстером в вюрцбургский театр; по случаю ему удалось дирижировать несколькими операми и даже руководить постановкой «Трехгрошовой оперы» Брехта. Мировой экономический кризис 1929 г. не миновал и Вюрцбург, театральный бюджет сократился, а вместе с ним и репертуар. Но Норберт и так уже все чаще поглядывал в сторону вокзала - его влекли те города, чьи названия он еще малышом зачарованно читал на вокзальных табличках: Мюнхен, Вена, Берлин.
Он отправился в Аахен, где должен был аккомпанировать на репетициях балетной труппы, сопровождать драм. спектакли и дирижировать. Аахен стал еще одним профессиональным трамплином для Гланцберга. В тамошней балетной труппе служила некая Ирмгард Керн, также приехавшая из Вюрцбурга. Однажды она попросила Норберта аккомпанировать ей на показе в берлинском театре-варьете «Адмиралпаласт», где в то время готовилась новая постановка «Королевы чардаша» И.Кальмана. Можно только догадываться, что пережил юноша из провинции, который еще не видал больших городов, попав в метрополию на Шпрее? Улицы, полные тарахтящих автомобилей, двухэтажные автобусы, метро, о котором он прежде только слышал. Но самое неожиданное произошло во время показа в «Адмиралпаласте». Когда Ирмгард закончила свой номер, члены комиссии буквально взбежали на сцену, и среди них сам маэстро Кальман. Но их интересовала не танцовщица. - Где вы работаете? - спросил Кальман пианиста. - «Я концертмейстер в Аахенском театре». - «Сколько вы там зарабатываете?» – «150 марок в месяц». – «Если останетесь здесь, получите 350». Это щедрое предложение решило судьбу 20-летнего музыканта из Вюрцбурга. «В Берлине столько музыкантов, что они нашли во мне?» - спрашивал себя Гланцберг.
Каждая репетиция приносила ему знакомство со знаменитостями. Одним из его новых знакомых стал элегантный блондин Ганс Альберс, звезда сцены и немого кино. Гансу нравился рыжеволосый капельмейстер, и он часто приглашал Норберта в свою уборную. В те годы кинематограф был необычайно популярен в Берлине. Достаточно сказать, что в 1925 г. кинотеатры в общей сложности посетили 44 млн. зрителей. Одной из самых популярных была муз. комедия «Трое с бензоколонки», в которой снималась среди прочих и О.Чехова. Мелодии из этого фильма распевают в Германии по сей день. На киностудии УФА, где только что был снят первый немецкий звуковой фильм, получивший мировой признание, «Голубой ангел» с М.Дитрих в главной роли, режиссер Билли Уайлдер приступил к съемкам фильма «Фальшивый супруг». Для этого фильма Гланцберг сочинил заглавную песню: «Лови меня, любимый, я - твоя весна, я - твой солнечный свет...», ставшую хитом летнего сезона. Газеты восторгались: «Новичка зовут Норберт Гланцберг. Его ритмы соблазнительны, а композиции захватывают, как лучшие творения Фридриха Холландера [автора песен к «Голубому ангелу»]. Он пишет легко и непринужденно, буквально одной левой». «Фальшивый супруг» демонстрировался и в Вюрцбурге. Шмуэль Гланцберг, давно переставший осуждать выбор сына, стоял у входа в кинотеатр и, указывая на афишу, где имя Норберта было выведено большими буквами, гордо повторял: «Это - мой сын!»
Гланцберг сочинял музыку и к другим фильмам, но вскоре УФА перестала сотрудничать с евреями. 15 июля 1932 г. журнал «Немецкий фильм» написал о том, что композиторы УФА - сплошь евреи, а немецкую литературу и кино должны создавать только люди, «чувствующие по-немецки». Сам тогдашний гауляйтер Берлина Йозеф Геббельс выступил по этому вопросу, упомянув конкретно Гланцберга: «Этот маленький галицийский еврей Гланцберг слизывает у молодых светловолосых композиторов масло с хлеба». Позже Норберт с горькой улыбкой вспоминал об этом персональном упоминании как об особой чести. Травля усугублялась. Однажды вечером хозяйка квартиры встретила Гланцберга на углу перед домом и предупредила: «Не ходите домой - вас ждут двое из гестапо!»
Центром эмиграции для многих немцев в первые годы гитлеровского режима был Париж, и Гланцберг, по примеру коллег, поспешил во Францию. Эмигранты встречались в кафе и беседовали ночи напролет. Нередко там же случалось найти работу. Немецкий писатель Герман Кестен в своей книге «Поэт в кафе» писал: «В эмиграции кафе были домом и родиной, церковью и парламентом, пустыней и полем брани, колыбелью иллюзий и кладбищем». В Париже Гланцберг встретил Билли Уайлдера, готовившегося к дальнейшему путешествию - в США. «Поехали вместе, Норберт». Но ему было трудно представить свою жизнь за океаном. Он и сам не знал, почему. Возможно, это был страх провинциального юноши, да и родители с сестрой оставались в Вюрцбурге, он не хотел еще более удаляться от них. Нужно было зарабатывать деньги, и комитет беженцев предложил Гланцбергу работу уличного продавца мелких канцелярских принадлежностей, но, как композитор вспоминал впоследствии, среди всех талантов, дарованных ему, талант предпринимательства отсутствовал. Заработанных франков едва хватало на питание, но все-таки ему удалось взять напрокат аккордеон, и он играл во дворах, а потом шел в эмигрантскую столовую, занимал место за столом, покрытым белой скатертью, получал обед из 4-х блюд, стакан вина, и ему казалось, будто вернулась прежняя жизнь. Затем была работа пианистом в еврейском театре и руководство небольшим ансамблем: аккордеон, контрабас, он сам - за роялем, гитаристом же был легендарный цыган Джанго Рейнхард, автор «Минорного свинга». Они регулярно играли в танцевальных залах и кафе, и именно тогда Гланцберг впитал стиль французской легкой музыки.
В это время Э.Пиаф тоже должна была доказывать самой себе и окружающим, на что способна она, подобранная на улице папашей Лепле, владельцем кабаре на Елисейских Полях. Лепле научил ее репетировать с концертмейстером, выбирать репертуар и вести себя на сцене. Именно он нашел для Эдит псевдоним - Пиаф, «воробышек». Первые выступления были успешными, но вскоре Луи Лепле был убит выстрелом в голову, и Эдит оказалась в числе подозреваемых, так как в завещании он оставил ей небольшую сумму. Газеты раздули эту историю, и посетители кабаре, где она выступала, вели себя враждебно, считая, что они вправе «наказать преступницу». Все отвернулись от нее, друзей можно было пересчитать по пальцам одной руки. Однажды ансамблю Гланцберга довелось аккомпанировать маленькой певице. На ней болталась бесформенная одежда, на ногах были массивные ботинки, говорила она так, что Гланцберг не разобрал ни слова, а петь не умела вовсе. Голос звучал одновременно и скрипуче, и пронзительно, и к тому же почти не был поставлен. Но какая-то глубокая меланхолия в сочетании с драматизмом исполнения увлекли слушателей. Закончив петь, она спустилась с балкона в зал, к публике, чтобы по обыкновению уличной певицы с жестяной тарелкой в руках собрать чаевые. Тогда никто не предвидел, что через несколько лет Пиаф станет всемирно известной звездой шансона. И Гланцберг никак не мог предположить той ночью, что однажды от этой малышки будет зависеть его жизнь.
Когда Гланцберг прибыл в 1933 г. в Париж, его зарегистрировали не как немца, а как поляка, ведь он родился в Польше. Поэтому уже 6 сентября 1939 г., через 5 дней после нападения Гитлера на Францию, Норберта призвали в пехотные части польской Армии в изгнании под командованием маршала Сикорского, входившей в состав французской армии. Внезапно Гланцберг - музыкант, антимилитарист, поляк против своей воли, оказался среди решительных и не слишком дружелюбных польских солдат, под бомбежкой немецкой авиации. И он бежал; прошел 200 км до Марселя, где нашел убежище в центре для беженцев под многообещающим названием «Добро пожаловать». В марсельских кафе, служивших, как и в Париже, местом встречи эмигрантов, Гланцберг сразу же встретил своих прежних коллег и познакомился со многими знаменитостями: Фернанделем, Тино Росси, М.Шевалье. И вот, в начале октября 1941 г., в том кафе, где частенько сиживал Норберт, появилась она, та малышка, которая несколько лет назад в Париже собирала чаевые в жестяную тарелку. Теперь все переменилось. 25-летняя Эдит была звездой, каждый во Франции знал ее имя. Певице предстояли новые гастроли - «воробей из Парижа собирался облететь Южную Францию». Гланцберг вспоминал: «Она искала пианиста и решила взять меня. В то время немецкие войска заняли Париж, был образован новый правительственный кабинет маршала Петена, чья политика по отношению к евреям отвечала нацистским требованиям. Когда я сидел за пианино, внутренний голос часто зло нашептывал мне на ухо: «Все бессмысленно, клавиши пианино поют о будущем, которого не существует. Все равно немцы тебя настигнут. И неважно, когда и где это будет, ты - живой мертвец».
Как раз когда турне закончилось, положение драматизировалось. Немцы потребовали выдачи евреев и с французскими паспортами, и иностранцев. Проводились облавы, все пойманные были безжалостно депортированы. Эдит прятала Гланцберга у бабушки своего секретаря под Марселем. Это стало его первым убежищем, за которым последовало много других. Некоторые принадлежали марсельской сети нелегального сопротивления, там не только скрывались люди, но и хранились продукты и одежда. Гланцберг больше не мог выступать, даже выходить на улицу было рискованно. Эдит видела, что петля вокруг шеи «ее Норберта» затягивается, и искала выход. Ее известность помогла найти путь к спасению. Эдит попросила графиню Лили Пастре предоставить убежище Гланцбергу в своем роскошном замке неподалеку от Марселя. Замок в необарочном стиле был окружен огромным парком с прудами и каналами, засаженным магнолиями и платанами. Бесчисленные маленькие гроты, укрытые кустами, в случае облавы могли стать убежищами, и затворники даже засекали время, которое требовалось, чтобы добежать до них при малейшей угрозе. Помимо Гланцберга, чье пребывание в замке оплачивала Эдит, графиня приютила Клару Хаскил, одну из лучших пианисток мира. Та страдала от рака мозга и ожидала операции, которая впоследствии была успешно проведена прямо в подвале замка. Кроме того, в замке жили хореограф и секретарь Дягилева Б.Кохно, известный сценограф Кристиан Берар и дирижер Мануэль Розенталь, ученик Равеля. Эти деятели искусства создавали для графини своего рода салон, в котором она царила. Лили Пастре многие описывали как эксцентричную особу, гонявшую в спортивном авто и больше всего на свете любившую искусство.
Гланцберга укрывал и композитор Жорж Орик, ставший после войны директором Гранд-Опера. У него был дом в Антибах, где нередко вечерами музицировали гости и сам хозяин. Они забывали об осторожности. Однажды, когда Гланцберг играл на рояле произведения Бетховена, в дверь постучали. Это были немцы, пришедшие напомнить о затемнении. Один из них спросил: «Кто здесь играет музыку моей родины?» Норберт окаменел за инструментом. Солдат смерил его долгим взглядом, повернулся, и незваные гости ушли. Гланцберг был уверен, что это провал, и через много лет еще помнил ужас тех секунд, когда находился между жизнью и смертью.
