|
У ЕСЕНИНА ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ!
|
|
| Валентина_Кочерова | Дата: Четверг, 10 Окт 2019, 11:45 | Сообщение # 1 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 6872
Статус: Offline | 2013 год:
118 ЛЕТ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА *
Ах, если бы возможно было
В реальность прошлое вернуть,
Меня бы тотчас осенила
Идеи выдуманной суть:
Я в Константиново бы встретил
С Есениным приход зари
И слушал с ним, как на рассвете
В бору токуют глухари.
Вот небо красками играет,
И гамме красок нет конца.
Вот на дворе уже светает,
Светла березка у крыльца…
Через просветы в частоколе
Гляжу: к калитке мать идет,
Из сада нашего в подоле
С улыбкой яблоки несет…
А вот - Есенин! Он выходит
Ко мне тропой из тальника -
Какое чудо происходит,
Земляк встречает земляка!
Н.Буртышев
Легкое имя - Сергей Есенин - вызывает как бы дуновение красоты и человечности. Правда, с этим именем связано и тревожное чувство. В его лирике также запечатлелись боль и растерянность, вызванные зрелищем огромной революционной ломки нашей эпохи. Но главное, что оставляет Есенин как поэт, - это легкое чувство, чувство соприкосновения с прекрасным. Вот почему в его лирике, как во всяком подлинном искусстве, как в музыке, заложена своего рода целительная сила. Ведь встреча с прекрасным и возвышает, и обновляет веру в жизнь, вливает новые силы. Один рабочий из Раменского, Николай Б., рассказал в письме к автору этой статьи, как в госпитале во время войны медсестра дала ему маленькую книжку Есенина. Он никогда раньше не слыхал о Есенине, вообще не читал поэтов. Был очень тяжело ранен. И вот пишет он в письме: «Я читал о том, как «спит черемуха в белой накидке», о полях, о лугах, об омуте, «Письмо матери». Я забывал о ранах, забывал о болях. Мне так захотелось жить, увидеть Солотчинскую округу, Приокскую низменность. На меня веяло запахом полей, сена, цветов. Есенин с тех пор для меня дорог...»
Есенин передает нам свое ощущение музыки и живописи окружающего мира. И это ощущение рождает в читателе или слушателе ответную волну тепла. Ведь у лирики есть свои особые средства, языком которых поэт может рассказать о жизни, о тайнах человеческой души с такой обнажающей силой, как это, пожалуй, не сделать иначе. Сила Есенина как лирического поэта, как художника слова заключается именно в его искусстве с поразительной откровенностью выражать в образах, в музыке слова человеческие чувства, богатство человеческой души. Недаром Горький сказал о нем такие удивительные слова: «Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для поэзии». О Есенине можно также сказать, что он сам стихийное выражение замечательной талантливости русского народа.
Сергей Есенин родился 4 октября 1895 года в семье крестьянина деревни Константиново, ныне Рыбновского района, на Оке. В те времена рязанские места были одними из самых бедных и отсталых в России. Полдеревни уходило на отхожие промыслы. Отец, Александр Никитич, служил приказчиком в мясной лавке в Москве, воспитывался мальчик сначала в сельской школе, потом в церковно - учительской и в детстве жил в доме своего деда. Как ни бедна была тогдашняя деревенская жизнь, но навсегда она запала в душу Есенина, у которого рано пробудилось поэтическое чувство. Он развил его, читая Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Кольцова, восторгаясь поэтическими образами «Слова о полку Игореве». Его родная сторона напоила Есенина волшебной водой, которая раскрывает поэту глаза на все прекрасное в мире. У каждого поэта можно найти то зерно, в котором как бы изливаются душа поэта, его главные сокровенные мысли и чувства. Это сокровенное у Есенина - любовь к Родине. Она, эта огромная, заполнявшая все его существо любовь, была для него и источникам поэтического вдохновения, подсказывавшим ему темы и образы его лирики. Он не просто носил в душе эту любовь. Она была его радостью и счастьем. На множество ладов тема Родины, Руси варьируется в стихах Есенина. А свое стихотворение «Русь советская» поэт заканчивает такими строками, исполненными щемящей до боли сыновней любви:
Но и тогда,
Когда во всей планете
Пройдет вражда племен,
Исчезнет ложь и грусть, -
Я буду воспевать
Всем существом в поэте
Шестую часть земли
С названьем кратким «Русь».
Есенинское чувство Родины жило в поэте не просто как стихийное чувство, но и осознавалось им именно как главная черта его творчества. Профессор И.Розанов рассказывал в своих воспоминаниях «Есенин о себе и других» (1926), что Есенин в 1921 г. объяснял собеседнику свое преимущество перед Блоком тем, что «Блок много говорит о родине, но настоящего ощущения родины у него нет. Обратите внимание, что у меня почти совсем нет любовных мотивов. «Маковые побаски» можно не считать, да я и выкинул большинство из них во втором издании «Радуницы». Моя лирика жива одной большой любовью, любовью к родине. Чувство родины - основное в моем творчестве».
Чисто любовные мотивы у Есенина появились значительно позже, но замечательно, что и в эти мотивы вплетаются думы о Родине. Сердцу милый край! Разве образ его могут оттеснить или жаркие краски полуденного юга, или красота женщины? Весь цикл «Персидских мотивов», пронизанный таким изящным чувством к женщине - в духе восточной поэзии - и осененный светотенью яркого юга, отмечен в то же время этой постоянной думой о своей далекой северной Родине:
Потому, что я с севера, что ли,
Что луна там огромней в сто раз,
Как бы ни был красив Шираз,
Он не лучше рязанских раздолий.
Потому, что я с севера, что ли.
И в другом стихотворении, «В Хороссане есть такие двери, где обсыпан розами порог», Есенин писал:
Персия! Тебя я покидаю!
Навсегда ль с тобою расстаюсь?
Из любви к родимому мне краю
Мне пора обратно ехать в Русь.
Родина, Русь - вот тот главный, тот огромный образ, заполняющий душу поэта, ее внутреннее небо.
Русская литература создала много замечательных образов и картин нашей родной природы и в стихах и в прозе - от Пушкина и Лермонтова до Чехова и Пришвина. Но и в этой богатой национальной галерее поэтических образов русской природы стихи Есенина не затеряются, а, наоборот, займут одно из первых мест по силе вложенных в них чувств, по красоте описаний. Мы вправе назвать Есенина певцом русской природы. Воспевая ее, поэт не просто рисует пейзажи. Его картины напоены сильным и сложным чувством, в котором доминирует и изливается всегда любовь. Это любовь к Родине, к людям и к самой жизни в самом широком и всеобъемлющем смысле слова. Русь, Родина и деревня - всегда это у Есенина симфонично, многоголосо. Во всем поэту слышится музыка, разлитая вокруг. Глубокие и нежные впечатления, вспыхивающие у Есенина при свидании с родной природой, затем рождают в душе поэта целый сонм лирических переживаний, влекущих читателя за собой, сливаясь в едином образе прекрасного.
Мелколесье. Степь и дали.
Свет луны во все концы.
Вот опять вдруг зарыдали
Разливные бубенцы.
Неприглядная дорога,
Да любимая навек,
По которой ездил много
Всякий русский человек.
Эх, вы, сани! Что за сани!
Звоны мерзлые осин.
У меня отец - крестьянин.
Ну а я - крестьянский сын.
Наплевать мне на известность
И на то, что я поэт.
Эту чахленькую местность
Не видал я много лет.
Ну, разве может быть для Есенина что - либо дороже своего родного, русского, бескрайнего, этой шири, этих далей?
Тот. кто видел, хоть однажды,
Этот край и эту гладь,
Тот почти березке каждой
Ножку рад поцеловать.
Как же мне не прослезиться.
Если с венкой в стынь и звень
Будет рядом веселиться
Юность русских деревень.
На Всероссийской художественной выставке была скульптура И.Онищенко, который изобразил Есенина из мрамора в виде античного юноши.
Дело не только в том, что он совсем не похож на умного, смешливого парня из рязанской деревни, с широкой душой, каким был Есенин. Дело в том, что само понимание, сама трактовка поэта (а Есенин был поэтом, который вобрал в свою душу и потрясения и драмы своего времени) далека от есенинской человечности, от есенинской сути, как человека. Мне дороже тот Есенин, который бесстрашно до дна обнажал свою мятущуюся душу, который знал и взлеты и падения, знал и ослепительное счастье красоты, и горечь непонимания, и боль страдания. Мне дороже тот Есенин, который «кровью чувств ласкал чужие души».
В последние 2 года особенно полно и ярко раскрылся его замечательный поэтический талант, - в нем отчетливо заявила о себе пушкинская традиция. Недаром сам Есенин говорил, что его больше всего тянет в стихах к Пушкину.
Несказанное, синее, нежное,
Тих мой край после бурь, после гроз,
И душа моя, поле безбрежное,
Дышит запахом меда и роз.
Колокольчик ли? Дальнее эхо ли?
Все спокойно впивает грудь.
Стой, душа, мы с тобою проехали
Через бурный положенный путь.
Творчество С.Есенина оставило глубокий след в истории русской советской поэзии. Чем дальше время отодвигает от нас живой облик Есенина, тем очевиднее становится жизненность его поэзии и значительней его фигура. Все шире становится круг читателей и почитателей есенинского таланта. Известный итальянский писатель Карло Леви сказал в одной из своих статей, что, по его мнению, из русской литературы наибольшее значение для итальянских писателей, особенно для молодых, имели произведения Толстого, Достоевского, Чехова, Есенина, «которые оказали значительное влияние на всю позднейшую итальянскую литературу».
Когда я был в Риме, я спросил Карло Леви: нельзя ли влияние Есенина объяснить тем, что в Италии так же велико значение крестьянства, как это было раньше в России?
- Вы удивляетесь, почему Есенин так популярен у нас, в Италии? - спросил Леви.
- Конечно. У него же в сердце «светит Русь».
- Да, но ваша Россия - это и есть человеческое сердце. И Толстой и Достоевский - все это те, кто светит всему человечеству. А ведь без сердца не может быть и поэзии.
Это верно сказано. Человечность - в русской традиции, в традиции русской литературы. И поэтому мы с любовью вспоминаем легкое, хорошее имя С.Есенина...
Корнелий Зелинский
http://smena-online.ru/stories/o-esenine-0
СОВРЕМЕННИКИ ГОВОРЯТ О ЕСЕНИНЕ
Многие поэты, чья лира зазвучала уже после Есенина, пережили радость первой встречи с его стихами, у каждого из них в душе "свой Есенин", каждый из них сказал свое живое, взволнованное слово о великом поэте. М Горький, А.Толстой, Л.Леонов, Б.Лавренев, Д.Фурманов - многие художники слова в своих высказываниях, статьях о Есенине и его поэзии показали, в чем неувядаемая сила его стихов, сила великого национального поэта.
Александр Серафимович: "Это был великий художник. С огромной интуицией, с огромным творчеством, единственный в наше время поэт. Такой чудовищной способности изображения тончайших переживаний, самых нежнейших, самых интимнейших, - ни у кого из современников..."
Борис Пастернак: "Со времени Кольцова земля Русская не производила ничего более коренного, естественного, уместного и родового, чем Сергей Есенин... Вместе с тем Есенин был живым, бьющимся комком той артистичности, которую вслед за Пушкиным мы зовем высшим моцартовским началом, моцартовской стихиею".
Николай Тихонов: "Человек будущего так же будет читать Есенина, как его читают люди сегодня. Сила и яркость его стиха говорят сами о себе. Его стихи не могут состариться. В их жилах течет вечно молодая кровь вечно живой поэзии".
Василий Федоров: "Мы не знаем, как рождаются великие поэты, тайна сия велика есть, - но почему они рождаются, мы знаем. Их рождают великие события, социальные потрясения, революционные эпохи. Так родился безымянный автор "Слова о полку Игореве", так родились Пушкин и Лермонтов, так родился Некрасов. Эпоха трех русских революций дала нам трех богатырей: А.Блока, В.Маяковского и С.Есенина, на долю которого выпала крестьянская застава".
Юстинас Марцинкявичюс: "Есенин - чудо поэзии. И, как о всяком чуде, о нем трудно говорить. Чудо нужно пережить. И надо в него верить. Чудо есенинской поэзии не только убеждает, но и всегда волнует, как проявление большого человеческого сердца".
Павло Тычина: "Сергей Есенин! Кого мне поставить в один ряд с ним - таким высокоодаренным, самобытным певцом России?"
Спит ковыль. Равнина дорогая,
И свинцовой свежести полынь.
Никакая родина другая
Не вольет мне в грудь мою теплынь.
Знать, у всех у нас такая участь,
И, пожалуй, всякого спроси -
Радуясь, свирепствуя и мучась,
Хорошо живется на Руси.
Свет луны, таинственный и длинный,
Плачут вербы, шепчут тополя.
Но никто под окрик журавлиный
Не разлюбит отчие поля.
И теперь, когда вот новым светом
И моей коснулась жизнь судьбы,
Все равно остался я поэтом
Золотой бревенчатой избы.
По ночам, прижавшись к изголовью,
Вижу я, как сильного врага,
Как чужая юность брызжет новью
На мои поляны и луга.
Но и все же, новью той теснимый,
Я могу прочувственно пропеть:
Дайте мне на родине любимой,
Все любя, спокойно умереть!
С.Есенин
НЕЗАКАТНАЯ ЗВЕЗДА
В те годы (это было начало века) некоторые томимые мистическими идеями теоретики призывали к постижению бестелесной красоты, к службе готической, к болезненно изогнутой арке, к ангельской душе святых грешниц, лик которых является лишь среди звезд, и отвергали реализм как «простое ретуширование действительности», где отсутствует духовное начало. Энергичный, юный, живой среди этих певцов отрешенной неземной красоты, Есенин трудно вставляется в ряд представителей какого-либо модного направления, театрально-литературной школы, средневековой традиции, он, по сути, чужероден был и акмеизму. Сам по себе явление уникальное, это был художник русского вызывающего дарования, ярчайшая страстная натура, истинный сын своего противоречивого времени.
Не нужно искать в поэте сахар с солью, ужас жизни, павлина в голове, нужно искать в нем поэтическую правду бытия, колдовское очарование неподслащенной красотой, за короткую жизнь так неповторимо выявленные им. Но Есенин прошел и через умствующее уродство неустанных в своей нечестивости критиков, зло воображающих национального гения в кабацком дыму в разорванной на груди рубашке, с криком «Эх, ты гой еси!» в порыве языческого анархизма и патриархального экстаза отрицающего революционный город, до которого он якобы не дошел, не дорос... Нет, город и революция не были для него «запечатанной дверью» на околице деревни. Обладая европейской культурой, познав и деревню, и город, он бесстрашно стоял на всех ветрах послереволюционной поры, дыша радостным воздухом свободы. В нем неистово горели, обжигая, страстные, порой взрывные чувства, не сдержанные благоразумием расчета, его терзало, задавало неуспокоенные вопросы главное в жизни, что всегда мучило думающего русского интеллигента: «Кто я?», «Что есть человек?» - вопросы, которые Циолковский считал совершенно необходимыми в попытке познания смысла жизни.
Он, Есенин, так же как и Блок, был убежден, что России суждено идти не по пути европейско-американскому, а по своему, не похожему ни на один известный путь. Он убежден был и в том, что культура - это не только движение вперед, но это и движение к истокам, а без знания русской деревни узнать Россию вообще нельзя. И есть единство родины и судьбы каждого незаурядного поэта. Дух его борется, мечется в поисках и растет Поэзия ткется из реальности при благословенной помощи искренности и волшебства слов. В то же время чувственность Есенина, его ранимая нежная душа, как ни у кого обнаженная, открытая страстность чрезвычайно далеки от растроганно-женственной романтичности. Энергия мужественной силы присутствует в его поэзии везде. Никому не уйти из-под очаровывающей власти его таланта. Наверное, почти нет ни одного современного поэта, кого не осветил бы зеленый луч звезды Есенина, которая кристально сияет, горит над полями, над лесами, над водами России. Поистине непотухающая, незакатная звезда. Да! Время работает на Есенина.
Ныне мы справедливо говорим о Сергее Есенине как гениальном поэте XX в. Наибольшее количество «белых пятен» долгое время было связано с «деревенским детством» и юностью Есенина в родном рязанском крае. Из 30 лет жизни поэта первые 17 прошли здесь! Однако так случилось, что вплоть до середины 50-х годов мы очень мало знали правды о становлении Есенина как личности, особенно в юности, о раннем пробуждении его «творческих дум», о народных, глубинных истоках его поэзии. Многие вопросы, касающиеся судьбы поэта в отрочестве и в юношеские годы, по существу, оставались без ответа. Но когда читаешь и перечитываешь Есенина, включая его ранние стихи, где все - правда, озаренная и печальная, все - жизнь, радостная и трагическая, поэмы и стихи, в которых предельно обнажена исповедальная душа художника,- все очевиднее становится их кричащая несовместимость с различного рода «романами без вранья».
Трудно, а вернее, почти невозможно понять до конца поэта, движение его души, рождение его стихов, наконец, его судьбу, не побывав хотя бы раз на той священной земле, откуда берет начало его жизнь, его приход в мир, земле, которая с первых сознательных его шагов и до смерти будет наполнять его сердце неугасимой любовью к Отечеству. Сколько людей ради желанной «встречи» с поэтом на его «малой родине» каждый год идут и едут со всех концов Земли к Пушкину - в Михайловское, к Лермонтову - в Тарханы, на Волгу - к Некрасову, в край рязанских раздолий - к Есенину.
В свое время мне посчастливилось едва ли не первому из тех, кто писал в разные годы о Есенине, зримо прикоснуться к родной земле поэта. То была едва ли не самая светлая и радостная пора многолетних встреч с миром поэзии Есенина.
Константиново, родное село поэта, привольно раскинулось по правому высокому холмистому берегу Оки - многоводной сестры великой Волги. Взору открываются необъятный простор заливных лугов, убегающие вдаль перелески, а у самого горизонта - дымка лесов Мещеры.
Вот уже более полувека, как в любую погоду, летом и зимой идут и едут люди в Константинове со всех концов света, чтобы низко поклониться древней рязанской земле - колыбели великого поэта России. Хорошо помню то потрясение, которое испытал, увидев все это впервые 40 лет тому назад. С Константиновских, а особенно Федякинских холмов просматриваются такие неоглядные дали и видится такой бездонный голубой небесный купол, что на какое-то мгновенье ты чувствуешь себя не на земле, а как бы во Вселенной, в центре мироздания. Как справедливо однажды заметил А.Блок, гений всегда народен.
«Жизнь - обман с чарующей тоской...», «Цветы мне говорят - прощай...». Сколько в них самого сокровенного, есенинского, лично пережитого поэтом, и одновременно сколько общечеловеческой доброты и сердечного тепла, которого ныне так явно не хватает на нашей планете. Кто сегодня не знает этих пронзительных стихов, впервые прозвучавших в русской поэзии еще в начале 20-х годов? Чью душу и сердце не заберет в полон романтически-прекрасный образ красногривого жеребенка, трагически-беззащитного перед железной силой века? Могут ли эти стихи, наполненные великой сыновней любовью к Родине, ко всему живому на земле, оставить кого-нибудь равнодушным?
Время накладывает свой отпечаток на наши мысли, чувства, образ действия. Все мы - дети своего времени. Важно только, каким бы тяжелым, а порой трагическим ни было твое время, памятуя о вечном его движении, видеть из своего времени с надеждой и верой день завтрашний. Сколько светлой надежды и веры в будущее Руси советской в стихах С.Есенина, сколько в них человеколюбия и милосердия к людям.
Я думаю: как прекрасна Земля
И на ней человек.
И сколько с войной несчастных
Уродов теперь и калек!
И сколько зарыто в ямах!
И сколько зароют еще!
И чувствую в скулах упрямых
Жестокую судорогу щек.
Эти строки Есенина, наполненные и гордостью, и радостью, и болью за человека, его судьбу, проникнутые нескрываемой тревогой за будущее всего человечества, всей нашей планеты, могли бы по праву стать эпиграфом ко всем есенинским стихам и поэмам. И еще: они предельно современны. Появляется такое чувство, что они написаны в наши дни, когда с космических высот, в голубом ореоле, особенно прекрасной видится Земля и когда реальная угроза термоядерной и экологической катастроф, возможной гибели человечества объединяет всех людей доброй воли. Такова сила прозрения гениального художника.
Сегодня мы с тревогой говорим, что в погоне за материальным начинаем все больше терять человечность, милосердие. И вот Есенин... Он очищает наши души, потому что настоящая русская литература, настоящая поэзия всегда была совестью народа, его духовностью и нравственной опорой. Сложные процессы происходят в мире. С одной стороны, растет национальное самосознание народов, с другой - происходит размывание национального. Если говорить об этом по отношению к нашей стране, к Есенину, то Есенин чувствовал опасность национального нигилизма. Великий русский поэт, который, может быть, лучше всех сказал в стихах о подвиге 26 бакинских комиссаров, любви к грузинскому народу и Грузии, мечтал, когда все народы станут единой братской семьей. И он же, Есенин, не мыслил себя, своей жизни без России.
Но и тогда,
Когда во всей планете
Пройдет вражда племен,
Исчезнет ложь и грусть, -
Я буду воспевать
Всем существом в поэте
Шестую часть земли
С названьем кратким «Русь».
Гениальный поэт всегда народен и современен. Каких бы сторон его творчества мы пи коснулись, к каким бы его стихам и поэмам ни обратились. Неодолимо движение времени. Одно поколение сменяет другое... Движется, живет по своим законам мир поэзии - Вселенная души человечества. Беспрерывно нарождаются и вспыхивают в этом чудесном мире новые поэтические звезды и звездочки. Одни сгорают и навсегда затухают еще при жизни их «хозяина», свет души от других доходит к нам на протяжении десятилетий, и лишь немногие, очень немногие согревают народную «живую душу» в веках, разгораясь со временем все ярче и ярче.Имя одной из таких прекраснейших лучезарных звезд в бессмертном поэтическом созвездии России - Сергей Есенин. Оно - вечно...
Юлия Варшам
http://www.yulia-varsham.ru/esenin_5.html
На Востоке сумерки короткие:
день истек - и сразу льется ночь
звездами такими приворотными,
как глаза в глаза, глядеть невмочь…
- Ах, родная! Тетушка, красавица! -
(руки на гитарных проводах,
к виноградным пальцам прикасаются
белые созвездья на ладах…)
- Что ты пела только что вполголоса:
«Жизнь моя, иль ты приснилась мне…»?
От луны плывут косые полосы,
замирает счастье в тишине.
- Что ты пела, тихо, как в Успение,
сладкое и полное тоски?
- Так… из запрещенного… Есенина…
Я забылась, девочка, прости…
- Спой еще! Душа моя, пожалуйста!
«Все пройдет как с белых яблонь дым…»
Боже мой! Как ласково, как жалостно!
«Я не буду больше молодым»…
На Востоке ночи чернокрылые.
Русь во мгле. И мне двенадцать лет.
И вдали от родины открыла мне
Тетушка, что есть такой поэт - Е с е н и н.
Т.Сологуб
Любой березняк –
По Есенину звонница!
Никто уже так
Перед ней не помолится.
У нас деревень
Нынче тыщи разрушено,
И злато полей
По ветрам буйным пущено.
Увечье земли –
Как от гнета тиранского.
К чему мы пришли
Без уклона крестьянского?
Как храм, березняк
В честь Поэта возносится.
Никто уже так
На нож правды не бросится!
Татьяна Смертина
С детства создавала о Есенине стихи, но не терпится вдребезги разбить некоторые устоявшиеся прозаические мнения, высказать то, что не сказано… Есенин! Золотое имя. Убитый отрок. Гений земли Русской! Никто еще из Поэтов, приходивших в этот мир, не обладал такой духовной силой, чарующей, всевластной, захватывающей душу детской открытостью, нравственной чистотой, глубинной болью-любовью к Отечеству! Над его стихами столько пролито слёз, столько людских душ сочувствовало и сопереживало каждой есенинской строке, что если бы это было подсчитано – поэзия Есенина перевесила бы любую и намного! Но этот способ оценки землянам недоступен. Хотя с Парнаса можно бы углядеть – никого еще так не любил народ! Со стихами Есенина шли в бой в Отечественную, за его стихи – шли на Соловки, его поэзия волновала души, как ничья иная… Один Господь знает про эту святую любовь народа к сыну своему. Портрет Есенина втискивают в настенные семейные рамки фотографий, ставят на божницу наравне с иконами…
Мне показывали в глухих деревнях тетради из папиросной бумаги с его стихами, бережно переписанными по велению души теми, кто «ни при какой погоде» иных поэтов не читал. Вот она – сила поэзии пережившей время, поэзии настоящей, а не искусственно выращенной или искусственно поднятой на несколько лет на фальшивый пьедестал. И ни одного Поэта в России еще не истребляли и не запрещали с таким остервенением и упорством, как Есенина! И запрещали, и замалчивали, и принижали в достоинстве, и грязью обливали – и делают это до сих пор. Невозможно понять – почему? Взять хотя бы книгу Мариенгофа «Роман без вранья» – сплошное вранье. И это тот человек, которому Есенин, как другу, посвятил столько стихов (да кто бы знал о нем без Есенина!) и который беззастенчиво жил за счет Поэта. Уж ему ли упрекать Есенина в скупости? Обычно в ресторане Есенин расплачивался за всю ораву, и за Мариенгофа в том числе. Предательство после убийства. Есенин:«Ах, Толя, Толя, ты ли, ты ли?..»; «Ты был всех лучше для меня…»
Я всё это к тому, что таких «друзей» у Есенина и сейчас немало, и подобного о Есенине, чтоб зачеркнуть его творчество, издано уже порядочно. Время показало: чем выше Поэзия своей тайной светлостью – тем озлобленней завистники-неудачники, и тем больше подражателей. А еще эти постоянные казни! Подверглись убиению многие поэты: Н.Гумилев расстрелян 25 августа 1921 г.; за ним методично уничтожены все крестьянские поэты есенинского окружения… Далее расстрелян С.Клычков 8 октября 1937 г.; Н.Клюев расстрелян в Томске между 23 и 25 октября 1937 г.; О.Мандельштам погиб в пересыльной тюрьме 27 декабря 1938 г.. В нынешнее время: когда колокольно звенел крещенский мороз, в ночь на 19 января 1971 г. убит Н.Рубцов. И возле каждого: обидная травля, улюлюканье, ложь и наговоры. Ах, земляне! Видимо, это особая тема… Но что-то единое объединяет их всех, невинно убиенных…
И пушки бьют, и колокола плачут.
Вы, конечно, понимаете, что это значит?
Еще об одном великом Божьем даре Есенина – читал свои стихи так же неповторимо, как создавал. Они так звучали в его душе! Оставалось лишь произнести. Все бывали потрясены его чтением. Заметьте, великие Поэты всегда умели неповторимо и наизусть читать свои стихи – Пушкин и Лермонтов, Блок и Гумилёв, Есенин и Клюев, Цветаева и Мандельштам. Так что, юные господа, стихотворец, мямлящий свои строки по бумажке со сцены – не Поэт, а любитель. Поэт может многое не уметь в своей жизни, но только не это! Еще о Есенине. Не был «упадочным». Эта псевдоинтеллигентская черта у него полностью отсутствовала. Не упадочный, а знающий и честный в крестьянском вопросе: он предчувствовал гибель крестьянства, разруху, разорение деревень, запустение земли. Он первый понял, в какую черную бездну безысходности идем без Бога в душе!
Стыдно мне, что я в Бога верил.
Горько мне – что не верю теперь…
Верил он, истинно верил! Как всё крестьянство, раньше жил с верой в душе! А теперь Россия – с горечью в опустошенной душе, да еще со стыдом за отнятую веру! Именно за эту чистую честность в поэзии («крестьянский уклон», «религиозную символику»), за светлую силу прозрения он был и страшен темным силам, и был уничтожен физически вместе со всеми Поэтами, как «тормоз к светлому будущему». Ну и куда без «тормозов» залетели? Считаю неверным расхожее утверждение, что Есенин одной ногой шагнул в настоящее, а другой остался в прошлом и этим сам себя извел-погубил. Нет, вся его поэзия говорит об ином: Есенин был в настоящем, а одной ногой шагнул в будущее и ужаснулся своему прозрению. Есенин в 1920 г.: «Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого, ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал… Тесно в нем живому, тесно строящему мост в мир невидимый, ибо рубят и взрывают эти мосты из-под ног грядущих поколений».
Исходя из вышесказанного, не стоит преступно упрощать Есенина до «свирельного» пастушка: о чем он «кричал» в 1920 г., начали шептать лишь в 1990 г.. А о духовных сдвигах, о коих Есенин «кричит» и сейчас, зашепчутся лишь в Будущем. Сильно искажена истинная оценка творчества Есенина годами социализма. К этому добавлю о «совках». Думаю, «совок» - не тот, чья молодость совпала с годами «социализма», а индивидуум любого времени, который фанатично ограничен идеологией определенной группы людей, как детской песочницей. «Совки» любят судить ближнего самосудом. Отвергаю еще одно расхожее утверждение. Есенин никогда не идеализировал избяную Русь, он ее – любил, а это совсем иное… Идеализация деревни крестьянам не свойственна, обычно ее идеализируют городские или «идущие в народ», но не – идущие из народа. Еще иногда идеализируют рожденные, а не выросшие в деревне, и собиратели фольклора: может, это для них и неплохо. С подобными требованиями (идеализировал или нет?) надо подходить к министру сельского хозяйства, а не к поэтам. Да, Есенин создал Берёзовую виртуальность и увлек за собой многих, но создание своего виртуального мира удается редким Поэтам. Громадная масса стихотворцев описывает уже созданные миры, не умея создавать свои: они не создатели. Появилось даже направление в литературе и культуре: «по мотивам» чужих миров. Есенин обладал еще одним даром – крестьянской сметкой и жаждой на выживаемость. Но пусть не завидуют – этот дар дорого дался крестьянам, за него заплачено ранней гибелью многих предшествующих, гибелью из-за безоглядной доверчивости и доброжелательной открытости всем. Вот и ринулся светлый, нежный душою отрок, вброд по болоту на тот берег осиянный, элитный, чтоб зазвучала его лира на всю Русь. Ломоносовский путь – в лаптях до Москвы. Тут даже надо специально лапти обувать – легче идти. И он достиг берега осиянного, да понял, что не такой уж он осиянный. Зачем шел? Нелепый вопрос.
В деревнях с такими не принято нянчиться, пестовать, восхищаться ими; наоборот – трагическое неприятие всеми, попытка сломить, направить «на путь истинный». Словно подсознательно и жестоко выталкивают самородок из своей среды. Это рано толкает к духовному поиску некоего берега осиянного, хоть с него и идут депеши – не пущать, паспортов не выдавать, и прочее… Поэтому (если говорить о прошедшем времени) остро любя деревню, бежать из нее в определенный период становления – ломоносовский путь спасения самородного таланта. И уверение ханжей (которые начальственно и плотно обустроены в городе), что надо таланту оставаться у земли навсегда – подобно ласковому совету самоубийства. Но для таланта из народа и город – навсегда чужд. Иной быт, иные человеческие отношения: наглость, цинизм, плотская чувственность, бесстыдство, продажность, умение выхватить для себя кусок из горла ближнего и прочее… Жизнь – есть жизнь, куда от нее денешься? Талант – нравственно состоявшаяся личность, не может приспособиться, лишь кое-как делает вид, что приноравливается. Это болезненно.
Если раньше мне били в морду,
То теперь вся в крови душа!..
Вот тут и появляется ненавистный Черный человек, неизбежное трагическое раздвоение, помогающее существовать в чуждой среде, но и одновременно пробуждающее беспощадное чувство вины…
Этот человек проживал в стране
Самых отвратительных громил и шарлатанов!
У Есенина и быт остался не обустроенным, ибо все силы были брошены на достижение высокой духовной цели. Для окружающих такие личности – непостижимая тайна. Такой талант с отчаянья и с Божьей помощью вырывается своими гениальными душевными порывами в иносферу неизвестную, высокую… Лермонтов (заочно!) о Есенине: «Он не был создан для людей…» А это – некоторыми людьми не прощается. И был убит Есенин 28 декабря 1925 в гостинице «Англетер», убит под Новый год, за свою несокрушимую силу, прозорливость, гениальность песенную. Удивляется Есенин ярлыку самоубийства и печально улыбается:«Не такой уж горький я пропойца…» И он знал, видел, как сужается круг, метался, чувствовал слежку:
Так охотники травят волка,
Зажимая в тиски облав…
Прочитайте это Есенинское стихотворение «Мир таинственный…» Всё предчувствовал, как великие Поэты до него. Последнее стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья…» – еще одна тайна Поэта. В этом же 1925 г. есть другие строки: «Не знаешь ты, что жить на свете стоит!»
Да, в пустынных городских переулках к легкой есенинской походке прислушивались не только бездомные собаки, «братья меньшие», но и большие недруги. Снова срываюсь с прозы на свои стихи:
Ты шагаешь окрылён,
А звезда звезде –
Подмигивает!
А Бухарин за углом –
То-по-ром поигрывает!
Топору – всё равно:
Что Есенин, что Махно,
Что крестьян миллион,
Что церквей перезвон!
Он занес топор –
Месяц хрустнул!
Над златой головой,
Над Святою Русью!
Тут пошла резня
Незабвенная,
Всё же Русь жива,
Убиенная!
Что ж земля голосит?
Кровью вождь запятнан.
А Есенин на Руси –
По сердцам упрятан!
Мы должны знать истинную правду и не забывать, как по-детски запрокинулась его золотая голова… И снова слышится его последний выхрип: "Дорогие мои, хор-рошие…"
Татьяна Смертина
http://t-smertina.narod.ru/Stat-Poet/esenin/index-7.html
И я пришел к тебе, Есенин
Стоит погожий день осенний,
Желтеет золотом листва,
И я пришел к тебе, Есенин,
Сказать сердечные слова.
Ты популярен нынче в мире:,
У жителей любой страны
Твоей волшебной светлой лирой
Сердца людей озарены.
И для меня теперь не ново,
Что ты, поэзией звеня,
Стал и по сути, и по крови,
По духу Пушкину родня.
Певец берез и русской сини,
И «наших братьев меньших» друг,
Твой путь был ярок, но не длинен, -
Замкнулся рано жизни круг.
Но на Ваганьковском погосте
Нельзя талант похоронить.
К тебе приходят люди в гости,
Чтоб память светлую почтить.
Стоит погожий день осенний,
Желтеют листья у берез…
Я в знак любви к тебе, Есенин,
Издалека цветы привез.
М.Докторов
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Четверг, 10 Окт 2019, 19:27 | Сообщение # 2 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6872
Статус: Offline | Елена Федорова:
СВЕТЛАНА ШЕТРАКОВА: В ПРОСТОТЕ СТИХОВ ЕСЕНИНА КРОЕТСЯ НАСТОЯЩАЯ БЕЗДНА
О том, как в Москве – городе, который поэт называл «лучшим, что видел в мире» – возник музей, и чем он живет сегодня, рассказала директор Московского гос. музея С.Есенина С.Н. Шетракова.
– Музей был создан в 1995 г. к 100-летию со дня рождения Есенина. Как появилась идея его создания, здесь, именно в этом доме?
 
– Музей хотели открыть очень давно, ведь Есенин – один из самых читаемых и любимых поэтов в мире. Адресов, связанных с творчеством поэта в Москве, конечно, очень много. Были идеи создать музей на Пречистенке, где они жили с Дункан, или в доме на улице Москвина (ныне – Богословский пер.), где они снимали квартиру с Мариенгофом. Еще в советское время я занималась вопросом музея поэта в Москве, и даже ездила к Шолохову, чтобы заручиться его подписью и поддержкой. И в разговоре с ним мы говорили о том, как важен и необходим музей Есенина в столице, и что многие этого ждут. Что касается этого дома в Б.Строченовском пер., это первый есенинский адрес в Москве и это единственное место в Москве, в котором Есенин был прописан. Это место связано с памятью о поэте на большом промежутке времени – с 1911 по 1918 гг., здесь было написано множество произведений, здесь около 30 лет жил отец поэта А.Н. Есенин. Впервые Есенин появился здесь в 1911 г., сюда он пришел с вокзала 16-летним мальчиком и поднимался этими ступеньками у входа в квартиру своего отца, который жил на первом этаже в квартире № 6, напомню, отец Есенина работал приказчиком в лавке купца Крылова.
Этот дом был деревянным, какое-то время бесхозным, позже здесь были коммунальные квартиры. Дом дважды горел, но, тем не менее, устоял. Какое-то время на нем висел плакат, просто написанный от руки: «Люди, сберегите этот дом, в нем жил великий русский поэт». Последний пожар был в начале 90-х годов, дом тогда сильно пострадал, но люди встали на защиту здания, обратились к Правительству Москвы. И в 1991 г. появилось распоряжение правительства Москвы восстановить этот дом и отдать 1-й этаж музею. Конечно, не все обещания были выполнены, часть 1-о этажа, которую занимает музей, составляет всего 99,8 кв. м., а 2-й этаж и подвал исторического здания до сих пор занимают арендаторы. Официальный статус был присвоен ему в апреле 1996 г., и в настоящее время музей принимает до 40 тыс. посетителей в год.
– Как подбиралась экспозиция вашего музея? Представлены ли здесь какие-либо раритеты?
– Экспозиция музея была создана на общественных началах и подарена городу в канун 100-летия со дня рождения поэта. Это происходило при огромном стечении народа, люди заполонили просто всю улицу. Экспозиция нашего музея необычна, это не просто экспонаты с подписью. Художник Авет Таведов, который ее делал, несмотря на такую минимальную площадь, смог создать здесь пространство поэзии Есенина. Все экспонаты музея – вещи, книги, фотографии, автографы – это предметы из моей личной коллекции, из коллекции художника, создававшего экспозицию, подвижников музея и родственников поэта. В коллекции есть много раритетных, типологических вещей. Обычные люди приносили вещи той эпохи, из которых потом воссоздавалась экспозиция. Мемориальные вещи в музее окружают предметы той эпохи, они не принадлежали поэту и мы не акцентируем внимание на их подлинности, но они создают совершенно особую атмосферу экспозиции. Часть вещей, вошедших в экспозицию, были найдены в фундаменте этого дома, а часть были взяты у родственников людей, живших в этом доме. В экспозиционной комнате сразу же привлекает к себе внимание заглавный стенд-триптих. На нем можно увидеть первые публикации Есенина в Москве, отзывы критики и множество рукописей поэта. В центре - рисунок художника В.Юнгера, изображающий С.Есенина в 1915 г. В силу того, что экспозиционная площадь невелика, у нас есть множество передвижных экспозиций, которые ездили и по ближнему и по дальнему зарубежью, были в Европе, Америке, Африке, Индии.
– Чем живет музей сейчас, спустя 15 лет после открытия? Какие трудности испытывает?
– Проблемы, конечно, есть. Мы никак не можем завершить проект есенинский дворик. На земле, зарегистрированной музеем, до сих пор находится стоянка машин коммерческой организации. Понимая, что невозможно на этой территории принимать то огромное количество людей, которое приходит, власти пошли нам навстречу, и полтора года назад мы получили еще одно здание – особняк в пер.Чернышевского. Оформление этого здания тоже дело нелегкое, необходимо подписать множество бумаг, пройти бюрократические препоны. Сейчас мы привели этот дом в порядок, починили крышу, которая протекала и даже смогли разместить на 1-м этаже передвижную экспозицию. Надо отметить, что в восстановлении здания нам большую помощь оказали как обычно энтузиасты, но нашлись и меценаты (например, Балтийская строительная компания), которые на свои деньги построили фактически новую крышу. Это здание в пер. Чернышевского, возможно, также относится к одному из московских периодов жизни Есенина. Утверждать это со стопроцентной точностью пока нельзя, мы продолжаем поиски информации в архивах, но кое-что из уже найденных документов позволяет считать, что Есенин мог бывать в том доме. Работа еще предстоит большая, но я постараюсь сделать все, чтобы в следующем году ко дню рождения поэта этот домик распахнул свои двери для посетителей.
– Приурочены ли какие-то мероприятия ко дню рождения Есенина? Будет ли какая-то особая программа?
– Праздновать юбилей поэта мы начали еще в сентябре, у нас регулярно проводятся концерты и вечера. 3 октября – в день рождения Есенина – тоже будут торжественные мероприятия. В 12.00 дня на Тверском бульваре у памятника поэту состоится торжественный митинг, а в 17.00 у нас в музее, точнее во дворике, пройдет праздничный концерт участие, в котором примут известные артисты и деятели искусства.
– Есенина часто называют «крестьянским поэтом», но большую часть свой жизни он прожил в Москве. По-вашему, до какой степени Москва, столичная жизнь повлияла на творчество Есенина?
– Есенин писал: «Лучшее, что я видел в этом мире, это все-таки Москва». Москва для Есенина – это основной пласт его произведений, и главная любовь, и похоронен поэт тоже здесь. Во многих биографиях пишут, что он пил, вел тот образ жизни, который описан им в «Москве кабацкой». В общем-то, да, он был живым человеком, и многое ему было не чуждо, а надо отметить, что при жизни он был звездой. Поэт был настолько популярен, что следили практически за каждым его шагом, а потом проецировали жизнь поэта на его стихи. Это особенно характерно для «Москвы кабацкой», где считают, что она практически отразила свою жизнь. Но ведь это поэзия… Только в одном четверостишии Москвы как бы он отстраняет своего героя от окружающего и акцентирует внимание на нравственности:
Что-то всеми навек утрачено.
Май мой синий! Июнь голубой!
Не с того ль так чадит мертвячиной
Над пропащею этой гульбой.
Стихи Есенина часто воспринимаются очень буквально, но его стихи и образ самого поэта очень многогранен и неоднозначен, в простоте его стихов кроется настоящая бездна. Я изучаю Есенина всю жизнь, но считаю, что вот только сейчас нахожусь на подступах к пониманию его.
03.10. 2010. Наталья Попова
http://news.mail.ru/society/4530667/
МУЗЕИ, ПОСВЯЩЕННЫЕ СЕРГЕЮ ЕСЕНИНУ
Государственный музей-заповедник С.А. Есенина
 
28 июля 1965 г. было принято правительственное постановление об увековечивании памяти С.А. Есенина на его родине. Мемориальный дом-музей поэта, открытый 2 октября 1965 г. как филиал Рязанского обл. краеведческого музея, за годы превратился в один из крупнейших музейных комплексов. С 1997 г. в музее работает выставочно-торговый центр, выполняющий одну из основных задач музейной работы - организацию выставок из фондов музея и персональных выставок художников. Кроме того ВТЦ осуществляет продажу картин, книжной продукции, сувениров, изделий народных промыслов известных российских худ. мастерских. В июле 2012 г. музею-заповеднику С.А. Есенина исполнилось 47 лет.
Липецкий музей Сергея Есенина
В Липецке открылся музея С.Есенина в новом помещении. Теперь он размещается в Центральной гор. библиотеке. Долгие годы музей располагался на квартире почетного гражданина Липецка В.Синельникова. Он завещал свою экспозицию родному городу. Под музей Есенина в библиотеке отведен отдельный зал.
В настоящее время проведена опись более 3 тыс. экспонатов. Среди них ценные прижизненные издания великого поэта, чрезвычайно редкий сборник его стихов, выпущенный в 1944 г. в Одессе, переписка с автографами сестер и детей Есенина, несколько ранее не публиковавшихся фотографий. На обустройство фактически первого в Липецке муниципального музея из бюджета города выделено более 400 тыс. руб. Эти средства затрачены на ремонт помещения и закупку спец. оборудования. Также открыта дополнительная ставка для хранителя музея. Своих первых посетителей музей поэта на квартире В.Синельникова принял ровно 30 лет назад.
Музей Сергея Есенина в Воронеже
В Воронеже есть музей Есенина. Находится он в жилом доме №3 по ул. Донбасской (рядом с пл. 3acтавы), на 1-м этаже, в помещении подросткового клуба «Юность». Здесь музею Есенина выделено 2 комнаты общей площадью около 32 кв. м. Обещают отдать и 3-ю. В 1995 г. в 100-летнюю годовщину со дня рождения классика русской литературы и «последнего поэта деревни», Егор Иванович, устроитель музея, на собственные средства, на базе личной коллекцию литературы Есенина и о Есенине открыл в Воронеже музей. На Донбасскую музей перекочевал недавно, - в начале декабря прошлого года. Коллекция музея пополняется за счет подарков от граждан. Егора Ивановича ежегодно приглашают на международные конференции, посвященные творчеству Есенина, в Институт мировой литературы в Москве. В рамках работы музея существуют выездные лекции по творчеству поэта, проходят выставки воронежских художников, встречи с воронежскими поэтами. Вход бесплатный.
Музей Сергея Есенина в Вязьме
В Вязьме действует первый частный музей поэта, созданный и поддерживаемый директором музея П.Н. Пропаловым.
В музее хранятся уникальные экспонаты, в том числе рукописи Есенина, его прижизненные издания, фотография А.Дункан с ее автографом, а также предметы есенинской эпохи и материалы по др. русским поэтам и писателям.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Четверг, 10 Окт 2019, 20:30 | Сообщение # 3 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6872
Статус: Offline |    
http://www.litnet.ru/event/esenin/esenin.php
У ПАМЯТНИКА ЕСЕНИНУ ПРОЗВУЧАТ СТИХИ ВЕЛИКОГО РУССКОГО ПОЭТА
Литературный флешмоб в честь великого русского поэта состоится 3 октября на Тверском бульваре в Москве. Старт С.Безруков, прочтя стихотворение «Хулиган». Затем вместе с участниками флешмоба - активистами движения «Местные», он возложит цветы к памятнику поэта. В этот день на Тверской бульвар к Есенину придут сотни человек, желающих послушать стихи Есенина. К акции также сможет присоединиться любой желающий, на время забыть о своих проблемах, профессии, возрасте, выйти к микрофону и прочесть любимые строчки поэта. Лидер движения «Местные», член ОП МО Т.Дмитриева: - Своей акцией мы хотим напомнить всем, что Россия – уникальная страна с уникальными творцами. Но не стоит забывать, что молодежь – довольно своеобразный социальный слой и с ними надо разговаривать на их языке, именно поэтому мы уверены, что культурно-просветительская деятельность именно в виде флешмобов подобной формы позволит популяризовать русскую культуру среди молодежи.
С.Безруков: Давно мечтал собрать тех, кто любит поэзию Есенина, и почитать вместе с ними его стихи. Мне кажется, день рождения Есенина – это прекрасный повод сделать такой подарок самому поэту и всем поклонникам его поэзии. Мы хотим сделать это по-есенински: по-хулигански, озорно, весело. Рад, что мою инициативу поддержала молодежь, потому что молодежь, читающая стихи - это залог нашего будущего культурного общества. Для меня весь этот день будет посвящен Есенину: от памятника поэту я поспешу в Кремль, где вечером состоится мой спектакль о Есенине «Хулиган. Исповедь».
http://beta-press.ru/newsitem/11087
Тверской бульвар. Здесь собрались любители есенинской поэзии: в основном сейчас здесь присутствует молодежь. У памятника поэта непрерывно звучат его стихи. Существует даже запись на их прочтение. Конечно, профессиональных чтецов здесь нет, поэтому радует уже то, что современное поколение знает и любит Есенина – раз они пришли сегодня к нему…
 
Вот этот мальчишечка – ему лет семь, не больше – просто поразил абсолютно всех присутствующих своей обстоятельной манерой прочтения довольно большого по размеру и очень серьезного есенинского стихотворения. Сейчас уже не вспомню, что именно он читал, поскольку за целый день я столько услышала их…
  
Даже ради того, чтобы услышать, как эта девчушка читала «Исповедь хулигана» - уже стоило сегодня придти сюда. Редко выпадает удача послушать такое талантливое прочтение столь сложного есенинского стихотворения. И когда это все-таки случается, для меня это всегда большая радость. Вот после Юры, это только второй случай. Первый был в Пушкинских Горах…
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Четверг, 10 Окт 2019, 21:13 | Сообщение # 4 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6872
Статус: Offline | 
ЧТЕНИЕ ПУШКИНА...
С.Есенин (фотография со спины) у памятника А.С. Пушкину
"Чтение Пушкина рождало в душе головокружительный восторг и приступы белой зависти: нет, так мне никогда не написать! И никто за сотню лет, пожалуй, кроме Лермонтова, не смог к нему приблизиться. Технику изучать бессмысленно – это по Брюсову можно распознавать «как делать стихи». А здесь каждое стихотворение – живой организм, концентрация всего человеческого существа, в голос которого вслушиваешься и время от времени пытаешься продолжить, протянуть ноту той или иной строки".
Он читал «Роняет лес багряный свой убор…» – и только и мог, что щелкнуть в восхищении пальцами: «Вишь, как он!» Читал «Телегу жизни», «Дорожные жалобы», «Брожу ли я вдоль улиц шумных…» и в нескольких пушкинских строфах или строчках отыскивал то, что позволяло с душевной легкостью и внутренним успокоением принять и благословить земной мир. В «Руси советской», прежде чем найти слова для приветствия младому поколению, выжившему после прошедшего урагана, нужно было вспомнить пушкинское «Возвращение на родину» и его «Прощание с друзьями» – «Вновь я посетил…» и «Была пора. Наш праздник молодой…». Пушкин пробуждал память, способствовал обретению гармонии в душе и спокойствия в обыденной жизни. Он же помогал с большей легкостью относиться к разного рода житейским неприятностям. Так, перелистывая пушкинский томик, Есенин остановился на стихотворении, написанном 26 мая 1828 года. Почти столетие тому назад…
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?..
Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.
Прочел и полушутя, с горьким юмором произнес: – Вот ведь не скажешь про это стихотворение – «упадочное»… А у нас как тоскливая нотка появится, так тут же начинают вопить: «Упадочный! Припадочный!» Да… Написать такое однажды – и умереть не страшно.
Но все эти переживания, углубленное чтение, напряженная работа – наедине с самим собой. На людях – жажда славы, уверенность в своих силах и… дружеское, одновременно и почтительное и задорное обращение к Пушкину, прочитанное у памятника на Тверском бульваре 6 июня 1924 г. – в день рождения любимого поэта. Пушкинская легенда и живой пушкинский образ – связь и пропасть между ними соотносятся с есенинской легендой и есенинским живым образом. Демонстративно, «нагло» и в то же время с абсолютным внутренним достоинством разговаривал поэт на глазах у толпы с памятником, в котором проступали для него живые черты буйного потомка африканцев и великого мужа России.
Блондинистый, почти белесый,
В легендах ставший как туман,
О Александр! Ты был повеса,
Как я сегодня хулиган.
Но эти милые забавы
Не затемнили образ твой,
И в бронзе выкованной славы
Трясешь ты гордой головой.
А я стою, как пред причастьем,
И говорю в ответ тебе:
Я умер бы сейчас от счастья,
Сподобленный такой судьбе.
Но, обреченный на гоненье,
Еще я долго буду петь…
Чтоб и мое степное пенье
Сумело бронзой прозвенеть.
Прочитав это стихотворение, Есенин возложил к подножию памятника букет цветов и, подойдя к столпившимся зрителям, произнес: «Камни души скинаю…» Он читал первым, и читавшие вслед за ним Орешин, Городецкий, Кириллов уже не были услышаны. Этот тихий майский вечер стал новым триумфом Есенина, когда каждый из присутствовавших на Тверском бульваре, шокированный прямым отождествлением «повесы Пушкина» с «хулиганом Есениным», не мог не поверить, что песня этого «обреченного на гоненье» поэта непременно прозвенит бронзовым звоном.
http://www.sergesenin.ru/?p=281
КУПАНИЕ КРАСНОГО КОНЯ
(С.Есенин и художник К.Петров-Водкин)
В октябре 2001 г. северному музею С.Есенина исполнилось 30 лет. К юбилею среди многих даров были и книга Г.Авериной «Есенин и художники» и копия картины К.Петрова-Водкина «Купание красного коня», - подарок мурманского поэта В.Синицына, большого друга нашего музея.
- Кажется, Есенин и Петров-Водкин были современниками, - сказал при встрече Викдан Викторович.
- Да, конечно, современниками. Но вот встречались ли они, были ли знакомы? Где-то я читала, было упоминание о знакомстве поэта и художника. Но где?
Посмотрела в своей домашней библиотеке по искусству все о художнике, изучила все, что имеется в наших мурманских библиотеках, но ничего, что бы связывало Есенина и Петрова-Водкина, не нашла. А дар В.Синицына не давал покоя. Книгу Авериной взяла перечитать вновь, чтобы еще раз написать ей свои замечания по книге: первое мое письмо затеряла почта. Книга была вся в карандашных пометах, и я пробежала глазами прежде всего по ним и вдруг… Петров-Водкин. Так вот где я прочитала, но по-настоящему даже и не отреагировала на это имя. Читаю внимательно: - Совсем недавно мне удалось найти доказательства того, что Есенин был знаком с Петровым-Водкиным. Вот что пишет художник жене в 1921 г: «Несколько дней тому назад я видел Есенина, ты его знаешь. Он вернулся в полном восторге от Самарканда и очень посвежел».
Другим доказательством общения поэта и художника может служить их совместная работа в журнале «Скифы» в 1917 г., где Есенин публиковал стихи, а оформление выполнял Петров-Водкин. Было у них много общих знакомых, например, Иванов-Разумник, живший в Царском Селе. О нем Есенин сказал: «Человек, которому я никогда не лгал». Иванов-Разумник в те годы оказывал на Есенина наиболее сильное влияние, именно он и был организатором группы «Скифы». В нее наряду с.Блоком и Белым вошли писатели крестьянского направления. Импонировало Есенину также и одно из главных направлений «Скифов» - о самостоятельном пути развития России, полной независимости ее от Запада. Н.Шарапов пишет: «Как-то беседуя с Разумником Васильевичем, я по-студенчески прямо спросил его, кто, по его мнению, в русской поэзии после Пушкина будет ее представлять? Кто теперь самый большой поэт на Руси? Он, быстро взглянув на меня, немедленно ответил: «Несомненно, Сергей Есенин!»
О том, что Есенин, Петров-Водкин, Иванов-Разумник были после революции единомышленниками, могут свидетельствовать и записи дневника З.Гиппиус: «Для памяти хочу записать «за упокой» и интеллигентов-перебежчиков, т.е. бывших людей, которых мы более или менее знали и которые уже оказываются в связях с сегодняшними преступниками. 12-13. Н.Клюев, С.Есенин – два поэта из народа, оба не без дарования. 15. Иванов-Разумник - литератор и критик очень серьезного дарования и вкуса. 18. Петров-Водкин – художник…»
В воспоминаниях знакомого Есенина искусствоведа М.В. Бабенчикова есть такая запись: «В Первую мировую войну Есенина не сразу взяли на военную службу. А когда дошла его очередь, он устроился вместе с нашим общим приятелем П.Наумовым и рядом других знакомых лиц в санитарную часть в Царском Селе». Среди других знакомых лиц были художники К.Петров-Водкин, Г.Нарбут, О.Шарлемань, С.Чехонин…
- Значит, Сергей Есенин служил в Федоровском городке Царского Села в 1916 г. вместе с художником Петром-Водкиным! - радостно сделала я выводы из прочитанного. Но поиски опровергли и мои восторги, и выводы автора книги «Есенин и художники» Г. Авериной. В 1991 г. в издательстве «Советский художник» вышла книга «К.С. Петров-Водкин. Письма. Статьи. Выступления. Документы». Художник пишет матери в письме (от 31 октября 1916 г). : «Вчера пришло распоряжение явиться в военную комиссию, которая должна собраться 1-го…» «После комиссии меня направят в Царское, а может будет и другое предложение, я смогу сам выбирать место, какое пожелаю…» (от 5 ноября 1916 г). А в письме матери от 22 декабря 1916 г. сообщает: «Очень трудно, в начале особенно, было являться в казарму к 7 утра. Прохожу строевую службу. Хорошо, что живу дома. Пока еще в штатском хожу. Вот на праздниках напишу подлиннее и расскажу о жизни ратника лейб-гвардии Измайловского полка, 1-ой роты, 1-го взвода, 1-го отделения и т.д.»
А в письме к двоюродному брату Шуре (Трофимову А.И.) от 25 декабря 1916 г. называет свое воинское звание полностью: «1-ой дивизии, 2-ой бригады, лейб-гвардии Измайловского полка, 1-ой роты литера Б, 1-го взвода и 1-го отделения нижнего чина ратника - послание. Это тебе мое полное звание». Но в документах по Царскому лазарету его имя тоже встречается. «В конце 1916 г. в санитары был зачислен художник К.С. Петров-Водкин, но по каким-то неизвестным причинам служить ему не пришлось». Из писем Петрова-Водкина родным эта причина проясняется. Значит, художник в Царском Селе вместе с С.Есениным не служил, но с поэтом был знаком. Об этом он пишет в письме жене 1921 г. А точнее время знакомства названо в воспоминаниях жены художника М.Ф. Петровой-Водкиной, опубликованных журналом «Волга».
Она вспоминает: «Как-то раз в воскресенье в 1914 г. нас посетил молодой человек, одетый в поддевку и большую синюю папаху. Он приехал с письмом от писателя М.Пришвина. У него были светлые вьющиеся волосы, которые ниспадали на плечи. Ему было 19 лет. Это был Сергей Есенин. Увидя дружелюбные лица, он попросил разрешения прочитать свои стихи. Разрешение, разумеется, было дано. Красивая русская рубашка, вся его одежда, весь внешний вид гармонировали с его стихами. Читал он стоя. Лицо его одушевилось. Мы все были очарованы глубиной и силой его стихов. Так молод и так талантлив! Таково было мнение всех присутствующих».
В есениноведение принято считать, что Есенин в Петроград впервые приехал в 1915 г., и дату 1914 г. отвергают. Иванов-Разумник тоже свидетельствует о встрече с Есениным в Петрограде в 1914 г.: «Сказание о Евпатии Коловрате» было написано Есениным по моей просьбе в 1914 г. По просьбе моей он прочел нам всю поэму, которую помнил от слова до слова, тогда же записал ее и оставил эту запись у меня», - записывает в примечаниях к поэме Иванов-Разумник. Машинописная копия, которая вместе с его примечаниями хранится в Государственном литературном музее. И примечание публикатора этих примечаний Л.Карохина: «Ошибка памяти Иванова-Разумника. В 1914 г. Есенин был в Москве». Ошибка памяти М.Ф. Петровой-Водкиной. Ошибка памяти Иванова-Разумника. Ошибочное тиснение на паспорту фотографии. Так ли? А ведь запись Иванов-Разумник сделал еще до войны, а не в 60-х – 70-х годах! Быть может, ошибаемся мы в своих категорических выводах?
О том, что Есенин был в Петрограде в 1914 г. есть еще одно архивное свидетельство: в петроградском архиве кинофотодокументов хранится его фотография в группе с Колоколовым и Филипченко, помеченная 1914 г. А на паспорту тиснением отмечено: Петроград, Фотография Суворова. Такая же подлинная фотография хранится в частной московской коллекции. И тоже отмечена 1914 г., Петроград, фотография Суворова. Время покажет, найдутся ли еще свидетельства того, что Есенин в 1914 г. побывал в Петрограде.
1917 г. Декабрь. Есенин выступал в революционном Петрограде на концертах-митингах вместе с художником Петровым-Водкиным. Сохранились в архивах афиши этих совместных выступлений.
К.С. Петров-Водкин (1887-1939) – всемирно признанный русский художник. Автор картин на историко-революционную тему, портретов, пейзажей, натюрмортов. Его картины «1918 год в Петрограде», «Смерть комиссара» - романтико-патриотические картины. «Он, пожалуй, один из немногих в то время художников, работающий с большим успехом во всех жанрах живописи и нашедший свой творческий стиль, соответствующий новым веяниям ХХ в., но в то же время опирающийся на старые русские традиции и в частности на иконопись» - отмечает Г.Аверина. Она тоже сравнивает картину Петрова-Водкина «Купание красного коня» и стихи Сергей Есенина:
Я теперь скупее стал в желаньях.
Жизнь моя, иль ты приснилась мне?
Будто я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне...
- вспомнив эти строки поэта, подумала, что в этом похожем сравнении красного и розового коня существует какая-то глубинная связь прекрасных истинно русских людей. Картина К.С. Петрова-Водкина «Купание красного коня» была показана на выставке «Мир Искусства» в Москве 10 ноября 1912 г. В письме матери от 24 ноября 1912 г. художник пишет: «На выставке в Москве, как всегда, или с яростью нападают на меня, или наоборот, но во всяком случае это успех. На днях получил стихи одного поэта из Москвы, посвященные картине моей «Купание красного коня». Это меня очень тронуло. Вот они:
К.С. Петрову-Водкину
Кроваво-красный конь,
К волнам морским стремящийся,
С истомным юношей на выпуклой спине.
Ты, как немой огонь, вокруг костра клубящийся,
О многом знаешь ты, о многом шепчешь мне.
Зрачки расширились… Стою в святом волнении,
И слышу запах волн, поющих о весне,
И слышу шепот душ, измученных в горении
И, юноша, твой плач на огненном коне.
Там, где лежит туман, где степь непроходимая
Зелено-ярких вод - поют о новом дне,
И нас туда влечет мольба неизгладимая,
И там мы будем жить, а здесь мы, как во сне.
Рюрик Ивнев
Поэт-имажинист, друг С.Есенина и по Петрограду, и по Москве, и по имажинизму. Только вот сам Рюрик (настоящее имя М.А. Ковалев) (1891-1981) об этом своем стихотворном посвящении, видимо, забыл. В 1968 г. в новелле «Купание красного коня» он скажет, что видел картину впервые на вернисаже в Петербурге, а про стихи и не упомянул совсем. Но какое сильное впечатление произвела картин, что и в 76-летнем возрасте он говорит о ней возвышенно. А в то время, когда он был с Есениным знаком, в марте 1915 г., сколь свежо было это впечатление! Возможно, и с Есениным не мог не поделиться.
«Вообще примечали, что Водкин гораздо менее дружил с собратьями-художниками, больше тянуло его к писателям, композиторам, музыкантам. Помимо Блока, он общается с Есениным, пишет портрет Ахматовой, Волошина (у которого гостит в Коктебеле). Среди портретов писателей – образы его близких приятелей: Белого, Мстиславского, пишет он и портрет молодого Константина Федина» - отмечает К.Шилов в очерке «Гений Хвалынской земли».
До чего же многогранно окружение С.Есенина! Но, безусловно, в этом есть и заслуга самого поэта, который обладал драгоценной чертой характера: он не умел проходить мимо интересных людей. И даже сегодня сей дар души его действует. мурманский поэт В.Синицын свою любимую картину дарит музею С.Есенина при обл. детско-юношеской библиотеке, комментируя ее своими стихами:
Бологое, Бологое…
Кони пьют на водопое.
Их опущенные гривы
Расплескались рыжим ливнем.
Кони с выгнутою шеей
Повторились отражением
В синеве озерной глади.
Так и хочется погладить.
Кони, кони рыжей масти,
Кто-то добрый их покрасил…
Это август в рыжем зное
В Бологое бологоет.
Ну, кажется, нет ни словечка, с Есениным связанного, ни в картине, ни в стихах, как Р.Ивнева, так и В. Синицына. А ведь как связано, сцеплено воедино и настроением, и красками слова солнечного и красками живописи. И ведь действует жар души есенинской: не проходить мимо интересных людей, интересных событий. И пошло-поехало. Поиск. Письма. Книги. Архивы. Встречи. Мысли. Раздумья. Сопоставления. Благодаря двум подаркам в музей, мы открыли имя интересного человека, близкого Есенину. Почему не оставил Петров-Водкин ни одной зарисовки Есенина? Воспоминаний о нем? Время откроет свои секреты.
Вот для музея Есенина в Мурманске открыть имя Петрова-Водкина как человека окружения поэта помогли люди из разных городов: Г.Аверина из с. Поляны Рязанской обл., Л.Карохтн и А.Шабунин из Санкт-Петербурга, Н.Ралдугина - из Липецка, В.Синицын - из Мурманска. Спасибо Вам, родные люди! Спасибо Вам, родные души! Спасибо Вам за содружество: в этом поиске мы были вместе и с С.Есениным и с К.Петровым-Водкиным. Поиск длится с октября 2001 г. и продолжается дальше…
В.Кузнецова
http://zinin-miresenina.narod.ru/photo_2.html
ПОЭТЫ РОССИИ ХХ ВЕК. СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
Программу ведет В.П. Смирнов, профессор Литературного института им. А.М. Горького.
Ты запой мне ту песню, что прежде
Напевала нам старая мать.
Не жалея о сгибшей надежде,
Я сумею тебе подпевать.
Я ведь знаю, и мне знакомо,
Потому и волнуй, и тревожь -
Будто я из родимого дома
Слышу в голосе нежную дрожь.
Ты мне пой, ну, а я с такою,
Вот с такою же песней, как ты,
Лишь немного глаза прикрою -
Вижу вновь дорогие черты.
Ты мне пой. Ведь моя отрада -
Что вовек я любил не один
И калитку осеннего сада,
И опавшие листья с рябин.
Ты мне пой, ну, а я припомню
И не буду забывчиво хмур:
Так приятно и так легко мне
Видеть мать и тоскующих кур.
Я навек за туманы и росы
Полюбил у березки стан,
И ее золотистые косы,
И холщовый ее сарафан.
Потому так и сердцу не жестко -
Мне за песнею и за вином
Показалась ты той березкой,
Что стоит под родимым окном.
С.Есенин
 
Ваганьково. 3 октября 2013.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Пятница, 11 Окт 2019, 20:27 | Сообщение # 5 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6872
Статус: Offline | 
Несказанное, синее, нежное…
Тих мой край после бурь, после гроз,
И душа моя - поле безбрежное -
Дышит запахом меда и роз.
Я утих. Годы сделали дело,
Но того, что прошло, не кляну.
Словно тройка коней оголтелая
Прокатилась во всю страну.
Напылили кругом. Накопытили.
И пропали под дьявольский свист.
А теперь вот в лесной обители
Даже слышно, как падает лист.
Колокольчик ли? Дальнее эхо ли?
Все спокойно впивает грудь.
Стой, душа, мы с тобой проехали
Через бурный положенный путь.
Разберемся во всем, что видели,
Что случилось, что сталось в стране,
И простим, где нас горько обидели
По чужой и по нашей вине.
Принимаю, что было и не было,
Только жаль на тридцатом году -
Слишком мало я в юности требовал,
Забываясь в кабацком чаду.
Но ведь дуб молодой, не разжелудясь,
Так же гнется, как в поле трава…
Эх ты, молодость, буйная молодость,
Золотая сорвиголова!
Сергей Есенин "Доброе утро"
Клавдия Шульженко. "Письмо к матери"
Елена Фролова "Шаганэ"
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Пятница, 11 Окт 2019, 21:23 | Сообщение # 6 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6872
Статус: Offline | О МУЗЕЕ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА
Вход в его музей - за посольством ЮАР. Но сюжет-то не в этом... Из м. «Серпуховская» – наверх, там один выход. Вперед по Стремянному пер. Второй поворот направо - Б.Строченовский. Чуть дальше замаячат флаги посольства ЮАР, но нам туда не надо. Нам надо в д. 24, стр. 2. Через проходную (сказать, что в музей Есенина) - во двор, крыльцо сбоку. Все, пришли.
Тут были Есенины. Сначала старший - Александр Никитич, отец. Потом младший – Сергей Александрович, в 16 лет приехавший в столицу. Может, это и не столь значительно для поэзии, но для истории важность факта очевидна: это – единственное место в Москве, где Сергей был прописан и жил с 1911-го по 1918 год.
Дом двухэтажный, деревянный. Дважды горел. В 91-м по указу еще не мэра Лужкова начали отстраивать. В 92-м деньгами предпринимателей и молитвами музейщиков вернули зданию его первозданный, дореволюционно-есенинский вид. Теперь по праву благодетеля фирма «Путник» занимает весь 2-й этаж и подвал дома. Московский государственный (!) музей С.А. Есенина – оставшуюся площадь: 99,8 кв. м. Чуть меньше одной огородной сотки… Даже для нормального урожая картошки этого мало, что уж говорить, простите, о поэзии. Между тем, на этом мизерном пространстве раскинулись блистательные экспозиции, созданные художником Аветом Тавризовым. Вот оно - константиновское разнотравье и шероховатый забор Замоскворечья. Забор – это не только худ. условность. Закуток за ним приспособлен под раздевалку для посетителей. Дальше – туалет и по совместительству архив: в нем хранятся фонды.
Шаг вправо – и вы уже в зальчике с комнаткой-витриной. Внутри ее восстановлена обстановка есенинского жилища: кровать с лоскутным покрывалом, комод, стол (самовар, чашка, чернильница, перо, бумага), сундук, часы, икона, этажерка с книгами и гипсовым бюстиком Пушкина – все вещи начала века. На московской фабрике специально заказали обои для комнаты поэта. Экспозиция получилась зримо предметная и жизненно верная. Согласно описаниям свидетелей и письмам Есенина. Посетители часто спрашивают, топится ли печка. Сотрудники - люди искренние: нет, не топится. И дверца печная - из папье-маше.
Шаг влево - стенды: десятки фотографий, газетных вырезок, записок и черновиков. Есть копии, есть муляжи - тексты, переписанные с оригиналов рукой художника. Почерк Есенина, манера письма и даже цвет чернил переданы очень точно. Есенинский дом был признан лучшим в номинации «Музей как произведение искусства» на конференции «Литературные музеи мира-99».
Тут много любви и мало места. «Впервые в жизни вижу такой миниатюрный музей», - написала одна растроганная посетительница. Было бы логично весь дом отдать Есенину. Директор С.Н. Шетракова, кандидат филологических наук, сожалеет: фонд богат материалами, а выставлять их негде.
- Он же гениальный и неразгаданный поэт! Каждое слово, каждая строка пронзительны! А сейчас большинство интересуются обстоятельствами смерти и тем, какая возрастная разница была у них с Дункан. У нас так много других интересных материалов – снимков, писем! Власти просили «Путник»: позвольте музею занять остальную площадь дома, а они отказываются – дескать, не того уровня поэт… Вообще музейное дело в России – бескорыстное, безденежное и безнадежное. Давайте не будем о зарплатах сотрудников музея. Чего мелочиться…
С благословения Ю.Лужкова музей существует уже 8 лет. В год открытия – год 100-летия Есенина - он был подарен городу. Из книги отзывов музея:«Ура! Сергей Есенин вернулся в Замоскворечье!».
«Здесь русский дух!».
«Дорогой Сергей, я приходил, но тебя не застал. Немного запоздал. Надеюсь на встречу наших душ. Твой сосед-односельчанин…»
«Мы любим лирику Есенина и хотим перевести его стихи на корейский язык».
«Есенин – большой друг китайских поэтов».
Для частных посетителей вход бесплатный. (сейчас платный. Увы - это реальность нашего времени... - В.) Для групп – символический. Ходят все по расписанию: если придут одновременно 2 группы, одна из них будет стоять на улице до окончания экскурсии. Внутри ждать негде. По вопросам увеличения жилплощади музея и прилегающей к дому земли директор неоднократно обращалась в разные инстанции. Мэр Лужков был в курсе дела. Он все одобрял.
- Как вам удается пробиться к начальникам?- спрашивают не допущенные к ним.
- А я не одна, я с Сергеем Александровичем! - гордо отвечает есениновед Шетракова.
- Дадите телефон этого Сергея Александровича?
Спасибо за преданность, дорогой Музей!
В.Чуткова
30.06 2003. Новая газета
99 КВ. М. МОСКОВСКОЙ ПРОПИСКИ РУССКОГО ГЕНИЯ
Вообще-то собственного жилья у Есенина никогда не было. Вырос в доме деда, потом в Москве несколько лет жил у отца, в Б. Строченовском пер, 24. А впоследствии, когда революция выселила прежних обитателей этого дома, обитал по разным углам: то в бедных комнатушках, то в роскошных апартаментах, но тоже - чужих. И все же накануне 100-летия гения русской поэзии у него наконец появился в столице свой первый дом. Точнее, небольшая - даже по меркам многих не самых богатых семей - жилплощадь в 99 «квадратов». Часть все той же отцовской квартиры № 6 . Но по порядку. Если совсем по порядку, о, конечно, главное место, куда стремятся на поклон памяти поэта его почитатели, Константиново - прежде обычное рязанское село, но, как предвидел поэт:
…Которое лишь тем и будет знаменито,
Что здесь когда-то баба родила
Российского скандального пиита.
Славой, талантом своего земляка константиновцы гордились и гордятся издавна. А когда опала с его «упаднического» творчества наконец была снята и власти милостиво признали «крестьянского сына», на сельчан начал потихоньку литься ручеек разных благ. Привели в должный порядок дедову избу и подворье (подлинный дом, кстати, сгорел и был воссоздан). В село проложили - мыслимое ли в 60-е годы дело! - 20 км. асфальтной дороги. Потом открылось здание музея с обширной экспозицией, построили ресторан - весь в деревянной резьбе терем, где туристов стали потчевать «традиционной русской кухней» типа наваристого гуляша с вкуснейшей картошкой – «синеглазкой» в глиняных горшочках, к которым полагались специально доставлявшиеся из Рязани калачи. Одна из самых больших радостей - когда из разоренной церкви, стоящей напротив есенинской избы, вывели, наконец, мастерскую по ремонту сельхозтехники.
Вчера иконы выбросили с полки.
На церкви комиссар снял крест.
Теперь и Богу негде помолиться.
- читаем жалобу деда в стихах внука от 24-го года.
Ныне храму вернули его былое назначение. Восстановлены усадьбы Кашиной, приходская школа, где учился озорник и отличник Сережа. Говорить прозой о красоте здешних мест после Есенина, конечно, язык примораживает. Отмечу просто, что высокий берег над Окой и вид на заливные луга вольны и почти не тронуты «благоустроительными» переменами, то есть, очевидно, примерно такими же были и 100 лет назад… Что касается константиновцев - они в полной мере осознают, что обитают в очаге культуры значительнейшего масштаба. Потому и держатся, и выглядят соответственно, весьма достойно. Кроме есенинских стихов многие знают разные нерусские слова и запросто посылают потерявших свой автобус или группу иностранцев, куда им надо. В общем, найдется у вас свободный день - до Константинова от Москвы меньше 3-х часов езды.
Первенец А.Есенина и пошедшей за него Т.Титовой запросто мог родиться москвичом. И тогда неизвестно еще, получила бы Россия непревзойденного певца русской природы и всего в ней «несказанного, синего, нежного». Хотя поэтом этот златоглавый мальчик стал бы в любом случае.
Александр Никитич Есенин. 1910-е гг.
Сложилось иначе. Лет 10-12 от роду будущий отец Есенина был отдан в "мальчики" в Москву, к знакомому купцу Крылову. Дослужился у него до немалой должности - старшего приказчика мясной лавки. Что это была за карьера, можно судить уже по тому, что в доме вблизи Зацепы, выстроенном хозяином для своих особо доверенных служащих, Александру Никитичу была отведена просторная квартира из 3-х комнат. Конечно, такие хоромы Есенин получил уже в зрелом возрасте. К тому времени он был давно женат и у него на родине подрастали 3-е детей - плод его недолгих наездов в родную деревню.
(По достоверным сведениям, Татьяна Федоровна пыталась добиться у него развода, но «заочному» мужу не было резона расторгать необременительный брак). Забегая вперед, скажу, что зря Есенин-старший пренебрегал семейными связями. Когда революция вышвырнула его из привычного уклада и он подался на родину, участь его оказалась почти по шекспировскому Лиру. Любовь родной семьи не взрастил. Навыков крестьянского труда не имел. Несколько лет помыкался в родной и давно отвычной деревне (коня путем запрячь не умел!), которую к тому же «колбасили» революционные закидоны. Умер совсем нестарым. Но это было позже. А в 1911 г. Александр Никитич в полной силе. И приехал к нему по семейному решению, после окончания Спас-Клепиковской (городок рязанский) церковно-учительской школы красивый, коренастый, крепкий, но такой чужой сын. Ученый разным наукам, умный, но уж больно сложный, непонятный и делом своим называл - стихи. Думается, не так уж здорово отец с сыном и сошлись, поскольку есть сведения о том, что в разное время Сергей переезжал на жительство по соседству. Впрочем, на этом внепоэтические, домузейные экскурсы можно закончить.
Тем, что дома на лакомых городских территориях регулярно горят, давно никого не удивишь. Как и тем, что конкретные причины и виновники пожаров редко устанавливаются. Б.Строченовский пер. - славный уголок Замоскворечья, между станциями м. «Серпуховская» и «Павелецкая». По узкому переулку сплошняком ползут дорогие иномарки. Там, где в начале 90-х сгорел большой дом (потом расселенная коммуналка) купца Крылова, теперь по красной линии улочки поднялся новый офисный комплекс. Но если вы твердо знаете адрес, смело поднимайтесь на его крыльцо и шагайте на просторный двор. Здесь открывается нечастое ныне зрелище - двухэтажный скромный деревянный дом. У входа бронзовая доска, свидетельствующая, что в этом памятнике истории и культуры, воссозданном в 1992 г., в 1911-1918 гг. жил С.Есенин. Разумеется, ближе к юбилею поэта в прессе появится немало интереснейших материалов, в том числе посвященных перипетиям появления в Первопрестольной музея Есенина. Историческую роль в его создании С.Н. Шетраковой специалисты оценивают однозначно: «гений места» - именно она. О себе Светлана Николаевна, зажатая в маленькой музейной комнатушке, осаждаемая в эти дни бесконечными телефонными звонками («Сюрприз: к вам на юбилей выехал артист из Козлодуевки!») привычно подтверждает: «Да, я - фанат. Есенин - главное в моей жизни. В его стихи влюбилась еще в школе». На 2-м курсе филфака МГУ влюбленная Светлана перевелась на заочное отделение. Уехала в Константиново, 2 года отработала экскурсоводом. Вернулась в Москву, защитила кандидатскую диссертацию, была принята на работу в гос. Литературный музей. И многие годы упорно шла к главной цели - созданию московского музея Есенина. Намечен, наконец, был и адрес - дом, где жили Есенины отец с сыном. Вот расселят коммуналки.
Про то, как и почему горели в престижных кварталах столицы старые дома, повторяю, всем все давно ясно. Когда в начале 90-х отполыхал дом купца Крылова, музейный работник Шетракова сделал почти невозможное: фантом сгоревшей двухэтажки был зачислен в заветные списки ГУ охраны памятников Москвы. И когда появились претенденты на участок, им было поставлено условие: дом восстановить по науке, как исторический памятник, и при том выделить место под музей. Коммерсанты требование выполнили. В результате чего ГУОП отдал фирме в аренду подвал, 2-й этаж и часть 1-го, а на оставшейся доле «бутерброда» позволили разместиться тогда еще общественному музею. Разумеется, особо надо отметить, что это пусть и благородная, логичная, бескорыстная - но и бездоходная! - миссия во многом смогла осуществиться благодаря личной поддержке мэра столицы.
100-летие и новоселье! - отметили со всей торжественностью. Уже в следующем году музей стал государственным. И одним из самых посещаемых среди литературных домов-собратьев - до 20 тыс. посетителей ежегодно! Бывает много иностранцев, для них подготовлены лекции в записи на нескольких языках. И все это осуществляется при многочисленных проблемах и нуждах. Но про них позже. Потому, что всякого, кто переступит порог этого замечательного дома, ждет столько прекрасных минут… Вот уж, действительно, нескучный музей: есть не только что послушать (рассказывают здешние экскурсоводы замечательно), но и посмотреть.
Последнее - во многом заслуга автора экспозиции А.А. Тавризова. Недаром эта работа мастера недавно стала победителем международного конкурса музейных экспозиций. Крохотное - в половину бывшей квартиры № 6 - пространство чудесным образом вместило в себя так много. Как гласит один из музейных буклетов, «эмоциональным центром экспозиции является мемориальная комната, которая, благодаря стеклянной стене, превращается в объемную картину…». И в самом деле, замечательная находка: не приходится протискиваться в узкие двери, мельком оглядывать экспонаты. Этажерка с книгами, старинный сундук, кровать под лоскутным одеялом, стол с непременным самоваром, разная утварь на высоком буфете и, конечно, в красном углу - родовая икона Есениных Казанской Божией Матери.
На фоне этой скромной, уютной комнаты, отделенной от посетителей лишь прозрачной стеной, и проходят беседы. Причем, в отличие от большинства музеев, пришедшим предоставляется возможность спокойно расположиться на удобных скамьях. На стенах - стенды с многочисленными фотографиями, страницами рукописей и писем. Вот знаменитая записка к Блоку, и внизу приписка, сделанная рукой мэтра, слушавшего стихи незнакомого 19-летнего юноши, приехавшего к нему в Петербург из Москвы: «Стихи чистые, свежие, голосистые, многословные. Язык. Приходил ко мне 9 марта 1915». Впрочем, не буду пересказывать услышанное на лекции. Вот еще одна дверь - налево от входа. Она ведет в зал с обилием белоснежного - белые мебель, драпировка, небольшие гипсовые изображения Мастеров - от Леонардо да Винчи, Пушкина, Чайковского до Бетховена, Рахманинова, Твардовского… Расположенная здесь экспозиция называется «Есенин как часть мировой культуры». Две противоположные стены зала - зазеркальные. На одной, внутри тернового венка, помещена золотая буква Р - Россия. На другой, в венке лавровом, буква Е - Есенин. Изображения отражаются в зеркалах, выстраиваясь в бесконечный тоннель, в конце которого - свет. Благодаря такому оптическому приему комната кажется огромной. Здесь проходят творческие вечера и встречи, звучат стихи, музыка...
Собственно, праздничные мероприятия по случаю нынешнего юбилея в музее идут полным ходом. Передо мной программа празднования. Концерт, моноспектакль, заключительный конкурс чтецов, выступление молодых композиторов-лауреатов Х Есенинского конкурса, презентация нового сборника… Все это - в Б.Строченовском. А будут еще и международная научная конференция в Константинове, и великолепные концерты в МММДМ и Зале Церковных Соборов ХХС. 2 октября в полдень - посещение Ваганьковского кладбища. 3 октября, в день рождения поэта, тоже в полдень, пройдет митинг у его памятника на Тверском бульваре.
В тот день, когда я пришла в музей, на экскурсию я попала вместе с 11-классниками школы № 5 «Доверие» из района Бирюлево. Название у школы красивое, но вообще-то это спец. учебное заведение для подростков с девиантным поведением. По старому говоря, для трудных подростков, успевших проштрафиться. И вот явились 20 парней и девочек в пестрых одежках, с разными фенечками. Да будут ли слушать? Еще как слушали. После лекции, когда уже вышли во двор и детишки смогли закурить (не все, к счастью, меньше половины!), пообщалась я и с их наставником, учителем литературы В.И. Ефановым, и с самими ребятами. Правда, слово свое не сдержу: обещала, что в газете назову фамилии юных собеседников. Но потом поняла: скоро им вступать в самостоятельную взрослую жизнь. Ну и ни к чему соседям и знакомым знать про «Республику ШКИД» в их биографии. А вот часть мнений приведу. Спросила для начала осторожно, мол, не жаль целый час молодой жизни в литературном музее провести? А с этими-то ребятами и шутить–то было без надобности. Выяснилось, что в музеях они бывают регулярно. Что касается Есенина…
- Он для меня оказался совсем не таким, каким я его себе представлял. Думал, хулиган был, стихи писал исключительно под кайфом. А ему столько пришлось пережить.
- Как он про природу писал, ни на кого не похоже! Я раньше эти стихи пропускала, теперь обязательно прочитаю.
- Может, многое и забуду. Но вот дом этот, комнатку, где Есенин в Москву приехал, конечно, запомню навсегда. Ему ведь столько же лет было, сколько мне сейчас…
Позвав побывать у них на школьном есенинском вечере, ребята уехали. А я вернулась в музей и долго читала книгу отзывов. Альметьевск, Саранск, Нижний Новгород, Луганск, Минск, Франция, Германия, колонки аккуратных иероглифов. Множество самодеятельных стихотворений, восторгов: «Наконец-то я пришла в Дом самого Сергея Есенина! Вот мы и встретились!», «О дивный, трепетный Музей! Дорогие мои, хорошие, берегите себя!» Но есть немало и вполне реалистичных пожеланий славному коллективу существовать поудобнее, попросторнее. Извините за прозу, но в музее нет туалета для посетителей, гардероб вернее назвать шкафом – метр на полтора. Как тут зимой умещаются шубы и куртки-пуховики, не представляю. А ведь есть еще невидимые постороннему глазу слезы. Одна из главных печалей - негде хранить непрерывно пополняющиеся фонды, среди которых немало истинных раритетов. Как тут быть? Вопрос решить не так просто, как вычитанное в книге отзывов предложение: «Юрий Михайлович, уважаемый наш мэр! Постарайтесь, пожалуйста, чтобы весь Есенинский дом отдать музею!» Это было бы идеально. Да ведь нынешние соседи-арендаторы восстановили дом именно с тем условием, что займут основную его часть. Проблема…
А вы знаете, что в 2004 г. ЮНЕСКО назвал Есенина самым переводимым поэтом в мире? Он был переведен на 80 языков! Я тоже не знала, это мне Светлана Николаевна сказала. Удивительный факт - иду домой и все осмысливаю... С одной стороны, какое чувство гордости за свою страну, за самого лиричного, самого песенного русского поэта! А с другой - какое все же счастье, что нам, русским, и всем, кто знает и любит нашу речь, не требуется перевода. И можно бесконечно наслаждаться дивным звучанием поистине божественных строк… Кто-то сказал, что если бы не Есенин, мы, русские, в ХХ в. не смогли бы сохранить в себе столько национального, глубинно-народного.
Я человек не новый!
Что скрывать?
Остался в прошлом я одной ногою.
Стремясь догнать стальную рать,
Скольжу и падаю другою.
А вам не кажется, что эти строки сегодня вновь актуальны? «Стальные рати» приходят и уходят. А что остается? Вечная Красота, Вечная Любовь. Остается Родина, земля родная - не на подошвах мокасин, а в генах, в крови растворенная.
Спит ковыль. Равнина дорогая,
И свинцовой свежести полынь.
Никакая родина другая
Не вольет мне в грудь мою теплынь.
Знать, у всех у нас такая участь,
И, пожалуй, всякого спроси -
Радуясь, свирепствуя и мучась,
Хорошо живется на Руси.
Спасибо за преданность Родине, дорогой Есенин - Есенин навсегда!
А.Шугайкина
27.09. 2005. «Московская Перспектива»
Есенинский культурный центр С.Никоненко
ПИСЬМА ЕСЕНИНА
Каждый раз, с волнением вглядываясь в строки неизвестного письма Есенина, я думаю о примечательной судьбе эпистолярного наследства поэта. В самом деле, долгое время мы мало что знали о его письмах; так мало, что порой казалось, их не было совсем. Письма не печатали. О них почти не говорили. И вдруг - одна, вторая, третья публикации есенинских писем... Какой живой интерес вызвали они у читателей! Было это лет 15 назад. Сколько нового тогда узнал читатель из писем о жизни поэта! Как и в стихах, в письмах не было ни одной фальшивой ноты. Поражала предельная искренность. Сердце, душа Есенина в них были как на ладони.
Вспомним письма молодого поэта к другу юности Гриши Панфилову. Как много открыли когда-то мне эти письма! Пожалуй, даже больше, чем иные из ранних стихов поэта. После этих писем многим пришлось по-иному взглянуть на юность Есенина. А заграничные письма поэта. Какая в них любовь к России, какая верность Родине! Как далеко видел Есенин! Перечитайте эти письма. Поэта потрясла на Западе сатанинская власть доллара и бездушное царство мещанства. "Пусть мы нищие, - писал он из Европы, -пусть у нас голод, холод... зато у нас есть душа, которую здесь сдали за ненадобностью в аренду под смердяковщину".
Теперь опубликовано более ста писем Есенина. Все они вошли в пятый том его Собрания сочинений. Бывает так: тома с письмами иного писателя расходятся далеко не сразу, их даже печатают меньшим тиражом. Пятый том Есенина был выпущен полумиллионным тиражом. Купить его почти невозможно. Он давно стал библиографической редкостью. Все ли письма Есенина известны? Нет! Далеко не все. Поиски продолжаются. О некоторых можно сказать, когда они примерно были написаны и кому адресованы. Неизвестно пока лишь одно: где они находятся. Каждая такая есенинская находка имеет свою историю. Почти за каждой - разные судьбы людей. Адресаты - современники поэта. Воспоминания их как бы раздвигают рамки событий, о которых речь идет в письмах Есенина. Об одной из таких памятных для меня историй и хотелось рассказать. В то время я собирал материалы о работе молодого поэта в типографии Сытина.
Однажды в редакции многотиражки "Правда полиграфиста" узнаю, что в корректорской Первой образцовой типографии (бывшей Сытина) долгие годы работал корректор, который знал Есенина. Фамилия его Ливкин. Недавно он ушел на пенсию. Товарищи из редакции сообщили его адрес. Прямо из редакции я отправился к Ливкину. Мог ли я в ту минуту предполагать, что именно здесь найду одно из интереснейших ранних писем Есенина!
- Ливкин Николай Николаевич, - протягивает мне руку, здороваясь, высокий седой, немного сутуловатый человек с очень доброй, располагающей улыбкой и такими же добрыми, грустными глазами. Во всем его облике был удивительная простота и естественность. Разговаривать с ним было легко и приятно. Оказалось, что вместе с Есениным у Сытина он не работал. Но встречаться встречался. И вот при каких обстоятельствах. В Москве в 1914 г. стал выходить литературный журнал "Млечный путь". Издавал его на свои скромные сбережения А.М. Чернышев. Он охотно печатал в журнале поэтическую молодежь. Во 2-м номере "Млечного пути" за 1915 г. Ливкин, тогда студент Московского университета, опубликовал 3 своих стихотворения. В этом же номере со стихотворением "Кручина" выступил Есенин. А вскоре они встретились на одной из литературных "суббот" в редакции "Млечного пути".
- В этот вечер меня познакомили с очень симпатичным застенчивым пареньком в синей косоворотке. Это был С.Есенин. Я впервые услышал его стихи, - вспоминает Ливкин.
Выткался на озере алый свет зари.
На бору со звонами плачут глухари.
Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло,
Только мне но плачется - на душе светло.
В комнате смолкли все разговоры. Звучал лишь взволнованный, неповторимый голос Есенина. Он кончил читать. Все молчали. Не могу объяснить, как тогда это у меня получилось, но, знаете, я не выдержал этой тишины и воскликнул: "Это будет большой, настоящий поэт. Больше всех нас,здесь присутствующих!"
Я заметил, что в ту пору это стихотворение покоряло самых взыскательных слушателей. Так, будучи у известного знатока русской словесности профессора П.Н. Сакулина, Есенин по его просьбе дважды читал его. А Сакулин знал толк в поэзии! Надо сказать, что и сам поэт первое время был в какой-то мере "загипнотизирован" этим стихотворением. Он повторял его много раз. Николай Николаевич рассказывает о других молодых "млечнопутцах", с которыми встречался Есенин. Мы рассматриваем тоненькие журнальные тетрадочки. Это номера "Млечного пути" за пятнадцатый, шестнадцатый годы. Они - кусочек истории. Потускнели от времени журнальные обложки, пожелтели страницы. Читаю отдельные стихи, просматриваю рассказы. Известные и забытые авторские имена: Ф.Шкулев и Ю.Зубовский, А.Новиков-Прибой и П.Терский, И.Северянин и И.Коробов, Спиридон Дрожжин и С.Буданцев. Вот номер "Млечного пути", где впервые было напечатано это стихотворение. Вглядываюсь в знакомые строки. - Да,
стихов в этом номере напечатан было, как видите, порядочно, а кто помнит их в наши дни, кроме одного - есенинского! - замечает Николай Николаевич. После первого знакомства он еще несколько раз виделся с Есениным.
- Памятен мне один разговор. Было это перед отъездом Есенина в Петроград. Поздно вечером мы шли втроем: я, поэт Н. Колоколов и Есенин - после очередной "субботы". Он возбужденно говорил: "Нет! Здесь, в Москве, ничего не добьешься. Надо ехать в Петроград. Ну что! Все письма со стихами возвращают. Ничего не печатают. Нет, надо ехать самому, под лежачий камень вода не течет". Мы шли из Садовников, где помещалась редакция "Млечного пути". Вышли на Пятницкую. Остановились у типографии Сытина, где Есенин одно время работал помощником корректора. Говорил один Сергей: "Поеду в Петроград, пойду к Блоку. Он меня поймет". Наконец мы расстались. А на следующий день он уехал. - рассказывает он. Как же дальше сложились их отношения? Были ли у них еще встречи, переписывались ли они? Спрашиваю у Николая Николаевича. Он почему-то медлит с ответом, словно что-то решает для себя. А потом говорит, что, к сожалению, он сделал тогда, по молодости, один довольно необдуманный шаг, поставив им Есенина в несколько затруднительное положение. Правда, через некоторое время все обошлось и выяснилось. Более того, Есенин прислал Ливкину дружеское, откровенное письмо. Надо ли говорить, как хотелось мне после всего, что я услышал, увидеть его, подержать в руках, почитать. Но радость была преждевременной. Есенинского письма у Ливкина не оказалось. Еще до войны он, уступая настойчивым просьбам своего близкого друга, собирающего писательские автографы, передал ему письмо Есенина. Я был готов хоть сейчас вместе с ним отправиться к его другу. Но оказалось... что тот умер вскоре после войны.
Видя мое огорчение, Николай Николаевич поспешил меня успокоить, сказав, что автограф, по всей видимости, должна была сохранить вдова друга. Я спросил, нельзя ли нам поехать к этой женщине. Ливкин ответил, что она долгое время болела и, возможно, еще находится в больнице. Он пообещал мне в ближайшее время повидать ее и разузнать о судьбе есенинского письма. Уходил я от Николая Николаевича поздно вечером. Прошло 2 недели, и я получил от Ливкина открытку. Он просил меня приехать к нему. И вот я держу в руках автограф Есенина. Небольшие 4 странички исписаны убористым почерком. Вверху на листе дата "12 августа 16 г.".
"Сегодня, - писал Есенин Ливкину, - я получил ваше письмо, которое вы писали уже больше месяца тому назад. Это вышло только оттого, что я уже не в поезде, а в Царском Селе при постройке Федоровского собора. Мне даже смешным стало казаться, Ливкин, что между нами, два раз видевшими друг друга, вдруг вышло какое-то недоразумение, которое почти целый год не успокаивает некоторых. В сущности-то ничего нет. Но зато есть осадок какой-то мальчишеской лжи, которая говорит, что вот-де Есенин попомнит Ливкину, от которой мне неприятно. Я только обиделся, не выяснив себе ничего, на вас за то, что вы меня и себя, но больше меня, поставили в неловкое положение. Я знал, что перепечатка стихов немного нечестность, но в то время я голодал, как, может быть, никогда, мне приходилось питаться на 3 - 2 коп. Тогда, когда вдруг около меня поднялся шум, когда Мережковские, Гиппиусы и Философов открыли мне свое чистилище и начали трубить обо мне, разве я, ночующий в ночлежке по вокзалам, не мог не перепечатать стихи уже употребленные? Я был горд в своем скитании, то, что мне предлагали, отпихивал. Я имел право просто взять любого из них за горло и взять просто, сколько мне нужно, из их кошельков. Но я презирал их: и с деньгами и со всем, что в них есть, и считал поганым прикоснуться до них. Поэтому решил перепечатать просто стихи старые, которые для них все равно были неизвестны. Это было в их глазах, или могло быть, тоже некоторым воровством, но в моих ничуть. И когда вы написали письмо со стихами в н. ж. д.(речь идет о "Новом журнале для всех"), вы, так сказать, задели струну, которая звучала корябающе. Теперь я узнал и постарался узнать, что в вас было не от пинкертоновщины все это, а по незнанию. Сейчас, уже утвердившись во многом и многое осветив с другой стороны, что прежде казалось неясным, я с удовольствием протягиваю вам руку примирения перед тем, чего между нами не было, а только казалось. И вообще между нами ничего не было бы, если бы мы поговорили лично. Не будем говорить о том мальчике, у которого понятие о литературе, как об уличной драке. "Вот стану на углу и не пропущу, куда тебе нужно". Если он усвоил себе термин ее, сейчас существующий: "Сегодня ты, а завтра я", то в мозгу своем все-таки не перелицевал его. То, что когда-то казалось другим, что я увлекаюсь им, как поэтом, было смешно для меня иногда, но иногда принимал и это, потому что во мне к нему было некоторое увлечение, которое, чтобы скрыть иногда от других, я заставлял себя дурачиться, говорить не то, что думаю, и чтоб сильней оттолкнуть подозрение на себя, выходил на кулачки с Овагемовым. Парнем разухабистым хотел казаться. Вообще между нами ничего не было, говорю вам теперь я, кроме опутывающих сплетен. А сплетен и здесь хоть отбавляй, и притом они незначительны. Ну, разве я могу в чем-нибудь помешать вам как поэту? Да я просто дрянь какая-то после этого был бы, которая не литературу любит, а потроха выворачивает. Это мне было еще больней, когда я узнал, что обо мне так могут думать. Но, а в общем-то, ведь все это выеденного яйца не стоит. Сергей Есенин".
Несколько раз перечитываю с волнением есенинское письмо. По фактам, которые в нем приводятся, это бесспорно одно из интереснейших писем, относящихся к петроградскому периоду его жизни. То, что до этого можно было предполагать по другим материалам, то, о чем было известно по рассказам современников, теперь мы узнавали от самого поэта. Многое открывает это письмо в характере Есенина, его взглядах на писательский труд, литературу. Из письма хорошо видно, как нелегко жилось ему поначалу в Петрограде. И еще одно очень важное обстоятельство. Известно, что вокруг имени Есенина вскоре после появления его в Петрограде был поднят сенсационный шум. Вспомним хотя бы статью о неи З.Гиппиус, озаглавленную "Земля и камень". Чувствовал, понимал ли тогда молодой поэт всю фальшь этих восторженных "ахов" и "охов", подноготную писаний и публичных высказываний о нем, наконец, барски-снисходительный тон в декадентских салонах по отношению к нему? Да, чувствовал. Это отмечали в своих воспоминаниях те, кто встречался с молодым поэтом в Петрограде. Об этом мы можем судить и по более поздним высказываниям Есенина.
Чтобы выяснить поподробнее некоторые моменты, о которых в письме идет речь, я поинтересовался, о какой "перепечатке стихов" упоминает Есенин и что поставило его в "неловкое положение". Ливкин рассказал мне, что однажды - при каких обстоятельствах, он уже не помнит - в его руках оказался "Новый журнал для всех", издаваемый в Петрограде, где было напечатано стихотворение Есенина "Кручина", до этого публикованное в "Млечном пути". Ливкин относился к "Новому журналу для всех" по-особенному ревностно. Уже печатаясь в московских и петроградских журналах, он несколько раз посылал в его редакцию свои стихи, но они возвращались к нему обратно. И вот, когда он увидел в этом журнале стихи Есенина, да еще до этого напечатанные в "Млечном пути", он, погорячившись, толком ни о чем не подумав, заклеил в конверт несколько своих и чужих стихотворений, ранее опубликованных в "Млечном пути", и послал их в редакцию журнала. При этом, - рассказывает Николай Николаевич, - я написал, что это, очевидно, не помешает вторично опубликовать эти стихи в "Новом журнале для всех", так как напечатанные в нем недавно стихи Есенина тоже были первоначально опубликованы в "Млечном пути". К сожалению, в тот момент я думал только о том, чтобы мои стихи попали наконец в дорогой моему сердцу журнал. И совсем упустил из виду, что мое письмо ставило Есенина в неудобное положение перед редакцией журнала.
Известно, что вторично печатать в журнале уже опубликованные стихи всегда считалось неэтичным. Это и послужило поводом к нашей "ссоре" с Есениным. Спустя некоторое время все обошлось. По совету редактора "Млечного пути" я написал письмо Есенину с извинениями и объяснениями и получил ответ, который вы уже знаете.
- Но должен вам сказать откровенно, что я никогда не мог простить себе своего необдуманного, мальчишеского поступка. Что же касается моей мечты о "Новом журнале для всех", то я так и не попал на его страницы. Вот и вся история есенинского неизвестного письма. Нет! Письма Есенина не пропадают бесследно. Не я, так кто-нибудь другой встретился бы с Ливкиным, а если не с ним, то с вдовой его друга, которая бережно хранила письмо Есенина все эти годы...
Юрий Прокушев
http://www.bibliotekar.ru/esenin/9.htm
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Воскресенье, 13 Окт 2019, 10:48 | Сообщение # 7 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6872
Статус: Offline | ПОЕЗДКА ЕСЕНИНА В ТУРКЕСТАН
Вступление:
Поездку в далекий Туркестан Есенин предполагал осуществить в 1917 г. Поводов было более чем достаточно, но главный из них – лично встретиться с поэтом А.Ширяевцем, с которым установилась заочная дружба с января 1915 г.
Александр Ширяевец
«Когда я встречался в 1917 г. с Есениным, - вспоминал критик В.Львов-Рогачевский, - он каждый раз с юношеским увлечением говорил о Ширяевце, с которым состоял в переписке. Он давал просматривать мне его рукописи, многие стихи своего друга тут же на память читал своим певучим голосом, говоря: «Его надо непременно перетащить в Москву из Азии. Он там задыхается». Поэт П.Орешин при первой встрече с Есениным услышал от него вопрос: «А Ширяевца знаешь?» О своем желании навестить друга Есенин писал в Ташкент в июне 1917 г.: «Дорогой Шура! Очень хотел приехать к тебе под твое бирюзовое небо, но за неимением времени и покачнувшегося здоровья пришлось отложить. Очень мне надо с тобой обо многом переговорить или списаться. Сейчас я уезжаю домой, а оттуда напишу тебе обстоятельно…». Возможно, что Есенина уговаривал поехать в Туркестан Н.Клюев, который в январе 1917 г. писал Ширяевцу: «Я все сам собираюсь приехать к тебе. Я был на Кавказе и положительно ошалел от Востока. По-моему, это красота неизреченная».
24 июня 1917 г. Есенин отправляет из Константинова в Ташкент письмо, в котором подробно описывает общественно-литературную среду в столице России. Поделился с другом планами проведения литературных вечеров и издания книг, в том числе и сборника «пятерых», в котором предполагалась публикация стихотворений А.Ширяевца, С.Есенина, А.Ганина, Н.Клюева и С.Клычкова. Выпустить в 1917 г. планируемый сборник не удалось, но Есенин делает все возможное, чтобы стихи его ташкентского друга печатались. «Скоро выходит наш сборник «Поэты революции», - писал Есенин 16 декабря 1917 г. Ширяевцу из Петрограда, - где есть несколько и твоих стихов. Гонорар получишь по выходе. Пиши, родной, мне, не забывай. Ведь издалека тебе очень много надо, а я кой в чем пригожусь». Во время гражданской войны и проходивших в стране перемен в общественной и литературной жизни переписка друзей почти прекратилась, но Есенин продолжал заботливо относиться к Ширяевцу. Сохранилось письмо, которое Есенин отправил с подвернувшейся оказией. В конце лета 1919 г. в Ташкент выехали его знакомые.
«Милый Шура! Будь добр, помоги устроиться и приюти ночевать моих хороших знакомых, - писал С. Есенин. – Они расскажут тебе обо всем, о чем не имею времени передать тебе письменно. Во многом они пригодятся тебе сами. Если вздумаешь выбираться из Ташкента, то с ними тебе будет легче. Жизни нашей ты можешь не пугаться. Заработать мы тебе поможем всегда. На днях сдаю в набор твою книгу, в ней хоть всего около 48 стр., но тыс. 7 ты за нее получишь. Деньги переведу, как только будут принимать по телеграфу. Очень хотелось бы написать тебе много-много, но совершенно нет времени. Прости, родной. Любящий тебя Сергей Есенин».
По независящим от Есенина обстоятельствам, подготовленный сборник А.Ширяевца не был опубликован. 20 июня 1920 г. Есенин пишет из Москвы: «Милый Шура! Извини, голубчик, что так редко тебе пишу, дела, дорогой мой, ненужные и бесполезные дела съели меня с головы до ног. Рад бы вырваться хоть к черту на кулички от них и не могу. «Золотой гудок» твой пока еще не вышел, и думаю, что раньше осени не выйдет. Уж очень трудно стало у нас с книжным делом в Москве. Почти ни одной типографии не дают для нас, несоветских, а если и дают, то опять не обходится без скандала. Заедают нас, брат, заедают. Конечно, пока зубы остры, это все еще выносимо, но все-таки жаль сил и времени, которые уходят на это. В октябре я с Колобовым буду в Ташкенте, я собирался с ним ехать этим постом, но (он) поехал в Казань, хотел вернуться и обманул меня».
О Ширяевце и его литературной деятельности в Ташкенте Есенину мог рассказать приехавший зимой 1921 г. в Москву представитель Туркцентропечати В.Вольпин. «Ты, по рассказам, мне очень нравишься, - писал С.Есенин, - большой, говорят, неповоротливый и с смешными дырами о мнимой болезненности. Стихи твои мне нравятся, только, говорят, ты правишь их по указаниям жен туркестанских инженеров.
О поездке в Туркестан в близком окружении Есенина стали серьезно говорить зимой 1921 г., когда узнали, что Г.Колобова командируют по служебным делам в Среднюю Азию. Предполагаемая поездка непосредственно была связана с творческими планами поэта. На одной из встреч Есенин рассказал В.Вольпину, что пишет «Пугачева» и собирается поехать в киргизские степи и на Волгу, чтобы «проехать по тому историческому пути, который проделал Пугачев, двигаясь на Москву, а затем побывать в Туркестане, который давно уже его к себе манит. –Там у меня друг большой живет, Шурка Ширяевец, которого я никогда не видел,- говорил он оживленно». Осуществить эту поездку Есенин смог только в апреле-мае 1921 г. В 1-й половине апреля он писал своему другу А. Сахарову: «Я еду в Ташкент, в мае вернусь, что тебе нужно, накажи. Я привезу. Любящий тебя С. Есенин».
До свидания, Москва!
Есенин выехал из Москвы в Туркестан 16 апреля 1921 г. «Это был первый ласковый день после зимы, - вспоминала Г.Бениславская. - Вдруг всюду побежали ручьи. Безудержное солнце. Лужи. Скользко. Яна всюду оступается, скользит и чего-то невероятно конфузится, я и Сергей Александрович всю дорогу хохочем. Весна. Весело. Рассказывает, что он сегодня уезжает в Туркестан. «А Мариенгоф не верит, что я уеду». Дошли до Камергерской книжной лавки. Пока Шершеневич куда-то ходил за газетами, мы стоим на улице у магазина. Я и Яна – на ступеньках, около меня – Сергей Александрович, подле Яны – Анатолий Борисович. Разговариваем о Советской власти, о Туркестане. Неожиданно, радостно и как будто с мистическим изумлением Сергей Александрович, глядя в мои глаза, обращается к Анатолию Борисовичу: «Толя, посмотри, - зеленые. Зеленые глаза!» Но в Туркестан все-таки уехал - подумала я через день, узнав, что его уже нет в Москве.
В последний день перед отъездом, Есенин был в кругу близких ему друзей.
Бениславская Галина Артуровна (1897-1926) в 1919-1922 гг. работала в ВЧК секретарем Особой межведомственной комиссии, с 1921 г. преобразованной в Экономический отдел. С осени 1922 г. по июнь 1925 г. сотрудничала в газете «Беднота». С Есениным познакомилась 4 ноября 1920 г. на лит. вечере и в дальнейшем принимала близкое участие в его жизни. С августа 1923 г. до начала июня 1925 г. Есенин с сестрами жили в квартире Бениславской, которая занималась его домашними и издательскими делами. После смерти Есенина написала воспоминания. 3 декабря 1926 г. застрелилась на могиле Есенина на Ваганьковском кладбище.
Козловская Янина Мечиславовна (1901-1970) была близкой подругой Г Бениславской, работала в журнале «Беднота» литературным сотрудником, секретарем редакции. В 1936 г. Я.Козловскую арестовали и судили. В лагере она находилась до 1947 г. Реабилитирована в 1956 г.
Шершеневич Вадим Габриэлович (1893 -1942), поэт, драматург, один из основателей и теоретиков литературного течения имажинизм в России, познакомился с Есениным в 1918 г. Их тесное общение приходится на имажинистский период Есенина. Шершеневич в 20-е годы опубликовал несколько полемических статей по теории имажинизма, которые Есениным оценивались критически. О Есенине написал в 30-годы воспоминания в книге «Великолепный очевидец», изданной в полном объеме в 1990 г.
Мариенгоф Анатолий Борисович (1897-1962) познакомился с Есениным в августе 1918 г. Они быстро подружились, некоторое время проживали в одной квартире в Богословском пер. в Москве. В 1919-1921 гг. организовали и содержали книжную лавку, совместно выступали на лит. вечерах, создали издательство и публиковали свои поэтические сборники. С их именами связано развитие в России имажинизма, нового лит. направления в послереволюционный период. Есенин посвятил Мариенгофу стихотворение «Я последний поэт деревни…», поэму «Сорокоуст», драму «Пугачев» и книгу «Ключи Марии». С осени 1923 г. между ними наметились разногласия, которые привели к разрыву дружеских отношений. О Есенине Мариенгоф рассказал в «Воспоминаниях о Есенине» (1926), «Романе без вранья» (1927) и «Романе с друзьями» (1950-е).
Спутники Есенина
С первых дней стало ясно, что дорога в Туркестан не будет легкой. Из-за разрухи и только что закончившейся гражданской войны движение железнодорожного транспорта в стране было нерегулярным. Пассажирских поездов практически не было. Вагон, в котором ехал поэт, прицепляли к проходившим в восточном направлении поездам, в основном военным. В ожидании нужного состава приходилось сутками стоять на станциях и разъездах. Остановки также были связаны и с выполнением Г. Колобовым своих служебных обязанностей. Есенин и его спутники ехали в спецвагоне 1-го класса, который имел бронированные до окон боковые стенки зеленого цвета, а внутри был небольшой салон и 2 двухместных купе. Вагон когда-то был в распоряжении главы христианской церкви Грузии. Кроме стола, стульев и дивана, у последнего окна салона с левой стороны к стенке бы прикреплен столик для пишущей машинки. Есенин писал Мариенгофу: «Вагон, конечно, хороший, но все-таки жаль, что это не ровное и стоячее место. Бурливой голове трудно думается в такой тряске. За поездом у нас опять бежала лошадь (не жеребенок), но я теперь говорю: «Природа, ты подражаешь Есенину».
Эпизод с бегущим за поездом жеребенком Есенин помнил до мелочей. Недавно это было. Он подробно описал этот эпизод в письме Е.Лившиц 11-12 августа 1920 г.: «Ехали мы от Тихорецкой на Пятигорск, вдруг слышим крики, выглядываем в окно, и что же ? Видим, за паровозом что есть силы скачет маленький жеребенок. Так скачет, что нам сразу стало ясно, что он почему-то вздумал обогнать его. Бежал он очень долго, но под конец стал уставать, и на какой-то станции его поймали. Эпизод для кого-нибудь незначительный, а для меня он говорит очень много. Конь стальной победил коня живого. И этот маленький жеребенок был для меня наглядным дорогим вымирающим образом деревни и ликом Махно. Она и он в революции нашей страшно походят на этого жеребенка, тягательством живой силы с железной». Этот эпизод Есенин поэтически пересказал в 3-ей главке поэмы «Сорокоуст», которая вызвала после публикации как хвалебные, так и осуждающие оценки. И сейчас, когда лошадь отстала от поезда, Есенин мог задать все тот же вопрос, который был и в поэме «Сорокоуст»:
Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?
Спутниками Есенина были Г.Колобов и общий знакомый Лева. Есенин познакомился с Колобовым в 1918 г. Григорий родился и учился в Пензе, хорошо знал Мариенгофа. Некоторое время они втроем жили в одной квартире. После революции работал в Наркоме путей сообщения уполномоченным Высшего Совета перевозок при Совете Труда и Обороны, что давало ему право совершать инспекционные поездки по стране в спецвагоне. Относясь дружественно и заботливо к Есенину, он иногда приглашал его с товарищами в поездки в своем вагоне для организации и проведения творческих встреч с поэтами в городах, расположенных вдоль маршрутов этих служебных командировок. В августе 1920 г. Есенин с Мариенгофом в его вагоне совершил поездку на Кавказ.
В близком кругу друзей Колобова прозвали «Почем Соль». История возникновения этого прозвища описана Мариенгофом в «Романе без вранья». При встрече с друзьями Колобов, который в романе выведен под своим лит. псевдонимом Молабух, задавал один и тот же вопрос: «А знаете ли, ребята, почем соль в Пензе?» И когда его просили ответить самому на этот вопрос, то он каждый раз называл все новые и новые цены, которые возрастали за один только день в несколько раз. Когда Колобов, то есть Молабух, задал в очередной раз вопрос о цене соли в Пензе, то «Есенин посмотрел на него смеющимися глазами и как ни в чем не бывало оборонил: «- Н-да… за один только сегодняшний день на 4 тыс. подорожала». И мы залились весельем. У Молабуха тревожно полезли вверх скулы: «-Как так?» - «- Очень просто: утром 7, за кофе у Адельгейм – 9, а сейчас к 11-ти подскочила». И залились заново… С тех пор стали мы прозывать Молабуха – Почем-Соль». Колобов увлекался лит. творчеством, входил в группу имажинистов, писал стихи, был членом «Ассоциации вольнодумцев». Друзья посвятили ему изданный в 1920 г. сборник «Имажинисты». Есенин объективно оценивал его поэтические опусы, нередко подтрунивая над его склонностью несколько преувеличивать свои лит. способности. Так было и сейчас. В очередной раз услышав хвастливую речь хмельного друга, Есенин не удержался в письме Мариенгофу от сравнения Колобова с Хлестаковым из гоголевского «Ревизора»: «Гришка пьян и уверяет своего знакомого, что он написал «Юрия Милославского», что все политические тузы – его приятели, что у него все курьеры, курьеры, курьеры».
Вторым спутником Есенина был некто Лева, который заведовал хоз. обеспечением в пути следования. Он не претендовал на лит. известность, а выделялся способностью везде заводить родственные и дружеские связи. Фамилия его неизвестна. В «Романе без вранья» Мариенгоф приводит следующую характеристику Левы: «Есенин ехал с «Почем-Солью» в Бухару. Штат нашего друга пополнился еще одним комическим персонажем – инженером Левой. На коротеньких кривых ножках, покрыт большой головой с плешью, розовый, как пятка у девушки. Глаза у него грустные, и весь он грустный, как аптечная склянка. От Минска и до Читы, от Батума и до Самарканда нет такого места, в котором бы у Левы не нашлось родственника. Этим он и завоевал сердце «Почем-Соли». Есенин говорит: - Хороший человек! С ним не пропадешь – на колу у турка встретит троюродную тетю. Перед отъездом «Почем-Соль» поставил Леве условие: «Хочешь в моем штате состоять и в Туркестан ехать – купи себе инженерную фуражку. Без бархатного околыша какой дурак поверит, что ты политехникум окончил?». Лева скуп до наивности, и такая трата ввергает его в пропасти уныния…».
В пути у Есенина было время для раздумья о своей личной жизни: «Еду я, конечно, ничего,- писал он Мариенгофу, - не без настроения все-таки, даже рад, что плюнул на эту проклятую Москву. Я сейчас собираю себя и гляжу внутрь. Последнее происшествие меня таки сильно ошеломило. Больше, конечно, так пить я уже не буду, а сегодня, например, даже совсем отказался, чтоб посмотреть на пьяного Гришку. Боже мой, какая это гадость, а я, вероятно, еще хуже бывал».
Неизвестно, о каком происшествии вспомнил Есенин в письме, но с начала 1921 г. у него возникли сложности в семейной жизни, каковой в хорошем смысле у него уже не было. Оставаясь наедине, он часто погружался в воспоминания. Словно это было не год и не 5 лет тому назад, а как будто вчера. Не все здесь в порядке. Всякое бывало на его кратком жизненном пути. В семейных делах все шло наперекосяк. Дважды Есенин пытался создать семейный очаг и оба раза неудачно.
С А.Изрядновой все произошло как-то буднично. она была старше Сергея на 4 года и всячески стремилась облегчить неустроенную жизнь деревенского паренька. Их сближение вначале определялось совместной работой в корректорской типографии И.Д. Сытина. Анна ненавязчиво, с душевной теплотой, стремилась приобщить его к культурной жизни столицы. Ей нравилось ходить с ним в театры, посещать Третьяковку, бродить по московским улицам. Она была любознательной, с одобрением относилась к занятиям Есенина в Суриковском литературно-музыкальном кружке. Когда же Сергей стал слушателем Народного университета Шанявского, то нередко вместе с ним посещала лекции известных московских филологов и историков. Очень любила слушать стихи, которые в свободные часы читал Есенин. Делала все возможное, чтобы он мог больше заниматься творчеством. Сергей принимал это как должное. Обделенный в детстве душевной теплотой, он тянулся к тем, кто относился к нему с лаской и нежностью. Вскоре они стали жить в гражданском браке, а 21 декабря 1914 г. по старому стилю у них родился Юрий. Для 20-летнего Есенина рождение сына было большой радостью. Он любил возиться с малышом, даже написал для него колыбельную. Сергей улыбнулся, представив себя в той маленькой московской комнатке с ребенком на руках и напевающего песенку. Не поэтический шедевр, но все же:
Будь Юрием, москвич. Расти, в лесах аукай
И ты увидишь сон свой наяву
Давным-давно твой тезка, Юрий Долгорукий
Тебе в подарок основал Москву.
С тех пор много воды утекло. Москва стоит, Юрий растет, а его дорожка пошла в другую сторону. После переезда в Петроград, службы в армии, длительной разлуки семейные отношения с Изрядновой перешли в дружеские, которые, правда, не прерывались и после женитьбы на З.Райх. Сергей хотел выйти из полосы нахлынувших воспоминаний, но не тут-то было: они не отпускали, заставляя в памяти менять одну сцену другой, как в кинематографе.
Мина Свирская
В 1917 г. Есенин часто забегал в редакцию эсеровской газеты «Дело народа», где работала его новая знакомая Мина Свирская, безумно влюбленная в революцию и без которой не мыслила своей жизни. А.Ганин, с которым Есенин в последнее время подружился, был своим в редакции, а при встречах с восторгом рассказывал о молодой машинистке Зинаиде, которой посвящал свои стихи. И когда Ганин пригласил поехать к нему в гости, а родом он был из холодных северных краев, то сборы были недолгими. Свирская, правда, не смогла выбраться, выполняя опять какое-то партийное поручение, поэтому в Архангельск, Соловки, Мурманск выехали втроем. Или Сергей по-новому присмотрелся к Зинаиде за эти дни поездки, или он поверил в любовь с первого взгляда, но очень скоро он сделал ей предложение, которое после небольшого обдумывания было принято. З0 июля 1917 г. они обвенчались под Вологдой в Кирико-Иулиттинской церкви. 4 года скоро будет, как они обменялись кольцами, но каких 4е года!
В годы революционной ломки в стране они пережили и безумную страсть, и радость рождения детей, и суровые будни, и проживание в гостиницах, и споры по поводу различных бытовых неурядиц, да разве все перечислишь и упомнишь. Сложности начались после рождения Кости. Не имея своего постоянного пристанища, Сергей был против рождения сына, но Зинаида настояла на своем. Масло в огонь подливал Мариенгоф, с которым он снимал комнату в Богословском пер. Анатолий не только невзлюбил Зинаиду, но при удобном случае намекал, что Костя не очень похож на Есенина. Пришлось Зинаиде жить в Орле у своих родителей. Изредка Есенин и Зинаида Райх встречались, но теплых чувств не было. Есенин привык к свободе, познал славу и высоко себя ценил как поэта, претендующего на видное место в русской поэзии. Во время одной из последних встреч Сергей оскорбил нецензурным словом жену, а она в ответ вернула это слово ему. Схватившись за голову, Сергей простонал: «Зиночка, моя тургеневская девушка! Что же я с тобой сделал?». Натянутые отношения не могли долго продолжаться. После одного серьезного, с криками и слезами, разговора Есенин 19 февраля 1921 г. подал в суд города Орел заявление о расторжении брака:
В Отдел Бракорасторжений
Сергея Александровича Есенина,
гр. Рязанской губ. и уезда,
села Константинова
Заявление.
Прошу не отказать в Вашем распоряжении об оформлении моего развода с моей женой З.Н. Есениной-Райх. Наших детей – Татьяну трех лет и Константина одного года оставляю для воспитания у моей бывшей жены, беря на себя матерьяльное обеспечение их, в чем и подписываюсь. Сергей Есенин, Москва, 19 февр. 1921 г.».
Свою подпись Есенин заверил в Тверском комиссариате Москвы 24 февраля 1921 г. и переслал заявление в Орел. Когда суд состоится – неизвестно, остается только ждать и ждать, временами размышляя о своей неудавшейся семейной жизни.
Нахлынувшая слава и признание лидерства в поэзии отодвинули в глубину сознания Есенина поэтический образ любимой женщины. Он делал все, чтобы этот образ не исчезал, не выпадал из его жизни, но сделать это было трудно, так как окружающая его обыденность была суровой, далекой от романтики. Одиночество ему не грозило. На его жизненном горизонте появилось сразу несколько молодых девушек, которые не скрывали своих чувств к нему. Развод с Райх освобождал Есенина от внутренней моральной ответственности и делал его свободным. Эта «свобода» подтолкнула к решительным действиям и некоторых его поклонниц. Г.Бениславская записала в дневнике: «Становиться на чьем-либо пути тогда я не была способна. Узнав, что он «свободен», для меня ясно, что раз никаких внешних преград нет, то я пойду на все». Но она знала, что и соперниц у нее достаточно, Взять, например, Женечку Лившиц, эту стройную худощавую девушку из Харькова со строгим и очень изящно выточенным лицом восточного типа. Как влюблено смотрит она на Есенина и с какой жадностью слушает она его стихи! Он также к ней неравнодушен, пытается пойти на большую близость с ней, но Женя не поддавалась. Активность стала проявлять и молоденькая поэтесса Надя Вольпин, девушка с боевым и самостоятельным характером, живущая одна. Она влюблена в Есенина, но сближение этих двух свободолюбивых и очень неуживчивых характеров даже теоретически не предполагало перерастания в семейный союз. На брак с поэтом не могла рассчитывать ни одна из влюбленных в него в то время девушек. Есенин не был к этому готов. Но память не отпускала. А что было бы, если бы он избрал другой путь? Сколько у него было за последнее время любовных встреч! Речь идет не о случайных интимных связях, о которых и вспоминать не хочется. У него складывались с девушками и длительные, нежные отношения, которые не забываются, хотя некоторые привязанности, если к ним внимательно присмотреться, могут показаться странными. Порой было трудно отличить подлинные чувства от выдуманных, рожденных воображением молодого поэта.
Долгие годы продолжался его роман в письмах с Маней Бальзамовой, с которой он даже ни разу и не целовался. Вряд ли это можно назвать большой любовью, скорее это были теплые дружеские отношения. Сергей, доверяя Маше, в письмах к ней откровенничал, писал обо всем наболевшем, но это было не признание в любви. Он не кривил, когда писал Грише Панфилову, что после первой встречи с Машей, которая неожиданно для него напросилась быть ее другом, он принял единственно разумное, с его точки зрения, решение «Я простился с ней, знаю, что навсегда, но она не изгладится из моей памяти при встрече с другой такой же женщиной». Встреч, действительно, не было, но переписка продолжалась долго.
Перед самым отъездом в Туркестан Сергей узнал, что 7 апреля 1921 г. в возрасте 25 лет в селе Дединове Рязанской губернии скоропостижно скончалась А.А. Сардановская. Известие ее о смерти потрясло поэта. Он видел в этом какое-то мрачное предзнаменование. Что-то обрывалось в его жизни, терялось безвозвратно. Поэт И.Грузинов, навещая в эти дни Сергея, увидел его в ужасно взволнованном состоянии. Грузинов вспоминал: «1921 г. Весна. Богословский пер., д.3. Есенин расстроен. Усталый, пожелтевший, растрепанный. Ходит по комнате взад и вперед. Переходит из одной комнаты в другую. Наконец садится за стол в углу комнаты: - У меня была настоящая любовь. К простой женщине. В деревне. Я приезжал к ней. Приходил тайно. Все рассказывал ей. Об этом никто не знает. Я давно люблю ее. Горько мне. Жалко. Она умерла. Никого я так не любил. Больше я никого не люблю.
Отъехав от Москвы, в вагоне это печальное известие Есенин оценивал более сдержанно. Он понимал, что не все, о чем он рассказывал Грузинову, соответствовало реальности, что в отношениях с Анютой было много создано его воображением. Мечтать никому не запретишь, особенно когда хочешь не только любить, но и быть любимым. Когда же он впервые увидел Анюту? Это случилось в 1906 г., до его поступления в Спас-Клепиковскую второклассную учительскую школу. В Константиново в дом священника отца Ивана приехали его дальние родственники, В.В. Сардановская с дочерьми Анной и Серафимой и сыном Николаем. Дом отца Ивана находился недалеко от избы Есениных. Сергей быстро подружился с прибывшими гостями, но больше всего ему приглянулась Анюта. Это была бойкая девчушка с уже сформировавшимся характером. Умела хорошо играть на гитаре, любила петь романсы и народные песни, знала поэзию, играла в любительских спектаклях. Обычно Сардановские приезжали в Константиново накануне престольного праздника Иконы Казанской Божией Матери, который 8 июля в России широко отмечался. В праздновании принимали участие стар и млад. А какие были в эти дни спевки! После игр, танцев, застолий вечерами исполнялись любимые песни, чаще всего грустные. Запомнилось исполнение песен на слова А.Серебрянского «Умрешь – похоронят, сгниешь и не встанешь», А.Кольцова «Тяжело на груди, злая грусть налегла», Н.Некрасова «Не гляди же с тоской на дорогу». Песни заставляли исполнителей и слушателей задуматься о смысле жизни, незавидной доли, предполагаемых несчастьях в будущем. Есенин не только любил слушать эти мелодии, но и был одним из активных хористов.
Сергей и Анюта часто уединялись, делились друг с другом сокровенными мыслями. У них было много общих тем для разговоров, но чаще всего говорили о своих занятиях в школе. Анюта училась в Рязанском епархиальном училище, которое закончила в 1912 г. При таких встречах она нередко просила Сергея прочитать свое или другого поэта стихотворение. Их юношеские чувства не были для окружающих секретом. Дело даже дошло до тайного соглашения о будущей свадьбе после окончания учебы. Возможно, что инициатива исходила от Сергея, который считал себя вполне самостоятельным в принятии собственных решений. Об этом он рассказал в переданном Анюте не сохранившемся стихотворении «Зачем зовешь ты ребенком меня». То ли в шутку, то ли всерьез, но свое решение о женитьбе они скрепили клятвой «Кто первый изменит и женится или выйдет замуж, того второй будет бить хворостиной»... Есенин, вспомнив эту клятву, грустно улыбнулся. Какие же они были наивными в те годы. После отъезда в Москву отношения с Аней начали ухудшаться. Ей стало известно, что Сергей ведет переписку с ее подругой Машей Бальзамовой. Такая измена ей была неприятна. Последовали упреки, подозрения. В феврале 1914 г. Есенин написал «С Анютой я больше незнаком, я послал ей ругательное и едкое письмо, в котором поставил крест всему». Казалось, что все закончено, возврата к прежним отношениям нет. Но образ первой юношеской любви вытравить из своей души Сергей не мог. Он был самолюбив, не переносил неудач. В начале 1916 г. он отправляет в «Ежемесячный журнал» редактору В.С. Миролюбову стихотворение «За горами, за желтыми долами…», которое было в апрельском номере журнала опубликовано с посвящением «Анне Сардановской». Есенину очень хотелось, чтобы Анюта прочитала его строки о родных местах, ощутила радость как бы повторной встречи. Это было не любовное послание девушке, а поэтический этюд о родной рязанской земле, где в деревушках живут и трудятся крестьяне, где ходят в гости по лесным тропам или вдоль рек и озер, где далеко просматриваются золотые купола церквей и строения монастырей, к которым в одиночку или группами стекаются странники, чтобы поклониться и через молитвы донести всевышнему разные прошения верующих.
За горами, за желтыми долами
Потянулась тропа деревень.
Вижу лес и вечернее полымя,
И обвитый крапивой плетень.
Там с утра над церковными главами
Голубее небесный песок,
И звенит придорожными травами
От озер водяной ветерок.
Не за песни весны над равниною
Дорога мне зеленая ширь -
Полюбил я тоской журавлиною
На высокой горе монастырь.
Каждый вечер, как синь затуманится,
Как повиснет заря на мосту,
Ты идешь, моя бедная странница,
Поклониться любви и кресту.
Кроток дух монастырского жителя,
Жадно слушаешь ты ектинью,
Помолись перед ликом Спасителя
За погибшую душу мою.
Во 2-й половине июня 1916 г. санитар Есенин получил краткосрочный отпуск. Несколько дней был в Константинове, виделся с Анной. Встреча убедила обоих, что отношения между ними изменились. Изменились не в лучшую сторону. Сергей хотел, чтобы Анюта видела в нем поэта, который становится знаменитым, что он уже не тот деревенский паренек, каким она его знала несколько лет назад. Сердечного разговора не получилось. В конце июля Сергей возвратился на военную службу. Но его самолюбие было уязвлено. Он не хотел признавать, что в потере любимой девушки есть его вина. Стал писать Анюте письмо, но на ум приходили какие-то будничные фразы, не имеющие никакого отношения к его возвышенным чувствам. Неудивительно, что Есенин скоро получил ответ, в котором не было также нежных чувств: «Совсем не ожидала от себя такой прыти – писать тебе, Сергей, да еще так рано, ведь и писать-то нечего, явилось большое желание. Спасибо тебе, пока еще не забыл Анны, она тебя тоже не забывает. Мне несколько непонятно, почему ты вспоминаешь меня за пивом, не знаю, какая связь. Может быть без пива ты и не вспомнил бы? Какая восхитительная установилась после тебя погода, а ночи – волшебство! Очень многое хочется сказать о чувстве, настроении, смотря на чудесную природу, но, к сожалению, не имею хотя бы немного слов, чтобы высказаться. Ты пишешь, что бездельничаешь. Зачем же так мало побыл в Константинове? На празднике 8-го было много народа. Я и вообще все достаточно напрыгались, но все-таки».
Не такого письма ждал Есенин. Он тут же ответил, но опять сумбурно, без душевной теплоты и нежности. Понимал, что Анюта ожидает от него иных слов. Пришлось извиняться «Прости, если груб был с тобой, это напускное, ведь главное-то стержень, о котором ты хоть маленькое, но имеешь представление». Под стержнем он понимал только свое предначертание быть поэтом. Анна долго не отвечала. Осенью Есенин отправил ей небольшую записку, оказавшейся последней точкой не только в их переписке, но и во взаимоотношениях. «Очень грустно. икогда я тебя не хотел обижать, а ты выдумала. Бог с тобой, что не пишешь. Мне по привычке уже переносить все. С.Е.».
Позже Есенин узнал, что Анна 4 февраля 1920 г. вышла замуж за учителя местной школы В.Олоновского. Когда Сергей вновь оказался в Константиново, то навестил Анну в деревне Дединово и подарил ей сборник стихов и автограф одного из своих стихотворений. Он не мог привыкнуть к новой фамилии Анюты по мужу, поэтому написал на подаренной книге «А.А. Алоновской», но потом исправил на Олоновскую. Перед отъездом из Константинова передал ей письмо через знакомую монашку. «Что же пишет тебе наш поэт?» - спросила Сардановскую монашка. Анюта грустно ответила «Он, матушка, просит тебя взять пук хвороста и бить меня, сколько у тебя хватит сил». Но Есенин хорошо знал, что клятву первым нарушил он, так как женился намного раньше Анны. Так что хворостина не по ней, а по нему плакала, как любили поговаривать в деревне о виновнике.