В тот раз обошлось, но 2 мая 1943 г. в Ницце в отеле, где он жил по фальшивому паспорту, Гланцберг был схвачен. Ему было разрешено отправить письмо графине Пастре, которая вместе с Эдит и Тино Росси стала добиваться его освобождения. В конце концов известная актриса «Комеди Франсез» и звезда киноэкрана Мари Белл сумела убедить префекта полиции Дурафу принять участие в судьбе талантливого музыканта. Последовало счастливое спасение в машине префекта, который через десятилетия, в 90-х годах, увидев передачу о Гланцберге по французскому телевидению, позвонил ему и напомнил давние события. 6 июня 1944 г. состоялась высадка союзников в Нормандии, вскоре Пиаф впервые выступила в дневных спектаклях «Мулен Руж» вместе с молодым И.Монтаном, а 24 августа танки французского генерала Леклерка въехали в столицу. Все деятели искусства, которые выступали во время оккупации, должны были предстать перед «Комитетом по чистке». Среди них и Э.Пиаф. Гланцберг неоднократно выступал в этих процессах как свидетель, подтверждая честное имя многих коллег. В пользу Эдит кроме Гланцберга свидетельствовали спасенные ею евреи - композитор Михаэль Эмер и режиссер Марсель Блистен. Весной 1947 г. Гланцберг, сопровождая Т.Росси в гастрольной поездке по Америке, впервые за долгие годы разлуки встретился со своими родителями и сестрой, успевшими эмигрировать буквально в последние мгновенья.
В 1949 г. появилась песня, которая стала визитной карточкой И.Монтана и Гланцбергу принесла большой успех: Les grands boulevards, «Большие бульвары».
А вскоре Пиаф вспомнила о мелодии с пульсирующим мотивом, которую Гланцберг наиграл ей еще в 1942 г. Она позвонила поэту Анри Конте: «Анри, вот мелодия, сочиненная Норбертом, которая преследует меня повсюду. Моя голова просто гудит от нее. Мне быстро нужен чудесный текст». И стала по телефону напевать: «Tada-tada-tada!». Конте озарило: «Вот оно! Нет более прекрасной истории для шансона! Слова Эдит просто нужно обратить в поэзию! Padam, рadam - как биение сердца. Padam, этот мотив преследует меня день и ночь, он приходит издалека и сводит меня с ума!» 15 октября 1951 г. песня «Padam, рadam» была записана на пластинку.
Этот шансон обрел бессмертие, воплотившись в бесчисленных версиях и став легендой XX в., а с ним и они - Э.Пиаф и Н.Гланцберг. Песня перешагнула океан, и мать Норберта с гордостью написала сыну, что много раз слышала его песню по американскому радио.
В 1950-х Гланцберг познакомился с М.Мазурек, 20-летней полькой, выросшей во Франции. Так встретились 2 человека родом из Польши, католичка и еврей, знающие Восточную Европу лишь по рассказам родителей. Гланцберг, по его словам, был сыт богемными бестиями. Маришка была иной. С ней он чувствовал себя спокойно, именно это и было ему необходимо после всего пережитого. Они поженились 15 января 1952 г., а в ноябре 1959-го родился долгожданный сын Серж. Его фотографии напоминали маме Гланцберг самого Норберта, и она была полна гордости, несмотря на то, что внук не был евреем.
В конце 50-х Гланцберг интенсивно сочинял музыку к французским кинофильмам: «Мой дядюшка» с Б.Бардо, «Михаил Строгов - курьер царя» с Курдом Юргенсом, и любимая многими поколениями «Колдунья» с юной М.Влади.
Гланцбергу не удалось получить французское гражданство, а принимать польское или немецкое у него не было желания: «Я решил остаться без гражданства. Ведь принять одно, значит, сделать шаг против другого». В 1976-м Маришка, которая, казалось бы, всегда зависела от Норберта и была привязана к нему, ушла от мужа. Сын Серж, до того живший то у отца, то у матери, в 20 лет уехал в Англию - семейная история Гланцбергов повторилась. Молодой человек, пресытившись классической музыкой, постоянно звучавшей дома, обожал рок, Rolling Stones, Джимми Хендрикса и не расставался с электрогитарой, которую отец и за муз. инструмент-то не считал. В Англию Серж отправился учиться звукозаписи, так как считал, что в Париже этому научиться нельзя.
Все покинули Гланцберга. Он жил в Нёйи-сюр-Сен, западном пригороде Парижа, столь любимом творческими людьми, где на кладбище покоятся В.Кандинский, А.Франс, А.Моруа, Р.Клер и Ф.Трюффо. Вечера коротал на концертах и в опере, одиночество переносил болезненно. Открыв для себя библиотеку Института Гете, начал опять читать по-немецки и однажды увидел сборник Der Tod ist ein Meister aus Deutschland («Смерть - мастер из Германии»), составленный из стихов, написанных заключенными в концлагерях, евреями и борцами Сопротивления, большинство из которых погибли. Впечатление было так велико, что Гланцберг, выбрав 12 стихотворений, создал вокальный цикл «Песни Холокоста». Гланцберг говорил, что самый веселый мотив звучит у восточноевропейских евреев в миноре. Муз. подтверждение этому - «Еврейская сюита» для 2-х фортепьяно, которую композитор создал, читая книги И.Башевиса Зингера и вспоминая рассказы матери.
Имя Гланцберга было популярно во Франции, фильмы с его музыкой демонстрировались во многих странах, но в Вюрцбурге, где он вырос, никому ничего не было известно о его судьбе. Все изменилось в 1997 г., когда в городе была организована выставка, посвященная немецким эмигрантам во Франции. Вюрцбургская журналистка Астрид Фрайайзен натолкнулась на упоминание о Н.Гланцберге и, полная любопытства, разыскала его во Франции. Она сама рассказывает об этом так: - Это было 3 апреля 1997 г. В биографическом справочнике вюрцбургских евреев значилось, что он родился в 1910 г., местожительство в 1982 г. - Нёйи-сюр-Сен. Но ведь уже прошло 15 лет... Я позвонила в международную справочную и попросила найти парижский номер Н.Гланцберга. Оператор привычно ответил «Минуточку!», а затем быстро продиктовал цифры. Я была ошеломлена. Если это действительно он, то наверняка уже страдает амнезией, глух и не хочет больше говорить по-немецки после всего, что пережил, а то и просто не помнит немецкий. Но нужно все-таки попытаться, и я решительно набрала номер. Женский голос ответил по-французски: «Месье Гланцберг в ванной, попробуйте через 10 минут». Так просто и почти невероятно! Почему же никто не пробовал отыскать его раньше?
Как только Астрид назвала себя и сообщила, что работает на баварском радио в Вюрцбурге, Гланцберг заплакал. Вспомнил город, театр и консерваторию, в которой учился. По-немецки говорил сначала с запинками, потом все свободнее, остроумно и выразительно, за 20 мин. развернув перед Астрид десятилетия своей жизни. Но не случайно он озаглавил заключительную часть «Еврейской сюиты» «И все же!». Потому что вслед за рассказом о драматических событиях своей жизни, Гланцберг сказал: «Прекрасно. Я хочу еще раз увидеть Вюрцбург и показать там мои сочинения. Нужно найти музыкантов и хорошую вокалистку, например, Ханну Шигула, известную певицу и актрису». Закончив разговор, Астрид долго не могла прийти в себя. Ночь прошла без сна, а на следующий день в эфир вышла первая радиопередача о Н.Гланцберге. Позже Астрид написала книгу Chanson für Edith - «Шансон для Эдит».
Композитор, который, рассказывая сыну о Германии, никогда не связывал немецкую культуру с фашизмом и «сладким Адольфом, укравшим его годы», хотел этим возвращением замкнуть круг своей жизни. Вернувшись в город детства почти через 70 лет, в 1998 г., Гланцберг бродил по улицам, вспоминал людей и здания и удивлялся новому Вюрцбургу. Концерт состоялся в зале Высшей школы музыки. После опустошительной бомбардировки 16 марта 1945 г. от старого здания, в котором он учился, остались только ворота, но у композитора не было времени на сентиментальность. Репетируя, он забывал обо всем, ведь им руководило одно желание: именно здесь, в Вюрцбурге, показать, к чему он пришел в конце жизни, поэтому требования к музыкантам были очень высоки.
«Еврейская сюита и «Песни Холокоста» прозвучали при переполненном зале, а когда 88-летний композитор, который от волнения не мог говорить, сел за рояль, чтобы сыграть на бис, все 800 зрителей начали подпевать с первых же тактов, причем многие из них только тогда узнали, кто же написал «Падам, падам» и «Большие бульвары».
В 2000 г. дирижер Фред Часлин, который был очень близок с Гланцбергом в последние годы, оркестровал «Еврейскую сюиту», что придало ей еще большую выразительность и красочность. После премьеры во Франции и в Израиле произведение впервые прозвучало в Германии в исполнении филармонического оркестра Вюрцбурга, а композитор был награжден премией города в области культуры. Вскоре Даниэль Кляйнер, муз. директор театра и худрук Моцартовского фестиваля, сделал оркестровое переложение фортепьянной партии «Песен Холокоста». Но композитор не успел услышать цикл в таком исполнении - он скончался 25 февраля 2001 г.
В память о Гланцберге премьера «Еврейской сюиты» в Иерусалиме транслировалась по всей Европе, а в день объединения Германии она прозвучала на площади перед рейхстагом в исполнении берлинского молодежного оркестра. На доме, в котором композитор провел 20 лет своей жизни, ныне висит мемориальная доска, а перед каждым Рождеством хор мальчиков исполняет его песню Noël c'est l'amour - «Рождество это - любовь». Н.Гланцберг вернулся в Вюрцбург навсегда. Регина Кон http://booknik.ru/today/all/padam-padam-padam/
Довоенное танго «Руки» - не только редкостная жемчужина в творческом наследии ранней Шульженко, но и самое загадочное из всех когда-либо исполненных певицей произведений. Когда в декабре 1940-го появилась в продаже пластинка Ногинского завода с записью шлягера, у многих меломанов возникло, по меньшей мере, 2 вопроса: — почему на этикетке отсутствует имя поэта-песенника В. Лебедева-Кумача, об авторстве которого было известно уже более 2-х лет? - чем вызвана задержка выхода пластинки, если запись танго, согласно надписи на этикетке, осуществлена еще в начале 1940-го? Дело в том, что «Руки» звучали здесь в роскошном сопровождении оркестра Я.Скоморовского, сотрудничество с которым Шульженко прекратила в марте 1940-го, и к моменту выхода пластинки уже более 8 мес. работала с джаз-ансамблем п/у А. Семенова. О чем, кстати, свидетельствовала оборотная сторона пластинки, где был представлен записанный с этим коллективом фокстрот М. Табачникова «Дядя Ваня». Получалось, что «Руки» почти год дожидались «Дядю Ваню».
Прежде чем разобраться с этой загадкой, стоит пояснить, откуда отечественные меломаны знали об авторстве слов вспоминаемого танго, если ни пластинок, ни нот, ни радиотрансляций «Рук» до декабря 1940-го не было. Разумеется, после прихода в оркестр Скоморовского Шульженко время от времени исполняла «Руки» на концертах коллектива, но указывалось ли в программах и объявлялось ли со сцены имя Лебедева-Кумача как автора слов, до сих пор не установлено. Дело в том, что требующий правильного прочтения текст «Рук» давал поэту-песеннику основание сдержанно относиться к интерпретации Шульженко, воспроизводившей шлягер как чисто женский романс-танго.
Воспеваемые исполнительницей руки, по ее версии, принадлежали пианисту оркестра Скоморовского Илье Жаку. А он не только сидел за роялем во время исполнения «Рук» солисткой, но и являлся автором музыки шлягера. Звучало и выглядело это довольно романтично, но дело в том, что Лебедев-Кумач писал свой текст отнюдь не о руках И.Жака. Кроме того, в 1938-м, когда танго оказалось в репертуаре Шульженко, произошли события, заметно охладившие желание поэта-песенника фигурировать в качестве автора «Рук», что, конечно, не мешало советским меломанам, купившим в 1940-м пластинку Шульженко, считать таковым именно его. И вот по каким причинам.