Любовная тема в последние годы в жизни поэта и его творчестве как-то отодвинулась на второй план. Поэта больше волновали социальные проблемы. Интересная беседа состоялась в феврале 1921 г. Есенина с литературоведом И.Розановым. Узнав, что Есенин работает над трагедией «Пугачев», Розанов рассказал ему историю, которую слышал когда-то от самого Г.Короленко, мечтавшего написать повесть о трагической участи последней жены Пугачева. Ей было 17 лет, когда Пугачев взял ее «за красоту» себе в жены, взял насильно, так как она его не любила. Когда же Пугачева поймали и судили, то ее, без вины виноватую, схватили как лжецарицу и бунтовщицу и очень долго морили в тюрьме.
Есенина этот рассказ не заинтересовал. Он предполагал избежать любовной интриги в задуманной трагедии. На вопрос об отношении к теме любви в «Капитанской дочке» Пушкина Есенин ответил: «У Пушкина сочинена любовная интрига и не всегда хорошо прилажена к исторической части. У меня же совсем не будет любовной интриги. Разве она так необходима? Умел же без нее обходиться Гоголь. В моей трагедии вообще нет ни одной бабы. Они тут совсем не нужны: пугачевщина – не бабий бунт. Ни одной женской роли. Около пятнадцати мужских (не считая толпы) и ни одной женской. Не знаю, бывали ли когда такие трагедии».
Во время поездки Есенин постоянно работал над поэмой «Пугачев». 1-ю главу поэмы он читал друзьям в Москве еще до отъезда в Туркестан. Остальные главы написал в основном в пути от Москвы до Ташкента и обратно Поэт признавался, что в вагоне Колобова он «четвертую и пятую главу «Пугачева» написал». Есенин не стремился исторически точно и хронологически выверено написать историю восстания под предводительством Пугачева, хотя первоначально он назвал свое произведение «Поэмой о великом походе Емельяна Пугачева». Он пытался через художественные образы раскрыть драматические в истории России события, связанные с борьбой за свободу. Показать это в небольшой по объему пьесе было сложно. Есенину приходилось пересматривать с новых позиций устоявшиеся представления не только о самом Емельяне Пугачеве, но и о восстании крестьян в целом. Поэт вступал в полемику с теми авторами, которые обращались до него к теме пугачевского восстания. Среди них был и Пушкин, автор не только повести «Капитанская дочка», но и трактата «История пугачевского бунта».
Розанов вспоминал о беседе с Есениным в феврале 1921 г.: «Я несколько лет - говорил Есенин, - изучал материалы и убедился, что Пушкин во многом был неправ. Я не говорю уже о том, что у него была своя, дворянская точка зрения. И в повести и в истории. Например, у него найдем очень мало имен бунтовщиков, но очень много имен усмирителей или тех, кто погиб от рук пугачевцев. Я очень, очень много прочел для своей трагедии и нахожу, что многое Пушкин изобразил просто неверно. Прежде всего, сам Пугачев. Ведь он был почти гениальным человеком, да и многие из его сподвижников были людьми крупными, яркими фигурами, а у Пушкина это как-то пропало. Еще есть одна особенность в моей трагедии. Кроме Пугачева, никто почти в трагедии не повторяется: в каждой сцене новые лица. Это придает больше движения и выдвигает основную роль Пугачева».
По пути в Ташкент в черновом варианте были завершены 3-я глава «Осенней ночью» и 4-я «Происшествие на Таловом умете». В развитии драматических событий эти главы очень важны, так как в них было раскрыто перерождение казака Емельяна Пугачева в новый образ покойного императора Петра III. Есенин раскрывает в его образе черты могучего бунтаря, который по призванию должен повести казаков и крестьян дорогой мести и борьбы. Но народ, желавший получить свободу, в ХVIII в. еще неспособен был ее завоевать. Вся надежда крестьян и казаков на лучшее будущее была связана с верой в хорошего царя. Пугачев вынужден был взять на себя роль такого царя, понимая, что это противоречит естественному ходу событий. В этом трагичность положения Пугачева. Он откликнулся на призыв народа взять на себя лидерство, так как народу был «нужен тот, кто б первый бросил камень…». Это лидерство подкреплялось именем царя. Другого пути не было.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Воскресенье, 13 Окт 2019, 11:34 | Сообщение # 8 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6872
Статус: Offline | «Я значенье свое разгадал», - сообщает своим сообщникам Пугачев, а затем провозглашает: «Послушайте! Для всех отныне Я – император Петр!» И хотя эта весть удивляет некоторых атаманов из окружения Емельяна, так как они прекрасно знали, из какого роду-племени был Пугачев, но в результате все они торопливо провозглашают: «Да здравствует наш император, Емельян Иванович Пугачев!», а в итоге договариваются, что для всех он теперь не Емельян, а император Петр. В поэме почти все персонажи соответствуют реальным историческим лицам. Об их поступках и действиях Есенин узнавал из исторических документов о пугачевском бунте.
Героями в поэме стали яицкий казак И.Н. Зарубин (1736- 1775), известный среди казаков под прозвищем Чика; каторжник Афанасий Соколов (1714-1774), представленный в пьесе как Хлопуша; оренбургский казачий сотник Тимофей Подуров (1723-1775), который вел переписку Пугачева; яицкий казак Максим Шигаев (1726-1775), кому казачий сход поручал отстаивать их интересы в Санкт-Петербурге; оренбургский неслужащий казак В.Торнов (1737-1775); яицкий казак Ф.Чумаков (1729-1786), командовавший у восставших артиллерией и один из участников заговора против Пугачева; яицкий казак И.Бурнов (1746-1775), также предавший Емельяна; илецкий казак И.Творогов (1742-1819), который вел в стане мятежников судебные дела, а затем примкнул к предателям атамана. И только один вымышленный герой встречается в поэме. Это казачий сотник Пармен Крамин. Такого имени и фамилии нет в документах о восстании Пугачева. Известно, что среди заговорщиков был есаул И.Федульев (1737-1803), который в черновиках к поэме именуется Федуловым. Есенин читал противоречивые показания арестованных казаков, принимавших участие в выдаче властям Пугачева, но не стал в них углубляться, а обратился к вымышленному образу, что помогло ему в строгом соответствии требований драматического жанра усилить трагичность событий. В какой-то степени исторический Федульев стал прототипом сотника Крамина, хотя при создании этого художественного образа Есенин больше опирался на свою творческую фантазию. Фамилию Крамин и имя Пармен не были выдуманы поэтом, они встречались у его односельчан на родине в Константинове.
Антоновское восстание
Есенин во время вынужденных стоянок на станциях был свидетелем интенсивного передвижения военных составов. В сторону Тамбовской губернии двигались эшелоны с красноармейцами, направляемые на подавление восставших крестьян под руководством Антонова. Заметно было, что в воинских составах в основном были солдаты из интернациональных подразделений Красной Армии: латышские стрелки. мадьяры и др. Крестьянские волнения в российских губерниях были вызваны тяжелейшим экономическим положением. Страшный по своим масштабам голод обрушился на многие губернии. До уборки нового урожая зерновых было еще далеко, а у большинства крестьянских семей давно закончились хлебные запасы. Питались чем бог пошлет: крапивой, лебедой, отрубями, жмыхом. Изредка пробивались слухи о фактах людоедства. Не семьи, а целые деревни вымирали от голода. Из голодающих северных и среднерусских губерний крестьяне устремились на юг, надеясь там прокормиться и выжить. Не везде народ мирился с создавшимся положением. Недовольные крестьяне стали винить во всем комиссаров, коммунистов, большевиков. Одобряя в целом советскую власть, они выступали против новых, порой очень жестоких, государственных методов управления.
Восстание в Кронштадте 1 марта 1921 г. было настоящим шоком для большевиков. Власти сумели быстро подавить мятеж, многих участников сослать, организаторов расстрелять, но новые и новые очаги недовольства вспыхивали в других местах. В некоторых уездах крестьяне были вынуждены с оружием в руках выступить против отрядов продразверстки, которые у земледельцев выгребали все запасы, не оставляя зерна даже для семян, тем самым обрекая сельчан на голодную жизнь. Недовольство перерастало в вооруженные конфликты. Массовые волнения крестьян Тамбовской губернии возглавил А.Антонов.
Антонов Александр Степанович (1886-1922) до революции вступил в партию эсеров, был в ссылке. В 1917-1918 гг. назначается начальником уездной милиции г. Кирсаново Тамбовской губернии. Не разделял взглядов большевиков. Когда партия эсеров стала притесняться коммунистами, был вовлечен в активные действия. Он видел, как у голодающих мужиков продотряды забирали из амбаров все подчистую, не оставляя на пропитание, не проявляя заботу о детях, стариках, больных. Если же находили у крестьян спрятанный от изъятия хлеб, то виновников брали в заложники, а тех, кто пытался силой отстаивать свое добро, без суда и следствия расстреливали. Эти карательные меры позволили Антонову быстро объединить вокруг себя недовольных. Восставших крестьян идейно возглавили эсеры. Активно заработал созданный «Союз трудового крестьянства» Выпускались листовки против комиссаров и большевиков, на собраниях и митингах выдвигались лозунги «Советы без коммунистов», «За свободную торговлю».
В 1920 г. Антонов создает боевые отряды, оснащая их оружием и обмундированием из милицейских складов. Попытка привлечь Антонова к ответственности подтолкнула его к вооруженному мятежу и захвату уездного г. Кирсаново, расположенного при железной дороге из Саратова в Тамбов. За короткий срок в повстанческие отряды практически влилось все мужское население Тамбовской губернии. По образцу Красной Армии были созданы 2 армейских объединения из 18 хорошо вооруженных полков общей численностью до 50 тыс. человек. За короткий срок антоновцы полностью блокировали Юго-восточную железную дорогу, тем самым резко сократив подвоз хлеба с юга в центральные районы России. Волнения перекинулись на сопредельные губернии, где также свирепствовал голод и бесчинствовали продотряды. Правительство срочно принимали меры для подавления крестьянских волнений. После разгрома Врангеля значительные армейские силы под командованием М.Фрунзе были направлены на подавление вооруженных отрядов Нестора Махно, а часть регулярных войск перебрасывалась в мятежные губернии.
Есенин мог и не знать, что за действиями армейских подразделений следил лично Ленин, который в начале 1921 г. в одной из записок писал: «Надо ежедневно в хвост и гриву гнать (и бить и драть) главкома Фрунзе, чтобы добили и поймали Антонова и Махно». Командующим войсками Тамбовского военного округа был назначен прославившийся во время гражданской войны командарм М.Тухачевский. Ему предписывалось в кратчайший срок ликвидировать сопротивление антоновских отрядов. С мятежниками стали жестоко расправляться. Не щадили никого. Иногда выжигались десятки сел и деревень с поголовным уничтожением всего проживающего в них населения. Против сильной гос. военной машины протестующие крестьяне не могли устоять. Восстание было обречено на поражение. В 1922 г. в одной из перестрелок Антонов был убит.
События, связанные с тамбовским восстанием, совпали по времени с работой Есенина над поэмой «Пугачев». Сам поэт не был свидетелем военных действий регулярных войск против антоновцев, но мог получать какую-то информацию от Колобова, принимавшего участие в инспекционных проверках снабжения армейских подразделений. Анализ истории создания поэмы «Пугачев» показывает, что «живые впечатления поэта определили тяжелую трагическую атмосферу написанных во время поездки по пугачевским местам глав. Получалось так, что текст поэта вольно или невольно передавал чувства автора, вызванные крестьянскими восстаниями 20-х годов».
Уже в первых главах «Пугачева» косвенно отразились события, связанные с подавлением вспыхнувшего в Кронштадте мятежа военных моряков и расправой над взявшими оружие крестьянами. В черновых вариантах поэмы Пугачев произносит слова, чуждые эпохе ХVIII в., когда все надежды на лучшую жизнь связывали только с хорошим царем. Пугачев же убеждает восставших в духе ХХ в:
Зарубите на носах, что в своем государстве
Вы должны не последними быть, а первыми…
В основной текст поэмы эти строки не попадут, но в одном из первых монологов Пугачева есть слова, которые соотносимы и с современностью, и со временем ХVIII в.:
Невеселое наше житье!
Но скажи мне, скажи,
Неужель в народе нет суровой хватки
Вытащить из сапогов ножи
И всадить их в барские лопатки?
Дух протеста против несправедливости, а тем более насилия, был присущ Есенину. Конечно, открытым текстом об антоновском движении невозможно было рассказывать. Об этом говорится в поэме тонкими намеками, иносказательно, в расчете на умного и догадливого читателя. Так появилось необычное в монологе казака Буранова сравнение с луной, которую «как керосиновую лампу в час вечерний зажигает фонарщик из города Тамбова…». Керосиновых ламп во времена Пугачева не было, тем более в глухих захолустных городках и селах. И специальность фонарщика появилась значительно позже в крупных губернских городах. Приводимое в поэме сравнение объяснимо только фактами современности. Хорошо известные слова, произнесенные Пугачевым в конце поэмы, «Дорогие мои … дорогие… хор-рошие…» были в 20-е годы более понятны читателям, так как они встречались в обращениях Антонова к восставшим тамбовским крестьянам. В черновом варианте эти слова произносит Чумаков, узнав о сговоре казаков выдать властям Пугачева: «Как же можно? Родные мои! Хорошие!» Но в окончательном тексте эти полные трагизма слова Емельян произносит дважды:
Дорогие мои… Хор-рошие…
Что случилось? Что случилось? Что случилось?..
А казалось… казалось еще вчера…
Дорогие мои… дорогие… хор-рошие…
Современные есениноведы обратили внимание на тройное скрытое в поэме указания, что пугачевский мятеж подавляет не Петербург, где царствовала императрица Екатерина II, а Москва, в которой находилось современное большевистское правительство. Когда же атаман Чумаков с болью рассказывает о разгроме пугачевских отрядов, то в его монологе слышится описание современной расправы над восставшими тамбовскими крестьянами, по своей масштабности и жестокости превосходящее подавление мятежа царскими войсками в ХVIII в.:
Нет, это не август, когда осыпаются овсы,
Когда ветер по полям их колотит дубинкой грубой.
Мертвые, мертвые, посмотрите, кругом мертвецы,
Вон они хохочут, выплевывая сгнившие зубы.
Сорок тысяч нас было, сорок тысяч,
И все сорок тысяч за Волгой легли, как один.
Даже дождь так не смог бы траву иль солому высечь,
Как осыпали саблями головы наши они.
Что это? Как это? Куда мы бежим?
Сколько здесь нас в живых осталось?
От горящих деревень бьющий лапами в небо дым
Расстилает по земле наш позор и усталость.
Лучше б было погибнуть нам там и лечь,
Где кружит воронье беспокойным, зловещим свадьбищем,
Чем струить эти пальцы пятерками пылающих свеч,
Чем нести это тело с гробами надежд, как кладбище!
Такое совпадение отдельных фрагментов исторической поэмы с послереволюционной действительностью позволяло некоторым критикам Есенина оценивать происходящие в произведении события с позиций современности. Еще до публикации «Пугачева», когда драма читалась и обсуждалась в узком доверительном кругу друзей, в одном из зарубежных журналов появился отзыв на рукопись поэмы. Рецензент, скрывшийся за псевдонимом Москвич, писал, что Есенину «собственно, нет и дела до реального, исторического Пугачева. Для Есенина Пугачев – только мужик, как пугачевщина – мужицкий бунт. Не конкретный, в определенных исторических условиях, крестьянский мятеж против екатерининской Империи, не мятеж против самовластия вообще, а именно мужицкий бунт, как таковой, протест мудрой мужицкой души против бездушной мудрости государства. Это больше бунт есенинский, чем бунт пугачевский…»
Есенину были близки по духу требования восставших в Тамбовской губернии крестьян, поэтому он сочувственно относился к их протестам. У него и раньше стихийно прорывалось чувство недовольства против проводимой в деревне политики военного коммунизма. Он не мог быть равнодушным к ломке старого, но очень близкого и родного ему деревенского быта и крестьянских традиций. Да и взгляды эсеров, представлявших больше интересы крестьян, ему были понятны, так как в первые месяцы после революции Есенин был в хороших отношениях с редакцией эсеровской газеты, где печатались его стихи, был знаком с некоторыми лидерами эсеров, среди которых у него большим авторитетом пользовался Р.В. Иванов-Разумник. Во время продолжительных или кратковременных стоянок поэт встречал на вокзалах истощенных и изможденных крестьян с котомками, узлами, с детьми и бабами, которые бежали из голодающих деревень. Эта неуправляемая толпа при приближении к станции очередного поезда приходила в движение, пытаясь любыми способами пробраться в переполненные вагоны проходящих в восточном направлении поездов, хотя сделать это было сложно. Составов с гражданскими грузами было мало, а в военные эшелоны часовые не пускали, угрожая оружием. Спецвагон, в котором ехал Есенин, также охранялся часовым. Убогий вид крестьян на железнодорожных станциях вызывал у Есенина сострадание, но он ничем не мог помочь им. Выслушивал внимательно различные истории, давал некоторые советы, мог рассказать о том, что писали газеты. О новой политике советской власти он узнавал из материалов газеты «Правда», других центральных газет, которые получал Колобов по должности. В газетах была опубликована речь Ленина на Х съезде партии большевиков, который состоялся с 8 по 16 марта 1921 г., и другие материалы о проводимой внутренней политике после окончания гражданской войны. 21 апреля 1921 г. массовым тиражом была издана брошюра «О продовольственном налоге». Власти делали все возможное, чтобы довести до крестьян сведения, что скоро ненавистная им продразверстка будет отменена, а на смену ей придет твердый продналог, что будет разрешена свободная торговля излишками хлеба, а в городах развернется производство промышленных товаров. Но в эти обещания голодающие крестьяне не очень верили. Они думали больше о дне сегодняшнем и о хлебе насущном, чтобы пережить этот проклятый голод. В многочисленных толпах крестьян на вокзалах встречались и нищие, которые добывали себе на пропитание исполнением песен, частушек. Возможно, что на одной из таких остановок Есенин услышал песню, которую любили петь повстанцы в антоновских отрядах. Мелодия была простой, а слова отражали современную боль. В дальнейшем эта песня станет одной из любимых у Есенина:
Что-то солнышко не светит,
Над головушкой туман,
Ай уж пуля в сердце метит,
Ай уж близок трибунал.
Ах, доля-неволя,
Глухая тюрьма!
Где-то черный ворон вьется,
Где-то совушки кричат…
Не хотелось, а придется,
Землю кровью орошать!
Эх, доля-неволя,
Глухая тюрьма!
Поведут нас всех под стражей,
Коммунист взведет курок.
По тропинке, на овражьей
Укокошит под шумок.
Эх, доля-неволя,
Глухая тюрьма!
По пути в Ташкент поезд останавливался в Рузаевке. Старожилы г. Саранска и станции Рузаевка хорошо помнили об однодневном пребывании Есенина в Рузаевке. Их воспоминания записал в 50-60-е годы А.Котлов. В изданной брошюре «Есенин и Мордовия» он писал: «Прибывший поезд дальше должен был следовать на Пензу. Но пензенская ветка с сильным подъемом. Поэтому, видимо, служебный вагон отцепили и поставили в тупик у товарной конторы, а поезд проследовал своим путем с помощью толкача на Пензу. Служащий товарной конторы С.Обухов, часто бывавший перед этим в Москве, узнал среди вышедших из вагона С.Есенина. Он-то и сообщил на вокзале, что в Рузаевке известный поэт. Рассказывали, что поэт побывал в депо, на вокзале, в телеграфе отправил в Москву телеграмму, охотно вступал в разговоры с местными жителями, рабочими и служащими, интересовался событиями в Рузаевке в революцию 1905 г., местами, где бывал Пугачев. Вечером того же дня вагон Есенина был прицеплен к поезду, который следовал по сызранской дороге в Самару».
Имеются и другие свидетельства, подтверждающие пребывание С.Есенина в Рузаевке, которые Котлов привел в этой брошюре: «В феврале 1936 г. во время встречи с читателями г. Саранска П.Орешин рассказывал: «Есенин мне много рассказывал о своей жизни, о своих планах. Но о спецпоездах в Пензу или Саранск я не слышал от него. Но вот в Рузаевке, я точно знаю, Сергей бывал. Не раз он мне рассказывал о своей поездке в Ташкент, о том, как эта поездка утомила его своей медлительностью: от Москвы до Самары поезд тащился почти неделю. А в самой Самаре его вагон простоял три дня. Вспоминал он и остановку в Рузаевке».
Спустя 10 лет после этого рассказа Орешина мы посетили Константиново и навестили мать поэта Татьяну Федоровну Есенину. Услышав, что мы из Саранска, который находится рядом с большой станцией Рузаевка, она оживилась: «О Рузаевке я слышала. Давно, еще при жизни Сережи, с этой станции у нас жил один паренек из беспризорных. Приехал он с запиской от Сережи. Просил его приютить. Вот и жил, как свой…».
По техническим причинам поездка в Пензу отодвигалась на будущее, но название города нашло свое место в «Пугачеве». В поэме упоминание Пензы и домика на реке Сура было творческим отражением разговоров с Колобовым о его родных местах. В поэме есть сцена, когда в далеких оренбургских степях казак Бурнов вспоминает, что у него в Пензенской губернии есть свой дом. Если обратиться к историческим документам, то окажется, что тот был родом из яицких казаков. Атаман Творогов, подговаривавший казаков к измене Пугачеву, обращается к Бурнову с напоминанием, что если не выдать властям Пугачева, судьба которого уже предрешена, то придется расстаться всем с собственной жизнью. Играя на тонких чувствах жизнелюбия, он среди аргументов ссылается на любовь человека к родной земле, родному жилищу, родной семье:
Только раз ведь живем мы, только раз!
Только раз светит юность, как месяц в родной губернии.
Слушай, слушай, есть дом у тебя на Суре,
Там в окно твое тополь стучится багряными листьями,
Словно хочет сказать он хозяину в хмурой октябрьской поре,
Что изранила его осень холодными ветками выстрелами.
Как же сможешь ты тополю помочь?
Чем залечишь ты его деревянные раны?
Против таких доводов Бурнову было трудно устоять, и он соглашается примкнуть к изменникам.
Дата приезда С. Есенина в Самару устанавливается на основании данных в письме Мариенгофу. Известно точно, что 5 мая в гостях у поэта был профессор С.Д. Балухатый. Есенин закончил писать письмо за 4 дня до встречи с профессором, сообщая другу в начале мая: «Прошло еще 4 дня с тех пор, как я написал тебе письмо, а мы еще в Самаре. Сейчас сижу в вагоне и ровно третий день смотрю из окна на проклятую Самару». От точно установленной даты, то есть встречи Есенина с самарским профессором, приезд в Самару, таким образом, разделяет время около 7-8 суток. Это позволяет делать вывод, что поезд на вокзал Самары прибыл 26 -27 апреля 1921 г. Дальнейшее следование спецвагона зависело от многих причин. Необходимо было ждать попутного поезда, но когда это случится – никто не знал. Из-за этой неопределенности не разрешалось покидать территорию вокзала, чтобы не отстать от поезда. Отсиживались, в основном, в вагоне. «Климат здесь почему-то в этот год холоднее, чем у нас, - писал в Москву Есенин. - Кой-где даже есть еще снег! – Так что голым я пока не хожу и сплю, покрываясь шубой».
Есенин начал писать письмо Мариенгофу, в котором сообщал о своем не очень радостном пребывании в Самаре. Жаловался на дороговизну и плохое обеспечение продуктами питания: «Милый Толя! Привет тебе и целование. Сейчас сижу в вагоне и ровно третий день смотрю из окна на проклятую Самару и не пойму никак, действительно ли я ощущаю все это или читаю «Мертвые души» с «Ревизором»…. Лева сидит хмурый и спрашивает меня чуть ли не по пяти раз в день о том, съел бы я сейчас тарелку борща малороссийского? Итак, мой друг, часто вспоминаем тебя, нашу милую Эмилию и опять возвращаемся к тому же: «Как ты думаешь, Сережа, а что теперь кушает наш Ваня?» В общем, поездка очень славная! Я и всегда говорил себе, что проехаться не мешает, особенно в такое время, когда масло в Москве 16-17, а здесь 25-30. Это, во-первых, экономно, а во-вторых, но во-вторых, Ваня, это на второе у нас полагается». Не должно удивлять и обращение Есенина к Мариенгофу по имени-прозвищу Ваня. У имажинистов прозвища были употребительны. В кругу друзей Мариенгофа звали «Рыжим» и «Ваней длинным».
Во время прогулки по перрону Есенин прочитал в стенгазете заметку об имажинистах. В письме Мариенгофу докладывал: «Сегодня с тоски, то есть с радости, вышел на платформу, подхожу к стенной газете и зрю, как самарское лито кроет имажинистов. Я даже не думал, что мы здесь в такой моде. От неожиданности у меня в руках даже палка выросла, но за это, мой друг, тебя надо бить по морде». Пока не удалось выяснить содержание прочитанной Есениным заметки, но судя по его реакции, отзыв был критически направлен против имажинистов. Возможно, что подобная отрицательная оценка имажинизма была откликом на публикацию 14 апреля 1921 г. в газете «Известия ВЦИК» гневного письма наркома А.Луначарского, в котором говорилось: «Довольно давно уже я согласился быть почетным председателем Всероссийского союза поэтов, но только совсем недавно смог познакомиться с некоторыми книгами, выпускаемыми членами этого союза. Между прочим, с «Золотым кипятком» Есенина, Мариенгофа и Шершеневича. Как эти книги, так и все другие, выпущенные за последнее время так называемыми имажинистами, при несомненной талантливости авторов, представляют собой злостное надругательство и над собственным дарованием, и над человечеством, и над современной Россией. Так как союз поэтов не протестовал против этого проституирования таланта, вываленного в зловонной грязи, то я настоящим публично заявляю, что звание председателя Всероссийского союза поэтов я с себя слагаю».
Сборник «Золотой кипяток» был напечатан издательством «Имажинисты» во 2-ой Гос. типографии в январе 1921 г. В нем были опубликованы произведения 3-х авторов. Есенин был представлен стихотворением «Исповедь хулигана», Мариенгоф - поэмой «Развратничаю с вдохновением», а Шершеневич - поэмой «Перемирье с машинами». Отзываясь отрицательно об этом сборнике, Луначарский, к сожалению, не увидел никакого различия между включенными в него произведениями, очень непохожих по стилю и содержанию. Он обвинил всех троих поэтов в том, что они «как бы нарочно стараются опаскудить свои таланты».
На этом фоне произведение Есенина воспринимается совершенно по-иному. В нем отчетливо прослеживается главная тема - тема любви к родине. «Я люблю родину, я очень люблю родину!» - восклицает поэт. С горечью Есенин замечает, что в этой любви больше боли и отчаяния, чем радости. «Бедные, бедные крестьяне!» - приходит поэт к выводу о жизни селян, обделенных житейскими радостями. Драматизм повествования усиливается за счет рассказа о своем творческом пути, глубокими корнями уходящего в крестьянский мир. В своей исповеди Есенин четко видит свое предназначение поэта в роли защитника обездоленных и униженных.
Я пришел, как суровый мастер,
Воспеть и прославить крыс,
Башка моя, словно август,
Льется бурливых волос вином,
Я хочу быть желтым парусом
В ту страну, куда мы плывем.
Смысл слова «хулиган», которое было вынесено в заглавие поэмы, необходимо понимать как синоним слова «защитник». Кто это поймет, тот может по-иному оценивать встречающуюся в тексте грубоватую лексику. Если же все внимание уделить только этой лексике, явно не ласкающей слуха, то смысл маленькой поэмы Есенина теряет четкие очертания. Жаль, что этого не заметил Луначарский, а его оценка нашла сторонников не только в столице, но и на периферии.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Понедельник, 14 Окт 2019, 10:02 | Сообщение # 9 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6872
Статус: Offline | Прочитанная заметка об имажинистах в стенгазете подтолкнула Есенина к поискам автора написанного. Ему удалось познакомиться с самарским жителем Сергеем Любимовым и другими местными ценителями поэзии. По их предложению Есенин выступил на лит/ вечере в Клубе железнодорожников. По завершении встречи поэт подарил устроителю вечера С.Любимову свою книгу «Исповедь хулигана» (М., «Имажинисты»,1921) с дарственной надписью: «Сереже Любимову. В знак приятного знакомства. Сережа Есенин. 1921 Самара май 3».
Есенин продолжает работать над «Пугачевым». Название города встречается в тексте поэмы не так часто. Более того, используемый в черновых вариантах топоним Самара в окончательном авторском тексте в некоторых случаях убирается. Когда атаман Зарубин рассказывает о боевых достижениях восставших казаков и крестьян, он в одном из первых вариантов своего монолога перечисляет конкретные города и крепости:
Двадцать крепостей мы забрали у неприятеля,
Двадцать самых тяжелых крепостей.
И в Самаре, и в Пензе и в Саратове
Нас встречали…
При дальнейшей работе над этим монологом Есенин заменяет название Пенза на Пермь, Самару на Казань, а затем решает убрать из текста все перечисленные названия городов. Указать в поэме все захваченные крепости было невозможно, да такая задача и не ставилась. Масштабность победного распространения восстания в «Пугачеве» иллюстрируется не перечислением конкретных городов и сел, а представлена более обобщенно. В окончательном варианте это звучит так:
Треть страны уже в наших руках,
Треть страны мы как войско выставили.
Для Есенина Самара была своеобразной границей между Европой и Азией. Именно от Самары в далекую Монголию бегут калмыки в своих 30 тыс/ кибиток, хотя в предварительных вариантах поэмы было указано, что калмыки двинулись «из самарских степей за Чаган»… Где-то по пути к Самаре Есенин увидел необычного вида ольху. В поэме ольха была представлена как символ - вестник надвигающейся беды, которая ожидает взбунтовавшихся казаков в недалеком будущем. Об этом дереве-символе в «Пугачеве» казак Шагаев взволнованно рассказывает своим друзьям:
Около Самары с пробитой башкой ольха,
Капая желтым мозгом,
Прихрамывает при дороге.
Словно слепец, от ватаги своей отстав,
С гнусавой и хриплой дрожью
В рваную шапку вороньего гнезда
Просит она на пропитание
У проезжих и у прохожих.
Но никто ей не бросит даже камня.
В испуге крестясь на звезду,
Все считают, что это страшное знамение,
Предвещающее беду.
Что-то будет.
Что-то должно случиться.
Говорят, наступит глад и мор,
По сту раз на лету будет склевывать птица
Желудочное свое серебро.
Этот символ неминуемой беды соотносится не только с эпохой крестьянского восстания Пугачева. Он напоминал читателям о современном бедственном состоянии земли российской после революции и гражданской войны. Эйфория полной свободы и райского благоденствия, которая проявлялась в первые дни после революции, давно сменилась разочарованием из-за неисполнимости мечтаний. Многие в стране столкнулись с удручающей действительностью. Приходилось думать не о благоденствии, а о возможности выжить. Нищета и разруха бросалась в глаза повсеместно. В Самаре на вокзале и возле него Есенин видел все тех же обездоленных крестьян, бегущих из своих родных мест. Они верили, что там, в Ташкенте или в другом южном городе, они обязательно заработают на хлеб, привезут зерно домой и спасут не только себя, но и своих родных. 5 мая Есенин встретился с профессором Самарского университета С.Д. Балухатым. О встрече сообщил в письме Мариенгофу: «Еще через день. Был Балухатый, рассказал очень много интересного. Он собирается в Петербург. Я просил его зайти к тебе. Приюти его, возьми рукописи и дай денег».
Балухатый Сергей Дмитриевич ( 1892 -1945), литературовед и библиограф, родился в Феодосии. В 1912 г/ закончил с золотой медалью Таганрогскую гимназию. С 1910 г/ начал публиковать в местной газете путевые заметки, рецензии, статьи на лит/ темы. Поступил на Историко-филологический факультет Петербургского университета, который окончил в 1917 г. и был оставлен для подготовки к профессорскому званию. Интересовался вопросами русской литературы Подготовил несколько научных статей о ритмико-синтаксических особенностях русской речи, об опыте стилистического описания стихотворных произведений, о роли ритма в поэзии. В январе 1921 г. написал письмо Есенину с просьбой оказать помощь в издании своих работ по поэтике. 22 января оэт ответил ему, что издательство «Имажинисты» готово опубликовать представленные рукописи на условиях оплаты, которая в 3 раза выше установленных ставок в госиздательствах, «при этом половина выплачивается при получении рукописи, а половина после выхода книги». Книги С.Д. Балухатова в издательстве «Имажинисты» не выходили. Профессор мог отказаться от услуг издательства «Имажинисты», так как сдал свои статьи в «Известия Самарского гос. университета», которые были отпечатаны в 1922 г. В 3-й выпуск «Известий» вошли 5 научных статей Балухатова, которые и были предметом обсуждения при встрече с Есениным.
О приезде его в Самару профессор узнал случайно. Он не мог упустить возможности повстречаться с известным поэтом. У них было о чем поговорить. Вспоминали предвоенный Петербург, затронули тему о современном развитии русской литературы. В беседе не обошли стороной и работу Есенина над поэмой «Пугачев». Это позволило им поговорить о «Слове о полку Игореве», так как первоначальное название поэмы «Поэма о великом походе Емельяна Пугачева» уже напоминало о древнерусском памятнике, который оба великолепно знали. Есенин в 1917 г. предпринял попытку вольного переложения «Слова о полку Игореве» в диалектных терминах. В.Розанов записал мнение Есенина о влиянии древнерусского памятника на его творчество. «Как-то разговор зашел о влияниях и о любимых авторах. – Знаете ли вы, какое произведение, - сказал Есенин, - произвело на меня необычайное впечатление? «Слово о полку Игореве». Я познакомился с ним очень рано и был совершенно ошеломлен им, ходил как помешанный. Какая образность! Какой язык!»
Есенин подарил профессору 2 свои книги. На «Исповеди хулигана» написал: «Дорогому С.Д. Балухатому. С.Есенин. 1921. май 5».
Во время пребывания в Самаре свободное передвижение Есенина в течение почти 10-ти суток было ограничено территорией железнодорожного вокзала и привокзальной площади из-за его «вагонной жизни» и постоянного ожидания незапланированного отъезда. Отъезд из Самары определяется с учетом лимита времени, необходимого на дорогу до Ташкента, куда поезд прибыл 12-13 мая 1921 г. Поезд, к которому прицепили специальный вагон совершил вынужденную остановку в Бузулуке, уездном городе, расположенном в 166 верстах от Самары при впадении речки Бузулук в реку Самара. Город интересовал Есенина в связи с работой над поэмой.
«Весной 1921 года станция была забита поездами, - вспоминал П.А. Касютин, начальник связи железнодорожного вокзала Бузулук в 20-е годы. - К нам на телеграф, на 2-й этаж, пришел мужчина и потребовал отбить телеграмму в Москву в Наркомпуть, показывая свои бумаги, что они едут в командировку в Среднюю Азию, а их почти на каждой станции, в том числе и у нас в Бузулуке, держат по несколько суток. А пришел он, наверное, от начальника станции. Я им (а он приходил еще с одним своим спутником) пояснил, что не могу предоставить права отправить телеграмму с ведомственного телеграфа, а пусть идут в город. Ходили они или нет, не знаю, но фамилию я запомнил хорошо. Еще он сообщил, что он поэт, говорили о многом, но одно врезалось в мою память. Есенин спросил: «А где Чаган и можно ли туда доехать?» Мы ему показали из окна 2-го этажа на идущий от Бузулука до Уральска большак. А вот зачем он спрашивал о Чагане, я до сих пор не знаю». Есенину было известно, что там, где широкое устье Чагана бурлит и впадает в реку Яик (так в старину называли реку Урал), находилась крепость Яицкий городок. Здесь произошло крупное сражение восставших казаков с регулярными правительственными войсками.
После Самары Есенин сталкивался с многочисленными названиями железнодорожных станций, городов, небольших селений, рек. Некоторые были использованы в поэме. Почти все географические названия в «Пугачеве» были исторически реальными, не вымышленными. Их перечисление создает впечатление масштабности пугачевского восстания. В черновиках и основном тексте поэмы упомянуты 26 имен городов и 15 названий рек и морей, которые встречаются в исторических документах о восстании казаков.
Следующая остановка поезда была в Оренбурге. В городе более заметны последствия гражданской войны. Время было голодное и холодное. Не хватало продовольствия для населения, не было дров, угля для отопления, свирепствовала эпидемия холеры. Есенин очень хотел добраться до Бердска, где была во время крестьянского восстания ставка Пугачева, но это невозможно было осуществить из-за ограниченности времени. Его повезли поближе к реке Урал, показали полуразрушенную Георгиевскую церковь, с которой пугачевцы обстреливали Оренбург из пушек. В «Пугачеве» несколько раз говорится об осаде Оренбурга, при этом заметная роль отводилась Хлопуше, одному из сподвижников Пугачева. Личность Хлопуши вызывала большой интерес у Есенина. Ему посвящена полностью 5-я глава поэмы, озаглавленная «Уральский каторжник». Есенин создавал не исторический портрет повстанца, а худ. образ, поэтому в поэме переплетаются вымышленные характеристики героя с реальными фактами его биографии. Он хорошо знал подлинную жизнь Хлопуши, насыщенную событиями, описание которых хватило бы не только для небольшой главы, но и для отдельной повести или романа. Мало кто из участников пугачевского восстания знал истинную биографию Хлопуши. В поэме он назван только по прозвищу. Почему его прозвали Хлопушей? Каторжник и сам не мог толком объяснить. Возможно, что это прозвище дали ему, когда он работал извозчиком и любил сильно хлопать кнутом. Не исключено, что произошло прозвище от слова «хлопуша» в значении «враль, хвастун», так как он любил на судебных процессах, а их было в его жизни несколько, врать, давать лживые показания.
Его настоящее имя - Афанасий Тимофеевич Соколов. Родился в 1714 г. в селе Мошкович Тверской губернии, числился крестьянином вотчины архиерея Митрофана. Отпросился на жительство в Москву, где стал работать извозчиком. Познакомился с двумя солдатами Коломенского полка и вместе с ними участвовал в краже серебряных вещей, но все были арестованы. При допросе назвался беглым солдатом Черниговского полка. В наказание его прогнали сквозь строй в тысячу солдат 6 раз, а затем отослали служить в военную команду. При первой же оказии он сбежал обратно в Тверскую губернию, где жил и работал под своим настоящим именем 3 года. Однажды в городе Торжок выменял лошадь для домашнего хозяйства, но оказалось, что ему продали ворованную. Никаких оправданий суд не принял во внимание, Хлопуша был нещадно бит кнутом и сослан в Оренбургскую губернию на жительство. Поселился в Бердинской слободе, недалеко от Оренбурга. Стал обзаводиться хозяйством, женился, через год родился сын. Со временем перешел работать на Покровский медный завод графа А.И. Шувалова. Однажды узнал, что с Ирбитской ярмарки едут татарские купцы с товаром и деньгами. Упустить такой случай обогащения Хлопуша не мог. Уговорил в помощники 2-х крестьян и совершил ограбление, но был опять схвачен. За кражу его не только избили кнутом, но вырвали ноздри и поставили на лице воровское клеймо. Сослали на каторжные работы в Тобольск, но и оттуда Хлопуша сбежал. Был пойман, бит вновь кнутом, закован в кандалы и посажен в тюрьму Оренбургской крепости. И вот человек с такой биографией неожиданно появляется среди мятежников, настоятельно требуя встречи с Пугачевым:
Слава ему! Пусть он даже не Петр,
Чернь его любит за буйство и удаль.
... Проведите, проведите меня к нему,
Я хочу видеть этого человека.
Когда Хлопушу в первый раз привели к Пугачеву, то Емельян, рассматривая изуродованное лицо каторжника, не удержался от шутливого вопроса: «Разве лучше тебя некого было губернатору послать?». Но через короткое время Хлопуша станет одним из надежных и инициативных соратников Пугачева. Хлопуша пройдет строгую проверку. За него поручится казак М.Шагаев, который сидел в Оренбургской тюрьме как участник восстания яицких казаков 1772 г. и в тюрьме знал Хлопушу. Пугачев стал полностью доверять Хлопуше, предложил ему офицерский чин, от которого беглый каторжник отказался, ссылаясь на свою неграмотность.
Есенин не стремился строго придерживаться достоверных фактов биографии Хлопуши и приписал каторжнику поступки, которые реальный Хлопуша не совершал. Он показал его талантливым военачальником, что соответствовало реальным фактам. Во время пугачевского восстания Хлопуша нередко показывал такие полководческие качества, которые не могли проявить некоторые царские генералы и полковники. Он сумел организовывать успешно атаки на города и крепости, командуя только что организованными отрядами из казаков и крестьян, умело использовал в сражениях артиллерию.
От Оренбурга до Ташкента
Железная дорога от Оренбурга до Ташкента была построена в начале ХХ в. Поезда стали передвигаться в сторону Ташкента, минуя многие вновь построенные железнодорожные станции, по кратчайшей железнодорожной линии от Самары до Ташкента. От Оренбурга железнодорожный путь прокладывали по безлюдным местам со скудной растительностью, безводностью и знойным солнцем. К поездам на станциях приезжали степные кочевники. Они пытались что-нибудь выменять, предлагая мясо, шкуры зверей, живых баранов, верблюжье молоко. Громко кричали на своем языке. Между станциями, а также за полустанками, в степи, видны были юрты, в которых жили киргизы. Так обобщенно россияне называли в то время всех степных кочевников. Изредка встречались родовые мусульманские кладбища с необычными для европейца кладбищенскими строениями. На железнодорожных станциях до самого Ташкента толпились изможденные, озабоченные, неряшливо одетые люди, стремящиеся любым способом добраться до столицы Туркестана. 13 мая 1921 года Есенин приехал в Ташкент. Что что он чувствовал, рассматривая его пригородную местность? Для человека, впервые прибывавшего в столицу Туркестана, все могло показаться необычным. Когда поезд остановился на ташкентском вокзале, началась суматошная высадка пассажиров. Некоторых радостно встречали, но многие, прибывшие в Ташкент ради заработка, настороженно поглядывали по сторонам в поисках свободного места, где можно было бы присесть, осмотреться и решить, куда дальше идти. Служебный вагон, в котором ехал Есенин, вскоре отцепили и поставили на запасной путь.
«Приехал Есенин в Ташкент в начале мая, когда весна уже начала переходить в лето. Приехал радостный, взволнованный, жадно на все глядел, как бы вливая в себя и пышную туркестанскую природу, необычайно синее небо, утренний вопль ишака, крик верблюда и весь тот необычный для европейца вид туземного города с его узкими улочками и безглазыми домами, с пестрой толпой и пряными запахами». - вспоминал В. Вольпин.
На вокзале Есенина встретил Ширяевец. Они были знакомы заочно с 1915 г., обменивались письмами. На встречу с другом он пришел не одни, а со своей невестой М.Костеловой, которая позже вспоминала: «Помню, как я обомлела перед красавцем в новеньком сером костюме, в шляпе, вся замерла и очень хотелось потрогать его, дотронуться до живого Есенина. Я ведь работала тогда в библиотеке, много читала и хорошо знала стихи Есенина».
Поэт с первых дней пребывания в городе окунулся в жизнь горожан и вскоре убедился, что ташкентцы не отличаются от российских соотечественников речью, одеждой, бытом, а тем более, своими жилыми домами. Словно находишься не в далеком азиатском городе, а в обычном провинциальном городке России. Заметна была продуманная планировка новой европейской части Ташкента. Многие улицы были прямыми и широкими, обсаженные двумя рядами зеленых деревьев, которые еще не были покрыты летней серой пылью. Вдоль улиц протекали арыки, чистой водой которых не только поливали дворы, но и пользовались для бытовых нужд. Питьевую воду длительное время доставляли из Головачевских ключей. В некоторых местах провели водопровод, но большинство горожан в основном пили воду из колодцев или арыков. По улицам приятно было прогуливаться, так как движения транспорта практически не было, за исключением парных и одноконных извозчиков, которые доставляли желающих в любой конец города. Есенина с Ташкентом в основном знакомил Ширяевец, хорошо знавший все улицы и переулки. От вокзала они нередко добирались до Константиновского сквера, от которого радиально расходились улицы, одна из которых носила имя Пушкина. Так отметили горожане 100-летие со дня рождения великого русского поэта в 1899 г. Ширяевец знакомил Есенина с ташкентскими поэтами, писателями и художниками. Одним из первых, с кем повстречался гость из Москвы, был поэт Дружинин.
!6 марта 1966 г. в «Пензенской правде» он опубликовал воспоминания «Встречи с Есениным», в которых писал: «С .С.А. Есениным я познакомился в Ташкенте. Произошло это знакомство, если не изменяет мне память, в 1921 г. Работал я в то время в управлении продснабжения армий Туркестанского фронта. В один из жарких ташкентских дней, сидя спиной к раскрытому окну за служебными делами, я почувствовал какое-то странное беспокойство. Такое беспокойство обычно бывает с людьми, когда на них кто-нибудь незаметно, но пристально смотрит. Оглянувшись, я увидел на тротуаре перед окном А.Ширяевца и рядом с ним незнакомого мне молодого человека в элегантном сером костюме и серой шляпе. Оба они глядели на меня и улыбались, а Ширяевец делал знаки, чтобы я вышел на улицу. Любимым выражением Ширяевца, когда он встречал меня, было «Эй, Русь!»
-Эй, Русь, знакомься: Сергей Есенин, - сказал он, и его широкое круглое лицо расплылось в улыбке еще шире. От неожиданности я даже растерялся. С.Есенин входил в то время в большую славу, она докатилась и до Ташкента. Его стихи декламировали не только поэты, но и артисты, студенты, молодежь. Попутно с этой славой тянулась и другая – дурная слава. Однако передо мной стоял очень приятный на вид, простой, скромный паренек и с застенчивой улыбкой протягивал мне руку».
В тот же субботний день они все трое присутствовали на литературном вечере ташкентского писателя С.Окова, который состоялся в Доме им. Луначарского. 13 и 14 мая 1921 г. в газете «Известия», органе ЦК Компартии Туркестана и ЦИК Советов Туркестанской Республики, было опубликовано объявление:
«ДОМ им. ЛУНАЧАРСКОГО.
В субботу 14 мая.
Литературный вечер произведений пролетарского писателя Семена Окова с участием автора и артистов драмы. Вступительное слово скажет поэт Александр Ширяевец».
С.Оков (настоящая фамилия Овсянников) принадлежал к тем молодым пролетарским поэтам, которые воспевали свободный труд и социальные преобразования после революционных событий 1917 г. В 1920 г. издал свой сборник стихов «Этапы», который и был представлен на поэтическом вечере. В сборник были включены стихи цикла «Туркестанские мотивы», а также стихотворения, воспевающие революционно-романтическую обстановку зарождающихся новых трудовых отношений. О реакции Есенина на выступление Окова рассказал в воспоминаниях Дружинин:«Всюду, где бы я ни встречался в эти дни с Есениным, я видел перед собой светлоликого и тихого юношу с характерной есенинской прической. Он был как-то вдумчиво невозмутим. Только однажды, на вечере местного пролетарского поэта С.Окова в Театре им. Луначарского, я видел Есенина несколько иным. Выйдя на сцену, Оков начал рассказывать свою биографию. Мы с Есениным наблюдали из-за кулис за публикой, среди которой, нам показалось, было немало так называемых бывших людей. Когда Оков начал перечислять свою родословную и разъяснять, что он родился от бездомной нищенки, чуть ли не в хлеву, в зале послышался злой смех. Есенин вдруг потемнел лицом, сжал кулаки и полушепотом заговорил: «Зачем, зачем он это делает, унижается, да еще перед кем унижается, чудак…»
Во время пребывания в Ташкенте Есенин жил в служебном вагоне. Переехать к Ширяевцу не мог, так как тот сам жил в небольшой комнате с престарелой матерью. Проживание в гостинице его не привлекало. «Жил Есенин в своем вагоне, стоявшем где-то на дальних путях Ташкентского железнодорожного вокзала. Утром, переступая через многочисленные рельсы, вместе с Колобовым и их спутником шли на привокзальную площадь, брали извозчика и ехали в город – либо к Ширяевцу, который, по-моему, в эти дни не ходил на службу, либо сразу в какую-нибудь чайхану в Старом городе – завтракать. Иногда по дороге прихватывали и меня» -
вспоминал художник Ф.Лихолетов. Нередко Есенин принимал своих новых друзей и у себя в купе. «В вагоне мне приходилось бывать.
Есенинское купе всегда было в порядке, на столике лежали местные газеты и стопка бумаги, полка была застелена одеялом, на котором тоже были бумаги и книги. Помню, там лежала большая кипа его сборников, которые он привез с собой и дарил потом перед отъездом».- вспоминала Е.Макеева (Михайлова).
В Ташкент Есенин привез несколько своих поэтических сборников, изданных за последнее время. В основном это были книги, выпущенные издательством «Имажинисты», учредителем которого был сам поэт. Среди книг была переизданная «Радуница», о которой положительно отозвался рецензент в январском номере журнала «Книга и революция» за 1921 г.. Отпечатана книжечка была во 2-й Гостипографии тиражом 4500 экз. В этой же типографии тиражом в одну тысячу была опубликована «Трерядница», в которую вошли стихотворения «Песнь о собаке», «Я последний поэт деревни…», «Душа грустит о небесах…» и др. 3-я книжечка была очень небольшая и включала на своих 12 страницах 3 произведения Есенина: «Дождик мокрый метлами чистит…», «Сорокоуст» и «Исповедь хулигана». Книжечка, вероятно, была напечатана без согласования с планом госиздательств, поэтому на ней нет указаний ни на типографию, ни на тираж. Именно о таких изданиях писала газета «Известия ВЦИК» 14 апреля 1921 г. как раз перед отъездом Есенина в Туркестан. В опубликованном письме наркома просвещения А.Луначарского отмечалось, что «книги эти выходят нелегально, т.е. бумага и типографии достаются помимо Госиздательства незаконным образом. Главполитпросвет постановил расследовать и привлечь к ответственности людей, способствовавших появлению в свет и распространению этих позорных книг». Есенин понимал, что это резкое замечание наркома относится и к нему, поэтому не мог свободно через магазины продавать свою книгу, а старался больше дарить ее своим друзьям. Неудивительно, что первые рецензии на «Исповедь хулигана» появились в эмигрантской русскоязычной периодике, а не в отечественной.
На ташкентском вокзале происходили изредка неожиданные встречи с российскими земляками. Однажды Есенин увидел в красноармейской форме своего односельчанина К.Цыбина, который учился вместе с Есениным в Константиновском училище на 2 класса старше, но был с ним в большой дружбе. Поговорить, правда, не пришлось, обменялись только приветствиями. «Вспоминаю, как он был обрадован, когда мы с ним случайно повстречались в 1921 г. на вокзале в Ташкенте. Я в то время уже около 2-х лет находился в рядах Красной Армии. В момент встречи направлялся в распоряжение штаба одной из среднеазиатских бригад. Есенин, как он мне объяснил, приехал в Ташкент для выступления на лит. вечерах. Однако побеседовать нам в этот раз долго не пришлось. Когда мы с ним случайно увиделись на платформе вокзала, поезд мой уже отходил».- рассказывал Цыбин.
Есенина приглашают в гости ташкентские друзья и знакомые. Чаще всего он бывает на квартире Ширяевца. В небольшой и бедно обставленной комнате он жил со своей матерью Марией Ермолаевной, очень радушно встречавшей московского гостя. В становлении Ширяевца как поэта Мария Ермолаевна сыграла большую роль. Она с детства знакомила сына с народными русскими песнями, прививала любовь к самобытному миру деревенской России. Любила петь народные песни, о чем Ширяевец с благодарностью напомнит в одном из своих стихотворений: «Мамин голос надо мной звенит, что золотые самогуды-гусли». Всю свою жизнь прожила она ради сына, никогда не сомневаясь в его поэтическом даре. Теплые материнские чувства она проявляла и к Есенину, которого всегда ожидал радушный прием. Мария Ермолаевна старалась каждый раз приготовить к обеду или к ужину какое-нибудь новое блюдо, в том числе предлагала и узбекские национальные кушанья. М.П. Костелова вспоминала, как ей Есенин жаловался, что его в Ташкенте приучили есть помногу, что за ним никогда не водилось, а постоянное ощущение сытости даже как-то мешает ему. Он особенно пристрастился к зеленому узбекскому чаю, который Мария Ермолаевна заваривала по-особенному, вкусно, смешивая различные сорта. Она не вмешивалась в их разговоры. Вечерами, поужинав, когда майское солнце медленно уходило в ночь, пела любимые русские песни, которые внимательно слушал Есенин, порой стараясь ей подпевать. Жила семья очень скромно. Ширяевец жил на свое небольшое жалование, стараясь по возможности помогать близким друзьям в России, пересылая им изредка в мешках пшеницу.
В один из свободных от служебных дел дней Есенин и Колобов побывали в гостях у Гавриила Михайловича и Юлии Александровны Михайловых. Это была типичная интеллигентная городская семья, которая связала свою судьбу с Туркестаном. Во время гастролей в Ташкенте в их доме в гостях была Вера Федоровна Комиссаржевская.
«Почему Есенин попал в дом моих родителей? – вспоминал В.Г. Михайлов. – Он дружил в Москве с Г.Колобовым, который тогда по-модному длинно назывался председателем контрольной транспортной фронтово-разгрузочной комиссии. А мой отец работал начальником транспортного отдела, имел непосредственное отношение к работе транспорта. Колобов захватил в Среднюю Азию Есенина и еще одного товарища. Фамилии его я не помню. Высокий брюнет с волосами, зачесанными на косой пробор. Он тоже декламировал стихи (Сестра уверяла, что это Мариенгоф, но я в этом не был уверен). Придя домой к обеду, я застал всю компанию за столом. Есенин сидел в сером костюме и, как мне казалось, застенчиво поправлял свисавшие на лоб золотистые кудри. В первую встречу разговор с ним был очень короткий. Он спросил: - Нравятся Вам мои стихи? Мой отрицательный ответ его несколько озадачил. Я пошел в свою комнату и вынес только что изданную в Петрограде книжку стихов Константина Липскерова «Песок и розы». И удивило то, что Есенин сразу обратил внимание на самое мое любимое стихотворение. Он медленно прочел:
Чтоб отчизну любить,
надо в далях грустить по отчизне.
Чтоб уста полюбить,
прикасаться не надо к ним мочь.
Чтоб в шатре бытия
полюбить все сокровища жизни,
Надо шатер приподнять
и взглянуть на мгновение в ночь.
- Да, это хорошо, - задумчиво произнес он. – Представляете: темнущая ночь. Шатер в степи. Полог распахнут. Оттуда яркий свет. В проходе стоит человек в шлеме, кольчуге, с копьем и, заслоняя ладонью глаза, всматривается в тьму.
То, что он сказал, было мне близко и понятно. Потом его отозвали».
Неотправленное письмо Р.В.Иванову-Разумнику
Есенин в Ташкенте общался с различными людьми, но многие из них относились к нему как к почетному гостю, с соблюдением всех традиций гостеприимства. Ему же иногда нужен был собеседник, с которым можно было поговорить по душам, без всякого лукавства и настороженности, что твои слова могут быть истолкованы превратно. Таким собеседником в Ташкенте у Есенина заочно стал Р.В. Иванов-Разумник. Именно ему Есенин начал писать письмо, надеясь отправить его из Ташкента: «Дорогой Разумник Васильевич! Я послал Вам письмо, книги, еще письмо, ждал от Вас какого-нибудь ответа и не получил его, и мне кажется, что Вы, по-видимому, обиделись за что-то. Я очень много думал за эти годы, очень много работал над собой, и то, что я говорю, у меня достаточно выстрадано»
Иванов-Разумник (настоящее имя Разумник Васильевич Иванов) (1878-1946) был известным критиком и историком литературы. Впервые Есенин встретился с ним в конце 1915 г. Работал секретарем комитета Литфонда, в котором нуждающимся писателям и поэтам оказывали небольшую финансовую помощь. Есенин в это время находился в трудном материальном положении, поэтому вынужден был написать заявление на его имя: «С войной мне нынешний год пришлось ехать в Ревель пробивать паклю, но ввиду нездоровости я вернулся. Приходится жить литературным трудом, но очень тяжко. Дома на родине у меня семья, которая нуждается в моей помощи. Ввиду этого, Разумник Васильевич, я попросил бы Вас похлопотать в Литфонде о ссуде руб. в 200. Дабы я хоть не поскору должен был искать себе заработок и имел возможность выбрать его».
Просьба частично была удовлетворена. Есенин получил 50 руб.
Иванов-Разумник жил в Царском Селе. В Царскосельском военно-санитарном поезде № 143 после призыва в армию начал служить санитаром Есенин. Это позволяло ему во время увольнений заходить к Иванову-Разумнику. Между ними установились дружеские отношения. 24 июня 1917 г. Есенин писал Ширяевцу в Ташкент о пренебрежительном отношении некоторых петроградских литераторов к крестьянским поэтам, при этом специально подчеркивал: «Но есть, брат, среди них один человек, перед которым я не лгал, не выдумывал себя и не подкладывал, как всем другим, это Разумник Иванов. Натура его глубокая и твердая, мыслью он прожжен, и вот у него-то я сам, сам Сергей Есенин, и отдыхаю, и вижу себя, и зажигаюсь об себя».
В 1-м выпуске «Скифов» стихотворение Есенина было посвящено Иванову-Разумнику. Во 2-м номере была опубликована статья Иванова-Разумника, в которой критик высоко оценил поэму Есенина «Марфа Посадница», назвав ее первой революционной поэмой о внутренней силе народной. В годы революции Есенин часто обращался за советом к Иванову-Разумнику. Это помогало ему избегать политических ошибок. В 1917-1918 гг. Иванов-Разумник сотрудничает в эсеровских газетах «Дело народа», «Знамя труда», в журнале «Наш путь». При его поддержке в них с марта 1917 г. стали печататься произведения Есенина. Новый 1918 г. Есенин с Орешиным встречали на квартире Иванова-Разумника в Царском Селе. «С большим уважением и любовью относился Сергей к Иванову-Разумнику, с которым неизменно встречался по делам практическим и душевным. «Иду к Разумнику, покажу Разумнику, Разумнику понравилось», - слышалось постоянно. Статьи Р.В. Иванова, принимавшего Есенина целиком, как большого поэта революции, совершенно удовлетворяли и поддерживали Сергея. Такой «отеческой щедрости» он, наверное, ни позже, ни раньше не находил ни у кого из авторитетных критиков». - вспоминал хорошо знавший поэта В.Чернявский,
Когда был раскрыт заговор левых эсеров против советской власти, последовали репрессии. 13 февраля 1919 г. Иванова-Разумника арестовали органы ЧК. Только заступничество Луначарского и жены Горького М Андреевой позволило ему избежать расправы. После переезда в Москву Есенин старался всячески поддерживать отношения с Ивановым-Разумником. «Мне очень и очень хотелось бы Вас увидеть, услыхать и самому сказать о себе. Уж очень многое накопилось за эти 2 1/2 г., в которые мы с Вами не виделись. Я очень много раз порывался писать Вам, но наше безалаберное российское житье, похожее на постоялый двор, каждый раз выбивало перо из рук. Я удивляюсь, как еще я мог написать столько стихов и поэм за это время». - писал Есенин 4 декабря 1920 г. в Царское Село
Иванов-Разумник был одним из организаторов в 1920 г. в Берлине издательства «Скифы», в котором была опубликована его книга «Россия и Инония». Название «Инония - иная страна» придумано Есениным, автором поэмы «Инония», в которой «пророк Сергей Есенин», так себя он представил в поэме, писал о скором наступлении на земле, освобожденной революцией, прекрасной жизни, сказочного крестьянского рая. Время неумолимо доказывало неисполнимость предсказаний Есенина. Иванов-Разумник в своей публикации как раз и говорил о крушении иллюзий поэта. В издательстве «Скифы» в 1920 г. вышел сборник стихотворений Есенина «Триптих», в котором «Преображение» опубликовано с посвящением Иванову-Разумнику. До отъезда в Туркестан они не встречались. Изредка переписывались. К сожалению, не сохранились ответные письма Иванова-Разумника. Есенин не терял надежды на скорую встречу. Возможно, что это желание подтолкнуло его сесть в Ташкенте за письмо другу. Поговорить было о чем.
Письмо Есенин писал долго, в несколько приемов. В письме-черновике было много зачеркиваний, перестановок слов и предложений, свидетельствующие о напряженной работе над текстом. Что-то не позволило Есенину закончить письмо, но уничтожать его не стал, а доверил при отъезде в Москву Ширяевцу. На обороте последнего листа Есенин написал: «Неотправленное письмо Р.В. Иванову». Опубликовано письмо было после смерти поэта. Встреча же с Ивановым-Разумником состоялась после возвращения Есенина в Москву. Редактор берлинского журнала «Знамя» А.Шрейдер после встречи с Есениным в Москве писал в Царское Село: «Дорогой Разумник Васильевич! Привезите какие-нибудь новые материалы о Блоке и для Берлина и для Москвы. Квартиру (совсем отдельная и хорошая комната), стол и все прочее Вам здесь уже устроены – устроил Есенин. Он ждет Вас с нетерпением…». Встреча состоялась. В письме М.Пришвину 5 октября 1921 г. Иванов-Разумник писал: «Сережа Есенин – только что видел его после трех лет в Москве – написал сильную и крепкую вещь – поэму «Пугачев».
Есенин во время пребывания с 9 по 12 февраля 1922 г. в Петрограде не смог встретиться с Ивановым-Разумником, поэтому 6 марта пишет письмо с извинениями, в котором, как близкому другу, исповедуется о своей жизни: «Живу я как-то по-бивуачному, без приюта и без пристанища, потому что домой стали ходить и беспокоить разные бездельники. Им, видите ли, приятно выпить со мной! Я не знаю даже, как и отделаться от такого головотяпства, а прожигать себя стало совестно и жалко. Хочется опять заработать, ибо внутри назрела снова большая вещь. Для журнала Вашего я пришлю пока несколько стихотворений…».
Только в 1924 г/ во время приезда Есенина в Ленинград состоялась их встреча в Царском Селе. Критик высоко отзывался о его поэзии. По его убеждению, Есенин был большим поэтом на рубеже золотого и серебряного веков русской поэзии. На вопрос, кто может после Пушкина представлять на современном этапе русскую поэзию, критик немедленно ответил: «Несомненно, Сергей Есенин!» На вечере в Доме ученых по просьбе Есенина Иванов-Разумник произнес вступительное слово о его творчестве. Это была их последняя встреча. Известие о смерти Есенина потрясло Иванова-Разумника. 12 января 1927 г. он сообщал З.Райх: «Я за этот год закончил свои записки о Сергее Александровиче – листов на 5 и совершенно не для печати, за исключением, быть может, нескольких страниц общего содержания». Судьба этих «Записок» неизвестна, возможно, что они погибли во время войны.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Четверг, 17 Окт 2019, 14:22 | Сообщение # 10 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6872
Статус: Offline | Незапланированный приезд Есенина в Ташкент для местных литераторов был незаурядным событием. Он бывал в помещении ташкентского Союза поэтов, который размещался в небольших комнатах городского Дворца Труда, оставил здесь несколько своих книжек для реализации желающим, рассказывал о деятельности литобъединений в Москве, о проводившихся дискуссиях и спорах, о встречах с читателями. Нередко обсуждения проводились бурно, так как некоторые ташкентские поэты в штыки принимали основные требования имажинизма. О новом лит. течении в Ташкенте были наслышаны, но об имажинистах в основном судили по их скандальным выступлениям в Москве, которые до периферийного читателя доходили к тому же в искаженном виде.
Приезд Есенина дал возможность ташкентцам получить разъяснения непосредственно из уст одного из лидеров имажинизма. По воспоминаниям В.Вольпина, принимавшего активное участие в таких встречах, «литературная колония в Ташкенте встретила Есенина очень тепло и, пожалуй, с подчеркнутым уважением и предупредительностью как большого, признанного поэта, как метра. И это при враждебном к нему отношении как к вождю имажинизма – течению, которое было чуждо почти всей пишущей братии Ташкента». Особенно часто и остро нападал на Есенина за его имажинизм Ширяевец, видевший в имажинисте Есенина поэта, отколовшегося от их мужицкого стана.
Есенин продолжал знакомиться с Ташкентом. Больший интерес у него вызывал Старый город. Эта часть Ташкента сильно отличалась от Нового города. Вдоль узких и кривых улиц и переулков стояли желтовато-серые одноэтажные глинобитные дома без окон на улицу. На многих улицах не было деревьев и зелени, очень мало арыков. Все сады, виноградники расположены внутри дворов за высокими заборами из сырца. В городе много мечетей с невысокими минаретами, на которых аисты вьют гнезда. В центре Старого города находился большой базар, где рядами располагались торговые лавки, мастерские, чайные, караван-сараи. В базарные дни все заполняется местными и приезжими людьми, стадами овец, караванами верблюдов, всадниками и различными арбами. Далеко слышится гул толпы, крики разносчиков лакомств и воды, возгласы нищих, завывания странствующих дервишей, рев верблюдов и ослов. В этом гвалте и тесноте движение становится затруднительным. В обычные же дни все затихает. Изредка может проехать на ишаке в белой чалме старый узбек или торопливо пробежит, прижимаясь к стенам домов, женская фигура в парандже. Есенину хотелось как можно ближе познакомиться с «живым Востоком». «Он приехал в праздник уразы, - вспоминал В.Вольпин, - когда мусульмане до заката солнца постятся, изнемогая от голода и жары, а с сумерек, когда солнце уйдет за горы, нагромождают на стойках под навесами у лавок целые горы «дастархана» для себя и для гостей: арбузы, дыни, виноград, персики, абрикосы, гранаты, финики, рахат-лукум, изюм, фисташки, халва.