В фонде Скоморовского питерского отделения РГАЛИ сохранилась программа гастрольных выступлений оркестра в Крымской АССР в июне 1938-го. В ней Лебедев-Кумач и Жак значатся авторами «Рук». Таким образом, сотни отдыхающих, посетивших концертные выступления джаза, не только имели возможность увидеть имя поэта в указанной программе, но и услышать его из уст конферансье. Правда, Шульженко тогда еще не являлась солисткой джаза и шлягер звучал в мужском исполнении - его пел Изяслав Зилегман, штатный саксофонист оркестра. Вскоре в коллектив были зачислены 2 новых солиста - К.Шульженко и ее муж В.Коралли, оказавшиеся в тех же местах в качестве гастролирующих артистов Ленэстрады. Вот как описывает в своих воспоминаниях ситуацию, связанную с темой нашего исследования, В.Коралли: «Мое внимание привлекли 2 песни, которые пел Зелигман. Это «Руки» на муз. Жака со словами Лебедева-Кумача и «Тачанка» Листова на сл. Рудермана. Услышав «Руки», я сразу подумал: вот песня, которую должна петь Шульженко. Она словно для нее создана». И чуть позже: «Осталось на нашей с Шульженко совести одно «черное» дело - мы «ограбили» Зелигмана, отобрав у него «Руки» и «Тачанку», правда, с разрешения коллектива».
Коралли не сообщает, когда и где состоялось премьерное исполнение «Рук» К. Шульженко. Причем не все у них пошло гладко. Так, судя по сохранившимся программам летних (1938) выступлений джаза в Украине, куда коллектив отправился из Крыма, «Руки» вообще исчезают из его репертуара. При этом обращает на себя внимание один любопытный факт: во время выступлений в Киеве между двумя номерами Шульженко звучит некое безымянное танго на муз. Жака, под которое являет свое искусство… танцевальный дуэт с иностранными фамилиями. В фонде Скоморовского сохранилась лишь одна программа, зафиксировавшая исполнение «Рук» Шульженко - это было уже в 1939 г. По какой-то причине и здесь, как и на пластинке 1940-го, сведения об авторе слов отсутствуют. Но кто, кроме орденоносного поэта, посмел бы изъять его имя из разрешительных документов ленинградского реперткома? Попробуем разобраться с этой загадкой.
По свидетельству Коралли, «позднéе» (очевидно, уже в 1939-м, в Ленинграде?) он узнал от Скоморовского, «…как эта песня родилась. Однажды в ресторан, где играл оркестр, пришел с друзьями Лебедев-Кумач. Его поразили руки пианиста-виртуоза Семена (правильно - Симона.?) Кагана. И он тут же, за столиком, написал стихи: «Руки, вы словно две большие птицы…» - и подарил их Кагану». Не ставя под сомнение главное в этой истории - вручение Лебедевым-Кумачом текста «Рук» пианисту Кагану, позволю себе небольшой критический комментарий. Во-первых, трудно поверить, чтобы в экспромтом написанном стихотворении, которое тут же было вручено вдохновившему поэта пианисту, Лебедев-Кумач зачем-то использовал песенную структуру с дважды повторяемым припевом. Он что, хотел, чтобы Каган сочинил на эти стихи мелодию и напевал сам себе о своих руках? Во-вторых, Семен Каган в джазе Скоморовского в качестве пианиста никогда не работал. Из ТЕА-Джаза Л.Утесова, где в разное время оба трудились в качестве музыкантов, Скоморовский ушел в конце 1920-х, чтобы создать собственный коллектив, а Каган пришел туда в 1934-м. После выхода к/ф «Веселые ребята» (1935), где он озвучивал один яркий эпизод, Каган тоже ушел от Утесова, но только на вольные хлеба, решив зарабатывать сольными выступлениями, а также аккомпанируя вокалистам и записываясь на грампластинки, благо предложений для блистательного виртуоза было немало.
У Скоморовского же все это время был свой штатный пианист Илья Жак. Для столь рутинной работы, как игра в ресторане, вряд ли Скоморовский стал бы специально приглашать Кагана - его вполне устраивал Жак. Скоморовский не приглашал его даже для грамзаписей - куда более важного дела. Правда, случалось, Каган оказывал ему содействие в качестве аранжировщика мелодий-новинок. Поэтому более вероятно, что Скоморовский, рассказывая Коралли историю о стих. Лебедева-Кумача, лишь по-своему передал нечто, услышанное от Кагана. Разговор 2-х маэстро произошел, скорее всего, в июне 1937-го, во время подготовки к грамзаписи шлягера, аранжируемого Каганом. Что-то подсказывает, что тогда же Каган и передал Скоморовскому машинописную копию «подарка» Лебедева-Кумача. Почему именно ему? Да потому, что это был текст, написанный на музыку того самого безымянного танго Жака, которое прозвучало в Киеве летом 1938-го и которое давно имелось в репертуаре джаза. Ведь свой лирический опус поэт писал как слова к понравившейся мелодии - точно так же, как писал свои знаменитые тексты на муз. Дунаевского.
Видимо, между двумя маэстро существовало своеобразное творческое сотрудничество: Каган помогал джазу в аранжировке иностранных (снятых с зарубежных пластинок) мелодий, а Скоморовский давал ему для концертных исполнений мелодии шлягеров, сочиненных Жаком. Под пальцами Кагана они превращались в подлинные фортепианные шедевры. Как раз такой шедевр, «Танго» И.Жака, и услышал Лебедев-Кумач, но только не в ресторане, а в столичном кинотеатре «Ударник». Именно там с января 1937-го в течение нескольких недель проходили выступления темнокожей джазовой солистки из Северо-Американских Соединенных Штатов Целестины Коол, певшей под аккомпанемент Кагана.
Добровольно приехавшая в СССР Целестина обучилась здесь вокалу и уже давно блистала на сольных концертах в разных городах страны, а также записывалась на пластинки. Пела она по-английски, репертуар был невелик, поэтому время от времени пианист делал инструментальные «вставки». Вот там-то, в зале ожидания «Ударника», под впечатлением от искусства Кагана, его скользящих пальцев, Лебедев-Кумач и высказал пианисту желание написать слова к понравившейся мелодии. Разумеется, Каган согласился, предупредив, что музыка принадлежит не ему, а пианисту оркестра Скоморовского, и поинтересовался, о чем собирается написать поэт. - О Ваших пальцах - прозвучало в ответ. - Не лучше ли написать о руках Целестины? Я не встречал более красивых рук. Как жаль, что это ее последние выступления, она решила вернуться на родину. Вот тáк и возникли 3 темы будущего текста: руки Целестины, пальцы Кагана и… разлука героев:
Нет, не глаза твои я вспомню в час разлуки, Не голос твой услышу в тишине. Я вспомню ласковые трепетные руки, И о тебе они напомнят мне. Руки, вы словно две большие птицы…
Во 2-м куплете появляются пальцы Кагана, и поскольку текст шел как бы от его имени, то они были “мои”, а не “твои”, как впоследствии стала петь Шульженко:
Когда по клавишам мои скользили пальцы, Таким родным казался каждый звук! Под звуки старого и медленного вальса Мне не забыть твоих горячих рук!
Таким образом, это был чисто мужской текст о предстоящей разлуке пианиста с любимой певицей (отсюда: «не голос твой…»), обладательницей горячих, трепетных рук, во время выступлений взмывавших над микрофоном, подобно птицам. Петь такой текст, разумеется, должен был мужчина. Что ж удивительного, что первым исполнителем «Рук» стал солист джаза Изяслав Зилегман. Скоморовский, поначалу не устоявший перед напором Коралли, требовавшим передачи «Рук» Шульженко, вскоре пришел в себя и спросил, как же она будет петь чисто мужской текст. Ведь он написан от лица пианиста, отсюда “мои пальцы” и “твои руки”. Когда же напористая пара предложила изменить “мои” на “твои”, Скоморовский сказал, что тогда получится смысловая путаница и без согласия автора вносить подобные изменения недопустимо. Поэтому до 1939-го Шульженко «Руки» так и не запела. Очевидно, Лебедев-Кумач какое-то время был неумолим, и этим объясняется 8-месячная задержка выхода пластинки Ногинского завода. Но надо знать умение Коралли добиваться поставленной цели! В конце концов согласие на выпуск пластинки с записью «Рук», поменявших гендерную принадлежность, было получено, но при условии «безымянности» текста.
После войны положение всесоюзной эстрадной звезды позволило Шульженко, при повторной записи «Рук» на пластинку Апрелевского завода, указать имя Лебедева-Кумача без его согласия - очевидно, в чисто «статусных» целях. Почему без согласия? Потому что при жизни поэта текст «Рук» никогда не включался им ни в стихотворные, ни в песенные сборники. Он никому ни словом не обмолвился об истории его создания. После его смерти (1949) уже ничто не мешало появлению серии легенд, благополучно устранивших из истории вспоминаемого танго уехавшую в 1937 г. за океан Целестину Коол и эмигрировавшего в начале 1970-х в Израиль С.Кагана. Вот, к примеру, одна из последних: «Однажды на одном из концертов поэт (Лебедев-Кумач) долго приглядывался к К.Шульженко. Потом тут же за кулисами что-то написал на листе бумаги, который протянул ей. Шульженко прочла: «Нет, не глаза твои». Когда затем на эти стихи была написана музыка, зрители настолько не приняли романс, что сам Лебедев-Кумач советовал Шульженко вообще от него отказаться. Да, тогда певица еще не умела наполнять подобные интимно-лирические вещи трепетным дыханием подлинных чувств». (И.Василинина. К.Шульженко // «Мастера эстрады», М., 2003). И ведь никто не задумается, о чьей разлуке поется в незабываемом танго: «Как вы могли легко проститься, и все печали мне дали вдруг!». Николай Овсянников 09.03. 2020. журнал "Алеф" http://www.alefmagazine.com/pub5002.html
ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ "РИО-РИТЫ"
Ах, почему же невесело мне, Мчатся от Рио на верном коне. Что я оставил в родимом краю? Может быть радость, надежду свою.
Прощай Рио-рита, Я покидаю берег сердцем битый. И здесь, Рио-рита Свою любовь увидел в первый раз. Над Рио закаты Я встречал с ней когда-то, Прощай, Рио-рита, Быть может, вспомнишь как-нибудь о нас
Пришло время, наконец-то пролить свет на историю возникновения этой замечательной мелодии. Великое множество слухов ходит по Интернету о том, что при перепечатке пластинок перепутали название и на самом деле то, что называется Рио-Ритой является др. произведением, но все это пока далеко от истины. То, что пишут на Musplanet - это совсем не полная история создания музыки. Внесем ясность. Как же на самом деле появилась "Рио-рита!? В далекие 30-е годы некий испанец Enrique Santeugini попадает в Германию. Там он встречается с многими популярными в то время исполнителями легкой джазовой музыки, в том числе и со своим земляком Хуаном Лоссасом, которого называли "Королём немецкого танго". Это был дирижёр, композитор, сочинивший множество красивых танго. В молодости Ллоссас жил в Центральной и Южной Америке, а в 1923 г. он переезжает в Берлин. Там он учится в musikhochschul, а по ночам работает музыкантом.
В 1925 г. Ллоссас формирует свой первый оркестр, состоявший из 44 инструментов. С ним он выступает в саду на крыше отеля "Эдем"/"Eden Hotel". Оттуда начинается его наступление на большие рестораны Берлина - "Casanova", "Delphi Palace", "Femina", "Europa Spiegelsaal", "Berolina" и др. О чем могут говорить при встрече 2 испанца, которые занимаются муз. творчеством ? Конечно о музыке, её национальных корнях, народных песнях и серенадах. При встрече с Сантеухини, Хуан Лоссас вспоминает свое жизнь в Южной Америке, путешествие в Мексику. Они пытаются восстановить в памяти классические испанские серенады и мексиканские ранчеры. Внезапно Энрике вспоминает замечательную ранчеру, которую он слышал в детстве от знакомого торреадора.