«Чаще всего ехали на Шейхантаур – там была отличная чайхана недалеко от мечети и мавзолея Ширдор, - вспоминал художник Ф.Лихолетов. – Усаживались на помосте – Есенину никак не удавалось сесть по-восточному, скрестив ноги, и он спускал их вниз, по-мальчишески болтая блестящими, всегда свежевычищенными коричневыми туфлями, которые он протирал тряпочкой, он был, что называется, франтом. Несмотря на жару, он почти всегда был в костюме и галстуке, а сорочек у него с собой было - не счесть. Стирала и гладила их какая-либо из поклонниц поэта, которые в нашей компании нередко бывали. Иногда это делала мать Ширяевца, Мария Ермолаевна, но ее Есенин не хотел затруднять, стеснялся. Что меня поразило – пил Есенин в Ташкенте мало. Разговоров о его разгулах московских я наслышался, а когда встретились, счел все это враньем. Сергей Александрович вел себя очень сдержанно и спокойно, утром к вину не прикасался, а вечерами у Ширяевца или даже в «Регине» (ресторан) никогда границ не переходил. Чайханэ, убранные пестрыми коврами и сюзанэ. Толпа разношерстная: здесь и узбеки, и таджики, и чарджуйские туркмены в страшных высоких шапках, и преклонных лет муллы в белоснежных чалмах, и смуглые юноши в золотых тюбетейках, и приезжие «из русского народа», и разносчики с мороженым, мишалдой и прохладительными напитками. Все это неумолчно шевелится, толкается, течет, теряя основные цвета и вновь находя их, чтобы через секунду снова расколоться на тысячу оттенков. И в такую обстановку попал Есенин – молодой рязанец, попал из голодной Москвы. Он сначала теряется, а затем начинает во все вглядываться, чтобы запомнить».
«Есенин очень хотел встретиться с «живым Востоком», с его людьми, искусством, поэзией, - вспоминала Е. Макеева. – У меня были знакомые в каком-то учреждении, ведавшем культурой, у них я выяснила, что никакой возможности сделать это, так сказать, в официальном порядке нет. Послушать стихи и музыку можно было лишь у кого-либо дома, пригласив артистов, обычно выступавших в основном на свадьбах и тоях. В старом городе у отца были знакомые, устраивавшие такой той, фамилия их была Нарбековы. Мы с сестрой Ксаной, отцом, Колобовым и Есениным отправились туда. Не знаю, по какому поводу был праздник, но помню, что ревели карнаи и дробно гремела дойра, выступали певцы, которым аккомпанировали на дутарах молодые, похожие друг на друга музыканты, все в одинаковых тюбетейках и халатах. Есенин был, мне кажется, несколько оглушен этим шумом, но не подавал виду, был, как всегда, внимателен и галантен, шутил и смеялся, однако чувствовалось в нем какое-то напряжение, он пытался вслушаться в чужие напевы, ощутить их мелодию, но, видимо, это ему не удавалось. Он быстро устал, музыка, пение, казалось, превратилась для него в общий, ровный гул, и он молча жевал какие-то сладости. На вопрос, понравилось ли ему на узбекском празднике, Есенин неопределенно пожал плечами и ответил в том смысле, что об этом трудно судить с первого впечатления, но во всем виденном чувствуется какая-то своя жизнь и своя очень живая и естественная радость. Этот разговор произошел между отцом и Есениным уже у вагона, в котором жили они с Колобовым и куда мы их проводили».
Встреча с Федором Раскольниковым
Бывал Есенин и на шумном Воскресенском рынке, расположенном в центре Нового города, где увеселительных заведений, где было можно хорошо покушать и выпить, было предостаточно. На рынке бойко шла торговля как с прилавков маленьких магазинов и торговых лавочек, так и с рук. В «Романе без вранья» рассказывается о неудачной коммерческой сделке спутника Есенина Левы, который возлагал на среднеазиатские рынки большие надежды: «Денег наскребли Есенину на поездку маловато, - описывал в романе Мариенгоф. - Советуемся с Левой – как бы увеличить капитал. Лева потихоньку от Почем-Соли сообщает, что в Бухаре золотые десятирублевки дороже в три раза. Есенин дает ему денег: - Купи мне. На другой день вместо десятирублевок Лева приносит кучу обручальных колец. Начинаем хохотать. Кольца все несуразные, огромные – хоть салфетку продевай. Лева резонно успокаивает: - Не жениться же ты, Сережа, собираешься , а продавать. Говорю, заработаешь – и заработаешь. Возвратясь, смешно мне рассказывал Есенин, как бегал Лева, высунув язык, с этими кольцами по Ташкенту, шнырял по базарам и лавочкам и как пришлось в конце концов спустить их, понеся потери. Целую неделю Лева был мрачен и, будто колдуя, шептал себе под нос холодными губами: - Убытки!.. Какие убытки!»
На Воскресенском рынке Есенин встретился и познакомился с Ф.Раскольниковым. Федор Федорович (настоящая фамилия Ильин) (1892-1938) был известной личностью во время Октябрьской революции и гражданской войны. Его биография, несмотря на его молодость, была овеяна легендами. Этот интеллигентный с виду человек в революционные годы держал в жестких руках буйную вольницу кронштадских матросов, принимал активное участие в потоплении Черноморского флота, чтобы корабли не достались Антанте. В 1918 г. английская эскадра напала на Ревель, захватила эсминец «Спартак», где был и Раскольников, командовавший тогда флотом. Его выдал англичанам однокурсник по гардемаринским классам. Раскольникова заковали в кандалы. Подвергался унизительным допросам. В газетах англичане писали: «Мы захватили в плен первого лорда большевистского адмиралтейства». Раскольников провел в английской тюрьме девять месяцев и был обменен на девятнадцать английских офицеров. Возглавляя в 1920 г. Каспийскую флотилию, он заставил англичан в городе Эндзели вернуть все военное имущество, которое они вывезли из Баку во время отступления. А какую выдержку и храбрость проявил он во время операции по спасению баржи на Каме, в которую были погружены 405 арестованных рабочих и которым грозила неминуемая смерть. О героической биографии Раскольникова очень много рассказывал Есенину Р.Ивнев, который хотел их познакомить.
«В первую зиму после Октябрьской революции, - вспоминал Раскольников, - в доме армии и флота, что на углу Кирочной и Литейного, состоялся обычный в ту пору митинг на тему: «Казачество и советская власть». Огромный нетопленный зал был набит казаками с красными лампасами на синих шароварах и в высоких папахах набекрень. После моего доклада председатель объявил: "Слово имеет товарищ Рюрик Ивнев". Хромая и опираясь на палочку, узкоплечий оратор вышел на авансцену и, щурясь от света ослепительных лампочек рампы, очень тонким, почти визгливым голосом нараспев прокричал несколько слов о казаках и революции. Когда митинг кончился, он подошел ко мне и, махая изящно сложенным лорнетом, приятно картавя, с томной манерностью предложил поехать к С.Есенину. - Он живет недалеко отсюда. К тому же под Вами ходит машина, - с улыбкой добавил он. Есенина я знал как поэта. Но мне было некогда, я торопился куда-то на другой митинг и с вежливой благодарностью отклонил приглашение Ивнева». Судьба распорядилась таким образом, что встреча произошла в далеком Туркестане. Я познакомился с Есениным в мае 1921 г., в Ташкенте, на базарной площади в знойный солнечный день. Прислоняясь к выбеленной известкой глинобитной стене, Есенин в новеньком сером костюме скромно сидел в базарной чайхане и с огромным аппетитом ел дымящийся плов с бараниной, запивая зеленым чаем из широкой, как маленькая миска, пиалы. В его глазах сияла безоблачная лазурь знойного ташкентского неба. Здороваясь, он привстал с вежливостью благовоспитанного пай-мальчика, очень приветливо улыбнулся и с интересом стал расспрашивать об Афганистане, куда я ехал. Мне сразу понравились ясные, голубые лучистые глаза Есенина, желтые волосы цвета спелой соломы, скромная сдержанность и пытливая любознательность ко всем проявлениям жизни».
О далеком Афганистане Есенин знал мало, поэтому он внимательно вслушивался во все, о чем ему говорили. О своей будущей работе Раскольников вряд ли мог подробно рассказать поэту по дипломатическим причинам. «В марте 1921 г., - писал 25 июня 1923 года Ф. Раскольников в автобиографии. – ввиду окончания гражданской войны и перехода к мирному строительству, я демобилизовался и в качестве полномочного представителя РСФСР в Афганистане выехал на границы Индии, в соседстве с которой продолжаю находиться до настоящего времени». Он не рассказал, что вместе с ним в далекий Афганистан в качестве корреспондента газеты «Правда» едет и жена, Л.Рейснер, с которой Есенин познакомился в Петрограде в 1915 г. Не рассказал и о том, что в апреле 1921 г. из Москвы в Афганистан выехала советская дипломатическая миссия, в которую входили 32 сотрудника, добравшаяся до места назначения с большими сложностями. Встреча в Ташкенте с Раскольниковым и разговор с ним запомнился Есенину. Уже позже об Афганистане, который почему-то представлялся ему не горной, а с песчаными просторами страной, поэт вспомнит в стихотворении «Эта улица мне знакома…»:
Видно видел он дальние страны,
Сон другой и цветущей поры,
Золотые пески Афганистана
И стеклянную хмарь Бухары.
После знакомства в Ташкенте Раскольников и Есенин встречались в Москве в редакции журнала «Красная новь». куда Раскольников был направлен работать после завершения дипломатической службы в Афганистане. К Есенину относился дружески, восторженно отзывался о его стихах, которые поступили в редакцию. 17 января 1925 г. писал поэту: «Ваши последние стихи «Русь уходящая», «Песнь о советском походе», «Письмо к женщине» приводят меня в восторг. Приветствую происходящий в Вас здоровый перелом. Жду от Вас нигде не напечатанных стихов для помещения их в «Красной нови». Крепко жму Вашу руку. С товарищеским приветом Ф.Раскольников». После смерти Есенина Раскольников написал воспоминания «Сергей Есенин» и статью «Пушкинские мотивы в творчестве Сергея Есенина», ставшие известными после посмертной реабилитации Ф. Раскольникова в 1964 г .За критику сталинского режима Раскольникова объявили врагом народа, что подтолкнуло его в вынужденной эмиграции, где он и умер вдали от Родины.
Товарищеские отношения установились между Есениным и ташкентским художником А.Волковым. Поэт неоднократно бывал на его квартире. Это было по пути от вокзала к дому Ширяевца. Сын художника пишет: «Вспоминаю рассказ отца о С.Есенине: «Он вошел в открытие двери моей квартиры в Ташкенте на Садовой улице. Это было так неожиданно и так просто. Совсем юный, прекрасный, радостью сверкающий. Мы встретились, будто давно знакомы. Читали друг другу стихи, сидели прямо на полу и рассматривали акварели. Тогда Есенин сказал Волкову: «Так вы же наш, имажинист – мы Вас принимаем к себе, художник Якулов против не будет! Часа три сидели мы все вот так на полу. Вдруг Есенин нервно вскочил, прислонился к стене и стал читать прекрасным звонким голосом. После этого пошли с ним в старый город».
Их дружба продолжалась и после возвращения поэта в Москву. Известно, что Есенин принял участие в организации персональной выставки ташкентского художника в Москве в 1923 г.
Есенин использовал все возможности для знакомства с Новым городом. О приезде московского поэта многие были наслышаны, при встречах его приветствуют. «Однажды мы с Есениным отправились в театр «Колизей» на какой-то спектакль. Неожиданно кто-то встал с кресла и объявил: «Товарищи, среди нас находится известный поэт С.Есенин!» Реакция публики была восторженной – отовсюду неслись приветственные крики, аплодисменты, кто-то бросил к нашим местам цветы. Есенин был весьма смущен. Начало спектакля задержалось на несколько минут». - вспоминала Е.Макеева. Есенина приглашают на лит. вечера для чтения своих стихов, предлагают выступить перед публикой о современной поэзии. В 1-м отделении он подробно объяснял основные положения имажинизма, для иллюстрации привлекая стихотворения различных авторов. Однако больший интерес у публики вызвало второе отделение, где Есенин стал читать свои стихи. По воспоминаниям Макеевой, «особенно тепло публика встретила стихотворения «По-осеннему кычет сова…», «Песнь о хлебе», «О пашни, пашни, пашни…», а чтение «Исповеди хулигана» многих смутило и шокировало. Можно предположить, что поэта раздражала собравшаяся разношерстная публика, среди которой было определенное число случайных, далеких от поэзии лиц, поэтому он не убирал из текста малопоэтические слова, словно нарочно, грубо и обнажено».
Встречи Есенина с любителями поэзии помогал организовывать Ширяевец. В некоторых случаях они носили случайный характер. «Однажды, перед началом сеанса в к/т «Хива» вместо оркестра выступили поэты, среди них прочел одно свое стихотворение и Есенин, делал он это непринужденно и весело». - вспоминала Н.Саввич, жившая на той же улице, где и Ширяевец. Есенина познакомили с Н.Кулинским, первым директором Туркестанской публичной библиотеки, хорошим знатоком поэзии и великолепным собеседником. Есенин побывал у него в гостях. За накрытым для гостей столом на террасе велась задушевная беседа, читали любимые стихи. По приглашению директора библиотеки поэт выступил перед слушателями «Студии искусств». Об этой встрече оставила воспоминания Е.Ромонат, одна из слушательниц студии: «Занятия наши проходили в помещении библиотеки, когда в ней не было посетителей. Есенина сюда привел Ширяевец, которого мы все хорошо знали. Он представил своего друга, и тот без предисловий и уговоров стал читать свои стихи. Читал очень просто, без рисовки и завывания, как иные поэты. Каждое его слово будто ложилось в душу, а все мы, студийцы, именно в этом кое-что понимали после серьезных занятий с Кулинским. Не могу забыть, как он читал «Песнь о собаке» - удивительно точно и человечно, так что слезы появились у многих на глазах, да и сам поэт, кажется, был растроган, и голос его дрожал. Чувствовалось, что он не декламирует, а переживает то, что запечатлено в слове. В этот момент для нас не важно было, что это читает сам Есенин, и значительным казалось то чувство сострадания и боли, которое поэт донес не только словом, но и сердцем, голосом, душой. Эта встреча произвела на нас всех огромное впечатление и наложила отпечаток на дальнейшие наши занятия. Хотелось проникнуть в глубины поэтического слова, ощутить в нем ту проникновенность и человечность, какие слышны были в голосе Есенина».
Те, кто встречался с Есениным во время его пребывания в Ташкенте, всегда подчеркивали популярность поэта среди горожан, особенно молодежи. М.А. Гейциг, в то время слушательница бухгалтерских курсов, рассказывала, что когда разносился слух о выступлении Есенина, занятия на курсах стихийно прекращались, молодежь бежала туда, где по слухам он должен был читать свои стихи. В Новом городе с учетом горожане старались не отставать от европейской культуры, стремились следовать последней моде в кино, танцах, песнях. Есенин относился к этим веяниям с прохладцей. Художник А.Волков вспоминал: «В Ташкенте на все была мода на танец шимми, на Джимми, остроносые ботинки. В к/т «Хива» шел фильм «Кабинет профессора Калигари» с Конрадом Вейтдом в главной роли. Есенин в кино не пошел. Сказал: «Надоело». Пробовали его затащить в концерт, где заезжая певица пела «Шумит ночной Марсель». Но он и оттуда удрал – по ногам со скандалом. «Пустите, - говорит, - меня, не за тем я сюда приехал». Вышел на улицу, а там верблюд стоит, склонил к нему свою голову. Есенин обнял его за шею и говорит: «Милый, унеси ты меня отсюда, как Меджнуна…». Пришел ко мне, сел на пол в комнате возле окна и стал читать стихи «Все познать, ничего не взять пришел в этот мир поэт». Потом он написал о Бухаре, которую никогда не видел «И стеклянная хмарь Бухары». Хоть всю жизнь проживи в Туркестане, лучше не скажешь. Эта хмарь, знаете, что? Зной, смешанный с пылью веков, зной, оплавляющий камни бухарских куполов, их голубые изразцы. И откуда он это знал? Ведь он никогда не видел Бухары. Где же начинается Восток? И еще это, помните: «Я люблю этот город вязевый». Как там сказано? «Золотая дремотная Азия опочила на куполах…»
Постепенно Есенин стал проявлять тоску по России. «Я помню, мы пришли в Старый город небольшой компанией, долго толкались в толпе, а затем уселись на верхней террасе какого-то ошхане. Вровень с нами раскинулась пышная шапка высокого карагача – дерева, которое Есенин видел впервые. Сверху зрелище было еще ослепительнее, и мы долго не могли заставить его приступить к еде. В петлице у поэта была большая желтая роза, на которую он все время бережно посматривал, боясь, очевидно, ее смять. Когда мы поздно возвращались в город на трамвае, помню то волнение, которым он был в этот день пронизан. Говорил он много, горячо, а под конец заговорил все-таки о березках, о своей рязанской глуши, как бы желая подчеркнуть, что любовь к ним у него постоянна и неизменна».- вспоминал В.Вольпин.
Есенин не планировал публичных выступлений, но и не мог отказаться от предложения рассказать о себе и своем творчестве ташкентским читателям. В.Вольпин вспоминал: «Ташкентский союз поэтов предложил Есенину устроить его вечер. Он согласился, но просил организовать его возможно скромнее, в более или менее интимной обстановке. Мы наметили помещение Туркестанской публичной библиотеки». Литературный вечер состоялся 25 мая 1921 г.. Об этом событии сохранились воспоминания очевидцев. Организационные хлопоты легли на плечи зав. детским залом библиотеки А.Николаевой. Ее дочь, Наталья, вспоминала: «Большим событием для ташкентцев был приезд С.Есенина. Мама устроила вечер у себя в детской библиотеке. Работа по подготовке вечера была очень большой, так как в читальный зал пришлось впустить очень много народу, для чего надо было получить специальное разрешение. А.Ширяевец уже не работал в библиотеке, но приходил ежедневно, так как был с мамой в товарищеской дружбе и помогал ей в организации этого вечера. В первой комнате продавались сборники стихов Есенина. На вечере присутствовало много поэтов, народу собралось очень много, было душно, окна не пропускали воздуха, так как на них висели желавшие слушать Есенина и не попавшие в зал. Читал Есенин очень выразительно, и его чтение оставляло глубокое впечатление. Овации были бесконечны. Впоследствии я слышала много чтецов в Ленинграде и Москве, но даже превосходные чтецы не производили такого впечатления. Дамы, особенно пожилые, глаз не сводили с поэта, так как он и внешне был великолепен. В нищем, по тому времени, Ташкенте, когда на службу ходили в сшитых дома тапочках и даже босые, он был в серо-зеленом костюме и лакированных туфлях. Я не смела попросить у него автограф, как другие, так как была еще очень застенчива».
Об этом же вечере оставила воспоминания М.Костелова: «Туркестанская публичная библиотека, где выступал Есенин, представляла тогда небольшое одноэтажное здание, в котором была прихожая, затем маленькая комната с картотеками и читальный зал, тоже не очень большой, рассчитанный человек на тридцать. Помню хорошо, как будто вчера это было. В полдень к нам, на Самаркандскую, примчался Ширяевец. Он сообщил, что сейчас в библиотеке состоится встреча Есенина с читателями. Когда мы подошли к библиотеке, на верхней ступени крыльца в окружении множества людей стоял С.Есенин. Ширяевец принарядился для этого вечера; вокруг стояли люди в мешковатых брюках, а он был в праздничном костюме, в белой рубашке с цветочками, весь сверкающий, нарядный – он воспринимал все, связанное с Есениным, как свое кровное и как праздник русской поэзии, в которую был влюблен. Есенин стоял на крыльце в своем красивом костюме, в шляпе, молодой, элегантный, сказочный. Лель – так я тогда его называла. Потом толпа повалила в зал, народу было страшно много. Я замешкалась и в зал не попала, стояла где-то в дверях, но Есенина видела и слышала хорошо. Есенин снял шляпу, положил ее на стул, на который опирался, когда читал стихи. Лицо его побледнело, он читал звонко, вдохновенно, без перерывов. Весь зал и комната перед ним были заполнены народом, окна – они в полуметре от земли – тоже были облеплены, так что в зале стало темно и очень жарко. Поэт стоял весь мокрый, но пиджака не снял; мокрый чуб свисал на вспотевший лоб. Однако он все читал и читал, помню его интонации, когда звучали «Песнь о хлебе», «Песнь о собаке» и что-то из поэмы «Пугачев». Потом Ширяевец с гордостью сказал мне, что мы, ташкентцы, были первыми, кто слышал «Песнь о хлебе» и «Пугачева», так как они написаны Есениным недавно».
Оставил воспоминание о вечере и присутствовавший на нем В.Вольпин: «Небольшая зала библиотеки была полна. Преобладала молодежь. Лица у всех были напряженные. Читал Есенин с обычным своим мастерством. На аплодисменты он отвечал все новыми и новыми стихами и умолк совершенно обессиленный. Публика не хотела расходиться, а в перерыве покупала все книги Есенина, выставленные союзом для продажи. На все просьбы присутствовавших прочитать хотя бы отрывки из «Пугачева», к тому времени вчерне уже законченного, Есенин отвечал отказом». Он покидал зал, получив в награду цветы. Некоторые поклонники его поэзии, купив книги, просили надписать их. Хотела получить автограф и М.Костелова, но в суете не удалось этого осуществить. Тем не менее, она стала одной из обладательниц 2-х книг Есенина, на которых поэт оставил свой автограф. Помог ей в этом А.Ширяевец. Когда на квартире во время ужина Есенин дарил «Трерядницу» с автографом «Шурке милому. С. Есенин. Ташкент. 25 май 1921.», Ширяевец передал другу просьбу своей невесты. На 2-х отобранных для подарка книгах появились следующие надписи: на «Треряднице» - «Маргоше С.Есенин. 1921. май, 25. Ташкент» и на «Исповеди хулигана» - «Маргоше. С лучшими пожеланиями. С.Есенин. 1921, 25. май, Ташкент». Ширяевец вручил на другой день книги с автографами М.Костеловой, которая сохранила их до своей смерти, демонстрируя неоднократно эти ценные подарки в Музее Есенина в Ташкенте.
В этот же день произошла встреча Есенина с поэтом В.Наседкиным, который стал обладателем книги «Исповедь хулигана» с дарственной надписью на 1-й странице: «т. Наседкину. В знак приязни. С.Есенин. 1921. 25 мая. Ташкент». В Ташкенте в этот день Наседкин оказался случайно, проездом в Россию из Самарканда, где он служил в действующей армии. Познакомился с Есениным в 1914-1915 гг., когда оба занимались в Университете Шанявского. В 1918 – 1920 гг. его поэзия, воспевающая красоту родной природы, формировалась на раннем этапе под сильным влиянием творчества Есенина. Их активное общение относится к 1923-1925 гг. 19 декабря 1925 г. Наседкин женился на сестре Есенина Екатерине. Вместе с родственниками Есенина принимал активное участие в организации похорон поэта. «Смерть Есенина была тяжелой утратой для Наседкина. Он всегда верил, что поэзия Есенина будет жить долго. Он тщательно собирает материалы к его биографии, писал воспоминания о нем». - вспоминала Екатерина. В 1927 г. издал книгу «Последний год Есенина». Репрессирован в 1938 г. по ложному обвинению. Посмертно реабилитирован.
На квартире А. Ширяевца среди споров на лит. темы были разговоры о работе Есенина над «Пугачевым». К этому времени были написаны многие главы, которые требовали тщательной редакторской шлифовки и доработки. Окончательно определилась авторская оценка личности Пугачева и его роль в повествовании. Есенин рассказывал об этом другу, стараясь попутно выразить и собственную точку зрения на смысл жизни, ради чего он жил. Ведь он тоже как бы «значенье свое разгадал». Ширяевец попросил его оставить в альбоме на память автограф. Есенин, как бы продолжая разговор о предназначении в жизни, записал отрывок из 3-ей главы поэмы, который озаглавил «Из поэмы «Пугачев». Запись носит явно личный характер, подчеркивая духовную близость автора и Пугачева:
Знаешь, ведь я из простого рода
И сердцем такой же степной дикарь!
Я умею, на сутки и версты не трогаясь,
Слушать бег ветра и твари шаг.
Оттого что в груди у меня, как в берлоге,
Ворочается зверенышем теплым душа,
Мне нравится запах травы холодом подожженной,
И сентябрьского чистотела протяжный свист,
Знаешь ли ты, что осенью медвежонок
Смотрит на луну, как на вьющийся в ветре лист?
По луне его учит мать мудрости своей звериной,
Чтобы смог он, дурашливый, знать
И прозванье свое, и имя.
.. .. ..
Я значенье свое разгадал.
И подписал «С.Есенин. Азия. 1921. 25 мая». Ширяевец с гордостью позже показывал друзьям этот автограф Есенина.
Поездка в Келес
Ташкентские друзья продолжали знакомить Есенина с бытом и культурой узбеков. Была организована поездка за пределы Ташкента к знакомому Михайловых узбеку-землевладельцу Алимбаю, который жил в пригородной железнодорожной станции Келес. «В другой раз, когда Есенин пришел к нам. Мы пригласили его после обеда поехать в Келес к знакомому отца Алимбаю. Это был человек интересный, неплохо знавший русский язык и свою, узбекскую, поэзию. Есенина ему представили как большого «русского хафиза». Мы сидели довольно долго, ели сладости, а потом плов: затем Азимбай начал нараспев читать стихи, по-моему, не только по-узбекски, но и, видимо, на фарси. Есенин как бы в ответ прочел что-то свое, тоже очень напевное и музыкальное. Алимбай и его гости одобрительно кивали головами, цокали языками, но мне трудно было понять, действительно ли нравятся им стихи Есенина, или это обычная дань восточной вежливости и гостеприимству. Но что я ясно ощущала – это то, что сам Есенин слушал стихи поэтов Востока очень внимательно и напряженно, он весь подался вперед и вслушивался в чужую гортанную речь, силясь словно воспринять ее внутренний ритм, смысл, музыку. Он расслабил галстук, распустил ворот сорочки, пот стекал по его лицу, но он как будто не замечал этого, слушал, ничего не комментировал и не хвалил, был задумчив и молчалив. Казалось, он сопоставляет услышанное с чем-то, и в нем идет невидимая работа: но, может быть, это только представилось мне? На обратном пути поэт обратил внимание на то, что ни «за столом», ни рядом совсем не было женщин, кроме нас с Ксаной. Правда, изредка появлялась закутанная в темное фигура или откуда-то выдвигалась тонкая рука с подносом, чаем или пловом. Отец рассказал о тогдашних, еще живых обычаях мусульман, об ичкари, о том, что большинство узбекских женщин не скоро еще снимут чадру, хотя с этим ведется борьба». Не эти ли через несколько лет у Есенина выльются в поэтические строки «Персидских мотивов»: «Мы в России девушек весенних На цепи не держим как собак». - воспоминала Е.Макеева.
По дороге в Келес Есенин продолжил начатый в первое посещение дома Михайловых разговор о русской земле, русской природе, русских традициях. «Мы встретились вскоре, когда поехали на пикник к богатому узбеку-землевладельцу Алимбаю возле станции Келес, - вспоминал В. Михайлов. - Там состоялся более конкретный разговор. Я, еще зеленый, мало что видевший юноша, сказал, что мне чужда российская природа, березки, деревни, ржаные поля. Я люблю горы, кишлаки, сады. Вот я и показал ему вдаль на клеверное поле, где люди с сетями ловили перепелок, чтобы угостить нас пловом с перепелками. Есенин посмотрел на меня с сожалением.
- Вы же не видели России, вы ее не знаете, Здесь же у вас все искусственное: и сады, и насаженные деревья, и даже реки. Салар, Бозсу вырыты людьми. Это не то. Красиво, но не то.
Больше на эту тему разговоров не было в тот день. Думал ли я, что уже через пять лет буду наизусть знать все его стихи и даже подражать ему!»
В гостях у Валентина Вольпина
Есенин побывал в гостях у ташкентского поэта В.Вольпина, с которым познакомился в Москве и между ними установились
теплые дружеские отношения. В 1921 г. на «Треряднице» Есенин на титульном листе записал: «Милому Валентину Ивановичу Вольпину приязненно. С.Есенин. 1921». Осенью 1923 г. Вольпин переехал в Москву и работал в книжной торговле. В конце 1923 г. предпринял попытку издать есенинский сборник «Москва кабацкая». Позднее принял участие в подготовке к печати сборника Есенина «О России и революции» (1925) О хорошем отношении Есенина к нему свидетельствует дарственная надпись на титульном листе книги «Персидские мотивы», изданной в 1925 году: «Милому Вольпину, люблю, люблю. С.Е.» После смерти поэта Вольпин написал в 1926 г. воспоминания «О Сергее Есенине» и издал «Памятку о Сергее Есенине» (1926), составив совместно с Н.Захаровым-Минским библиографию изданных произведений Есенина и литературы о творчестве поэта. В Ташкенте они часто встречались. Устроить отдельный прием дорогому гостю считал своим долгом, так как в Москве был радушно принят Есениным. Вместе с женой Миной Соломоновной подготовили для гостей богато убранный стол, украсив его ягодами и фруктами, о которых в Москве можно было только мечтать. Были приглашены близкие друзья поэта. В этот день никто не спешил на службу. В непринужденной обстановке велась беседа на различные темы. Говорили и о скором отъезде московских друзей. Когда зашел разговор о поэме «Пугачев», то многие стали просить гостя прочитать вновь написанное. В.Михайлов вспоминал:
«Есенин после обеда прочел монолог Хлопуши из «Пугачева», над которым он тогда много работал. Я слушал очень внимательно и был потрясен силой, звучавшей в этом произведении». Вольпин писал в воспоминаниях: «Однако он почти целиком прочитал свою трагедию через два дня у меня на квартире. Долго тянулся обед, затем чай, и только когда уже начало темнеть, Есенин стал читать. Помнил он всю трагедию на память и читал, видимо, с большим наслаждением для себя, еще не успев привыкнуть к вещи, только что законченной. Читал он громко, и большой комнаты не хватало для его голоса. Я не знаю, сколько длилось чтение, но знаю, что, сколько бы оно не продолжалось, мы, все присутствующие, не заметили бы времени. Вещь производила огромное впечатление. Когда он, устав, кончил чтение, произнеся заключительные строки трагедии, почувствовалось, что и сам поэт переживает трагедию, может быть, не менее большую, чем его герой.
Боже мой!
Неужели пришла пора?
Неужель под душой также падаешь, как под ношей?
А казалось… казалось еще вчера…
Дорогие мои… дорогие… хор-рошие…
Он кончил. И вдруг раздались оглушительные аплодисменты. Аплодировали не мы, нам это в голову не пришло. Хлопки и крики неслись из-за открытых окон, под которым собралось несколько десятков человек, привлеченных громким голосом Есенина. Эти приветствия незримых слушателей растрогали поэта. Он сконфузился и заторопился уходить. Через несколько дней он уехал дальше в глубь Туркестана, завоевав еще один город на своем пути».
Хозяину дома Есенин подарил книжечку «Исповедь хулигана» с дарственной надписью: «Валентину Ивановичу Вольпину на добрую память. Сергей Есенин».
Несостоявшаяся поездка в горы
Поэт хотел выехать на природу за пределы Ташкента. Его манили хорошо виднеющиеся за пределами города покрытые снегом вершины Чимгана, волновали рассказы о бурных реках и чудесных садах в предгорной местности. Осуществить поездку было трудно из-за отсутствия транспорта и сохраняющейся сложной обстановки после гражданской войны. Художник Ф.Лихолетов помог организовать небольшой загородный поход. Он вспоминал: «Из наших встреч с Есениным еще запомнилась поездка в предгорья Чимгана, «на природу». Я захватил с собой холст и краски, пытался воспроизвести какой-то пейзаж с буйной зеленью и бурной речушкой, клокотавшей между камнями. Есенин долго смотрел на неглубокий, но злой поток воды, сказал, что она похожа на верблюжью шерсть, и, вздохнув, вспомнил чистую голубую воду речушки своего детства. Вокруг, казалось, совсем близко, высились покрытые снегом вершины Чимгана. Есенину не верилось, что до них около 100 верст, и он уговаривал извозчиков поехать дальше вверх по дороге, но они решительно отказались. Свой холст я хотел затем подарить Есенину, да раздумал: картина показалась мне неудачной». Но даже это кратковременное знакомство с местностью пригородного Ташкента запало в память поэту, так как в поэме «Пугачев» появились сравнения, навеянные увиденным.
Но зато кто бы знал, как бурливо и гордо
Скачут там шерстожелтые горные реки!
Колобов должен был совершить краткую инспекционную поездку в Полторацк, но Есенин не хотел проводить все дни в вагоне в условиях среднеазиатской жары. Он предложил другой вариант. В доме Михайлова не раз бывал персидский консул Ахмедов, с которым установились дружеские отношения. Официальная резиденция персидского консульства находилась в Самарканде. Ахмедов согласился с предложением приютить на несколько дней российского поэта, который хотел поближе познакомиться с истинным Востоком, чего не могли осуществить его друзья в европеизированной части Ташкента.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Суббота, 19 Окт 2019, 23:44 | Сообщение # 11 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6872
Статус: Offline | Было решено, что Есенин сойдет в Самарканде,а на обратном пути вновь присоединится к Колобову. Вместе с ним в Самарканд, сопровождающей, поехала и Е.Михайлова, которая оставила об этой поездке воспоминания. По ее воспоминаниям, Есенин очень хотел «осмотреть старинные архитектурные ансамбли, ступить на древнюю землю Согдианы, познавшей многих завоевателей и властителей, ушедших в небытие, но сохранявшей одну лишь власть - нетленную и вечную власть красоты». Вечером в воскресенье 29 мая спецвагон Колобова прицепили к поезду № 4 «Ташкент-Красноводск», так как других поездов в этом направлении не было, и Есенин со своей спутницей и московскими друзьями отправились в древний Самарканд - один из интереснейших городов Средней Азии. Здесь сохранилось много запоминающихся старинных архитектурных памятников, а европейские писатели называли его «Туркестанской Москвой» или «среднеазиатским Римом». Это был центр богатой культуры и традиций, где вековая история оставила заметные следы.
В Самарканде гостей приветливо встретил персидский консул Ахмедов. Он пригласил их на обед в городской ресторан, на котором были и другие работники консульства. После обеда консул с торжественной улыбкой сказал, обращаясь к Елене Гавриловне: - В 4 часа придет машина, я добился разрешения прокатать Вас с месье с километров 30. Эта любезность консула была весьма кстати, так как у Есенина знакомых в Самарканде не было, а древний город хотелось посмотреть. Город большой, пешком за короткий срок не обойдешь. Поездка на автомобиле позволила Есенину познакомится со многими историческими памятниками города. Консул прикрепил к гостям переводчика, который по ходу экскурсии давал различные исторические справки и пояснения.
«Мы остановились прямо в консульском помещении, а затем, на другой день Ахмедов пригласил нас к себе, в свою резиденцию. Помню, так много было там всяких встреч, так много всякого блеска, что Есенин был в полном восторге. Ему очень понравилось». - вспоминала Елена Гавриловна. Удивляло Есенина только отсутствие женщин, кроме Елены Гавриловны. На все вопросы поэта по этому поводу окружавшие его восточные мужчины только разводили руками, удивляясь неосведомленности европейцев о строгих мусульманских обычаях. «Он страшно хотел,встретив любую женщину, приподнять паранджу, взглянуть,а какая она? А там паранджи были совсем глухие, какие-то покрывала-чадры. Но он как-то разглядел. Там одна Мариам-ханум ему страшно понравилась. Он ей посвятил стихи. Где они у меня затерялись – не помню! Они не опубликованы, нет…»
Общаться приходилось больше с Еленой Гавриловной. Рассказывал ей о друзьях, о России, порой выдумывал различные истории. «Как-то вечером на него напал порыв откровенности, - вспоминала она, - когда мы собирались отдыхать, сидели на веранде. И он рассказал о своей первой жене, которая уехала в Афганистан и там умерла от чумы, от холеры, не знаю, ль чего умерла – журналистка. Говорил о Москве, приглашал туда, говорил о своих приятелях, которых я знала по литературе и которые мне страшно не нравились. Я ему говорю: -Нет, Вы меня таким товаром не угощайте, это мне не по вкусу!
- А знаете, Елена Гавриловна, и все-таки мы будем с Вами большими друзьями, несмотря вот на такие разногласие во взглядах.
Я говорю: - Ну, ссориться нам незачем, как будто.
Консул предложил гостям покататься на лошадях. «Я сроду не садилась на лошадь, - вспоминала Елена Гавриловна. – Есенин привык только в деревне, как он сам говорил, когда в ночное выходил. Вот мы и были плохие наездники, но поехали. Обошлось без происшествий».
Продолжали знакомиться с памятниками Самарканда в сопровождении высокого и сильного драгомана (переводчика), который постоянно предупреждал, чтобы не нарушали сложившихся обычаев, чтобы не попасть в неприятную историю. Несмотря на предупреждения, в одну историю гости попали. «Мы проходили мимо одной площади, - вспоминала Елена Гавриловна. – Там сидели нищие-прокаженные, с какими-то темными болячками и язвами. Есенин посмотрел и говорит: «Уф-ф! Даже смотреть невозможно!» Не выдержал, засунул в карман руку, достал пригоршню каких-то медяков и бросил в первую попавшуюся ему чашку. Боже, что тут началось! От всех мест – из дальних и ближних – бросились все наперебой к нам, сбивая друг друга с ног, чуть не смяли нас. Если бы не этот драгоман, то из меня бы лепешку сделали. Драгоман схватил меня под мышки, поднял выше головы и кричит Есенину: «Вперед, вперед, вперед!» Есенин пробивал нам дорогу, а драгоман – за ним. Потом драгоман его обогнал. Есенин сзади шел, а он меня как щит нес на руках. Поставил на подоконник какого-то высокого здания, отдышался и говорит: - В Персии подавать милостыню нельзя большую, можно маленькую, одну копеечку какую-нибудь!
- Почему?
- Да потому, что у вас получится такая же история, что вас могут растерзать в клочки, не желая вам причинять ничего плохого!»
После осмотра древних памятников Есенин знакомился с европейской частью города, застроенной в последние десятилетия. Затем ходили по широким улицам «русского» Самарканда, где Есенин любовался посаженными тополями, белыми акациями и густыми карагачами, поразивших его своей формой и зеленью, пообещав своей спутнице, что он обязательно напишет стихи об этих удивительных деревьях. Самарканд надолго запомнился Есенину. Вернувшись в Москву, он рассказывал друзьям о поездке в Туркестан. «Несколько дней тому назад я видел Есенина, ты его знаешь, - писал художник К.Петров-Водкин в 1921 г. своей жене. – Он вернулся в полном восторге от Самарканда и очень посвежел». Нет, Есенин не написал поэтического произведения ни о городе, ни о карагачах, но через год при поездке по Европе 9 июля 1922 г. поэт писал в Москву Мариенгофу: «Вспоминаю сейчас о Туркестане. Как все это было прекрасно! Боже мой»!
Осматривая древние памятники в Италии, Есенин сравнивал их с самаркандскими, отмечая архитектурное и эстетическое превосходство последних. Об этом говорила журналистам Айседора Дункан, побывавшая с гастролями в Ташкенте 16 июля 1924 г. Корреспондент «Туркестанской правды» писал: «Находясь по пути в Харбин, А.Дункан решила поехать в Самарканд, а на обратном пути остановилась в Ташкенте. Она восхищена городами-садами Туркестана и колоритностью местных костюмов. «Уже давно, путешествуя по странам с поэтом С.Есениным, слышала о красоте Туркестана. Указывая ему на величественные пейзажи Италии и других мест, я всегда наталкивалась на неизменный ответ: «А все же это не Самарканд».
В четверг вагон был прицеплен к поезду № 3 «Красноводск-Ташкент», который в 10 час. 33 мин. отбыл в столицу Туркестанской республики. Есенин и Елена утром, прибыв на автомашине, позавтракали в самаркандском доме консула Ахмедова. На прощание из дома консула принесли в горшках массу цветов и букеты. Провожали гостей шумной толпой, что было необычно для провинциального вокзала. Поздно вечером поезд прибыл на Ташкентский вокзал.
Прощальный обед
В этот день семья Михайловых пригласила всех москвичей на прощальный обед к себе домой. В.Г. Михайлов вспоминал: «… и, наконец, последняя встреча во время прощального обеда там же, на Первомайской. Они пришли, и у каждого в руках был букет. Колобов подарил моей матери ирисы, брюнет преподнес младшей сестре Ксаночке букет алых роз, а Есенин вручил старшей сестре Леле (Е.Г. Макеевой) розы белого и нежно-розоватого цвета». Во время прощального застолья делились впечатлениями о пребывании в Ташкенте и Самарканде, обменивались мнениями о происходящих событиях в России и Туркестане. В воспоминаниях художника Ф.Лихолетова можно прочитать об оценке Есениным своей поездки в Туркестан: «Мне показалось, что Есенину очень понравилось в Туркестане. Иногда он говорил о той свободе от мелочных дел и ненужных затей, которую испытывал здесь, о счастье жить, как хочется, рядом с милыми и добрыми людьми, под этим вечно голубым, жарким небом, среди зеленых садов и журчащих арыков (он называл их ручьями). Но когда я однажды спросил его, мог бы он написать о Востоке, о туркестанской природе, которая вдохновляет нас, русских художников, он отрицательно закачал головой и сказал, что не представляет себе этого, что восточные стихи Ширяевца, хоть они и хороши, все же слабее, как ему кажется, тех, где русская душа поэта рвется из каждого слова. Когда позже, через несколько лет, я прочел «Персидские мотивы» - прочел не сразу, а отдельными стихами, - я решил, что Есенину удалось побывать в Иране и именно это изменило его мнение о Востоке как возможном источнике поэтического вдохновения. Во всяком случае, так воспринимал я, помню, первое же прочитанное стихотворение:
Улеглась моя былая рана,
Пьяный бред не гложет сердца мне,
Синими цветами Тегерана,
Я лечу их нынче в чайхане.
Они показались мне написанными где-то здесь, в Средней Азии, в Персии, в Тегеране. Но потом я узнал, что Персия у Есенина выдумана, и подумал: «Видимо, все же взял что-то русский поэт у неба и земли Туркестана, подметил на ташкентской улице, в чайхане, в узбекском дворике – во всем, что так легко проглядывается сквозь «персидские» пейзажи и детали его восточного цикла».
Возвращение в Москву
Возвращение из Ташкента в Москву было не таким продолжительным, как это случилось по пути из Москвы в Ташкент. Вновь в окнах вагона мелькали безлюдные степи Казахстана, предгорья Урала, мост через Волгу, леса российских губерний. Очень редко на станциях встречались друзья, знакомые. Поэт С.Оков писал 27 июня 1921 г. из Киева в Ташкент А.Ширяевцу: «В дороге, не то в Челкаре, не то в Актюбинске, забыл точно, встретились мы с Есениным и около часа проболтали на литературные темы. Пригласил меня зайти к нему, продолжить разговор в Москве, но как я писал уже, зайти мне к нему в Москве не удалось».
Большую исследовательскую работу о поездке Сергея Есенина в Ташкент и Самарканд осуществил ташкентский литературовед доктор филологических наук П.И. Тартаковский, опубликовав в 1981 г. книгу «Свет вечерний шафранного края (Средняя Азия в жизни и творчестве Есенина)». Его выводы и сейчас актуальны. В заключении 1-й главы своей монографии Тартаковский писал: «Поезд, с прицепленным к нему вагоном, служившим Есенину домом в течение полутора месяцев, двигался к Москве, куда поэт прибудет 9-го или 10-го июня, чтобы уже в воскресенье, 12-го, принять участие в «демонстрации искателей и зачинателей нового искусства». Позади были встречи с Ширяевцем, с Азимбаем, ташкентским Старым городом, с древним Самаркандом, казалось, быстро позабытыми в сонме новых дел и свершений, но на самом деле оставшимися в памяти и в душе – навсегда. Впереди было многое, и среди всего – горячее стремление повторить удивительное путешествие на Восток, к далекому таинственному острову поэзии – в Персию. Есенин так и не попал в страну своей поэтической мечты. Но поезд мчался в будущее, и впереди был единственно возможный для Есенина путь к Тегерану и Хорасану, к Хайяму и Саади – путь великого художника. Путь, который естественно и закономерно пересечется с тем прошлым, что только вчера было оставлено позади, в знойном Туркестане. Есенин-гость, Есенин-путешественник уезжал, чтобы возвратиться на Восток, но уже в новом качестве – автора и героя великолепных «Персидских мотивов», русского Мастера – ученика великих восточных Мастеров…»
С.И. Зинин
http://zinin-miresenina.narod.ru/photo_12.html
ДОМ, ГДЕ СОГРЕВАЮТСЯ СЕРДЦА
Еще раз о Есенине в Ташкенте
Передо мной газеты и книги, в которых в разные годы писали о пребывании Есенина в Ташкенте и открывшемся музее. Вот книжечка П.Тартаковского «Свет вечерний шафранного края», изданная в Ташкенте в 1981 г. Это наиболее полный труд профессионала-литератора, где автор приводит не только воспоминания людей, которые общались в поэтом в Ташкенте. И еще одна книжечка на эту тему - сборник док. рассказов К.Курносенкова, здесь в очерке «Под бирюзовым небом» рассказывается о том, как автор побывал у моего отца, приводит его воспоминания о встречах с поэтом. И вот уже в наши дни, в феврале 2007 г. в газете «Даракчи» был опубликован очерк Б.Голендера «Сергей Есенин в Самарканде». Здесь идет речь о поездке поэта в Самарканд вместе с родной сестрой моего отца Е.Макеевой .
Я затрудняюсь сказать, когда возник острый интерес к пребыванию Есенина в Ташкенте. Однажды к моему отцу стали приходить разные люди. Среди них были не только журналисты и писатели, но и совершенно, казалось бы, далекие от литературы и истории люди. Все они расспрашивали отца о его встречах с Есениным в Ташкенте в 1921 г., о посещениях потом семьи моего отца. Отец по своему обыкновению щедро делился со всеми воспоминаниями, никому не отказывал во внимании. Он сам не предавал особого значения поездке Есенина в Ташкент. Мало ли какой поэт или писатель куда ездил, с кем встречался? Ну, был Есенин в Ташкенте, ну обедал в доме Михайловых, что в этом особенного? Отец признавал талант Есенина, но поклонником его не был. Его кумиром был Александр Блок, любовь к его поэзии отец пронес через всю свою жизнь.
Буквально через несколько дней после смерти папы (4 марта 1981 г.) пришли к нам домой двое: художник В.Николюк и его мать Галина Ивановна - зачинатели и основатели музея Есенина в Ташкенте. Они буквально по кусочку своими руками собирали этот музей. У нас в семье осталось всего 2 стула из английского гарнитура квартиры Михайловых. На этих стульях сидели Есенин и его друзья. Один из них перекочевал в экспозицию музея, а последний до сих пор стоит в нашей квартире.
Рассказ моего отца был полностью записан П.Тартаковским и приведен в его книге, а В. Николюк записал голос моего отца на магнитофонную ленту.
«Вот прожил жизнь и думаешь: сколько интересных людей тебе встретились, и встречи эти как-то мимо прошли. Почему, например, я ничем не закрепил свидания с Ю.Фучиком, А.Толстым, А.Ахматовой, академиком Филатовым? А раньше всех, пожалуй, еще в пору своего духовного созревания, я встретился с С.Есениным. Свыше полвека прошло, и так жалеешь, что не записал каждое слово. Почему Есенин попал в дом моих родителей? Он дружил в Москве с Г.Колобовым, который тогда по-модному назывался председателем Контрольной транспортной комиссии, а отец, Гавриил Михайлович, имел непосредственное отношение к работе транспорта. Колобов захватил с собой в Среднюю Азию Есенина и еще одного товарища. Высокий брюнет с волосами, зачесанными на комой пробор. Он тоже декламировал свои стихи - сестра уверяла, что это Мариенгоф, но я в этом не уверен. Придя домой, я застал всю компанию за столом. Есенин сидел в сером костюме и, как мне казалось, застенчиво поправлял нависавшие на лоб золотые кудри. В первую встречу разговор с ним был очень короткий. Он спросил: «Нравятся вам мои стихи?» Мой отрицательный ответ его несколько озадачил. Потом его отозвали. Мы встретились вскоре, когда поехали на пикник к богатому землевладельцу Азимбаю возле станции Келес. Там состоялся более конкретный разговор. Я, еще зеленый, мало что видевший юноша, сказал, что мне чужда российская природа, березки, деревни, ржаные поля. Я, мол, люблю горы, кишлаки, сады. Я показал ему вдаль на клеверное поле, где люди сетями ловили перепелок. Есенин посмотрел на меня с сожалением: «Вы же не видели России, вы её не знаете. Здесь все искусственное: и сады, и насаженные деревья и даже реки Салар, Боз-су вырыты людьми. Это не то. Красиво, но не то». Больше разговора не было в тот день. «Старый город» Есенину и его спутнику показывала моя сестра Елена. Она же возила его в театр имени Свердлова - тогда «Колизей». Потом у нас состоялся обед. Есенин после обеда прочел монолог Хлопуши из «Пугачева», над которым он тогда работал. Я слушал очень внимательно и был потрясен силой, звучащей в этом произведении. И последняя встреча во время прощального обеда там же, на Первомайской. Они пришли, и у каждого в руках букет».
Наверное, настала очередь добавить кое-какие штрихи. От себя лично я приведу подробности, которые отец в своем интервью опустил, оставив только главное. Сейчас я оглянусь назад, вернусь в свое детство и постараюсь, возможно, точнее рассказать о том, что поведала мне моя бабушка Ю.А. Михайлова. Она была хозяйкой в доме на Первомайской, и сама принимала и потчевала Есенина и его спутников. Бабушка было человеком образованным, владела французским, много читала, увлекалась идеями Чернышевского, великолепно знала литературу. С моим дедом Г.Михайловым они всю жизнь прожили в Ташкенте. В доме Михайловых всегда были новинки русской и зарубежной прозы и поэзии, книги и журналы, где печатались русские классики и современные авторы.
Итак, 1939 г. Мне 10 лет. Летнее время, и родители иной раз подбрасывали меня к старикам. По вечерам папа забирал меня домой. Мы сидели с бабушкой в столовой за большим обеденным столом и рассказывает мне следующее.
- Однажды в один из майских вечеров 1921 г. Гавриил Михайлович (мой дед) вернулся домой позже обычного. Бабушка хотела накрыть стол к ужину, но дед отговорил её.
- Не надо, Юлия, не беспокойся, я ужинал с Колобовым.
- С Колобовым? Да разве он в Ташкенте?
- Представь, да. Вчера приехал из Москвы и привез поэта Сергея Есенина! Он остался в салон-вагоне на вокзале на запасных путях.
- Боже милостивый! Есенин на запасных путях! Это же неудобно, неприлично: неужели для него хорошей квартиры в городе не найдется? Да хотя бы у нас…
- Не хочет он, Юля. Уговаривали его, но он стоит на своем. Пусть живет, где ему нравится. И вот еще чтою Я пригласил их завтра к обеду. Как ты на это смотришь?
- Как я на это смотрю? Прекрасно смотрю. Это же замечательно!
В доме у Михайловых с утра суета. Дочери занялись уборкой, а хозяйка встала у плиты. По просьбе матери Володя осторожно достал из шкафа голубой фарфоровый сервиз, которым пользовались только в исключительных случаях. Наконец появляется Гавриил Михайлович и вместе с ним Колобов, С.Есенин и сопровождавший его господин. Можно только представить, как они знакомились, что говорили, как приветствовала радушная хозяйка.
- Бабуля, а мой папа читал Есенину свои стихи?
- Кажется, на даче у Азимбая он читал одно свое стихотворение. Кто такой Азимбай? Богатый человек, имел земли, кажется, возделывал хлопчатник, имел фруктовые сады и виноградники. Когда он узнал, что к нам приехал известный русский поэт, то сразу же загорелся идеей пригласить его к себе на дачу.
И вот наняли мы две коляски, загрузили их припасами и поехали. А красота на дачном участке неописуемая! Райский уголок! В тени чинар беленький домик, перед ним изумрудная лужайка и цветники. Рядом журчит прозрачная вода глубокого арыка. Расположились мы на лужайке на айване. Азимбай ящик шампанского поставил в углу айвана. В арыке охладили несколько бутылок. Потом хозяин разлил шампанское по бокалам и произнес тост в честь дорогого гостя, сказал, что он гордится тем, что замечательный русский поэт оказал ему честь своим посещением. Выпили за здоровье Есенина. Тот ответил хорошей теплой речью. Вот так сидели, ели, пили, шутили. Стало вечереть. Воздух весенний, пьянящий, вдали холмы, позолоченные вечерними лучами солнца, кругом поля необозримые, а по их краям ряды серебристых тополей. Смотрю на Есенина, а он невеселый какой-то, грустный или озабоченный - не поймешь. Где-то издалека раздавались звуки дойры. На соседней даче праздник, слышно хоровое пение, выкрики. Вдруг в момент небольшой паузы раздался голос Есенина. Начал он нам свои стихи читать… Слушали его, затаив дыхание. Все прониклись каким-то подъемом, вдохновением. Почувствовали себя поэтами, стали наперебой читать свои стихи. И вдруг сам хозяин встал у костра, руку вытянул и стал декламировать газели.
Азимбай был великолепен - в зеленом щелковом халате, на голове остроконечная золотая, шелковая тюбетейка, обвязанная тончайшей белой тканью (словно чалма) и конец её спадает на левое плечо. Высокий, величественный чернобровый красавец вдохновенно читал стихи. Голос его модулировал: то затихал, то становился громче, переходил то в шепот, то в сдержанный крик. Есенин изумился, глядя на него. Он не отводил от него восхищенных глаз. Куда делась его меланхолия! Он сорвался с места, подбежал к Азимбаю, обнимал его, тряс руку, благодарил. Поздно уже было, ночь опустилась, где-то далеко лаяли собаки, кричала ночная птица, звёзды ярко горели на темном небе. Костер догорал. Хозяева пригласили поэта в дом, но он отказался, сказал, что останется на свежем воздухе.
Утро было очень свежее. Плотно позавтракали. Хозяйка принесла горячих лепешек, сливочное масло, мёд. Распрощались с хозяевами, поблагодарили за прием, завалились всей кучей на извозчика. С гиканьем тронулись, с хохотом, с разговорами. Ехали мы среди весенних изумрудных полей. На этой зелени ярко рдели тюльпаны и маки. Дома, когда мы прощались с поэтом, я спросила его: отчего он был такой невеселый. Он меня успокоил, сказал, что всё было прекрасно, и его хандра совершенно улетучилась. Он спешил в свой вагончик на вокзал.
- Жаль, что Есенину у нас не понравилось.
Бабушка руками развела:
- А не знаю, может быть и понравилось, но мне стало ясно, что для твоего будущего отца «арбакеш на проезжей дороге» - это откровение, целая поэма, что-то родное. Это красота и самобытность, а Есенину это ни о чем не говорит…
- Баба Юля, так они и уехали? И больше ничего не было?
- А что могло еще быть? Мы их хорошо принимали, угощали, тепло, гостеприимно отнеслись. Да, кстати, Колобов на прощание сказал нам, уже в дверях: «Ваш дом - это дом, где согреваются сердца»
- Так и сказал?
- Так и сказал. Есенин горячо поблагодарил меня за всё, а Колобов взял обе мои руки в свои, поцеловал их по очереди, и они ушли. Вот и всё.
Газета "Гармония", Ташкент, 2009, № 49,50,
http://zinin-miresenina.narod.ru/2010.html
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Воскресенье, 20 Окт 2019, 10:55 | Сообщение # 12 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6872
Статус: Offline | ЧИТАЮ ЕСЕНИНА
Когда читаю Есенина, на душе у меня становится грустно! Вижу маленькую церковь, белым зубом торчащую на холме, слышу шёпот маков среди хлебов, у меня перехватывает дыхание от аромата скошенного сена, в котором молодость шепчет тайные словечки о близости; надо мной вечная луна, отзывающаяся в голосах ночных петухов; а далеко в дымке рассвета белеют берёзовые леса. И жажду я любви - того таинства, которое меня возвысит над повседневными страстями, чтобы почувствовать себя частью этого мироздания. Ах, эта есенинская жажда любви и ласки в таинственный час, дыхание божественной женщины, слегка приоткрывшей занавеску, чтобы увидеть мужчину, жаждущего её. Ах, эта жестокая правда - губы, которые сегодня целуем, завтра поцелует другой, и другому сказаны будут те пламенные слова, которые сегодня предназначены мне. Ах, эта переходность человеческого счастья, эта неуверенность чувств, эта вечная борьба за создание в душе чего-то прочного, своего, в этом изменчивом непрочном мире!
С.Есенин - «орган, созданный природой для поэзии», по словам М.Горького. Своей исповедью он даёт мне ответ на всё то, что моё и одновременно не моё, на то, что люблю я, но одновременно любит и другой, на то, что называется вечностью и одновременно имеет морщинистое лицо бренности, прокладывает дорогу между настоящим и воспоминанием, между горизонтом и духотой кабака, между любимой женщиной и матерью. С.Есенин - драма одной Революции, увиденная в образе жеребёнка, скачущего мимо огнедышащего паровоза, возможности личного распятия для каждого человека, попавшего в её кровавый водоворот, чтобы очиститься и выжить, но достойно!
С.Есенин - магия моей любви к поэзии, мой духовный учитель. Потому что люблю или ненавижу, грущу или праздную, страдаю или творю, свой или ничей,- я всегда неизменен в любви к своей Родине, к своему родному краю, к людям! Стоя под тонким лимонным рассветом, я способен только на одно - исповедаться самыми подлинными словами, чтобы переболеть своё очередное отстранение от суеты этого мира, от его абсурдного молчания о моём страдании, чтобы омыться снова в росе духовного возрождения - и всё это через поэзию Есенина! Иначе его «чёрный человек» ждёт меня, чтобы повести к алкоголю и разврату, к самоубийству, к человеческому самоуничтожению.
Середина сентября 1969 г. Группа болгарских студентов, второй специальностью которых был русский язык, гостила в Московском университете. Осень была в разгаре. Я шёл по дороге к Ваганьковскому кладбищу, чувствуя, что иду к Божьей могиле, где моя душа просветлится и избавится от бремени повседневного. Ворота кладбища были открыты настежь - старые ржавые металлические ворота. Солнце тихо грело, и его лучи своим золотом мягко заливали могильные памятники. Я спросил о могиле поэта. Удивились, что я не знаю, где она! Я заупрямился и решил найти её сам, но не успел. Пьяница, добрый человек, за несколько рублей и стакан водки согласился отвести меня к последнему пристанищу Есенина. С чёрного обелиска, с бронзового барельефа, на меня смотрел поэт с зачёсанными назад волосами. Стояла тихая есенинская осень, а его могила была обрамлена свежими цветами. Как сменяющий караул, приходили и уходили разного возраста женщины. За всё время, которое я провёл в этом месте, оно ни на секунду не оставалось безлюдным. Приходили просто так, чтобы помолчать и уйти. Справа была похоронена Г.Бениславская, та «вечная женщина в жизни поэта», которая почти в день годовщины со дня смерти застрелилась на его могиле. Скромный памятник с несколькими мозаичными стебельками травы. Поэзия и любовь, страдание и преданность лежали рядом. 2 дня я пытался купить бронзовый барельеф поэта, но, поскольку это совпало с датой его рождения, в Москве все они были раскуплены. Я нашёл себе такой через неделю в Ленинграде. А мои знакомые подарили мне есенинскую фотографию. Это были мои самые драгоценные вещи, которые я привёз из России во время своей первой поездки. И ещё листок берёзы, росшей над могилой.
Читаю Есенина, и на душе у меня становится грустно и хорошо, жажду я преданности и ласки, готов простить любую измену; мысль моя ведёт меня к скорби, разрывающей сердце, и я тоскую и пишу обо всём том, что в безумной динамике нашего дня не могу сохранить, не могу уловить его дыхания, не могу почувствовать его тепла, которое мне так нужно, так необходимо, как С.Есенин! Читаю Есенина, и хочется написать что-то красивое, что захватывало бы душу грустной мыслью о бренности человеческой жизни. Про природу, которая живёт во мне, единственная и неизменная, не имеющая конкретного образа, но бесконечно влекущая своими красками, круглыми очертаниями холмов, далью, упирающейся в небо, красными островками маков среди золота хлебов, осенней листвой, запутавшейся в корнях кустарника, запахом влажного чернозёма... и той весенней магией, которая наступает после зимы, когда та ещё собирает свои забытые тут и там снежные простыни. Читаю Есенина, и хочется выразить свои заветные чувства - к матери и сестре, детям и жене, к своим друзьям и близким, к знакомым и незнакомым, с которыми мы каждый день встречаемся на улице и расходимся, ничего не зная друг о друге... И мужское горе отца - крестьянина, нашедшего последнее пристанище на новом городском кладбище. Читаю Есенина, и хочется поговорить со своей родиной на «ты», как сын говорит с матерью, исповедаться во всём, что накопилось на душе: в болях и тревогах, опасениях, безнадёжности - и вере, вопреки всему, в её бессмертие и её великое молчание и терпение! Исповедаться в своей жизни - скудной, растраченной, с неосуществлёнными надеждами...
Читаю Есенина... О, как он умел из всего делать поэзию! Начиная от травинки, задрожавшей под дуновением невидимого ветерка, и до невыразительной муки от мысли, что мы только пылинки во вселенной... Как бы я хотел обладать таким умением! Но давит на меня какая-то тоска, на которую я потратил уже столько слов, и никак не могу найти самое точное, единственное, чтобы выразить тоску раз и навсегда. Читаю Есенина, и мне становится грустно. И я готов раскрыть самое красивое в себе: любовь, чувство долга, сострадание, сочувствие, преклонение, восхищение…
Ананас Стоев, Болгария
http://www.esenins.ru/c27.htm....o]https
Редкие кадры с Сергеем Есениным
Любимые женщины Поэта...
"Да, теперь решено безвозвратно..."
Читает Сергей Есенин. Монолог Хлопуши. (Запись 1921)
Читает Сергей Есенин. "Я покинул родимый дом..." Танцует Айседора Дункан
«ЦАРСКАЯ СКАЗОЧНИЦА» ИЗ ОКРУЖЕНИЯ ЕСЕНИНА
В апреле 1916 г., когда началась военная служба С.Есенина в Царском Селе, Первая мировая война была в полном разгаре. Время было тревожное. Боевые действия сложились неудачно для царской армии: не хватало вооружения, и, несмотря на храбрость и самоотверженность русских солдат, они сотнями гибли на поле боя. Много было раненых. Боевой дух армии угасал. В памяти народа были еще свежи поражение в русско-японской войне и революция 1905-1907 гг. В этих условиях российское общество нуждалось в нравственном оздоровлении. Для возрождения духовных, бытовых, исторически национальных традиций представители культурной жизни России обратились к прошлому - к допетровской Руси. В связи с этим в конце 1915 г. было организовано «Общество возрождения художественной Руси».
Обложка Устава и Воззвания ОВХР. 1915. РНБ
В состав Общества вошли многие известные писатели, поэты, архитекторы, предприниматели, служители церкви, художники, искусствоведы, артисты и музыканты. Среди них философ и художник Н.Рерих, архитекторы В.Покровский и А.Щусев, великий князь К.Романов, художники М.Нестеров и И.Билибин, искусствовед В.Лукомский, всего около трехсот человек. Членом «Общества возрождения художественной Руси» была и актриса, исполнительница русских сказок и былин В.К. Устругова, одна из тех, с кем многократно творчески контактировал С.Есенин.
К сожалению, о ее жизни известно немногое. В моих поисках помог петербургский библиофил и книговед Д.Екшурский. В.Осташевская (девичья фамилия Уструговой) окончила институт гражданских инженеров (ныне Санкт-Петербургский гос. архитектурно-строительный университет) и получила квалификацию гражданского инженера (архитектора). Вышла замуж за своего однокурсника Д.Д. Устругова. Совместно с ним выполнила архитектурно-строительные проекты нескольких зданий, построенных в Петербурге. До нашего времени сохранились дома в стиле модерн:
  
Канал Грибоедова, д.59 Большой проспект Петроградской стороны, д.69. Тверская ул, д.4
Но после 1913 г. дороги супругов Уструговых разошлись. С этого года Варвара Карловна целиком переходит на концертную деятельность. Влечение к народному искусству оказалось сильнее профессиональной архитектурной деятельности. Она читает с эстрады русские народные сказки, былины и сказки собственного сочинения на вечерах, организуемых обществом «Народное искусство». Первое упоминание о ее выступлении удалось отыскать в петроградской газете «Новое время». 20 января 1914 г. в разделе «Театр и музыка» был опубликован отчет о вечере литературно-художественного общества, который состоялся 18 января 1914 г. в зале театральной школы им. А.Суворина (Английская набережная, 6). Весь вечер был посвящен русской сказке, народной музыке и русской народной песне. В 1-м отделении выступали артисты Суворинского театра и Великорусский оркестр п/у легендарного В. Андреева. В.Устругова выступала во 2-м отделении. Вот что было сказано в отчете: «Очень понравились сказки г-жи Уструговой, которая рассказывает их с поразительной простотой, чистым народным говором, но без того подчеркивания «быта», которое так мешает слушать: тут просто будто сидит умная деревенская «баба», сучит нитку, и речь ее льется будто сама собой, бойко и живо…».
Многочисленные успешные выступления В.Уструговой на вечерах «Народного искусства» способствовали тому, что ее, не имеющую спец. театрального образования, приняли в группу прославленного Александринского театра. О ее театральной деятельности до 1918 г. почти ничего не известно. Зато о выступлениях на вечерах «Народного искусства» сохранилось довольно много свидетельств.
В.Устругова выступала вместе со многими выдающимися поэтами, писателями, актерами, музыкантами. Одним из них был С.Есенин, которому тоже было близко народное искусство, включая фольклор. Познакомились они в ноябре 1915 г. в Петрограде. К этому времени стало функционировать литературно-художественное общество «Страда», в состав которого вошли С.Есенин, Н.Клюев, С.Городецкий, А.Ремизов и др.
В программе «Страды» было сказано, что общество должно «всесторонне содействовать развитию и процветанию народной литературы и распространению ее художественных образов». В.Устругова и С.Есенин приняли участие в первом вечере, названном «Вечер искусства», 19 ноября 1915 г.
http://www.esenin-sergej.ru/esenin/afisha/afisha-6.php
На вечере выступали также известные петроградские певцы Можжухин, Нардуччи, Васильев и др. Сохранилась афиша следующего вечера «Страды». Вечер состоялся 10 декабря 1915 г. и был посвящен творчеству С.Есенина и Н.Клюева. Выступила и В.Устругова с исполнением русских сказок и стихотворений Есенина и Клюева. К осени 1915 г. относится интересное начинание Уструговой. Оно имело широкий резонанс и о нем сообщала петроградская газета «Голос» в номере от 3 ноября: «В квартире артистки Императорских театров В.К. Уструговой-Осташевской ежедневно происходят интересные «посиделки». Сама хозяйка рассказывает гостям свои очаровательные, старинные народные сказки, поэт-крестьянин Н.Клюев и крестьянин С.Есенин читают свои стихи, певцы и певицы поют народные песни. Говорят, что в недалеком будущем «посиделки» эти примут общественный характер, будет снято помещение и устроено кабаре «Завалинка».
Было ли устроено кабаре с таким оригинальным названием - неизвестно. Но зато доподлинно известно, что Устругова продолжала у себя на квартире в доме № 19 по Таврической ул. устраивать вечера народного искусства. 13 февраля 1916 г. та же газета «Голос» в разделе «Театр и искусство» сообщала: «В четверг, 11 февраля, у артистки Императорских театров В.К.Уструговой состоялся интересный и оригинальный вечер, организованный членами кружка «Русский уголок», с В.К. Уструговой во главе, рассказавшей с обычным своим тонким, художественным мастерством ряд русских сказок». Далее в заметке говорилось, что на вечере выступала исполнительница русских песен М.Нелидова и артист В.Ярославцев. Последними выступали Н.Клюев и С.Есенин с «беседными наигрышами».
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Воскресенье, 20 Окт 2019, 12:02 | Сообщение # 13 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6872
Статус: Offline | 
Н.А. Клюев хорошо запомнил посещение салона Уструговой. В марте 1926 г., т.е. примерно через 3 месяца после гибели Есенина, он написал небольшой рассказ, озаглавленный «Есенин в салонах», где опровергал бытующее тогда мнение о том, что посещение великосветских салонов оказало на Есенина тлетворное влияние: «На живого человека наврать легко, а на мертвого еще легче. Липуче вранье, особливо к бумаге льнет, ни зубом, ни ногтем не отдерешь. Лают заливисто врали, что Есенина салоны портили, а сами-то борзые вруны в боярских домах, по-ихнему в салонах, и нюхом не бывали. Самовидец я и виновник есенинского бытья в салонах, свозил его раза 3-4 в знатные гости».
В рассказе в такой же своей оригинальной манере он описывает обстановку в квартире-салоне Уструговой: «Столовая палата вся серебром горит, в красном углу родовые образа царя Федора Ивановича помнят, жемчугом залитые. Хозяйка, царская сказочница Варвара Устругова в архангельском сарафане, в скатной поднизи на голове, пир по чину правит…». Клюев имеет в виду то, что Устругова не только сама выступала, но и вела программы вечеров, объявляла номера и коротко рассказывала об исполнителях. 20 марта 1916 г. в зале Петровского коммерческого училища В.Устругова, Н.Клюев, С.Есенин и Н.Ходотов приняли участие в вечере сказок и былин. Примерно в это время Варвара Карловна вступает в члены «Общества возрождения художественной Руси», часто бывает в Царском Селе, где Общество развернуло просветительскую деятельность. Она выступает в концертах для раненых и больных в офицерском и солдатском лазаретах в Федоровском городке. Там рядовым санитаром служил Есенин, который также выступал в госпиталях с чтением своих стихотворений.
28 декабря 1916 г. в Трапезной палате Федоровского городка состоялся вечер «Народного искусства». Вместе с Уструговой на вечере выступил С.Есенин, А..Ваганова, оркестр нар. инструментов В.Андреева, з.а. Императорской драмы А.Давыдов и Н.Ходотов. Сидя за старинной прялкой в русском сарафане и кокошнике, В.Устругова прочла несколько русских народных сказок и сказки собственного сочинения.
http://kfinkelshteyn.narod.ru/Tzarskoye_Selo/Gorod/Feod_gorodok.htm
Есенин и Устругова с другими артистами приняли участие в вечере «Народного искусства» 20 февраля 1917 г. Это было последнее их совместное выступление. Вскоре случились известные драматические события в России и пути их разошлись. В.Устругова целиком переключилась на театральную деятельность. В период театральных сезонов 1918-1920 гг. она активно работала в труппе Александринского театра. В пьесе А.Н.Островского «Гроза» она исполнила роль Глаши (девка в дома Кабанихи). В те же годы, в составе бригады артистов неоднократно выезжала для выступления на фронты гражданской войны. 14 октября 1919 г. в Александринском театре состоялась премьера пьесы М.Горького «На дне». Варвара Карловна исполнила роль Квашни. Дальнейшая ее судьба неизвестна. После 1920 г. ее фамилия исчезла из театральных программ. Возникло предположение, что она покинула Петроград (или эмигрировала за границу). Но это оказалось не так. В телефонном справочнике за 1928 г. снова встретилась В.К. Устругова. Она жила по прежнему адресу: ул. Слуцкой, 19 (ныне улице вернули ее первоначальное название - Таврическая), то есть там же, где в 1915 и 1916 гг. проходили литературно-музыкальные «посиделки» и вечера «Русского уголка», и где неоднократно бывали и читали свои стихи С.Есенин и Н.Клюев.
http://zinin-miresenina.narod.ru/photo_5.html
О СЕРГЕЕ ЕСЕНИНЕ, ЕГО РОДНЫХ И БЛИЗКИХ
Лежит на Оке в 10 км. от есенинского Константинова большое село Новоселки, родина знаменитых певцов братьев Пироговых, трое из которых Григорий, Алексей и Александр, были солистами Большого театра.
Село очень старое. Во времена царя Алексея Михайловича оно принадлежало Солотчинскому монастырю и поставляло в монастырь зерно, рыбу, фрукты и ягоды. Эта «садовая» направленность сохранилась в Новоселках до сих пор. Позади каждого дома большой сад, в котором выращиваются на продажу малина, смородина, вишня, слива, крыжовник и яблоки разных сортов. На рубеже ХIХ-ХХ вв. Новоселки были одним из крупнейших сел Рязанской губернии. Число домов в нем приближалось к тысяче, а число жителей - к 5 тыс. человек. Оно вольготно, в несколько параллельных улиц раскинулось вдоль Оки. Примерно пополам Новоселки разрезаются маленькой речушкой Сосенкой, текущей в глубоком каньоне. Старые ветлы, растущие по обоим берегам, своими почти сходящимися кронами закрывают речку от солнечных лучей, создавая внизу какой-то таинственный полумрак. Вода даже в жаркую погоду остается холодной на всем протяжении речушки до впадения её в Оку. Сосенка делит село на собственно Новоселки с церковью, несохранившейся церковно-приходской школой и кладбищем, и на так называемую Заречку, где в начале века были построены 2 школы, деревянная и каменная. Они принадлежали земству. После революции их преобразовали в Новосельскую неполную среднюю школу.
В среднем течении речушки, в километре от Новоселок, начинается и тянется на добрых 2 км. большая деревня Паново. Тоже очень старая, по местной легенде даже старше Новоселок, она давно уже соединилась с ними. Вот в этой части большого села в 1910 г. была построена по инициативе местных крестьян еще одна земская начальная школа, получившая название Пановской. Школа с самого начала была двухкомплектной, т.е. в ней на 4 класса полагалось 2 учителя. Учеба всегда велась в одну смену. В одной классной комнате одновременно обучались ученики 1-го и 3-го классов, а в другой - 2-го и 4-го. Одному классу учитель в начале урока давал самостоятельную работу, а с другими занимался. С приходом в Пановскую школу 2-х сестер Иванковых школа стала «семейной». Такой она сохранилась до конца 50-х годов. Обязанности заведующей все эти годы исполняла Юлия Андреевна, а все хозяйство лежало на Александре Андреевне.
Мне довелось учиться, а временами и жить в Пановской школе во время войны. В одной комнате со мной занимались ученики 1-го и 2-го классов. Надо сказать, что по своим знаниям выпускники Пановской школы не уступали новосельским, но отличались от них в лучшую сторону дисциплиной и самостоятельностью. В селе «пановские» учительницы пользовались большим уважением и любовью, да и как иначе, если к ним, бывало, приходят дед с внуком, и оба были в разное время их учениками. После ухода на пенсию они купили на стыке Панова и Новоселок маленький, в 2 окна, домик, отремонтировали его и стали спокойно жить-поживать. Каждое лето к ним приезжал я с семьей, а иногда и старший племянник В.С. Шаршиков, офицер, вышедший в отставку и обосновавшийся в Горьком. Жили очень дружно. Когда в августе мы уезжали, тети оставались одно, сильно скучали и ждали прихода следующего лета. Вдруг осенью 1965 г. к ним началось паломничество журналистов. Приходили, просили рассказать что-нибудь о С.Есенине и его окружении. Оказывается, их сюда направляли жители Константинова и учителя ближайшей Кузьминской школы. И не случайно, ибо 3 учебных года с 1916 по 1919-й до перехода в Паново А.А. Иванкова преподавала в начальной школе села Константиново и, следовательно, должна была знать Есенина. Так оно и было. Но на самом-то деле она познакомилась с ним раньше, примерно в 16-летнем возрасте. Познакомилась и неоднократно встречалась в молодежной компании, собираемой «тетей Капой», незамужней дочерью Константиновского священника отца Ивана (И.Я. Смирнова), Капитолиной.
Отец Иван, крестный отец С.Есенина, приходился нам дальним родственником. Очень гостеприимный и хлебосольный, он считал себя обиженным, если его родственники, друзья или просто знакомые проезжали через Константиново и не заглядывали к нему. Мои тети Юлия и Александра, оставшиеся сиротами после ранней смерти отца, жили с матерью в ее родовом «гнезде» в Новоселках, и с 1910 по 1912 гг. были неоднократными участниками молодежных встреч у тети Капы. Иногда отец Иван даже присылал за ними в Новоселки лошадь и затем так же возвращал их домой. Обе тети окончили Рязанское епархиальное училище. Младшая, Александра, ровесница Есенина, училась в одном классе с А.Сардановской, была знакома со старшей ее сестрой Серафимой и братом Николаем. Все они, тоже родственники отца Ивана, регулярно бывали, даже подолгу жили у тети Капы. Знала Александра Андреевна и друзей Есенина, в т.ч. С.Брежнева, К.Воронцова, Т.Данилина. Встречи у тети Капы происходили чаще всего зимой во время рождественских каникул. В большом доме отца Ивана молодежь пела, читала стихи, танцевала, частыми были игры, шутки, розыгрыши.
«Однажды я утомилась и в каком-то уголке задремала. Сергейзаметил это и разрисовал мне лицо сажей. Когда я проснулась и в таком виде появилась перед веселящейся компанией, то… ну можете сами представить, что было. Мы любили кататься с горок. Для этого брали розвальни и катались на них с извоза к реке. Иногда они опрокидывались, нередко с помощью Сергея, и мы оказывались в снегу. В результате - смех, иногда даже слезы, но ни травм, ни обид». - вспоминала Александра Андреевна. На должность учительницы в Константиново она попала также с помощью отца Ивана. В Константинове, вообще хорошо ей знакомом, Александра Андреевна по этикету, была представлена местной помещице. Так она познакомилась с Л.И. Кашиной, которая приняла ее очень радушно и обещала свое содействие во всех делах. Есенина в то время в Константинове не было. Он жил и устраивал свои поэтические дела в Москве и Петрограде. Здесь же он появился несколько позже «первым в стране дезертиром». Одна из встреч с ним в этот период хорошо запомнилась Александре Андреевне. Она рассказывает: «Пришел как-то к нам (я с мамой жила в маленькой комнатке при школе), дает мне толстую книгу и говорит:
- Ты, вот что, учись, как перевязки делать.
- А зачем я этому буду учиться, - отвечаю я.
- Тебя тоже возьмут на фронт.
- А ты-то убежал с фронта? Ты дезертир. А я-то зачем? Я как работаю учительницей, так ею и останусь.
- Ну, поучайся, поучайся, как перевязки разные делать.
- Я все равно не пойду на фронт.
Недовольный, он забрал свою книгу и ушел. Это было, наверное, в 1917 г.».
Революция в Константинове прошла относительно спокойно. Немного помитинговали, покричали и всё. «Вот сейчас говорят и пишут, - продолжает Александра Андреевна, - что на митингах выступал С.Есенин. Выступал Сергей, но не Есенин, а Брежнев. Есенин больше молчал. Да и как он мог говорить, когда был дезертиром, сбежал с фронта, а это тогда не приветствовалось народом: «Он сбежал, а наши мужики воюют».
Будучи учительницей в Константиновской школе и живя напротив дома Есениных, Александра Андреевна была в близких отношениях с матерью Сергея Татьяной Федоровной. Та часто приходила к ней в школу с просьбой прочитать письмо от сына или написать ему. При этом обычно сетовала на свою судьбу, на то, что единственный сын «какой-то непутевый», нет от него надежной поддержки семье, да и сам-то он неустроен. После смерти Сергея мать ездила в Ленинград, где ей отдали его вещи. Они были в 2-х узлах. Один у нее на вокзале украли. «Ну да Бог с ним, - рассказывала она потом Александре Андреевне. – Все вещи, одежа, остались у меня, а там одни бумаги».
Вспоминала Александра Андреевна еще об одном разговоре с Татьяной Федоровной. Та как-то ехала на пароходике в Рязань. На скамейке напротив сидела дединовская учительница с сынишкой. Белобрысенький, он был очень похож на маленького Сергея в таком же возрасте. Вернувшись домой, Татьяна Федоровна спросила сына, а не его ли этот ребенок. «Мать, - ответил Сергей, - если моих детей привести тебе в дом, у тебя лавок не хватит усадить их.». «Вот это, по-видимому, и был Бровкин, - подытожила Александра Андреевна и продолжала: - Мать его, М.П. Бальзамова, хорошо знакомая мне еще по Рязанскому епархиальному училищу, была замужем, рано умерла и все «сугубо личное» оставила сыну. Только недавно журналисты вышли на него. Серафима Сардановская их направила. А к ней в Солотчу направляла их я.
Оказалось, что Серафима, парализованная, вывезена из Солотчи и лежит в больнице в Рязани, где журналисты и виделись с ней. Мне об этом рассказал рязанский краевед Д.А. Коновалов, позже подаривший нам с Юлией книгу «Солотчинские были». Эта книга с его автографом сейчас у меня, так же как и поздравительная открытка, подаренная А.Сардановской А.Иванковой в бытность их воспитанницами Рязанского епархиального училища. А ведь некоторые есениноведы считают А.Сардановскую первой настоящей любовью С.Есенина. В юности они вроде бы дали слово друг другу пожениться, когда станут взрослыми, но Анна не дождалась. Она рано вышла замуж, рано умерла и похоронена на кладбище в Дединове.
На этом заканчиваются воспоминания А.А. Иванковой о С.Есенине, его родных и близких. Помимо воспоминаний о Есенине Александра Андреевна оставила краткие, но интересные воспоминания о Л.И. Кашиной и ее детях.
Познакомились они в 1916 г. при вступлении Александры Андреевны в должность учительницы Константиновской земской школы. Лидия Ивановна приняла ее тепло, обещала свое содействие. «И вот по прошествии небольшого времени, не помню, по какому поводу, возможно, это был день святой мученицы Софии, которой престольный праздник Константиновской церкви, отмечаемой в середине сентября по старому стилю, - вспоминает Александра Андреевна, - в школу приходит посыльная от Лидии Ивановны с приглашением меня на вечер в дом Кашиных. У нас, конечно, переполох. Что надеть, как причесаться? Хотя особого выбора у меня не было - жили мы очень небогато. В конечном счете мы с мамой решили, что я оденусь, как на занятия в школу». Это значило белоснежная хорошо выглаженная кофточка, вычищенная отутюженная юбка, начищенные туфли и аккуратная, строгая прическа. Такими я помню их даже в тяжелые годы войны.
«Мама благословила меня, - продолжала Александра Андреевна, - и я с трепетом переступила порог барского дома. Здесь собралась вся сельская интеллигенция: конечно, священник, учителя, фельдшер, кое-кто из чиновников. Большинство из них мне были знакомы. Лидия Ивановна, приветливо встретив, приободрила меня. Вечер прошел хорошо, и с этого раза я стала частой гостей в ее доме. Дети Кашиных, сын Юра и дочь (не помню ее имени), учились дома. Приглашенные из города учителя обучали их по индивидуальным программам. Однако, время от времени, Лидия Ивановна обращалась ко мне с просьбой разрешить детям присутствовать на моих уроках. Я, конечно, с радостью соглашалась. Дети посещали уроки своих сверстников. Они садились за свободную парту, очень внимательно все слушали, с удовольствием читали и писали. Живое общение учеников с учителем и между собой было им в новинку и по-настоящему захватывало их».
Лидию Ивановну в селе любили. Она была со всеми добра, приветлива, не раз помогала нуждающимся, особенно в случае болезни. Революция не сказалась на их отношениях. Ни на барский дом, ни на хозяйство Кашиных никто не позарился. Все оставалось по-прежнему, пока глубокой осенью 1918 г. в Константиново не приехал карательный отряд. Лидию Ивановну, по-видимому, кто-то предупредил, и она уехала из дома. Каратели стали наводить свои «революционные» порядки. Имение было отобрано. Дети вместе с их няней, экономкой и гувернанткой были выселены из дома. Их посадили на телегу, позволили взять необходимые вещи, дали продукты, корову, лошадь и отправили в Белый хутор, небольшое имение брата Лидии Ивановны. Там он жил с женой и детьми. Однако, в этот момент брат тоже счел за благо скрыться от карателей.
Детей Кашиных выселили, а в их комнату в мансарде тут же в приказном порядке поселили Александру Андреевну с мамой. Вот как она описывает этот тяжелый момент: «Ох, что я там пережила-то, Господи! Вошла я в комнату, где жили дети. Валяются на полу куколки. Девочка перед выселением, видимо, играла, а мальчик читал - на его столе остались раскрытыми книжки. Внизу сразу стали что-то ломать, сколачивать. Захожу туда. На полу валяется большая фотография детей. Я не выдержала, подошла к мужикам и говорю: «Разрешите мне взять эту фотографию. Вам она не нужна, а детишкам память, какими они были маленькими». Мне не возразили: «Возьми!» И я взяла. Там же на полу валялась фотография их деда, Кулакова, но она меня не интересовала. Фотографию же детей я потом переправила в Белый хутор. Мы с мамой стали жить в бывшей детской комнате, В углу стоял большой комод, как мне сказали, с детскими вещами. Ну, стоит и стоит. Вдруг приходит к нам няня выселенных детишек и показывает записку-разрешение властей выдать подательнице некоторые детские вещи, т.к. наступила зима, начались морозы. Я и говорю: «Да отбирайте сами. Я не смотрела, что в комоде, ничего не принимала. Так, что надо, берите». Няня взяла необходимое и ушла. Потом, какое-то время спустя, она пришла еще раз, потом еще. Дети Лидии Кашиной прожили на Белом хуторе до лета 1919 года, а затем родители взяли их к себе в Москву. Здесь они стали учиться в обычной школе и окончили ее. Насколько я знаю, высшего образования они не получили, но как-то устроились в жизни. Незадолго до войны, мы с Юлией приехали в Рязань и зачем-то зашли к Брежневым. Там в этот момент оказался и Юра Кашин. Лидия Ивановна уже умерла. Как выяснилось, Кашины не теряли связи с Брежневыми в течение всех прошедших лет. Юра подошел ко мне, взял мою руку и поцеловал ее: «Александра Андреевна, как мы Вам благодарны. Вы спасли нас. Приходившая к Вам наша няня брала не столько наши детские вещи, сколько спрятанные там фамильные драгоценности. На них-то мы и прожили самые тяжелые годы».
С тех пор прошло более полувека. Не осталось в живых никого из тех, о ком вспоминала Александра Андреевна. На Ваганьковском кладбище в Москве, где похоронен С.Есенин, по другую сторону главной аллеи, на Мочаловской аллее на 2-м ряду 11-го уч. стоит скромный памятник - доска с цветником. На доске написано: Кашина Л.И. 1886-1937, Багадурова Н.Н. 1908-1951, Кашин Г.Н. 1906- 1985.
Так все Константиновские Кашины перебрались сюда. Последний - Георгий, в детстве Юра.
И.Мостинский
http://zinin-miresenina.narod.ru/photo_5.html
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Среда, 23 Окт 2019, 08:56 | Сообщение # 14 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6872
Статус: Offline | ДЕВУШКА В БЕЛОЙ НАКИДКЕ
На родине Сергея Есенина, в селе Константиново, есть дом с мезонином. Когда-то в нем жила помещица Лидия Кашина, с которой, по мнению исследователей, великий лирик писал свою Анну Снегину - героиню одноименной поэмы.
В отличие от стихотворной героини, Лидия Ивановна после революции, когда ее изгнали из имения, уехала не в Лондон, а в Москву. В начале 20-х годов она работала в редакции газеты "Труд", была одним из первых профессиональных корректоров и литературных редакторов газеты.
Лидия Ивановна Кашина (1886-1937) родилась в семье купца Ивана Кулакова, владельца ночлежек, трактиров и доходных домов на знаменитом Хитровом рынке. В книге Гиляровского "Москва и москвичи" нарисована жутковатая картина быта "людей дна", населяющих эти заведения. Среди алчных дельцов, наживающихся на людских бедах, назван и Кулаков. Его заведения Гиляй метко окрестил "Кулаковским подземельем".
В 1903 году, не довольствуясь доходами в Москве, Кулаков купил в Константинове у местного помещика Куприянова усадебный дом с лугами и лесами. Крестьяне побаивались его. "Не столько бил, сколько хитростью и расчетом наказывал, - говорит местный старожил Владимир Ефремов, характеризуя Кулакова по рассказам своей бабки. - Так повернет, что и без вины виноватый должен на него за "так" работать. Иные говорили: лучше бы уж высек на конюшне".
Кулаков дал дочери блестящее образование. Очаровательная барышня легко изъяснялась на нескольких иностранных языках, музицировала и танцевала, как настоящая светская дама. В 1911 году Кулаков умер. Имение перешло к Лидии Ивановне. Бывший директор Музея-заповедника Сергея Есенина в Константинове Владимир Астахов, много лет изучавший реальные биографии прототипов стихотворных героев поэта, в 1967 году встречался с Анной Андреевной Ступеньковой, которая прислуживала Кашиной с 1911 по 1918 год. "Она была прямой противоположностью своего отца, - вспоминала Анна Андреевна. - Вся такая тонкая, нежная, возвышенная, неспособная обидеть человека. Бывало, упрекнет так мягко, что и не поймешь, ругает или хвалит. И при этом вся сконфузится: ты, говорит, уж прости меня, голубушка, если я не права... Подарки часто делала. Все раздавала крестьянам, деткам их маленьким. Славная, добрая и умная была барышня".
Иду я разросшимся садом,
Лицо задевает сирень.
Так мил моим вспыхнувшим взглядам
Погорбившийся плетень.
Когда-то у той вон калитки
Мне было шестнадцать лет,
И девушка в белой накидке
Сказала мне ласково: "Нет!"
Далекие, милые были.
Тот образ во мне не угас.
Мы все в эти годы любили,
Но мало любили нас.
История подтверждает: уже известный на всю Москву молодой поэт пришел в "дом с мезонином" по приглашению самой Лидии Кашиной - она интересовалась его творчеством и просила почитать стихи. Анна Андреевна хорошо запомнила этот визит. В тот день было морозно и солнечно, выпал молодой снежок. Сергей, как показалось Ступеньковой, переступил порог не без робости и с любопытством. "Будто на алтарь какой взошел", - вспоминала Анна Андреевна. В поэме Есенин рассказывает об этой встрече иначе:
Был скромный такой мальчишка,
А нынче...
Поди ж ты...
Вот.
Писатель...
Известная шишка...
Без просьбы уж к нам не придет.
- Как бы переговариваются между собой мать и дочь Снегины. В действительности, похоже, поэт заметно робел. Ведь он, сын простых крестьян, всегда воспринимал барышню как нечто из "иных миров"...
 
Иллюстрации Б.Дехтерёва к поэме С.Есенина "Анна Снегина"
Иду я разросшимся садом,
Лицо задевает сирень.
Так мил моим вспыхнувшим взглядам
Погорбившийся плетень.
Когда-то у той вон калитки
Мне было 16 лет,
И девушка в белой накидке
Сказала мне ласково: "Нет!"
Затем герои поэмы временно теряют друг друга из виду. Войны, революции, сумятица, описания гибельности происходящего - на этом фоне теплится неугасимое юношеское чувство, как бы олицетворяя неиссякаемую красоту. И - встреча:
Луна хохотала, как клоун.
И в сердце, хоть прежнего нет,
По-странному был я полон
Наплывом шестнадцати лет.
Расстались мы с ней
на рассвете...
Сгущалась, туманилась даль...
Не знаю, зачем я трогал
Перчатки ее и шаль.
Судьба Кашиной была трагичной. Из России она никуда не уезжала. В начале 70-х Владимиру Астахову удалось разыскать сына Лидии Ивановны. Георгий Николаевич Кашин был еще совсем малышом, когда после выселения из усадьбы в 1918 году он с матерью и маленьким братом переехал в Москву. Крестьяне села Константиново действительно намеревались сжечь усадьбу. Вероятно, именно это бы и произошло, если бы не вмешательство Есенина. Во всяком случае, по воспоминаниям сестры поэта Александры, он выступил с пламенной речью на собрании колхоза: "Растащите, разломаете все, и никакой пользы! А так хоть школа будет или амбулатория. Ведь ничего нет у нас!" Через год в "доме с мезонином" был открыт медпункт, а потом в нем поселились учителя, преподававшие в местной школе.
Муж Лидии Кашиной - Николай, сначала был обычным деревенским учителем, потом стал исследователем творчества А.Островского. Под его редакцией вышло первое собрание сочинений русского классика. Н.Кашин стал одним из первых советских профессоров. В 1919 году Лидия Ивановна, чтобы прокормить двоих детей, нанялась на службу в управление связи Красной Армии. Работала машинисткой, шила на дому, а в 1922 году ее взяли на работу в издательство недавно основанной газеты "Труд". Редакции были необходимы хорошо образованные, грамотные люди. Лидия Ивановна в течение пяти лет исполняла обязанности корректора, а потом - литературного редактора. В эти годы Есенин навещал ее в Москве. И даже целый месяц гостил: самому поэту в 1918 году жить было негде. В архиве столичного музея-квартиры Есенина есть фотографии, где они вместе пьют чай. У обоих - веселые, по-дружески открытые лица.
В начале 30-х семьей Кашиных заинтересовались "органы", а в 1936 году взяли профессора Кашина. В 1937 году была арестована Лидия Ивановна. Официально считалось, что она в тот же год умерла от рака... Но род Кашиных продолжается. Внуки и правнуки Лидии Ивановны живут в Москве. "Кашины иногда приезжают в наши края, - рассказывают жители Константинова, - одну из правнучек зовут Аней, и она напоминает ту девушку в белой накидке... А еще больше она напоминает самого Сергея Александровича. Беленькая, кудрявая, веселая..." Но это уже наверняка совпадения. Судя по всему, отношения Кашиной и Есенина были чисто дружескими.
Далекие, милые были!
Тот образ во мне не угас.
Мы все в эти годы любили,
Но, значит,
Любили и нас.
"Белый дом" сохраняется и сейчас. Это часть есенинского музея. Редкие письма, фотографии и среди документов - копия трудовой книжки Лидии Кашиной, где сохранилась запись о том, что она работала в редакции газеты "Труд".
Наталия Лескова
11.07. 2001. газета "Труд"
http://www.trud.ru/article....ke.html
КОНСТАНТИНОВО. ЛИТЕРАТУРНЫЙ МУЗЕЙ
 
Уголок Лидии Кашиной
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Среда, 23 Окт 2019, 09:59 | Сообщение # 15 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6872
Статус: Offline | 
Книги из личной коллекции сына Лидии Кашиной Григория
фото Павлины Тушинской
https://fototerra.ru/Russia....47.html
ВМЕСТЕ МЕЧТАЛИ О СЛАВЕ
"К молодой барыне все относились с уважением. Бабы бегали к ней с просьбой написать адрес на немецком языке в Германию пленному мужу. Каждый день после полдневной жары барыня выезжала на своей породистой лошади кататься в поле, рядом с ней ехал наездник. Тимоша Данилин, друг Сергея, занимался ее детьми. Однажды он пригласил с собой Сергея. С тех пор они стали часто бывать по вечерам в ее доме. Матери нашей не нравилось, что Сергей повадился ходить к барыне. Мать больше не пробовала говорить о Кашиной с Сергеем. И когда маленькие дети Кашиной, мальчик и девочка, приносили Сергею букеты из роз, только качала головой".
Более достоверного свидетельства о дружбе Сергея Есенина с хозяйкой села Константинова помещицей Лидией Ивановной Кашиной быть не может: процитированные строки принадлежат сестре поэта Екатерине Есениной. Судя до ее словам, да и по воспоминаниям других завсегдатаев Константинова, отношения Есенина с Кашиной были основаны на общей любви к поэзии. А там - кто его знает... Кашина приглашала поэта на литературные вечера и на пикники. Есенин отвечал стихами. "В память об этой весне Сергей написал стихотворение Л.И. Кашиной "Зеленая прическа…", - пишет все та же Екатерина Есенина.
В 1925 году Есенин завершает поэму "Анна Снегина". Ее главная героиня на Кашину не очень похожа. "Я видел лишь белое платье / Да чей-то привздернутый нос…", "Я слушал ее и невольно оглядывал стройный лик" - это не согласуется с обликом Кашиной, пышнотелой молодой женщины со строгой вертикалью носа на широком доброжелательном лице. Такой ее запечатлели семейные фотографии 1910-х гг. Но дом с мезонином, куда в роковые дни крестьянского бунта приезжает герой поэмы, - это, безусловно, усадьба Лидии Ивановны. Здесь Есенин бывал не раз, и, возможно, действительно летом 1916 года они и любили, как говорит у Есенина Анна Снегина, "сидеть у калитки вдвоем" и "мечтать о славе".
Лидия Ивановна Кашина была выпускницей Александровского института благородных девиц, соответственно была хорошо образована, любила литературу, а потому, прослышав, что в ее селе живет прославленный поэт, пригласила его к себе в дом. Дружили они и после революции. К тому времени константиновская усадьба отошла государству, и Есенин навещал Лидию Ивановну на ее московской квартире. Он даже просил своих знакомых пересылать ему корреспонденцию по адресу: "Скатерный переулок, д. 20. Лидии Ивановне Кашиной, для С.Е.".
Она не оставила воспоминаний о Есенине, хотя и прожила до 1937 года, работая старшей иностранной машинисткой в "Главстанкоинтрументе". Но о поэте и, конечно, о самой Кашиной много рассказывали ее дети, прежде всего ее сын Георгий Николаевич Кашин. Он-то и передал в дар музею часть семейного архива Кашиных с письмами и фотографиями. Из этих документов сотрудники музея-заповедника Сергея Есенина сделали экспозицию "Дом поэмы "Анна Снегина" и ее прототипов", а потом выпустили альбом с биографическим очерком о Л.Кашиной, репродукциями старых фотографий, есенинскими автографами и полным текстом поэмы "Анна Снегина" в сопровождении изысканных силуэтных заставок.
Игорь Бурачевский
http://exlibris.ng.ru/bios/2002-07-04/3_biography.html
ЛИДИЯ КАШИНА В ВОСПОМИНАНИЯХ ЕЕ СЫНА
(по впечатлениям личных встреч)
Я давно был знаком с Константином Сергеевичем Есениным. Однажды, когда разговор зашел о Лидии Ивановне Кашиной, он сказал:
- Знаете, а ведь еще жив сын Лидии Ивановны.
- У вас есть его адрес?
- К сожалению, нет...
В адресном бюро дали справку: «Москва, Вернадского, 61». И вот я в гостях у Георгия Николаевича Кашина, разглядываю старые фотографии. В альбоме и на диапозитивах были неизвестные снимки Лидии Ивановны, ее родных и знакомых, виды села Константинова.
- Скажите, портрет капитана с орденами и медалями на стене - это...
- Да, это я.
Георгий Николаевич прошел всю войну, был военным переводчиком. В последние годы жизни работал в области орнитологической номенклатуры. Знал немецкий, свободно читал и переводил по-французски. Во время командировки в Чехословакию изучил чешский язык. Несмотря на свои 76 лет, был бодр и энергичен. Живо интересовался новостями науки, культуры, искусства, любил спорт. Внешне суховатый и строгий, он раскрывался не сразу и далеко не всякому. Квартира его была заставлена старинными вещами. У ее хозяина была прекрасная библиотека. Немногословен, точен во всем, особенно в том, что касалось воспоминаний о матери и своем детстве. Я их записал.
В 1904 г. в возрасте восемнадцати лет Лидия Ивановна Кашина окончила Александровский институт благородных девиц. Девушка получила хорошее воспитание и образование. Как лучшая выпускница, она была награждена «Золотым шифром» (фигурной буквой «А» с наложенной римской цифрой два, что означало имя императора, которое носил институт, - Александр Второй). Была у Кашиной и другая реликвия. Двоюродный брат подарил ей брошь в виде офицерского кортика с золотой ручкой, усыпанной бриллиантами. Кроме этих двух драгоценных вещиц, у Лидии Ивановны ничего не было: она не носила ни дорогих серег, ни колец, ни браслетов.
С 1905 г., по окончании института, она прочно обосновалась в Москве. В 1905-1910 гг. жила на квартире в доме Кунина (Пречистенка, 40). Квартиру из пяти комнат оплачивал отец, Иван Петрович Кулаков, так как вместе с Лидией Ивановной жил и ее брат, Борис Иванович. Иван Петрович Кулаков, отец Лидии Ивановны, был очень богатым человеком. Он содержал ночлежные дома на Хитровом рынке. Вот что рассказал о своем деде Георгий Николаевич: «Мама не любила говорить плохо о людях. А про Ивана Петровича ничего хорошего сказать не могла. Это был скупой, сухой человек. Подарив, например, своему сыну Борису ружье «Монтекристо», он не курил сигар после обеда до тех пор, пока не возместил этого расхода».
Иван Петрович не брал из института дочь домой на короткие каникулы (рождественские и пасхальные), считая, что расходы слишком велики. (На каникулы девушку приглашала к себе начальница института, кажется, выпускница института благородных девиц в Смольном). Лидия Ивановна всегда с большой душевной теплотой отзывалась об этой женщине и считала себя обязанной ей в формировании многих черт своего характера. После смерти отца в 1911 г. Кашина, получив наследство, приобрела в Москве в Скатертном переулке дом, выкупила у брата половину константиновской усадьбы.
В двухэтажном особняке в Скатертном насчитывалось одиннадцать комнат. На втором этаже располагался будуар Лидии Ивановны. В нем находился письменный гарнитур. Он состоял из книжного шкафа лимонного дерева с застекленными дверками, письменного стола, небольшого стола, пуфика и двух кресел. Пуфик и стол сохранились. В книжном шкафу насчитывалось около двухсот книг. В двадцатые года библиотека Лидии Ивановны была распродана.
Остались только две книги Есенина (одна из них - «Радуница») и сборник стихов Марины Цветаевой. Одна из комнат первого этажа была отведена под бильярдную. Известно, что Есенин бывал в доме Кашиной в Скатертном переулке. Сергей Александрович любил играть в бильярд. Не исключено, что его партнером бывала сама хозяйка дома. (Имеется фотография» где он снят сидящим в обществе гостей Кашиной).
Однажды Георгий Николаевич показал мне большой старинный групповой портрет. Он был в раме под стеклом. С волнением смотрел я на Лидию Ивановну. Она, как и другие выпускницы, была в белой накидке (форменная парадная одежда). Рядом - начальница института в черном. Тут-то мне и вспомнились волшебные строки из «Анны Снегиной» о «девушке в белой накидке». Значит, это был не собирательный, а вполне реальный образ.
- Мама была старше Есенина на девять лет. Ее постоянно окружало общество интеллигентных людей. Очень любила литературу, следила за новинками, В 1905 г. девятнадцати лет, вопреки воле отца, вышла замуж за Николая Павловича Кашина и по 1911-й, год смерти отца, в Константинове не бывала. В мае- июле 1905 г. мать и отец совершили свадебное путешествие во Францию и Италию.
После революции Н.Кашин стал одним из первых красных профессоров. Николай Павлович изучал творчество А.Н. Островского, он - автор фундаментальных исследований о великом драматурге; был близко связан с Малым театром. При постановке пьесы «Без вины виноватые» режиссером Кавериным в Новом театре был литературным консультантом. В 20-х гг. работал в Историческом музее.
- Мама очень любила слушать стихи. Помню, во втором здании МГУ, расположенном на углу улицы Герцена (это было в 1921 г.), мы слушали А.Блока. Чтение произвело на нас большое впечатление. Иногда у нас, в Скатертном переулке, читал стихи Есенин. С 1905 г. родители посещали литературно-художественный кружок. Частыми гостями в нашем доме бывали члены этого кружка, среди них артист Худолеев, директор Зоологического музея профессор Кожевников, литературовед Шамбинаго, поэт Николай Мешков. В беседах они часто делились впечатлениями, мыслями об искусстве к литературе, о внутреннем и внешнем положении страны. Мама совершенно не была похожа на светских дам того времени - «барынек». Она прививала нам любовь к труду, знаниям, добру, благородству, отвращение к пошлости. Будучи очень усидчивой и трудолюбивой, она передала эти качества мне и сестре. Мама очень хорошо танцевала, любила вальсировать в паре со мной. Танцам нас учил солист Большого театра Константин Александрович Бек, приходивший по воскресеньям. В 1963 г. я сдал в Третьяковскую галерею портрет, написанный Л.О. Пастернаком с меня и сестры - «Начало танца».
Первостепенное значение она придавала нашему разностороннему образованию. Вместе с сестрой я обучался немецкому и французскому. У нас была гувернантка - немка, три раза в неделю приходила преподавательница французского языка. В гимназии я только сдавал экзамены. Для занятий физическими упражнениями дома были оборудованы шведская стенка, гимнастические скамейки. Занимались мы также рисованием и лепкой. Я с мамой часто ходил в театр и концерты.
После смерти отца Лидия Ивановна, став владелицей константиновского усадебного участка, каждый год подолгу жила там летом и зимой. Она питала пристрастие к верховой езде. У Кашиной была верховая лошадь - вороная рысачиха Радость. Для верховой езды она сшила костюм - синюю амазонку. Летом регулярно каталась верхом в окрестностях села. По свидетельству А.Лимоновой, учительствовавшей тогда в Константинове, Сергей Есенин, часто участвовали в костюмированных вечерах, проводившихся в доме Кашиной.
П.Овчинников, старожил Константинова, вспоминал: «В 1912-1914 гг. мы создали нечто вроде самодеятельности. Репетировали в старой Константиновской школе. Однажды поставили спектакль. Выступали в селах Кузьминском и Федякино. Среди выступавших были Петр Студенков, Капитолина Ивановна, Клавдий Воронцов, Тимоша Данилин, Сергей Есенин».
Вспоминает Георгий Николаевич: - Мы, дети, в 1916 г. поехали на рождество в Константиново и до осени 1917 г. пробыли там. Мама жила в Москве, наезжая к нам время от времени. Вспоминается такой случай. В 1916 г. мне было десять лет. Однажды мы разыгрывали на площадке для крокета водевиль с участием моей восьмилетней сестры Нины и Тимоши Данилина. Мама послала меня пригласить на этот спектакль Сергея Есенина. Я помню - он усадил меня около окна в избе, дал в руки исписанный листок и сказал, что это стихотворение он только что написал. К сожалению, я не разобрал его почерк, но из вежливости похвалил. В спектакле я играл молодого помещика и его слугу, Нина - молодую барыню и ее горничную, Данилин - отца этой барыни-помещицы. Постановщиком водевиля был артист Малого театра Иван Николаевич Худолеев. Пробуя себя в режиссуре, он два лета занимался с нами и знакомыми Л.Кашиной. На репетициях он проявлял исключительную требовательность. Мы играли с большим удовольствием. Вместе с отцом Иваном, Капитолиной Ивановной зрителем и судьей бывал и Сергей Есенин.
В 1916г., когда я перешел в 3-й класс, Тимоша Данилин начал заниматься со мной латинским языком. Прозанимались мы недолго, вскоре Тимошу призвали в армию, и осенью он был убит на фронте.
Я попросил Кашина прокомментировать фотоснимок, переданный мне рязанским краеведом Д.А. Коноваловым. На снимке Клавдий Петрович Воронцов, племянник священника Смирнова. Он сфотографирован сидящим на стуле, в задумчивой позе, с револьвером в руках.
- У Клавдия не было земельного надела, поэтому женихом он считался незавидным. Девчата пели частушку:
Играй, гармонь Воронцова,
Не моя воля, - отцова.
Неудовлетворенность жизнью побуждала его играть роль Печорина. Помню, что Клавдий любил ловить рыбу. На свадьбах часто исполнял роль шафера. В его обязанности входило держать один из венков во время обряда церковного обручения. Таким он мне запомнился».
Как-то я привез Георгию Кашину фотографию деревянного двухэтажного здания, построенного в стиле старорусского терема - с башней и высокими крутыми крышами. Кашин воскликнул:
- Да это же Белый Яр! Дом построен моим дядей - Борисом Ивановичем в 1915 г. к своей свадьбе. У меня сохранился менее выразительный снимок здания. На переднем плане профессор Кожевников, он идет купаться. Профессор любил здесь охотиться и гулять на лыжах. В 1916 г. мама часто бывала в этом доме. В нем было несколько комнат - столовая, спальня, кабинет, кухня, ванная. На второй этаж вела лестница. Там проживала экономка. Вокруг дома сплошной стеной стоял сосновый бор. Рядом с Белым Яром росла бесподобная голубика. По левую сторону от дороги, ведущей в лес, в колее и на опушке было множество маслят. Мы с сестрой в 1913-1917 гг. регулярно ездили туда по грибы и ягоды, а с 1917 по 1920 гг. жили там безвыездно. Мама в эти годы в Белом Яре не бывала. Вспоминается такой случай. В один из летних дней 1916 г. мы всей семьей поехали в лес. Крестная и сестра сидели в одном тарантасе, в другом - я, мама и Сергей Есенин. До Белого Яра пять верст. Я был за кучера. Через Оку переправились на пароме. Посреди дороги мне наскучило держать вожжи, и наш тарантас катился кое-как. Мама сделала мне замечание: «Зачем берешься, если не можешь?» Вожжи взял Есенин.
В 1918 г. им было написано стихотворение «Королева». Предполагают, что под впечатлением поездок в Белый Яр Есениным написаны и это стихотворение и другое - «Не напрасно дули ветры...».
Заливные луга, раскинувшиеся напротив Константинова, где часто бывал Есенин в ночном, изобилуют живописными старицами, озерами. Этот уголок, как и Константиново, дорог сердцам многих людей, рассматривающих нежную акварель стихов Есенина в неразрывном единстве с родной природой. Усадьбу в лугах за Окой следует причислить к важным источникам впечатлений поэта о русской природе, о родном крае.
С 1919 г. Лидия Ивановна Кашина связывает свою жизнь с Москвой. Она работает переводчицей в Управлении связи Красной Армии, а с 1927 г. - машинисткой в объединении «Союзстанкоинструмент» (Мясницкая, 20). Всегда бодрая и энергичная, она была инициатором различных культурно-просветительных мероприятий, как говорят, душой коллектива. За хорошую работу многократно премировалась. Вот как вспоминает об этом периоде ее жизни Клавдия Ивановна Дворникова: «Однажды утром к нам в бюро (стенографии и машинописи) вошла интересная женщина в коричневом костюме и отрекомендовалась машинисткой текстов на французском языке. Столик ее был напротив моего, и мы быстро с ней подружились, несмотря на то, что она была старше меня.
Кашина была эрудированным человеком. Выделялась своей стройной фигурой и внешностью. Мы никогда не обижались, если она делала нам какие-нибудь замечания: не говорить громко, не хлопать дверью, не сидеть нога на ногу и т. п. Замечания делались так мило, что на нее обидеться было нельзя. В нашем учреждении часто бывали вечера, лекции, концерты художественной самодеятельности. Их, как правило, организовывала Кашина: приглашала актеров, поэтов. Вспоминаются молодой Лемешев, Бурлак...
Лидия Ивановна любила танцевать и танцевала красиво, грациозно, просто жила в танце. Она завоевывала симпатии своей жизнерадостностью. Я не помню ее в плохом настроении, видимо, умела скрывать его, говоря с улыбкой: «Все будет хорошо!..» Запомнилось, как красиво она ела. Обеденный перерыв мы проводили в рабочем кабинете. Согрев чай в электрическом чайнике, садились за стол и каждый доставал свою еду. Время было тяжелое, питание скудным. Однако, глядя на Лидию Ивановну, как она отламывает кусочек черного хлеба и красиво кладет в рот, кто-либо из нас шутил: «Вы торт едите?» Она весело отвечала: «Конечно, торт». Одевалась она очень скромно, но со вкусом. Кофточки, платья всегда выглаженные, туфли - вычищенные, вид очень аккуратный. Помню, как однажды на Новый год приколола на блузку маленькую еловую веточку, у нас это было в новинку. Получилось очень красиво, а главное, - ей шло.
Побывала я однажды в ее квартире. Лидия Ивановна показала диплом об окончании института. Помню какую-то голубую широкую ленту и как будто какой-то золотой значок. Затем она раскрыла альбом, показала фотографии. Много рассказывала о своей юности, давала советы...В 1932 г. я вышла замуж и уехала в Сталинград, наше знакомство с Кашиной прервалось».
http://www.esenins.ru/c46.html
СВОДНЫЙ БРАТ СЕРГЕЙ ЕСЕНИНА
С 1901 г. в семье родителей Сергея Есенина произошла размолвка. Мать ушла из семьи мужа, стала работать в Рязани. 22 октября 1902 г. у неё родился сын Александр, которому была присвоена фамилия Разгуляев по фамилии своей кормилицы и воспитательницы Е.П. Разгуляевой, которой платили за воспитание ребенка. Подрастая, Александр с кормилицей изредка приезжали в Константиново. Сергей узнал, что у него есть сводный брат, во время приезда в Константиново в ноябре 1916 г. Эта весть не обрадовала его.. «У меня против тебя ни одного слова нет, кроме благодарности, - писал он отцу 5 декабря 1916 г. – А мать… Клянусь тебе, и Катька, и Шурка с Лёнькой вряд ли помянут её добрым словом».
Достигнув совершеннолетия, Александр стал работать в Перово стрелочником на железной дороге. Был был не сильно грамотным, в школу ему пришлось мало ходить. Тем не менее, он попытался описать свою жизнь. В 1918 г. возвратился в деревню Петровичи, но там не было работы, пришлось уехать в Ульяновск, но трудоустроиться там не смог.
Встреча братьев состоялась в августе 1924 г. (а не 10 мая 1924 г., как об этом говорит А.Разгуляев в «Автобиографии) в доме деда Ф.Титова, так как Есенин с 8 по 20 августа находился в Константинове. Вторично встретились в июле 1925 г. на свадьбе своего родственника Ерошина. В Москве Есенин через Анну Изряднову оставил для А.Разгуляева свою фотокарточку. В сентябре Александр зашел к Анне. «Это, - сказала она, - Сергей приказал передать тебе». И она протянула фотокарточку юного Сергея. Лучшую из всех известных фотографий. Но отношения между братьями не были идиллическими. Отец требовал от своих детей, чтобы они не принимали, как родного, Александра Разгуляева, которого он всегда называл «подкидышем». «Прошу Вас, ради бога, - писал он 16 мая 1925 г. в Москву Екатерине Есениной и Галине Бениславской, - не принимайте вы его к себе, очень мне больно переносить все это, гоните его к черту, шантажиста проклятого. Он совсем не пристаёт к нашему семейству».
20 августа 1925 г. Сергей писал отцу: «Я всё понял. Мать ездила в Москву вовсе не ко мне, а к своему сыну. Теперь я понял, куда ушли эти злосчастные 3000 руб. Я всё узнал от прислуги. Когда мать приезжала, он приходил ко мне на квартиру, и они уходили с ним чай пить. Передай ей, чтоб больше её нога в Москве не была».
В 1926 г. Разгуляев женился на Денисовой, деревенской девушке из села Петровичи. Жили в согласии и любви. В семье было четверо детей: старший, Игорь - утонул в восемь лет. Остальные дети получили высшее образование. А.Разгуляев всю жизнь проработал проводником на железной дороге, обслуживая чаще всего среднеазиатские маршруты. С матерью встречался редко, помогал в трудное время Анне Изрядновой после ареста её сына Юрия, а также Константину в Москве, встречался в Ташкенте с Татьяной Есениной.
В 1950 г. Т.Ф.Есенина в последний раз навестила в Перове своего сына, вместе с ним сфотографировалась. Александр на пять лет пережил мать.
 
А.Разгуляев у могилы С.Есенина
В 1985-ом году известная исследовательница и переводчица произведений Есенина на английский язык Джесси Дейвис опубликовала в Англии «Автобиографию А.И. Разгуляева» в малодоступном сборнике научных работ. Отечественному читателю в значительных выдержках текст автобиографии был знаком после издания в 1996 г. монографии А.Панфилова «Есенин без тайны» (с.215 – 257). В данном случае «Автобиография» А.И.Разгуляева печатается с машинописной копии, которая хранится в Государственном Литературном Музее в Москве.
Александр Иванович Разгуляев
АВТОБИОГРАФИЯ
Я, Разгуляев Александр Иванович, пишу свою биографию подробно и развернуто, основываясь на своих личных воспоминаниях, на рассказах моей матери - Татьяны Федоровны Есениной, на рассказах и воспоминаниях своей воспитательницы - Екатерины Петровны Разгуляевой, и на некоторых документах. Думаю, что моя биография будет интересна тем, что она связана с жизнью русского поэта Сергея Есенина.
Родился я в 1902 году 22 октября от крестьянки Есениной Татьяны Федоровны, которая всю жизнь жила в селе Константиново Рыбновского района Рязанской области. Ввиду постоянной неурядицы моей матери с отцом, она была вынуждена уйти из семьи в Рязань, оставив своего маленького сына Сергея на воспитание деду Титову Ф.А., тогда тому было четыре года. В Рязани мать встретилась с человеком, от которого впервые в жизни познала ласку, внимание и заботу. Но не долгой была их дружба. Очень часто в Рязань приезжал законный муж Татьяны Федоровны и требовал её возвращения, ради семейного уюта, ради сына Сергея. Мать долгое время не соглашалась, продолжала жить в Рязани. Вскоре родился второй сын - Александр. Двоих сыновей воспитывать стало тяжело, и мать была вынуждена обратиться в Народный суд с требованием развода или же паспорта, чтобы она имела право жить в Рязани. Суд состоялся в том же городе, судил их земской начальник. Татьяна Федоровна на суде была с двумя сыновьями: с Сергеем и Александром. На суде муж отклонил требование Татьяны Федоровны и потребовал возвращения в семью и она была вынуждена вернуться в семью. Дома она прожила 17 дней, не могла вынести укоров и брани и вернулась в Рязань, устроившись в детдом со своим сыном Александром на должность кормилицы, приняв на грудь другого ребенка. В детдоме она познакомилась с одной убогой девушкой 23-х лет, с Разгуляевой Екатериной Петровной. Это была умная и ласковая женщина. Татьяна Федоровна попросила её взять сына Александра на воспитание.
Екатерина Петровна долго не соглашалась, но потом уступила просьбам матери. Мать была очень довольна тем, что устроила меня в хорошие руки, но когда стала отдавать сына, потеряла сознание.
Екатерина Петровна, прижимая к груди младенца, в 12 часов дня 1 января 1903 года покидала со своими родителями Рязань, но только они отъехали от города версты полторы, слышать раздирающий душу крик, остановились и видят: по дороге бежит мать с распущенными волосами, за ней следом бабушка Наталья и кричит: "Спасите, помогите…" Подбегает обезумевшая мать и говорит: "Боже мой! Я забыла с ним проститься. Дайте моего ребенка, я еще раз прижму его к груди". Берет на руки, прижимает к груди, целует, заливаясь слезами. После этого берет себя за волосы и рвет пук волос с кровью. Кровь заливает лицо, льется по всему стану.
- Прощайте, - говорит она, заливаясь слезами, - я пойду лучше брошусь в реку, мне будет легче.
Её с трудом уговаривают, наконец, завязали голову платком, накинули шаль, и повела её родная мать. Екатерина Петровна привезла меня в свою деревенскую избушку, обогрела, накормила, приласкала. Прошло 5 дней, вдруг 5 января в 2 часа ночи слышится стук: "Кто там?"
- Это я Катя, Сашина мать, открой мне.
-Ох, батюшки, может быть, мне это показалось?
Но стук послышался вновь и голос Татьяны. Что делать? Надо открывать. В избу вбегает Татьяна, бросается к колыбели, вынимает меня сонного из колыбели и пошли ласки и поцелуи. Мать довольная, что её дитя чистое и сухое. В семь часов утра она покинула избушку и пошла по направлению к станции. До станции было 12 верст. Такие свидания, украдкой по ночам, происходили в течение 8 лет довольно часто.
Когда мне исполнилось 8 лет, меня определили в учение. Учился я плохо, никто не обращал на меня внимания, как я учусь, как успеваю. Основным занятием в деревне было хлебопашество, плетение лаптей, валка валенок. Всему этому я уже научился. Воспитательница моя выделялась необыкновенным мастерством читать псалтыри, складно, жалостно, увлекая своим чтением всех окружающих. Она постоянно брала меня с собой, ни я, ни она не разлучались ни на один день. Это делала она для того, чтобы я мог с нею вместе пообедать и поужинать. Там, где отказывали в этом, она отказывалась читать.
Сравнялось мне 9 лет, я ходил во второй класс. И вот 10 ноября мы получаем письмо и 3 рубля денег от моей мамы. В письме она писала:«Екатерина Петровна, я очень вас прошу приехать ко мне с моим сыночком Сашенькой на несколько дней. Я очень соскучилась по нему. К вам мне приехать нет никакой возможности. Дом не с кем оставить, на днях отелилась корова, дочь Катя маленькая, а Шуру кормлю грудью. Сережа находится в Москве у отца. Убедительно прошу вас приехать ко мне, жду с нетерпением. Целую вас. Одень Сашеньку потеплее, чтобы он не простудился. Я за него очень беспокоюсь».
Мы собрались и поехали. Эту поездку я помню до мельчайших подробностей, помню, как в дороге мы замерзли, мне очень хотелось спать, но мне не давали. Как сейчас вижу эту избу в темноте, и на дороге стоит женщина, вот подбегает она ко мне, берет меня на руки, целует в лоб, волосы, щеки, глаза, целует и плачет. Вносят меня в избу.
- Сейчас я тебя напою, накормлю и согрею…
- А где моя мама?
- Я твоя мама.
- Нет, моя мама не ты, другая, моя мама хорошая.
Входит хромая девушка.
- Мама, идешь?
- Иду, иду.
На столе стоял горячий самовар, мать торопливо бегает по избе и подает всё на стол. За столом две мои матери стали друг другу рассказывать о своей жизни, полилась радостная беседа. Утром будят нас.
- Вставая, мой ангел. – а сама все целует сонного.
- Кушать вставай. Я блинов напекла.
Встали, умылись, сели за стол. Со мной рядом сидела беленькая девочка сестренка Катя. А Шуру воспитательница держит на руках и говорит: "Вот, Саша, это твои сестренки".
Покушали мы горячих блинов и стали играть с Катей. Она мне все свои игрушки вытащила, все показала. Стали мы с ней играть в карты, сначала на щелчки, а потом на копейки. Выиграл я у неё 8 копеек, и она заплакала, ну я ей и вернул их. А мать тем временем дает Екатерине Петровне разных тряпок и приговаривает:
- Это для Саши, это для сына, мне для него ничего не жалко, я его больше Сергея люблю и жалею. А мужа своего не люблю. Вот сейчас он в Москве живет, а я здесь. Ох! Как мне без него хорошо, как на душе легко. Ведь нелюбим он мною, насильно за него шла, я не плакала, слезы сами лились, ручьями лились и сейчас не просохли. Так и живу без конца в слезах да горе. А теперь еще больше на него имею зло - из-за своего сына, с которым приходится жить мне в разлуке. Развязал бы он мне руки, дал бы развод или паспорт.
Пробыли мы у матери трое суток, а на четвертые стали собираться в дорогу. Вышли на крыльцо, стали прощаться, мать опять заплакала, зарыдала: "Катя, не обижай Сашу, он моё страданье, самое мое больное место". На прощанье и я заплакал и попросил дать мне карты. Мать вынула один рубль и отдала воспитательнице.
- Вот, купи ему карты.
Простились мы с матерью, и пошли на станцию Дивово. По дороге Екатерина меня спрашивает:
- Что, Саша, тебе понравилось у матери?
- Да, но я боюсь у них быть.
- А чего тебе стесняться? Это же твоя мать. Она для тебя ничего не жалеет. Её надо любить и жалеть. Она добрая и умная.
- Нет, мама, ты лучше!
Усмехнулась Екатерина Петровна и говорит:
- Глупый ты ещё.
- Мама, а почему я не у неё живу?
- Нельзя. Она очень боится отца, он её за тебя ругает.
- Мама, а Сережа, мой брат, где он, почему я его не видел, он в Москве живет. Вот, если бы я жил с ним, он бы за меня заступился, а то, когда меня ребята обижают, заступиться некому. За других заступаются. Вот Ванька меня тогда ударил и убежал, а ты догнать не могла, только костылем помахала. А Сергей, он бы ему дал. Я вот Петьку тогда ударил, его отец меня догнал, как больно меня кнутом ударил, так мы с тобой тогда плакали. За меня ведь заступиться некому, несчастливый я.
Когда мы приехали в село, нас встретили вопросом:
- Ну, как вас встретили?
Мою мать все в селе знали. Когда она приезжала в гости к Екатерине Петровне, она ходила со мной в церковь. На нового человека обращали внимание. Друг друга спрашивали: «Чья это барыня приехала к Разгуляевой Екатерине Петровне? Это мальчик, которого она держит, её сын, он отдан на воспитание Екатерине Петровне». И вот теперь интерес к моей судьбе возрос снова. «Ну, слава богу, Саша сиротой не будет, и ты, Катя, будешь счастливая. Разве тебя оставит Татьяна, она в долгу не останется». Около дома нас встретили восклицаниями: «Саша приехал, а сколько много привезли!» Стали всех подарками оделять. В семье было десять душ. Жена брата Екатерины Петровны часто говорила, чтобы меня отвезли к матери, он лишний у нас в семье, своих хватает (у неё было трое). Но и она была рада и довольна, но не надолго. Недели через две сноха вновь заговорила: «Убирайте его куда хотите, не хочу, чтобы мои дети были забиты, не хочу иметь из-за него неприятностей». Екатерина Петровна начала горько плакать и убиваться: «Что мне с ним делать, с какими глазами я его повезу к матери, я её так обижу». Вот все решили меня отвезти в детский дом.
В пасмурный день, в понедельник меня стали собирать в детдом в Рязань. Я же ничего не знаю, ничего не понимаю, куда собирают, зачем собирают. «Давайте присядем, - говорит дедушка, - помолчим, богу за него помолимся, пожелаем ему доброго пути». Присели все и стали молиться богу. Я тоже молюсь. Вдруг слышу: Екатерина Петровна зарыдала на весь дом и начала причитать: «Господи, ничего Татьяна не знает и не чувствует, что я ее сына снова везу в детдом. Бедный мальчик, пошли ему, господи, счастливую долю». Дедушка заплакал и говорит: «Ну, Саша, прощайся со всеми». Со всеми я прощался с большим удовольствием, но когда подошли к Екатерине Петровне, заплакал, а она зарыдала. Её рыданья я слышал даже тогда, когда в сани сели, и они поехали по направлению у Рязани.
В детдоме меня приняли скоро, вымыли, переодели, привели в порядок и проводили меня в большую комнату. Там не было ни одного мальчика и ни одной девочки. Я боялся в этой комнате каждого шороха. Наконец, пришел дедушка прощаться со мной. Я уцепился ему за шею и не мог оторваться, со слезами упрашивая дедушку: «Возьми меня с собой, дедушка, возьми меня домой, я буду всех слушаться, кушать я у вас ничего не буду, буду выпрашивать у соседей хлебушка, только возьми меня отсюда». Дедушка сам весь в слезах оставил меня на кровати и ушел. В ужасе с рыданием я не помню, как уснул. Меня разбудили ужинать, но я не мог встать - у меня была высокая температура. Ночью просыпался несколько раз, около меня сидела няня. Утром проснулся и в комнате увидел еще четырех мальчиков. Нас всех посадили завтракать. Я ничего не кушал, страшно тосковал. Ребята меня старались уговорить: «Не грусти, Саша, мы тоже первое время скучали, а теперь привыкли: давай играть в орла, мы тебя научим». Мне принесли пальто, новые валенки, кепку. Но это ничего меня не радовало, мне хотелось домой.
- Видишь, какой стал барин, - говорит няня, - сейчас пойдем гулять. И не плачь, здесь лучше. Будешь здесь учиться, будешь здесь человеком. А в деревне что будешь делать? Лапти плести, да по улице бегать. Отправились на прогулку по Рязани, прогулка мне очень понравилась; после прогулки и ужина уснул спокойно, перестал плакать. С каждым днем мне здесь всё больше и больше нравилось. Ко мне здесь стала приходить какая-то барыня, приносила игрушки, сладости, мне это нравилось, я стал обо всем забывать. Но прошло восемь дней, и к вечеру прибегают в комнату мальчишки и говорят: «Саня, за тобой приехал дедушка». Я не поверил, но все-таки со всех ног помчался наверх. Гляжу, правда, дедушка.
- Дедушка! - крикнул я, бросился ему на шею, давай целовать его.
- Рад, касатик, что я приехал за тобой, а там по тебе все так плачут.
- А я, дедушка, перестал плакать, мне здесь хорошо, но всё равно я поеду домой.
Стал прощаться с няней, с ребятами, с барыней. Они стали уговаривать дедушку оставить меня здесь. Здесь он получит всё, что нужно.
- Нет, там все плачут, ждут. Едем, дорогой.
Я спрашиваю дедушку:
- А моя мама знает, что меня взяли из детдома?
- Нет, ничего она не знает, не знает она, что ты и был там.
- А давай поедем к ней.
- Нет, её дома за тебя ругают.
- Я всё равно уйду, она меня любит, жалеет.
Приехали мы в деревню, в низенький, деревянный дом, встретили меня приветливо, воспитательница на меня не может наглядеться, а дедушка начал рассказывать о том, как мы с ним встретились в детдоме. На другой день я опять пошел в школу, учительница говорит: «Ну вот и хорошо, что ты вернулся. Будешь опять учиться, тебе я всегда буду помогать». Дала мне новый букварь, дома я его с таким восторгом рассмотрел, нашел бумажку и решил его обернуть. Долго примеривал бумажку, но ничего не получилось, слишком мала газетка. Я посмотрел на все, никто на меня не обращает внимания, тогда я влез на палати и стал придумывать, что мне делать, ничего у меня не получается, не хватает газетки. Тогда я достал ножницы, обрезал кругом букварь - и мне хватило газетки. В школе на другой день стали читать по очереди. Дошла очередь до меня, я поднимаюсь, читаю. До конца строки дохожу - у меня слова нет. Учительница меня поправляет, за меня по своему букварю почитывает. Раз дочитала, два дочитала, а на третий раз и говорит: «Что такое? Почему не дочитываешь?» - А у меня нет этих слов…
- Как нет? Дай-ка букварь… Ах, вот в чем дело.
Сначала нахмурилась, а потом рассмеялась:
- Зачем ты так сделал, кто тебя научил?
- Никто, сам, - и заплакал.
- Но ничего, садись, уладим дело.
Мне дали новый букварь и белой бумаги. Но школу мне все-таки не пришлось окончить. Когда я учился в четвертом классе, у нас случилось большое несчастье. Был апрель 1915 года, пасха. У нас в этот день сгорел дом, подожгли его дети, одному из них 7 лет, другому 6 лет. Дом был ветхий, сухой. День был солнечный, теплый. Весь дом был сразу охвачен пламенем, горел у всех на глазах, к дому невозможно было подойти. На глазах у всех сгорели во дворе гуси, сидящие на яйцах, сгорел теленок. Ничего не спасли - остались в том, в чем успели сами выскочить, в чем были сами. Вечером вернулось в деревню стадо. Вся семья сидит на горелых бревнах, плачет, вздыхает. Пришла ко двору наша корова Рыжанка, всё обнюхала и стала реветь. Мы же не знаем, куда идти. Воспитательница взяла меня и направились мы с ней к её тетке. Там переночевали. Ночью слышу, тихо плачет Екатерина Петровна, я заплакал тоже и говорю: «Не плачь, не надо, давай напишем маме письмо, а если она не поможет, я поеду в Москву работать, я стал большой, всё купим».
- Куда тебе, ты ещё мал.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Среда, 23 Окт 2019, 11:52 | Сообщение # 16 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6872
Статус: Offline | Утром я пришел на пепелище и заплакал: «Милая мама, чует ли твое сердечко, что твой сыночек горько плачет на горелых бревнышках. Прилети ты ко мне сизой голубкой, посмотри на меня. Мама, ты моя мама, зачем ты только меня, несчастного родила, такого горемыку». Собрались все соседи, плачут, успокаивают меня: «Не надо плакать, у тебя мать хорошая, она тебя не бросит, защитит и приголубит тебя, несчастного». Стал я упорно проситься на работу, но не пускает меня Екатерина Петровна.
- Нет, - говорит, - не пущу я тебя, ребенка, пойти по миру, тебя с собой возьму, будем сыты.
Стали в селе собираться люди на заработки, собирается и сестра воспитательницы Анна, забрала и меня с собой. 10 мая 1915 г. мы приехали в Москву. Город на меня произвел необыкновенное впечатление. С Казанского вокзала мы пошли к Наталье Петровне. Её мы застали в великом горе. От неё ушел муж, и опять вечером рассказы и слезы. Но плачь, не плачь, а работать надо. Через день меня повели на работу в чайную. С хозяином договорились, что он возьмет меня мыть чайную посуду с жалованием 8 руб. в месяц.