Адьёс, мадресита! Де бойя вер ами серра мильо. Мусьен, дон Артильо Ла перле кюте етериор ... Адьёс, мадресита ...
Песенка так понравилась Лоссасу, что он решает непременно написать аранжировку. Таким образом, в результате совместного творчества в 1932 г. рождается пасодобль "¡Adiós, madrecita". На вышедшей пластинке Энрике пишет: "Fur Dich Rio Rita" и они вместе отдают хит открывшемуся тогда в Берлине ресторану, под названием "Rio Rita". Вот так и началось триумфальное шествие шлягера по всему миру. http://webkind.ru/text.......o]https
НЕРАЗДЕЛЕННАЯ ПЕСНЯ Она звучала в седой древности, в гитарных исповедях шестидесятников и на концерте «Поющие сердцем» в КДЦ «Арктика». В начале было…что? Давным-давно, в дремучие доисторические времена, когда человек научился сочинять музыку и слагать стихи (причём первое, если верить антропологам, произошло раньше, чем второе), слово и песня были неотделимы и неотчуждаемы друг от друга. Стихи не читались, а пелись. Слова, свёрстанные в рифму, вставлялись в гармоничную последовательность звуков, называемую мелодией. Синтез слова и мелодии образовывал песню.
Пелось всё, что мы сейчас читаем и воспринимаем как слово. Пелись «Илиада» и «Одиссея» Гомера. Пелась и не могла не петься по определению Песнь Песней Соломона. На высоком берегу Днепра Баян трогал струны гуслей, разнося по порожистым стремнинам великой реки Песнь о вещем Олеге, дошедшую до нас в версии А/C/ Пушкина. Пели бретонские труверы и провансальские трубадуры, бургундские менестрели и нюрнбергские миннезингеры, шотландские барды и тюркские ашуги, португальские сказители фадо и баяны земли вятичей, кривичей и древлян.
Когда, в какой час, и в добрый ли, слово развелось с музыкой и зажило самостоятельной жизнью? О том нам неведомо. Мир большой, у Бога дней много. Пути-дорожки 2-х муз разбежались повсюду не в одночасье. Доподлинно известно, что Бертран де Борн, провансальский трубадур, от куртуазных сирвент которого млели Ричард Львиное сердце и Элеонора Аквитанская, был чуток на слово, но туг ухом на мелодию. И рыцарь Бертран вынужден был возить с собой лютниста, который переводил его стихи в песню. В ХII в/ «чистой поэзии» ещё не существовало. Трубадура Бертрана без лютни просто не стали бы слушать. По-видимому, не было её и в ХIII в/, во всяком случае в Европе. Рыцарь Вальтер фон дер Фогельвейде, автор, наверное, самой древней из дошедшей до нас музыки, в тюрингском замке Вартбург не читал, а пел. Две его песни – Немецкая и Палестинская – исполняются и поныне, правда, редко. Но вот пришёл век ХV-й. Франсуа Вийон на состязании поэтов в Блуа уже вбивал слова своим энергичным язвительным ямбом, «забросив лютню под кровать». А с ней – и всю эпоху неразделённого звука и слова.
По-видимому, Неразделённая Песня разделилась на 2 свои половины в промежуточном столетии и, как могло показаться, скончалась. Однако то была не кончина, а долгая спячка. Или, правильнее сказать, развилка, от которой обе музы пошли каждая своей дорогой. Понадобилось более 500 лет, чтобы мелодия и стих, пустившиеся в одиночное плавание, встретились и соединились вновь. И взялись за руки, чтоб не пропасть поодиночке. Убеждён, что произошло это в России, звавшейся в то время Советским Союзом, когда к сотруднику отдела поэзии «Литературной газеты», типичному лицу кавказской национальности (отец грузин, мама – тифлисская армянка с примесью азербайджанской крови) Б/I/ Окуджаве стали забредать коллеги на чаёк, а заодно и гитару послушать.
Французы, конечно же, с нами не согласятся. Вспомнят Ш/Азнавура. Скажут, что именно он, а не кто иной, первым спел не просто песню, а стих в мелодии. Что ж, пусть французы тешат себя этой приятственной для их национального самосознания мыслью. Кто спорит, Азнавур был мил со своими сентиментальными и немного плаксивыми рефренами. В его шлягерах всё было просто. Он, она, девушка, паренёк, цветы, свидание, поцелуй, разлука, лямур, тужур... Но азнавуровский музыкально-поэтический синтез оказался лишённым той исповедальности, оголённости чувств, обнажённости нервов и высокого драматизма, который возвращал слово, спетое под гитару, к истокам – Песне Неразделённой. Не могло, ну не могло прозвучать у Азнавура: «Пока Земля ещё вертится, пока ещё ярок свет….»! Неразделённая Песня была и есть русско-советским феноменом.
Песни, спетые Б/Окуджавой, а затем другими авторами, будто ждали своих дней. Будто передержались у закупоренного шлюза оф/ поэзии и песенной лирики, накапливая энергию для грядущих перемен. Они прорвали этот шлюз и хлынули в огромное пространство русской советской культуры, которое чем ближе к горбачёвской перестройке, тем хуже и нерадивее охранялось церберами идеологического агитпропа. Власти предержащие не жаловали возродившуюся Неразделённую Песню. Не жаловали с разной степенью нетерпимости. От почти открытой травли В.Высоцкого и А.Галича до игнорирования Е/Клячкина, Ю/Визбора, В.Матвеевой, да и самого Б.Окуджавы, покуда его не оказалось опасно, да и просто глупо игнорировать; к чему ещё один диссидент масштаба Солженицына или Ростроповича? Больше повезло Н.Матвеевой и А.Дольскому. Их по-настоящему большое, не побоюсь сказать великое, но камерное, интровертное, замкнутое на личной теме звучание (отдушина для размягчённой, рефлексирующей интеллигенции с её «кухонными парламентами») не показалось опасным для существующих идеологических установок. И виниловые диски с записями Дольского и Матвеевой бездефицитно продавались в магазинах грампластинок.
В пик популярности Неразделённой Песни – 70-80 годы прошлого века – произошло неслыханное: их авторам и исполнителям стали подражать эстрадные «звёзды», популярностью не обделённые, в лучах славы искупанные и согретые, любовью всенародной обласканные. Даже сама Пугачёва запела, как какая-нибудь В.Долина или А.Якушева. Помните? «Мне нравится, что вы больны не мной…». Прошло много лет – и процесс двинулся вспять: от песни традиционной – к возродившейся через 5 веков Песне Неразделённой. Песни, известные каждому из нас, зазвучали заново (или изначально?). Ж.Бичевская под перебор 12-струнной гитары открыла неизбывную грусть и обжигающий своей безвыходностью трагизм «Матушки» – песни, которую ещё Пушкин (!) вместе с цыганкой Зиной пытался напеть в необычной (не оперной, но и не крестьянской) манере, но манеру ту не нашёл: не время было. В наши дни певец и гитарист ОЛЕГ ПОГУДИН исполняет песни Великой войны (его цикл так и назывался «Песни Великой войны»), сплавив в одном тигле слова и мелодию «Землянки», «Тёмной ночи», «Смуглянки», как это сделал бы солдат с гитарой или гармонью, глядя как «бьётся в тесной печурке огонь». Если кто-то не слышал Олега Погудина, то этому человеку можно только позавидовать: самое хорошее у него впереди.
Век ренессанса Неразделённой Песни, которую то ли по небрежению, то ли по недомыслию обозвали бардовской (хотя, причём тут раннесредневековые кельтские певцы?), оказался недолгим. Не потому, что какие-то злыдни при власти посчитали, что эти песни окажутся вредными для общественного здоровья новой России, как, скажем, несокрушимый «Дом-2». Совсем наоборот. В.Путин, например, приветил своего любимого автора-земляка петербуржца А.Дольского. В регионах большими начальниками сделались люди, взращённые на песнях Высоцкого, Окуджавы, Визбора, Егорова и того же Дольского. Расцвела «Груша» – знаменитый Грушинский фестиваль авторской песни на Жигулёвских горах. В каждом большом, среднем и даже малом городе России стали образовываться клубы авторской песни, проводиться песенно-поэтические ристалища. Местные власти подбрасывали на это дело деньжат. К слову, концерт «Поющие сердцем» Клуба самодеятельной песни «Арктика» состоялся при поддержке, в том числе фин. поддержки администрации НАО.
Но… новые песни придумала жизнь. Она, собственно говоря, придумывала их всегда, однако далеко не всегда отправляла при этом в утиль целое направление в музыке или литературе. Так случалось лишь тогда, когда это направление переставало задевать главный нерв общества, быть ему созвучным, сословным. Со-звучным и со-словным. Задумаемся. Полвека или даже лет 30 назад страна (не вся, конечно, но многие) пела: «Не запирайте вашу дверь, пусть будет дверь открыта». И: «Дверям закрытым грош цена, замку цена копейка». Нынче эти слова Окуджавы, да и музыка, пожалуй, звучат как послание инопланетян. Или как малява из сумасшедшего дома. Привычнее слышать другое. Например: «Ах, какая женщина! Мне б такую…». Пошлятина, возразят, была во все времена. Но когда поток пошлятины зашкаливает за величину критической массы, он неизбежно вытесняет и загаживает истончившиеся чистые родники. Девочка плачет, шарик улетел…
– Всё это не значит, что мы должны опускаться до уровня попсы, который навязывает нам телевидение, интернет, да и всё общество.Вот и президент спохватился: оказывается, в стране мало хорошей литературы, надо выбираться из трясины бездуховности…– задумывается вслух гость концерта «Поющие сердцем» из Челябинска А.Киреев - Думаете, выберемся? – Всё идёт по кругу. Шарик ведь у нас круглый. Расцвет авторской песни пришёлся на 60-е. Сначала образовался небольшой круг интеллигенции, влюблённой в слово и песню. Затем наступил бум. Нынче затишье. Но оно сменится возрождением. Ведь шестидесятники пробили столько тропинок, столько стёжек-дорожек, придумали столько стилей и жанров, что авторская песня оказалась свёрстанной как бы на вырост. Появятся новые имена, вот увидите...
В последние лет 20 в авторскую песню настойчиво, а порой беззастенчиво проникает модерн. Акустические эффекты, ритмы, блюзовые вставки приближают песню к субкультуре попсы, потрафляют массовому вкусу, но при этом таранят ткань мелодии и обрушивают слова. Пытаясь адаптировать Неразделённую Песню к культурному коду эпохи, вписать её в систему ценностей века, сделать легкодоступной за счёт внешних цацек, мы выплёскиваем вместе с водой ребёнка. Блюз, хороший в джазе, хард-рок, зажигающий в «Дип Пёрпл», попса, вдохновляющая не столько музыкой, сколько ножками «Блестящих», внедряются в организм Неразделённой Песни как вирус и как вирус же разрушают её. Смешение французского с нижегородским породило гибрид, который вряд ли будет жизнеспособным. Он утратил высокую поэзию, лиризм, экспрессивность авторской песни, но едва ли готов конкурировать с Ваенгой или Ёлкой.
– Я тоже ощущаю, что пик популярности авторской песни прошёл.Особенно это чувствуешь, послушав настоящего мастера. Недавно в Москве мне посчастливилось побывать на концерте А.Дольского, давно мечтал. Это было здорово! Настолько здорово, что перестаёшь верить в кризис жанра. Правда, Дольский – это вчерашний день авторской песни. И у меня возникает мысль, что я поздно родился. Но посмотришь вокруг и начинаешь понимать, что не всё так печально. Есть друзья, которые разделяют мою страсть. Есть огонь внутри, который ничто не может загасить. А значит, будет жить песня… - сказал И.Чупров. «Аккорды, словно красный залп по белым лицам», – вспомнился мне А.Дольский. Руслан Свешников http://vnao.ru/news/nerazdelyonnaya-pesnya
«Я ИДУ НЕ ПО НАШЕЙ ЗЕМЛЕ...» Об авторе текста известной песни
В ноябре 2004 г., в ЦДХ в Москве, прошла мемориальная выставка заслуженного художника РСФСР, графика, мастера гор. пейзажа и картин военного времени Г.Храпака (25.08.1922 - 1974). В экспозиции было представлено послевоенное творчество живописца. За свою непростую и недолгую жизнь Георгию Васильевичу пришлось испытать и нечеловеческие ужасы войны и жестокую тяжесть "сталинских" лагерей ГУЛАГ. В 1941 г., прямо со студенческой скамьи, 19-летним юношей он ушел в Советскую Армию, и был отправлен прямо на фронт, приближавшийся на тот момент к Москве.
Поразительное дело: в конце войны, оказавшийся надолго вдали от родного дома молодой человек,пишет письмо любимой девушке, неожиданно для себя внезапно переходит с прозаического текста на стихотворный размер, и вдруг, это его вполне частное послание со временем оказывается широко известным текстом, созвучным настроению сотен, а то и тысячей незнакомых людей самых разных поколений. Появляется песня, способная не только надолго пережить своего автора, но и вербовать в свои ряды все новых и новых поклонников. Именно так и случилось со стихотворением Г.Храпака "Я тоскую по родине", написанным им в последние месяцы войны, в Румынии.
Я иду не по нашей земле, Просыпается серое утро. Вспоминаешь ли ты обо мне, Дорогая моя, златокудрая?
Тема тоски по родине, прозвучавшая в его стихотворении, была настолько сильно созвучна духу эмигрантской ностальгии, что долгое время считалось, будто бы песня эта эмигрантская, а её автором в ряде справочников и по сей день указывается руководитель инструментального джаз-оркестра П.Лещенко, выдающийся пианист-композитор и российский эмигрант Ж.Ипсиланти - более 10-ти лет аккомпанировавший популярному певцу на его сольных концертах
(Ж.Ипсиланти - предполагаемый создатель песни "Здесь под небом чужим" и автор многих лирических танго 30-х: "Вернись", "Два сердца" и других песен, после прихода к власти в Румынии прокоммунистического правительства в 1948-ом году вместе с супругой - певицей Мией Побер эмигрировал из Румынии в США).
В действительности же, история создания популярной песни сложилась по-другому. По воспоминаниям вдовы П.Лещенко В.Г. Белоусовой-Лещенко, в декабре 1944 г. в г.Бухаресте (где в тот период проживал П.Лещенко), после одного из многочисленных концертов исполнителя, выступавшего перед воинскими частями Советской Армии, к Лещенко подошёл молодой солдат, представившийся фронтовым художником Георгием, и передал ему своё стихотворение. Прочитав стихи, Лещенко был буквально сражён их искренностью и образами, заметив при этом удивлённо, что хороший художник пишет не менее замечательные стихи. Не откладывая дела в долгий ящик, певец познакомил Георгия с пианистом и композитором Ж.Ипсиланти, вместе с Храпаком они доработали стихи до окончательного варианта (были переставлены отдельные слова, а фразу "серое утро" в 1-ом куплете, изменили на "синее утро"). В итоге, Ж.Ипсиланти сочинил к ним превосходную мелодию, назвав композицию - романс-танго "Письмо из Румынии", даже выпустив по этому случаю рекламный буклет, на лицевой стороне которого была помещена фотография его супруги певицы Мии Побер,
а на обратной - ноты и слова новой песни. Талантливый художник-солдат пообещал до своего отъезда из Бухареста обязательно ещё раз навестить Лещенко, чтобы показать ему свои фронтовые худ. зарисовки, а тот пообещал помочь устроить Георгию небольшую персональную выставку его работ в Бухаресте. Однако, больше автору замечательного стихотворения и великому певцу встретиться не удалось. А вскоре, в одном из концертов готовая песня впервые прозвучала в исполнении П.Лещенко (всегда объявлявшего её под названием "Я тоскую по Родине"), специально созданная для певца и ставшая на тот момент для него одной из любимейших композиций в репертуаре, которой он часто заканчивал многие свои концертные выступления в середине-конце 40-х годов.
В 1945-48-ом годах Лещенко неоднократно предпринимал попытки записать эту песню на граммофонную пластинку в студиях "Электрокорд" и "Коламбия", и один раз запись этой песни (под аккомпанемент аккордеона и гитары) всё же состоялась на румынском "Электрокорде", но с приходом в страну новой власти и смены руководства на студии, многие тиражи новых пластинок были уничтожены и к сожалению песня "Я тоскую по Родине" в исполнении Лещенко, которую он называл "своей лебединой песней" так и не сохранилась. В результате, довольно долгое время песня оставалась недоступной широкой советской публике, хотя продолжала звучать в эмигрантских кругах и зажила своей жизнью. Со временем в тексте знаменитой песни менялись и переставлялись местами строчки, но смысл всегда оставался прежним. Вот таким причудливым образом переплелись грусть и тоска по дому в душе молодого солдата-художника, с духом подлинно эмигрантской ностальгии выходцев из царской России.
"Встречи на улицах Бухареста". Сентябрь,1944. Справа от В.Лещенко - Г.Храпак
По воспоминаниям вдовы Лещенко, в течении нескольких послевоенных лет певец предпринимал попытки разыскать Георгия Васильевича и отблагодарить его за созданный текст его любимой песни, но поиски автора ни к чему не привели. Как выяснилось потом, с 1948-го по 1953-ый годы Георгий был репрессирован и находился в заключении. Позднее в СССР, в конце 60-х годов, песню "Я тоскую по Родине" спел и записал на пластинку известный актёр московского Малого Театра, ректор щепкинского Театрального училища, исполнитель песен и романсов М.Новохижин (один из первых оф. исполнителей популярнейшей песни военных лет.. Но многим она еще запомнилась в исполнении королевы русского романса эмигрантской певицы А.Баяновой (в середине 30-х годов бывшей супруги пианиста Ж.Ипсиланти, а также запрещённого ленинградского певца А.Звездина-Северного, исполнявших её в 60-е - 70-е годы. В 50 - 60-е ее исполняла эмигрантская певица Сара Горби (Горбевич).
Г.Храпак. "Бухарест". 1944.
Проезжаю теперь Бухарест. Всюду слышу я речь неродную. И от всех незнакомых мне мест Я по родине больше тоскую.
Здесь идут проливные дожди, Их мелодия с детства знакома. Дорогая, любимая, жди, Не отдай мое счастье другому.
В московском ЦДХ, периодически проводятся выставки работ и вечера памяти художника. К 60-летию Победы в ВОВ в стенах Госдумы проводилась большая худ. выставка "Дорогами войны", где вместе с работами других художников военных лет, экспонировались и картины Г.Храпака. В 2006 г., издательством "Галерея: Времена года" был издан его цветной альбом-монография, посвящённый мастеру гор. пейзажа .
Уже в наши дни эту песню исполняет "Серебряный голос России" ОЛЕГ ПОГУДИН.
«Снова и снова слушаю этот великий марш, и всякий раз плач...у» У русского человека всякий раз при звуках этого марша возникает чувство личной причастности ко всему вокруг и чувство собственного бессмертия, хотя и погибнуть не страшно, если за дело. То был патриотический сострадательный порыв: 28-летний русский военный музыкант осенью 1912 г., к дате 100-летия Бородинской битвы, написал марш, посвященный началу войны на Балканах. Мог ли он знать, что он отзовется в сердцах всех славян, станет важной духовной составляющей русского народа, обретет многие варианты текстов в разные периоды тяжкого ХХ в.?
Не мог В.Агапкин предвидеть и того, сколь торжественно будет отмечаться 100-летний юбилей его легендарного детища, первая публикация нот которого состоится в Крыму, в Симферополе, а первая пластинка с записью выйдет в Киеве в 1915 г. Столетие марша «Прощание славянки» широко отпраздновали в Тамбове, где впервые в исполнении «живого оркестра» марш прозвучал на строевом смотре 7-го запасного кавалерийского полка, где служил его автор.
Сегодня вряд ли найдется русский человек, который бы не взволновался при звуках марша Агапкина «Прощание славянки». Эта музыка за век вросла в наш национальный ген, стала его сущностной составляющей, неотделимой от истории Отечества. Марш прозвучал более чем в 2-х десятках к/ф и мн. спектаклях. Грампластинки со знаменитым маршем неоднократно выпускались огромными тиражами. На нашей памяти он всегда был в репертуаре отечественных военных оркестров.
Словно в подтверждение слов «этот марш не смолкал на перронах», ежевечерне «Прощание славянки» звучал из репродукторов при отправлении поезда «Харьков–Москва», под его звуки до сих пор уходят в рейс и пассажирские теплоходы на Волге, а также отправляется фирменный поезд «Россия» из Владивостока в Москву. Звучит он и на вокзалах др. городов Отечества. Не лишенную резона мысль некогда высказал И.Бродский, живший уже в США и попросивший М.Ростроповича убедить президента России сделать марш «Прощание славянки» гимном страны. Музыковед, полковник в отставке Ю.Бирюков, посвятивший немало статей истории создания этого произведения, утверждает, что в основу марша Агапкиным была положена мелодия песни времен Русско-японской войны 1904-1905 гг. Песня начиналась словами:
Ах, зачем нас забрили в солдаты, Угоняют на Дальний Восток? Неужели я в том виноватый, Что я вырос на лишний вершок?
Оторвет мне иль ноги, иль руки, На носилках меня унесут. И за все эти страшные муки Крест Георгия мне поднесут...
Офиц. песня была запрещена, но благодаря легко запоминавшемуся напеву быстро распространилась. Трудно сказать, где и когда впервые услышал эту песню молодой штаб-трубач, крестьянский парень из рязанской деревни, рано оставшийся сиротой и нашедший приют в хоре музыкантов (так тогда назывались военные оркестры). Может, в Тверском драгунском полку, где он служил в 1906-1909 гг.? А возможно, и в Тамбове, куда попал, отслужив срочную и поступив в муз. училище на медно-духовое отделение. Историки свидетельствуют: марш поначалу состоял из 2-х частей, мелодической первоосновой которых послужили запев и припев упомянутой песни.
Известный симферопольский военный капельмейстер, композитор и нотоиздатель Я.Богорад помог начинающему композитору с 3-ей частью, помог записать клавир и оркестровал его детище. Вместе они придумали и название маршу.
На обложке первого, симферопольского издания помещен рисунок: молодая женщина прощается с воином, вдали видны Балканские горы, отряд солдат. И надпись: «Прощание славянки» - новейший марш к событиям на Балканах. Посвящается всем славянским женщинам. Сочинение Агапкина» За пластинкой, выпущенной в Киеве, последовали тиражи по всей России. Очень быстро мелодия марша получила известность за пределами Отечества: «Славянку» стали исполнять военные оркестры в Болгарии, Норвегии, Румынии, Франции, Швеции, Югославии и др. странах.