На следующий день я приступил к своей работе. Работа мне нравилась, я не уставал, не скучал, в чайной играла музыка. Меня вскоре заметили важные господа и потребовали у хозяина, чтобы я прислуживал им. Через некоторое время хозяин посылает работать в зал этих господ. Меня подстригли в парикмахерской, стал я неузнаваем. Хозяин научил меня разговаривать с господами на «с». Увидев меня, посетители выразили восторг и удовольствие. Я ко всем был внимателен. Когда господа ушли, на каждом столе под бокалами оставили деньги, не начатые плитки шоколада. Уходя, они говорили: «Там оставили тебе». Моя же мать ничего не знала о том, что мы сгорели, о том, что я уехал из деревни. Спустя несколько недель после пожара, как после она рассказывала - не могла найти себе места от давящих её дум. Набрала 2 деревянных ящика добра и поехала в деревню к сыну. Сошла на станции, ни одного извозчика, она решила переночевать на станции. На станции были и другие люди. Рядом с ней сидит смуглая женщина и обращается к матери:
- Мне знакомо ваше лицо, но не знаю я, где вас видела? Далеко вам идти?
- В Петровичи, к Разгуляевой Екатерине Петровне.
- А, это к хромой? А она вам родня?
- Да, и нет, у нее воспитывается мой сын Саша.
- А, вот и вспомнила, где я вас видела: вы с ним ходили в церковь. А туда вы напрасно сейчас едете. Они ведь на самую пасху до дла сгорели. А как на другой день Саша плакал, мы сами с ним со стороны наплакались. Всё вас вспоминал. «Мама моя, родная моя, что мне делать, куда деваться». А его Екатерина Петровна отправила со своей сестрой в Москву. Всех я их знаю, - а у самой полны глаза слез. Она села на диван и заплакала. - Спасибо, что сказала, я теперь вернусь назад. Всем передай привет, скажите, что я очень огорчилась, что его так рано отправили в Москву.
По приезду домой она втайне от отца написала письмо Сергею, на которое он ответил, что приедет. В конце июля приезжает в деревню пижоном. Она была ему очень рада, встретила приветливо, не могла сказать слова против, боялась, как бы его не обидеть. В этот день мать приготовила завтрак и пошла будить сына. Сергей спал в амбаре. Сели за стол.
- Ну, мать, а голову поправить как бы?
Мать усмехнулась:
- Сейчас, сама знаю.
- Ну вот и хорошо.
А Татьяна Федоровна не знает, как ей начать разговор о Саше.
- Сергей, я хотела с тобой сегодня поговорить. Кого ты больше жалеешь: мать или отца?
- Эх, мать, когда ты мне рассказываешь о своей жизни - тебя, когда отец жалуется на свою судьбу - его. Обоих мне вас жалко, и вот, когда вы поврозь - это еще хуже. И как больно мать - ведь ты про отца лишний раз не спросишь.
- Но, Сергей, одно я тебе скажу: лучше, что мы с ним поврозь живем. Если бы мы с ним вместе жили, я бы не пережила, тошно мне с ним.
- А он про тебя часто говорит.
- Мне от этого не легче. Вот поживешь на свете, узнаешь, что такое муж и жена, и что такое дружба.
- Ну, ладно, давай я тебе свои стихи прочту. Это лучше будет.
- Подожди, мы еще только начали разговор.
- Ну давай, давай, мать. И плохая ты, и хорошая мать, я должен всё от тебя выслушать.
- Сергей, у меня есть одно больное место, о котором я давно тебе собиралась рассказать.
Но в это время, в тот момент, которого она так долго ждала, входят 2 товарища и Сергей ушел с ними. (С большим чувством обиды, вспоминая, рассказывала об этом мать). Спустя 2 дня видит, что стоит Сергей около окна и смотрит в сторону реки, задумался.
- Чем недоволен? – спрашивает мать.
- Эх, мать, я всё думаю. Красивые места наши. Леса, луга, реки. Многое я видел, хотя и молод, и скажу, что наши места самые красивые.
Разговорились обо всем да обо всех.
- А что, Сережа, тебе Анна Романовна (Изряднова) нравится?
- Мне? Как тебе твой муж.
- Значит, не любишь, а ведь у нее скоро будет ребенок…
- Ну и что ж. Пусть растет.
- Пока его нет, его и не жаль тебе, а когда народится, по-другому запоешь, и пожалеешь тогда. Первые детки ягодки.
- А вот тогда и посмотрим, мама. А ты переживаешь? Как много тебе пришлось пережить из-за нас. Вот, когда ты меня отдавала к бабке и деду, ушла в Рязань. Не сладко тебе там было.
- Да, сколько я там слез пролила, да не только слез, крови сколько потеряла.
- Как крови?
- У меня там сын родился.
- Сын, другой? А где он сейчас?
- Он находится на воспитании у хромой Екатерины. (А сама заплакала). Как мне тяжело, я мать, мне всех жалко, какой я палец не укушу, мне всё больно, и всё больнее мне Саша. Он вырос с чужими людьми. Он обижен, он страдает из-за меня. Я ему за муки до смерти обязана. Тебя вот о чем хочу я спросить: «Когда ты жил у деда и у бабки, тебя не обижали?».
- Ох, да как часто мне попадало из-за его дочери Дуньки. Помню, как меня однажды больно ударил дядя Саша. И крикнул: «Вон отсюда!» Я ушел в огород, от обиды заплакал.
- Ну вот, а Саша один кругом. Ты должен ему посочувствовать.
- Сочувствовать, сочувствовать-то я ему буду, а вот помочь чем? Помочь я ему сейчас не могу. Я ведь еще сам молод. Я надеюсь, что мы с ним скоро встретимся. А где он сейчас? Когда ты его последний раз видела?
- Я его уже не видела три года. Два месяца назад я поехала к нему, а мне на станции Вышгород сказали, что его проводили в Москву. А где в Москве - не знаю.
- Ну, мать, ладно. Много ты мучилась, а теперь мы в люди выйдем.
- Знаешь, Сережа, моя материнская к тебе просьба - друг друга не бросайте. Ведь вы единоутробники.
После этой беседы она больше не возвращалась к этой теме. Сергей хорошо отдохнул и уехал. Опять стало скучно. Настал сентябрь. Катю проводили в 3-й класс учиться. Дела шли хорошо, но сердце матери не находило покоя. Как там Саша? И решила написать письмо Екатерине Петровне.
«Дорогая подруженька, слышала о вашем несчастье, не раз мне пришлось плакать. Ехала вас навестить, везла вам кое-что, но на станции Вышгород узнала, что Саша уехал в Москву. Пришлось всплакнуть и вернуться с багажом домой. А сейчас решила написать вам, чтобы кто-нибудь из вас приехал, чтобы обо всем рассказал, переговорить и посоветоваться о Саше. Вот и все. Я жду вашего приезда. До свидания. Т.Ф. Есенина». Письмо получили и решили, что поедет отец Екатерины Петровны - Петр Андреевич. По прибытию в село Константиново он быстро нашел дом Есениных. Мать сердечно обрадовалась приезду деда.
- Садитесь, садитесь, Петр Андреевич. Я так рада. Устал с дороги? Сейчас с тобой будем чай пить, закусим.
За столом долго говорили о жизни, о Саше.
- Тебе с собой я наберу что-нибудь, поддержу вас, а то после пожара этого наверно разуты, раздеты.
Она набрала 2 ящика обуви и одежды.
- Спасибо, спасибо! Как я с таким грузом дойду до станции?
- Дядя Петр, я уже побеспокоилась о лошади, тебя повезут.
- Спасибо, добра твоего не забудем.
На прощанье попросила мать писем ей не писать, так как они могут попасть в руки мужа. Только дядя Петр за порог, а соседи на порог: «Что это за старик? Что он привез?»
- «Этот старик валенки валял».
Настал апрель 1916 г., а Саша всё жил в Москве, зарабатывал деньги. В мае поехал к воспитательнице в деревню. Купил себе костюм, ботинки и фетровую шляпу, и в кармане звенит серебро. Воспитательнице купил тапочки с лакированной отделкой, на сарафан матери и множество мелких подарков. Все рады моему приезду, на меня не налюбуются. Погостил я в деревне 2 недели, мне теперь здесь не нравилось, и я уехал в Москву. Там мне предложили службу в трактире на Зацепе. Дали оклад 9 руб. и большой зал. Здесь я проработал год, надоело мне служить в трактире и я устроился работать на зеркальную фабрику подручным мастером. Жалованье было 1 руб. 26 коп. в день. Я проработал 6 месяцев и вот 25 октября 1917 г. вбегает к нам мужчина и крикнул: «Бросайте работу! Айда бить буржуев!» Слышим, везде поют: «Мы сами набьем патроны, к ружьям привинтим штыки». Несут красные флаги - началась революция.
10 января 1918 г. я опять поехал в деревню Петровичи. В деревне был голод, день шел за днем, а я жил и не работал. А семья большая, все выросли, я приехал 9-й. Семья бедная, хлеба нет, работать никто не любит и не хотел. Вся забота лежала на дедушке. Один он заботился обо всем, работал день и ночь. Весной были вынуждены пойти в разные стороны на заработки. Мне хотелось поехать к матери, но воспитательница мне ехать отсоветовала: «Она и без тебя с ума сходит». И благословила в поездку в Самарскую губернию, собрала все мои пожитки, дала в руки палку, а в кармане ни копейки. Пришел я на разъезд Павловский, сел в товарный вагон и поехал. Доехал до г. Симбирска, а ехал 5 суток. Питался тем, что просил у людей, некоторые давали, а некоторые ругали. Но что ж делать, никто ведь не знал моей судьбы. В Симбирске меня в вокзал не пустили. Настала ночь. Что делать, куда деваться от темной ночи. Стою и даже плачу - мне ведь всего 15 лет. Подходит ко мне парень, такой же, как и я.
- Ну что, тебя не пускают в вокзал? Меня тоже. Как тебя зовут?
- Саша.
- Сашка, поедем отсюда подальше на ст. Чердакин, отсюда 25 км. Туда сейчас товарный поезд идет. Сели мы на тормоз и приехали. На станции холодно, да и ничего кроме воды не ели.
- А куда ты потом поедешь? – спрашиваю я своего попутчика, которого узнал, что зовут Мишей.
- Куда глаза глядят.
- А у тебя мать есть?
- Да.
- А почему ты от матери ушел?
- Знаешь, Саша, от хорошей никто не уйдет, а она совсем чужая стала, совсем забыла и забросила меня. И отец от неё ушел к другой, мать тоже другого привела, милиционера, каждый день с матерью пьют, а напьются - ругаются. Нас ведь трое, я самый большой. Я всё понимаю, противно мне, взял и ушел.
- А ты бы к отцу, - посочувствовал я.
- А там мачеха как зверь. Если придешь, говорит, голову отрублю.
Так все друг другу рассказывали, вывернули свои души. Утром решили пойти в деревню Любовка. Поплелись потихоньку. Дошли до первой деревни, решили попросить хлебушка. Постучались, выходит женщина лет 45, попросили мы у неё хлеба.
- Куда вы идете? – спрашивает она.
- В деревню Любовку.
- О, это далеко. Зайдите, я вам горячих щей налью.
Налила она нам большую чашку щей, мы её с таким аппетитом опорожнили, а муж её сидит и говорит: «Дай им еще молока». Пришла хозяйка, принесла кринку молока, поставила на стол. Поели мы, подкрепились хорошо.
- Спасибо вам за хлеб, соль.
Дали нам на дорогу хлеба.
- Пускай помянут нашего Алексея. У нас такой же был, умер от тифа.
- До свидания.
- Идите с богом.
В деревне Любавка мы обратились прямо в сельсовет с просьбой нас куда-нибудь устроить. Вечером собралось в деревне собрание. В конце собрания председатель сказал о нашем присутствии и нашем намерении работать. Нас взяли в работники, меня на один конец деревни, Мишку - на другой. Привел меня мой хозяин дядя Ваня к себе в дом.
- Ну, старуха, привел нам помощника.
- Больно молод, ему будет у нас тяжело.
- Ничего, привыкнет, приучим ко всему. А теперь садись, чай, есть хочешь?
Поужинали и после ужина все я им о себе рассказал. Кто я, откуда я. Они мне рассказали, какое у них хозяйство: 5 лошадей, 2 коровы, бык, овцы, гуси, куры, но о работе и о плате не говорилось, сказали, посмотрим, какой ты будешь работник. В 5 час. утра будит меня хозяйка: «Вставая, хозяин пошел во двор. Что ж ты тянешься, привыкай, так будешь вставать каждый день».
Проработал я у них 2 месяца и как-то за ужином заявляю, что больше у них не работник. Они повесили головы.
- Александр, чем ты недоволен?
- Я всем доволен, но я очень скучаю без своих людей, хочу поехать в Сибирь, там теперь наши.
- Ну вот что, ты сезон у нас не отработал, платить мы тебе ничего не будем.
- Ничего мне и не надо. Дайте только на дорогу хлеба.
Пошел проститься с Мишей.
- Ну, Миша, я уезжаю.
- Что же, надоело?
- Нет, очень трудно, работа тяжелая, а харчи плохие и не досыта.
- А я, Саша, не могу на это жаловаться. Так куда теперь путь держишь?
- В Сибирь. Туда от нас уехало еще в 1912 гю 12 семей, живут хорошо, помогут и мне.
- А я никуда не поеду. Это моя губерния.
Простились мы и опять в путь, в Сибирь. На станции Чердакин сел на паровоз пассажирского поезда, примостился на уголь. Так ехал трое суток, до города Кургана. Вышел весь черный, подходит ко мне милиционер и спрашивает паспорт. Я подал, он отобрал паспорт и велел зайти за ним в железнодорожную милицию. А я боялся милиции и не пошел за паспортом, а сел в товарный поезд, в котором ехали солдаты, и уехал. В дороге меня солдаты жалели, кормили. У станции Татарской вышел, солдаты дали мне с собой сухарей и сахару. Переночевал я на вокзале, а утром отправился в дорогу. До села Утлика было верст 80. Иду босяком, ноги все сбил, подошвы потрескались, а жара стоит 50 градусов, пить хочется. Наконец дошел до Утлики, спрашиваю Кондрашовых, Терениных. Но никого из наших не оказалось.
Деревня мне понравилась, народ добрый, живут хорошо. 2 дня отдохнул, иду дальше, до следующей шел целую неделю. Прихожу, спрашиваю своих, отдохну и опять в путь, искать своих. Иду. Путь далекий. Некоторые обгоняли, добрые сажали, верст 10 подбросят, даже давали что-нибудь покушать. А дороги идут все лесами. Иду так бором и волка от себя в 15 м. вижу. Я остановился, от страха замер на месте: «Боже мой, что мне делать?» Стою и вдруг вижу сзади меня едет несколько подвод, я оглянулся и бросился бежать им навстречу. На обозе ехали киргизы, которые были известны своей жестокостью. Я их испугался больше, чем волка, но ничего, в страхе доехал я с ними до села и думаю: «Неужели я еще жив!». Лег на землю и заплакал. На что похожа моя жизнь! Не было у меня детства, не было юности. Одно страдание, одни оскорбления, одни унижения, голод и холод. И ты только один переживаешь всё это, никто не разделит с тобой горькой участи. Расступись земля-матушка, возьми меня! Такие вещи бывали со мной частенько. В слезах я часто обращался с молитвой к матери. Наконец добрался до села Утятки Ярковской волости. Мне сразу показали дом кузнеца И.Ф. Нестерова, с которым я жил рядом. Подхожу к кузнице, стучат молотки.
- Бог в помощь, - сказал я, подходя. В кузнице стучит Иван Федорович и его сын Иван, мой друг.
- Далеко я к вам шел.
- А кто ты такой?
- Я Саша Разгуляев, приемыш Екатерины Разгуляевой.
- Ой, батюшки, как ты до нас дошел? А я тебя и не узнал.
Они бросили работу, глядят на меня, узнают и не узнают. Повели меня в хату.
- Груша, узнаешь гостя?
- Нет.
- Да как же, это Сашка Кати хромой.
- Ой, Саша, бог мой. Ну и здоровый.
Поцеловались.
- Сейчас, сейчас обедать.
Все удивляются, качают головой: такую даль, без адреса, такой молодой и нашел. Обед был хороший, вытащили самогон. Первым делом спросили: «Ну как, Саша, твоя мать? А как хромая Катя? Как они тебя в такую даль проводили?»
- Голод заставил, нет хлеба, голод куда хочешь загонит.
Пришли другие соседи, всем не терпелось узнать, как там живут на родине, расспрашивали про родных и знакомых Я всё рассказал. На следующий день меня приглашают в гости то одни, то другие, все жизнью довольны, живут хорошо, хлеб некуда девать, амбары полны, а в России хлеба нет, голод. 2 месяца я гостил в деревне, по вечерам гуляли по деревне с парнями и девушками. Я подрядился в работники до зимы за валенки и полушубок к зиме. Тут-то я понял, как дается хлеб, не было времени сходить погулять, тут-то мне и не понравилось. Без привычки руки были в мозолях. Я похудел, ел не досыта, уставал и уставший не хотел есть. А от хозяина я получаю упреки. Вскоре приехали к моему хозяину из России мать с отцом. Я узнал от них, что Екатерина Петровна уехала со своей семьей в Рубцовск, в Алтайский край, который находится сравнительно недалеко отсюда. Я был очень рад и сразу решил поехать к ним. Это же мне советовали многие односельчане. Меня провожало много народу, провожали ребята и девчата с гармошкой, с песнями и плясками. При прощании все поцеловались, и я направился на станцию Каргей. До станции было 80 км, шел я двое суток и пришел на станцию вечером. Как и прежде, я приспособился на тендер паровоза. Приехал в Рубцовск и думаю, что, наконец, кончились мои муки, добрался. Вечер был такой чудесный, тихо, спокойно. Иду, куда не знаю, иду и думаю, как меня встретит воспитательница, как она обрадуется. Иду и вижу, навстречу идет мне девушка лет 15 в рязанском наряде, наша девушка.
- Девушка, я только приехал сюда, здесь есть из Рязани люди? Я ищу Екатерину Разгуляеву, хромую, на костылях.
- Знаю, это тетя Катя. Пойдемте, я провожу вас.
Идем с ней и разговариваем.
- Вот этот первый дом Разгуляевых. Дошел до дому, смотрю, а во дворе народу много - все наши. А может быть мне будут не рады, скажут, уехал и приехал. Нет, воспитательница будет рада, но сможет ли она пригреть? Но показаться надо. Пусть ложатся спать, вызову воспитательницу, поговорю, что дальше делать. Когда улеглись все спать, я вызвал Екатерину Петровну. Она, увидев меня, была удивлена:
- Ой, батюшки, откуда ты взялся?»
- Мама, ты мне не рада?
- Что же делать? Куда деваться? Сейчас в Рязани голод, хлеба нет, последнее время и мякины не стало. А здесь хорошо, хлеб есть. Будешь работать, ты теперь большой, сам себя прокормишь, бояться нечего. Пойдем в дом, я тебя накормлю и уложу спать.
Я напился молока и лег в коридоре. Утром все узнали, что я приехал. «Вот пропащая душа, сколько он выстрадал, а Татьяна хитрая, свалила на людей, как хотите - выводите в люди. Ну ладно, много мучились, теперь будет легче». Я чувствовал, что мне в семье не все рады, разговаривают через силу. Прошел день, другой. На другой день меня приглашают в затоку за ягодами. Я с удовольствием согласился, сел на бричку и поехали. Нас было человек 25. Когда приехали, то рассыпались кто куда, ягод было много. К вечеру вернулся домой, у меня началась рвота, поднялась температура. На 3-й день вызвали врача - он признал у меня тиф. Меня отправили в больницу. В дороге мне воспитательница сказала: «Эх, Саша, ты, наверное, не выдержишь». Мое состояние было очень плохим - часто терял сознание, из носа текла кровь в течение нескольких дней. Меня выписали очень слабым. Со слезами вышел из больницы, не зная, куда идти. Кто мне будет рад? Никто. Иду и плачу. Вхожу в дом. Сидит сноха и пьет с мужем чай. Вместо приветствия проворчала: «Вот кому не подохнуть. Смотри, как болел и остался жив. Брошенные дети - живучи». Я взглянул на них и ничего не сказал, нечего мне было говорить, ведь они хозяева. Я попросил налить мне чашку чая, лег на кровать совершенно больной, а они сидят за столом и пьют чай с сахаром, а им жалко для меня кипятку. О том, чтобы угостить меня, больного, чаем, не было и речи. Рядом с домом был базар, но ничего не было у меня в кармане.
Однажды стою на базаре, холод, вечер. Стою в ветхом зипунишке, люди подходят ко мне, говорят, идите домой, простудитесь, но никто не думал о том, что стою тут у дома и думаю, может быть, кто-нибудь даст что-нибудь. Только думаю, а попросить не смею, сытый голодного не разумеет. Постоял на базаре около двух часов, окоченел, но не уходил, а молился о том, чтобы я простудился и умер. Вечером мне опять было плохо, привели врача. Врач сказал, что у меня слишком большое истощение и что необходимо усиленное питание. Спрашивает: «Что ты ешь?» - «Ничего». Воспитательница сама больна, а я больше никому не нужен. Врач сказал, что меня тогда необходимо положить в больницу, за мной пришлют с носилками. Как хорошо мне теперь казалось в больнице. Чисто, светло, и дают кушать 3 раза в день. В больнице у меня обострилась боль в ногах, я лишился сна, пропал аппетит. День и ночь плачу: «Господи, скоро же придет моему страданию конец, сколько же можно страдать». В больницу ко мне никто не приходил, совет врачей решил отправить меня в Семипалатинск и отнять ногу. «Боже, что мне делать без ноги, на чужой стороне, никому не нужный», - думал я. В палате меня все очень жалели, делились своими передачами, просили доктора помочь мне. От слабости я почти не дышал и был почти холодный. Пришедшая утром сестра подумала, что я умер, и попросила санитара вынести меня в коридор. В палате все сожалели и говорили: «Ну и хорошо, отмучился». Я спал очень долго, проснулся, кругом темно, не знаю, где я очутился. Ощупал всё кругом, лежу на кровати. Вдруг слышу голос: «У нас молодой парень умер». Они нагибаются надо мной, и вдруг раздается страшный визг, и они оба выскочили из этого коридора. Пришел врач и тоже нашел меня «мертвым». Я тихо сказал «доктор», и доктор подпрыгнул и шарахнулся в сторону. Он тотчас же распорядился внести меня в палату, где меня встретили радостно: «Значит, проживешь 100 лет!», - говорили. С каждым днем становилось всё лучше и легче. В больнице не держали более 90 дней, которые я пролежал в ней, а на ногу вставать мне еще нельзя было. Дали палку, но она не помогала. Собрали, одели меня и вывели из больницы: как хочешь, так и прыгай.
Поправлялся я плохо, но всем не терпелось отправить меня на работу. Пришла какая-то женщина нанимать меня на работу, посмотрела и говорит: «Куда он годится в работники, за ним самим еще ухаживать надо». И ушла. На меня все закричали: «Из дома, лодырь, довольно чужой хлеб есть!» Я горько заплакал и вышел в холодный коридор, а за мной вслед выкидывают мою шапку и рваный полушубок. Иди куда хочешь! Вышел я на улицу, стою у двора, куда идти - не знаю. На улице буран. Смотрю, идет военный, его фамилия Марщанский.
- Что здесь зубами щелкаешь?
- Выгнали, - говорю, - за то, что я не могу работать.
- Какой ты работник! Пойдем к нам, у нас заночуешь. А завтра мы с ними поговорим.
Так я с ними жил две недели. Через 3-е суток получил валенки, шапку, стал получать паёк. На лето уехал в Кузнецовку, где заработал 36 пудов пшеницы и поправился сам. Весь этот хлеб я определил к месту: купил себе корову, сапоги, 2 рубахи, 2-е брюк и оставил на зиму хлеба пудов 17. Я уже стал молодым человеком, стали меня приглашать друзья. Сдружился я с хорошими товарищами, поступил учиться в рабфак. Стал читать Пушкина, Гоголя. Учился всю зиму, закончил за 5 классов. Поступил на работу в железнодорожный телеграф на должность рассыльного. Но меня тянуло к родным, хотелось видеть мать.
10 мая 1924 г., получив благословение, я отправился в дорогу. Еду к матери, к своим родным, некоторых из них совсем не знаю, да и мать не видел 11 лет. Сердце болит без конца, как я их увижу, как меня примут и как же я промолвлю голосом «мама». В дороге молчал, вздыхал и только все время смотрел в окно. Смотрел и думал, а ведь у меня есть 2 сестренки. Какие они, где они, что делают? А как тяжело ехать туда, где о тебе, может быть, позабыли и где тебя никто не ждет. Выхожу на станции Дивово, голова кружится от переутомления, до села Константиново 12 км. Спросил дорогу и пошел. Иду и наглядеться не могу на природу, до чего же она прекрасна, до чего же роскошна. День был очаровательный. Птицы поют на разные голоса, я и говорю себе: вот поют о бродяге. Ну и бродяги бывают разные: бродяга – вор, бродяга – губящий чужие души, а я бродяга, который не обидел курицы, никому дерзкого слова не сказал, а сколько вынес, сколько выстрадал. Как увидел деревню, церковь посередине, не идут мои ноги. Пошел тихо, тихо, будто бы крадусь от кого. На дороге стоит мальчик лет 11-ти, я к нему и обращаюсь: «Скажи, где дом Есениных?»
- У нас домов Есениных много, какой вам надо дом?
- Мне нужно тетю Таню Есенину.
- А монашку тетю Таню. Их дом напротив церкви стоит.
Иду к дому, а сам дрожу. Подхожу к дому на расстоянии 10 м., гляжу на дом, а в глазах стало темно. Сердце сжалось, стою и ничего перед собою не вижу, и в дом войти не решаюсь, кто знает, как встретят. Поставил чемодан свой, привел себя в порядок, выглядел же я хорошо: на мне были новые сандалии, черная сатиновая рубаха с широким поясом, серая кепка и триковые штаны. Через один дом от дома матери сидят старушки с ребятишками, о чем-то говорят. Заметили меня, перешептываются, видимо, собираются подойти ко мне. Подходят 2 старухи.
- Здравствуйте, молодой человек, чей ты, далеко ли идешь?
- Я издалека, а иду в Польшу.
- Пешком идете?
- Что же поделаешь. Как-нибудь дойду.
- Пойдемте, мы вас покормим, да отдохнете.
- Нет, нет, спасибо.
- Вот какой народ упрямы поляки, а красивый…
Так и остался я, сижу. К вечеру погода стала портиться, гонят уже ко двору скотину. Вдруг вижу, выходит из дома видная, пышная женщина, встала и смотрит во все стороны, как будто ищет. Я же сижу и не понимаю где я и кого я перед собой вижу, и не чувствую, как по моим щекам протекают горячие слезы, а я шепчу, обращаясь к ней: «Мама, мамуленька». Вдруг она направляется ко мне и поравнявшись со мной, поклонилась и прошла мимо в сторону реки, а я смотрю ей вслед и думаю: «Вот она и не знает, что это её сынок стоит». Скоро она возвратилась назад, еще раз внимательно посмотрела на меня, навстречу бежит ей девочка лет 12. Мне подсказало сердце, что это сестра Шура. Встретив мать, они пошли домой, а я опять один около родной матери, а позвать не могу - с горем разошелся, с бедой повстречался.
Сверху стал накрапывать дождь, и я решился зайти к соседям и попросить у них воды. Пригласили они меня в избу к себе, спросили, куда путь держу, сказали, чтобы я подождал, когда самовар поспеет. Сели мы с ней за стол чай пить, подала она мне сковородную пышку. Сидим с ней и обо всем разговариваем, досиделись допоздна.
- Бабушка, можно я у вас переночую?
- Ох, касатик родимый. Я одинокая, старая, всё, что смогу, сделаю, что не могу, то не могу. Был бы хоть мужчина, вот как у соседей.
- А что у вас за соседи?
- Обыкновенные люди.
- А большая у них семья?
- Да нет, вот должен будет сын приехать. Хороший сын, стихи пишет.
Постучались. Мы приумолкли, на дороге появилась моя мать: «Крестная, ты брала у меня сито?»
- Сейчас, Таня, отдам.Мать взяла сито и ушла
.- Ой, батюшки, забыла я её спросить переночевать у них, она бы тебя пустила бы.
- Не надо, бабушка, я уж у вас на крыльце переночую.
- Ну ладно, идите, ложитесь, я вам дам плохонькое одеяло.
Вышел я на крыльцо, смотрю, ночь темная, а дождик хорош. Постелил поближе к стенке, лег и уснул. Проснулся, уже рассветает, выгоняют скотину со двора. Вижу, как ходит мать с отцом, интересно было смотреть со стороны. Поднялась старуха, поставила самовар.
- Подкрепишься в путь-дорогу.
Я достал из чемодана сухари.
- Не доставай, - говорит старуха,
- я напекла мягких пышек. Живу я бедно, в 22-ом году сгорело полсела. Корову продала, себе домик купила, хоть свой угол есть. А то дело к старости идет. Подожди, я молочка попрошу у соседки, у них 2 коровы.
Открыла окно и крикнула: «Татьяна, дай молочка к чаю, а то прохожего нечем угостить».
- Сейчас, крестная, я принесу.
- А она тебе с родных? – спросил я.
- Она мне крестница, - и только проговорила, входит мать.
- Здравствуйте еще раз.
Я привстал и сказал: «Здравствуйте».
Она поставила горшок и села.
- Далеко путь держите?
- Я иду в Польшу.
- И пешком идете, а сколько вам лет?
- Двадцать.
Сидим, пьем чай.
- Ксеня, сегодня видела сон, такой тяжелый. Вот будто какой праздник, я оделась во все хорошее, глянула в окно и вижу - церковь горит вся золотом, глаза ослепляет. Колокол в церкви бьет, хоть уши затыкай. Выхожу из избы вся нарядная, всё на мне горит, блестит, а на душе так легко и хорошо. В сенях вижу своего мужа, стоит он в собольей шкуре страшный и никак не может закрыть рот, а зубы у него, как у волка. Перекрестилась я и иду к церкви, и вдруг меня неизвестный парень обливает из ведра водой. Я испугалась, крикнула и вижу - по мне вместо воды льется кровь. Посмотрела на парня этого - он весь похож на Сергея. Вхожу в церковь на паперть и что же вижу. Не попов, а музыку, сидят много людей и играют на баянах, гармошках. Сама себе говорю: «Боже мой, что делается в церкви. Ужас!» Не стала стоять и ушла. Иду обратно, меня около дома встречает дева с топором и отрубает голову какому-то парню, а дева похожа на мою Катю, и я сразу проснулась. И куда мой сон делся, я больше уснуть не могла.
- Да это сон! Знаешь, Таня, кровь - это к родному: приедет Сергей. Церковь - это к терпению, гармонь и колокол - это к слуху, дева - это к большому диву. Вот так я разгадала твой сон.
- Ой, как трудно. Ну, пойду, я так долго у вас просидела.
Ушла мать, а я молчу и вот говорю:
- Бабушка, а интересная женщина?
- Да, эта женщина многое видела. Вот она мне крестница, а как я её жалею. Всё у неё есть, ни в чем не нуждается, но горе у неё очень большое.
- А какое же горе? Сыта она, здорова. Муж при ней, дети при ней. О чем ей думать?
- А нет. С мужем она всю жизнь плохо живет. А еще она всю жизнь скорбит о своем сыне.
- О каком сыне? У неё же ведь один сын.
- Неизвестно, где он другой-то. И она по нему глазами плачет.
Говорила она мне часа два, а я ни слова, что я сын Татьяны Федоровны, и что я тут и меня искать негде.
- А народ знает об этом сыне?
- А как же, все знают, но не знают, кто он, где он.
Вылез я из-за стола, поблагодарил бабушку.
- Ну, бабушка, я буду собираться.
- Что ж, иди потихоньку.
А старуха мне продолжает:
- Когда ему было 9 лет, он приезжал сюда к матери. Когда огонь зажгли, мы в окна смотрели, большой мальчик. А где он теперь, никто не знает.
«А я этот и есть, вот я перед вами сижу»,- подумал я.
- Бабушка, я сейчас уйду, но мне хочется на прощанье сказать вам что-то. Ты никому не говори.
- Да нет, соколик, разве можно, я пожилая женщина, не способна на это.
- Вот, бабушка, твоя крестница - моя мать.
- Ой, ой, батюшки! Ой, боже мой, это ты, Саша, её сын. И ты молчал, а ты весь вылитый мать. Да что я тебя испугалась, даже оставила ночевать на крыльце. Вот старая с ума сошла, кому-то я нужна. – а сама плачет, слова не выговаривает.
– Сейчас ты узнаешь, Таня, ничего ты еще не знаешь, родимая, твой сынок Саша у меня. Но как же ей теперь об этом не сказать, как бы нам её не испугать. Какое для неё чудо, вот чудо, вот новость. Никуда ты теперь не ходи, живи у меня. Разве я бы позволила тебе спать на крыльце.
Её внимание вдруг привлекла проехавшая лошадь, которая подъезжала к дому Есениных.
- Ба! Да к ним Сергей приехал, - она открыла окно и крикнула: - Здравствуй, Сережа! С приездом!
- Здравствуй, бабушка Наталья, спасибо, - приветливо отозвался он.
- Вот Татьяне-то радость, два сына приехали. Да от этой радости у неё разрыв сердца будет.
А сама всё ходит по комнате, руками размахивает и навзрыд плачет:
- Ох, ох, да как же Татьяна будет переживать, святые угодники!
Смотрю в окно, вижу, как около дома все суетятся, как радостно принимают Сергея.
- А какая же у тебя судьба, Саша, тебя никто не встретил, никто не узнал. Сергей приехал, он решит твою судьбу. У него голова сама слова родит. Ну и голова у него! Он тебя осчастливит.
Вбегает мать, на лице горит радость.
- Ну вот, бабушка, сын мой приехал, сон мой сбылся, умирать буду, никогда не забуду.
Вбегает сестра Шура.
- Мама, Сергей зовет.
- Иду.
- Бабуся, - говорю я, - прошу тебя, не будем сегодня говорить обо мне, не надо ей настроение портить.
- Да, да, лучше сегодня не надо.
Утром я вышел в сад, гляжу, гуляет мой брат. Подошел я к нему, он рвет яблоки и напевает песню: «Умру я, умру я, похоронят меня…» Я приглядываюсь к нему, и в друг он так внимательно посмотрел на меня, но ничего он не знал, и не сказал ни слова, пошел к дому. Я думаю, вот так брат, а как одет: шелковая рубашка с шелковым поясом, лакированные ботинки. Подошел он к матери и спросил: «Чей-то у бабки Натальи парень, такой интересный?»
- Да это из Польши.
Вернулся я в дом, а бабка Наталья говорит:
- Я на вас на братьев в окно глядела, даже заплакала - 2 брата в одном саду, оба хорошие. Ведь эту встречу пером не описать.
Наш разговор опять прерывает появление матери.
- Что ты печальна, Таня? – спрашивает бабушка. - У тебя такая радость.
- Не знаю, что-то сердце неспокойно. Даже Сергей заметил мою грусть, думал, что плохо себя чувствую. Не знаю, что со мной!
- А муж что?
- Да я его не замечаю, ушла бы от него, чтобы не слышать его рычанья и упреков. Порою коров смотрит, сколько надоила, испеку хлеб - сколько муки истратила. Всё примечает, за всем следит. Хочу пожаловаться Сергею, не могу больше терпеть.
- Таня, принеси нам молока, а то гость хочет от меня уходить.
- Он что-то долго у тебя задержался.
- У него ноги болят, жалко его. Мы все люди. А он парень хороший, он мне всю свою жизнь рассказал, я сидела и плакала.
А сама опять заплакала.
- Как он смотрел на вашу встречу с Сергеем, а когда вы за столом подняли бокалы, я посмотрела на него, он плачет и говорит мне: «Вот и я спешу к матери, неужели и меня так встретят - конечно, встретят».
А мать сидит и говорит:
- Мне все завидуют, а никто не знает, как мне тяжело живется. Вот и Сергею завидуют, а не знают, сколько он выстрадал: жил у деда и бабки, как над ним дядья издевались, а особенно дядя Саша губастый. А в 5 лет чуть в реке не утонул. Да, достались мне дети. А Саша? Тому тоже, только от себя отрезала.
- Таня, а где же сейчас он? – спросила бабка.
- Бог его знает. 11 лет не видела, поминаю его за здоровье, плакала, а теперь сердце окаменело. Если он жив, то придет всё равно. Его мне жальчей всех. Он всех больше пережил. Посылала письма, ответа не получила. Гадала - живой он, значит придет. Пока я жива, хочется всех собрать вместе, чтобы больше никогда не бросали друг друга.
Вбегает в избу мужик с кнутом: «Здравствуй, сестра! Что же у тебя такие гости, а ты молчишь!»
- Нет, я не молчу, все знают…
А он подходит ко мне и начинает меня целовать. Мать встала, смотрит в недоумении, бабка заплакала, я сам еще ничего не понимаю.
- Дитя мое, Саша, Сашенька, - крикнула мать, заплакала и кинулась ко мне.
– Что же ты молчал, томил мою душу. Батюшки, батюшки!..
- Сестра, успокойся, успокойся, Таня, - я сама второй день плачу.
- А я за рекой был, - говорит дядя, - и слышу разговор, у Тани-монашки 2 сына приехали. Спрашивают у меня, а я ничего не знаю, на лошадь да и сюда.
- Крестная, а ты что молчала?
- А мы с Сашей так договорились.
Дядя Саша плачет, мать меня целует, бабушка тоже плачет. Дядя Саша говорит: «Вот что, сестра, чтобы не было скандала, он пойдет к нам в дом. Туда придет Сергей, и соберутся все другие. Ну, я поехал. Саша, приходи, вот обрадуется дед - 2 внука».
- А я, - вдруг стала прежней мать, - пойду домой, свое принесу.
Через несколько минут все зашумело, закипело в избе. А к дому уже стали собираться люди, разнесся слух: «К Тане второй сын приехал». Покушали, я пошел к деду и бабке, народ на меня смотрит, а мать говорит: «Саша, я сейчас Сергея позову». А дед уже ждет меня на крыльце.
- Здравствуй, дедушка!
- Милый мой Сашенька, какой господь принес тебя, - обнимает, целует, а сам плачет, гладит по голове.
- Пойдем в избу.
Заходим, со всеми перецеловались, сели и пошли разговоры. Дед через некоторое время говорит: «Саша, пойдем с тобой, встретим Серегу, посмотрим наши богатства». Пошли к реке, дед всё рассказывает. Вдруг бегут две девочки, в руках хорошие конфеты: «Пойдемте домой, дядя Сережа приехал».
- Ой, дедушка, как мне страшно, что я буду говорить.
- Пойдем, я всё скажу сам.
Взошли на гору и вижу - мой брат Сергей стоит около дома дедушки.
- Вон Сергей.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Среда, 30 Окт 2019, 09:04 | Сообщение # 17 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6872
Статус: Offline | Смотрю, подходит к нему сосед, дед Алексей, и говорит: «Погостить к нам приехал».
- Да, погостить.
- А брата своего видел?
- Какого брата?
- Сашку.
- А где он? - даже вздрогнул Сергей.
- Вон идет с дедом Федором. Подходим мы к Сергею, встал против него, он мне прямо в глаза смотрит, а я от страха дрожу.
- Ну, давай познакомимся, брат, - сказал он. И мы шагнули друг к другу и обнялись, и так крепко целовались и обнимались, что рукам было больно. А народ нас окружил и гудит: «Тети Тани сыновья встретились, этот Сергей, а этот Саша, какие красивые, красавцы. Первый раз увиделись. А где же мать? А Сергею только сказали».
Сергея окружили его друзья детства, а он стоит среди всех, выделяющийся своим счастливым лицом, улыбается и говорит мне: «Пойдем в избу».
В избе всё было готово, дед не отходит от своих внуков, смотрит на них:
«Ну, теперь я буду спокоен за Сашу».
Входит мать, у двери перекрестилась. Улыбнулся Сергей. Села с ним рядом.
- Ну, дочка, у тебя сегодня радостный день. 2 сына приехали, да какие, один одного лучше. Сергей, а как ты смотришь вот на это, - дед показал на бутылку. Сергей вытаскивает из кармана 100 рублей и показывает дяде Саше: «Берите на всю сотню». Стали мы беседовать. Дедушка говорит: «Об одном я тебя, Сергей, прошу, ты теперь стал взрослым, самостоятельным, видным, а Саша только на ноги встал, в жизни ничего не видел. Ты с ним единственные братья, вы с ним единоутробники. Тебя мать отдала к нам, а Сашу - в самый темный край, убогой бедной девушке. Воспитывала она его 20 лет, а теперь куда хочешь иди - говорит».
- А разве мы его не признали своим? Он мой сын. Для меня что Сергей, что Саша одинаковы, с ними обоими мучилась. – а сама заплакала.
- Ну ладно, мать, надо радоваться, а ты плачешь. Живы остались, вместе собрались, теперь не пропадем, - успокаивает мать Сергей.
- Мне так радостно, так хорошо! Вот вы скоро уедете, - говорит мать, - а я останусь дома. Что будет, какие будут скандалы. Не хочу видеть отца.
В это время пришел дядя Саша, все вновь уселись за стол.
- Ну, Саша, - говорит Сергей, - давай со свиданьицем выпьем. Парадом командовал дядя Саша. «Ну, дорогая сестра, - говорит он, - поздравляю тебя с радостью, а тебя, Саша и Сергей, с приездом».
- Вот, Саша, - говорит дед, - ты один там скитался, а мы жили дружной семьей. Ты страдал, а матери было не легче.
- Мы с тобой, Сергей, братья по матери родные. Попробовал бы ты на моем месте побыть. По-другому бы ты смотрел на тех, кто здесь сидит.
- Эх, Саша, мы с тобой после договорим, вдвоем. А ты, мать, ступай домой, как бы ни пришел сюда отец, а Шура и Катя пусть сюда придут. Со временем все неприятности уладятся. Мы с Сашей и Катей уедем в Москву. Сашу нужно на работу устроить, уедем ото всех разговоров. Вот какая у нас в семье неурядица, - говорит Сергей, - даже жить не хочется. Вечером дома опять скандал будет. Мать - свое, отец - свое.
- Вот что, Сергей, я в твоем распоряжении, ты старший брат.
- Пойдем, прогуляемся к реке, - предложил Сергей. - а завтра утром, после завтрака, встретимся с тобой за селом, и мы пойдем на станцию.
На прощанье дед сказал: «Смотри, Сергей, не обижай Сашу, не бросай его».
- Нет, нет, дедушка, я ко всем имею уважение, а тем более к Саше.
Сергей пожал мне руку, крепко прижал к груди: «Вот и брат мой». Утром я простился и пошел на станцию. Пришел, а тут как тут Сергей с Катей. Взяли билеты, тут же подошел поезд, сели и поехали. Сергей задремал, а я подхожу к сестре и говорю:
- Дома всё в порядке?
- Это из-за тебя такой скандал, отец мать ругал, бил.
Подъезжаем к Москве, он ко мне обращается:
- Знаешь, Саша, как люблю Москву. Она - душа моя.
Подумал он и говорит: «У нас теперь 2 брата и 2 сестры. Вы с Шурой похожи друг на друга, а мы с Катей».
Он пригласил нас в ресторан на Казанском вокзале. Музыка играет. Сергей заказал вина, стали мы беседовать, вдруг предложил проводить Катю до извозчика.
- Проводил. Она в душе что-то таит.
- А я, Сережа, знаю её мало. Помню, я её обыграл - она плакала.
- Ну ладно, вот в чем тут дело. Я хорошо понимаю её. Мне сегодня хочется побыть с тобой. А ей неприятно, что я переключился к тебе. А как хорошо матери сейчас: мы 2 брата сейчас вместе. А я тебе помогу, я тебя за облака занесу. У меня силы хватит. Немножко я промахнулся. Ведь я пишу, что у меня только 2 сестры, но это я исправлю, я не забуду брата. Вот только ты мне скажи, что ты читал?
- Читал я мало.
- И всё-таки?
- Пушкина, Гоголя, Толстого
.- Да, Саша, а ты знаешь, что у меня трое детей. Сейчас поедем и посмотрим их.
- Но ты же ни разу не женился?
- Нет, уже 3 раза. А сейчас Шаляпин предлагает мне свою дочь. Знаешь такого?
- Нет, Сергей, сегодня я никуда с тобой не пойду. Мне нужно быть в Перово. У меня есть рекомендация устроиться на работу.
- А куда ты думаешь?
- На первый раз устроюсь на железную дорогу, стрелочником.
- О, нет, ты будешь учиться. Я буду тебе помогать. Рублей 600 буду давать каждый месяц.
- Нет, Сергей, на твоем иждивении мать, отец, трое детей, сестры. Я сам в состоянии себя обеспечить, а потом по обстановке посмотрим.
- Ну смотри, тебе виднее.
- А что ты мне скажешь на прощанье, и когда мы с тобой встретимся?
- Встретимся мы обязательно, вот тебе мой адрес: Большая Никитинская, д. 14, квю 87, Сергей Есенин, телефон 5 -84 -16. Будешь звонить по этому телефону или приезжай, приглашения не жди. От тебя я, Саша, никогда не откажусь. Дорога была первая встреча, а теперь мы родные.
Мы поцеловались и разошлись. Я оглянулся, он смотрит мне вслед, поднял руку и крикнул: «Доедешь ли ты один, а то лучше пойдем ко мне». Еще раз махнули друг другу рукой, и я поехал…
http://zinin-miresenina.narod.ru/2012.html
МОСКВА «СТОЙЛО ПЕГАСА»
... Когда мы стали спускаться вниз по Тверской, Есенин сказал, что завтра открытие кафе «Стойло Пегаса», и пригласил меня в 3 час. прийти на обед. Будут все имажинисты и члены «Ассоциации вольнодумцев». «Стойло Пегаса» находилось на Тверской ул. д. №37 (приблизительно там, где теперь на ул. Горького кафе «Мороженое», д. № 17). Раньше в этом же помещении было кафе «Бом», которое посещали главным образом литераторы, артисты, художники. Кафе принадлежало одному из популярных муз. клоунов-эксцентриков «Бим-Бом» (Радунский-Станевский). Говорили, что это кафе подарила Бому (Станевскому), после Октябрьской революции уехавшему в Польшу, его богатая поклонница Сиротинина, и оно было оборудовано по последнему слову техники и стиля того времени. Когда оно перешло к имажинистам, там не нужно было ничего ремонтировать и ничего приобретать из мебели и кухонной утвари. Работало оно с сентября 1919 по 1922 год. Среди его организаторов и участников были А.Мариенгоф, В Шершеневич, Р.Ивнев, А.Аврамов.
худ. П.Кончаловский "Портрет художника Г.Якулова". 1910.
Для того чтобы придать «Стойлу» эффектный вид, известный художник-имажинист Г.Якулов нарисовал на вывеске скачущего «Пегаса» и вывел название буквами, которые как бы летели за ним.
Он же с помощью своих учеников выкрасил стены кафе в ультрамариновый цвет, а на них яркими желтыми красками набросал портреты его соратников-имажинистов и цитаты из написанных ими стихов. Между двух зеркал было намечено контурами лицо Есенина с золотистым пухом волос, а под ним выведено:
Срежет мудрый садовник - осень
Головы моей желтый лист.
Слева от зеркала были изображены нагие женщины с глазом в середине живота, справа от другого зеркала глядел человек в цилиндре, в котором можно было признать Мариенгофа, ударяющего кулаком в желтый круг. Этот рисунок поясняли его стихи:
В солнце кулаком бац,
А вы там, - каждый собачьей шерсти блоха,
Ползаете, собираете осколки
Разбитой клизмы.
В углу можно было разглядеть, пожалуй, наиболее удачный портрет Шершеневича и намеченный пунктиром забор, где было написано:
И похабную надпись заборную
Обращаю в священный псалом.
Через год наверху стены, над эстрадой крупными белыми буквами были выведены стихи Есенина:
Плюйся, ветер, охапками листьев,
Я такой же, как ты, хулиган!
Я пришел в «Стойло» немного раньше назначенного часа и увидел Г.Якулова, принимающего работы своих учеников. Якулов был в ярко-красном плюшевом фраке (постоянно он одевался в штатский костюм с брюками-галифе, вправленными в желтые краги, чем напоминал наездника). Поздоровавшись со мной, он, продолжая давать указания своим расписывающим стены «Стойла» ученикам, с места в карьер стал бранить пожарную охрану, запретившую повесить под потолком фонари и транспарант.
Вскоре в «Стойло» стали собираться приглашенные поэты, художники, писатели. Со многими из них я познакомился в клубе Союза поэтов, с остальными - здесь. Есенин был необычайно жизнерадостен, подсаживался то к одному, то к другому. Потом первый поднял бокал шампанского за членов «Ассоциации вольнодумцев», говорил о ее культурной роли, призывая всех завоевать первые позиции в искусстве. После него, по обыкновению, с блеском выступил Шершеневич, предлагая тост за образоносцов, за образ. И скаламбурил: «Поэзия без образа - безобразие». Наконец, Есенин заявил, что он просит «приступить к скромной трапезе». Официантки (в отличие от клуба Союза поэтов, где работали только официанты, в «Стойле» был исключительно женский персонал) начали обносить гостей закусками. Многие стали просить Сергея почитать стихи. Читал он с поразительной теплотой, словно выкладывая все, что наболело на душе. Особенно потрясло стихотворение:
Душа грустит о небесах,
Она нездешних нив жилица...
(Из книги М.Д. Ройзмана " Все, что помню о Есенине")
Рукописная афиша вечера имажинистов 14 июня 1920 г. в кафе "Стойло Пегаса"
Публика в литературных кафе была разнородной, вместе с нищей, но интересующейся литературой молодежью, были там и посетители, желающие тряхнуть мошной перед своей дамой. Содержатель буфета в «Стойле Пегаса» А.Силин разбивал без всякой иронии посетителей кафе на «серьезных» и «несерьезных». К «несерьезным» он относил всю пишущую, изображающую и представляющую братию, а к «серьезным» - сухаревцев, охотнорядцев и всякий криминальный и полукриминальный элемент. Однажды один такой посетитель громко говорил что-то своей рыжеволосой спутнице, заглушая выступавшего тогда со своими стихами Р.Ивнева. Тогда Есенин подошел к говорившему и со словами: «Милости прошу со мной!» - взял того за нос и цепко держа его в 2-х пальцах неторопливо повел к выходу через весь зал. Посетители замерли от восторга, дамочка истерически визжала, а швейцар шикарно распахнул дверь. После этого от «недорезанных буржуев» в кафе отбоя не было, вероятно, и они мечтали о таком триумфальном шествии через зал. Вот как описывал обстановку в кафе в 1921 году И.Старцев: «Двоящийся в зеркалах свет, нагроможденные из-за тесноты помещения чуть ли не друг на друге столики. Румынский оркестр. Эстрада. По стенам роспись художника Якулова и стихотворные лозунги имажинистов. С одной из стен бросались в глаза золотые завитки волос и неестественно искаженное левыми уклонами живописца лицо Есенина в надписях: «Плюйся, ветер, охапками листьев...»
http://www.bibliotekar.ru/esenin-sergey/6.htm
http://www.el-history.ru/node/547
РЯЗАНЬ
...Рязань давно нас манила. Свистом монгольских стрел над своей брутальной историей. Очертаниями прекрасных древних храмов, которыми уже нельзя полюбоваться, но о которых рассказывает ветер, шумящий на крутояре над Окой. Реками с такими прекрасными названиями – Ока, Пра, Лыбедь, Проня. Великанами соснами в Солотче, о которых писал Паустовский, но слова так полностью и не передают бесчисленность круглых янтарных стволов и аромат сосновых шапок, щекочущих облачный животик у неба. Да что там – лишь Есенин, пожалуй, уловил невидимое особое цветное свечение рязанской раздольной земли. «О Русь – малиновое поле и синь, упавшая в реку...»
Кафе «Стойло Пегаса» на ул. Почтовая. За идею – отдельное спасибо его владельцам. Оно находится на рязанском «Арбате» - ул. Почтовой. Это подвал, носящий знаменитое имя московского кафе на Тверской №37, где собирались представители русского авангардного образного поэтического направления – имажинисты. На вывеске скакал конь Пегас и тянул за собой летящие буквы: «С-т-о-й-л-о П-е-г-а-с-а». Кафе стало артистическим и собирало, кормило и грело в себе богемную публику – поэтов, художников, писателей. Кстати, кафе яростных «идейных» противников имажинистов – футуристов, во главе с Маяковским, находилось неподалёку в Настасьинском пер. На потолке «Стойла» конечно же, не преминули позлить своих поэтических конкурентов и изобразили «Манифест» в стихах: «В небе – сплошная рвань, облаки – ряд котлет, все футуристы дрянь, имажинисты – нет».
Рязанское «Стойло» стоит посетить не из-за кухни (она тут более чем средняя), а из-за интерьера. Это подвальное помещение, с кирпичными сводами, полумраком, и расписанными цитатами стихов Есенина стенами.
Меню тоже оформлено фотографиями и текстом очень «по-имажинистски». Причем, сведений о поэте, вы почерпнёте из него гораздо больше, чем из самого музея в Константиново.
http://pamsik.livejournal.com/45903.html
Колокол дремавший
Разбудил поля,
Улыбнулась солнцу
Сонная земля.
Понеслись удары
К синим небесам,
Звонко раздается
Голос по лесам.
Скрылась за рекою
Белая луна,
Звонко побежала
Резвая волна.
Тихая долина
Отгоняет сон,
Где-то за дорогой
Замирает звон.
НЕИЗВЕСТНОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ ЕСЕНИНА
В Доме актера на 100-летнем юбилее народной артистки РСФСР Э.Ю.Урусовой собрались ее поклонники, близкие, друзья и ученики. Проникновенно говорили о человеческих качествах, талантах и удивительной судьбе актрисы. В истории Росмии она была единственной профессиональной актрисой, имеющей княжеские корни. Был и сюрприз - показ видеозаписи с ее воспоминаниями. Актриса рассказала уникальную историю о том, как в начале 20-х гг., когда сажали священников, разрушали храмы, изымали церковные ценности, Д.Бедный написал антирелигиозную поэму «Евангелие». Она была опубликована в газетах «Правда» и «Беднота». С.Есенин откликнулся на нее своим стихотворением, которое так и не было напечатано, но разошлось в среде театральной молодежи.
Ответ на Евангелие Демьяна Бедного
Я часто думаю, за что Его казнили,
За что Он жертвовал Своею головой,
За то ль, что, Враг суббот, Он против
всякой гнили
Отважно поднял голос Свой!
За то ли, что в стране проконсула
Пилата,
Где культом кесаря полны и свет,
и тень,
Он с кучкой рыбаков из бедных
деревень
За кесарем признал лишь силу злата.
За то ли, что, Себя на части разрывая,
Он к горю каждого был милосерд
и чуток.
И всех благословлял, мучительно
страдая,
И маленьких детей, и грязных
проституток.
Не знаю, но в евангельи твоем
Я не нашел, Демьян, правдивого
ответа.
В нем много бойких слов, ах, как их
много в нем,
Но есть ли хоть одно, достойное
поэта?
Я не из тех, кто признает попов,
Кто безотчетно верит в Бога,
Кто лоб свой расшибить готов,
Молясь у каждого церковного порога.
Я не люблю религии раба,
Покорного от века и до века,
И вера у меня в чудесное слаба,
Я верю в знания и силы человека.
Я знаю, что, стремясь по чуждому
пути,
Здесь, на земле, не расставаясь
с телом,
Не мы, так кто-нибудь ведь должен
же дойти
Воистину к божественным пределам.
И все ж, когда я в «Правде» прочитал
Неправду о Христе блудливого
Демьяна,
Мне стало стыдно так, как будто
я попал
В блевотину, изверженную спьяна.
Пусть Будда, Моисей, Конфуций
и Христос,
Сократ — все миф. Мы это понимаем.
Но все-таки нельзя ж, как годовалый
пес,
На все и вся захлебываться лаем.
Христос - Сын плотника — когда-то
был казнен,
Пусть это миф, но все ж, когда
прохожий
Спросил Его: «Кто Ты?» - ему
ответил Он:
«Сын человеческий», — и не сказал:
«Сын Божий».
Ты испытал, Демьян, всего один
арест,
И то скулишь: «Ах, крест мне выпал
лютый!»
А что ж, когда б тебе голгофский
дали крест
Иль чашу с едкою цикутой?
Хватило б у тебя величья до конца
В последний час, по их примеру тоже,
Благословлять весь мир под тернием
венца
И о бессмертии учить на смертном
ложе?
Нет, ты, Демьян, Христа не оскорбил
И не задел Его своим пером нимало,
Разбойник был, Иуда был,
Тебя лишь только не хватало.
Ты сгустки крови у креста
Копнул ноздрей, как жирный боров,
Ты только хрюкнул на Христа,
Ефим Лакеевич Придворов.
Но ты свершил двойной тяжелый грех
Своим дешевым, балаганным
вздором,
Ты оскорбил поэтов вольный цех
И малый свой талант покрыл
большим позором.
Ведь там, за рубежом, прочтя твои
стишки,
Небось злорадствуют российские
кликуши:
«Еще тарелочку Демьяновой ухи,
Соседушка, мой свет, пожалуйста,
откушай».
И русский мужичок, читая «Бедноту»,
Где «образцовый» стих печатался
дуплетом,
Еще сильней потянется к Христу,
А коммунизму мат пошлет при этом.
http://lj.rossia.org/users/kazagrandy/259512.html
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Среда, 30 Окт 2019, 10:33 | Сообщение # 18 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6872
Статус: Offline | "МНЕ БЕЗ ТЕБЯ, КАК СЛЕПОМУ БЕЗ ПОВОДЫРЯ..."
Есть большая история - о ней пишут в энциклопедиях и пособиях для поступающих в вузы. С.Есенин был великим поэтом. В. Мейерхольд - великим режиссером. З.Райх - первой актрисой его театра. Для того чтобы составить представление об их месте в отечественной культуре, этого, действительно, достаточно. Есть другая история - частная, личная, потаенная. Именно она определяет поступки и судьбы: любовь к женщине становится олицетворением любви к революции. У такой истории свои координаты: З.Райх была женой С.Есенина и второй женой В.Мейерхольда. За этим - любовь и предательство, сломанные судьбы, безумие, возрождение к новой жизни. И великие спектакли, в которые все претворилось.
Машинистка и поэт. Роман начался летом 1917 г., когда Российская империя готовилась полететь в тартарары. Митрополит Питирим, распутинец, но человек наблюдательный и умный, представил государю верноподданнейший доклад: в стране резко выросло число изуверски жестоких убийств, многие из них были совершены удовольствия ради. В провинциальных городах и даже в деревнях распространялась наркомания (источник морфия - военные госпитали); в село пришел кинематограф, и киношные адюльтеры основательно развратили крестьян. Митрополит Питирим повторил то, что видели все: государство разваливалось на глазах. Перед продуктовыми лавками выстраивались огромные очереди, рабочие избивали начальство, солдаты стреляли в городовых, казаки отказывались выезжать на усмирения, великие князья полагали, что династию может спасти только дворцовый переворот. Но кавалеру и барышне, познакомившимся в редакции левоэсеровской газеты "Голос народа", не было до всего этого никакого дела. Молодой человек ясноглаз и белобрыс, барышня черна как вороново крыло. Он был довольно известным поэтом С.Есениным, а юную особу, стучавшую на "ремингтоне", звали З.Райх. Он сын зажиточного рязанского крестьянина, она дочь грамотного орловского рабочего; он самоучка, она кончила гимназию, но широкая кость и стать выдают в ней девушку из мещанского пригорода. Бог весть о чем они говорили, куда он ее приглашал и что дарил, но вскоре Есенин и Райх отправляются в путешествие по русскому Северу, а 4 августа 1917 г. становятся мужем и женой. Райх пока никто, а к Есенину люди уже приглядываются. Поэт мил, обаятелен, наивен ("кудрявенький и светлый, в голубой поддевке и сапогах с набором, он очень напоминал слащавенькие открытки" - таким его увидел Горький), и весьма непрост. В нем смешались жажда славы, комплексы недавно попавшего в город крестьянина и презрение к высоколобым. Он собирается оставить их далеко позади, а до поры прячется под маской деревенского простачка. Маленький мир Есенина и Райх живет без оглядки на то, что творится в большом мире: она боится близких родов и капризничает, муж сносит это как ангел. Райх не до того, что творится на улицах, она не читает газет - заметка о том, что на сцене Александринского театра состоится премьера лермонтовского "Маскарада" и ставит спектакль известный новатор Мейерхольд, наверняка прошла мимо ее внимания. Страна рухнула через 2 дня после премьеры, чуть позже стала разваливаться и жизнь Зинаиды.
Маленький ребенок, хнычущий и мешающий спать, жестокое испытание для брака: кормящая женщина перестает быть желанной, описанные пеленки мешают жить. А за стенами квартиры разворачивалось великое действо - революция завораживала, и то, что встречало поэта дома, выглядело особенно противным. Кому-то революция казалась рождением нового мира, кого-то пугало ее безобразие, а кто-то и в безобразии видел красоту: тому, кто внутренне не порвал с деревней, должна импонировать пьянящая прелесть пугачевщины. Пришло время подпольных ресторанов, спекуляции, кокаина, блата и самого острого удовольствия - возможности распоряжаться чужой жизнью. Октябрьский переворот открыл простор для карьер: вчерашние маргиналы в одночасье избавились от конкурентов. В 1917-м Есенин лишь прикоснулся к этому, главное было впереди. Но жена и ребенок стали ему не нужны. И начался семейный ад: он обнаруживает, что не может видеть усталую и раздраженную женщину, сперва сдерживает себя, потом перестает. Она чувствует, что все кончено, но пытается его удержать - ему не нужен и первый ребенок, а ей хочется второго. Он мается, она не может уйти и терзает его постоянными приездами в Москву. И наконец, наступает момент, когда он решает, что пришла пора резать по живому. На поверхности - история скороспелой, быстро умершей любви. Глубже - история человека, принявшего предложение дьявола. Чем же тот торговал в голодной и холодной Москве 1918 г.? Деньги утратили цену, понятие о благополучии сжалось до простейших, обеспечивающих выживание вещей - Есенин и его друг А.Мариенгоф ютились в одной комнатке в Богословском пер. и спали вдвоем в ледяной постели.
О Есенине не рассказывали ничего, подобного слухам, ходившим о Горьком: он не стал советским вельможей и не скупал за бесценок старинную бронзу и фарфор. Но существовал иной, более изощренный соблазн: поэт бредил славой, пришла пора ловить ее за хвост. Р.Ивнев вспоминал, как в феврале 1917 г. он встретился с "крестьянскими поэтами" - Есениным, Клюевым, Орешиным и Клычковым: "...не нравится тебе, что ли? Наше времечко пришло!" И дело было не только в том, что революцию сделали одетые в шинели мужики, и деревня почувствовала себя победительницей. В той рафинированной и утонченной культуре, что стремительно уходила на дно, Есенину было уготовано скромное место - талантливый самородок, пишущий, по словам Блока, "стихи свежие, чистые, голосистые, многословные". А теперь пришли варвары, и они были ему сродни: поэт отринул петербургскую культуру и собирался освободиться от своего прошлого. Мариенгоф сказал Райх, что у Сергея есть другая. Мариенгоф солгал: попросивший друга об услуге Есенин отправился не на свидание - он бродил по набережной Москвы-реки и кусал губы. Но дело было сделано: Райх собралась и ушла. О том, как она жила после разрыва, современники вспоминают мало и глухо - родила сына, вернулась в Орел, служила в Наркомпросе, училась скульптуре. Райх выпала из есенинской орбиты и растворилась в послереволюционном хаосе. О ней почти ничего неизвестно, но биограф Есенина описал его встречу с бывшей женой на вокзале Ростова. Райх ехала в Кисловодск, Есенин из Ташкента, ей захотелось, чтобы он увидел сына. Он соглашается, входит в вагон - и отшатывается от ребенка, как от прокаженного: - Фу! Черный! Есенины черными не бывают... И уезжает из Ростова вместе с верным Мариенгофом. В дороге мальчик заболел - Райх выходила его, но сама заразилась тифом. Из-за отравления сыпнотифозными ядами она потеряла рассудок, попала в сумасшедший дом и вышла оттуда другим человеком. Навсегда исчезли очаровавшие 22-летнего Есенина щенячье любопытство и детская смешливость - к жизни вернулся очень взрослый и очень трезвый человек, отлично знающий, что судьба ничего не дает даром. Они еще встретятся: закончилась только 1-я глава, до финала было далеко. Есенина ждали шумный и скандальный успех, вечера в "Стойле Пегаса" и бурная книгоиздательская деятельность. В те годы он обладал деловой хваткой О.Бендера: по словам Мариенгофа, Есенин успешно внушал советским начальникам, что имажинистам обязательно надо дать бумагу. Они помогут Есенину, и тогда Ленин непременно наградит начальников орденом. Затем был брак с Дункан и бросок на Запад - за мировой славой. А Зинаида поступила на режиссерские курсы. Ими руководил знаменитый В.Мейерхольд. Учитель и ученица Ленин говорил, что кухарку можно научить управлять государством, Луначарский полагал, что из нее можно сделать и Рубенса. По городам и весям работало многое множество курсов, где всех желающих бесплатно учили слагать стихи, ваять и рисовать. Над миром занималась заря новой жизни, Луначарский и Дункан обменивались телеграммами: - Я хочу танцевать для масс, для рабочих людей, которые нуждаются в моем искусстве...
- Приезжайте в Москву. Мы дадим вам школу и тысячу детей. Вы сможете осуществить ваши идеи в большом масштабе.
Гумилев объяснял бывшим красноармейцам и кронштадтским матросам, как писать сонеты, так почему бы красивой женщине, в отличие от красноармейцев и матросов сумевшей окончить гимназию, не стать режиссером? Почему бы ей не превратиться в знаменитую актрису? Язвительный Мариенгоф считал, что Райх была абсолютно бездарна. Он вспоминал и ответную реплику Мейерхольда: - Талант? Ха! Ерунда! Мариенгофу это казалось надувательством: медь есть медь, и сколько ни наводи блеск, золота не получится. Актерские способности Райх казались ему малыми. Но Мариенгоф не выносил Райх. Непредубежденный человек увидит в этом повороте ее судьбы переложенную на новый лад историю Пигмалиона и Галатеи. К моменту их встречи Пигмалион уже немолод (ему 47 лет), знаменит, женат и - в отличие от Есенина - в высшей степени рефлексивен. Мейерхольд учился в Москве на юридическом, затем поступил на драм. курсы, был артистом МХТ, позже - провинциальным режиссером, работающим по методе Художественного театра. Журналисты обзывали его декадентом, с ним пререкалась первая актриса Александринского театра М.Г. Савина - ей очень не нравилось, что директор императорских театров, тончайший В.Теляковский сделал ставку на молодую режиссуру и взял Мейерхольда в штат. Даже враги признавали его дар, у него было громкое имя - но в основоположники нового театра его вывел октябрьский переворот. И здесь тоже встает вопрос о соблазне и его цене. Кто-то считал революцию началом Царства Божьего, кто-то пришествием Антихриста.