Родился композитор в семье крестьянина-батрака. Рано осиротел, вместе с братьями и сестрами нищенствовал. В 10 лет был зачислен учеником в духовой оркестр 308-го Царевского резервного батальона Астраханского пехотного полка. Через 5 лет признан лучшим солистом-корнетистом полка - случай редчайший. В 1910 г. Агапкина зачислили штаб-трубачом квартировавшего в Тамбове 7-го запасного кавалерийского полка. В 1911 г. поступил в Тамбовское муз. училище. В 1918 г. ушел добровольцем в Красную армию и организовал духовой оркестр в Первом красном гусарском полку. В 1920 г. вернулся в Тамбов, где руководил муз. студией и оркестром войск ГПУ. В 1922 г. с оркестром переехал в Москву. Оркестр Агапкина участвовал и в похоронах Ленина. В 1928 г. музыкант организовал духовой оркестр из беспризорников. С началом ВОВ Агапкину было присвоено звание военного интенданта I ранга, и он был назначен начальником духовых оркестров отдельной мотострелковой дивизии им. Дзержинского. 24 июня 1945 г. на Параде Победы оркестр В. Агапкина входил в состав сводного оркестра. Василий Иванович прожил 80 лет, отдав 61 из них военной музыке. Скончался он 29 октября 1964 г., похоронен на Ваганьковском кладбище в Москве.
Своеобразным звездным часом его биографии стал военный парад 7 ноября 1941 г. в Москве на Красной пл., где Василий Иванович дирижировал сводным духовым оркестром Московского гарнизона, провожавшим участников того исторического парада прямо в бой. Считается, что марш к русской жизни вернул фильм М. Калатозова «Летят журавли», где он звучит в хрестоматийной сцене - проводов добровольцев. После всемирного успеха фильма была выпущена пластинка с записью марша, но широкое распространение он получил после исполнения его коллективом п/у Александрова на одном из праздничных концертов в 1960-х. Мелодия марша сочетает в себе живительную веру в будущую победу и осознание горечи неминуемых потерь от грядущих сражений. В его названии отражено одно из тяжелейших испытаний, которые возлагают все войны на женщин - провожать своих мужчин на войну и верить в их возвращение.
На музыку марша написано большое количество самодеятельных и более или менее профессиональных текстов. Хронологически первыми считают слова А.Мингалева «Встань за Веру, Русская земля!», в годы Гражданской войны распевавшиеся в рядах Белой гвардии, в частности, в войсках А.Колчака, что и стало причиной запрета марша в первые советские десятилетия. Первый куплет и припев его таковы:
Много песен мы в сердце сложили, Воспевая родные края, Беззаветно тебя мы любили, Святорусская наша земля.
Высоко ты главу поднимала, Словно солнце твой лик воссиял, Но ты жертвою подлости стала, Тех, кто предал тебя и продал.
Припев: И снова в поход! Труба нас зовет! Мы вновь встанем в строй И все пойдем в священный бой. Встань за Веру, Русская земля!
Существует также вариант 1970-х, с таким началом:
Этот марш не смолкал на перронах В дни, когда полыхал горизонт. C ним отцов наших в дымных вагонах Поезда увозили на фронт.
Он Москву отстоял в сорок первом, В сорок пятом шагал на Берлин, Он с солдатом прошел до Победы По дорогам нелегких годин.
Припев: И если в поход Страна позовет, За край наш родной Мы все пойдем в священный бой!
Наиболее безупречным является вариант А.Галича «Походный марш». Трогательны первые строки этого сочинения
Снова даль предо мной неоглядная, Ширь степная и неба лазурь. Не грусти ж ты, моя ненаглядная, И бровей своих темных не хмурь!..
...Будут зори сменяться закатами, Будет солнце катиться в зенит - Умирать нам, солдатам, солдатами, Воскресать нам - одетым в гранит.
И для красных, и для белых “Прощание славянки” было своим. Музыка оказалась вечной...Конечно, в этой музыке много тревоги, в ней вечные междоусобья и распутье России. И ее одиночество в мире. Военное происхождение музыки - не суть... Эта музыка внушает нам, что наше Отечество все же лучше и чище того, что в нем всегда происходило. И, может быть, главное, что звучит в мощном марше, - надежда, единственное и вечное наше спасение, потому что все века мы не живем, а готовимся жить. «Славянка» не стала гимном России; может быть, до поры (марш теперь является гимном Тамбовской обл.). Как бы то ни было, похоже, земной путь легендарного марша, прожившего более столетия, только начинается. Ни «Славянка», к счастью, не прощается с нами, ни мы с ней. Славяне остаются - «с этим маршем на пыльных губах...». Станислав Минаков 17.11. 2022. газета "Столетие" https://www.stoletie.ru/kultura....460.htm
МЕЛОДИИ ПРОШЛОГО ВЕКА...
А завтра взревел набат Пронзительно и тревожно, Тревога была не ложной - Здесь каждый теперь солдат.
А завтра проснулась смерть, Далёкая и чужая, Стремительно приближаясь, Пробила надежды твердь.
А завтра без лишних слов Горячая и живая, С грудным молоком мешаясь, Рекой проливалась кровь.
А завтра была война... Печатью на сердце дата... За счастье. За жизнь. За брата. За мирную жизнь для нас. Татьяна Мехнина
Petersburski's tango from Warsaw: Ty albo żadna, 1932
Tango "Femme et Roses" - Orkiestra Robert Renard, 1936.
"У САМОВАРА" Имя Ф.М. Квятковской мало кому знакомо, - не только на Западе, но и в России, где она жила долгие годы. Зато широко известны её песни: фокстрот «У самовара» и танго «Аргентина». Уже давно автора этих песен нет в живых, а мелодии и тексты, написанные её в далёких уже от нас, 30-х годах прошлого века, звучат на радио и телевидении. А фраза «У самовара я и моя Маша» стала поистине фольклорной.
Композитор, писательница, драматург, поэт, переводчица, член Всесоюзного общества защиты авторских прав, а с 1963 г. - член РАО. Родилась в Ялте. Ее отчим - уроженец Польши, куда он впоследствии и перевез свою семью. Жили в Варшаве. Фаина Закончила муз. училище, была автором около сотни муз. произведений, которые подписывала «Фанни Гордон». В Польше была довольно известным композитором, ее произведения исполнялись оркестрами, о ней писали газеты.
В 1931 г. эта ослепительной красоты женщина пишет две песни, до сих пор любимые во всем мире, - танго «Аргентина» на стихи Тадеуша Бернацкого и фокстрот «Под самоваром». Фокстрот был написан для варшавского кабаре «Morskie oko» («Морской глаз»). Текст - плод творчества владельца этого кабаре Анджея Власта. У неё сохранились газетные вырезки, афиши, программки, а также типографского исполнения клавир 1931 г. с указанием авторов «Под самоваром». Вся Польша с удовольствием пела: Pod samowarem siedzi moja Masza. Ja mowie «tak», a ona mowi «nie».
Как-то её удостоили визитом представители крупнейшей фирмы грамзаписи «Полидор». Два обходительных немца заключили с Квятковской контракт на выпуск пластинки с танго «Аргентина» и фокстротом «Под самоваром». Поскольку пластинку предполагалось распространять в Риге, ставшей после революции одним из центров русской эмиграции, то условия контракта оговаривали исполнение песен на русском языке.. Для уроженки Крыма перевод с польского на русский не составил проблемы. В 1933 г. пластинка уже продавалась в Риге. У коллекционеров она сохранилась. Автор музыки и слов обозначен на ней так: Ф.Гордон. А далее произошло вот что... В феврале 1934-го по образцу, привезенному из Риги, джаз-оркестр Л.Утесова тоже записал песню на пластинку, но уже свою, советскую. Но ее выходные данные несут несколько иную информацию: «Обработка Л.Дидерихса, слова В.Лебедева-Кумача».
Откуда у Лебедева-Кумача оказался этот текст, его перу не принадлежавший? Не исключается и вариант указания сверху. Так оно с тех пор и пошло: фамилия Лебедева-Кумача красовалась на пластинках. Утесов пел песню на концертах, самозваный автор получал деньги за каждое исполнение. После смерти Лебедева-Кумача песня облегчала существование его семье. В общем, фокстрот способствовал укреплению материального благополучия целого ряда людей. Всех, кроме своего настоящего создателя.
Вот что писал С.Вагман в статье «За красным кордоном», опубликованной в газете «Варшавский курьер»: «Самый большой шлягер в летнем театре в парке - некий фокстрот, который уже несколько месяцев является гвоздем всех танцевальных площадок, кафе, ресторанов, клубов, а также репродукторов на вокзалах, в парикмахерских. Фокстрот этот - польская песенка Власта «Под самоваром» в русском переводе под названием «Маша». Если бы существовала лит. и муз. конвенция между Польшей и Советским Союзом, пожалуй, самыми богатыми на сегодняшний день людьми в Польше были бы Власт и Фанни Гордон.
В 1945 г. она с матерью переехали в Советский Союз, поскольку своей родиной считали именно эту страну. Фанни снова стала Фаиной, но легче ей от этого не стало. Родина встретила неприветливо: пришлось скитаться из города в город, зарабатываемых денег едва хватало на еду. Одно время она руководила джаз-ансамблем Калининской обл. филармонии, но власти его разогнали, а музыкантов репрессировали. Бороться с мужчиной с псевдонимом Кумач, женщине с псевдонимом Гордон было не под силу. Но в феврале 1949 г., ровно через 15 лет после записи джаз-оркестром Утесова на пластинку песни «У самовара», Лебедев-Кумач отошел в мир иной. Феофания Марковна решилась предстать перед Леонидом Осиповичем. Он ахал и всплескивал руками, обещал разобраться, восстановить справедливость.
Сама же Феофания Марковна говорила, что документы сохранились, черновики и первые издания песни тоже, и она легко доказала своё авторство. Авторские поступали свыше 50 лет без перерыва, это им с матерью всегда было хорошим подспорьем. Но и до сих, после смерти автора песни авторские вознаграждения за нее продолжают поступать на счета РАО. В сети можно встретить объявление: "Розыск наследников: Квятковская Феофания Марковна (песня "У самовара я и моя Маша")". Газеты «Московский комсомолец», «Советская культура», журнал «Советская эстрада и цирк» сообщили о том, что найден автор известной песни.
Вот что говорила Феофания Марковна в интервью МК: «Я человек непритязательный. Видите, у меня даже пианино нет. Хотя в свое время могла бы, наверное, на одном «Самоваре» заработать миллион. Но у меня тогда и в мыслях не было, что есть какие-то формальные вещи. Поют «У самовара» - ну и хорошо. А на фирме «Мелодия», видимо, не очень-то интересуются, кто истинный создатель того или иного произведения».
А вот А.Малыгин в статье «Самый советский из поэтов» пишет, что задавал композитору и поэту вопрос о причине столь долгого молчания, отсутствия попыток восстановления своих прав на песню. «Она ведь до сих пор исполняется, выходит на пластинках». А думаете, у Лебедева-Кумача все в жизни было спокойно и гладко? Ошибаетесь. Журнал «Вопросы литературы» в 1982 г. опубликовал фрагменты его записных книжек. На 1946 г. приходится такая запись: «Болен от бездарности, от серости жизни своей. Перестал видеть основную задачу - все мелко, все потускнело. Ну, еще 12 костюмов, 3 машины, 10 сервизов... И глупо, и пошло, и недостойно... И неинтересно».
Феофания Марковна скончалась в Ленинграде. Ее вспоминают как сухонькую, маленькую старушку. Жила она в 2-х небольших комнатах огромной коммунальной квартиры на ул. Салтыкова-Щедрина, причем за вторую комнату пришлось побороться. http://spb-tombs-walkeru.narod.ru/2012/4/25.html
ФАИНА КВЯТКОВСКАЯ. СУДЬБА КАК ПЕСНЯ
Я познакомился с Фаиной Марковной в последние несколько лет её жизни в Ленинградском комитете профессиональных драматургов, членами которого мы с ней состояли. Даже в те годы, когда ей было за 70, она выглядела статной и красивой женщиной. К тому времени уже была опубликована в газете «Советская культура» статья, озаглавленная «Полсотни лет «У самовара» - об удивительном долгожительстве этой песни и судьбе её автора. Затем была статья в АИФ - «Украденная песня». О том, как в течение долгих лет авторство слов «У самовара» приписывалось мэтру советского песенного творчества В.Лебедеву-Кумачу.