Случай Мейерхольда - совершенно особый. Он делал свою, эстетическую революцию и сквозь ее призму видел то, что происходило вокруг. Фокус заключался в угле зрения. З.Гиппиус и люди ее круга замечали грязь, подлость и человеческую деградацию: обыски, расстрелы, повсеместную экспансию хамства - и общую ненависть к большевикам. А он творил собственную реальность: революция "Зорь" и "Мистерии-буфф" была куда чище настоящей. Соблазн заключался в слиянии с идущей от народных корней страшной, все разрушающей и при этом кажущейся животворной силой. Но разве мог художник сознаться в том, что возможность работать, не оглядываясь на антрепренера, критику, традиции, прессу и кассу, ему дал Сатана? Мейерхольд был человеком театра, и действительность у него часто сливалась с игрой, а игра становилась священнодействием - так и надо понимать его послеоктябрьские манифесты и фотографии в красноармейской униформе. Он был впечатлителен, желчен, великолепно образован, склонен к самоанализу и предубеждениям.
З.Райх стала вторым - вместе со сценой - смыслом его существования. Но к человеческим качествам самого Мейерхольда такого рода рассуждения отношения не имеют. Истовость и способность идти до конца заставили его в 21 год сменить вероисповедание и из немца и лютеранина Карла Теодора Казимира Мейергольда превратиться в православного В.Мейерхольда. (Всеволодом звали его юношеского кумира, писателя Гаршина). Честность, чистота и наивность заставили в 1921 г., в автобиографии, адресованной в проводившую чистку ВКП(б) комиссию, подробно, с поразительной откровенностью поведать партийным функционерам о своем романе с девушкой, работавшей на фабрике его отца: - Не рассказать в 5 строках той большой драмы, которая разыгралась в жизни моей в этот период половой зрелости, да и не нужно это знать комиссии по очистке партии. Но одно сказать надо, ибо здесь наросла и окрепла во мне (теперь, когда мне 47 лет, могу сказать с уверенностью), вера в особенности другого класса, любовь к его здоровой очаровательности, искание и сближение с ним во что бы то ни стало... Мозг мой горел, и, сменив гимназический мундир на студенческий, я переменил свое имя, бросившись из лютеранства в православие.
Поражают и детали этого юношеского романа, не раз описанные в набросках и записных книжках Мейерхольда: "С одной стороны, страсть, с другой стороны - долг честного человека... Кроме того, оскорблен, что его заподозрили в низких намерениях. - "Как смеешь ты думать, что я погублю тебя..." Молодой человек бежит, когда девушка заговаривает о стыдном: "Маманя велели взять с вас записку, чтобы вы не бросили меня, ежели будет ребенок", - он сгорал от любви, но "низких намерений" у него не было. К Райх он прилепился душой так же, как когда-то к фабричной девушке Маше, когда "оба сливались в одно целое, и падал платок ее, и падала его шляпа". Это повторилось: в 1921 г. слушатели ГВЫРМА (Гос. высшие режиссерские мастерские), шедшие на учебу по переулкам между Тверской и Б.Никитской, часто замечали странную фигуру - приглядевшись, они понимали, что под красноармейской шинелью не один, а 2 человека. Учитель обнимал их однокурсницу, 25-летнюю красавицу Райх. Им это не нравилось: те, кто любил Мейерхольда, не прощали Райх его любви - так будет и дальше. Не прощали и ему: у Мейерхольда было много врагов, и они знали, куда лучше ударить. А цель он обозначил сам. Мейерхольд ушел к Райх от женщины, с которой прожил всю жизнь. Они познакомились еще детьми, поженились во время студенчества, и жена поддерживала его в горе и радости - к тому же у них было 3 дочери. Но он поступил в духе своих представлений о долге, ответственности и мужском поступке: отсек прошлую жизнь и даже взял новую фамилию: теперь его звали Мейерхольд-Райх.
Они стали одним целым, и он должен был создать ее заново - ей предстояло сделаться великой актрисой. Не только Мариенгоф считал, что Райх абсолютно бездарна. Так же думала критика, так считали и артисты театра Мейерхольда. Ее со слоновьей грацией защищал Маяковский: не потому, мол, Мейерхольд дает хорошие роли Зинаиде, что она его жена, а потому он и женился на ней, что она прекрасная артистка. В.Шкловский назвал свою рецензию на мейерхольдовского "Ревизора" "Пятнадцать порций городничихи" ("Городничиху" играла Райх). Мейерхольд печатно окрестил Шкловского фашистом. Так вели дискуссии в 1926 г.: слово "фашист", впрочем, еще не наполнилось сегодняшним содержанием. Из-за Райх Театр им. Мейерхольда оставили и Э.Гарин, и Бабанова, и она стала его первой актрисой. А со временем и хорошей актрисой: любовь и режиссерский гений Мастера совершили чудо. Но это имеет отношение к истории театра, а не к малой, частной истории, шедшей своим чередом.
Жизнь менялась: военный коммунизм перетек в нэп, тот - в раннюю советскую империю. Аскетизм 1-й пятилетки переродился в сталинский неонэп: на прилавках появился ширпотреб, комфорт стал не стыден, а моден, на дачах играли патефоны, с киноэкрана смеялась Л.Орлова. Символами десятилетия становились широкая, до ушей улыбка, физкультурный парад и льющаяся из репродукторов бодрая музыка. Театр Мейерхольда не вписывался в новую жизнь, но малая, семейная история до поры не имела отношения к большой. В 1922 г. они поженились, а в 1923-м в Россию вернулся Есенин, и выяснилось, что на самом деле ничто не закончилось. Есенин стал совсем другим - исчезло юношеское обаяние, испарились жизненная цепкость и деловая хватка, помогавшие очаровывать советских вельмож и улаживать дела с издателями. Он стремительно катился вниз, менял женщин, пил. За ним тянулись слухи о диких скандалах, поговаривали и об эпилептических припадках. Есенин пропадал - и цеплялся за прошлое: теперь ему не казалось, что Есенины черными не бывают. Он приходил к детям, когда был трезв, пытался их увидеть и пьяным: звонил в дверь и не уходил до тех пор, пока их к нему не выносили. А Райх встречалась с ним у своей подруги З.Гейман - и Мейерхольд об этом знал. Он не вмешивался, но отлично понимал, чем это может кончиться, и пытался хоть как-то помешать происходящему. Гейман запомнила его слова: - Я знаю, что вы помогаете Зинаиде встречаться с Есениным. Прошу вас, прекратите это: они снова сойдутся, и она будет несчастна...
А потом было 28 декабря 1925 г: ночной звонок, отчаянная истерика узнавшей о гибели Есенина Райх и спокойные, методичные хлопоты Мейерхольда, приносившего ей воду и мокрые полотенца. На похороны они поехали вместе, мать Есенина крикнула ей у гроба: - Ты виновата! З.Гейман получила фотографию Райх с надписью: "Тебе, Зинуша, как воспоминание о самом главном и самом страшном в моей жизни - о Сергее".
Жизнь в доме Мейерхольдов-Райх вошла в обычную колею. Семье было отпущено еще 13 лет: трудно представить, как Мейерхольду удалось бы пережить Большой террор или космополитскую кампанию. Суть происходившего в стране точно уловил заехавший в Советский Союз Б.Шоу, посоветовавший превратить музей Революции в музей закона и порядка: закостеневала жизнь, закостеневало и возвращающееся к академическому реализму искусство. Во времена оны Мейерхольда критиковал глава думских черносотенцев Пуришкевич (ему не нравилось, что на сцену императорского театра пустили декадента, к тому же он принимал его за еврея), теперь за него взялась советская критика. Времена изменились: до революции с Мейерхольдом беседовал директор императорских театров Теляковский, осторожно выпытывая, не злоумышляет ли он против трона, теперь же, когда участники критических дискуссий легко бросались словом "фашист", приходилось ждать самого худшего. В 1935 г. недовольство властей обернулось полуопалой, Мейерхольду - единственному из народных артистов России - не дали звания народного артиста СССР. Затем его отстранили от руководства строительством нового здания для его театра, и это уже было предвестием большой беды. Семья чувствовала ее приближение. В разгар нападок на мужа Зинаида заболела тяжелейшим нервным расстройством, связанным с полным помрачением сознания, и лечилась у психиатра. Из-за ее трудного характера мейерхольдовским артистам приходилось нелегко. И все же это было в порядке вещей - в отличие от ссоры с Калининым на одном из приемов. Райх кричала ему: "Все знают, что ты бабник!" - всесоюзный староста бойко отругивался, рядом стоял ломающий пальцы Мейерхольд. Он знал, что его жена реагирует на все в 4 раза острей, чем обычный человек, и невинная шутка может показаться ей оскорблением. Поэтому он и превратил ее в актрису - на сцене Райх жила страстями героев "Леса", "Ревизора", "Горя от ума", "Дамы с камелиями". Она влюблялась, страдала, умирала в призрачном, созданном фантазией мужа мире - и после конца спектакля к нему возвращалась умиротворенная, разумная, способная на компромисс женщина. Газетчики восторгались нечеловеческими криками ее героинь. Но дело в том, что на сцене Райх вела себя как в жизни.
Однажды она обнаружила, что на базаре у нее вытащили кошелек, - и закричала. И это было так страшно, что потрясенный воришка вернулся, тихо отдал ей краденое и убежал. В 1938 г. большая история вторглась в историю семьи - Театр им. Мейерхольда был закрыт, и началась настоящая, обложная травля. Газеты рвали режиссера на куски, а в его доме металась терзаемая своими призраками женщина. Мнительный, ранимый, закрытый, загнанный в угол старый человек ухаживал за женой как нянька, а она билась, стараясь разорвать привязывающие ее к постели веревки. Врачи его не обнадеживали, а он - быть может, уже ни во что не веря - приносил ей питье и обтирал ее лоб влажным полотенцем. Чудеса случаются редко, но иногда они все-таки происходят: прикорнувшего в соседней комнате Мейерхольда разбудило невнятное бормотание, он вошел к жене и увидел, что она, приподнявшись на постели, разглядывает свои руки и вполголоса произносит: - Какая грязь... Он принес теплой воды, заговорил с ней - и понял, что к Зинаиде вернулся рассудок. Мы оставим их здесь, между безумием, отчаяньем и близкой смертью, истерзанных неопределенностью, враждой, болезнью, беспомощных и счастливых. Впереди было письмо Мейерхольда выздоравливающей жене - "...мне без тебя, как слепому без поводыря..." Впереди было и другое письмо: отчаянное, до безумия дерзкое письмо Райх Сталину: она заступалась за мужа, намекала на то, что вождь ничего не понимает в искусстве, и приглашала его к ним в гости. Следователь, занимавшийся реабилитацией Мейерхольда, считал, оно сыграло очень скверную роль. Впереди были арест и страшные письма Молотову, написанные в тюрьме в 1940 г.
- Лежа на полу лицом вниз, я обнаружил способность извиваться, и корчиться, и визжать как собака, которую плетью бьет хозяин... Меня здесь били - больного 65-летнего старика: клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине... Впереди было зверское, так и не раскрытое убийство Райх: на крики не вышел никто из соседей. Берсенев и Гиацинтова знали о ее болезни, и их домашние привыкли к тому, что у Мейерхольдов часто кричат. (Весной 1938 г., во время приступа невменяемости, Райх кричала 3 ночи подряд.) Из квартиры не взяли ничего, в коридоре с разбитой головой лежала домработница, тело хозяйки нашли в кабинете - ей нанесли 8 ножевых ран, и по дороге в больницу она умерла от потери крови. В разделенную на 2 квартиру Мейерхольда Берия вселил своего шофера с семьей и секретаршу. Вполне вероятно, что политическая полиция решила жилищные проблемы своих сотрудников самым логичным способом, не тратя времени на арест, допросы и комедию суда: огромная, по меркам 30-х годов, квартира в "Доме артистов" у Центрального телеграфа была очень жирным кушем. Финал этой истории ужасен, как и весь русский ХХ в. А история их любви прекрасна и как две капли воды похожа на миф о Пигмалионе и Галатее. В.Мейерхольд:
“Скоро мы снова будем как 2 половины яблока” Дорогая, горячо любимая Зиночка! Мне без Тебя, как слепому без поводыря. Это в делах. В часы без забот о делах мне без Тебя, как несозревшему плоду без солнца. Приехал я в Горенки 13-го, глянул на березы, и ахнул. Что это? Какой ювелир Ренессанса развесил все это, будто на показ, на невидимых паутинках? Ведь это же листья золота! (Ты помнишь: в детстве такими нежными листьями золота закрывали мы волнистую кору грецких орехов, готовя их к елке). Смотри: эти листья рассыпаны по воздуху. Рассыпанные, они застыли, они будто замерзли... Секунды их последней жизни я считал, как пульс умирающего. Когда я смотрел 13-го на сказочный мир золотой осени, на все эти ее чудеса, я мысленно лепетал: Зина, Зиночка, смотри на эти чудеса и... не покидай меня, тебя любящего, тебя - жену, сестру, маму, друга, возлюбленную. Золотую, как эта природа, творящая чудеса! Зина, не покидай меня! Нет на свете ничего страшнее одиночества! Почему "чудеса" природы навели на меня мысли о страшном одиночестве? Ведь его нет на самом деле! Ведь оно - одиночество это - кратковременно?.. Любимая Зина! Береги себя! Отдыхай! Лечись! Мы здесь справляемся. И справимся. А что скучно мне без тебя непередаваемо, так это уж надо претерпеть. Ведь не на месяцы же эта разлука? Скоро мы снова будем как две половины одного сладкого спелого яблока, вкусного яблока. Крепко обнимаю тебя, моя любимая... Крепко целую. Всеволод".
Письмо написано 15 октября 1938 г. 20 июня 1939 г. будет арестован Мейерхольд, в ночь на 15 июля неизвестные убьют Райх.
ПЕТР ВАСИЛЬЕВИЧ МЕРКУРЬЕВ: “ДЕД НЕ ПОНЯЛ, ЧТО НАДО ПРИТОРМОЗИТЬ”
П.Меркурьев - известный музыковед, сын знаменитого артиста В.Меркурьева и внук В.Мейерхольда и Ольги Михайловны Мунт: его бабушку тот оставил ради З.Райх. Петр Васильевич рассказывает о том, каким Мейерхольда видели близкие.
Ольга Михайловна Мунт
- Когда вы были совсем маленьким, а Всеволода Эмильевича еще не реабилитировали, о нем в вашем доме говорили?
- Безусловно - и не только мои родители, но и все, кто к нам приходил. Людей, не говорящих о Мейерхольде, у нас не принимали. На столе стоял бюст Мейерхольда работы Кукрыниксов, на стенах висели фотографии деда...
- Ольга Михайловна Мунт тяжело перенесла расставание с Всеволодом Эмильевичем. Говорили у вас об этом?
- Они расстались в 23-ем, мама с папой познакомились в 24-ом, а я родился в 43-ем. До папы у мамы было еще 2 мужа. У меня имелось двое сестер плюс трое папиных племянников от репрессированного брата, к тому же у нас все время жил кто-то еще - а мама не работала, и папа пахал на всю семью. Где уж тут рассуждать о том, как 30 лет назад бабушка перенесла разлуку с дедушкой? И все же я знаю, что бабушка действительно пережила это тяжело. У нее был серьезный нервный срыв, она даже маму выгоняла из дома. Поэтому бабушка и уехала из Москвы. Но мама как-то обронила фразу, что бабушка понимала Мейерхольда. Они же были ровесники - в 1923 г. бабушке исполнилось 40 лет. А старились в то время быстрее, чем сейчас (вспомните, как 30-летний Бабочкин выглядит в роли Чапаева), и бабушка уже походила на старушку. Мейерхольду тоже было 49, но его никто бы не принял за старика. Бабушка, видимо, понимала, что Мейерхольду нужна новая жизнь. Но замечательный режиссер и театральный художник Л.В. Варпаховский (в 20-е годы он был научным сотрудником Театра им. Мейерхольда) говорил мне, что для Всеволода Эмильевича Зинаида Николаевна стала роковой женщиной. Возможно, его жизнь так трагически завершилась из-за ее истеричности. После того как театр Мейерхольда закрыли, она написала письмо Сталину и везде кричала, что ее мужей травят: сперва затравили Есенина, а теперь уничтожают Мейерхольда. Зато 16 лет, проведенные с Райх, были самыми одухотворенными в жизни деда, самыми насыщенными, творчески плодотворными. Хотя с бабушкой он и в самом деле обошелся очень жестоко. Дал откуда-то телеграмму: я приезжаю с новой женой и прошу освободить квартиру...
- Я слышал, что тогда Ольга Михайловна его и прокляла.
- Да, так оно и было. Потом бабушка очень об этом жалела. После того как Мейерхольда взяли, Ольга Михайловна поехала в Москву и вместе с Зинаидой Николаевной собирала какие-то документы для его освобождения. А когда Зинаиду Николаевну убили, бабушка еще была в Москве - она пришла к ней, а ее не пустили в квартиру. Потом бабушка вернулась в Ленинград, и 10 февраля, когда родные отмечали день рождения деда, она сказала: "Мне кажется, что Мейерхольда уже нет в живых". Его действительно уже неделю как убили - но мы узнали об этом только в 1955 г. У Мейерхольда были сложные отношения с повзрослевшими дочерьми. Поэтому он так полюбил своих новых детей: Таня Есенина с гораздо большим доверием относилась к отчиму, чем к Зинаиде Николаевне. У той был довольно истеричный характер, а Всеволод Эмильевич страшно интересовался Таней и Костиком. Он очень любил, когда к ним приходили ребята (среди которых был и совсем юный З.Гердт). Дед все время обозначал свое присутствие - тащил их к себе в кабинет, беседовал. А когда он хворал и не мог ничем заниматься, Таня и Костя были его главной отдушиной. С собственными дочерьми все обстояло куда сложнее: беда была в том, что они одна за другой стали рожать. Мейерхольд принимал это трудно - он не хотел стареть. Поэтому его так тянуло к мальчишкам: входивший в дедово окружение Д.Д. Шостакович был моложе младшей дочери Мейерхольда. Да и все они были молодыми: 37-летнего Маяковского там считали стариком. В Театре им. Мейерхольда пожилые люди не работали. Только игравшего у него еще в Александринке Юрьева он к себе приглашал - да и то по старой памяти. К Юрьеву Мейерхольд относился с нежным покровительством, как к старику, а тот был его ровесником.
- Был ли Всеволод Эмильевич хорошим человеком?
- Сложно сказать. Подлым он, во всяком случае, не был. Он не был жадным - на мой взгляд, это один из признаков, присущих хорошему человеку. Тем, кого дед любил, он мог отдать все. И вместе с тем он был страшно категоричен и безумно ревнив. Это относилось и к любви, и к творчеству - на своем пути он мог смести все. Но такое присуще любому гениальному человеку. Всеволод Эмильевич обладал немыслимым темпераментом и фантастическим артистизмом, обожал быть центром внимания. И если вдруг появлялась хотя бы тень соперника, если высовывался Таиров, он был готов стереть его в порошок. (Хотя настоящим конкурентом Мейерхольду тот не был - такой феерической славой тогда обладали только сам дед да Маяковский.) Тормозов у Мейерхольда не было. Он мог броситься вам на помощь, ухаживал за человеком во время болезни, менял ему повязки, а потом походя выпихивал его из своей жизни. В словах Эйзенштейна: "Счастье тому, кто был связан с Мейерхольдом как художник, горе тому, кто зависел от него как от человека" - много правды. Беда в том, что он себя не контролировал - сегодня мог кем-то восторгаться, завтра охладевал. Равных ему по дару и эрудиции не было - и если человек делался деду скучен, он вычеркивал его из своей жизни... А тот мог запить от горя. Мейерхольд раздавливал людей из-за того, что ему было не о чем с ними разговаривать. Но ведь его при этом очень любили! Слышали бы вы, как о деде говорили Свердлины. А ведь тетю Шуру он выгнал из театра - Зинаиде Николаевне все надо было играть самой. И великого актера Л.Н. Свердлина Мейерхольд гноил на маленьких ролишках - у него играли только Гарин и Ильинский, а Свердлина он не видел. Л.В. Варпаховский служил ему верой и правдой, а потом Мейерхольду что-то померещилось, и он начал обращаться к нему на "вы". А Варпаховский собрал весь мейерхольдовский архив, оставил его в театре и ушел, не попрощавшись. (Любовь и преданность к Мастеру он пронес через всю жизнь.) Нечто подобное было и с В.Плучеком, и с А.Гладковым, и с Ю. Германом. Мейерхольд влюблял в себя людей, а потом они натыкались на возведенную им стену. Но дело вовсе не в том, что он был злодеем: просто дед подпускал к себе людей чересчур близко. Нельзя обращаться с ними как с Каштанкой: сперва давать вкусный кусок, а потом вытаскивать его прямо изо рта.
- А его влюбленность в советскую власть - сколько, на ваш взгляд, здесь было искренней веры в идею, сколько игры и сколько - расчета?
- Не знаю. Не задумывался об этом.
- По-вашему, эта тема несущественна?
- Абсолютно. Даже мне - не то что вам! - сложно представить, что такое была революция. Со мной дружила О.Д. Форш, замечательная писательница, историк, очень умный человек - ей в революцию было 44 г. Она говорила, что обреченность системы стала видна еще до Первой мировой, сразу после трехсотлетия дома Романовых, и даже раньше, когда революционные волнения только начинались. Все ждали перемен и, когда они произошли, приняли ожидаемое за действительность. А такие фантастически талантливые люди, как Мейерхольд и Маяковский, считали, что действительности надо помочь - и тогда дело пойдет, обновление свершится. Телевизора тогда не было, что делалось наверху, никто не знал, в политических играх Мейерхольд и Маяковский не разбирались. Большевики дали деду сцену - и на ней он создавал идеальный образ революции. Но зрители с трудом принимали его спектакли - он слишком сильно опередил время. В императорских театрах Всеволод Эмильевич находился в жестких рамках, а эта власть дала ему все - и пост зав. театральным отделом Наркомпроса, и свой театр. Он почувствовал себя хозяином положения. Какой художник этого не хочет? Отсюда и эйфория. Дед занимался любимым делом, ему давали деньги, в его работу никто не вмешивался, и он не заметил, когда начали закручивать гайки. Ему не хватило мудрости: Всеволод Эмильевич не понял, что надо притормозить. Когда он был в Берлине, его уговаривали остаться на Западе - а ему казалось, что у него все в порядке. Мейерхольду недоставало осторожности - и это тоже говорит в пользу того, что человек он был неплохой. Дед не мог представить, что ему что-то сделают исподтишка, ведь сам он всегда играл в открытую. Если выгонял кого-то из театра, то впрямую, и интриг не признавал...
- Судьба Всеволода Эмильевича как-то сказалась на вашей семье?
- Мамину сестру посадили. Она работала в сельском хозяйстве, да еще была партийной, а на колхозы у НКВД тоже имелась своя процентовка. Но взяли ее за отца - больше придраться было не к чему. Надо было посадить, вот о Мейерхольде и вспомнили. А в нашей семье никто впрямую не пострадал. Мой папа был популярнейшим актером, и на его положении судьба Всеволода Эмильевича не сказалась. Но я думаю, что у властей и здесь был свой резон: вот, мол, как у нас хорошо - сын за отца не отвечает. Но маме 15 лет не давали работать. Правда, из театрального института ее увольняли не за отца, а в связи с сокращением штатов. И из Народного театра маму убрали, настроив против нее самодеятельных артистов. А уж потом ее не брали никуда - но под самыми благовидными предлогами. И только руководивший Ленинградским театром им. Пушкина Л.С. Вивьен сказал ей правду: "Ирина, не пытайтесь устроиться на работу в театр. Дана команда под любыми благовидными предлогами заматывать вашу просьбу".
- А вы-то сами как относитесь к деду?
- Неоднозначно. Но чем старше я становлюсь, тем больше его понимаю.
Справка "Известий": В 2004 г. исполнилось: 130 лет со дня рождения В.Мейерхольда. 130 лет О.Мунт. 110 лет З.Райх. Внучке Мейерхольда М.Воробьевой (в замужестве Валентей), создавшей Музей-квартиру Мейерхольда и возродившей память о деде из пепла, исполнилось бы 80.
http://www.izvestia.ru/news/282686
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Пятница, 01 Ноя 2019, 13:42 | Сообщение # 19 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6872
Статус: Offline | ДВЕ СУДЬБЫ ЗИНАИДЫ РАЙХ
3.Райх называли роковой женщиной, прожившей 2 разные жизни: в одной - бедность и личная драма, в другой достаток, преданная любовь, профессиональный успех. И - душераздирающий крик под занавес...
Зинаида родилась в 1894-м в семье обрусевшего немца Н.Райха и бедной дворянки Анны Викторовой. Дочь разделяла убеждения отца, одного из первых социал-демократов, за что и поплатилась исключением из гимназии.
В 1917-м - год встречи с Есениным - она жила в Петрограде и служила машинисткой в редакции левоэсеровской газеты "Дело народа", была председателем Общества по распространению пропагандистской литературы. Там же была и худ. библиотека, куда часто заглядывал Есенин, - книги выдавала эсерка Мина Свирская, и все думали, что Сергей ей симпатизирует. А Зина уже собиралась замуж за его приятеля, начинающего поэта А.Ганина. Перед помолвкой решили съездить вместе на Соловки и дальше на север. Подруга не смогла, а Зинаида поехала.
Черноволосая красавица прекрасно смотрится на палубе белого парохода. Ганин отошел в сторону, любуясь невестой, он не слышит, о чем говорят Зинаида и Сергей:
- Зина, это очень серьезно. Поймите же, я люблю вас с первого взгляда. Давайте обвенчаемся! Немедленно! Если откажете, покончу с собой... Скоро берег... церковь... Решайтесь! Да или нет?!
-Да...
По дороге Сергей нарвал полевых цветов. Не помня себя, забыв про Ганина, молодые обвенчались в маленькой церкви под Вологдой.
Церковь св. Кирика и Иулитты в Вологодском уезде, где венчались С.Есенин и З.Райх. фото - 1950-х годов
Они вернулись в Петроград, поселились в квартирке на Литейном и зажили вполне нормальной семейной жизнью - Есенин даже отговаривался от холостяцких попоек, мол, жену люблю, мы, брат, взрослые люди. А когда началась борьба за выживание - время было смутное и голодное, - стал хандрить. Ближе к родам Зина уехала к родителям в Орел, а Сергей - в Москву, чтобы примкнуть к поэтам-имажинистам.
Дом №33 на Литейном проспекте, в котором жили (1917-1918 гг.) С.Есенин и З.Райх
Жену не навещал, не звал и не ждал. Тогда она взяла годовалую Танечку и сама к нему приехала в комнату на Богословском, где он жил вместе с Мариенгофом.
Сергей особой радости не высказал, но к дочке потянулся всем сердцем. Вскоре он велел ей уехать, сказав, что все чувства прошли, что его вполне устраивает та жизнь, которую он ведет. Зинаида не хотела верить: "Любишь ты меня, Сергун, я это знаю и другого знать не хочу..." И тогда Есенин подключил Мариенгофа. Вывел в коридор, нежно обнял за плечи, заглянул в глаза: - А вот чего... не могу я с Зинаидой жить... Скажи ты ей, Толя (уж так прошу, как просить больше нельзя!), что есть у меня другая женщина...
На следующий день Зинаида уехала. Через некоторое время поняла, что ждет ребенка, подумала, может, это и к лучшему, дети привяжут. По телефону обсудила с мужем имя - договорились, если будет мальчик, то назвать Константином. И опять никаких вестей... Через год с небольшим, направляясь с сыном в Кисловодск, она встретила на платформе ростовского вокзала Мариенгофа. Узнав, что Есенин ходит где-то рядом, попросила: "Скажите Сереже, что я еду Костей. Он его не видал. Пусть зайдет взглянет... Если не хочет со мной встречаться, могу выйти из купе". Поэт нехотя, но зашел, посмотрел на сына и сказал: "Фу... Черный… Есенины черные не бывают». Бедная женщина отвернулась к окну, плечи ее вздрагивали, а Есенин повернулся на каблуках и вышел легкой, танцующей походкой. Очень скоро на смену неизвестной орловской жене придет популярная американская танцовщица А.Дункан. Но не так далеко и то время, когда Сергей будет дежурить возле чужого дома, умирая от тоски по своим детям, стучаться в дверь и жалобно просить, чтобы впустили на одну минуту, только посмотреть... Уснули? Пусть их вынесут спящих он хочет их видеть. И Зину, свою жену - известную актрису, супругу В.Мейерхольда.
Мейерхольд давно присматривался к Зинаиде. Как-то на одной из вечеринок спросил у Есенина:
- Знаешь, Сережа, я ведь в твою жену влюблен. Если поженимся, сердиться на меня не будешь?
Поэт шутливо поклонился режиссеру в ноги:
- Возьми ее, сделай милость.По гроб тебе благодарен буду.
И все-таки Сергей не оценил жену, она докажет ему, на что способна. Она станет актрисой. И Зинаида поступила на режиссерские курсы.
Осенью 1921 г. она пришла в студию к 48-летнему Мейерхольду, а тот сразу же предложил ей руку и сердце. Зинаида долго не могла решиться, мол, разведена, двое детей, никому не верю, на что известный режиссер просто и внятно ответил: "Я люблю вас, Зиночка. А детей усыновлю". До этого Всеволод прожил четверть века со своей первой женой Ольгой, которую знал с детства, родил с ней 3-х дочерей. Законная супруга чуть с ума не сошла, когда вернулась из поездки и увидела Зинаиду - что он нашел в этой хмурой женщине, как посмел привести ее в их дом? А потом взяла да прокляла их обоих перед образом: "Господи, покарай их!" Сделала это от отчаяния, но взяла на себя страшный грех - сама осталась ни с чем, а годы спустя гибель Всеволода и Зинаиды была зверской, чудовищной...
Но это потом, а сейчас Мейерхольд счастлив, он и не знал, что можно так любить, однако Есенина это задело: "Втерся ко мне в семью, изображал непризнанного гения. Жену увел..." Райх казалась режиссеру живым воплощением стихии, разрушительницей и созидательницей, с ней можно делать революционный театр. Неважно, что многие считали ее посредственной актрисой, зато муж - боготворил и готов был отдать ей все роли - и женские, и мужские. Когда зашел разговор о постановке "Гамлета" и Мейерхольда спросили, кто же будет играть главного героя, он ответил: "Конечно же, Зиночка". Тогда Охлопков сказал, что сыграет Офелию, и даже написал письменную заявку на эту роль, после чего вылетел из театра.
Про Зину говорили, что она передвигается по сцене, как "корова". Прослышав сплетню, Всеволод Эмильевич увольняет из театра любимицу публики М.Бабанову - тонкую, гибкую, с хрустальным голосом (ей больше хлопают). Из театра уходит любимый ученик Э.Гарин - Зиночка с ним поссорилась. Мейерхольд специально для нее придумывает такие мизансцены, что и двигаться не нужно - действие разворачивается вокруг героини.
Рядом с Мейерхольдом Зина по-настоящему расцвела. Она почувствовала любовь и заботу. Муж даже взял ее фамилию в качестве второй, так и подписывался - Мейерхольд-Райх. Родители перебрались из Орла в Москву, у детей есть все необходимое: лучшие доктора, учителя, дорогие игрушки, отдельные комнаты. Вскоре семья переехала в 100-метровую квартиру. Зинаида - одна из первых дам Москвы, она бывает на дипломатических и правительственных приемах, принимает в своем доме самых именитых гостей.
После Америки, после разрыва с Дункан, после того, как Зинаида стала актрисой самого авангардного театра, красивой и благополучной супругой популярного режиссера, - Есенин снова влюбился в свою бывшую жену... Они тайно встречались в комнате своей подруги З.Гейман. Но Гейман не сказала ей, что Мейерхольду все известно, что однажды вечером он брезгливо смотрел в глаза своднице: «Я знаю, что Вы помогаете Зинаиде встречаться с Есениным. Прошу, прекратите это: если они снова сойдутся, то она будет несчастна...» Подруга спрятала глаза, пожала плечами, мол, это ревность, фантазии воспаленного воображения.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Пятница, 01 Ноя 2019, 14:09 | Сообщение # 20 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6872
Статус: Offline | 
А Сергей страдал без детей, ревновал и желал Зинаиду, чей успех в Москве и Петербурге затмил успех Айседоры Дункан. Но, на одном из свиданий Райх сказала бывшему мужу, что "параллели не скрещиваются", все, хватит, она не бросит Всеволода.
О смерти Есенина Мейерхольдам сообщили по телефону. Зинаида с искаженным лицом кинулась в прихожую:
- Я еду к нему!
- Зиночка, подумай...
- Я еду к нему!
- Я еду с тобой...
Всеволод Эмильевич поддерживал Зину около гроба Есенина, когда она кричала: "Сказка моя, куда ты уходишь?", закрыл спиной от бывшей свекрови, когда та заявила при людях: "Ты во всем виновата!" Сопровождал повсюду, не спускал глаз - только бы не было срыва, только бы все обошлось... У него были основания для беспокойства. Зинаида даже на сцене не контролировала себя. Играя городничиху, так щипала дочку, что та вскрикивала по-настоящему. Любой насмешливый взгляд в свою сторону воспринимала в штыки, могла тут же закатить истерику. Поэтому здоровье жены волновало Мейерхольда больше, чем связь с Есениным.
В 30-е годы дом Мейерхольдов считали одним из самых благополучных и гостеприимных в Москве. Говорили, что Зинаида опять накормила всякими вкусностями, а уж сама-то как хороша: известная актриса, красивая женщина, муж просто боготворит ее. Наступало время, когда кругом были одни "враги". В 1938-м появились статьи о "мейерхольдовщине". Под этим подразумевалось тайное пристрастие режиссера к буржуазному искусству. Мейерхольду не дали звания Народного артиста СССР, театр закрыли. А город давно уже содрогался по ночам от резкого звука подъезжающих автомобилей - проводились нескончаемые аресты. Всеволод Эмильевич сильно поседел и постарел. Его пока не трогали, но удручало другое. В 1939-м болезнь жены обострилась. Зина кричала через окно милиционеру-охраннику, что любит советскую власть, что зря закрыли театр, потом написала яростное письмо Сталину. Кидалась на детей и мужа, говорила, что не знает их, пусть идут вон. Пришлось привязать ее веревками к кровати. Но Мейерхольд не отдал жену в сумасшедший дом: кормил с ложечки, умывал, разговаривал с ней, держал ее за руку, пока не уснет. Спустя несколько недель Зинаида снова вернулась к нормальной жизни - муж снова спас ее. Но до трагической развязки оставалось несколько недель...
Мейерхольда взяли в Питере. В это же время в московской квартире проводился обыск. Райх понимает, что мир рухнул, что мужа - единственно верного и настоящего друга жизни - она больше не увидит, но еще не знает, что впереди ночь, которая станет для нее роковой. С 14 на 15 июля 1939 г. Тело актрисы с многочисленными ножевыми ранами нашли в кабинете, а в коридоре с разбитой головой лежала домработница, спешившая на крик хозяйки.
В.Мейерхольда расстреляли как "шпиона английской и японской разведок", продержав несколько месяцев в тюрьмах и забив до неузнаваемости. Где лежит его тело, неизвестно до сих пор, но судьбе было угодно, чтобы Есенин, Райх и Мейерхольд и в другой жизни были вместе. Зинаиду похоронили на Ваганьковском кладбище, недалеко от могилы Есенина. Через некоторое время на памятнике Райх появилась еще одна надпись - В.Э Мейерхольд. Душа Всеволода отыскала свою Любовь, а душа Зинаиды сделала свой выбор.
Татьяна Шаманкова
https://www.liveinternet.ru/users/2870220/post130952830/
P.S. Прах Всеволода Эмильевича Мейерхольда захоронен в братской могиле Донского кладбища.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Воскресенье, 03 Ноя 2019, 14:20 | Сообщение # 21 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6872
Статус: Offline | АЙСЕДОРА ДУНКАН: ТАНЕЦ ДЛИНОЮ В ЖИЗНЬ...
«В моей жизни существовало только 2 движущие силы: Любовь и Искусство, и часто Любовь уничтожала Искусство, а порой властный призыв Искусства приводил к трагическому концу Любви, ибо между ними была постоянная битва» (Айседора Дункан)
В мае 1878 г. родилась американская танцовщица А.Дункан. В историю мирового искусства она вошла прежде всего как основоположница нового направления в танце - так называемого свободного танца. В детстве она была несчастлива - отец, Джозеф Дункан, обанкротился и сбежал еще до ее рождения, оставив жену с 4-мя детьми на руках без средств к существованию. Маленькая Айседора, которую, скрыв ее возраст, в 5 лет отдали в школу, чувствовала себя чужой среди благополучных одноклассников. В 13 лет бросила школу, которую считала совершенно бесполезной, и серьезно занялась музыкой и танцами, продолжив самообразование.
В 18 юная Дункан приехала покорять Чикаго и чуть было не вышла замуж за своего поклонника. Это был рыжий, бородатый 45-летний поляк И.Мироски, но он тоже был беден и, как это выяснилось позже, еще и женат. Этот неудавшийся роман положил начало череде неудач в личной жизни, которые преследовали танцовщицу всю ее жизнь. Айседора никогда не была абсолютно, безоговорочно счастлива.
Она всегда считала, что танец должен быть естественным продолжением человеческого движения, отражать эмоции и характер исполнителя, импульсом для появления танца должен стать язык души. Все эти идеи, новаторские по своему характеру, естественно, вступали в противоречие с балетной школой того времени. Айседора танцевала босиком, что было в новинку и изрядно шокировало публику.
Гастроли заметно поправили материальное положение Дункан, и в 1903 г. она вместе с семьей совершила паломничество в Грецию. Одетые в туники и сандалии, эксцентричные иностранцы вызывали настоящий переполох на улицах современных Афин. Путешественники не ограничились простым изучением культуры любимой страны, они решили сделать свой вклад, построив храм на холме Капанос. Помимо этого Айседора отобрала 10 мальчиков для хора, который сопровождал пением ее выступления.
Путешествуя по Европе, Айседора познакомилась с Оскаром Береги, венгерским актером, игравшим шекспировского Ромео на сцене одного из театров Будапешта. Они влюбились друг в друга с первого взгляда. Актер потребовал, чтобы Айседора отказалась от своих танцев во имя его карьеры и их семьи. Но и это любовь не принесла Дункан счастья. Узнав об измене любимого, она достала чемодан со своими танцевальными туниками, и целуя их и рыдая, поклялась никогда не покидать искусство ради любви. В 1905 г. , после романа с Гордоном Крегом, театральным постановщиком, Айседора в 29 лет родила девочку.
Айседора Дункан и Гордон Крэг
Однако Крег так и не женился на Дункан. Однажды во время гастролей в Париже она познакомилась с сыном Зингера, изобретателя швейной машинки, - Лоэнгрином, как называла его Дункан. Они много путешествовали вместе, у них родился сын Патрик. Но Зингер был слишком ревнив, а Айседора не хотела отказывать себе в удовольствии наслаждаться вниманием многочисленных поклонников. В результате отношения Дункан и Зингера дали трещину.
Парис Юджин Зингер и Айседора Дункан
Айседора оставалась любимицей публики на протяжении более 2-х десятилетий. В 1913 г. в Париже произошел трагический несчастный случай. Машина, в которой сидели оба ее ребенка со своей няней и в которой не было водителя, скатилась со склона холма и утонула в Сене. Дункан была потрясена случившимся и эта трагедия не прошла для нее бесследно. И творчески, и эмоционально она уже так и не оправилась от этого удара до конца своей жизни. В 1921 г. Луначарский официально предложил танцовщице открыть школу в Москве, обещая финансовую поддержку. Однако обещаний советского правительства хватило ненадолго, Дункан стояла перед выбором - бросить школу и уехать в Европу или заработать деньги, отправившись на гастроли. И в это время у нее появился еще один повод, чтобы остаться в России, - С.Есенин.
Ей 43, она располневшая женщина с коротко остриженными крашеными волосами. Ему - 27, золотоволосый поэт атлетического телосложения. Через несколько дней после знакомства он перевез вещи и переехал к ней сам, на Пречистенку, 20. Удивительно, но при всем своем огромном желании любить и быть любимой Айседора лишь однажды все-таки вышла замуж. И то, получается, по расчету, Есенина иначе не выпускали с ней за границу. Этот брак был странен для всех окружающих уже хотя бы потому, что супруги общались через переводчика, не понимая языка друг друга. Сложно судить об истинных взаимоотношениях этой пары. Есенин был подвержен частой смене настроения, иногда на него находило что-то, и он начинал кричать на Айседору, обзывать ее последними словами, бить, временами он становился задумчиво-нежен и очень внимателен.
За границей Есенин не мог смириться с тем, что его воспринимают как молодого мужа великой Айседоры, это тоже было причиной постоянных скандалов. Так долго продолжаться не могло. «У меня была страсть, большая страсть. Это длилось целый год… Мой Бог, каким же слепцом я был!.. Теперь я ничего не чувствую к Дункан». Результатом его размышлений после возвращения в Россию, стала телеграмма: «Я люблю другую, женат и счастлив».
В 1925 г. поэта зверски убили в гостинице "Англетер", а в 1927 г. произошла трагедия с Дункан. В Ницце Айседора исполняла несколько раз танец с шарфом на бис. «Прощайте, друзья, я еду к славе!» - с этими словами она села в автомобиль. Ветер развевал накинутый вокруг ее шей кроваво-красный шелковый шарф. Автомобиль тронулся, потом внезапно остановился, и окружающие увидели, что голова Айседоры резко упала на край дверцы. Шарф попал в ось колеса и, затянувшись, сломал ей шею. Погибла она практически мгновенно. Ее похоронили в Париже, на кладбище Пер-Лашез.
Так неожиданно оборвалась жизнь А.Дункан, танцовщицы, неповторимо прекрасной на сцене и неповторимо несчастной в личной жизни. А танцевать она начала еще в утробе матери. Дункан так и пишет в своей автобиографии: "Перед моим рождением мать переживала трагедию. Она ничего не могла есть, кроме устриц, которые запивала ледяным шампанским. Если меня спрашивают, когда я начала танцевать, я отвечаю - в утробе матери. Возможно, из-за устриц и шампанского".
http://gorod.tomsk.ru/index-1208010470.php
Танцует Айседора Дункан. Храм Посейдона
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Воскресенье, 03 Ноя 2019, 14:56 | Сообщение # 22 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6872
Статус: Offline | Наталия Крандиевская -Толстая. поэтесса, жена А.Н. Толстого:
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН И АЙСЕДОРА ДУНКАН
...У нас гости в столовой,- сказал Толстой, заглянув в мою комнату, - Клюев привел Есенина. Выйди, познакомься. Он занятный. Я вышла в столовую. Поэты пили чай. Клюев в поддевке, с волосами, разделенными на пробор, с женскими плечами, благостный и сдобный, похож был на церковного старосту. Принимая от меня чашку с чаем, он помянул про великий пост. Отпихнул ветчину и масло. Чай пил «по-поповски», накрошив в него яблоко. Напившись, перевернул чашку, деловито осмотрел марку фарфора, затем перекрестился в угол на этюд Сарьяна и принялся читать нараспев вполне доброкачественные стихи. Временами, однако, чересчур фольклорное словечко заставляло насторожиться. Озадачил меня также его мизинец с длинным, хорошо отполированным ногтем. Второй гость, похожий на подростка, скромно покашливал. В голубой косоворотке, миловидный; льняные волосы, уложенные бабочкой на лбу; с первого взгляда - фабричный паренек, мастеровой. Это и был Есенин. На столе стояли вербы. Есенин взял темно-красный прутик из вазы.
- Что мышата на жердочке, - сказал он вдруг и улыбнулся.
Мне понравилось, как он это сказал, понравился юмор, блеснувший в озорных глазах, и все в нем вдруг понравилось. Стало ясно, что за простоватой его внешностью светится что-то совсем не простое и не обычное. Крутя вербный прутик в руках, он прочел первое свое стихотворение, потом второе, третье. Он читал много в тот вечер. Мы были взволнованы стихами, и не знаю, как это случилось, но в благодарном порыве, прощаясь, я поцеловала его в лоб, прямо в льняную бабочку, и все вокруг рассмеялись. В передней, по-мальчишески качая мою руку после рукопожатия, Есенин сказал: - Я к вам опять приду. Ладно?
- Приходите,— откликнулась я. Но больше он не пришел. Это было весной 1917 г., в Москве, и только через 5 лет мы встретились снова, в Берлине, на тротуаре Курфюрстендама. На Есенине был смокинг, на затылке цилиндр, в петлице хризантема. И то, и другое, и третье, как будто бы безупречное, выглядело на нем по-маскарадному.
Большая и великолепная А.Дункан с театральным гримом на лице шла рядом, волоча по асфальту парчовый подол. Ветер вздымал лиловато-красные волосы на ее голове. Люди шарахались в сторону. - Есенин! — окликнула я. Он не сразу узнал меня. Узнав, подбежал, схватил мою руку и крикнул: - Ух ты... Вот встреча! Сидора, смотри, кто...
- Qui est се? ( Кто это?) - спросила Айседора. Она еле скользнула по мне сиреневыми глазами и остановила их на Никите, которого я вела за руку. Долго, пристально, как бы с ужасом, смотрела она на моего 5-летнего сына, и постепенно расширенные атропином глаза ее ширились еще больше, наливались слезами.
- Сидора! - тормошил ее Есенин. - Сидора, что ты?
- Oh! - простонала она наконец, не отрывая глаз от Никиты. - Oh, oh! - И опустилась на колени перед ним, прямо на тротуар.
Перепуганный Никита волчонком глядел на нее. Я же поняла все. Я старалась поднять ее, большую, отяжелевшую от скорби. Есенин помогал мне. Любопытные столпились вокруг. Айседора встала и, отстранив нас, накрыв голову шарфом, пошла по улицам, не оборачиваясь, не видя перед собой никого, - фигура из трагедий Софокла; Есенин бежал за ней в своем глупом цилиндре, растерянный. - Сидора,— кричал он, - подожди! Сидора, что случилось? Никита горько плакал, уткнувшись в мои колени.
Я знала трагедию Айседоры Дункан. Ее дети, мальчик и девочка, погибли в Париже, в автомобильной катастрофе, много лет назад. В дождливый день они ехали с гувернанткой в машине через Сену. Шофер затормозил на мосту, машину занесло на скользких торцах и перебросило через перила в реку. Никто не спасся. Мальчик - Раймонд, был любимец Айседоры. Его портрет на знаменитой рекламе английского мыла Pears`a известен всему миру. Белокурый голый младенец улыбается, весь в мыльной пене. Говорили, что он похож на Никиту, но в какой мере он был похож на Никиту, знать могла одна Айседора. И она это узнала, бедная. В этот год Горький жил в Берлине.
- Зовите меня на Есенина, - сказал он однажды, - интересует меня этот человек.
Было решено устроить завтрак в пансионе Фишера, где мы снимали две большие меблированные комнаты. В угловой с балконом на Курфюрстендам накрыли длинный стол по диагонали. Приглашены были Айседора, Есенин и Горький. Айседора пришла, обтекаемая многочисленными шарфами пепельных тонов, с огненным куском шифона, перекинутым через плечо, как знамя. В этот раз она была спокойна, казалась усталой. Грима было меньше, и увядающее лицо, полное женственной прелести, напоминало прежнюю Дункан. 3 вещи беспокоили меня как хозяйку завтрака. Первое - это, чтобы не выбежал из соседней комнаты Никита, запрятанный туда на целый день. Второе заключалось в том, что разговор у Есенина с Горьким, посаженных рядом, не налаживался. Я видела, Есенин робеет, как мальчик. Горький присматривался к нему. Третье беспокойство внушал сам хозяин завтрака, непредусмотрительно подливавший водку в стакан Айседоры (рюмок для этого напитка она не признавала). Следы этой хозяйской беспечности были налицо.
- За русски рэволюсс! - шумела Айседора, протягивая Алексею Максимовичу свой стакан. - Écouter (Слушайте). Горки! Я будет тансоват seulement (только) для русски рэволюсс. C`est beau (Это прекрасно), русски рэволюсс!
Алексей Максимович чокался и хмурился. Я видела, что ему не по себе. Поглаживая усы, он нагнулся ко мне и сказал тихо: - Эта пожилая барыня расхваливает революцию, как театрал удачную премьеру. Это она зря.
Помолчав, он добавил: - А глаза у барыни хороши. Талантливые глаза.
Так шумно и сумбурно проходил завтрак. После кофе, встав из-за стола. Горький попросил Есенина прочесть последнее, написанное им. Есенин читал хорошо, но, пожалуй, слишком стараясь, без внутреннего покоя. (Я с грустью вспомнила вечер в Москве, на Молчановке.) Горькому стихи понравились, я это видела. Они разговорились. Я глядела с волнением на них, стоящих в нише окна. Как они были непохожи! Один - продвигался вперед, закаленный, уверенный в цели, другой - шел, как слепой, на ощупь, спотыкаясь, - растревоженный и неблагополучный.
Позднее пришел поэт Кусиков, кабацкий человек в черкеске, с гитарой. Его никто не звал, но он, как тень, всюду следовал за Есениным в Берлине. Айседора пожелала танцевать. Она сбросила добрую половину своих шарфов, оставила 2 на груди, один на животе, красный - накрутила на голую руку, как флаг, и, высоко вскидывая колени, запрокинув голову, побежала по комнате в круг. Кусиков нащипывал на гитаре «Интернационал». Ударяя руками в воображаемый бубен, она кружилась по комнате, отяжелевшая, хмельная Менада! Зрители жались к стенкам. Есенин опустил голову, словно был в чем-то виноват. Мне было тяжело. Я вспоминала ее вдохновенную пляску в Петербурге 15 лет назад. Божественная Айседора! За что так мстило время этой гениальной и нелепой женщине? Этот день решено было закончить где-нибудь на свежем воздухе. Кто-то предложил Луна-Парк. Говорили, что в Берлине он особенно хорош.
Был воскресный вечер, и нарядная скука возглавляла процессию праздных, солидных людей на улицах города. Они выступали, бережно неся на себе, как знамя благополучия, свое Sontagskleid (Воскресное платье), свои новые, редко бывавшие в употреблении зонтики и перчатки, солидные трости, сигары, сумки, мучительную щегольскую обувь, воскресные котелки. Железные ставни были спущены на витрины магазинов, и от этого город казался просторнее и чище. За столиком в ресторане Луна-Парка Айседора сидела усталая, с бокалом шампанского в руке, глядя поверх людских голов с таким брезгливым прищуром и царственной скукой, как смотрит австралийская пума из клетки на толпу надоевших зевак. Вокруг немецкие бюргеры пили свое законное воскресное пиво. Труба ресторанного джаза пронзительно-печально пела в вечернем небе. На деревянных скалах грохотали вагонетки, свергая визжащих людей в проверенные бездны. Есенин паясничал перед оптическим зеркалом вместе с Кусиковым. Зеркало то раздувало человека наподобие шара, то вытягивало унылым червем. Рядом грохотало знаменитое «железное море», вздымая волнообразно железные ленты, перекатывая через них железные лодки на колесах. Несомненно, бредовая фантазия какого-то мрачного мизантропа изобрела этот железный аттракцион, гордость Берлина. В другом углу сада бешено крутящийся щит, усеянный цветными лампочками, слепил глаза до боли в висках. Странный садизм лежал в основе большинства развлечений. Горькому они, видимо, не очень нравились. Его узнали в толпе, и любопытные ходили за ним, как за новым аттракционом. Он простился с нами и уехал домой. Вечеру этому не суждено было закончиться благополучно. Одушевление за нашим столиком падало, ресторан пустел. Айседора царственно скучала. Есенин был пьян, философствуя на грани скандала. Что-то его задело и растеребило во встрече с Горьким.
- А ну их, умников! - отводил он душу, чокаясь с Кусиковым. - Пушкин что сказал? «Поэзия, прости господи, должна быть глуповата». Она, брат, умных не любит. «Изучайте Евро-опу!» - передразнивал он кого-то. - Чего ее изучать, потаскуху? Пей, Сашка!
Это был для меня новый Есенин. Я чувствовала за его хулиганским наскоком что-то привычно наигранное, за чем пряталась не то разобиженность какая-то, не то отчаяние. Было жаль его и хотелось скорей кончить этот не к добру затянувшийся вечер.
Айседора и Есенин занимали 2 большие комнаты в отеле «Adion» на Unter den Linden. Они жили широко, располагая, по-видимому, как раз тем количеством денег, какое дает возможность пренебрежительного к ним отношения. Дункан только что заложила свой дом в окрестностях Лондона и вела переговоры о продаже дома в Париже. Путешествие по Европе в пятиместном «бьюике», задуманное еще в Москве, совместно с Есениным требовало денег, тем более, что Айседору сопровождал секретарь-француз, а за Есениным увязался Кусиков. Автомобиль был единственный способ передвижения, который признавала Дункан. Железнодорожный вагон вызывал в ней брезгливое содрогание. Айседора вообще была женщина со странностями. Несомненно, умная, по-особенному, своеобразно, с претенциозным уклоном удивить, ошарашить собеседника. Эту черту словесного озорства я наблюдала позднее у другого ее соотечественника - Б.Шоу.
Айседора, например, утверждала: большинство общественных бедствий происходит оттого, что люди не умеют двигаться. Они делают много лишних и неверных движений. Неверный жест влечет за собой неверное действие. Мысли эти она развивала в форме забавных афоризмов, словно поддразнивала собеседника. Узнав, что я пишу, она усмехнулась недоверчиво: - Есть ли у вас любовник, по крайней мере? Чтобы писать стихи, нужен любовник. Отношение Дункан ко всему русскому было подозрительно восторженным. Порой казалось: эта пресыщенная, утомленная славой женщина не воспринимает ли и Россию, и революцию, и любовь Есенина, как злой аперитив, как огненную приправу к последнему блюду на жизненном пиру? Ей было лет 45. Она была еще хороша, но в отношениях ее к Есенину уже чувствовалась трагическая алчность последнего чувства. Однажды ночью к нам ворвался Кусиков, попросил взаймы сто марок и сообщил, что Есенин сбежал от Айседоры. - Окопались в пансиончике на Уландштрассе, - сказал он весело, - Айседора не найдет. Тишина, уют. Выпиваем, стихи пишем. Вы, смотрите, не выдавайте нас. Но Айседора села в машину и объехала за три дня все пансионы Шарлоттенбурга и Курфюрстендама. На 4-ю ночь она ворвалась, как амазонка, с хлыстом в руке в тихий семейный пансион на Уландштрассе. Все спали. Один Есенин, в пижаме, сидя за бутылкой пива в столовой, играл с Кусиковым в шашки. Вокруг них в тесноте буфетов, на кронштейнах, убранных кружевами, мирно сияли кофейники и сервизы, громоздились хрустали, вазочки и пивные кружки. Висели деревянные утки вниз головами. Солидно тикали часы. Тишина и уют, вместе с ароматом сигар и кофе, обволакивали это буржуазное немецкое гнездо, как надежная дымовая завеса, от бурь и непогод за окном. Но буря ворвалась и сюда в образе Айседоры. Увидя ее, Есенин молча попятился и скрылся в темном коридоре. Кусиков побежал будить хозяйку, а в столовой начался погром. Айседора носилась по комнате в красном хитоне, как демон разрушения. Распахнув буфет, она вывалила на пол все, что было в нем. От ударов ее хлыста летели вазочки с кронштейнов, рушились полки с сервизами. Сорвались деревянные утки со стен, закачались, зазвенели хрустали на люстре. Айседора бушевала до тех пор, пока бить стало нечего. Тогда, перешагнув через груды горшков и осколков, она прошла в коридор и за гардеробом нашла Есенина.
- Quittez cette bordêle immediatement, (Покиньте немедленно этот публичный дом) - сказала она ему спокойно, - et suivez mo и (следуйте за мной).
Есенин надел цилиндр, накинул пальто поверх пижамы и молча пошел за ней. Кусиков остался в залог и для подписания пансионного счета. Этот счет, присланный через 2 дня в отель Айседоре, был страшен. Расплатясь, Айседора погрузила свое трудное хозяйство на 2 многосильных «мерседеса» и отбыла в Париж, через Кельн и Страсбург, чтобы в пути познакомить поэта с готикой знаменитых соборов.
http://www.synnegoria.com/tsvetae....an.html
ТАТЬЯНА ЕСЕНИНА
После развода родителей и смерти отца Татьяна воспитывалась в семье Вс.Мейерхольда и З.Райх. Пережила их трагическую гибель во время массовых сталинских репрессий. В годы войны эвакуировалась с мужем и сыном в Узбекистан, где прожила полвека в Ташкенте, работая корреспондентом газеты «Правда Востока», научным редактором в издательствах Узбекистана. Автор повестей «Женя – чудо ХХ века», «Лампа лунного света», мемуаров о С.Есенине, З.Райх, В.Мейерхольде. Использованы воспоминания Т.Есениной и др. авторов, малоизвестные публикации современников, письма и различные архивные материалы.
Есенин и Райх встретились случайно. Вспоминая рассказ матери, Татьяна Сергеевна позже писала:«Весной 1917 г. Зинаида Николаевна жила в Петрограде одна, без родителей, работала секретарем-машинисткой в редакции газеты «Дело народа». Есенин печатался здесь. Знакомство состоялось в тот день, когда поэт, кого-то не застав, от нечего делать разговорился с сотрудницей редакции. А когда человек, которого он дожидался, наконец, пришел и пригласил его, Сергей Александрович, со свойственной ему непосредственностью, отмахнулся:- Ладно уж, я лучше здесь посижу…».Зинаиде Николаевне было 22 года. Она была смешлива и жизнерадостна. Она была женственна, классически безупречной красоты, но в семье, где она росла, было не принято говорить об этом, напротив, ей внушали, что девушки, с которыми она дружила «в десять раз красивее». Такой её и запомнил Есенин, а когда он дарил Зинаиде свою фотографию, то это чувство выразил в дарственной надписи: «За то, что девочкой неловкой предстала ты мне на пути моем. Сергей».
Сергей и Зинаида стали часто встречаться, но всегда на людях, обращались друг к другу на «Вы», отношения были до предела сдержанными. Во время встреч рассказывали друг другу о своих друзьях, о родителях, о некоторых происшествиях из своих детских и отроческих лет. Отец Зинаиды Август родился в лютеранской семье, переселившейся в Россию из Силезии. Работал слесарем, пароходным и паровозным машинистом. Встретил в вагоне поезда и влюбился в русскую девушку Анну. Чтобы жениться на православной христианке, ему пришлось принять ее веру и стать Николаем Андреевичем. В 1892 г. они поженились и стали жить на окраине Одессы в поселке Ближние Мельницы. Здесь 21 июня 1894 г. родилась дочь Зинаида. Училась в одесско-женской гимназии. Отец был членом РСДРП. Повзрослев, Зина стала иногда помогать ему в революционной работе, а в 9 лет сама вступила в партию социал-революционеров. Через год её арестовали, 2 месяца пришлось просидеть в тюрьме. Зинаиду исключили из 8 класса гимназии. Матери удалось выхлопотать свидетельство о среднем образовании, но в документе о политической благонадежности было отказано. Зинаида переехала в Петроград и поступает на историко-литературный факультет Высших женских курсов С.Г. Раевского, берет уроки скульптуры, изучает иностранные языки. Устроилась работать секретарем-машинисткой в редакции левоэсеровской газеты «Дело народа».
В июле 1917 Есенин уговаривает Райх совершить поездку к Белому морю. На ее вопрос «Зачем?»ответил: «Причин две: первая – посмотреть Север, а вторая – скрыться от призыва в армию Керенского». Они посетили Мурманск, Архангельск, Соловки. В поездке Есенин сделал Зинаиде предложение. Со дня знакомства до дня венчания прошло примерно 3 месяца. Решено было венчаться в Вологде, нужны были деньги. Зинаида отправила в Орел телеграмму отцу: «Вышли сто. Венчаюсь». Присланных денег хватило только на обручальные кольца и на наряд невесте. Положенный в таких случаях букет Сергею пришлось нарвать из полевых цветов. Свадебное путешествие прошло по северу России: Вологда – Архангельск – Умба – Кандалакша – Кереть - Кемь - Соловецкие острова. В конце августа молодые приехали в Орел. Сергей познакомился с родителями и родственниками Зинаиды. Не обошлось без забавных эпизодов. Вместе с молодоженами в Орел приехал друг Есенина артист и поэт В.Чернявский, солидный брюнет, которого Николай Андреевич и принял за мужа дочери. «Я знаю об этом случае со слов мамыю Она говорила, что причиной ошибки было её письмо деду, после которого он ожидал увидеть чуть ли не богатыря. Уверяла, что описала своего мужа именно таким, каким его тогда видела («я же была влюблена…»). Между тем Есенин был чуть ли не на голову ниже деда. После ужина, когда все разошлись на ночлег, Николай Андреевич встретил свою дочь в коридоре и увидел, что она собирается войти в комнату, которую, как он знал, отвели Есенину. «Ты не ошиблась, Зиночка?» - взволнованно спросил он. Поняв в чем дело, она бурно расхохоталась. Наутро веселился весь дом». - вспоминала Т.Есенина.
В сентябре молодожены вернулись в Петроград. Не знали, как начать совместную семейную жизнь. «Вернувшись в Петроград, они некоторое время жили врозь, и это не получилось само собой, а было чем-то вроде дани благоразумию. Все-таки они стали мужем и женой, не успев опомниться и представить себе хотя бы на минуту, как сложится их совместная жизнь. Договорились поэтому друг другу не мешать». - писала Татьяна Сергеевна. Жизнь врозь была недолгой, вскоре они сняли 2 комнаты на Литейном проспекте. «В доме № 33 по Литейному молодые Есенины наняли на 2-м этаже 2 комнаты с мебелью, окнами во двор, С ноября (1917) по март (1918) был я у них частым, а то и ежедневным гостем. Жили они без особенного комфорта (тогда было не до того), но со своего рода домашним укладом и не очень бедно. Сергей много печатался, и ему платили как поэту большого масштаба. И он, и Зинаида Николаевна умели быть, несмотря на начавшуюся голодовку, приветливыми хлебосолами. По всей повадке они были настоящими «молодыми». - вспоминал В.Чернявский. Сергей каждому знакомому радостно хвастался: «У меня есть жена!» или «Я, брат, жену люблю». Настоял, чтобы Зинаида бросила работу в редакции газеты. Она подчинилась, мечтая иметь семью, мужа, детей.
В начале 1918 г. Есенин закончил писать поэму «Инония». На сохранившейся рукописи поэмы двум первым строкам автографа предшествует посвящение «Посвящаю З.Н.Е(сениной)». В конце апреля они переезжают в Москву. Зинаида Николаевна устраивается на работу машинисткой в Наркомат продовольствия. Жить пришлось в неуютном гостиничном номере, финансовое обеспечение семьи было недостаточным. Начались размолвки, бытовые ссоры. Зинаида ждала первого ребенка. Сергей Есенин вел переговоры с А.Белым, чтобы тот стал крестным отцом. Желание поэта не удалось осуществить. После отъезда Есениных из Петрограда крестным Татьяны был записан В.Чернявский. А.Белый стал крестным отцом сына Есенина Константина. Приближавшиеся роды создавали дополнительные заботы. Материальное положение молодой семьи не улучшалось. Поэтический труд Есенина не приносил нужных средств. Решили, что Сергей уедет на некоторое время в Константиново, а Зинаида поживет у родителей в Орле.
11 июня 1918 г. в Орле родилась Татьяна. Когда Зинаида узнала, что родилась дочь, с грустью сказала: - Я так хотела мальчика… - На что акушерка ответила: - Без девочек и мальчиков не бывает. Сергея в это время рядом не было. Втянутый в водоворот социальных и политических перемен в стране, он с женой поддерживал слабую связь. 22 ноября 1918 г. из Орла Зинаида писала А.Белому: «Посылаю Вам коврижку хлеба, если увидите Сережу скоро - поделитесь с ним». Вскоре она с дочерью приехала в Москву. «До одного года я жила с обоими родителями, потом между ними произошел разрыв, и Зинаида Николаевна снова уехала со мной к своим родным в Орел». - вспоминала Татьяна Сергеевна. Рождение ребенка не обеспечило покоя в личных отношениях. Есенин привык к свободе, познал славу и высоко себя ценил как поэта, претендующего на видное место в русской поэзии. Изредка они встречались, но теплых чувств уже не было. Во время одной из встреч Сергей оскорбил нецензурным словом жену, а она в ответ вернула это слово ему. Схватившись за голову, Сергей простонал: «Зиночка, моя тургеневская девушка! Что же я с тобой сделал?»
В это время он подружился с Мариенгофом. Вместе снимали небольшую квартиру. Предвидя в будущем бытовые неудобства, Анатолий всячески возражал против возвращения Зинаиды с ребенком в Москву и вселения в квартиру. В свою очередь, Зинаида Николаевна также не жаловала, Мариенгофа, а порой совершенно его не переносила, не скрывая своей неприязни к нему. В «Романе без вранья» Мариенгоф описал нерадостную встречу Есенина с женой и дочерью: «В самую суету со спуском «утлого суденышка» нагрянули у нам на Богословский гости. Из Орла приехала жена Есенина - З.Н. Райх. Привезла она с собой дочку: надо же было показать отцу. Танюше тогда года еще не минуло. А из Пензы заявился наш закадычный друг М.Молабух. Зинаида Николаевна, Танюша, няня ее, Молабух и нас двое - 6 душ в 4-х стенах! А вдобавок - Танюша, как в старых писали книжках, «живая была живулечка, не сходила с живого стулечка»: с няниных колен - к Зинаиде Николаевне, от нее - к Молабуху, от того - ко мне. Только отцовского «живого стулечка» ни в какую не признавала. И на хитрость пускались, и на лесть, и на подкуп, и на строгость - все попусту. Есенин не на шутку сердился и не в шутку считал все это «кознями Райх». А у Зинаиды Николаевны и без того стояло в горле слеза от обиды на Таньку, не восчувствовавшую отца».