В те послевоенные годы Фаина Марковна боялась даже заикнуться, не то чтобы вступить в борьбу за свои авторские права с любимцем советских властей. Тогда это было равносильно самоубийству. Лишь в 1979 г. её авторские права были восстановлены, и она получила возможность иметь небольшую прибавку к своей скудной пенсии. Помогал ей небольшими деньгами и Комитет драматургов, в последствие переименованный в Союз литераторов. И я ежемесячно посещал Фаину Марковну дома, принося ей эти деньги. Коммунальная квартира, в которой она с мужем занимала 2 небольшие комнаты, находилась в доме, что на углу ул. Салтыкова-Щедрина и Восстания в Ленинграде. Этот старый дом давно нуждался в кап. ремонте – тёмный подъезд, обшарпанные стены, лестница с перекошенными ступенями. Иногда мне дверь открывали соседи, и я отмечал тогда, что они были весьма приветливы. В комнатах у Фаины Марковны всегда было светло, чисто и уютно. За чашкой кофе, который она очень любила, мы часто беседовали о жизни и творчестве.
- Вы знаете, вот сейчас я, старая и больная женщина, но состояние радости и счастья не покидает меня. Я прожила, хотя и непростую, но интересную жизнь. В молодости в меня влюблялись. Мои песни живут и сейчас и по-прежнему радуют меня. И вообще я везучая. Уже то, что я уцелела в годы войны, живя в Варшаве, занятой немцами, о многом говорит. Меня спасла моя польская фамилия, которую дал мне мой первый муж Квятковский, польский офицер. А моя девичья фамилия – Гордон. «У самовара» я написала в 1931 г. 16-илетней девушкой, когда жила с родителями в Польше, в Кракове. А сама я родом из Ялты.
Я спросил как-то у Фаины Марковны, в чём, на её взгляд, состоит успех «У самовара», фокстрота с незатейливыми мелодией и словами: "Мне часто задают такой вопрос. Я думаю, что, прежде всего, – в юморе, который есть и в тексте, и мелодии. И ещё – в ней так узнаваемо время – 20-30-е годы. Я ведь написала жанровую песенку для одного кабаре. Правда, текст был написан на польском владельцем этого кабаре Анджеем Власта. И вот эта песенка вдруг стала очень популярной в Польше. В дальнейшем я сделала несколько вольный перевод на русский язык, и эта песня вместе с танго «Аргентина» вышла отдельной пластинкой, которая распространялась в Риге. Там-то, будучи на гастролях, её исполнял П.Лещенко. Вот и пошла песня гулять по свету". Надо сказать, что музыку танго «Аргентина» по мелодичности Фаина Марковна ценила выше песни «У самовара»
Спросил я также у Фаины Марковны, как она оказалась в Советском Союзе: "Произошло это в 1945 г. когда я узнала, что муж мой погиб. Я могла ехать, куда угодно, так как знала французский, английский, немецкий языки. Но я рвалась в Россию, к Сталину. Да, именно, к Сталину. Все его тогда боготворили. Меня советские войска спасли от гибели - гестапо охотилось за мной, а тут пришла свобода. Лишь спустя годы горький вкус этой свободы я стала ощущать ежедневно".
Нельзя сказать, что Фаина Марковна жила отшельницей в Ленинграде. Её приняли в профессиональный комитет драматургов, навещали её представители польской общины в городе, к ней приходили музыканты и исполнители, заказывали новые песни. Она работала и над музыкой к опереттам «Девушка из Шанхая» и «Яхта любви». Однажды ей позвонила А.Баянова и пригласила на свой концерт в Октябрьском зале. Я представил себе, что творилось бы в зале, если б прославленная певица пригласила на сцену автора песни, которую она только исполнила. (Песня «У самовара» тоже была в репертуаре у Баяновой.) Но Фаина Марковна на концерт не пошла: ступени этого концертного зала были слишком крутые для её больных ног. И встреча автора песни и её исполнителем так и не состоялась.
В один из дней 1991 г. я позвонил по телефону в квартиру к Фаине Марковне. К телефону подошла соседка. Каким-то приглушенным голосом она выясняла, кто звонит. А затем сказала, что Фаина Марковна ночью умерла, умерла тихо, заснув вечером и не проснувшись утром. Её муж умер тремя месяцами раньше. На церемонии прощания с Ф.М. Квятковской в ленинградском крематории было чуть больше десятка человек: члены Союза литераторов, племянница, несколько её подруг, соседи по квартире. Они же, соседи, устроили и скромные поминки в комнатах, которые занимала Фаина Марковна... Я не знаю, кому достался ее архив. У меня же сохранились её членский билет с фотографией, подаренный ею клавир с мелодией «У самовара» с текстом, переведённым ею на англ. язык, и газетная вырезка со статьёй о ней, на полях которой Фаина Марковна написала: «Не забывайте меня, Исай Моисеевич». Что я и стараюсь делать.
УДИВИТЕЛЬНАЯ ИСТОРИЯ ПЕСНИ "У САМОВАРА". Любители старых песен помнят эту бесхитростную песенку, - в её задорной мелодии слышны ритмы одесских улиц. Была она популярна во всех странах мира, куда попадали пластинки П.Лещенко. Записал он эту песню на пластинки в студии венского филиала фирмы "Columbia" в 1933 г. В репертуаре певца имеется несколько польских песен, но "У самовара" - песня особенная, с удивительной судьбой... Написана она была на мелодию, которую сочинила в конце 20-х годов одарённая, но не получившая муз. образования и не знающая даже нотной записи, девушка, варшавянка Ф.Квятковская (её настоящее имя - Фейга Йоффе).
Песня "У самовара" была композиторским дебютом девушки. В 1930 г случайно услышал эту мелодию и написал к ней текст польский поэт-песенник, директор варшавского театра-ревю "Морское око" Анджей Власт и сразу же включил её в программу своего театра. Вот как передана история рождения песни со слов её автора: "30-е годы, тихий вечер в Варшаве, в доме собрались гости и 16- летняя дочь хозяина наигрывает шутливую песенку. К концу вечера к великому удовольствию родителей все гости уже распевали на польский манер: "У самовара я и моя Маша, а на дворе совсем уже темно..." В доме Квятковских в этот вечер был гостем директор одного из варшавских театров и песню Фаины он взял для спектакля. Популярность песни росла...."
На самом деле, всё было более обыденно, песня с приведенным русским текстом появилась гораздо позже. Действительно, Анджей Власт зашёл в дом Квятковских на чашку чая, но не было там "распевающих гостей." Фаина на своём детском пианино исполнила для гостя несколько собственных произведений. Мелодия одного фокстрота, который она назвала "Море", Власту очень понравилась, вскоре он написал к ней польский текст и включил новую песню, назвав её "У самовара", в программу своего театра в конце 1930 г. Декорацией для этой песни служил установленный на сцене огромный макет самовара, исполняли песню солисты театра "Морское око" Зуля Погожельская и Тадеуш Ольша, звучала она в обозрениях "То, что любит Варшава" и "Путешествие на луну". Это исполнение первым было записано на пластинки. В 1931 г. польская фирма "Syrena Electro" записала эту песню в исполнениях солиста "Морского Ока" Тадеуша Фалишевского и певца Ежи Велина. На этикетках пластинок песня "Pod samovarem" была названа "русским фокстротом" и получила дополнительное, указанное в скобках название - "Новые Бублички". Пластинки с новой песней быстро разошлись по всей стране. Слабый текст А.Власта не помешал песне приобрести огромную популярность. Это заслуга замечательной музыки Ф.Квятковской.
А.Власт (Густав Баумриттер) в молодости был способным журналистом, позже начал сочинять тексты песен по заказам польских композиторов, переводил тексты зарубежных шлягеров и за короткое время сочинил более 2000 песен. Создавал он тексты очень быстро, не заботясь о форме и содержании, утверждал, что в каждой песне важна мелодия и образ, песней рождённый, а поэтические тонкости не играют особой роли. Хрустальную вазу мелодии можно заполнить любым содержанием, достаточно найти несколько ударных слов для припева, которые дадут песне силу и привлекательность. Не удивительно, что творчество Власта стало символом поэтической халтуры. В польском литературоведении даже появился термин с уничижительным оттенком: "властовские рифмы". Жизнь поэта оборвалась трагически, в 1943 г. его застрелил немец на улице варшавского гетто. Как это ни странно, сотни песен Власта с текстами невысокого полёта и сейчас всё ещё пользуются любовью у слушателей. Так случилось и с песней "У самовара". Её текст явно не соответствовал живой, западающей в сердце мелодии. Судите вот польский вариант и русский, почти дословный перевод этой песни:
Znów jest maj, ten sam, Kasztany kwitną znów ogromnie. Naplewat' mnie tam! Ja jedno wiem i jedno pomnę: Pod samowarem siedzi moja Masza, Ja mówię "tak", a ona mówi "nie".
Jak w samowarze kipi milość nasza, Ja gryzę pestki, ona na mnie klnie. Potem nagle po całusku Wydziela do herbaty na prikusku. Pod samowarem siedzi moja Masza I jak herbata tak naciąga mnie!
Przyszli, wzięli nam Firanki, szubę, stół i łóżko. Naplewat' mnie tam, Bo ja o jednym myślę duszko. Pod samowarem siedzi moja Masza...
ПЕРЕВОД: Снова май тот сам, Каштаны буйно расцветают. Наплевать мне там! Одно лишь знаю, об одном мечтаю.
У самовара сидит моя Маша, Скажу ей "да", она мне "нет" твердит. Как в самоваре, так кипит страсть наша, Она ругается на чём свет стоит.
После поцелуй горячий Она подарит мне вприкуску к чаю. У самовара сидит моя Маша, Как сладкий чай, она влечёт меня.
Пришли, забрали нам Гардины, шубу, стол и раскладушку. Наплевать мне там, Я об одном лишь помню, моя душка. У самовара сидит моя Маша...
Даже с таким слабым текстом песня сразу же стала шлягером, звучала в каждой семье, у которой был патефон, звучала на эстрадах по всей стране. Когда представители фирмы "Polydor Records" обратились к Квятковской с предложением записать песню для российской эмиграции в Прибалтике, она согласилась и сама написала русский текст песни, имеющий мало общего с текстом Власта. В песне осталось всего две строфы:
У самовара я и моя Маша, А на дворе совсем уже темно. Как в самоваре, так кипит страсть наша, Смеется хитро месяц нам в окно.
Маша чай мне наливает, А взор её так много обещает. У самовара я и моя Маша, Вприкуску чай пить будем до утра.
Первым исполнителем, записавшим на пластинки русский вариант песни, был польский певец из Риги Арпалин Нумма. Запись песни в сопровождении оркестра Пауля Годвина была произведена фирмой "Polydor" в 1932 г.
П.Лещенко, записывая эту песню на пластинки, добавил к песне две строфы:
Ночка снежная, А у меня на сердце лето. Жёнка нежная, Пускай завидуют мне это!
Думы мои одне: Побыть скорее с ней наедине. Тёмна ночка покроет всё, Не выдаст нас и будет точка.
Изменилась ещё одна строка, вместо "Смеётся хитро месяц... " появилась строка "И месяц смотрит ласково в окно."
Включил эту песню в свой репертуар Л.Утёсов, когда пластинка из Риги попала ему в руки. Песню "У самовара" он записал на московской фабрике грампластинок в феврале 1934 г., в СССР она приобрела огромную популярность и быстро пошла в народ. Появлялись её новые варианты. Вот, например, один из них:
У самовара я и моя Маша. Как хорошо нам быть с тобой вдвоем! И пироги, и гречневая каша! Сегодня вдосталь мы чайку попьем. Георгий Сухно http://petrleschenco.ucoz.ru/load....-1-0-52
"У САМОВАРА" НА НЕВСКОМ ПРОСПЕКТЕ Мы с Д.С. Лихачевым неторопливо шли по левой стороне Невского проспекта от Дворцовой пл. в сторону Московского вокзала. Нам нужно было в знаменитую библиотеку - "Салтыковку", и мы остановились в раздумье: где бы лучше перейти Невский. Дмитрий Сергеевич, любящий прогуливаться под сводами Гостиного двора, предложил немного вернуть ся и перейти возле здания бывшей Думы. Пока мы рядились, возле нас остановилась пожилая, но стройная, подтянутая женщина и, поздоровавшись, предложила: - Дмитрий Сергеевич, для решительности действий следовало бы отведать по чашечке кофе. - О, пани Фаина! Вы, как всегда, правы. - улыбнулся академик. К тому же в кафе "Север" есть огромнейший медведь и не менее знаменитый самовар. Дмитрий Сергеевич представил меня женщине, и мы вошли в кафе. - Ну, Мишкой вас не удивить, - сказал Дмитрий Сергеевич, кивнув в сторону чучела белого медведя, а вот к самовару приглядитесь. Он у нас волшебный и весьма достойно воспет многими. - А что, не тот ли он самый, который "У самовара я и моя Маша"? - спросил я - Вот-вот. А кто автор слов? Ну-ка, напрягись, подполковник.- Дмитрий Сергеевич пригубил чашку. - По-моему, народ. Когда-то в Одессе на Староконном рынке я купил пластинку, где на рентгеновской пленке с изображением ребер была записана эта песня. - Матка боска! - всплеснула руками Фаина Марковна, - придется согласится, Дмитрий Сергеевич: если на ребрах, то действительно, слова народные, да и музыка тоже. - И тем не менее, автор музыки и слов этой песни, прелестная наша Фаина Квятковская. - неторопливо произнес Дмитрий Сергеевич.
Я опешил, но быстро собравшись, взял покоящуюся на салфетке руку пани Фаины и поцеловал ее. Это было это в средине 80- х, и я носил еще военный мундир....Эту песню одни ругали, другие хвалили - страстно и взахлеб. Но как бы то ни было, у этого шлягера оказалась невероятно долгая жизнь. Как не менее долгой и тоже не простой оказалась жизнь ее хозяйки. Самым фантастичным и невероятным было то, что Ф.Квятковская сидела рядом и спокойно пила кофе. "У самовара" сразу же включил в свой репертуар польский эстрадный певец Арполин Нюма. Он с ней объездил пол-Европы, а в 1933 г, гастролируя по Прибалтике, записал ее на пластинку. Потом пластинка попала к Л.Утесову, которому она очень понравилась, и певец включил ее в репертуар, придав своим исполнением особый блеск и доверительность шлягеру.
- Пожалуй, Леонид Осипович один пел ее так, как задумывала я: озорно, иронично, с некоторым оттенком пародии. Уже позже из-за некачественного исполнения, которым грешили другие певцы, песне немало досталось от муз. критики. Было много вариантов этой песни, но все же мой победил.- сказала Квятковская
У самовара я и моя Маша, А на дворе совсем уже темно. Как в самоваре, так кипит страсть наша. Смеется месяц весело в окно. Маша чай мне наливает, И взор ее так много обещает. У самовара я и моя Маша — Вприкуску чай пить будем до утра!
- Правда, узнала я об этом гораздо позже, уже после войны. Тогда-то и мне попалась в руки пластинка на тех самых пресловутых ребрах, о которых вы напомнили... Судьба, подобная нашей, не была редкостью. И вот как-то в доме творчества моим соседом по этажу оказался Лев Никулин. Я знала о нем мало, прочитала к тому времени только его "России верные сыны". А тут взяла в библиотеке книгу "Чехов. Бунин. Куприн". Читать-то его читала, а в лицо автора не знала. Он, заметив свою книгу в моих руках, сам подошел, представился. Разговорились. Коснулись польской когорты поэтов, писателей, музыкантов. Я ему рассказала о себе. И тут Лев Вениаминович неторопливо заговорил: - Вашу судьбу мог повторить и Ю.Олеша. Но волею судьбы, только его родители повторили. Они оказались в Гродно. Я после воссоединения в 1939 г. оказался в этом городке и навестил стариков Юрия Карловича: отец - такой важный и представительный пан с пышными и совсем белыми усами, мать - Ольга Владиславовна, женщина властная и строгая. Я ей рассказываю, что Юрий известный писатель, а она все восклицает: "Нет, ты слышишь, Карл, ты только представь - Юра наш известный писатель. Это вы хватили, не слишком ли?"…
Осенью 1939 г., когда гитлеровцы ворвались в Варшаву, начались черные дни и для Квятковских. Погиб отчим Фаины, погиб в боях и ее муж. А в самом конце войны ее схватило гестапо. Незадолго перед арестом она спела в кругу молодых варшавян свою новую песню, в которой были такие слова:
Мы шли вперед и верили мы свято - Нас никогда никто не победит. Храбрее нет советского солдата, Об этом мир сегодня говорит.
Кто--то донес, и ее арестовали, но гестаповцы перехитрили сами себя, решив, что Квятковская, советская разведчица, выпустили ее и установили слежку в надежде выйти на резидента и других разведчиков: в это время полыхало Варшавское восстание. Но через несколько дней Варшаву освободили советские солдаты.
Я спросил у Квятковской, как вышло что и песня "У самовара", и песня о советском солдате написаны в Польше, но на русском языке? - А как же иначе? Ведь я родилась в Ялте и нашу страну всегда считала своей родиной. А в Ленинграде всегда жили родственники матери, вот к ним мы и переехали с мамой после войны. В Польше мы оказались в результате перипетий гражданской войны. Такое было вовсе не удивительным в те годы. Документы наши сохранились, черновики и первые издания песни тоже, я легко доказала свое авторство. Во Всесоюзном агентстве по охране авторских прав не могли упомнить случая, чтобы авторские поступали свыше 50-ти лет без перерыва. Это нам всегда было хорошим подспорьем... но жаль, что поздно. Вот взгляните, как раз несу ее в бухгалтерию нашего профкома. Как видите, это 1974 г..- она показала она небольшую справочку.
"В связи с письмом ВААП о защите имущественного права и авторского права на имя т. Квятковской Ф.М. управлением фирмы "Мелодия" дано указание Всесоюзной студии грамзаписи начислить причитающийся т. Квятковской Ф.М. гонорар за песню "У самовара", а также исправить допущенную в выходных данных песни ошибку. Генеральный директор П.И. Шабанов."
- А каков ваш сегодняшний день, Фаина Марковна? - спросил я. - О, сегодня я уже не легкомысленная варшавянка, греющаяся у самовара. В последние годы работала я много для театра: три оперетты, детские новогодние спектакли. Сочинила музыку к нескольким кинофильмам, снятым на студии "Ленфильм". Две оперетты и сейчас идут, это "Девушка из Шанхая" и "Яхта любви". - А вот прямо сегодня, сейчас, сейчас? - Только закончила перевод на русский язык комедии англ. драматурга Кеннана "Вы и ваша жена". Да, я была и в вашем Мурманске. 9 мая 1946 г. выступала в качестве ведущей в интерклубе, перед нашими и иностранными моряками. Программу вела на анг. языке. Постепенно из таких выступлений сложилось целое представление, оно называлось "Кругосветное путешествие". А в Калининской обл. филармонии я даже выступала со своим джазом.
- Пора, - произнес все это время молчаливый Дмитрий Сергеевич. Мы вышли в пронизанную солнцем прохладу августовского полдня, а через минуту, прежде чем застучать каблучками по гранитным ступенькам ст. м. "Гостиный двор", пани Фаина оглянулась и, словно юная варшавянка, послала нам с Дмитрием Сергеевичем воздушный поцелуй... До 1991 г., когда скончалась Фаина Марковна, оставалось 7 лет.
… Не у каждой хорошей истории бывает счастливое продолжение, но у этой было. Встречаюсь в Киеве в одной интересной муз. компании с известным музыковедом Л.Шамотой. Вскользь касаемся темы муз. загадок, и на мое короткое: "Ну, хотя бы возьмем небезызвестную Машу, с не менее известным самоваром…" - мастер восклицает: - Вот-вот. Итак, слушай сюда, как говорят в твоей Одессе. Получай!
В конце 50-х - начале 60-х годов я часто гостил в Москве у своей одинокой тети. У нее была закадычная подруга, с которой они не только отмечали все праздники, но и вместе ходили на дни рождения родственников подруги. Однажды во время одного из моих приездов они предложили пойти с ними и мне, пообещав, что меня там ждет приятный сюрприз. В большой комнате в доме на Фрунзенской набережной за столом сидели человек 10 примерно одного с тетей возраста, не спеша ели, пили и тихо разговаривали, ожидая какого-то Ледю. Наконец, звонок в дверь, от которого за столом все как бы встрепенулись и почти хором воскликнули: "Ледя! Это Ледя!". Через минуту на пороге появился загадочный Ледя. Взглянув на него, я обомлел - это был Л.Утесов. Он подошел к столу и начал со всеми здороваться, находя для каждого какие-то особые шуточные приветственные слова. Леонид Осипович подошел и ко мне, протянул руку и весело спросил: "Кто этот молодой человек? Почему я его не знаю?" Я был в шоке и не мог вымолвить ни слова. За меня ответили, сказав, что я из Киева.
- Из Киева? - переспросил Утесов. - Чудесный город! Я всегда с большим удовольствием приезжаю на гастроли в этот город. Какой вы счастливый, что в нем живете! Я много повидал разных городов, но Киев просто уникален по красоте, почти как моя Одесса. Давайте знакомиться. Я --Утесов. А вы? За меня опять ответил кто-то из сидящих за столом. - Вы тоже Леонид? А вы случайно не певец, а то я уже ухожу с эстрады, а нового певца Леонида что то не вижу. Он словно понял мое смущенное состояние, как-то тепло, по-отцовски, обнял меня, повел к столу и усадил рядом и, как мне казалось, больше всех уделял внимание мне, успевая под общий смех отпускать шутки и рассказывать анекдоты. Пришло время пить чай, и на столе появился большой самовар. Кто-то пропел строчки из знаменитой утесовской песенки: "У самовара я и моя Маша..."
- А кто из вас назовет автора этой песни? - хитро прищурившись, спросил Утесов. Присутствующие стали называть разных авторов, в том числе и самого Утесова, но, как оказалось, настоящего автора никто не знал. Я вспомнил, что на одной старой пластинке с этой песней в исполнении неизвестного тогда мне певца была указана фамилия автора - Гордон. Ее я и назвал. Утесов удивленно посмотрел на меня и воскликнул: - Мой тезка прав! Только Гордон - не он, а она, Фаина Квятковская. она живет сейчас в Ленинграде, а Гордон - это ее девичья фамилия. А вы, Леонид, если не собираетесь быть певцом, то, может, станете музыковедом?.. Я тогда и подумать не мог, что эти слова великого артиста станут пророческими… Недаром Дмитрий Сергеевич любил повторять: "Ходи по главной дороге и знай, кто бы тебе не повстречался на ней, обязательно будет человеком интересным и достойным. А это всегда подарок на всю жизнь". Только и остается сказать мне, пусть и с опозданием: "Спасибо тебе, мудрый старец и добрый странник" Василий Выхристенко газета "Всемирные одесские новости" N 5/2006 http://www.odessitclub.org/publications/won/won_64/won_64_16.pdf