Предпринимались различные попытки сохранения семейных отношений. 16 мая 1919 г. Есенин на книге «Преображение» (1918) написал: «Милой Зикан от Сергуньки. Май. В кафе поэтов. Москва». Но преодолеть разделявшие их противоречия они не смогли. Зинаида неоднократно возвращалась к Есенину, но через некоторое время совместного проживания вынуждена была вновь возвращаться к родителям в Орел. В мае 1919 г. она с 11-месячной Таней вновь приехала в Москву. Остановились на квартире поэта В.Шершеневича в Крестовоздвиженском пер. Прожила почти 3 недели. Есенин навещал их очень редко. «В это время Есенин был слишком занят собой, своими стихами и своей деятельностью, чтоб быть искренне привязанным к женщине». - вспоминал Шершеневич. В июне 1919 г. Райх стала работать в Орловском губернском отделе народного образования зав. подотделом искусств. Работа в основном организаторская. Однажды Александра, младшая на 7 лет сестра, мечтавшая об актерской профессии, уговорила Зинаиду сыграть эпизодическую роль старухи в одном клубном спектакле. Это было ее первое и последнее выступление на сцене в Орле. Себя артисткой в будущем Зинаида Николаевна не представляла, поэтому отшучивалась по этому поводу: «Ишь, Шурка - ей главную роль, а меня загримировали старухой».
Как только у Есенина появлялись деньги после продажи своих книг, он тут же стремился оказывать помощь жене и дочери. 18 июня 1919 г. писал: «Зина! Я послал тебе вчера 2000 руб. Как получишь, приезжай в Москву. Типография заработала. Денег у меня пока для тебя 10 000 руб.». После 20 октября Райх спешно покидает Орел, который занимают войска генерала Деникина, и переезжает в Москву. Татьяна осталась в Орле у бабушки с дедушкой. Зинаида была в это время вновь беременной. В Москве стала жить в Полуэктовом пер., дом 5, кв. 11. С середины ноября устроилась консультантом во Внешкольный отдел Наркомпроса, а затем инспектором подотдела народных домов, музеев и клубов. Семейные отношения Сергея и Зинаиды были натянутыми. После сцен ревности устанавливалось на короткое время перемирие, которое вновь разрушалось бурными семейными ссорами. В конце 1919 г. они расстаются окончательно.
3 февраля 1920 г. в московском Доме матери и ребенка родился Константин. Крестным отцом новорожденного стал писатель А.Белый. «Зимой Зинаида Николаевна родила мальчика, - писал Мариенгоф. - У Есенина спросили по телефону: «Как назвать?» Есенин думал, думал - выбирая не литературное имя - и сказал: «Константином». После крещения спохватился: «Черт побери, а ведь Бальмонта - Константином зовут». Но сына посмотреть не поехал». С трудом Райх с грудным ребенком удалось пристроиться жить в Доме матери и ребенка на Остоженке, 36. «Зинаида Николаевна не работала сестрой в Доме матери и ребенка, она там жила, - вспоминала Татьяна Сергеевна, - на тех же началах, что и другие матери, оказавшиеся в те нелегкие годы в затруднительном положении; они находились «на самообслуживании», помогая друг другу ухаживать за детьми, нести дежурства». Это был один из самых сложных и драматичных периодов в ее жизни. «Райх с младенцем нашла себе приют в Доме матери и ребенка на Остоженке, - писала Татьяна Сергеевна. - Это было убежище для матерей-одиночек, неплохо по той поре обеспеченное. Однако сам по себе факт, что она - с ее-то гордостью, с ее верой в себя, с ее внутренней независимостью - очутилась в таком заведении, означал полную катастрофу». Одним ударом раскололась вся ее жизнь. Беды стали преследовать её. Неожиданно заболел Костя. Едва удалось его спасти, как тяжело заболела сама Зинаида Николаевна. Её выздоровление было большим чудом.
Татьяна жила в Орле у дедушки с бабушкой. Свою мать она видела изредка, даже стала ее забывать. 19 февраля 1921 г. Есенин подал заявление о разводе, в котором брал на себя обязательства: «Наших детей - Татьяну 3-х лет и Константина одного года оставляю для воспитания у моей бывшей жены З.Н. Райх, беря на себя материальное обеспечение их, в чем и подписываюсь». Брак был расторгнут. По решению суда в Орле на основании поданного заявления Райх ей вернули девичью фамилию, оставили на её попечении детей, предоставили право взыскивать с Есенина расходы на их содержание. Черная полоса несчастий вновь навалилась на Зинаиду Николаевну. В Москве она заболела брюшным, а чуть позже сыпным тифом, затем оказалась в психиатрической лечебнице. Чередования нескольких маний приводили нередко к буйному помешательству. Последствия болезни нередко сказывались в дальнейшей её жизни. Практически она была здоровой, сильной и энергичной женщиной, но если ее выбивали из равновесия, то, по словам Татьяны Сергеевны, «гнев ее или горе, испуг, тревога, возмущение - все это бывало с молниями в глазах, с бледным окаменением лица, с интонациями, от которых порой кровь леденела». Райх отказывается от дальнейшего участия в политической жизни. Публикует в «Правде» (15 сентября 1920 г.) «Письмо в редакцию»: «Тов. редактор! Прошу напечатать, что я считаю себя вышедшей из партии социал-революционеров с сентября 1917 г. Зинаида Райх-Есенина». В это трудное для нее время она находит силы, чтобы изменить свою дальнейшую личную жизнь.
Впервые В.Мейерхольд и З.Райх повстречались в помещении Наркомпроса в 1921 г. Зинаида работала в секретариате Н.Крупской. После Октября Театральным отделом (ТЕО) Наркомпроса заведовал В.с.Мейерхольд, известный режиссер-новатор и великолепный актер. На одном из совещаний ему понравилась взволнованная речь сотрудницы в защиту русского языка. Молодая женщина заинтересовала его. У Зинаиды Николаевны были привлекательные глаза, а абсолютная женственность проявлялась в ее осанке и движении. Встреча с Мейерхольдом возродила у Райх надежду на счастливую любовь, укрепила желание изменить свою будущую жизнь. Она решает попробовать свои силы в театре, но не актрисой, а режиссером. В ноябре 1921 г. она поступает на режиссерский факультет Гос. высших режиссерских мастерских, на которых вел занятия Мейерхольд. Среди слушателей курсов были И.Ильинский, В.Зайчиков, М.Бабанова, М.Жаров, С.Эйзенштейн, Э.Гарин и др. в будущем известные артисты. Многие из них вошли затем в Театр Мейерхольда. По воспоминаниям современников, однажды в класс вместе с Мейерхольдом вошла красивая женщина, коротко остриженная, в кожаной куртке и в сапогах. Ей было лет 28, но смотрела она строго и выглядела, пожалуй, чуть старше. Мейерхольд сказал: - Познакомьтесь: Зинаида Есенина - Райх, мой ассистент по биомеханике. Биомеханика считалась главным предметом в этой необычной театральной школе. «Часто после занятий, уже за полночь, мы шли от школы ко мне. Мейерхольд провожал Зину, и мы все вместе вваливались в мою комнату. И в этой жалкой комнате Всеволод Эмильевич, «мастер», как мы его называли, разыгрывал перед Зиной и передо мной целые спектакли, рассказывал о своих замыслах, о Станиславском, Чехове, Комиссаржевской, голос его гудел на весь дом, и соседи со всех сторон стучали в стены, в потолок, в пол, грозили вызвать милицию…». - вспоминала сокурсница Стела Огонькова.
В августе 1921 г. Райх стала женой Мейерхольда и со своими двумя маленькими детьми, Татьяной и Константином, поселились в его квартире. При регистрации брака в их паспортах появилась общая фамилия Мейерхольд-Райх.
 
Есенин, узнав об этом важном событии в жизни своей бывшей жены, не очень расстроился и даже откликнулся несерьезными частушками, которые пел в кругу близких друзей. Позже одумается, осознает необратимость потери, и совершенно по-иному будет оценивать уход любимой женщины. Татьяна впервые увидела Мейерхольда в 4-летнем возрасте. Встреча в Орле надолго сохранились в ее памяти: «Всеволод Эмильевич возник внезапно. Мы с бабушкой ходили на базар, а когда вернулись и шли по двору мимо распахнутого окна нашей столовой, я остановилась и замерла, увидев, что возле обеденного стола стоит человек в голубой рубашке. Изумилась я, во-первых, потому, что в нашем доме, кроме деда, никогда других мужчин не видела, во-вторых, незнакомец зачем-то размазывал по лицу мыльную пену - наш дед носил небольшую бороду и не брился. Человек в голубой рубашке молча смотрел на меня. Бабушка потянула меня за руку, мы завернули за угол и поднялись на крыльцо. А что потом? Не знаю…».
Позже в её памяти всплывали отдельные эпизоды детства. Вот они вчетвером идут куда-то. Костю мать отпустила с рук, чтобы он шел самостоятельно, но он закапризничал. Всеволод Эмильевич подбежал к нему, поднял и понес. Костя мгновенно успокоился. Дети с матерью и отчимом ездили отдыхать на юг в Мисхор. В санатории многое увиденное удивляло Татьяну - огромные окна, накрахмаленные скатерти, салфетки. Запомнила, как Всеволод Эмильевич ходил по берегу моря, бросал плоские камешки в море и радовался, если брошенный камешек над водной гладью делал до 13-ти или 14ти прыжков. Во время отдыха в Крыму детей специально взяли посмотреть шторм на море. Эта картина разбушевавшейся стихии надолго запомнилась. Татьяна Сергеевна писала: «В Крыму самым сильным впечатлением был шторм. Когда началась буря, мать и Всеволод Эмильевич принялись поспешно одевать нас, укутывая как можно теплее. Повели на высокий берег над пляжем, куда уже пришли полюбоваться штормом несколько отдыхающих. Многоэтажные волны, казалось, вот-вот накроют нас с головой. Ветер, брызги, невообразимый грохот. Все молчали. Нас с Костей держали на руках. Мы тоже молчали, нам было хорошо. А на следующий день так грустно было бродить по испорченному пляжу, усеянному дохлыми рыбками».
«Летом 1922 г. два совершенно незнакомых мне человека - мать и отчим - приехали в Орел и увезли меня и брата от деда и бабки», - вспоминала Татьяна Сергеевна. Теперь им предстояло жить в доме на Новинском бульваре в квартире, которую Мейерхольд прежде занимал со своей семьей. После развода его первая жена Ольга Михайловна вернулась в Петроград. Таня и Костя попали в совершенно новую, загадочную для них обстановку. Таня не скрывала своего любопытства, пытаясь понять этот необычный для нее мир. Она росла наблюдательной девочкой. Позже вспоминала: «Новинский был оживленным местом - неподалеку шумел Смоленский рынок с огромной барахолкой, где престарелые дамы в шляпках с вуалью распродавали свои веера, шкатулочки и вазочки. По бульвару ходили цыгане с медведями, бродячие акробаты. Приезжие крестьяне, жмурясь от страха, перебегали через трамвайную линию - в лаптях, домотканых армяках, с котомками за плечами».
5-этажное здание из темно-красного кирпича когда-то принадлежало знаменитому адвокату Плевако. Дом старый, говорили, что его построили на рубеже ХУШ – Х1Х в. После одноэтажного дома в Орле здание Тане показалось громадным. С детским любопытством она начала знакомство с тщательного обследования квартиры. Столкнулась с многочисленными дверями, поворотами, ступенями. Память сохранила первую планировку квартиры. Позже Татьяна Сергеевна вспоминала: «В большой комнате, где мы спали, одна дверь ведет в комнату поменьше, куда попадаешь, поднявшись на 3 ступеньки. Напротив 2-я дверь, широкая, двустворчатая; ступенька вниз ведет в широкий коридор, с ним сливается странная комната, не имеющая 4-ой стены. Идешь по коридору направо - слева будет еще одна (нормальная комната). Потом коридор делает поворот. Здесь самое интересное - внутренняя лестница уходит куда-то вниз. Есть еще широкое низкое окно с форточкой, он глядит не на улицу, а в ту комнату, где мы спали. За фанерной перегородкой находится маленькая уборная, а поднявшись на 3 ступеньки, видишь еще одну фанерную перегородку - это ванная. А куда ведет дверь рядом с ванной? Эта комната мне уже знакома, в неё можно попасть и оттуда, где мы спали. И тут обнаруживается главное достоинство квартиры - по ней можно бегать, делая огромные круги».
Квартира стала постепенно заполняться новыми обитателями. Для присмотра за детьми наняли деревенскую девушку Дуняшу. Жила также кухарка. Это была глухая, сварливая женщина, которая постоянно разговаривала сама с собой, думая, что её никто не слышит. Вскоре в квартиру переехали из Орла родственники Зинаиды Николаевны.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Вторник, 05 Ноя 2019, 12:59 | Сообщение # 23 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6872
Статус: Offline | Анна Ивановна Викторова, бабушка Татьяны, заняла маленькую комнату рядом с передней, а дедушка Николай Андреевич Райх поселился этажом ниже в просторной комнате рядом с общежитием. Шура, младшая сестра Зинаиды, разместилась в комнате рядом с бабушкой. Из Орла родители привезли свою старую мебель. Николай Андреевич выхлопотал себе, ветерану партии, большую по тем временам пенсию, но продолжал жить очень скромно и требовал, чтобы и другие не жили на широкую ногу, а с учетом требований времени. О своей революционной деятельности он говорил скупо, хотя был членом РСДРП с 1897 года, в 1902 г. примкнул к большевикам. В Одесском музее революции висела его фотография среди других активных участников революционных событий. Внуков он научил игре в шашки и шахматы, поигрывал с ними и в карты. Иногда исполнял русские, украинские, белорусские и одну еврейскую песни. Любил загадывать загадки. Детям запомнилась одна: «Какая хозяйка вкуснее готовит, молодая или старая?» Обычно ему отвечали, что лучше готовит старая хозяйка. «Нет, - торжествовал Николай Алексеевич, - молодая! Она не поскупится положить в кастрюлю всё, что нужно».
Таня узнала, что у неё, кроме Кости, есть еще один брат. «На бульваре мы неожиданно-негаданно познакомились со своим сводным братом - Юрой Есениным, - писала она позже. - Он был старше меня на четыре года. Его как-то тоже привели на бульвар, и, видно, не найдя для себя другой компании, он принялся катать нас на санках. Мать его, Анна Романовна Изряднова, разговорилась на лавочке с нянькой, узнала, «чьи дети», и ахнула: «Брат сестру повез!» Она тут же пожелала познакомиться с нашей матерью. С тех пор Юра стал бывать у нас, а мы - у него».
Таня и Костя признали Мейерхольда «вторым папой», хотя от детей тайн рождения не скрывали, и они знали, что Мейерхольд - «папа второй», ненастоящий, а «первый папа» был какой-то незримой личностью, имя которого изредка произносилось взрослыми в разговорах. Первым из детей «папой» назвал Всеволода Эмильевича четырехлетний Костя. «Не называй его так, - попросила Зинаида Николаевна, - у тебя есть родной отец». – «Нет, он папа, - заупрямился Костя». Немного позже и Татьяна обращалась к отчиму «папа», но с годами привыкла называть его Мейером.
Мейерхольд и Райх были всегда заняты. «Заниматься нами дома времени у них почти не было, - вспоминала Татьяна Сергеевна, - но нас брали с собой куда только можно - на выставку, в гости, на репетицию. Позднее это могла быть экскурсия на какое-нибудь предприятие (например, на «Прохоровку» - Трехгорную мануфактуру), посещение подшефного театру детского дома. Ходили в казармы первого стрелкового полка, где Мейерхольд числился почетным красноармейцем (по праздникам он надевал длинную шинель, буденовку и шел вместе со своим полком на парад). Однажды побывали в Кремле - всё запомнилось, кроме одного - к кому мы ходили. Помню сельскохозяйственную выставку 1923 года. Там я впервые увидела самолет. Пролетая над Москвой-рекой, он вдруг опустился и сел на воду - оказалось, что это гидроплан». Они старались дать детям хорошее образование, развить у них эстетическое чувство. Делалось это без учительского назидания, через непринужденное восприятие интересного и прекрасного. «Меня и Костю уже в 1922 году, - вспоминала Т.Есенина, - когда мы были совсем крошками, стали водить на спектакли. Установка была самая здравая - пусть хоть что-то западет, а потом сами до всего дойдут». На некоторое время устроили детей в небольшой домашний детский сад, которым руководила интеллигентная женщина, знающая иностранные языки. Затем горничную Дуняшу дома сменила «бонна» Ольга Георгиевна, которая стала учить детей немецкому языку. Ей с удовольствием помогал дедушка Николай Андреевич. На всю жизнь Татьяне запомнились многие картины детства. В памяти сохранились многочисленные эпизоды, когда мать заливалась смехом, вспоминая какую-нибудь реплику из обсуждаемой пьесы, или как Мейер подолгу обсуждал что-то со своими помощниками.
Иногда отчим и мать устраивали детям представление дома. В одной сцене они показывали карлика с большой головой, в колпаке, с длинной бородой. Из-под куртки видны были ноги в узких штанах, а ботинки поражали своими размерами. Под неудержимый смех детей карлик молча танцевал, вертел головой, высоко вскидывал ноги и хлопал в ладоши. Таня запомнила объяснение мамы, как они создали карлика. Всеволод Эмильевич набрасывал поверх пиджака очень широкую куртку, мама застегивала её, потом становилась у него за спиной, подлезала под куртку и продевала руки в рукава. То есть в ладоши хлопала она. Ноги получались из рук Всеволода Эмильевича, на них-то он и надевал свои ботинки.
Поэт Роман Гуль в Берлине 12 марта 1923 г. встречался с Сергеем Есениным. Гуль запомнил эпизод, касающийся его отношений к своим детям. Есенин делился с ним сокровенными мыслями: - Никого я
не люблю... только детей своих люблю. Дочь у меня хорошая - блондинка, топнет ножкой и кричит: я - Есенина! Вот какая у меня дочь... Мне бы к детям... а я вот полтора года мотаюсь по этим треклятым заграницам...
- У тебя, Сережа, ведь и сын есть? - сказал я.
- Есть, сына я не люблю... он жид, черный, — мрачно отозвался Есенин. Такой отзыв о сыне, маленьком мальчике, меня как-то резанул по душе, но я решил “в прения не вступать”... А Есенин всё бормотал: - Дочь люблю, она хорошая... и Россию люблю... всю люблю... она моя, как дети...
Актриса Варвара Кострова, с которой Есенин встречался за рубежом в марте 1923 года, свидетельствует, что поэт носил с собой фотографии детей. «Я спросила, любит ли он зверей, как прежде, и рассказала, что на концертах часто читаю его “Песнь о собаке” и что она особенно нравится детям.
- Детям? - обрадовался Сережа, - Я очень детей люблю, сейчас вам своих детишек покажу, Костю и Таню. Говорят, девчушка на меня очень похожа.
Он стал искать по карманам, а потом горько сказал: - Забыл в другом костюме, обидно, я эту фотографию всегда с собой ношу, не расстаюсь. У Изадоры тоже двое детей было, разбились насмерть. Она о них сильно тоскует.
В беседе с корреспондентом о своем предполагаемом возвращении на родину Есенин говорил: «Я еду в Россию повидать двух моих детей от прежней жены. Я не видел их с тех пор, как Айседора увезла меня из моей России. Меня обуревают отцовские чувства. Я еду в Москву обнять своих отпрысков. Я всё же отец».
Своего отца Таня увидела осенью 1923 года, когда тот вернулся в Москву после длительной поездки с Дункан в Европу и США. «С приходом Есенина у взрослых менялись лица, - вспоминала Татьяна Сергеевна. – Кому-то становилось не по себе, кто-то умирал от любопытства. Детям все это передается. Первые его появления запомнились совершенно без слов, как в немом кино. Мне было пять лет. Я находилась в своем естественно-прыгающем состоянии, когда кто-то из домашних схватил меня. Меня сначала поднесли к окну и показали на человека в сером, идущего по двору. Потом молниеносно переодевали в парадное платье. Уже это означало, что матери не было дома - она не стала бы меня переодевать».
Общение с дочерью, которую давно не видел, было для поэта непривычным делом. Таня вспоминала, что отец, не улыбаясь, рассматривал ее, кого-то при этом слушая. Но ей было хорошо от того, как он на нее смотрел. Ей нравился и внешний вид отца, так непохожего на окружавших ее людей. Костя, в отличие от Тани, не почувствовал в Есенине своего родного отца. «Был случай, когда Сергей Александрович пришел навестить своих детей, к двери подбежал Костя и, увидев отца, закричал: «Танечка, иди, к тебе пришел Есенин!» Ребенок есть ребенок. Папой он называл Мейерхольда... »
Память Константина Сергеевича сохранила скудные воспоминания об отце. Вот что он говорил в 70-е годы: «Самое первое, что сохранила память - это приход отца весной 192…, а вот какого точно, не знаю. Солнечный день, мы с сестрой Таней самозабвенно бегаем по зеленому двору нашего дома. Вдруг во дворе появились нарядные, «по-заграничному» одетые мужчина и женщина. Мужчина - светловолосый, в сером костюме. Это был Есенин. С кем? Не знаю. Нас с сестрой повели наверх, в квартиру. Ещё бы: Первое, после долгого перерыва свидание с отцом! Но для нас это был, однако, незнакомый «дяденька». Костя запомнил, что отец больше разговаривал с Таней, а подарков им никаких не принес. «Есенин сел с нами за прямоугольный детский столик, говорил он, больше обращаясь к Тане. После первых слов, что давно забыты, он начал расспрашивать о том, в какие игры играем, что за книжки читаем. Увидев на столе какие-то детские тоненькие книжицы, почти всерьез рассердился.
- А мои стихи читаете?
Помню общую нашу с сестрой растерянность. И наставительное замечание отца?
- Вы должны читать и знать мои стихи….».
Возможно, что эта встреча со своими детьми подтолкнула поэта написать «Сказку о пастушонке Пете». Так в свое время им говорила мать.
Зинаида Николаевна учла пожелание Есенина. «Мне подарили тонкую книжку, - вспоминала Татьяна, - всего несколько страничек - со стихами и картинками, напечатанной на грубой серой бумаге. На обложке я прочла: «Сергей Есенин. Иисус-младенец». Сказка о маленьком боженьке, который отдал птицам всю свою кашу и потом горько плакал, запомнилась сразу. Старая орфография меня не смущала, многие дети тогда выучивали её вместе с новой, иначе читать им было бы почти ничего. Сказку эту в 1916 году Есенин сам носил петроградскому цензору, и тот запретил её в тот же день, но через несколько месяцев она была напечатана в каком-то журнале. А книжечка вышла в свет уже после революции, в 1918 году. Мама сказку очень любила, не раз читала её вслух, слово «боженька» её не смущало. Тем не менее, бабушке она не велела брать нас с собой в церковь».
Сергей редко виделся со своими детьми. В последние годы жизни он часто уезжал из Москвы. Навещая детей, он встречался с Зинаидой Николаевной, разговаривал с ее матерью, беседовал с .Мейерхольдом. Татьяна помнила, как в одну из встреч отец увидел Зинаиду Николаевну, оживленную, занятую репетициями первой роли в театре. Ей было не до бывшего мужа. Поэт, вероятно, запомнил эту сцену, отразил её в известном стихотворении, когда писал, что «не нужна вам наша маета, и сам я вам ни капельки не нужен». Есенин резко свернул из передней в комнату своей бывшей тещи. «Я видела эту сцену, - вспоминала Татьяна Сергеевна. – Кто-то зашел к бабушке и вышел оттуда, сказав, что «оба плачут». Мне оставалось только зареветь, и я разревелась отчаянно, во весь голос. Отец ушел незаметно».
На спектакле «Леса» А.Н.Островского, в котором Райх выступала в роли Аксюши, Есенин не мог не обратить внимание на талантливую игру своей бывшей жены, но понимал, что она для него навсегда потеряна. Свои чувства он выразил в 1924 г. в стихотворении «Письмо к женщине». Зинаида Николаевна позже скажет дочери: «Все, все они такие… Когда я стала актрисой, Сергей стал смотреть на меня другими глазами».
Память Тани сохранила и другие встречи с отцом. «Когда он пришел после больницы, была зима. Вечер. В кабинете Мейера полумрак. Они сидят на тахте, все трое. Слева курит папироску Всеволод Эмильевич, посередине, облокотясь на подушки - мать, справа сидит отец, поджав одну ногу, с характерным для него взглядом не вниз, а вкось. Я сижу на полу, прислушиваюсь к разговору, но ничего не понимаю. А в голове рождается вопрос: «Почему они не могут жить втроем?» Позже Таня высказала этот вопрос маме. Та засмеялась её наивности, но записала вопрос в дневник дочери, который она вела отдельно от такого же дневника для Кости. Таня не вмешивалась в разговоры взрослых. Отличалась самостоятельностью. В куклы не любила играть. Игрушки у нее были необычные для её возраста. Имела крохотный настоящий самовар, играла с моделью паровоза, хранила подаренные отчимом карманные серебряные часы, детекторный приемник и даже настоящий наган. К пяти годам научилась читать. В шесть лет ее стали учить немецкому языку, заставляли писать.
Ее занятиями заинтересовался Есенин. «Один только раз отец всерьез занялся мной. Послушал, как я читаю. Потом вдруг принялся учить меня… фонетике. Проверял, слышу ли я все звуки в слове, особенно напирал на то, что между двумя согласными часто слышен короткий гласный звук. Я спорила и говорила, что, раз нет буквы, значит, не может быть никакого звука». Есенин по-своему любил детей. Он всегда возил с собой фотографию дочери и сына, показывал её своим друзьям. В.Наседкин вспоминал о встрече с Есениным после его возвращения из поездки на Кавказ в 1924 году: «После утреннего чая, на следующий день, Есенин достает из чемоданов подарки, рукописи, портреты. - А это мои дети… - показывает он мне фотографическую карточку. На фотографии девочка и мальчик. Он сам смотрит на них и словно чему-то удивляется. Ему двадцать девять лет, он сам еще походит на юношу». Как-то находясь в гостях у Е.Эйгес, он вытащил из кармана пиджака портрет девочки с большим бантом на голове и стал рассказывать о своей дочке., гордился, что Татьяна, воспитывающаяся в новой семье, не забывала его фамилии. Л.
Повицкий вспоминал, как ему поэт с довольной улыбкой сказал: «Знаешь, когда мою Танюшу спрашивают, как ее фамилия, она отвечает: «Не кто-нибудь, а Есенина!».
Были и забавные случаи. Во время одного посещения Есенин в шутку сказал гувернантке, что он собирается украсть своих детей. В то время было много разводов и обычно дети оставались с отцами, а если мать воспрепятствовала этому, то отцы «похищали», то есть отнимали своих детей. Это «намерение» Есенина стало известно Зинаиде Николаевне, которая хорошо знала неуправляемый характер Сергея Александровича. Она тут же отправила их с воспитательницей и своей сестрой в Крым, чтобы спрятать от их отца. К шести годам Татьяна стала спокойнее относиться к посещениям отца. Чаще всего свидания проходили в детской в присутствии Ольги Григорьевны, с которой отец не очень любил разговаривать. «Он нехотя отвечает на её вопросы и не пытается себя насиловать и развлекать нас. Он оживился лишь когда она стала расспрашивать о его планах. Он рассказал, что собирается ехать в Персию. И закончил громко и вполне серьезно: «И там меня убьют». Только в ресницах у него что-то дрожало. Я тогда не знала, что в Персии убили Грибоедова, и что отец потихоньку издевается над княжеской бонной, которая тоже этого не знала и, вместо того, чтобы шуткой ответить на шутку, поглядела на него с опаской и замолчала».
Летом 1925 г. Есенин навестил дочь вместе с Галиной Бениславской, которая запомнилась своим необычным лицом. Таню поразили сросшиеся на переносице брови, как будто два тонких крыла. В разговор отца и дочери Галина Артуровна изредка вставляла одно-два слова, стоя у окна. Во время этой встречи Есенин сказал Тане, что он написал для неё в Баку одно стихотворение, которое оставил у одной знакомой маленькой девочки. Так получилось, но рукопись этого стихотворения Татьяна Сергеевна получит в Ташкенте через 63 года после этой встречи.
Мейерхольд верил, что Зинаида Николаевна станет хорошей актрисой. Конечно, мало кто начинал сценический путь в таком возрасте, но режиссер нисколько не сомневался в ее актерских способностях. Ее опасения развеивались вдохновением и энтузиазмом мужа-режиссера. В 1924 г. тридцатилетняя Райх сыграла свою первую роль Аксюши в «Лесе» Островского. Когда впоследствии её спрашивали, почему ей дали сразу исполнять главную роль, она, по воспоминаниям дочери, уклончиво отвечала: «Долго никак не могли подобрать актрису на роль Аксюши, обсуждали, обсуждали и решили посмотреть, что получится у меня. Всеволод меня уговорил». Ее дебют было замечен, хорошая игра привлекла внимание публики. Могла ли Зинаида Николаевна в начале своей актерской карьеры предвидеть, что спектакль «Лес» с ее участием в дальнейшем выдержит много представлений при переполненном зале.
При постановке «Леса» В.Э.Мейерхольд учитывал требования своего времени. Он на свой лад переосмыслил содержание пьесы. Решительно отверг сострадание к маленьким, обиженным судьбой людям, которых показал Островский. В своем выступлении перед клубными работниками Красной Армии режиссер старался доходчиво объяснить свои новации: «Мы не должны брать ничего от театра знати и буржуазии, - писал он в «Правде» 19 января 1924 г.,с - но опыт народных театров прошедших эпох мы должны использовать. Примеры этого использования - введение гармошки в «Лесе», различных приемов балаганной игры в «Смерти Тарелкина». Нам нужны: красный балаган (а не красное кабаре), частушки, клоуны типа шекспировских и ярморочных».
Таня была не только на репетициях «Леса», но и на премьере. Она надолго запомнила свою мать в роли Аксюши. С детской непосредственностью восторгалась игрой на сцене так похожей и в тоже время совершенно иной женщины, которая дома была её мамой. Свои впечатления подробно изложила в мемуарах «Дом на Новинском бульваре»: «На протяжении последующих четырнадцати лет я видела «Лес» очень много раз - и целиком, и частями, в Москве и других городах. Кроме того, существует уйма фотографий, описаний спектакля. И все же я могу выделить то, что запомнилось с первого раза - именно потому, что силилась понять как можно больше. В общем и целом это был грустный спектакль. Для меня. А взрослые то и дело смеялись, хохотали.
Несмотря на первое успешное выступление, Зинаида Николаевна не предусматривала свое будущее связывать только с актерским мастерством. 23 мая 1924 г., спустя четыре месяца после дебюта в «Лесе», она писала Н.Подвойскому: «Я учусь под руководством Мейерхольда 4-ый год на режиссерском факультете и собираюсь стать режиссером только массового действия. И актерская дорога есть только предвестие и необходимый этап в работе режиссера».
В 1925 г.Есенин детей навещал редко. Однажды он пришел к детям с Софьей Андреевной Толстой, своей новой женой, но был чем-то озабочен и, как вспоминала Татьяна Есенина, ему было не до них, поэтому быстро ушел. Перед отъездом в Ленинград в конце декабря 1925 года он пришел проститься с детьми. Таня, Костя и их товарищ играли в комнате, изображая сцену нападения грабителей на барыню, которой была Таня. Разыгрывался своеобразный вариант детской игры в казаки-разбойники. Константин, открывая дверь, не узнал отца и вернулся испуганный: «Пришел какой-то дядька, во-от в такой шляпе». Не признала Есенина и гувернантка. «Что вам здесь нужно? Кто вы такой?» - спросила она его. Есенин прищурился и ответил: «Я пришел к своей дочери». – «Здесь нет никакой вашей дочери». Наконец Таня узнала отца по смеющимся глазам и сама засмеялась. Тогда и Ольга Борисовна вгляделась в него и успокоилась. «Он объяснил, что уезжает в Ленинград, - вспоминала Татьяна, - что приехал уже было на вокзал, но вспомнил, что ему надо было проститься со своими детьми.
- Мне надо с тобой поговорить, - сказал он и сел, не раздеваясь, прямо на пол, на низенькую ступеньку в дверях. Я прислонилась к противоположному косяку. Мне стало страшно, и я почти не помню, что он говорил, к тому же его слова казались какими-то лишними, например, он спросил: «Знаешь ли ты, кто я тебе?»
Я думала об одном - он уезжает и поднимется сейчас, чтобы попрощаться, а я убегу туда - в темную комнату кабинета. И вот я бросилась в темноту. Он быстро меня догнал, схватил, но тут же отпустил и очень осторожно поцеловал руку. Потом пошел проститься с Костей. Дверь захлопнулась. Я села в свою «карету», Коля схватил пистолет…».
Семилетняя Таня и представить не могла, что через несколько дней ей придется вновь встретиться с отцом, но уже мертвым. Она хорошо помнила время, когда им сообщили о его смерти. «Спустя четыре дня, в час, когда мы с Костей спать еще не ложились, но шумные игры прекращали, его и меня позвали в кабинет к Мейеру. Там молча сидели два гостя, помню, что знакомые, но кто именно - запамятовала. Мама не сидела, у неё было странное выражение лица, но какое-то спокойное. Она сказала нам, стоящим перед ней рядом посреди комнаты: «Вы теперь у меня сироты». Помолчав, добавила, ей позвонили по телефону и сказали, что отец наш умер. Я тупо смотрела в одну точку и думала о том, что мама говорит неправильно - раз она жива, значит мы еще не сироты, про нас можно сказать, что мы «полусироты» (откуда-то я знала это слово). Мы ни о чем не спросили, с нами больше не говорили. Гости распрощались, мама ушла в спальню. Вскоре оттуда донеслись душераздирающие крики».
«Хорошо помню дни после сообщения о смерти отца, - вспоминал Константин Есенин. – Мать лежала в спальне, почти утратив способность реального восприятия. Мейерхольд размеренным шагом ходил между спальней и ванной, носил воду в кувшинах, мокрые полотенца. Мать раза два выбегала к нам, порывисто обнимала и говорила, что мы теперь сироты».
На следующий день Райх и Мейерхольд выехали в Ленинград. В городе в эти траурные дни они старались не привлекать внимания окружающих. Их мало кто видел, кроме родственников. Лидия Борисовна Устинова, племянница Мейерхольда, запомнила, что Зинаида Николаевна беспрерывно плакала. Когда Москва прощалась с трагически погибшим поэтом, детей привели в Дом печати на Никитском бульваре для участия в гражданской панихиде. Татьяна разглядела лицо отца, когда её взяли на руки. Она запомнила: «Он был опять совсем другой (опухший, потемневший). Ни разу не видела такими его волосы - гладкими, зачесанными назад, из-за чего лицо казалось удлиненным, похудевшим. Выражение было скорбное».
Таня услышала, как мать поэта Татьяна Федоровна сказала Зинаиде: «Ты виновата». У гроба покойного они встретились впервые. Зинаида Николаевна промолчала, ничего не ответила бывшей свекрови. Позже она у гроба обнимала своих детей и кричала: «Ушло наше солнце». Всеволод Мейерхольд бережно обнимал ее и детей и тихо говорил: «Ты обещала, ты обещала…».
 
Поздно ночью у гроба остались одни родственники и близкие друзья. Зинаида Николаевна попрощалась с покойным, поцеловала его. Хотела заставить дочь сделать то же самое, но, взглянув на ее испуганное лицо, передумала, подвела детей к гробу, поставила стул и велела Татьяне прочитать стихотворение Пушкина «Зимнее утро». «Я прочла его громко, и это принесло мне облегчение. Последующее я хорошо помню - остановку у памятника Пушкину, чтение стихов у раскрытой могилы… Когда гроб стали опускать в могилу и приспустили знамена, мать так кричала (сказка моя, жизнь, куда ты уходишь), что мы с Костей вцепились в нее с двух сторон и тоже закричали. Дальше у меня провал в памяти…».
Следующий 1926 г. для Татьяны был заполнен болезнями. Она перенесла скарлатину и два дифтерита. Врачи разрешили лечение в домашних условиях, но при условии полной изоляции. Для этого пришлось квартиру разделить на две половины, а Костю временно переселить в бездетную семью Эраста Гарина и Хеси Локшиной, работавших в Театре Мейерхольда. Для ухода за больной Таней наняли медсестру, маленькую белокурую женщину, довольно молодую, спокойную и не скучную. Она подружилась с девочкой. После выздоровления медсестра в подаренном альбоме записала свое сочиненное стихотворение, которое начиналось словами: «Мой совет тебе, Танюша, не печалься никогда». Об отце ей изредка напоминали его друзья. Запомнила визит А.Белого к Мейерхольду. Она играла на полу, когда дверь в её комнату распахнулась и в дверном проеме возникла странная фигура незнакомого ей прежде человека. Шея его была обмотана длинным шарфом. Безумные глаза быстро бегали по комнате, словно кого-то или что-то искали. Вдруг он стремительно подбежал к забившейся от испуга девочке, взял ее за худенькие плечи и, впившись в неё долгим, пронзительным взглядом, почти выкрикнул: «Знаешь, кто твой отец? Твой отец - величайший лирик России после Пушкина!» - и выбежал из комнаты.
Приезжал в гости из Ленинграда Танин крестный В.Чернявский. Об этой встрече он писал в 1927 г. С.А.Толстой-Есениной: «Таня Есенина, с удивлением глядевшая на своего «крестного», по-видимому, достаточно изломана, но чувствую к ней нежность и интерес». Навещал их гостивший в Москве Иванов-Разумник, который своим внешним видом выглядел несколько смешным в окружении богемной обстановки хозяев квартиры. В Москве в то время много говорили об изданном романе Мариенгофа «Роман без вранья», находя в нем стремление автора очернить имя покойного поэта. Отзывы друзей Есенина были отрицательными. Неудивительно, что в предисловии при переиздании Мариенгоф писал: «Совсем уж стали смотреть на меня волками Мейерхольд и Зинаида Райх».
Многие замечали в Татьяне сходство с отцовскими чертами внешности. Иванов-Разумник писал З.Райх, что он огорчен болезнью Тани, «так похожую лицом и даже голосом на Сергея Александровича».
Наследники
После смерти Есенина начался судебный процесс по установлению наследников поэта. Суду предстояло решить несколько сложных дел, так как у покойного поэта были не только «законные» жены, но и те, с которыми он состоял в гражданском браке, имея детей. В суде наследственные права на имущество покойного поэта отстаивали последняя жена СофьяТолстая-Есенина, родственники сына Анны Изрядновой Георгия и сына Надежды Вольпин Александра, а также родные сестры и родители поэта. Интересы Татьяны и Константина как родная мать и опекунша защищала Зинаида Николаевна, нередко при этом в судебных инстанциях используя не только дозволенные, но и недозволенные возможности защиты тнтересов своих детей.
Народный суд Кропоткинского участка Хамовнического района Москвы 12 января 1926 г. принял решение о выдаче З.Райх удостоверения о признании ее «опекуном над несовершеннолетними Есениными Татьяной 7 лет и Константином 6 лет». Она была также утверждена в судебном порядке «ответственной хранительницей имущества, оставшегося после умершего 28 декабря 1925 г. Есенина Сергея Александровича». 22 апреля 1926 года Райх выезжала в Ленинград, где получила оставшийся после смерти поэта чемодан. В нем находились, кроме личных вещей, несколько рукописей Есенина, в том числе обрывки доверенности на имя В.Эрлиха, три незавершенных наброска стихов, три автографа стихов без подписи с 3 по 32 страницы включительно, начиная со стихотворения «Девичник» и кончая оглавлением. Была также поэма «Анна Снегина», напечатанная на машинке с поправками Есенина, и договор с издательством Гржебина от 18 мая 1922 г, Зинаиде Николаевне передали также четыре фотографии поэта.
Весной 1926 года московский народный суд определил наследников С.А.Есенина, их имена были опубликованы в газете «Вечерняя Москва». Об этом Татьяне и Косте сообщил двенадцатилетний Юрий, старший сын Есенина, прочитав им заметку на последней странице газеты. Среди наследников были названы родители поэта, две сестры, жена Софья Андреевна и четверо детей: Татьяна, Константин, Юрий и Александр, родившийся в 1924 году. Наследникам предстояло получить определенную сумму за издающееся четырехтомное собрание сочинений С.А. Есенина.
Судебная тяжба о делении его имущества продолжалась долго. Райх пыталась доказать неправомочность претензий Толстой-Есениной, на которой поэт женился без оформления развода с Дункан, что юридически относило его к двоеженцам. Только через два года суд принял окончательное решение о разделе имущества Есенина, согласно которому «все домашние вещи, оставшиеся в Москве, передать гражданке Софье Есениной, а находящиеся в Ленинграде передать детям - Татьяне и Константину», которые в наследство получили сундук и еще два-три чемодана. Эти вещи дома длительное время тщательно прятали, чтобы они не попадались на глаза Зинаиде Николаевне. Лишь в 1933 году был раскрыт сундук, служивший своеобразным дорожным гардеробом, в котором хранились костюмы, белье, обувь и другие вещи Есенина. Рукописей и других бумаг, связанных с именем поэта, в сундуке и чемоданах было мало.
Татьяне и Константину как прямым наследникам причиталась большая сумма за гонорар изданного посмертно четырехтомника произведений их отца. Зинаида Николаевна добилась разрешения купить на их имя дачу в Подмосковье. «Расположена она (дача) была в лесу, в крохотном безымянном поселке (всего пять домов), - вспоминала Татьяна Сергеевна, - поблизости от шоссе Энтузиастов (бывшего Владимирского тракта) и деревни Горенки. В давние времена, когда осужденных гнали на каторгу по Владимирке, родственникам разрешали сопровождать их до этой деревни. Здесь горевали при расставании - отсюда название. Минутах в десяти ходьбы от нас находился роскошный парк, хорошо известный ученым-ботаникам - бывшее имение графа Разумовского. Тишина, безлюдье, но, увы, уже в 30-е годы поблизости начали строить «ящики», то есть секретные военные объекты». До дачи от станции Балашиха нужно было пройти почти три километра пешком. В первые годы выезжали туда на отдых редко. Все изменилось после покупки автомашины. Теперь Всеволод Эмильевич и Зинаида Николаевна при любой свободной минуте стремились уехать на отдых. Их не смущало отсутствие на даче многих бытовых удобств. Электричества не было, воду брали из колодца. Не было телефона, но уединение от шумной городской жизни их привлекало. Дачная жизнь позволяла им отдохнуть от напряженной творческой работы. Изредка на дачу приезжали друзья, в основном артисты. Татьяна была свидетельницей приезда из Ленинграда восходящей театральной звезды Михаила Царева. Она надолго запомнила посещение дачи зимой артистом Э.Гариным с женой и катание с ними на лыжах. «Это был фейерверк хохота и веселья, и ни с кем больше никогда таких поездок не было», - писала она в 80-е годы.
В сентябре 1929 г. З. они ездили в бывшее Царское Село, называвшееся в то время Детским селом в Ленинградской области. Посетили художника Головина, друга Всеволода Эмильевича. «В очень светлой, очень чистой комнате, - вспоминала Татьяна Сергеевна, - убранство которой радовало глаз, в кресле сидел больной, но довольно веселый, розовощекий, ухоженный старик с белоснежной головой. Потом пошли к Разумнику Васильевичу. Видеть его темную запущенную квартиру, где всё говорило о нищете, было больно, особенно после жилища художника. Худощавый человек в темно-серой блузе встретился с Зинаидой Николаевной как старый знакомый, оба были взволнованы. Мать была там вся притихшая, расстроенная. Отведя меня в сторону, она сказала, чтобы я не вздумала на глазах у хозяев рассматривать квартиру и о чем-либо спрашивать. Это посещение, то выражение, с которым мать изредка произносила его имя, подсказали мне, что у неё к Разумнику Васильевичу было какое-то особое трепетное отношение».
Разумник Васильевич изредка бывая в Москве, заходил к Мейерхольду и бывал на спектаклях его театра, восторгаясь поразившим его мастерством Райх-актрисы. Но в конце 20-х годов положение критика резко ухудшилось. Власти не могли забыть его активную деятельность в партии левых эсеров в годы революции. По воспоминаниям его дочери, «ему не давали работать. Он был неугоден власти, его книги не издавались». Жил в большой бедности, продолжая литературоведческие исследования о творчестве русских писателей. В 1933 г. его арестовали, по решению суда отправили в тюрьму в Саратов, где он провел за решеткой три с лишним года, затем с 1936 г. жил под жестким контролем в подмосковном городе Кашире.
Школьные годы
Кроме занятий французским дома с гувернанткой Татьяну зачислили в балетную школу при Большом театре. В течение трех лет она познавала азы классического танца. Подающей надежды балерины из нее не получилось, но грациозность в её движениях сохранилась надолго. В дальнейшем перешла в общеобразовательную школу, занятия в которой не выделялись чем-то необычным ее в жизни. Училась ровно. Определенный интерес вызывали у нее математика, физика. Сказывался рациональный склад ее ума. Очень теплые отношения у Тани и Кости сложились с отчимом. Если в театре многие трепетали перед ним, то в домашней обстановке он перевоплощался в нежного семьянина. «Дома его часто приводил в восторг любой пустяк, - вспоминала Татьяна - смешная детская фраза, вкусное блюдо. Всех домашних он лечил - ставил компрессы, вынимал занозы, при этом сам себя похваливал и любил себя называть «доктор Мейерхольд». В 1933 году его театр гастролировал в Одессе. Родители решили взять с собой на отдых детей. Под Одессой находился частный пансион, базой которого была дача писателя Федорова. На эту дачу и определили Таню и Костю. Рядом приветливо плескались волны Черного моря. Все было бы хорошо, но возникли проблемы с хлебом, которые горожане получали еще по карточкам. Кроме хозяйки и приехавших москвичей на даче никого не было. Дети скучали, дожидаясь приезда родителей с продуктами питания.
Неожиданностей в семейном быту было немного. Мейерхольд старался сделать всё, чтобы обеспечить спокойную и достойную жизнь детей. Непредвиденные случаи запоминались надолго. В 1934 г. случилась неприятность у Татьяны, о которой Зинаида Николаевна сообщала сосланному в Енисейск драматургу Николаю Эрдману.
«У нас дома была неприятность, в которую замешаны были и Вы. Всеволод Эмильевич решил послать вам тысячу рублей, она у меня долго лежала в шкафу. Но как-то я обозлилась на свою медлительность, взяла эту тысячу рублей и дала Тане, чтобы она ее отправила. Таня вернулась с почты через двадцать минут и заявила лаконично: «Украли!». Я упала в панику в первый раз в жизни. Потом испугалась впечатления на Таню и два дня мы за ней ходили по пятам. Три недели скрывали от Мейерхольда. Но потом дети не выдержали тайны и умоляли меня рассказать Всеволоду. Конечно, мне влетело, что Татьяна пошла на почту: «Ребенок, рассеян». Я дала слово отработать на радио».
Татьяну приучили тактично вести себя в присутствии гостей, часто посещавших их квартиру. Здесь бывали поэты Я.Смеляков, Е.Долматовский, Б.Корнилов, другие мастера слова. Всеволод Эмильевич дружил с композиторами Г.Прокофьевым, Д.Шостаковичем, В.Шабалиным, Г.Поповым, пианистом Л.Обориным, художником К.Петровым-Водкиным. Заходил в гости академик Н.Вавилов, военком И.Белов, маршал М.Тухачевский. Так как эти встречи относились к миру взрослых, они не привлекали особого внимания юной Тани. Некоторые гости старались уделять детям больше внимания. В 1929 г. гостивший литератор В.Богданов-Березовский зачитал в честь знакомства свою «Оду» Всеволоду Эмильевичу, в которой посвятил 11-летней Тане следующие строфы:
Дочь Есенина, милая Таня,
Поражающая сходством с отцом,
Целовать кто, счастливый, станет
Дорогое России лицо?
Впечатленья язвят, тревожат,
Нанизаться на душу спешат.
У неё и челка Сережи,
И, наверно, его душа…
Исключительный интерес Татьяна проявляла к театру. Она не только была свидетельницей тщательной подготовки матери дома, но присутствовала часто на репетициях и постановках новых пьес. Увиденное на сценических подмостках надолго сохранилось в ее памяти. В 1934 г. в связи с 60-летием Мейерхольда в предполагаемую «мейерхольдовскую декаду» чествования юбиляра включили спектакль «Доходное место», впервые поставленный юбиляром в Театре Революции 15 мая1923 г. На репетиции Всеволод Эмильевич часто брал Татьяну. Дома она восторженно говорила об игре артистки Бабановой, с которой Мейерхольд на некоторое время примирился после ее ухода из театра. Зинаида Николаевна с удовольствием вспоминала ее игру. Премьера «Доходного места» была началом юбилейных мероприятий. Татьяна в зрительном зале с большим вниманием выслушала приветственное слово А.Д. Попова, а после спектакля за кулисами присутствовала на банкете в честь юбиляра. Запомнила хорошо и заключительные сцены в пьесах «Предложение» и «Медведь». В 70-е годы она указала К.Рудницкому на некоторые его ошибочные описания этих постановок.
|
| |
| |
| Валентина_Кочерова | Дата: Вторник, 05 Ноя 2019, 14:47 | Сообщение # 24 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 6872
Статус: Offline | Дорога в актерский мир у Райх под опекой Мейерхольда не была безоблачной. Ей приходилось самой прилагать много сил, чтобы заслужить признание. О своем видении актерского пути она писала 14 февраля 1928 г. К.Эрбергу: «Я очень туго «разворачиваюсь», но, может быть, это и хорошо. Мне очень трудно было работать эти годы: своё собственное сомнение, самоедство и нескончаемый ряд «разговоров» и даже писаний в театре и вне театра, от которых увядали уши, и больше увядало желание бороться за свое право на работу в театре. Вот 7 лет скоро, как я пришла к Мейерхольду в школу, и минуло 4 года 19 января 1928 г., как я впервые зашагала на сцене в Аксюше. Понадобился такой большой срок, чтобы я честно сказала сама себе - дорога верная, дорогая моя, иной у меня и быть не могло - надо идти по ней тверже и смелее. Надо было выбраться в 1927 г. на гастроли, где была прекрасная пресса, не по-московски пристрастная и несправедливая; надо было сыграть Стелу в «Рогоносце» в 1928 г., чтобы я как-то успокоила свое художественное я. Надо было мне прийти к тому, что эксцентрика и комедийность - е мой план, а что лирика, эмоциональность - это также важно, а может быть, важнее на сцене, чем первые: эксцентрика и комедийность».
В театре Мейерхольда в связи с ее постоянным выдвижением на первые роли возникали проблемы, бесцеремонно обсуждаемые в кулуарах, а в дальнейшем тиражированные падкими на сплетни и сенсации журналистами. Не было секретом, что Мейерхольд боготворит свою жену и настойчиво старается сделать из нее первую актрису театра. Она была красива, у нее был сильный, выразительный голос, но по актерскому уровню она еще уступала признанным мастерам. И.Ильинский не скрывал, что «ее сценическая беспомощность, а также физическая неподготовленность и, попросту говоря, неуклюжесть были слишком очевидны». Со временем напряженная работа Зинаиды Николаевны над собой стала приносить плоды. Тот же Ильинский вынужден был признать: «Многому она успела научиться у Всеволода Эмильевича и, во всяком случае, стала актрисой не хуже многих других». Не все роли были сыграны удачно. Сама она говорила, что только после исполнения городничихи в «Ревизоре» она почувствовала себя настоящей актрисой. Это была одна из любимых ею ролей. Даже в домашних условиях иногда подделывалась под образ городничихи, что приводило порой к нежелательным результатам. Участницей одного из подобных эпизодов оказалась Татьяна. Это случилось во время проявления интереса Зинаиды Николаевны к творчеству К.Паустовского. «Она выдумала какой-то предлог, чтобы «заманить» его на Брюсовский, когда он пришел, прибежала ко мне в комнату и заторопила: «Иди, иди, Паустовский пришел», и явились мы как Анна Андреевна и Марья Антоновна выяснять, «хорошенький» ли у Паустовского «носик». Но беседа не получилась. Зинаида Николаевна и Паустовский чувствовали себя совсем скованно. Редкое это было для меня зрелище, мне захотелось уйти, и я ушла. Потом мы с матерью даже не обменивались впечатлениями, сухой и сдержанный Паустовский был, может быть, из прекрасного, но совсем другого мира».
Дома она могла нарочито кокетничать, как бы пародируя кокетство. Как-то при приеме гостей хозяйка, разливая чай, каждому гостю подавала его с особой улыбкой и особым выражением. На это обратил внимание сосед В.Маяковского, на что поэт ответил тихо: «Актриса!». Выдвижение ее на первые роли сопровождались в театре конфликтами. На 3 года ушел из театра Ильинский. Не получая главные роли, вынуждена была в 1927 г. из театра уйти Бабанова. Но об этих подводных течениях театральной жизни Татьяна знала мало, дома это не принято было обсуждать. О том, что Мейерхольд верил в талант своей жены, свидетельствует пример, приводимый А.Гладковым: «Я спросил как-то раз Мейерхольда, кого он считает своими настоящими учениками. Он ответил без секунды раздумья: - Зинаиду Райх!
Я сдержал улыбку, но, кажется, он о ней догадался, и добавил: - И Эйзенштейна…
- И это все, Всеволод Эмильевич?
- А что вам, мало? Один Эйзенштейн - целая академия!»
Мейерхольд проделал колоссальную работу, чтобы любимая жена стала талантливой актрисой, но ее всегда все получалось. Татьяна Сергеевна вспоминала рассказанный матерью эпизод из ее курса обучения актерскому мастерству: «Мейерхольд вынашивал другие планы, обдумывая, в какой роли могло бы проявиться то, что в ней есть. Самый незабываемый план - научить ее петь, чтобы она исполняла партию Кармен в опере. И моя мать училась петь на дому, а живший в то время в Москве итальянец, некто маэстро Гандольфи, брал на себя окончательную подготовку. Но хотя у матери был голос, и она была музыкальна, техникой она овладеть не смогла и даже романсы, если ей приходилось исполнять в спектаклях, давались ей с трудом. Все это подошло к своему логическому концу на одной из репетиций «Наташи». Когда Зинаида Николаевна запела нечто, пьесой предусмотренное, Мейерхольд вдруг закричал: - Наташа не умеет петь. Наташа никогда не пела! Мать хохотала, рассказывая мне об этом - «представляю себе, как ему осточертенели все попытки научить меня петь».
В постановке комедии «Ревизор» по замыслу режиссера много внимания уделялось городничихе в исполнении З.Райх. Достигнутое мастерство актрисы было замечено, критики в отзывах ее характеризовали «гвардейской тигрессой», «губернской Клеопатрой», «шикарной светской львицей», «кустодиевской русской Венерой». Действительно, в отличие от традиционного исполнения этой роли Зинаида Николаевна на протяжении всего спектакля пребывала в состоянии резвости и чувственного возбуждения. В спектакле городничихи было так много, что в отзывах на спектакль именно она стала объектом едких нападок. Виктор Шкловский 22 декабря 1926 г. в «Красной газете» в статье «Пятнадцать порций городничихи» ерничал: «Почти на всех блюдечках, поданных во время спектакля, была городничиха. Она мимирует на всех блюдечках. Остальные реагируют на нее жестами и нечленораздельными воплями. Переодевание, танцы, пение, слезы - все это есть у городничихи. Одним словом, это она написала «Юрия Милославского». Такое толкование роли городничихи вызвало резкую отповедь у Всеволода Эмильевича, сгоряча назвавшего критика фашистом, хотя в то время представление о фашизме было достаточно смутным.
Близкие друзья старались защитить Райх от необоснованных нападок. Маяковский в диспутах доказывал, что Мейерхольд не потому «дает хорошие роли Зинаиде Райх, что она его жена, а потому он и женился на ней, что она была прекрасная артистка». Писатель Ю.Олеша подарил ей книгу с надписью: «В жизни каждого человека бывают встречи, о которых он знает, что ради этих встреч он пришел в жизнь. Одной из таких встреч в моей жизни была встреча с вами». Талант Зинаиды Николаевны постепенно завоевывал признание. На ее актерское мастерство обратила внимание зарубежная критика. Во время гастролей театра в Германии в статье Б.Балаж она была названа в одном ряду с именами выдающихся западных актрис С.Бернар, Э.Дузе, Л.Питоевой, А.Нильсен. Близкая подруга Есенина З.Гейман после посещения спектакля «Дамы с камелиями» записала в дневнике: «28.03.34 г. Вчера вернулась из театра. «Дама с камелиями». Спектаклем была потрясена. Я плакала, и не я одна, - мужчины некоторые платки из рук не выпускали. Недалеко от меня сидел полный мужчина, кажется, пушкой не проймешь, а вот своей игрой З.Райх - «дама с камелиями» - так растрогала… И он заплакал. Я смотрела «Травиату», «Отелло», но никогда не испытывала такого сильного чувства, как вчера. Может быть, потому, что Зинаида слишком близка мне всем своим трагическим прошлым и у меня ее переживания на сцене ассоциируются с ее переживаниями. Может, она потому так играет на сцене, что она в жизни была трагическая женщина… После окончания я пришла к ним за кулисы, она меня ещё днем просила. Всеволод Эмильевич приветливо, с улыбкой спрашивает: «Ну как?». Я говорю: «Ваш театр этой постановкой научит любить всякого, кто еще не любил». Ему понравилась такая оценка».
Сильное впечатление своей игрой Зинаида Николаевна произвела и на Татьяну. «Ну так вот, когда ставилась «Дама», многое происходило на моих глазах, я бывала на многих репетициях. Когда я шла на премьеру, мне, дуре, было около 16-ти, всё-то я наперед знала, всё почти что уже «на зубах навязло», что я там могу слезу пустить - такое в голову не приходило. Но оказалось, что наперёд я не знала ничего. То, что получилось, когда всё слилось вместе, так мне душу перевернуло, что случилось невообразимое. Когда спектакль окончился, я бросилась за кулисы, вбежала к матери в уборную, села к ней на колени, рыдала, рыдала и не могла остановиться. Мать улыбалась, но была чуть-чуть растеряна. А это она и Мейер довели меня до истерики - он настроением всего спектакля, она - своим собственным». Всеволод Эмильевич, успокаивая, говорил, что и В.И.Ленин плакал, когда видел игру Сары Бернар в «Даме с камелями».
Повзрослевшей Татьяне Зинаида Николаевна стала рассказывать о своей прошлой жизни. Однажды она разоткровенничалась и подробно поведала дочери по порядку о своем знакомстве и совместной жизни с С.Есениным. «Мне было 15 лет. У неё было обыкновение проведать меня перед сном, когда я уже лежала в постели. Иногда говорили о чем-нибудь сегодняшнем. Один раз, придя ко мне в комнату, она села на постель и сказала, что хочет, чтобы я всё знала о её жизни с отцом. Казалось, что я запомнила каждое слово, но это было не так: возраст помешал мне обращать внимание на то, что впоследствии оказалось важным - на фамилии людей, которых она называла, на названия пунктов, где они бывали вместе».
Поездки
В 1936 г. Татьяна окончила школу. На выпускном вечере присутствовала Зинаида Николаевна. По ее просьбе в вечере принял участие М.Царев, который прочитал стихи. После выпускного вечера Татьяна съездила в Ленинград.Встречалась с дочерью Мейерхольда Ириной, которая была замужем за актером В.Меркурьевым. О Есенине, как поэте знали уже немногие, в основном друзья из близкого его окружения, которых становилось все меньше и меньше в разгул массовых репрессий. Тане иногда приходилось при знакомстве пояснять, что она дочь русского поэта. Как-то к Меркурьевым зашел писатель Донат Мечик. Позже он вспоминал: «Я заехал к Меркурьеву на Крестовский остров, но не застал дома. А там ждала его жену девушка лет 17-ти. Милая, легко располагающая к себе. Она закончила в Москве школу и приехала к сестре, чтоб познакомиться с Ленинградом. Полагая себя в доме Меркурьева своим, я решил развлечь её и прочитал стихи. «Прочитайте ещё что-нибудь!» - «Вы так любите стихи?» - «Я привыкла к ним. Мой папа тоже писал». – «Перестал, что ли?» - «Лет 10, как его нет. Я ведь только считаюсь дочкой Мейерхольда. Я приемная. Моя мама - актриса Зинаида Райх. А папа - поэт Сергей Есенин».
Зинаида Николаевна летом 1936 г. предложила совершить туристическое путешествие по маршруту Москва – Уфа и обратно на теплоходе «Григорий Пирогов». Кроме Татьяны и Константина в поездке приняли участие внуки Мейерхольда, Игорь и Нина, дети покойной М.Мейерхольд, и подруга Татьяны Мирель Шагинян. Разместились в 4-х каютах, а в ресторане занимали длинный стол в центре зала. Это были незабываемые для детей дни. «За столом, пользуясь тем, что при нем 3 хохотушки, Мейер смешил нас до изнеможения, веселились и наши мальчики, глядя на нас, смеялись за соседними столиками. Найдя себе собеседников по возрасту, Мейер и мать почти весь день проводили на носу теплохода и любовались видами. Разминки были - на остановках выходили на берег. Вечерами один из пассажиров - любимец всех женщин, выдумщик и самодеятельный поэт - школьный учитель литературы Литвинов зазывал желающих развлечься в ресторан. Шарады, концерты, чествования. Чествовали кого-либо из пассажиров - либо он совершил похвальный поступок, либо просто был хорошим человеком». - вспоминала Татьяна Сергеевна. В 1968 г. В.Литвинов в книге «Заглавие не придумано» описал это путешествие.
Самым большим событием для Татьяны в 1936 г. была осенняя двухмесячная заграничная поездка с матерью и отчимом, получившим разрешение властей на выезд для санаторного лечения. Во Францию доехать через Германию было невозможно из-за установившегося фашистского режима. Пришлось ехать через Польшу, Чехословакию и Швейцарию. Это позволило бегло познакомиться с достопримечательностями Варшавы, Праги и Женевы во время длительных стоянок. Во французском курортном местечке Виши было безлюдно, так как основной сезон завершился. Зинаида Николаевна и Всеволод Эмильевич ежедневно уходили на процедуры. Во время двухнедельного пребывания в Париже ходили в театры, встречались с друзьями. Запомнилась встреча с Пикассо.«Всеволод Эмильевич мечтал договориться с Пикассо об оформлении постановки «Гамлета». У французов не принято заходить в дом без предварительного телефонного звонка. Однако, когда мы, гуляя по городу, случайно оказались вблизи от дома художника, Всеволод Эмильевич не удержался, мы зашли. Как не повезло! У Пикассо происходила какая-то семейная перетрубация, он менял место жительства, из дома почти всё уже было вывезено, даже сесть было не на что. Беседовать пришлось стоя, а мы с матерью отошли в сторонку. Мейерхольд расстроился. Пикассо сказал, что планы у него сейчас неопределенные и твердо обещать он ничего не может». - вспоминала Татьяна Сергеевна. Гостей из Москвы сердечно встретил в парижском театре режиссер Жуве, который походил на Мейерхольда внешне и по манере поведения. Посмотрели постановку «Скупого», познакомились с театральной жизнью за кулисами. На обратном пути остановились на неделю в Праге. Жили в резиденции советского посольства, были гостями посла Александровского. Татьяна оказалась свидетелем восторженной встречи пражскими зрителями Всеволода Эмильевича и Зинаиды Николаевны. Специально для них в «Освобожденном театре» был возобновлен на один день уже сошедший со сцены спектакль «Баллада из лохмотьев».
«После того как спектакль закончился, и актеров проводили аплодисментами, наступила короткая пауза, а затем зал словно взорвался - это была бешеная овация Мейерхольду со скандированием его имени. Когда выходили, за Всеволодом Эмильевичем ринулась такая устрашающая толпа, что ему пришлось спасаться. Он шмыгнул в первый попавшийся автомобиль, стоявший возле театра, а когда толпа отхлынула, вылез с другой стороны» - рассказывала Татьяна Сергеевна. Такая же встреча была в театре Буриана после спектакля «Севильский цирюльник», поставленный в старой формальной традиции, за которую в Союзе уже начали преследовать. После поездки они вернулись к своим театральным делам, обратив внимание на существенное изменение политической обстановки в стране. Любые отступления от твердых идеологических партийных установок жестоко пресекались. В театре планировали поставить спектакль о Павле Корчагине. В дни ноябрьских праздников всей семьей посетили Н.Островского, который мог шевелить только пальцами левой руки. Во время посещения подарили ему пластинку, привезенную из Парижа. 8 августа 1936 г. в «Правде» была опубликована передовица «Привить школьникам любовь к классической литературе». Мейерхольд прочел её и написал письмо Сталину, в котором высказал просьбу о свидании для того, чтобы рассказать о «своих планах на ближайшие 3 -5 лет». «Знаю также, что и по линии человеческой - свидание с Вами мне даст зарядку, бодрость, возможность избавиться от депрессии, в которой я нахожусь, как художник, и работать по-новому. Любящий Вас Вс.
Мейерхольд». В секретариате Сталина на полученном письме появилась резолюция: «Сообщить, что сейчас нет Сталина», о чем режиссеру и сообщили 31 августа. От встречи со Сталиным горячо отговаривал Б.Пастернак в присутствии А.Гладкова, доказывая, что недостойно ему, Мейерхольду, «являться к Сталину просителем, а в ином положении он сейчас быть не может, что такие люди, как Сталин и Мейерхольд, должны или говорит на равных, или совсем не встречаться». Мейерхольд согласился с доводами Пастернака, сказал, что сейчас, действительно, не время добиваться этой встречи.
Не заметить проходивших в то время показательных судов над «врагами народа», не знать о совершавшихся довольно часто арестах близких, знакомых и незнакомых было невозможно. Всеволод Эмильевич не поддерживал в семейном кругу опасных разговоров о репрессиях, но и уйти от них в сторону было нельзя. Чаще всего они велись спонтанно. «Помню страшный день у Мейерхольда. Мы сидели и мирно разглядывали м | |
